БОЯТЬСЯ ЛИ АДА «РЕВНОСТНЫМ» ХРИСТИАНАМ
Христианин, избрав неверный путь внутренней жизни, основанный не на истинном покаянии, а на некоторой тайной гордыне и с ней на других страстях, далеко не всегда может заметить это сам; даже все признаки этой болезни могут быть так глубоко сокрыты, что только опытный духовник сумеет обнаружить ее. В таком случае, надо заметить: окружающие всегда скорее примечают в действиях обольщенного человека что-то больное, чем он сам; так что, когда нас обличают, надо всегда призадуматься и много раз приложить, примерить это обличение к себе – вполне возможно, что оно не случайно.
В духовной борьбе как часто враг усиливается обмануть нас! Святые отцы говорят, что злые духи применяют и так: забирают свои орудия, которыми растравляли наши страсти, и как бы удаляются от человека, таким образом все брани затихают и душевные недуги совсем не замечаются. Когда же человек расслабится и почтет себя в безопасности, тогда-то враг и вонзает свою отравленную стрелу в самую какую-нибудь уязвимую часть души, возжигает в ней самую жгучую какую-нибудь притаившуюся страсть, накопившую новые силы и жаждущую насыщения.
И тогда несчастный человек не выдерживает внезапного восстания в себе такой темной силы и легко падает. Но знают и иное коварство злые духи: они могут удалиться надолго, даже оставить по удалении своем в человеке самые, казалось бы, спасительные и благодатные настроения души; даже как бы ревность к добрым делам, святым подвигам, горячее рвение к молитвенным занятиям, посту, бдению; даже трепетное желание творить дела милосердия, любить всех людей, помогать бедным и спасать несчастных; даже силу терпения, чтобы сносить иногда поношения и оплевания, желание говорить о себе униженно и совершать некоторые труды покаяния и т. п. Все это не только действует в человеке без противодействия бесов, но они же еще незаметно разжигают и поощряют такие движения и настроения души, – только при всем при этом злые духи тонко касаются нашего тщеславия и в глубине сердца продолжают кадить свой фимиам идолу нашей гордыни. Демоны как будто удалились, но они пристально следят за тем, чтобы не погас этот гордостный огонек в нашей душе. И вот: человек живет по наружности прекрасно – ревностен, скромен, правдив, милосерд, нестяжателен, как будто исполнителен во всем; он даже иногда скорбит о своих прегрешениях, иногда даже очень болезненно переживает какой-нибудь малый свой проступок; он жаждет чистоты и совершенства; он терпит оскорбления, совершает многие и многие кажущиеся вполне достойными добродетели; но при этом тот фимиам иному богу – идолу «я» – не перестает куриться в глубине сердца, с каждым подвигом все сгущается, с каждым «добрым» делом все больше упитывает нашу гордыню.
Как же избегать этого зла? Под каждое неразумное, хотя по виду и доброе, наше начинание демон гордыни старается подставить свое кадило; неопытный христианин не всегда умеет хорошо рассмотреть, на что он опирается в самом начале своего делания, из какого источника берут соки корни этого его древа подвижничества, кто на самом деле поощряет и присваивает себе эти его труды. Дело в том, что истинное добро в нас должно иметь основание только на заповедях евангельских, совершаться из-за страха или послушания или же любви к Богу (смотря по духовной высоте нашей жизни), но никак не ради чего-либо иного: не ради самого подвижничества, или «духовности», или отделенного от Евангелия «добра», или «нравственности», или «святости», или даже «совершенства» и других громких добродетелей, понимаемых отвлеченно; но стремиться совершать дела наши надо так, чтобы этим исполнить волю Божию, имея одну цель – угодить Богу. Что бы человек хорошее ни делал, он не может ни на что из этого надеяться, должен всегда говорить: «Я раб, ничего не стоящий, сделал то, что должен был сделать (Лк. 17:10), и сделал слабо и нерадиво». Заповеди Божии так бесконечно глубоки, что исполнить их вполне никто из нас не может, но даже чем более кто будет стараться их исполнить, тем более будет видеть свою немощь, свое несовершенство, греховную поврежденность и удаленность от Бога: от этого сознания ему останется только бесконечно смиряться, укорять себя, пока не скажет, подобно апостолу Павлу: Из грешников я первый (1Тим. 1:15), ему останется только уповать на милость Божию, не зная за собой никаких достоинств.
Но не так бывает в том случае, когда человек имеет меркой своих дел не бесконечное, а ограниченное, земное; тогда и делам своим он определяет цену, вымеряет их вес и значимость. Тогда-то и рождается болезненная ревность, неутешная скорбь даже о малых своих поползновениях – из страха потерять что-либо из своего богатства. При таком уповании на свои труды человек становится в своих глазах богачом, собирающим прилежно и умножающим добро; всякий свой подвиг, даже самый малый хороший поступок, он сразу взвешивает и вносит в свое хранилище – и это вместо заповеданной нам нищеты (чтобы признавать себя совершенно нищим духовно)!
Такие самодовольные делания, конечно, не имеют глубины, требуемой от дел, истинно посвященных Богу; они, как насаженные на неглубокой почве, не имеют корней на глубине истинной веры, но корни их простираются по поверхности, пьют нечистые соки разных страстей. Итак, чтобы понять, на чем держится такое подвижничество, надо смотреть не на внешние его подвиги, а на внутреннее самовоззрение: считает ли человек себя действительно грешником, немощным, недостойным – не на словах только, даже не умом и не на поверхности чувства, а в глубине сердца, там он вздыхает ли о себе, окаивает ли себя, или там у него ликует торжество победителя, радостное признание своей значимости и богоугодности? Хорошо видно это из того: считает ли такой человек себя погибающим, вполне достойным адских мук и находящимся в реальной опасности быть осужденным идти в этот вечный ад, что только по милости Божией он может быть спасен, а не какими-то своими добродетелями; что он нуждается во многих молитвах о себе, а собственные его дела и молитвы недостаточны для спасения. Если же такой «ревностный» христианин, называя себя грешным, все же довольно твердо уверен, что никак не может быть, чтобы он угодил в темницы ада, имея столько добрых дел, то такое расположение сердца – беда! Совершенно иной пример подают нам святые отцы, которые и на земле уже достигли ангельского состояния, могли совершать дивные чудеса, имели дар прозрения, имели видения и откровения от Бога; а умирая, неутешно рыдали о себе и искренно считали себя осужденниками ада.
Когда настало время кончины святого аввы Агафона, братия, заметив в лице его страх, сказали: «Отец! неужели и ты боишься?» Он отвечал: «Хотя я старался всеусиленно исполнять заповеди Божии, но я человек – и не знаю, угодны ли дела мои Богу». Братья сказали: «Неужели ты не уверен, что дела твои благоугодны Богу?» Старец сказал:
«Невозможно удостовериться мне в этом прежде, нежели предстану Богу: потому что иной суд Божий и иной человеческий» [11, с. 49, ст. 25].
Когда настало для аввы Арсения время кончины, тогда братия, бывшие при нем, увидели, что он плачет. Братия сказали ему: «Отец! Неужели и ты страшишься?» Он отвечал: «Страшусь! Страх, ощущаемый мной в настоящий час, пребывал со мной с того времени, как я сделался монахом» [11, с. 42, ст. 16].
Пимен Великий говаривал братии своей: «Уверяю вас: куда ввергнут сатану, туда ввергнут и меня» [11, с. 302, ст. 21].
Много лет старец Силуан нес высокие подвижнические труды, много претерпел мучительных борений с бесами. Так, однажды ночью, во время молитвы старца, злые духи усиленно стужали ему и не давали чисто молиться. Он в скорби, с болезнью сердца возопил ко Господу, прося научить его, как ему молиться и что делать, чтобы бесы не мешали ему. И услышал ответ в душе: «Гордые всегда так страдают от бесов». – «Господи, – говорил старец, – научи меня, что должен делать я, чтобы смирилась моя душа?» И снова в сердце ответ от Бога: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся». После этого старец Силуан познал, что весь подвиг должен быть направлен на стяжание смирения. С того дня его «любимой песнью», как он сам выражался, стало: «Скоро я умру, и окаянная душа моя снидет в тесный черный ад, и там один я буду томиться в мрачном пламени и плакать по Господе: «Где Ты, Свет души моей? Зачем Ты оставил меня? Я не могу жить без Тебя» ([Архимандрит Софроний (Сахаров)]. Старец Силуан. Жизнь и поучения. М, – Минск, 1991. С. 40–41).
Иоанн Лествичник повествует, что один монах-подвижник часто от помышления о смерти приходил в исступление и, как лишившийся чувств или пораженный падучей болезнью, относим был находившимися при нем братьями почти бездыханным [4, сл. 6, ст. 17].
Для утверждения той мысли, что нам всегда надо находиться в покаянии и сокрушении, тот же отец приводит такую устрашающую повесть: жил в тех местах некто Стефан, который, любя пустынное и безмолвное житие, многие лета провел в монашеских подвигах и просиял различными добродетелями, в особенности же украшен был постом и слезами. Сей отец удалялся в места отшельников для подвига суровейшего и строжайшего покаяния, там прожил несколько лет в безлюдной пустыне. Перед кончиной своей вернулся в свою келию. За день до кончины он пришел в исступление, с открытыми глазами озирался то на правую, то на левую сторону постели своей и, как бы истязуемый кем-нибудь, он вслух всех предстоящих говорил иногда так: «Да, действительно, это правда; но я постился за это столько-то лет»; а иногда: «Нет, я не делал этого, вы лжете»; потом опять говорил: «Так, истинно так, но я плакал и служил братиям»; иногда же возражал: «Нет, вы клевещете на меня». На иное же отвечал: «Так, действительно так, и не знаю, что сказать на сие; но у Бога есть милость».
Поистине страшное и трепетное зрелище было сие невидимое и немилостивое истязание, говорит св. Иоанн, и, что всего ужаснее, его обвиняли и в том, чего он не делал. Увы! безмолвник и отшельник говорил о некоторых из своих согрешений: «Не знаю, что и сказать на это»; хотя он около сорока лет провел в монашестве и имел дарование слез. Увы мне! Увы мне! Где было тогда слово Иезекиилево, чтобы сказать истязателям: «В чем застану, в том и сужу, глаголет Бог». Ничего такого не мог он сказать. А почему? Слава Единому Ведающему. Некоторые же говорили, что он и леопарда кормил из рук своих в пустыне. В продолжение сего истязания душа его разлучилась с телом: и неизвестно осталось, какое было решение и окончание сего суда и какой приговор последовал [4, сл. 7, ст. 50].
Повествуют отцы и такую повесть: один прозорливый отец пришел в некоторый город, когда там умирал один почитаемый всеми монах. Все жители города считали его святым старцем и весьма прославляли его, рыдали о его смерти, почитали это для себя великой утратой, молитвами его многие надеялись избавиться от всяких искушений. Путешествующий прозорливый монах присутствовал при этом событии, и ему открылось ужасное видение: он увидел, как явились страшные эфиопы с трезубцами, раздался глас с высоты: «Не дайте ему покоя, потому что и он не дал Мне покоя ни на один час». И так эти эфиопы, пронзив душу умирающего трезубцами, извлекли ее и утащили восвояси. Петр Дамаскин, святой отец восьмого века, так объясняет этот случай: причиной сего было возношение монаха, так как если бы у него были другие грехи, он не мог бы их утаить от людей, тем более совершать их ежечасно. Но только одно высокомудрие может по самоугодию утаиться почти от всех и от самого того, кто его имеет, если не попустится ему впасть в искушения, которыми душа обличается и познает свою немощь и неразумие. Потому Дух Святой и не обретал ни на один час покоя в той жалкой душе, что она всегда имела этот помысел и радовалась о нем, как о некотором добром деле, оттого и помрачилась она, как демоны. Не видя себя согрешающим, может быть, человек тот питал в себе одну страсть вместо других, и этой одной довольно было демонам, как могущей восполнить место прочих пороков (Творения... Петра Дамаскина. М., 1874. Кн. 2. Сл. 24).
Там же святой Петр Дамаскин говорит: «Никто не получит пользы от других добродетелей, хотя бы он и на небе жил, если имеет гордость, чрез которую диавол, Адам и другие весьма многие пали. Потому никто не должен отвергать страх, пока не достигнет он пристанища совершенной любви и не будет вне мира и тела» (там же).
Когда авва Макарий Великий пришел в скит Нитрийской горы, стеклось к нему многочисленное братство. Старцы просили его, чтобы он сказал назидательное слово братии. Он, прослезившись, сказал им: «Братья! очи ваши да испустят слезы прежде отшествия вашего туда, где слезы наши будут жечь наши тела». Все заплакали и, пав ниц, сказали: «Отец, молись за нас» [11, с. 284, ст. 6].
«Ныне, во время земной жизни, часто нисходи умом в ад, чтоб не низойти туда навечно душой и телом», – поучал Тихон Задонский.
Только этот путь: самоосуждения, неверия себе, почитания себя худшим из грешников, достойным всяких мук, – святые отцы признавали спасительным и безопасным. Избрав правильный путь духовной жизни, никак невозможно не пройти стезей страха и трепета за свою душу; все, кто спасался, – шли ею.