Иоанн Златоуст

Иоанн Златоуст, св., архиеп. константинопольский. В блестящей плеяде св. отцов и учителей Церкви IV в. Златоуст – звезда первой величины. Если некоторые церковные светила и превосходят его по спекулятивной глубине и оригинальности богословствования, по учености и организаторскому таланту, то как толкователь Св. Писания, как учитель нравственности и как высокий образец пастыря Златоуст не уступает величайшим церковным деятелям, а по дивной силе своего ораторского дарования непререкаемо пользуется в христианском мире исключительно славой: Церковь почтила его названием Златоуста, которое с VІІ в. является обычным украшением его имени.

Златоуст родился в Антиохии, вероятно, в 347 г. в знатной и богатой христианской семье. Отец его Секунд, занимавший высокое военное положение, умер вскоре после рождения сына, оставив его и старшую дочь (которая, впрочем, жила недолго) на попечение своей двадцатилетней жены Анфусы. Это была благороднейшая женщина, давшая в своем лице высокий образец истинно христианской верности супружескому и материнскому долгу. По ее адресу вырвалось у знаменитого языческого ритора Ливания полное восторга восклицание: «Ах, какие у христиан находятся женщины!» Несмотря на свою цветущую молодость и полную независимость, несмотря, далее, на соблазны и невзгоды своего вдовьего положения в таком городе, как Антиохия, где необузданная страсть к наслаждениям, особенно среди высшего сословия, не брезговала никакими средствами для своего удовлетворения, – Анфуса решительно отказывается от вторичного замужества и в тиши своего дома всецело посвящает себя воспитанию сына. В тепле ее материнской любви и неустанной заботливости, в атмосфере ее возвышенной религиозной настроенности и безупречной нравственной чистоты возрастали в богато одаренной и чрезвычайно восприимчивой душе Златоуста те семена любви, веры, добра, которые дали впоследствии такие обильные и роскошные плоды. Наверное, уже в детстве, под благотворнейшим влиянием матери, зародилась у Златоуста и та великая любовь к слову Божию, какою он так отличался в течение дальнейшей своей жизни. Просвещенная Анфуса не щадила средств, чтобы дать сыну прекрасное образование. К сожалению, об отрочестве и ранней юности Златоуста не сохранилось сведений. Едва ли, впрочем, можно сомневаться, что обучение его в этот период, – по обычаю того времени, – носило общеобразовательный характеру а по религиозным убеждениям матери – должно было отличаться строго христианским направлением. Позднее (во всяком случае не моложе шестнадцати лет) Златоуст проходил специальный курс красноречия у первого ритора того времени упомянутого Ливания, утонченно идеализированное язычество которого не представляло теперь для него уже никакой опасности. Своими блестящими ораторскими дарованиями Златоуст приводил в восхищение учителя. Последний, долго спустя, на предложенный ему пред смертью вопрос, – кого он признает наиболее достойным преемником себе, – ответил: «Иоанна, если бы христиане не похитили его у нас». Кроме Ливания Златоуст слушал еще некоего Андрогафия, под руководством которого занимался изучением философии. По окончании образования Златоуст выступает на общественное поприще в качестве адвоката и сразу же имеет громадный успех, а тогда адвокатура открывала путь к высшим должностям государственной службы. Это не могло не увлекать юношу. Не мог он также оставаться равнодушным и к неизведанным еще удовольствиям тогдашней общественной жизни в виде театров, цирков. Благородная Анфуса и тут была для сына Ангелом-хранителем. Вероятно, это время она и разумела, когда говорила, что ежедневно испытывала за него тысячу опасений и великие заботы. Взяло верх воспитание, хотя оно (заметим кстати) и не носило исключительно аскетического характера. Возвышенно настроенная душа Златоуста, – по любимому его выражению, – напояемая из чистого источника Св. Писания, не могла удовлетворяться адвокатскими занятиями, с которыми было сопряжено так много сомнительно-условного и узаконено-несправедливого. Не говорим уже об интриганстве и алчности окружавшей его судейской среды. Недолго могли удерживать Златоуста и светские развлечения, носившие вполне языческий характер. И вот Златоуст решается оставить адвокатуру и свет, чему немало содействовал задушевнейший школьный друг его Василий, который посвятил себя «истинному любомудрию», т.е. принял иночество, непосредственно по выходе из школы. Разочаровавшись в светской жизни, Златоуст думал было немедленно же последовать примеру друга, но трогательная мольба матери не повергать ее во второе вдовство и сиротство заставила его на время отказаться от своего намерения. Только отныне и в родном доме, Златоуст стал уже вести новую жизнь, всецело предаваясь изучению слова Божия, аскетическим упражнением и делам благочестия. В это время вместе с Василием и еще двумя тоже школьными друзьями – Максимом, впоследствии епископом селевкийским, и Феодором, впоследствии знаменитым епископом мопсуестийским, Златоуст посещает особую «школу», где изучалось Св. Писание под руководством известнейших учителей пресвитеров Флавиана и Диодора (тарсийского). Последний должен был оказать на Златоуста особенно глубокое влияние, так как был не только основательнейшим знатоком Св. Писания и человеком обширнейшей учености, но еще и великим аскетом. К этому же периоду (а может быть и раньше) относится еще знакомство Златоуста с антиохийским епископом Мелетием; последний приблизил к себе даровитого юношу и, закончив наставление его в истинах веры, совершил над ним крещение (не позже 370 г.). Вероятно, тогда же Златоуст был сделан чтецом, на обязанности которого лежало читать Св. Писание с амвона во время богослужения⁷⁴. Теперь Златоуст стал относиться к себе еще с большею строгостью: для развития сосредоточенности и самообладания он – недавний оратор-адвокат – налагает на себя воздержание в слове и часто подолгу хранит почти ненарушимое молчание. Вскоре, вероятно, умерла благочестивая Анфуса, и Златоуст уже беспрепятственно мог посвятить себя «истинному любомудрию». На это время падают его два увещания «к Феодору падшему». Созерцательно-аскетическая жизнь инока в представлении Златоуста окружена была таким исключительным ореолом величия и святости, что намерение его друга (Феодора мопсуестийского) жениться на любимой женщине и, т.обр., отказаться от намеченного прежде отшельничества, оплакивается, как самое тяжкое преступление. Около этого же времени Златоуст написал и два слова «о сокрушении» к инокам Димитрию и Стелехию. Своим благочестием и образованием Златоуст и его друг Василий, естественно, привлекали к себе внимание православных в трудное время арианских смут. Потребность в достойных кандидатах на епископские кафедры была тогда особенно настоятельная. И вот составился план посвятить друзей в епископский сан, несмотря на их молодость (Златоусту было, вероятно, не более 27 л.) и хотя бы даже против их желания. Узнав об этом замысле, друзья решили действовать сообща. Но Златоуст, уклонившись из смирения от столь высокого сана, не только не предупредил об этом друга, но еще сам содействовал посвящению его во епископа (Василий был поставлен епископом, вероятно, в Рафанее, и принимал участие во втором вселенском соборе 381 г.). Василий был крайне смущен таким поступком друга и горестно упрекал его за измену. Как бы в ответ на эти упреки, Златоуст написал свой знаменитый трактате «Шесть слов о священстве» – поистине классический труд по пастырскому богословию. Здесь он оправдывает свой образ действий ввиду высоких достоинств Василия и своих собственных немощей и раскрывает высоту, трудность и ответственность пастырского служения, отмечая при этом качества, необходимые для достойного прохождения этого служения, и указывая, как современная ему действительность была далека от идеала. Уклонившись от епископства, Златоуст удалился в один из монастырей в горных окрестностях Антиохии. Здесь он прожил под руководством одного старца четыре года (375–378 г.), занимаясь изучением слова Божия, молитвой, ручным трудом и разными аскетическими подвигами. В это время он написал в защиту монашества, которое подвергалось гонению со стороны арианствующего императора Валента, три книги: «К враждующим против тех, которые привлекают к монашеской жизни», и небольшое рассуждение: «Сравнение власти, богатства и преимуществ царских с истинным и христианским любомудрием монашеской жизни». Эти творения запечатлены особенной любовью автора к отшельничеству и для монашества имеют почти такое же классическое значение, как «Слова о священстве» для пастырства. Не довольствуясь пребыванием в общежительном монастыре, Златоуст удаляется в одну пещеру, где в полном уединении предается самой строгой подвижнической жизни в течение двух лет, пока расстроенное здоровье не принудило его возвратиться в Антиохию. Здесь в начале 381 г., – стало быть, уже тридцати четырех лет от роду, – он смиренно принимает от святителя Мелетия посвящение в диаконский сан. На обязанности диакона в то время, – кроме прислуживания в церкви и исполнения разных поручений епископа, – лежали еще заботы по делам церковной благотворительности. Златоуст начинает с того, что отказывается от своего имения в пользу бедных. В своей новой деятельности он обнаруживает живейшую отзывчивость на людское горе и самоотверженную заботливость об облегчении участи несчастных. Отсюда собственно и начинается его громадная популярность в Антиохии. Будучи диаконом, Златоуст не говорил проповедей, но по просьбе друзей и в целях утешения и назидания некоторых знакомых он написал несколько произведений а именно: «К Стагирию подвижнику» (3 слова), «Книгу о девстве», «К молодой вдове» (2 слова), Кингу о св. Вавиле и против Юлиана и язычников». Вероятно, в это время (а можете быть даже и раньше) было составлено им для домашнего употребления общее обозрение содержания канонических книг Ветхого и Нового Завета (кроме 4 соборных посланий и Апокалипсиса) и частное обозрение Пятокнижия, Иисуса Навина, Судей, Руфи, 4 книг Царств, Иова, 4 больших и 7 малых пророков. Тогда же, вероятно, была составлена и сохранившаяся на греческом языке первая половина толкования на пророка Исаию (до 11 ст. VІІІ-й главы), а равно были опубликованы и отмеченные уже «Слова о священстве», ходившие доселе только в кругу ближайших друзей автора. Диаконом Златоуст прослужил пять лет. В 386 г., т.е. тридцати девяти лет, он был посвящен новым антиохийским епископом Флавианом в сан пресвитера. Ввиду особенных ораторских дарований Златоуста, на него главнейшим образом было возложено проповедание слова Божия. С неутомимою энергией отдался он этому высокому делу, – и с кафедры главного антиохийского храма многоводною рекой полилось его вдохновенное слово, запечатленное поистине апостольским духом и силой. Народ громадными толпами стекался послушать златоустого учителя, который то разъяснял перед ним смысл Св. Писания, то преподавал ему наставление в истинах христианской жизни и обличал его пороки и суеверия; то прославлял в праздники благость Божию, явленную в воспоминаемых событиях божественного домостроительства о человеке; то восхвалял память почивших угодников Божиих; то, наконец, защищал истины веры против язычников, иудеев и еретиков, которых было так много среди двухсоттысячного разноплеменного и разноверного населения Антиохии. Проповеди Златоуста имели такой захватывающий интерес, так глубоко потрясали сердца слушателей, что очень часто вызывали у них то стоны рыданий, то бурные взрывы восторженных рукоплесканий, хотя он неоднократно разъяснял неуместность последних в церкви. Одно событие из жизни Антиохии особенно ярко обнаружило великую ревность Златоуста о благе своей паствы и его беспримерный проповеднический гений. В 388 г. перед великим постом в Антиохии, по поводу нового военного налога, вспыхнуло восстание, во время которого неистовствующая толпа подвергла поруганию статуи императора Феодосия, его покойной жены Флациллы и других членов императорского дома. За это жителям Антиохии грозило поголовное избиение или продажа в рабство, а самому городу полное опустошение и превращение в распаханное поле. Все были в смятении и отчаянии. Престарелый епископ Флациан отправился в Константинополь ходатайствовать перед императором. Успевшие уже прибыть в Антиохию императорские уполномоченные производили строжайшее расследование дела и чинили суровую расправу над виновниками мятежа. В это-то время всеобщего страшного томления и уныния, после недельного молчания (можете быть, с целью углубить в сознании народа религиозное значение переживаемого момента) Златоуст произносит целый ряд блестящих проповедей, проникнутых состраждущей, утешающей и назидающей любовью. Это его знаменитые «Беседы о статуях». Со всею яркостью он показывает здесь необходимость, высоту и незыблемость христианского воззрения на жизнь, при котором даже и такие бедствия, как постигшее Антиохию, не только не страшны, но еще полезны, как пробуждающие христианина от беспечности к бодрствованию и т.обр. содействующие его вечному спасению, в сравнении с которым все блага мира и даже самая жизнь – ничто. Об этом-то спасении прежде всего и надлежит заботиться, очищаясь от грехов и укрепляясь в добродетелях; в переживаемый Антиохиею момент это тем более настоятельно, что жизнь каждого находится в опасности, а грехи всех велики: спасение и временное и вечное может быть только делом одного милосердия Божия, достойными которого и надлежит явить себя через решительное исправление своей жизни и всецелую преданность воле Божией. Таковы, в самых общих чертах тезисы; обстоятельнейшее и глубоко назидательнейшее раскрытие их в «Беседах о статуях» производится Златоустом применительно к религиозно-нравственному состоянию антиохийского народа и под непосредственно свежим впечатлением столь глубоко потрясшего Антиохию бедствия, которое и воспроизводится здесь во всех стадиях развития, со всеми ужасами и надеждами. В последней (21-й) беседе, произнесенной на Пасху, изображается радость по случаю возвращения в Аптиохию Флавиана с вестью о помиловании и приводится дословно ходатайственная речь его перед императором, которая, – по общепринятому мнению, – составлена самим Златоустом и принадлежит к совершеннейшим его созданиям.

Время пресвитерства Златоуста в Антиохии (486–498г.) было и плодотворнейшим периодом его проповеднической деятельности. К этой поре относятся его экзегетические творения на отдельные книги Св. Писания – на книгу Бытия, Псалтирь, на Ев. Матфея, на Ев. Иоанна и на послания Ап. Павла – к Римлянам, к Коринфянам, Галатам, Ефесянам, к Филимону, Титу и Тимофею, а также множество следующих его бесед: беседы на отдельные тексты и о разных лицах и событиях из Ветхого и Нового Завета (об Иове, об Анне и Самуиле, о Давиде и Сауле, о Маккавеях, о Лазаре, об Ап. Павле и пр.); беседы на праздники (Рождества Христова, Крещения, Пасхи, Вознесения, Пятидесятницы, Воздвижения креста и др.); беседы в похвалу святых, гл.обр., из истории антиохийской церкви (Игнатия Богоносца, Филогония, Евстафия, Мелетия и мн. др.); беседы об отдельных пунктах христианского вероучения и жизни (о диаволе, о покаянии и пр.) и на разные случаи текущей действительности (кроме бесед о статуях – беседа по рукоположении во пресвитера, беседа после землетрясения и др.), и, наконец, беседы полемического характера (против аномеев, иудеев и язычников).

В 397 г. умер константинопольский архиепископ Нектарий. Император Аркадий, под влиянием своего камергера евнуха Евтропия, изъявил желание видеть на столичной кафедре Златоуста, имевшего громкую славу далеко за пределами Антохии. В предупреждение отказа с его стороны и противодействия со стороны жителей Антохии, которые, конечно, не согласились бы добровольно расстаться с любимым пастырем, Златоуст был хитростью вызван в город и оттуда тайно доставлен в Константинополь; а 26 февр. 398 г. произошло и самое рукоположение его в сан константинопольского архиепископа. Новое положение Златоуста насколько было высоко и почетно, настолько же многотрудно и ответственно. Религиозно-нравственная жизнь константинопольской церкви представляла много аномалий, и не в духе Златоуста было закрывать на них глаза. Главным орудием его пастырской деятельности по-прежнему остается проповедь. С целью поднять нравственный уровень клира он, – по всей вероятности, в самом начале своего архипастырского служения, – произносит два слова против вошедшего в обычай сожительства духовных лиц с девственницами. В связи с этим он заботится о благоустроении женских монастырей, очищая их от недостойных членов и привлекая в них лиц действительно монашеской настроенности. Не мог он также не обратить внимания на соблазнительные религиозные процессии ариан с громким пением еретических гимнов. В противовес им Златоуст организовал подобные же процессии православных и ввел антифонное пение за всенощным бдением. Снисходя к немощам своих пасомых, он сократил для них чин литургии, которая в этой редакции и известна под его именем (см. ниже). Заботы о призрении больных и бедных и теперь были особенно близки любвеобильной душе Златоуста. Ведя самый простой образ жизни, он все сбережения от доходов своей архиепископской кафедры жертвовал на благоустроение прежних и учреждение новых богоугодных заведений, число которых при нем значительно умножилось. На это дело благотворения он употреблял и остатки от церковных доходов, сокращая по возможности издержки и на самое содержание церквей. С особенною настойчивостью он взывает в своих проповедях к частной благотворительности, со всею задушевностью восхваляя милостыню, как величайшую добродетель, и со всею беспощадностью порицая роскошь, алчность и суетность, которыми так глубоко были заражены высшие классы столицы. И этот призыв его к делам милосердия не был безуспешен: нашлось немало богатых людей, особенно вдов, которые жертвовали в пользу бедных все свое состояние. Призревая больных и бедных, Златоуст был вместе с тем и безбоязненным защитником обиженных и угнетенных, как бы высоко ни стояли и как бы грозны ни были притеснители. С необычайною энергией он отстаивал и привилегии церкви. Только благодаря ему, потерпело полную неудачу горделивое притязание готского военачальника Ганны иметь арианскую церковь в самом Константинополе. Со всею решительностью защищал Златоуст от евнуха Евтропия и право церковного убежища. Надменный временщик добился таки от императора отмены этого права, которое было ему большою помехой для преследования своих врагов. Но, вследствие превратности судьбы, он сам принужден был искать у церковного престола защиты от разъяренной толпы и войска. Златоуст оказал ему покровительство и в блестящей проповеди «на Евтропия евнуха» самыми яркими красками изобразил всю суетность человеческих желаний, непрочность земной славы. С самого начала своего архипастырского служения Златоуст обнаруживает и миссионерскую ревность. Он заботится о распространении православия среди готов, которых немало служило в греческом войске. Так как они не понимали по-гречески, то Златоуст предоставляет им возможность совершать богослужение на своем родном языке, посвящая для этого священников из их же среды. Он сам иногда посещал готскую церковь и через посредство переводчика произносил там проповеди. А для распространения христианства в их стране он отправляет туда миссию во главе с их соплеменником Унилой, которого посвятил даже в сан епископа. Были отправлены Златоустом миссионеры еще к скифам, жившим по берегам Дуная и дальше на северо-восток, в пределах теперешней России. Заботился он также и о просвещении Финикии, которая представляла один из главных оплотов тогдашнего язычества. Пастырская ревность Златоуста простиралась и на другие церкви. Так, он принимает меры для подавления ереси Маркиона на острове Кипре, а в 401 г. предпринимает путешествие в Малую Азию для благоустроения тамошней церковной жизни. Разного рода злоупотребления во многих малоазийских церквах были так велики, что Златоусту пришлось прибегнуть даже к низложение нескольких епископов.

Такою истинно пастырскою деятельностью Златоуст нажил себе много врагов. Привыкшее к распущенной жизни, духовенство было недовольно им за его строгие обличения и взыскания. Кроме того, оно тяготилось установленными им ночными антифонными служениями и было раздражено его советом богатым благотворителям, чтобы те с особенною осмотрительностью выбирали из духовных лиц посредников для раздачи милостыни, а лучше всего занимались бы этим делом сами лично. Высшие классы столичного населения тоже не были довольны архиепископом, который чуждался их пиршеств и у себя не делал для них торжественных приемов и роскошных угощений, а напротив не щадил красок на изображение всей пустоты их жизни и всецело стоял на стороне бедных и угнетенных. Особенно были озлоблены на Златоуста дамы высшего общества, которых он беспощадно бичевал в своих проповедях за пристрастие к роскошным нарядам и вообще за суетность. А за спиной этих дам стояла сама императрица – капризная, тщеславная и жадная Евдоксия, которая после падения Евтропия имела решающее влияние на управление государством. На первых порах она, по-видимому, благоволила к Златоусту, да и он с восторгом восхвалял благочестие императрицы, подкупленный ее наружно смиренным участием в торжественной процессии перенесения мощей мучеников, которую он устроил после одного ужасного землетрясения в Константинополе. Но Евдоксия, конечно, не могла не сознавать, что направленные против светских женщин обличения Златоуста относятся и к ее особе, – и уже одно это страшно уязвляло ее привыкшее к подобострастной лести тщеславие; а тут еще и придворные дамы всячески старались вооружить ее против ненавистного им пастыря. Недовольны Златоустом были также и некоторые епископы: одни из них завидовали ему и, можете быть, в тайне мечтали занять его место (Севериан гавальский), другие – как лица, потерпевшие от его нелицеприятного правосудия; были между ними даже и такие, которые в оказанном им Златоустом простом приеме и незатейливом угощении видели для себя тяжкое личное оскорбление (Акакий верийский). Таковы были враждебные Златоусту элементы. Ими-то и воспользовался заклятый его враг александрийский патриарх Феофил. Вся вина Златоуста по отношению к этому надменному иерарху, по-видимому, заключалась в том, что его постановление во архиепископа константинопольского, которое к тому же принужден был совершить сам Феофил, разрушило честолюбивые планы последнего – если не самому лично, то хотя через своего покорного ставленника распоряжаться кафедрою столицы. Феофил ждал только удобного случая излить на Златоуста свою затаенную злобу. И такой случай вскоре представился. Преследуемые Феофилом за мнимый оригенизм монахи Нитрийской пустыни (четыре т. наз. «длинные брата») прибыли в Константинополь просить Златоуста о защите. Тот с участием отнесся к их положению и со всею почтительностью письменно ходатайствовал за них перед Феофилом. Но последний прислал Златоусту оскорбительный ответ, резко порицая его за вмешательство в дела чужой епархии. Той порой монахи обратились к самому императору. Предъявленный ими обвинения против Феофила были столь тяжки, что сделано было распоряжение о вызове его в Константинополь на суд. Это был момент, когда Златоуст мог бы нанести своему противнику решительный удар, однако он уклонился от заседания в суде над ним. А Феофил между тем действовал против него со всею злобой и ловкостью опытного интригана. Он возвел на Златоуста обвинение в оригенизме и так этим подействовал на Епифания кипрского, что тот счел нужным лично явиться в Константинополь для защиты православия от грозящей опасности. Правда, Феофил не достиг тех результатов, которых ожидал от простосердечной ревности кипрского святителя, но положение дел в столице и без того было чрезвычайно благоприятно для дальнейшего развития его интриги. Могущественною союзницей Феофила явилась императрица; она в это время была особенно озлоблена на Златоуста за его безбоязненную защиту интересов одной вдовы, виноградником которой она пыталась было овладеть. Произнесенная тогда же Златоустом беседа об Илие и Иезавели привели эту византийскую Иезавель прямо-таки в неистовство. Евдоксия отправила письмо Феофилу, торопя его явиться в Константинополь низложить Златоуста и обещая ему всяческую поддержку. Феофил немедленно отправляется в столицу и вместе с захваченными им с собой 23-мя египетскими епископами и несколькими малоарийскими открывает в предместье Халкидона, известном под названием «При Дубе», собор для суда над Златоустом (в 403 г.)⁷⁵. На вызов этого собора лично явиться для защиты от обвинений Златоуст, конечно, отвечал решительным отказом, а собор из сорока преданных ему епископов выразил протест против незаконности образа действий Феофила и его единомышленников. Тем не менее, это сонмище заведомых врагов Златоуста, на основании вымышленных обвинений и клевет разного рода проходимцев, приговорило его к низложению, а слабохарактерный Аркадий, по настоянию Евдоксии, утвердил этот вопиюще несправедливый приговор. Во избежание народного смятения и кровопролития Златоуст добровольно отдался в руки чиновников и был отведен в Пренет, близ Никомидии. Народ, узнав о происшедшем, пришел в страшное волнение: Феофил, наверное, был бы побит камнями, если бы не успел заблаговременно выехать тайно из столицы. В это же время произошло землетрясение, с особенною силой потрясшее покои императрицы. Обезумевшая от ужаса, Евдоксия бросилась к императору с просьбой немедленно отменить приказ о ссылке Златоуста и сама написала ему письмо, слезно умоляя его тотчас же возвратиться в Константинополь и всячески извиняясь в причиненных ему горестях. Златоуст с триумфом вернулся в столицу и по настоятельнейшему требованию народа непосредственно приступил к своему архипастырскому служению. Вскоре новый собор из 65 епископов торжественно признал его невинность в возведенных обвинениях и полную беззаконность придубского собора. Но мир продолжался недолго. Последовавшее вскоре открытие близ церкви св. Софт колонны в честь императрицы, – кроме того, что было обставлено разного рода языческими церемониями, – сопровождалось чересчур уж необузданным веселием толпы. Шум и крики в течение нескольких дней мешали богослужению, и Златоуст напрасно обращал на это внимание префекта. Тогда он в справедливом негодовании произнес резкую обличительную речь, которая начиналась знаменитыми словами: «Опять беснуется Иродиада, опять мятется, опять рукоплещет и пляшет, опять главы Иоанновой ищет». Евдоксия, достигшая именно теперь наибольшего могущества и наивысших почестей, не могла стерпеть такого обличения и решила вторично низложить Златоуста. Уведомленный об этом Феофил, опасаясь лично являться в Константинополь, послал туда своих уполномоченных. Под предводительством Севериана и Акакия опять собралась жалкая шайка врагов Златоуста и, разумеется, произнесла над ним вторичное осуждение, которое и было утверждено императором. Перед пасхой 404 г. Златоуст получил приказ оставить церковь; а в день самого праздника в храм, где он уже готовился совершить крещение над 3.000 оглашенных, ворвался отряд солдат, и произвел здесь дикое буйство. Святитель был заключен в патриаршем доме, где и находился под домашним арестом около двух месяцев. Между тем настроение народа грозило страшным мятежом. Чтобы избежать кровопролития, Златоуст, как и в первый раз, после трогательного прощания со своими друзьями тайно отдался в руки светской власти и был отправлен в Вифинию. В это время в великом соборном храме вспыхнул страшный пожар, истребивший множество лучших зданий столицы. Сторонники Златоуста, заподозренные в поджоге, подверглись ожесточеннейшему преследованию, которое продолжалось и при новопоставленном архиепископе Арсакие, так как они, верные своему истинному архипастырю, не хотели иметь с ним никакого общения. Златоуст известил о своем положении папу римского Иннокентия I, но тот при всем желании ничего не мог сделать для облегчения его участи. И попытка западного императора Гонория добиться у своего брата созыва вселенского собора в Фессалоннке для нового расследования дела о Златоусте тоже не имела успеха. Местом ссылки Златоуста была назначена бедная заброшенная деревня в Малой Армении Кукуз, куда он и прибыл, испытав в пути болезни, всевозможные лишения и издевательства своих врагов, гл. обр., епископов. В этой деревне и затем в крепости Арабис, где укрывались жители Кукуза от набегов исаврийских разбойников, Златоуст прожил около трех лет, занимаясь письменными трудами, заботясь о распространении христианства (в Финикии, у готов и в Персии), переписываясь со многими епископами и монастырями Запада и Востока, утешая друзей в постигших бедствиях и сам утешаясь выражением житейского сочувствия со всех концов христианского мира. Особенную любовь к Златоусту обнаруживали антиохийцы: «вся Антиохия в Кукузе», с завистью говорили враги Златоуста. Он все еще был страшен для них. Для полного их торжества нужно было прекратить его оживленные сношения с миром, изгнан его в самый отдаленный и пустынный пункт империи, а главное – обречь его, изможденного болезнями, на такое путешествие, перенести которого он не мог бы. И они, действительно, достигли этого. Во время путешествия в новоназначенное место заточения Нифиунт, на восточном берегу Черного моря, путешествия под конвоем двух зверско жестоких преторианцев, которые с неумолимой свирепостью исполняли данные им инструкции, Златоуст скончался невдалеке от Коман, в Понте у склепа св. Василиска, утешенный явлением мученика и причастившись св. таин (14 сент. 407 г.). Последние его слова были: «Славу Богу за все». В 438 г. мощи Златоуста торжественно были перенесены в Константинополь и погребены близ алтаря в церкви Апостолов. Память Златоуста празднуется 27 и 30 января и 13 ноября.

Время архиепископства Златоуста было уже гораздо менее благоприятно для его литературной деятельности: другие заботы отвлекали внимание архипастыря. Относящиеся к этому периоду труды Златоуста по обстоятельности раскрытия предмета и по тщательности отделки вообще значительно уступают более ранним его произведениям. Некоторые из проповедей этого периода вышли, вероятно, в том виде, в каком они записаны скорописцами, без исправлений и окончательной обработки автора. Сюда, может быть, относятся и некоторые сомнительные произведения Златоуста, время написания которых определить нельзя, а стиль представляет значительные особенности (и, конечно, отрицательного характера) сравнительно с его литературными приемами. Наиболее крупными произведениями Златоуста этого периода являются его истолковательные беседы на книгу Деяний и на послания Aп. Павла – к Колоссянам, к Филиппийцам, к Фессалоникийцам и к Евреям. Ко времени ссылки принадлежит, множество (245) писем Златоуста к разным лицам, в высшей степени важных в биографическом отношении, в частности, проливающих, особенно яркий свет на душевное состояние и заботы великого святителя в эту самую тяжелую эпоху его славной жизни. Особенно замечательны его 17 писем к диакониссе Олимпиаде. В это время было составлено Златоустом в утешение своим страждущим приверженцам «Слово к тем, которые соблазняются происшедшими несчастиями»... Тогда же, вероятно, была им составлена и вторая часть толкования на книгу пр. Исаии (от 11-го ст. VIII гл.), дошедшая до нас только в армянском переводе.

Златоуст, бесспорно, один из величайших толкователей Св. Писания. Как экзегет, он примыкает к антиохийской школе, являясь самым блистательным ее представителем. Известно, что антиохийская школа, – в противоположность аллегорическо-мистическому толкованию александрийской; школы, – на правый план выдвигала буквальный, историко-грамматический смысл Св. Писания. Таков и метод Златоуста. Св. Писание понимается им в историческом освещении: прежде чем приступить к толкованию самого текста какой-либо свящ. книги, он обыкновенно предпосылает введение, где даются сведения об авторе книги, а также о времени, месте, причине и цели ее написания; да и самое раскрытие свящ. текста сопровождается у него разного рода историческими, географическими, археологическими и другими указаниями и разъяснениями, в большей или меньшей мере воспроизводящими ту историческую обстановку, среди которой появилась рассматриваемая книга и в зависимости от которой она отличается известными особенностями. При уяснении свящ. текста Златоуст уделяет также большое внимание его лексическо-грамматической и логической стороне: он старательно отмечает различные оттенки понятий, обозначаемых известными словами, формами, оборотами текста, и раскрывает смысл его, наблюдая логическую связь мыслей контекста и при помощи параллельных мест. Но, усвоив главный принцип антиохийской школы – тщательное исследование буквального смысла Св. Писания, Златоуст совершенно чужд ее крайнего, рационалистического направления, ближайшим выразителем коего был его товарищ Феодор мопсуестийский. Последний, как известно, не придавал значения церковному авторитету, определяя и самую каноничность свящ. книг только из внутренних их признаков, по собственному усмотрению. Златоуст всегда строго держится почвы церковного предания. Если же в его обозрении книг Нового Завета, как уже отмечено, недостает 4 соборных посланий и Апокалипсиса, то это лишь потому, что книги эти в его время не везде еще были внесены в канон Св. Писания. Далее, тогда как Феодор мопсуестийский с особенным упорством старается за всеми местами Св. Писания удержать один буквальный, исторически! смысл, везде выдвигая человеческий элемент в ущерб божественному, Златоуст чужд и этой крайности, признавая полную законность и аллегорического толкования. Он только восстает против неуместного и совершенно произвольного навязывания его свящ. тексту (как это наблюдается у Оригена). По Златоусту, в самом Св. Писании есть ясные указания на то, что в нем нужно понимать аллегорически, и на этом основании объем аллегорического толкования должен быть ограничен только некоторыми (не историческими) местами пророчеств и притчами. Экзегетические творения Златоуста носят но преимуществу нравственно-практический характер. В особенности в этом отношении замечательны его толкования на книгу Бытия, Псалтирь, Ев. Матфея, послание Ап. Павла к Римлянам, а также многочисленные его беседы (гомилии) на отдельные тексты Св. Писания. Толкований, приближающихся к чистому типу комментариев, у Златоуста очень мало (в этом отношении особенно выделяется его толкование на послание Ан. Павла к Галатам). Златоуст не любит долго останавливаться на догматической стороне уясняемого текста. Установив мысль известного места, он сразу же делает из нее нравственно-практические выводы, применяет ее к жизни, преподает уроки благочестия. Вот почему экзегетические творения Златоуста представляют богатейшую сокровищницу гл. обр. нравственного назидания. Толкования Златоуста на Новый Завет, в общем, отличаются большим совершенством сравнительно с его толкованиями на Ветхий Завет. И это прежде всего потому, что при истолковании Нового Завета он имел дело с оригинальным греческим текстом, который для него, как глубокого знатока греческого языка, был доступен во всех тончайших оттенках. При изъяснении же Ветхого Завета ему приходилось почти исключительно довольствоваться лишь переводами, степень точности которых, следствие недостаточного знания еврейского языка, определить он не мог. Не говорим уже об особенно глубоком постижении Златоустом духа Нового Завета, об особенно глубоком проникновении его в тайны новозаветного домостроительства, в мир новозаветных идей. С особенною любовью он занимался толкованием посланий Aп. Павла, к которому относился с глубочайшим благоговением, как к неподражаемому образцу всех христианских добродетелей. Ветхий Завет Златоуст толкует по переводу LXX-ти. Но для подтверждения и установления правильного чтения библейского текста у него нередко приводятся варианты других греческих переводов и даже делаются ссылки на подлинный еврейский текст. Да и в толкованиях на Новый Завет он нередко имеет в виду варианты чтений св. текста по различным его спискам. Правда, цитирование Златоустом еврейского подлинника обыкновенно не сопровождается никакими пояснениями, равно как и греческие варианты у него далеко не всегда достаточно критически использованы, но важно уже то, что он сознает небезусловную правильность как перевода LXX-ти, так и той редакции св. текста, которая положена им в основу толкований на Новый Завет, и не только сознает это, но даже намечает и истинный путь для установления правильного текста Св. Писания. В этом отношении творения Златоуста имеют важное значение, еще и потому, что употребляемый в них свящ. текст несомненно высокого достоинства. Не надо забывать, что Златоуст получил богословское образование под непосредственным влиянием антиохийской школы, которая издавна была известна своими трудами по исправлению свящ. текста. Питая особенную любовь к слову Божию и тщательно занимаясь им в течение всей жизни, Златоуст, конечно, мог располагать лучшими списками Св. Писания и по материальным своим средствам (на первых порах), и, тем более, по своему положению в антиохийской и константинопольской церкви (в последующее время). Нелишне также заметить, что в творениях Златоуста свящ. текста приводится очень много и что древность его довольно почтенна: от IV в. мы имеем лишь два кодекса, да и те с весьма значительными пробелами. В заключение отметим, что Златоустовский текст Св. Писания особенно важное значение имеет для давно уже назревшего исправления церковнославянская перевода Библии, так как последний в древнейшем своем виде сделан из списков той редакции Св. Писания, которая была употребительна в Антиохии и Константинополе (т.н. Лукиановская редакция), т.е. как раз в местах служения Златоуста.

Творений с преобладающим догматическим характером у Златоуста немного. К умозрительно-догматическим рассуждениям он обращается, гл. обр., в своей полемике с разного рода еретиками (Аполлинарием, аномеями, манихеями, монтанистами, гностиками и др.). К этому он вынуждался самым характером ересей, с которыми ему приходилось бороться. Да и тут он часто подчеркивает ограниченность человеческого разума, порицает излишнюю его пытливость и пользуется всяким удобным случаем перейти к разъяснению нравственно-практического значения того или другого догмата. В догматике, как и в экзегетике, Златоуст стоит на почве строгого православия и чужд односторонних увлечений: обвинение Златоуста в оригенизме вызвано лишь злобою его врагов, а ссылка на него пелагиан объясняется неправильным пониманием ими некоторых выражений Златоуста, вследствие рассмотрения их вне всякой связи с целостным его мировоззрением.

Как уже показано, преимущественное внимание Златоуст обращает на нравственную сторону христианского вероучения. Он, бесспорно, один из величайших учителей нравственности. Здесь отметим только основной, средоточный пункт нравственного мировоззрения Златоуста – его учение о любви, как совершеннейшем и всеобъемлющем принципе религиозной жизни, частнее: о любви Божией к нам и о нашей любви к Богу и ближним. Златоуст с особенным одушевлением, настойчивостью и подробностью изображает неизреченную любовь, безмерную благость Божию к людям, как она выразилась в делах божественного творения и промышления и во всем домостроительстве Божием о спасении человека, особенно же в искупительной смерти Единородного Сына Божия и соединенных с нею великих благодатных дарах и обетованиях (Бес. на 41 и 144 псал.: 7, 8 и 34 бес. на Быт.). Все отношения Бога к людям, по Златоусту, запечатлены беспредельною любовью к ним: ее он усматривает и в суде Божием над Адамом (9 бес. на Быт.), и в приспособлении ветхозаветного откровения и закона к младенчески чувственному представлению людей и к их грубому нравственному состоянию (3 бес, к Титу, 3 бес. на Иоан., 18 бес, на Мф.), и в бедствиях праведников, и в наказаниях грешников (26 бес. на Быт., 3 бес. к Филимону), и даже в учении о вечных муках (Бес. на 144 пс., ст. 3). Но всего более Златоуст неистощим в изображены долготерпения Божия к согрешающим и беспредельного милосердия Божия к кающимся (особенно 8 бес. о покаянии, а также известное Слово на Пасху). Из живейшего сознания безмерной любви Божией к нам, естественно, должна воспламениться и с нашей стороны сильнейшая любовь к Богу (Бес. на 41 пс., 34 бес. на Быт., 2 бес. к Филимону). Но как бы ни была сильна наша любовь к Богу, ее обнаружения будут только выражением нашей признательности, благодарности Богу, «составляют уже некую уплату и долг», между тем проявление к нам любви божественной, как первичной, безусловной и беспредельной, «есть дар и благодеяние, и великая милость» (34 бес. на Быт.). Люди, пламенно любящие Бога, живут уже исключительно для Бога и в общении с Ним испытывают высочайшее блаженство. Они чужды привязанности к мирским благам и не только свободны от страха каких угодно бедствий, но даже «будут считать себя счастливее самих царей, находя некое дивное услаждение среди всех своих страданий в том, что они терпят их для своего Возлюбленного» (Бес. на 41 псал.). Истинная любовь к Богу должна быть смиренною, безраздельною и самоотверженной. Степенью этой любви должно обусловливаться значение каждого момента религиозной жизни человека. Вот почему у Златоуста чрезвычайную важность имеет молитва, как «беседа с Богом» (30 бес. на Быт.), как непосредственное общение с Ним, исполненное упования на любовь Божию и самопреданной любви к Богу, как «союз любви с Богом» (Бес. на 4 псал.). Из любви к Богу должны вытекать и все обязанности христианина и – прежде всего – любовь к ближним. Если мы любим Бога, то, естественно, должны любить и тех, кого Он любит. «Итак будем любить друг друга, чтобы таким образом изъявить любовь к любящему нас Богу» (23 бес. к Римл.). И основанием и образцом нашей любви к ближним должен быть Христос (60 бес. на Мо., 15 бес. на Иоан.). В лице ближних мы любим самого Христа (15 бес. к Римл.). В подражание Ему мы должны прежде всего заботиться о спасении ближних (4 бес. о перем. им.), а также об облегчении их участи через благотворение, милостыню, о которой, как о величайшей добродетели – «царице добродетелей», Златоуст говорит и в нарочитых словах и почти в каждом из своих творений. По примеру Христа, мы должны любить и своих врагов (Бес. о кресте и разбойнике). Намеченное нами учение Златоуста о любви Божией к нам и о нашей любви к Богу и ближним – этой «матери всех благ и совершительнице всякой добродетели» (23 бес. к Римл.), составляя душу его нравственного мировоззрения, сообщает последнему особенно возвышенный и задушевно-теплый характер. Между св. отцами и учителями церкви Златоуст по преимуществу есть учитель любви.

Златоуст, по всеобщему приговору, знаменитейший церковный оратор. Отметим вкратце те выдающиеся свойства его личного характера и ораторского дарования, в которых гл. обр. лежит тайна необычайной действенности его слова. Проповеди Златоуста проникнуты духом живейшей любви проповедника к своей пастве. Нередко эта любовь выливается у него в форме необычайно трогательной по своей задушевной нежности. Вот, напр., образчики: «Когда малого ребенка отрывают от груди матери или уносят его, он вертится и оглядывается, ища ее; так когда и я был оторван из среды вас, как от груди материнской, все мои мысли устремляли меня к этому священному собранию» (Бес. к Галаг. 2,11). «Для меня нет ничего дороже вас, не дороже даже самый свет. Тысячу раз я бы лишился зрения, если бы только чрез это можно было обратить ваши души; так спасение ваше мне дороже самого света» (Бес. 3 на Деян.. Ан.). «Хотя бы шестьсот раз бранил меня, говорю тебе мир, и не могу сказать тебе худого, ибо любовь Отца во мне. Хоть я иногда порицаю тебя, но по заботливости о тебе же. Когда ты втайне язвишь меня..., то я боюсь, не умножаешь ли ты скорби моей не тем что ты бранишь меня..., но тем, что отверг мир и навлек на себя тяжкое наказание. Тем более буду любить вас, чем, более любя, менее любим буду» (Бес. 32 на Мф.). Даже и среди грозных раскатов полных негодования обличений всегда слышится у Златоуста господствующий тон любви. Бурное негодование – это только невольный крик его глубоко любящего, а потому и остро болеющего за других сердца. Но он не может быть долго суров: вскоре же смягчается, и речь его уже льется в душу слушателей полная утешения, совета, предостережения, просьбы, мольбы... И паства на любовь проповедника отвечала любовью. Когда, напр., Златоуст для поправления здоровья на время уезжал из города, к нему немедленно летели многочисленные письма с настойчивыми просьбами возвратиться к своей осиротелой пастве, и он, не будучи в состоянии противиться этому зову любви, возвращался в город, даже и не оправившись от болезни. При такой теснейшей нравственной связи Златоуста с паствой понятны и его прекрасное знание добрых и худых сторон своих слушателей и его живейшая отзывчивость на явления их текущей жизни. С другой стороны, также понятно и полное доверие паствы к своему любимому проповеднику и алчное искание у него утешения, назидания, поддержки. Неустанными заботами о спасении пасомых Златоуст являл в своем лице живой пример той любви, которою дышит его нравственное учение. Но он же был красноречивым образцом и других добродетелей, которые так сильно желал насадить среди своей паствы. Его полная независимость от благ мира сего и аскетический образ жизни, которого он не покидал даже на архиепископской кафедре столицы; его щедрое благотворение бедным и покровительство угнетенным; его необычайная прямота н мужество, с каким он исполнял свой пастырский долг, не зря на лицо и всецело предаваясь воле Божией, были у всех на виду. Отсюда необычайная искренность и авторитетность его слова. Тщательное изучение Св. Писания и великий труд личного нравственного совершенствования открыли Златоусту душу человеческую во всех его изгибах и указали ему лучшие приемы для борьбы с пороками и укрепления в добродетели. Отсюда необычайная проникновенность, убедительность его слова. Но, кроме мощного обаяния святой личности Златоуста, успех его проповеднической деятельности не в малой степени зависел еще и от особенностей его огромнейшего таланта. Проповедь Златоуста обыкновенно имеет характер живой беседы, творчески свободно развивающейся в момент самого произнесения. Правда, Златоуст почти всегда предварительно обдумывал предмет проповеди, но дар импровизации у него был так велик, живое вдохновение так властно, что он невольно увлекался потоком новых впечатлений воспоминаний, мыслей, образов. «Может быть, мы очень распространились в слове, – говорит он в одной из своих бесед, – но это не по своей воле, а так сказать увлеченные самим течением речи, как бы каким-либо сильнейшим потоком» (4 бес. на Быт.). И подобного рода признаний у него немало. Благодаря такой живой непосредственности своей проповеди, Златоуст мог в каждый момент приспособить ее к наличному состоянию слушателей и использовать для целей назидания всякое обнаружение их настроения. Этим объясняются у него частые отклонения от намеченной темы и чрезвычайное разнообразие предметов в одной и той же проповеди; не поговорим уже об отражении здесь и личного настроения проповедника во всем разнообразии его переходов и оттенков. Но эти отклонения, это разнообразие содержания и тона проповеди изобличают только вдохновенную смелость и неистощимую продуктивность даровитого проповедника, дозволяющего себе такие приемы к чести своего таланта, хотя вопреки требованиям искусственного метода логических построений. Златоуст не столько рассуждает, сколько чувствует, не столько доказывает, сколько трогает, пленяет, увлекает. Он в высокой степени обладал даром поэтического представления, дивно сочетавая в своем творчестве чрезвычайную яркость и богатство восточной фантазии с естественною простотой и определенностью эллинского вкуса. Как истинный поэт, он мыслит образами, картинами. Самый излюбленный его способ убеждения – живой пример. Оттого у него так много бесед о добродетелях библейских праведников и так много похвальных слов в честь святителей и мучеников. А самый обычный у него способ уяснения отвлеченных истин – наглядное сравнение их с явлениями из жизни природы и, в особенности, из современного быта, который, – благодаря этому приему, а также многочисленным, прямо из жизни выхваченным характеристикам, описаниям, картинам, – отразился в проповедях Златоуста с особенною полнотой и, т. ск., осязательною рельефностью. Поэтическое убранство речи Златоуста, ее простота, ясность, точность и определенность сообщают его проповедям чрезвычайно общедоступный популярный характер и притом без всякого ущерба как для благородства и изящества их стиля, так и для возвышенности их стиля, глубины их содержания. По удобопонятности Златоуст не имеет соперников.

В заключение отметим, что не только у современников, но и во все последующее время у всех христианских народов – у нас, русских, в особенности⁷⁶– проповеди, как и другие творения Златоуста, всегда пользовались и пользуются особенною любовью, являясь неисчерпаемым источником нравственного назидания и утешения. Они и никогда не утратят этого значения, так как в высокой степени обладают тою благодатною «помазанностию», которая есть не что иное, как животворящее веяние Духа Божия, открывающегося чрез своих избранников.

П. Белодед