Отношение фарисеев и саддукеев к проповеди св. Стефана

А. Никитина

Христианство, имевшее получить универсальный характер, не могло долго оставаться на почве иудейства; с течением времени оно должно было стать на место Ветхого Завета, как имевшего временное и условное значение. Начало такого поворота в развитии христианства отмечено мученической кровью св. архидиакона Стефана. Сведения наши об этом муже скудны для того, чтобы составить себе ясное представление об его личности. Но несомненно, что он был истинным христианином, свободным от всех иудейских тенденций и готовым на бескорыстное служение Церкви. Он, по-видимому, не ограничивался исполнением обязанностей, для которых он был избран (Деян. VI, 3), но помогал апостолам в деле проповеди, проявляя на этом поприще черты истинно христианского проповедника. Проповедь его производила сильное впечатление на слушателей; но в среде их нашлись завистники, желавшие ослабить влияние, которое с каждым днем приобретал св. Стефан. Такими завистниками были эллинисты, – иудеи, гордившиеся своей мнимой образованностью и усвоившие от греков любовь к разного рода диалектическим спорам. Что было предметом первого спора Стефана с киринейцами и либертинцами, определенно сказать довольно трудно, но, на основании 14 ст. VI гл., можно думать, что этим предметом был вопрос о значении Ветхого Завета после пришествия Иисуса Христа, причем св. Стефан высказал мысль о временном значении иудейского закона. Побежденные в споре эллинисты возбуждают народ, старейшин и книжников против Стефана, обвиняя его в богохульстве: «Мы слышали, – клеветали они, – как Стефан говорил, что Иисус Назорей разрушит храм и переменит обычаи, преданные Моисеем». В речи, сказанной Стефаном по поводу этого обвинения, содержатся две главные мысли апологетико-полемического характера: 1) Величие Божие открылось в Его избранниках совершенно независимо от священных мест и служения закону. Так называемые священные места и служение закону устанавливаются очень поздно; недостаточность первых Сам Бог засвидетельствовал, а недостаточность второго доказал сам народ. 2) В народе иудейском история неверия развивается рука об руку с историей веры. Большинство иудейского народа отвергло тех избранников, через которых оно могло спастись. Иудеи противятся св. Духу и потому не служат закону и храму в духе истины, но разрушают тот и другой. История неверия иудейского народа заканчивается распятием Христа, почему иудеи теперь являются народом отверженным. Эта речь, сказанная с тою неумолимой логикой, которой не могли противостоять противники, с тем пафосом, с каким св. Стефан бичевал заблуждение иудеев и защищал дела И. Христа, должна была произвести в высшей степени сильное впечатление на слушателей. С одной стороны, она давала понять саддукеям, что гонимое и подавляемое ими учение о воскресении не только не искореняется из умов христиан, но становится одним из основных пунктов их вероучения; с другой стороны, речь давала понять, что движение, возбужденное галилейскими рыбаками, не только не прекращает своего существования, но, разрастаясь все более и более, в своих рядах теперь имеет таких людей, перед которыми бессильны их собственная мудрость, их знание закона, их образованность. Наконец, в речи св. Стефана они усмотрели, что христиане становятся теперь решительно вне их влияния, так как обязательное исполнение народом Моисеева закона, приносившее им, как служителям храма, громадные выгоды, теперь отвергается Стефаном. Кроме того, им в высшей степени было досадно, что люди незнатные и малоученые, какими они представляли христиан, теперь с каждым днем завоевывают симпатии народа и подрывают их собственный авторитет. Всего этого было вполне достаточно, чтобы в саддукеях пробудилось безумное ожесточение против смелого проповедника христианства. Без всякого суда над св. Стефаном и без всякого рассмотрения его вины, производят они теперь свою кровавую расправу...

Не могли теперь остаться равнодушными и пассивными и фарисеи. Если они прежде не обнаруживали своей ненависти к христианам, то причинами этого было уважение последних к закону Моисееву и тайные надежды фарисеев на возможность воспользоваться христианским движением для достижения честолюбивых планов своей партии. Но вот теперь фарисеи слышат, что те самые традиции, которые они считали по своему значению равными закону, которые приписывали самому Моисею (Матф. XV, 2; Гал. 1, 14) и которые они, как строго ортодоксальная и национальная партия, должны были хранить неприкосновенными, – эти традиции отрицаются теперь Стефаном, как нелепые и уже отжившие свой век. Мало того, в проповеди Стефана отрицалось значение не одних традиций, не одного предания, но всего ветхозаветного откровения, всего закона Моисеева. Отсюда основные мысли проповеди св. Архидиакона были в глазах фарисеев высшей степенью богохульства, ибо в них отвергалось исполнение предписаний закона, – это единственное и вернейшее средство спасения... С другой стороны, обрядность, в сфере которой только и проявлялась фарисейская набожность, строгое служение букве закона, внешнее механическое богопочтение, составлявшие предмет гордости и тщеславия фарисеев, признавались в проповеди Стефана не только недостаточными для спасения, не только неугодными Богу, но выражающими всецелое непонимание ими Божественного Закона и всецелое пренебрежение к духу откровения. Не значило ли все это для фарисеев, что христианство бросает открытый вызов их верованиям, могло ли это показаться им чем иным, как не коренным разрушением отечественной религии, коренным подрывом всего того, что было дорого сердцу фарисеев? Вся проповедь св. Стефана давала теперь понять, что новая секта характеризуется теперь не одной только мечтательностью, но что в христианстве заключается самый энергический протест против всех религиозно-иудейских идей. Фарисеи поняли теперь, что разница между их собственным направлением и христианством не какая-нибудь незначительная и случайная, но принципиальная и решительная, – что христиане отличаются не одной лишь верой в Иисуса Христа, как Мессию, но что на почве этой веры в христианстве коренится решительное стремление порвать всякие связи с национальной религией. А такое стремление помимо того, что оно, с точки зрения фарисеев, грозило уничтожением национального духа, в котором заключалось одно из главнейших условий политического благосостояния иудеев, грозило также подрывом для партии фарисеев. В самом деле, если люди неученые, мало знакомые с законом и преданиями отцов, являются проповедниками христианства, если, далее, к этим лицам народ относится сочувственно, то в лице этих проповедников у народа являются и новые вожди. Но, так как эти вожди высказывают идеи диаметрально противоположные фарисейским и к тому же обвиняют их самих в неверии и непонимании закона, то фарисейскому влиянию в народе наносится решительное поражение. Фарисеи прекрасно понимали, что в народных симпатиях заключается вся сила, дававшая им возможность бороться с саддукеями, и что, с падением этих симпатий в народе, фарисейству придется отказаться от своих честолюбивых и властолюбивых замыслов и что оно со временем должно погибнуть навсегда. При сознании такой опасности фарисейской партии приходилось оставить свою выжидательную политику, свою лицемерную снисходительность к христианству, а действовать исключительно в интересах охранения религии и собственного авторитета. Неудивительно для нас теперь, что фарисеи становятся на сторону саддукеев, которым, как мы видели выше, угрожала не меньшая опасность со стороны христианства. Фарисеи и саддукеи теперь единодушно устремляются на св. Стефана и в порыве слепого фанатизма и дикой ненависти побивают его вне города камнями. Что фарисеи теперь действуют заодно с саддукеями, это видно уже из того, что в толпе врагов св. Стефана мы находим юношу Савла впоследствии св. ап. Павла, который был несомненно фарисеем ибо он сам называет себя учеником фарисея, тщательно наставленным в отеческом законе (XXIII, 6; XXVI, 5). Правда, Савл не принимал активного участия в побиении камнями святого первомученика, но он был хранителем одежд его убийц (Деян. VI, 58) и горячо сочувствовал совершавшемуся перед его глазами убийству (Деян. VIII, 1). Убиение св. Стефана совершилось без всякой санкции римского правительства, хотя по вопросам о жизни и смерти преступников иудеи были обязаны сноситься с Римом; но это обстоятельство, по мнению некоторых, объясняется ослаблением римской власти в Палестине. Но гораздо естественнее предположить, что иудеи вовсе не думали о законности своего поступка, потому что он был следствием крайней аффектации, при которой нет места голосу рассудка и благоразумия, Между тем Неандер, рассматривая этот факт, находит в нем строго выдержанную иудейскую тенденцию. Факт убиения и обстановка его, полагает Неандер, свидетельствует о том, что убиение было совершено не как гражданское наказание, но именно религиозное. Форма наказания – побиение камнями вне Иерусалима – должна была внешним образом доказать Стефану и его единомышленникам несостоятельность их воззрений на Ветхий Завет. Враги Стефана показывают теперь христианам, вопреки высказанным в речи св. первомученика положениям, что и закон Моисеев, по силе которого он наказывается, как богохульник, а равно и священное место – Иерусалим, которое они не хотят осквернить кровью грешника, высоко ценятся и уважаются народом. Но такое толкование, по нашему мнению, очень натянуто и игнорирует то страшное ожесточение, которое произвела речь Стефана на иудеев (Чт. в Общ. 1890. Март, стр. 411–416).