Иисус Христос в саду Гефсиманском

Примирение разностей в евангельских сказаниях о внутреннем состоянии Иисуса Христа и других событиях в саду Гефсиманском

Диакон Кудрявцев. «Христианское чтение», 1867

По окончание вечери Господь, по сказаниям всех четырех евангелистов, пошел в сад Гефсиманский. Но этим одним пунктом и ограничивается их согласие; в изображении последующих же событий между ними начинается кажущееся разногласие. Первые три евангелиста согласно говорят, что Господь по прибытии в сад Гефсиманский начал скорбеть, тужить и молиться до кровавого пота (Мф. 26:37–42; Мк. 14:33–41; Лк. 22:41–45). Между тем евангелист Иоанн не только не передает об этих фактах, но даже выставляет как будто нечто противоположное им. По его словам, Господь радуется, что настал наконец этот день, так как он был для Него начатом прославления. Таково содержание всей так называемой первосвященнической молитвы, содержащейся в 17 главе. Чтобы такое кажущееся противоречие не могло показаться для кого-либо действительным противоречием, мы считаем нужным напомнить, что мы много бы очень приняли на себя, если бы взялись судить о душевном состоянии такой высочайшей личности, какова личность Богочеловека Иисуса. Если мы не в состоянии бываем часто судить о самых простых явлениях душевной жизни, и притом обыкновенных людей, то можем ли мы браться судить о таком исключительном состоянии, каково состояние в минуты предсмертные, и притом такой Личности, Которая беспримерна в истории человечества. Следовательно, можем ли мы сказать, что вот это состояние должно быть, а это не должно? Почему не допустить, что как одно было, так было и другое? Если мы обратим внимание на характер смерти Господа, то именно к тому заключению и придем мы, что оба эти состояния возможны. Если бы смерть Иисуса Христа была только делом случая, постигшего Его на пути призвания, то Он, конечно, с таким же точно светлым взором встретил ее, как встречали ее потом все Его последователи; но смерть Иисуса Христа была нечто другое, чем пожертвование в обыкновенном смысле. В ней коренилась вся сила расширения Его Царства; чрез нее побежден князь этого мира; чрез нее уничтожена преграда, разделявшая людей с Богом. Но это одна, так сказать, светлая сторона, между тем в этой смерти есть другая сторона, которая также должна браться во внимание. В этой смерти сосредоточен, так сказать, весь тот гнев Божий, который тяготел над грешным родом человеческим. Христос есть Агнец Божий, Который взял на Себя грехи мира (Ин. 1:29). Он раб Иеговы, удовлетворяющий Своею смертию правде Божией. Он дает душу Свою во избавление за многих (Мф. 20:28). Он есть умилостивительная жертва за наши грехи (Рим. 3:25). От такого двоякого характера смерти необходимо должно произойти и двоякое предсмертное состояние. Он мог радоваться как Искупитель мира, дарующий Своею смертию бесчисленные блага роду человеческому, но вместе и скорбеть как жертва, несущая на Себе грехи всего мира, скорбеть за весь род человеческий. Вследствие всего этого нет и не может быть ничего удивительного, что Господь от одного состояния скоро перешел в другое. В Своей первосвященнической молитве Ему естественно было восторгнуться духом и возблагодарить Бога Отца за то, что Он помог Ему совершить то дело, которое Он принял на Себя; в саду же Гефсиманском, при приближении смертного часа, Ему естественно было возмутиться духом и скорбеть, скорбеть не за Себя, а за род человеческий, подвергшийся такой участи. Итак, если оба состояния возможны, то почему не допустить, что евангелист Иоанн взял один момент этого состояния, именно тот, когда Господь благодарит Бога Отца, а первые евангелисты – другой.

В повествовании о дальнейших событиях в саду Гефсиманском евангелисты, по-видимому, сходятся. Все евангелисты говорят о взятии Господа воинами и об участии в этом, главным образом, Иуды. Если же ближе всмотреться в эти повествования, то и здесь найдем довольно значительные разности. По повествованиям первых трех евангелистов, дело представляется в таком виде, что Господь взят был по указанию Иуды, выраженному поцелуем. По повествованию евангелиста Иоанна, Господь Сам вышел к ним навстречу, спросил, кого они ищут, и сказал, что это – Он (Ин. 18:2–9; ср. Мф. 26:46–57; Мк. 14:43–50; Лк. 22:46–53). Но и эти разности только кажущиеся. Если евангелист Иоанн и не указал прямо тот род предательства, о котором говорят первые евангелисты, то все же он дал заметить, что этот был ему известен и что он для краткости только не говорил об этом. Об Иуде-предателе он упоминает два раза: в первый раз он говорит о нем, что он предал Господа своим указанием того места, где Учитель его имел обычай бывать с учениками; во второй же раз, сказав, что Иисус Сам вышел навстречу, он вне всякой связи речи замечает: Стоял же с ними (воинами) и Иуда предатель Его (ст. 5). Такое указание, поставленное вне связи речи, решительно ведет к тому заключению, что здесь евангелист имел в виду тот второй род предательства, о котором говорят его предшественники. Что же касается замечания евангелиста, что Господь Сам выступил навстречу и действием Своего всемогущего слова поразил противников, то это замечание не только не устраняется первыми евангелистами, но даже вполне предполагается. Все три евангелиста говорят о том, что один из учеников извлек нож и ударил им первосвященнического раба. Но такой поступок был бы очень странен, если бы мы отделили его от приведенного выше замечания евангелиста Иоанна. Было бы в высшей степени странно, как служители, взяв Иисуса, не взяли вместе и Его учеников, и особенно того, который осмелился защищаться. Было бы странно и то, как осмелился апостол, сознавая свою малочисленность, выступить на защиту, и выступить с таким ничтожным оружием, каков нож. Означенное же замечание разрешает эти недоумения. Как скоро допустим, что Господь Сам выступил навстречу и поразил противников, то, с одной стороны, понятна будет оплошность воинов, с другой – понятен будет и поступок апостола. Первая будет иметь свою причину во всеобщем замешательстве, второй – в той смелости, какую внушило всемогущество Господа.