Представления о причинах великой схизмы и возможности ее преодоления в речи свт. Марка Евгеника на первом заседании собора в Ферраре

Официально соборные прения были открыты (после многочисленных задержек и переносов) в Ферраре в среду 8 октября 1438 г. Началу дискуссионных заседаний предшествовало торжественное церемониальное собрание, однако собственно полемику открыли свт. Марк Евгеник и униатский митр. Родосский Андрей Хрисоверг. После короткого обмена репликами (в которых уже, как кажется, звучит скрытое раздражение; несмотря на то, что с обеих сторон декларировалась необходимость сохранения любви и уважения к оппонентам, на практике определенное напряжение ощущалось с самого открытия собора) Эфесский митрополит произнес вступительное слово. Ниже мы приводим его в нашем переводе, указывая по мере возможности в сносках вероятные источники для тех или иных идей и выражений свт. Марка.

Господь и Бог наш Иисус Христос, «грядый на вольную страсть»⁴, обратился к Своим ученикам с последней речью, которую мы по справедливости именуем [Его] завещанием (διαθήϰη), и сказал им: «Мир Мой даю вам, мир Мой оставляю вам» (Ин.14:27). Итак, Он оставил им как некоторое наследство⁵ и удел сие благо – мир⁶. Мир есть Его дар и Его собственность, потому Он и говорит о нем: «Мир Мой». Но в обмен [на этот дар] Он попросил от них нечто иное: то, что есть скорее плод их свободного выбора, чем Его дар, – любовь.

Ведь Он оставил им наследство не просто так, но с условием (ἐπὶ αἱρέσει); ведь, согласно древним законам, существовали завещания и наследственные уделы, именуемые «наследством с условием» (ἐπὶ αἱρέσει): если наследник избирал такой-то образ жизни или такое-то занятие, он получал наследство, если же нет – лишался его. Таково и то наследство, которое Спаситель оставил Своим ученикам в Своем завещании, когда сказал им примерно так: «Если соблюдете любовь между собою, будете иметь мир Мой, а если пренебрежете любовью, лишитесь мира». Немало прекрасных слов сказал Господь об этих двух благах. Он говорил: «Сие заповедаю вам, да любите друг друга» (Ин.15:17), а после еще: «Сие сказал Я вам, чтобы вы имели во Мне мир» (Ин.16:33)⁷.

Но одним из этих благ пренебрегла Римская Церковь, сочтя его малозначимым. Я говорю о любви, которую должна была она выказывать к сестре своей – Восточной Церкви; [ведь Римская Церковь] сама по себе, в одиночку утвердила и провозгласила догмат, не выраженный буквально (ῥητῶς) в Божественном Писании, не признанный Вселенскими Соборами и не одобренный избранными из наших Отцов. Это и сделалось причиной расторжения мира и пришествия соблазнов, как и говорил Господь (ср.: Мф.18:7).

Итак, провозглашение [этого учения] нарушило любовь, что повлекло за собой нарушение мира, отчего и началась схизма. Поэтому-то ныне, по благоволению Божию пожелав восстановить мир, Римская Церковь начала это дело любовью, а наша Церковь в свою очередь с той же любовью устремилась навстречу своей сестре (или, точнее сказать, своим сестрам).

И есть надежда, что мы вернемся к миру, и соблазны не будут больше стоять между нами, если только Бог будет до самого конца содействовать [нашим трудам].

Как бывает и во время болезни: если устранить причину [заболевания, больной] сразу идет на поправку⁸; такой способ лечения будет наилучшим и здесь⁹; и потому мы просим и умоляем вас вернуться к тому времени, когда мы с вами были едины, когда мы «говорили одно» (см.: 1Кор.1:10) и между нами не было разделения. Мы уже возвратили забытую некогда любовь, так давайте же и в образе мысли воссоединимся сами с собой и с нашими Отцами, просиявшими на семи Вселенских Соборах¹⁰.

Итак, данное слово святителя включает в себя три содержательных элемента: рассмотрение природы и условий сохранения единства Церкви («мира»), вопрос о причинах схизмы и о способе ее преодоления. Попробуем рассмотреть их в контексте актуальной для свт. Марка традиции византийской мысли.

На начальном этапе процесса взаимного отчуждения Востока и Запада обе стороны довольствовались составлением каталогов «вин» оппонентов, включавших в себя разное отношение к брадобритию, расхождения в практике постов и изменения Символа веры¹¹ (и подобные списки так и не утратили в полной мере своей популярности до самого заката Византии). Однако достаточно быстро собственно догматическая причина разделения (разница в учении об исхождении Святого Духа) стала выделяться полемистами как ключевая¹². Богословские сочинения и против, и в защиту Filioque получали все большее распространение. Однако, по мере того как полемика об исхождении Святого Духа переходила в стадию «позиционной войны», возникала потребность в более глубоком, фундаментальном выявлении причин схизмы, не ограничивающихся поводами к ней. Уже в 30-е гг. XII в. в дискуссии между митр. Никомедийским Никитой и латинским еп. Хавельбергским Ансельмом греческий полемист выделил два принципиальных основания для разделения: различие восточного консерватизма и западного новаторства¹³, а также греческой коллегиальности и латинского понятия о единоличной папской власти¹⁴. Оба этих различия трактовались митр. Никитой в нравственном ключе – различие верности/непостоянства и гордыни/братолюбия.

Однако, несмотря на всю глубину идей митр. Никиты, данная проблематика еще некоторое время продолжала находиться на периферии греко-латинской полемики. Тема папского примата приобретает большое значение в XIII в. и постепенно становится для византийских полемистов одной из наиболее значимых; самым плодотворным периодом для рассмотрения вопроса о папстве стала середина XIV в.¹⁵ – период, когда окончательно сформировалось то богословие, которое было образцовым для свт. Марка. Наиболее значимыми попытками разрешения вопроса о причинах схизмы и способах ее преодоления стали подходы к этой проблеме в сочинениях Варлаама Калабрийского и архиеп. Нила Кавасилы.

Архиеп. Нил, как известно, посвятил проблеме причин схизмы целое сочинение, в котором недвусмысленно утверждал, что разделение было вызвано претензией папства на единоличную власть догматического учительства в ущерб традиционной коллегиальности церковного управления: «Причиной отделения от нас Латинской Церкви, которое продолжается и по сей день, является не что иное, как нежелание папы согласиться на решение наших разногласий Вселенским Собором и его стремление быть единственным учителем во всех спорных вопросах и видеть во всех остальных своих учеников, чего не делалось во времена отцов и апостолов и что противоречит установленным ими законам»¹⁶. Вину за разделение Кавасила всецело возлагает на латинскую сторону, причем вину эту – отказ от принципа коллегиальности церковного управления – описывает в категории «противоречия Преданию», а как способ преодоления разделения предполагает обращение к коллегиальному способу определения церковной веры – ко Вселенскому Собору: «Если бы спор о догмате был разрешен общим постановлением. Церковь пребывала бы в полном мире, свободная от всякой смуты, ведь никто бы не решился противоречить общепризнанному догмату»¹⁷.

Принципиально иначе трактует вопрос о фундаментальных причинах схизмы Варлаам Калабрийский. С его точки зрения, «Церковь Христова в идеальной действительности пребывает Единой, и задача христианина состоит в том, чтобы это стало верным и для действительности реальной. Нет двух Церквей, испытывающих потребность в соединении, а есть одна Церковь, на определенном плане своего бытия оказавшаяся разделенной»¹⁸, и потому причины разделения имеют характер в первую очередь не вероучительный, а психологический (и вина, соответственно, лежит уже на обеих сторонах, хотя и на латинянах в первую очередь). Обращаясь к папе, Варлаам прямо утверждал: «Знайте, что греков отделяет от вас не столько различие догматов, сколько та ненависть, которая внедрилась в них по причине многих бедствий, испытанных ими в разные времена от латинян»¹⁹. Эта мысль у него повторяется неоднократно: «В первую очередь мы считаем вас друзьями и близкими нам. Ибо из всего множества необходимых для христиан догматов мы согласны в большей части – или, точнее сказать, во всех, кроме одного. Поэтому мы полагаем, что скорее нам надлежит хранить дружества ради общности в большинстве [учений], чем предпочесть обратное из-за разногласия в одном»²⁰. Таким образом, причиной разделения (точнее разделенности) христиан для Варлаама является оскудение любви и «дружества» (позиция вполне понятная при своеобразном догматическом агностицизме калабрийского богослова в вопросе об исхождении Святого Духа²¹); сильной стороной этой позиции калабрийского богослова, таким образом, можно счесть ясное видение исторических и политических аспектов разделения. Созыв Вселенского Собора в таком случае является уже не требованием церковной традиции или орудием определения богословской истины, а средством, необходимым «для убеждения простого народа» после того, как ученые мужи договорятся о прекращении бесплодной полемики о Filioque²². Тем не менее и для Варлаама институт Вселенских Соборов (и коллегиальная форма церковного управления) оказывается единственным способом преодоления разделений.

Принимая во внимание все сказанное выше, мы можем понять, почему Ферраро-Флорентийский собор изначально был «осуществившейся надеждой Византии»²³. Хотя в действительности согласие Рима на проведение объединительного собора имело свои причины, определяемые в первую очередь собственно западным церковно-политическим контекстом (противостоянием концилиаристского и «папского» направлений в латинском христианстве), тем не менее в Константинополе оно было воспринято как большой шаг навстречу. Подобная открытость дискуссии с латинской стороны давала императору надежду на то, что политические задачи переговоров (обеспечение военной помощи со стороны западных держав) будет возможно решить без дестабилизации общественной обстановки наподобие имевшей место после Лионской унии (1274). Представители Церкви, в свою очередь, были убеждены, что итогом этого обсуждения станет принятие латинской стороной православного (в конфессиональном смысле этого слова) вероучения: «Если на соборе окажется, что наше учение выше латинского, то они присоединятся к нам и разделят наше исповедание»²⁴, как писал еще в XIV в. свт. Филофей Коккин. Эта уверенность поддерживала энтузиазм греческой стороны в переговорах об организации собора в Ферраре; Сильвестр Сиропул в своих «Воспоминаниях» приводит слова патриарха Иосифа II, обращенные к клирикам, сомневавшимся в целесообразности переговоров с латинянами: «Мы будем иметь свободу говорить то, что захотим, и, по милости Христовой, покажем наше чистейшее и светлейшее учение, и наши окажутся их учителями в отношении веры. Я уверен, что они будут убеждены и примут наше учение, и мы таким образом соединимся...»²⁵

Именно в этих условиях у крупнейшего православного богослова из участников Флорентийского собора свт. Марка Евгеника возник повод для размышления о природе единства Церкви, причинах схизмы и возможности ее преодоления. Следует отметить, что весь вопрос о разделении рассматривался им почти исключительно с церковной точки зрения; о политических задачах унии он упоминает только несколько раз в своем воззвании к папе Евгению IV, и даже там они играют второстепенную роль²⁶.

Единство Церкви, как видно из приведенного нами в начале статьи текста вступительного слова, описывается свт. Марком в преимущественно духовных категориях: с установлением между Богом и человеком Нового Завета, начало которому было положено на Тайной вечери и который был запечатлен действительным пролитием Крови Агнца на Кресте, возник новый народ Божий – Церковь. Особым наследием, уделом Церкви является «мир» Христов – превосходящее человеческие разделения единство ее членов, дарованное Богом.

Однако реальность церковной истории, в том числе и то разделение Востока и Запада, которое послужило поводом для созыва собора в Ферраре, наглядным образом свидетельствует о том, что благодатное единение людей в мире Христовом не является неуязвимым. Причина этого состоит в том, что «мир» Церкви, который имеет духовную природу и является даром Божиим, для своего сохранения требует поддержания любви между членами Церкви. Важно подчеркнуть, что свт. Марк описывает мир не как «органическое» или психологическое следствие любви между христианами, не как ее результат – в таком случае он принципиально не отличался бы от того согласия, которое возникает из-за того, что «и грешники любящих их любят» (Лк. 6:32). Мир есть благодатный дар Божий, сообщаемый безо всяких первоначальных заслуг со стороны человечества, однако удержать этот дар Господь позволяет только тем, кто удовлетворяет условию – кто сохраняет любовь. Эта последовательность мысли близка традиции византийской аскетической книжности (несомненно, актуальной для свт. Марка): Святой Дух в таинствах сообщается человеку без каких-либо предварительных условий, и никакой принципиально новой благодати человек своим подвигом не стяжает²⁷; однако раскрытие благодатных дарований и их сохранение уже требует личного выбора и аскетического «делания»: «С нашей стороны то только требуется для сей жизни, чтобы соблюдать дары и хранить благодеяния и не сбрасывать венца, который сплел для нас Бог со многим потом и трудом»²⁸. Если мир является благодатным дарованием, то сохранение любви представляет собой своеобразную «аскезу», необходимую для удержания этого дара.

Следует отметить, что столь тесная содержательная связь единства Церкви и сохранения любви вызывает совершенно очевидные ассоциации с экклезиологией св. Августина: это центральный мотив его полемики против донатистов²⁹. Тем не менее корпус «греческого Августина» (византийских переводов подлинных и приписываемых ему сочинений) не включал, насколько известно, его сочинений, посвященных данной тематике³⁰: переводчики были сосредоточены на иных проблемах. Поэтому следует предположить, что свт. Марк пришел к столь близким великому Западному учителю идеям путем независимых рассуждений и духовного опыта.

Итак, причиной утраты Божественного дара мира и единства во Христе является, по свт. Марку, оскудение любви. Для святителя единоличное (и вообще одностороннее) принятие решений в Церкви является, как он говорит в обращении к папе Евгению, проявлением «безлюбовного (ἂφιλος) презрения к братьям»³¹ и пренебрежением любовью, причем пренебрежением не личным, а, если можно так выразиться, институциональным. Утверждение индивидуальной безошибочности по своей сути не аскетично, греховно. Коллегиальность в принятии значимых решений, напротив, требует определенного смирения и самоограничения от каждого участника коллегии и потому является практическим выражением любви – не как личной добродетели, но как экклезиологического принципа³². В свою очередь, именно любовь сохраняет «мир», т.е. единство Церкви; любые же единоличные и авторитарные решения суть нарушение любви и с неизбежностью пагубно отражаются на единстве Церкви.

Согласие Римской Церкви на созыв объединительного Вселенского Собора, как мы видим, рассматривалось свт. Марком как «возвращение любви», то есть в практическом выражении как согласие на коллегиальное решение проблемы вероучительных разногласий Востока и Запада. Это во многом объясняет, почему византийцы на начальном этапе работы собора не считали вопрос о границах и характере папского первенства центральным и определяющим для обсуждения. Проблема папства рассматривалась византийскими полемистами в контексте папской «непогрешимости» или, как выразился прп. Каллист Ангеликуд, «власти над догматами»³³; именно претензия пап на единоличное определение церковного вероучения воспринималась как неприемлемый «папизм». Однако если от этой претензии папы отказывались (именно такой отказ видели византийцы в созыве объединительного собора), проблема, если рассматривать ее вне политического контекста, в исключительно церковном аспекте, теряла свою остроту. «Восстановление любви», то есть свободное обсуждение пререкаемых вопросов вероучения, должно было, с точки зрения свт. Марка, повлечь за собой, при Божьей помощи, и единогласное определение истинного учения, за которым последует восстановление мира и единства во Христе между «Церквами-сестрами»³⁴. Поскольку любое разделение, раскол или ересь, порождается упорством в личном мнении и презрением к церковно-коллегиальному, а «возвращение к любви» подразумевает отказ от упорства в своем мнении, за этим «возвращением» должно последовать и упразднение «новшеств» с возвратом к тому времени, «когда все говорили одно», то есть к преемственности изначального церковного учения.

C точки зрения свт. Марка, единство Церкви во Христе является даром Божиим, однако сохранить этот дар можно только при посредстве своеобразной «институциональной аскезы» – соблюдения принципа коллегиальности в церковном управлении, наилучшим выражением которого являются общецерковные соборы. Тем самым исполняется Церковью как целым Господня заповедь о любви. Однозначным нарушением этой любви является горделивое принятие своего личного мнения за мерило истины, которое предполагает презрение к братьям; папство представляет собой в некотором смысле «канонизацию» такого греха. Ереси и расколы, порождаемые подобным духовным состоянием, врачуются только через смиренное «возвращение к любви» – соборное обсуждение без упорного желания настоять на своем, которое неминуемо увенчается согласным принятием отеческого (т.е. истинного и традиционного для Церкви) учения (при условии чистоты намерений собеседников и Божией помощи).

Представления свт. Марка о соотношении любви, коллегиальности и причин Великой схизмы являются развитием византийской полемической традиции. Соотнесение коллегиальности церковного управления, от которой отступила Римская Церковь, с заповедью Христовой о любви позволяет свт. Марку включить в свое богословие представление об оскудении любви как о причине раскола, одновременно избегая соблазна психологизации³⁵ отношения к проблеме схизмы. Тем самым становится возможно объяснить, каким образом утрата любви приводит не только к исключительно внешней разделенности, но и к отпадению виновной стороны (а что речь шла именно об этом, сомневаться не приходится) от таинственного «мира» Христова.

Хомяков А. С. Церковь одна. М., 2018.

Acta et diplomata graeca medii aevi sacra et profana / F. Miklosich, J. Müller, eds. Cambridge, 2012. Vol. 1.

Acta et scripta quae de controversiis Ecclesiae Graecae et Latinae saeculo undecimo composita extant / C. Will, ed. Leipzig; Marburg, 1861.

Andronici Senioris aurea bulla pro componendo dissidio inter monachos // Jus graeco-romanum. Leipzig, 1857. Ps. 3. P. 651–655.

Anselmus Havelbergensis. Dialogus de diverso Eucharistiae ritu Graecorum et Latinorum, videlicet azymi et fermentati, et de auctoritate Romanae Ecclesiae // PL. 188. Col. 1209–1248.

Augustinus. In Epistolam Ioannis ad Parthos // PL. 35. Col. 1977–2063.

Barlaam Calabrius. Pro unione // PG. 151. Col. 1331–1342.

Barlaam Calabrius. Contra Latinos (Tractatus B) // Barlaam Calabro. Opere contro i Latini / Introd., ed., trad. A. Fyrigos. Città del Vaticano, 1998. Vol. 2. P. 246–465 (ST; 348).

Gregorius Nazianzenus. Oratio 6: De pace 1 // PG. 35. Col. 721–752.

Gregorius Sinaita. Capita valde utilia per acrostichidem. 129 // PG. 150. Col. 1240–1300.

Hippocrates. De flatibus // Oeuvres complètes d’Hippocrate / É. Littré, éd. P., 1844. Vol. 6. P. 90–114.

Les «Mémoires» de Grand Ecclésiarque de ľÉglise de Constantinople Sylvestre Syropoulos sur le concile de Florence (1438–1439) / V. Laurent, éd. P., 1971 (CFDS. Vol. 9).

Marci Eugenici metropolitae Ephesi opera antiunionistica / L. Petit, ed. Roma, 1977. P. 30 (CFDS. Vol. 10. Fasc. 2).

Nicholas I, Patriarch of Constantinople. Miscellaneous Writings. [Op. 200B] / L. G. Westerink, ed. Washington, 1981. P. 58–61.

Nicolas Cabasilas. La Vie en Christ / M.-H. Congourdeau, éd. P., 1989. Vol. 1: Livres I-IV. (SC; 355).

Nilus Cabasilas. De causis dissensionum // PG. 149. Col. 683–700.

Nilus Cabasilas. De Spiritus Sancti Processione // Nilus Cabasilas et theologia S. Thomae de processione Spiritus Sancti / E. Candal, ed. Città del Vaticano, 1945. P. 188–384 (ST; 116).

Quae supersunt Actorum graecorum Concilii Florentini / J. Gill, ed. Roma, 1953. Vol. 1 (CFDS. Vol. 5. Fasc. 1).

Theophylactus Achridensis. Allocutio de iis in quibus Latini accusantur // Theophylacte d’Achrida. Discours, traités, poésies. Thessalonique, 1980. P. 247–285.

Кαλλίστου Ἀγγελιϰούδη ϰατà Θωμᾶ Ἀϰινατοῦ. Ἀθῆναι, 1970.

Канаева Э. Ю. Варлаам Калабрийский и его богословие в защиту унии // Христианское чтение. 2018. № 1. С. 85–95.

Мейендорф И., протопр. Апостол Петр в византийском богословии // Мейендорф И., протопр. Церковь в истории. М., 2018. С. 66–90.

Мейендорф И., протопр. Произошла ли во Флоренции встреча между Востоком и Западом? // Там же. С. 151–176.

Хондзинский П., прот. «Церковь не есть академия»: русское внеакадемическое богословие XIX века. М., 2017.

Contra Latinos et Adversus Graecos: The Separation between Rome and Constantinople from the Ninth to the Fifteenth Century / A. Bucossi, A. Calia, eds. Leuven, 2020 (OLA; 286).

Dendrinos Ch. Reflections on the failure of the Union of Florence // Annuarium historiae conciliorum. 2007. Bd. 39. S. 131–148.

Hofmann G. Die Konzilsarbeit in Ferrara, II // Orientalia Christiana Periodica. 1937. Vol. 3. P. 403–455.

Kappes Ch. Mark of Ephesus, the Council of Florence, and the Roman Papacy // Primacy in the Church: The Office of Primacy and the Authority of Councils / J. Cryssavgis, ed. N. Y., 2016. Vol. 1. P. 109–150.

Nichols A. The Reception of St Augustine and his Work in the Byzantine-Slav Tradition // Angelicum. 1987. Vol. 64. N 3. P. 437–452.