Архимандрит Макарий, основатель Алтайской Духовной миссии. Краткие сведения о его жизни и деятельности

Предлагаемый вниманию благосклонных читателей очерк жизнедеятельности архимандрита Макария составлен по поручению начальника Алтайской духовной миссии Преосвященнейшего Владимира, епископа Бийского, проезжавшего через Казань в июне сего 1892 года. К сожалению, при краткости времени, данном в наше распоряжение, и при других занятиях немыслимо было приняться за составление подробной биографии приснопамятного архимандрита, которую, к слову сказать, теперь и весьма затруднительно написать вследствие скудости наличного материала. Поэтому мы принуждены были ограничиться только характеристическими чертами его жизни и деятельности. Но и в сем случае, по необходимости, пришлось допустить один значительный пробел в настоящем очерке. Именно здесь личность Макария рассматривается и оценивается почти совершенно безотносительно: деятельность, мнения и проекты архимандрита не сопоставляются с деятельностью, мнениями и проектами других современных ему деятелей-миссионеров (напр., Филарета Амфитеатрова, архиепископа Казанского и Иннокентия, митрополита Московского) и переводчиков Священного Писания (напр., протоиерея Герасима Петровича Павского); не указываются сходства и отличия Макариевских взглядов от взглядов поименованных деятелей и не объясняются причины сходства и разностей. Вследствие сего недостаточно выяснились заслуги и значение о. Макария как миссионера и переводчика Священного Писания для своего времени. Но на всё это сопоставление требуется немало справок, что невыполнимо при кратком времени, имевшемся в нашем распоряжении.

Смеем, однако, надеяться, что и при этом столь существенном пробеле статья наша не будет отвергнута благосклонными читателями, интересующимися отечественным миссионерским делом.

Для желающих подробнее ознакомиться с замечательной личностью основателя Алтайской миссии считаем нелишним приложить в конце перечень известной нам наличной литературы об о. архимандрите Макарии.<

Родители о. Макария и их влияние на него. Учение в Вяземском духовном училище, Смоленской духовной семинарии и Санкт-Петербургской духовной академии. Влияние на Макария тогдашнего мистицизма и ректора академии Архимандрита Филарета. Учебная служба Макария в Екатеринославе и в Костроме. Образ его жизни. Принятие монашества. Друзья и враги Макария. Удаление от учебной службы по расстройству здоровья и служебным неприятностям. Пребывание в Глинской пустыни и влияние последней на окончательную выработку характера и миросозерцания о. Макария. Направление его поэтического таланта и характер его песней. Принятие миссионерского подвига.

Архимандрит Макарий, в мире Михаил Яковлевич Глухарёв, родился 8 ноября 1792 года в городе Вязьме Смоленской губернии. Родители его – священник Введенской соборной церкви о. Иаков Глухарёв и мать Агапия – пользовались большой любовью вязьмитян за свою скромную и благочестивую христианскую жизнь. О. Иаков, окончивший полный семинарский курс со званием студента, был примерным священником в усердном исполнении своих пастырских обязанностей, с любовью успешно занимался проповедничеством, влиял на паству как своей учёностью, так и прекрасными нравственными качествами. Это был человек, по отзыву самого о. Макария, неизменного праводушия, общего всем доброжелательства, веры и упования на Промысел Божий и христианского мужества, скорбями искушённого. Жена его Агапия, умная и образованная по своему времени, споспешествуя о. Иакову в строгой христианской жизни, отличалась по преимуществу кротостью и смирением. По смерти их долго добрая память о них жила и хранилась об их в Вязьме и её окрестностях.

Под руководством сей-то благословенной Богом четы провёл детство и юность Михаил Яковлевич. Одарённый от природы богатыми способностями, впечатлительный и восприимчивый мальчик всецело поддался влиянию своих родителей и перевоплотил в себя их добродетели. Семена страха Божия и благочестия глубоко укоренились в его душе. От отца наследовал он любовь и ревность к проповеди слова Божия, а от матери – кротость и смирение. С отца своего, удручённого под старость множеством скорбей, которые тот переносил с удивительной бодростью и веселием духа, Макарий и впоследствии брал благодетельные уроки терпения, кротости и христианского мужества. После его блаженной кончины († 1826 г.) о. Макарий попросил своего брата прислать себе портрет отца и всегда имел его перед своими глазами. «Сие священное изображение, – писал он, – обличает во мне все низкое и нечистое и внушает мне священные чувствования и помышления, поощряет меня к труду, успокаивает меня в смущении, разгоняет туман уныния»¹

О. Иаков сам занялся первоначальным образованием своего Михаила с ранних его лет. Он настолько достаточно подготовил его, что семилетний мальчик уже делал так называемые occupationes, т. е. переводы с русского на латинский.

8-летнего о. Иаков включил его в Вяземское духовное училище прямо в инфиму, т. е. третий класс. Мальчик учился здесь очень хорошо, был прекрасного поведения, исправен во всём, но тогдашний суровый дух школьного воспитания оставил на нем глубокий, далеко не безвредный след. От жестокого и грубого обращения наставника, непомерных уроков здоровье мальчика чувствительно надорвалось: он навсегда остался с острой болью в груди, слабым голосом и болезненным организмом, что немало повлияло на развитие его характера. Вследствие болезненности характер у него выработался неровный, порывистый, нетерпеливый. Отсюда – недостаток выдержанности, вспыльчивость, раздражительность в тяжёлую минуту. Из Вяземского духовного училища М.Я. переведён был в Смоленскую духовную семинарию, где в 1813 году окончил курс студентом.

В 1812 году, во время перерыва учебных занятий по случаю нашествия Наполеона, Михаил Яковлевич приглашён был в Тверскую губернию учить детей одного богатого помещика. Там восприимчивый семинарист, вращаясь всегда в дворянской среде, приобрёл тонкое знание светских приличий и умение держаться и в высшем обществе. Светское образование сделало его ещё более выдающимся из среды товарищей. Через год, по окончании курса, он послан был начальством в Петербургскую духовную академию. Здесь способности и качества Михаила Яковлевича развернулись в полном блеске. Откровенный и весьма доверчивый, изящный в манерах и приятный в обращении, способный и трудолюбивый, религиозный и благовоспитанный, студент Глухарёв обращал на себя всеобщее внимание. Знакомый помещик, по зимам проживавший в Петербурге, приглашал его в свой дом и знакомил с людьми высшего круга. Эти связи с аристократией послужили причиной раннего ознакомления Михаила Яковлевича с господствовавшим тогда мистицизмом, оставившим свой глубокий отпечаток на всей последующей жизни Глухарёва.

Царствование Александра І-го, как известно, было у нас и в Европе временем полного расцвета и господства мистицизма. Потрясающие европейские перевороты, произведённые Французской революцией и разгромами Наполеона, всюду возбудили реакцию прежнему повальному либерализму и неверию. Более всех проигрывавшие среди революционных движений, высшие классы и правительства ухватились за религию как за самый консервативный элемент жизни, как за единственный якорь спасения от утомившей всех качки и бурных тревог недавнего прошлого и, для того, чтобы вместе соединиться между собою, стали вырабатывать для себя какую-то общую религию, в которой могли бы одинаково сойтись между собой и католики, и протестанты, и философы, и масоны – какое-то отвлечённое христианство без церкви и догматов, уповавшее на одно внутреннее озарение каждого от Самого Святого Духа. Вся Европа кишмя закипела мистиками, находившими самый радушный приём у всех правительств и в высшем обществе.

Император Александр І-й, особенно мистически настроенный великими тогдашними событиями, с радостью заводил знакомства с европейскими представителями мистицизма, напр. с Юнгом Штиллингом, квакером Алленом, подолгу разговаривал с ними о внутренней духовной молитве, ненужности для христианина внешних религиозных форм, сам молился с ними духовной молитвой в их собрании, приглашал их к себе в Россию. По примеру государя весь двор и всё дворянство ударилось в сантиментально-мистическое благочестие. Повсюду слышны были речи об обновлении внутреннего человека, об озарении от Св. Духа, о казнях князя тьмы, под которыми разумели всё, что было несогласно с идеями модной мистической религии, в том числе иногда и учение православной церкви. Началась деятельная литературная пропаганда мистицизма. С 1813 г. усиленно стала издаваться масса мистических сочинений: переводных – Эккартсгаузена, Юнга Штиллинга, Иакова Бёме, Дю Туа, госпожи Гион и оригинальных – Лопухина, Карнеева, Хвостовой и княгини Мещерской. Кроме книг выходили ещё журналы: «Друг юношества» Невзорова (1807–1815), «Духовный год жизни христианина» (1816 г. 24 книжки) и «Сионский Вестник», издаваемый Лабзиным. Последний журнал, главный и наиболее выразительный орган русского мистицизма, выписывали, помимо светских, все архиереи, архимандриты, все семинарии и академии, в том числе Петербургская выписывала 11 экземпляров. В такой-то вихрь повального увлечения мистицизмом светских и многих духовных лиц попал и студент Глухарёв. Слыша жаркие мистические беседы в салонах своих светских знакомых, читая мистические сочинения в академии, где студенты зачитывались тогда Юнгом Штиллингом, Иоанном Арндтом и «Сионским Вестником», впечатлительный и восприимчивый Михаил Яковлевич довольно проникся мистической настроенностью. Идеи об озарении от Св. Духа, о возрождении, о преобразовании по внутреннему человеку для обожествления или, точнее, для полного погружения себя в Божество сильно увлекли его. Светским знакомым удалось даже завлечь раз доверчивого Михаила Яковлевича на радение Татариновой, но он убежал оттуда, когда радение обратилось в неистовую бешеную пляску. Может быть, молодой Глухарёв в своей мистической настроенности усвоил бы все мистические идеи, проводимые «Сионским Вестником», если бы не нашёлся для него опытный и авторитетный руководитель в лице ректора академии архимандрита Филарета, впоследствии знаменитого митрополита Московского. Филарет сам отчасти благоволил к мистицизму, смолоду всё таинственное пленяло его возвышенный ум и воображение, сам читал сочинения западных и русских мистиков, вёл личное знакомство с князем Голицыным и Лабзиным и с уважением о них отзывался. Но глубокий критический ум и редкое самообладание, а также начитанность в святоотеческих мистических сочинениях удержали Филарета в границах православной мистики. Искушая всё, он сумел найти доброе: при современном движении он глубже и основательнее понял и оценил мистику святоотеческую. Такой-то человек и обратил внимание на доверчивого, благочестивого и талантливого Глухарёва. Молодой студент раскрыл душу перед своим учителем и всецело поддался по своей восприимчивости его могучему влиянию. «Я отдал свою волю, – говорил он после, – Преосвященнейшему Филарету, ничего не делал и не начинал без его совета и благословения и почти ежедневно исповедовал ему свои помыслы». Это и нужно было ректору. При ежедневном исповедании помыслов, Филарет хорошо сумел дать религиозной настроенности благочестивого юноши должное направление: критикуя мысли западных мистиков, основательно выставляя шаткость и вредные их последствия, он обратил внимание Глухарёва на мистику святоотеческую. Он указал на прекрасные сочинения блаженного Августина, Иоанна Лествичника, Макария Египетского и на сборник «Добротолюбие» издания 1793 г., составленный из сочинений разных отцов и иноков греческой Церкви созерцательного направления и представляющий собой прекрасный образчик чистой православно-церковной мистики. Не осуждал Филарет и увлечение Глухарёва искренними книгами Иоанна Арндта «об истинном христианстве», где каждая глава заключалась тёплой благоговейной молитвой об обновлении человека. Благодаря этому участию о. ректора благочестивый Глухарёв положил в себе надёжные зачатки духовной жизни. Филарет, вероятно, указал ему и монашескую стезю жизни как наиболее удобную для самоусовершенствования, но Михаил Яковлевич пожелал, чтобы потребность в монашестве ощутилась и, так сказать, сама вызвалась из глубины его существа. Будучи уже монахом, он выражался: «Я еще в Петербурге, в академии, думал поступить в монашество, но думал поиспытать себя». Давая его религиозной настроенности должное направление, проницательный ректор не отпустил без внимания и недостатков его характера. В Глухарёве ярко бросались в глаза излишняя доверчивость, полное отсутствие осторожности и самообладания и, уже известные нам, вспыльчивость, нетерпеливость и раздражительность. Последние недостатки решился по возможности ограничить сам Филарет, пользуясь преданностью Глухарёва. Он строго, даже жёстко, относился к разным его промахам и оплошностям. Разными способами – строгими взысканиями, сильными выговорами, отказами и намеренной медлительностью в исполнении его желаний – охлаждал ректор пылкость характера Глухарёва, развивая в нём терпение, кротость и смирение. Макарий выражался впоследствии, что Филарет вёл его в течение учебной жизни «стропотными путями». Такая жёсткость отношений ректора не вооружила, однако, против него пылкого студента. Последний, сознавая недостатки своего характера, чувствовал предупредительно-благотворное влияние своего благодетеля. Привязанность и любовь к Филарету Макарий сохранил до конца своей жизни, переписывался с ним и спрашивал всегда советов на всякое предприятие. Со своей стороны, и Филарет не забывал своего любимца и не раз впоследствии ограждал и выручал его в трудных обстоятельствах.

В 1817 году Михаил Яковлевич блистательно окончил академический курс. При отличных успехах в богословских науках Глухарёв хорошо изучил древние языки – греческий, латинский и еврейский и из новых – немецкий и французский. Академическое начальство удостоило его учёной степени магистра богословия и назначило инспектором и преподавателем церковной истории и немецкого языка в Екатеринославскую духовную семинарию и ректором тамошних уездного и приходского духовных училищ.

До 1821 года Глухарёв прослужил в Екатеринославе, а потом, с 1821 по 1824 г. был ректором Костромской духовной семинарии и настоятелем Костромского второклассного Богоявленского монастыря. Учёный и религиозный, ревностно Михаил Яковлевич стал проходить свою учебно-воспитательную службу. «Он хотел, – по словам Стурдзы, – поселить дух Христов в заведениях, для сего устроенных, желал, чтобы духовные рассадники боговедения были вместе и рассадниками богоподобия». Строгий в исполнении собственных обязанностей, он был благоразумно строг и по отношению к своим ученикам и воспитанникам: требовал от них постоянного внимания и отчётливого знания, более усердных приглашал к себе в дом, беседовал с ними и давал из своей библиотеки книги для чтения. Ведя жизнь строго нравственную, он зорко следил за нравственностью воспитанников, любил тех, в которых замечал особенные наклонности к добру и благонравию и строго взыскивал за поступки дурные, несвойственные их будущему высокому назначению. Преимущественно перед прочими начальниками сослуживцами самоотверженно заботился Макарий об удобных помещениях и лучшем содержании воспитанников, о правильном надзоре за ними и гуманном обращении с ними. Справедливость и нелицеприятие его к ученикам, отеческие заботы о них, беседы и приохочивание их к чтению полезных книг привязывали к нему сердца лучших учащихся, и о нём остались светлые воспоминания. «Моей душе, – писал о нём бывший ученик его Афанасий Соколов, архиепископ Казанский, – он всегда присущ как наставник, из уст которого лились сладчайшие речи и в семинарии, и в келии, куда он, бывало, нередко призывал меня, юного богослова, для научения, обличения и усовершения в истине и правде, и для принятия повеления произносить его собственные проповеди в церкви вместо него самого по причине крайней слабости его голоса. Но вечное место в душе моей он имеет наипаче потому, что духовная жизнь его при учении удерживала меня 19–20-летнего на путях Господних. Истину говорю – полный благодарения Господу, даровавшему мне такого наставника в юности моей. Когда он послал меня на подвиг учительства в город Макарьев (Костромской губ.), тогда я любил только молиться, читать его проповеди и богословские уроки и быть его эхом. Согретый его духовным светом и теплотой, я поступил в С.-Петербургскую академию в августе 1825 года»².

Подобные же восторженные воспоминания о ректоре и профессоре Макарии передавали своим детям многие воспитанники архимандрита, ставшие сами отцами и пастырями. И такого рода отзывы приходится слышать и в настоящее время.

Вне официальных занятий, в домашнем быту Макарий вёл жизнь самую скромную и уединённую. Всё свободное от занятий время посвящал чтению книг, преимущественно творений святых отцов. Никогда не брал он от родителей и родственников воспитанников задабривающих денежных подарков, не пользовался обычными тогда гостинцами, состоявшими из чая, яблок, хлеба и т. п. Все таковые гостинцы он полностью отсылал в бурсу к великой радости всегда полуголодных учеников. Никакой роскоши и излишества не допускал ни в столе, ни в одежде, отказывая себе во многом в пользу нуждающихся. Зимняя ряска одна носилась у него несколько лет, другой в запасе не было. Летняя ряска, которую он обыкновенно сшивал к Пасхе, была у него тоже одна. Старую он отдавал нуждающемуся. Нередко по целому дню он ничего не ел; делился жалованьем с бедными. Ложился спать Макарий позднее всех, а вставал в самое раннее утро.

Аскетическая жизнь, поведённая М.Я. с самого же вступления на должность, явно показывала наклонность его к строгой монашеской жизни, зародившуюся ещё в академии под влиянием Филарета. Зимой первого же года учебной службы он подал прошение о желании постричься в монашество. 24 июня 1818 года он принял пострижение с именем Макария, 25 числа был рукоположен преосвященным Иовом во иеродиакона, 28 июня в иеромонаха, а по переводе через три года в Кострому, 21 декабря 1821 года был возведён в сан архимандрита и получил в управление, помимо семинарии, запущенный второклассный Костромской Богоявленский монастырь. Кружок друзей Макария в Екатеринославе состоял из нескольких высокообразованных и религиозных особ светского звания³ и особенно близких четырех лиц духовного звания: сослуживца его о. Иоанна Герболинского, о. А.С. Понятовского и двух иеромонахов благочестивой жизни – старца-духовника о. Ливерия и о. Каллиника. Пятерицу эту сблизили присущие всем им глубокая религиозность, искренняя простодушная во всем правдивость, стремление к духовной созерцательной жизни. Наставником и руководителем Макария и всего этого кружка был старец Ливерий, человек святой жизни, ученик знаменитого Паисия Величковского. Хотя он был человек неучёный, не получивший никакого школьного образования, но высокая духовная его жизнь, мудрые наставления и дар прозорливости сообщили ему необыкновенный авторитет во всем Екатеринославе. «Всё, что он ни сделал со мною в руководстве духовном, – говорил Макарий, – мудро, благодетельно, свято, от Господа бысть». Другой иеромонах о. Каллиник, бывший после Ливерия духовником Макария – благоговейная молитвенная личность, воплощение смирения, любви и терпения, «…которого жизнь, – по словам Макария, – была Христово благоухание, и который среди всех искушений пребыл верным до смерти... Он, бывало, нередко приходил ко мне беседовать о Спасителе, заставлял, бывало, читать пророчество Иисуса Христа о разрушении Иерусалима и мира, изречённое на горе Елеонской; я читаю, а он проливает молитву ко Господу и слёзы от умиления: о, Господи Иисусе Христе! даруй и нам духа молитвы, да подкрепляет нас в немощах и да ходатайствует за нас воздыханиями неизглаголанными!»⁴ Два священника были искренние почитатели Макария, любили беседовать с ним целые вечера о разных богословских предметах и просили разрешать недоумения из книги Бытия. В беседах и общении с такими людьми находил истинное утешение и свое счастие о. Макарий. Они ободряли и утешали его в тяжёлые минуты, любовью своей с избытком покрывали горечь обид, которые приходилось Макарию терпеть от других, а отцы Ливерий и Каллиник, так сказать, перелили в него свое горение к высшей духовной жизни. В Костроме Макарий сдружился только с инспектором семинарии о. Илиодором (впоследствии епископом Курским).

С сослуживцами же своими Макарий вообще не сошёлся ни в Екатеринославе, ни в Костроме. Его недолюбливали за обличение наставников в небрежности и грубом обращении с учениками, за новые порядки, за отвержение старого обычая, дававшего доходы от родителей воспитанников и многое другое, что вообще бывает не по душе натурам эгоистическим и равнодушным к усовершенствованию учебно-воспитательного дела.

Аскет по жизни, Макарий не заводил больших знакомств, среди женщин ощущал скуку и пустоту, но вообще вовсе не чуждался общества, а только избегал его светских удовольствий. В обществе он держал себя просто, но с каким-то особенным, ему собственно свойственным достоинством, и везде одинаково, в каких бы слоях общества ни находился. Его искренность со всеми и во всем и одинаковая со всеми простота в обхождении, согретая истинно христианской любовью, привлекали к нему всех – и простых, и светских людей одинаково. «Этот человек Божий, – восторженно свидетельствовал о. Герболинский, – имел на меня необыкновенное влияние, при нём я чувствовал себя совсем другим, как бы жителем духовного мира, свидетельствуюсь именем Божиим. И не только я чувствовал себя так, но и всякий, сближавшийся с ним. Обитавший в нём дух Христов изливал благодать свою, как бы некий небесный аромат на всех окружавших его»⁵. Впечатление и обаяние, какие он производил своей учёностью и благочестием, были настолько сильны, что и светские люди группировались около него в тесный кружок и слушали его с заметным вниманием, несмотря на то, что в числе их случались личности, не отличавшиеся особенным уважением к нашему духовенству. «Невольно, – говорит г. Филимонов, – проникаешься глубоким благоговением при воспоминаниях об отрадных минутах, проведённых в его обществе – светской ли гостиной, когда он с Библией в руках объяснял по просьбе окружавших его Священное Писание, или в уединённой беседе разрешал просто и удобопонятно, без малейшей натяжки, недоумения по вопросам религиозного характера»⁶.

Семинарская служба пришлась не по характеру и не по здоровью о. Макария – чувствительно расстроила его. Она показала совершенное отсутствие в нём дипломатического умения жить и действовать с людьми разнородных характеров и воззрений. На сем поприще гуманный Макарий претерпел множество наглых оскорблений, глумлений и преследований от злобы и интриг своих сослуживцев. Время, в которое он служил, было временем нищеты, деспотизма, с одной, и унижения, с другой стороны, в тогдашних семинариях. В Екатеринославе был еще строгий преосвященный Иов Потёмкин. Начальники семинарий старались держать в чёрном теле учительскую корпорацию и совсем не радели об учениках. Учителя, получая нищенское жалованье и угнетаемые начальством, не считали за грех брать дары и взятки с родителей воспитанников. Те ученики, родители коих не задабривали учителей, были угнетаемы. Об удобном помещении, лучшем содержании учащихся совсем не думали. Понятно, что при таких порядках гуманного Макария не возлюбили в Екатеринославе ни наставники, ни ректор, тем более, что преосвященный Иов, подобно преосвященному Филарету, считал нужным вести его «стропотными путями». За поводами к неприязненным столкновениям, разумеется, дело не стало. Такие поводы представляло совершавшееся тогда преобразование Екатеринославской семинарии и училищ по уставу 1808 года, возникшая отсюда необходимость в приобретении новых зданий для воспитанников, ремонт прежних, введение новых порядков. Старавшийся об удобнейших помещениях для учащихся, Макарий не соглашался покупать здания, по его мнению, негодные, заботившийся о религиозно-нравственной настроенности воспитанников, протестовал против распоряжений, могущих подавать повод к соблазнам для молодых людей. За всё это его возненавидели и преследовали. Сама религиозность его сделалась предметом глумливых насмешек. Нелюбимый в Екатеринославе ректором и наставниками, Макарий и в Костроме за свою строгость не пользовался симпатиями наставников, монахов, «разнообразие характеров коих было удивительное», и даже некоторых воспитанников. Однажды, когда проходил он по семинарскому двору, вдруг из окна верхнего этажа ученического корпуса был брошен в него кирпич, который больно ушиб ему плечо. Кроткий ректор не стал даже доискиваться виновного. Он собрал всех воспитанников и так задушевно и отечески усовещевал их, что всех растрогал.

Все эти неприятности сильно потрясали впечатлительного Макария. Видя полное противление благим своим начинаниям, он стал разуверяться в возможности осуществления своих идеалов и упал духом. «Мрак души моей часто покрывает тенью печальной всё, меня окружающее»⁷, писал он своему другу. Надорванное трудами здоровье стала посещать лихорадка, глаза тоже заболели. Вместе с тем и энергия его к учебно-воспитательному делу начала быстро ослабевать. Тоскливое чувство своей негодности к такой службе закралось в его душу. Неприятности заставляли его глубоко всматриваться в самого себя, созерцать свои прегрешения, испытывая, не нужно ли прежде основательнее нравственно воспитать себя самого, прежде чем приносить духовную пользу другому. «Ах, о. Иоанн, как бы мне местечко такое, чтобы я знал только самого себя», – срывалось часто с языка Макария. Душа его рвалась к внутренне-духовным подвигам где-либо в тиши мирной обители. Поэтому, в конце 1824 года он подал прошение в Святейший Синод об увольнении на покой за расстройством здоровья. В начале 1825 года он был уволен в Киево-Печерскую лавру с сохранением магистерской пенсии в 350 р. ассигн., где усердно предался переводу святоотеческих творений. Но недолго пришлось ему пробыть в шумной лавре: душа его искала опытного руководителя и наставника в духовной жизни, подобного покойному старцу Ливерию. Узнав об опытно-благочестивой жизни настоятеля Глинской пустыни (Курской губернии, Путивльского уезда) старца Филарета, Макарий с разрешения Святейшего Синода переселился туда в конце декабря 1825 года. «Я хотел среди Глинских братий знакомиться с искушениями, свойственными монашескому общежитию», – писал Макарий, и затем о самой обители: – «это школа Христова; это одна из светлых точек на земном мире, в которую, дабы войти, надлежит умаляться до Христова младенчества»⁸. Действительно, по свидетельству очевидца, на глазах которого возникла самая пустынь, здесь строго исполнялся устав Афонской горы. Утреня длилась с 11 часов вечера и до солнца. По примеру неутомимого и строгого подвижника-настоятеля небольшая братия сама исполняла все чёрные труды, содержала сама себя. Ни у кого никакой собственности; исповедание во всём почти каждый день⁹.

В тиши этой «школы Христовой» о. Макарий и стал работать над самим собой с такой первоначальной ревностью, что организм его расстроился. Весной 1826 года он так сильно заболел, что не чаял ожить. Тело изнурилось и болезнями, и трудами, и воздержанием, лицо сильно осунулось, руки иссохли, дыхание и голос прерывались. Изнуряя своё тело, Макарий тем глубже всматривался в тайники своей души, беспристрастно разузнавал свои недостатки, обозревал ещё не умерщвлённые гнездящиеся страсти и, «ничтоже сумняся», исповедовал их опытному настоятелю. «Я, слава Богу, – писал он брату 6 июня 1827 года, – благополучен под милосердным покровительством Господа, внимающего святым обо мне молитвам вашим, и меня сохраняющего среди всех искушений, которым подвергают меня ещё не умерщвлённые страсти, и особенно своеволие, малодушие, маловерие, неразумие, забвение и нерадение. Пословица говорит: чем далее в лес, тем более дров, чем далее подвигаюсь на сем пути, на который Промысел Божий дивным Своим руководительством поставил меня, тем более нахожу дела с самим собою, тем труднейшие опыты представляются, тем сильнейшие востают неприятели, тем более сору и всякой нечистоты нахожу в себе, тем яснее усматриваю, живее ощущать начинаю истину слова сего: вем, яко не живет во мне, сиречь, в плоти моей что либо доброе»¹⁰.

Дальнейшая характеристика аскетическо-созерцательной жизни о. Макария основывается не только на письмах и произведениях его в Глинской пустыни, но и на письмах и творениях последующих, которые суть плод окончательно выработавшихся в Глинской пустыне миросозерцания и характера архимандрита.

Пред мысленным взором его ярко развернулась картина греха, заразившего человечество. Весь мир представился как большая больница, наполненная всякого рода недужными ¹¹. И желание исцеления, давнишнее желание «бегства из мира» с еще более возбуждающей силой открылось в душе его. Он двинулся было вперёд по единственно возможной «тропинке креста Господня», но «чем далее в лес, тем более дров», – снова извещал он брата 22 ноября 1827 года, – «и все усилия мои как бы поправиться очевиднее открывают и показывают одно – глубочайшее повреждение во всём существе моём, землю безобразную и неустроенную. Не потревожьтесь в ваших о моем состоянии мыслях, от того, что, как я упомянул, уныние по временам посещает меня. Оно в монашеском житии неизбежно, и нельзя вкусить сладкого, не вкусивши прежде горького; как в порядке вещей видимых тьма сменяет свет, и свет за мраком ночи следует, так и в изменениях, десницей Божией производимых при очищении нашей души, бывает. Сильное бывает уныние в строгом пустынножитии, но за то оно там приносит и утешения обильнейшие»¹².

Бдительно открывая свои недостатки, приводящие в уныние своей многочисленностью, он обратился за помощью к «опытным наставлениям и отеческим благотворениям» настоятеля обители старца Филарета. Ему предал себя, дабы сокрушить прежде всего своеволие – «эту медную стену, отлучающую душу от истинного просвещения, эту змею ядовитую»¹³ и навыкнуть Христову послушанию, которое он называл «врачебным кровопусканием, в котором душа очищается от чёрных, нечистых и гнилых кровей своеволия и глупости»¹⁴. С сокрушённым чувством собственного бессилия, с надеждой на милосердие Божие стал сходить он в «слёзную юдоль смирения». «В глубокой долине смирения, – говорил он, – дом превосходящего всякое понятие мира Божия, и в сей дом вводят врата самопреданности Богу и благодатному слову Его, в которой находится существо веры, надежды, любви и самоотвержения не мрачного и унылого, но благодушного и добровольного, свойственного вере, надежде и любви христианской. Псалмопевец говорит: восхождение в сердце своём положи в юдоль плачевную. Почему не сказано нисхождения, а восхождения в юдоль? Потому, что нисхождение в глубину смирения есть восхождение на небо чистой любви, и сие восхождение измеряется нисхождением оным¹⁵.

В сем глубоком смирении, увлажаемом слезами, готовился он из любви к Богу к войне с своими страстями, миром и диаволом, твердо руководясь одним из правил мирской политики – si vis pacem, para bellum¹⁶. Разузнавал силы и козни врагов и способы борьбы с ними по святототеческим писаниям. С увлечением зачитывался он «Добротолюбием», содержащим «словеса и главизны священнаго трезвения», и полными сочинениями святых отцов. Например, у святого Кассиана Римлянина вникал в силу 8 главных страстей, т. е. чревоугодия, блуда, сребролюбия, гнева, печали, уныния, тщеславия и гордости, а у преподобнаго Нила Сорского научался «разным образам и способам, в духовной брани употребляемым воюющими против злых помыслов, и страстей, и духов злобы»¹⁷. Заимствовал уроки из творений Макария Египетского, Максима Исповедника, Дионисия Ареопагита, усердно переводил на русский язык Исповедь Августина, Лествицу Иоанна Лествичника, беседы святого Григория Великого, согласительные слова Феодора Студийского. Кроме святоотеческих писаний он читал всё, что доставляла лучшего тогдашняя богословская литература русская и иностранная: «Христианское Чтение», известные уже нам сочинения И. Арндта «Об истинном христианстве» и «Райский вертоград», «Руководство к благочестивой жизни» Кранциска-де-Саль и другие книги. Но особенно он зачитывался Священным Писанием, куда как к своему источнику отсылали его и святоотеческие, и богословские руководства. Прекрасное знание языков – еврейского, греческого и латинского и двух новых способствовало всестороннему пониманию Слова Божия, глубокому уяснению тайн домостроительства нашего спасения. Неустанно читал и проникал он в глаголы жизни вечной, вселял в себя Слово Христово изобильно, старался и мыслить, и чувствовать, и говорить словами Священного Писания, считал его хлебом своим насущным. «Слово Божие, – говорил он, – есть всегда приятный, насущный хлеб для души благоустроенной, хлеб светоносный, всегда с любовию радостно приемлемый свыше от Отца светов»¹⁸. Жизненное и усладительное питание им возносило Макария на степень восхитительно-сладостного покоя. Все труды, скорби и неприятности забывались, сердце радостно билось, ощущая «утешения изобильнейшие». «Слово Божие, – восторгался Макарий, – есть дух и жизнь, гармония доброгласная и чудотворная, которая отверстые для неё уши сердца пленяет, и они закрываются для слышания нестройных сопелей лежащего во зле мира сего, очи начинают смеживаться, отвращаясь от суеты, в то время скучной и тягостной; глава богословесная склоняется на перси Иисуса Христа, все помышления и чувствия, совокупившись, покоятся в мире Божием, превосходящем всякое разумение, и сердце, прилепившееся к сердцу Иисуса Христа, внимает заветному слову любви и истины: Я есмь истинная виноградная лоза... и т. д.¹⁹.

Чтение священных и святоотеческих писаний само собой вызывало дух Макария на тёплую молитву и призывание имени Спасителя. «А от молитвы, – восклицал он, – рождается любовь ко Христу, и от любви ко Христу новая молитва рождается; тогда влагается в уста души новая песнь; любовь же божественная изливается в сердце Духом Святым, Которого Отец Небесный посылает во имя возлюбленного Сына Своего всякому человеку, сердцем верующему в правду и устами исповедующему и призывающему во спасение сие имя божественное и поклоняемое»²⁰.

На сих основаниях²¹ – самоотвержении, покаянии, чтении священных и святоотеческих писаний, молитве, а более всего – на слёзном смирении Макарий усиленно при помощи Божией стремился созидать в себе нового человека в правде и преподобии истины. Взирая и прилепляясь к Начальнику и Совершителю Веры Иисусу, терпеливо приобщался он страданиям и смерти Христовым, умерщвляя в себе ветхого человека, отсекая греховные помыслы и разрушая свои страсти, с сокрушённым сердцем и надеждой взывая постоянно:

Как плоды худого древа

Худые только могут быть,

Как сладких вод нельзя излить Источнику, который солон;

Так я, который в корне полон

Греха, и во грехе зачат,

Нечист в своем плотском рожденьи,

Никак сам не могу быть свят,

Чтоб быть со Всесвятым в общеньи.

– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – -

Но, о Премудрость и Любовь,

И Сила, коей все возможно!

Ты говоришь: «родися вновь,

И в духе будь Моим неложно!»

И Ты ж, Иегова Бог сил,

Мне в сердце тайну объявил,

Что Сам соделаешь всё дело,

Потерянное будет цело,

И живо то, что умерло,

И пало в адово жерло.

– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – -

Итак – Христовою святою

Меня Ты кровью окропи;

Любви небесной чистотою

Мои все страсти потопи.

Омой меня в крови Христовой:

И в жизни возрождённой, новой,

Белее снега буду я²².

И как ткань (любимое сравнение Макария) при погружении в краску известного цвета напояется и проникается ею и вся покрывается цветом её, так и он сокрушением и слезами омывал себя в крови Христовой, проникался мёртвостью Его греху, умерщвлял плотские чувствования и греховные пожелания свои и напоялся оправданием, освящением и искуплением Живоносной крови для жизни новой, богоугодной по примеру Спасителя²³.

Духом в прах я повергаюсь;

Сокрушённым сердцем каюсь;

В кровь Христову погружаюсь²⁴.

Неизбежные новые падения и другие немощи душевные очищал Макарий верой и надеждой на Ходатая Праведника. «Иное дело, – утешался он, – творить грех, и иное – иметь грех: имеют грех как бремя и те, которые возрождены во Иисусе; творят же грех рабы его, тлеющие в ветхом Адаме»²⁵.

От строгой аскетической жизни, искренней любви ко Христу, богатой священной начитанности более и более ощущал Макарий свободу свою от подавляющих страстей, и мир и радость во Святом Духе временами наполняли блаженством сердце его. То были счастливые мгновения ощущения «царствия Божия внутри себя» ещё в сей жизни.

Мой Бог, мой Царь-Отец! Спаситель дорогой!

Ещё я на земле, но дух Тобой трепещет!

Зрю! светит горний луч! Заря бессмертья блещет! –

восклицала душа его. Блаженство таких мгновений было столь велико, что Макарий только и желал, только и горел ревностью сделаться всем своим существом обиталищем и орудием Божества. «Боже мой, – изливалась его молитва, – буди началом чувствования моего, искания, размышления и всех моих деяний. Ты действуй во мне; да всё, что начинаю, совершаю во славу имени Твоего и для служения ближним моим в любви Твоей.... Ниспошли Духа Святого в сердце моё... Дух Твой Святой да правит мною от начала до последнего конца и да будет во мне и хотением, и действием, и совершением»²⁶. Здесь всё дышит полным отвержением себя и желанием погрузиться в лоно Источника жизни и блаженства. В блаженном ощущении полноты своего счастья в Божестве, в восторженном созерцании Его величия и любви дух Макария забывал всё в экстатическом состоянии. Уста его благоговейно повторяли тождественные чувствования Симеона, нового Богослова:

Паки мне воссиявает

Чудный, тихий свет,

Паки небо отверзает,

Паки зреть Себя дает.

Нощи разгоняет мраки

Просветительным лучом;

Всё в Едином вижу паки,

И Единаго во всем.

– – – – – – – – – – – – –

Внутрь духовной, умной клети

Нераздельно весь со мной

Сый бывает, и, как дети,

Прост, незлобив я душой,

Там, где Он, где Свет, бываю,

Весь с Единым и простым,

И во плоти ли, не знаю,

А то истинно, что с Ним,

И среди, и вне всей твари.

О Христе мой! Се Твоей

Благодати щедрой дары!

Се Твои в душе моей

Чудеса, пути, хожденья!

Все Твое и весь я Твой

Иисусе, Пастырь мой!²⁷

С любовью останавливал Макарий созерцательный взор свой и на чудных явлениях природы, благоговейно созерцая в них величие Божества, во святых почивающего и прославляющегося. «Испытатели естества утверждают, и достоверно, – восторгался он, – что радуга есть не иное что, как прекрасная игра лучей солнечных в каплях дождем чреватого облака, стоящего пред солнцем... Братия и отцы! весь сонм Святых, все искупленное и освящённое человечество изображается сею любезною радугою. Сколько в облаке дождевом капель? Кто изочтет? И все сии капли в единстве между собою. Сколько же избранных Божиих в Церкви, на небесах торжествующей? Кто исчислит? И все сии капли в единстве между собою; так все Святые союзом любви связуются и едино суть в Господе. И во всех сих каплях дождевой тучи лучи одного солнца отражаются и открываются прекрасным разнообразием красок, которые, удивительным образом и различие цветов сохраняя, и единую Божественную ткань составляя, являются взорам умилённого созерцателя в виде радуги: а наше Солнце правды – Христос Иисус; Его присносущный свет благодати и истины сияет во всех Святых, и седмеричным действием единого Св. Духа производя в них разнообразные светы и совершенства, составляет из сего разнообразия прекрасное единство и единую красоту, достойную радости и любви Создателя, удивления и веселия Ангелов. Это – небесная Церковь Иисуса Христа, собор избранных Божиих в горнем Иерусалиме»²⁸. Так и порывался он сам в тот горний Иерусалим созерцать Христа, согреваться Его теплотой и отражать часть неисчислимых совершенств Его.

О Троице Святая,

В триех Единый Бог!

Томимся мы, желая

В пресветлый Твой чертог!²⁹,

– вырывалось из груди его.

Сам стараясь быть обиталищем Божиим, Макарий, в отличие от современных модных мистиков, с особенным благоговением подвизался в церковных богослужениях и молитвах. «Кто бегает и чуждается храма Божия, – проповедовал он, – тот всуе думает, что имеет внутрь себя церковь... Как пораженный тяжким недугом член, разобщается тот со святым телом церкви и отлучается от общения с Божественною главою ея»³⁰. Точно так же глубокая бездна отделяла его от фальшивых мистиков в воззрениях на святых отцов Церкви и многочисленные их предписания. «Вопрошаете, – писал он, – зачем отцы Церкви уставили столь грозные прещения и отлучения? Посмотрите на пастуха доброго в поле со стадом: какой у него длинный бич! Какой громкий звук раздается, когда он хлопает им! Но он им поражает сырую землю, и для того только весь гром производит, чтобы овцы не разбрелись и не сделались добычею хищного зверя; удары его так искусны, что на овец не упадают; но овцы боятся, чтобы им не подвернуться, и единства стада своего держатся смиренно... В отцах Церкви – Дух Христов; и в букве наказательных постановлений отеческих – дух любви и милосердия к чадам Божиим немощствующим... Кто проник не гордым челом высокой учености, а смиренною грудью любви в дух оной буквы, в руках того и буква жива, и как мила, любезна, сердцу его любезна! Питательна, знаменательна, грозна, кротка, важна, снисходительна, драгоценна, священна, с опаством прикосновенна и открываема, с благоговением соблюдаема – ради духа, замкнутого в ней; но и дух самый соблюдается буквою оною от беспорядочного, безвременного разлияния, расточения и исчезновения»³¹.Так говорил человек, на самом себе испытавший всю пользу святоотеческих церковных предписаний.

Высокая внутренняя жизнь, глубокая самонаблюдательность, всестороннее духовное просвещение развивали в Макарии дар прозорливости, чем он в последние годы своей жизни стяжал удивительную способность благотворно назидать, утешать и утверждать народ в благочестии. Глубокая религиозность вместе с начитанностью в отеческих творениях любимого аскетического направления развила также в Макарии склонность всюду, даже в мелочах, видеть Промысел Божий. Малейшее обстоятельство, кажущееся другому простой случайностью, ему представлялось как руководящее указание Божие, оставлять кое без внимания весьма преступно. Склонность эта, до чрезвычайного напряжения развившаяся в Макарии, служила сильным возбуждающим источником многих важных и решительных шагов его деятельности. В ней черпал архимандрит ту изумительную энергию, ту несокрушимую твёрдость, удивительную выносливость и ту, подчас дерзкую, смелость, которыми запечатлена его последующая деятельность, как миссионерская, так и по переводу Священного Писания на русский язык.

Макарий от природы обладал глубоким поэтическим талантом. И его он употребил на служение Богу и в орудие своему обновлению. Всегдашняя борьба со своими недостатками, сосредоточие и упоение всем божественным облекли произведения поэтического таланта Макария дивным и многополезным содержанием. Душевные состояния его изливались в чудных стихах то слёзно-покаянных, то восторженно-умилительных. И что вещали его песни? Это – возвышенные красноречивые проповеди, то раскрывающие пред нами глубины христианской догматики³², то возбуждающие нас к обновлению через слёзное покаяние³³, то сладостно восторгающие дух наш созерцанием неизреченной любви Божией к роду человеческому³⁴, то представляющие живые образцы борцов с грехом за нравственные идеалы и воплотителей богоподобных совершенств³⁵. Это – светлая панорама, где отчётливо созерцается кроткий величественный лик Божественного Искупителя, сшедшего на землю и воплотившегося, распинаемого и страждущего, очищающего Своею кровью кающееся человечество и дивно прославляющегося во Святых Своих.

Так изливалась душа Макария, напоенная словом и любовью божественными. Тем же духом проникнуты и все его письма, и разного рода записки.

Через три года Господу угодно было указать Макарию новое поприще труда и подвигов во славу Божию, где бы изливавшаяся через него благодать Святого Духа оживила и оплодотворила пустыню жаждующую. В 1828 году русское правительство духовное и гражданское живо заинтересовались инородческим миссионерским делом, заброшенным с конца XVIII века. Ближайшей причиной, побудившей обратить серьёзное внимание на постановку миссионерства между нашими инородцами, послужили начавшиеся и особенно усилившиеся в 1827 году отпадения от Православия крещёных инородцев, вверенных руководству приходских русских священников. Святейший Синод решился учредить правильно организованные миссии в местностях с инородческим населением. К числу таких местностей отнесена была и обширнейшая Тобольская епархия, в состав которой входили тогда Бийский и Кузнецкий округа³⁶.

Тогдашний архиепископ Тобольский Евгений (Казанцев), получив синодальный указ от 24 декабря 1828 года касательно учреждения миссии в «стране сибирской», немедленно занялся приведением его в исполнение. Не найдя никого из подведомого ему духовенства годным к миссионерскому делу, архиепископ отнёсся к преосвященным Курскому и Архангельскому, а также к архимандриту Соловецкого монастыря с просьбой уведомить его, нет ли у них людей способных и достойных занять должность миссионера.

На призыв Тобольского архипастыря и откликнулся наш архимандрит Макарий. Весть о вызове желающих быть миссионерами дошла до него как бы совершенно случайно. У Макария был образованный и глубоко религиозный друг, имевший на него большое влияние, некто М.А. Атлас, перешедший из католичества в Православие и странствовавший по святым местам. Зайдя в начале 1829 года в Глинскую пустынь навестить Макария, Атлас увидел, что болезненный архимандрит сидел в своей келье между стеной и печкой и что-то писал. «Что ты, отец Макарий, забился и сидишь тут в темноте?» – удивленно спросил Атлас. «Что же мне делать, когда я так слаб и чувствую, что везде дует», – отвечал архимандрит. Мартин Андреевич сказал на это: «Ты – человек просвещённый, тебе надобно других просвещать, а ты засел здесь в темноту. Иди, проповедуй Евангелие сибирским язычникам, вот Святейший Синод ищет такого человека»³⁷ . Слова эти религиозный Макарий принял за указание Промысла Божия, однако не вдруг последовал ему. Это решение стоило ему долгой борьбы помышлений. С одной стороны, сильно хотелось послужить славе имени Божия на земле для спасения грешников, с другой – сдерживало его глубокосмиренное сознание своего недостоинства и расстроенное здоровье. Но под конец ревностная душа его прониклась такой энергией, что он забыл о слабости своего здоровья и послал прошение в Святейший Синод «отправиться в Сибирь на проповедь Евангелия язычникам». Вскоре пришло разрешение, и о. Макарий, напутствуемый старцем Филаретом, 5 июня 1829 года выехал из Глинской пустыни в Москву. Здесь получил он благословение на новое служение от митрополита Филарета, который был очень доволен предпринимаемым апостольским подвигом и обещал своему любимцу постоянное своё покровительство. 1 сентября о. архимандрит отправился в путь и 30 числа этого месяца прибыл в Тобольск, намереваясь отсюда направиться туда,

Где роскошью и просвещеньем

Забытые сыны степей,

С закоренелым заблужденьем,

С постыдной верою своей

В бездушных, страшных истуканов,

Иль в лже пророческий закон,

Вели всю жизнь во тьме обманов,

Во тьме греха, – с любовью он

Туда спешил. Уединенье

Молитв и тишины приют

Оставил он. Для их спасенья

Избрал святой, но тяжкий труд.

К ним полон братскою любовью,

Чтоб души их обресть Христу

Их грех омыть Христовой кровью,

Он разделил их нищету.

И с ними холод и страданье

На бесприютном кочеваньи

Земным богатствам предпочел.

Основание Алтайской миссии. Сотрудники Макария. Организация миссии. Краткая характеристика алтайских инородцев. Постановка миссионерского дела и борьба с препятствиями. Характер домашней жизни Макария. Соображения его касательно правильной и успешной организации миссионерства на Алтае (проекты мужского монастыря и женской общины). Взгляд его на перевод Библии на русский язык как средство расположить к миссионерскому делу весь русский народ. Переводы Священных Ветхозаветных книг на русский язык и неудачные хлопоты об издании как Библии, так и «Алфавита Библии». Расстройство здоровья Макария и отставка его от миссионерского дела. Прощальная его молитва.

Пример быв кротости, терпенья,

На путь небесного спасенья

Он³⁸ их³⁹ любовию привёл.

И цель достигнута святая!

В ущельях дикого Алтая

Светильник веры он зажёг;

Сынам его за скудной жизнью

Поведал райскую отчизну,

Открыл им Господа чертог.

И где, смеясь креста святыне,

Ещё владели духи мглы –

Там Церковь Божия, там ныне

Поются Господу хвалы⁴⁰…

По прибытии архимандрита в Тобольск архипастырь Евгений и духовная консистория занялись вместе с Макарием снаряжением «новой миссии для страны сибирской», вопросом об организации и средствах для содержания её. С согласия и благословения преосвященного Макарий выбрал себе в сотрудники двух Тобольских семинаристов, отличавшихся добрым поведением и изъявивших желание посвятить себя миссионерскому делу: Василия Попова 22 лет и Алексея Волкова 18 лет. Вот в каком составе явилась первоначально новоучреждённая сибирская миссия. По избрании сотрудников было приступлено к обсуждению: как действовать на инородцев для обращения их в христианство, какие делать им облегчения при переходе из языческой жизни к новой христианской и, наконец, какие правила должны руководить внутренней жизнью и отношениями самих членов миссии.

Что касается того, какими способами миссионеры должны воздействовать на инородцев с целью привлечения их к Христовой вере, то нашли достаточной для руководства в этом случае инструкцию, изданную Святейшим Синодом в 1769 году. Инструкция сия заключала в себе подробные указания: – I) «какое учение преподавать при обращении иноверцев в веру христианскую, II) что наблюдать в преподавании учения обращаемым и III) какой порядок наблюдать при обращении иноверных в самом пути».

I. Касательно первого пункта предписывалось вообще преподавать учение иноверцам сообразно их младенческому пониманию из одного Евангелия, Деяний и Посланий Апостольских, не отягощая их разума преданиями кроме самых нужнейших. В частности, само преподавание учения должно иметь следующую постепенность – предписывалось кратко, но толково изъяснять, что такое Бог, что Он создал и хранит весь мир и человека, что дал человеку закон, заключающийся в десятословии, но, видя, как люди преступают этот закон и предаются порочной жизни, послал им Спасителя Иисуса Христа, Который верующих и надеющихся на Него и делающих добрые дела соделывает достойными через крещение, покаяние и причащение вечного блаженства на небе. Сего Спасителя надлежит призывать на помощь во всех добрых делах, для чего необходимо выучить молитву «Отче наш» и другие краткие призывания. О святых иконах предписывалось поучать инородцев, «чтобы они их не боготворили, а почитали только изображениями, через которые на память приводится имя того, кто на них написан; и для того, поклоняясь перед ними, помнили бы, что поклоняются не образам, но тем, кто на них написан». Вот и всё, что на первый раз предписывалось преподавать инородцам. Что же касается постов, то по инструкции миссионеру должно только сказать, что они существуют в христианской церкви, но никаких побуждений к соблюдению их, даже поста страстной седмицы, не делать.

II. При преподавании указанного учения миссионеру необходимо относиться к инородцам и кротко, и любовно, отнюдь не прибегая к угрозам или притеснениям, могущим только ожесточить и оттолкнуть тех от христианства. Если кто пожелает креститься, тогда же и крестить, растолковав вразумительно, что вода есть знак омовения духовного, которое совершается силою веры во Христа Спасителя, и он, при омовении водою, по силе его веры во Христа, Духом Божиим очищается от греха». По крещении приобщить нового члена Святых Таин, также разъяснив, «что он под видом хлеба и вина, от священника благословенных, причащается самому Христу». Потом должно преподать такому, что при новых грехах необходимо наичаще исповедоваться священнику с тем, «чтобы сколько можно от тех грехов отставать и исправляться в жизни».

III. Затем, относительно образа действий и характера бесед во время самых миссионерских разъездов, предписывалось начинать проповедь с ближайших мест, и уже постепенно расширять круг действий, каковому расширению могут со временем помочь и обращённые инородцы. По приезде в какую-нибудь местность рекомендовалось миссионеру дружески побеседовать с инородцами об их житье-бытье, законе и богослужении. В разговоре указывать «неправость их мнений естественными доводами, т. е. показывая от видимых тварей прямого Создателя и так далее»... Пререкания слушать терпеливо и снисходительно, и «самому рассказывать не с грубостью и досадительными словами, но ласково и дружелюбно». Нигде и никак не угрожать инородцам; самому просить защиты у светских команд только в случаях серьёзной опасности от фанатиков. За разрешением всяких недоумений обращаться к преосвященному.

В видах большого приохочивания инородцев к принятию христианства, решили выдать миссии копию с Высочайше утверждённого 17 июня 1826 года мнения государственного совета о льготах, предоставленных инородцам, принимающим святое крещение, для объявления им при проповеди. Льготы эти состояли в трёхлетнем освобождении от всех податей и повинностей.

Относительно же того, какова должна быть жизнь и каковы отношения между членами миссии, замечательные по истинно христианскому братскому духу правила составлены были самим архимандритом Макарием. Правила эти заслуживают того, чтобы привести их здесь целиком. Вот они. А) «Желаем, да будет у нас все общее: деньги, пища, одеяние, книги и прочие вещи; и сия мера да будет для нас удобностию в стремлении к единодушию». Б) «Желаем тому из нас, которому определением начальства будет поручено особенное попечение о делах проповедания, повиноваться по правилам иноческого общежития как в поручениях, относящихся к проповеданию, так и в других отношениях и случаях; он же должен во всех своих распоряжениях руководствоваться также правилами общежития иноческого и теми постановлениями, какие мы от начальства приимем за руководство в служении проповедания». В) «Желаем принимать от него наставления со вниманием, смирением и любовию, а его наставления должны проистекать из слова Божия, и быть согласными с учением церкви Восточной и Греко-Российской». Г) «Желаем быть пред ним искренними и откровенными в частом исповедании помыслов и искушений наших и вместе с ним учиться у Господа уклоняться от зла и творить благое; он же обязуется всякое исповедание (таковое) погружать в бездну милосердия Божия, отнюдь не обличать явно того, что ему будет открываемо за тайну: как в исправительных, так и во всяких других мерах своих действовать в смиренной памяти о собственной немощи, по долгу любви и снисхождения к братиям и беспристрастно принимая от них благонамеренные советы, полезные замечания, кроткие напоминания; в случаях погрешительности поступков своих искренно виниться пред ними и просить у них прощения и пособия к исправлению своему»⁴¹.

Сотрудники Макария приняли и подписали эти правила, а преосвященный Евгений утвердил их как весьма годные. Затем, донеся Святейшему Синоду о составе и организации новой миссии, Евгений испросил назначение Макария начальником её. Утвердив Макария начальником миссии, Святейший Синод определил на путевые издержки и на все потребности миссии отпускать из синодальных сумм ежегодно 1,000 рублей ассигнациями⁴².

Сверх сего Тобольская консистория назначила от себя жалованье семинаристам по 250 рублей ассигнациями в год. Сам же Макарий решительно отказался от всякого жалования, объявив, что удовольствуется своей магистерской пенсией в 350 рублей ассигнациями и тогда только будет просить пособия, когда его собственные средства окажутся недостаточными.

Наконец, миссию постарались снабдить необходимыми богослужебными принадлежностями с походной церковью в честь Всемилостивого Спаса, небольшой библиотекой, состоящей из экземпляров книг Священного Писания на славянском и русском (Новый Завет) языках, нескольких экземпляров Священной Истории, «начатков Христианского учения», азбук и некоторых других книг и брошюр.

Сформированная и обеспеченная таким образом новая миссия после 10 месячных справок о разных инородцах, образе их жизни и климатических условиях их местожительства, после переписки консистории с Святейшим Синодом и гражданскими властями, после неудавшегося направления в Киргизскую степь избрала местом своего миссионерствования Алтай, расположенный в Бийском и Кузнецком округах тогдашней Тобольской епархии. При отправлении в путь (3 августа 1830 года) Макарий получил для ограждения личности миссионеров и самого дела копию с отношения генерал-губернатора Западной Сибири о сделанном им распоряжении к оказыванию о. Макарию гражданскими властями защиты и покровительства.

25 августа 1830 года Макарий с сотрудниками прибыл в Бийск и отсюда начал знакомство своё с алтайцами и миссионерскую деятельность. Сначала он стал знакомиться с местностью Алтая, отыскивая наиболее удобный пункт для обоснования миссии, с каковой целью часто разъезжал из Бийска по разным направлениям, изучая при разъездах наречия алтайцев и проповедуя. Пробыв в Бийске до 21 февраля 1831 года, Макарий перебрался поближе к кочевьям алтайцев в Сайдыпский казачий форпост, отсюда 23 мая окончательно переселился за 90 верст к югу от Бийска в Майму – селение из 10 домов давно крещёных инородцев, показавшееся ему самым удобным для миссионерского стана. Сотрудников своих он вскоре лишился: Попов умер 9 ноября 1830 года, а Волков в мае 1832 года вышел на гражданскую службу. Макарий остался один с 70-летним старцем Петром Терентьевичем Лисицким, Майминским поселенцем, вызвавшимся добровольно и бескорыстно служить миссии. Старец этот, бывший украинский крестьянин, знал земледелие, огородничество и всё, что относится к хозяйственной части. При помощи его Макарий и начал великое дело просвещения и культивирования алтайцев. Но перед изображением этой деятельности считаем необходимым бегло взглянуть на бытовое, умственное и религиозно-нравственное состояние алтайских инородцев.

Монголо-татарского происхождения алтайские племена в количестве 39,000 душ обоего пола (по ревизии 1857 года) издавна влачили своё существование в округах Бийском и Кузнецком на громадном пространстве (1,000 вёрст с севера на юг и от 150 до 700 вёрст с востока на запад) гористого, лесистого, ущельного и бездорожного русского Алтая. Нося при единстве общего татарского языка разные названия – черневых татар, калмыков, телеутов и кумандинцев, алтайцы вели жалкий, полудикий образ жизни в вековой лени и неподвижности. До миссии только треть их, преимущественно черневые татары, вела оседлый образ жизни, живя небольшими деревеньками и отдельными избушками по берегам рек; остальные же бродили разбрасываясь, редко кучками в 2–3 родственных семьи на далёком расстоянии друг от друга. Жилищами последних служат конические походные юрты, крытые берестой или корой лиственницы. Обстановка юрты поражает своей нечистоплотностью. Грязь, мириады насекомых, дым, скот, живущий вместе с хозяином, неснимаемые и неомываемые смердящие одежды, никогда не очищаемая посуда, из которой едят и хозяева, и собаки – вот приблизительное понятие о той чрезмерной нечистоплотности алтайца, которая заставляет русского смотреть на него как на собаку. Следствием разбросанности алтайцев является то, что они вообще были чужды общественной жизни и не имели даже сносного внутреннего порядка управления. Изредка случающиеся общественные собрания их никогда не обходились без драк и побоев, всегда жестоких. Разделённые в административном отношении на 44 дючины или волости, они управлялись своими наследственными родовыми старшинами, называемыми в Бийском округе зайсанами, а в Кузнецком – башлыками. При каждом старосте 3–5 помощников (димичей). Означенные народные начальники управляли инородцами вполне по своему личному произволу: карали и миловали, брали какие угодно поборы и всеми мерами поддерживали старый быт и обычаи, отклоняя подчинённых от обрусения. Поставляемые для контроля над старшинами русские исправники и заседатели, ублажаемые взятками с зайсанов, не только не стесняли последних в их действиях, но и сами старались противодействовать их обрусению.

Дружный самоуправский гнёт старшин обрёк на вечное оцепенение несчастных простолюдинов. Под сильным давлением алтайцы отказались от каких бы то ни было улучшений и усовершенствований и погрузились в вековую лень, беззаботность, неподвижность и пьянство. Проживая всё, простолюдин лезет в непомерные долги, нисколько не думая, выплатит он или нет, разоряется и подпадает под вечную кабалу богача. По своей беспечности – жить только днем – алтайцы перебиваются кое-как то скотоводством, то звероловством, то сбором кедровых орехов единственно в такой мере, чтобы быть на день сытым и пьяным. Это жалкое и ленивое прозябание гибельно отзывается на их умственных способностях. Все алтайские миссионеры единогласно свидетельствуют, что у многих алтайцев способность размышления находится как бы в оцепенении. При христианской проповеди они вначале совершенно не понимают самых простых и внятных слов и истин христианского учения, и потому, высказав каждую полную мысль, миссионеру всегда приходится спрашивать: «слышишь ли, понял ли?» и вместо ответа бывает только отклик как бы спящего или совершенно глухого человека.

В религиозных верованиях алтайцы-язычники держатся обыкновенного шаманского дуализма: началом сил светлых считают Ульгеня, а темных – Эрлика. Признавая первого существом высшим, они приносят больше и чаще кровавые жертвы и другому, как богу же. Честят также жертвами как богов меньших множество других, подчинённых первым, духов чистых и нечистых. Представляя всю вселенную населённой духами, поклоняются горам, озёрам, рекам и чтут жертвами духов, живущих в них, на основании того верования, что при разгроме и свержении Эрлика и его слуг каждый из них на что упал, того и сделался хозяином-обладателем, получив силу и право всячески вредить человеку и даже умерщвлять его в своей области.

Кланяются также солнцу, луне, огню, в жертву которому уделяют часть всякой пищи и питья. Поставляют лучшую пищу оспе и другим болезням для умилостивления демонов, производящих оные. Для олицетворения божеств делаются безобразные куклы, которых украшают подвесками и при жертвоприношениях называют кровью.

Веру свою алтайцы считают хотя и гибельной, бесовской, но фаталистически назначенной в удел их племени, так как, по их верованию, все веры и все языки были распределены единожды навсегда всем народам.

Внешняя сторона религии – культ – слабо развит у инородцев. Собственно, молитвы общественной и религиозных обрядов в семействах и юртах ни для какого случая жизни у них нет. Только ужас, боязнь, страх гибели личной и имущественной от злобы бесов вынуждают все их жертвища. Тут тогда выступает на сцену кам (шаман) со своим бубном, начинается дикая исступлённая оргия с бесчеловечным закалыванием животных, уносящая на ветер подчас всё благосостояние хозяина.

Как следствие вышеперечисленных бытовых условий, нравственность алтайцев представляет пёструю смесь прекрасных качеств с большими отталкивающими недостатками. С одной стороны, при простых, нетребовательных условиях жизни светло выдаются: патриархальная простота, честность, наивное прямодушие, миролюбие, гостеприимство. Но, с другой стороны, сам неподвижный склад бытовых условий развивает лень, пьянство, желание прожить кое-как. Беспечность, вводящая алтайца в долги, развивает бесстыдство и презрение в заимодавцах, унижение и раболепие в должниках. Сам угнетаемый, алтаец в свою очередь угнетает женщину, смотря на неё, как на рабочий и продажный скот. Отсюда, как естественное следствие этого взгляда, проистекают губительные обычаи многожёнства, выдавания старух за малолетних и обратно, продажа невест в малолетстве, чтобы долгие годы выплачивался или зарабатывался за неё женихом разорительный калым; взыскивание этого калыма, будто бы не выплаченного, часто с детей и внуков, а отсюда бесконечные фамильные распри, притеснения, насилия, грабежи. Нередкость между алтайцами по капризу прогонять от себя жен и брать других.

Среди таких инородцев и пришлось действовать Макарию. Хотя в XVIII столетии русскими миссионерами и было крещено до 8,000 тысяч инородцев в Кузнецком округе, пограничном Минусинском и немного в Бийском, но указами Правительства 1789 и 1799 годов инородческое миссионерство было прекращено. Оставшись без всякого руководства, крещёные опять погрузились в родное язычество. Только несколько единиц, сплотившись и обрусев, остались преданными христианству. Таковы были инородцы деревень Маймы, Берёзовки, села Тарханского и 4 семьи села Улалы в Бийском округе и жители улуса Кузедеевскаго в Кузнецком.

Основавшись в Майме и имея под рукой в 8 верстах Улалу, о. архимандрит рассчитывал, с одной стороны, утверждать в Православии давно крещёных маймивцев и улалинцев, с другой, и главным образом, при помощи их действовать на языческую массу и культивировать будущих новокрещеных.

На самых же первых порах своего миссионерствования Макарий столкнулся с неприязненными действиями, открытыми против него раскольниками, во множестве расселившимися по Алтаю. Небывалое событие – прибытие миссии для обращения язычников, отеческие заботы Макария о «поганой нехристи» дали повод объяснить прибытие миссии как знамение антихристова пришествия. И вот ревнители мнимого «древнего благочестия» всюду между алтайцами пускали слухи, будто Макарий – антихрист, обладает спосособностью превращаться в разных зверей, под рясой имеет крылья и летает куда захочет, будто тело его покрыто шерстью, а на руках и ногах когти. К сему прибавляли, будто кого он крестит, того берет в солдаты.

Слыша такие вести, простодушные алтайцы недоверчиво отнеслись к о. Макарию, избегали разговоров и встреч с ним, отговаривали и притесняли желающих креститься. Некоторые раскольники по пятам шли за архимандритом и своими россказнями разрушали то доброе впечатление, какое он производил проповедью и отеческим обращением.

Призвав Бога в помощники, подкрепляя себя постоянно горячей молитвой, трудолюбиво и неутомимо стал Макарий делать своё великое дело.

Прежде всего, конечно, принялся он за изучение алтайских наречий и за переводы. Здесь пришлось одолевать трудности весьма немалые. Безграмотные наречия алтайцев совсем никем не исследовались, грамматик и словарей не было, письменных памятников у самих алтайцев тоже не было. Как нищий (сравнение Макария) собирает в суму куски всякого хлеба – чёрного, белого, свежего, чёрствого, загнившего и всё-таки при массе набранного не освобождается от горькой бедности, так и Макарий записывал понаслышке в свою тетрадь чистые и искажённые слова и выражения калмыков, черневых татар, кумандинцев, телеутов, но при разности наречий никак не мог ориентироваться в своих познаниях. Года через два умел он с грехом пополам объясняться с алтайцами, но при переводе чего-нибудь на то или другое наречие без толмача не мог сделать даже и шагу. При таком затруднении ревностный архимандрит не опускал случая пользоваться обрусевшими инородцами майминцами и улалинцами, русскими казаками, даже инородцами некрещёными, но понимающими русскую речь, чтобы с помощью их перевести как-нибудь и что-нибудь на алтайский язык. Наконец, в июне 1832 года нанял он за 150 рублей ассигнациями в год хорошего толмача из новокрещённых и с ним приступил к переводам. В течение своего почти 14-летнего миссионерского служения Макарий успел перевести: 1) почти всё Евангелие, 2) многие места из Деяний и Посланий Апостольских, 3) всё 1-ое послание Иоанна, 4) многие псалмы, 5) историю Иосифа по тексту Библии, 6) избранные места из книг Ветхого и Нового завета и собрание текстов о таинствах и проч., 7) краткую священную историю и краткий катехизис – сочинение митрополита Филарета, 8) огласительное поучение, Символ веры, 10 заповедей и толкование на них, краткие молитвы и молитву Господню, 9) исповедь и вопросы при крещении. Сверх сего составил 10) краткий лексикон, содержащий в себе до 3,000 слов. Перечисленные переводы имели, разумеется, немало ошибок и неправильностей, но они легли в основу всех дальнейших переводческих трудов алтайской миссии. До 1860 года макариевские переводы были для миссии единственным и драгоценнейшим достоянием.

Изучая язык, необходимое и надёжное средство к сильнейшему воздействию на алтайцев, Макарий в то же время разъезжал с проповедью Евангелия по инородческим аулам и кочевьям. Не опускал особенно случаев являться туда, где бывало стечение инородцев или вследствие сбора ясака, или переписи, или когда им выдавали казённый хлеб по случаю сильного голода. Везде он в кратких и простых словах проповедовал о Боге, о сотворении мира, и человека, падении людей, обещании Спасителя, наконец, о Спасителе – истинном Боге, Который 33 года с половиной видимо в человеческом теле жил на земле с человеками и называется Иисусом Христом, как Он грехи всех человеков на Себя взял и за наши грехи человеческою душою и телом страдал и умер, а в третий день по смерти ожив, восстал из гроба, и вознёсся на небо, куда возьмёт к Себе и всех, которые веруют в Него – истинного Бога Иисуса Христа, и как там на небе хорошо жить, где нет ни бедности, ни болезни, ни смерти, и где грех не приходит на ум человеку⁴³.

Поездки прекрасно ознакомили Макария с бытом, развитием инородцев и их духовными потребностями. Несмотря на увлекательную простоту проповеди, никто её первоначально не слушал внимательно и не понимал. Вопросов и возражений, которые бы способствовали большему уяснению её, не раздавалось совсем. Алтайцы оказались не пытливыми и эллинами, ищущими истины, а неустановившимися детьми, живущими почти одними животными потребностями. С горечью не раз свидетельствовал Макарий, что перед ним были как бы бездушные камни, зрители, а не слушатели. Первоначальные поездки, длившиеся иногда у архимандрита более месяца, оканчивались подчас полной неудачей. «Умственные способности их, – замечал он, – так мало развиты, что, кажется, они не чувствуют и души в себе: весь круг помыслов и желаний их, надежд и опасений, радостей и печалей ограничен телесными нуждами. Что с ними делать миссионерам? – горестно восклицал он, – Удовольствоваться ли одною проповедью? Но немногие из них соглашаются слушать её, а таких ещё менее, которые бы сколько-нибудь понимали её. Начнут ли говорить им о небе? Они думают только о хлебе; и после проповеди заводят речь о том, что у них в самом деле нет хлеба. Подойти ли к больному? Говорить ли ему о душе, о вечных муках, о рае? В ответ на это показывает он раны на теле своём и, с томным взором смотря на проповедника, спрашивает: эмь-бар-ба? т. е. нет ли лекарства?»⁴⁴ Наконец, сами мотивы отговорок от крещения – «мы люди бедные, питаемся всякой всячиной, постов ваших держать не можем» и подобные этим – сильно озадачивали Макария. Он воочию убедился, что для того, чтобы достигнуть каких-нибудь результатов, необходимо прежде и главным образом действовать на жизненные, прозаичные потребности инородцев, заговорить об их телесных нуждах и по возможности удовлетворять им. Поэтому, наученный неудачами, архимандрит заговорил жизненным прозаичным языком. С целью привлечь внимание и расположение к слушанию проповеди, он раздавал сначала то сухари, то иглы, то нитки, то деньги, то по малой толике пороху. Объявлял затем, что по крещении каждый воспользуется трёхлетней льготой от податей и повинностей; сам со своей стороны обещал возможную помощь в телесных нуждах деньгами и вещами. Само разубеждение алтайцев в суетности их веры основывал на том, что их вера и камы изводят на жертвы весь скот и всё благосостояние хозяина, христианская же вера не требует жертв, а только покаянного верующего сердца.

Когда, благодаря такой любвеобильной проповеди и вниманию к их нуждам, кто-либо изъявлял желание креститься, то Макарий допускал такого до крещения с большой осторожностью. Не гоняясь за числом, он наводил справки о поведении, честности желающего, требовал послушания себе и будущим восприемникам. Убедившись в благонадёжности ищущего крещения и научив его элементарным христианским истинам, кратким молитвам и знамению креста, на что при тупости алтайцев уходило немало времени, Макарий тогда уже решался крестить такового.

С этого момента начиналась для Макария труднейшая возня с обращающимся неофитом и тяжёлая борьба с разными препятствиями. «Всё дело, – выражался он, – крещением не оканчивается, напротив, только ещё начинается»⁴⁵. Дело в том, что с переменой внутренней о. архимандрит органически связывал и перемену внешнего положения алтайцев. Этого требовало само упрочение миссионерского дела на Алтае на следующих весьма разумных основаниях. Макарий хорошо видел, что прежнее праздное и ленивое влачение жизни, нищенское бродяжничество и поголовная наклонность к пьянству убивает умственные способности и нравственное чувство. Нечего, при таких условиях, было и думать о христианском религиозном просвещении неофитов и развитии их нравственности. Затем, язычествующие сородичи новокрещенных – зайсаны, камы и другие ревнители родной старины – не замедлили обнаружить вражду ко всякому изменнику своей веры. Желающих креститься всячески отклоняли от крещения, глумились над новой верой, били, лишали имущества. Поэтому Макарий счёл необходимым поставить неофитов в такие условия, которые давали бы возможность беспрепятственно закрепляться и возрастать в христианской вере. Он усиленно старался сделать новокрещённых оседлыми. Для приучения же их к новому образу жизни архимандрит отдавал их под опеку благонадежных русских или давно крещённых и обрусевших инородцев-восприемников. Восприемниками Макарий избирал большей частью жителей христианских сёл и деревень, более близких к стану миссии: Маймы, Удалы, Верхнего и Нижнего Карагужей, Усть-Ишинского и других. В редких случаях пристраивались новокрещённые и в отдалённых селениях, например, Смоленском, Верхне-Ануйском, Енисейском, редуте Новиковском и других. На восприемнике лежала обязанность отечески содержать под своим кровом неофита, наблюдать за его благонастроенностью, научить его земледелию и хозяйству, умеренно пользуясь за всё это рабочей силой своего воспринятого. Опека должна была продолжаться до тех пор, пока воспринятый окажется способным самостоятельно обзавестись своим домом. Прекрасно, кажется, и умело рассчитано.

Но вот при самом переходе к новому образу жизни встречалось для неофитов препятствие, едва одолимое. По свидетельству миссионеров и этнографов, само свойство прежних промыслов алтайцев – отсутствие упражнений физической силы – создает особый организм, неспособный к большим напряжениям мускулов и продолжительной деятельности. Переход к земледельческой культуре ему является непосильным. А органическая привычка передвижения и потребность постоянно свежего воздуха мешает ему примиряться с избой. Макарий не раз замечал в своих сочинениях, что «постоянные труды представляются для алтайцев жестоким оскорблением вожделенной для них свободы», т. е. праздности. Вследствие этого часто бывали такие прискорбные случаи, что неофиты, тяготясь даже легкой, но постоянной работой, роптали, ябедничали и ссорились со своими восприемниками. Архимандриту приходилось лично выслушивать, разбирать все эти дрязги и так или иначе улаживать недоразумевия. Случались и бегства новокрещённых от восприемников в родные языческие кочевья. Как добрый пастырь разыскивал Макарий беглецов, отечески убеждал возвратиться в христианское общество и жить у другого какого-нибудь поселянина, обещал возможные облегчения и материальную помощь.

Средствами, при помощи которых предусмотрительный миссионер старался облегчить кочевым алтайцам столь резкий для них переход к оседлой жизни служили прежде всего дарование трёхлетней льготы от всех податей и повинностей, затем благоразумные денежные и вещественные пособия. Тотчас при крещении Макарий дарил новокрещённому белую рубашку⁴⁶ и крест или же просто давал холста на бельё. Оборванцам выдавал материи на полное одеяние. Если восприемник затруднялся содержать новых членов в своем доме, то такому архимандрит назначал постоянное пособие из казны миссии. Когда же крестилось целое семейство, не могущее поселиться в доме своего восприемника, такому семейству он покупал домик, а на первое пропитание выдавал по нескольку мер ржи или ячменя. При дальнейших нуждах неофитов о. архимандрит помогал им то деньгами, то хлебом, то одеждой, то покупкой для них рабочего скота – лошадей, коров, земледельческих орудий.

Попечительность его простиралась до того, что он употреблял на новокрещённых и свою магистерскую пенсию, отказывал себе даже в чае, заменяя оный отваром бадана (местного растения).

Конечно, на удовлетворение многочисленных нужд новокрещённых не могло хватать ни миссионерской казны, ни пенсии Макария. Тогда архимандрит писал об их нуждах и просил пособий у своих знакомых и других благотворителей в Петербурге, Москве, Костроме, Екатеринославе и Тобольске. Пожертвования собирались и приходили на Алтай иногда в значительном количестве деньгами и вещами.

Мало по малу отеческие заботы Макария об устроении и улучшении оседлого быта новокрещённых невольно втянули самого архимандрита в занятия сельским хозяйством. Всячески стараясь научить своих духовных чад более рациональному способу возделывания почвы, он сам горячо изучал при пособии книг и при содействии опытного хозяина старца Петра Лисицкого хлебопашество и огородничество. Так, известно, что через своего знакомого, некоего С. А. М. он выписал «журнал земледельческий за 10 лет», «три книжки сельского хозяйства и овцеводства», «магазин естественной истории» – журнал, издаваемый Двигубским в течение 8 лет, «земледельческую химию» Павлова; усиленно просил разыскать и прислать «краткое и общепонятное изложение о сельских трудах, принадлежащих мужчинам, усвоенных женщинам и общих для тех и других». Наряду с руководствами выписывал семена разных овощей, даже табачные. Научившись от старца Петра огородничеству, Макарий сам лично учил новокрещённых садить овощи и ухаживать за огородом.

Женщинам о. архимандрит настойчиво советовал учиться прясть, заботиться о чистоплотности, учиться у русских вести домашнее хозяйство. Искореняя в них неряшество, он ежедневно обходил их жилища и, где находил беспорядок, при себе заставлял мыть, чистить и выметать. Видя самого начальника миссии при болезненном расстройстве здоровья усердно занимающегося огородом, неофиты расставались с любимой ленью и старались подражать ему.

Благодаря сему, селения Майма, Улала, Верхний и Нижний Карагужи, где преимущественно селились новокрещённые, зацвели начатками полного русского сельского хозяйства. С 1834 года завелось и вдали от стана миссии селение из одних крещёных инородцев, именно Мыюта, отстоящая от Улалы в 130 верстах к югу.

Резко отделив неофитов от язычествующих сородичей самим образом жизни, начальник миссии старался также изять их из ведения языческих зайсанов, предоставив им завести у себя особенное внутреннее управление. В виду чего он усиленно ходатайствовал перед начальством, хотя и безуспешно, чтобы новокрещённых Бийского округа не вводили в состав какой-нибудь языческой волости, но чтобы они пребывали в виде особой волости.

Наряду с обособлением своей паствы от язычников и с хлопотами об обрусении её через посредство русских, Макарий зорко в то же время оберегал её от эксплуатации последних. Для уничтожения даже попыток проникновения такой заразы, архимандрит решался иногда на отчаянные средства. Рассказывают, что когда местный винный откуп узнал о существовании походной церкви в Майме, то вздумал ввести в этом селении продажу вина. До крайности возмущённый этим, архимандрит якобы написал письмо Императору Николаю Павловичу, прося его избавить от соблазна новокрещённых. Кабак не был открыт.

При хозяйственно-административном перевоспитании новокрещённых озабочивался попечительный миссионер и врачеванием их телесных недугов. Заняться медициной побудило его страшное распространение среди алтайцев моровых поветрий, например, оспенного, горячки. Макарий выучился оспопрививанию, запасся «ботаникой хозяйственной и врачебной», под руководством которой собирал целебные травы, в изобилии растущие на Алтае. В последние годы своего миссионерствования он имел при себе уже значительную аптечку из гомеопатических лекарств, наказывал всем – крещёным и некрещённым, чтобы не стеснялись в случае болезни приглашать его, хотя бы в полночь, для врачебного пособия. В 1838 году архимандрит завёл в Майме больницу-богадельню для приюта бездомных и сильно опасных больных. При такой врачебной помощи язычники охотно шли к Макарию лечиться и затем креститься.

По обозрении способов, которыми о. архимандрит привлекал и привязывал к новой вере и новому образу жизни новых членов Церкви и государства, перейдём теперь к рассмотрению самого процесса внедрения христианства в сердца алтайцев. Особенное старание Макарий приложил к развитию в новокрещённых религиозно-нравственной настроенности. С этой целью он часто устраивал богослужебные собрания. При своей жизни он не успел ещё ввести само богослужение на алтайском языке, совершал его по необходимости на славянском, но всё-таки приложил все старания сделать его понятным и одушевляющим для давно- и новокрещённых. Так на богослужебных собраниях кратко изъяснял он на алтайском языке христианские вероучительные и нравственные истины, рассказывал события из Священной Истории, читал на русском, а потом и на алтайском языке Священное Писание, учил всеобщему пению в церкви общеизвестных молитв и прошений – «Господи, помилуй» и «подай, Господи».

После богослужения, по некотором отдыхе, устраивал внебогослужебные собеседования – зимой в частном доме, летом под открытым небом, на берегу реки. На них, помимо религиозно-нравственных вопросов, рассматривались и все жизненные практические вопросы, касающиеся быта и благоустройства новокрещённых. То были религиозно-хозяйственно-административные собрания. Наряду с уяснением молитв и христианских истин, Макарий здесь выслушивал жалобы неофитов на бедность и недостатки в необходимом, в христианском нравоучительном духе решал их затруднения в расчётах с восприемниками, предлагая тем и другим приличные советы и нужные наставления. Подобно судебному миротворцу решал все домашние споры и ссоры новокрещённых, христиански мирил враждующих. К суду архимандрита обращались иногда и язычники в случаях споров с крещёными и между собой.

Внебогослужебные собеседования эти по истине можно рассматривать как живое приложение к жизни алтайцев христианских нравственных начал. Здесь нагляднее и явственнее давала себя чувствовать миротворящая цивилизующая сила христианства, чем в катехизисах.

В тех же видах развития религиозной нравственности архимандрит запретил своей пастве пение как языческих, так и русских светских песен. Взамен их он учил распевать антифоны, богородичны-догматики, ирмосы и канты из своей «Лепты». Умилялся слух, по свидетельству очевидца, когда вечером на одном конце улицы раздавалось пение «от юности моея», на другом «всемирную славу», из окон какого-либо дома неслось «на горе святой Фаворской» и т. д.

На религиозно-нравственное образование детей Макарий обратил преимущественное внимание. С самых же первых лет миссионерствования учить молодое поколение грамоте, молитвам и пению стало его любимым занятием. Детей он привязывал к себе почти с колыбели, пел вместе с ними «Господи, помилуй» и «аллилуия», рассказывал им события из священной истории, иногда играл с ними, бегал в перегонки, комично подчас показывая вид, что силится перегнать какого-либо пятилетнего пузана, но не может, награждал их кусочками сахара. Школу архимандрит постарался теснейшим образом связать с жизнью, – поставить так, чтобы она была душой и малых, и взрослых. Через детей он воздействовал на просвещение самих родителей. С этой целью учение ведено было так, что дети передавали своим родителям слышанное и выученное. Сам учебник Макарий постарался составить одинаково полезным и малым, и старым – такой, чтобы с азбукой славянской и русской совместить катехизис краткий, составленный из текстов Священного Писания, и небольшой молитвослов. Его «Начальное учение человеком, хотящим учитися книг Божественнаго Писания», к сожалению, до сих пор неизданное, заключает в себе, кроме русско-славянской азбуки, чтения из Священного Писания в форме катехизиса и некоторые молитвы церковные. Сверх сего, здесь в стихах изложены основания христианского учения о Богопознании и Богопочитании.

Кроме этого руководства, Макарий приобретал другие общеполезные книжицы духовно-нравственного содержания, которые дети читали своим родителям.

Являясь таким одушевлённым деятелем на глазах всех, Макарий в тиши своего домашнего крова продолжал ту же строго аскетическую жизнь, какую вёл в Глинской пустыни. Помещением для него служил небольшой деревянный дом о двух комнатах, разделённых сенями: в одной комнате жил он сам, в другой его сотрудники. Дом этот был и приёмной, и училищем, и кухней, и библиотекой, и аптекой. Пищу употреблял архимандрит самую скудную: по целым суткам иногда питался одной просфорой и несколькими чашками чаю, который очень любил. В виде лекарства от стеснения в груди, которым он постоянно страдал, употреблял сырые яйца, разболтав их с солью на чайном блюдечке, но и за употребление этого невинного средства строгий подвижник часто упрекал себя, как за излишество. В одежде соблюдал ту же простоту: по нескольку лет, не переменяя, носил он одну дабинную (синюю толстой нанки) рясу, и только истрепанную и засаленную оставлял ее, заменяя новой.

Любимым занятием его было чтение священных и святоотеческих писаний и перевод их с разных языков на русский и алтайский. За этим занятием проходили целые ночи. Он как будто бы не чувствовал нужды в отдыхе после хлопотливо проведённого дня, когда начинал читать или переводить Священное Писание – «сладчайшее услаждение своё». Раскрыв книгу, вникал он в смысл каждого оборота речи, каждого слова, разъясняя его филологически и освещая на основании святоотеческих творений. Проходят часы, а филологическое чутьё всё больше и больше разыгрывается в архимандрите, сильное поэтическое чувство вдохновляется Божественным словом... и из-под пера Макария льётся пространное письмо к какому-нибудь благотворителю миссии, испещрённое текстами из священных и святоотеческих писаний, полное картинных описаний, поэтических образов и пропитанное благоговейным религиозным духом. Время близится к полночи, всё кругом уже погрузилось в сон, а Макарий всё бывало сидит с пером в руках; боль сильно сжимает ему грудь. Заглушая это ощущение, он встаёт, прохаживается по комнате, разглаживая свою грудь; слабо и приятно раздаётся в горнице пение любимой его песни: «Нощь не светла неверным, Христе, верным же просвещение в сладости словес Твоих»... и опять садится за стол... Но, наконец, время и немощный организм дают себя чувствовать: Макарий отправляется в другую комнату, где спят его сотрудники, будит их, поёт вместе с ними полунощницу и тогда уже предаётся сну. Но ранним утром мы опять видим его или ревизующим хижины новокрещённых, или копающимся на огороде, или проповедующим в юрте язычника. И так проходили дни за днями, вечера за вечерами. От усиленных вечерних занятий зрение его сильно ослабело, и он уже боялся ослепнуть.

При такой собственной хлопотливой миссионерской деятельности Макарий сильно озабочивался будущим своей миссии. Как основатель алтайского миссионерства, он пламенно желал, чтобы начатое им дело приобрело устойчивость и непрерывно возрастало. Изыскать тогда способы к непрерывному росту миссии было для Макария чрезвычайно трудно главным образом по неимению способных людей и затем по скудости миссионерских средств. До 1836 года, как известно, архимандрит миссионерствовал один с дряхлым старцем Петром Лисицким⁴⁷. Только с 1836 года начали появляться у него сотрудники случайные и совершенно к делу неподготовленные. В 1836 году видим мы сотрудниками: 20-летнего юношу С. Ландышева из среднего класса Нижегородской Духовной Семинарии, 15-летнего Михаила Нигрицкого, уволенного из уездного училища, молодого увечного крестьянина Филиппа Гилева, поселенца из дьячков Владимирской губернии Петра Тарбаева и, временно помогающего, эконома Томского архиерейского дома иеромонаха Анастасия. В последующее время начальствования Макария над алтайской миссией число сотрудников его увеличилось ещё несколькими лицами: молодым вдовым священником В. Весским, иеромонахом Парфением, братом архимандрита вдовым священником Алексеем Глухарёвым, студентом ветеринарного отделения Московской медико-хирургической академии Артемием Левицким и отставным солдатом Архипом Орловым. Всего лиц мужского пола, служивших при Макарии, было 15 человек: два иеромонаха, 3 священника, 3 воспитанника семинарии, 2 духовного училища, 1 студент ветеринарного отделения Московской медико-хирургической академии и 4 лица простого звания. Никто из этих разношёрстных, разносословных, образованных и необразованных, грамотных и полуграмотных сотрудников, не получал тогда никакого оклада жалованья, но нужды каждого удовлетворялись Макарием самым скудным образом. С 1837 года миссия получила на своё содержание только 2,000 рублей ассигнациями (на серебро 571 рубль 41 копейка); из этих же денег она благотворила новокрещённые, покупая для них одежду, домики, скот, земледельческие орудия, содержала школу и больницу. Жить иначе, помимо 4 вышеозначенных Макариевских правил строгого общежития, не представлялось никакой возможности ни при Макарии, ни после него.

Но умея сам содержать и пользоваться трудами пёстрого братства для миссионерского дела, Макарий сильно беспокоился мыслью – будет ли это братство держаться после него и так же миссионерствовать. Чтобы при жизни своей навсегда закрепить и, так сказать, санкционировать установленное им миссионерское общежитие, архимандрит остановился на мысли – основать миссионерский монастырь на Алтае. Основанием монастыря предполагалось сделать всякого полезным для миссионерского дела – грамотного и неграмотного, учёного и неучёного, старого и малого. Учёные могли бы заниматься проповедничеством и просвещением алтайцев, неучёные и безграмотные заведовать монастырским хозяйством и земледелием, научая своим примером и хозяйственными познаниями и инородцев. Местом для такого монастыря Макарий хотел избрать город Бийск, вероятно потому, что тут была и почтовая контора, и власти, необходимые для всяких сношений и содействия миссии. Касательно отвода земли архимандрит вошёл в сношение с начальством и гражданами Бийскими, но несмотря на согласие их и отвод земли, дело об основании монастыря почему-то не состоялось.

Наряду с мужским монастырём Макарий хотел в тех же видах основать на Алтае и женскую миссионерскую общину «к благопотребному содействию церковной миссии». Подробный проект об этой общине начальник миссии официально в 1836 году представил преосвященному Афанасию Тобольскому. Последний сочувственно отнёсся к проекту, но хода делу не дал никакого. По необходимости пришлось архимандриту без основания общины искать сотрудниц, нужных для миссионерствования, учения и забот о девицах, вдовах и замужних инородках. Сотрудницами при нем были: старица Прасковья Матвеевна Ландышева с 1838 года, мачеха С.В. Ландышева, и девица София Густавовна де-Вильмон с 1840 года, блистательно окончившая курс в Смольном институте. Для них Макарий построил домики в Майме, отдал в их распоряжение больницу-богадельню и отпускал необходимую сумму на их содержание. Обе женщины под руководством архимандрита служили весьма ревностно, оглашая язычниц, просвещая новокрещённых, леча и ухаживая за больными женщинами. София Густавовна, кроме сего, открыла в своём домике девичью школу, где обучала девочек пению, чтению, арифметике и рукоделию.

Беспокоимый неудачами в заботах о прочной и обеспеченной организации алтайского миссионерства⁴⁸, Макарий всесторонне стал изыскивать средства упрочить его если не вскоре, то по крайней мере в отдалённом будущем. Прекрасно видя, что плачевное состояние миссионерства в России – плачевное до того, что нельзя было найти людей даже желающих (не говоря о подготовке) миссионерствовать – зависит от неведения массой русского народа самого христианства, Макарий полагал необходимым просветить прежде всего самих русских христианской верой. Надёжным же средством для такого просвещения ему представлялся «перевод и издание полной Библии на живом народном наречии в той ясности и вразумительности, в какой провидению Божию было благоугодно даровать её человечеству на языках оригинальных». «Если, – рассуждал он, – и для российской церкви необходимо нужна благодать духа апостольского для возрождения столь многих племён, не знающих Спасителя человеков Иисуса Христа, то первое и главное, чего надлежит ей желать, есть возбуждение в российском народе охоты читать Священное Писание; первое же и главное средство к сему есть издание полной Библии на российском языке в переводе с оригинальных»⁴⁹. Такая Библия дала бы всякому возможность, не только мирянам, но и многим служителям Церкви, не понимающим славянского языка, возможность непосредственно знакомиться с основным источником своей веры и открыла бы лёгкий и свободный доступ учению Христову в массы народа. «А чем более свет Христов будет распространяться в нашем народе, тем он в бесчисленных прикосновениях к инородцам и в сношении с ними благотворнее будет действовать на неверных и приближать их к соединению с церковью Христовой; тем более добрых делателей для жатвы Господней Церковь будет получать от народа»⁵⁰. Помимо своего непосредственно благотворного влияния на неверных, христиански просвещённый русский народ, представлялось далее умственному взору архимандрита, сам из себя создаст Российское Миссионерское Общество, которое, состоя из лиц всех званий и состояний, будет собирать средства для святого дела миссии, образовывать миссионеров и издавать священные и другие полезные книги на языках инородческих.

Всецело проникнутый этими мыслями, Макарий изложил их со всевозможными, даже мелочными, подробностями в своём обширном сочинении «Мысли о способах к успешнейшему распространению христианства между евреями, магометанами и язычниками в Российской державе», которое в 1838 году он представил в Святейший Синод. Как знаток еврейского языка, Макарий сам же с 1834 года начал и перевод с Библии с еврейского на русский язык. До того времени у нас на русском языке существовали – перевод Нового Завета и из Ветхого Завета с Бытия до книги Иова, сделанные Российским библейским обществом в царствование императора Александра I. Вероятно, Макарий счёл лучшим продолжить дело библейского общества и потому начал свой перевод на русский язык с книги Иова. Затем перевёл книгу ветхозаветного евангелиста – пророка Исаии. Перевод первой книги Макарий прислал в комиссию духовных училищ в 1837 году, второй – в январе 1839 года. Но зная, какие гонения существовали тогда на русский перевод Библии, и опасаясь, как бы и его «Мысли…» и переводы прямо не были сданы в Синодальный архив, архимандрит в то же время одно за другим, при рукописях перевода каждой книги, послал два письма Государю Императору, прося Высочайшего повеления о рассмотрении переводов в комиссии духовных училищ и об издании их на суммы комиссии. Вместе с переводами предавал Макарий «священнейшей воле» Его Императорского Величества и «Мысли…» свои о способах к успешнейшему распространению христианской веры между евреями, магометанами и язычниками в Российской державе, очевидно намереваясь заинтересовать самого Государя миссионерским делом и тем дать последнему обеспеченный и надёжный ход. Заранее до отсылки переводов Макарий в 1836 году написал длинное письмо обер-прокурору Святейшего Синода, в котором собрал и опроверг все возражения против перевода Библии на русский язык и просил содействия и ходатайства об издании перевода перед Государем⁵¹. Сверх сего, с целью ускорить исход предпринятому делу, Макарий решился сам ехать в Петербург лично хлопотать перед Синодом и Государем. Испросив себе отпуск из миссии «для поправления здоровья», особенно зрения, и предварительно списавшись с Филаретом, митрополитом Московским, он в марте 1839 года прибыл в столицу. Но, увы – первенствующий член Синода митрополит Серафим, подстрекаемый Шишковым, Кикиным, Магницким, архимандритом Фотием и другими противниками перевода Библии на русский язык, с сильным гневом вооружился на алтайского миссионера. И переводы, и «Мысли…» были оставлены ровно без всяких последствий. В частных беседах с другими лицами митрополит Серафим отзывался о Макарии как о «безумном фанатике и пройдохе» и высказывался, что не мешает его «спятить в Спасо-Ефимиев»⁵².

Горькая неудача ещё более разожгла ревность архимандрита продолжать переводческое дело и настаивать на издании русской Библии. В Петербурге, к счастью, ему удалось приобрести на российском наречии рукописи всех канонических книг Ветхого Завета пророческих и учительных, переведённых с оригинала протопресвитером Г. П. Павским (и тоже преследуемых). Сличив по возвращении на Алтай свой перевод книг Иова и пророка Исаии снова с еврейским текстом и с переводом Павского, исправив замеченные недостатки, Макарий опять 26 декабря 1840 года послал его в Святейший Синод письмом, в котором убедительнейше настаивал на необходимости русской Библии и для русского народа, не понимающего Священного Писания в славянском тексте, и особенно для новокрещённых инородцев, из коих грамотные могли бы перевести Библию с русского на свой язык.

Но на это горячее письмо Святейший Синод ответил ему строгим выговором, приказав держаться в пределах послушания, и назначением епитимии, состоящей в покаянных молитвах с поклонами в Томском архиерейском доме продолжительностью 3–6 недель по усмотрению преосвященного. Кроме сего заметил, что само «служение миссионерское призывает его к переводу Священного Писания не на русское наречие, а на язык инородцев, которым он проповедует»⁵³.

Убедясь теперь окончательно, что ходатайствовать о напечатании русской Библии бесполезно, о. архимандрит вознамерился напечатать на русском языке, по крайней мере, «Извлечения из книг Священного Писания Ветхого и Нового Заветов» под названием «Алфавит Библии». В ноябре 1841 года он отослал «Алфавит Библии» московскому генерал-губернатору князю Д. В. Голицыну, обещавшему помогать нуждам миссии. Он просил князя помочь изданию этой рукописи и затем выслать в миссию возможно большее количество экземпляров «Алфавита». «Не одних инородцев новокрещённых имел я в виду при составлении сей книжки, – писал Макарий князю, – но и сотрудников моих по службе в здешней миссии, каких ныне имею и какие могут быть после, чтобы они имели в сей книжке пред глазами основания учения о вере и жизни христианина, которые призваны проповедовать, чтобы видели и удобно изучали сии спасительные истины в той связи, в которой они одна другую подтверждают и объясняют и всею совокупностию и гармониею своею благотворно действуют на умы и сердца человеков, как слова Божии». В заключение прибавил, что «если мы получим печатный «Алфавит Библии», немедленно начнем приготовлять его к печатанию на телеутском наречии»⁵⁴.

Князь Голицын переслал «Алфавит Библии» своему зятю, обер-прокурору Святейшего Синода графу Протасову, а последний внёс его в Святейший Синод, попросив предварительно отзыва ректора С.-Петербургской духовной Академии, епископа Афанасия Дроздова. Святейший Синод ответил Макарию новым выговором, а преосвященному Томскому предписал наблюдать за действиями архимандрита и принимать меры к «отклонению его впредь от неправильных действований».

После этой неудачи в таком благом для миссии деле Макарий стал быстро хиреть и расстраиваться. В 1843 году организм его был настолько расшатан, что он не мог уже продолжать миссионерской службы. Разбитая грудь болезненно сжималась при подъёмах на горы. Архимандрит не мог уже всходить на гору пешком, взъезжал на лошади и то поминутно хватался за грудь, ожидая или разрыва сердца, или кровоистечения из горла. Особенно ослабело зрение: по вечерам он не мог уже ни читать, ни писать. Поэтому с 1843 года Макарий стал проситься об увольнении из миссии и о разрешении отправиться в Иерусалим, где предполагал провести остаток жизни. 8 мая 1844 года Святейший Синод уволил его от миссионерской должности и назначил настоятелем Троицкого Оптина монастыря (Орловской губернии, Болховского уезда), не дав разрешения отправиться в Иерусалим.

Сдав все дела и имущество миссии любимому своему сотруднику С. Ландышеву, о. Макарий 4 июля 1844 года приготовился к выезду из миссии, «к истинному горю всех, знавших его в просвещённом им крае». После двухчасовой молитвы своей на том месте, где была им совершена первая литургия по прибытии в Улалу, и трогательного прощания сперва с улалинцами, потом майминцами, провожавшими его около 5 вёрст с воплем и рыданиями, с напрасными усилиями преградить путь, удержать экипаж и остановить лошадей, после прощания, растрогавшего его до глубины души, о. Макарий, благословив всех в последний раз, стал подниматься на гору. На самом верху подъёма, откуда открывается видь на Майму, ущелье Улалы и Алтай, он остановился, вышел из экипажа и в последний раз взглянул на просвещённые и взлелеянные им селения. Глаза его налились слезами, он паль на колена и горячо молился около четверти часа. «О, Владыко всесвятый, всемогущий, всеведущий и всем управляющий! – изливался архимандрит в последней молитве, – Твоей всесвятейшей воле и благости благоугодно было поставить меня ничтожного на сие служение. Ты Сам кого избрал, тех и призвал из тьмы заблуждения в познание Тебя, Единого, истинного Бога во Святой Троице. Ты привёл их во святую Твою Церковь, искупленную честною кровию возлюбленного Сына Твоего Иисуса Христа, очистив водою бани пакибытия посредством моего недостоинства. Если бы не Ты Сам помог мне благодатию Твоею, то что бы я мог совершить, я, тварь Твоя ничтожная, не могущая от себя ничего доброго сотворить, кроме греха. О Всесвятейший, всемогущий Боже! Соблюди, сохрани, покрой и спаси, их же просветил еси мною недостойным. Они ещё младенцы, ещё плотские; я питал их млеком и некрепкою пищею. При Твоей всесвятейшей помощи сколько мог и что мог успеть сделать, то всё – Тобою Самим. Ты Сам мне дал их родить святою купелью, и я опять оставляю их под всемогущий покров Твой святый»⁵⁵. Затем благословил дорогую ему миссию, где потрудился четырнадцать лет и 8 месяцев, и отправился в Болховский Оптин монастырь на покой.

Невежество Болховитян как причина, побудившая Макария заняться просвещением взрослых и детей г. Болхова. Характер его церковных и келейных поучений. Благотворения бедным. Заботы о просвещении детей. Обаяние личности Макария. Беседы его со священниками. Продолжение переводческого дела. Кончина Макария и его погребение.

Но не покой ждал его здесь, а продолжение той же просветительской деятельности среди... хотя крещёных, но почти язычников, только без утомительных разъездов и без гнетущих забот о перемене их внешнего благосостояния. Заняться просвещением болховских граждан, несмотря на расстроенное здоровье, побудил его разительный факт глубокого невежества представителей города, факт, потрясший его до глубины души.

По приезде Макария в Болховский монастырь градский голова со служившими в ратуше отправился по обыкновению поздравить новоприезжего и принять его благословение. Архимандрит ласково принял депутатов, посадил всех, поговорил сначала о городе, о своей дороге, а потом обратился к городскому голове с вопросом:

– Что ж, у вас в Болхове все православные знают Символ веры?

Голова молчит.

Архимандрит опять погромче спрашиваег:

– Знают ли у вас Символ веры?

Голова не понял, что такое Символ веры, и спросил:

– Что ж это, батюшка? Верую, что ли?

– Да, да. Верую во Единого Бога... или не слыхали слов «Символ веры?»

– Где нам грешным слышать? Покойный мой родитель отдал меня к дьячку и заплатил ему за выучку два с полтиной. Вот и вся моя наука!

– Ну, да знаешь ли сам-то: Верую?

– Верую не прочитаю, а Вотчу знаю.

– Какую Вотчу?

«Как вскочит наш архимандрит с дивана», – передаёт один из депутатов. «Какую, – говорит, – Вотчу? Что за Вотча? Боже мой! – всплеснул он руками, – до чего мы дожили! Градский голова не знает ни Символа, ни молитвы Господней!» Да как начал нас учить, начал толковать. Мы стояли, как вкопанные, и не знали, что сказать. «Нет, – говорит, – православные! У меня, чтобы все вы знали Символ и молитву. Прошу объявить об этом всем вашим гражданам. Пусть и сами приходят, и детей ко мне присылают. Буду сам учить вас»⁵⁶.

Глубокое невежество представителей города страшно взволновало благочестивого миссионера. «Горе вам, законникам, – с болью в сердце не раз говорил он о пастырях и о себе тоже, – яко взясте ключ разумения: сами не внидосте, и входящим возбраняете» (Лк.2:25). Разительно оправдалось мнение его, проводимое в «Мыслях…», что православные нуждаются в христианском просвещении не меньше язычников. Мысль, что это глубокое невежество отдаляет от Бога целый город, что оно служит источником многих вольных и невольных преступлений граждан, подняла в Макарии остаток сил и энергии, дабы оставшиеся дни догоравшей жизни употребить на возможное просвещение и исправление болховитян.

Со свойственным ему жаром и любовью принялся он проповедовать в церкви, растолковывать народу слово Божие и молитвы, назидать богомольцев у себя в келье, раздавать пособия нищим и калекам, утешать скорбящих, мирить враждующих и особенно, как и на Алтае, учить детей. Молва о новом необыкновенном настоятеле быстро разнеслась по городу и окрестностям, и со всех сторон последовал громадный наплыв народа в Болховский монастырь ежедневно. Шли туда и старые, и молодые; мужи и жёны, девицы и дети, священники, чиновники и простые. С утра и до вечера толпился в монастыре народ: тот приходил за советом, другой за утешением, третий за наставлением к о. архимандриту Макарию. И всех он принимал одинаково радушно, со всеми беседовал, всем проливал отрадный мир в душу.

Каждый день о. Макария, будничный и праздничный, проходил в непрерывном учении народа. Утром после обедни выйдет о. Макарий с Евангелием на амвон и просто и удобопонятно объяснит дневное евангельское или апостольское чтение. Долговременная миссионерская практика помогла ему выработать общепонятный народный проповеднический язык, так что современники удивлялись его искусству передавать самые высокие истины простым и общепонятным словом. Чтобы слушатели лучше поняли и усвоили сказанное, Макарий несколько раз повторит одно и то же изречение Священного Писания. Затем тут же обратится к кому-нибудь: «Понял ли ты, что говорил я? Скажи, не стыдясь, вслух всех нас, что именно понял ты из евангельского учения?» Отвечающему помогает высказаться, повторяет одно и то же и потом переспрашивает других, пока не убедится, что его поняли. Заметив кого-нибудь, что стоит небрежно или оборачивается, глазеет по сторонам или разговаривает, подзовёт к себе поближе и спросит: «А что сегодня слышал и узнал ты в Божией церкви? Слышал ли ты, чему здесь учил нас сегодня Господь Иисус Христос в святом Своём Евангелии?» Не получив ответа, он обращается ко всем: «Послушайте, други и братия! Стыдно нам и преступно слушать без внимания слово Божие. Знаете ли, кто здесь пред Святым алтарём учит нас грешных? Это не мы, подобострастные вам и многогрешные проповедники. Нет! Здесь учит нас Сам Господь наш Иисус Христос. Не нарицайтеся учители, един бо есть ваш учитель Христос, все же вы братия. Как же смеем мы не слушать Самого Господа⁵⁷ Спасителя нашего?» Нередко о. Макарий вместо объяснения дневного чтения или в связи с оным произносил поучение, растрогавшее обыкновенно слушателей до слёз. К сожалению, ни сам Макарий, ни кто-либо из его многочисленнных слушателей не записывали этих замечательных поучений, произносимых всегда экспромптом. О содержании и характере их мы теперь можем судить только по одному краткому поучению, записанному г. Карповым. Позволяем себе привести целиком это единственно оставшееся замечательное поучение.

«После причастного стиха, – читаем у Карпова, – Макарий взошёл на амвон. Мгновенно вся масса народа сдвинулась с места, и стоявшие впереди около амвона очутились около иконостаса, так что о. Макарий окружился слушателями со всех сторон... Когда наступила совершенная тишина, он начал тонким замирающим голосом произносить: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа», кладя на себе медленно крестное знамение. Затем, разгнув книгу, прочитал: Слышите, яко речено есть: возлюбиши искренняго твоего и возненавидиши врага твоего. Аз же глаголю вам: любите враги ваша, благословите клянущия вы, добро творите ненавидящим вас и молитеся за творящих вам напасть и изгоняющия вы: яко да будете сынове Отца вашего, иже есть на небесех...

А вы, небось, думаете, что не знать какое большое делаете добро, если любите любящих вас? Я же скажу вам, что в такой вашей любви нет христианского добра. Почему? А потому, что и язычники, не знающие Иисуса Христа, делают то же самое, т. е. любят тех, которые и их любят. Да что я говорю, что, такая любовь – языческая любовь? Нет, такая любовь есть и у всех животных бессловесных. Разве вы сами не видали или не слыхали, что овца любит своего ягненка, корова – теленка, волчица – волчонка, львица – львенка? Да, всякое животное любит свое дитя, а дети – свою мать. Нет, православные! Мы веруем в Иисуса Христа, мы христиане, а потому и любовь наша ко всем без разбору людям должна быть христианскою, евангельскою, Божьею. Вы спросите меня: какая же это любовь такая? А вот та самая, о которой написано в этой книге (о. Макарий указал при этом на имевшуюся у него книгу), в Евангелии Господа нашего Иисуса Христа, и о которой вы слышали давеча. To есть, если вы будете всем сердцем любить своих врагов, благословлять проклинающих вас, делать по возможности добро тем, которые ненавидят вас, и если вы будете молиться за обижающих и гонящих вас – ну, вот такая-то ваша любовь и будет любовию Христовою. Вы, пожалуй, скажете: «Да как же это можно полюбить своего врага, да еще от всего сердца? Нет, это выше наших сил». Да я вам не говорю, что можно это сделать зараз, легко и скоро, и не уверяю вас, что вы можете это сделать одними своими силами. Для этого надо призвать в свое сердце, на помощь себе, благодать Святаго Духа. Что же нам нужно сделать, чтобы благодать Святаго Духа вошла в наше сердце и помогла нам полюбить своего врага? Вот что: утром или вечером, словом, когда тебе свободнее, где удобнее, стань наедине на колени пред образом Спасителя твоего, или Его Матери, или какого-либо угодника Божия и помолись, да подольше и потеплее помолись, говоря: Господи Иисусе Христе Сыне Божий, умерший за нас грешных на кресте, помоги мне Твоею благодатию полюбить мне моего врага (Ивана или Семена), да и его сердце расположи ко мне! Помолись час, другой и третий, помолись день, другой и третий, помолись полгода, помолись год, и, когда выйдет годовщина, именем Божиим уверяю в том, что Дух Святый сойдет на тебя и расположит тебя к твоему врагу, а его к тебе. Притом, молясь о нем, ты не будь невнимателен к нему. Идешь ты, положим, по улице и встретишься с врагом своим – ты возьми, да поскорей скинь пред ним свою шапку, и, поклонясь ему пониже, скажи: здравствуй Иван Иванович! (Тут о. Макарий сделал своею рукою, как бы действительно снимал с своей головы шапку и низко поклонился). Остановись, поведи с ним речь; а если тебе свободно, то и позови его к себе хоть на чай. Пойдет – значит, что он желает с тобой помириться: иначе он не только не пошел бы к тебе, но и не заговорил бы с тобою. Дома же постарайся его угостить любовно и расстанься с ним мирно, не на одних словах, но и в сердце. Положим, что тебе сразу не удалось этого сделать – не отчаявайся, а повторяй это всякий раз, как случится тебе сойтись с ним. Таким образом поступая, уж непременно расположишь его к себе и помиришься с ним. Ведь если ты будешь отвращаться от своего врага, избегать его, злиться на него и ненавидеть его, то знай, что напрасно ты молишься, напрасно ходишь в церковь, ставишь пред иконами свечи, напрасно говеешь и приобщаешься Св. Тайн, потому что Господь не услышит твоей молитвы, не примет никакой твоей жертвы, не пошлет Своего благословения на дом твой, и самое принятие Тела и Крови Его послужит тебе в суд и осуждение. А если, чего Боже сохрани и помилуй! – ты умрешь, не помирившись с твоим врагом, с чувствами ненависти и злобы к нему: то лучше бы тебе не родиться на свет Божий, не увидать тебе царствия Божия. Аминь.

Глубоко было, – свидетельствует Карпов, – внимание народа, и сильно западало в его душу слово испытанного проповедника; я долго потом не мог прийти в себя от сердечного умиления. У многих слушателей видны были на глазах слезы, а некоторые из женщин плакали вслух»⁵⁸.

После обедни толпы народа устремлялись за архимандритом в его келью, каждый со своими духовными, а иные и телесными нуждами. За невозможностью разом говорить со всеми, о. Макарий разделял их на два отделения. Большинство оставалось в зале и в ожидании очереди слушало там послушника, громко и ясно читавшего Евангелие – особенно о страданиях Христовых – на русском языке. А других человек по 6-ти настоятель принимал в гостиной и беседовал лично с каждым. Предметом бесед большей частью служили изъяснения молитв или каких-нибудь евангельских мест, испытания пришедших в знании Символа веры и молитвы Господней. Перед архимандритом все, не стесняясь, раскрывали свою душу; никто не смел таиться, так как дивная прозорливость настоятеля открывала самые тайные душевные движения. «Прочитай-ка мне Символ веры», – так обыкновенно обращался Макарий к своему собеседнику или собеседнице. Если спрашиваемый прочитывал, архимандрит требовал изъяснения славянских слов по-русски, пока не убеждался, что испытуемый сознательно читает Символ. «Ты почему не выучила молитву Господню?» – переходил он к следующей и, заставив по слову раздельно и с чувством произнести за собой молитву, поручал такую тут же какому-нибудь послушнику научить молитве Господней. Когда входили в гостиную матери с грудными детьми, кроткой улыбкой озарялось лицо настоятеля. С особенной лаской подзывал он к себе деток и, благословляя каждого, спрашивал: «Знаешь ли молитву Господню, знаешь ли Верую? Прочитай мне». Как скоро слышал умные ответы и замечал в ком особую охоту к ученью, тотчас выносил из другой комнаты маленькие книжечки и раздавал их. «Одна из матерей, – рассказывает очевидец, – подвела к нему маленькую свою дочку, и когда о. Макарий стал хвалить умную малютку её, которая внятно и без ошибки прочитала и молитву Господню, и Символ веры , мать её стала говорить о. архимандриту: «она-то, батюшка, девчонка хорошая, да я-то вот, мать её, великая грешница. Я так вчера рассердилась на неё, что сказала: ох, мору на тебя нету!» Услышав слова эти, о. Макарий так и вскочил со своих кресел. «Как? – закричал, – ты мать, да сказала на свое дитя: мору на тебя нет! На наследницу царствия Божия говоришь: мору на тебя нет!» «Да я, батюшка...» – хотела что-то сказать мать в свое оправдание. «Да что мне там батюшка? Ты скажи, как смела дочери своей пожелать мору? Иди, молись Богу, молись Матери Божией». Взял её за руку и поставил на колени пред иконою Богоматери. А сам стал ходить по комнате и громко учить предстоящих: «До чего мы доводим себя? До чего не удерживаем языка своего от зла? Материнские уста изрекают мор на дитя своё!» Остановившись потом, сказал женщине: «Иди ко мне», – стал опять учить её. А та захотела в своё оправдание сказать что-то: «Ведь она, батюшка…» «Молчи, молчи!» – сказал. «Да ведь она...» «Говорю тебе, молчи!» – зажал ей рот и стал учить. Долго учил. Женщина упала ему в ноги: он благословил её и малютку, дал и им книжку и отпустил»⁵⁹.

Когда в числе пришедших оказывались грамотные, Макарий осведомлялся, какие книги ими читаются, давал для прочтения книги из своей библиотеки; желая убедиться в понимании читающего, приказывал объяснять места из Евангелия, пособлял в изъяснениях и в самом слововыражении. Если встречалось место трудное, Макарий сам объяснял его. В таких случаях все предстоящие притаивали дыхание. «Каждое слово его, – по свидетельству очевидца, – текло из ума богомысленного, из души, носящей в себе Бога живого, из сердца, горящего серафимскою любовию к своему Спасителю», – так сладко, трогательно, назидательно, а главное, просто, ясно и убедительно умел беседовать о. Макарий. Время незаметно летело. Как будто бы предчувствовали, что недолго придётся жить любимому настоятелю, и старались наперерыв наслушаться, насладиться его поучительными беседами...

Любил о. Макарий благотворить нищим и калекам. Нередко в воскресные и праздничные дни, выходя из церкви, он приглашал к себе в келью какого-нибудь нищего, увечного слепца и дряхлого старца, сажал на переднее место, угощал чаем, предлагал есть и служил нищему сам. Да и любимым предметом его поучений была любовь в бедным и увечным. «Не забывайте, – говорил он часто, – убогих и нищих наших собратий, подавайте милостыню, кто сколько может, и всегда и во всём прославляйте имя Иисуса Христа». И подавая милостыню, он всегда спрашивал: «А во чьё имя, ради кого просишь милостыню?» И когда получал в ответ: «Ради Христа», то, подавая милостыню, говорил: «Вот так-то, мой друг, и всегда проси: «Прославляйте имя Господа нашего Иисуса Христа»».

И сам, подавая милостыню, постоянно говорил: «Прими ради Христа»⁶⁰. Не скупясь, раздавал он нищим всё, что из дохода доставалось ему как настоятелю. «Да и на что монаху имущество? – говаривал он, – ему не нужно ни шкатулок, ни кошельков: бедные и убогие – вот его шкатулки! Что в них положит, того не украдут воры, то отопрут только на том свете»⁶¹.

Дети, как и на Алтае, пользовались преимущественным вниманием: для них о. Макарий превратил кельи свои в постоянную школу, где немыслимы и нежелательны были для детей никакие каникулы. «По белым стенам довольно просторной залы, – свидетельствует очевидец, – были развешаны разной величины картоны, исписанные разными библейскими изречениями, преимущественно взятыми из священных книг: Премудрости Соломона и Иисуса сына Сирахова; десять заповедей Моисея красовались на огромном картоне с буквами более, нежели в вершок. Они первые должны были бросаться в глаза каждому, входившему в эту комнату. Между этими картонами кое-где помещались со священными изображениями небольшие картинки (значит, с полвека тому назад о. Макарий ввел у себя наглядное обучение, появившееся у нас лишь только недавно)»⁶². Каждого ребёнка, приходившего к нему, спрашивал: «Знаешь ли ты какую-нибудь молитву? Как молишься Богу, умеешь ли читать?» Если оказывались знающие молитву Господню и Символ веры, то заставлял всех петь и сам пел вместе; а знавшим молитвы нетвёрдо подсказывал. Детей, которые охотно бегали к нему, заставлял учить 50-й псалом, 10 заповедей, 9 изречений евангельских о блаженствах, Слава в вышних Богу и Тебе Бога хвалим⁶³.

Приказывая под своим надзором учить детей своим послушникам, Макарий по временам сам занимался с детьми по целым дням. Усердным часто дарил книжечки, которых у него постоянно было множество в запасе.

В таких беседах и занятиях незаметно время проходило до обеда. Народ приходил и уходил. В 4-м часу Макарий, заставив оставшихся пропеть в зале молитву Господню и Символ веры, отпускал с благословением и садился обедать. После обеда он не отдыхал совсем, но или осматривал монастырь, или опять беседовал с народом, постоянно до позднего вечера толпившимся на дворе. Во время, затем, вечерни или всенощной архимандрит тоже не оставлял людей без трогательного поучения: в течение службы незаметно двигался среди молящегося народа и тихо говорил что-то молившимся. «Я не понимал, – рассказывал очевидец, – что б это значило? О чём он говорит им? Удивлялся только, что почти каждый богомолец, с которым постоит он, точно как оживёт, начнёт пламенней и усердней, иной со слезами, молиться Богу. После узнал я от одного знакомого, о чём говорил с ним о. архимандрит. «Он подошёл ко мне, – так рассказывал знакомый, – и говорит: «Ну, как ты молишься? Станем вместе молиться. Говори за мной: Отец Ты наш небесный! Я сказал: Отец Ты наш небесный! «Нет, нет, – говорит, – ты усердней, от души скажи» и возвысил тон голоса: Отец Ты наш небесный! Я повторил уже со вниманием и с чувством. «Нет, нет, – говорит, – ты ещё поусердней и покрепче скажи: Отец Ты наш небесный! Сердце забилось в груди моей. Я сам возвысил голос и из глубины души воззвал: Отец Ты наш небесный! «Ну, молись так, молись!» И пошел к другим»⁶⁴.

Так трогательно, так поучительно проходил день о. архимандрита Макария в Волховском монастыре.

Естественно ожидать, что при столь высокой духовной жизни, при таких истинно пастырских отношениях к людям, о. Макарий сделался весьма популярен и невольно приобрёл громадное влияние на народ. Обаянию его личности всецело поддавались все те, которые встречались и говорили с ним. Этот сутуловатый старичок среднего роста в чёрной дешёвой суконной ряске, в чёрной скуфейке, с седыми волосами, прядями лежавшими по его плечам, с сухощавым чистым и очень приятным лицом, окаймлённым густой бородой, производил какое-то благоговение всюду, где ни появлялся. На перерыв спешили к нему под благословение с возгласами: «Батюшка родимый, благослови!» Женщины хватали полы его ряски и целовали их. Полученными от него образками, крестиками, ленточками, книжками дорожили, как святыней. Влияние его неотразимо действовало, когда он обращался к кому-нибудь со словом вразумления. Никакое слово его не пропадало даром, редкое не отдавалось в слушателях слезами умиления и неудержимым вздохом. По собственному признанию слушателей, проповедями своими о. архимандрит «то потрясал душу грешника до глубокого раскаяния, то возгревал в ожесточённом сердце сладкую божественную любовь, то возжигал в отчаянном луч надежды. Слово его было так живо и действенно, что и по прошествии десятков лет слушатели всецело проникаются чувствами проповедника и как бы слышат его пред собою»⁶⁵.

Легко понять после этого, почему слова архимандрита производили всегда благотворный переворот в душах слушателей, почему стекавшиеся к нему уходили с зачатками новой добродетельной жизни.

«Я видела сего ученика Христова, – благоговейно восклицала Бакунина, –

Ученика вполне делами и душой...

Как безмятежен взор, как тихо, кротко слово,

И как он полон весь надеждою святой,

Доверия к Творцу, а к людям снисхожденья.

И чувства братского Евангельской любви!

Как мало он ценил все подвиги свои!

Какая простота и скромность обхожденья!

О, приими, Творец, души благодаренье,

Что видела его, что слышать я могла,

И сердцем понимать слова святые!

Священной радостью душа моя светла,

И к ней, как детства в дни былые,

Вернулись чудные, небесные мечты,

И к миру горнему добра и чистоты

Я стала ближе, и спасенья

Ищу усерднее растроганной душой...

Приняв его благословенье,

Быть может, путь начну иной, –

Священный путь благотворенья,

Молитвы и любви святой»⁶⁶...

Влиянию незабвенного архимандрита болховитяне обязаны искоренением грубого обычая, существовавшего в городе. По исстари наследованному обычаю болховские девушки до своего замужества считали за стыд ходить в церковь⁶⁷. Вместо того, чтобы идти в храм, они выносили пред ворота скамьи и садились в полном наряде, тут же являлись молодые люди и «невестились». Такими скамьями во время всенощного богослужения установлялись все улицы города. Архимандрит Макарий с посохом в руке обходил в это время улицы города и своими убеждениями, а также и пастырскими поучениями с церковной кафедры, успел искоренить этот обычай⁶⁸.

Незаметно для себя самого, Макарий обладал удивительным даром – располагать к обнаружению и исцелять застаревшие тайные раны греховной души. Передадим здесь замечательный случай, записанный двумя лицами. Почти за год до своей кончины о. Макарий собрался в Москву. Пронёсся слух, будто он уезжает совсем, и множество народа собралось провожать его... В минуту отъезда незнакомка пожилых лет, пробившись сквозь толпу, бросилась ему в ноги, умоляя его исповедать её. Как ни извинялся о. Макарий близостью отъезда и невозможностью совершить таинство исповеди иначе, как по церковному чиноположению – в епитрахили, перед крестом, – как ни советовал ей обратиться к иному духовнику, женщина продолжала плакать и неотступно молить его. Тогда предложил он ей исповедаться всенародно, чтобы все и помолились за неё, по слову Божию: исповедуйте друг другу согрешения ваша и молитеся друг за друга. «Соблазна-то от моего греха никому не будет, да как-то стыдно, батюшка, признаться пред всеми». «А если соблазна не будет, но только стыд один мешает тебе выбросить змею из-за пазухи, значит ты не боишься этой змеи, ты не боишься прятать и греть ее! Чего стыдишься!» Женщина согласилась и рассказала, что в молодые годы, служа в частном доме и пользуясь полным доверием хозяев, украла жемчужину отличной величины тотчас после смерти хозяина и скрыла преступление от всех домашних его. «Возврати украденное, – сказал о. Макарий, – без того покаяние твое будет неполное». «Некому отдать, – отвечала женщина, – наследники и все родственники умершего перемёрли, жемчужину я продала и деньги прожила». «Отдай Господу и нищим Его». «Я и сама стала нищая на старости лет. Попутал меня грех, и с тех пор мне нет покоя». «Станьте же все на колени», – сказал о. Макарий и стал тихо молиться. А потом сказал женщине: «Проси милостыню; а что соберёшь, всё отдай бедным ради своей души, пока не раздашь все деньги, какие выручила ты за проданную жемчужину». Женщина стояла на коленах, лицом припадая к земле. «Встань, дочь моя, да обойди всех братий и сестёр, которые нас обступают: они помогут тебе». Когда женщина собрала тут же несколько денег, о. Макарий велел ей всё раздать слепцам, которые стояли с сумками. Потом сказал ей, чтобы она приходила в церковь к нему, конечно, по его возвращении из Москвы, «и когда будешь говеть, я еще поговорю с тобой», – прибавил он. Затем он уехал в Москву, сопровождаемый толпой народа, которая кричала ему: «Не покидай нас, батюшка! Воротись к нам, родимый!»⁶⁹

Поражаемый глубоким религиозным невежеством народа и, вместе с тем, трогаемый сильной любовью его слушать и принимать за руководство всё, что касается Божественного и спасения души, благочестивый архимандрит сильно скорбел, видя, что современные ему духовные пастыри мало заботятся о просвещении своих пасомых. С приходившими к нему священниками Макарий постоянно беседовал об одном и том же: «Зачем мы, духовные пастыри, так нерадим об образовании духовных овец, от Бога нам вверенных? Зачем не сближаемся с ними, как отцы с детьми, не входим к ним в домы для беседы, не учим их на площадях и улицах, на полях и лугах? Зачем не растолкуем им даже молитвы Господней, не переведем для них по-русски слова Божия?» Глупое «вотчу» так больно отзывалось в его памяти, что он с сердечною скорбью повторял о нерадивых пастырях слова Христа Спасителя: Горе вам, законникам, яко взясте ключ разумения: сами не внидосте, и входящим возбраняете (Лк.11:25)⁷⁰. Сильно жалел, что между пастырями в настоящее время нет такого общения, какое было в первобытной церкви; тогда каждый мог бы делиться своей опытностью с другими, и жизнь пошла бы полнее и обширнее. В подобных разговорах со священниками проходили целые ночи. «Бывало бьёт уже далеко за полночь, – говорит о. Остромысленский, – жалко станет лишить его (Макария) сна, встану и пожелаю ему покойного рассвета. «Что вы? – скажет, – Куда вы?» и запоёт: нощь не светла неверным, Христе, верным же просвещение в сладости словес Твоих... Так и просидишь до света»⁷¹.

В частной своей жизни Макарий до кончины остался тем же строгим аскетом и кабинетным тружеником. Спал он очень мало, да и то на простом диване или голой кроватке без подушки, ручка дивана или же боковая дощечка кроватки были вместо возглавия, ложился спать он почти не раздеваясь. Только за два дня до кончины, когда стали у него болеть кости, друзья упросили его лечь в постель. Кроме книг и тетрадок, чернил и пера ничего не было у него в комнате и после него не осталось. От него наследовала православная Русь только одно сокровище, да и то мало оценённое – сокровище, которое он неустанно и терпеливо копил и оберегал в течение почти половины своей жизни, выжидая удобного времени поделиться этим сокровищем со всеми жаждущими его. Это сокровище – плод его удивительно настойчивого, несмотря на все препятствия, неприятности и огорчения, труда – русский перевод Библии. В Болховском монастыре о. Макарий по ночам просматривал и проверял свой перевод ветхозаветных книг с еврейского, сделанный ещё на Алтае. Приезжая по временам в Москву, он в покоях митрополита Филарета, тайно от других, с одним знакомым молодым человеком сверял свой перевод с английским, немецким и французским переводами, рылся в разных лексиконах и комментариях, сличал его с рукописным переводом Г.П. Павского, который он достал в 1840 году в Петербурге.

Друзья советовали ему напечатать свой перевод за границей при помощи Английского Библейского Общества, которое, за неимением хорошего русского перевода, довольствуется изданием плохого. Макарий под конец жизни и сам почти склонился к этой мысли: в 1846 году испросил себе у Святейшего Синода позволение отправиться в Иерусалим, где предполагал в Вифлеемской пещере блаженного Иеронима или в другом каком-нибудь Иерусалимском месте заняться на свободе пересмотром своего перевода Ветхого завета с еврейского языка на русский и, может быть, даже издать его. Но перед самым отъездом, когда все сборы в путь были кончены и Макарий распростился с болховитянами, он вдруг простудился и смертельно заболел. Тотчас дали знать митрополиту Филарету, он прислал своего доктора, пригласили и болховских врачей, но все медицинские пособия были напрасны. Совершенно истощённый трудами организм разом поддался недугу: болезнь началась воспалением лёгких, печени и желудка и перешла в состояние тифозное. Спинные кости сильно ныли, но Макарий с удивительным смирением переносил жестокие страдания. С благоговейным настроением готовился он к смерти. За день до кончины в келью его принесли Святые Дары, чтобы причастить его. Макарий попросил приподнять себя, стал на колени и медленно, полагая на себе крестное знамение, трижды поклонился до земли. Потом подняли его, передаёт о. Остромысленский, и посадили в кресла. Он потребовал себе полотенце, омыл лицо своё, взял требник и, прочитав молитвы, с такой любовью к Господу Иисусу принял Святые Тайны, что предстоявшие тогда не могут и до ныне вспомнить без слёз те благодатные минуты таинственного общения его с Господом. А за проявлением такой любви к Господу о. Макарий вскоре показал чудный пример и своей отеческой любви к бедным. Знал он, что в Болхове было одно бедное семейство, которое отдало свой дом в заклад богатой купчихе за 800 рублей и не имело чем заплатить своего долга: несчастные должники принуждены были лишиться своего дома, в котором состояло всё их имущество. Кредиторша никак не соглашалась простить им долг. Батюшка вспомнил о несчастных и позвал к себе как их, так и заимодавицу. Короткими, но благодатно сильными словами так умиротворил он и тронул последнюю, что она в то же время простила бедным весь долг и отдала им закладную⁷²). В сам день кончины Макарий молча и неподвижно лежал на кровати. Смерти его ожидали ежеминутно. Вдруг он какой-то внутренней, таинственной силой быстро поднялся с возглавия, сел, и словно яркий луч озарил его. Он громко и твёрдо сказал: «Свет Христов просвещает всех». Склонил тотчас голову, его бросились поддерживать, положили на подушку, и он тихо отошел к Богу 18 мая 1847 года, 55 лет от роду.

Когда тело покойного понадобилось положить на стол, то не нашлось у него и другой простыни, кроме одной толстой, узенькой и коротенькой. Одели его в старое платье, потому что лучшего и не было, епитрахиль положили тоже старую и даже ветхую, ту самую, которую он когда-то получил от своего духовного отца, старца Ливерия. Гроб по завещанию о. Макария был приготовлен для него необитый и некрашенный, похоронили его в монастырском соборном храме на правой стороне трапезы, в склепе, приготовленном бывшим настоятелем монастыря архимандритом Иринеем. Обряд погребения совершил преосвященнейший Смарагд, архиепископ Орловский. Множество народа неутешно оплакивало потерю любимого настоятеля.

«Вземлешься ты, отец наш, – скорбно восклицал над гробом Макария Болховский протоиерей о. Д. С. Попов, – ко граду Бога живаго, Иерусалиму небесному! Вземлешься, и увы! – вземлешь с собою образ глубоко благоговейного предстояния твоего во святом храме, ревность твою о совершении молитв и пения церковного в благочинии и умиленной скорби, предрасполагающей к сокрушению о грехах и покаянию; вземлешь твои назидательные беседы, которые во храме и повсюду почти непрестанно произносил ты от сердца, благодатно напоенного спасительными христианскими истинами и желавшего во всех путях вообразить Христа; вземлешь твои полезные и благодетельные советы, всегда духом веры и любовию проникнутые и светозарно уяснявшие недоумения и затруднительные обстоятельства жизни; вземлешь твои сострадательные утешения и деятельное вспомоществование бедствующим и убогим; вземлешь твои исполненные отеческой нежности попечения о детях, которым, по слову Христа Спасителя, ты не возбранял приходить к тебе, чтобы небесное царствие, им усвоенное, сделать навсегда неотъемлемым их достоянием чрез утверждение их в вере и благочестии. Но можно ли исчислить всё, что мы теряем в тебе, отец наш!»⁷³.

Общий характер деятельности архимандрита Макария. Заслуги и значение о. Макария для Алтайской миссии и вообще для православно-русского миссионерского дела. Заслуги и значение его по переводу Священного Писания Ветхого Завета на русский язык. Замечания об о. Макарии как народном учителе.

«Свет Христов просвещает всех» – эти последние предсмертные слова о. Макария были девизом, программой деятельности и пастырским завещанием приснопамятного архимандрита. Вся жизнь и деятельность его были посвящены именно усвоению и усердному распространению просветительного света Христова. В Боге, в общении и соединении с Ним он поставлял высшее счастье и блаженство человека. «Сотворил Ты нас, Господи, для Тебя, и беспокойно сердце наше, пока не успокоится в Тебе» – часто вырывались из глубины сердца его сии слова блаженного Августина. Поэтому богопознание, богоугождение, постоянное нравственное очищение и самоусовершение и распространение царства Божия на земле, царства добра, света, любви, истины и чистоты – вот цель жизни о. Макария, к которой направлены были все его помыслы и действия. Глубоко и убеждённо проникнутый этими идеями, приснопамятный архимандрит естественно не мог равнодушно относиться к религиозному невежеству и порочной жизни грешников, где бы и как бы они не проявлялись. Вследствие сего обращение ко Христу неверующих, просвещение людей тёмных и неразумно верующих, исправление грешников было потребностью и первой заботой его религиозной и любящей души, христиански просвещённого ума. Он посвятил все свои силы духовные и телесные на просвещение, вразумление и исправление ближних и дальних, своих и чужих, и на дальнем Алтае, и в Болхове, и всюду он с одинаковой истинно апостольской ревностью благовествовал Слово Божие, учил, наставлял, вразумлял, исправлял... Как человеку простому и честному, ему любо и легко было не на учебно-административной службе, а среди хотя грубого, но простого и искреннего народа, где нет никаких других целей и соображений, кроме блага ближнего и царствия Божия. Настоящая и плодотворная сфера его деятельности была на Алтае и в Болхове среди грубого народа, где он беседовал от сердца прямо к сердцу, где недаром тратил он свои слова и задушевные стремления. В этих двух местах в полном блеске развернулась его просветительная деятельность – миссионерская и по переводу Священного Писания на русский язык, к которой он, так сказать, подготовился в Глинской пустыни. Мы и обязаны теперь рассмотреть эту деятельность хотя бы в общих чертах и посильно содействовать оживлению её в памяти и общественном сознании православных русских людей. «Воспоминание о таких светлых личностях, – говорит об о. Макарии один из его глубоких почитателей, – составляет одно из могущественных нравственных средств народного воспитания, привлекая симпатии народа к тем мыслям и целям, которыми руководились покойные деятели – любовь и усердие к тому делу, которому они так преданно служили; воспоминание это особенно необходимо и полезно для той среды, которой ближе всего касается деятельность покойного... В деятельности Макария всякий пастырь, а миссионер в особенности, найдёт и пример, и побуждение, и указание, и вразумление для себя и для своего дела»⁷⁴... Миссионерско-учительная деятельность Макария замечательна своей прочной разумной постановкой, глубоким влиянием на жизнь народную; перевод Библии на русский язык обращает на себя внимание как один из значительных толчков к изданию полной Библии на русском языке. Обе эти деятельности теснейшим образом связывались у о. архимандрита: переводческая деятельность естественно вытекла и обусловилась деятельностью его миссионерской.

Цветущая ныне Алтайская миссия всецело обязана о. Макарию и своим основанием, и своим образцовым устройством, и тем истинно религиозным одушевлением, которым вдохновлялись и вдохновляются её деятели. В течение 13 лет и 8 месяцев (с сентября 1830 года по 8 мая 1844 года) начальствования о. Макария над основанной им Алтайской миссией было обращено в православие 675 душ алтайцев, каковая сумма составилась из следующих ежегодных данных:

Все перечисленные новокрещённые водворены были Макарием на оседлое жительство в Улале, Майме, Верхнем и Нижнем Карагужах, Мыюте и других инородческих и русских селениях. Почти каждому из них о. архимандрит давал возможность, средства и руководительные указания научиться земледелию и правильному ведению сельского хозяйства и домоводства. Для преподавания им христианского учения и утверждения в вере сделал много переводов на алтайский язык, перечисленных нами в своём месте. С целью образования детей инородцев Макарий основал три училища: два для мальчиков в Улале и в Майме и одно для девочек в Майме. Ежегодное количество учеников в каждой школе было от 5 до 20; учениц от 7 до 13. Предметами преподавания служили: славянская и русская грамота, Закон Божий, церковное пение и элементарные правила арифметики. Учебники для этих школ выбирал с большой тщательностью и в 1841 году составил своё «Начальное учение», к сожалению, не напечатанное. Для призрения беспомощных и больных новокрещённых учредил богадельню в Майме. При крайне скудных средствах соорудил следующие здания для миссии. В Майме: а) узкий, длинный дом, в котором помещались походная церковь, начальник миссии (в первое пятилетие) и его сотрудники, б) дом из двух комнат, разделённых сенями для Софии Вильмон и женского училища и в) такого же устройства, но побольше размерами, дом для приюта больных. В Улале Макарием построены: а) небольшая деревянная церковь, б) небольшой дом из двух комнат, разделённых сенями и в) дом о 4-х комнатах, начатый постройкой, для жительства С.В. Ландышева. В Мыюте был поставлен дом на случай приезда туда миссионеров с походной церковью.

Под руководством самоотверженного о. архимандрита трудилось в Алтайской миссии 17 человек, отправляя разные должности – каждый по мере своих способностей и умения. Сотрудники эти следующие: 2 иеромонаха – о. Анастасий, трудившийся с перерывами с конца 1836 по 1840 год и о. Парфений, служивший с 1839 по 1844 год; 3 священника – о. Андрей Ионин 1833–1834 год, о. Алексей Глухарёв, брат архимандрита Макария, 1837–1840 год и о. Василий Весский 1837–1841 год; 3 воспитанника семинарии – Василий Попов, умерший 9 ноября 1830 года, Алексей Волков 1830–1832 год и Стефан Ландышев с 1836 года, ставший после отставки о. Макария начальником миссии; 2 ученика духовного училища – Михаил Нигрицкий 1836–1842 год и Тимофей Экзерцев 1843–1844; 1 студент ветеринарнаго отделения Московской Медико-Хирургической академии Артемий Левицкий с 1840 года, принявший после о. Макария монашество с именем Акакий и ревностно подвизавшийся сначала в звании миссионера Мыютинского, а потом Чёрно-Ануйского отделения Алтайской миссии; 4 лица простого звания – старец Пётр Лисицкий 1831–1840 год, Архип Орлов из отставных солдат 1840–1844, выбывший из миссии вместе с архимандритом Макарием в Болхов, Пётр Тарбаев из дьячков Владимирской губернии 1836–1840 и крестьянин Колывано-Воскресенских заводов Филипп Гилев с 1836 года († 4 июля 1847 года); 2 лица женского пола – старица Прасковья Ландышева, мачеха С. Ландышева, с 1836 года и девица София де-Вильмон 1840–1843. Кроме сих, при миссии состояли два молодых толмача из новокрещённых.

Всех этих сотрудников собрал Макарий около себя без всяких внешних средств, единственно силой своей веры, любви и искренности. В своих отношениях к ним о. архимандрит всегда был прост, отечески ласков и учителен. Находясь сам в постоянных трудах, требовал и от них, чтобы они не сидели без дела, не проводили время в праздности. Часто в глубокую полночь будил их и заставлял читать полунощницу или акафисты, приучая их через это к молитвенному подвигу, столь необходимому для проповедников Евангелия. В миссионерских записках своих Макарий оставил сотрудникам прекрасные уроки миссионерствования: как обращаться, учить, крестить, как заботиться об язычниках и новокрещённых. И все сотрудники, трогаемые таким отношением в ним начальника миссии, его самоотверженной деятельностью, поражаемые также его дивной прозорливостью, открывавшей тайные их помышления, со своей стороны питали к о. архимандриту глубокую любовь и уважение. По примеру о. Макария и их деятельность была тоже бескорыстна, самоотверженна, полна благодушного терпения в скорбях и неизбежных миссионерских неприятностях.

При нищенских средствах Макарий сумел содержать вышеперечисленное миссионерское братство, устроив жизнь его на правилах строгого общежития, положенных в основу организации миссии. «Никому из служащих тогда, – говорит протоиерей Вербицкий, – оклада не было; но нужды каждого по распоряжению начальника миссии удовлетворялись самым скудным образом. Для служащих в то искусительное время мало было бескорыстия, но требовалось ещё самоотвержение: кто не имел этого качества, необходимого для миссионера, тот выходил из миссии»⁷⁵.

Уже одно перечисление этих далеко не заурядных результатов миссионерской деятельности о. Макария само собой определяет значение архимандрита для основанной им Алтайской миссии. Ограниченное число обращённых им в течении почти 14 лет не должно смутить всякого, знакомого с его разносторонней деятельностью. Не гоняясь за числом крещённых, архимандрит Макарий весьма правильно и надёжно поставил свою миссию. Он дал внутреннюю организацию миссии, своими правилами вдохнул в миссионеров дух братского единения, общность и взаимоотчётность в намерениях и предприятиях. Благодаря этому духу алтайские миссионеры до 1858 года, не тяготясь, ревностно трудились, не получая никакого жалованья, а пользуясь «общим содержанием». Макарием же начертан был прекрасный план алтайского миссионерства, план до того рассчитанный и верный, что преемники Макария неуклонно следовали ему.

Отделяя самих новокрещённых от некрещёных и усердно культивируя и образовывая их, о. архимандрит через то приготовил надёжный путь христианству распространиться по Алтаю через самих же инородцев. Перевод оглашений, поучений Священной Истории с Катехизисом и Священного Писания на алтайское наречие дал возможность каждому грамотному алтайцу разносить христианство по юртам некрещёных родственников и знакомых при всяком удобном случае. Более же обеспечивающее оседлое хозяйство новокрещённых, зачатки культурного просвещения под руководством миссионеров и лучших русских поселенцев заключали в себе все условия перерасти кочевников на целую голову и производить на них, при разумном руководстве, благодетельное христианское влияние.

Прекрасно поставленное алтайское миссионерское дело Макарий думал упрочить и обеспечить основанием мужского монастыря и женской общины на Алтае, но в начале 1860-х годов за осуществление этих мыслей взялись люди, совсем не знакомые ни с миссионерством, ни с Алтаем. Своим неумелым исполнением они только лишали всякого значения мужской монастырь, устроив его в недоступном углу Алтая – Чулышманском ущелье.

Не ограничиваясь судьбой основанной и взлелеянной Алтайской миссии, о. архимандрит горячо занимался судьбой вообще миссионерского дела в России. Миссионерская опытность и такт его представится яснее, если ознакомимся хотя бы вкратце с основными положениями его «Мыслей к успешнейшему распространению христианства между евреями, магометанами и язычниками в Российской державе». Особенный интерес и значение получают эти «Мысли…» оттого, что в них дело понято чрезвычайно верно, глубоко и поразительно естественно. Макарий сам пережил и перечувствовал многое из того, что написал. «Мысли…» не останавливаются на каких-нибудь полумерах, искусственных привлечениях и внешних приманках к миссионерскому делу. Ими указан верный, естественный, хотя и медленный, путь к успешнейшему развитию русского миссионерства, разрешён миссионерский вопрос в самом корне.

Опытный миссионер отлично сознавал, что для русского миссионерского дела нужно прежде всего подготовить условия, которые обеспечили бы его дальнейший рост и развитие. Полагая, что тогда только может явиться в России и желание, и умение просветить христианской верой людей, не ведающих Христа, когда для самой России христианство будет живой и деятельной нравственной силой, о. архимандрит первым условием успеха русского миссионерства считал оживление и усиление религиозности в русском народе. В частности, для успеха миссионерства представляется наиболее необходимым возбуждение и усиление в духе нашего народа следующих истин.

1) Святая Библия есть единственное, чистое и полное откровение Божие, в котором сообщена человеку воля Божия, есть источник истинной религии.

2) Святая вера Христова, основанная на Божественном откровении, есть единственный, Богом указанный людям путь к истинному спасению и блаженству.

3) Святая Христова вера принесла и приносит народам бесчисленные благословения Божии и здесь на земле, но высшая цель религии – приготовить достойных граждан и наследников небесного царства. Небо – высшая цель жизни и деятельности как отдельного человека, так и целого народа.

4) Если в народе господствующая религия – христианская, то дух этой религии, дух Христов, должен господствовать в народе и оживлять его деятельность. Всё служение божественного Основателя христианства и Его апостолов было направлено к просвещению людей истинным учением и их спасению. Этот дух любви Христовой всегда господствовал в апостольской церкви, которая любит и старается соединять все народы в одно семейство Бога истинного... Этим же духом и чувством христианской любви должны определяться и наши отношения к людям иноверным и неверным. Любовь христианская к людям других верований относится прежде всего терпимо, она долготерпит в молитве и ожидании, пока Господь благоволит просветить их светом Своей веры. Но эта терпимость отнюдь не должна быть следствием и выражением религиозного индифферентизма и равнодушия, а тем больше не должна переходить в потворство лжи и неверию.... Христианская любовь терпит церкви лукавнующих, но не поддерживает их, а напротив, всякими достойными благовествования Христова образами искренно, усердно и постоянно содействует Сыну Божию, пришедшему разрушить дела диавола; христианская любовь милосердствует и о неверных, но не радуется неправде, и все дела милосердия частного и общественного не к тому направляет, чтобы подумали, будто все верования одинаковы, но к тому, чтобы и неверные возлюбили веру Христову и покорились ей»⁷⁶.

Сказав затем, что на Русской церкви лежит священнейшая обязанность просветить истинной верой многочисленные нехристианские племена, вручённые России самим провидением, о. Макарий считает надёжнейшим средством для возбуждения сознания во всём русском народе своего великого просветительного назначения «перевод и издание полной Библии на живом народном наречии в той ясности и вразумительности, в какой Провидению Божию было благоугодно даровать её человечеству на языках оригинальных». Издание Библии на русском языке он признавал решительно необходимым не только для массы простого народа, но и для «немалой части служителей церкви», не могущей хорошо разуметь многое в ветхозаветном Писании на славянском, мёртвом уже наречии. А чтобы Святая Библия разливала изобильнейшею мерою истинный свет в Российской церкви, необходимо умножение числа грамотных в простом народе. Это может быть достигнуто заведением школ не только по сёлам, но и по всем деревням, и не для одних мальчиков, но и для девочек – будущих матерей и первых учительниц юных поколений. Дело обучения в народных школах должно быть возложено на духовенство, и потому каждое селение должно иметь свою церковь и своего священника с причетником, как того желал и поставлял за правило ещё святой Златоуст. Храмы должны быть самой простой, незатейливой архитектуры, а школами по нужде могут быть дома священников и причетников. Средства к построению храмов и школ в деревнях отчасти могла бы дать казна государственная, отчасти они могли бы составиться из пожертвований частных лиц и наиболее богатых церквей и монастырей. Полное осуществление этого дела, конечно, потребовало бы напряжённых забот и усилий, но оно могло бы проводиться не вдруг, а постепенно... А с другой стороны, «все затруднения, – по словам Макария, – ничего не значат в сравнении с важнейшею и священнейшею нуждою церкви и государства, состоящею в христианском просвещении всего народа. Ибо чем более свет Христов будет распространяться в нашем народе, тем он в бесчисленных прикосновениях к инородцам и в сношении с ними благотворнее будет действовать на неверных и приближать их к соединению с церковью Христовой; тем более добрых делателей для жатвы Господней Церковь будет получать от народа, и когда миссионеры будут стараться о заведении детских училищ между нов окрещёнными, тогда сии не скажут им: «почему же вы мучите нас, когда старых христиан своих не учите знать христианскую веру»⁷⁷.

Помимо того, что христиански просвещённый народ будет благотворно влиять на неверных, он же сам из себя даст возможность создать правильную организацию ведения миссионерского дела, даст людей, заведующих миссионерством и трудящихся непосредственно на тернистом поприще просвещения инородцев. Сама собой откроется тогда необходимость в учреждении такого сословия или общества, которое при соизволении и покровительстве самодержавной власти могло бы состоять из лиц всех званий, всюду бы собирало средства для святого дела миссии и благоразумно направляло бы их туда, где окажется в них большая надобность – в учреждении Российского Миссионерского Общества. На миссионерском обществе должна лежать обязанность поддерживать и обеспечивать миссию среди инородцев, иметь постоянно людей годных для замещения вакантных миссионерских должностей и поддерживать внимание и любовь народа к великому просветительному делу.

Отсюда надобность в средствах, образовательных миссионерских заведениях мужских и женских и в издании журнала, который можно назвать «Вестником Российской Церкви». О. Макарий не сомневается, что религиозно просвещённый народ не поскупится дать средства на миссионерское дело. Миссионерское же общество на эти средства должно озаботиться прежде всего устроением образовательных миссионерских заведений. Местом, наиболее удобным для открытия миссионерских заведений, о. Макарий считает Казань как город самый близкий к местностям, населённым инородцами, и не слишком удалённый от центральных русских городов и губерний. Сами же образовательные заведения в пользу миссии, по о. Макарию, были бы не иное что, как общежительные монастыри – мужской и женский, предназначенные к образованию благонадёжных миссионеров и подвижниц, достойных того же звания. Состав этих образовательных миссионерских монастырей был бы следующий. Мужской монастырь составляют: а) иноки и непостриженные послушники из общежительных и других монастырей; б) мирские христиане всех возрастов и состояний, которым бы только правительство дозволило вступить в это миссионерское братство; с) в особенности же дети и юноши духовного звания, воспитанники академий, семинарий и низших учебных заведений духовных, избранные и расположенные к службе миссионерской. Женская миссионерская община может состоять: а) из монахинь и находящихся в искусе подвижниц из общежительных и других женских монастырей; б) всяких лет девиц и вдов из разных мирских сословий и с) в особенности из духовного звания⁷⁸. Сосредоточить образовательные миссионерские заведения в двух общежительных монастырях о. Макарий считает удобнейшим в виду особенностей миссионерского служения. Для миссионера, кроме теоретической подготовки, нужна ещё и даже гораздо более первой нравственная, которая должна состоять в постоянном внутреннем самоиспытании, в постоянной поверке искренности своего расположения служить святому делу, в постоянном отрешении себя от мелких личных и земных интересов, привязанностей и различных удобств жизни, и наконец, в постоянном навыке жить общей жизнью общины и с искренней готовностью служить другим всем, чем только можно.

При обоих таких монастырях должно быть по миссионерскому институту. Курс миссионерского института о. архимандрит полагает в 12 лет. Поступать в него могут воспитанники от 12 и более лет, хорошо известные епархиальному начальству и благонадёжные по умственным и нравственным качествам. Между миссионерским монастырём и собственно институтом должна существовать самая близкая и живая связь. «Здесь все учёные и неучёные, грамотные и неграмотные, люди всякого звания и возраста – юноши, мужи и старцы имеют одно общее назначение и цель. Все члены общины должны жить по одному уставу, иметь общую пищу, общее одеяние, общие труды и т. д. Здесь и грамотные нередко учились бы у безграмотных и безграмотным помогали бы грамотные; здесь простецы не были бы унижаемы учёными, и науки не были бы презираемы неучёными по-пустому. При таких условиях и из братии монастыря, конечно, всегда нашлись бы полезные деятели на миссионерском поприще и по усмотрению начальства общины могли бы посылаться на такое или иное служение, сообразное с их умственным развитием, познаниями и нравственными качествами»⁷⁹.

Далее идут подробнейшие до мелочей «мысли» относительно надзора за воспитанниками, наук, в числе коих видное место отводится языкам и медицине, и разных учебно-воспитательных приёмов («Миссионер» 1878 год, стр. 137–140, 145–147, 153–156, 289–292, 297–300).

При заботах о подготовке надёжных миссионеров Миссионерское Общество издавало бы книги, необходимые для успехов миссии. Такими книгами о. архимандрит считает прежде всего Библию на русском и инородческом языках с краткими примечаниями, творения древних и новейших апологетов христианства, сочинения, направленные против иноверных, по преимуществу магометан, книги нравоучительного характера. В периодическом же издании Миссионерского Общества «Вестнике Российской Церкви» помещались бы: 1) древности Российской церкви, биографии достопамятных лиц русской церкви новейшего времени, учение веры, слова и беседы знаменитых пастырей и учителей наших, современная история русской церкви; 2) известия из других церквей православного исповедания, важнейшие современные события в других христианских церквах и в особенности современные успехи христианских миссий в разных странах света, библиография или известия о важнейших книгах содержания христианского, издаваемых как в русской, так и в других церквах; 3) новейшие известия об иудействе, магометанстве и язычестве, ересях и расколах; 4) некрология⁸⁰. Все подобные труды Миссионерского Общества весьма сильно содействовали бы возбуждению в народе духа благочестия и усердия к святой церкви и желание потрудиться так или иначе к распространению Царства Божия на земле.

Дальнейшие «мысли» Макария касаются миссионеров монашествующих («Миссионер» 1878 года, стр. 338–340), миссионеров священников, не монашествующих (345–347), женского миссионерского института (353–355), обязанности диаконис при миссиях (361–364), значения центрального миссионерского стана (369–371), прав и обеспечения служащих при миссии (376–379). С мельчайшими подробностями намечаются здесь места деятельности миссионеров, круг их обязанностей, отношения друг к другу, приёмы знакомства и миссионерствования среди инородцев, заботы об их просвещении и устроении внешнего быта и пр. и пр.

Рассмотрение, хотя бы и краткое, этих последних глав завлекло бы нас очень далеко и все-таки не дало бы возможности представить в надлежащем виде и свете содержание этого замечательного проекта, свидетельствующего не только об административных способностях о. Макария, но и о его глубоком знании и понимании жизни и её нужд и потребностей. Проект этот должен быть предметом особого научного исследования.

Недаром Макарий так горячо и хлопотал об осуществлении этого проекта, недаром так много, не унывая, перенёс огорчений и неприятностей из-за этого проекта, особенно из-за глав, настаивающих на необходимости перевода и издании Библии на народном языке. Он хорошо понимал важность и жизненность проводимых им взглядов. Здравые эти мысли, несмотря на гонения и заброшенность их в то время, постепенно приводятся в исполнение. Теперь мы уже пользуемся полной Библией на народном русском языке, видим немалое распространение в народе религиозного просвещения, на наших глазах образовалось Православное Миссионерское Общество, издававшее 6 лет (1874–1879) журнал «Миссионер» и с 1893 года намеревающееся восстановить его под именем «Православного Благовестника». Приводится отчасти в исполнение и проект о. Макария о миссионерском институте через открытие в Казанской духовной академии миссионерских отделений и двухгодичных миссионерских курсов. Дай Бог полнейшего осуществления этому замечательному и превосходно разработанному проекту. В новейшее время священник Д. Касицин особенно настаивает на необходимости основания специального миссионерского института по «Мыслям…» Макария⁸¹.

При горячем отстаивании первой основной мысли своего миссионерскаго проекта – необходимости оживления религиозности в русском народе через перевод Библии для успехов миссионерства среди инородцев, Макарий, как известно, ревностно принялся сам переводить Священное Писание на русский язык и ходатайствовать об издании полной Библии. На этот труд он употреблял всё свободное время и все ночи, когда был на Алтае и в Болховском монастыре. Мысль свою о необходимости издания полной Библии на русском языке Макарий, помимо миссионерского проекта, высказывал при всяком удобном случае всем высокопоставленным лицам, начиная с Филарета, митрополита Московского. Её он отстаивал с таким увлечением, с таким постоянством, настолько самоотверженно, что совсем игнорировал и считал за ничто всякие другие меры к лучшему устройству русского миссионерства. Тогда только возможным представлялось ему единомысленное соединение инородцев с русским народом под главой единого Пастыря, когда вся невежественная масса русского народа, эти «сухие кости», оживится Словом Божиим и через постоянное сожительство, непрестанные сношения сольёт с собой во едино стадо всех инородцев. Без этого же самопросвещения русские своим невежеством и соблазнительным поведением только будут разрушать успехи миссионеров. Да и будут ли вообще хорошие миссионеры? «Не вошёл бы, – говорит о. архимандрит, – в число миссионеров наших некто, подобный одному клирику, приходившему ко мне с объявлением, что он желает послужить святой церкви проповедованием Слова Божия иноверцам. Хорошо, говорю, друг мой; но скажи мне, сколько у нас богов, чтобы знать, какую веру мы намерены проповедовать. И что же? Он насчитал мне их не только три, но и четыре, и пять, и может быть простёрся бы далее, если бы я не пресёк этого исчисления»⁸². «Вы изъявили готовность, – писал Макарий обер-прокурору Святейшего Синода 28 июня 1836 года, – принять в рассуждение мнение моё о мерах, служащих к лучшему устройству миссии здешней». Изложив потом подробнейшим образом, с опровержением ходячих возражений, мысли о необходимости русского перевода Библии, Макарий заключает своё письмо следующими словами: «Если российская церковь получит российскую Библию, переведённую с оригиналов, то от сей меры, с несомненною верою, буду ожидать преемников по службе моей, которые будут лучше такого, как я, предшественника: от сей же меры могу ожидать ещё того благополучия, что сии добрые делатели будут иметь в здешнем русском народе таких помощников и сотрудников, которые не будут невежеством разрушать, что они умеют построить, с просвещённым усердием и содействием возвысят успехи миссионеров, и что те и другие, приемля полнейшею мерою свет откровений Божиих посредством российской Библии, будут обильнейшею мерою сообщать сей благотворный свет и народам, которые в самом деле для того покорены России Провидением Божиим, чтобы Россия поставила и руководствовала их на пути к вечному блаженству во Христе Иисусе Господе нашем»⁸³. Затем Макарий просит обер-прокурора предложить Государю Императору издать на царское иждивение роскошную Библию-полиглотту на языках – еврейском, греческом, славянском и русском. «Когда живые языки народов, современных нам, – настаивает Макарий, – один за другим освящаются, соделываясь органами откровений Божиих человекам, изреченных Духом Святым на языках эллинском в Новом Завете, а на еврейском в писаниях Ветхого: почто российский язык и народ медлит полною мерою причаститься сего же освящения истиною и Словом Божиим?... Не предназначена ли и Ты, Святая церковь Российская, быть великим собранием светлых лучей животворящего солнца правды, Христа, сосредоточенных в одно целое? Как видимое солнце посылает лучи свои на землю, на луну и на другие громады тёмного вещества, подчинённые сему князю света вещественного, так Христос, солнце духовного мира, не посылает ли и Тебя, дщерь света, по определённому и указанному Тебе направлению в мир, лежащий в земле, дабы свет его просвещал чрез Тебя тёмные массы многих народов, поставленные Провидением Его на пути силы и державы Твоей и влияниям Твоим преданные, дабы, как Ты, быв некогда тьмою, соделались светом в Господе? Сии народы одевают и украшают тебя, о дщерь России, лисицами, соболем, бобрами: ужели они для того и поручены тебе Господом Богом, чтобы служить и угождать прихотям роскоши? Уже ли Владыка Небесный для того и предал державе твоей землю сибирскую, чтобы облить тебя золотом и сребром, изрываемым из недр этой земли, принадлежавшей татарам, остякам, самоедам, калмыкам, и прочим многим? Не должна ли ты заплатить им за сии драгоценности словом Божиим, которого польза и достоинство до бесконечности выше сребра и злата и драгоценных камней? Не обязана ли за сии пышные одеяния облечь их во Христа, в белые ризы праведности Христовой? Но если ты сама будешь страшиться увидеть полный свет откровений Божиих в русском слове, то увидят ли посредством тебя великий свет сии народы, которые Провидение Божие вверило попечению твоему?»⁸⁴ «Смотрите, – продолжает о. архимандрит, – как работают в церквах Великобритании и Германии; смотрите на усилия сих церквей в образовании пастырей и учителей; смотрите на устроения и действия миссий их; смотрите на моравскую церковь, на общины её, рассеянные по вселенной, на её подвиги и успехи в проповедании язычникам Иисуса Христа распятого. Но во всех сих церквах народы читают полную Библию на живых народных языках своих: вот что прежде всего надлежит воспринять для того, чтобы Дух Иисуса Христа возрождал, оживлял, освящал, оплодотворял и руководствовал российский народ к его столь великому назначению в царствии Божием, сколь велико число и различие тех народов, которые доселе не привиты к Спасителю человеков Иисусу Христу»⁸⁵... «У нас нельзя и ожидать того, чтобы одни миссионеры и клирики приходских церквей проповедовали иноверцам Бога истинного; но и все православные земледельцы и торговые люди нередко изъясняют им веру, которую называют «крещёною», и многие из сих учителей честные иконы называют богами, а полочки, на которых они стоят, божницами. Таким образом, вообще русский народ, хотя доселе кажется не довольно собравшийся с силами, должен содействовать обращению ко Христу многих племён, вкупе с ним составляющих одну державу; и чем более в русском народе умножался бы свет Христов, тем более добра Христова он сообщал бы иноверцам бесчисленными точками непрестанных сближений с ними, прикосновений к ним, сообщений и связей с ними по делам и нуждам временной жизни»⁸⁶.

И сами инородцы, язык которых не созрел для перевода Библии, читая Русскую Библию, знакомились бы с христианством. А мелкие инородцы как безграмотные и не могут пользоваться другой Библией, кроме русской.

Помимо инородцев-язычников в России множество магометан и евреев, для обращения коих существенно необходимо православному вразумительно читать Слово Божие на понятном наречии, «ибо евреям надлежит непрестанно показывать Иисуса Христа в Ветхом Завете, а Магомета ничто не может столь сильно поражать и низлагать, как сама Библия, которую он исказил в Алкоране. Но Алкоран уже неоднократно издан у нас на русском наречии: почто же не спешим противопоставить ему Святую Библию на живом языке народа, весьма знакомом для многих между русскими, магометанами и евреями?»⁸⁷.

При горячем отстаивании необходимости перевода Ветхого Завета на русский язык с еврейского, Макарию пришлось, конечно, разобрать и опровергнуть все ходячие тогда возражения. Сущность последних и главнейших заключалась в следующем: 1) Сомнительна, возражали, неповреждённость еврейской Библии после пришествия Христа Спасителя, и не лучше ли издать перевод Ветхого Завета с греческого, освящённого евангелистами и апостолами, чем с еврейского. 2) Довольно и того, что Новый Завет и Псалтирь переведены на русский язык. 3) Предки наши спасались с одной славянской Библией. 4) Наконец, сам народ русский не созрел ещё для чтения Библии.

1) «Но, – отвечал Макарий, – евангелисты и апостолы, пользуясь переводом LXX как общераспространённым и общеизвестным, никогда, однако, не изрекали отвержения на еврейскую Библию и не порицали евреев, как и Христос Спаситель, за искажение Слова Божия. Также и святые отцы церкви, знакомые с языком и Библией евреев, не порицали её, а пользовались и пользовали ей всю церковь. Во-вторых, если бы евреи и действительно успели потом исказить Библию по ненависти к христианам, то исказили бы пророчества о Мессии, но сии пророчества пребыли целыми». «Еврей во всём, – думает Макарий, – может быть из корысти низок, двоедушен, бесчестен; в одной Библии характер евреев является в поразительном блеске бескорыстнейшей честности, благородства и правоты постояннейшей и для всего человечества благотворнейшей. Но если греческий перевод ветхозаветной Библии освящён употреблением в священных книгах Нового Завета, а славянская Библия переведена с греческой, но какая выгода читать Библию Ветхого Завета на еврейском языке, или какая польза от перевода сих книг на российское наречие с оригинала? Великая во всех отношениях, а наипаче в том, что Дух Святый, первоначально вверивший еврейскому языку Слово Божие, посредством сего же языка вверит и русскому наречию Слово Божие, такою же мерою светлости и вразумительности, какою оно усвоено еврейскому»⁸⁸.

2) Считать достаточным для народа перевод на русский язык Нового Завета и Псалтири, по мнению о. архимандрита, вполне безрассудно: «Мы ли, – резко и справедливо замечает он, – создали церковь? Мы ли создали самих себя? Мы не можем и о себе сказать по утру, что для нас к вечеру будет потребно; откуда же получили такую меру, которою определяем потребности соборной церкви?... Знаете ли все лица в российском народе? Знаете ли истории сердца, характер, вкус, особенное назначение, слабости каждого человека?... Может быть, по состоянию вашей души, для вас потребно сегодня читать книгу Деяний апостольских, а для другого Екклезиаста. Но, может быть, завтра и в вас произойдет изменение, так что вы пожелаете читать книгу Премудрости. Словом, ни вы, ни я, и никто из человеков, даже ни один ангел не может знать всех нужд и потребностей церкви, а Господь один, её Глава; Он все объемлет Своею вездесущею и всеведующею любовью и даёт всякой плоти пищу в полноте Библии, мерою, числом и весом, определяемыми Его премудростию. Когда же Господь даровал нашей Церкви полную Библию, а ныне желания многих сынов и дщерей её благословил Новым Наветом, Псалмами, книгою Бытия на российском языке, то хотя мы с вами и отклоняли бы от себя всещедрую десницу Его, Церковь с благодарностью расширяет уста желания Ему благоугодного, да исполнит оныя полнотою Своего благодатного слова и на российском языке»⁸⁹.

3) То же обстоятельство, что святые предки наши спасались с одной славянской Библией, так же, по мнению Макария, не говорит против необходимости перевода Библии на русский язык. «Разве не возможем и мы спасаться, когда будем держаться в простоте сердца и славянской Библии, и российской, и еллинской, и еврейской?»

«Святые предки наши так же пользовались языком славянским, как ныне российским многие миллионы потомков их. Они сделали, что могли и что должны были сделать для водворения слова Божия в юной церкви своей, стяжавши Библию на славянском языке в то время, когда российский язык еще младенчествовал. Теперь же россияне отвыкли употреблять славянский язык в разговорах, в сочинениях, в помышлениях... Весьма многие понимают его в Священной Библии и в сем множестве обретаются даже многие клирики... Что теперь остается делать..., когда столь многие в благородном сословии, не получивши в детстве способности и охоты читать и разуметь церковные книги на славянском языке, с сим недостатком на всю жизнь остаются, и если обретают в сердце своем желание питаться словом Божиим, то ищут пособия в иностранных языках, и видя, что то же слово Божие, которое для них казалось столь темным в Славянской Библии, в английской или немецкой светло и просветительно, в утешениях признательности так далеко уходят за черту благоразумия, что хладеют в любви к российской церкви, и были примеры, что таковые являлись в открытом союзе с иною церковию, не столь чистою в исповедании, как российская?»⁹⁰.

4) Ни к чему также, по Макарию, даром стращать себя опасением, что российский народ еще не созрел для понимания Библии. «Когда язык созрел, то и народ созрел... И если (созревший) российский язык в прелестных произведениях мирской словестности, служащей орудием греха и неправды, заражает все тело общественное и воспаляет круг жизни народной, то позвольте Христовой Церкви уготовать и преподать народу противоядие – полную Библию на российском языке, дабы он обратился в орудие правды, и сам освятившись молитвою и словом Божиим, служил бы к освящению и истинному просвещению народа словом Божиим и молитвою»⁹¹.

Потерпев полную неудачу с большими огорчениями в неоднократных ходатайствах своих перед Святейшим Синодом и Государем Императором об издании полной Библии на русском языке, неутомимый борец просвещения попытался было издать «Извлечение из книг Ветхого и Нового Завета», под названием «Алфавит Библии». Но и эта попытка, как мы знаем, не увенчалась успехом. Только чрез 12 лет после его смерти в «Православном Обозрении» 1860–1867 года напечатаны следующие переводы бескорыстного труженика: книг больших и малых пророков, Иова, Песни Песней, Екклезиаста, Притчей Соломоновых, Пятикнижия Моисеева, Судей Израилевых, четырех книг Царств, книги Руфь, первой и второй Паралипоменон, второй книги Ездры, книги Неемии, Есфири, первой и второй книг Маккавейских.

Преследуемый постоянно огорчениями и неудачами за переводческое дело, о. Макарий, несмотря на это, дал все-таки сильный толчок скорому появлению Библии на русском языке. Его горячие настояния, его убедительные и разительные доводы, его деятельность, направленная к просвещению народа словом Божиим, производили сильное впечатление и находили ему сочувствующих друзей. Он безбоязненно раскрывал глаза современникам указанием на гибельное религиозное невежество русского народа и многих его пастырей; бесстрашно оттенял это пагубное невежество просвещением западных народов, к Библии которых, переведённой с оригиналов на живой употребительный язык, простирают руки благородные классы русского общества, просвещением магометан, читающих Алкоран на русском языке. Те же возражения, какие выставлялись против перевода Библии нерадением и излишними опасениями подозрительных людей, рушились под его здравой и прямой логикой. Убеждённый в правоте своих мыслей, о. архимандрит смело писал Государю и Святейшему Синоду, запальчиво угрожал им гневом Божиим за лишение народа слова Божия.

Почтенный защитник перевода слишком произвольно и смело приписал народные бедствия, постигшие тогда Россию (наводнение 1824 года, смерть Александра І-го, события 1825 года, холеру 1830 года, пожар Зимнего дворца и пр.) гневу Божию за не перевод Библии. В обществе все изумлялись дерзости Макария писать такие смелые послания к Государю, да еще к такому, каков был Император Николай. Но это же самое заставляло смотреть на его дело, как на действительное стоящее внимания. И едва только ослабели фанатические руки противников перевода Библии, как горячее желание Макария стало осуществляться.

Но, к сожалению, при отстаивании необходимости перевода Библии с оригинала, чтобы слово Божие в русском языке имело такую же светлость и вразумительность, какую оно имеет в еврейском, Макарий невольно вдался здесь в излишнюю односторонность. Он держался только еврейского подлинника, не поверяя и не дополняя его переводом LXX толковников, принятым Церковью. Оттого перевод его вышел местами несогласным ни с текстом LXX, ни с общеупотребительной церковно-славянской Библией. Против этой несогласности макарьевского перевода с освящёнными употреблением Библиями восставали очень многие, начиная с Филарета, митрополита Московского. По сей-то причине и на горячие ходатайства Макария об издании его переводов смотрели, как на мечтания самообольщающегося выскочки, слепо и самонадеянно рассчитывающего на свою непогрешимость. «Не один он, а многие учёные в наше время забывают, – писал Стурдза в 1847 году, – что еврейский текст в нынешнем его состоянии предлагает нам враждебная синагога, что перевод седмидесяти толковников принят издревле вселенскою церковью, освящён употреблением и ссылками на оный святых Евангелистов и Апостолов, и что по сим причинам верить безусловно еврейской Библии, не поверяя её свидетельством греческой, значило бы предаваться слепо предубеждению опасному и одностороннему, а сверять и соображать каждое слово, каждое выражение священных и богодухновенных писаний так, чтобы не утратить в них иоты и черты единыя – такой подвиг не по силам самых учёных в частности людей; он исключительно принадлежит Святой Православной Церкви и может быть только зрелым плодом её попечений и молитв»⁹². Несмотря, однако, на этот недостаток, перевод Макария по своей точности и верной передаче еврейского подлинника служил очень важным пособием при переводе и издании Библии на русском языке по благословению Святейшего Синода.

Столь неутомимо и безбоязненно пробуждая и призывая «взявших ключ разумения» к религиозному просвещению русских и подданных инородцев, Макарий сам в себе проявил пример редкостного народного учителя.

Служение ближним было потребностью его души. «Я примечаю, – пишет он, – что сам безутешен бываю, когда другим не творю утешения, и что те – мои благодетели приснопамятные, которым Промысл Божий повелевает мне прислужиться каким-нибудь образом»⁹³.

Как человек глубоко убеждённый и истинно верующий, он не мог равнодушно относиться к религиозному невежеству, где бы и как бы оно ни проявлялось. Душа его так и рвалась разогнать тьму невежества просветительным светом Христовым, и не было для него ничего приятнее, как говорить о Божественном, видя слушающих с охотойю. «Нигде в Казани, – читаем в его письмах, – не было так легко и свободно говорить о Божественном, как в доме Лип…вых, преданных Господу Иисусу Христу и святой церкви Его. Изливая душу мою в кругу сего семейства благословенного, я забывался и, может быть, утомлял собеседников многословием, а для меня чем более распространялось сердце, тем более сокращалось время и часы мчались быстрым полётом»⁹⁴. В борьбе с невежеством он забывал про свои болезни, стараясь просветить несчастного. Его сильно огорчало равнодушие современных приходских пастырей к народному просвещению. «Зачем мы, духовные пастыри, – скорбел он, – так не радим об образовании духовных овец, от Бога нам вверенных? Зачем не сближаемся с ними как отцы с детьми, не входим к ним в дома для беседы, не учим их на площадях и на улицах, на полях и лугах? Зачем не растолкуем им молитвы Господней, не переведём для них по-русски слова Божии?»⁹⁵ Будучи сам глубоко учёным и образованным человеком, о. Макарий любил учить и беседовать просто и с простыми людьми. Простая искренняя и сердечная беседа с простым человеком была всегда приятна для него, такую беседу он называл обыкновенно «сладчайшею для сердца».

Сам опытный в духовной жизни, внимательно следивший за каждым своим душевным движением и помыслом, он своей беседой умел каждого вводить в тайники его души. Глубокое понимание сокровенных движений сердечных являло в нём прозорливость человека Божия, от того-то он и был столь мудрым наставником и опытным руководителем в христианской жизни всех, кто обращался к нему за советом в самых разнообразных и трудных обстоятельствах жизни. Благодаря своей прозорливости он всегда попадал как раз в больное место сердца, и редкое слово его не отдавалось в слушателях слезами умиления и неудержимым вздохом. «К нему идешь, – говорит очевидец, – чуть не святым и многознающим, а послушаешь его, так выйдешь с глубоким сознанием своего невежества в деле спасения и с смиренным чувством своей греховности»⁹⁶. И действительно, почитайте проповеди Макария, прочитайте его «Лепту» – сборник чудных стихотворений, посмотрите со вниманием его письма, которые суть ни что иное, как глубоко назидательные проповеди, и вы представите себе, почему так говорил очевидец. Вам вполне понятен станет и постоянный призыв архимандрита каждого к самоуглублению, к беспристрастному заглядыванию в «зеркало своей совести», к сдержанности в словах и поведении, к внутреннему духовному обновлению. В «Словах», «Лепте», «Письмах» и «Записках» Макария – интересный и поучительный сборник советов, поучений, наставлений, касающихся житейских обстоятельств, искушений, неприятностей, огорчений. При таком глубоком и верном понимании духовных нужд и потребностей человека, при умении подействовать на чувствительную и отзывчивую струну, при умении удовлетворять возбуждённым душевным запросам, Макарий влиял на народ неотразимо, благодетельно. Вспомним, как учил он задушевно молиться в церкви, как врачевал застарелые греховные раны, как учил христианскому обхождению между собой и с детьми, как словом увещания побудил на Алтае Сайдыбских казачек оставить мирские песни и заменить их пением кант из «Лепты», а Пасху провести в изучении грамоты; как в Болхове уничтожил вредный полуязыческий обычай между девицами, и т. п. Кто знает, сколько, благодаря своему народному учительству, Макарий отёр слёз угнетённым бедности скорбями; сколько предупредил преступлений, положив в озлобленных и нравственно слабых зачатки новой жизни; сколько отцов и матерей научил гуманному обхождению с детьми; сколько детей обязано ему своей грамотностью и религиозно-нравственным воспитанием...

Недаром так горько оплакивалась потеря любимого наставника в надгробном слове протоиерея Димитрия Семеновича Попова. Потерю его почувствовали и в высших сферах нашей Церкви. В отчёте обер-прокурора за 1847 год читаем: «Между совершившими земное поприще надлежит упомянуть об архимандритах и настоятелях монастырей: Ставропигиального Ростовского, Яковлевского, Димитриева – Инокентия, и Болховского Троицкого – Макария, которые по своему духовному просвещению и высокой внутренней жизни стяжали всеобщее уважение, посвятив все дни свои назиданию, утешению и утверждению народа в благочестии».

1) Переводы с еврейского языка на русский Священных Ветхозаветных книг: больших и малых пророков, Иова, Песни Песней, Экклезиаста, Притчей Соломоновых, Пятикнижия Моисеева, Судей Израилевых, 4 книг Царств, книги Руфь, первой и второй Паралипоменон, второй книги Ездры, книги Неемии, Есфири, первой и второй книг Маккавейских.

В «Православном Обозрении» 1860–1867 годов. Есть и отдельное издание. Москва 1863 и 1868 г.

2) Письма покойного миссионера архимандрита Макария, бывшего начальником Алтайской духовной миссии.

Издание первое, книжка первая. Москва 1851 года. Университетская типография. – Издание второе. Москва 1860 года. Части I и II. Типография Готье.

3) Письма архимандрита Макария к Ф.А. Голубинскому.

«Душеполезное Чтение» 1890 года часть III; 1891 года части I и II, 1892 года.

4) 6 неизданных писем о. Макария к брату его о. Алексею Глухарёву.

В библиотеке Высокопреосвященного Владимира, архиепископа Казанского.

5) Полные записки архимандрита Макария, первого Алтайскаго миссионера, с августа 1830 года по 1833 год. Рукопись 68 листов.

Отрывки из этих записок напечатаны в «Христианском Чтении» 1834 г. части II и IV; 1836 года части I, III и IV; 1837 года часть II; 1838 года часть III. Затем отсюда перепечатаны с незначительными пропусками А. С. Стурдзой в «Памятник трудов православных благовестников русских». Москва 1857 год.

6) «Алфавит Библии» – рукопись, хранящаяся в синодальном архиве.

7) Оглашение алтайцев, составленное архимандритом Макарием.

«Миссионер» 1875 год.

8) Лепта (собрание духовно-нравственных песнопений) архимандрита Макария.

Бийск 1890 года. Издание четвертое.

9) «Начальное учение человеком, хотящим учитися книг Божественнаго Писания» – рукопись, находящаяся в Московской епархиальной библиотеке.

10) Письмо архимандрита Макария к митрополиту Филарету от 23 марта 1834 года о потребности Российской Церкви переложения всей Библии с оригинальных языков на современный русский язык.

«Прибавления к Творениям Святых Отцов» 1861 г. Часть XX.

11) Представление начальника церковной Алтайской миссии архимандрита Макария Святейшему Синоду о необходимости перевода Библии на русский язык.

«Чтения в Императорском обществе истории и древностей Российских». 1862 г. книга 3-я.

12) Два письма архимандрита Макария Императору Николаю Павловичу.

«Иркутские Епархиальные Ведомости» 1880 года.

13) «Мысли архимандрита Макария о способах к успешнейшему распространению христианства между евреями, магометанами и язычниками в Российской державе» – громадная рукопись, находящаяся в библиотеке Московской духовной академии, в отделе рукописей, по каталогу Горского № 8.

Выдержки из этой рукописи помещены г. Комаровым в «Миссионере» 1874, 1875 и 1878 гг.

14) Несколько слов архимандрита Макария, бывшего начальником Алтайской духовной миссии.

Москва 1854 года.

15) Жизнеописание Иова, архиепископа Екатеринославского, изданное от имени Дм. Т. Мизько.

16) Молитва архимандрита Макария.

«Душеполезное Чтение» 1863 года часть II страницы 327–328.

17) «Некоторыя сведения об учреждении Алтайской духовной миссии и об её основателе о. архимандрите Макарии» протоиерея С. Ландышева.

«Миссионер» 1877 года.

18) «Архимандрит Макарий, начальник и основатель Алтайской духовной миссии» Д.А. Молчанова.

«Миссионер» 1879 года.

19) «Материалы для биографии основателя Алтайской духовной миссии архимандрита Макария» Д.Д. Филимонова.

«Православное Обозрение» 1887 и 1888 г. Есть и отдельное издание. Москва 1888 года.

20) Очерк состояния Алтайской духовной миссии с 1830 по 1844 год, составленный о. В. Вербицким по поводу 50 летнего юбилея миссии.

«Памятная книжка Томской губернии» за 1885 год.

21) «Макарий, основатель Алтайской миссии, по бумагам Ф.А. Голубинского» Дм. Голубинского.

«Душеполезное Чтение» 1890 г. часть III; 1891 г. части I и III; 1892 год.

22) «Перевод ветхозаветных книг с еврейского языка на русский архимандрита Макария».

Из статьи И. Чистовича «История перевода Библии на русский язык» «Христианское Чтение» 1872 г. часть III.

23) «Архимандрит Макарий, подвижник и благовестник слова Христова» В. Акимова.

«Русский Паломник» 1888 года.

24) «Архимандрит Макарий, Алтайский миссионер с портретом его» протоиерея Евфимия Остромысленского.

«Странник» 1860 год. Январь.

25) «Архимандрит Макарий, подвижник и благовестник слова Христова» А.С. Стурдзы.

«Странник» 1860 год. Апрель.

26) а) «Архимандрит Макарий, начальник Алтайской церковной миссии» священника Алексея Лаврова. б) «Ещё некоторые сведения об о. Архимандрите Макарии, первом Алтайском миссионере» протоиерея Евфимия Остромысленского.

«Странник» 1860 год. Август.

27) «Воспоминание о покойном отце архимандрите Макарии Глухарёве, миссионере Алтайском» протоиерея Иоанна Герболинского.

«Странник» 1861 год. Май.

28) «Письмо к редактору «Странника» о некоторых обстоятельствах жизни о. архимандрита Макария, основателя Алтайской миссии, и о переписке его с Е. М. З.» странника А. Герасима.

«Странник» 1861 год. Апрель.

29) «Один случай из жизни о. архимандрита Макария, Алтайского миссионера» священника А. Лаврова.

«Странник» 1862 г. Февраль.

30) «Случай из жизни архимандрита Макария» священника Сулоцкого.

«Странник» 1862 г. Апрель.

31) а) «Воспоминание о Болховском архимандрите Макарии, бывшем учредителе Алтайской миссии» В. Карпова. Перепечатано в «Страннике» 1875 года № 12. б) «Речь при погребении о. Макария, произнесённая Д.С. Поповым».

«Орловские Епархиальные Ведомости» 1868 г.

32) «Воспоминание о первом Алтайском миссионере, архимандрите Макарии» протоиерея М. Путивцева.

«Душеполезное Чтение» 1889 год, часть IIІ.

33) «Из Алтайских воспоминаний» протоиерея М. Путивцева.

«Душеполезное Чтение» 1884 год, часть I.

34) «Архимандрит Макарий, первый Алтайский миссионер» Н. Комарова.

«Миссионер» 1874 год, №№ 1 и 4.

35) «Миссионер – архимандрит Макарий». Из «Воспоминаний М.Д. Францевой».

«Исторический Вестник» 1888 г. Июнь.

36) а) «Краткая записка о жизни и деятельности священно-архимандрита Макария, основателя Алтайской миссии». б) «Воспоминание о священно-архимандрите Макарии, основателе Алтайской миссии» П. Бакуниной.

«Домашняя Беседа» 1860 год.

37) Из статьи П. Сумарокова «Миссионерство в Сибири» страницы 124–136.

«Христианское Чтение» 1884 г. часть I.

38) Письма Филарета, митрополита Московского, к Алтайскому миссионеру, архимандриту Макарию.

39) Есть, наконец, несколько замечаний об архимандрите Макарии в сочинении архимандрита Сергия (Василевского) «Высокопреосвященный Филарет, Митрополит Киевский и Галицкий» том II.

В «Чтениях в общ. любителей духовн. просвещ.» 1872 г. и в «Письмах Филарета, м. Московского», издан. архиеп. Саввой, ч. I, 105–137.