Каринский М. И.
Каринский Мих. Ив. – философ. Сын московского священника, родившийся 4 ноября 1840 г., М. И. Каринский учился в московской Д. Семинарии и потом в московской же Дух. Академии. По окончании курса в последней [в составе XXIII-го курса: 1858–1862 гг.] четвертым магистром богословия, он был преподавателем сначала в вифанской, потом в московской Дух. Семинариях, а с 1869 по 1894 г. состоял профессором философии [с 15 августа 1869 г. по метафизике, с 13-го мая 1874 г. по кафедре истории философии] в с.-петербургской Дух. Академии. В 1880 г. 8а свое исследование под заглавием: „Классификация выводов“ он получил от Спб. университета степень доктора философии. Другие сочинения М. И. К-го: “Египетские иудеи“ [в „Христ. Чт.“ 18070 г., ч. II, в № 7, стр. 121–163, и в X 9, 398–461; это магистерская диссертация, об условиях происхождения которой см. у † проф. П. И. Горского-Пдатонова, Голос старого профессора по делу профессора А. П. Лебедева с покойным профессором о. протоиереем А. М. Иванцовым-Платоновым с приложением статьи: „Из наблюдений старого профессора“, Москва 1900, стр. 12–13], „Критический обзор последнего периода германской философии“ (Спб. 1873), „К вопросу о позитивизме» («Прав. Обозр.» 1875), „Подложные стихи в сочинении иудейского философа Арисговула» („Журн. Мин. Нар. Просв.“ 1876), „Аполлоний Тианский“ там же 1877 г.), „Явление и действительность» („Прав. Обозр.» 1878), „О связи философских взглядов с физико-астрономическими в древнейший период греческой философии“ („Хр. Чтен.“ 1883 г.), „Учебники логики М. М. Троицкого“ („Журн. Мин. Нар. Пр.“ 1889 г.), „Бесконечное Анаксимандра“ (Спб. 1890), „Об истинах самоочевидных“ (Спб. 1893) и „Разногласие в школах нового эмпиризма по вопросу об истинах самоочевидных“ („Журн. Мин. Нар. Пр.“ за 1900-ые годы) – еще не оконченное.
Заслуж. ординарный профессор, доктор философии Михаил Иванович Каринский
М. И. Каринский в России, бесспорно, принадлежит к философским мыслителям, какого в настоящее время наша философия может ставить в ряд с западными работниками, оставившими крупный и неизгладимый след в своей области (имею в виду главным обр. его „Классификацию выводов“ и „Самоочевидные истины“). Как писатель, он принадлежит к числу довольно трудных (по языку); но его лекции имели большой успех и в литографированных изданиях пользовались вполне заслуженно очень широкой известностию и вне круга его учеников и слушателей; – по методу обработки своего материала они напоминают Куно Фишера. Жаль, что доселе они не появились еще в печати. За работами М. И. К-го уже установилась прочная репутация необыкновенной добросовестности в передаче и критике чужих мыслей, глубины и проницательности анализа, осторожности и критичности в выводах. Может быть, благодаря последнему свойству ему и не удалось построить цельной философской системы; но зато все, что он сделал, носить печать полной самостоятельности, солидности и, – мне бы хотелось сказать, – бесспорности. Историческое положение философствования М. И. К-го определяется главным образом его „Обзором“ немецкой философии, где раскрываются по поводу рассматриваемых доктрин и его собственные взгляды по разным принципиальным вопросам – преимущественно – методологического свойства. Систематическое разрешение выяснившихся в „Обзоре“ и отчасти в последующих статьях задач предпринято М. И. К-им в „Классификации» и „Самоочевидных истинах“. В общем философское учение М. И. К-го имеет вид хорошо задуманной, хотя и не законченной, себе самой верной и. по своей схеме простой и естественной системы.
Постановку задач для своей философии М. И. Каринский обосновывает на тщательном критическом анализе немецких философских учений, развившихся на почве Кантовского критицизма. Этот анализ захватывает, прежде всего, фихте-гегелевское направление философии – в системах Фихте, Шеллинга и Гегеля и в школе Гегеля. Затем подвергаются разбору позднейшие оригинальные попытки разрешить ту же задачу, какую взяло на себя фихтегегелевское направление: – философские системы Тренделенбурга, Лотце, Гербарта, Дробиша, полукантианцев, Шопенгауэра и Гартмана. Впоследствии к полученным здесь выводам присоединилось столь же тщательное изучение позитивизма и английской философии.
В сознании всех представителей немецкой философии XIX века результаты Кантовой философии представляют тот общий исходный пункт, с которого можно выследить развитие каждого из позднейших направлений философии и уяснить его смысл и значение. В основных результатах „Критики чистого разума“ мы имеем центр, из которого тотчас, как радиусы, начинают расходиться в различные стороны разнообразные направления последующего периода философии. Существенные результаты критической философии, – именно мысль, что чистые созерцания (пространство и время) и чистые понятия (категории и идеи) ни в каком случае не приобретаются путем того же пассивного усвоения, каким приобретается содержание знания, но составляют необходимую принадлежность познавательной способности, – эта мысль составляет общий исходный пункт всего дальнейшего движения; она представляет тот фундамент, на котором закладываются все разнообразные постройки всего дальнейшего периода. Каким образом, не отрицая этих результатов критической философии, можно было бы спасти права знания, проникнуть в сокровенную сущность вещей, как они существуют сами в себе? В этом состоит тот общий вопрос, на разрешение которого одинаково направлены усилия всех позднейших систем. Критический разбор всех этих систем дает право М. И. Каринскому утверждать, что ни одно из мировоззрений, развившихся внутри этих направлений, не имеет надлежащей прочности, не может избегнуть сильных возражений. Результат этот представляется ему особенно важным в виду того, что, по его мнению, существовавшими после Канта философскими направлениями исчерпаны все предположения о возможности предметного знания, которые не разрушали бы сполна критической философии, и едва ли теперь осталось место для новой, вполне оригинальной философской системы, которая оставалась бы верна основным положениям „Критики чистого разума“. Отсюда он выводит, что на почве критической философии невозможно построить прочного миросозерцания, которое не отрицало бы возможности предметного знания. Если же так, то для философии предстоит дилемма: или воротиться к субъективизму „Критики“, отказавшись от всяких попыток перейти границы, очерченные ею для знания, или поставить в вопрос все результаты „Критики“, признать необходимость иной, новой теории знания. Таким образом, вопросом будущего становится проблема познания, от нового разрешения которой и должен зависеть вопрос о философском знании.
Теория познания, желающая достигнуть прочных результатов, должна исходить из ясного сознания того основного недостатка Кантовской гносеологии, от которого зависит обнаружившаяся в истории несостоятельность как ее самой, так и направлений, из нее развивавшихся. Основная ошибка критической философии, по мнению М. И. Каринского, состоит в том, что она признала лежащие в основе операций мысли предположения о бытии, которые должны господствовать над мыслию, служить законом для всех мыслительных отправлений. Как скоро признаны были некоторые положения в качестве необходимых предположений мысли, – основною задачею философии, искавшей предметного знания, естественно сделалось проникнуть чрез эту преграду до бытия. И бесспорно, необходимо было неимоверное напряжение мысли, чтобы различными путями достигнуть этой цели. Сам Кант должен был употребить гигантские усилия, чтобы объяснить господство этих предположений над самыми явлениями. Но, удивляясь изумительной находчивости мысли, старавшейся объяснить господство „законов мысли“ то над миром явлений, то над миром реального бытия, не менее нужно удивляться и тому, что вовсе не задались вопросом о действительной силе этих „законов мысли“ над самой мыслию. Человек привыкает говорить о необъяснимых далее физических законах тел, механических законах движения, химических законах сродства и пр.; а потому для него нисколько не кажется странным принять существование некоторых необъяснимых далее законов мысли, не доказанных (по их сущности) предположений о бытии, которым безмолвно и без всяких рассуждений должно подчиняться мышление. А между тем это вовсе не так просто и понятно, как кажется с первого взгляда. Мысль есть вечное стремление к свету, вечный позыв понять темное и необъясненное, непрерывная критика всяких, принятых без достаточного основания, мнений, настойчивый запрос о правах всякого положения на значение научной истины, деятельность, стремящаяся все сделать для себя ясным до последних оснований, насквозь прозрачным. Сказать, что эта мысль должна невольно признавать некоторые необъяснимые далее предположения, должна безусловно подчиняться им, – это значит сказать, что она должна перестать быть мыслию, как скоро встречается с этими предположениями.
Сам М. И. Каринский к построению своей теории познания хочет приступить, исходя из следующей чрезвычайно простой, естественной и бесспорной мысли, раскрываемой в предисловии к „Классификации», а также и к „Самоочевидным истинам“. Познавательною формой является суждение, а формою убеждения в истине известного суждения является вывод его из известных посылок. Следовательно, задачею гносеологии, имеющей своим главным предметом условия достоверности познания, должно быть изучение правильных форм вывода и тех последних посылок всякого знания, которые нужно признать „истинами самоочевидными“, ни откуда не выводимыми, недоказуемыми и тем не менее достоверными. Первая часть этой задачи, казалось бы, намечается только ради методологической полноты и наглядности в постановке проблемы, а не потому, чтобы над нею надо было серьезно и много работать: – уже со времени, по меньшей мере, Канта, а на самом деле гораздо раньше, стало общим местом положение, что формальная логика есть настолько прочно установленная и хорошо разработанная дисциплина, что здесь возможны только незначительные и несущественные дополнение и улучшения. Можно было ожидать, что М. И. Каринский, ограничившись только указанием на значение теории выводов, перейдет прямо к исследованию о последних посылках знания. Но, по-видимому, не во вкусе этого самостоятельного и привыкшего строить только на им самим заложенных основаниях мыслителя было – в таком важном и ответственном деле, как создание теории знания, признать что-либо уже окончательно сделанным. Он берется за пересмотр теории выводов, главным вопросом которой, по его мнению, является их классификация, и приходит к ценным и плодотворным, – может быть, впрочем, не столько для гносеологии, сколько собственно для самой логики, – результатам. „Классификация выводов“ является капитальным трудом в логической литературе, выдающимся по оригинальности замысла, по новизне и простоте общей точки зрения, по мастерству обработки и по солидности достигнутых результатов. Таким образом, в системе М. И. К-го труд его по логике занимает вполне естественное место, будучи, – помимо своего общенаучного значения, – органически связан с его дальнейшими, чисто гносеологическими исследованиями.
Суждений, которые не нуждаются ни в каком доказательстве, или так наз. аксиом, очень немного. Суждений, которые служат простым, точным выражением наблюдаемых фактов, правда, бесчисленное множество; но они редко входят в системы наук в качестве научных положений; по большей части они служат только посылками для вывода научных истин. Почти все содержание знания составляют истины выводные, так что вывод можно по справедливости назвать тою формой нашего убеждения в истине, которая всего чаще применяется в науке. Постоянно также пользуемся мы им и в жизни. Отсюда попятно, почему логика с самого начала своего существования всегда ставила своего существенною задачей обозреть разнообразные формы выводов, которыми пользуется человек в науке и жизни. Успела ли она разрешить эту задачу? Дает ли она полную и правильную классификацию выводов? На этот вопрос М. И. К-ский отвечает отрицательно, что́ и дает ему основание подвергнуть вопрос пересмотру.
Наиболее острую противоположность в учении о формулах выводов со времени Бэкона представляли, с одной стороны, взгляды слишком односторонних приверженцев учения об индукции, с другой, – взгляды тех, которые нормальным типом вывода признавали вывод от общего к частному (силлогизм). Те и другие системы логики, как считающие силлогизм за вывод, так и отрицающие значение его как вывода, имеют свои крупные и существенные недостатки. Главные из таковых состоят в том, что, с одной стороны, противоположность дедуктивных и индуктивных выводов в некоторых случаях становится совершенно неуловимою ( – это, напр., надо сказать о 3-ей фигуре силлогизма – ), а с другой, – некоторые выводы только насильственно могут быть втиснуты в традиционные формулы. Сам М. И. К-ский в основу своей классификации берег определение вывода, как перенесение одного из основных элементов суждения на соответствующее место в другом суждении. Основными элементами суждения являются субъект и предикат. Отсюда два класса выводов: выводы, основывающиеся на сличении субъектов и состоящие в перенесении предиката с одного субъекта на другой, и – выводы, основывающиеся на сличении предикатов и состоящие в перенесении субъектов. Под эту схему подходят все так наз. дедуктивные и индуктивные выводы и по ней весьма естественно располагаются и такие выводы, которые, как сказано, в традиционные формулы могут втискиваться лишь насильственно. Нам нет нужды входить в детали этой оригинальной теории. Заметим только, что ничего подобного рассматриваемой работе М. И. К-го давно уже не создавалось и в западной логической литературе. Книга его имеет право оставаться в истории логики памятником произведенного переворота в воззрениях на один из важнейших вопросов этой науки.
Свое широко задуманное и доселе еще не оконченное гносеологическое исследование (о самоочевидных истинах) М. И. К-ский ставит в связь с потребностями той же теории доказательства, в интересах которой предпринимался им и пересмотр классификации выводов. Всякое доказательство какой угодно мысли, рассматриваемое с логической точки зрения, есть вывод этой мысли из других мыслей, принимаемых за истинные. Несомненно, что мысли доказывающие, или, как их обыкновенно называют, посылки сами могут требовать доказательства и выводиться из других мыслей; эти другие мысли также в свою очередь, если вызывают сомнение, могут сделаться предметом доказательства и т. п. Однако этот процесс доказательства посылок, очевидно, не может идти в бесконечность, иначе не могло бы состояться доказательство ни одной истины, так как состоятельность его предполагает, что твердо установлены все посылки, из которых эта истина выводится. Поэтому самая возможность доказывать истины неизбежно предполагает существование истин, не нуждающихся в доказательстве, достоверных без доказательства. Решить, в чем заключается право их на эту достоверность, и составляет одну из задач (собственно гносеологическую) теория доказательства.
Но в вопросе о том, нужно ли признавать последними посылками знания, имеющими совершенно особое исключительное право на достоверность, самые общие положения, называемые истинами самоочевидными и лежащие в основании наук, каковы, напр., аксиомы математики, закон причинности и др., мы встречаемся с двумя диаметрально противоположными решениями. Кант и новейшие эмпирики – вот представители этих противоположных направлений философской мысли. Понятно, что попытке собственного решения вопроса М. И. Каринский должен был предпослать тщательный критический разбор названных учений. Это он и делает в „Самоочевидных истинах и в печатающихся доселе статьях в „Журн. Мин. Нар. Просв.“. Положительное решение еще впереди, и надо надеяться, что почтенный философ успеет поведать его миру.
Критический разбор Кантовой гносеологии, которую М. И. Каринский признает не только недостаточно критичною, но и прямо догматическою как по постановке своей задачи, так и по деталям ее разработки, принадлежит к числу самых замечательных вещей, какие когда-либо писались о Канте. В русской философской литературе появление этой работы произвело шум и даже вызвало полемику [проф. Александра Ивановича Введенского в „Вопр. фил. и псих.“ 1894 г., № 25, стр. 621–660: О Канте и действительном и воображаемом; 1895 г., № 29, стр. 430–477: Учение Канта о смене душевных явлений, – обе статьи против „Истин самоочевидных»; см. ответные статьи М. И. Карпаского там же 1895 г., № 26, стр. 20–46; № 27, стр. 242–273; № 28, стр. 314–360].
П. Тихомиров