Киркегорд

Киркегорд. – Серен Обюе Киркегорд или как обыкновенно называют в его Дании, Серен Киркеюрд – в отличие от его брата Петра Христиана Киркегорда, бывшего епископом ольборгским, – выдающийся датский богослов, философ и моралист, который вызвал в свое время сильное движение в обществе своими сочинениями и влияние которого до сих пор отражается на многих сторонах церковно-общественной жизни, Дании и, может быть, еще надолго будет удерживать свою силу в будущем. Оригинальный во всем – в своей внешности, в образе жизни, в складе ума, в манере писания и развития своих идей – Киркегорд оставил после себя около 30 томов своих сочинений, составляющих, по признанию датских критиков и биографов, «целую литературу в литературе», по своей своеобразности, глубине, искренности, пленительности и возбудительности не находящую себе равной в какой-нибудь другой литературе, и для постижения которой нужна серьезная работа «чуть не подвиг ценой жизни». В настоящее время интерес к нему пробудился с новой силой, и его произведения особенно усердно изучаются в Германии.

Серен Киркегорд родился в Копенгагене 5-го мая 1814 г. Отец его был человек с недюжинными природными способностями, который, благодаря собственному труду и энергии, выбился из бедности и сделался богатым купцом Копенгагена. Он был строго религиозного направления, несколько тяжелый и своеобразный в жизни и имел большое влияние на своего сына Серена. В молодости отца был один случай, оставивший неизгладимое впечатление на всю его последующую жизнь; а именно: пася овец в одном из пустынных мест Ютландии, он однажды, измученный холодом и голодом и тоской одиночества, взошел на холм и «произнес хулу на Бога». Этого случая он никогда потом не мог забыть, и несмотря на свое последующее внешнее благополучие, он всегда был задумчив, – точно у него камень лежал на душе и он чувствовал на себе гневную руку Божию… Сына своего отец старался воспитать «в страхе Божием» и в строгой религиозности. Впоследствии Серен Киркегорд, узнавший эту роковую тайну жизни отца, не раз выражался, что «в долголетии отца – прожившего до 82 лет – и в его внешнем благополучии он видит не благословение Божие, а скорее проклятие». При чтении же сочинений С. Киркегорда невольно навязывается то впечатление, что представление «о Боге любви и милосердия», у него как бы пересиливается представлением о Боге – Судии и Мздовоздаятеле, о Боге, «живущем во свете неприступном», мысль о Котором должна вызывать «священный ужас» и благоговение.

Родившийся от довольно престарелых уже родителей (отцу его было тогда 57 лет, а матери 45), – Серен Киркегорд был мальчиком слабого, болезненного телосложения и не по детски был серьезен, задумчив и самозаключен: «я никогда не был ребенком» – говорил он сам о себе. Но в его тщедушном теле скрывались большие дарования, ясный глубокий ум и необыкновенно богатая творческая фантазия. Развитию последней, вероятно не мало спобствовала оригинальная система его домашнего воспитания. Так, его отец часто вместо того, чтобы пустить ребенка погулять, проделывал с ним своеобразные прогулки по комнатам своего дома, представляя и рассказывая своему сыну, что они идут не через комнаты, а по такой или иной улице, что мимо них проезжают экипажи, омнибусы, что на улице, происходит такая-то сцена, что они встречают такого-то знакомого, раскланиваются с ним, разговаривают и т. д., – и все это, с такою живостью и правдоподбностью, что после какой-нибудь получасовой ходьбы по комнатам сын чувствовал утомление, точно он действительно прошел несколько верст по городу среди шума и гама уличной толкотни. Сын скоро вошел во вкус подобных прогулок и сам начал подражать отцу в фантазировании, так что, наконец, прогулки их стали принимать характер соревнования между отцом и сыном на почве изобретательности и живости фантазии. В школе Серен Киркегорд резко выделялся среди других своею замкнутостью. Он не принимал участия в детских играх товарищей, а на нападки и издевательства со стороны последних всегда отвечал такою едкой остротой в насмешкой, которые иногда приводили его к рискованному положению становиться предметом кулачной расправы. Здесь нельзя не видеть у мальчика зачатка того юмора и иронии, которыми так блещут его произведения. Перейдя в Университет, С. Киркегорд поступил на богословский факультет. Занимаясь чтением древних святоотческих назидательных творений, он одновременно с тем углубился теперь в чтение и изучение греческой философии в мифологии, немецких философов, в особенности Гегеля, и романтической поэзии. История мало интересовала Киркегорда. Он не чувствовал особой склонности и к точным и естественным наукам. Подобна Сократу, он признавал, что «люди интереснее, чем деревья ». Его особенно интересовала и привлекала внутренняя жизнь человека, вопросы о духе и о духовной жизни, ее законах, делях и проявлениях… В этом случае Сократ был его любимым мыслителем. «Сократ! Сократ! Сократ! писал Киркегорд – Да, можно назвать твое имя три раза; было бы немного назвать его и десять раз, если бы это могло помочь сколько-нибудь. Думают, что мир нуждается в республике, и думают, что нужны новый общественный порядок и новая религия; но никто не думает о том что только Сократ есть тот, в котором нуждается мир, запутавшийся в многознании». Из этих-же слов можно уже видеть, что политические и социальные вопросы не занимали Киркегорда. Когда война с немцами увлекала и волновала все умы датчан, Киркегорд спрашивал: «кто теперь думает о том, чтобы дать ответ свой Богу?». Равным образом он оставался глух к модным либеральным веяниям его времени и на всю свою жизнь остался консерватором в политике, ненавидя всякого рода насильственные выходки против власти и авторитета.

Но зато в вопросах внутренней, духовной жизни человека, Киркегорд не боялся держаться своего мнения и был большой полемист. Таким образом, первый свой печатный труд из бумаг еще живущего, изданных против его воли (1838 г.), он посвящает вопросу о гении, полемизируя с известным баснописцем Андерсоном и доказывая вопреки ему, что гений является не как тихий, благодушный «игрок на скрипке», но «как грозовая туча, идущая против бури». Незадолго во выхода в свет этого сочинения умер отец Киркегорда, которого последний так глубоко любил. Со смертию отца Киркегорд потерял единственного близкого к себе человека. В 1840 г. Киркегорд выдержал государственный экзамен, а через год уже представил в качестве магистерской диссертации сочинение: «Понятие ирония, с постоянным обращением внимания на Сократа» (1841 г.), в котором он сопоставляет романтическую иронию, основанную на противоположении конечному лишь фантастически-вымышленного бесконечного, имеющего очевидно меньшую реальную ценность в сравнении с первым, и иронию Сократа, основанную на противопоставлении ничтожеству конечного внутренней бесконечности личности. Рассматривая, таким образом, личность, как самую ценную реальность, Киркегорд здесь уже наметил центральный пункт своего первоначального творчества, а именно, «мысль о бесконечном значении личности». Но личность, как реальность, предполагает еще другую высшую реальность – Бога и вопрос об их взаимоотношении, вопрос о религии…

Среди подобных размышлений и исследований Киркегорд переживал, вместе с тем, одно событие, имевшее решающее значение в его жизни и открывшее затем шлюзы его громадного творчества: в сентябре 1840 г. он обручился с одной очень миловидной и жизнерадостной девушкой. Но в октябре 1841 г. он же сам и расторг это обручение, ибо ни по своему физическому, ни по душевному складу, с своей постоянной тоской и самоанализированием, он не признал себя подходящим к подобному браку. Чтобы успокоить свою мятущуюся душу после разрыва с страстно любимой им девушкой и, в тоже время, чтобы освободиться от разговоров и сплетен общества, не понимавшего его поступка и видевшего теперь в Киркегорде лишь безжалостного экспериментатора, разбившего счастье девушки, – он на время уезжает заграницу и здесь с ним происходит душевный кризис. Киркегорд всегда чувствовал себя «одиноким», «особенным», не подходящим под общий уровень толпы. В обручении он сделал попытку приобрести твердую почву в реальной жизни и «быть, как все прочие». Попытка не удалась. Теперь само собою представился вопрос: что же дальше? что оп должен делать? Деньги у него были, так как он получил наследство от отца; следовательно, служить и занимать какую-либо должность он не имел нужды, да на это у него не было пока и охоты. Но внутри его бродили силы могучие, страстные движения и смелые мысли, которым нужен был выход. Он мог бы быть поэтом, но задачи поэта в его глазах были лишь «шуткой и ребячеством». И вот, всегда занимавшие его вопросы духовной жизни и с детства привитая религиозность поставили его теперь лицом к лицу с христианством. Пред ним открылся теперь высокий подвиг жизни – «христианское образование современников». Но Киркегорд не имел в виду апологию христианства; теория здесь неуместна. По словам Киркегорда, «если бы даже самая поразительная ученость и усидчивость, если бы даже все головы критиков сидели на одной шее и то, в данном случае – никогда не пришли бы далее, чем только к приблизительному». «Христианство протестует против всякой объективности. То, о чем оно спрашивает, есть субъективность, только в ней христианство есть истина». Следовательно, задача сводится к религиозному образованию личности, к тому, чтобы научить человека не мыслить только, а жить по-христиански, показать ему, как он должен «воплотить в своей жизни христианство». Киркегорд как сам был «одинок», так «к одинокому» он хочет теперь держать речь свою. Но он не хочет этого делать, как Апостол Евангелия с открытой проповедью его. Люди не хотят проповеди, и их нужно брать так, как они есть. Поэтому Киркегорд избирает метод сократовский и ведет читателя к намеченной цели путем показания несостоятельности его привычных воззрений и убеждений; и это делает он с пафосом поэта, возбуждающим страсть, необходимую для восприятия истины и с юмором и иронией философа, препятствующими останавливаться лишь на объективном (холодном) восхищении истиной. Более того, привыкши всегда скрывать свой внутренний мир от нескромных глаз постороннего, Киркегорд старается в своей письменности поставить как можно далее в стороне даже свою авторскую личность и пишет поэтому при разного рода вымышленных обстоятельствах и под разными оригинальными псевдонимами, как-то: Виктор Эремита, Константинус Константиниус Доганнес де-Силенцио, Климакус, Николаус Нотабене и т. п.; хотя с другой стороны, при чтении его произведений в выводимых им типах и положениях иногда не трудно видеть лишь разнообразное варьирование его собственной личности и его собственного, пережитого им, опыта. И это вполне естественно, ибо внутренний мир Киркегорда был для него самого преимущественным источником творчества.

Таким образом, выступает теперь Киркегорд с целым рядом замечательных произведений, заставивших встрепенуться современников, «словно – говоря словами Киркегорда – дикая птица пролетела над головами ручных!"…

В феврале 1843 года вышло в свет в высшей степени оригинальное большое сочинение, озаглавленное: «Или – или», приписанное некоему Виктору Эремите. В нем Киркегорд на примерах свободной любви и любви брачной развивает и представляет на выбор читателю два жизневоззрения: эстетическое и этическое. Эстетика всегда кончает пустотою и отчаянием, ибо она полагает интересы жизни вне человека и, следовательно, вне его власти. Этика отличается большею устойчивостью и уверенностью, ибо она основывается на внутренних движениях души и проникает конечные отношения абсолютным понятием долга. Но раз на этой почве возникает понятие виновности и греховности, то возникает высшая стадия жизни – религия. «Религия подобна спасительному поясу, который делает человека легче всего мира». К этой книге приложено религиозное рассуждение на тему: «Назидательное в той мысли, что пред Богом мы всегда неправы», которое оканчивается словами: «Только та правда, которая назидает, есть правда для тебя». – Далее следовали «Два назидательные слова», которые, подобно последующим многочисленным сочинениям этого рода – отличаются простотою, дышат ровным христианским духом и имеют целию постепенное возвышение читателя от привычных взглядов и воззрений в более высшие сферы идеала. В следующем сочинении: «Страх и трепет» на примере «отца верующих» – Авраама объясняется сущность веры, как парадокса. Намерение Авраама принести в жертву, зарезать собственного сына с точки зрения обычной морали является непонятным, преступным намерением. Но Авраам решается на него «в силу частного, личного отношения к Богу», в силу веры, чрез которую верующий возвышается над общим: «субъективность, – значит, – выше действительности». В сочинении «Повторение» под вымышленною фигурой поэта, который ради высшей «духовной действительности» отказывается от ежедневного повторения обычных житейских сцен и порывает с невестою, Киркегорд анализирует психологическую историю своего разрыва.

После ряда слов – «Три назидательные слова», «Два назидательные слова» (1844), «Три назидательные слова» – Киркегорд, в строго философском рассуждении «Философския мелочи» – снова останавливается на своем понимании христианства, как веры в абсурд (идея Богочеловека). Здесь всякая спекуляция – одно воображение, предмет веры, доступен лишь в субъективном переживании. В сочинении «Понятие: боязнь» представляется глубокомысленная феноменология греха. В поэтическом произведении: «Предисловие» Киркегорд отдает себе дань, как почту, и яркими красками изображает счастие новобрачного, обещающего своей жене писать лишь предисловие… Следовавшие «Четыре поучительные слова» (1845) отличаются особою красотою, глубиной и задушевностью. В большом сочинении «Стадии на жизненном пути» Киркегорд глубже уясняет идею сочинения «Или-или», резче разграничивает этическую и религиозную стадию и глубже оценивает брак, хотя во взгляде на женщину он здесь недалеко отступает от обычного эстетико-романтического взгляда. Издав «Три слова на задуманные случаи» Киркегорд, наконец, пишет последнее большое произведение этого периода: «Заключительная ненаучная приписка к философским мелочам» (в феврале 1846 г.), где как бы подводится итог всему сказанному. Историческое и философское обоснование христианства, по Киркегорду, невозможны. Ни доверие Грундтвига к обетам крещения, ни гигантская попытка Гегеля представить философию христианства не достигают цели.., Всякая универсальная система – безумие: в абстракции может быть представлена лишь логическая система, а система бытия доступна лишь Богу. Спекуляция лишь отвлекает человека от его главного дела, от заботы о вечном искуплении души. В христианстве исходным пунктом является сознание греха центральным – вера в парадокс (Тертуллиановское: credo, quia absurdum) и существенным признаком – старание или мученичество, проистекающее от необходимости обосновывать вечное блаженство на таком историческом факте, который ставит крест над мыслью. Верующий не получает нового разума для восприятия парадокса, и потому радостная вера служит свидетельством, что истинного общения с Богом нет. Сочинением «Литературное сообщение» заканчивается этот период письменности.

Киркегорд теперь чувствовал долг свой исполненным. Он уже помышлял о священническом месте где-нибудь в глуши, вдали от света, как вдруг случилось новое событие, сразу переменившее его намерение и давшее толчок к новому богатому литературному творчеству. А именно по незначительному поводу Киркегорд сделался предметом насмешек и карикатур в юмористическом журнале «Корсар», который своими более или менее безвкусными издевательствами над тонкой, несколько сгорбленною фигурой Киркегорда, над его несоразмерными брюками, над его псевдонимами, его невестой и т. п. достиг, наконец, того результата, что все уличные мальчишки смеялись над Киркегордом и показывали на него пальцами, когда он проходил по улице. Для такой нежно-чувствительной и восприимчивой натуры, как Киркегорд, это происшествие было страшным ударом, – и оно значило для него очень многое. Доселе, страстно полемизируя с учеными и мудрецами, Киркегорд в глубине души всегда чувствовал влечение и симпатию к простому, бесхитростному народу и втайне он находил в этом некоторое «смягчение своего одиночества», некоторую реальную связь с миром. Но вот на него напал «Корсар», и никто не заступился за него, все оставили его, и та толпа, которую он старался образовать и которой старался открыть глаза, пошла теперь за «Корсаром» и, следовательно, она не знала его и знать не хочет. Итак, его проповедь осталась «гласом вопиющего в пустыне» и вместе с тем под ним разрушена последняя реальная почва его душевного равновесия и мужества жизни. Киркегорду оставалось теперь одно – искать утешения в своей христианской письменности. Он увидел в этом происшествии перст Божий, зовущий его на новую проповедь. Только его проповедь теперь иная. Он закончил свою прежнюю письменность, мыслию о мученичестве в христианстве; но это мученичество было, так сказать, интеллектуальное, теоретическое, обусловленное верою в парадокс. Теперь же Киркегорд увидел в христианстве другое мученичество – реальное, практическое. Из случая с «Корсаром» Киркегорд увидел, что толпа не только глупа и низка, но что она и «зла» и что всякий свидетель истины будет осмеян, гоним и преследуем. Так говорит христианство, и всякий истинный христианин есть непременно мученик среди толпы, страдалец. И вот Киркегорд снова выступает с целым рядом произведений уже строго-религиозного характера, в которых Сократ уже всецело уступает место Христу и в которых проводится идеал последования Христу в любви, в страдании и в самоотречении к постепенно все более и более выясняется идеал страдальца-аскета. Произведения этого периода: «Назидательные слова в различном духе» (в феврале 1847 г.), «Дела любви», «Христианские речи», «Лилия в поле и птица под небом» (1849), «Два этико-религиозные исследования», «Болезнь к смерти», «Первосвященник – Мытарь – Грешница: три слова при причащении в пятницу», «Упражнение в христианстве» (1850), «Назидательное слово» (1851), «Два назидательные слова при причащении в пятницу», «О моей сочинительской деятельности» и, наконец, «Для самоиспытания, рекомендованное современникам».

В этом ряде произведений автор с постоянно возрастающею глубиной и искренностию довел идеал христианства до такой высоты, что теперь, наконец, само собою возникал вопрос об отношении к этому идеалу современного христианства и его представителей. Во главе датской церкви стоял тогда уважаемый всеми выдающийся церковный проповедник и организатор, епископ зеландский Мюнстер. С детства Киркегорд относился с большим уважением к Мюнстеру, в особенности потому, что он был «духовным пастырем его отца», который питал к Мюнстеру безграничную преданность. Но теперь Киркегорд видел, что примас датской церкви не соответствует его идеалу христианина; теперь он в нем видел лишь человека, «всю свою жизнь наслаждавшегося среди общего почета и уважения, в благоразумном согласии с обманом чувств». Втайне Киркегорд надеялся, что Мюнстер признает справедливость его учения и вместе с тем, «свою отдаленность от идеала». Если бы Мюнстер сделал это, Киркегорд был бы успокоен и пошел бы дальше в своем творчестве, ибо в голове его уже предносились туманные абрисы новых тем для исследования: о примирении, об оставлении грехов, о благодати… Но Мюнстер молчал. Уважая память своего отца, молчал и Киркегорд, и три года с его именем было тихо.

Но вот 3 января 1854 года умер Мюнстер. В следующее воскресение проф. Мартенсен, проповедуя в дворцовой церкви, назвал почившего Мюнстера «свидетелем истины, одним из истинных свидетелей истины, звеном в священной цепи, которая простирается от дней Апостолов до наших дней». Этого для Киркегорда было довольно. Больше терпеть он не мог. Для него теперь было ясно, что официальная церковь не признает его учения и что его борьба, имевшая для него значение смысла жизни, не тронула «христианизма», который разрушил и отменил «истинное христианство», лишь в принципе признавал его высшие идеалы и в то же время живя и действуя по более низменному идеалу. Киркегорд немедленно написал возражение; но держал его еще у себя 9 месяцев, пока проф. Мартенсен официально был назначен преемником Мюнстера по кафедре епископской, и затем в декабре 1854 г. в журнале «Отечество» (Faedrelandet) напечатал свою статью под заглавием: «Был ли епископ Мюнстер свидетелем истины?» Здесь Киркегорд открыто заявляет, что Мюнстер в своей проповеди «замолчал, опустил нечто наиболее решающее в христианстве…, что свидетель истины есть тот человек, с которого сдерут кожу, которого измучат, будут влачить из одной темницы в другую и которого, наконец, повесят на кресте, или обезглавят, или сожгут и бездушное тело которого будет брошено палачом в одно из непотребных мест». Епископ Мартенсен возразил ему, назвав его «Терситом, пляшущим на могиле героя». Киркегорд был еще более возбужден. С этого времени, не обращая внимания ни на какие возражения, Киркегорд выпускает одну статью за другой – в «Отечестве», в Летучих Листках и, наконец, в собственном периодическом издании «Мгновение» (Оjeblikket), которого вышло 9 тетрадей, в коих он громит «христианизм», уничтоживший «христианство», объявляет протестантизм «неправдою, нечестностию, искажением истины», нападает на духовенство, обряды, таинства, переходить далее к Новому Завету и говорит, что Ап. Павел уже отступил от чистоты идеала. Неизвестно, до чего бы договорился Киркегорд в своих страстных нападках на церковь, во чрезмерное душевное напряжение в этой борьбе надорвало и без того хрупкий его организм. Киркегорд не выдержал: 2-го октября 1855 года он слег в госпиталь, а 11-го ноября того же года он мирно скончался, с твердой верой на милость Божию и в надежде, что его смерть будет споспешествовать его делу.

После смерти Киркегорда были изданы следующие его сочинения: «Газетные статьи» (1857), «Точка зрения на мою сочинительскую деятельность» (1859), «Судите сами» (1876) и «Оставшиеся бумаги» – 8-й том дневника (1869–1881 г.).

Насколько был силен след, оставленный Киркегордом в духовной жизни его ближайших современников, об этом можно судить из отзывов различных лиц. Так, на втором «Скандинавском Церковном Съезде» (в 1859 г. в Люнде) священник Бледель в речи о состоянии датской церкви заметил, что «священники его времени имели опытного наставника в лице С. Киркегорда, из творений которого вышел могучий живительный дух.., и что многие священники при чтении этих сочинений были совершенно потрясены и сдвинуты с своей старой официальной половинности и теплохладности». Но на третьем подобном же съезде (в Христиании в 1861 г.) священник Вексельс, говоря о норвежской церкви, с прискорбием отметил тот факт, что сочинения С. Киркегорда получили широкое распространение в Норвегии и «подорвали добрые отношения между пастырями и их пасомыми». Иначе взглянули на дело светские люди. Известный литературный критик Г. Брандес в 1877 г. писал о Киркегорде: «Он не думал о том, что в то время, как он стоял на валу и защищал крепость против безвредных спекулянтов (разумеются, вероятно, Мюнстер, Мартенсен…), свободомыслящие протеснились за его спиною и завоевали место». А новейшие издатели полного собрания сочинений С. Киркегорда, признавая его великим мыслителем и классиком датской прозы, в тоже время пишут: «для нашего времени более и более становится ясным, что Киркегорд не только один из величайших мыслителей XIX века, но что он должен занять место между весьма немногими избранными умами, жизнедеятельность которых обозначает поворотный пункт в религиозном развитии человечества». Очевидно, таким образом, что каждый признает значение Киркегорда сообразно со своим вкусом и со степенью своего понимания и развития.

Мы же, отбросив у Киркегорда его литературу последнего «периода борьбы с церковью», как выражение и проявление известного болезненного развития, безвременно сведшего его в могилу, литературу, не вытекающую из громадного предыдущего творчества автора (Киркегорд – в 47 году имел серьезное намерение сделаться священником, т. е. представителем церкви, вызывавшей жестокие огорчения в предсмертный год своей жизни), отбросив, говорим, эту литературу, мы будем иметь пред собою, хотя, быть может, и не всегда непогрешимую, но бесспорно глубоко содержательную, оригинальную, страстную и назидательную проповедь христианского идеала и христианского аскетизма среди протестантизма. С последней стороны Кииркегорд всего менее мог быть понятен в Дании, как стране протестантской, ибо для протестанта аскетизм является чем-то устарелым, ограниченным, подавляющим все «естественное и человеческое».

И. Егоров.