Иоанн гискальский

Иоанн гискальский – один из типичнейших представителей религиозно-политической иудейской партии – зилотов, сыгравших столь видную роль в последнюю войну иудеев с Римом за свою независимость. Сведения об этой партии вообще и в частности об Иоанне, обязанные исключительно известному историку иудейскому Иосифу Флавию, должны быть критически профильтрованы с самою тщательною осторожности, ввиду особенных условий, при каких Флавий давал эти сведения. Когда чаша терпения иудейского переполнилась от невыносимых угнетений Рима и знамя революции развернулось по всей Палестине, почти не было иудея, который бы не горел сердцем постоять за свою свободу и независимость. Общее одушевление легко сломило первое сопротивление римских легионов, предводительствуемых Цестием Галлом, обратив их в паническое бегство. Торжествуя эту победу, значительно поднявшую дух победителей, последние не закрывали глаз от грядущих затруднений и опасностей. Восстание нуждалось прежде всего в правильной организации и объединении, и это было сделано тотчас посредством избрания нескольких внушавших наиболее доверия военачальников, на которых и возложена была ответственная роль защищать отдельные участки восставшей страны. В число этих военачальников попал и Иосиф Фл., теряющий с этих особенно пор, в своем описании войны, всякую застенчивость в раскрашивании своей роли и в стараниях выгородить себя в глазах Рима, угодничество которому сделало его предателем отечества.

Трудно сомневаться, чтобы Иосиф, получивший для организации восстания галилейский участок, наиболее важный в стратегическом отношении, не был одушевлен общею решимостью постоять за отечество. При малейшем сомнении в этом, иерусалимский главный комитет едва ли бы поручил ему столь ответственный пост, где юного вождя ожидала одна из самых труднейших и ответственейших задач. Здесь, в Галилее, предстояло оказать новым силам римлян самое первое сопротивление, от которого в значительной степени зависела вся последующая компания. Понятно, что человек, посылаемый в Галилею с этими надеждами, должен был внушать особенное доверие, и, действительно, молодой, хитрый и образованный раввин некоторое время показал себя достаточно способным оправдывать это доверие, обнаружив достаточно администраторских и организаторских способностей. Но вскоре же (неизвестно почему) в образе действий галилейского главнокомандующего вдруг начало проглядывать нечто весьма и весьма подозрительное. Наиболее проницательные наблюдатели тотчас же заметили это и сочли своим долгом выступить против некоторых действий вождя с сильною оппозицией, душою который был именно Иоанн гискальский. Это обстоятельство невольно возбуждает в душе решительный протест против той характеристики, какую дает об Иоанне Флавий. Он называет его «дерзким, сумасбродным партизаном», который в своей пылкой ненависти к Риму и в борьбе с ним «превзошел всякие крайности». «Недовольный» назначением и деятельностью Иосифа и проча самого себя на его место, он составил план «извести» тирана и, поступая сам не лучше всякого «тирана» («едва терпимый собственными подчиненными»), всячески противоборствовал Иосифу и клеветал на него, перетолковывая его «спокойное приготовление» к войне «изменою» и «тайным» соглашением с Римом и возмущая население Галилеи недоверием и непослушанием ему (О войне 2, 21, 1–2; Жизнь, 13). Между тем, зная Рим слишком хорошо, чтобы верить в окончательный успех восстания, сам Иосиф, очевидно, как нельзя лучше воспользовался своею предусмотрительностью. Это тотчас же не умедлило обнаружиться в том, что он стал влагать в дело, ему вверенное, только «половину сердца» – настроение, которое, даже без свойственных ему неосторожностей, должно было чувствоваться инстинктивно клокотавшими в пламени бунта сердцами и вносить неприятный диссонанс в общее одушевление. Одно случайное обстоятельство особенно усилило подозрительное отношение к Иосифу и вызвало его противников на решительные действия, обнаружившие также всю ненадежность его натуры. Совершенно естественно и согласно с военным положением страны, что один пограничный страж настиг придворного Агриппы царя, союзника римлян, и отнял у него немало ценного багажа, препроводив последний на благоусмотрение высшего начальства в Тарихею. Каково же было удивление всех, когда это «высшее начальство» (т.е. Иосиф), сделав внушительный «выговор» за насилие «царскому слуге», заявляет о своем намерении возвратить добычу царю. Узнав об этом, народ, руководимый Иоанном, но едва ли, конечно, нуждавшийся в подускиваниях его (на что жалуется Флавий), возбуждает целое смятение, целью которого ставится не менее, как «сжечь» Иосифа (для чего несен был уже и огонь). Нет возможности передать в кратком изложении захватывающих подробностей всех этих сцен, и читатель не пожалеет, если обратится к рассказу самого Иосифа, откуда лучше узнает и то, с кем имел дело Иоанн, и как он должен быть понятен в своих крайне энергичных действиях. Чуткое ко всяким искренним порывам сердце народа сразу оценило героя и целый огромный город Тивериада, возмутившийся против Иосифа, готов был стать под его знамя и водительство.

Что Иоанн не был лишь «предводителем разбойников», как характеризует его Флавий, достаточно свидетельствует его близость ко многим влиятельнейшим членам иерусалимского комитета, не без доверия коего он получил и свою роль в качестве защитника одного из укрепленных галилейских пунктов – Гискалы [Гисхолы, ныне эль-Джиш]. Будучи сравнительно менее всего укрепленною и надежною, эта крепость могла бы иметь значение лишь при стойкости других укрепленных галилейских пунктов, которые от Иосифа, однако быстро перешли все в руки римлян. При этом условии о серьезном сопротивлении Риму нечего было и думать, и неудивительно, что город через два дня разделил участь более сильных. Зато Иоанн ловко сумел ускользнуть при этом из крепости, значительно умалив значение римской победы. С удалою кучкой сподвижников, глубокою ночью, он геройски пробился через конницу римскую и принес в Иерусалим встреченные общим интересом, хотя невеселые, вести о положении дел в участке галилейского главнокомандующего. Это было моментом, с которого в Иерусалиме стало централизоваться все восстание (ноябрь 67 г.).

В Иерусалиме Иоанн тотчас же завоевал себе прочное место во главе наиболее фанатической партии сторонников войны, носившей имя «зилотов» и состоявшей преимущественно из иерусалимской молодежи, обычно отличающейся наибольшею пылкостью. Воспитанная неудачниками галилейского восстания, – ненависть ко всем подозрительным личностям, заявлявшим себя недостаточною энергией, жажда борьбы за свободу до последней капли крови – были девизом этой отчаяннейшей партии, не пренебрегавшей, под условием верности своему девизу, самыми завзятыми головорезами и дебоширами. Это последнее немало помогало зилотам Иоанна приобрести и удерживать преобладающее значение над всею смятенною страной. Одним из средств для поддержания этого преобладания и для достижения своего девиза было устранение всех более или менее подозрительных своим тяготением к Риму личностей. В числе первых жертв зилотизма за это время пали многие из знатнейших граждан города, каковы Антипа, родственник иродианской фамилии, заведовавший общенародною казной, а также Левий и Софа [Сифа]- оба царской же крови. Вообще, предубежденные против аристократии города, зилоты простерли это предубеждение до того, что низложили самого первосвященника за попытку возбудить против них народ, и не задумались посредством жребия избрать нового, которым был Фанний, человек, по представлению Иосифа, совершенно недостойный этого звания.

Эти и подобные крайности, к сожалению допущенные зилотами, много говорят об увлечении Иоанна и его единомышленников и с трудом могут быть извинены. Расправа с первосвященником особенно послужила поводом к обостренно отношений, в каких стояла к зилотам более умеренная партия «людей порядка», во главе которой стояли – Горион сын Иосифа, влиятельный фарисей Симон сын Гамалиила и оба отставные первосвященника – Анан сын Анана и Иисус сын Гамалиила: эта партия имела не менее сильное влияние на народ. Горькие жалобы Анана в собрании последнего на неслыханное нарушение законов священноначалия зилотами сильно наэлектризовали толпу против зилотизма и подвигнули ее на открытую расправу с бесчинниками. Это в свою очередь сильно ожесточило зилотов и повело к новым, но менее противозаконным деяниям; уступая своим противникам в числе, они, после многих кровавых свирепств, не задумались самый храм обратить в свою крепость; теснимые и здесь, они затворились даже во внутренних частях храма, а так как первосвященник не допускал неочищенному народу проникнуть в эти части для вытеснения засевших, то последние оказались в осаде, бдительно сторожимые со всех сторон особыми стражами. Тогда на помощь себе зилоты призвали идумеев, распалив их воинственное настроение сенсационным доносом, что первосвященническая партия, все более и более обольщая народ, обнаруживает попытку вступить на путь мирных переговоров с римлянами и желание сдать им священный город. Этого было достаточно, чтобы идумеи тотчас же появились у стен Иерусалима. Нетактичность первосвященника, закрывшая пред ними ворота города и выступившего к ним со столь же нетактичною речью, только усилила подозрительность идумеев и их готовность подать помощь зилотам, чтобы вместе с ними взять в руки защиту Иерусалима. В ближайшую грозную ночь зилоты сделали удачную вылазку из своей позиции и отворили своим союзникам ворота города. Мстя за оскорбление и за подозреваемые изменнические планы, идумеи наполнили весь город грабежом и убийством; в числе жертв были и Анан с Иисусом. Бесчинства закончились нарочито устроенною комедией, пародировавшей формальный «суд 70-ти», (т.е. синедриона). Судьями были поставлены 70 «знатнейших мужей из простолюдинов»; в качестве подсудимого поставили пред этим судом Захарию, сына Варуха, обвиненного в сношениях с римлянами. Суд не нашел мужества разыграть эту комедию в духе ее устроителей и в полном своем составе предпочел спастись бегством, а участь несчастного подсудимого решила пара отчаяннейших зилотов, которые пронзили его мечами со словами: «А вот тебе и наше оправдание!»...

За вспышкой кровопролитного неистовства идумеев последовала реакция; тогда, одному из более умеренных зилотов удалось довести идумеев до раскаяния в допущенных увлечениях и даже до охлаждения к вовлекшим их на это дело зилотам, и они отступили от города. Это отступление только еще более развязало руки зилотам – тем более, что теперь уже в городе не было более лиц, способных обуздать их своеволие. При таких обстоятельствах глава партии зилотов – Иоанн гискальский сделался всемогущим обладателем города, присоединив к двум прежним величайшим бедствиям (война, мятеж) третье – самовластие, казавшееся столь большим злом по сравнению со всеми другими, что «многие – по словам Иосифа – стали уходить к иноплеменникам и, отчаявшись в спасении у соотчичей, находили оное (?) у римлян».

Важные перемены в Риме (смена разных кесарей) несколько замедлили решительные действия римлян в Иудее. Этим замедлением, к сожалению, не воспользовались достаточно иудеи. За это время произошло только еще большее усиление междоусобий. Восстал – по крайностям свободолюбия и самовластия – другой «Иоанн», в лице Симона сына Гиоры, разгуливавшего со своей шайкою в южных областях Палестины. Вскоре, однако, свобода Симона была сильно стеснена успехами римлян. И когда вся Палестина быстро оказалась в их руках, кроме Иерусалима и трех крепостей – Иродиона, Масады и Махера, Симон направил свою удаль на Иерусалим, в котором под тиранией Иоанна царила крайняя распущенность, доходившая до поразительных эксцентричностей. Возвышение Симона при таких условиях подавало некоторые надежды на улучшение положения дел, и по совету первосвящ. Матфии он был приглашен в город. На первых порах, по словам Иосифа, это повело к тому лишь, что «вместо одного тирана город стал иметь двух», из коих каждый видел в гражданах своих врагов и заботился только об утверждении собственной власти. К довершению всех неурядиц, вскоре от зилотов отделился еще третий «тиран» – Елеазар сын Симонов, и город стал терзаться сразу тремя партиями, не уступавшими одна другой ни в силе, ни в бесчиниях и превратившими столицу в три взаиморазрушавшие крепости. Симон засел со своими в «верхнем» городе и значительной части «нижнего», Иоанн – на горе храма, Елеазар – во внутренних дворах храма. В увлечении распрями соперники были настолько безумны, что попустили сделаться жертвою пламени хлебным запасам, приготовленным на время осады города, чем ускорили его гибель. Храм сделался ареною кровавых столкновений между противниками; священные сосуды его были перекованы в воинские оружия; священная почва его пропиталась кровью; священные твердыни дрожали от управляемых «иудейскою» рукой осадных машин, и свист стрел и грохот метательных снарядов огласили священное место – задолго прежде, чем все это сделали римляне...

К чести этих вождей можно сказать разве одно, что они были солидарны в кровавой ненависти к Риму, и в отражении его усилий к овладению Иерусалимом действовали с поразительным единодушием и героизмом, отлагая все личные недоразумения. Последователю римляне испытали полную безуспешность и безнадежность двух способов взятия столицы бомбардировкою каменными снарядами и решительными штурмами, подготовлявшимися по всем правилам военного искусства. Мечтая взять особенно башню Антония, защищаемую Иоанном и служившую ключом ко взятию города, римляне 17 дней усиленно работали над заключением ее в двойную черту внушительная вида валов. И Симон, и Иоанн в своих позициях терпеливо выжидали их окончания, чтобы единодушным усилием сразу привести к нулю эти грандиозные работы. У башни Антония план этот удалось выполнить Иоанну очень удачно тем, что незаметно для римлян он провел подкоп под чертою валов, поддерживая до времени их легкими подпорками, а потом, подложив огонь, в один миг обратил все в простые развалины. Не менее удачно покончил с сооружениями римлян у своей позиции Симон. Здесь дело разрешилось совсем просто. Горсть смельчаков из осажденных прямо бросились с факелами к пододвинутым машинам, – и прежде чем римляне, ошеломленные столь отчаянным бесстрашием, оправились от своей растерянности, огонь успешно сделал свое дело, оставив римлянам одни головешки. Потеряв надежды взять город обычными осадными приспособлениями, римляне решили добиться его падения измором. С целью отрезать всякую возможность подвоза в город съестных припасов, недостаток которых уже давно стал бедственно ощущаться для осажденных, римляне обнесли его сплошною стеной, прекратившей всякое сообщение города с внешним миром. Бедствия голодовки с принятием столь чрезвычайной меры не замедлили тотчас же обнаружиться в городе со всеми ужасающими подробностями, – и хотя бы только отчасти было близко к истине то, что рисует нам многовещательное перо Иосифа, и тогда положение осажденных представляется настолько безотрадным, что лишь Иосиф и мог делать упрек Иоанну за употребление священного елея и свящ. вина для потребностей людей, находившихся в столь тяжких обстоятельствах. Недостаток в припасах значительно повлиял на упадок духа защитников города, и новые отчаянные вылазки их под руководством Иоанна имели уже гораздо менее успеха. Не порадовало на первых порах особенною удачей и римлян действие их новых машин, которые оказывались совершенна бессильными поколебать огромные скалообразные камни стены. К несчастию для иудеев, оказался предательским тот самый подкоп, которым они так блестяще, воспользовались для разрушения первых попыток римлян и который в одну из ночей вдруг дал обвалы, увлекшие с собою часть стены. Прежде чем, однако, римляне успели воспользоваться этим легким устранением непреодолимого препятствия, удивленному взору их предстала за развалинами новая стена, выстроенная предусмотрительно Иоанном, и хотя менее крепкая, но с большими опасностями для приступа. Участь башни все же была этим решена, и Иоанн вынужден был оставить ее, перейдя особым подземным ходом к храму, у которого теперь сосредоточилась вся защита. Когда все казалось конченным и здесь, – не ослабели в своем героизме Симон и Иоанн. Раздираясь зрелищем объятого пламенем святилища, они с яростью умиравших львов бросались со своими сподвижниками на трепетавших алчным разыскиванием добычи римлян. Живые непроницаемые стены последних не могли выдержать напряженных отчаянием сил и раздались, открыв им путь отступления в верхний город, на гору Сион. Здесь, около его еще нетронутых грозно стоявших укреплений, сплотились разъяренные сподвижники Симона и Иоанна, готовые до последней капли крови отстаивать остатки своего отечества от смертельных врагов. Была минута, когда в этой последней отчаянной решимости, по-видимому, заметны были колебание и склонность к переговорам с вождем римлян – Титом. Последний воспользовался этим и, наставительно упрекая́ за возмущение, призывал к полной покорности, под условием сдачи оружия. Но не того хотели до конца верные себе храбрецы! С ядовитою бранью простираемая милостыня Тита в виде жизни была для них в эти минуты оскорбительнее и несноснее самого позорного наказания и смерти; они не могли сдаться, после того как поклялись ни в каком случае не делать этого, и требовали от великодушия Тита лишь одного – дозволить им со своими женами и детьми свободно перейти противоокопы и удалиться в пустыню докоротать там свою плачевную жизнь. Только не понимавшему этих удивительных героев идеи Титу, да не хотевшему сознаться в понимании их Иосифу это трогательное требование: могло казаться нелепостью, компрометирующей честь победителя. Во всяком случае Тит с негодованием отверг их просьбу; прозвучавшую для него прямою дерзостью, что эти люди, на деле уже пленные, осмеливаются предлагать ему условия, как бы победители. Последовал классически жестокий ответ – отказаться в таком случае от всякой надежды на помилование и принять меры к ограждению своей жизни, по отношению к которой римляне желают воспользоваться всеми строгостями в духе войны. Тогда, запертые и сплотившиеся в верхнем городе, иудеи решили стоять до последней крайности, соблюдая клятву не сдаваться и отсрочивая свою участь до полного уничтожения города и храма. Бесцельность дальнейших сопротивлений, однако, слишком была очевидна, и иудеи уже не употребляли усилий ни к защите, ни к нападению, беспомощно опуская утомившиеся в непосильной борьбе руки и ища спасения – кто, как мог. Долее других не склонялись пред этою тяжкою необходимостью сами вожди Иоанн и Симон, которые после геройской, но неудачной попытки пробиться сквозь цепь римлян, скрылись в подземельях силоамского оврага. Оба они, впрочем, также, наконец, опустили оружие и представили римлянам делать с ними, чти угодно. Замечательно, что Иоанну была оставлена жизнь (между тем Симон скончал свою жизнь в Риме от удушения). Если его поведение во время осады было действительно так ужасно, как его описывает Иосиф, не иначе называя его, как разбойником, то такое снисхождение нельзя не назвать по меньшей мере странным.

Архим. Иосиф