Архимандрит Макарий (Глухарев) – апостол Алтая

Служение миссионерское, как служение

апостольское, есть, более всего, ряд

скорбей, болезней и трудов. Трудно

вообще пастырское служение, а

миссионерское – по преимуществу.

Свт. Макарий (Невский),

митр. Московский

Души ваши нужны... Христос скорбит

и ищет душ ваших ради Царствия Своего

небесного.

Житие св. Стефана Пермского,

написанное Епифанием Премудрым

30–40-е годы XIX века – время выступления архимандрита Макария на проповедь Евангелия язычникам Алтая – были периодом ощутимого подъема миссионерской деятельности Российской Православной Церкви.

В XVIII веке главной целью русских миссионеров была Сибирь. Огромные пространства ее были населены сотнями тысяч бродячих и оседлых инородцев, погруженных во тьму идолослужения или уже тронутых заблуждениями мусульманства. Хотя свет истинной веры стал проникать в этот край с самого начала покорения его, труды небольшого сравнительно числа проповедников христианства принесли плоды и незначительные, и непрочные. Сибирское миссионерство XVI-XVIII веков не отличалось ни планомерностью, ни последовательностью, и никто из делателей на этой ниве не мог быть уверен, что обращенные им не останутся сиротами после того, как он покинет их.

Вся западная часть Сибири составляла тогда одну Тобольскую епархию, которую в начале XVIII века возглавлял замечательный миссионер митрополит Филофей (Лещинский). Всю свою жизнь посвятил он распространению и утверждению Православия, окрестив около 40 тысяч язычников. Святитель построил 37 церквей, и при этом, как доносил Святейшему Синоду его преемник митрополит Антоний (Стаховский), «все инородцы призваны им в Христианство не принуждением, не страхом, не иными какими-либо прещениями, но только Евангельской проповедью и своими трудами» [270. С. 37].

Затем накал миссионерской деятельности в Сибири, как и в других районах России, стал ослабевать. Для исправления положения Святейший Синод в 1764 году учредил должности проповедников в епархиях с иноверческим населением: три в Казанской епархии, по две в Тобольской и Иркутской епархиях и по одной в Астраханской, Рязанской, Нижегородской и Вятской епархиях. Через некоторое время среди инородцев возникли волнения из-за распространившихся слухов, что их хотят крестить насильно, и в 1789 году деятельность проповедников была приостановлена. В 1799 году Святейший Синод обратился в Правительствующий Сенат с вопросом: «Посылать ли по-прежнему в иноверческие селения проповедников, по предварительному согласованию с гражданским правительством?» [222.№ 2. С. 10]. Получив отрицательный ответ, Святейший Синод прекратил выдачу жалованья миссионерам, после чего дело проповеди Благой Вести среди иноверных народов России стало быстро угасать.

Создавшееся положение было особенно губительно для Сибири, где в христианство были обращены лишь немногие коренные жители; Церковь не только не приобретала здесь новых последователей, но и теряла старых за счет отпадения крещеных инородцев от веры. Предприняв в 1829 году поездку по своей епархии, архиепископ Тобольский Евгений (Казанцев) писал: «По всему пути, нами пройденному до самого Обдорска³¹, все инородцы мне ответствовали, что они крещеные; но где их вера? Вот в храмовый праздник Петра и Павла, в храмовой их церкви – нет ни одного инородца из так называемых крещеных... одни россияне... Спрашивал я их, знают ли они Христа и, к удивлению, услышал, что самое Имя Христово им не известно» [299. № 5. С. 119–120].

* * *

Из Глинской пустыни архимандрит Макарий направился в Санкт-Петербург, где получил необходимые документы. Приехав затем в Москву, он остановился в Чудовом монастыре. Здесь с ним произошел следующий неприятный случай. Еще по пути в Москву ему близ Новгорода повстречался один странствующий послушник, настойчиво просивший взять его в услужение. Не спросив по простоте своей у него документов, отец Макарий уступил его просьбам и взял с собой. Остановившись в Чудовом монастыре, архимандрит Макарий стал готовиться к дороге. Когда приготовления были закончены, архимандрит Макарий поехал прощаться с друзьями, а возвратившись вечером в келью, к удивлению своему, не нашел ни послушника, ни денег и вещей, а лишь разбросанные по всей келье книги и бумаги (как пишет его биограф, «только не взято епитрахили и костылика» [212. С. 7]). Собравшаяся братия монастыря стала утешать потерпевшего, и каждый кто чем мог старался помочь ему: кто принес сапоги, кто белье, кто подрясник, а кто рясу. Большую помощь оказали и сердобольные москвичи: одна богатая москвичка, убедив архимандрита Макария отложить отъезд на неделю, сшила ему за это время одежду и дала 300 рублей на дорогу.

Первого сентября 1829 года архимандрит Макарий, напутствованный благословением митрополита Московского Филарета, отправился в путь. Благополучно преодолев дальнюю дорогу, 30 сентября он прибыл в Тобольск. Архиепископ Тобольский Евгений (Казанцев) встретил своего нового сотрудника очень тепло. Поселившись в архиерейском доме, отец Макарий познакомился с проживавшими здесь семинаристами Василием Поповым (двадцати двух лет) и Алексеем Волковым (восемнадцати лет), которых вскоре избрал себе в сотрудники и стал готовить к предстоящим трудам.

Преосвященнейший Евгений предложил архимандриту Макарию ехать на север, в район Обдорска, к остякам и вогулам³², на что тот ответил отказом, к неудовольствию владыки (в дальнейшем подобных разногласий не возникало и между ними установились близкие, доверительные отношения). Свое несогласие отец Макарий объяснял тем, что суровый климат этой северной местности противопоказан и ему, и В. Попову, страдавшему чахоткой. Благовестники наметили ехать проповедовать киргизам³³ Кокчетавского округа, которые были намного многочисленнее северных инородцев и находились на значительном удалении от православных священников. Однако от этого плана пришлось отказаться, потому что генерал-губернатор Западной Сибири И. А. Вельяминов не допустил их туда на основании Высочайшего повеления «О приостановлении всякого действия и о неоткрытии никаких предприятий в Киргизской степи», которым запрещалась всякая миссионерская деятельность в этом районе³⁴. Повеление это было отдано 24 февраля 1828 года в связи с волнениями инородцев, возникшими на религиозной почве.

В силу разных причин вопрос о месте служения архимандрита Макария долго не разрешался. Неприятности побудили его вновь попытаться уехать в Иркутскую епархию, к иеромонаху Израилю с братией, и он завязал об этом переписку с преосвященнейшим Михаилом, архиепископом Иркутским. Удержала отца Макария в Тобольске, по собственному признанию, другая личная привязанность – к Ивану Савельеву, его костромскому келейнику, служившему ему в Киеве и покинувшему его у врат Глинской пустыни по требованию иеромонаха Филарета. К большой радости обоих, они неожиданно встретились в Тобольске, где Иван жил на поселении (желая попасть на Святую Гору Афон, он был на границе взят полицией и, как не имеющий документов, сослан в Сибирь). Вскоре Святейший Синод утвердил архимандрита Макария в звании тобольского миссионера, и он стал искать место приложения своим силам в пределах Тобольской епархии. После долгих поисков и раздумий он остановил свой выбор на Алтае, с которым навсегда связалось в истории его имя³⁵.

В Тобольске отцу Макарию пришлось пробыть еще довольно продолжительное время. Хотя Алтайская миссия была основана по Высочайшей воле еще 15 декабря 1828 года, указ Святейшего Синода об утверждении ее состава вышел 22 мая 1830 года, а все приготовления к ее открытию были окончены лишь к августу. Это вынужденное замедление неоднократно повергало начальника миссии, жаждущего деятельности, в уныние³⁶.

В Тобольске под руководством архимандрита Макария миссионерами были составлены правила, определяющие жизнь и взаимоотношения между ними. Проникнутые истинно христианским, братским духом, правила эти заслуживают того, чтобы привести их целиком:

«А) Желаем, да будет у нас все общее – деньги, пища, одеяние, книги и прочие вещи; и сия мера да будет для нас удобностью в стремлении к единодушию.

Б) Желаем тому из нас, которому определением начальства будет поручено особенное попечение о деле проповедания, повиноваться по правилам иноческого общежития как в поручениях, относящихся к проповеданию, так и в других отношениях и случаях; он же должен во всех своих распоряжениях руководствоваться также правилами общежития иноческого и теми постановлениями, какие мы от начальства примем за руководство в служении проповедания.

В) Желаем принимать от него наставления со вниманием, смирением и любовью, а его наставления должны проистекать из слова Божия и быть согласными с учением Церкви Восточной, Греко-Российской.

Г) Желаем быть пред ним искренними и откровенными в частом исповедании помыслов и искушений наших и вместе с ним учиться у Господа уклоняться от зла и творить благое; он же обязуется всякое исповедание (таковое) погружать в бездну милосердия Божия, отнюдь не обличать явно того, что ему открываемо будет за тайну, как в исправительных, так и во всяких других мерах своих действовать в смиренной памяти о собственной немощи, по долгу любви и снисхождения к братиям, и беспристрастно принимать от них благонамеренные советы, полезные замечания, кроткие напоминания; в случаях погрешительности поступков своих искренно виниться пред ними и просить у них прощения и пособия к исправлению своему» [122. № 1. С. 7–8].

«Завет» этот, по выражению митрополита Московского Филарета, хорошо передает тот дух, который начальник миссии хотел видеть в своих сотрудниках; он очень похож на правила, которые составил для себя и своих сподвижников преподобный Паисий Величковский, когда вокруг него собрались ученики и стали просить его духовного руководства [231. С. 7].

Провожая благовестников на Алтай, преосвященнейший Евгений вручил начальнику миссии две инструкции. Первой из них, изданной Святейшим Синодом в 1789 году, предписывалось: преподавать инородцам христианское учение сообразно с их младенческим состоянием в кратком виде, и только самые важные догматы; действовать на обращаемых кротко и с любовью, не прибегая к угрозам или притеснениям; начинать обращение с ближайших мест, постепенно расширяя круг действий; начинать дружескую беседу разговорами о жизни и быте инородцев, затем переходить к их закону и культам, «доказывая неправильность их мнений естественными доводами» [332. С. 29], возражения слушать терпеливо и снисходительно; в отношении икон объяснять, что надо поклоняться изображенным на них лицам, а не боготворить сами изображения; понуждать соблюдать посты нецелесообразно; к защите светских властей прибегать только в случаях серьезной опасности от ревнителей языческой веры; за разрешением всяких недоумений обращаться к своему архиерею. Согласно второй инструкции, архимандрит Макарий и его сотрудники должны были изучать язык инородцев и переводить на него книги Священного Писания, богослужебные книги, молитвы и другие церковные тексты; вести постоянный журнал о своих действиях и каждые три месяца представлять его преосвященному; к нему же непосредственно обращаться за наставлениями и разъяснениями [222. № 9. С. 67–68]. Архиепископ Евгений передал архимандриту Макарию также копии Мнения Государственного Совета о льготах инородцам, принимающим крещение (освобождение на три года от податей и повинностей), и распоряжения генерал-губернатора об оказании гражданскими властями содействия миссионерам. Были выданы положенные денежные средства; начальник миссии взял с собой запас книг.

Желая вести дело проповеди в истинно апостольском духе, архимандрит Макарий от положенного ему жалованья в размере 2000 рублей в год отказался, заявив преосвященному Евгению, что будет служить делу безвозмездно, на собственные средства, состоящие из магистерской пенсии, и тогда только будет просить пособия и в той мере, в какой его собственные средства окажутся недостаточными.

До прибытия архимандрита Макария на Алтай местными приходскими священниками было крещено не более 300 иноверцев и почти все жители Бийского и Кузнецкого округов оставались язычниками.

Третьего августа 1830 года, после литургии и молебна, отслуженных преосвященнейшим Евгением, благословленные своим архипастырем благовестники отправились в путь. Через три недели они приехали в главный город Алтая – Барнаул, где получили от соборного протоиерея все необходимое для походной церкви.

Затем их путь лежал в Бийск, куда они прибыли 29 августа. Здесь решено было обосноваться на первое время. В Бийск часто приезжали инородцы, и с ними архимандрит Макарий начал вести беседы о христианской вере.

31 августа 1830 года он записал в дневнике: «Большую часть утра мы провели с двумя татаринами³⁷, из которых один назывался зайсаком³⁸. Оба говорили по-русски; но разговор с ними шел путем прерывистым, стропотным и весьма неприятным. Особенно горячился зайсак, вскакивал со стула, ходил по комнате, пресекал, останавливал и устранял от цели течение слова... За скорбь, какую сей разговор оставил в душе моей, щедро вознагражден я утешением, какое имел ввечеру сегодня в беседе с татарином Николаем и с его сыном Михайлою... Хотя и они при сем случае не решились соделаться христианами, однако слушали слова о Господе Иисусе Христе со вниманием и уважением» [75. С. 10–11].

По прошествии нескольких дней архимандрит Макарий был порадован первенцем благодати Божией среди инородцев, принявшим Святое Крещение от его руки. Это произошло следующим образом. Второго сентября 1830 года он повстречался в Бийске с крещеным татарином Иеремией Параевым (Шишковым)³⁹, который сообщил ему, что в селении Улала⁴⁰, откуда он сам родом, живет семнадцатилетний инородец Элеска, желающий креститься несмотря на запрет отца. Отец Макарий сразу же собрался туда ехать, хотя его и одолевали сомнения. После совета с братией он, поддержанный ими, «решился стащить ладью с мели» и, отложив все сомнения, отправился в путь [86. С. 93–94]. Затратив на дорогу длиной 60 верст более суток, начальник миссии 7 сентября прибыл в Улалу. В тот же день он встретился с Элеской и, побеседовав с ним, крестил его в реке Улале с именем Иоанн (такая поспешность была вызвана опасностью противодействия со стороны отца Элески, кочевавшего неподалеку). Этот день – 7 (20) сентября 1830 года – алтайскими миссионерами считается днем основания Алтайской духовной миссии. Он стал и днем памяти преподобного Макария Алтайского наряду с 18 (31) мая.

Начальник миссии взял новокрещенного с собой в Бийск, чтобы «наставить его на житие христианское» [75. С. 13]. Здесь Иоанна учили молиться, рассказывали ему о жизни Иисуса Христа, разъясняли значение таинств, толковали о добрых делах и грехах, о вечной жизни и вечных мучениях. Через неделю Иоанн, по исповедании веры, был приобщен Святых Таин. Его хотели оставить при миссии, чтобы выучить грамоте и сделать толмачом. Но он пожелал вернуться домой, в Улалу, и заняться земледелием. Миссионеры занимались с ним еще несколько дней, чтобы закрепить полученные навыки, после чего архимандрит Макарий выхлопотал у исправника предписание на бесплатный проезд Иоанна до Улалы и распространение на него Высочайше утвержденных Положений Государственного совета о правах и льготах новокрещенным инородцам, в соответствии с которыми он освобождался на три года от всех повинностей и податей. Чтобы избавить Иоанна от неприятностей со стороны отца и родственников, его приписали к христианскому сообществу и поселили среди православных, живущих в Улале.

Первый случай обращения иноверца в христианство показывает, как разумно, умело и осторожно начал действовать архимандрит Макарий: он совершал обращение так, чтобы свести к минимуму возможность отпадения новокрещенного от веры в дальнейшем.

Окрестив Элеску-Иоанна, начальник миссии стал совершать разъезды по Бийскому округу, чтобы ближе узнать жизнь алтайских инородцев, познакомиться с их наречиями, обычаями и нравами. При этом он старался не упустить случая для проповеди.

Архимандрит Макарий слышал от местных жителей, что еще за год до его приезда в Томскую губернию Пресвятая Дева Богородица являлась детям алтайцев. Явившись одному мальчику, Она пророчески изрекла: «Дитя! Пройдет год, и сюда приедет Макарий. Ты его увидишь. Он научит тебя молиться Тому Богу, Который сотворил Алтай». Мальчик спросил, какой он будет. Светлая Жена – Богоматерь – подвела его к реке Майме, и он увидел образ архимандрита Макария, начертавшийся на поверхности воды (просветитель Алтая крестил и этого мальчика-язычника, удостоившегося беседовать с Божией Матерью) [112. С. 129].

Пространство, занимаемое кочевьями инородцев в Бийском и Кузнецком округах – сфере действия Алтайской миссии, простиралось с севера на юг на 1000 верст и с запада на восток на 150–700 верст. Почти вся эта территория покрыта горами, особенно высокими на юге. «Алтай мы назвали бы местом контрастов: здесь и дивная высота заоблачных гор, и сплошная глубина дебрей со стремительным течением пенящихся вод, куда при взгляде одном кружится голова. Здесь подавляющее мысль человека величие творения рук Божиих и поразительная ничтожность дел рук человеческих. Здесь и чудная красота природы, и крайняя неприглядность жилищ кочевников, и отвратительная неряшливость домашнего обихода их. Здесь богатство сокровищ внутри земли и крайняя бедность насельников ее» – так писал об этом крае преосвященный Макарий (Невский) [278. С. 4].

В те времена на Алтае проживало до 40 тысяч коренных жителей, которые делились на несколько племен: черневые татары, телеуты, кумандинцы, киргизы и алтайские калмыки (к этническим татарам, киргизам и калмыкам прямого отношения они не имели, их названия носили условный характер: например, так называемые «киргизы» были прозваны так за свои головные уборы, похожие на киргизские). Все эти племена говорили на разных наречиях и говорах киргизо-кыпчакской группы тюркских языков. В XVIII веке несколько тысяч инородцев были крещены, но в христианстве утвердиться не успели, и, когда указами 1789 и 1799 годов были упразднены должности миссионеров, большинство из них отпали в язычество.

Богатая, но суровая природа Горного Алтая создавала немало затруднений для дела проповеди. В зимнее время здесь стояли трескучие морозы и часто случались страшные бураны, ежегодно уносившие жизни многих путников и губившие целые табуны скота. Весной опасность таили в себе разливающиеся реки, переправляться через которые приходилось верхом на лошади, вброд или вплавь. Передвигаться по Алтаю, за исключением его относительно равнинной северо-западной части, было весьма непросто. Дорог не было, и путешествовать летом верхом на лошади или пешком, а зимой на лыжах было не только трудно, но зачастую и опасно. Переносные жилища кочевников были рассеяны на таких огромных пространствах, что, по словам преемника архимандрита Макария протоиерея Стефана Ландышева, «каждому миссионеру нужно бывает искать погибающих овец дому Божия по дебрям, ущельям и лесам алтайских гор и предгорий, на расстояниях, измеряемых сотнями верст по бездорожной и дикой местности» [183. С. 6–7].

Легко представить себе, насколько опасна была миссионерская служба на Алтае, читая воспоминания отца Стефана Ландышева. «Много раз бывал я под конем, упадавшим на бегу, и в два таких падения был вдавлен по уши в грязное болото, – повествует он, – раз сажень десять летел я вместе с оборвавшимся конем с крутизны почти отвесной горы; подпруги лопнули, и я невредимо отделился от коня и выбрался на дорожку; два раза улетал с горы впереверт вместе с конями и повозочкой, и в один раз уцелел, ухватясь за ветви дерева, а в другой кочки сохранили меня от раздробления повозкой, упавшей на меня. Один раз упал вместе с конем и телегой с крутого косогора прямо в реку Сарасу, и, все перемочив, ехал мокрый и под дождем, в холодное осеннее время, еще сорок пять верст до деревни Черги. Много раз тонул я при переправах вброд через довольно глубокие и весьма быстрые горные реки. Раз при переезде весною по льду через реку Майму лед под нами обрушился через всю реку, конь всплыл, и я мгновенно очутился плавающим уже позади саней, но успев схватиться за сани, был вытащен всплывшим конем. В другой раз при переезде летом через ту же реку, от сильного дождя внезапно прибывшую, кони всплыли, повозка перевернулась, бывшая со мною одежда и вещи потонули, я же успел выбраться на лежащее на воде, близ острова, большое дерево, и спас бывшего со мною и утопавшего новокрещенного мальчика. Много раз промокал от дождя и промерзал от зимнего мороза до того, что был не в состоянии идти и говорить. Много раз был в страшной опасности погибнуть под удушающим бураном. Случалось ночевать, после целодневной езды верхом, на горе и на болоте без дров и воды и, следовательно, без возможности обогреться и укрепиться чаем, который в дороге единственная пища с неразлучными сухарями...» [132. С. 17]. Особенно опасно было путешествовать по горным тропам. «У каждого из нас сердце замирает и кружится голова, – продолжает свой рассказ о. Стефан, – даже и привычный конь дрожит иногда при переезде по высоким бомам: это приступочек шириною не более как в один аршин, опоясывающий скалистую гору, по которому пролегает узкая тропинка, где с одной стороны скала, а с другой – отвесный обрыв до реки, которая как ленточка синеет внизу; особенно страшно, когда приходится перескакивать через камни, на этой тропинке высунувшиеся, или спускаться вниз по довольно гладкой каменной плите и делать крутые повороты лицом к обрыву. На таком проезде вполне вверяешься коню; но он, бессмысленный и голодный, нередко тянется за травкой: и удерживать бывает опасно, и давать свободу страшно» [132. С. 16].

Невозможно вообразить, какие трудности испытывал в путешествиях архимандрит Макарий, здоровье которого было очень слабым. К тому же до этого у него не было настоящей практики верховой езды. Протоиерей Стефан Ландышев вспоминает такой случай. Однажды отец Макарий, проезжая по Черни (гористой местности на правом берегу реки Катуни, покрытой густым хвойным лесом), зацепился за сучок ремнем сумочки со Святыми Дарами. Конь на бегу вышел из-под седока, а он повис на сучке и висел до тех пор, пока уехавший вперед провожатый не вернулся и не помог ему спуститься на землю [132. С. 16].

...В конце сентября 1830 года архимандрит Макарий, оставив тяжело больного Василия Попова на попечении врача, вместе с Алексеем Волковым приехал в Сайдыпский казачий форпост. Здесь была часовня, в которой можно было поместить походную церковь, и благовестники решили остановиться здесь на некоторое время. С помощью толмачей им удалось вскоре перевести на телеутский язык молитву Господню и Заповеди Божии. До конца октября они оставались в Сайдыпе, посещая близлежащие редуты.

Наступил сезон дождей, и бездорожье вынудило благовестников вернуться в Бийск. В начале ноября Василий Попов, напутствованный Святыми Таинами, скончался, и миссионеры остались вдвоем. Как видно из записей архимандрита Макария, 3 декабря они крестили младенца-инородца, 6 декабря – пожилую татарку и двух ее внуков, 7 января – взрослого татарина, а на следующий день – киргиза. Еще через неделю к ним пришел двадцатилетний татарин Сергэ с просьбой окрестить его. Во время беседы выяснилось, что Сергэ находится под судом за воровство, и начальник миссии принялся тщательно выяснять, почему он желает стать христианином. Убедившись, что желание Сергэ окреститься вполне искреннее и что он ищет крещения не ради избавления от наказания, отец Макарий после обстоятельного оглашения 1 февраля крестил его. Сам он так повествует об этом: «Потом Сергэ, поврежденный в нравах Сергэ (но кто же чист пред Господом, помыслил я, и каков сам я? И не подобна ли служба наша неводу, приемлющему всякие порождения вод? И кому много прощается, тот не возлюбит ли много?) – уже, по-видимому, кающийся Сергэ... с многократным прошением: «Крести меня, Макарий отец, крести меня!»... и пред всем народом в церковном собрании исповедующий грехи свои и обещающийся положить начало нового лучшего жития, наипаче же подкрепляемый ходатайством и молением восприемника... крестился... Буди, Господи, милость Твоя на нас!»⁴¹ Новокрещенный говорил по-русски хорошо, и его оставили на две недели при миссии; каждый день он ходил на службу, слушал Евангелие и наставления в вере и нравственности. С его помощью миссионеры, по словам архимандрита Макария, «написали на сем (татарском. – С. Н.) языке такое изложение христианской веры, которое было... полнее краткого Символа и в котором... можно было видеть и основание и последование единой истинной веры, по крайней мере, в главных чертах, для убеждения необходимых» [270. С. 58].

Вскоре миссионерам пришлось на практике применить свои языковые познания. К ним привели крестить одиннадцатилетнего татарского мальчика, ни слова не знавшего по-русски. Успешно преподав отроку основы христианской веры на татарском языке, начальник миссии окрестил его.

Великий пост миссионеры решили провести в Сайдыпском форпосте, где их встретили как дорогих гостей. На масляной неделе местные казачки так надоели отцу Макарию пением мирских песен, что он сочинил для них духовную псальму «Сестры, Бог спасти нас может» [133. С. 24], которую они стали усердно распевать, чем немало порадовали ее автора. 27 февраля 1831 года архимандрит Макарий первый раз служил в походной церкви миссии Божественную литургию. Во время святой четыредесятницы он по просьбе местных жителей совершал богослужения, исповедовал и причащал их Святых Таин, крестил новорожденных младенцев, напутствовал умирающих и, конечно, проповедовал. «Теперь случилось мне испытать отчасти, – писал он, – каких внутренних и внешних трудов исполнена должность приходских священников, какой требует силы духа, какого навыка в трезвении умном, какой близости к сердцу Иисуса Христа, какого постоянства в терпении, какой зрелости рассуждения и какой при всем том крепости сил телесных, и сколь неумеренны, несправедливы многие в своих слишком взыскательных суждениях о немощах служителей церкви» [24. С. 195]. Окормляя окрестное православное население, отец Макарий беседовал с приезжавшими в Сайдып татарами. Вразумлениям они не поддавались, и он пришел к выводу, что здесь устраивать стан миссии не имеет смысла; его решили расположить в довольно большом селении Улала, где проживало много инородцев.

Начальник миссии купил в Улале небольшую избу за 100 рублей, в которой 7 мая 1831 года она и обосновалась. Однако закрепиться здесь не удалось, так как некрещеные местные жители, опасаясь насильственного крещения, собрались перекочевать в Кузнецкий округ. Узнав об этом, мудрый служитель, желая приобрести их Христу, предпочел сам удалиться из поселка и остановил свой выбор на селении Майма, находившемся в 10 верстах от Улалы. Через несколько дней миссионеры перебрались в Майму, расположенную очень удачно: окруженная со всех сторон кочевьями инородцев, она в то же время имела хорошее сообщение с другими населенными пунктами. Таким образом было окончательно выбрано место для стана миссии.

Отсюда, из этого крохотного селения, затерянного на бескрайних просторах Сибири, свет Христианской истины начал распространяться по Горному Алтаю, изменяя религиозно-нравственные воззрения и быт его обитателей, преображая их жизнь и их самих.

Архимандрит Макарий сразу же постарался наладить регулярные богослужения. Он служил в походной церкви во все воскресные и праздничные дни, рано утром – утреню, а затем, после небольшого отдыха – обедню, и при этом требовал от своих чад, чтобы все были на службе. По словам А. С. Чендекова (Сафронова), купца из инородцев, который крестился и учился грамоте у отца Макария, основатель миссии «всех майминцев, мужчин, женщин и детей, знал в лицо и по именам; требовал, чтобы в праздники все были у утрени и обедни, кроме, конечно, благословных причин. Во время утрени, бывало, пойдет отец архимандрит по церкви, зорко оглядит всех молящихся, и непременно заметит тех, кто не был у утрени. Когда эти небывшие соберутся к обедне, то, по окончании ее, доставалось же им от отца Макария: выйдет из алтаря, сердится, ставит виновных тут же на поклоны, шумит, угрожает еще новою епитимиею, а в конце концов сам поклонится в ноги тем, кого только что распекал, просит прощения за то, что обидел их, и умоляет именем Божиим ходить усердно в церковь. Такие доброта и смирение архимандрита имели благодетельное влияние на народ; все старались неопустительно бывать в церкви у всякой службы» [273. С. 434].

После службы устраивались собеседования с паствой, летом под открытым небом, зимой в чьем-либо доме. Беседы велись при помощи толмача о том, что больше всего занимало пасомых – о нуждах и заботах их с присовокуплением нравственных наставлений и утешений. Архимандрит Макарий так пишет об этом в своих путевых записках: «...совершив литургию и подкрепившись обедом, я удалился с ними (новокрещенными, собравшимися по случаю праздника в большом количестве) на малое расстояние от селения и, усевшись под горою на берегу реки Маймы, разглагольствовал с братиями при помощи толмача; выслушав их жалобы на бедность и недостатки в необходимом, стараясь разрешить их затруднения в расчетах с восприемниками, предлагал тому и другому приличные советы и нужные наставления. Та беседа заключена была утешением сих скорбящих и ободрением их надеждой на близость Провидения, на многомилостивое попечение Отца Небесного, который знает, в чем имеет нужду каждый, и когда наступит благопотребное время, несомненно поможет нам и пошлет довольство, а до того обучает нас трудолюбию и терпению, врачует горестями духовные раны в душе и часто растворяет скорби наши разнообразными утешениями, которые, впрочем, по слепоте своей, мы редко примечаем» [270. С. 67].

Сильное противодействие проповеди архимандрита Макария оказывали камы (шаманы), которые восстанавливали против него своих соплеменников, а желавшим креститься старались воспрепятствовать с помощью угроз, притеснений и побоев.

Приходилось преодолевать и сопротивление раскольников, весьма многочисленных в тех краях. Раскольники были против просвещения инородцев, считая их недостаточно зрелыми для принятия христианства, и отеческие заботы архимандрита Макария о, по их выражению, «поганой нехристи» дали им повод увидеть в прибытии Православной миссии на Алтай знамение антихристова пришествия [219. 1836. Ч. 3. С. 93]. Как пишет протоиерей М. Путинцев, «изуверы и суеверы этого люда распространяли между своей братией про о. Макария самые дикие, нелепые вести и слухи. Они говорили, что он – антихрист, что он имеет крылья и летает, куда ему угодно, как птица-орел, что у него на руках и ногах когти» [273. С. 434]. Эти небылицы принимались многими простыми раскольниками за правду. Как-то раз начальник миссии прибыл в одну раскольничью деревню и попросил подводу. Несмотря ни на какие просьбы и мольбы, подводу ему не давали. Через некоторое время старуха-раскольница, хозяйка избы, где он остановился, стала спрашивать его: «Ты на крыльях, отец, прилетел к нам, али нет? – Если бы у меня были крылья, то я не просил бы подвод у вас, – отвечал архимандрит. – ...Правда ли, отец, сказывают, что у тебя на руках и ногах когти? – отец Макарий молча показал ей свои руки. Оглядела старуха, ощупала эти руки, и покачала головой. – Покажи мне, отец, и ноги твои, – продолжает свое дознание раскольница. Смиренный старец безмолвно снял с обеих ног обувь и показал их старухе. Осмотрела, ощупала старуха и ноги...» Закончив свое дознание, хозяйка поспешила сообщить своим, что у гостя нет ни крыльев, ни когтей, и он тут же получил подводу [273. С. 435].

Препятствия делу миссии чинили и некоторые представители власти, не давая подвод для разъездов и иногда прямо смущая местных жителей распоряжениями о приписке кочевых новокрещенных, вопреки закону, к оседлым управам с наложением на них еще больших податей, чем платят их некрещеные сородичи. Не способствовало делу просвещения инородцев Алтая и поведение некоторых представителей приходского духовенства; по словам одного из современников, «одна черта, общая многим священникам, гибельно отражалась на успехах миссии» [8. С. 27]. «Вот этому горю, – писал отцу Макарию архиепископ Евгений (Казанцев), – пособить труднее, что крещеные не венчавшись родят, и не крестя растят детей. Корень зла – мздоимство наших, тягостное для них. Кто же истребит сей корень? Но подвизайтесь. По крайней мере, при вас сего не будет»⁴² [8. С. 27–28].

В начале 1834 года архимандрит Макарий сообщал одному из своих знакомых: «О действиях миссии теперь только то скажу, что мы по силам, по случаям, какие получаем от Провидения Божия, говорим полудиким здешним татарам о Боге истинном, Который, явившись на земле в человеческом теле, взял на Себя грех человеков, и за наши грехи страдал и умер на Кресте человеческим телом, а по смерти воскрес в третий день, и вознесся на небо, и всех верующих во имя Его, избавляя от беззаконий, от гнева Божия и вечной муки, берет к Себе при смерти на небо, где они будут вечно безгрешны, беспечальны, бессмертны, в Божием свете, довольстве и радости. Кого Господь приводит к Церкви своей, тому мы отворяем дверь в Святом Крещении, и таковых доселе немного не сто. Стараемся между тем не терять из виду новокрещенных, посещаем их, и поучая их познанию Иисуса Христа Распятого и обязанностей христианских, вкупе с ними и сами поучаемся тому же» [233. С. 40].

В 1834 году в Улале был открыт второй стан миссии. С ростом числа обращенных прибывало и забот у ее начальника. «...Теперь я живу в таком развлечении среди множества дел и попечений, – сообщал архимандрит Макарий Е. Ф. Непряхиной, – что редко собираюсь прочитывать и те о духовной жизни писания, которые сам сюда привез из Тобольска...» [233. С. 246]. «...В часы, остающиеся от занятий по должности, весьма часто бываю так истощен, что или сплю, или читаю что-нибудь легкое, или, ходя по комнате, брожу воображением в прошедшем и в преходящем, – извещал он ее в другом письме, – а иногда смотрю и за пределы времени в вечность и помышляю: земля отъидет в землю, а душа на суд Божий; и чем сей грозный суд для нее кончится?.. Я решился было переводить «Лествицу» на российское наречие, и до третьего слова дошел в этом труде; но думаю навсегда прекратить его: ибо с одной стороны дела по миссии умножаются с умножением новокрещеных, а с другой силы оскудевают, и день земной жизни моей склоняется к вечеру»⁴³ [233. С. 263–264].

Открытие второго стана и дальнейшее развитие миссии побуждало архимандрита Макария искать постоянных и надежных сотрудников. И он повсюду искал их. Первых своих помощников он лишился довольно быстро. Вскоре после кончины В. Попова миссию покинул А. Волков. Он в 1832 году женился на светской девице, что лишило его права на посвящение в диаконы. С этого времени и до 1836 года, если не считать недолгого пребывания при миссии священника Андрея Ионина, в распоряжении архимандрита Макария не было квалифицированных сотрудников. Единственным и, по его словам, самым верным помощником в эти годы был ссыльный поселенец Петр Терентьевич Лисицкий – крепкий семидесятилетний старик, обладавший большими нравственными достоинствами. Впоследствии он принял монашеский постриг и был введен в духовное звание. Испытывая острую нехватку сотрудников, архимандрит Макарий даже хотел привлечь к миссионерской работе проживавших в Сибири декабристов, но митрополит Московский Филарет отговорил его от этого шага. Помощь пришла от преосвященного Агапита, епископа Томского⁴⁴, который в январе 1836 года прислал в миссию уволенного по слабости здоровья учащегося Томского духовного училища пятнадцатилетнего Михаила Нигрицкого, а чуть позже – Стефана Ландышева, одного из лучших воспитанников Нижегородской семинарии, вернувшегося в Томск к своему отцу. В том же году ряды миссионеров пополнили иеромонах Анастасий, ссыльный дьячок Петр Торбаев и крестьянин Филипп Гилев; на следующий год – священник Василий Весский и священник Алексий Глухарев, родной брат архимандрита Макария. Опыта миссионерской работы ни у кого из прибывших не было.

Архимандрит Макарий создал настоящее миссионерское братство, общину единомышленников, действуя прежде всего силой личного примера, нелицемерной любви и веры. В отношениях с подчиненными он был всегда прост, искренен, отечески ласков. Сам постоянно пребывавший в трудах, начальник миссии и сподвижников своих побуждал не сидеть без дела, увлекая их своим примером, подвигая с полной отдачей служить святому делу, на которое они были призваны. Нередко он будил всех глубокой ночью для чтения полунощницы или акафистов, приучая к молитвенному деланию, столь необходимому для проповедников слова Божия. И сотрудники, видя его любовь, отеческое отношение, самоотверженность, ощущая почивающий на нем благодатный дух, платили ему ответной любовью и преданностью. По примеру начальника миссии они старались трудиться так же бескорыстно и самоотверженно, благодушно претерпевая всевозможные неприятности и скорби, неразлучные с миссионерским делом.

Средства, которыми располагал архимандрит Макарий, были крайне ограниченными⁴⁵, и он содержал свое миссионерское братство, устроив его жизнь на принципах строгого иноческого общежития. Протоиерей Василий Вербицкий сообщает, что «никому из служащих тогда оклада не было, но нужды каждого, по распоряжению начальника миссии, удовлетворялись самым скудным образом. Для служащих в то искусительное время мало было бескорыстия, но требовалось еще самоотвержение. Кто не имел этого качества, необходимого для миссионера, тот выходил из миссии» [24. С. 219]. Условия жизни миссионеров отличались крайней простотой и суровостью. Жили они в небольшом деревянном домике, где было всего две комнаты, разделенные сенями: одну комнату занимал начальник миссии, в другой жили остальные сотрудники. Домик этот служил в то же время и школой, и библиотекой, и аптекой.

В Майме главный стан миссии находился до 1835 года, затем его перевели в Улалу, где устроили деревянный храм (при этом в Майме миссионерский стан был оставлен). Жители Улалы, вначале враждебно встретившие архимандрита Макария, увидев в нем любвеобильного, милосердного и сострадательного пастыря, полюбили его и в 1835–1836 годах все крестились.

Несмотря на множество забот по обращению и окормлению инородцев, начальник миссии находил время и для других добрых дел. Желая приблизить слово Божие к простому народу, просветитель Алтая начал переводить книги Священного Писания Ветхого Завета с еврейского языка на русский; этот труд впоследствии стал важнейшим делом его жизни. Он также переводил на русский язык святоотеческие творения, знакомился с лучшими богословскими сочинениями отечественных и зарубежных авторов⁴⁶.

За самоотверженную работу по просвещению алтайских инородцев преосвященный Афанасий, архиепископ Тобольский (преемник архиепископа Евгения), 1 августа 1835 года возложил на архимандрита Макария золотой крест с драгоценными камнями из кабинета Его Величества.

Работа Алтайской миссии была в основном налажена, а на огромных пространствах Западной Сибири ощущалась явная нехватка благовестников. В 1836 году Святейший Синод предложил архимандриту Макарию перейти в Иркутскую епархию, проповедовать бурятам. Это предложение вызвало в его душе борьбу. «Сие вопрошение, – писал он, – открыло во мне борьбу разных мыслей и чувствований, что я нашел в себе и желание ехать в Иркутск, и желание сойти в уединение и безмолвие, и желание продолжать службу при здешней миссии до совершенного изнеможения, и желание посвятить остатки сил приготовлению двух юношей, служащих со мной, к плодоноснейшему проповеданию Евангелия не только язычникам, но и евреям и магометанам, находящимся в недре Державы Российской» [233. С. 103].

Возобладало последнее желание, и архимандрит Макарий представил в Святейший Синод записку, в которой обосновывал необходимость своего переезда на длительный срок в Москву вместе с сотрудниками миссии С. Ландышевым и М. Нигрицким для того, чтобы «в университете и в других учебных заведениях тамошних запастись благопотребными в миссионерской службе познаниями» [233. С. 55, 276]. В план подготовки юношей входило изучение в семинарии философских, словесных и богословских наук; они должны были также «по возможности знакомиться в Москве с искусствами, нужными к общежитию, и запасаться разнообразными способами к служению человекам... искать сношений с экономическим обществом, с профессором по части сельского хозяйства, с ланкастерскими школами, с училищем глухонемых, входить в клинику университета» [331. С. 51–52]. В дополнение к этому они стали бы вместе с начальником миссии «собирать в Московском университете познания по части естественной истории, физики, анатомии и важнейших... медицинских наук» [331. С. 51], а также изучать еврейский, немецкий, французский и арабский⁴⁷ языки. Находясь в Москве, миссионеры поддерживали бы письменные отношения с Алтайской миссией, подыскивали для нее сотрудников, собирали пожертвования. Как писал архимандрит Макарий, для осуществления проекта необходимо было, чтобы он с сотрудниками пожил «года три-четыре в Москве» [233. С. 276]. Предложение это не нашло понимания ни у нового начальника архимандрита Макария, епископа Томского Агапита, ни в Святейшем Синоде. «Удаляясь в Москву для приготовления к новой миссии, – отвечал ему митрополит Филарет, – Вы прервали бы существующую: а легче и надежнее продолжать начатое, нежели возобновлять прерванное. Долгий путь, годы, Москва, светский круг в университете, арабский язык, медицина, ланкастерская метода – о всем этом думая, право, боюсь за Нигрицкого и Ландышева. То же, кажется, думали и другие; и потому положили оставить Вас там, где Вы обретаетесь, и пожелать Вам, чтобы Вы, отец Макарий, были для Нигрицкого и Ландышева семинарией, академией и университетом, и чтобы они оправдали ваши надежды, на которые с участием и любовью смотрит начальство...» [244. Ч. 1. С. 125–126].

Об одобрении своей деятельности со стороны Святейшего Синода архимандрит Макарий получал известия и раньше. Но он дорожил не столько благоволением руководства, сколько возможностью принести больше пользы не просвещенным еще евангельским светом народам России и Церкви Христовой. Мысль об усовершенствовании подготовки миссионеров и об улучшении и дальнейшем расширении всего миссионерского дела развилась и окрепла. Получив в конце 1837 года отрицательный ответ на свой запрос, архимандрит Макарий уже в феврале 1838 года писал епископу Агапиту: «Чувствительнейшее оскудение сил понуждает меня просить Ваше преосвященство об увольнении меня в Россию... чтобы я мог воспользоваться... советами искуснейших и опытнейших врачей и пособиями лучших аптек. Между тем решил я объясниться пред высшим начальством церковным в С.-Петербурге о дальнейшем, если Господу благоугодно, служении моем в миссионерском звании, которого не оставляю, и в котором, по искреннему чувству души, усердно желаю окончить земную жизнь мою» [233. С. 155]. Главная же цель поездки состояла в том, чтобы ходатайствать об издании русского перевода книг Иова и Исаии и вообще всей Библии, а также лично представить Святейшему Синоду свои соображения о совершенствовании миссионерского дела в России. Архимандрита Макария неудержимо влекло в Петербург стремление увидеться со своим другом и покровителем митрополитом Филаретом, на поддержку которого он очень рассчитывал. Как пишет его биограф, «эти два важнейшие вопроса всей жизни архимандрита Макария – лучшая постановка миссионерского дела и издание Библии на русском языке – так занимали его и так его мучили, что «в собеседовании и совещании» с митрополитом он только и надеялся «обрести врачевание на эти искушения и страдания душевные"» [8. С. 32].

Хотя поездка и была разрешена Святейшим Синодом в июле 1838 года, архимандрит Макарий выехал с Алтая только в конце января 1839-го. Его задержала подготовка записки о совершенствовании миссионерского дела, которому он предлагал придать самое широкое развитие, распространяя деятельность благовестников как на язычников, так и на евреев и мусульман, живущих в России. Он спешил превратить свой первоначальный, возникший в 1836 году, план подготовки миссионеров в стройную, обоснованную и детальную систему⁴⁸. Проект, озаглавленный им «Мысли о способах к успешнейшему распространению христианской веры между евреями, магометанами и язычниками в Российской державе», был отправлен в Святейший Синод через епископа Агапита в сопровождении особого представления. Другой список «Мыслей» вместе с выполненным им русским переводом книги Пророка Исайи начальник миссии послал Государю Императору Николаю Павловичу.

Приехав в Петербург, архимандрит Макарий развил кипучую деятельность: посещая «многие знатные дома» [331. С. 55], он старался убедить высокопоставленных светских и церковных деятелей в необходимости скорейшего издания Библии в русском переводе. Своими энергичными действиями алтайский миссионер вновь поднял вопрос, страсти по которому только что улеглись, и привел в волнение тех, кто добивался ликвидации Библейского общества и участвовал в ниспровержении главы российских мистиков князя А. Н. Голицына. Поведение отца Макария особенно возмущало митрополита Петербургского и Ладожского Серафима (Глаголевского), который неоднократно увещевал его отказаться от своих мыслей в отношении перевода Библии на русский язык, но не смог переубедить ни доводами, ни угрозой высылки из Петербурга с жандармами. Как пишут биографы архимандрита Макария, после одной из встреч святитель Серафим отпустил его с нескрываемым гневом⁴⁹ [173. С. 143; 331. С. 56–57].

Несмотря на личную защиту своих предложений архимандритом Макарием, проект был оставлен «без действия» [270. С. 151]. Такая же судьба постигла и его переводы ветхозаветных книг. Последняя неудача была для отца Макария особенно чувствительной, ведь с разрешением перевести Библию на русский язык был связан и успех всего миссионерского проекта.

Убежденность архимандрита Макария в необходимости издания Библии на русском языке была настолько сильной, что он продолжал хлопотать об этом деле и после того, как состоялось решение Святейшего Синода, и делал это так настойчиво, что вызвал недовольство и раздражение высокого начальства. В результате алтайский миссионер действительно был выслан из Санкт-Петербурга: указом Святейшего Синода от 11 мая 1839 года ему было предписано отправиться к месту своего служения в Томск с правом остаться в Москве на два-три месяца, если это понадобится для улучшения его здоровья.

Пребывание в Петербурге принесло и некоторые положительные результаты: архимандрит Макарий подлечил больные глаза и собрал некоторую сумму пожертвований, которые отправил на Алтай.

В Москву архимандрит Макарий из-за болезни приехал только в конце августа 1839 года и остановился у митрополита Филарета на Троицком подворье. Тотчас по приезде он просил Святейший Синод разрешить ему остаться в городе «до зимнего пути» [8. С. 33], но жил он в Москве до начала марта 1840 года. Пребывание в древней столице оказалось очень плодотворным, особенно в отношении поиска благотворителей и попечителей для Алтайской миссии. Архимандриту Макарию удалось привлечь внимание богатых и благочестивых москвичей к проблемам миссионерского дела на Алтае и собрать немало пожертвований⁵⁰. Достаточно сказать, что уезжая из Москвы, архимандрит Макарий положил в сохранную кассу «на вечное время» 10 тысяч рублей в пользу Алтайской миссии [233. С. 306]. Он завязал обширные знакомства и обрел таких влиятельных благотворителей, как генерал-губернатор Москвы князь Д. В. Голицын, князь Н. С. Меньшиков и другие. Кроме того, он познакомился со священником Никитской, что за Яузой, церкви о. Николаем Лавровым, который стал впоследствии усерднейшим сотрудником Алтайской миссии, представлявшим ее интересы в Москве. Архимандриту Макарию удалось привлечь к сбору пожертвований для миссии даже некоторых приверженцев инославных вероисповеданий. Так, известный своей широкой благотворительной деятельностью доктор Ф. П. Гааз, по вероисповеданию католик, член Попечительного комитета о тюрьмах, составил – вероятно, не без решающего участия архимандрита Макария – проект воззвания о пожертвованиях на Алтайскую миссию и начал ходатайствовать о публикации воззвания в «Ведомостях». Сделать это, правда, не удалось: митрополит Московский Филарет, которому оно было послано на рецензию, дал на него отрицательный отзыв.

Важным приобретением были и найденные архимандритом Макарием в Москве сотрудники, решившиеся ехать на Алтай, – Артемий Левицкий и София де Вальмон. Артемий Левицкий впоследствии принял на Алтае монашеский постриг с именем Акакий и закончил там земную жизнь в 1875 году в священном сане игумена. София де Вальмон, дочь француза, капитана русской армии, оставшись сиротой после Бородинского сражения, училась в Смольном институте, а окончив его, давала уроки в дворянских семьях. Переехав в Москву, она в 1837 году перешла по убеждению из латинства в Православие. Познакомившись с архимандритом Макарием, София откликнулась на его приглашение и захотела послужить делу просвещения инородцев на Алтае. Митрополит Московский Филарет, к которому они обратились за благословением, не одобрил их замысел и пытался отговорить своего бывшего ученика от этой затеи. Из письма святителя Филарета видно, что он возражал не с принципиальной точки зрения, а оберегая репутацию начальника миссии и имея в виду возможные практические затруднения: «Век сей лукав, чистому добру не охотно верит; случаи к нареканию и клевете ловит жадно; жалом насмешки, даже неосновательной, язвит иногда не без вреда успехам добрых предприятий» [244. Ч. 1. С. 130]. Архимандрит Макарий все же не отказался от задуманного, и 8 марта 1840 года, спустя несколько часов после его отъезда, из Москвы выехала и Вальмон.

В Казани было решено сделать остановку до установления колесного пути. Здесь архимандрит Макарий расстался со своим братом, священником Алексием, который сопутствовал ему в поездке в столицу⁵¹. В Казанском университете начальник миссии с сотрудниками прилежно изучал татарский и монгольский языки и естественные науки; одновременно он проходил курс лечения. Через три месяца, которые прошли в напряженных занятиях, миссионеры продолжили свой путь. В начале июля они благополучно добрались до Томска, а 20 июля 1840 года прибыли в Майму.

Поездка архимандрита Макария в Санкт-Петербург и Москву, продолжавшаяся полтора года, разделяет его служение на Алтае на две неравные части. Если до поездки все стремления благовестников были направлены на постановку, развитие и расширение миссионерской работы, то после этого главной задачей миссии стало закрепление достигнутых результатов: значительно возросшее число новокрещенных требовало больше усилий на их окормление.

Возвратившись из поездки, архимандрит Макарий узнал, что под руководством иеромонаха Анастасия, исполнявшего обязанности начальника миссии во время его отсутствия, святое крещение приняли еще 60 бывших язычников. «Если сложите это число с числом 477-ми прежде крещенных миссиею, и с числом 25-ти крещенных мною по возвращении, то получите число 562: небольшое количество, но оно дает столько работы, что сил у нас недостает для исполнения всех обязанностей и требований службы по совести», – писал отец Макарий в феврале 1841 года [233. С. 381].

Вернувшись на Алтай, архимандрит Макарий не застал уже в живых своего ближайшего друга и сподвижника Петра Лисицкого. Вскоре миссию оставили иеромонах Анастасий и Петр Торбаев. В начале 1841 года уехал и священник Василий Весский. На смену им пришли отставной унтер-офицер Архип Орлов, участвовавший в Отечественной войне 1812 года, и бывший ученик Томского духовного училища Тимофей Экзерцев.

Благодаря щедрым пожертвованиям из Москвы благовестникам удалось существенно расширить деятельность миссии: они обустроили ее улалинский стан, начали устраивать третью походную церковь, в дополнение к уже существовавшим школам для мальчиков в Майме была открыта школа для девочек. Появилась возможность и более основательно поставить дело обучения инородцев огородничеству и земледелию и ведению домашнего хозяйства.

Многотрудная деятельность архимандрита Макария приносила свои плоды. Неустанные попечения о новокрещенных почти не оставляли им поводов к отступничеству. «В нашей службе делание без хранения оказывается тщетным и суетным», – утверждал отец Макарий в одном из писем [233. С. 535].

Помимо дел, прямо связанных с миссионерской службой, преподобный Макарий продолжал свои труды по переводу книг Ветхого Завета на русский язык.

Жизнь начальника миссии проходила в непрестанных трудах и заботах, которые с течением времени все умножались. В начале 1841 года он писал П. П. Глебовой-Стрешневой: «...не судите строго за то, что пишу редко; много дела по службе, а силы мало; после обеда почти до самого вечера не могу заниматься, а ввечеру слабость зрения затрудняет; утреннее время все еще остается благоприятнейшим для трудов, но разные требования должности могут расхватывать это время по мелким частям, а между тем и почитать что-нибудь хочется» [233. С. 389].

Труды во славу Божию, тяжелые условия жизни быстро истощили здоровье архимандрита Макария. Ему приходилось напрягать все силы, чтобы удовлетворять всё возрастающие нужды новокрещенных, но чувствовалось, что их у него хватит ненадолго... «Я говорю: услышал, – писал он, – потому что не мог читать и в очках письма... а читал мне его один из братии, благонадежный для миссии юноша, который, если Господу будет сие благоугодно, может быть и преемником моим в службе при миссии⁵²; ибо земной мой дом, сия хижина, очевидно, ветшает, и приближается к разрушению...» [233. С. 378].

Телесные немощи становились все более ощутимыми, и в декабре 1842 года апостол Алтая подал прошение об увольнении из миссии из-за слабого здоровья. Одновременно он просил разрешить ему отправиться на богомолье в Иерусалим. Указом Святейшего Синода 16 июня 1843 года архимандрит Макарий был освобожден от должности начальника миссии и определен настоятелем заштатного болховского Троицкого Оптина монастыря Орловской епархии. На просьбу разрешить ему поехать в Иерусалим архимандрит Макарий ответа не получил.

Оставить миссию просветитель Алтая решился лишь через год – в начале июля 1844 года. Желая передать руководство миссией Стефану Ландышеву, архимандрит Макарий в июне 1843 года отправил его на родину, в Нижегородскую губернию, где Ландышев намеревался поискать себе невесту и выдержать при родной семинарии дополнительные экзамены. По замыслу начальника миссии, его преемник должен был также познакомиться с друзьями и благотворителями миссии в Екатеринославе и Москве. Стефан провел в Екатеринославе июль и август; на обратном пути побывал в Киеве и Болхове; в ноябре в Москве он женился на скромной девушке-сироте духовного звания. Еще три месяца ушло на обратную дорогу на Алтай с остановками в Нижнем Новгороде, чтобы сдать экзамен, и в Томске, где он был рукоположен в священный сан. В Майму отец Стефан вернулся в середине марта, но уехать с Алтая архимандрит Макарий смог лишь через три с половиной месяца.

Сдав дела отцу Стефану Ландышеву⁵³, архимандрит Макарий после двухчасовой молитвы на том месте, где им была совершена первая Божественная литургия в Улале, возвратился в Майму. Четвертого июля, собрав всех жителей, он долго беседовал с ними. По целовании креста благословлял каждого, окропляя святой водой. После прощания, растрогавшего его до глубины души, просветитель Алтая благословил всех последний раз и стал подниматься на гору. Верные чада провожали своего старца около пяти верст с воплями и рыданиями, напрасно силясь преградить путь, остановить лошадей и удержать экипаж. На высоком перевале, где открывался вид на Майму и ущелье Улалы, преподобный Макарий остановился, вышел из экипажа и окинул взглядом край, в котором оставлял частицу своего сердца. Преклонив колена, помолился, затем поклонился до земли. Благословив в последний раз родную миссию, апостол Алтая после некоторого молчания произнес: «О Владыко Всесвятый, Всемогущий, Всеведущий и всем управляющий! Твоей всесвятейшей воле и благости благоугодно было поставить меня, ничтожного, на сие служение. Ты Сам кого избрал, тех и призвал из тьмы заблуждения в познание Тебя, Единого, истинного Бога во Святой Троице. Ты привел их во святую Твою Церковь, искупленную Честною Кровью возлюбленного Сына Твоего Иисуса Христа, очистив водою бани пакибытия посредством моего недостоинства. Если бы не Ты Сам помог мне благодатью Твоею, то что бы я мог совершить, я, тварь Твоя ничтожная, не могущий от себя ничего доброго сотворить, кроме греха. О Всесвятейший, всемогущий Боже! Соблюди, сохрани, покрой и спаси, их же просветил еси мною недостойным. Они еще младенцы, еще плотские; я питал их млеком и не крепкою пищею. При Твоей всесвятейшей помощи сколько мог и что мог успеть сделать, то все – Тобою Самим. Ты Сам мне дал их родить святою купелью, и я опять оставляю их под всемогущий покров Твой Святой» [221. С. 4].

Так, 4 июля 1844 года преподобный Макарий оставил основанную им миссию, «к истинному горю всех знавших его в просвещенном им крае» [24. С. 219]. Ученик преподобного Макария священник Михаил Чевалков пишет: «Мы, оставшись после него, плакали, подобно сиротам, лишившимся своего отца» [337. С. 22].

Не без скорби покидая ставший родным Алтай – место, где он желал одно время окончить свое земное странствие и быть погребенным, преподобный Макарий мог быть уверен, что оставляет начатое им дело в надежных руках.

Нелегко было апостолу Алтая оставлять миссию, которой он отдавал всего себя почти 15 лет; трудно было расставаться с просвещенными им инородцами, многие из которых почитали его, как родного отца, и которых он любил, как своих детей. Через десять дней после отъезда из миссии он писал: «Туча печали надо мною висит; но Господь Бог с нами, заступник наш, Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа» [233. С. 450].