Глава III. Патриарх Московский Филарет и два его преемника

I

Одною из главных забот царя Михаила Федоровича с самого избрания его на престол была забота освободить из плена своего отца митрополита Филарета Никитича. С этою целию еще в 1613 г. все представители Русской земли, земский Собор писали из Москвы по воле своего государя к польскому королю Сигизмунду и предлагали ему прекратить войну и разменяться пленными. В следующем году такую же грамоту послали московские бояре в ответ польским и литовским панам радам, изъявившим согласие начать переговоры, о чем тогда же известили и своих соотечественников, находившихся в плену у поляков, а к Филарету Никитичу написал и сам государь и послал к нему сретенского игумена Ефрема, который и оставался при нем до конца плена. В 1615 г. переговоры действительно начались, но не привели к желанной цели; потом не раз возобновлялись, пока продолжалась война, но также не имели успеха и только к концу 1618 г. (1 декабря) окончились заключением перемирия между Россиею и Польшею на четырнадцать лет и шесть месяцев. А размен пленных, когда освободился из неволи и митрополит Филарет, последовал только 1 июня 1619 г. при реке Поляновке, на рубеже за Вязьмою. Таким образом, Филарет пробыл в плену (с 13 апреля 1611 г.) восемь лет полтора месяца и два дня. Этот продолжительный плен, соединенный с тяжкими лишениями для Филарета, чрезвычайно возвысил его в глазах всех сынов России: на него смотрели как на мученика, пострадавшего за отечество и за православную веру от поляков.

Государь, обрадованный освобождением своего отца, пожелал устроить для него самую торжественную встречу. В Можайске его встретили Рязанский архиепископ Иосиф с архимандритом и игуменом, боярин князь Димитрий Михайлович Пожарский да окольничий князь Волконский. Под Звенигородом, в Саввине монастыре, – архиепископ Вологодский Макарий с двумя архимандритами, боярин Морозов да окольничий Пушкин. В селе Хорошове – митрополит Крутицкий Иона с архимандритом Троице-Сергиева монастыря Дионисием, боярин князь Трубецкой да окольничий Бутурлин. За пять верст от Москвы вышел навстречу Филарету сам государь со всем своим царским синклитом и бесчисленным множеством народа и поклонился в ноги своему отцу митрополиту, а последний также поклонился своему сыну государю, между тем как свидетели этого трогательного свидания проливали слезы. В самой Москве встретили Филарета духовные власти с крестами и иконами за каменным городом, откуда он пошел в соборы Успенский и Благовещенский для поклонения святыне и затем, посетив царя в его палатах, остановился на Троицком подворье. Это было 14 июня. Столица торжествовала: во всех церквах ее и монастырях пелись благодарственные молебны со звоном. Царь велел освободить узников из темниц, заложил в Москве церковь во имя пророка Елисея, празднуемого 14 июня, и дал обет сходить на богомолье по монастырям, в которых находились мощи и чудотворные иконы, что потом и исполнил.

Едва прошло несколько дней со времени возвращения митрополита Филарета, как совершилось его избрание и наречение в патриарха. В Москве находился тогда Иерусалимский патриарх Феофан, прибывший к нам ради милостыни и в первый раз представлявшийся государю 19 апреля того года. Встреча этого патриарха, когда он приближался к Москве и в самой Москве, а потом торжественный прием его государем в Золотой палате происходили по тому образцу, как прежде все это было устроено для Цареградского патриарха Иеремии. Помещение Феофану и его свите дано было в Чудовом монастыре. Неизвестно, в какой именно день Феофан держал совет с митрополитами, архиепископами, епископами и всем освященным Собором Русской земли, но только на этом совете все единогласно положили просить митрополита Филарета Никитича, чтобы он воспринял на себя патриаршеский сан, потому что ведали его «достойна быти таковому делу, и мужа во учениих Божественных апостол и отец зело изящна, и в чистоте жития и благих прав известна, наипаче же и сего ради, яко по плоти той царев отец, и сего ради да будет царствию помогатель, и строитель, и сирым заступник, и обидимым предстатель». Филарет долго не соглашался, называл себя недостойным, указывал на свою старость, на понесенные им скорби и озлобления, преждевременно изнурившие его, на свое желание посвятить себя безмолвному житию. Но когда после новых усиленных, но напрасных просьб напомнили ему, как бы он не подвергся гневу Божию за свое непослушание мольбам целого Собора и сопротивление воле Божией, старец митрополит дал свое согласие. Июня 20-го был у государя патриарх Феофан, а 21-го царь и отец его, посовещавшись между собою, приговорили быть наречению последнего на патриаршество Московское в следующий день. В этот день после молебствия в Успенском соборе Иерусалимский патриарх со всеми прочими архиереями прибыл в царскую Золотую палату, где уже находился царь с своими боярами, и, возвестив ему торжественно о состоявшемся избрании отца его на патриаршество, просил объявить об этом самому митрополиту Филарету и пригласить его для наречения в сан патриарха. Царь послал для этого к своему отцу двух архиереев и двух светских сановников. И когда Филарет явился, то царь сначала чрез думного своего дьяка Ивана Грамотина объявил ему об его избрании на патриаршество Собором, а потом сказал сам, что хотя доселе не смел просить его, своего родителя, на патриаршество, зная его на то непроизволение, но теперь, видя праведные судьбы Божии, просит его покориться воле Божией и воспринять патриаршеский престол. Филарет отвечал, что так как столь великое дело началось и совершается не по его хотению и мысли, то он, видя неизреченные судьбы Божии, не противится воле Божией, и царскому повелению, и патриаршему благословению и приемлет патриаршеский престол царствующего града Москвы и всея Великия России. Тогда царь поздравил своего отца с избранием и наречением на патриаршество и отпустил обоих патриархов и весь Собор в соборную церковь, откуда патриарх Феофан поехал к себе, прочие же архиереи отправились в патриаршие палаты, и возвели там новонареченного патриарха на патриаршее место, и многолетствовали ему при пении певчих. Затем царь посетил своего отца, чтобы поздравить его еще в патриарших палатах, а Филарет отстоял литургию в Успенском соборе «подле патриарша места» и по окончании ее угостил у себя своих архиереев и прочие власти обедом, к патриарху же Иерусалимскому Феофану посылал с кушаньями стольника князя Тюфякина. На другой день было еще «благовестие патриаршее». Филарет облачился в соборной церкви, в приделе Похвалы Богородицы, во все святительские ризы и совершил в алтаре краткое молебствие, стоя в царских дверях. Когда же, окончив молебствие, он вышел из царских дверей, то к нему приблизились посланные от патриарха Феофана Вологодский архиепископ Макарий и Коломенский епископ Рафаил и сказали: «Святейший Иерусалимский патриарх Феофан и с ним освященный Собор призывают твою святыню на патриаршество Богом спасаемого царствующего града Москвы и всея Великии России». Филарет отвечал: «Так как святейший господин наш и патриарх великого града Иерусалима и всей Палестины Феофан и с ним освященный Собор судили меня, недостойного, быть в таковом служении, благодарю, и приемлю, и нимало вопреки глаголю». Потом Филарет разоблачился, и соборный протопоп и протодиакон повели его на патриарший двор в палату, где уже заседали на своих местах патриарх Феофан, прочие архиереи и духовенство. Филарет три раза поклонился Собору, поцеловал у Феофана правые колено, руку и ланиту, поцеловался со всеми другими архиереями и был посажен на особое седалище. Протодиакон взял кадильницу и начал кадить иконам, обоим патриархам и всему духовному чину, а певчие в это время пели многая лета преосвященному патриарху Московскому и всея России Филарету. Так вполне окончилось наречение его на патриаршество. В четверг, 24 июня, совершено было в Успенском соборе Иерусалимским патриархом Феофаном и прочими архиереями самое поставление Филарета Никитича в сан патриарха по тому самому чину, по которому некогда был поставлен первый Русский патриарх Иов, с весьма незначительными отличиями в подробностях, почему мы и не станем излагать этого священнодействия. По случаю такого торжества царь устроил для знатного духовенства богатую трапезу в своей Золотой палате. За одним столом сидел Иерусалимский патриарх, за другим – Царь со своим отцом. Московским патриархом, за третьим сидели прочие архиереи, архимандриты и игумены. Посидев немного, Филарет встал из-за стола, совершил по обычаю шествие на осляти вокруг города и, возвратившись, снова сел за стол. По окончании обеда царь щедро обдарил обоих патриархов.

Патриарх Феофан вместе с русскими иерархами, участвовавшими в поставлении Филарета, дал новому патриарху ставленую грамоту. В этой грамоте, очень обширной, Иерусалимский первосвятитель сначала говорит лично от себя, как он отправился из Иерусалима в Россию, как приехал в Москву, был здесь свидетелем торжественного возвращения Филарета Никитича из Польши и как совершил избрание, наречение и поставление Филарета на патриаршество; потом вместе с русскими святителями обращается к царю и просит его хранить к святейшему патриарху Московскому любовь, милость и в духовных вещах повиновение как к своему отцу и учителю; завещевает вельможам, воинам и всем православным христианам покоряться ему во всем как «отцу отцем и крайнему святителю»; молит и убеждает самого Филарета, да блюдет истинную православную веру, как обещался пред многими свидетелями, и да проходит ревностно и свято свое высокое служение; наконец, на основании грамоты Цареградского патриарха Иеремии и других Восточных патриархов, утвердивших патриаршество в России и преподавших Русским патриархам власть «поставляться своими митрополитами», подтверждает и с своей стороны эту власть на все последующие времена. Грамота была написана на хартии и скреплена как патриархом Феофаном, так и русскими митрополитами, архиепископами и епископами, а за ними архимандритами и игуменами. До какой степени патриарх Филарет дорожил этою грамотою, видно из того, что, когда она сгорела в 1626 г., он нарочно писал к патриарху Феофану и просил его написать новую настольную грамоту на место сгоревшей, для чего посылал ему и копию с последней. Феофан исполнил просьбу Филарета Никитича, но написал ему новую грамоту только от себя одного и потому изложил ее несколько иначе и гораздо короче. В то же время Филарет созывал на Собор своих русских архиереев, и они по желанию его также написали ему новую настольную грамоту вместо сгоревшей за своими подписями и печатями. О поставлении своем на патриарший престол Филарет Никитич во имя братской любви и общения написал к прочим патриархам: Константинопольскому, Александрийскому и Антиохийскому.

Первое действие нового патриарха Московского и всея России было посвящено благу отечества. Царь Михаил Феодорович в своей окружной грамоте от 3 июля 1619 г. к воеводам и другим начальникам городов и областей, извещая всех о возвращении своего родителя из Польши, об избрании и поставлении его на патриаршество, писал, что, как только совершилось Божиею помощию то великое дело, «великий государь» святейший патриарх Филарет Никитич вместе с митрополитами, и архиепископами, и всем освященным Собором приходил к нему, государю, и советовал ему об устроении земли Русской, разоренной и опустошенной польскими и литовскими людьми и своими ворами. Патриарх и прочие святители указывали на то, что подати собираются с народа по писцовым и дозорным книгам весьма несправедливо, так как писцы и дозорцы, которые посланы были после московского разорения сделать народную перепись, писали те книги пристрастно, отчего одним теперь легко, а другим тяжело и всем людям Московского государства скорбь конечная; что многие посадские люди из замосковных и заукрайных городов, уклоняясь от платежа податей, переселились в Москву и другие города, а многие с тою же целию заложились в закладчики боярам и другим владельцам; многие действительно потерпели разорение и нуждаются в льготах, и еще многие терпят насилия и обиды от бояр и всяких чинов и нуждаются в обороне. Царь созвал земский Собор и вместе с патриархом и прочим духовенством, а также с боярами, окольничими и всеми думными людьми Московского государства приговорил, чтобы общенародная перепись была произведена вновь со всею справедливостию и чтобы из всех городов были высланы в Москву выборные люди по два из духовенства, дворянства и посадских и сами подробно заявили правительству о местных нуждах своих городов и уездов. Достойно замечания, что уже в этой своей грамоте Михаил Федорович, в первый раз говоря об отце своем как патриархе пред своими подданными, неоднократно называл его «великим государем» и представлял его как бы соправителем своим в государстве, ибо вызывал выборных из городов с тою целию, как сам выражался, «чтобы нам и отцу нашему богомольцу Филарету Никитичу, Божиею милостию патриарху Московскому и всея Русии, всякия их нужи, и тесноты, и разоренья, и всякие недостатки были ведомы, а мы, великий государь, с отцом своим и богомольцем... советовав, по их челобитью, прося у Бога милости, учнем о Московском государстве промышляти, чтобы во всем поправить как лучше».

Второй вопрос, на который патриарх Филарет обратил свое внимание, был вопрос о невинных страдальцах за исправление церковных книг: архимандрите Троицкого монастыря Дионисии, старце Арсении Глухом и священнике Иване Наседке, который хотя не томился в заключении, но отлучен был от Церкви и от священнослужения. Когда патриарх Иерусалимский Феофан прибыл в Москву, он нашел здесь еще «любопрящихся мнозех о прилозе (и огнем)», как сам свидетельствует в грамоте, присланной им впоследствии в Россию, и скоро узнал «от многих истинных ведцов», какая участь постигла людей, предлагавших исключить этот прилог из известной церковной молитвы. Феофан понял, что они были правы, но своею властию не счел себя вправе отменить состоявшееся об них решение Собора. Он только «подаде Дионисию руку помощи, да вознесется правда его» и постарался немедленно облегчить его участь, может быть объяснив государю невинность справщиков: по крайней мере Дионисий освобожден был из своего заключения еще до прибытия Филарета Никитича из Польши и встречал его в селе Хорошове вместе с бывшим своим судиею и обвинителем Крутицким митрополитом Ионою. А лишь только Филарет сделался патриархом, то Феофан посоветовал ему пересмотреть дело об осужденных справщиках.

В то же время один из справщиков, Наседка, чтобы познакомить нового патриарха с своим делом, подал ему обширную «Речь», в которой подробно изложил, за что он и его товарищи были обвинены. «Речь» эту, состоящую из 30 глав, хотя Наседка вел и от своего лица, по справедливости должно назвать речью от лица всех трех обвиненных справщиков, потому что он поместил в ней, большею частию дословно, почти все то, что мы видели в речи архимандрита Дионисия ко всем православным христианам и в речи, или послании, старца Арсения к боярину Салтыкову. Наседка только расположил все это в другом порядке, не говоря, откуда заимствовал, а от себя прибавил несколько вставочных рассуждений и объяснений и указал несколько новых примеров повреждения церковных песней и молитв. В первых 12 Главах он раскрывал, почему справщики исключили из молитвы на Богоявление прибавку «и огнем», в остальных 22 – почему они марали концы некоторых молитв, и привел многочисленные примеры таких молитв. В «Речи» своей, поданной патриарху Филарету, Наседка сначала только униженно просил себе прощения за тот соблазн и смуту, какие произведены им в царствующем граде (гл. 1), но потом именем Христа Бога и ответственностию на Страшном суде умолял первосвятителя не отвергнуть этой представляемой ему «Речи», или просьбы, как еретической, а с рассуждением исследовать ее и, если справщики заблудили от истины, обратить их на путь правый, а если они верны истине, то оправдать их (гл. 13). Вместе с своею «Речью» Наседка, как сам свидетельствует (в гл. 12), представил Филарету и свое сочинение против Антония Подольского.

Спустя неделю после поставления Филарета Никитича, следовательно, 2 июля оба патриарха повелели Ионе, митрополиту Крутицкому, предложить дело Дионисия и его товарищей на Соборе. Это был уже Собор не одного московского духовенства, судивший прежде и осудивший исправителей Требника, но Собор всех русских архиереев с подчиненными им духовными лицами в присутствии двух патриархов и самого государя. На Соборе происходили многие прения и изыскания от Божественных писаний, Дионисий стоял в ответе более восьми часов и опровергал возражения всех своих обвинителей-клеветников. И все они были посрамлены вместе с Крутицким митрополитом Ионою. А преподобный Дионисий был похвален и прославлен от самого царя Михаила Федоровича и явился как истинный страдалец, стоявший крепко за Божественное писание. Патриархи же, и митрополиты, и архиепископы, и весь освященный Собор удивлялись ему, целовали его все любезно и благословляли его радостною душою. Дионисий с великою честию и со многими дарами отпущен был в лавру. Здесь он в скором времени имел радость принимать у себя своего главного благодетеля – патриарха Феофана, пожелавшего посетить знаменитую обитель русскую и поклониться мощам ее основателя. Дионисий со всею братиею сделал Феофану царскую встречу и потом оказывал ему всевозможные почести. Патриарх совершил в Троицком соборе литургию, присутствовал за братскою трапезою и почти непрерывно плакал, но плакал, как сам объяснил, слезами радости, видя святую обитель, потерпевшую столько бед и скорбей во время продолжительной осады от врагов, но спасенную милостию Божиею и теперь радующуюся и торжествующую. Пожелал видеть всех тех иноков, которые во дни осады возлагали на себя броню, брали оружие в руки и крепко ратовали. Таких оказалось более двадцати. Патриарх всех их благословил, любезно целовал и отпустил с похвалами. Пред отъездом из лавры, помолившись у мощей преподобного Сергия, Феофан снял с себя клобук, положил его у ног великого чудотворца, потом поцеловал и с молитвою возложил на главу архимандрита Дионисия, завещав, чтобы как Дионисий, так и преемники его носили этот клобук на благословение от Иерусалимского патриарха, а братии повелел записать об этом на память будущим родам. Вместе с Дионисием оправданы были на Соборе и его сотрудники: Арсений и Наседка. Арсений не только освобожден был из своего заточения, но, как человек просвещенный и благонадежный, сделан был справщиком печатных книг и много лет потрудился на Печатном дворе. А поп села Клементьева Иван Наседка не только получил разрешение священнодействовать, но удостоился быть священником и ключарем московского кафедрального Успенского собора. Согласившись на оправдание Дионисия и его товарищей, Филарет Никитич не решился, однако ж, тотчас исключить из молитвы на Богоявление слово «и огнем». Он просил Феофана пред самым выездом его из Москвы (4 февраля 1620 г.) посоветоваться об этом с прочими патриархами, выписать означенную молитву из древних греческих богослужебных книг и прислать за подписями всех патриархов, а до того времени приказал печатать ее в Требнике по-прежнему, с прибавлением «и огнем», и только на поле припечатать: «Быти сему глаголанию до соборнаго указу». Патриарх Феофан, отпущенный из Москвы с богатою милостынею, хотя обещался исполнить желание Московского первосвятителя, не мог исполнить этого скоро. Долго пробыл он в Киеве, потом в Валахии, где находился еще в двадцатых числах марта следующего года. А когда возвратился к своей пастве, то немало времени потребовалось на сношения его с прочими патриархами по возложенному на него поручению.

В это-то время, когда в Москве ожидали ответа патриархов по занимавшему всех вопросу, ключарь Успенского собора Иван Наседка, конечно, с благословения своего первосвятителя (иначе было невозможно) написал новое сочинение против незаконной прибавки «и огнем» в богоявленской молитве. Сочинение написано в спокойном духе, без резкой полемики, какою отличались прежние сочинения Наседки в том же роде, и разделено на сорок небольших глав с особыми надписаниями. Первая озаглавлена «О обновлении апостольском и о действе Духа Святаго над крещаемыми верными не огненным явлением, но невидимым». Вторая – «О крещении огняном и о муце вечней». Третья – «О Бозе, яко не огнь есть Бог, но действо Его огнь». В четвертой главе изложено то, что «на Соборе дано (было) Крутицкому Ионе о самой молитве, о нейже раздор» и чем справщики доказывали незаконность в ней прибавки «и огнем» и оправдывали себя. В следующих Главах говорится о Крещении Господнем и о всемирном крещении, о разделении даров Святого Духа, о силе Святого Духа и Его действиях, о различии явлений Божиих и пр. и пр. Сочинитель доказывал, что Сам Господь крестился водою и Духом, а не огнем; апостолы крестили водою и Духом, а не огнем; все освящается, следовательно и вода, Духом Святым, а не огнем; в Боге только Три Лица, а нужно было бы допустить и четвертое, если бы вода освящалась не одним Духом Святым, но и огнем, и подобное. В основу своих мыслей автор приводил места из Священного Писания, а больше из толкового Евангелия и Апостола, из писаний Дионисия Ареопагита, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Дамаскина и еще больше из песней и молитв церковных. Но, раскрывая таким образом во всех подробностях незаконность прибавки «и огнем» в молитве на Богоявление, Наседка делал, однако ж, в своем сочинении следующие заметки: «А еже рещи: «Духом Святым и огнем», то с греческими переводы достоит справитися» (гл. 30), или в другом месте: «И аще в греческих переводех будет писано, да будет се приятно; аще ли же несть, мы, безумнии, сего не вемы» (гл. 27). Отсюда можно догадываться, что сочинение Наседки писано, когда еще не был получен ответ от Восточных патриархов, и имело целию показать, что патриарх Филарет поступил правильно, когда, с одной стороны, признал на Соборе незаконность прибавки «и огнем» и оправдал прежде осужденных справщиков, а с другой – не решился тотчас исключить этой прибавки из церковной молитвы, но просил навести справки о ней по греческим спискам и ожидает ответа Восточных первосвятителей.

Наконец 5 апреля 1625 г., следовательно, спустя более пяти лет со времени отъезда Иерусалимского патриарха из Москвы прибыли от него к нашему государю и патриарху послы: архимандрит Кирилл, келарь Акакий да старец Герман – и привезли от патриархов Александрийского Герасима и Иерусалимского Феофана грамоты и греческие списки молитвы на Богоявление. Александрийский патриарх адресовал свою грамоту (писанную еще в 1623 г.) на имя самого государя Михаила Федоровича и, выражая ему свои приветствия и благожелания, свидетельствовал, что Кормчие Восточной Церкви неуклонно сохраняют все апостольские предания, писаные и неписаные, без всяких прибавлений и убавлений и что он при всех изысканиях в греческих книгах нигде не нашел прилога «и огнем» в молитве великого освящения воды. Затем удивлялся, откуда появился этот прилог в Русской Церкви, разве только «от некиих мненомудрых», и выводил заключение: «Тем же убо сему прилогу всячески не подобает в вас пребывати, но паче отвержену быти далече». Наконец, умолял государя не допускать у себя любопрения о таких вещах и неподвижно хранить предания святых отцов, писанные и неписанные. Грамота Иерусалимского патриарха была несравненно обширнее и обращена ко всем православным христианам и епископам Великия и Малыя России. Сказав, что он сам, когда находился в Москве, нашел многих любопрящихся о прилоге «и огнем» в молитве на освящение воды и, выразив недоумение, «како, от древняго ли обычая или от неуков, и неписменных мужей, и неискусных, множицею книги любодействующих, удержася и случися сей прилог», Феофан старался доказать православным «нелепость» этого прилога. Вы ссылаетесь, говорил первосвятитель, на слова Иоанна Крестителя о Христе: Той вы крестит Духом Святым и огнем (Мф. 3. 11). Но Креститель разумел два различных крещения: крещение Духом Святым здесь и крещение огнем, геенское, в жизни будущей, как видно из всего хода речи. Когда Иоанн, как повествует евангелист, увидел многих фарисеев и саддукеев, идущих к нему креститься, то сказал им: Порождения ехидны! Кто внушил вам бежать от будущего гнева? Сотворите же достойный плод покаяния. Уже и секира при корне дерев лежит; всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь. Я крещу вас водою в покаяние, но идущий за мною... Он будет крестить вас Духом Святым и огнем. Лопата Его в руке Его, и Он очистит гумно Свое, и соберет пшеницу Свою в житницу, а солому сожжет огнем неугасимым (Мф. 3. 7 – 12). То есть Иоанн сказал фарисеям и саддукеям: «Если вы идете ко мне действительно с покаянием и принесете достойные плоды покаяния, то Христос крестит вас Духом Святым, а если идете ко мне без покаяния и не принесете плодов покаяния, то не убежите от будущего гнева: Христос крестит вас огнем, как бросают в огонь всякое дерево, не приносящее плода, и, как солому, сожжет огнем неугасимым». В подтверждение своего толкования Феофан привел следующий тропарь из службы на Богоявление: «Огнем крещает конечным Христос неверующих и небогомудрствующих Его, Духом же обновляет и водою благодати познавающих Того Божество». Далее Феофан указывал на слова Спасителя к апостолам: Иоанн крестил есть водою, вы же имате креститися Духом Святым (Деян. 1. 5) без прибавления «и огнем», на разные тексты Священного Писания о всеосвящающей силе Духа Святого, на церковные молитвы, в которых выражается та же самая мысль, и объяснял, что если веровать, будто вода на Богоявление освящается не одним Духом Святым, но и огнем, то этим огонь представляется таким же Божеским Лицом, каков и Дух Святой, и в Боге вместо Троицы вводится четверица. Удостоверял также, подобно Александрийскому патриарху, что не нашел нигде в греческих книгах прилога «и огнем», и убеждал: «Тем же, о христолюбивый, не подобает глаголати: «Духом Твоим Святым и огнем», но довлеет едино глаголати: «Духом Твоим Святым». Эти патриаршие грамоты, принесенные в Москву вместе с списками из греческих книг молитвы богоявленской на освящение воды за подписями патриархов, рассеяли наконец сомнения патриарха Филарета, и он 9 декабря 1625 г. издал окружной указ, которым предписывал духовным властям отобрать из всех подведомых церквей печатные Требники, замарать в них прибавку «и огнем», равно как и сделанную касательно ее на поле заметку, с тем чтобы впредь эта прибавка никогда уже не читалась в молитве на Богоявление.

Третий вопрос, давно уже ожидавший патриаршего решения, касался православных, отшедших по Столбовскому договору (27 февраля 1617 г.) под владычество шведов. Еще при заключении этого договора шведы настаивали, чтобы в уступленных Швеции городах Кореле, Орешке, Иван-городе, Копорье и Яме и в их уездах оставалось русское духовенство. В следующем году, когда шведские послы приходили в Москву для утверждения Столбовского договора, они просили, чтобы из названных городов и уездов дозволено было игуменам, попам и дьяконам приезжать для поставленья и благословенья к Новгородскому митрополиту и чтобы митрополит принимал их, и благословлял, и разрешал в духовных делах по-прежнему. Но в Москве митрополиты, архиепископы и епископы, а с ними и бояре сказали, что совершенного ответа на это учинить не могут, потому что «в то время в Российском государстве крайнего и высочайшего святителя, святейшего патриарха, не было», и дело было отложено до избрания патриарха. Когда же патриарший престол в Москве занят был наконец Филаретом Никитичем, тогда сам митрополит Новгородский Макарий, переведенный в Новгород из Вологды 22 июля 1619 г., переезжая чрез Москву, спрашивал царя и патриарха: как относиться ему к духовенству тех городов и уездов, которые уступлены Швеции, давать ли этому духовенству антиминсы и благословение? Вместо ответа царь и патриарх в августе прислали Макарию «образцовый список грамоты», с которою он должен был обратиться к игуменам, попам и дьяконам означенных городов и уездов. Этою грамотою Макарий извещал их, что, прибыв недавно на новую свою кафедру, Новгородскую, он с благословения святейшего патриарха не только не хочет отвергать и отлучать их от себя, хотя они находятся теперь под иноземною властию, напротив, желает иметь их по-прежнему членами своей духовной паствы, что они могут приходить к нему по всем делам духовным и получать от него благословение, посвящения на церковные степени, антиминсы и все относящееся к благоустройству храмов и что с повеления великого государя царя Михаила Федоровича приезд им в его царскую отчину по духовным делам будет вольный, и обид, и задержанья, и укоризненных слов ни от кого и ни в чем им не будет и сомневаться в этом они не должны, потому что «благочестивая вера утесненья никому не творит, но паче всем всюду мир и благословенье простирает». Спустя три года Макарий снова обращался в Москву с вопросом: давать ли ему разрешение и благословение на исправление ветхих церквей и на постройку новых и выдавать ли антиминсы христианам, которые во множестве приходят к нему с просьбами о том из городов и уездов, отошедших к Швеции? Царь и патриарх отвечали (в ноябре 1622 г.) своими грамотами Новгородскому митрополиту и воеводе, чтобы митрополит относился к этим христианам, как ему уже было разрешено прежде, благословлял им постройку и обновление церквей, выдавал антиминсы, ставил попов и пр., но под условием, если христиане те будут приходить к нему и просить его по своим делам духовным с ведома и дозволения местных шведских градоначальников и державцев, а не тайно, и чтобы в таких случаях сносился с этими светскими начальниками не сам митрополит, лицо духовное, а новгородский воевода с ведома и совета митрополичьего. Скоро, однако ж, шведы начали лютеранскую пропаганду между православными, находившимися под их властию, и еще в 1624 г. новгородскому воеводе велено было отвечать шведским державцам, требовавшим выдачи перебежчиков, чтобы они, шведы, «нашим людям в вере тесноты не чинили и не гонили, а учнут в вере теснить и гоненье чинить, и им поневоле будет бегать». В следующем году король Густав Адольф завел даже в Стокгольме с целью той же пропаганды славянскую типографию, в которой напечатан был Лютеров Катехизис на русском языке и на финском славянскими буквами. И эта пропаганда была, вероятно, не без успеха, потому что, когда в 1629 г. новгородские воеводы спросили государя, пускать ли им в кремль и Софийский собор для поклонения угодникам Божиим русских людей, которые приходят из уступленных Швеции городов и уездов и сами просят о том, от государя последовал приказ, чтобы воеводы предварительно разведывали, не пошатнулись ли эти русские люди в православии и не пристали ли к Лютеровой вере; тех, которые окажутся еще твердыми в православии, пускать в церкви, находящиеся в посаде, но не в кремль и не в Софийский собор, а тех, которые уже пошатнулись в православии и пристали к Лютеровой вере, не пускать и в посадские церкви, чтобы «нашей православной вере поруганья не было».

Во второе лето патриаршества Филаретова, следовательно, не прежде начала последней половины 1620 г. два московских священника, Иван и Евфимий, от церкви Рождества Пресвятой Богородицы в Столечниках возвестили патриарху, что митрополит Сарский и Подонский Иона не велел им крестить ляхов Яна Слободского да Матвея Светицкого, пожелавших принять православие, а велел только миропомазать и допустить к святому причастию, и представили самую хартию, выписанную для них по митрополичьему указу из известного вопрошения Кирикова Новгородскому епископу Нифонту о принятии латинян чрез миропомазание. Филарет, как сам выражается, не презрел такого раскола и приказал Ионе стать пред собою. Вместе с Ионою стали и священники Иван и Евфимий и повторили на него то же самое, что прежде сказали патриарху. Патриарх заметил Ионе, что он вводит новое. Но Иона не покорился и утверждал, что латинян крестить не следует, что так писано на Шестом Вселенском Соборе, да и везде писано в Божественном писании. Тогда патриарх начал объяснять Ионе от правил святых апостолов и святых отцов, что еретическое крещение не есть крещение, но более осквернение, ссылаясь на 46-е и 50-е правила апостольские да на 19-е Первого Вселенского Собора. Затем первосвятитель напомнил митрополиту Ионе о патриархе Игнатии, как он, угождая «еретиком латинския веры», ввел еретичку Марину в Успенский собор, не крестив ее совершенным крещением, а только миропомазав, и потом обвенчал ее с растрыгою, и удостоил обоих святого причащения, и за то низринут был священноначальниками Русской Церкви от престола и от святительства. Напомнил и о патриархе Гермогене, как он настоятельно требовал, чтобы королевич польский Владислав, избранный на государство Московское, был крещен по-православному, и составил даже записку, выбранную из правил святых апостолов и отцов, о необходимости крестить еретиков при обращении их в православие. Сказал также, что и сам он, Филарет, по приказанию Гермогена старался тогда изучить правила святых апостолов и отцов и пришел к убеждению, что все еретики различных еретических вер не имеют истинного крещения и потому от всех еретических вер приходящих к православию должно вновь крестить совершенным крещением, и что «латиняне-папежники суть сквернейшие и лютейшие из всех еретиков, ибо они приняли в свой закон проклятые ереси всех древних еллинских, жидовских, агарянских и еретических вер и со всеми погаными язычниками, со всеми проклятыми еретиками обще все мудрствуют и делают». В заключение патриарх сказал Ионе: как же ты начинаешь вводить в царствующем граде противное правилам святых апостолов и святых отцов и велишь принимать латинян, «сущих, аки псов, и ведомых врагов Божиих», не чрез крещение, а только чрез миропомазание, а потом допускать их к святому причастию и венчать на русских дщерях? Почему не хочешь быть единомышленным с митрополитами, архиепископами и епископами и со всем освященным Собором Русской Церкви и не только не последовал моему духовному совету, но не принял и учения, которое я предложил тебе от правил святых апостолов и святых отцов? Ты прельстился умом и ищешь хвалы и чести от отверженных от Христовой Церкви. А я о таковой вводимой тобою еретической прелести и слышать не хочу и по правилам святым запрещаю тебе служить литургию до большого Собора.

Собор этот на Крутицкого митрополита Иону состоялся в 16-й день октября того же 1620 г. На Соборе присутствовали, кроме патриарха, два митрополита: Новгородский Макарий и Ростовский Варлаам, три архиепископа: Вологодский Корнилий, Суздальский Арсений, Тверской Пафнутий и один епископ – Коломенский Рафаил. По открытии заседания патриарх обратился к Ионе с обширною речью. Сначала подробно напомнил ему, как призывал его к себе по жалобе двух московских священников, о чем и как беседовал с ним и почему нашелся вынужденным запретить ему священнослужение до Собора. «И вот ныне, – продолжал Филарет Никитич, – я созвал своих сынов, да рассудят вместе со мною по правилам святых апостолов и святых отцов и да обличится раскол, нововводимый тобою, да прекратится соблазн еретичества, какого со времени святого Владимира никто в России не дерзнул сотворить, кроме низверженного патриарха Игнатия и тебя». Вслед за тем патриарх старался опровергнуть одно за другим те два основания, на которых Иона утверждал свое мнение. Известно, что 95-е правило VI Вселенского Собора, на которое указывал Иона, повелевает одних еретиков, каковы ариане, македониане, новациане, присоединять к православию чрез миропомазание, а других, каковы павлиане, евномиане, монтанисты, манихеи, валентиниане, маркиониты, – чрез крещение. Иона относил латинян к еретикам первого рода, но это, сказал патриарх, несправедливо: латинян следует относить к еретикам последнего рода, потому что «в латынских ересех все те ереси есть суть». Опровержение, очевидно, произвольное и голословное. Что же касается, говорил Филарет, до ответа епископа Нифонта Кирику о принятии латинян в Церковь чрез миропомазание, то «такова указу» нет нигде, ни в правилах апостольских, ни в правилах Соборов, Вселенских и Поместных, и святых отцов. А если и было такое правило в древние времена, то оно не может иметь силы теперь, ибо «последи того у латынян многая ереси учинилися, и после седми Вселенских Соборов Сергий патриарх, со всеми Вселенскими патриархи и со всем освященным Собором, папежев римских еретиков из помяновения извергоша и конечному проклятию предаша». В нашем же Московском государстве с самого его основания никогда не бывало, чтобы еретиков-латинян и других еретиков не крестили. Не довольствуясь таким опровержением, патриарх Филарет приказал еще читать, а Иону пригласил внимательно выслушать на Соборе обширную записку, или «собрание», из правил святых апостолов, святых Соборов, Вселенских и Поместных, и святых отцов, которое составил патриарх Гермоген и дополнил сам он, Филарет, в доказательство необходимости крестить латинян при обращении их в православие. В собранных здесь правилах вовсе не говорится о латинянах, а перечисляются лишь разные древние еретики, которых положено было крестить, но в записке везде прибавлено, что латиняне приняли свои ереси от тех еретиков и, следовательно, также должны быть крещены. И именно сказано, будто латиняне приняли: а) от мелхиседекиан, жидов и армян пост в субботу святой Четыредесятницы, разрешение на сыр и яйца по воскресным дням Четыредесятницы и празднование субботы; б) от монтанистов запрещение брака духовенству и совпадение празднования Пасхи с иудейскою пасхою; в) от манихеев волхвование по течению звезд и запрещение брака духовенству; г) от евномиан обливательное крещение вместо погружательного; д) от ариан крещение в одно погружение (?), запрещение молиться за умерших (?) и разрешение монахам есть мясо; е) наконец, от мессалиан и василиан принятие кающихся грешников в общение с Церковию без епитимии (?). Тут латинянам приписаны и такие ереси, от которых они совершенно свободны. После изложения правил с применением их к латинянам в записке указаны были еще следующие их ереси: учение об исхождении Святого Духа и от Сына, неправильное совершение таинств крещения и миропомазания, употребление опресноков в таинстве Евхаристии, учение о чистилище и употребление нового календаря. Наконец, приведена была в записке целиком известная статья «О фрязех и о прочих латынях», издавна помещавшаяся в наших Кормчих, в которой перечислено до 27 заблуждений латинских, в том числе самых мелочных и вовсе не относящихся к вере или совсем чуждых латинянам. Когда чтение записки было окончено, Филарет снова обратился к обличению Ионы и велел читать дело о тех иноземцах латинской веры, которых он разрешил двум священникам принять в Церковь не чрез крещение, а чрез миропомазание. Иона, став на Соборе, отвечал, что не помнит, приходили ли или не приходили к нему те священники, и, немного помедлив, сказал: «Была у меня Книга правил, лежала на подворье в подклети у моего подьячего, и я велел ту книгу списать себе; может быть, сам подьячий дал тем священникам выписать из книги Кириково вопрошение». Филарет приказал поставить священников с очей на очи с Ионою и потребовал, чтобы они сказали истину по священству. Они показали, что приходили лично ко владыке Крутицкому с своим недоумением, и он сказал им: «Есть-де тому указ» – и вынес от себя из кельи книгу, сам приискал и дал им, чтобы они выписали из нее указ. Иона опять отвечал, что не помнит. Тогда Филарет сказал: «Да ты же сам не отвергал того, что свидетельствуют на тебя священники, когда они обличали тебя прежде, здесь же предо мною на допросе, напротив сему, доказывал, ссылаясь на Шестой Вселенский Собор, что латинян должно только миропомазывать, а не крестить, и прибавил, что много латинян так принято в Церковь». Иона отвечал: «Я принял чрез миропомазание одного только белорусца, а того не помню, чтобы я говорил о многих». Филарет настаивал на своем и укорял Иону в его противлении и прекословии. Наконец Иона повинился пред великим Собором, и бил ему челом много, и прощения просил, сознаваясь, что понимал так 95-е правило VI Вселенского Собора «простотою, а не умышленном», обещался быть единомышленным с патриархом Филаретом и со всем освященным Собором и сказал: «И к вашему соборному избранию от правил святых апостол и святых отец на латинскую ересь о крещении хощу рукою своею приписати и по сему вашему соборному писанию хощу творити». Патриарх, видя сокрушение и челобитье Ионы, его покаяние и слезы и посоветовавшись с прочими архиереями, снял с него духовное запрещение и благословил ему по-прежнему совершать литургию. Соборное изложение было подписано всеми присутствовавшими святителями, в том числе и Ионою, в доме Пречистой Богородицы в 4-й день декабря 1620 г. В этом изложении патриарх Филарет не установил никакого нового правила или правил для Русской Церкви, а только старался подтвердить издавна уже существовавший в ней (по крайней мере с начала XVI в.) обычай перекрещивать латинян в случае обращения их к православию. И потому напрасно думают, не увлекся ли здесь Филарет своею неприязнию к латинянам-полякам, которую они возбудили в нем недавним разорением России и попытками ввести в нее римскую веру, также притеснениями православным в Литве и несправедливостями, оказанными ему лично. Нет, истинная причина, почему возник и укоренился в России этот обычай, почему русские требовали перекрещивания латинян и до Филарета патриарха и при Филарете, как видно из самого соборного изложения его, нами рассматриваемого, заключалась в том, что русские не имели верных и точных сведений о заблуждениях Римской Церкви, слишком умножали число их, преувеличивали значение многих из них, верили всему, что говорилось в старинной статье «О фрязех и прочих латинах» и в других подобных статьях, и вследствие того были убеждены, будто бы латиняне суть злейшие из всех еретиков и ересь латинская содержит в себе все ереси. А ненависть к полякам, воспитанная историческими обстоятельствами в русских, только еще более утверждала их в этом предубеждении против латинян.

Спустя двенадцать дней после того как подписано было соборное изложение о способе принятия латинян-поляков и других в православную Церковь, патриарх Филарет вновь созвал Собор, чтобы решить еще, как принимать «самих белорусцев, приходящих от Польскаго и от Литовскаго государства в православную веру нашу греческаго закона, в державу Московскаго государства и хотящих быти с нами вкупе христианы (т. е. православными)». Это было, можно сказать, лишь второе заседание прежнего Собора, потому что на нем присутствовали все те же святители вместе с митрополитом Сарским Ионою, и к ним прибавился только один недавно произведенный архиепископ Сибирский и Тобольский Киприан. В начале заседания Филарет сказал присутствовавшим: «Когда я был в Польском и Литовском государстве, я видел многие церковные несогласия у самих христиан (т. е. православных), которые называются там белорусцами. Они именуются православными, а многие из них не соблюдают правил и преданий святых апостолов, святых Соборов и святых отцов. В одном доме у них у отца с детьми, у мужа с женою, у господина с рабами три или четыре веры: один держит веру христианскую (православную), другой папежскую, третий лютерскую, иной кальвинскую, иной новокрещенскую, иной арианскую, и все вместе на одной трапезе едят и пьют и совокупляются браком, а иные вместе и молитву творят. Многие из них молятся и за низверженного папу во время литургии, на ектениях и литиях и называются униатами, потому что приняли унию, или соединение, с папежниками. Архиереи их и все духовенство признают над собою власть папы и древнее предание святых апостолов и святых отцов не все содержат. Иные там ради напастей и гонений покорились папе, многие омрачились еретичеством и вдаются всяким ветром учения, противного истинной вере христианской, а иные терпят беды и напасти ради нашей христианской веры и пребывают непреклонными в папино учение». Объяснив таким образом, почему необходимо разрешить вопрос, как принимать в православную Церковь белорусцев, между которыми существует столько разноверия, патриарх занялся вместе с Собором обсуждением этого вопроса и наконец соборне приговорил: а) когда кто-либо придет к нам, в Русскую державу, из Польского и Литовского государства и скажет, что он, белорусец, и есть истинный христианин греческого закона, то такого прежде испытывать, как он верует и истинно ли крещен в три погружения или крещен чрез обливание; если сам скажет, что он крещен в своей земле, а у них в крещении обливают, а не погружают, то его при принятии в православную Церковь совершенно крестить в три погружения, и если не миропомазан, то и миропомазать; б) равно если белорусец скажет, что он крещен в христианскую веру, но поп, крестивший его, поминает папу за Божественною литургией (т. е. принял унию), то и такого белорусца совершенно крестить в три погружения, и он должен еще проклинать латинскую ересь; в) а которые скажут про себя, что они крещены в греческую веру чрез троекратное погружение и миропомазаны, тех, хотя бы и не было на то свидетелей, не крестить вновь и не миропомазывать, но только велеть им поститься неделю и исповедаться, и если они на исповеди пред духовником по совести подтвердят, что говорят правду о своем крещении, то их с разрешения архиерейского считать такими же христианами, как и всех крещенных в Московском государстве; д) белорусцев, которые крещены обливанием и причащались в костелах или хотя бы и не причащались, крестить в три погружения, но имен их не переменять, и они должны еще проклинать латинскую ересь, только при крещении не говорить «младенческого отрицания»; е) белорусцев, которые скажут о себе, что они были в иной вере и перешли из той веры в христианскую в совершенных летах и крещены в Литве от русского попа, который молится за папу, также крестить совершенным крещением, и они должны произносить при крещении и латинское, и еретическое, и младенческое отрицания. Излагая такие правила о способе принятия белорусцев в Русскую Церковь, патриарх и Собор делают замечание, что они не новое предание вводят, а поновляют и укрепляют древнее, последуя заповедям святых апостолов и святых отцов, но самих заповедей этих не приводят. Настоящее соборное изложение подписано патриархом и прочими святителями в дому Пресвятой Богородицы 16 декабря 1620 г.

Издав такие постановления относительно латинян и белорусцев, патриарх Филарет сам первый старался и выполнять эти постановления со всею строгостию. К нему на патриарший двор передавались из Государева разряда иноземцы для расспросов об их вере. И Филарет приказывал по окончании расспросов рассылать всех иноземцев латинского и протестантского исповедания, мужчин и женщин, по монастырям мужским и женским, и всех крестить по-православному. В числе этих иноземцев часто находились белорусцы и вообще пришельцы из Литовско-Польского государства, не одни униаты, но и православные, нередко монахи, иеродиаконы, иеромонахи, даже игумены, и все они, хотя были крещены православными священниками, а иные пострижены в православных киевских и других обителях и получили священство от православных архиереев, греческих или западнорусских, принуждены были по приказанию патриарха вновь креститься чрез троекратное погружение, если сознавались, что крещены чрез обливание. Таким образом, в течение одного года (11 сентября 1623 – 22 августа 1624 г.) крещено было несколько десятков латинян и белорусцев по приказанию Филарета. Чрез несколько лет пришел к нему один из бывших униатских архиепископов, пожелавший возвратиться к православной Церкви. Филарет приказал и его вновь крестить как крещенного прежде чрез обливание. Это был некто Афиноген Крыжановский, который в 1630 г., июня 24-го явился в Путивль и дал здесь воеводам следующее о себе показание: пострижен он был в Мозырском Свято-Духовском монастыре и в 1628 г. рукоположен во иеромонаха Киевским митрополитом Иовом в Киево-Печерской лавре. Но как только возвратился в свой Мозырский монастырь, княгиня, жена Адама Вишневецкого, взяла его, Афиногена, в свой Брагин монастырь в архимандрита, а потом, едва прошел год, изгнала его. Он отправился к униатскому митрополиту Велямину Рутскому, который не только принял его в унию, но и поставил во Владимире Волынском вместе с двумя другими униатскими епископами архиепископом Хорвацкой земли и дал ему ставленую архиерейскую грамоту. Около полугода служил он архиепископом у митрополита Рутского, а теперь желает покаяться и вновь принять православие. Затем Афиноген вручил путивльским воеводам письмо о нем густынского игумена Феодосия к царю и патриарху и свою ставленую архиерейскую грамоту и просил переслать в Москву. Царь велел пропустить Афиногена в столицу, а патриарх после предварительного испытания Афиногена велел присоединить его к православной Церкви чрез крещение, определил в Угрешский монастырь и вскоре сделал его там даже келарем. Но Афиноген, воспользовавшись монастырскими доходами, задумал воротить себе архиерейское достоинство и чрез посредство какого-то князя далматского Ивана Альберта, находившегося в Москве, решился послать письмо да четыре сорока соболей турецкому паше, чтобы тот заставил Цареградского патриарха Кирилла Лукариса написать грамоту прощальную ему, Афиногену, и разрешил ему быть по-прежнему архиепископом, а другие четыре сорока соболей и несколько денег назначил послать самому Кириллу Лукарису. Все это Обнаружилось, и разгневанный Филарет послал (17 июня 1632 г.) Афиногена Крыжановского в нижегородский Печерский монастырь, велел держать этого чернеца-вора в хлебне на цепи скованного и потом допросить на правеже об его замыслах и о деньгах, что он воровски собрал с вотчин Николо-Угрешского монастыря. Афиноген сознался во всем, и найденные у него деньги были отобраны.

В числе святителей, подписавших соборное изложение о способе принятия белорусцев в Русскую Церковь, находился, как мы упомянули, и недавно произведенный архиепископ Сибирский и Тобольский Киприан. Он был первым архиереем открытой тогда Тобольской епархии. По мере того как устроялись в Сибирском крае монастыри и церкви, более и более чувствовалась там потребность в антиминсах и священниках, которых трудно было доставать из России. Еще в 1611 г. воеводы сибирские писали к Вологодскому архиепископу Сильвестру, что «в Тобольске и во всех сибирских городах у многих приходских церквей попов нет и затем стоят без пенья, многие люди без попов помирают без причастья, а младенцы без крещенья, и многие церкви поставлены вново, а стоят неосвящены, для того что в сибирских городах антиминсов нет», почему и просили прислать в Сибирь антиминсов и священников, хотя пять или шесть. Оказывалась настоятельная потребность назначить для сибирских христиан особого архиерея, который бы постоянно жил между ними и заботился о их духовных нуждах. Бывшие тогда смутные и крайне тяжкие обстоятельства отечества и Церкви не дозволяли правительству удовлетворить этой потребности. Но как только они прошли, то в 1620 г. изволением царя Михаила Федоровича и советом и благословением патриарха Филарета и всего освященного Собора открыта в Тобольске архиерейская кафедра, и 8 сентября рукоположен для занятия ее архиепископ Сибирский и Тобольский Киприан, бывший прежде хутынским архимандритом и доказавший свою приверженность к православной вере и к России во время покорения Новгородской области шведами. Царь и патриарх щедро наделили Киприана всем необходимым, дали ему служилых людей, отпустили с ним многих монахов из разных русских монастырей, и царь назначил как для архиепископа, так и для всей его свиты достаточное жалованье жизненными припасами. Киприан прибыл в Тобольск 30 мая 1621 г., но еще на пути к нему, промедлив несколько в городе Верхотурье, сделал там свои первые архипастырские распоряжения. В Верхотурье существовал небольшой монастырь Никольский, основанный прежде каким-то Ионою пошехонцем на мирские подаянья и состоявший всего из шести монахов, – Киприан дал в этот монастырь игумена Германа, постриженника Иосифова монастыря, и поставил попа старца Феодосия. В том же городе многие старицы, постригшиеся от мужей своих, не имели пристанища и жили в мире – Киприан, переговорив с верхотурскими посадскими людьми, построил для стариц храм и монастырь женский во имя Покрова Пресвятой Богородицы, дал им попа и причетников. В Верхотурском уезде на реке Нице жили русские христиане, а церкви не имели – Киприан послал к ним соловецкого старца Серапиона с званием строителя и черного попа Христофора и велел строителю воздвигнуть им храм во имя Преображения Господня да Соловецких чудотворцев. В том же уезде находились два прежде еще основанные монастыря: Христорождественский на Тагиле и Введенский на реке Невье – в первый отпустил Киприан старого игумена Авраамия, да с ним послал старца-строителя Варлаама, а во второй поставил строителем старца Стахея, постриженника Юрьевского новгородского монастыря, да черного попа Феопемпта, постриженника Горицкого переславльского монастыря. О распоряжениях своих Киприан тогда же известил государя, и государь грамотою от 28 июля во все эти монастыри и церкви назначил денежное и земельное жалованье и велел сделать им подробную опись и доставить в Москву. Нет основания сомневаться, что Киприан продолжал такого же рода деятельность и после прибытия в свою епархиальную резиденцию. Но едва протекло с тех пор несколько месяцев, как ему суждено было испытать большое огорчение. Патриарх Филарет прислал к нему свою грамоту от 11 февраля 1622 г. и в ней писал: «Мы узнали от воевод и от приказных людей, которые прежде бывали в Сибири, что в сибирских городах многие служилые и тамошние люди живут не по-христиански, не по преданиям святых апостолов и святых отцов, а по своим скверным похотям. Многие русские люди и иноземцы, литовцы и немцы, крестившиеся в нашу православную веру, крестов на себе не носят и постных дней не хранят, пьют и едят и всякие скаредные дела делают вместе с бусурманами, живут с татарками некрещеными как с своими женами, женятся даже на своих родных и двоюродных сестрах и дочерях. Многие служилые люди закладывают своих жен за деньги своей же братье для блудной жизни, а бедных вдов и девиц насильно берут к себе, отнимают жен у людей работных и женят их на иных женах... А попы сибирских городов тем ворам не запрещают, напротив, молитвы им творят и венчают их не по закону. Многие мужья и жены в болезнях постригаются, а оздоровев, расстригаются, сбрасывают чернечецкое платье и живут в своих домах блудно. В мужских и девичьих монастырях старцы и старицы живут вместе с мирскими людьми и ничем от них не разнятся. Иные служилые люди привозят из Москвы многих женок и девок, держат у себя за жен, продают их другим или обращают в своих крепостных. А воеводы того не брегут, и тех людей от такого воровства не унимают для своей корысти, и попам приказывают венчать их насильно... И о том тебе, нашему сыну и богомольцу, сказывают бедные люди, у которых насильно отняты жены и отданы за других или порабощены, равно вдовы и девицы, что они осквернены и порабощены насильством, и о многих других бесчинствах тебя извещают, и бьют челом... А ты о том небрежешь и делать такие дела не возбраняешь, и наказания виновным, духовного и телесного, никакого от тебя нет, и к нам о том ни о чем не пишешь...» Затем патриарх преподавал Киприану обширные наставления, чтобы он имел неослабное попечение о порученном ему стаде, поучал христиан словом истины, убеждал, умолял, обличал непослушных, запрещал их, отлучал и даже предавал градским казням, но только с великою осмотрительностию. Эта патриаршая грамота, любопытная по содержащимся в ней сведениям о тогдашних нравах в Сибири, едва ли была справедлива по отношению к Сибирскому архиепископу. Что он мог сделать в полгода против всех этих безобразий, которые укоренялись в крае в продолжение нескольких десятилетий? Киприан написал в Москву, что он вовсе не находит себе содействия со стороны светских властей, а встречает только противодействие, что «в сибирских городах служилые и всяких чинов люди в духовных делах его и его десятильников слушать и под суд к нему ходить не хотят и научают между собою шуметь против него, а воеводы им в том потакают». И государь своею грамотою (от 29 августа 1622 г.) приказывал сибирским воеводам, чтобы они ни в какие духовные дела архиепископа Киприана не вступались и служилых и всяких чинов людей от всякого дурного дела унимали, а которые начнут не слушать архиепископа и его десятильников в духовных делах, тем велели чинить наказание, смотря по вине и как о том напишет архиепископ или скажут его десятильники и смотря по делу и по сыску. В том же году государь утешил Киприана и другою своею милостию: пожаловал ему по его просьбе на реке Нице 200 десятин пашни да сенных покосов на 800 копен. После этого пастырская деятельность Киприана пошла успешнее: он «по государеву указу и по патриаршу благословению неверных многих крестил в православную христианскую веру, и дом Софеи Премудрости Божией в Сибири устроил, и слабость многую в беззаконных женитвах и в иных многих духовных делах исправил и утвердил по правилам святых апостол и святых отец». Скоро мнение о Киприане до того изменилось в Москве, что патриарх Филарет захотел избрать его в ближайшего помощника себе, и 15 февраля 1623 г. по государевой и патриаршей грамоте он уже оставил Тобольск и отправился в царствующий город, где и произведен (12 декабря 1624 г.) в сан митрополита Сарского, или Крутицкого. На Тобольскую кафедру назначен был новый архиепископ Макарий, рукоположенный (19 декабря 1624 г.) из игуменов костромского Богоявленского монастыря. При отправлении этого архиепископа на епархию ему дана была по приказанию царя и патриарха «Память» (8 февраля 1625 г.), как вступить ему на свою кафедру и править епархиею и в особенности как поступать при обращении к христианству татар и других иноверцев, очень сходная с тою, какая дана была некогда первому архиепископу Казанскому Гурию. При Макарии также совершались обращения сибирских инородцев к христианству. Например, в 16-й день генваря 1633 г. по государевой и патриаршей грамоте крестили в Тобольске на речке Иртыше князя Никифора Алачева Юрьевича Лобана, мать его княгиню Анну, жену его княгиню Агафию да двух сынов его князей Симеона и Исидора.

Киприан был вызван из Тобольска на Крутицу в Москве, чтобы занять место известного митрополита Ионы, который более шести лет правил патриаршеством, а теперь волею или неволею удалился на покой в Спасо-Прилуцкий монастырь. По-видимому, митрополит этот обладал довольно просвещенным умом, отстаивая мысль, что не должно перекрещивать латинян при обращении их к православию, хотя потом и покорился соборному определению о перекрещивании их. Но он имел недоброе сердце, что и засвидетельствовал, когда обвинил и подверг тяжкому наказанию совершенно невинных справщиков книг и затем еще глумился всенародно над одним из них, архимандритом Дионисием. Так же несправедливо и жестоко поступил Иона во время своего управления патриаршеством и с Вологодским архиепископом Нектарием, которого, как мы видели в своем месте, без всякого расследования и суда лишил (около 1616 г.) кафедры и сана и сослал в качестве простого старца в Кириллов монастырь. Узнав об этом в 1621 г., может быть, по жалобе самого же Нектария, патриарх Филарет вызвал его в Москву, и здесь на Соборе расспрашивали его и делали подробные разыскания, за что он так пострадал. И пришли к заключению, и объявили самому Нектарию, что он «отлучен от святительства неповинно, не по делу, без сыску». Хотели уже подписывать приговор, как патриарх обратил внимание на одно из показаний Нектария, что он, находясь в Кириллове монастыре, при прежнем игумене (Флавиане) причащался в епитрахили, а при теперешнем (Савватии) без епитрахили, потому что игумен не позволил ему причащаться в епитрахили. Филарету это показалось сомнительным; он подумал, не своею ли волею Нектарий причащался без епитрахили, и потребовал письменных объяснений от игумена Кириллова монастыря Савватия и соборного старца Евстафия, у которого Нектарий, вероятно, находился под началом, а двух бывших духовников его вызвал даже в Москву. И только тогда, когда игумен отвечал, что действительно он не дозволял Нектарию, несмотря на все его просьбы, причащаться в епитрахили, потому что Нектарий прислан был в монастырь в качестве простого старца, а не архиепископа, и, когда потвердили то же самое и соборный старец, и духовник Нектария, патриарх решился наконец, уступая притом новым просьбам Нектария, разрешить его и благословил «святительская вся действовати» и совершать Божественную литургию (в мае 1621 г.). Случай, показывающий, с какою строгостию относился Филарет к самым, по-видимому, незначительным отступлениям в церковной обрядности. Разрешенному Нектарию приказано было жить на Богоявленском подворье впредь до назначения ему кафедры, и он оставался в Москве до смерти Вологодского архиепископа Корнилия (17 марта 1625 г.), когда вновь занял свою прежнюю кафедру, на которой и скончался (3 июня 1626 г.). Митрополит Иона, осудивший некогда Нектария, был свидетелем его оправдания на Соборе и просил прощения у патриарха и у самого Нектария. Вот за такие-то и, может быть, другие подобные поступки митрополит Иона и должен был наконец расплатиться потерею своей кафедры.

С самого вступления своего на патриарший престол Филарет Никитич обратил свое внимание на печатание богослужебных книг, которое во дни междупатриаршества совершалось очень медленно и, «зельною ревностию одержим быв к Божественным книгам, повелел печатанию строитися беспрестанно и предавать книги по всей Русской земле св. Божиим церквам». В 1620 г. типография перенесена была из Кремля, где помещена была временно после разорения ее поляками, на прежнее свое место, на старый Печатный двор на Никольском крестце, и имела уже семь книгопечатных станов. Справщиками при ней являются люди более или менее образованные книжным учением и знакомые с грамматикою и риторикою, каковы были старец Арсений Глухой, старец Антоний Крылов, священник-ключарь Иван Васильев Наседка, или Наседкин, богоявленский игумен Илия и светское лицо Григорий Онисимов. Первый и два последние несомненно знали и греческий язык. При типографии находилось особое помещение – «правильня», где занимались справщики с состоявшими при них чтецами и писцами и вели исправление текста и корректуру печатавшихся книг. В пособие этим справщикам царь и патриарх «повелеста от градов книги харатейныя добрых переводов древних собрата и от тех древних Божественных писаний стихословия исправляти, яже неисправлением от преписующих и многолетних обычаев погрешена Быша», и таким образом положили начало знаменитой впоследствии Типографской библиотеке. При Филарете Никитиче вышло из Московской типографии больше книг, нежели сколько было напечатано их во все предшествовавшее время от ее начала. Изданы были все двенадцать Миней месячных, печатание их продолжалось одиннадцать лет: книги за сентябрь и октябрь вышли в 1619 г., а книга за август в 1630 г.. Служебник издавался шесть раз (1620, 1623, 1627, 1630, 1632, 1633). Часослов – пять раз (1628, 1631 – дважды, 1632, 1633). По четыре раза изданы были Апостол (1621, 1623, 1631, 1633), Требник (1623, 1625, 1633 – дважды) и Минея общая (1623, 1626, 1629, 1632). По три раза – Евангелие (1627, 1628, 1633), Псалтирь (1620, 1624, 1632), Псалтарь следованная (1626, 1628, 1632), Устав церковный (1631, 1633 – дважды), Триодь постная (1621, 1628, 1630). По два раза – Триодь цветная (1621, 1630), Шестоднев (1625, 1626), Евангелие учительное (1629, 1633). По одному разу – Октоих (1631) и Каноник (1631). Все эти книги печатались по благословению святейшего патриарха Филарета. В послесловиях многих из них сказано, что они и свидетельствованы были самим же Филаретом. В тех же послесловиях нередко упоминается, что книги были исправлены и напечатаны по древним харатейным славянским спискам, но нигде не замечено, чтобы хоть одна книга сличалась и с греческим текстом, и с греческими списками. Значит, и при Филарете Никитиче исправление книг совершалось так же, как прежде. Лучше и образованнее были теперь справщики, но и они, ограничиваясь только славянскими списками, хотя и древними, не могли избежать многих погрешностей, в чем сознавались и сами в послесловиях к книгам, и просили себе снисхождения у православных. Дав приказание исправлять книги по харатейным спискам и печатать, царь и патриарх имели в виду «в единогласие привести вся потребы и чины церковнаго священноначалия» – эта цель действительно достигалась, но не вполне, так как в разных изданиях одной и той же книги допускались некоторые разности. Например, в Служебнике 1633 г. по вынутии Агнца из просфоры положено каждение в монастырях, а по вынутии частиц из прочих просфор положены молитвы, произносимые священником и диаконом, – в прежних филаретовских Служебниках ничего этого нет. В Требниках 1625 и 1633 гг. есть чин на чадотворение и братотворение, молитвы над вином и медом, молитвы над солию – в Требнике 1623 г. этого чина и молитв нет. Впрочем, такие разности совсем уже ничтожны сравнительно с теми разностями, какие представляли между собою рукописные богослужебные книги, прежде употреблявшиеся в церквах. А с другой стороны, весьма важно и то, что печатанием книг предотвращалась возможность дальнейшего умножения этих разностей на будущее время.

Печатая в таком огромном количестве богослужебные книги, царь и патриарх рассылали их по городам для раздачи в церкви, монастыри и торговым людям в лавки и приказывали брать за книги «деньги по той цене, во что те книги стали в печати, без прибыли, чтоб теми книгами св. Божия церкви просвещались и имя бы Божие славилось, а за них бы, государей. Бога молили». В некоторые же церкви и монастыри, например Сибирского края, книги рассылались даже бесплатно. Вместе с тем патриарх Филарет отнюдь не запрещал употреблять и книг, которые были напечатаны в Москве при прежних патриархах и во дни междупатриаршества, только не считал этих книг свободными от недостатков и погрешностей, которые и старался исправлять или устранять в своих изданиях. Так, в Служебниках 1602 и 1616 гг., в чине крещения было напечатано, что «если младенец болен, то в купели должна быть вода теплая и (священник) погрузит его в воде по выю и возливает ему на главу воду от купели десною рукою трижды, глаголя: «Крещается раб Божий...» Такого правила Филарет, по своему строгому взгляду на обливательное крещение, разумеется, не мог допустить и не допустил ни в одном из напечатанных при нем Служебников. Еще гораздо строже поступил он с церковным Уставом, напечатанным в 1610 г. и употреблявшимся уже более двадцати лет, в том числе более десяти при нем самом, патриархе Филарете. В июле 1633 г. он издал окружную грамоту, которою приказывал отобрать экземпляры этого Устава из всех церквей и монастырей России и прислать в Москву для сожжения по той причине, как объяснялось в грамоте, что «те Уставы печатал вор, бражник, Троицкаго Сергиева монастыря крылошанин чернец Логин без благословения святейшаго Ермогена, патриарха Московскаго и всея Русии, и всего священнаго Собора, и многия в тех Уставех статьи напечатаны не по апостольскому и не по отеческому преданию, своим самовольством». Устав действительно был отобран и сожжен. Но некоторые экземпляры его уцелели доселе. И что же оказывается? В предисловии к книге прямо сказано, что она благословлена и свидетельствована патриархом Гермогеном. Остается предположить одно из двух: или Филарет Никитич не знал об этом, или признал это ложью, считая невероятным, чтобы Гермоген мог пропустить и одобрить такую книгу.

Равным образом Филарет долгое время не запрещал употребления и тех церковных книг, которые печатались в разных литовских типографиях и были приносимы в Россию: такие книги находились даже в его собственной библиотеке. Но с 1627 г., когда привезена была в Москву из Литвы в значительном числе экземпляров книга Кирилла Транквиллиона Ставровецкого «Учительное Евангелие», взгляд Филарета на книги литовской печати изменился. Игумен Никитского монастыря Афанасий, киевлянин, которому поручено было сделать выписки из книги Транквиллиона, донес (1 октября) патриарху, что этой книги «всякому верному христианину и в доме держати, и чести недостоит», так как она уже осуждена в Киеве Собором архипастырей за содержащиеся в ней ереси и читать ее запрещено православным под страхом проклятия. Царь и патриарх велели Афанасию указать самые ереси, и он одни места в книге, которые считал еретическими, подчеркнул, а против других сделал пометки. Тогда царь и патриарх велели еще рассмотреть книгу богоявленскому игумену Илии и соборному ключарю Ивану Наседке. Эти последние нашли в ней, кроме указанных Афанасием, и многие другие погрешности и ереси и (3 ноября) изложили их в 61-й статье. Критики были слишком придирчивы и иное называли ересью по одному лишь недоразумению и непониманию литовского языка. Получив такое свидетельство о книге, царь и патриарх издали (1 декабря) окружную грамоту, в которой, объявляя, что в этой книге «сыскались многия ереси и супротивства древним учительным Евангелиям и иным святых отец Божественным книгам», указывали: «На Москве и во всех городех литовския печати (не только) «Учительныя Евангелья» архимандрита Кирилла Транквиллиона Ставровецкаго, (но) и иныя книги его, Кириллова, слогу (хотя оне вовсе не были рассмотрены) собрата и на пожарех сжечь, чтоб та ересь и смута в мире не была». Этого мало: указывали еще объявить всем людям, чтобы «впредь никто никаких книг литовския печати и письменных литовских не покупали», а кто «учнет литовския книги какия-нибудь покупати», тем быть от царя в великом градском наказании, а от патриарха в проклятии. В Москве 4 декабря действительно сожжены были рукою пристава всенародно 60 книг «Учительного Евангелия» Транквиллионова «за слог еретический и составы, обличившиеся в книге» Подозрение против всех вообще литовских книг не прекращалось, и в феврале следующего 1628 г. царь и патриарх приказали переписать во всем государстве, сколько в каждой церкви книг московской печати и письменных, сколько книг литовских, печатных и письменных, давно ли последние находятся в той или другой церкви и не останутся ли церкви без пенья, если отобрать литовские книги. Приказали также объявить настоятелям монастырей и священникам, что царь и патриарх уже определили разослать по всем церквам взамен литовских книг книги московской печати: Апостолы, Псалтири, Часовники и пр. – и только до тех пор, т. е. до получения московских книг, дозволяется держать при церквах литовские книги, чтобы в церквах без пенья не было. Наконец, приказали отобрать литовские печатные и письменные книги у всех частных лиц, которые держали их в своих домах, отписать об этих книгах и ждать указа, как поступить с ними.

Несколько прежде, чем в государстве Московском постигла такая участь сочинения западнорусского писателя Кирилла Транквиллиона и началось гонение вообще против литовских книг, из Литвы принесена была в Москву книга, какой там еще никогда не бывало, не печатная, а рукописная, не богослужебная, а излагавшая учение веры, под названием Катехизис. Автор книги Лаврентий Зизаний Тустаневский, брат известного Стефана Зизания, столько ратовавшего против унии в Вильне, был сначала вместе с ним дидаскалом во львовском братском училище, откуда в 1592 г. перешел в Брест в тамошнее братское училище, а оттуда в Вильну, где и издал в 1596 г. свои Азбуку и Славянскую грамматику. Потом был педагогом у князя Богдана Соломерецкого (в 1600 г.) и чрез несколько времени у князя Александра Константиновича Острожского, воеводы волынского, в галицком городке Ярославле. Здесь сделался священником и проповедником в местной православной церкви и получил сан протоиерейства. А из Ярославля по смерти этого последнего князя переселился в городок Корец к княгине Анне Ходкевичевне Корецкой, почему и начал называться «протопопою корецким».

В 1626 г. 24-го апреля Лаврентий Зизаний прибыл в Путивль с двумя сынами своими, Иваном и Александром, и объявил воеводам, что идет в Москву бить челом о милостыне, потому что из Ярославля поляки его выгнали, церковь, при которой служил он, разорили и имения его отняли. Из Корца выехал на масленой неделе к Киевскому митрополиту Иову Борецкому, прожил в Киеве семь недель, стараясь собрать сведения, что постановлено королем польским на последнем сейме, и желает сообщить эти сведения в Москве, кому государь укажет. Привез письма от митрополита Иова к царю, патриарху и другим лицам да два письма от епископа Исаии из Прилуцкого монастыря к царю и патриарху. Спустя месяц Лаврентий по приказу государеву отпущен был из Путивля в Москву и здесь принят был с честию царем и патриархом. Царь велел дать Лаврентию квартиру и отпускать пищу и дозволил ему в июле сходить на богомолье в Троице-Сергиеву лавру, где также он был принят с честию. Но не для одной милостыни приходил в Москву Лаврентий, почему и должен был оставаться в ней очень долго. Он принес в Москву, может быть, с ведома и благословения Киевского митрополита Иова свой Катехизис и, представляя рукопись Филарету, «бил челом государю святейшему патриарху, чтоб ее исправити». Филарет приказал исправить ее богоявленскому игумену Илии и книжному справщику Григорию Онисимову, которые и сделали свои исправления с его одобрения. Когда рукопись была, таким образом, исправлена при участии самого патриарха, он приказал тем же доверенным лицам напечатать ее и отдать напечатанную книгу Лаврентию, а о тех статьях, которые исправлены, «поговорити с ним любовным обычаем и смирением нрава». Таких собеседований было три. Иногда они касались только описок или неточных выражений в сочинении Лаврентия, от которых сам же он вскоре отказывался, приписывая их то своему «переводчику», т. е. переписчику, то своему литовскому языку. Но иногда касались истин веры и других предметов и обнаруживали, что как Лаврентий, так и его московские собеседники нечужды были некоторых ложных мнений.

Например, во время первого собеседования, которое происходило 18 февраля 1627 г. по приказанию патриарха на Государевом Казенном дворе в нижней палате пред государевым боярином Иваном Борисовичем Черкасским да пред думным дьяком Федором Лихачевым, игумен Илия и Онисимов заметили Лаврентию: «У тебя неверно сказано, что Божество пострадало с плотию; не пострадал Бог с плотию, но пострадал Бог плотию, а Божеством пребысть бесстрастен». Лаврентий сначала отстаивал свою мысль, указывая на то, что во Христе Божество и человечество соединены в одну Ипостась нераздельно и, следовательно, страдали вместе, но потом уступил и похвалил сделанную поправку. У Лаврентия было написано: «Души православных христиан, которые умерли с покаянием, находятся в первом аде, а под ними в другом месте – души некрещеных». Против этого Лаврентию сказали от имени самого патриарха, что души покаявшихся христиан во ад не бывают сведены, а отходят в места светлые и пребывают в руце Божией. Лаврентий сослался на молитвы Церкви в день Пятидесятницы о содержимых во аде, об ослаблении и утешении их. Ему отвечали: «То утешение и ослабление бывает душам грешным, непокаявшимся, а покаявшихся души всегда находятся в веселии и радости неизреченной. А что ты говоришь: зачем же об них молится Церковь, то Церковь молится о всех не только умерших без покаяния и отошедших во ад, да получат они отраду на время, в которое приносится о них жертва Богу, но молится и о скончавшихся с покаянием и пребывающих во свете, молится и о всех святых (?), да не только о всех святых, но и о Самой Пречистой Богородице (?)». Еще у Лаврентия было написано: «Можно крестить человека и не в освященной воде». Игумен Илия сказал: «У нас про такое дело в правилах не обретается и по милости Божией везде в Русской земле крестят в освященной воде». Лаврентий заметил: «Да у вас греческих правил нет». Тогда собеседники его отвечали: «Всех греческих старых переводов (списков) правила у нас есть, а новых переводов греческого языка и всяких книг не приемлем, потому что греки ныне живут в теснотах великих между неверными, и по своих волях печатати им книг своих не уметь, и для того вводят иные веры в переводы греческого языка, что хотят. И нам таких новых переводов греческого языка не надобно, хотя, что и есть в них от нового обычая напечатано, и мы тот новый ввод не приемлем». И Лаврентий сказал: «Мы также новых переводов греческого языка не приемлем, они искажены». Под конец первого собеседования игумен Илия встал, держа в руках книгу, и сказал: «Да уж ты, Лаврентие, не кручинься; для того те статьи тебе и объявлены, которые были в твоей книге не прямо написаны, и те все статьи святейший кир Филарет сам исправил и, исправя, нам велел напечатати и, напечатав, тебе отдати». И говоря ту речь, книгу ему отдал. И Лаврентий книгу взял честно, и целовал любезно, и говорил: «Спаси Бог государя святейшего Филарета, патриарха Московского и всея Русии, что он, великий государь, наше прошение исполнил».

Второе собеседование происходило 19 февраля по приказанию патриарха у протопопа Лаврентия на подворье, и ни боярина Черкасского, ни дьяка Лихачева здесь уже не было. В этот раз игумен Илия и Онисимов указали Лаврентию несколько весьма неудачных мыслей и выражений в его учении о Пресвятой Троице, каковы: «Единым часом прежде всех бысть Три Лица», или: «Отец Сына роди, как рожает орел орла и сокол сокола». Лаврентий сознавался, что ему «спростовалося», и просил прощения. Потом его спросили: «О каких четырех судах Божиих ты возвещаешь в своей книге?» Лаврентий, между прочим, отвечал: «А когда душа от тела разлучится, не суд ли ей от Бога изыдет, где ей быти повелит?» Московские богословы сказали: «Да ты прямо говоришь, где ей быти повелит, – это есть повеление, а не суд (?). Суд бо един всем общ будет, егда приидет Сын Человеческий во славе Своей...» Лаврентий с своей стороны спросил: «А как вы думаете о младенцах, которые рождаются от верных родителей, верны они или неверны?..» «От верных родителей, – отвечали Илия и Онисимов, – и младенцы верны, а от неверных – неверны». Лаврентий возразил: «Да как же вы называете верным младенца некрещеного? Пока не крестится, он не может быть верным». На это был ответ: «Некрещеный хотя и верен, но еще не в лике святых, а когда крестится, тогда причитается к лику святых» и пр.

В самом начале третьего собеседования, происходившего 20 февраля у Лаврентия же на подворье, он сказал пришедшим к нему собеседникам: «Я много себя понудил и прошел едва не всю книгу: она зело добра и мудра, но иное, мне кажется, из моего в ней пропущено». Игумен Илия и Онисимов отвечали: «Мы пропустили, что велел нам святейший патриарх, что было написано у тебя о кругах небесных, и о планетах, и о зодиаке, и о затмении солнца, о громе и молнии, о Перуне, о кометах и о прочих звездах, потому что те статьи из книги Астрологии, а книга Астрология взята от волхвов еллинских и от идолослужителей и с правоверием нашим не сходна». Лаврентий: «Волен Бог да государь святейший Филарет; я ему, государю, о том и бить челом приехал, чтоб мое недоумение исправил, а то и сам ведаю, что в моей книге много и не дела написано». Илия и Онисимов: «Да переменили мы твое выражение в молитве Господней: «да освятится имя Твое». Имя Божие не освящается, но освящает». Лаврентий: «По греческому языку так говорится, что «освятится имя Твое». Кто у вас умеет по-гречески?» Илия и Онисимов: «Умеем по-гречески столько, что не дадим ни у какой речи никакого слога ни убавить, ни приложить. Да есть у нашего государя царя переводчики греческого языка, и грамоте умеют, и псалмы в церкви говорят, и они произносят: «да святится», а не «освятится». И вот уже осмое столетие идет, как греческая грамота переложена на русский язык, а никогда не слыхано, чтобы кто говорил: «да освятится...» Лаврентий: «Мне казалось, что все равно: «да освятится» или: «да святится», и я в том виноват». Илия и Онисимов: «Да мы же переменили написанное у тебя: можно крестить во обстоянии и диакону, и клирику, и иноку, и мирянину, если где попа не будет». Лаврентий: «Я написал то не от себя, до меня то написано в правилах Августина епископа да Никифора, патриарха Царяграда». Илия и Онисимов: «Правила Никифора, Цареградского патриарха, мы знаем, а того правила в них нет. Знаем и Августина, но его правил и прочих писаний в греческих переводах нет, потому что его писания искажены от латинских мудрецов на их еретический обычай. И у нас писаний Августина нет, а если бы где и нашлись, мы их не принимаем, потому что учения его латынского обычая. Есть у латынян и другой толковник, Иероним, но и его писаний мы не принимаем потому же... Ты, Лаврентий, прилагаешь новый ввод в Никифоровы правила, и мы думаем, что тот ввод у тебя от латинского обычая; у нас в греческих переводах Никифоровых правил того нет». Лаврентий: «Греческих правил у вас нет; откуда у вас взялись греческие правила?» Илия и Онисимов: «Киприан, митрополит Киевский, когда пришел из Царьграда на Русскую митрополию, привез с собою тогда правильные книги христианского закона с правилами на греческом языке и перевел на славянский язык, и Божиею милостию доныне пребывают без всяких смутов и прикладов новых вводов. Да и многие книги греческого языка старых переводов есть у нас, а иные которые книги печатные греческого ж языка входят к нам и будет сойдутся с старыми переводами, мы их принимаем и любим, а будет что в них приложено новое, мы тех не принимаем, хотя они тиснуты и на греческом языке, потому что греки живут ныне в великих теснотах, в странах неверных и не могут печатать по своему обычаю». Лаврентий: «И мы новых переводов греческого языка книг не принимаем. Я думал, что в Никифоровых правилах то написано, но ныне слышу, что у вас того нет, ино и я того не принимаю, простите меня Бога ради». В заключение этого третьего и последнего собеседования игумен Илия и Онисимов спросили Лаврентия: «Скажи нам, Лаврентий, что еще имеешь ты договорить с нами о сей книге? Есть ли у тебя речь к нам или нет?» Лаврентий отвечал: «Я всегда рад беседовать с вами и избирать лучшее. А книгу государского жалованья я проходил всю, и прилежно потрудился при вас и без вас, и много просвещения обрел душе моей. И дивлюся великой премудрости православного государя святейшего кир Филарета, патриарха Московского и всея Руси: каков разум, каков смысл, какову великую, Богом дарованную премудрость имеет в себе! Как он, государь, столь великую книгу, а в невеликое время учинил! Воистину Бог действует в нем». И, взяв книгу, Лаврентий прикладал ее к персям своим, обнимал руками и любезно целовал ее всюду. Тем и окончились собеседования.

Само собою разумеется, что Филарет «учинил», т. е. исправил, столь великую книгу не сам непосредственно, а чрез подручных ему людей, которые потому не раз проговаривались, беседуя с Лаврентием: «Мы переменили у тебя», хотя прежде и сказали, что сам патриарх ее исправил. Что книга Катехизис Лаврентия Зизания была напечатана в 1627 г., в этом не может быть никакого сомнения: она находилась в числе печатных книг в библиотеке самого патриарха Филарета и в нескольких экземплярах сохранилась доныне; в самом прении о ней довольно ясно говорится, что она была напечатана еще до начала прений, а из уцелевшей от того времени Записной книги Московского Типографского архива (№ 6) видно, что печатание Лаврентиева Катехизиса окончилось около 29 генваря 1627 г., следовательно, действительно прежде прения о нем. Но замечательно, ни в одном из сохранившихся экземпляров этого Катехизиса нет выходного листа, – не знак ли, что хотя Катехизис был напечатан, но осторожный патриарх не решился и не дозволил выпустить его в свет из типографии для употребления верующими? Катехизис, и притом в таком обширном виде, в первый раз появлялся в Русской Церкви и был напечатан, но, кажется, в Москве не понимали тогда достаточно высокого руководственного значения этой книги. Патриарх поручил ее исправить только двум книжникам и затем, рассмотрев и одобрив исправления, велел книгу напечатать, а не подверг ее предварительно самому тщательному и подробному рассмотрению на Соборе – не потому ли она и не была выпущена из типографии в свет? Катехизис, напечатанный Филаретом, как в то время не мог быть назван выражением верования всей Русской Церкви и служить символическою книгою для всех ее чад, так и ныне не может считаться свидетелем о тогдашнем веровании всей нашей Церкви. Это не более как сочинение одного литовского протопопа, исправленное двумя московскими грамотеями и одобренное одним Московским патриархом, в строгом смысле оно может служить свидетельством только об их веровании.

Если так строг был патриарх Филарет к литовским книгам, опасаясь, чтобы они не привнесли в Россию латинских и других еретических заблуждений, тем более не мог он щадить самих русских, когда они действительно увлекались этими заблуждениями, как и случилось с князем Иваном Хворостининым. Еще во дни первого самозванца, принадлежа к числу его приближенных и находясь в постоянных сношениях с поляками и их ксендзами, князь Иван поколебался в православной вере, хулил ее, не соблюдал постов и прочих ее уставов, за что и сослан был при царе Василии Ивановиче Шуйском в Иосифов монастырь под начало. Но этот урок не принес пользы. С воцарением Михаила Федоровича князь снова начал сноситься с поляками и их попами, соединился с ними в вере, принимал от них латинские книги и латинские образа, которые и найдены в его доме во время обыска, совершенного по приказанию государя. Государь, впрочем, пощадил князя и только дал ему строгий наказ, чтобы он не знался с еретиками, не перенимал их ереси, латинских книг и образов у себя не держал. Снисхождение не вразумило Хворостинина, он сделался еще смелее. Не только на словах, но и в письмах порицал православную веру и угодников Божиих, запрещал своим людям ходить в церковь, а которые ходили, тех бил, и мучил, и говорил, что молиться не для чего, что воскресения мертвых не будет; поносил на словах и в письмах вообще московских людей, отзываясь, что они «сеют землю рожью, а живут все ложью», что кланяются своим образам только по подписям, а если какой образ не подписан, то и не кланяются ему, и что «на Москве людей нет, все люд глупый, жити не с кем», и пр. Сделан был новый обыск в доме князя, и найдены многие латинские книги и иконы. Да и сам князь про свою совесть объявил, что у него там сомнения о вере. Тогда патриарх Филарет вместе с сыном своим определил послать князя Ивана Хворостинина «для исправленья» в Кирилло-Белозерский монастырь и приказал дать князю в монастыре особую келью, поручить его доброму старцу, не давать князю никаких книг, кроме церковных, и строго наблюдать, чтобы он никуда не выходил из обители, и никто к нему не приходил и не приносил книг и писем, и чтобы он ежедневно исправлял келейное правило и ежедневно посещал церковные службы. Не прошло и года, как князь Хворостинин принес покаяние и исповедался в своих грехах; монастырские власти удостоили его даже святого причастия и известили о всем патриарха. Патриарх остался недоволен и отвечал властям (6 ноября 1623 г.), что они поступили неосмотрительно и без его благословения, послал к ним учительный свиток, содержавший подробное исповедание православной веры, велел составить в монастырской трапезе большой Собор, пригласить туда князя Ивана Хворостинина, прочитать на Соборе в слух всех учительный свиток и допросить князя, верует ли он в Пресвятую Троицу и во все догматы, которые содержит соборная апостольская Церковь. Когда князь скажет, что верует, и никакой ереси не содержит, и в воскресении мертвых нисколько не сомневается, тогда велеть ему, чтобы он велегласно произнес на Соборе весь Символ веры. По произнесении Символа допросить князя, верует ли он также всему тому, что написано в учительном свитке, и когда скажет, что верует всему тому, и кается со слезами в своих согрешениях, и впредь обещает исправиться, тогда велеть ему подписать свиток по статьям своею рукою и сделать на нем приписку, что он, князь, всему тому верует и чает воскресения мертвых и жизни будущего века. Монастырские власти исполнили приказание патриарха и отослали ему учительный свиток с подписью и припискою князя. В декабре того же года царь и патриарх велели отпустить из Кириллова монастыря князя Хворостинина, и к нему самому последовал указ, в котором подробно были перечислены его вины, а в заключение было сказано, что царь и патриарх по своему милосердию пожаловали его, велели взять к Москве и быть ему во дворянех по-прежнему.

Еще пред приездом Филарета Никитича из Польши в Москву здесь получены были известия, что в Унженском Макарьевском монастыре (ныне Костромской епархии) у гроба преподобного Макария Унженского († 1504) многие больные получают чудесные исцеления. Вскоре по вступлении Филарета на патриарший престол для расследования этих чудес послана была комиссия. И в начале сентября 1619 г., когда благочестивый царь, исполняя свой обет, данный по случаю возвращения его отца из плена, совершал свое путешествие по святым обителям, патриарх уже извещал его, что достоверность чудесных исцелений у гроба преподобного Макария подтвердилась. Посланные расспрашивали самих исцелившихся и свидетелей их исцеления, также их родителей, родственников и отцов духовных, и, по общему свидетельству и сыску, оказалось до 50 человек, действительно исцелившихся, из которых иные были больны лет по тридцати, иные по двадцати, иные по двенадцати, десяти, восьми и менее. Кроме того, 23 человека сами сказывали о своих исцелениях, хотя свидетелей представить не могли «для далека», т.е. по их отдаленности. «И потому, государь, свидетельство, – продолжал патриарх, – по нашему общему духовному совету о Святем Дусе, проповедати дела Божия преславно есть и угоднику Его, препод. отцу Макарию, честь воздаяти також, якож и прочим святым преп. отцем». Эти же самые слова повторил Филарет и в письме от 10 сентября к своему сыну и благословлял его немедленно исполнить свое царское обещание к преподобному чудотворцу Макарию и воздать ему такую же честь, как и прочим преподобным отцам. Судя по приведенным словам патриарха, причтение преподобного Макария Унженского к лику святых совершилось тогда Собором, а с тем вместе, конечно, установлен в честь его и праздник 25 июля. Спустя год послана была такая же комиссия в Чухломской Городецкий монастырь (ныне Костромской епархии) для расследования чудес, совершавшихся при гробе основателя того монастыря, преподобного Авраамия Галицкого († 1375). Членами комиссии были архимандрит Корнилий из Крестовоздвиженского монастыря да игумен костромского Богоявленского монастыря Макарий с товарищами. Они производили расследование по росписи, поданной им настоятелем и братнею обители, лично расспрашивали получивших исцеления и свидетелей, при том бывших, и других людей и письменный акт своего свидетельствования и обыска за подписом и судейских людей отправили в Разрядную канцелярию к царю и патриарху. На основании этого акта, засвидетельствовавшего достоверность чудесных исцелений у гроба преподобного Авраамия Чухломского и Галицкого, он (в 1621 г.) причтен, без сомнения, Собором к лику святых, и ему положено праздновать в день его кончины, 20 июля, и совершать службу по церковному чиноположению.

В 1625 г., 25 февраля прибыл в Москву, а 11 марта представлялся царю Михаилу Феодоровичу и отцу его патриарху Филарету посол от персидского шаха Аббаса грузинец Урусамбек и правил им обоим от шаха поклон. А после поклона поднес патриарху золотой ковчег, украшенный драгоценными камнями, и сказал: «Государь мой Аббас шах прислал к тебе, великому государю, золотой ковчег, а в нем великого и славного Христа срачица». О намерении шаха прислать этот подарок известно было в Москве еще прежде от русских послов, находившихся в Персии, Коробьина и Кувшинова, которым тогда же поручено было собрать о ризе Господней подробные сведения, но послы при всех стараниях могли узнать только, что шах достал ее из Грузии, что в Грузии ее чествовали и от нее совершалось много чудес, а подлинно ли она риза Господня и какова она, об этом никто ничего не мог сказать. Патриарх принял от шахова посла золотой ковчег и в тот же день осматривал его на своем святительском дворе с Киприаном, митрополитом Сарским и Подонским, с Нектарием, архиепископом Вологодским, греком, проживавшим в Москве, с архимандритами, игуменами и протопопами. И при осмотре оказалась в ковчеге «часть некая полотняная, кабы красновата, походила на мели или будет от давних лет лице изменила, а ткана во льну». При этом патриарха смутило то, что в ковчеге «под ризою писаны были Страсти Спасовы латинским письмом, а латиняне – еретики». Через неделю (18 марта) патриарх сказал царю: «Святыня, что называют Христовою срачицею, прислана от иноверного царя, истинного свидетельства о ней нет, а неверных слово без испытания во свидетельство не приемлется. Надобно петь молебны, носить святыню ту к болящим, возлагать на них и молить Бога, чтобы Он Сам открыл о ней истину». Положено было во всей Москве поститься целую неделю, во всех церквах и монастырях совершать молебствия, носить ризу Господню к больным и возлагать на них. И не прошло еще недели, как от этой святыни начали совершаться многие чудесные исцеления. Царь и патриарх поручили Киприану, митрополиту Крутицкому, с двумя архимандритами и двумя игуменами произвесть надлежащее расследование и, получив удостоверение, что чудеса действительно совершились, приговорили быть в царских палатах Собору 26 марта. На Соборе торжественно объявлено было царскому синклиту и всему народу о чудесах от ризы Господней и определено было поставить ковчег с нею в Успенском соборе и учредить в честь ее празднование 27 марта, а составление службы на этот праздник поручить митрополиту Сарскому Киприану. Когда служба была составлена и напечатана, царь и патриарх разослали (в генваре 1626 г.) свои грамоты по всему государству с подробною росписью чудес, совершившихся от ризы Господней, и с службою ей и приказывали прочитать те грамоты по всем церквам всенародно и затем петь благодарственные молебны со звоном, а впредь ежегодно совершать празднование ризе Господней 27 марта по новосоставленной в честь ее службе. Отпуская персидских послов – а они выехали из Москвы 26 мая 1625 г., – патриарх отправил с ними к шаху Аббасу послание, в котором благодарил его за присланную в дар святыню – ризу Господню, убеждал шаха принять правую христианскую веру и предостерегал его от латинского ксендза, которого, как слышно было в Москве, шах пригласил в свою страну.

Установляя новые праздники для всей Русской Церкви, издавая для нее богослужебные книги, и в том числе церковный Устав, определявший чин и порядок церковных служб на все праздники, где бы они ни совершались, патриарх Филарет в третье лето своего святительства (1622) приказал составить, в частности, «Сказание действенных чинов св. соборныя церкви Успения Пресв. Богородицы, матере церквам царствующаго града Москвы и всея Великия Русии». Это особенный Устав собственно для Москвы на те церковные праздники и торжества, которые совершались в ней большею частию при участии самого патриарха и царя. К числу таких праздников кроме некоторых важнейших общехристианских относились храмовые праздники главных московских церквей и монастырей, праздники в честь Московских святителей и других угодников, московские крестные ходы и подобное. Всех этого рода праздников показано Уставом: в сентябре восемь, в октябре пять, в ноябре семь, в декабре пять, в генваре только один, в феврале, марте и мае по пяти, в июне четыре, в июле семь и в августе девять, только в апреле не показано ни одного. Замечания Устава о каждом из праздников неодинаковы: иногда он кратко говорит, в какой церкви бывали патриарх и царь в день праздника на вечерне, утрени и литургии, совершал ли богослужение сам патриарх или только присутствовал на нем, или также кратко упоминает, откуда и куда совершался крестный ход, но иногда довольно подробно определяет, как происходило патриаршее священнослужение, как происходили крестные ходы, как встречал патриарх царя, что говорил ему и пр. Нельзя сомневаться, что Филарет Никитич не сам установил все те чины и порядки, какие описаны в настоящем Уставе, что они существовали или постепенно вводились еще при прежних патриархах, как видно и из самого Устава. Но патриарх Филарет приказал изложить эти чины в письмени, пересмотрел их, отчасти изменил и положил в Успенском соборе для постоянного руководства.

Значение Московского патриарха в лице Филарета Никитича достигло такой степени, какой оно не достигало никогда, ни прежде, ни после. Он был не только патриархом, но и «великим государем» не по одному имени, а в действительности. Он соцарствовал своему сыну и вместе с ним правил Московским государством. Подданные писали и подавали свои челобитные не одному царю, но вместе и великому государю святейшему патриарху, бояре делали свои доклады о государственных делах пред царем и патриархом, многие указы издавал царь, многие грамоты жаловал не от своего только имени, но и от имени своего отца, великого государя и патриарха. Иностранные послы представлялись царю и патриарху вместе в царских палатах, а если патриарх почему-либо там не присутствовал, то представлялись ему особо в патриарших палатах с теми же самыми церемониями, как прежде представлялись царю. Из переписки, какую вели царь и патриарх, когда один из них отлучался из Москвы на богомолье, видно, что они извещали тогда друг друга о текущих государственных делах и спрашивали друг у друга совета, что царь охотно принимал советы своего отца и иногда отдавал на его волю поступить, как признает нужным, и патриарх действительно распоряжался иногда по своему личному усмотрению без указаний от царя.

Простирая свою власть на все Московское государство как соправитель царя и великий государь, Филарет Никитич имел еще у себя особую, весьма обширную область в том же государстве, которою и ведал почти без всяких ограничений как патриарх или, точнее, как главный епархиальный архиерей. Мы уже знаем, что патриаршею епархиею сделалась та самая, какою прежде правили Московские митрополиты, и что еще при митрополитах она была очень велика и очень разбросана. Но доселе мы не в состоянии были точно обозначить все места, которые она обнимала, и составить хотя приблизительно понятие о ее размерах. Теперь мы имеем к тому возможность. В 1625 г., мая 20-го царь Михаил Федорович по совету и по прошению своего отца пожаловал ему свою грамоту на его патриаршую область, и в грамоте прежде всего перечислил самые места, входившие в состав этой области. Во дни патриарха Филарета она заключала в себе более сорока городов с их пригородами и уездами и несколько еще особых десятин, а города те находились в шестнадцати нынешних губерниях, или епархиях, и именно: в Московской – Москва, Дмитров, Звенигород, Серпухов, Можайск, Руза, Волоколамск; Владимирской – Владимир, Переславль Залесский, Юрьев Польский, Гороховец; Костромской – Кострома, Плес, Юрьевец Повольский, Кинешма, Лух, Галич; Нижегородской – Нижний Новгород, Балахна, Арзамас; Калужской – Боровск, Мосальск; Орловской – Брянск, Севск, Карачев; Курской – Курск, Белгород, Рыльск, Путивль, Оскол; Воронежской – Валуйки; Тамбовской – Темников; Симбирской – Алатырь, Курмыш; Тверской – Ржев; Псковской – Торопец; Новгородской – Белозерск; Казанской – Ядрин; Вятской – Вятка; Архангельской – Пинега, Кевроль, Мезень и пр. Во всей этой обширной церковной области патриарху Филарету по означенной грамоте его сына были подчинены не только все монастыри и церкви, соборные, ружные и приходские, все монашествующие в монастырях, мужских и женских, с их слугами и службинами, все духовенство и причт церквей, соборных, ружных и приходских, но и все монастырские и церковные вотчинные крестьяне и всякие монастырские и церковные люди. Патриарх имел право и власть ведать и судить всех этих своих подчиненных не только в делах духовных, но и во всяких делах «управных» (т. е. недуховных, гражданских), какие имели они между собою и в каких били на них челом люди сторонних ведомств, кроме лишь дел «разбойных, и татиных, и кровавых». Вместе с тем он имел право взимать со всех этих своих подчиненных пошлины по уложенью и налагать свои святительские дани и оброки на все духовенство и на пустошные церковные земли по своему усмотрению. Чтобы понять значение жалованной грамоты царя Михаил? Федоровича патриарху Филарету, надобно помнить, что тогда почти все более значительные монастыри в России и многие церкви, соборные, ружные, даже приходские, имели несудимые и тарханные грамоты, а по этим грамотам а) обитатели монастырей и духовенство церквей, равно как их слуги и крестьяне, подлежали власти своих епархиальных архиереев только по делам духовным, а по всем другим делам и во всяких исках на них от посторонних лиц находились вне зависимости от своих архиереев и подлежали суду самого государя или Приказу его Большого дворца; б) многие из таких монастырей и церквей с своим духовенством освобождались от взноса разных пошлин, какие обыкновенно собирались на епархиальных владык. Следовательно, своею жалованною грамотою патриарху Михаил Федорович как бы разом уничтожил все несудимые и тарханные грамоты, какие были у монастырей и церквей патриаршей области, и отчасти поступился для своего отца своими собственными правами или правами своего Приказа Большого дворца, о чем и заметил в самой грамоте: «А по нашему указу ведали их (монастыри и церкви патриаршей области) судом и управою кроме духовных дел во всяких делах в Приказе Большого дворца». Иски свои на сторонних людей все монашествующие и духовные лица патриаршей области и их крестьяне должны были вчинять по этой жалованной грамоте в светских приказах, которым те лица подлежали, но для трех московских монастырей, Троицко-Сергиева, Вознесенского девичьего и Новодевичьего, сделано было исключение. Всем монашествующим этих монастырей, их слугам и крестьянам предоставлено было вчинять иски и на всяких сторонних людях в приказах патриарха Филарета, и таким образом судебно-гражданская власть его распростиралась и за пределы его ведомства. Можно сказать, что царь Михаил Федорович пожаловал своему отцу такие права в его епархии, каких не жаловал никому из других епархиальных архиереев, что патриарх Филарет в своей церковной области был полным владыкою и господином и пользовался архипастырскою властию в такой степени, далее которой власть эта никогда в России ни прежде, ни после не простиралась.

В последние годы своей жизни патриарх Филарет вместе с сыном своим, государем, обратил внимание и на школу. В начале сентября 1632 г. приехал в Москву протосинкелл Александрийского патриарха архимандрит Иосиф, человек ученый и знавший славянский язык. Он еще в 1620 г., будучи иеромонахом, послан был Александрийским патриархом Кириллом Лукарисом в Киев и другие города Западнорусского края «для науки и утверждения веры» и провел в этих занятиях около двух лет. А в марте 1623 г. приходил и в Москву за милостынею и, получив ее от государя, скоро удалился. Теперь Иосифу предложено было остаться в Москве на службе. И когда он изъявил согласие, то царь и патриарх дали ему грамоту от 19 сентября 1632 г., в которой говорили: «Быти ему в нашем государстве и служити нам духовными делы, переводити ему греческие книги на словенской язык и учити на учительном дворе малых робят греческаго языка и грамоте, да ему же переводити книги с греческаго языка на словенский язык на латиньские ереси. А корму ему, Иосифу, давати по полтине на день да дьякону ево Григорию по гривне на день. Да ему же, протосинкелу Иосифу, дана келья каменная... да ему же давати нашего жалованья на всякой год в приказе по десяти аршин камки-куфтерю да по сороку куниц». В апреле следующего 1633 г. Иосиф состоял еще на своей службе, потому что, лишившись в этом месяце дьякона своего Григория, двукратно подавал просьбы, чтобы жалованье, отпускавшееся последнему, выдавалось впредь попу Феодору, находившемуся при нем, Иосифе. В том же году Цареградский патриарх Кирилл Лукарис, отвечая нашему государю и патриарху благодарственным письмом за присланные ему в предшествовавшем году с архимандритом Амфилохием подарки, в числе которых находились от Филарета две книги московской печати, Псалтирь следованная да общая Минея, посылал и от себя нашему патриарху на греческом языке книгу Варинос, три книги Геннадия Схолария против латинян и три книги Александрийского патриарха Мелетия и писал: «Пусть увидит их преподобный протосинкелл господин Иосиф. Он учинил разумно и свято, что остался у великого государя и у твоего преблаженства, мы всегда почитали его здесь как мужа учительного и честного. Не пожелает ли он перевесть те книги на русский язык? Я ныне хотел было прислать к вам, великим государям, учителя Кириака от св. горы Афонской, но он ехать не мог, потому что стар и бессилен. Сказывал мне архимандрит Амфилохий, чтобы прислать к вам, великим государям, иного учителя, и я буду впредь сыскивать». Значит, не довольствуясь одним учителем – Иосифом, царь и его отец желали иметь и другого из Греции же. Но это письмо Цареградского патриарха привезено в Москву только 6 декабря 1633 г. и уже не застало в живых Филарета Никитича. А после его кончины, спустя четыре с небольшим месяца, скончался и протосинкелл Иосиф: в 24-й день февраля 1634 г. царь государь указал дать «своего государева жалованья в Симонов монастырь по гречине по протосингеле Иосифе вечной поминок для его многие службы и иноземства сто рублей». И греческая школа, заведенная Иосифом в Москве, вероятно, тогда же закрылась.

Необыкновенна была судьба патриарха Филарета Никитича. Родной племянник царя Ивана Васильевича IV и двоюродный брат царя Федора Ивановича, он насильно сослан был в монастырь Борисом Годуновым и пострижен, хотя потом и получил сан Ростовского митрополита. Много потерпел он от разбойнических шаек второго самозванца, отстаивая свою соборную церковь в Ростове и своих духовных чад, хотя вслед за тем и удостоился высоких почестей от самого самозванца. Еще более потерпел, когда отправлен был послом к польскому королю и несколько лет томился в польской неволе, отстаивая с непоколебимою твердостию интересы своего отечества. Сделавшись патриархом и великим государем, он был твердою опорою для своего юного сына, опытным советником и мудрым руководителем во всем, обуздал своеволие бояр, проявившееся в первые годы царствования Михаила Федоровича, укротил «сильников» земли, укрепил и возвысил царскую власть. По современному свидетельству, Филарет не отличался богословским образованием, так как и не готовился с молодых лет на служение Церкви. Потому неудивительно, если он наравне со всеми своими современниками-соотечественниками смотрел на латинство как на злейшую из ересей, как на совокупность ересей, но он действовал по глубокому убеждению и по пламенной ревности о православии. Этим и объясняются его небезошибочные постановления о перекрещивании латинян и белорусцев, крещенных через обливание, предание огню сочинений Кирилла Транквиллиона, преследование вообще литовских книг, письменных и печатных. Тою же самою ревностию и заботливостию охранить Русскую Церковь от всяких приражений латинства и других ересей и заблуждений объясняются та осмотрительность, осторожность, строгость иногда до мелочей, какие обнаруживал Филарет при издании богослужебных книг, опасаясь изменить или исключить даже одно какое-либо слово, при исправлении Катехизиса Лаврентия Зизания, при установлении праздников в честь новоявленных святых и в честь ризы Господней. Свою правдивость на суде он явил пред всеми, когда оправдал невинных страдальцев – архимандрита Дионисия и старца Арсения – и восстановил в правах Вологодского архиепископа Нектария. Представляя в лице своем необыкновенное сочетание двух высших служений на земле – царского и патриаршеского, Филарет Никитич достойно исполнил свое призвание. Он скончался 1 октября 1633 г., имея около 80 лет от роду, и сам указал и благословил себе преемника на патриаршей кафедре.

II

Об избрании и поставлении преемника патриарху Филарету Никитичу сохранилось следующее краткое, но знаменательное свидетельство современника: «В лето 7142 (1634) поставлен бысть на великий престол Московского государства в патриархи Пскова и Великих Лук Иосаф, архиепископ по изволению царя Михаила Федоровича всея Русии и по благословению Филарета патриарха, понеже был дворовой сын боярской, во нравах же и житии добродетелен был, а ко царю не дерзновен». Патриарх Филарет, без сомнения, понимал, что то необыкновенно высокое значение, каким он пользовался в Церкви и в государстве, не вполне приличествовало бы другому патриарху, что если царь Михаил Федорович с покорностию подчинялся советам своего отца и богомольца и благодушно переносил силу его власти, то наверно не согласится того же переносить от его преемника, и что, следовательно, если этот преемник будет смелый и «ко царю дерзновенный» и захочет подражать своему предместнику, то между царем и новым патриархом неизбежны будут столкновения ко вреду Церкви и государства. Потому-то, может быть, и решился пред своею кончиною сам указать и благословить преемника себе в лице смиренного и благочестивого архиепископа Псковского Иоасафа.

Иоасаф, родом из боярских детей, принял монашеское пострижение в Соловецком монастыре, потом служил при Новгородском митрополите Исидоре († 1619), бывшем прежде соловецким игуменом, в 1621 г. сделан архимандритом Псково-Печерского монастыря, а 1 генваря 1627 г. посвящен в сан Псковского архиепископа. Здесь пришлось ему однажды подвергнуться царскому гневу. В 1632 г. приехали в Псков из Москвы немцы с грамотою, которою дозволялось им ставить в Пскове немецкий двор, свободно входить в город и торговать в нем. Псковичи не согласились и послали к государю челобитную, чтобы немцам в Пскове не быть, под челобитною подписался и архиепископ Иоасаф. Это признали в Москве за сопротивление верховной власти, и у архиепископа патриарх «отнял благословение и службу». Скоро, однако ж, псковичи собрали три тысячи рублей и отправили к государю, и немцам велено было копать рвы для гостиного двора около Пскова, а не в самом городе. Вслед за тем и архиепископ получил разрешение от патриарха. Само собою разумеется, что хотя Иоасаф избран был на патриаршескую кафедру еще прежде, но установленная форма патриаршего избрания соблюдена была и над ним. В 31-й день генваря 1634 г. Новгородский митрополит Киприан и с ним другие архиереи по приказанию государя избрали в Успенском соборе трех кандидатов на патриаршество: Варлаама, митрополита Ростовского, Варлаама, архиепископа Вологодского, и Иоасафа, архиепископа Псковского, и прямо из собора принесли акт избрания в палаты государя. Государь велел посольскому думному дьяку прочитать этот акт и указал быть патриархом Иоасафу, архиепископу Псковскому. Немедленно Иоасаф был введен тем же думным дьяком и поставлен пред государем. Государь сказал новоизбранному патриарху речь и выслушал от него речь, а затем повторилось то же, что было при избрании патриарха Иова. На другой день, 1 февраля, совершилось наречение Иоасафа на патриаршество, подобно тому как прежде происходило наречение, или «благовестие», патриарха Филарета Никитича. Наконец 6 февраля Иоасаф был поставлен в патриарха по тому самому чину, как ставились прежние наши патриархи, с весьма незначительными отличиями. В тот же день по обычаю у царя была трапеза для нового патриарха и всего знатного духовенства и бояр, и патриарх удостоился сидеть за одним столом с государем, а в определенное время вставал из-за стола и совершал вокруг города шествие на ослята, причем осла водили боярин князь Юрий Сушелев, окольничий Михаил Салтыков и патриархов боярин Семен Колтовский. Царь Михаил Федорович, извещая всех четырех Восточных патриархов о кончине своего отца, извещал также, что «священным Собором под председательством преосвященнейшего митрополита Новгородского кир Киприана избран и законно поставлен великия Российския Церкви патриархом Псковский архиепископ святейший кир Иоасаф, муж благоразумный, правдивый, благоговейный и наученный всякой добродетели». Патриархи отвечали, что утверждают своим согласием это законное рукоположение святейшего патриарха кир Иоасафа и обещались прислать ему свои братские приветственные грамоты.

Едва прошел месяц со времени посвящения патриарха Иоасафа, как ему пришлось употребить одну из самых строгих мер против одного из участвовавших в этом посвящении иерархов – Суздальского архиепископа Иосифа Курцевича. Этот Иосиф, известный также под именем Иезекииля Курцевича, был прежде игуменом или архимандритом Трехтемировского монастыря, находившегося под патронатством казаков. В генваре 1621 г. поставлен Иерусалимским патриархом Феофаном, посетившим Трехтемировский монастырь, во епископа Владимирского и Брестского. В начале 1623 г. по воле князя Жеславского получил в управление Дерманский монастырь с званием его архимандрита и здесь старался будто бы склонять монахов к унии, а непреклонных преследовал и грабил, если верить одному из последних. В Москву прибыл в октябре 1625 г., в следующем году присутствовал здесь на Соборе святителей и вместе с ними подписал новую настольную грамоту патриарху Филарету взамен сгоревшей, а в августе того же года получил архиепископию Суздальскую. Недобрую славу приобрел он в своей новой епархии. В 1630 г. несколько посадских жителей Суздаля жаловались царю Михаилу Федоровичу, что архиепископ Суздальский Иосиф, воспользовавшись их отсутствием из дома, прислал на посад в полночь своих боярских детей со многими дворовыми людьми и разграбил их кожевни, несмотря на крики и вопли жен и детей и убеждения сбежавшегося народа, и что вообще «от насильства и грабежу архиепискуплева» на посаде жить невозможно. Жители Шуи также жаловались на Иосифа, называя его «иноземцем», что он прислал к ним «по мзде и накупу» попа Алексея и сына его Федора, которые, «стакавшись с архиепископскими наместниками, с иноземцами же, киевлянами», учинили им тяжкие налоги и притеснения. Наконец этого архиепископа Суздальского постигла тяжкая кара. До нас дошла царская грамота от 21 марта 1634 г. о ссылке Иосифа Курцевича в Сийский монастырь (Холмогорского уезда) под крепкое начало «за его бесчинство, что он живет не по святительскому чину, делает многие непристойные дела». Иосиф еще не был лишен архиерейства, и в монастыре велено было ему «быти во властелинском чину с понагеею», но запрещено было пускать его в церковь до получения указа. С архиепископом отпущены были из Суздаля только один иеромонах да два мирянина, повар и прислужник, которые и должны были жить при нем в его келье, и еще посланы были двадцать стрельцов с головою Иларионом Лопухиным для постоянного наблюдения, чтобы архиепископ не ушел из монастыря и ничего худого над собою не учинил. В монастыре приказано было приставить к Иосифу иеромонаха строгой жизни, который бы держал его под крепким началом, не давать в келью архиепископа ни бумаги, ни чернил, неусыпно сторожить, чтобы он не ушел из обители и к нему не приходили никакие сторонние люди, ежедневно совершать в келье его правило по монастырскому обычаю, и если архиепископа постигнет болезнь, то послать к нему духовного отца и пред смертию причастить его Святых Тайн, да и сам игумен по временам приходил бы в келью архиепископа и «на истину архиепископа приводил, чтоб его в чувство привести». Не долго пришлось ждать нового указа: в начале мая Иосиф привезен был в Сийский монастырь, а 14 сентября послана туда грамота патриарха Иоасафа, которою окончательно решилась участь несчастного архиепископа. Дело его рассматривалось на Соборе. Здесь сами келейники Иосифа и многие другие «иноземцы», прибывшие с ним из Киева и служившие при нем, показали, что он постоянно ел мясное вместе с блудницею, которую имел у себя, и не дозволял им вновь креститься в православную веру, хотя они были только обливанцы, а между тем позволял им жениться на православных христианках, ходить в православные храмы, приступать к Святым Христовым Тайнам, и рассказали про многие другие его злые дела, которые он не только сам творил, но «разбойническим обычаем» научал творить и своих скверных слуг и о которых не подобает и говорить во избежание соблазна. Выслушав все эти показания и взяв во внимание, что Иосиф и сам доселе некрещен (т. е. чрез троекратное погружение), как и прочие еретики веры папежской или люторской, отцы Собора постановили снять с него святительский сан и панагию и признали, что Иосиф недостоин не только носить святительский сан, но и быть в общении с верными, а должен быть «в чину плачущихся и рыдающих, не менши бо и он здесь (в России) восхотел содеяти Исидора, треклятаго митрополита, и Игнатия патриарха, ихже Церкви соборная проклинает». Изложив все это в своей грамоте в Сийский монастырь, патриарх Иоасаф приказывал, чтобы монастырские власти собрали всех своих священников и иноков, поставили пред собою бывшего архиепископа Иосифа и прочли пред всеми присланную грамоту, а потом сняли с Иосифа святительский сан и панагию и облекли его в чернеческое платье и чтобы находившийся при Иосифе стрелецкий голова Иларион Лопухин отвез его по государевой грамоте в Соловецкий монастырь. Из Соловецкого монастыря в 1640 г. Иосиф, может быть по просьбе его, перемещен в казанский Зилантов монастырь, где 15 июля 1642 г. и скончался и погребен в главной монастырской церкви.

Спустя два года после ссылки архиепископа Иосифа в Сийский монастырь, туда же сослан был и архимандрит новгородского Хутынского монастыря Феодорит. В царской грамоте (от 26 генваря 1636 г.), которая одна только и сохранила об этом известие, вовсе не сказано, в чем провинился Феодорит и за что он осужден, а велено только сийскому игумену принять Феодорита в монастырь и держать его в хлебне на цепи и в железах с большим береженьем, в хлебню же носить ему и пищу, как и прочей братии, а если он начнет скорбеть и просить отца духовного, то посылать к нему духовного отца и давать ему причастие Святых Христовых Тайн невозбранно.

Патриарху Иоасафу сделалось известным от многих, что в Москве и загородных местах по церквам соборным и приходским чинятся мятежи, соблазн и нарушение веры. Пение церковное говорят наскоро, голосов в пять, шесть и более со всякою небрежностию. А миряне стоят в церкви с бесстрашием, во время святого пения творят неподобные беседы со смехом, поучения святых отцов презирают, наставлений от священников не приемлют и самих священников поносят и укоряют. Иные же священники и сами беседуют и бесчинствуют в церкви и, угождая мирянам, не поучают их благочинию и благоговению. Обедни служат без часов, начиная только отпустом; во дни Великого поста совершают церковные службы весьма скоро, не по правилам, а по своему умышлению; на Святой неделе тотчас после обедни отпевают и вечерню для своих пьянственных нравов; в воскресные и праздничные дни заутрени поют очень поздно и с большою поспешностию, а положенных поучений и житий святых в назидание православным не читают. Пономари по церквам молодые, без жен. Дети поповские и мирских людей во время церковной службы бесчинствуют в алтаре. Нищие во время святого пения ходят по церквам с бесстрашием, человек по десятку и больше, и производят смуту и мятеж, иногда бранятся, иногда и дерутся. Иные полагают на блюдах пелены и свечи и говорят, что собирают на созидание церквей; иные притворяются малоумными, а после оказываются целоумными; иные ходят в образе пустынническом, в черных одеждах и в веригах, распустив волосы, а иные во время святого пения ползают в церквах, творят писк и производят большой соблазн в простых людях... и пр. Слыша о таком крайнем бесчинии в святых Божиих церквах, о таком нерадении духовенства, патриарх Иоасаф дал 14 августа 1636 г. на имя своего тиуна Ивана Манойлова и одного из главных поповских старост в Москве, никольского попа Панкратия, свою «Память» и приказал, чтобы они собрали всех поповских старост, прочитали им эту «Память» и велели списать ее и в списках разослать по всем московским и загородным церквам. В «Памяти» патриарх наказывал: а) чтобы священники и диаконы жили со всяким благочинием и попечением о своих церквах и церковное пение исправляли по преданию святых апостолов и святых отцов, пение церкви велели говорить голоса в два, а по нужде в три, шестопсалмие же только в один голос и в те поры ни Псалтири, ни канонов говорить не дозволяли; б) чтобы православные христиане стояли в церкви со страхом и благоговением, слушали церковное пение и поучения, неподобных бесед между собою не творили; в) чтобы заутрени в воскресные и праздничные дни пели священники по рассуждению не очень поздно и не очень скоро, читали на заутренях для народа учительные Евангелия, поучения и жития святых отцов, повести из Прологов и статьи из других учительных книг, какие есть в церкви; г) чтобы часы велели говорить перед обеднею, а не после заутрени и с усердием заботились о соблюдении всего церковного правила; д) чтобы учили своих духовных детей и прочих христиан, приходящих в церковь, страху Божию и всякому благочинию и наставляли их, как молиться Богу и Его угодникам, как по-христиански проводить праздники и воскресные дни, как вообще отсекать злые нравы и исполнять заповеди Божии; е) чтобы пономарей при церквах молодых и неженатых не держали; ж) мирянам и поповским детям входить в алтарь не позволяли; з) нищим ходить по церкви во время богослужения и просить милостыни запрещали, а велели им стоять и просить милостыни вне церкви, в притворе церковном... В заключение «Памяти» патриарх приказывал тиуну Манойлову и никольскому попу Панкратию прочитывать ее почаще поповским старостам в своей тиунской избе, куда они собираются, и напоминать им, чтобы они тщательно наблюдали за исполнением ее и соблюдением церковного благочиния «в своих сороках», а о неисправных и нерадивых священниках извещали патриарха.

Но не в одной Москве были такие священники и допускались тогда подобные бесчиния. Архимандрит нижегородского Печерского монастыря Макарий, на которого, как видно, возложено было главное наблюдение за всем нижегородским духовенством, доносил вскоре по вступлении в свою должность патриарху Иоасафу: «Спасский протопоп Владимир с братнею упивается и на Собор в соборную церковь для молебных пений по воскресеньям... мало ходят; протопоп архангельский Иосиф с братиею на Собор также мало ходят, а оправдывается тем, что он сидит у твоих государевых святительских духовных дел на десятинничьем дворе. Равно и от посадских церквей попы и дьяконы на Собор многие не ходят, а если когда и придут некоторые в соборную церковь, то или войдут в алтарь, или станут в самой церкви, но за столпами да тут и простоят, не облачаясь в священные ризы, все считаются между собою о местах, и никто не соглашается стать после другого. Архимандрит твоего домового Благовещенского монастыря Ферапонт на Собор не ездит, потому что протопопы в соборной церкви места ему не дают, также Духова монастыря игумену Владимиру и Самсоновского монастыря игумену Варсанофию протопопы мест не дают. Исстари из тех монастырей и из Зачатиевского девичьего игумены, попы и дьяконы прихаживали на Собор в соборную церковь с образами, ныне же совсем не ходят. А на посаде у приходских церквей живут с образами по два и по три попа, но на Собор также не приходят. Я много раз говорил на Соборе нижегородским протопопам и попам соборных и приходских церквей, что они на Собор к молебному пению не приходят, но они меня не слушают». Случались нарушения благочиния и между церковными властями, когда они съезжались в Москву на Соборы, и участвовали здесь в соборных богослужениях, и приглашались к царю для трапезы или к патриарху для совещаний. Тут проявлялось своего рода местничество: иные хотели стоять и сидеть выше других, и оттого происходили столкновения. Для устранения этого патриарх Иоасаф составил «Лествицу властем», в которой ясно указал каждому из архиереев и монастырских настоятелей свое место. Архиереи поставлены в «Лествице» в следующем нисходящем порядке: митрополиты: Новгородский, Казанский, Ростовский, Сарский; архиепископы: Вологодский, Суздальский, Рязанский, Тверской, Астраханский, Сибирский, Псковский; епископ Коломенский. Настоятели монастырей – в таком: архимандриты: Троице-Сергиева монастыря. Рождественского владимирского, Чудова, Новоспасского, Юрьевского новгородского, Симоновского, Свияжского, Андрониевского, Преображенского казанского, Ипатского костромского, Печерского нижегородского, Хутынского новгородского; игумен Кирилло-Белозерского монастыря; архимандриты: Горицкого переславского, Лужецкого можайского, Богоявленского ростовского; игумены: Богоявленского костромского, Богоявленского из-за ветошного ряду; архимандрит Спасского ярославского монастыря; игумены: Пафнутиевского боровского, Иосифо-Волоколамского; архимандрит Спасского суздальского; игумен Антониевского новгородского; архимандрит Печерского псковского; игумены: Соловецкого, Желтоводского Унженского; архимандриты: Спасского рязанского, Каменного вологодского, Отроча тверского, Возмицкого волоколамского, Даниловского переяславского; игумены: Ферапонтовского белозерского, Борисоглебского ростовского; архимандрит Солотчинского рязанского; игумены: Прилуцкого вологодского, Болдина дорогобужского, Вяжицкого новгородского, Духовского новгородского, Сторожевского звенигородского, Павлова вологодского, Глушицкого вологодского, Колязинского, Корнилиевского вологодского, Никитского переяславского, Колоцкого можайского и Угрешского. Перечислены здесь настоятели только 46 главнейших монастырей, обыкновенно призывавшиеся на Соборы в Москву, и, замечательно, некоторые игумены поставлены выше архимандритов, конечно, по относительной важности самих монастырей.

В Сибирском крае, хотя уже утвердилось христианство и был свой постоянный архиерей, живший в Тобольске, все еще ощущалась крайняя нужда в достойных священнослужителях. В 1635 г. царь Михаил Федорович писал Вологодскому архиепископу Варлааму, чтобы он выбрал в Вологде и во всей своей епархии протопопа для Тобольска да двух попов черных и трех белых для Тобольска и других городов Сибири и чтобы все выбранные были «люди добрые, крепкожительные и духовные учители, а не бражники». Спустя несколько недель царь приказал тому же архиепископу увеличить число духовных лиц, назначаемых для Сибири, и именно избрать архимандрита, протопопа, пять попов черных да десять или двенадцать попов белых. Воля государя была исполнена архиепископом. А так как и в Москве записались своею волею ехать в Сибирь два попа черных да шесть попов белых, то государь велел отправить всех их вместе с избранными в Вологодской епархии, «потому что в Сибири попов надобно много». Всем отправленным назначено было на подъем и проезд из государевой казны жалованье, а белым попам дана возможность продать свои дома и хозяйства и взять с собою свои семейства.

Исправление и печатание богослужебных книг при патриархе Иоасафе продолжалось прежним порядком и безостановочно. Всех книг напечатано теперь 23. Большая часть из них (16) были те же самые, которые печатались и при патриархе Филарете, и также изданы теперь почти все по нескольку раз. Псалтирь издана теперь семь раз (1634 – дважды, 1635, 1636, 1637, 1638, 1640). По четыре раза изданы: Псалтирь следованная (1634, 1636, 1638, 1640), Потребник (1634, 1636, 1637, 1639), Минея общая (1635, 1636, 1637, 1638) и Часослов (1635, 1637, 1638, 1640). По три раза: Евангелие (1634, 1637, 1640), Служебник (1635, 1637, 1640) и Триодь цветная (1635, 1638, 1640). По два раза: Апостол (1635, 1638), Триодь постная (1635, 1638), Каноник (1636, 1640–1641) и Шестоднев (1635, 1640). По одному разу: Евангелие учительное (1639), Октоих (1638), Минея месячная только за два месяца: сентябрь (1636) и декабрь (1636), и Устав церковный, оконченный уже по смерти патриарха Иоасафа (1641). Иногда книги печатались с прежних изданий без перемены: так. Требники и Служебники 1635 и 1637 гг. перепечатаны с Требника и Служебника 1623 г. Иногда же печатались с прибавлениями, или дополнениями, например в Требник (мирской) 1639 г. прибавлены целые три главы: 40-я, излагающая известное постановление Московского Собора 1620 г., 42-я – статья о святительском суде и 46-я – чин на новолетие 1 сентября. Но что важнее, иногда в новых изданиях книг изменялись или совсем отменялись статьи, напечатанные в прежних изданиях.

Например, в филаретовском Требнике 1623 г. было сказано: «Аще случится младенца два или три крестити, то коемуждо младенцу особо молитвы глаголати и все последование св. крещения и крестити» (л. 102), а в иоасафовском Требнике 1639 г., напротив, положено: «Аще случится два или три крестити и множае, то глаголем молитвы обще всем, а не особо всякому и все последование св. крещения, точию имя глаголем коемуждо свое» (л. 103). В том же филаретовском Требнике положен особый «чин погребению священническому» (гл. 29), а в Требнике 1639 г., иоасафовском, этот чин отменен как составленный будто бы «от еретика Еремея, попа болгарскаго» (л. 301 об.). Кроме книг, печатавшихся и прежде, при патриархе Иоасафе напечатаны были еще семь книг в первый раз, именно: Азбука (1634, 1637), Анфологион (1637), Трефолой в четырех книгах по три месяца в каждой (1637 – 1638), Трефологий с службами собственно русским святым (1637), Потребник иноческий (1639), Святцы (1639) и Житие святителя Николая Чудотворца с службою ему (1640). К числу книг, изданных при этом патриархе, можно отнести и те, которые напечатаны, вероятно, по его же указанию, хотя и после его смерти, до избрания его преемника, именно: Житие святителя Николая с службою ему (1641), Псалтирь (1641), Часослов (1641), Служебник (1641), Потребник (1642) – и напечатанные в первый раз: Пролог за первую половину церковного года с сентября по март (1641) и книга Маргарит, собрание нескольких Слов святого Иоанна Златоуста с прибавлениями (1641).

Вообще можно сказать, что при патриархе Иоасафе издано книг, судя по числу названий их, не только не меньше, но даже больше, нежели при патриархе Филарете, и это тем замечательнее, что первый патриаршествовал только шесть лет, а последний – четырнадцать. Зависеть это могло частию от того, что некоторые книги при Иоасафе печатались уже с готовых изданий, а не пересматривались, не поверялись предварительно, частию же и от умножения числа книгопечатных станов в Московской типографии, которых при Филарете, например в 1620 г., было семь, а при Иоасафе, в 1640 г., уже двенадцать. Для сличения и исправления книг, приготовлявшихся к печати, требовались старинные рукописи из монастырей, как потребованы были, например, в 1640 г. из Кириллова монастыря Харатейные Прологи и Чети-Минеи. Для выбора новых справщиков потребованы были в 1641 г. из всех русских монастырей в Москву «старцы добрые, и черные попы, и дьяконы житием воздержательны, и крепкожительны, и грамоте горазди», которые должны были явиться в Приказ Большого дворца государеву боярину князю Алексею Михайловичу Львову, заведовавшему и Печатным двором. Из числа трудившихся над изданием книг во дни патриарха Иоасафа более других известен Василий Федоров Бурцев, подьячий патриаршего двора, обыкновенно печатавший свое имя на своих изданиях. Книги печатались теперь, как помечено в каждой, повелением царя Михаила Федоровича и благословением патриарха Иоасафа, но ни в одной не сказано, чтобы она была и свидетельствована самим патриархом.

Значение патриарха Московского и всея России во дни патриарха Иоасафа осязательно принизилось. Его уже не величали великим государем, а титуловали только великим господином – это название усвоялось ему и в царских официальных бумагах, и в грамотах его собственных и подчиненных ему лиц, и в печатавшихся при нем книгах. Царь государь уже не ставил имени патриарха наряду с своим или после своего, даже вовсе не упоминал о патриархе не только в своих указах по делам государственным, но и в грамотах по делам церковным, не упоминал и в таких случаях, когда, казалось, следовало бы упомянуть, например в грамоте в Сийский монастырь о ссылке туда Суздальского архиепископа Иосифа, в грамоте Вологодскому архиепископу Варлааму о посылке священнослужителей в сибирские города, в грамоте в Кириллов монастырь о присылке из него в Москву книг для печатного дела. Случалось, впрочем, что Михаил Федорович обращался и к патриарху Иоасафу даже по государственным делам, как водилось прежде. Однажды государь объявил на Соборе всяких чинов людям многие неправды крымского хана против государевых посланников и гонцов, как он позволял их грабить и всячески притеснять, подвергать позору и мучению, хотя и продолжал принимать казну, которая по старине посылалась из Москвы в Крым «для дружбы и любви». Царь спрашивал, что предпринять против хана. На этом Соборе патриарх с духовенством почему-то не присутствовал. Но государь приказал послать из Посольского приказа письменное уведомление о происходившем на Соборе к патриарху, чтобы он дал свой совет. «И я, богомолец твой, – письменно же отвечал патриарх Иоасаф Михаилу Федоровичу, – со всем освященным Собором даем мысль свою. Наш долг – молить и просить Бога и Пречистую Богородицу и великих святителей Московских и всея России Петра, Алексея и Иону о мире всего мира, и о благостоянии св. Божиих церквей, и о твоем многолетнем здравии и всего твоего семейства, потому что ты от высшей Божией десницы поставлен самодержцем всея России... А тебе, государь, принявшему от Вышнего управление православным родом человеческим, подобает пещися не о себе только, но соблюдать и спасать от треволнения и всех находящихся под твоею властию, все вверенное тебе стадо Божие... Нам, богомольцам твоим, прилично напоминать тебе как царю и владыке по твоему остроумию и Богом данной тебе мудрости. А ты, боговенчанный царь, поревнуй, как ревновал прежде, равноапостольному царю Константину и благоверному великому князю Владимиру... Ты Глава всем – покажи ревность и благочестие, чтобы тебе, как можно, освободить своих посланников из бесерменских рук и от злого мучения и позоров. Твоя царская казна от того не оскудеет: когда Бог Своею милостию освободит твоих посланников от такого злого мучения, тогда можно будет отказать крымцам за их многую неправду в той казне, какая посылалась в Крым по старине для дружбы и любви. В украйных же городах пристойно тебе, государь, устроить ратных людей, конных и пеших, по твоему, государеву, усмотрению, как тебе Бог известит. А о том, что учинить крымцам за мучение твоих людей, нам, твоим богомольцам, непристойно написать такого совета, чтобы учинить воздаяние. Рассудить об отмщении врагам и что учинить им – дело, государь, твое, и твоих бояр, и ближних людей, и всего твоего царского ситклита, а не нас, твоих, государевых, богомольцев».

Патриарх Иоасаф был строгий инок, смиренный и благочестивый, помнил место своего монашеского пострижения – Соловецкую обитель и почти ежегодно делал в нее свои пожертвования то церковными облачениями, то печатными книгами, то деньгами. Но существование его как патриарха мало было заметно в свое время и таким же остается в истории. Кончина Иоасафа последовала 28 ноября 1640 г.

III

Более года Русская Церковь оставалась без первосвятителя. Царь почему-то медлил избранием нового патриарха может быть отыскивая лицо, которое бы вполне соответствовало такому высокому служению. А может быть, эта медленность произошла и оттого, что нескоро съехались в Москву русские святители, которых государь известил своею грамотою о кончине прежнего патриарха и пригласил к избранию нового. По зову государя явились в Москву три митрополита: Аффоний Новгородский, Варлаам Ростовский, Серапион Сарский, два архиепископа: Серапион Суздальский, Моисей Рязанский и один епископ – Рафаил Коломенский со множеством архимандритов, игуменов, протопопов и священников, а прочие святители, которые не могли по разным причинам явиться, прислали свои повольные грамоты. Когда прибывшие в Москву иерархи представились государю, он просил их прежде всего вознести усердные молитвы к Богу, да дарует Он Церкви Своей нового верховного пастыря и учителя. А когда они удалились, велел приготовить шесть жребиев и написать на них имена, на каждом жребии по одному имени тех шести лиц, которых сам же предварительно избрал (в том числе двух архиепископов – Серапиона Суздальского и Пахомия Астраханского, одного архимандрита Симонова монастыря Иосифа и трех игуменов московского Богоявленского монастыря – Иону, Соловецкого Маркелла и псковского Святогорского Макария), запечатал все эти жребии своею царскою печатью и отослал чрез боярина своего князя Алексея Михайловича Львова в соборную церковь к находившимся там святителям, с тем чтобы они, помолившись Богу и Пречистой Богородице, вынули пред Ее чудотворною иконою Владимирскою один из присланных жребиев, «кого Бог изволит и Пречистая Богородица изберет быти патриархом», и тот жребий прислали нераспечатанным к государю. Святители взяли сначала три жребия, положили их в драгоценную панагию, которую носили прежние патриархи, поставили панагию в киоте на пелене пред чудотворною иконою Владимирской Богоматери и начали молебствие. По окончании молебна старший из архиереев – Новгородский митрополит Аффоний велел Ростовскому митрополиту Варлааму вынуть один из трех находившихся в панагии жребиев и держать в руках, а два остальные отложить. Потом положили в ту же панагию другие три жребия из шести присланных царем, поставили ее пред тою же чудотворною иконою на пелене, вновь совершили молебствие, и из панагии вынут еще один жребий митрополитом Сарским Серапионом, а два остальные отложены. Наконец в ту же панагию положили два прежде вынутые из нее жребия и поставили ее пред чудотворною иконою Богоматери. По окончании третьего молебствия один из этих двух жребиев вынул архиепископ Суздальский Серапион и поднес митрополиту Аффонию и всему Собору. Аффоний, не распечатывая жребия, отдал его князю Львову для доставления государю. Царь распечатал жребий пред всем своим царским синклитом и объявил, что «благоволи Бог и Пречистая Богородица быти патриархом Иосифу, архимандриту Симонова монастыря», и тотчас же послал князя Львова в соборную церковь возвестить о том самому архимандриту Иосифу пред всем освященным Собором. Такое необычайное избрание Иосифа на патриаршество совершилось 20 марта 1642 г. На следующий день происходило наречение, а 27 марта и самое посвящение Иосифа в патриарха в присутствии государя. В день посвящения по обычаю у государя был обед, на который были приглашены патриарх и прочие духовные власти. Но как замечено в современном описании всей этой церемонии, когда новый патриарх прибыл в царские палаты и благословил встретившего его государя, государь «в руку и в клобук патриарха не целовал»; когда велел государь патриарху сесть за своим царским столом, то патриарх «сел от государя с сажень или мало больши». Из-за стола патриарх скоро поднялся, чтобы совершить обычное шествие на осляти для благословения Москвы, и снова возвратился к царской трапезе, по окончании которой государь пожаловал его своими подарками. На другой день патриарх продолжал свое шествие на осляти по Москве, на третий – был у государя, поднес ему свои дары и окончил шествие на осляти по Москве. А осля под патриархом водили боярин Василий Петрович Шереметев, окольничий князь Андрей Федорович Литвинов-Мосальский да патриархов боярин Василий Федорович Янов. В четверг на Светлой неделе, 14 апреля, велел государь патриарху быть у себя в Золотой палате; патриарх, сопровождаемый прочими святителями, принес праздничное поздравление сперва царю, потом царице в ее палате, царевичу Алексею Михаиловичу и трем царевнам, причем поднес царице, царевичу и царевнам свои дары и от всех их удостоился получить такие же подарки.

Вступив на патриаршую кафедру, Иосиф счел своим долгом обратиться к своей духовной пастве с архипастырским поучением, которое тогда же было напечатано и распространено по России. Это обширное поучение состоит из трех частнейших. В первом под заглавием «Поучение великаго господина святейшаго Иосифа, патриарха Московского и всея Великия Русии, архиереом, и священноиноком, и мирским иереом, и всему священному чину» (л. 1 – 16) первосвятитель повторяет по местам дословно те же самые основные мысли, какие, сколько известно, еще со времен Киевского митрополита Кирилла II наши архиереи излагали в своих поучениях.

«К попом», или в так называемом «Святительском поучении», которое раздавали всякому новопоставленному священнику. Только патриарх Иосиф присовокупил к этим мыслям некоторые тексты из Священного Писания, выписки из святого Златоуста и наставления от собственного лица. «Послушайте, – начинает он, – сыны и братия нашего смирения о Господе, архиерейский, и священноиноческий, и иерейский преподобный и священный Собор! По благодати Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа и по апостольскому завещанию, которое я принял от Спасителя нашего... к вам мое Слово». В самом Слове прежде всего указывает на высоту пастырского служения и его ответственность пред Богом: «Все мы по благодати, данной нам от Бога, называемся земными ангелами, и небесными человеками, и светом, и солию земли... Мы с ангелами предстоим у престола Господня, сводим Духа Святого с небеси и претворяем хлеб в Плоть Христову и вино в Кровь Его невидимо для людей, что, впрочем, многие святые видели и ныне достойные видят. Мы просвещаем людей Божественным крещением. Мы если свяжем на земли, Бог не разрешит на небеси; если разрешим на земли, Бог не свяжет на небеси. Нами преподает Господь тайны спасения человеческому роду. Нас поставил пасти Свое стадо словесных овец, за которых Христос Бог наш пролил Плотию Свою честную Кровь. Нам предал талант, который имеет истязать от нас во Второе Свое пришествие на праведном своем суде...» Потом убеждает пастырей достойно проходить свое высокое звание и заботиться как о своем спасении, так и о спасении всей своей паствы: «Посему отныне молю вас, сыны и братия о Господе, соблюдите себя чистыми от всякого греха и вознесите Богу молитву и слезы за себя и за всех, да обратит в благоверии пребывающих к деланию добрых дел.... Сохраните себя от всяких скверных сатанинских дел, как говорит Златоуст, отвергните от себя пьянство и объядение, чуждайтесь тяжбы, вражды, и хулы друг на друга, и скверного мздоимания, клятвы и лжи, скупости, ненависти и лукавства. Сему внимайте, сему учитесь, к сему друг друга понуждайте, как бы вам стать непорочными на Страшном и грозном суде во Второе пришествие Христово и как каждому из вас воздать слово о людях своей паствы... Простец согрешивший за свою одну душу, даст ответ Богу, а иерей – за многих... Послушайте, что сказал Бог пророком Иезекиилем: Сыне человечь, стража дах тя дому Израилеву, да слышиши слово от устен Моих и воспретиши им от Мене; внегда глаголю беззаконнику: смертию умреши, и не возвестиши ему... беззаконник же той в беззаконии своем умрет, крови же его от руки твоея взыщу... и пр. (Иез. 3. 17 – 22). Послушайте и Иоанна Златоустого, просвещающего своим учением все концы вселенной, как он восхваляет священство и как претит нерадивым священнослужителям... Посему, сыны и братия, слыша такие страшные прещения Божии и поучения св. отцов, убойтесь, устыдитесь и смирите себя, ибо страшно впасть в руки Бога живого. На то мы и позваны, чтобы нам показать собою образ благочестия и тем привести людей ко спасению...» Вслед за этими общими наставлениями пастырям Церкви о их священном долге патриарх преподает им и некоторые частные уроки. «К сему же, чада мои. Божественные писания любите и в них поучайтесь, ибо чтение писаний отверзает нам небеса... Ложных же книг не читайте, от еретиков уклоняйтесь и общения с ними не имейте... Если кто из вас сам чего-либо не уразумеет, тот да вопрошает наше смирение... Если кто будет сопротивляться преданию соборной Церкви и нашему поучению по указанию святых отцов, вы возвещайте о том нашему смирению, и мы... общим праведным судом месть воздадим и на истинный путь наставим... Детей своих духовных неослабно учите страху Божию... Разумейте, кого отлучить от Тела Христова и от Церкви и на какое время; если же кто сам недоумеет, то да вопрошает ведущего... Всякое церковное пение исполняйте со страхом, по чину и по уставу, особенно же Божественную литургию... и никогда не входите в церковь, имея вражду на клеврета своего... Никому из простых людей не позволяйте входить во св. алтарь... Блюдите и ваших собственных детей, да не осквернятся блудом прежде брачного времени... Челядь же свою учите страху Божию, а гладом не морите, ни наготою, ни босотою не томите». В заключение патриарх говорит: «Все это, любя вас, написал я, и если вы сохраните завещанное нами, то Бога возвеселите, и ангелов удивите, и от нашего смирения примете на себя благословение, и молитва ваша услышана будет от Бога, и земли нашей от иноверных бесерменских стран брань облегчится, и милость Божия на все страны Русской земли умножится... Молитесь и за меня, грешного, да вашими молитвами подаст мне Бог крепость паствы и прощение грехов...»

Второе поучение Иосифа озаглавлено «Поучение христолюбивым князем и судиям и всем православным христианом» (л. 16 – 40 об.). Здесь патриарх резко порицает современников за их нечестие и вместе не только учит и убеждает их, но и повелевает им исправиться, как облеченный высшею церковною властию. «Всем повелеваем иметь в уме страх Божий, ибо известно, что все возлюбившие Бога и ходящие в заповедях Его сподобляются Его милости и благодати. Но некоторые только имя христианское на себе носят, а будучи омрачены окаянно диаволом, впадают в клятвы, и в хулы, и в телесные нечистоты и бесстудно творят содомский грех, чего нет и между бессловесными... Сим всем завещеваем содержать в уме страх Божий и грядущий Суд и удаляться от таковых нечистот... Учим вас от св. писаний, что за такие грехи грады Содом и Гоморра и другие окрестные с живущими в них до конца погублены были... А что сказать о тех, которые о Боге ротятся, и клянутся, и крест целуют ротою, и призывают Бога на погубление свое? Тем запрещаем судом святительства и царства находиться в соединении с нами и учим словом Господним: Не клянитеся всяко, ни небом, ни землею... Проповедуем всем христианам, да удаляются от лютых прегрешений, каковы: рота, клевета, лесть, лжесвидетельство, убийство... блуд, прелюбодеяние, содомское блужение, скотоблужение, пьянство и пр. Повелеваем начальникам городов казнить по закону хульников, ротников, мужеложников, убийц, растлителей девства... В каждой стране свои законы, и каждая держится своих обычаев... А мы, принявши истинный закон от Бога, осквернились беззакониями разных стран, заимствовав от них злые обычаи, за то и терпим томление от тех стран... Итак, оставим путь злобы, конец которого – пагуба, и познаем путь Божий, возводящий на небо». К этим своим обличениям и наставлениям патриарх присовокупил несколько небольших Слов, или отрывков, известных по рукописям, каковы: а) «Слово Сирахово на немилостивыя судии и князи, иже неправдою судят»; б) «Слово о гордости»; в) «Слово о судиях и о властелех, емлющих мзду и неправду судящих»; г) «Слово Аввакума пророка на обидящия и насильствующия»; д) «Слово св. Василия о судиях и о властелех»; е) «Слово иже во святых отца нашего Иоанна Златоустаго о милостыни, како подобает от праваго труда творити милостыню, а не от лихоимства». Впрочем, надобно заметить, что и это второе поучение Иосифа ему не принадлежит, а целиком заимствовано им из Кормчих XVI в., где оно помещалось под заглавием «Поучение епископле всем христолюбивым князем и всем правоверным христианом боголюбивым», равно как оттуда же заимствованы и все приложения к поучению: Слово Сирахово, Слово о гордости, Слово о судиях и др. В заключение последнего приложения, заимствованного из Златоуста, Иосиф выразился: «Посему молю вас, рассуждайте сами собою о всякой вещи и понуждайте себя творить заповеди Господни да обрящете покой душам вашим».

И непосредственно за тем патриарх так озаглавил третье свое поучение: «Посем еще паки рцем к чистителем иереом христианскаго народа» (л. 40 – 48), чем ясно показал, что три поучения его, напечатанные вместе, составляют собственно одно поучение. В последнем поучении Иосиф преподает пастырям наставления преимущественно каноническаго свойства. «Слушайте, сыны и братья нашего смирения о Господе, что говорит правило. Если говорит: да извержется, то уже извержен; если говорит: да отлучится, то отлучится на время соответственно греху... Если впадет поп или дьякон в блуд или другой грех, возбраняющий священство, да отлучится и не служит. Не должно служителю Божию, имеющему на кого гнев, входить в алтарь, но прежде примириться и тогда начинать службу. Неприлично попу носить красных (светлых) одежд и коротких, но смиренные и длинные. Все церковные службы он должен совершать со страхом и трепетом... Не должно подавать Св. Даров недостойным, пребывающим во грехах, возбраняющих причащение, пока не понесут эпитимии и не покаются... Внимай, иерей, что должно причащать людей от части Владычней, от которой сам приобщаешься, а не от частей Богородичной, Предтечевой и прочих, как поступают некоторые священники, не ведающие Писания... Антидор раздавать сперва чтецам и потом простым людям. Чтецы и клирики не должны подавать Божественных Даров простецам, а простецы да не касаются к св. сосудам и не входят в алтарь... Умеющие Божественные Писания могут писать свои согрешения на хартии и подавать отцам духовным, а прочие должны исповедовать свои грехи устно... Женщин повелеваем исповедовать при отверстых дверях церкви во избежание соблазна. Священноинокам заповедуем не принимать на исповедь мирских людей, мужей и жен, кроме крайней нужды... Юный священноинок и мирской иерей никак да не дерзнет принять даже одну душу к исповеди... Священноинок да не принимает черниц на исповедь...» и пр. Нет сомнения, что и это третье поучение Иосифа заимствовано им если не целиком, то по частям из каких-либо прежних сборников.

Первые годы патриаршествования Иосифа ознаменовались в Москве довольно жаркою и продолжительною полемикою против лютеранизма, в которой принимал участие и сам патриарх. В 1643 г., октября 28-го по приказу государя было объявлено патриарху, что государь посылал в Данию для переговоров с королем Христианом IV одного проживавшего в Москве иностранца, Петра Марселиса, и что вследствие этих переговоров скоро прибудет в Москву сын короля датский королевич Вольдемар для сочетания законным браком с царевною Ириною Михайловною, – объявлено с тем, чтобы патриарх со всем освященным Собором молился Богу и Пречистой Богородице о счастливом окончании начинающегося дела. В начале следующего года Вольдемар действительно прибыл в Москву с посольством от датского короля и пастором своим Матвеем Фильгобером и 28 генваря представился царю. Через десять дней (8 февраля) патриарх Иосиф по царскому приказу послал к королевичу бывшего в Швеции резидентом Димитрия Францбекова и велел ему сказать: «Великий святитель со всем освященным Собором сильно обрадовался, что вас, великого государского сына, Бог принес к великому государю нашему для сочетанья законным браком с царевною Ириною Михайловною, и вам бы, государскому сыну, с великим государем нашим, с царицею и их благородными детьми и с нами, богомольцами своими, верою соединиться». Королевич отвечал, что он не может переменить своей веры; в договоре, заключенном Марселисом, прямо сказано, что ему, королевичу, принуждения в вере не будет, и если теперь его царское величество не изволит делать по статьям того договора, то пусть прикажет отпустить его, королевича, назад к отцу. Францбеков заметил, что теперь ехать ему, королевичу, назад в свою землю было бы нечестно, а лучше бы он поразмыслил и согласился поговорить о вере от книг с духовными людьми. Королевич отвечал: «Я сам грамотен лучше всякого попа, Библию прочел пять раз и всю ее помню; если царю и патриарху угодно поговорить со мною от книг, я готов говорить и слушать». Скоро он объяснился с царем и на словах и письменно и стоял на одном, что переменить веры не может, ссылался на договор, на волю отца. Царь отвечал, что вовсе не хочет принуждать его, королевича, к перемене веры, а лишь просит и молит его о том, потому что иначе и законному браку его с царскою дочерью никак быть нельзя. Королевич просил отпуска в Данию, но царь не отпустил. Он все надеялся, что королевича можно склонить к принятию православия силою убеждений, и приказал действовать патриарху.

21 апреля явился к королевичу посланный от патриарха и сказал: «Послал меня к тебе государев отец и богомолец святейший Иосиф, патриарх Московский и всея России, велел о твоем здоровье спросить и известить тебя: слух до него дошел, что ты, государь королевич, у царского величества отпрашивался к себе, а любительного великого дела, для чего приехал, с царским величеством не хочешь совершить. Так святейший Иосиф о том к твоему величеству советное за своею печатью письмо прислал, чтоб тебе пожаловать вычесть и любительно ответ учинить». В письме патриарх убеждал королевича не упрямиться, послушаться царя государя и соединиться с ним в вере, потом кратко объяснял различие между православным исповеданием и лютеранским и наконец вновь убеждал королевича принять православие и креститься в три погружения, присовокупляя, что возьмет грех на себя, если королевич считает это грехом. Через два дня королевич прислал ответное письмо к патриарху, заключавшее в себе двадцать одну статью, и говорил, что твердость в вере нельзя называть упрямством и в делах веры надобно больше слушаться Бога, чем людей, доказывал правоту своего лютеранского исповедания и достаточность обливательного крещения, просил патриарха походатайствовать пред царем об отпуске его, королевича, в Данию вместе с датскими послами и, между прочим, писал: «Вы призываете нас соединиться с вами в вере и говорите, что если мы видим в этом грех, то вы со всем освященным Собором возьмете грех тот на себя. Мы думаем, что всяк грехи свои несет сам; если же вы убеждены, что по своему смирению и святительству можете брать на себя чужие грехи, то сделайте милость, возьмите на себя грехи царевны Ирины Михайловны и позвольте ей вступить с нами в брак». Патриарх отправил к принцу второе послание, в котором изложил опровержения и возражения на каждую из статей его ответного письма.

Но скоро поняли, что такая переписка, происходящая негласно, не может привести ни к чему, и решились испытать последнее средство – устные открытые прения. В 28-й день мая государь указал «седети для ответа противу королевича попа Матфея» благовещенскому протопопу Никите, протопопу черниговскому (т. е. церкви во имя Черниговских мучеников, находившейся в Москве) Михаилу да успенскому ключарю Ивану Наседке и пригласить еще на помощь, какие найдутся в Москве, искусных в Божественном писании греков. И 2 июня в доме Димитрия Францбекова состоялось при посредстве переводчиков первое прение, в котором со стороны православных принимали участие преимущественно ключарь Наседка и греки: архимандрит Иерусалимского патриарха Феофана Анфим, архимандрит Метеорского монастыря Парфений да князь Дмитрий Альбертос Далматский. Главным предметом спора был вопрос о крещении обливательном, но касались вопросов и о почитании святых, и о значении иерархии. Все участвовавшие в прении, т. е. Наседка, греки и пастор Фильгобер, написали о нем свои особые записки и прислали в Посольский приказ. Фильгобер с похвалою отзывался о своих противниках, «староруском священнике» и двух греках, как о людях искусных и знающих дело, но жаловался, что они слишком упрямы, что ничего не может быть тяжелее, как говорить с такими людьми, которые языкам и свободным наукам не учились и не скоро могут понять правду, и бил челом, чтобы его пощадили и впредь таких сходок и прений не дозволяли. Прения действительно прекратились, по крайней мере надолго, но к ним обе стороны как бы подготовлялись. Государь приказал (10 августа) ключарю Наседке сделать выписки из книг против доказательств пастора Фильгобера, изложенных в его записке, относительно обливательного крещения. А Фильгобер написал целую «тетрадь в десть» в защиту и подтверждение своих мыслей и 4 июля 1645 г. подал ее в Посольский приказ. Тогда по воле государя состоялось второе, и последнее, прение с пастором Фильгобером и велось в присутствии самого королевича Вольдемара тремя лицами – протопопом черниговским Михаилом, ключарем Наседкою и строителем костромской Геннадиевой пустыни Исаакием. Оно направлено было собственно против последней тетради Фильгобера, но вместе и против ответного письма королевича на послание патриарха, и против записки Фильгобера после первого прения, причем русские в своих ответах немало пользовались выписками из книг, сделанными еще прежде ключарем Наседкою. Это второе, и последнее, прение также описано и дает нам возможность составить ясное понятие о сущности происходивших споров.

Пастор датского королевича отстаивал, что обливательное крещение, совершаемое у лютеран, есть истинное и действительное и что несправедливо требуют от королевича, чтобы он крестился еще в другой раз, именно чрез погружение. Пастор говорил и писал: «Истинно есть крещение или в три погружения, или в три поливания, или в три покропления», потому что «сила крещения не в воде настоит, но в действе Св. Духа, который в крещении обильно на нас изливается... Слово βαπτίζω «крещаю», от которого происходит βαπτοσμός «крещение», означает не только «погружать», но чаще «обмывать, обливать, окроплять»... Святой Иоанн Предтеча крестил народ и Самого Господа Иисуса водою, а не в воде, т. е. чрез обливание, а не чрез погружение в Иордане... Обрезание в Ветхом Завете совершалось однажды, так и духовное обрезание – крещение в Новом Завете должно совершаться однажды... И Соборы, как Вселенские, так и Поместные, запрещали крестить в другой раз даже тех, которые получили крещение от еретика, если только оно совершено во имя Отца и Сына и Св. Духа... Недавно приезжал в Польшу патриарх Цареградский Иеремия, и он также запретил крестить вторично всякого, кто крещен во имя Отца и Сына и Св. Духа... Да и ваш государь Иван Васильевич, отдавая дочь свою Елену за польского короля, не требовал от него, чтобы он принял греческую веру и вновь крестился...» и пр. Русские с своей стороны говорили и писали в ответ пастору: отнюдь не все равно в крещении – погрузить, облить или окропить; крещением, по апостолу, мы спогребаемся Христу в смерть (Рим. 6. 3, 4), а это спогребение возможно только чрез погружение в воде, а не чрез обливание ею или окропление... Потому-то правила святых апостолов, святых Соборов и святых отцов единогласно повелевают крестить в три погружения... Греческое βαπτοσμός, «крещение», означает именно «погружение» и только «погружение» (это особенно отстаивали греки во время первого прения), а обливание или окропление по-гречески называется иначе... Святой Иоанн Предтеча крестил народ и Самого Христа не водою, а в воде – ένυδατι, как свидетельствуют все евангелисты (Мф. 3. 11; Мк. 1. 8; Лк. 3. 16; Ин. 1. 26), следовательно, чрез погружение, а не чрез обливание или окропление... Крещение действительно не повторяемо, но только крещение истинное, т. е. чрез троекратное погружение. А обливательное крещение, совершаемое у лютеран, не есть истинное, но еретическое, и потому даже вовсе «несть крещение, но паче осквернение», и крещенных таким крещением правила апостольские (правила 47 и 50) и соборные (1 Вселенского Собора правила 8 и 9) крестить снова не только не запрещают, но повелевают... «Да у вас нет и священного чина поставления по преданию апостол и св. отец. Мы вправду ведаем, что и ты, Матвей, ни священ, ни рукоположен с возложением руку священничества, также ты сам и не крещен и не освящен: како тебе и инех крестити и освящати? И как вам других святити и крестити, когда вы сами ни от кого не освящены?.. У вас нет ни святителя, ни Церкви, ни св. икон Христа Бога, Пречистой Его Матери и святых, Ему угодивших, вы не почитаете их, ни св. мощей. Нет у вас также и св. постов... церкви ваши не святы, потому что в них нет антиминсов с мощами мучеников... Все чины и уставы церковные у вас отринуты... Патриарх Иеремия, бывший недавно в Польше, будто бы запретил крестить вновь тех, которые крещены во имя Отца и Сына и Св. Духа. Но и у нас патриарх Иеремия был же, а ничего такого не говорил. Он, без сомнения, запрещал крестить в другой раз тех, которые крещены истинным крещением, а не тех, которые крещены от еретиков, зная, что «еретическое крещение несть крещение, но осквернение...» Государь Иван Васильевич выдал свою дочь за польского короля Александра, крещенного хотя чрез обливание, но веры не люторской, а латинской. Мы знаем, что папа и все римляне – еретики, отпали от православной Церкви еще при короле Карле и за то прокляты от св. отец вечною клятвою, почему и не имеем с ними никакого общения как с ведомыми еретиками. Но все-таки у них лучше, чем у вас, – это мы говорим не к похвале их, а желая вашу злейшую веру еретическую явну учинити. Хотя их учение еретическое, но только у них есть поставление кардиналов, арцибискупов от папы, а у вас, лютеран, и того худого ничего нет, ни именуется. Государь Иван Васильевич отдал свою дочь за польского короля по его прошению, отдал потому, что желал быть с ним в любви и совете, для утверждения мирного...» и пр. Во время состязаний своих о значении обливательного крещения, совершаемого у лютеран, пастор Фильгобер и его русские оппоненты касались еще догматов православной Церкви о почитании икон и о призывании святых. Но как возражения первого, так и опровержения последних были самые обыкновенные и общеизвестные. Потому мы и не станем излагать их.

Необходимо присовокупить, что в то самое время, как в Москве происходили такие жаркие прения с датским принцем Вольдемаром о значении лютеранского крещения, этим же вопросом занимались и в Константинополе. Отец принца датский король писал к польскому королю, польский – к молдавскому воеводе Василию, а последний – к новому Цареградскому патриарху Парфению и просил его, чтобы рассудили: признавать ли крещение лютеранское и кальвинское или нет. Патриарх совещался со многими учеными людьми, в том числе с славившимся тогда учителем Мелетием Сиригом, и созвал Собор, на котором после многих разысканий и совещаний решили, что крещение лютеранское – не в крещение и лютеран надобно крестить вновь, потому что они не крещаются чрез троекратное погружение, а только окропляются, и не водою, а разными пахучими жидкостями, да и самые попы их не освящены. Польский король писал также к Киевскому митрополиту Петру Могиле, а Могила просил Цареградского патриарха, чтобы он послал к московскому государю известного ему Мелетия Сирига и не велел во второй раз крестить королевича Вольдемара. Но патриарх и Собор не приняли ходатайства Киевского митрополита. О всем этом царь Михаил Федорович получил разом (25 марта 1645 г.) три послания: от цареградского грека Ивана Петрова, от Халкидонского митрополита Даниила и от Мелетия Сирига, который извещал вместе, что заседания Собора продолжались двадцать дней, но соборование еще не окончилось: хотят созвать больше архиереев. Такие известия с Востока могли служить сильным возбуждением для московских книжников в их состязаниях с принцем Вольдемаром. Как ни старался, однако ж, царь Михаил Федорович склонить датского королевича к принятию православной веры, чтобы потом выдать за него свою дочь, сколько ни трудились по воле царя русские богословы доказать пастору Фильгоберу недействительность лютеранского крещения и необходимость для королевича креститься по-православному, все эти старания и труды остались безуспешными. И эта безуспешность чрезвычайно огорчала царя и гибельно повлияла на его здоровье: 4 июля 1645 г. происходило последнее прение состязавшихся о вере, а 16 июля Михаил Федорович скончался. Новый государь Алексий Михайлович, которому также заявил Вольдемар о своем нежелании креститься вновь, не стал удерживать королевича в Москве, и 17 августа он был отпущен со всем датским посольством в Данию.

Строгое исполнение церковных уставов и узаконений как духовенством, так и мирянами было также предметом постоянной заботливости патриарха Иосифа, как и его предместника. В 1646 г., пред наступлением Великого поста, Иосиф по приказанию царя Алексея Михайловича разослал окружной наказ всему духовному чину и всем православным христианам, чтобы соблюдали наступающий святой пост в чистоте и от пьянства, и от неправды, и от всякого греха удалялись, приходили к церквам Божиим, и стояли в них со страхом и трепетом и с любовию, в молчании, без всяких шепотов, и молились со слезами и сокрушенным сердцем о своих грехах; чтобы протопопы и попы призывали православных к покаянию и поучали и начинали вечерни и утрени в ризах, а иноков и всяких сборщиков, которые ходят по церквам с образами, и с блюдами, и с пеленами и просят подаяний, равно и нищих, просящих милостыни, отнюдь не пущали в церковь во время богослужения, потому что от их крику и писку православным не слышно бывает Божественного пения и чтения, и в церкви Божии приходят они, как разбойники, с палками, под которыми скрываются небольшие железные копья, и бывает у них между собою драка до крови и смрадная брань. Патриарх приказывал протопопов, попов и диаконов, которые начнут ходить бесчинно и пьянствовать, смирять большим смирением и быть им в великом запрещении, а о мирянах, которые будут непослушны своим духовным отцам в соблюдении поста и покаяния, доносить ему, патриарху, и присовокуплял, что на всех их за их непослушание и бесчинство будет государев указ. В 1647 г. по указу государеву (17 марта) патриарх, митрополиты, архиепископы и епископы со всем освященным Собором уложили: по правилам святых апостолов и святых отцов, в воскресный день отнюдь не подобает православным христианам работать, но должно приходить в церкви Божии на молитву; в субботу вечером переставать от всякого дела за три часа до ночи, как только начнут благовестить к вечерне, прекращать торговлю, затворять ряды и торговые бани и в бани не ходить; утром в воскресный день не отпирать рядов и ничем не торговать до пятого часу дня, а как только минет четыре часа, отворять ряды и торговать харчами и всякими товарами; корм же скотской, овес и сено, продавать во все дни и часы невозбранно; в праздники Господские поступать так же, как и в воскресные дни; когда бывают крестные ходы, тогда в рядах ничем не торговать и рядов не отпирать, пока из ходу с крестами не придут в соборную церковь, а потом торговать; в зимнюю же пору, когда в дне бывает семь часов, открывать в воскресные дни торговлю в начале четвертого часа дня, в субботу же вечером переставать от всякого дела за час до ночи. Это уложение было разослано по всей России и прочитано по церквам всему народу.

Во дни патриарха Иосифа нередко совершались открытия мощей угодников Божиих и явления чудотворных икон, установлялись в честь тех и других праздники или созидались церкви, а для мощей устроялись раки. В 1641 г. по указу царя Михаила Федоровича Новгородский митрополит Аффоний с тремя настоятелями новгородских монастырей и всем своим соборным духовенством свидетельствовал (30 августа) мощи преподобного Александра Свирского, а в 1643 г. по указу того же государя перенес (5 декабря) эти нетленные мощи из Николаевской церкви Свирского монастыря в церковь Преображения Господня и здесь переложил в новую сребропозлащенную раку, которую устроил и прислал из Москвы сам государь. В 1645 г., 5 генваря открыты мощи благоверного великого князя Георгия Всеволодовича († 1238), и раку для них серебряную, в которой они доселе открыто почивают во владимирском Успенском соборе, устроил «по обещанию» патриарх Иосиф, как гласит ее надпись. В 1647 г. Суздальский архиепископ Серапион донес государю и патриарху, что в Суздальском уезде, в дворцовом селе Глумове, явилась чудотворная икона Божией Матери Казанской и что для расследования совершившихся от нее чудес он посылал ключаря соборной церкви и своего приказного человека, которые и убедились в достоверности этих чудес. Царь и патриарх приказали архиепископу, чтобы он сам съездил на место явления чудотворной иконы, допросил тех, над которыми совершились чудеса, равно как и свидетелей, записал показания тех и других и за подписями их и их отцов духовных прислал в Судный патриарший приказ. В том же году царево-кокшайский воевода Спиридонов писал государю о явлении чудотворной иконы святых жен-мироносиц, прислал самую роспись чудесных исцелений, совершившихся от нее, и бил челом от лица всех жителей Царево-Кокшайска и «новокрещеных» татар, чтобы им дозволено было воздвигнуть церковь на месте явления чудотворной иконы. Государь велел снять список с нее и оставить в Царево-Кокшайске, а подлинную икону прислать в Москву с подобающею честию и разрешил построить на месте явления ее церковь во имя святых жен-мироносиц. В 1648 г., 22 октября, в день празднования Казанской иконе Богоматери Бог, даровал царю Алексею Михайловичу сына Димитрия, и признательный царь повелел, чтобы этот праздник, доселе праздновавшийся в одной только Москве по случаю освобождения ее от поляков, впредь праздновался всегда во всех городах и во всем царстве. В том же году по определению Собора и повелению государя свидетельствованы были 7 ноября мощи преподобного Кирилла Новоезерского Вологодским архиепископом Маркеллом и найдены нетленными, а в 1651 г. для них прислана из Москвы при царской грамоте серебряная рака. В 1649 г. по указу царя и благословению патриарха Иосифа свидетельствованы были архиепископом Тверским Ионою мощи благоверной княгини Анны Кашинской, супруги великого князя Михаила Ярославича Тверского, а в следующем году перенесены из-под деревянной соборной церкви в каменный Воскресенский собор кашинский Ростовским митрополитом Варлаамом в присутствии самого царя Алексея Михайловича и всего его семейства. В 1652 г., 19 генваря в присутствии самого государя и патриарха Иосифа последовало торжественное открытие мощей преподобного Саввы Сторожевского, Звенигородского чудотворца, который причтен был к лику святых еще Собором 1549 г.

Но главным делом во дни патриарха Иосифа, по которому патриаршествование его доселе остается памятным в нашей Церкви, было печатание книг. Оно совершалось и теперь, точно так же как при прежних патриархах, на основании одних славянских списков, без сличения с греческими, только теперь число неисправностей и погрешностей в книгах по малограмотности или небрежности справщиков гораздо более увеличилось, а что всего важнее – теперь преимущественно внесены в печатные книги те роковые мнения и погрешности, которые вскоре сделались основами и отличительными верованиями русского раскола. Самый обширный отдел книг, изданных при патриархе Иосифе, составляют книги богослужебные и отчасти учебные, издававшиеся и прежде. Книга Псалтирь, богослужебная и вместе учебная, напечатана была восемь раз (1642, 1645, 1647, 1648 – дважды, 1649, 1650, 1651). Затем по пяти раз напечатаны: Часослов, также книга богослужебная и учебная (1643, 1646, 1651 – дважды, 1652), и Потребник (1646, 1647, 1649, 1651, 1652). По четыре раза: Евангелие (1644 – дважды, 1648, 1651) и Служебник (1646, 1647, 1650, 1651). По три раза: Псалтирь следованная (1642, 1647, 1649), Минея общая (1643, 1644, 1650) и Триодь постная (1642, 1648, 1650). По два раза: Апостол (1644, 1648), Октоих (1644, 1649), Святцы (1646, 1648), Каноник (1646, 1651) и Шестоднев (1646, 1650). По одному разу: «Евангелие учительное» (1642), Пролог – за первую половину церковного года (1642) и за вторую (1643), Житие святителя Николая со службою ему (1643), Минея месячная за все двенадцать месяцев в двенадцати книгах (1644–1646), Молитвослов (1647), Триодь цветная (1648) и Устав церковный (1651). Книги печатались, как и прежде, по благословению патриарха, но Служебник 1651 г. издан по благословению всего освященного Собора, о чем и сказано в предисловии к этому Служебнику. При издании Пролога в 1642 г. государь приказал присовокупить к древним угодникам Божиим и «своея Русския земли великих святителей и чудотворцев Московских и иных градов, преподобных и богоносных отец наших, где который просиял добрыми своими делы, и великих князей русских, которые такожде просияли» (послесловие). Вообще же книги, изданные при патриархе Иосифе, в ином сходны с изданиями иовлевскими, в другом – с филаретовскими, в третьем – с иоасафовскими, а во многом разногласят со всеми. Например, в Служебнике иосифовского издания положено, чтобы те самые молитвы, которые произносит священник при вынутии частиц из просфор 2, 3, 4, 5, 6 и 7, произносил вместе и диакон, а под конец чина проскомидии напечатано восемь указов относительно разных действий литургии – во всех прежних Служебниках ничего этого нет.

Другой отдел книг, изданных при патриархе Иосифе, составляют книги, прежде не издававшиеся в Москве и теперь напечатанные в первый раз. Сюда принадлежат:

1. Книга учебная – Грамматика славянская (1648), изданная как «первая от седмих наук свободных в научение православным, паче же детем сущим, еюже и к прочим, аще кто восхощет, яко дверию, благолепотне и безтрудне, возшествие сотворит» (предисловие). Это собственно перепечатка известной Грамматики Мелетия Смотрицкого.

2. Жития русских святых вместе с службами им: Житие преподобного Саввы Сторожевского (1646) и Жития преподобных Сергия и Никона Радонежских (1646). Эти книги, очевидно, следует отнести к богослужебным.

3. Писания святых отцов и учителей Церкви: Слова святого Ефрема Сирина, числом 112 (1643, 1647); Поучения аввы Дорофея (1652), которые двукратно изданы были и вместе с Словами святого Ефрема Сирина (1652); Лествица преподобного Иоанна Лествичника (1647); Толкование на все четыре Евангелия блаженного Феофилакта, архиепископа Болгарского (1649) и Соборник поучительных Слов из сочинений Анастасия Синаита, Василия Великого, Григория Богослова, Григория Двоеслова, Епифания Кипрского, Иоанна Дамаскина, Иоанна Златоустого, Кирилла, епископа Туровского, и многих других. Большая часть этих отеческих писаний читались в церквах для поучения народа, иные читались за трапезой в иноческих обителях, а все могли употребляться и в домах вообще православных христиан для назидательного чтения.

4. Книги апологетические и полемические. Это не оригинальные сочинения, а сборники из прежних сочинений, как греческих, так и русских, и особенно появившихся в Западной России, направленные преимущественно против латинян и протестантов разных толков в защиту православной веры. Таков «Соборник о чести св. икон и о поклонении», изданный в 1642 г. Здесь помещено двенадцать статей против иконоборцев древних и новых, как-то: Слово царя Константина Порфирогенита о Нерукотворенном Образе Христовом; два послания Григория, папы Римского, к императору Льву Исаврину о святых иконах; Слово Константинопольского патриарха Германа к тому же императору о святом Кресте и иконах; Слово Иоанна Дамаскина к царю Константину Копрониму о святых иконах; Слово обличительное на новых еретиков: Лютера, Кальвина и Феодосия Косого – инока Отенской пустыни Зиновия и пр. Такова же и так называемая «Кириллова книга» (1644), которую царь Михаил Федорович приказал «от св. писаний учинити на еретики и на раскольники нашея православныя христианския веры, на римляны и латыни, на Лютори же и Калвини... и пустити ю во всю свою Русскую землю всякому православному христианину, хотящему ея прочитати, и Божественныя догматы ведети, и та еретическая уста заграждати» (послесловие). «Кирилловою» она называется по первой помещенной в ней статье, довольно обширной и подразделенной на девять глав, под названием «Книга иже во святых отца нашего Кирилла, архиепископа Иерусалимскаго, на осмый век». Это собственно 15-е огласительное Слово святого Кирилла, но не в своем подлинном виде, а распространенное и произвольно истолкованное Стефаном Зизанием, которое первоначально, в 1596 г., было напечатано в Вильне на польском и литовско-русском языках, а теперь в славянском переводе перепечатано в Москве. Здесь, не в Слове святого отца, а в толкованиях, или дополнениях Зизания, доказывается, что кончина мира и Второе пришествие Христово должны последовать в восьмом веке, который уже настал, и что антихрист уже пришел на землю и царствует в лице Римского папы. После Слова святого Кирилла с прибавлениями Зизания помещены в Кирилловой книге еще 48 статей, или глав, заимствованных из разных книг печатных и рукописных и направленных против еретиков и раскольников. В первых 25 Главах (о Пресвятой Троице, о Божестве и человечестве Иисуса Христа, о Божестве и исхождении Святого Духа, об иконах, о посте, о таинстве Евхаристии, о почитании и призывании святых и пр.) перепечатана вновь, только в славянском переводе, почти вся «Книга о вере единой, святой, соборной и апостольской Церкви», изданная в 1619 г. Захарием Копыстенским в Киеве против протестантов, в особенности новокрещенов. Еще в 10 Главах (37 – 46) также перепечатана целиком вся «Книжица» в десяти статьях, изданная в 1598 г. в Остроге против латинян и содержащая в себе, между прочим, семь посланий Мелетия, Александрийского патриарха. Глава 27 о ересях латинских заимствована из «Соборного изложения» 1620 г. патриарха Филарета; главы 34 и 35 об опресноках и о применении праздников перепечатаны из «Книги о вере» острожского пресвитера Василия, изданной в 1588 г. князем Острожским в Остроге; Глава 36 – Слово на латинов – из сочинений Максима Грека и пр. «Кириллова книга» была собрана и напечатана в Москве в то самое время, когда там происходили состязания о вере с пастором датского королевича Вольдемара, и собирал ее один из участвовавших в состязаниях – протопоп Черниговского собора в Москве Михаил Рогов – «с прочими избранными мужи», и ею уже пользовался сам патриарх во втором своем послании к Вольдемару. Известен и третий такой же сборник, изданный тогда в Москве под заглавием «Книга о вере» (1648). Над составлением этого сборника потрудился игумен киевского Михайловского монастыря Нафанаил и потрудился, как сам говорит, «прегрешений ради моих, иже в школах латинских от езуитов вмале не прелщен бых, яко да сие малым сим трудом исправлю» (предисловие). В сборнике своем он поместил тридцать глав «не от своего умышления», а заимствованных из других сочинений, существовавших тогда в Западной России, в том числе десять глав из «Палинодии» Захария Копыстенского, тогда еще рукописной (именно: 3, 17, 18, 21, 22, 23, 25, 26, 27, 28), некоторые, впрочем, не сполна. Книга направлена против разных иноверцев, но наиболее против латинян и особенно униатов, говорит об отступлении их и представляет (в гл. 24) даже самое исповедание веры, которое произнесли в Риме Потей и Терлецкий пред папою. По просьбе протопопа московского Благовещенского собора Стефана Вонифатьева, царского духовника, Нафанаил прислал свою книгу-компиляцию в Москву; здесь книгу перевели на славянский язык и напечатали с прибавлением от себя в конце только небольшой статьи о крещении, взятой из прений с капланом датского королевича Вольдемара. Таким образом, оказывается, что две весьма важные книги, напечатанные в Москве при патриархе Иосифе и доселе наиболее уважаемые нашими раскольниками, «Книга Кириллова» и «Книга о вере», не суть произведения московские, а составлены почти исключительно из сочинений Западнорусской Церкви.

5. Книги руководственные в делах веры и церковного управления. Разумеем, во-первых, «Собрание краткия науки о артикулах веры... ради учения и ведения всем православным христианом, наипаче же детем учащимся» (1649) – это краткий Катехизис митрополита Петра Могилы, изданный в 1645 г. на польском и литовско-русском языках в Киеве, потом в 1646 г. во Львове и теперь на славянском языке и с некоторыми изменениями напечатанный в Москве. А во-вторых, Книгу Кормчую (1650). Она напечатана была по спискам ее фамилии Рязанской, или Кирилловской, т. е. с правилами большею частию сокращенными и с толкованиями преимущественно Аристина. Но выпущена в свет не тотчас по отпечатании, а спустя два года, когда была освидетельствована уже новым патриархом с освященным Собором и подверглась некоторым, впрочем весьма немногим и несущественным, изменениям.

Нельзя не отдать справедливости справщикам книг, бывшим при патриархе Иосифе: они трудились с большим усердием и напечатали столько книг (36 названий), сколько не печаталось ни при одном из прежних патриархов. Это были лица, избранные преимущественно из среды духовенства белого и монашествующего. Более известные из них: ключарь Успенского собора священник Иван, а с 1650 г. иеромонах Иосиф Наседка, главный действователь в прениях с датским королевичем Вольдемаром, внесший часть их в печатную «Книгу о вере», и протопоп черниговского собора Михаил Стефанов Рогов, составитель «Книги Кирилловой»; менее известные: архимандрит Андрониевского монастыря Сильвестр, протопоп Александро-Невского собора Иоаким, старцы: Савватий, Евфимий и Матфей и светские лица: Шестой Мартемьянов, Захарий Афанасьев и Захарий Новиков. К сожалению, эти справщики, может быть и лучшие грамотеи и начетчики своего времени, были недостаточно подготовлены к своему делу и при всем усердии исправлять книги наполнили их при печатании множеством ошибок, в которых и сами сознавались, прося себе прощения. Еще более прискорбно, что они, может быть и под давлением других, более сильных лиц, пользовавшихся доверием престарелого патриарха, привнесли в печатные книги несколько неправых мнений, послуживших впоследствии поводом к расколу, каково особенно мнение о двуперстии для крестного знамения. Мы знаем, что это мнение, появившееся не прежде 2-й половины XV в. между русскими книжниками, мало-помалу усиливаясь, было утверждено ими на Стоглавом Соборе (1551) в качестве догмата и сделалось обязательным для всех. Но проводить его в народные массы, приучить русских, чтобы они крестились двумя перстами, а не тремя, как научились креститься от предков с незапамятных времен, было весьма трудно для духовенства. Да и сами духовные могли не все относиться к новому учению сочувственно. По крайней мере есть достоверные свидетельства, что не только к концу XVI, но и до сороковых годов XVII столетия троеперстие для крестного знамения употреблялось еще в России. И из всех книг, напечатанных в Москве со времени открытия в ней типографии до патриарха Иосифа, учение о двуперстии помещено было только в одной – в большом Катехизисе Лаврентия Зизания (1627). Между тем при патриархе Иосифе распоряжавшиеся печатанием книг поместили это учение в нескольких книгах, именно: в предисловиях к Псалтири (1642) и следованной Псалтири (1642), издававшихся потом несколько раз, в «Книге Кирилловой» (гл. 14), в «Книге о вере» (гл. 9) и в малом Катехизисе. В последнем, перепечатанном с киевского издания, сделали даже порчу и там, где в подлиннике говорилось только о трех перстах для крестного знамения, поименовали их по-своему и прибавили еще о двух перстах. Чрез все эти книги, и особенно чрез Псалтирь, по которой обучалось молодое поколение, учение о двуперстии начало распространяться с необычайною быстротою, так что с наступлением 2-й половины XVII в. одни только люди престарелые продолжали еще держаться древнего, троеперстного крестного знамения и не хотели принимать нового, двуперстного. Равным образом, хотя еще Стоглавый Собор утвердил мнение о сугубой аллилуйе, во всех книгах, изданных в Москве до патриарха Иосифа, в которых только говорится об употреблении аллилуйи, обыкновенно печаталось: «Аллилуиа, трижды» или: «Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа», но издатели книг при Иосифе начали печатать: «Аллилуиа, аллилуиа, слава Тебе, Боже» или: «Аллилуиа, аллилуиа, слава Тебе, Боже, дважды».

Впрочем, в последние годы патриаршествования Иосифа начинался уже в деле исправления церковных книг и вообще церковности заметный поворот к лучшему. Еще в 1640 г., апреля 7-го Киевский митрополит Петр Могила «паче всех прошений своих» бил челом царю Михаилу Федоровичу, чтобы он приказал соорудить в Москве особый монастырь, в котором могли бы жить старцы и братия общежительного Киевского братского монастыря и обучать детей боярских и простого чину грамоте греческой и славянской, объясняя, что это было бы угодно Богу, честно для царского величества и во всех странах преславно, и выражал свою готовность прислать в Москву старцев с учителями, как только царю будет угодно. Но царь Михаил Федорович почему-то не воспользовался предложением Киевского иерарха. В 1645 г. приехал в Москву от Цареградского патриарха Парфения Палеопатрасский митрополит Феофан. В половине апреля он представил царю Михаилу Федоровичу патриаршие грамоты и подарки, а 27 июня прислал от себя чрез своего пристава в Посольский приказ челобитную на имя государя. Здесь говорил он, что паписты и лютеране имеют на Востоке типографии, печатают в них для греков множество книг церковных и святоотеческих, примешивая туда свои заблуждения и ереси, и тем смущают православных, а самим грекам турки по наущению от немцев не дозволяют печатать греческих книг, и, когда покойный патриарх Кирилл Лукарис завел было в Царьграде свою типографию и начал издавать греческие книги, немцы оклеветали его пред турками, и типография была закрыта. Потому митрополит и просил теперь Михаила Федоровича, чтобы он повелел завести греческую типографию в Москве и вызвал греческого учителя «учить русских детей философии и богословию на греческом языке и русском». И тогда, объяснял митрополит, будет обоюдная польза: для греков будут печататься книги без повреждений, по древним харатейным спискам, которых много на святой горе Афонской, а для русских подготовятся знающие люди, которые и начнут для них переводить эти неповрежденные греческие книги или исправлять по ним свои, еще прежде переведенные. Отправившись из Москвы уже по смерти Михаила Федоровича (16 июля 1645 г.), митрополит Феофан встретил в Киеве «премудрого учителя», архимандрита великой Константинопольской Церкви Венедикта, у которого некогда и сам учился, и немедленно написал (от 18 октября) новому московскому государю Алексею Михайловичу письмо, рекомендуя этого ученого грека как человека, вполне способного завести в Москве греческую типографию и училище, а самого Венедикта убедил ехать для того в Москву. Венедикт прибыл в Путивль 18 февраля 1646 г., а чрез несколько времени и в Москву и подал в Посольский приказ две челобитные, в которых, между прочим, изложил сведения о самом себе. Он, как писал в челобитных, уже приезжал в Москву при царе Михаиле Федоровиче в год рождения Алексея Михайловича и получил тогда щедрую милостыню на свой монастырь святой Софии, хотя на возвратном пути милостыню ту отняли поляки. В монастыре своем он имел училище и более всего заботился «о том, чтобы образовать в нем учителей, преподав им полное церковное учение и священное богословие». И в настоящий раз он направлялся в Москву за милостынею же для своего монастыря, но был задержан в Киеве митрополитом Петром Могилою, который желал оставить его в своем великом училище для преподавания эллинского языка. Когда же митрополит Палеопатрасский Феофан объявил ему, Венедикту, что его зовут в Москву «для учения и печати», то он поспешил сюда в надежде заслужить у государя своими трудами большие милости для своей обители. И теперь он выражал полную готовность заняться в Москве обучением и печатным делом, которое знал вполне, и умолял царя и патриарха Иосифа дать ему, Венедикту, ответ, согласны ли оставить его в Москве для этой цели или нет, так как, прибавлял, «другие дают здесь совет противный, думая, что они великие мудрецы и ученые». Ответ был дан письменный и заключал в себе такого рода наставления ученому греку: таланты даются от Бога; никто не должен сам величать себя учителем и богословом, а только принимать таковую похвалу из чужих уст; святой Павел, потрудившийся более всех апостолов и высоко паривший в богословии, считал себя меньшим из всех их; особенно же при патриархе неприлично и крайне дерзко младшему по сану называть себя учителем и богословом; надобно помнить, как Господь обличал книжников и фарисеев, которые любили величать себя учителями... Венедикт, очевидно, не понравился московским книжникам, и предложение его было отвергнуто, и добрый государь, отпуская Венедикта из Москвы (в мае 1647 г.), велел только выдать ему на его монастырь своего жалованья 40 соболей.

Скоро, однако ж, и в Москве принуждены были сознать нужду в науке и в ученых людях. В 1649 г., 14 мая царь Алексей Михайлович сам писал к преемнику Петра Могилы Киевскому митрополиту Сильвестру Коссову и просил его прислать в Москву старцев-учителей, известных своим знанием греческого и латинского языков, именно: Арсения Сатановского и Дамаскина Птицкого, о чем еще прежде писал к Черниговскому епископу Зосиме по случаю отсутствия в то время митрополита из Киева. Побуждением к этому послужило то обстоятельство, что в Москве задумали было напечатать всю славянскую Библию и желали исправить ее предварительно не по славянским спискам, как правились доселе печатавшиеся книги, но по греческому тексту, чего московские справщики сделать были не в состоянии. Митрополит Сильвестр поспешил исполнить желание московского государя и прислал к нему из Киево-братского училищного монастыря двух честных учителей – священноиноков Арсения Сатановского и Епифания Славинецкого, «на службу царскому величеству избранных», и третьего учителя и проповедника слова Божия, священноинока Феодосия Сафоновича, с просительною грамотою (от 20 июня) о милостыне Киево-братскому монастырю. Между тем один из любимцев царя, молодой постельничий Федор Михайлович Ртищев, по его царскому изволению и благословению патриарха Иосифа еще до отправления царем письма к митрополиту Коссову построил в двух верстах от Москвы, по киевской дороге, близ церкви святого Андрея Стратилата, монастырь точно такой, какого желал некогда Петр Могила. И благодаря, без сомнения, влиянию царского письма, посланного в Киев, Ртищев успел еще в том же 1649 г. вызвать в свой монастырь на жительство из Киево-Печерской лавры, из Межигородского и других киевских монастырей «иноков, изящных во учении грамматики словенской и греческой, даже до риторики и философии, хотящим тому учению внимати». Всех иноков прибыло тогда из Киева, конечно с благословения митрополита Сильвестра Коссова, до тридцати. Старцы-иноки немедленно открыли свое обучение для всех желающих, и первым в числе желающих был сам Ртищев, который дни посвящал своим служебным занятиям при дворе, а ночи нередко просиживал в своем Андреевском монастыре над греческою грамматикою и в беседах с учеными мужами. Новая наука, принесенная из Киева, произвела различное действие на москвичей. Нашлись лица, которые отозвались на голос ее с большим сочувствием и даже пожелали отправиться в самый Киев для полного своего образования, в чем и пособлял им тот же Ртищев. Но нашлись и такие, которые отнеслись к ней с большим подозрением и увидели в ней страшную опасность для веры. В 1650 г., апреля 3-го заявил окольничему Ивану Андреевичу Милославскому чернец Саул, что есть за ним государево дело, и просил про тот его извет доложить государю. Окольничий доложил, и чернец Саул сказал пред государем: «В нынешнюю зиму, 5 марта, приходили к нему, Саулу, в келью Иван Васильевич Засецкий, да Лука Тимофеевич Голосов, да Благовещенского собора дьячок Константин Иванов и между собою шептали: учится у киевлян Федор Ртищев греческой грамоте, а в той грамоте и еретичество есть, а боярин-де Борис Иванович (Морозов) держит отца духовного для прилики людской, а еретичество-де знает и держит». Государь велел расследовать дело. И дьячок Константин Иванов в расспросе показал (показания двух других лиц не сохранились): «Нынешнего года на масленице, дня не помню, провожали мы, Лука Голосов, Иван Засецкой да я, Константин, от Благовещенья протопопа к нему на двор и, проводив, пришли к воротней келье, к старцу Саулу, и сели на лавке. И говорили мне Лука и Иван: «Извести благовещенскому протопопу (Стефану Вонифатьеву), что он. Лука, у киевских чернецов учиться не хочет; старцы не добрые, он-де в них добра не познал, доброго учения у них нет; теперь он манит Федору Ртищеву, боясь его, а вперед учиться никак не хочет». Да Лука же говорил: «Кто по-латыни научится, тот-де с правого пути совратится. Да и о том вспомяни протопопу: поехали в Киев учиться Перфилка Зеркальников да Иван Озеров, а грамоту проезжую Федор (Ртищев) промыслил; поехали они доучиваться у старцев-киевлян по-латыни, и как выучатся и будут назад, то от них будут великие хлопоты; надобно их до Киева не допустить и воротить назад. И так они (старцы-киевляне) всех укоряют и ни во что ставят благочестивых протопопов Ивана и Стефана (т. е. Неронова и Вонифатьева, считавшихся первыми знаменитостями в московском духовенстве) и других; враки-де вракуют они, слушать у них нечего, про то ничего не знают, чему учат». И Константин говорил: «В прошлом 1649 г., летом, поп Фома, сосед мой, спрашивал меня: «Скажи, пожалуй, как быть? Дети мои духовные Иван Озеров да Перфилий Зеркальников просятся в Киев учиться». Я, Константин, ему сказал: «Не отпускай Бога ради; Бог на твоей душе это взыщет». А Фома молвил: «Рад бы не отпустить, да они беспрестанно со слезами просятся, и меня мало слушают, и ни во что ставят». Потом Лука и Иван про боярина Бориса Ивановича Морозова говорили между собою тихонько: «Борис-де Иванович держит отца духовного для прилики людской и начал жаловать киевлян, а это уже явное дело, что туда уклонился, к таким же ересям». Киевляне, однако ж, не унывали и вместе с преподаванием наук для желающих начали принимать участие и в исправлении печатавшихся книг. Известно по крайней мере, что, когда в 1650 г. была уже отпечатана по славянским спискам книга Шестоднев, ее сличили с греческим текстом и, нашедши в ней некоторые несогласия с последним, припечатали исправления их в конце книги, чтобы всю ее не перепечатывать, – это сличение и исправления могли сделать, конечно, не московские справщики, а киевляне.

В том же 1649 г., когда вызваны были из Киева ученые иноки, случилось в Москве и другое весьма важное событие. В нее прибыл Иерусалимский патриарх Паисий, который уже приходил к нам в 1636 г. от имени Иерусалимского патриарха Феофана для сборов на Гроб Господень, будучи тогда только игуменом. О прибытии Паисия довольно подробные сведения сообщает статейный список, сохранившийся доселе. В генваре 1649 г. государь получил известие из Путивля от воеводы Плещеева, что туда прибыл Иерусалимский патриарх Паисий с большою свитою, в которой находились архимандрит его Филимон, келарь старец Афанасий, казначей Иоасаф, архидиакон Парфений, поп Даниил, уставщик старец Арсений, два диакона – Максим и Парфений, два старца-келейника – Мелетий и Иоаким, патриарший племянник белец Харитон Иванов и племянник прежнего Иерусалимского патриарха Феофана белец Павел Иванов, детей боярских и слуг 25 человек. Алексей Михайлович тотчас же приказал выслать в Калугу навстречу патриарху сани с царской конюшни да царского жалованья ему две шубы, соболью под камкою и песцовую под тафтою, какие высланы были прежде приезжавшему патриарху Феофану. Послал также государь нарочного от себя Федора Мякинина, чтобы он встретил Паисия в Калуге и приветствовал царским именем; потом провожал до Москвы и дорогою расспросил: он ли держит ныне патриаршество Иерусалимское или кто иной на его месте; зачем едет к государю и везет ли какой приказ от прочих патриархов? Мякинин в точности исполнил волю государя и известил его со слов Паисия: патриаршество Иерусалимское держит он сам, в Москву едет, чтобы поздравить и благословить царя государя, от прочих патриархов никакого приказа с ним нет. В 26-й день генваря был торжественный въезд патриарха в Москву. Здесь встретил и приветствовал его от имени государя князь Мышецкий и проводил до Чудова монастыря, где назначено было Паисию на первых порах остановиться и откуда потом перешел он на Кирилловское подворье. В самом монастыре он встречен был архимандритом Кириллом и всею братиею с крестами и свечами и прикладывался к святым мощам и иконам. Князю Мышецкому дан был наказ постоянно состоять при патриархе Паисии, заботиться о содержании его и относиться к нему с такою же честию, как и к первопрестольнику Русской Церкви, но вместе велено было не допускать к Паисию никого из гречан, или турок, или иных иноземцев (подобно тому как было в приезд к нам патриарха Иеремии), а если от Московского патриарха или иных властей и бояр будут приходить с кормом к Паисию, тех допускать. Спустя два дня (29 генваря) государь посылал думного дьяка Михаила Волошенникова поговорить с патриархом Паисием. Патриарх объявил, что приехал бить челом о милостыне для искупления Гроба Господня, находящегося в великом и неоплатном долгу. Дорогою чрез Польскую землю, в Виннице, Шаргороде и других городах до Киева убеждал поляков не посягать впредь на православную веру. В Киеве приказывал от себя гетману Хмельницкому не соглашаться с бусурманами для пролития христианской крови, а сослаться с московским государем о помощи против ляхов. О себе сообщил, что уже четыре года патриаршествует в Иерусалиме и на время своего отсутствия поручил ведать духовные дела Вифлеемскому митрополиту; вообще же о патриархах передал, что трое из них, Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский, всегда живут между собою в союзе и общении, а у Цареградского патриарха с своими властями бывают по временам смуты, и часто его сменяют. Относительно Гроба Господня сказал, что православным христианам приходить к нему для молитвы свободно, только турки берут по семи ефимков с человека, и что на Гроб Господень благодать Святого Духа нисходит по-прежнему в Великую Субботу огнем небесным. Февраля 4-го государь торжественно принимал у себя патриарха Паисия и всю его свиту в своей Золотой палате, облеченный во весь царский наряд и окруженный боярами, окольничими и дворянами в золотом платье. Встретил патриарха на полсажени от своего престола и просил благословения. Патриарх благословил царя и целовал его в руку. Затем приветствовал его речью и поднес ему свои дары: три образа – Спасителя, Богородицы и Николая Чудотворца, части мощей святых Меркурия, Феклы, Пантелеимона и других, а также удостоился получить от царя жалованье: кубок серебряный позлащенный, несколько кусков бархата, атласа, камки, два сорока соболей и 200 рублей деньгами, всего же на 426 рублей. Отпуская Паисия, государь велел ему идти в соборную церковь (так когда-то велено было Антиохийскому патриарху Иоакиму царем Федором Ивановичем) к святейшему патриарху Иосифу, который готовился в то время служить литургию и в полном святительском сане стоял на облачальном амвоне, имея по сторонам митрополитов, архиепископов, епископов и прочее духовенство. Паисий по входе в Успенский собор, приложившись к святым иконам и мощам, приблизился к святейшему Иосифу, который для встречи его сошел на сажень с амвона, и оба патриарха целовались между собою о Христе, а все прочие духовные лица приняли у Паисия благословение. Место ему было приготовлено в церкви у заднего столпа по правую сторону, но он, когда началась литургия, объявил чрез переводчика, что желал бы стоять в алтаре и посмотреть службу, вследствие чего на малом входе по приказанию Иосифа введен был диаконом и двумя иподиаконами чрез царские двери в алтарь и всю обедню стоял на орлеце у царских дверей с правой стороны. После представления государю Паисий прислал в Посольский приказ список речи своей, произнесенной пред государем, в которой, выражая ему разные благожелания, между прочим, говорил: «Да сподобит тебя Бог приять превысочайший престол великого царя Константина, прадеда твоего... да будешь новый Моисей, да освободишь нас от пленения нечестивых, как он освободил сынов израильских от рук фараона». Пред наступлением Великого поста прислал в Посольский приказ новую бумагу, в которой, рассуждая о важности этого поста, высказывал государю пожелания провести святую Четыредесятницу здраво, радостно, невредимо и потом увидеть свет Святого Воскресения. Февраля 22-го государь по просьбе Паисия отпустил его со всею его свитою в Троицкий Сергиев монастырь и приказал сделать ему такую же встречу и такой же прием, какие обыкновенно делают там Московскому патриарху и сделаны были Иерусалимскому патриарху Феофану. Марта 2-го Паисий прислал в Посольский приказ письмо на имя государя, умоляя его освободить святые места Иерусалима от власти агарян и еретиков и повелеть русским архиереям, монастырям и вельможам, чтобы они сделали вспоможение на Гроб Господень. После первого, официального, приема государь еще несколько раз принимал у себя патриарха Паисия. В марте дважды – в день именин Алексея Михайловича, 17-го числа, и в день Благовещения Паисий удостоился быть приглашенным к царской трапезе вместе с патриархом Иосифом, причем, замечательно, «сидели оба патриарха с государем за одним столом: подле государя сидел Иосиф, патриарх Московский и всея Русии, а подле Иосифа патриарха сидел Паисий, патриарх Иерусалимский». В апреле Паисий один был приглашен государем в село Покровское, где также удостоился разделять с царем трапезу. С наступлением мая Иерусалимский святитель начал помышлять об отъезде из Москвы и 7-го числа был уже на отпуске у государя. Государь принял его торжественно, как и в первый раз. Думный дьяк Волошенников прочитал от имени государя речь патриарху, в которой, между прочим, говорил: «В каком насилии св. места от безбожных турок, мы с болезнию души и сердца нашего слышим, но воле Божией никто противиться не может. Господь ведает то, что ко спасению нашему устроил, мы, однако ж, непрестанное попечение имеем, чтобы Он отвратил Свой праведный гнев и возвратил св. град Иерусалим в руки благочестивых царей. И мы, великий государь, вас, отцов и богомольцев наших, в забвении не положим и нашим царским жалованьем и милостынею, что Бог даст, впредь не оставим». Затем патриарху и объявлено было государево жалованье соболями на 4000 рублей. В конце мая (27-го числа) Паисий еще раз был у государя в селе Покровском и получил от него соболей на 300 рублей, столько же от государыни и от царевен на 400 рублей. К 25-му числу июня он прибыл из Москвы в Путивль, а 3 июля выехал из Путивля на порубежный литовский город Конотоп.

Как ни кратковременно было пребывание Иерусалимского патриарха в Москве, оно не осталось бесплодным для Русской Церкви. Паисий успел заметить в ней некоторые разности от чинов и обрядов Восточной Церкви и «новшества», каким особенно показалось употребление двуперстия для крестного знамения, и не скрывал своих впечатлений. Замечания Паисия сильно подействовали на царя и патриарха Иосифа, и они решили отправить на Восток надежного человека, чтобы он на месте изучил тамошние церковные чины и обряды и представил о них сведения. Выбор пал на строителя Богоявленского монастыря в Кремле, принадлежавшего Троице-Сергиевой лавре, старца Арсения Суханова, знавшего греческий язык. Арсений выехал из Москвы 10 июня вместе с патриархом Паисием и промедлил при нем слишком долго в Яссах, откуда два раза с грамотами его приезжал в Москву: в первый раз 11 декабря 1649 г., в другой – 8 декабря 1650 г. Во время последнего приезда он, как сам говорит, подал в Посольский приказ «Статейный список», который сохранился доныне. В этом списке, представляющем собою как бы дневник Арсения, он поместил, между прочим, и свои «прения о вере», какие имел с патриархом Паисием и другими греками, – прения в высшей степени любопытные, так как они свидетельствуют, до какой уже степени доходили тогда разногласия между русскими и греками особенно по вопросу о перстосложении для крестного знамения и как смотрели тогда русские или, частнее, русские книжники, подобные Суханову, на греков и свою отечественную Церковь.

Предварительно, пред изложением своих прений с греками о вере, Арсений рассказывает, что когда он после первого приезда в Москву возвращался из нее к патриарху Паисию, то на пути, в Молдавской земле, имел ночлег 30 марта 1650 г. в сербском монастыре Васлуе, бывшем метохиею святогорского Зографского монастыря. Здесь игумен монастыря и братия, сидя за трапезою, сказывали Арсению: был у них на Афонской горе некто честный и святой старец, родом серб, жил в ските, и держал у себя книги московские, и крестился крестным знамением по-московски, как писано в книге Кирилла Иерусалимского (т. е. «Кирилловой»), что напечатана в Москве, да и прочих тому ж учил. Узнали про то греки, и сошлись все из всех монастырей, и того сербина с московскими книгами поставили на Соборе, и испытали его во всем. Он дал им ответ по «Книге Кирилловой», как писали блаженный Феодорит, и Мелетий Александрийский, и за ними Максим Грек. И греки, выслушав ответ, назвали московские книги еретическими. Тогда старец сказал: есть у них старинная книга сербская, писанная лет за 130, и в ней о сложении перстов сказано, как и в московских печатных книгах. Принесли книгу на Собор, и она слово в слово сошлась с московскими. Греки разъярились на старца и хотели его сжечь с книгами. Но смилостивились над старцем, не сожгли его, а всяким жестоким смирением смиряли его, и бесчестили, и привели его к присяге, чтоб впредь ему так не креститься и других не учить; самые же книги московские, бывшие у него, «Книгу Кириллову», Многосложный свиток и Псалтирь с восследованием, взяли и сожгли, равно как и старую сербскую книгу. Рассказав про этот случай, сербские монахи и их игумен говорили Арсению, что греки горды и издавна ненавидят сербов, что, когда еще сербы и болгары крестились и просили переложить для них Священное Писание на славянский язык, греки им отказали; что, когда потом Кирилл Философ, происходивший будто бы от отца-болгарина и матери-гречанки и с детства навыкший языкам греческому, латинскому и славянскому, приходил в Царьград и просил у патриарха благословения сложить славянскую грамоту и переложить от греческого на славянский язык книги, греки это запретили Кириллу, и он принужден был обратиться к папе Адриану, который и благословил его на святое дело; что греки искали убить за то святого Кирилла и он скрывался от них у дальних славян до конца своей жизни... «Потому ненавидят нас, сербов, греки, – заключили свой рассказ сербские иноки, – что мы по славянским книгам служим и имеем своих архиепископа, и митрополитов, и епископов, и попов, а грекам хотелось бы, чтобы они у нас владычествовали».

В 9-й день апреля 1650 г. Арсений прибыл наконец в Терговище, в Мутьянской земле, где имел пребывание патриарх Паисий в своем патриаршем монастыре, и здесь-то спустя полмесяца начались у Арсения с греками прения о вере. Всех прений было четыре. Первое происходило 24 апреля. В патриаршем монастыре сидели за трапезою с патриархом митрополит Браиловский Мелетий, архимандриты Анфим и Филимон, поп Макарий, Иоасаф, дидаскал Малахия и вся братия и беседовали о сложении перстов и как креститься рукою. Обратился патриарх к старцу Арсению и, показывая ему свою руку с тремя сложенными перстами, спросил: «Так ли вы креститесь?» Арсений, сложа персты руки своей, как написано в «Кирилловой книге», отвечал: «Вот как мы крестимся». Патриарх: «Кто вам так велел?» Арсений: «Есть у нас о том писано в св. книгах, да и Максим Грек с Св. горы, ваш же гречин, так же писал». Патриарх: «Максим тот – еретик». Арсений: «Нет, владыко святой, ты, не зная его, зовешь еретиком, ради только сложения перстов, что вас обличает. Прежние патриархи в своих грамотах к нашему великому князю называли Максима вторым Златоустом; у нас в России он много писал, и в писании его не обретается никакой ереси. А вы покажите от писания, где то написано, что тремя перстами креститься». Патриарх: «Писал о том Дамаскин иподиакон». Арсений: «Дамаскина иподиакона мы не знаем, и книги его у нас в России нет; есть книга преп. Иоанна Дамаскина, да он о сложении перстов ничего не писал». Патриарх и греки: «Не Иоанн Дамаскин то писал, но некто по имени Дамаскин, иподиакон и студит, а как умер он тому лет с семьдесят». Арсений: «Тому вашему Дамаскину не верю, потому что был после Седьмого Вселенского Собора спустя многое время, и откуда он, каково и когда было житие его, у вас не написано, и знамениями и чудесами от Бога он не свидетельствован. Покажите мне свидетельство от древних св. писаний».

Мелетий митрополит и архимандриты: «Когда ты не веришь Дамаскину, ино о том пишет Иоанн Златоуст». Арсений: «Покажи мне, где Златоуст пишет». Патриарх велел принесть греческую книгу Иоанна Златоуста, напечатанную в Венеции, и в книге прочли, что надобно креститься крестообразно, а как слагать персты не написано. Арсения просили объяснить значение двуперстия, и он объяснил по Феодоритову Слову. Тогда патриарх, сложив три перста и показывая их, сказал: «Мы, греки, все так крестимся, и эти три перста знаменуют образ Пресвятой Троицы». Арсений: «Есть и у нас три перста во образ Пресв. Троицы, да не те, которые ты складываешь, только мы Крест Христов воображаем на лице двумя перстами, которые значат два естества во Христе, Божество и человечество, и снитие с небес на землю, ибо на Кресте страдал един Сын Божий, а не Троица. Да и у вас образ Спаса в церкви написан так, как мы крестимся». Патриарх: «То благословенная рука; так подобает благословлять, а не креститься». Арсений: «То Дамаскин вас учинил, что людей благословлять двумя перстами, а себя крестом знаменать тремя перстами. У нас одно знамение Креста: как святитель благословляет людей, так и на себе образ Креста изображаем». Патриарх: «Да откуда ж вы то взяли, ведь вы крещение приняли от греков?» Арсений: «Вы прежде нас сделались христианами, а мы после; скажите ж мне, откуда, и от кого, и в какое время вы то приняли, чтобы креститься тремя перстами». Архимандрит Филимон: «Нигде о том у нас не написано, но мы сами так изначала приняли». Арсений: «Хорошо ты сказал, что вы сами так изначала приняли, и мы так изначала приняли от св. апостола Андрея, и блаженный Феодорит так пишет и другие. Чем же вы лучше нас? И у нас Богу угодивших много, что и у вас было. Если вы приняли веру от апостолов, то и мы – от апостола Андрея, и хотя бы и от греков, то от тех, которые непорочно сохраняли правила св. апостолов, седми Вселенских Соборов и богоносных отцов, а не от нынешних, которые не хранят апостольских правил, и в крещении обливаются и окропляются, а не погружаются в купели, и книг своих и науки у себя не имеют, но принимают от немцев...» Архимандрит Филимон: «Одни вы на Москве так креститесь, а в Польской земле русские крестятся, как и мы, греки». Арсений: «...У вас в Терговище есть книга из Польской земли печатная, и в ней писано о крестном знамении слово в слово по-нашему, книга та у второго логофета Дришта – Славянская грамматика». На этих словах патриарх и все замолчали и, встав из-за трапезы, пошли кручиноваты, что хотели оправдаться святыми книгами, да нигде не сыскали, и то им стало за великий стыд. Когда все вышли из-за трапезы в монастырь, Мелетий митрополит, поп Макарий и старец Иоасаф сказали Арсению: «Откуда вы веру приняли, как не от нас, греков». Арсений: «Мы веру приняли от Бога, а не от вас и крещение приняли изначала от св. апостола Андрея, а не от вас. Скажите, от кого вы, греки, приняли крещение?» Архимандрит Филимон: «Мы приняли крещение от Христа, и от апостолов, и от Иакова, брата Господня». Арсений: «Вы неправду говорите; вы, греки, живете в Греции, Македонии, по сю страну Царяграда, подле Белого моря и около Селуня к Афонской горе, а Христос и Иаков, брат Господень, проповедовали в Иерусалиме, а в Иерусалиме греков не было, все жиды и арабы тогда жили, да и ныне в Иерусалиме и около него живут арабы и сириане, а греков нет, кроме вас, немногих приходящих туда старцев, живущих у патриарха; иерусалимские же старцы все – арабы, по монастырям живут и у патриарха. Вы крещение приняли по Вознесении Господнем от апостола Андрея и прочих; в то время как св. апостол Андрей был в Царьграде, приходил он Черным морем и к нам, и мы от него тогда ж приняли крещение, а не от греков». Оканчивая этим изложение своего первого прения с греками, Арсений присовокупил, что беседовавшие с ним греки, увидев дидаскала Лигоридия, не бывшего за трапезою, подозвали его к себе и передали ему о происходившем прении, и Лигоридий, выслушав от Арсения свидетельства о сложении перстов, будто бы сказал грекам: «Хорошо у них, лучше нашего» – и что этот же дидаскал, когда патриарх повелел ему приискать свидетельства от писаний в оправдание греков, будто бы отвечал: «Невозможно от писаний найти таких оправданий», за что и оскорбился на него патриарх.

Второе прение происходило 9 мая. По окончании трапезы с братнею патриарх велел Арсению идти за собою в келью и сказал: «Вчера мне мой старец Иоасаф говорил от твоего имени, чтобы я велел кому побеседовать с тобою о летописце, – для чего это тебе надобно?» Арсений: «Владыко святой, не знаю, отчего у нас с вами лета от Рождества Христова по летописцам не сходятся». Патриарх: «Да как тебе думается, у нас ли потеряно или у вас, говори со мною». Арсений: «С тобою говорить о том не сумею, либо речь в задор пойдет, как бы мне тебя на гнев не привесть, вели кому другому со мною говорить и речи наши записывать». Патриарх: «Скажи мне, с кем бы тебе хотелось говорить, с дидаскалом ли Лигоридием или с дидаскалом митрополитом Власием». Арсений: «Те люди науки высокой, с ними говорить не сумею; наука у них такова, что они стараются не истину сыскать, но только переспорить и замять истину многословием; наука та у них иезуитская. Дай мне кого-либо из своих архимандритов». Патриарх: «Почему ты не хочешь говорить с ними? Они у нас дидаскалы, люди ученые». Арсений: «Потому что в латинской науке много лукавства, а истину лукавством нельзя сыскать». Патриарх: «Если ты с дидаскалами говорить не хочешь, то мне одному о таком важном деле нельзя дать тебе ответа, а нужно писать ко всем патриархам. Невозможно в таком деле погрешить четырем патриархам; если у вас с нами не сходится по летосчислению, то у вас потеряно, а у нас, у всех четырех патриархов, полное согласие». Арсений: «А мне думается, что погрешено у вас, ибо по взятии Царяграда турками латиняне выкупили все греческие книги и у себя, переправя, напечатали и вам раздали. А что ты говоришь, что вам, патриархам, невозможно погрешить, то апостол Иуда и со Христом жил, а погрешил, так же и Петр апостол трижды отрекся от Христа, да из патриархов в Царьграде были еретики, и в Александрии, и в Риме и заводили многие ереси. От того и царство ваше разорилось, и ныне у вас в Царьграде ведется, что сами своих патриархов давите, а иных в воду сажаете, и ныне у вас в Царьграде четыре патриарха. А что ты говоришь, будто вы, греки, – источник всем нам в вере, то вы высокую (гордую) речь говорите. Источник веры – Христос Бог». Патриарх: «Вера от Сиона произошла, и все, что есть доброго, произошло от нас, ино мы корень и источник всем в вере, и Вселенские Соборы у нас же были». Арсений: «Ты правду говоришь, что от Сиона произошла вера и Соборы были у вас. И мы держим ту веру, которая произошла от Сиона и подкреплена Вселенскими Соборами, а вы, греки, той веры не держите, но только словом говорите. В 50-м правиле св. апостолов, которое они писали в Сионе, т. е. в Иерусалиме, и в правилах Вселенских Соборов заповедано креститься в три погружения, а вы не погружаетесь при крещении, но обливаетесь и покропляетесь. Св. апостолы в своих правилах повелели верным с еретиками не молиться в церкви, а вы, греки, молитесь в одной церкви вместе с армянами, римлянами и франками и святыню им даете на обедне. Напрасно вы называетесь источником в вере всем: первое Евангелие написал Матфей спустя восемь лет по Вознесении Христовом на еврейском языке к уверовавшим иудеям, а не к грекам – то есть первый источник в вере... А что Соборы Вселенские были у вас, то на Соборах были не одни греки, но и римляне и со всей вселенной. Да и Вселенские Соборы – не источник веры: они собирались на еретиков, разорявших веру Христову, преданную нам от апостолов, и только подкрепляли предание апостольское, а не вновь веру составляли. Вера изначала произошла от Христа Бога и предана апостолам, а апостолы, приняв от Христа, передали веру во весь мир. Вы, греки, называете себя источником для всех верных, как папа называет себя главою Церкви. Мы же говорим вам, что и папа не Глава Церкви, и греки не источник всем. А если и были источником, то ныне он пересох; вы и сами страдаете от жажды, как же вам напаять весь свет из своего источника?»

Третье прение происходило 3 июня, но ему предшествовали некоторые обстоятельства, о которых предварительно и рассказывает Арсений. Мая 11-го дидаскал Григорий, родом русин, живший у Терговицкого митрополита Стефана, передал Арсению, что Охридонский епископ Даниил, находясь у митрополита Стефана, говорил: «Спорит со мною Арсений, как креститься рукою, будет он в Турецкой земле, сломают ему рога. Было у нас на Афонской горе такое дело: в русском монастыре крестился один старец по московским книгам, и святогорские старцы, собравшись все, соборне осудили его и предали его турку в темницу, а когда он оттуда освободился, то мы закляли его вперед так не креститься и других не учить, московские же книги я присудил сжечь, и они сожжены». В 1-й день июня поп патриарха Паисия Иоасаф после вечерни сказал Арсению: «Я спрашивал в церкви у епископа Даниила, он ли присудил сжечь книги московские на Афонской горе, и он в том не заперся, а сознался при многих свидетелях. Рассказал я о том патриарху, он подивился, старец же Амфилохий, прилучившийся у патриарха, подтвердил, что книги московские пожжены на Афонской горе при нем». На следующий день после утрени патриарх позвал Арсения к себе в келью и расспрашивал: «Где ты слышал и давно ли о сожжении государевых книг на Афоне греками?» Арсений: «Слышал я в Васлуе от старцев Зографского монастыря, да и в Терговище от многих людей, да и епископ Охридонский Даниил похвалялся, что он присудил сжечь те книги». Патриарх: «Напрасно государь царь таким врагам еще милостыню дает; прямо из-за той своей гордости мы и царство свое погубили; если бы и ересь в книгах сыскали, то следовало бы то место помарать, а книг не жечь». И, призвав старца своего Амфилохия, очевидца события, патриарх расспрашивал его подробно пред Арсением. Амфилохий передал, что святогорские старцы, собравшись все, надели на себя епитрахили, а старца серба поставили среди церкви в ризах, судили его, называли еретиком и самого заставили положить книги на огонь; что сожжены именно две великие книги московские в десть, а третья в полдесть; что имя старцу тому Дамаскин и борода у него до самой земли, как у Макария Великого. В 3-й день июня призвал патриарх митрополита Власия и своих архимандритов к себе, равно и старца Арсения, и спрашивал его: «Как ты думаешь о вчерашнем деле и чего от нас хочешь». Арсений: «Владыко святой, не мое то дело; если государь царь Алексей Михайлович узнает о нем, то святогорские старцы, когда будут в Москве бить челом о милостыне, сами дадут государю ответ, за что жгли государевы книги. Я только прошу спросить епископа Даниила, за что они государевы книги пожгли, какую ересь в них сыскали». Позван был епископ Даниил, стали его допрашивать, и он заперся и говорил, что московских книг на Афоне не жгли, а сожгли только сербскую книгу, писанную лет за 130, и что есть письмо о том с Афонской горы к Терговицкому митрополиту Стефану. Но старец Амфилохий, самовидец дела, став по приказанию патриарха пред лицом епископа, подтвердил прежнее свое показание. Тогда Арсений, взяв у патриаршего дидаскала Малахии печатную книгу Грамматику и разогнув ее, поднес к патриарху и сказал: «Вы говорите, что ваши греческие книги правят в Венеции и в Аглицкой земле ваши православные греки. Эта книга напечатана в Венеции, а в книге напечатана самая главная римская ересь: «И в Духа Святаго, Иже от Отца и Сына исходящаго». Вот такие книги следовало бы вам сожигать. В наших же книгах ереси нет; государь царь у нас православный, ереси никакой не любит; книги правят у нас люди избранные и беспрестанно над тем сидят, а над теми людьми надзирают по государеву указу митрополит, и архимандрит, и протопопы, кому государь укажет, и о всяком деле докладывают государю и патриарху». Патриарх: «Нехорошо сделали; мы и латинских книг не жжем, но что ересь, то мараем в них». После этого епископ Даниил был отпущен, а к митрополиту Терговицкому Стефану послали, чтобы дал письмо, присланное с Афонской горы касательно сожжения московских книг. И началось третье прение.

Митрополит Власий: «О крестном знамении ни евангелист, ни апостол – никто не писал, как слагать персты, то предоставлено нашему изволению; подобает только крестообразно творить крест, а то все хорошо, и ереси и хулы на Бога в том нет. Мы складываем персты – великий с двумя верхними во образ Троицы – и теми крестимся, а вы складываете великий перст с двумя нижними во образ Троицы, а двумя верхними креститесь; то же Добро – один Крест Христов воображается, только нам мнится, что наше лучше, мы старее». Арсений: «Знаю, владыко, что вы старее, но старая одежда требует починки; когда церковь каменная или палата попортится, надо починить. Много у вас предания апостольского и отеческого развалилось, а починить, т. е. исправить, не хочете. Надмеваясь гордостию, называете себя источником для всех в вере, а между тем в крещении вместо погружения обливаетесь и покропляетесь; также о крестном знамении, оставив предания блаженного Феодорита и прочих, держитесь нового своего учителя Дамаскина иподиакона. В церкви у вас Спасов Образ написан и руку держит, как мы крестимся и как блаженный Феодорит писал». Патриарх и митрополит: «Так благословлять подобает, а не креститься». Арсений: «У нас по-древнему и для благословения, и для крестного знамения один крест. Мне думается, что изначала и вы крестились, как мы ныне и как в церкви на иконе у вас и у нас Спасова рука пишется. А то вам написал новый ваш учитель Дамаскин иподиакон и сделал вам в одном кресте три креста, людей велел крестить пятью перстами, а себя тремя; мы же старое предание держим, как пишет блаженный Феодорит. Вы сказали, что армяне так слагают персты, как мы, но если и армянин добро делает и по древнему преданию крестится, чем то виновато? А если и грек изменит старое предание, чем то право?..»

Четвертое, и последнее, прение происходило 4 июня. Прение это вели с Арсением патриарший старец Иоасаф и другие греки. Иоасаф: «Не добро у вас на Москве делают, что в другой раз крестят христиан». Арсений объяснил, что на Москве вновь крестят только тех, кто крещен неправильно, чрез обливание, римлян и ляхов, ибо «еретическое крещение несть крещение, но паче осквернение». Иоасаф: «Почему же у вас вновь не крестят греков, когда и они обливаются в крещении, а не погружаются?» Арсений: «Потому что мы не знаем этого, а если сведают в Москве про ваше обливание, то и вас станут крестить». Иоасаф: «Нестаточное то, чтобы нас снова крестить, не гораздо у вас то делают, и наш патриарх хочет писать об этом к другим патриархам, и, согласившись, будут о том в Москву писать к государю и патриарху». Арсений: «Если добре будут писать, ино послушают, а станете писать противно св. апостолам, то на Москве и четырех патриархов не послушают, знают на Москве древнее предание и без четырех патриархов». Иоасаф: «Невозможно не послушати четырех патриархов, о чем ни станут писать один или четверо». Арсений: «Отчего невозможно? Папа и главный был у четырех патриархов, да вот ныне его не слушают». Иоасаф: «Папа – еретик, потому не слушают его». Арсений: «А и то неправославное ж дело, что св. апостолы велели крестить в три погружения, а четыре патриарха обливают или покропляют, и то есть папина ересь». Иоасаф: «Да как вам не послушать четырех патриархов, кого же вам слушать?» Арсений: «Если по преданию св. отец станут писать, послушают, а не по преданию – не послушают; могут на Москве и четырех патриархов отринуть, как папу, если неправославны будут... Мы на Москве живем и об одном патриархе с митрополитами, архиепископами и епископами, то ведь вам, грекам, нельзя ничего делать, без четырех ваших патриархов. Когда в Царьграде был благочестивый царь, единый под солнцем, он учинил четырех патриархов да папу в первых, и те патриархи были в одном царстве под единым царем и на Соборах собирались по его царскому изволению. А ныне вместо того царя на Москве государь царь благочестивый, единый царь благочестивый во всей подсолнечной, и царство его христианское Бог прославил. И устроил наш государь царь у себя вместо папы в царствующем граде Москве патриарха, а вместо четырех патриархов – на государственных местах четырех митрополитов, ино у нас на Москве возможно и без четырех патриархов ваших править закон Божий. Ныне у нас царь благочестивый, а патриарх имеет под собою митрополитов, архиепископов и епископов, потому и патриарх. А ваш патриарх Александрийский над кем патриарх? У него только две церкви во всей епархии и ни одного митрополита, архиепископа и епископа... Живут ваши четыре патриарха и без папы, когда он уклонился в ересь, так и мы ныне можем без вашего учения быть... Напрасно вы хвалитесь, что мы от вас крещение приняли: мы приняли крещение от св. апостола Андрея, который из Византии приходил Черным морем до Днепра, а Днепром до Киева, а оттуда до Новгорода. Потом великий князь Владимир крестился в Корсуне от тех христиан, которые крещены находившимся там в изгнании Климентом, папою Римским. Из Корсуня взял Владимир в Киев мощи Климентовы, и митрополита, и весь священный чин. И мы как приняли веру и крещение от св. апостола Андрея, так и держим и в крещении погружаемся по апостольскому 50-му правилу. А вы, греки, апостольского правила не храните, в купели в три погружения не креститесь, но по новому римскому уставу обливаетесь и покропляетесь. И потому явно, что мы крещение от апостолов приняли, а не от вас, греков... У вас в Греции, также и у валахов, не сыщешь ни одного человека, крещенного правым крещением, и вы мало не соединяетесь с римлянами. Да вы и лета от Рождества Христова потеряли; пишете: в нынешнем во 7158, а от Рождества Христова 1650 г., тогда как ваши же греческие летописцы все свидетельствуют, что Христос родился в 5500 г. (а не в 5508). Это вы заняли от римлян, ибо школ еллинского учения не имеете, и книги вам печатают в Венеции, и учиться ходите в Рим и в Венецию, и дидаскалы у вас все оттуда, навыкшие там еретическим обычаям, а каковы дидаскалы ваши, тому и вас учат, а вы во всем их слушаете. Все доброе, бывшее у вас, перешло благодатию Христовою к нам в Москву». И архимандриты говорили: «Что от нас к вам перешло, скажи явно». Арсений: «Первое, был у вас царь благочестивый, а ныне нет, и вместо его воздвиг Бог на Москве благочестивого царя, и ныне у нас государь царь православный один сияет благочестием во всей подсолнечной и Христову Церковь от всяких ересей защищает. И еще скажу вам: на Втором Вселенском Соборе было положено считаться Константинопольскому патриарху вторым по Римском ради царствующего града, а ныне чем величаться вашему патриарху? Не может патриарх ваш по городу со крестами ходить и на своей главе креста носить, также и на церкви креста иметь или на осляти ездить и даже в колокола звонить. Ныне ему не только против Римского, но и против Московского епископа невозможно величаться. Вместо того у нас ныне на Москве патриарх не только как второй по Римском, но как первый епископ Римский, как древний благочестивый папа, украшается, нося на главе своей белый клобук Сильвестра, папы Римского... и весь святительский, и священнический, и иноческий чин в Московском государстве красится, как прежде было в Риме... В прежнее время много было у вас монастырей и преподобных, а ныне и церквей нет: бусурманы ими завладели и построили из них мечети; много было у вас и св. мощей, и вы их разносили по разным землям, а ныне у вас мощей святых нет. У нас же древних св. мощей много, и риза Господа нашего Иисуса Христа у нас же, и в нашей земле многих прославил Бог угодников и иных прославляет: мощи их лежат нетленны и чудеса творят». Вслед за этим Арсений прочел грекам Повесть о белом клобуке, в которой, между прочим, предсказывалось, что как ветхий Рим отпал от веры гордостию, так и в новом Риме – Константинополе агарянским насилием христианская вера погибнет, а на третьем Риме – на Русской земле воссияет благодать Святого Духа, что все христианские царства сойдутся в одно царство Русское православия ради и что патриаршеский чин от Константинополя дан будет Русской земле во времена своя, и будут первые последними и последние первыми.

Подлинность рассмотренного нами сочинения, сохранившегося в подлиннике, не может подлежать сомнению. Арсений, защищая двуперстие для крестного знамения, не сказал ничего нового, чего бы не было в Стоглаве и в тогдашних московских печатных книгах. Раскольником его за это называть нельзя: мнение о двуперстии разделяли тогда или должны были разделять все в России, сами иерархи. Также и греки говорили в защиту троеперстия то, что могли сказать на первых порах, без дальних справок и изысканий, а слова митрополита Власия о значении того и другого перстосложения заслуживают полного уважения. Равным образом и сказанное Арсением о погружательном и обливательном крещении, о падении Греческого царства и Церкви и о возвышении России и Русской Церкви вполне соответствовало тому, что было принимаемо тогда в России. Надобно помнить, что Арсений записывал свои прения с греками не во время самых прений, а уже после. И потому неудивительно, если по свойственной человеку слабости старался выставить себя победителем, а соперников своих унизить и если, с одной стороны, записал, может быть, не все, что говорили греки, а с другой – прибавил от себя при изложении прений немало и такого, чего не говорил во время прений. Во всяком случае эти прения, записанные Арсением, представляют одно из самых ярких свидетельств о тогдашнем религиозном настроении умов в нашем отечестве.

В 24-й день февраля 1651 г. Арсений снова отпущен был из Москвы к Иерусалимскому патриарху Паисию, с тем чтобы, если и теперь патриарх не поедет в Иерусалим, Арсений один ехал туда, как можно. Причем в Посольском приказе думный дьяк Волошенников государевым словом сказал Арсению, чтобы он, «будучи в греческих странах, помня час смертный, писал бы вправду, без прикладу», – не намек ли это на то, что поданный уже Арсением «Статейный список» не показался писанным вправду, без прикладу? Паисий действительно и теперь не поехал в Иерусалим, и Арсений, добыв себе за деньги проезжую грамоту чрез Валахию, 5 мая 1651 г. выехал из Ясс и один отправился на Восток. Был в Константинополе, посетил архипелагские острова, проехал в Египет, где беседовал с Александрийским патриархом Иоанникием, довольно долго прожил в Иерусалиме и оттуда чрез Малую Азию, Грузию и Кавказские горы возвратился на родину. В Москву прибыл 7 июня 1653 г., уже по смерти патриарха Иосифа, и представил царю свой «Проскинитарий» («Поклонник»), в котором изложил свои путевые заметки, описание святого града Иерусалима и описание чинов и обрядов Греческой Церкви. Из книги старца Арсения русские могли убедиться, что на Востоке действительно многое в церковных службах, обрядах и обычаях совершается не так, как в России, что там, в частности, троят аллилуйю, а не двоят, употребляют на проскомидии только пять просфор, а не семь, творят крестные ходы вокруг церкви против солнца, а не посолонь, допускают крещение чрез обливание в случае болезни крещаемых и по выздоровлении не перекрещивают их чрез погружение, считая, значит, обливательное крещение действительным. Но весьма замечательно, во всем своем «Проскинитарии» Арсений ничего не говорит о сложении перстов для крестного знамения и в продолжение всего своего путешествия по Востоку ни с кем не заводил речи о таком важном в то время предмете, даже с Александрийским патриархом, которому предложил до тридцати вопросов. Чем объяснить это, если не догадкою, что Арсений еще прежде вдоволь наговорился с греками о крестном знамении и изложил свои мысли о том в особом «Статейном списке», или прении? Не станем обозревать подробно содержания «Проскинитария»: он напечатан и всякому доступен. Но заметим, что изложенные в нем свидетельства Арсения о многих церковно-богослужебных разностях между русскими и греками, естественно, должны были возбуждать вопросы, где сохранилась истина и где допущены отступления от нее – у греков ли или у нас, и указывали на необходимость основательно заняться решением этих вопросов, внимательнее пересмотреть наши церковные книги и позаботиться о более строгом исправлении их.

Третьим важным событием 1649 г., совершившимся в Москве, было поставление на кафедру Новгородской митрополии Никона, того самого Никона, которому вскоре выпал жребий принять на себя великий труд такого пересмотра и исправления наших церковных чинопоследований. Никон родился в мае 1605 г. в селе Вельеманове (ныне Княгининского уезда Нижегородской губернии) от крестьянина Мины и назван Никитою. Лишившись матери вскоре после своего рождения, он много терпел в детстве от своей злой мачехи, имевшей у себя детей от прежнего мужа, и, когда начал подрастать, отдан был отцом учиться грамоте. Грамота далась Никите скоро, но когда он от учителя воротился в дом отца, то начал было ее забывать. И потому, чтобы не забыть ее совершенно и более навыкнуть Божественному учению, он решился тайком от отца, взяв у него несколько денег, удалиться в обитель Макария Желтоводского. Здесь чрез посредство какого-то старца, внесши за себя денежный вклад, Никита был принят на жительство с крилошанами и, посещая ежедневно с великим усердием храм Божий, хорошо изучил церковные службы, чтение и пение. Возвратившись домой по просьбе отца незадолго пред его смертию, Никита чрез несколько времени по совету родственников вступил в брак и нашел себе причетническое место в каком-то селе, в котором скоро сделался и священником на двадцатом году своей жизни. Московские купцы, узнавшие о его достоинствах, уговорили его перейти на священническое место в Москву. Десять лет прожил Никита в супружестве, имел трех детей, но, лишившись их одного за другим, уговорил жену свою поселиться в московском Алексеевском монастыре, дал за нее вклад, построил для нее келью, а сам удалился на Белоозеро в Анзерский скит (на острове Анзерском, в 20 верстах от Соловецкого монастыря) и принял там пострижение с именем Никона от самого основателя скита преподобного Елеазара. Скоро Елеазар отправился в Москву для сбора пожертвований на сооружение храма в своем скиту и взял с собою Никона. Но, возвратившись из Москвы, где собрал до пятисот рублей, не спешил приступать к постройке. Никон стал напоминать своему настоятелю, чтобы он начинал постройку, советовал по крайней мере отдать деньги в Соловецкий монастырь для хранения и, наконец, осмелился укорить Елеазара и братию в сребролюбии. Настоятель сделал иноку строгое замечание, и огорченный Никон решился удалиться с Анзерского острова, где провел три года, и перешел в белозерскую Кожеозерскую пустынь. Здесь братия, видя его суровые иноческие подвиги, не замедлили избрать его себе в игумена. И Никон в 1643 г. посвящен был в этот сан Новгородским митрополитом Аффонием. Спустя три года, когда Никон прибыл в Москву по делам своего монастыря и представился царю, еще семнадцатилетнему юноше, то произвел на него самое глубокое и отрадное впечатление. Царь пожелал иметь кожеозерского игумена настоятелем своей царской обители, и патриарх тогда же (1646) произвел Никона в архимандрита Новоспасского московского монастыря. А чтобы чаще видеть излюбленного архимандрита и пользоваться его беседами, царь приказал ему каждую пятницу приезжать к заутрене в придворную церковь. Во время этих бесед Никон стал ходатайствовать за обидимых и угнетенных, вдов и сирот и тем еще более привлек к себе впечатлительное сердце молодого государя. Алексей Михайлович поручил ему принимать челобитные от всех нуждающихся в царской милости и управе. И когда Никон привозил эти челобитные, которые во множестве подавались ему и в обители его, и на пути во дворец, царь выслушивал их тотчас после заутрени, не выходя из церкви, и тут же давал по ним решения. Имя Никона сделалось славным во всей Москве, и в нем увидели большого человека. Когда Новгородский митрополит Аффоний по дряхлости и слабости отказался от своей кафедры (7 генваря 1649 г.) и отошел на покой в Хутынь монастырь, то по желанию царя на эту высшую после патриаршей кафедру избран был новоспасский архимандрит Никон. И 11 марта он был посвящен в митрополита Новгородского в Успенском соборе святейшим патриархом Иосифом. Находившийся тогда в Москве Иерусалимский патриарх Паисий легко заметил и отличил Никона. В письме своем пред наступлением Великого поста, поданном в Посольский приказ на имя государя, Паисий под самый конец присовокупил: «Находясь в прошедшие дни у вашей милости, я говорил с преподобным архимандритом спасским Никоном, и полюбилась мне беседа его. Он муж благоговейный, и досужий, и преданный вашему царскому величеству. Прошу, да будет он иметь свободу приходить к нам для собеседований на досуге, без запрещения вашего величества». В другом письме на имя государя, посланном в Посольский приказ уже по рукоположении Никона в архиерейский сан, Паисий выражался: «Прославляю благодать Божию, которою просветил вас Дух Святой, чтобы избрать и возвести на св. престол митрополии Новгородской такого честного мужа и преподобного священноинока господина архимандрита Никона. Он достоин утверждать Церковь Христову и пасти словесные Христовы овцы... Я, богомолец ваш, очень тому обрадовался. И если будет позволение вашего царского величества, то и мы от благодати, что имеем от св. мест, подарим ему одну мантию». Государь, верно, дал позволение, потому что Паисий действительно подарил Никону мантию при своей грамоте (от 5 мая), в которой написал: «Видя его, Никона, добродетели и достоинства и не имея ничего, чтобы оставить ему в дар, мы дали ему власть и благословили его носить мантию с червлеными источниками во все дни жизни своей, и никто его о том да не истязует». Никону-то как сильному у государя сообщал Паисий и свои замечания об отступлениях Русской Церкви, особенно о двуперстии, и, конечно, не без советов Никона состоялась известная поездка Арсения Суханова на Восток и вызов киевских ученых в Москву. Отпустив своего любимца в Новгород, царь поручил ему иметь наблюдение и над гражданскими властями, посещать темницы, выслушивать узников и освобождать невинно осужденных. И Никон вполне оправдал доверие царское и высшей духовной власти. Он весьма часто совершал Божественные службы, говорил собственные проповеди и поучения, которыми привлекал множество народа, владея голосом сильным и приятным. Устроил в Новгороде для убогих сирот четыре новые богадельни, испросив на них ежегодное пособие от государя, во время голода открыл в своем доме большую палату, называвшуюся погребною, и кормил в ней ежедневно от ста до трехсот и более приходивших бедных, а другим раздавал милостыню, и когда в Новгороде случилось возмущение в марте 1650 г., то хотя сам много пострадал от бунтовщиков и был совершенно избит ими, но своею твердостию и увещаниями к народу и особенно своими вестями, которые находил возможность пересылать государю, несмотря на все препятствия, много способствовал к прекращению мятежа, за что и удостоился от государя великих милостей. Алексей Михайлович вел с Никоном частую переписку и каждую зиму приглашал его к себе в Москву и удерживал его здесь на целые месяцы. Никон имел уже возможность, будучи только митрополитом, оказывать огромное влияние на церковные дела и пользовался ею.

Зло, против которого боролись власти церковные около столетия и которого не могли одолеть, составляло так называемое многогласие при отправлении общественного богослужения. Церковные службы, как положено совершать их по уставу, казались длинными и утомительными, а между тем опускать что-либо из предписанного уставом считали тяжким грехом. И вот, чтобы сократить службы и выполнить все требования устава, придумали и мало-помалу привыкли отправлять службы разом многими голосами: один читал, другой в то же время пел, третий говорил ектении, четвертый – возгласы и пр. И из всего выходила такая путаница звуков, что почти ничего нельзя было понять. Еще на Стоглавом Соборе царь Иван Васильевич жаловался на чтение и пение по церквам в два, в три голоса, и Собор постановил совершать службу Божию «чинно и немятежно, а вкупе псалмов и Псалтири не говорить, и канонов вдруг не канонархать, и не говорить по два вместе» (гл. 16). Ко времени патриарха Гермогена это «великое неисправление» еще усилилось: многие со слезами сказывали ему, что церковные службы отправляются «голоса в два, и в три, и в четыре, а инде и в пять, и в шесть». При патриархе Иоасафе это бесчиние в церквах простерлось еще далее: читали и пели уже «голосов в пять. и в шесть, и больши со всяким небрежением». И сам патриарх, уступая укоренившемуся обычаю, дозволял «говорити голоса в два, а по нужде в три», только шестопсалмие велел читать в один голос и в то время не петь Псалтири и канонов. Во дни патриарха Иосифа нашлись люди, как находились и в прежнее время, которые возмущались этим безобразным обычаем и желали его искоренить. Таков был Федор Михайлович Ртищев, который обращался и к патриарху, и к прочим архиереям, и к знатнейшим царедворцам и хлопотал об устроении в церквах по древнему чину единогласия вместо многогласия. Ртищеву усердно помогали протопопы Неронов и Вонифатьев, стараясь действовать в том же духе на московское духовенство, помогал также и Никон, будучи еще новоспасским архимандритом. Другое столько же закоренелое зло, касавшееся, впрочем, собственно церковного пения, а не всей церковной службы, состояло в том, что в пении произносили слова не как в речи, а растягивали иногда до безмыслия, переменяли в них полугласные буквы на гласные, прибавляли новые гласные, отнимали согласные, переносили ударения. Это так называемое хомовое, или раздельноречное, пение в противоположность древнему пению «на речь», начавшееся у нас еще в XV в., постепенно усиливалось и в 1-й половине XVII достигло крайностей. Преподобный Дионисий, архимандрит Троице-Сергиева монастыря, справедливо укорял пресловутого в свое время головщика и уставщика Логгина за то, что он своим пением только смущает братию в церкви и вводит в смех, когда, например, поет: «Аврааму и семени его до века» и пр. Около половины XVII в. инок Евфросин написал «Сказание о различных ересех и о хулениих на Господа Бога и на Пречистую Богородицу, содержимых от неведения в знаменных книгах», разумея под ересями и хулениями те искажения слов, каким подвергались они при пении, например: Сопасо (Спас), во моне (во мне), пожеру, волаемо, людеми и подобное. Он свидетельствовал, что подобные искажения и ереси в знаменных (нотных) книгах бесчисленны, и призывал всех отцов и братий соединиться и прибегнуть к благочестивому царю и патриарху Иосифу с мольбою, чтобы они повелели исправить нотные церковные книги по древним харатейным спискам и ввести вновь наречное пение вместо раздельноречного. Вступив на Новгородскую кафедру, Никон своим примером и влиянием сделал то, над чем безуспешно трудились другие. Он строго запретил многогласие при совершении богослужения во всех новгородских церквах, и вместо раздельноречного «первее повеле в своей соборной церкви греческое и киевское пение пети... и, на славу прибрав клиросы предивными певчими и гласы преизбранными», устроил «пение одушевленное, паче органа бездушного, и такового пения, якоже у митрополита Никона, – говорит его биограф, – ни у кого не было». Царь, когда услышал этих певчих, с которыми Никон обыкновенно приезжал в Москву, тотчас завел такое же пение и у себя в придворной церкви. И вслед за тем «нача великий государь о единогласном и наречном пении в церквах промышление творити, емуже в сем богоспасаемом деле великий помощник и поборник бысть преосвященный Никон митрополит, а святейший Иосиф, патриарх Московский, за обыкновенность тому доброму порядку прекословие творяше и никакоже хотя оное древнее неблагочиние на благочиние пременити».

Вопрос о единогласии или многогласии в церковном богослужении Московский патриарх считал слишком важным. Потому опасался решить этот вопрос сам, а обратился за решением его, как и некоторых других вопросов, к Цареградскому патриарху и Собору. В начале 1650 г. приезжал в Москву с вестями к государю от Цареградского патриарха Парфения грек Фома Иванов и был за благословением у святейшего Иосифа. Последний упросил Фому доставить его письмо «о церковных великих потребах» Вселенскому патриарху и достать у него и у Собора ответную грамоту на это письмо. Грек Фома исполнил просьбу нашего первосвятителя и в декабре (8 числа) того же года привез ему две грамоты из Царьграда, писанные в 16-й день августа. Одну из грамот, начало которой, к сожалению, не сохранилось, патриарх Парфений прислал лично от себя и говорил в ней нашему патриарху: «Если и иное что понадобится Вашему блаженству, то с братскою о Христе любовию пусть пишет нам и присылает вопросы о исправлениях церковных. Ибо великая Церковь Христова (т. е. Константинопольская) благодатию Св. Духа есть начало иным Церквам и должна исправлять в них неисправное. И она на прошения никогда безответною не бывает...» Другую грамоту Парфений прислал от лица всего своего Собора. Здесь также сначала говорил: «Просите и дастся вам... во всякое время всякое разрешение недоумений... Наша святая, истинная, великая Церковь вселенского престола прияла от Господа силу отверзать верующим смысл Божественного учения и утверждать в разумении истинной и пресветлой веры христианской... Ибо наш престол есть источник и начало всем Церквам и подает жизнь всем благочестивым христианам во все Церкви... соблюдая доднесь все догматы благочестия...» Затем излагал самые вопросы, присланные нашим патриархом, и ответы Собора на эти вопросы. Первый вопрос: «Можно ли многим архиереям и ереям служить Божественную литургию на двух потирах?» Ответ: «Архиереи заступают место Господа Иисуса, а священники – апостольский лик и, совокупляясь Св. Духом воедино, совершают Божественную службу на одном потире... Ибо и Сам Господь явился своим ученикам на Тайной вечери с единым потиром, и преподал им Пречистое Тело Свое и Пречистую Кровь Свою, и повелел Церквам, да совершается Божественная служба на одном потире, каковой чин, по преданию св. апостолов, и содержится по всем Церквам». Второй вопрос: «Подобает ли в службах по мирским церквам и по монастырям соблюдать единогласие?» Ответ: «Св. апостол Павел в 1-м Послании к коринфянам, главе 14, пишет: В церкви хощу пять словес умом моим глаголати, да и ины пользую, нежели тьмы словес языком (ст. 19)... И труба если вострубит несогласно, кто постоит в битве? Так и молитве подобает быть с постоянным разумом и душевным спокойствием... и чтение должно совершаться со тщанием, в слух всем слышащим, с совершенным разумом, единогласно, а не всеми разом... и певцам по уставу св. Шестого Собора подобает петь согласно, а не рыканием неподобным... петь тропари по чину на правом и на левом клиросе, по одному или по два, а не многим... Когда случится священнику или диакону читать ектении, то народу в то время говорить: «Господи, помилуй», по уставу церковному, всем единым гласом с тихостию и молчанием, а певчим петь одним...» Третий вопрос: «Некоторые жены оставляют мужей своих по нелюбви и постригаются, а мужья оставляют жен своих». Ответ: «По уложению благочестивых царей, великого Юстиниана и других, если муж оставит жену или жена мужа и пострижется и один из супругов останется в мире, то такому подобает иным браком совокупиться без запрещения, как о том написано в законах, в 13-й главе о разрешении брака». Четвертого, и последнего, вопроса не излагает соборная грамота, а прямо говорит: «На четвертый вопрос находится объяснение в правилах св. апостолов и Соборов, Вселенских и Поместных» – и затем приводит правила, которые гласят, что не может быть епископом, ни пресвитером, ни диаконом, ни вообще состоять в клире взявший в супружество вдову, или отверженную от супружества, или блудницу, или рабыню, или позорищную (апостолов 18), равно как и второбрачный или имевший наложницу (апостолов 17; святого Василия Великого 12), и что пресвитер, впадший в блуд или прелюбодейство, совсем отлучается от общения церковного (Неокесарийского Собора 1). Читая эти вопросы нашего патриарха Иосифа, за решением которых обращался он к Константинопольской кафедре, невольно подумаешь: вот что считал он «великими церковными потребами», вот чего не умел или не осмеливался решить он сам с одними русскими святителями и всем освященным Собором!

В 9-й день февраля 1651 г., следовательно, спустя два-три месяца после того, как получены были в Москве из Царьграда соборные ответы на посланные туда вопросы о церковных потребах, в том числе и вопрос о единогласии, царь Алексей Михайлович призвал в свои царские палаты патриарха Иосифа, митрополитов: Никона Новгородского, Варлаама Ростовского, Серапиона Сарского, архиепископов: Маркелла Вологодского, Иону Тверского со всем освященным Собором и весь свой царский синклит и держал с ними совет, как бы искоренить многогласное пение в церквах, утвердившееся от небрежения, причем напоминал в своей речи о Стоглавом Соборе и о патриархе Гермогене, действовавших против этого бесчиния. И все присутствовавшие на совете с царем во главе уложили (сам патриарх более не прекословил), чтобы во всем Московском государстве по церквам и монастырям пели чинно, безмятежно и единогласно, псалмы и Псалтирь говорили в один голос, тихо и неспешно, со всяким вниманием и обратившись лицом к царским дверям; чтобы певцы не пели в то время, когда священник говорит ектении и произносит возгласы, а священники не говорили ектений и возгласов, когда еще поют певцы; чтобы тропари и избранные псалмы не пелись разом на двух крылосах, а пелись поочередно, сперва на одном, потом на другом; чтобы псаломщики не читали в то время, когда происходит пение... и пр. Тех же, которые начнут церковное пение и чтение совершать небрежно и петь и читать не единогласно, велено было ссылать под крепкое начало и смирять в монастырях монастырским смирением. В следующем (1652) году царь принял меры и против раздельноречного пения: велел собрать в Москву из разных мест до 14 лучших дидаскалов, т. е. музыкальных учителей, и вменил им в обязанность пересмотреть и исправить знаменные (нотные) книги, чтобы всякое церковное пение было истинноречное и везде: в городах, обителях и селах – устроилось равночинно и доброгласно, хотя, к сожалению, по наступившим тяжелым обстоятельствам времени (война и мор) эта комиссия не могла окончить своего дела.

Уложение о единогласии в отправлении церковных служб встретило в Москве упорное сопротивление со стороны некоторых священников. Чрез несколько дней по издании этого уложения гавриловский поп Иван доносил царю (13 февраля 1651 г.), что никольский поп Прокофий, где ни сойдется с ним, говорит: «Заводите-де вы, ханжи, ересь новую, единогласное пение... беса-де имате в себе, все ханжи... и протопоп благовещенский (Вонифатьев) такой же ханжа». А 11 февраля в тиунской избе патриарха, куда обыкновенно сходилось много попов, происходил большой шум: лукинский поп Савва с товарищами кричал: «Мне-де к выбору, который выбор о единогласии, руки не прикладывать, наперед бы-де велели руки прикладывать о единогласии бояром и околничим, любо ли-де им будет единогласие». И когда поп гавриловский Иван заметил Савве и его товарищам, что они презирают устав святых отец, повеление государево и святительское благословение, то они отвечали: «Нам-де хотя умереть, а к выбору о единогласии рук не прикладывать; ты-де, ханжа, еще молодой, уж-де ты был у патриарха в смиренье, а ныне у патриарха в смиренье будешь же». Непокорные, очевидно, рассчитывали на сочувствие им патриарха. Поп же Саввы Стратилата Андрей от лица своих товарищей сказал, «чтоб им с казанским протопопом (Нероновым, ревновавшим о единогласии) в единогласном пении дали жеребей, и будет ево вера права, и они-де и все учнут петь и говорить (единогласно)». Царь приказал произвесть расспрос этим непокорным священникам, и они на расспросе принесли повинную.

В начале 1652 г. пришла государю Алексею Михайловичу благочестивая мысль или, быть может, она подана ему, как думают, хотя неизвестно, на каком основании, митрополитом Никоном, который действительно находился тогда в Москве, – мысль перенести в московский Успенский собор мощи трех Московских святителей, много пострадавших от светских властей за правду и приверженность к вере и отечеству: митрополита Филиппа из Соловецкого монастыря, патриарха Иова из Старицы и патриарха Гермогена из Чудова монастыря. Об осуществлении этой мысли государь совещался 11 марта с патриархом и со всем освященным Собором и в тот же день послал за мощами Иова в Старицу Ростовского митрополита Варлаама с архимандритами, игуменами и другими духовными лицами и своего боярина Михаила Михайловича Салтыкова с стольниками, стряпчими и дворянами, а за мощами святителя Филиппа в Соловки – Новгородского митрополита Никона с разными духовными лицами и своего боярина князя Ивана Никитича Хованского с светскою свитою. Никон повез к святителю Филиппу молебную грамоту от государя, который писал в ней: «Ничто столько не печалит души моей, пресвятой владыко, как то, что ты не находишься в нашем богохранимом царствующем граде Москве, во св. соборной церкви Успения Пресвятой Богородицы вместе с бывшими до тебя и по тебе святителями, чтобы ради ваших совокупных молитв всегда неподвижною пребывала св. соборная и апостольская Церковь и вера Христова, которою спасаемся. Молю тебя, приди сюда и разреши согрешение прадеда нашего царя и великого князя Иоанна, совершенное против тебя нерассудно, завистию и несдержанною яростию. Хотя я и неповинен в досаждении тебе, но гроб прадеда приводит меня в жалость, что ты со времени изгнания твоего и доселе пребываешь вдали от твоей святительской паствы. Преклоняю пред тобою сан мой царский за согрешившего против тебя, да отпустишь ему согрешение его своим к нам пришествием и да упразднится поношение, которое лежит на нем за изгнание тебя. Молю тебя о сем, о священная Глава, и преклоняю честь моего царства пред твоими честными мощами, повергаю на умоление тебя всю мою власть...» Между тем, пока Никон совершал свое путешествие в Соловки за мощами митрополита Филиппа, в Москву принесены были из Старицы мощи патриарха Иова 5 апреля. Здесь встречали их за Тверскими воротами при бесчисленном стечении народа сам царь и патриарх и шли потом за ними до Успенского собора. Патриарх почти всю дорогу плакал и говорил царю: «Вот-де смотри, государь, каково хорошо за правду стоять, – и по смерти слава». А когда мощи Иова принесли в церковь и поставили, патриарх спросил царя: «Кому в ногах у него лежать?» Царь отвечал: «Тут Гермогена положим» (который, значит, еще не был перенесен в Успенский собор). На это Иосиф патриарх молвил: «Пожалуй-де, государь, меня тут, грешного, погребите». И с того самого дня заболел сильною лихорадкою, а чрез десять дней, 15 апреля, в Великий Четверг, скончался в страшных муках, как извещал о том чрез несколько времени со всею подробностию Алексей Михайлович своего любимца Никона, находившегося уже на возвратном пути из Соловецкой обители с мощами святого Филиппа. Мощи эти принесены в Москву спустя почти три месяца по смерти патриарха Иосифа, 9 июля. Здесь встречены были с величайшею торжественностию самим царем, всем освященным Собором и несметными толпами народа и сначала поставлены были на Лобном месте, потом перенесены в Успенский собор, где десять дней стояли посреди церкви, наконец переложены в новую серебряную раку и поставлены на десной стране Успенского собора у придела великомученика Димитрия Солунского.

Патриарх Иосиф, подобно своему предместнику Иоасафу, титуловался только «великим господином», а не «государем» В какой мере уважал его царь Михаил Федорович – сведений не сохранилось. Но молодой государь Алексей Михайлович, которого, еще шестнадцатилетнего юношу, Иосиф венчал на царство и которому едва исполнилось 23 года пред кончиною Иосифа, питал глубокое уважение к старцу первосвятителю. Всего яснее это выразилось в тех письмах, в которых царь (вписывал Никону последние дни и кончину патриарха. Здесь Алексей Михайлович с полною искренностию величал его своим великим отцом и пастырем, великим святителем и государем и рассказывал, как, посетив его, уже больного, целый час дожидался его, государя, в Крестовой, пока его вывели, как целовал его руку, кланялся ему в землю, целовал его в ногу; как по смерти патриарха оплакивал его самыми горькими слезами и «надселся, плачучи»; как после погребения его полторы недели ежедневно ходил в его палаты и сам описывал оставшееся после него имущество, чтобы другие не раскрали всего. В последние свои годы патриарх Иосиф не мог, однако ж, не видеть и не чувствовать, как видели и все в Москве, что благочестивый государь явно предпочитает ему Новгородского митрополита Никона и что по советам этого своего «собинного друга» делает все иногда прямо наперекор воле патриарха, как поступил, например, при введении единогласия в церквах. Скорбь и подозрения запали в душу старца, и под конец своей жизни он постоянно твердил своим приближенным: «Переменить меня, скинуть меня хотят, а будет-де и не отставят, я-де и сам за сором об отставке стану бить челом», – хотя царь Алексей Михайлович, когда Иосиф уже скончался, передавая эти слова его Никону, писал: «А у меня и отца моего духовного, ей, ни на уме того не бывало, и помыслить страшно на такое дело. Прости, владыко святой, хотя бы и еретичества держался (патриарх), и тут мне как одному отставить его без вашего Собору? Чаю, аще и в дальнем ты расстоянии с нами, грешными, едино то ж речеши, что отнюдь того не бывало, чтобы его, света, отставить или ссадить с бесчестием, ты сему помышлению нашему свидетель». Как правитель Церкви Иосиф не оставил о себе доброй памяти. Мы уже замечали, что в самом важном совершавшемся тогда у нас церковном деле – в исправлении и печатании богослужебных книг – он, по свидетельству одного современника, совершенно положился на протопопов – советников Вонифатьева, Неронова и других, и сам нимало о том не заботился. А вот что писали о нем спустя шесть лет после его кончины представители московского духовенства в своей челобитной к государю: «Патриаршая область огромная; иные места верст на 800 от Москвы, и прежде тамошние попы ставились у ближних архиереев – патриарх Иосиф это запретил, желая собрать себе имение, и теперь так остается. Иосиф же попам перехожих грамот давать не велел по городам с десятильнических дворов, а велел давать на Москве из Казенного приказа, хотя обогатить дьяка своего Ивана Кокошилова да подьячих. Перехожая становилась иному беззаступному попу рублей по 6, 7, 10 и 15, кроме своего харчу; волочились недель по 20 и по 30, а иной, бедный, поживет в Москве недель десять и больше, да проест рублей пять-шесть и больше, и уедет без перехожей; многие по два и по три раза для перехожих в Москву приезжали, а без них попадьи и дети их скитались меж дворов». Пристрастие Иосифа к стяжательности обнаружилось пред всеми после его смерти. Одной келейной, т. е. его собственной, казны осталось 13400 рублей с лишком и множество серебряных сосудов, блюд, сковород, кубков весьма ценных да домовой патриаршей казны 15000 рублей. Сам царь, описывавший все это имущество, при всем своем уважении к почившему не скрывал, однако ж, что «он, государь, копил деньги», намереваясь купить себе на них вотчину, что все дары царские, святительские, камки, атласы и всякие приносные он «отдавал в домовую казну, да деньги по оценке за всякий аршин имал в свою келью» и что все служившие при нем и на его патриаршем дворе были «вконец бедны», потому что «он, свет, у них жалованья гораздо много убавил». Никакого завещания о своих деньгах и прочем имуществе патриарх Иосиф не оставил, и царь по своему усмотрению раздал их: на милостыню и выкуп пленных – более трех тысяч, родственникам почившего 800 рублей, в московские монастыри 800 рублей, патриаршего двора всяких чинов людям две тысячи рублей, патриаршим посольским старцам и служилым боярским детям 1200 рублей, Казанскому митрополиту на окуп церковных мест две тысячи, на монастырские и церковные строенья, также в Володимир и в украйные города на сорокоусты и на милостыню более двух тысяч, и пр. «Ни по котором патриархе, – писал царь, – такой милостыни не бывало».

IV

Во 2-й четверти XVII в., при царях Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче совершилась значительная перемена в управлении и суде Русской Церкви, подготовлявшаяся, впрочем, с давнего времени. Действующим руководством по церковному управлению и суду оставалась еще у нас после Кормчей книги книга Стоглав, или соборное уложение Стоглавого Собора. А по этому уложению ведомству церковного управления и суда подлежали: все духовенство, белое и монашествующее, не только в делах духовных, но и в гражданских, или «управных», за исключением разбоя, душегубства и татьбы с поличным, и все миряне в делах духовных и некоторых других, указанных в уставе святого Владимира, и, кроме того, как с духовенства, так отчасти и с мирян собирались по управлению и суду известные пошлины на епархиальных архиереев. Несудимые же грамоты, которыми монастыри и церковные причты освобождались от подсудности своим архиереям по всем делам гражданским, а иногда и от взноса церковных пошлин, прямо названы в уложении Стоглавого Собора противными священным правилам. Между тем царь Иван Васильевич и после Стоглавого Собора не переставал, хотя изредка, давать несудимые грамоты монастырям и церковным причтам, а за ним давали и его ближайшие преемники. С восшествием на престол царя Михаила Федоровича число таких несудимых грамот не только не уменьшилось, но еще увеличилось. В 1620 г. Вологодский архиепископ Корнилий писал Михаилу Федоровичу, что ему, архиепископу, нечем строить соборный храм святой Софии, совершенно разоренный в Смутное время, и нечем содержать архиерейский дом и платить жалованье своим дворовым людям, потому что не с кого собирать церковные дани. Не только монастыри, имеющие вотчины в Вологодской епархии, каковы Троице-Сергиев, Спасо-Каменный, Прилуцкий, Корнильевский и другие, но и бояре, стольники, боярские дети, имеющие вотчины в той же епархии, повыпросили себе у государя жалованные тарханные грамоты и по ним не позволяют в своих вотчинах и поместьях архиепископу судить попов и собирать с духовенства дани и пошлины, а воеводы и всякие приказные люди защищают тех попов и не велят им судиться у архиепископа и платить ему пошлины. Архиепископ бил челом, чтобы царь приказал во всей Вологодской архиепископии тарханные грамоты «оставить», т. е. отменить, и всему духовенству быть под судом у своего архиерея и платить ему церковную дань. Царь действительно издал указ (19 декабря), чтобы по всей Вологодской епархии воеводы и всякие приказные люди, а равно и те, которым даны были им, государем, жалованные грамоты, в духовные дела не вступались и чтобы всякого церковного чина люди судимы были в духовных делах у архиепископа и платили ему церковную дань, но прямо и ясно тарханных грамот не отменил. В следующем же году (3 февраля) вновь дал несудимую грамоту сийскому Антониеву монастырю, имевшему вотчины и в Вологодской епархии, и в грамоте говорил, что в тех монастырских вотчинах попов и дьяконов, также монастырских прикащиков, слуг и крестьян Вологодский архиепископ и его десятильники и пошлинники «не судят ни в чем и пошлин с них не емлют никаких», а судят их во всех исках на них четвертные дьяки, у кого Двинская земля в приказе будет, на три срока: на Рождество Христово, на Троицын день и на Семен день. И замечательно, что в этом отношении царь не делал никакого различия между архиереями и жаловал несудимые грамоты в епархии не только архиепископов, но и митрополитов и самого патриарха. Например, в 1621 г., 3 февраля пожаловал несудимую грамоту игумену и братии темниковского Пурдышевского монастыря, находившегося в епархии патриарха, а в грамоте было сказано: «От отца нашего великого государя святейшего патриарха Филарета... десятилники к ним в монастырь не въезжают, и их не судят, и кормов своих с них не емлют, а в духовном деле судит их на Москве великий государь, отец наш святейший патриарх, а кому будет на игумене, и на старцах, и на монастырских служках, и на крестьянех искати, и их в тех искех судят на Москве в Приказе Казанского дворца в год на три сроки: на Рождество Христово, на Троицын и на Семень день». Равным образом и в грамоте (от 17 сентября 1621 г.) Вяжицкому монастырю Новгородской епархии говорилось, что игумена с братнею, монастырских слуг и крестьян во всех исках на них судят на Москве в Приказе Большого дворца на те же три срока и только в духовном деле игумена и братию судит Новгородский митрополит; также и попов в монастыре и в монастырских селах митрополит «не судит ни в чем, опричь духовных дел». Новгородский митрополит Макарий принес жалобу государю, что в городах Двине, Холмогорах, Каргополе, Турчасове и Ваге, которые с их уездами при царе Иване Васильевиче были отчислены от Новгородской епархии к Вологодской, а при Федоре Ивановиче вновь причислены к Новгородской, настоятели монастырей и церковные причты ни в чем его, митрополита, и его десятильников не слушают, у него не судятся и пошлин ему не дают, ссылаясь на полученные ими царские грамоты, и просил грамоты те отменить. Царь вместе с отцом своим Филаретом пожаловал митрополиту грамоту (8 февраля 1622 г.) и велел ему во всех означенных городах, как и по всей Новгородской митрополии, ведать и судить во всяких духовных делах по-прежнему, как было исстари, посылать в города и уезды своих детей боярских и десятильников, собирать церковные дани по книгам, как бывало прежде, и архимандритов и игуменов с братиею, их слуг и крестьян, протопопов, попов, дьяконов и весь причет церковный, также и мирян «ведати и судити во всяких делех» по царскому указу и по соборному уложению, а настоятелям монастырей и церковным причтам, имевшим у себя несудимые грамоты, объявил, что грамоты те должны быть не в грамоты. Это же самое подтвердил государь и в грамоте, пожалованной Новгородскому митрополиту 6 августа 1623 г., хотя здесь вместо слов «ведати и судити во всяких делех» сказано уже было «ведати и судити во всяких духовных делех». Но спустя месяц с небольшим царь дал несудимую грамоту Николаевскому корельскому монастырю Новгородской епархии (12 сентября); еще чрез два с небольшим месяца – двинскому Архангельскому монастырю той же епархии (28 ноября); еще чрез два месяца – ладожскому Васильевскому монастырю той же епархии (25 февраля 1624 г.), и во всех этих грамотах говорилось, что митрополит Новгородский и его тиуны настоятелей, и чернецов, и всего церковного причта, и слуг монастырских, и крестьян «не судят ни в чем, опрочи духовнаго дела, а будет кому чего искати на них, ино их сужу яз, царь и великий князь, или яз, кому прикажу» на три известные срока.

Ввиду таких обстоятельств положение Филарета Никитича было довольно затруднительное. Он, конечно, понимал, что правительство стремится освободить мало-помалу духовенство, монашествующее и мирское, из подсудности архиереям по всем делам недуховным и подчинить своему собственному суду, и как соправитель своему сыну-царю не мог или не хотел противиться этому намерению правительства. Но с другой стороны, как патриарх считал для себя неприличным покориться такой участи наравне с прочими архиереями. И вот по его совету и по прошению царь Михаил Федорович пожаловал ему 20 мая 1625 г. известную уже нам грамоту, которою во всей обширнейшей патриаршей области все духовенство, монашествующее и мирское, все монастыри и церкви с их слугами и крестьянами во всяких делах духовных и гражданских, кроме «разбойных, татных и кровавых», во всяких исках на них, подчинены были управлению и суду патриарха и обязывались платить ему всякого рода церковные пошлины. Исключение сделано было только для одного московского кафедрального Успенского собора: 25 мая того же года царь пожаловал ему тарханную грамоту, в которой предоставлял патриарху судить протопопа с братиею, и весь причет церковный, и их вотчинных людей и крестьян только в духовном деле, а «кому будет чего искати на протопопе с братиею, – говорил государь, – или на их прикащикех, ино их сужу яз, царь и великий князь, беспошлинно, в году на три (известные) сроки». С этого времени патриаршая область, или епархия, по управлению и суду явно начала как бы выделяться из круга прочих наших епархий: в патриаршей области все духовенство, белое и черное, по всем своим делам духовным и гражданским оставалось в подчинении своему архипастырю, тогда как в прочих епархиях и церковные причты, и особенно монастыри по делам гражданским более и более освобождались чрез несудимые грамоты из подсудности своим архиереям и подчинялись Приказу Большого дворца. Около этого же времени самое устройство управления и суда при кафедре патриарха получило некоторое преобразование. Прежде по уложению Стоглавого Собора каждый архиерей в управлении своею епархиею действовал чрез своих наместников, поповских старост, десятильников и пр.; в управлении своими церковными имениями – чрез своего дворецкого, прикащиков, посельских и пр.; при кафедре каждого епархиального архиерея существовало два суда без особых названий: один по делам духовным для духовенства и мирян, где судил сам архиерей с архимандритами и другими духовными лицами; другой по делам недуховным также для духовенства и мирян, где судил архиерейский боярин или дворецкий с градскими старостами, целовальниками и дьяком, которых назначал сам государь, и с двумя или тремя поповскими старостами и десятскими, переменявшимися каждую неделю, по очереди, – не упоминаем о судах десятильничьих; казною же архиерейскою, в которую поступали пошлины по управлению и суду со всей епархии, заведовал один казначей. А если верить записке 1610 – 1613 гг. о царском дворе, то при патриаршей кафедре даже и по духовным делам судили одни светские судьи – патриарший боярин да дворецкий, да с ними два дьяка – и доносили дела пред патриарха, и все эти судьи давались от государя. Теперь при кафедре патриарха, бывшего вместе и государем, или соправителем своего сына, видим правительственные и судебные учреждения, которые по примеру царских такого же рода учреждений называются приказами. И именно уже с 1620 г. упоминаются патриаршие приказы: Дворцовый и Казенный; с 1622 г. – Судный приказ на патриаршем дворе и с 1628 г. – Патриарший разряд, или Разрядный приказ, хотя, разумеется, все они могли явиться и прежде.

Патриаршие приказы имели каждый свое особое назначение, на что отчасти указывают и самые их названия, но некоторые из них вначале еще не довольно ясно были очерчены. В Дворцовом приказе сосредоточивалось высшее управление и суд над всеми вотчинами и крестьянами патриаршего дворца, равно над всякими приказными и дворцовыми людьми, служившими при патриаршем дворце или в патриарших вотчинах, и высшее заведование доходами с этих вотчин и выполнением ими государственных повинностей. Но сюда же велено было доставить, например, в 1625 г. подробную роспись Требникам и Служебникам, в которых по приказанию патриарха замазано было слово «и огнем», а в 1628 г. – отписку о поведении в нижегородском Печерском монастыре церковного дьячка Семейки Григорьева, находившегося там на епитимии по обвинению в волшебстве и подобное. Казенный приказ заведовал патриаршею казною: назначением даней и пошлин с церквей и монастырей епархии, сбором всякого рода пошлин на патриарха, домовыми патриаршими монастырями и отчетами о всех вообще приходах и расходах патриаршей казны. Область этого приказа была уже определена с большею точностию, нежели других. В Судном приказе производились суд и расправа над духовенством и мирянами патриаршей епархии по всем подлежащим делам, хотя известны только некоторые частные дела, производившиеся в этом приказе, каковы: о незаконных вкладах и продажах недвижимых имений в монастыри. В Патриаршем разряде, или Разрядном приказе, ведались дела, кажется, преимущественно административного характера: сюда, например, требовались сведения о поведении лиц, сосланных на епитимию в монастыри; велено было доставить для сожжения церковные уставы, напечатанные Логгином, также «Учительное Евангелие» и другие книги Транквиллиона; поступали ведомости из монастырей о числе собранных денег и даточных людей для государевой службы, хотя, с другой стороны, сюда же вызваны были на суд старец-соловар и слуга Симонова монастыря за причиненные ими будто бы убытки Троицкому монастырю. Адам Олеарий, бывший в Москве несколько раз при патриархах Иоасафе и Иосифе, не упоминает о Дворцовом патриаршем приказе, а о трех остальных говорит следующее: «Патриарх имеет свои особые три приказа, именно: 1) Разрядный, в котором ведутся списки всех церковных имений, записи на эти имения и помещаются в архив; 2) Судный, в котором патриарх производит свой суд и расправу, и 3) Казенный, в который вносится и сохраняется казна и ежегодный приход патриарха». Во всех патриарших приказах, по нашим документам, заседали только светские лица: в Дворцовом – патриарший дворецкий и патриарший дьяк; в Казенном – два патриарших дьяка; в Судном – два патриарших боярина да два дьяка; в Разрядном – два боярина, один государев, другой патриарший, и два дьяка. Но Олеарий пишет, что «патриарх поставлял в эти приказы для управления своих известных людей из духовного звания, которые и доносили ему обо всем, доставляли отчеты и исполняли его приказания и приговоры».

Между тем в других епархиях духовенство и особенно монастыри более и более переходили вследствие несудимых грамот из подчинения своим епархиальным архиереям под власть государева Приказа Большого дворца. Монастыри, не довольствуясь тем, что в исках на них сторонних лиц судились не в местных судебных учреждениях, а в одном Приказе Большого дворца и только в три известные срока, испрашивали еще себе у государя грамоты, чтобы и свои иски на сторонних лиц вести в том же одном Приказе Большого дворца, а не в разных судах, хотя, с другой стороны, по жалобе дворян и детей боярских в 1641 г. государь приказал производить впредь иски на монастыри и вообще на лица и учреждения духовного ведомства не в три положенные срока, а бессрочно. Дошло до того, что монастыри начали не слушаться своих епархиальных архиереев даже и не в гражданских делах, например, монастыри Вологодской епархии не хотели принимать старцев-епитимийцев, которых присылал к ним под начало местный архиепископ, без царского указа, и архиепископ принужден был бить челом государю, и государь приказал (март 1639 г.) чрез вологодского воеводу монастырям, чтобы они принимали епитимийцев, присылаемых архиепископом. Сам государь чрез Приказ своего Большого дворца простирал свою исключительную власть на всю экономическую и на всю правительственную часть монастырей и слал в монастыри свои грамоты не только, например, о поставке даточных людей и о сборе денег на жалованье ратным людям, но и против беспорядков, происходивших в монастырях, и о введении новых порядков во внутреннем управлении монастырей, не говорим уже о том, что сам государь назначал настоятелей и настоятельниц в монастыри, – это было с давнего времени и прежде. Только некоторым архиереям, например новгородскому, царь делал снисхождение и подтверждал за ними право самим «ведать и судить своих архиерейских приказных людей: и дьяков, и детей боярских, и крестьян, и всяких домовых службников во всяких исцовых искех» (грамота от 27 октября 1645 г.).

Наконец, когда в 1648 г. царь Алексей Михайлович признал за благо дать всем своим подданным общее Уложение, по которому бы «Московскаго государства всяких чинов людям, от большаго и до меньшаго чина, суд и расправа была во всяких делех всем ровно», он дал вместе в том же законодательном кодексе общее уложение и для всего духовенства по делам гражданским. Царь «указал Монастырскому приказу быти особно», т. е. чтобы Монастырский приказ, доселе существовавший только в виде отделения в Приказе Большого дворца и едва упоминавшийся сделался самостоятельным судебно-гражданским учреждением для всех лиц духовного звания и ведомства (за исключением одного патриарха). Здесь должен был совершаться «суд во всяких истцовых искех на митрополитов, архиепископов, епископов, их приказных и дворовых людей, их детей боярских и крестьян, на монастыри, на архимандритов, игуменов, строителей, келарей, казначеев, на рядовую братию, монастырских слуг и крестьян, на попов и церковный причт» (Уложение. Гл. 13. Ст. 1). Учреждением такого суда для духовенства произведена была весьма ощутительная перемена в управлении нашей Церкви. Прежде Приказу Большого дворца или существовавшему в нем в виде особого отделения Монастырскому приказу подлежали по суду только те монастыри и духовные лица, которые имели несудимые грамоты, – теперь этому приказу подчинены все монастыри и все лица духовного звания и ведомства и несудимые грамоты упразднены. Прежде монастыри и духовные лица судились в Приказе Большого дворца только в исках на них со стороны лиц других ведомств – теперь в Монастырском приказе все духовные лица должны были судиться «во всяких истцовых исках», следовательно, и во всех взаимных их исках между собою, что являлось уже прямым вмешательством гражданской власти в дела Церкви. Прежде архиереи и настоятели привилегированных монастырей подлежали в исках на них сторонних лиц непосредственному суду самого государя, как по крайней мере выражалось в жалованных им грамотах, хотя в последние годы пред Уложением и они малопомалу начали уже судиться в Приказе Большого дворца (Уложение. Гл. 13. Ст. 1), – теперь же прямо было узаконено, что митрополиты, архиепископы и епископы во всех исках на них должны ведаться в Монастырском приказе, и таким образом Церковь в лице высших своих представителей явно подчинялась суду властей гражданских. Правда, в Уложении не определен личный состав Монастырского приказа, и в нем заседали вначале и духовные лица, например чудовский архимандрит, троицкий и новоспасский келари. Но скоро духовные лица были вытеснены оттуда и в приказе остались одни мирские судьи. По Уложению только патриарх, его приказные и дворовые люди, дети боярские, крестьяне и всяких чинов люди, живущие в патриарших домовых вотчинах, были изъяты во всяких делах из ведомства Монастырского приказа и оставлены под судом самого патриарха (гл. 12. Ст. 1). Но все монастыри и все вообще духовенство патриаршей области по исковым делам не были изъяты из ведомства этого приказа. Надобно еще сказать, что при неясности и неопределенности положений, касавшихся Монастырского приказа. Уложение Алексея Михайловича давало повод к разным злоупотреблениям со стороны лиц, заседавших в приказе, к их столкновениям с духовными властями и вмешательству в духовные дела. Уложение в его оригинальном списке подписали «по государеву указу» (октября 1648 г.) и патриарх Иосиф, и все другие архиереи, и весь освященный Собор, подписал вместе с прочими и Никон, бывший тогда еще новоспасским архимандритом, хотя в душе был очень недоволен Уложением, как обнаружилось впоследствии. Чтобы успокоить своего любимца, вскоре сделавшегося Новгородским митрополитом, царь Алексей Михайлович не замедлил сделать для него отступление от своего Уложения: дал ему несудимую грамоту (6 февраля 1651 г.), такую же, какая дана была некогда патриарху Филарету Никитичу, и предоставил Никону во всей Новгородской епархии «монастыри, и архимандритов, и игуменов, и дьяконов, и всех ружных и приходских церквей попов, и дьяконов, и причетников, и монастырских служек, и крестьян ведать судом и управою во всяких управных делех, опричь разбойных, и татных, и убивственных».

Не могло быть угодным духовенству Уложение царя Алексея Михайловича и своим решением вопроса о церковных имениях. Еще в 1580 г. Собором и синклитом с утверждения государя было постановлено, чтобы владыки и монастыри довольствовались только теми имениями, какими уже владели, и не покупали себе новых земель и вотчин, не принимали их в заклад и чтобы вотчинники своих вотчин по душам в монастыри не отдавали, а давали бы деньгами, сколько будет стоить жертвуемая вотчина, и только бедным монастырям, которым нечем жить, дозволено было бить челом государю о пожаловании их землею. Потому-то при первых наших патриархах, Иове и Гермогене, как мы видели, наши государи лишь подтверждали владыкам и монастырям прежние жалованные им грамоты на земли и вотчины, а вновь жаловали земельные владения только новым архиерейским кафедрам и новым монастырям. То же продолжалось и при патриархе Филарете и двух его преемниках. Царь Михаил Федорович дал подтвердительные грамоты, например, патриарху Филарету на Ржевскую десятину (1619), митрополиту Новгородскому Макарию (1623) и Коломенскому епископу Рафаилу (1627) на все их владения, также монастырям: Николаевскому корельскому, Васильевскому ладожскому, Вяжицкому, Кирилло-Белозерскому, Иосифо-Волоколамскому, Троицкому астраханскому, Покровскому суздальскому, Симонову и другим на все их владения. В этих грамотах подтверждались и все прежние права и привилегии духовных владельцев по управлению и суду в их вотчинах. А когда основалась новая архиерейская кафедра в Сибири и возникло там несколько новых монастырей, царь не замедлил назначить и кафедре и монастырям жалованье и наделить их землями. Иным монастырям, не жалуя новых земель и вотчин, жаловал или подтверждал другие льготы, доставлявшие им средства для жизни. Пожаловал, например, грамоты монастырям: Спасо-Прилуцкому на беспошлинную продажу 14000 пудов соли. Соловецкому на такую же продажу 100000 пудов соли, Кирилло-Белозерскому на такую же продажу 40000 пудов соли, Архангельскому на такую же продажу 7000 пудов соли, Никольскому песношскому на взимание таможенных пошлин в селе Рогачеве, Васильевскому ладожскому на беспошлинную ловлю рыбы на монастырских тонях, Успенскому староладожскому на такую же ловлю рыбы в Волхове. Духовенству новгородского Софийского собора приказал выдавать по-прежнему денежную и хлебную ругу и предоставил пользоваться сбором венечной пошлины в Новгороде и Новгородских пятинах; серпуховскому протопопу с братиею также подтвердил (1624) прежде пожалованные им грамоты. Во всех этих действиях Михаил Федорович не переступал пределов упомянутого постановления 1580 г. Но в других действиях он переступил эти пределы. Он начал раздавать села и земли и таким духовным владельцам, которые отнюдь не были бедны и имели чем жить: пожаловал своему отцу патриарху Филарету в 1619 г. две трети Варзужской волости в Двинской земле и дозволил ему принять село Бели с деревнями вкладом от частного лица, в 1621 г. пожаловал село Ярымово и сельцо Мартово с деревнями в Муромском уезде и село Сельну в Переяславском уезде, в 1626 г. – порожнее дворовое и огородное место в Москве за Никитскими воротами, в 1631 г. – село Дмитровское в Московском уезде; патриарху Иоасафу в 1636 г. – пустопорожнее место в Астрахани под двор для рыбного промысла; Саввино-Сторожевскому монастырю в 1644 г. – сельцо Иванково с семью пустошами. В то же время дозволил духовным владельцам приобретать себе новые владения покупкою: патриарху Филарету в 1631 г. проданы по указу царя ненаселенные земли из дворцовых имений, а патриархом Иосифом в 1644 г. куплены населенные и ненаселенные земли от частных лиц. Разрешил также делать и принимать в монастыри и архиерейские домы земельные вклады, когда в 1628 г. приказал писать в жалованных вотчинных грамотах: «Вотчинником, которым по государеву указу вотчины даны за службу, и их детем, и внучатом, и правнучатом выслуженные вотчины волно продати и заложити и в монастырь по душам дати», хотя эти вкладные вотчины и могли быть потом выкуплены родственниками вкладчиков или казною (Уложение. Гл. 17. Ст. 42). И потому, например, патриарший дом получил вкладами: от неизвестного загородный двор в Москве за Мясницкими воротами и от черного попа Иоиля Киселева половину деревни Лысчиково с пашнею, лугами, лесами и всякими угодиями в Нижегородском уезде. Таким образом духовенству вновь открывались все главные пути к увеличению своих земельных владений. Но Уложение царя Алексея Михайловича разом преградило эти пути следующею статьею: «Впредь с нынешнего Уложения патриарху, и митрополитом, и архиепископом, и епископом, и в монастыри ни у кого родовых, и выслуженных, и купленых вотчин не покупати, и в заклад не имати, и за собою не держати, и по душам в вечной поминок не имати ни которыми делы... а вотчинником никому вотчин в монастыри не давати» (гл. 17. Ст. 42). Не довольствуясь этим, стольники, и стряпчие, и дворяне московские, и все выборные люди Русской земли, присутствовавшие при составлении Уложения, били челом государю, чтобы он велел отобрать у патриарха и прочих архиереев, и у монастырей, и у протопопов и попов все вотчинные земли, которые даны им или приобретены ими после 1580 г. вопреки состоявшемуся тогда постановлению, и раздать служилым людям, и бедным дворянам, и детям боярским. И царь приказал (9 ноября 1648 г.) немедленно сделать и представить ему выписку, сколько с 1580 по 1648 г. вотчинных земель пожаловано государями архиереям, монастырям и церквам, сколько куплено ими самими или принято в залог и сколько дано им от разных лиц вкладами на вечный поминок, хотя ниоткуда не видно, чтобы царь действительно отобрал потом у духовенства все эти вотчины. Кроме того, в Уложении было узаконено также к огорчению духовенства: «А будет кто вотчинник, какова чину ни буди, или вдова постригутся, а за ними родовые, или выслуженные, или купленные вотчины, и им тех вотчин в монастыри не отдавати, а самим теми вотчинами, постригшися, не владети», между тем как доселе в России вотчинники и после пострижения своего в монашество свободно располагали своими вотчинами и могли давать их вкладами в монастыри и церкви (Уложение. Гл. 17. Ст. 43).

Допуская мысль, что после таких узаконений, изложенных в Уложении царя Алексея Михайловича, церковные имения у нас не увеличивались или мало увеличивались в первые годы, мы имеем возможность составить довольно верное понятие о размере этих имений около половины XVII в. В 1655 г. за патриархом числилось 6432 крестьянских двора, а за Новгородским митрополитом – 1432 двора. В 1661 г., 18 декабря взята из Монастырского приказа подробная роспись, сколько было тогда за всеми монастырями в России крестьянских дворов. Всех монастырей, владевших вотчинами, насчитано в росписи 476. Из числа их только шесть имели каждый более двух тысяч крестьянских дворов, именно: Троице-Сергиев – 16382 двора, Кирилло-Белозерский – 3855 дворов, Спасский в Ярославле – 3819, Симонов в Москве – 2192, Печерский в Нижнем – 2147, Чудов – 2120. Десять монастырей имели каждый от тысячи до двух тысяч крестьянских дворов, именно: Ново-Спасский – 1976, Спасо-Евфимиев в Суздале – 1835, Вознесенский девичий в Москве – 1601, Покровский в Суздале – 1560, Новодевичий в Москве – 1469, Рождественский во Владимире – 1473, Макариев-Колязинский – 1403, Печерский в Пскове – 1325, Борисоглебский в Ростове – 1372, Богородицкий в Свияжске – 1247. От пятисот до тысячи дворов имели каждый 18 монастырей, в том числе Иосифо-Волоколамский 991 двор; от ста до пятисот дворов – 80 монастырей, в том числе Саввино-Сторожевский 138 дворов, Боголюбов 233, Соловецкий 202, Александро-Свирский 181. Эти-то 120 монастырей, владевших сотнями и тысячами крестьянских дворов, и можно назвать более или менее богатыми монастырями. Но они составляли только одну четверть общего числа тогдашних владельческих монастырей, а остальные три четверти, 356 монастырей, уже никак нельзя назвать богатыми. Из них 60 монастырей имели каждый от пятидесяти до ста дворов, 177 монастырей – от десяти до пятидесяти дворов, в том числе Донской – 32 двора, а 103 монастыря имели каждый менее десяти дворов, многие – по три, по два, даже по одному. Наиболее таких бедных монастырей было в Новгородской и Псковской епархиях. Всего же за 476 владельческими нашими монастырями находилось тогда 87907 крестьянских и бобыльских дворов. Наконец, по свидетельству Котошихина, писавшего о России в 1666 – 1667 гг., за нашим патриархом числилось более 7000 дворов, за четырьмя митрополитами – 12000, за прочими архиереями – 16000, за монастырями – 83000 и, следовательно, за всем духовенством – 118000 дворов.

Крестьяне церковных вотчин, патриарших, митрополичьих и прочих, отбывали, подобно крестьянам других земель, все государственные подати и повинности и при этом не только не пользовались какими-либо льготами, напротив, обложены были даже больше, чем другие крестьяне. В 1620 г., когда сбор податей производился еще с сох (соха – условное пространство населенной и обрабатываемой земли), составлена была «Книга сошному и вытному письму» по распоряжению правительства, и в ней положено было считать на каждую соху в поместных и вотчинных землях по 800, по 400, по 200 четвертей земли и т. д., а в монастырских и церковных землях – по 600, по 300, по 150 четвертей и т. д. Следовательно, с церковных земель положено было собирать податей более против других земель, в пропорции 4:3. Патриарх и прочие архиереи, монастыри и церкви должны были собирать с своих вотчин и доставлять правительству: а) стрелецкие деньги и стрелецкий хлеб на содержание стрельцов – постоянного войска, б) ямские деньги на содержание почт в государстве, в) полоняничные деньги на выкуп пленных, г) деньги и хлеб на жалованье ратным людям и содержание их в военное время, д) даточных людей на ратную службу с полною обмундировкою. И например, в 1637 г. положено было взять в вотчинах патриарха, митрополитов, архиепископов, епископов и больших монастырей с десяти дворов по человеку, а в вотчинах всех светских землевладельцев с двадцати дворов по человеку. Иногда духовные вотчинники вместо даточных людей, пеших и конных, по требованию правительства платили ему деньгами, иногда отдавали ему на время войны всю ратную сбрую, какая у них имелась, иногда поставляли подводы с съестными припасами для ратных людей и подобное. В чрезвычайных случаях кроме сборов с церковных крестьян на жалованье ратным людям правительство приглашало самих архиереев и монастырские власти делать для той же цели добровольные приношения «неоскудно» как из архиерейской и монастырской казны, так и из своих келейных денег и собирать такие же приношения со всех архиерейских приказных людей и боярских детей и со всех иноков и монастырских служек. А иногда прямо брало из монастырей на военные издержки определенную сумму по своему усмотрению, например в 1632 г. взяло 10000 рублей из Соловецкого монастыря, который в следующие два года пожертвовал еще от себя добровольно 3852 рубля. Делались также сборы с монастырских и церковных земель и на другие случайные государственные нужды, например для построения городков и острогов на Украине против набегов крымских татар. Некоторые монастыри должны были еще по временам давать приют пленным татарам, кормить их и одевать на свой счет.

Кроме тех 476 монастырей, которые имели крестьян и почти все основаны были еще до исхода XVI в., были у нас монастыри, не имевшие крестьян и содержавшиеся то небольшими участками земли, то царскою ругою, денежною и хлебною, то какими-либо угодьями – мельницами, рыбною ловлею, то добровольными приношениями и пособиями от православных христиан. К числу таких монастырей, за весьма малыми исключениями, принадлежали и монастыри, явившиеся у нас при патриархах Филарете и двух его ближайших преемниках. Одни из этих монастырей основаны теперь вновь, другие только возобновлены, третьи в первый раз теперь упоминаются, хотя время происхождения их с точностию неизвестно. В Москве основаны теперь монастыри: а) Феодоровский в 1626 г. патриархом Филаретом по обету у Никитских ворот; б) Знаменский в 1631 г. царем Михаилом Федоровичем в Зарядье у старого государева двора, т. е. бывшего дома бояр Романовых; в) Страстной девичий в 1641 г. по повелению государя у Тверских ворот на месте, где встречена была чудотворная икона Богоматери «Одигитрии», именуемой «Страстною», перенесенная в Москву из села Палец, вотчины князя Бориса Лыкова; г) Андреевский, иначе Преображенский, около 1648 г. окольничим Федором Ртищевым у Воробьевых гор для ученых старцев, прибывших из Киева. Из числа этих московских монастырей только один Знаменский, созданный самим царем, имел крестьян 230 дворов: царь наделил его своими родовыми имениями, бывшими за его материю инокинею Марфою Ивановною, скончавшеюся 27 генваря 1631 г. В других местах основаны монастыри: а) в Севске Спасский в 1619 г.; б) в 20 верстах от Соловок Анзерский скит в 1620 г. преподобным Елеазаром Анзерским; в) в Воронеже Акатов Алексеевский в 1620 г. и Покровский женский в 1623 г., оба эти монастыря имели крестьян: первый 30 дворов, последний 46; г) в Верхотурье Покровский женский в 1621 г.; д) в 30 верстах от Алапаевска невьянский Богоявленский в 1621 г.; е) в Лебедяни Яблонова Троицкая пустынь в 1621 г.; ж) близ Уржума Спасский в 1624 г.; з) в Вятке Спасо-Преображенский в 1624 г.; и) в 30 верстах от Суздаля Золотниковская пустынь в 1624 г.; и) в 15 верстах от Костромы игрицкий Богородичный около 1624 г.; к) в Лыскове Рождественский женский в 1624 г.; л) в Белеве Крестовоздвиженский женский в 1625 г. игуменьею Марфою Палицыною; м) в 17 верстах от Казани Седмиезерская Вознесенская пустынь около 1625 г.; н) в Кадыевском уезде (ныне Костромской епархии) Новословенская Богородицкая пустынь в 1629 г.; о) в 50 верстах от Нижнего Оранский Богородичный в 1634 г. дворянином Петром Гладковым, в монашестве Павлом; п) в 75 верстах от Торжка Могилевская, или Нигилевская, пустынь в 1634 г.; р) в Козлове Троицкий около 1635 г., имел 7 дворов крестьян; с) в Каргополе Хергозерский около 1635 г. монахами Сергием и Логгином; т) в Алатыре Киево-Николаевский женский в 1639 г. по грамоте царя Михаила Федоровича монахинями, переселившимися сюда из прилуцкого Ладинского монастыря; у) в Вязниках Благовещенский в 1641 г. «на убогих домах»; ф) под Мещовском Георгиевский женский около 1642 г. царицею Евдокиею Лукьяновною, супругою Михаила Федоровича, имел 62 двора крестьян; х) в Муроме Троицкий женский в 1642 г., имел 4 двора крестьян; ц) под Гороховцом Николаевский в 1643 г., имел 15 дворов крестьян; ч) в Царевококшайске Мироносицкая пустынь в 1647 г.; ш) близ Юрьевца Повольского Кривоезерская Троицкая пустынь в 1648 г.; щ) в 90 верстах от Шенкурска Верхошеремская Вознесенская пустынь в 1650 г.

Возобновлены монастыри: а) в Старой Ладоге Успенский в 1619 г.; б) в Волхове Оптин Троицкий в 1620 г.; в) под Козельском Оптина Введенская пустынь около 1625 г.; г) в Угличе Богоявленский женский в 1629 г. великою государынею инокинею Марфою Ивановною, имел 36 дворов крестьян; д) в Переяславле Залесском Борисоглебский в 1642 г., имел 1 двор крестьян. Более 20 монастырей упоминаются в первый раз: а) в Москве Заиконоспасский с 1620 г. и перервенский Никольский с 1623 г., последний имел 18 дворов крестьян; б) в Нижнем Новгороде Зачатейский с 1622 г. и Происхожденский с 1625 г.; в) в Ростове Белогостицкий с 1621 г.. Андреевский с 1624 г.. Рождественский женский с 1632 г.; г) под Рыльском Волынская Николаевская пустынь с 1622 г.; д) в 30 верстах от Казани Раифская пустынь с 1620 г.; е) в Грязовецком уезде кохтыжская Иоанно-Богословская пустынь с 1621 г.; ж) в Торопце Николаевский особный с 1623 г.; з) в Перемышле Резванский Николаевский с 1624 г.; и) на Клязме Любецкий с 1630 г.; и) в Самаре Спасо-Преображенский с 1631 г.; к) в Верее Спасский с 1631 г.; л) в Арзамасе Николаевский с 1634 г.; м) в Путивле Борисоглебский с 1634 г.; н) в Белгороде Рождественский женский с 1635 г.; о) в Лыскове Казанский с 1634 г.; п) в Переяславле Залесском Вознесенский женский с 1635 г.; р) в Суздале Троицкий женский с 1643 г. и Николаевский женский с 1643 г.; с) в Можайске Благовещенский с 1648 г. и др.

Трудно понять, с какою целию правительство допускало такое размножение монастырей, и притом небольших и достаточно не обеспеченных. Еще в новых городах, каковы Белгород, Воронеж и другие, основание монастырей, мужских и женских, могло иметь значение; но зачем учреждались они там, где и без того их было много – в Москве, Суздале, Ростове, Нижнем? Многие незначительные монастыри оказывались неспособными продолжать свое существование сами собою и потому, как бывало и прежде, приписывались к другим монастырям, более состоятельным, или к архиерейским домам. В числе домовых патриарших монастырей упоминаются Резванный Николаевский в Перемышле с 1624 г., Любецкий на Клязьме с 1630 г., Спасо-Преображенский в Самаре с 1648 г. К вологодскому архиерейскому дому были приписаны в 1620 г. монастырьки Николы Чудотворца Мокрой пустыни в Вологодском уезде и в 1649 г. кохтыжская Иоанно-Богословская пустынь в Грязовецком уезде на реке Кохтыже; к новгородскому архиерейскому дому приписан в 1651 г. Немчинов монастырь в Холмском уезде Псковской епархии. К Троице-Сергиеву монастырю приписаны монастыри: Сыпанов Троицкий в Нерехтском уезде в 1629 г.; Рождественский в Новосиле в 1631 г.; Чердынский Богословский в 1632 г. К Сийскому монастырю приписаны: Чирцова пустынь в Мезенском уезде с 1620 г., Лявленский монастырь в 32 верстах от Архангельска с 1633 г., Ивановский, Покровский и Кривецкий монастыри на реке Двине. К Саввино-Сторожевскому монастырю приписаны: в 1628 г. Спасская Толоконцева пустынь в Нижегородском уезде; в 1651 г. девять монастырей: Воскресенский Высокий в Москве, Ольгов Успенский в 10 верстах от Рязани, Спасский Зарецкий в Рязанском уезде. Троицкий переницкий в том же уезде. Николаевский Медведский в Ладожском уезде, Николаевский с Валку в Пскове, Стефановский в Лугу близ Пскова, Рождественский Пурдышевский в Темникове, Николаевский Венев в Веневском уезде; в 1652 г. четыре монастыря: Воскресенский Терехов в Рязанском уезде, Предтечев Кибергашский в Суздальском уезде, Никитский в Дмитровском уезде, Николаевская Мамонтова пустынь в Тамбовском уезде. Юрьевский новгородский монастырь имел 15, а Александровский – 18 приписных монастырей, хотя время приписания каждого из них к тому или другому монастырю с точностию неизвестно.

Настоятели некоторых более значительных монастырей были возведены в сан архимандритов: Кирилло-Белозерского монастыря в 1649 г., Саввино-Сторожевского в 1650 г., московского Богоявленского, новгородского Антониева, новгородского Вяжицкого, тихвинского Успенского и Соловецкого в 1651 г., Иосифо-Волоколамского в 1652 г. А настоятелю и архимандриту Троице-Сергиева монастыря кроме других привилегий, которыми он пользовался еще со времен митрополита Московского Макария, патриарх Филарет Никитич даровал (23 июня 1633 г.) право «для почести тоя великия пречестныя обители и свещею осеняти, якоже достоит епископу». На нравственное состояние монастырей отчасти указывают царские и архиерейские грамоты, не раз повторявшиеся, о недержании в монастырях хмельных напитков, о соблюдении в монастырях церковного благочиния и вообще монастырского устава.

Вместе с умножением монастырей умножались и церкви, особенно в Москве. Как ни дорого обошелся ей пожар 1611 г., когда поляки выжгли и разрушили в ней почти все церкви, через два-три десятилетия храмов в Москве считалось уже более, чем было прежде этого пожара. По свидетельству Адама Олеария, в одном Кремле находилось до 50 каменных церквей, а во всей Москве более 2000. «В первом издании моего путешествия, – говорит он, – я определил число их до 1500, что показалось удивительным и даже невероятным, но я показал тогда еще мало, как дознал я это из последующих верных известий частию от наших соотечественников, несколько уже лет проживших в Москве, частию же от самих московитян, которые в прошедшем году жили у нас в Голштинии несколько времени и с которыми я ежедневно виделся и беседовал. Эти-то лица единогласно сообщили мне, что в городе Москве находится более 2000 церквей, монастырей и часовен. Почти чрез каждые пять домов стоит часовня (капелла). Каждый большой боярин строит себе свою часовню, содержит на свой счет своего священника, и один с домочадцами своими слушает у себя Божественную службу. По приказанию теперешнего патриарха вследствие часто случающихся пожаров большая часть часовен деревянных сломаны и на место их выстроены каменные, но они небольшие и некоторые внутри не выше 15 футов... В Москве по множеству церквей и часовен несколько тысяч колоколов, которые во время богослужения производят такой многообразный звон и гул, что не привыкший к нему не может слышать его без особенного удивления... По множеству церквей в Москве числится до 4000 попов, или священников, ибо в некоторых церквах, которые считаются хоть сколько-нибудь большими, состоит по 6, по 8 и даже по 10 попов...» «В церквах своих, – продолжает тот же Олеарий, – русские имеют великое множество образов, развешанных кругом по стенам... Образа считаются необходимыми для молитвы, а потому они находятся не только в церквах и при всех торжественных церковных ходах, но и у каждого на дому, в покоях и комнатах для того, чтобы во время моленья всякий мог иметь икону пред глазами своими». При такой потребности в иконах многие у нас занимались иконописанием. У государя были свои иконописцы, «жаловалные и кормовые», и они по поручению его вместе с «городовыми» иконописцами, в числе которых находились и диаконы, в 1642 г. заново подписали стенным письмом по золоту весь Успенский собор в Москве с его приделами, а в 1650 г. подобным образом подписали весь собор в Савино-Сторожевском монастыре. Патриарх, некоторые другие архиереи и монастыри имели также своих иконописцев. У Троице-Сергиева монастыря в 1624 г. было в подмонастырском селе Клементьеве восемь дворов иконописцев, получавших от монастыря денежное жалованье и отсыпной хлеб, а в 1641 г. была при лавре иконная слобода с 15 дворами иконописцев, и упоминаются в числе иконописцев некоторые и из братии. Эти лаврские иконописцы расписали в 1635 г. Троицкий собор в лавре и Никоновскую церковь. В Москве, недалеко от Кремля, по свидетельству Олеария, существовал особый иконный ряд, где исключительно продавались иконы, причем русские не называли этой продажи продажею или куплею, а говорили, что они выменивают иконы на деньги.

О новых праздниках в Русской Церкви, о церковном пении, вообще о богослужении и богослужебных книгах нами сказано уже в своем месте. Здесь остается упомянуть разве только о некоторых частных церковных обрядах и обычаях, заслуживающих внимания. Обряд пещного действия пред Рождеством Христовым и обряд шествия на осляти в неделю ваий, появившиеся у нас около половины прошлого столетия, совершались и теперь при всех архиерейских кафедрах по прежнему чину. Адам Олеарий сам был очевидцем в Москве, как патриарх совершал в вербное воскресенье свое шествие на осляти (собственно на лошади, покрытой попоной, с длинными ушами наподобие ослиных) из Успенского собора в церковь Входа во Иерусалим и обратно и как царь в богатой одежде и с короной на голове, поддерживаемый под руки двумя знатнейшими вельможами, во всю дорогу вел на длинном поводу лошадь патриарха, за что и получал потом от последнего каждый раз по 200 рублей. В чине избрания и поставления архиереев произошли некоторые перемены. Избрание архиереев совершалось, как и прежде, Собором иерархов, но потом патриарх нес имена избранных, трех или четырех, к государю, и государь утверждал одного из них, посоветовавшись с патриархом. При поставлении архиереев царь всегда присутствовал в Успенском соборе и сидел на амвоне среди церкви вместе с патриархом по правую его сторону во все время, пока поставляемый читал исповедание веры. По окончании же самого поставления, или рукоположения, царь тотчас подходил к царским дверям и спрашивал патриарха, на каком зачале развернулось Евангелие над поставляемым при его рукоположении, и затем уходил из Успенского собора в свою Благовещенскую церковь, где и слушал литургию. В день поставления всякого архиерея – епископа, архиепископа и митрополита – в патриаршей Крестовой палате бывал обед, и, когда подавалось третье кушанье, новопоставленный вставал из-за стола и, приняв благословение у патриарха, ехал на осляти с крестом в руках сперва к царю для преподания ему благословения, потом вокруг Кремля, сопровождаемый духовенством и хором певчих, у каждых ворот кремлевских читал молитву и кропил их святою водою и, возвратившись к патриарху, снова садился за стол. При рукоположении священников каждому из них подстригались на макушке волосы и каждому возлагалась на голову суконная шапочка, называвшаяся скуфьею. Эта шапочка считалась священною, и ее никогда не снимали священники. Погребение архиерея могло совершаться только архиереем, и потому случалось, что тело скончавшегося владыки оставалось непогребенным слишком долго. Например, Тобольский архиепископ Макарий скончался 24 июля 1635 г., а погребен был 31 мая 1636 г. новоприбывшим Тобольским архиепископом Нектарием, т. е. спустя почти год после смерти; другой Тобольский же архиепископ Герасим скончался 16 июля 1650 г., а погребен 13 мая 1652 г. преемником его Симеоном, т. е. спустя почти два года после смерти. С 1633 г. становится известным обряд, или «действо Страшного суда», совершавшееся в неделю мясопустную. В Москве оно происходило иногда в самом Успенском соборе, а большею частию на площади за алтарем Успенского собора. Туда после заутрени при колокольном звоне открывался из Успенского собора крестный ход, в котором принимали участие сам патриарх в полном облачении и государь. В числе других икон выносима была большая икона Страшного суда. Ее полагали среди площади на аналое, а пред нею ставили стол с водосвятною чашей и свечами. Для царя приготовлялось место подле патриаршего. Пелись стихиры, читались паремии. Потом сам патриарх читал Евангелие, представляющее картину Страшного суда, и вслед за патриархом то же Евангелие громогласно повторяли четыре диакона, обращенные к народу на четыре стороны света, а иногда только один протодиакон, стоявший лицом против патриарха. По окончании Евангелия патриарх освящал воду, кропил ею сперва царя, потом духовенство, синклит и народ, осеняя всех святым крестом, и возвращался с крестным ходом в Успенский собор. Такое же действо Страшного суда совершалось в Новгороде и других епархиальных городах.

В деле науки и просвещения русские не подвинулись ни на шаг. В школах, какие у них были, учили только читать и писать, не говорим о греческом училище в Москве, которое открылось было под конец жизни патриарха Филарета и не оставило по себе никаких следов, ни об Андреевском училищном монастыре в Москве, едва начавшем свои действия. И невежество, самое полное невежество, а с ним и всякого рода суеверия по-прежнему господствовали в Московском государстве не только между мирянами, но и среди духовенства, не только в простом народе, но и в высших слоях общества. В 1625 г. верхотурские воеводы писали к государю, что в Верхотурье прибыл из Москвы протопоп Иаков, служивший у прежнего архиепископа Тобольского Киприана, и что у прибывшего при осмотре его имущества они нашли «в коробье траву багрову, да три корени, да камок перхчевать бел», а потому спрашивали, как им поступить. И царь дал им приказ, чтобы они выслали протопопа и коробью «с воровским кореньем» в Москву с приставом и чтобы пристав представил их здесь в Приказ Казанского дворца царскому боярину и дьякам. В 1648 г. архимандрит нижегородского Печерского монастыря и вся братия извещали государя, что их церковный дьячок Семейка Григорьев держит у себя какие-то «недобрые, ересные» книги, или тетради, которые будто бы поднял на дороге, и прислали к царю самого Семейку с тетрадями. Царь нашел, что тетради те «гадалныя, имянуются Рафли», и велел тетради сжечь, а дьячка возвратить в тот же монастырь под начало, заковать в ножные железа, держать целый год на черных монастырских службах и не давать несчастному святого причастья. В 1632 г. псковские воеводы донесли царю, что, по словам лазутчиков, в литовских городах «баба-ведунья наговаривает на хмель, который из Литвы возят в наши города, чтоб тем хмелем в наших городех на люди навесть моровое поветрие». Царь приказал воеводам объявить в Пскове и по всем слободам и селам, чтобы никто под страхом смертной казни у литовских людей хмелю не покупал, а если кто купит и будет обличен, такого казнить смертию без пощады. В 1647 г. по указу государеву сослан был в Кирилло-Белозерский монастырь под крепкое начало крестьянин Мишка Иванов за какое-то «чародейство и за наговор». А в следующем году началось гонение против табака и издан был царский указ, чтобы везде у торговцев отобрать табак и сжечь и чтобы впредь нигде его не сеять и не продавать, тех же, кто станет продавать, «бить по торгам кнутом нещадно».

Вместе с невежеством и суевериями господствовали в русском народе и прежние грубые пороки. «Порок пьянства, – свидетельствует Олеарий, – распространен в русском народе одинаково во всех состояниях, между духовными и светскими, высшими и низшими сословиями, между мужчинами и женщинами, старыми и малыми, до такой степени, что если видишь на улицах там и сям пьяных, валяющихся в грязи, то не обращаешь на них и внимания как на явление самое обычное... И знатные бояре, даже царские великие послы... тоже не знают никакой меры в употреблении предлагаемых им крепких напитков и льют их в себя, как воду, так что совершенно теряют человеческий смысл, а иногда и до смерти опиваются... В бытность нашу в Москве там везде находились открытые питейные домы; при таком удобстве простой народ все, что зарабатывал, приносил в кабак и так долго засиживался там, что, пропивши заработок, снимал с себя платье, даже рубашку, и оставлял ее продавцу за водку». Такими же резкими чертами изображает Олеарий распутство русских во всех его видах, даже содомство, их сквернословие, вероломство, разбои и убийства. «Не проходит ночи, – говорит он, – чтобы наутро не найдено было на улицах Москвы несколько мертвых тел. Такие убийства часто совершаются в большие праздники, особенно на масленой неделе, когда русские целые дни пьянствуют до безумия. В бытность нашу в Москве в течение 11 дней ноября было поднято 15 человек убитых, как оказалось по счету в земском дворе». Против всех этих пороков правительство принимало весьма строгие меры, например за блудное дело патриарх Филарет Никитич однажды сослал в монастырь боярского сына, в другой раз – стольника под крепкое начало и велел держать их там в оковах на хлебне и употреблять на всякую черную монастырскую работу. Но никакие меры не могли остановить зла. Самые забавы и развлечения у русских оставались прежние и отзывались то суевериями язычества, то безнравственностию. Так смотрело на них и правительство и старалось их преследовать. Царь Михаил Федорович в мае 1627 г. приказал биричу кричать на всех площадях и улицах Москвы, чтобы впредь за Старое Ваганьково (где происходили народные игрища) никакие люди «не сходились на безделицу», а кто будет ходить, тех приказал бить кнутом на торжищах. К концу того же года патриарх Филарет Никитич также велел биричу кричать по рядам и по улицам, чтобы «с кобылками не ходили, и на игрища не сходились, и тем смуты православным не было, и коледы, и овсеня, и плуги не кликали», а ослушникам угрожал опалою от государя и своим запрещением. Патриарх Иоасаф в своей грамоте 1636 г. сильно вооружался против того, что в праздничные дни христиане ходили по улицам и бесчинствовали, «вместо духовнаго торжества восприимше игры и кощуны бесовския, повелевающе медведчиком и скомрахом на торжищах и на распутиях сатанинския игры творити, и в бубны бити, и в сурны ревети, и руками плескати, и плясати, и иная неподобная деяти» и что многие люди, не только молодые, но и старые, вели в те же дни кулачные бои великие, даже до смертоубийства, так что многие в тех играх без покаяния пропадали. Самое же подробное перечисление тогдашних народных суеверий и суеверных, а отчасти и безнравственных игр и обычаев находится в грамотах царя Алексея Михайловича к воеводам в Белгород и другие украйные и замосковные города, также и в сибирские (1648); царь строго повелевал запрещать те игры и обычаи, а всякого, кто не станет слушаться, бить батогами.

Не много находилось людей даже в среде духовенства, которые любили заниматься чтением книг и обогащали свой ум познаниями, а еще менее таких, которые и сами решались писать сочинения. И потому наша духовная литература в рассматриваемое нами время представляется крайне скудною. Мы уже упоминали о поучении патриарха Иосифа к духовенству, тогда же напечатанном; о службе, составленной Сарским митрополитом Киприаном в честь ризы Господней и также напечатанной; о двух напечатанных тогда Катехизисах, большом и малом, которые оба принесены в Москву из Западной России, и о двух напечатанных сборниках догматического и полемического содержания, «Книге Кирилловой» и «Книге о вере», составленных преимущественно из сочинений западнорусского же происхождения. Теперь можем указать еще немногое. Вопрос о прилоге «и огнем» в известной молитве на Богоявление, решенный Собором еще в начале патриаршествования Филарета Никитича, не переставал волновать умы и впоследствии. По крайней мере митрополит Новгородский Аффоний счел нужным написать в 1639 г. «поспешением» самого патриарха Иоасафа небольшое сочинение «О духовной силе и о благодати, невидимо подаваемой свыше действием Св. Духа в крещении и в день Пятидесятный». Здесь автор старался оправдать и защитить решение Московского Собора и Восточных патриархов об исключении из молитвы слова «и огнем». Другой вопрос, также решенный патриархом Филаретом на Соборе, о недействительности обливательного крещения и о небходимости крещения чрез троекратное погружение для всех христиан инославных, обращающихся к православию, вновь был возбужден, как мы видели, и подвергся подробнейшему обсуждению во время споров русского духовенства с датским королевичем Вольдемаром и его пастором, и тогда ключарь Иван Наседка по приказанию царскому собрал вместе и изложил в письмени «Возражения», какие он и его товарищи делали против обливательного крещения. Открытие мощей новоявленных угодников Божиих и установление в честь их праздников подавало повод к составлению или обнародованию житий их и сказаний об них. Так явились: а) житие преподобного Макария Унженского, Желтоводского, прославленного в 1619 г., известное в двух редакциях, краткой и обширной; б) житие преподобного Кирилла Новоезерского, которое еще в 1648 г., пред открытием мощей его, было представлено братиею Новоезерского монастыря боярину Морозову, и в) житие благоверной княгини Анны Кашинской вместе с повестию об обретении мощей ее в 1649 г. Другие писали жития или сказания и повести о подвижниках благочестия, местно чтившихся. По благословению Новгородского митрополита Макария (1619 – 1626) написано житие преподобного Артемия Веркольского одним жителем Верколы. По благословению Вологодского архиепископа Варлаама (1626 – 1645) – житие преподобного Галактиона Вологодского одним из иноков местной обители. Неизвестный инок Соловецкого монастыря написал житие преподобного Германа Соловецкого вскоре по обретении мощей его в 1627 г. Другой инок того же монастыря, Сергий, впоследствии ипатьевский архимандрит, бывший очевидцем перенесения мощей Иоанна и Логтина Яренгских в 1638 г., составил сказание об них. Вскоре после 1626 г. составлена повесть об открытии мощей преподобного Адриана Пошехонского и о чудесах, затем последовавших, бывшим очевидцем этих чудес. Около 1644 г. написано житие преподобных Адриана и Ферапонта Монзенских; в 1647 г. – краткое житие московского юродивого Иоанна Большого Колпака «рукою многогрешного простого монаха, а не ермонаха»; в 1649 г. – житие преподобного Тихона Лухомского и в том же году записаны очевидцем 25 чудес преподобного Герасима Вологодского. Вообще жития святых, как и прежде, были самым любимым литературным занятием для наших книжников. Некоторые из них если не составляли сами новых житий, то старались собирать прежние жития в сборники. Один из таких сборников составлен по поручению архимандрита Троице-Сергиева монастыря Дионисия монахом Германом Тулуповым из Старицы в 1627 – 1632 гг.; другой – священником посадской церкви того же монастыря Иоанном Милютиным и его сыновьями в 1646 – 1654 гг. Оба сборника представляют собою Чети-Минеи вроде Макарьевских, содержат немало новых житий, написанных после митрополита Макария, и отличаются от его Чети-Миней еще тем, что излагают почти исключительно одни жития и другие статьи исторического содержания.

Более других замечательными писателями того времени у нас можно назвать инока Антония Подольского и князя Семена Ивановича Шаховского. От Антония Подольского, о котором мы уже упоминали, дошли до нас кроме нескольких небольших статей два полных и довольно обширных Слова: Слово о пьянстве, написанное в 1620 г., и Слово о Царствии Небесном и о славе святых, написанное в 1626 г. Оба Слова показывают в авторе человека с научным образованием, с довольно развитым умом и диалектикою. Оба написаны не так, как писались тогда в Москве подобные сочинения нашими грамотеями-самоучками, а так, как начали тогда составляться проповеди в Западной Руси под влиянием тамошних училищ и схоластики. В Словах этих более отчетливости, порядка и стройности, нежели в прежних Словах, но зато и более искусственности, отвлеченности и мертвых хитросплетений, чем естественности, простоты и жизни.

Слово о пьянстве Антоний начинает так: «Срам для царя – терпеть убожество по нужде; срам и для нашего горнего, бесплотного ума – самовольно омрачаться влияниями тела и не иметь светлости в мыслях. Как мрак противен солнцу, так и умному свету души противно омрачение мысленное, которое бывает от невоздержной и пьянственной жизни... Двоякое пьянство различают св. отцы, омрачающее наш ум: первое пьянство – это изменение ума от ярости, страха и уныния, которые приводят в исступление душу и омрачают ее мысли; второе же пьянство бывает нам от невоздержного и безмерного восприятия вина и сикера – о нем-то наше слово». В самом Слове Антоний прежде всего изображает гибельные последствия пьянства: «Пьянство, бывающее от вина и сикера, есть отчуждение от Бога, исступление из себя, превращение уму, отгнание памяти, расслабление крепости. Пьянство есть забвение смерти, бесстрашие будущего Суда, наставление лености, отец презорству, подпора бесстудию, облако гордости, болезнь телу, тщета души, расточение мыслей, сердечный червь, безвременная смерть... дому разорение, богатству тать... Пьяный воистину есть скверна пред Богом, смрад ангелам, игралище бесам, друг лжи, нож любви... Воистину многопотопна и прелестна страсть сия, и многие болезнующие сим недугом, от нихже первый есмь аз, потопляются, как олово в воде...» Затем излагает убеждения беречься этой страсти, бороться с нею, убегать от нее, сравнивает ее с другими страстями – сребролюбием, сластолюбием, тщеславием – и объясняет, что она всех их гибельнее. Обращается к страждущим этим недугом и говорит: «Где поставлю тебя, о подобный мне, пьяница, между людьми или между бессловесными животными? Между людьми? Но ты творишь бессловесное. Между скотами? Но ты хуже скота, ибо скот получил от Творца бессловесное существо, а ты, будучи словесен и разумен, омрачаешь словесный сан и приобщаешься псам и свиниям...» Обращается к самому себе и говорит: «Что делать мне? Вижу, что погибаю от себя, и опять то же творю... О горе моему невоздержанию. Мысль моя, как ветер; желание воздерживаться, как роса; крепость моя, как паутина, раздираемая ветром... Скажу душе моей: воззри в превыспренний мир, душа моя, и восхвали, воспой создавшего тебя в Троице единого Бога нашего. Что же душа? Как я воззрю? (Отвечает): око мое помрачилось и не может видеть горнего. Сама я – горняя сожительница и горнего происхождения, но одебелела от земного и пребываю в земных деяниях...» Заключение начинает следующими словами: «Итак, любимцы мои, страдающие, как и я, сим недугом, подобает нам прежде всего воспоминать смерть внезапную, и Страшный будущий Суд Божий, и грозное мучение, и вечное нескончаемое блаженство...» и пр.

Другое свое Слово Антоний сам разделил на шесть статей. В первой статье, составляющей как бы вступление в Слово, изложив мысли о непостижимом и неизреченном существе единого Триипостасного Бога, Творца и Промыслителя, и о Воплощении Сына Божия, приобретшего для нас Царство Небесное, сочинитель взывает: «Итак, приидите, лики правоверных и Соборы всех верующих, и вострубим в златокованую трубу, восхвалим и возблагодарим Создателя за неизглаголанную Его милость... Презрим временное, ибо мы призваны к вечному пиршеству и непрестанному веселию, уготованному для нас на небеси...» Во второй статье старается общими чертами изобразить Царство Небесное: «Поистине здесь плач, там веселие; здесь юдоль плачевная, там утешение; здесь путь, там жилище; здесь гостиница некая, там вечное обиталище; здесь сеяние, там жатва и собирание в житницы; здесь делание, там воздаяние; здесь труд, там покой; здесь желания, там исполнение желаний... Там ангельское песнопение, пророков ликование, апостолов празднество, мучеников светлое радование, святителей славословие, преподобных чудное веселие, праведных и всех святых непрестанное песнословие... Дивно, о боголюбивые, жилище на небеси, где воспевается и хвалится неизреченными гласами ангельскими препетый и пребожественный живоначальный Свет...» В третьей статье продолжает изображать Царство Небесное более частными чертами: «Дивно жилище на небеси, где нет боязни греха, но надежда незыблемая и непрестанная любовь к Богу... где нет ни брани, ни зависти, ни попечения об имуществе, но все покой, все тишина, все благодушие, и радость, и мир вечный. Дивно жилище, где нет ласкателей, но вечные други... нет сна, ни дремания очей, но неусыпная бодрость и беструдная жизнь... нет клятвы, клеветы и лжи, но все истинно, все праведно... нет тьмы, ни ночи, но все день, все свет, все сладостный покой...» В четвертой статье излагает уже подробности учения о Царстве Небесном и в восьми небольших отделениях говорит о славе святых, о величестве святых, о чести святых, о возрасте святых, об обителях святых, о богатстве святых, о нетлении святых, о пребывании святых. В пятой статье показывает ничтожество земных благ пред небесными: «Посмотришь ли на здешние прекрасные и позлащенные палаты – знай, что это дела комаров и детские игрушки и клетки сравнительно с небесными палатами. Помыслишь ли о виссонных тканях – это паутинное прядение и умышление муравья... Честь ли и слава прельщают тебя – помни, что там нарекутся все сынами Бога живого... Всякая здешняя красота житейская есть сон, тень и мечта, вода, мимо текущая, трава, скоро увядающая, свеча, скоро угасающая...» Наконец, в шестой, заключительной статье убеждает своих слушателей как странников земли не пристращаться к земле, отвергнуться греха и всех земных похотений, возлюбить небо, творить добро и приготовляться к Царству Небесному. Нельзя не заметить, что это последнее Слово Антония Подольского крайне растянуто и вообще неудачно: множество в нем повторений, много напыщенности и бездушных восклицаний.

Князь Семен Иванович Шаховской, который упоминается на царской службе то в звании воеводы, то в других должностях с 1614 по 1646 г., замечателен как писатель по обилию и разнообразию своих сочинений. Наибольший отдел этих сочинений составляют послания, и между ними прежде всего обращают на себя внимание те, которые, хотя отчасти, знакомят нас с судьбою самого автора. В послании к другу, неизвестному по имени, князь выражает свою скорбь, что отлучен от Церкви, лишен лицезрения царского, заключен в темницу, и благодарит друга за его утешительные письма. В другом послании к другу, какому-то Семену Гавриловичу, благодарит его за то, что этот последний не только посетил его, князя, в темнице, но и принес ему все потребное и обещался ежедневно помогать ему в его скорбях. За что же постигла князя такая участь? В послании к патриарху Филарету Никитичу он сам указывает свою вину, говорит, что по смерти трех своих жен, из которых с первою прожил три года, со второю полтора, а с третьею только девятнадцать недель, он, будучи еще юным, вступил в четвертый брак с девицею, жил с нею два года и имел от нее детей, а теперь лишен супружества и детей... Сознавая свое беззаконие, князь просил себе у патриарха помилования и уврачевания, чтобы от уныния не впасть в отчаяние. Когда же это было? В послании к архиепископу Сибирскому и Тобольскому Киприану еще до отбытия его из Москвы на епархию (рукоположен 8 сентября 1620 г., а прибыл в Тобольск 30 мая 1621 г.) князь Шаховской, прося его ходатайства пред патриархом о дозволении ему, князю, жить с своею четвертою женою, выражался, что страждет уже третий год, – значит, подвергся наказанию еще в 1619 г. при самом начале патриаршества Филаретова, если даже не раньше. Но не за брак только четвертый страдал князь, а вместе и за какое-то государственное преступление, в котором обвинялся. В послании к тому же Киприану, сделавшемуся уже митрополитом Крутицким (с 12 декабря 1624 г.), Шаховской снова умолял его о ходатайстве пред патриархом и писал, что и в мысли никогда не имел чего-либо недоброго против государя, которому со всею верностию служил доселе, не щадя головы своей на бранях, и готов служить до последнего своего издыхания; что вовсе не находился и в Москве в те дни, когда совершено другими такое беззаконие, и если в чем согрешил пред государем, то по неведению или по небрежению некоему, а отнюдь не по лукавству или умыслу, и что минуло уже четыре года, как он за это терпит, «гоним, и прогоним, и всячески озлоблен, и расхищен». Писал также Шаховской послание к какому-то князю Ивану Андреевичу и просил его ходатайства и заступления.

Можно думать, что в 1625 г. князь Шаховской был наконец помилован и даже пользовался некоторою благосклонностию патриарха, так как последний поручил ему составить известное уже нам послание, в котором Филарет Никитич благодарил персидского шаха Аббаса за присланную им святыну – ризу Господню и убеждал его принять святое крещение. В числе других посланий князя есть маловажные: в одном он поздравляет своего знакомого с рождением сына или дочери, в другом преподает утешение вдове, неутешно скорбевшей об умершем муже. Но есть и более или менее важные, касавшиеся то истин веры, то правил Церкви, то ее обрядов и богослужебных книг. Таковы послания: а) к некоему любомудрецу, бессмысленно говорившему, что Господь наш Иисус Христос вместо человеческой души принял Духа Святого; б) к князю Ивану Хворостинину, препиравшемуся о Шестом Вселенском Соборе, будто он не обретается в Книге священных правил; в) к некоим, препиравшимся о браках и говорившим, что брак крепок, каким бы образом ни сочетался, и законен, если даже вступают в брак без соизволения родителей, самовластием жениха или невесты, и подобное; г) к вопросившему о четвертом браке, каким законоположением святых отцов он воспрещается. В ответ на этот вопрос князь приводит отеческие правила, доказывающие преступность четвертого брака, но замечает, что надобно оказывать снисхождение к немощи человеческой, как поступали митрополит Московский Макарий и патриарх Иов, а «если кто начнет по священным и отеческим правилам творить суд согрешающим, не обращая внимания на человеческую немощь, то нужно истребить не одно четверобрачие, но и третий брак при детях от первых жен, истребить также пострижение первых жен в монахини и следующее затем вступление во второй брак». Таковы же послания князя: д) к некоему другу, вопросившему, отчего повелось инокам не есть мяса; е) к митрополиту Крутицкому Киприану; ж) к боярину князю Ивану Борисовичу Черкасскому и з) к старцу Варлааму, бывшему архимандриту суздальского Богоявленского монастыря. В трех последних посланиях автор давал ответы на предложенные ему вопросы о книжных описях, решал недоумения, считать ли те или другие места во вновь напечатанных книгах описями или подлинными словами текста, и высказывал желание, чтобы при печатании книг «прилежно проницали в книги и благолепно исправляли ошибки, сделанные в простоте неведения».

Нескуден и другой класс сочинений князя Шаховского с характером историческим. Сюда отаосятся: а) Слово о пожаре московском (бывшем 3 мая 1626 г.); б) «Повесть преславна о принесении ризы Господней в царствующий город Москву», в) Повесть о убиении царевича Димитрия; г) «Повесть о некоем мнисе, како послася от Бога на царя Бориса во отмщение крове праведнаго царевича Димитрия», д) Слово похвальное трем Московским святителям: Петру, Алексию и Ионе, и е) Слово похвальное Христа ради юродивым Прокопию и Иоанну, Устюжским чудотворцам.

Третий, и последний, отдел сочинений князя Шаховского составляют церковные службы, молитвы и песнопения. Он составил: а) службу и канон на положение ризы Господней; б) канон Софии – Премудрости Божией; в) канон Христа ради юродивым Прокопию и Иоанну, Устюжским чудотворцам; г) канон трем святителям Московским – Петру, Алексию и Ионе; д) молитвы: Господу Иисусу Христу, Животворящему Кресту, Богородице, Предтече, силам бесплотным, апостолам, пророкам, святителям, преподобным, мученикам, преподобным женам и мученицам, святителям Московским, святым царям и князьям, преподобным отцам русским; молитвы за царя, за патриарха; молитвы – преподобным Димитрию Вологодскому, Макарию Унженскому; е) акафист преподобному Сергию, Радонежскому чудотворцу, написанный в 1650 г. и доселе употребляющийся в церкви.

По отношению к иноверцам, христианам и нехристианам, русские продолжали держаться правила веротерпимости. «Не слышно, – писал Олеарий, – чтобы русские насильно кого обращали в свою веру; напротив, каждому они предоставляют свободу совести, хотя бы это были их подданные или рабы... Всякого же добровольно обращающегося в их веру они охотно принимают и даже доставляют ему содержание на все время его жизни... Они терпят всякого рода вероисповедания и охотно ведут дела с разными народностями, с лютеранами, кальвинистами, армянами, татарами, персианами и турками, но папистов и жидов не любят... Ненависть русских к латинской Церкви исконная и как бы прирожденная; предки их приняли ее от греков и передали ее в наследство своим потомкам». Особенно усилилась эта ненависть со времени самозванцев, когда латиняне поляки причинили столько зла России и Русской Церкви и иезуиты пытались насадить латинство в самой Москве. После того русские старались удаляться от латинян и не пускать их к себе. В 1627 г. французский король Людовик XIII присылал в Москву посольство, чтобы исходатайствовать своим подданным дозволение вести торговлю в России и иметь там латинскую Церковь, в этой просьбе было отказано наотрез. В 1631 г., пред началом войны под Смоленском, царь Михаил Федорович, отправляя за границу для найма ратных людей в русскую службу своих уполномоченных, дал им наказ нанимать всяких солдат, кроме французов, а французов и иных людей римской веры «однолично не наймовать». Когда же в числе иностранных капитанов, призванных в Россию, оказалось несколько и католиков, то им выдано было вознаграждение за приезд, и они тотчас же с надежными проводниками вывезены были за границу. В условиях договора, заключенного в 1634 г. с голштинцами о дозволении им вести торговлю через Россию с Персиею и иметь в России складочные места, прямо было сказано: «А костелов им своей веры на тех местех не ставити, а пенье по их вере совершати в домех, а не в костелах, а римския веры попов и учителей и никаких латынския веры людей с собою им в Московское государство не привозити и тайно у себя не держати; а кто привезет и учнет держати тайно, и тех казнити смертию». Напротив, протестанты, хотя русские считали их веру еще худшею латинской, допускались в Россию по делам торговым и промышленным и принимались на царскую службу. В самой Москве они имели свои домы и свободно отправляли свое богослужение. Несколько времени у лютеран была церковь даже в Кремле, и там же построили было изящную церковь подле своей деревянной часовни и кальвинисты без дозволения правительства. Но по настоянию патриарха обе эти церкви были разрушены, и немцам дозволено было ставить себе молитвенные домы только вне Кремля, в большом городе. Потом, в 1643 г., вследствие жалоб русских священников по указу царя Михаила Федоровича и те «немецкие избы, которые поставлены были в белом, каменном и в земляном городе для мольбы и обеден, были сломаны, и впредь немецким избам в белом, каменном и в земляном городе для мольбы и обеден быти не велено, а велено им приискать место за земляным городом, где им впредь для богомолья поставить избу с комнатою». Такое место по избранию самих немцев в том же году им было отведено за земляным городом на пахотном поле между Фроловскими и Покровскими воротами, и немцы построили там свою кирху. Царь Алексей Михайлович приказал немцам селиться за Яузою на Кукуе, где и первоначально жили одни немцы, и назвал то поселение новою иноземскою слободою. Немцы здесь хорошо устроились, и лютеране имели у себя две немецкие церкви, а кальвинисты – одну голландскую и другую английскую. Уложение Алексея Михайловича только подтвердило прежнее распоряжение и узаконило: «А в которых немецких дворех поставлены немецкия кирки, и те кирки сломати, и впредь в Китае, и в белом, и в земляном городе на немецких дворех киркам не быти, а быти им за городом за земляным, от церквей Божиих в дальних местех» (гл. 19. Ст. 40).

С посещения Москвы Иерусалимским патриархом Феофаном возобновились сношения России с православным Востоком, прервавшиеся было в Смутное для нее время. Главною целию этих сношений, как и прежде, была милостыня из России бедствовавшим христианам Востока. Не проходило решительно ни одного года, когда бы не являлось к нам за нею несколько, иногда даже множество пришельцев: митрополитов, архиепископов, епископов, архимандритов, игуменов, простых иноков, иногда и мирян, из всех Восточных патриархатов, с Афона, из Сербии, Болгарии и Молдавии. Приходившие обыкновенно приносили с собою свидетельства о своей личности и нуждах, а многие и ходатайства от лиц, достойных уважения, преимущественно от патриархов. Чаще всех присылали такие свидетельства и ходатайства к нашему царю и патриарху Иерусалимские патриархи Феофан и Паисий и Цареградские Кирилл Лукарис и Парфений. Все эти пришельцы останавливались на границе, в Путивле, изредка и в Воронеже, Архангельске, Орешке, объявляли о себе местным воеводам, представляли им свои документы, а воеводы доносили о пришедших царю. Царь давал приказ, кого из них пропустить в Москву и кому выдать царскую милостыню на границе – так поступали большею частию с теми, которые не имели у себя никаких свидетельств или уже не раз приходили в Россию за милостынею. В Москве снова рассматривали документы пришедших и расспрашивали их. Потом они представлялись царю, патриарху, подносили им от лица своих патриархов, или своих монастырей, или от себя лично мощи святых, частицы Креста Христова, иконы, панагии и подобное, и получали от царя и патриарха милостыню, нередко очень щедрую, деньгами, соболями и другими предметами. Некоторые проживали в Москве довольно долго, по году и более, иные же оставались навсегда в России. К сожалению в числе этих пришельцев бывали и обманщики. Так, в 1623 г. прибыл с горы Синайской, из монастыря Неопалимой Купины, митрополит Иеремия и получил милостыню на означенную обитель. Но находившиеся при нем архидиакон и старец донесли, что Иеремия, бывший некогда митрополитом в Родосе, лишен сана Вселенским патриархом, ходил в Рим, принял там латинство, служил с папою и теперь не хочет возвращаться на Синай и отдать милостыню обители, – это подтвердили и другие греки, бывшие тогда в Москве. И патриарх Филарет Никитич горько жаловался на такой обман в письме к Вселенскому патриарху. В том же году явился в Россию с Афонской горы из Зографского монастыря старец Мелетий, будто бы посланный всею братиею. Но по расспросам и справкам в Посольском приказе оказалось, что Мелетий – беглец из означенной обители, и потому его тотчас выслали из Путивля за рубеж. В 1628 г. приехал в Москву митрополит Метаморфосский Неофит, который также, по самому тщательному расследованию, оказался лишенным сана в Царьграде, – за свой обман Неофит сослан был в оковах в Свияжский монастырь, а когда бежал оттуда и был схвачен в Казани, то по приказанию государя заключен в городскую тюрьму. Более всех пришельцев произвел смут в Москве митрополит Веррийский Аверкий. Он прибыл в 1628 г., сумел понравиться патриарху Филарету и своим влиянием немало вредил другим грекам. По его доносу сосланы были в Нижний Новгород, в Дудин монастырь, архимандрит Синадского митрополита Григорий и его двоюродный брат белец Косьма. Но за них заступился Селунский митрополит Паисий, находившийся в Москве, просил расследовать дело, и сосланные были возвращены. На Востоке узнали об интригах Аверкия и строго его осуждали. Сам Феофан, Иерусалимский патриарх, в 1630 г. жаловался на злословие и своекорыстие Аверкия в письме к Филарету Никитичу и извещал, что уже двадцать лет, как Аверкий изгнан из Веррийской епархии, и что он человек лукавый и злоупотребляет доверием к нему Филарета. Филарет защищал Аверкия пред Феофаном письмом от 17 июня 1631 г. Но сам же потом вместе с Собором судил и осудил Аверкия по какому-то духовному делу, и сослал его на заточение в Кострому, откуда он освобожден только в 1636 г. по ходатайству Цареградского патриарха и отпущен в Грецию.

С воцарением Алексея Михайловича злоупотребления греков, приходивших к нам, еще увеличились. В 1645 г. сам Цареградский патриарх Парфений писал (от 15 декабря) нашему государю, что некоторые чернецы и торговые люди приезжают к его царскому величеству с ложными грамотами и давал совет верить только тем, которые будут представлять грамоты за патриаршими печатями. В следующем году Алексей Михайлович предписал (19 ноября) путивльским воеводам не верить и тем пришельцам, которые будут представлять грамоты и за печатями патриархов или других духовных властей, но за печатями открытыми, а не за глухими; самих пришельцев, если заявят, что грамоты их только о милостыне, удерживать в Путивле, а грамоты их присылать в Москву, откуда и будут приходить приказы, кому и сколько пожаловать милостыни; если же скажут, что грамоты о государевых делах, т. е. с разными известиями к государю от греческих церковных властей, то допрашивать, о чем именно, и затем пропускать пришельцев в Москву, объявив им, что в случае обмана с их стороны им не будет в Москве за ту ложь ни жалованья, ни корму, ни милостыни. Такие же наказы воеводам – путивльскому, брянскому, севскому и рыльскому – повторялись в 1648 и 1649 гг. Несмотря на все это, обманы не прекращались: некоторые смело объявляли в Путивле, что едут в Москву с грамотами о тайных государевых делах, рассчитывая, что в Москве получат и помилование за обман и больше милостыни, чем в Путивле, и пропускались в Москву. В начале 1650 г. старец Чудова монастыря Пахомий, которого взял было с собою Иерусалимский патриарх Паисий из Москвы в Иерусалим для поклонения святыне, но вскоре отпустил назад, оставшись жить в Молдавии, передал на допросе путивльскому воеводе следующий рассказ, который слышал в Яссах от одного серебряных дел мастера: «Простые греки-бельцы наряжаются в чернеческие платья и едут в Россию бить челом о милостыне, и грамоты от патриархов пишут, и руки патриаршие подписывают сами своими руками, и печати подделывают: я сам сделал тем грекам разных патриарших печатей до сорока. Выдают себя за старцев, приезжающих из дальних палестинских мест, между тем как все живут в Молдавской земле и там же надевают на себя чернеческие платья. Получив в России государево жалованье, только пропивают его и табак за него покупают».

Не ограничиваясь тою милостынею, какая раздавалась грекам, приходившим в Россию, царь и патриарх посылали еще сами на Восток свои дары для раздачи духовным властям, церквам и монастырям. В 1623 г. русские послы Кондырев и Бормосов раздали за здравие государя в Царьграде, Иерусалиме и на святой горе Афонской 1206 золотых, Антиохийскому патриарху 144 золотых и Александрийскому – 140, да от патриарха Филарета передали Цареградскому патриарху 500 золотых напомни души усопшего князя Федора Ивановича Мстиславского. В следующем году чрез других своих послов послал еще государь заздравную о себе милостыню Цареградскому патриарху семь сороков соболей и Иерусалимскому – один сорок соболей, а Филарет Никитич первому два сорока соболей. В 1625 г. отпущено: в Иерусалим к Святому Гробу чаша серебряная для освящения воды и 100 золотых; в придел к Распятию, что на Голгофе, 300 золотых, самому патриарху три сорока соболей да от государевой матери два сорока соболей; в Вифлеем церкви Рождества Христова 20 золотых и митрополиту 20 золотых, патриарху Александрийскому три сорока соболей; на святую гору Афонскую Ватопедской обители 100 рублей от царя и 100 рублей от патриарха. В 1629 г. роздано царскими послами: Иерусалимскому патриарху 170 рублей, Антиохийскому 200 ефимков, на Синайскую гору 52 золотых и пр., а в следующем году Цареградскому патриарху Кириллу от царя десять сороков соболей и от Филарета Никитича семь сороков, серебряная чаша и четыре образа в окладах. В 1634 г. послал государь на помин души отца своего Филарета Никитича ко всем патриархам Востока и для раздачи тамошним церквам и монастырям 1700 рублей. В 1645 г., незадолго пред своею кончиною, царь Михаил Федорович послал заздравной милостыни Цареградскому патриарху пять сороков соболей, а Иерусалимскому и Александрийскому по четыре сорока соболей. Посылал также Восточным патриархам свои дары и царь Алексей Михайлович: например, в 1646 г. послал Александрийскому патриарху Иоанникию архиерейское облачение, святительскую шапку, святые иконы и четыре сорока соболей; в 1650 г. Цареградскому патриарху Парфению соболями на 500 рублей и потом еще три сорока соболей.

Восточные святители и другие духовные лица, получавшие столько пособий от Московского государя, старались служить ему, чем только могли. Они тщательно собирали и сообщали ему, письменно и устно, известия не только о церковных событиях на Востоке, как-то: о перемене патриархов, о разорениях церквей и монастырей турками и подобное, но и о политических делах в Турции, в Крыму, в Валахии, Молдавии, Польше, Малороссии и других странах. Чаще других сообщали такие известия в Москву патриархи: Цареградские Парфений и Иоанникий и Иерусалимские Феофан и Паисий, митрополиты: Халкидонский Даниил и Тырновский Даниил, архимандриты цареградские: Амфилохий и Венедикт. Цареградские патриархи принимали под свое покровительство государевых послов, приходивших к султану, давали им наставления, охраняли и защищали их в случаях нужды. Иерусалимские патриархи Феофан и Паисий благотворно действовали на малороссийских казаков, убеждая их не поднимать оружия против своих единоверцев, живущих в Великой России, и покориться Московскому государю.

Со времени патриарха Феофана, который посетил Москву и поставил ей нового патриарха, а потом посетил Киев и поставил здесь нового митрополита, сношения Восточнорусской Церкви с Западнорусскою сделались гораздо чаще, чем были прежде. О некоторых из этих сношений мы уже упоминали, о других будем иметь случай сказать в следующей главе.