Внецерковная беседа Пастыря с прихожанами о значении христианской обрядности и о важности ревностного соблюдения уставов св. церкви

Кроме явных врагов Христовой веры и неверующих отрицателей святейших догматов христианских есть в нашем обществе особенный класс людей, которые, благоговея будто бы пред Евангелием и выдавая себя за ревнителей христианства в чистом его виде, – как они любят выражаться, – так увлекаются своим мнимо просвещенным взглядом на дело, и так далеко заходят в своей полемике против религиозного фарисейства слепых и тупых приверженцев одного обряда, что готовы отрицать всякое значение внешних проявлений религиозности. С улыбкой холодной снисходительности смотрят они, как напр. простолюдин ставит свечку пред иконой и кладет пред ней земные поклоны считают ребячеством и неразвитостию предпринимать отдаленные путешествия ко св. местам, клеймят названием ханжества и святошества строгое соблюдение постов и всех церковных уставов и спокойно позволяют себе нарушать их – в полной уверенности, что это ничего не значит для зрелого и развитого христианина, который умеет кланяться Богу духом и истиною. Против такого направления, тем более опасного и зловредного, что оно по большей части прикрывается благовидною наружностию, считаем не лишним предложить вниманию православных читателей следующий разговор между священником и одним прихожанином, принадлежавшим к тому именно разряду людей, о которых мы сейчас сказали. Дело началось с того, что священник, зашедши навестить своего духовного сына, отказался от скоромного чаю, которым тот вздумал для шутки угостить его. Мы прямо начинаем с того места, когда разговор слово за слово одушевился и принял серьезный характер.

Прихожанин. Ну посудите сами, батюшка, могу ли я примириться со всеми этими грустными явлениями, которые у нас, можно сказать, на каждом шагу? Не говоря о целой массе наших простолюдинов, но бывает-ли сплошь и рядом, что и порядочные как будто люди, считая зачастую смертельным грехом оскоромиться в середу или пятницу, спокойно между тем обманывают своего ближнего в какой-нибудь выгодной сделке и даже при всяком удобном случае? Ведь это выходит одна ложь, Сделка какая-то с самим Богом! Неужели и я должен считать себя ужасным грешником, позволяя себе напр. скоромный чай в постные дни?

Священник. В тоне вашей речи слышится негодование. Но не спешите негодовать. Мне хотелось бы спокойно и зрело обсудит это дело с вами.

Прихож. Я готов слушать вас с удовольствием.

Свящ. Итак, вам прежде всего неприятно видеть, когда человек, ограничиваясь одними внешними делами благочестия, не заботится о внутреннем подвижничестве, об очищении своей души и сердца от пороков. Но помилуйте, кто же вместе с вами не назовет богопротивным фарисейством эту тупую привязанность к одной внешности благочестия, не одушевленную и не осмысленную благочестием внутренним? И наша православная церковь никогда не перестает возвышать своего обличительного голоса против этих грубых фарисеев, о которых вы говорите с таким благородным негодованием. Она руководствуется в этом случае прямыми и положительными словами самого Спасителя нашего: Говорю вам если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в царство небесное (Мф. 5:20). А в другом месте Он так говорить ко всем лживым и фарисействующим молитвенникам: что вы зовете Меня: Господи! Господи! и не делаете того, что Я говорю? (Лк. 6:46). И в ветхом еще завете Господь Бог в самых сильных выражениях обличал ложное благочестие бездушных исполнителей обрядового закона. Прочтите-ка вы первую главу пророка Исаии.

Прихож. Что же, однако следует из ваших слов? Не то ли самое, на что я хотел обратить ваше внимание?

Свящ. из моих слов следует только то, что двух совершенно разных вещей смешивать никак не следует, – что, однакож, вы позволяете себе делать. Не странно ли в самом деле видеть, как, у нас по какой-то дурной привычке, по какому-то, можно сказать, затаенному недоброжелательству, во всяком религиозном порыве, во всяком внешнем подвиге благочестии стараются открыть одно только бездушное фарисейство, и с нескрываемым наслаждением клеймят позорным именем святош и ханжей тех людей, которые смиренно подчиняются всем правилам и уставам церкви?

Прихож. Это не без причины – батюшка. Если, когда, то особенно в настоящее просвещенное время жалко и противно видеть глупых рабов буквы и обряда, этих святош и ханжей.

Свящ. Я много бы мог вам сказать против этого просвещенного настоящего времени, но не об этом теперь у нас речь. Но если, как вы говорите, грубым только и неразвитым людям свойственно останавливаться на одном обряде: то что мешает людям образованным и просвещенным, на прим. вам, одушевлять свои внешние подвиги, свои поклоны, посты и молитвы разумным и сознательным служением Богу? Вы, напр., хорошо понимаете, что не важное еще дело дойти до церкви и простоять там несколько часов, – ну и старайтесь, чтобы это выходило у вас важным делом, т. е. не стойте там, подобно окружающей вас толпе, рассеянно, равнодушно и бессмысленно, а возгревайте свою душу пламенем любви во Господу. Вы знаете, что не тот постится, кто воздерживается в известные времена от скоромной только пищи, – ну и старайтесь вместе с этим и душу свою беречь от страстных движений и греховных помыслов. Вы понимаете – опять, что не тот творит милостыню, кто равнодушно бросает бедняку какую-нибудь копейку, – ну и делайте это с теплым сердечным участием к горькому положению своего ближнего. Так и во всем..., – вы, конечно, меня понимаете?

Прихож. Но я вот чего не понимаю. При всех этих уставных распределениях времени, когда я-то именно, а не другое должен делать, при всех этих разграничениях между днями постными и скоромными, праздничными и будничными, – словом при всей этой обрядности, что будет значить христианская свобода в служении Богу духом и истиною? Что будут значить слова Божественного основателя нашей религии, что настанет время, и настало уже, когда истинные поклонники будут покланяться Отцу в духе и истине: ибо таких поклонников Отец ищет себе. Бог есть дух; и покланяющиеся Ему должны покланяться в духе и истине (Ин. 4:23, 24)? Итак, если ветхозаветная религия сменилась возвышенной новозаветной религиею, где все дух, жизнь и сила, а не вещество, не обряд и не рабство: то может быть я не совсем несправедлив, полагая, что наши уставы и чиноположения церковные не имеют для нас большего смысла и обязательной силы?

Свящ. Я очень рад, что вы хотите стоять на библейской точке зрения и свои рассуждения стараетесь подтверждать непоколебимым авторитетом св. Писания. О если бы все мы в простоте веры и с искренними побуждениями почаще прибегали к сему чистому и светлому источнику истины! Но во всяком случае я должен вам объявить, что с своим взглядом на обрядность и уставы церковные вы ничему так много не противоречите, как истинному духу Христовой религии и тому самому слову Божию, под защиту которого, невидимому, прибегаете. Быть может, вы опустили без внимания, по какому случаю и поводу Господь употребил приведенные вами слова в известной своей беседе с женою Самарянскою? Позвольте же вам напомнить, что ими Господь хотел рассеять то заблуждение Самарянки, которого держались все ее соотечественники, будто только на их священной горе Гаризин можно приносить достойные жертвы Богу, подобно тому, как Иудеи мечтали, будто их только Иерусалим есть единственное место, где можно совершать достойным образом служение Богу. Поверь мне, – говорит Господь Самарянке, – что наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете покланяться Отцу (Ин 4:21). Т. е. Он хотел внушить ей, что новая религия, имеющая заменить ветхозаветную, не привязана к одному какому-нибудь месту, напр. ко храму Иерусалимскому или к горе Самарянской, но что в благодатном царстве Христовом всякий верующий на всяком месте может приносить достойные жертвы Богу в духе и истине. Но чтобы это возвышенное служение Богу в духе и истине исключало всякую обрядность, всякие внешние правила и уставы, согласитесь сами, надо быть крайне предзанятым и непоследовательным, чтобы выводить такое заключение из слов Господа нашего. Напротив, смотрите, как Он всею своею жизнию учил подчиняться обрядовым постановлениям. В восьмой День Он был обрезан по закону, в сороковой день Он приносится своею чистейшею Матерью в храм для законного очищения и для посвящения Богу, пред вступлением на поприще общественного служения Он приемлет водное крещение от руки Иоанна во Иордане, и каждогодно потом совершает путешествие в Иерусалим на праздник Пасхи. Но прошу Вас вспомнить особенно то обстоятельство, когда Он самым сильным образом обличал фарисеев за то, что они оставляли главное в законе – правду, суд и милость, и хранили одни внешние предписания закона. И при этом случае Он все-таки заметил им, что и сие надлежало делать, и того не оставлять – (Мф. 23:23). Если же Господь учил не оставлять и тех обрядов, которые были только сению грядущих благ и имели значение для человека только по силе своего прообразовательного смысла, то какая была бы дерзость большая и нечестие с нашей стороны, если бы мы стали пренебрегать теми возвышенными уставами и обрядами, основание для которых положил сам Христос Спаситель, учредив для нас, напр., таинство крещения и евхаристии и прочие таинства, не только пестунствующие (руководящие) нас во Христа, но и теснейшим образом с Ним соединяющие! Ни на шаг не отступая от учения Христа Спасителя и руководствуясь его наставлениями, Апостолы и ближайшие ученики их постепенно расширяли богослужебную внешность благообразно и по чину (1Кор. 14:40), и наконец с течением веков создали все это величественное и стройное здание православной церкви с ее уставами и обрядами и чиноположениями, главная и существенная цель которых и состоит не в чем ином, как чтобы научить и приучить нас служить Господу Богу в духе и истине.

Прихож. Я не стану, пожалуй, спорить с вами, батюшка, на счет главных таинств и существенных обрядов христианской религии, но...

Свящ. Но вас удивляет, значит, и стесняет разнообразие и изобилие церковных чинопоследований и уставов? Но не так ли сему следовало быть, когда открылась надобность из бесчисленного множества верующих христиан образовать благоустроенное и организованное общество с особенным церковным характером, когда богомудрые отцы церкви, вдохновляемые Духом Святым, восхотели провести в самое недро жизни человеческой всю полноту новых и небесных идей, принесенных на землю Христом Спасителем? Не стесняться, а радоваться и любоваться надо полнотою и благолепием нашей церковной дисциплины, которая объемлет всю нашу грешную и колеблющуюся жизнь во всех ее подробностях и разных случаях житейских, и сообщает ей церковно-христианский характер. Вам может быть обольстительна кажется и религиозная свобода в лютеранских обществах, где, что и называется, вольному воля, или по другой русской пословице – сколько голов – столько умов, где каждый хочет идти своей дорогой, и из сокровищницы Христовой религии берет только то, что находит подходящим под свой личный вкус, – это что ли вам нравится? Но да будет известно, что в настоящее время сами представители лютеранских обществ очень хорошо понимают и чувствуют всю путаницу, которая идет у них как в жизни, так и в науке церковной. И если – куда, то к ним всего менее идут многознаменательные слова евангельские: едино стадо и един пастырь! (Ин. 10:16).

Прихож. Нет, батюшка, в спор с лютеранами я не намерен вступать, да признаться – и сам не считаю вовсе образцовым их церковного устройства. Но мне хотелось бы поговорить с вами обстоятельнее о нравах и свободе духа в служении Богу.

Свящ. То есть, сколько я замечаю, вы затрудняетесь все-таки согласить нашу православную обрядность, наши уставы и правила церковные, законность и святость которых я раскрыл вам по Евангелию, с тем предубеждением, которое и крепко засело в вашу голову, будто Богу – чистейшему духу нельзя иначе служить как тоже духом только, а не исполнением внешних обрядовых предписаний. И потому вы хотите поставить меня на простую и естественную точку зрения на вещи. Охотно последую за вами; но не думайте, чтобы Господь наш Иисус Христос, создатель нашей природы установил что-нибудь в своей церкви несогласное с законами нашего духа и несоответственное с нашим человеческим достоинством, – чем очевидно вы продолжаете считать церковный обряд и всю вообще внешнюю религиозную практику.

Прихож. Нет, не то чтобы..., но возьмем в самом деле самый высший степень человеческой святости, идеал христианского совершенства, доступного человеку на земле. Сколько мне помнится, св. отцы определяют его так, что это есть совершенно свободное и бесстрастное, и притом внутреннее и чисто духовное созерцание Бога, – непрерывное серафимское горение. Такое состояние не будет ли само собою выше всех этих земных и вещественных обрядов? Не могут ли даже оземленить и, так сказать, измельчить такое возвышенное благочестие все внешние предписания и уставы?

Свящ. Как вы ни усиливайтесь украшать и застенять свою мысль, она все-таки будет одна и та же. Одним словом, вы полагаете, что обряд и внешнее правило ниже свободного и духовного служения Богу, и потому излишне и может быть даже вредно для оного. Но я вам вот что скажу. Как вы ни поднимайте высоко человека, как ни одухотворяйте его деятельность, – она все-таки потребует для себя каких-нибудь внешних проявлений. Дух наш так устроен самим Господом, что и развивается под влиянием внешних впечатлений, и жизнь свою выражает непременно в вещественной же среде его окружающей, и притом вещественными, т. е. телесными знаками. Когда при ослепительном блеске молнии и потрясающих громах, или при других каких-нибудь разительных обстоятельствах в вашей жизни, вы вдруг почувствуете благоговение и страх ко Господу, – ваша рука сама собою слагается для крестного знамения. Когда в сердце вашем вспыхивает сладкое чувство смиренной любви к Спасителю, – на ваших глазах невольно заблистает святая слеза умиления, а на устах послышится молитва, и т. д. И если вы великих подвижников, сбросивших с себя все земное, убивших в себе страсти и достигших на земле серафимского, как вы говорите, горения, – если вы их воображаете какими-то мертвыми автоматами, вечно безмолвными и не двигающимися фигурами в человеческом теле, то вы совершенно ошибаетесь. И к чему вся эта натяжка? Чтобы основать свои мысли на чем-нибудь солидном, чтобы сбросить с себя иго церковного устава, вы насильственно хотите разорвать ту внутреннюю связь, которая существует между душой и телом; вы как будто вовсе желаете удалить от участия в служении Богу необходимейший орган нашей души – наше тело, которое однакож благоволило восприять на себя само Ипостасное и Вечное Слово Божие. Смотрите, для того чтобы тайна нашего искупления совершилась, для сего недостаточно было самому Господу одного простого ходатайства за нас грешных пред Отцем Небесным; Ему нужно было облечься нашею плотию, чтобы с нею вместе выступить на таинственное поприще служения роду человеческому.

Прихож. Ну это, положим, так. Положим, что дух наш по неразрывной связи с телом необходимо должен выражать свое поклонение Богу в телесных и вещественных знаках. Но пусть же эти знаки будут плодом моих собственных и свободных религиозных чувств, а не навязываются мне со стороны. Я сам для себя могу составить устав и создать себе правило.

Свящ. Итак, вам хотелось бы выделиться, так сказать, из общей толпы простых и верующих христиан, стоять несравненно выше их, построить жизнь свою единственно на своих собственных началах и правилах нравственности? Но не слышится ли здесь тоже фарисейство, против которого вы сами так горячо восстаете? тоже желание быть не якоже прочии человецы, которое обличал Спаситель наш? Признаться вам, у меня всегда как-то лучше душа лежит к тем, которые, зная из слова Божия о немощи нашей природы и нашем недостоинстве пред святейшим Богом, не выдумывают для себя новых каких-нибудь начал и правил жизни, а с верою и любовию идут по той стезе, которую указует им церковь. Не забудьте, что по учению Иисуса Христа смирение и послушание есть один из величайших подвигов. Вот же вам прекрасный случай поучиться этому подвигу. Подчините свою волю под иго церкви православной! Вы дорожите свободой своего религиозного чувства? Но не выдумать вам лучшей формы для выражения религиозных чувств, волнующих вашу душу, чем какие предлагает нам церковь в своих обрядах; не сочинить вам лучших правил для жизни, чем богомудрые уставы церковные: потому что над составлением их трудились люди, глубоко изучившие человеческую природу, ее немощи, ее потребности нравственные, – люди, сами стоявшие на высокой степени нравственного совершенства, опытные и твердые подвижники благочестия и истинные служители Божии. Не задаром они называются отцами церкви. Вот почему и сами равноангельные пустынники, эти светильники мира, с которыми нам с вами и равняться конечно нечего, почасту с любовию спешили из своих сокровенных дебрей в лоно церкви, чтобы в ее уставах, обрядах и таинствах занять новую силу для новых и возвышеннейших подвигов. А вы, боитесь расположить жизнь свою по указанию церкви, не хотите идти по готовому, обделанному и уравненному пути, который она для вас предлагает! Полноте, – не фарисействуйте, не обманывайте самих себя!

Прихож. (с некоторым смущением). Я вовсе не хочу фарисействовать, а напротив... Но вот, видите ли, батюшка, мне напр. кажется иногда лучше молиться дома, у себя в уединении, – но звонят в колокол, и я должен идти в церковь. Мне почему бы то ни было неудобно и даже нельзя теперь поститься, – но нынче постный день, и я должен и насиловать свою совесть, и проч. и проч. И вообще жить по программе, раз навсегда установленной, от которой я ни на шаг не имею права уклониться, – разве это не стеснение моего религиозного чувства? Вы, конечно, знаете, как насчет этого прекрасно выразился один св. отец (позабыл его имя): «люби, – и делай что хочешь»! Вот, по-моему, высокое правило христианской нравственности!

Священ. Вы меня извините, но глубокие слова блаженного Августина в ваших устах отзываются простой фразой. Если у вас точно есть пламенная ревность по благочестию, то уставы церкви не только никогда не будут стеснять ее, а напротив будут восполнять ее и укреплять. Люби, и делай что хочешь, – это значить: если в сердце твоем горит пламень истинного благочестия, то ты непременно будешь делать то, что заповедует тебе св. церковь. Я поясню вам это примерами. Положим, что вы серьезную ведете борьбу с страстями, воюющими в чувственной природе нашей, стремитесь дать полную свободу бессмертному духу своему в его стремлениях к Богу и к небу. В таком случае, скажите мне, по совести, положа – как говорится – руку на сердце, – станете ли вы вздыхать и сожалеть напр. о том, что вам тем или другим нельзя полакомиться? Учрежденные св. церквию посты не сойдутся ли как раз с вашими собственными желаниями; ибо известно, что пост всегда есть лучшее лекарство против чувственных вожделений? Положим опять, что вы серьезно хлопочете о том, чтобы воспитать в себе глубокое молитвенное настроение, хотите держать непрестанно свой ум в богомыслии или, по выражению псалмопевца, выну предзреть пред собою Господа. (Пс. 15:8). В таком случае при каждом ударе церковного колокола вы, конечно, будете чувствовать радость, а не досаду и скуку, и с любовию поспешите из своего дома в дом Божий – в храм молитвы, и т. д. Какое же во всем этом стеснение? Напротив, не отрадно ли всякому истинному христианину думать, что он руководствуется теми же правилами благочестия, которыми руководствовались св. угодники Божии? Не должно ли вдохновлять нас и усиливать нашу свободную энергию на поприще христианского подвижничества одно воспоминание о том, что мы идем по пути уже испытанному, пройденному великими мужами и несомненно ведущему ко спасению?... При всем том уставы и обряды, православной церкви не суть что-нибудь роковое да неизбежное для всех возрастов, полов и состояний человеческих. Для слабых младенцев, для хилых старцев и для людей с расстроенным здоровьем св. церковь, подобно нежной матери, с любовию делает снисхождение и послабляет свои предписания. С другой стороны, она отнюдь не проводит в своих уставах и правилах какой-нибудь заповедной грани для нашей свободы, дальше которой переступать нам воспрещается; и потому всегда оставляет слишком много простора для нашего духа, лишь бы было в нем религиозное одушевление. Если вы чувствуете напр. желание наложить на себя произвольный пост, усилить и удлинить свои молитвы, совершить трудное и далекое путешествие ко св. местам, сделать значительное пожертвование на храм Божий, или даже продать все свое имение и раздать нищим следуя высшим евангельским советам: то для исполнения своего желания вы не встретите ни малейшего препятствия в определенных уставах и чиноположениях церковных. Зачем же выдумывать какое-то не существующее рабство религиозное и жаловаться на стеснение ваших чувств религиозных?

Прихожан. Но представьте, батюшка, что у меня... как бы это вам сказать?... Ну просто, если у меня вовсе нет иногда желания молиться и поститься, ведь это со всеми бывает! Не правда ли, что я нахожусь тогда в каком-то натянутом и принужденном отношении ко всем этим уставам и обрядам церковным? Зачем же насильно заставлять меня делать то, к чему я не чувствую в известное время ни наклонности, ни расположения?

Свящ. Ну вот это походит на правду. Не только иногда, но почти никогда нам не хочется ни поститься, ни на молитве стоять, ни другими благочестивыми делами заниматься. Таким образом вы сами договорились, что уставы и заповеди церковные служат стеснением не для религиозного чувства нашего, а для нашей лени. Ну и вы полагаете, что можно на это жаловаться? Помилуйте, можно ли человека, всегда влекомого к земле, слабого, колеблющегося и всегда готового уснуть непробудным сном беспечности, оставить на произвол судьбы, и равнодушно ждать, не придет ли когда-нибудь ему самому охота помолиться, попоститься и вообще заняться делом своего спасения? Нет, – св. церковь, именно как заботливая мать, рассуждает и поступает гораздо, гораздо разумнее и лучше вас. Свои уставы и обряды она предлагает вам и всем своим чадам как пособие нашей немощной свободе, как всегдашнее и верное средство для поддержания нашей бодрости духовной и для предохранения нас от самозабвения и беспечности. Вам не хочется молиться? Нужды нет, – а вы все-таки принудьте себя пойти в церковь, и из всех сил старайтесь войти в дух и характер церковных песней и молитвословий. И поверьте, несколько опытов такого самопринуждения не пройдут для вас даром. Может быть невзначай какое-нибудь священное слово упадет на вашу душу и заронит в нее святую искру благочестия. Вам тяжел кажется пост? Нужды нет, – а вы все-таки не давайте потачки, своей чувственности, и терпеливая настойчивость ваша непременно вознаградится спокойствием чувств, ясностию души и сладким сознанием общения с св. материю нашею, церквию. Так и во всем. Принуждайте себя на каждом шагу. Не бойтесь этого принуждения; потому что оно наносится вам все-таки не совне, а вами же самими, и значит есть чистое дело вашей собственной свободы. Что делать, когда нам без борьбы ничего не дается? Сам Христос Спаситель сказал, что царствие Божие нудится. А как скоро вы начнете свысока смотреть на все обряды и уставы церковные, – сейчас же вам покажется и то не нужно, и другое лишне, и третье мелочно, и как скоро вы станете дожидаться свободных и непринужденных порывов своего религиозного чувства, – поверьте мне, ничего хорошего из этого не выйдет; религиозных порывов вы не дождетесь, и, пожалуй, чего Боже сохрани, – погрузитесь в грубейший материализм. И сказать ли вам, откуда проистекают все эти возгласы против обрядов и уставов церкви, и кто больше кричит о свободе религиозного чувства и о духовном поклонении Богу?

Прихожан. Сколько я знаю, это большею частию все так называемые современные и образованные люди.

Священ. В том то и дело, что они лоском современности и образованности хотят только закрыть свою нравственную пустоту. А вы взгляните-ка попристальнее на их жизнь и на их дела, что вы там увидите? Найдете ли вы ту энергию и живость религиозного чувства, тот пламень любви ко Господу, которых следовало-бы ожидать от проповедников духовного поклонения Богу? Ничуть! Итак, от плодов их познайте их. Это большею частию люди, ослабевшие нравственно, привыкшие во всякой распущенности и лени, и дальше земли и житейского комфорта не простирающие своих целей и стремлений. Они только начинают духом, проповедуя о духовном и свободном поклонении Богу, а кончают землей и материализмом, избегая всякого стеснения для своей чувственности, уклоняясь от борьбы с своими страстями и отворачиваясь от всего, что может помешать их беззаботной нравственной спячке и религиозной апатии. Тяжело и неприятно, конечно, сознаться в таком нехорошем и болезненном состоянии своей души, – ну и вот они и придумывают для успокоения своей совести разные и благовидные отговорки, разные эти фальшивые теории, несостоятельность которых я, кажется, успел вам раскрыть довольно подробно. Не обольщайтесь тем призраком силы и энергии, которую обнаруживают иногда эти люди на разных поприщах жизни общественной, напр. на ученом, политическом, литературном и проч. В этом случае их деятельность скользит, так сказать, по поверхности их духа и не касается внутренних и сокровенных глубин его, – именно нравственных. И потому не ждите от этих людей ни высоких подвигов христианского самоотвержения, ни теплой христианской любви, влекущей к себе сердца, ни той светлой и возвышенной веры, которая кладет какую-то особенную, необыкновенно симпатичную, благородную и тк. ск. небесную печать на челе истинного христианина. От них веет всегда каким-то отталкивающим холодом и непроходимым эгоизмом, сквозящим в каждом их слове и поступке. Вот вам настоящий образ тех хваленых современных людей, которые вооружаются против обрядов и уставов церкви, и вот те сокровенные побуждения или, выражаясь по-ученому, мотивы, нечистоту и слабость которых они думают прикрыть бессильным резонерством о духовном поклонении Богу!

Прихожан. Дурные люди есть, батюшка, везде. Сколько вы их найдете и в той среде, которая отличается беспрекословным повиновением уставам церкви!

Священ. Кто-же говорит про это? Об неразумных и недальновидных ревнителях одних только внешних правил и уставов церковных мы уже имели с вами речь. Но все же у этих людей есть хоть какой-нибудь религиозный элемент, есть желание угодить Богу, есть сознание религиозных обязанностей, ограничивающих наши необузданные желания, есть даже некоторая заслуга перед Богом, состоящая в этом именно добровольном подчинении уставам церкви – все равно что воле Божией (если конечно сюда не примешивается чисто фарисейских побуждений). Хоть и слепо, но все же идя по спасительной стезе св. уставов и обрядов церкви и невольно тк. ск. напаяясь церковным духом, они не теряют надежды со временем прозреть и сделаться истинными христианами. А что имеют за себя пред Господом Богом эти самодовольные и явные недруги св. церкви, насмешливо и горделиво попирающие ее святые уставы, и предписания? Подобно деревам, и засохшим в самой сердцевине, они никогда не произрастят здоровых и свежих плодов, а разве одну обманчивую листву, да и то на несколько времени. Не сегодня, так завтра они совершенно засохнут, если не спасет их всесильная и всезиждительная благодать Божия.

Прихожан. (В задумчивости). Признаюсь вам, батюшка, вы открыли мне глаза на дело. Нельзя не чувствовать всей правды ваших слов и несостоятельности тех оправданий, которыми стараются защитить себя презрители церковных уставов. Точно, что они безответны пред Богом!

Священ. Да укрепит вас Господь Бог в вашем теперешнем благом настроении мыслей, и да наставит вас на стезю правды. Буди над вами благословение Господне и мое грешное! Прощайте!

***