1882 год
184.
Посылаю Вам весьма оригинальное, но не без-интересное письмо, полученное мною по почте.
А.
2 января 1882 г.
185.
Когда увидимся, переговорим об этой записке. Многое совершенно верно, а что касается сената – мне кажется и весьма желательным.
А.
11 января 1882 г.
186.
24 января 1882 г.
Переговорите, пожалуйста, еще с гр. Игнатьевым и бар. Николаи об комиссии. Я бы полагал за лучшее или уменьшить состав комиссии теперь же и приступить к обсуждению проекта реальных училищ, или совершенно распустить членов и отложить обсуждение до выяснения этого вопроса,– что они найдут более удобным?
Благодарите, пожалуйста, игуменью Марию за присланный отчет. Очень сожалею о ее болезни, лишившей удовольствия лично видеть ее здесь.
Доктора Иванова я могу принять в один из приемных дней.
Благодарю сердечно за поздравление с нашей милой Ксенией.
А.
187.
15 февраля.
На отношении пр. Александра высочайшая резолюция: Надо непременно обратить самое серьезное внимание на эти происки католиков. Переговорите об этом с гр. Игнатьевым. Какие распоряжения последовали от гр. Тотлебена – я желал бы знать, и т. п.
188.
Гатчино 12 марта 1882 г.
Любезный Константин Петрович, опять обращаюсь к Вам по делу о бароне Николаи. Прочтите его послание и посудите сами, что могу я сделать с подобным щепетильным и обидчивым характером бар. Николаи. Ведь подобные столкновения будут повторяться на всяком шагу и тем более, что я положительно расхожусь во многом с Николаи и не могу одобрить многие из его действий, а главное, что его подкладка, это Головин, сей злосчастный гений и друг в. кн. Константина Николаевича, и я знаю из верных источников, что они оба работают и пихают Николаи итти против общих желаний правительства.
Я полагаю, что моя комбинация на счет замещения Николаи Деляновым, одного на место другого, т. е. чтобы они поменялись местами, есть единственный выход из этого положения.
Прошу очень ответа на все эти предположения мои.
Я как раз собирался созвать на днях у себя совещание по поводу пересмотра универс. устава 1863 г., а теперь придется выждать.
Я совершенно убежден, что никакой пользы не будет удерживать бар. Николаи на его месте.
Если Вы разделяете мои соображения, то прошу Вас очень переговорить об этом с обоими.
Очень и очень сожалею о смерти бедной Екатерины Федоровны Тютчевой. Ваш от души
Александр.
189.
Телеграмма No 503.
Из Гатчино.
25 марта 1882 года.
Станция Сергиево. Обер-прокурору ев. синода.
Сердечно благодарим за Ксению и желаем Вам провести счастливо праздники.
Александр.
190.
Петергоф, 2 мая 1882 г.
Очень благодарен Вам, любезный Константин Петрович, за сообщенные известия о нашем Добровольном Флоте, который продолжает столько же интересовать меня, как и в былое время.
Я передал Бунге вашу записку о субсидии Добровольному Флоту н говорил с ним об этом; обещал представить свои сообрпжеиия. Я очень надеюсь устроить это дело.
Я очень тронут поднесенными Линдквистом часами и прошу очень благодарить его.
Как вы полагаете, нужно ли ему дать какой-нибудь подарок, или заплатить ему за часы?
Можете ли Вы заехать ко мне во вторник к 1 часу, позавтракать, а потом мне хотелось бы с вами поговорить о деле, весьма серьезном и меня сильно волнующем.
Переехали мы сюда вчера, но, к сожалению, погода очень холодная и приходится порядочно топить.
До свидания.
Ваш
Александр.
191.
Петергоф, 15 мая 1882 г.
Обращаюсь снова к Вам, любезный Константин Петрович, за советом.
Я все более и более убеждаюсь, что гр. Игнатьев совершенно сбился с пути и не знает, как итти и куда итти; так продолжаться не может. Оставаться ему министром трудно и нежелательно.
Я думаю, что единственный человек в настоящую минуту, который мог бы заменить Игнатьева, это Островский, и в таком случае я полагал бы отделить от министерства внутренних дел департамент государственной полиции и всю жандармскую часть. Я полагаю, что на этих условиях Островский согласится принять министерство. Что же касается министерства государственнных имущестп, то об этом я еще подумаю и переговорю с самим Островским.
Какого вы мнения об этом соображении? Если можете, приезлсайте ко мне в понедельник в 12 часов, и мы переговорим поподробнее.
Ваш
Александр
192.
| Телеграф 28 | в Гл. ст. из Петергофа. | Копия | Принята с аппарата No 62/604 со станции Птргф. 26/V 1882 г. Принял Буцевич |
ТЕЛЕГРАММА No 368.
Подана
26/V 11 ч. 25 м. пополун.
Прошу Бас приехать ко мне завтра, четверг, в 11 1/4 часов утра
Александр
193.
| Телеграф 11 | в Пбг. Гл. ст. из Петергофа. | Копия | Принята с аппарата No 63/604 со станции Птргф. 2/VI 1882 г. Принял Длиев |
ТЕЛЕГРАММА No 418.
Подана
2/VI 8 ч. пополун.
Благодарю сердечно. Радость огромная. Счастлив.
Александр.
194.
| Телеграф в Орнб. из Петергофа. | Принята с аппарата No 27/502 со станции Пбг. 19/VIII 1882 г. Принял..... |
ТЕЛЕГРАММА No 983.
Подана
19/VIII 9 ч. 56 м. пополун.
Приезжайте завтра в 1 час к завтраку
Александр.
195.
Вы получите от Танеева 800 р. на просимое Вами дело. Чирикова мне не удалось видеть тот раз, не было времени.
Пришлите его в понедельник в 12 ч. 4 сентября 1882 г.
А.
196.
Прочтите эти два замечательных письма В. А. Жуковского к покойному батюшке. Я уверен, что с тем же удовольствием и с тем же чувством прочтете их, как и я. Конечно, письмо от 30 августа 1843 г., из Берлина, в особенности, замечательно именно тем, что оно от Жуковского, личности столь честной, правдивой и светлой. Тогда подобные личности были не редки, а теперь это огромная редкость, а пожалуй и есть, да из ложного стыда скрываются. По прочтении верните мне письма обратно.
А.
197.
500 р. получите от Танеева, я ему написал. Можете ли заехать ко мне завтра в 12 ч., давно не видались, и есть о чем переговорить.
А.
8 декабря 1882 г.
198.
14 дек. 1882 г.
Гатчино.
Очень благодарен за сообщенные сведения о. Добровольном Флоте, судьбой которого я очень интересуюсь. На счет названия нового парохода «Кострома» я ничего не имею; имя совершенно подходящее и русское. Очень рад за бедного Чирикова, что ему дают новый пароход. Непременно поддержу ваше ходатайство у министра финансов о ссуде в 500.000 р., которую, впрочем, я уверен, Бунге не затруднится дать.
Ваш
Александр.
199.
18 дек. 1882 г.
Гатчина.
Вопрос о закавказском транзите действительно-весьма важен и меня очень занимает. На днях собирается большая комиссия под председательством в. кн. Михаила Николаевича, в которую входят: министры финансов, государственных имуществ, путей сообщений, Сольский, Ермаков, Обручев, Гейтерн, гр. Баранов, кн. Дондуков-Корсаков, гр. Лорис-Меликов, Старицкий и еще несколько лиц. Дело далеко еще не решенное, н весьма будет интересно знать, к какому результату еще придет совещание. Я почти уверен, что большинство будет против транзита.
А.
200.
Телеграмма No 1485.
25 декабря 1882 года. Из Гатчино.
Петербург. Обер-Прокурору Св. Синода.
От души благодари Вас за привет к празднику Дай Бог чтобы ваши добрые пожелания исполнились. Поздравляю и Вас.
Александр.
201.
Я виноват, что забыл предупредить Вас, что нужен рескрипт, а не телеграмма.
Спешу представить Вашему императорскому величеству проект ответа. Вы не изволили написать, что требуется рескрипт: я понял, по прежним примерам, что ответ будет телеграфом, и в этом смысле сочинял его. Если же требуется рескрипт, то надобно изменить форму.
В таком смысле ответ должен быть, конечно, недлинный. На конце требовалось упомянуть и о коронации, хотя в общих терминах, так как письмо кн. Долгорукова по всей вероятности будет напечатано, и оставление без ответа слов, относящихся к этому предмету, показалось бы странным и возбудило бы недоумение.
Если угодно было что либо изменить или прибавить, благоволите приказать.
1 января 1882 г.
10 1/2 часов веч.
Генерал-губернатору князю Долгорукову.
Москва.
Хорошо.
На сей раз, как и всегда, мне и императрице приятно было приветствие первопрестольной Москвы, в коем слышу я голос от сердца России и отзыв верноподданных сынов ее, на мои сердечные заботы и предначертания для блага возлюбленного нашего отечества. Не сомневаюсь, что в нынешний день искренни и горячи были молитвы верных русских людей о ниспослании мне благодатной помощи Господней, без которой тщетны все человеческие усилия. Радуемся мысли, что недалек уже день, когда Москва и вся Россия соединится с нами у кремлевских святынь в великом молитвенном торжестве.
Князь Владимир Андреевич.
На сей раз, как и всегда, мне и императрице приятно было представленное от вас приветствие первопрестольной Москвы, в коем слышу я голос от сердца России и отзыв верноподданных сынов ее на мои сердечные заботы и предначертания для блага возлюбленного нашего отечества. Не сомневаюсь, что в нынешний день искренни и горячи были молитвы верных русских людей о ниспослании мне благодатной помощи Господней, без которой тщетны все человеческие усилия.
Вступая в Новый год с упованием на Бога и с верою в промысл его над судьбами России, я радуюсь мысли, что недалек уже день, когда Москва и вся Россия соединится с нами у кремлевских святынь в великом молитвенном торжестве.
202.
Вы получите от Танеева 2.000 р., которые передайте, пожалуйста, Митрополову.
А.
Из сострадания к бедственному положению Митрополова, человека много н усердно трудившегося и трудящегося, осмеливаюсь представить милостивому вниманию Вашего императорского величества всеподданнейшее его прошение.
5 января 1882 года.
Петербург.
203.
Первое отделение собственной
его императорского величества канцелярии.
---
7 января 1882 года.
No 37.
Господину обер-прокурору святейшего синода.
Государь император высочайше повелеть мне изволил, из суммы, в ведении моем находящейся, отпустить вашему превосходительству на известное Вам, милостивый государь, назначено две тысячи рублей.
Вследствие сего, препровождая при сем означенную сумму,. имею честь покорнейше просить ваше превосходительство о получении оной почтить меня уведомлением.
Статс-секретарь Танеев.
204.
Императрица никогда не думала принимать подобную личность.
А.
Здесь в гостиных рассказывают, что государыня императрица, изволит принимать г-жу Адан, приехавшую сюда из Парижа.
Без сомнения Вашему императорскому величеству известно,, что г-жа Адан есть политическая авантюристка и состоит в числе главных агентов республиканской крайней партии, в связи с планами и расчетами Гамбетты; говорят, что она была и любовницей его. Она издательница журнала «La Nouvelle Revue», служащего органом партии. В связи с приездом ее в Россию появились в берлинских полуофициальных газетах статьи о том, будто она едет сюда для тайных политических переговоров, имеющих целью, сближение Франции с Россией и с здешними политическими партиями.
К. Победоносцев.
6 января 1882 г.
Петербург.
205.
О кончине митрополита киевского.
Я интригую за Платона.
Долгом поставляю всеподданнейше довести до высочайшего сведения Вашего императорского величества, что 29 сего января скончался в Киеве митрополит киевский Филофей.
Почивший иерарх имел от роду 72 года, состоял в архиерейском сане с 1849 года и преемственно управлял епархиями костромскою и тверскою, а с 1876 года – киевскою.
No 18.
30 января 1882 г.
206.
Я тоже никому не говорил об этом, кроме – Вам и Островскому, но к сожалению, кажется, сам Игнатьев не делал из этого секрета.
В среду Игнатьев просил меня оставить все это дело без последствий, так как он видит, что я не разделяю его взглядов по этому предмету. В понедельник я назначил у себя совещание с Альбединским по польским делам и приглашаю тоже и Вас.
А.
Из прилагаемой статьи «Московских Ведомостей» Ваше императорское величество изволите усмотреть, что известие о проекте графа Игнатьева уже проникло в публику,– и здесь, я слышу, уже шепчут об этом. Откуда пущен слух, не знаю. Могу свидетельствовать о себе, что я не говорил об этом деле ни с одним человеком, кроме Островского, который и помимо меня знал об нем.
13 мая 1882 г.
Петербург.
207.
В дополнение к последнему письму долгом почитаю представить Вашему императорскому величеству No газеты Новое Время, который иным путем может быть и не дошел до Вас.
Благоволите обратить внимание на перепечатанную здесь прокламацию и на рассуждения об ней. Это – дело Дружины и гр. Шувалова.
Эта прокламация разбрасывалась в учебных заведениях и на женских курсах. Дети приносили ее домой родителям с недоумением.
А после газетной статьи весь Петербург говорит об этом, смею сказать, безумном и гнусном деле. Ни для кого не тайна, кто его виновники, и на какие деньги они обещают великие и богатые дачи всякому, кто явится под предлогом сотрудничества или шпионства и сплетничества.
Все честные люди в негодовании. Всего прискорбнее то, что люди спрашивают: неужели государь но знает, на какое безумное н низкое дело идут его деньги?
Указывают на безумно расточаемые во все стороны деньги, коими пользуются вздорные люди и мошенники. Называют по именам гвардейских офицеров, которые вчера еще готовы были в долговую тюрьму, а сегодня ездят на рысаках и рядят жен своих – на деньги Дружины. Одного такого флюгель-ад'ютанта я сам знаю.
Ходят слухи, один другого нелепее. Не говорю уже о том, что вплетают в это дело и мое имя; я знаю, что в начале некоторые члены Дружины имели бесстыдство заманивать в нее люден моим именем. Это для меня не важно. Важно то, что в этом поистине жалком и постыдном деле произносится имя Вашего вели-честна. Вот чего не может перенесть ни одна честная русская душа, а дела Дружины огласились уже ныне по всей России.
Вашего императорского величества
верноподданный
26 ноября 1882 г.
208.
Многоуважаемый граф Дмитрий Андреевич.
Вчера забыл сказать Вам одно слово, которое хотел сказать в виде доброго совета. В известных кружках должно было проявиться сильное возбуждение по случаю назначения Вашего, о чем уже слухи до меня доходят. Посему не мешает вам принимать, особливо на первое время, должные предосторожности и при выездах, и во время принятия людей неизвестных.
Душевно преданный
К. Победоносцев.
3 июня 1882 г.
209.
Многоуважаемый граф Дмитрий Андреевич.
Сейчас был у меня Оржевский и пошел к Вам. Он остается непреклонен в своем взгляде на дело, и я по совести должен сказать Вам, что задумываюсь над его рассказами.
Минута теперь очень важная и решительная; от нее зависит весь будущий ход дела.
Не лучше ли подождать хотя день с указами, лишь бы установить эту статью, обсудив ее вполне и бесповоротно?
Если Оржевский откажется, положительно некого будет взять кроме людей, готовых за все взяться.
А он повидимому добросовестный человек – и становится дело так:
Если итти на дело в том виде, как оно предлагается, он говорит: у меня нет веры,– я не могу взяться. Но он пошел бы с верою в успех, еслиб на первое время поставили его в связи с министерством внутр. дел.
Не лучше ли взять человека с верою в успех, чем без веры?
Кажется и для вас, на первое время – первое было бы лучше.
Во всяком случае непременно нужно рассудить: как пойдет действие ноной организации – а у нас и времени на то не было.
Ради Бога подумайте. Вы будете вдвоем говорить с ним. Если признаете нужным, пришлите за мною. Его положение таково, что нельзя же ему говорить с государем о том, в чем он не согласился с вами. И не лучше ли будет, принеся с вашей стороны временную жертву, сохранить на первые два месяца номинальную связь с учреждением госуд. полиции. В таком случае и движение машины не прерывалось бы, Плеве и другие оставались бы на местах, и не было бы того перерыва, которого я так опасаюсь, и Оржевский приступил бы к делу с бодростью духа. Ради Бога не спешите кончать дело и разрубать узел непременно завтра.
Душой преданный
К. Победоносцев.
8 июня 1882 г.
210
Многоуважаемый граф Дмитрий Андреевич.
Со времени последнего нашего свидания я думал опять о Баранове и о вашем затруднении сыскать губернатора для Харькова. Мне все-таки кажется, что для Харькова Баранов был бы много пригоднее другого кандидата; Харьков – нехорошее гнездо пропаганды и заговоров. Калачов в этом деле неопытен, как младенец, и без труда подчиняется стороннему влиянию. Баранов в этих именно делах имеет опытность, не мало обращался с людьми этого рода и перехитрить его трудно. Он очень догадлив и деятелен; что же касается до его увлечений, то, как я говорил вам, во первых, под начальством вашим он не позволит себе того, что могло быть при Л.-Меликове и Игнатьеве; во вторых, без сомнения, он чему-нибудь научился в своем изгнании. Я думаю, совсем независимо от заботы о личности Баранова,– что в настоящую минуту трудно найти кого-либо пригоднее его на эту должность.
Что касается до личного его положения, то я желал бы ему прежде всего – выехать как можно скорее из Архангельска, ибо тамошний климат совсем убивает его; а в нем есть действительно сила, которую жаль утратить для дела.
Душевно преданный
К. Победоносцев.
20 августа 1882 г.
Ораниенбаум.
211.
Достопочтеннейший граф Дмитрий Андреевич.
Не лишним почитаю сообщить Вам о кишиневском губернаторе Кониаре. Быв в Архангельске, он возбудил очень дурную о себе славу; от тамошних промышленников были горькие жалобы на его пристрастие и даже обвинение во взяточничестве. Его перевели оттуда. Я неоднократно предупреждал гр. Игнатьева о Кониаре, коего издавна знаю, и указывал между прочим на крайнее неудобство назначать в жидовский край человека из еврейской банкирской семьи.
Теперь, по приезде сюда преосв. Павла из Кишинева, я приватно распрашивал его о Кониаре, и слышал от него поистине ужасные отзывы о поведении и действиях Кониара. В Кишиневе пост весьма важный и в политическом отношении, почему я и считаю не лишним сообщить вашему сиятельству о вышеизложенном. Преосв. Навел вероятно захочет быть у вас с визитом во время пребывания здесь.
Но до меня доходит слух, что вы уезжаете отсюда на 2 недели. Правда ли это?
Душевно преданный
К. Победоносцев.
1 сентября 1882 г.
212.
Всемилостивейший государь.
Вашему императорскому величеству благоугодно Сыло, на представленном профессором московского университета, действительным статским советником, Любимовым всеподданейшем прошении об оставлении его в звании преподавателя при сем университете, собственноручно начертать:
«Оставить Любимова при московском университете на основании состоявшегося высочайшего повеления покойного государя».
Во всеподданнейшем прошении профессор Любимов докладывает Вашему величеству, что оказанная ему, в 1877 году, в Бозе почившим государем императором, по докладу бывшего министра народного просвещения, милость – оставления его, за истечением двадцатипятилетнего срока, на службе, не подвергая его баллотированию,– имела характер бессрочности, и что таковая ему оказанная милость нарушена ныне, вследствие высочайше утвержденного всеподданнейшего доклада моего Вашему величеству, конфиденциально сообщенного мною к руководству попечителю московского учебного округа. – Такое прямое обвинение меня в нарушении воли в Бозе почившего государя императора и в представлении Вашему величеству дела о профессоре Любимове в неверном свете, обязывает меня всеподданнейше просить Вас, государь, соблаговолить принять и мое об'яснение по деду, в котором я являюсь обвиненным в самом тяжком преступлении, злоупотреблении доверием Вашего величества.
На основании § 78 устава университетского профессоры и преподаватели, а также все другие лица, пользующиеся относительно пенсии правами учебной службы, оставляются в оной по выслуге срока на полную пенсию не иначе, как по новому избранию. Избрание это имеет силу на пять лет, по окончании коих все вышеупомянутые лица подвергаются новому избранию тоже не более, как на пять лет.
Это постановление не составляет исключительность университетской службы, но есть общий закон для учебной службы. Особые преимущества, дарованные этой службе, в отношении пенсий, выражаются, между прочим, в том, что, по истечении каждого пятилетия после двадцатипятилетней выслуги, служащие по учебной части приобретают право на увеличение пенсии в размере одной пятой части оклада. Поэтому и самое продолжение службы поставлено в зависимость от нового на пять лет утверждения в оной. Порядок этот соблюдается и по всем тем учебным заведениям,– средним и низшим,– в которых определение на должности производится по непосредственному распоряжению правительства, и каждое утверждение правительства, при изложенных условиях, имеет силу только на пять лет.
В 1877 году истек для профессора Любимова срок двадцатипятилетней службы учебной, дававший ему право на полную пенсию. Срок этот совпал с таким временем, когда означенный преподаватель состоял членом комиссии для пересмотра университетского устава, учрежденной по всеподданнейшему ходатайству графа Толстого под председательством статс-секретаря Делянова. Поданные г. Любимовым в эту комиссию мнения нашли путь в газетную полемику, в которой автор их выступал обвинителем всего профессорского сословия. Возбужденные этим страсти выразились протестом его товарищей. Министерство народного просвещения, до которого доходили происходившие по этому поводу в совете московского университета суждения, не одобрив оных, постановило по этому предмету заключение, которое, по докладу министра, удостоилось высочайшего одобрения, при чем в Возе почившему государю императору благоугодно было повелеть: «профессора московского университета, действительного статского советника Любимова, выслужившего в том году двадцать пять лет, оставить при настоящей должности, с сохранением всех прав и обязанностей оной, не подвергая его по выслуге срока новому избранию, требовавшемуся § 78 устава».
За предстоящим в августе месяце нынешнего года истечением пятилетия, на которое производящееся на основании § 78 устава избрание, от которого профессор Любимов был освобожден, имеет силу, попечитель московского учебного округа, в конфиденциальном представлении, испрашивал указание министерства: как имеет быть поступлено в отношении профессора Любимова для дальнейшего оставления его на службе.
Принимая во внимание, что всякое оставление на службе чипов, пользующихся правами учебной службы, после выслуги двадцатипятилетия, будь они определяемы правительством, будь они избираемы профессорскою коллегиею, имеет значение на пять лет и должно возобновляться после каждого пятилетия, для меня не составляло никакого сомнения, что состоявшееся в 1877 году высочайшее повеление имело значение освобождения профессора. Любимова от баллотирования в тот именно год, в виду возбужденных в то время страстей, и обеспечение ему сохранения служебного его положения на пятилетие, тогда имевшее начаться. Но чтобы из этого высочайшего повеления могло быть выведено заключение, что для профессора Любимова создавалось единственное и исключительное в учебном ведомстве положение бессрочного сохранения учебной должности – ни из текста, ни из смысла высочайшего повеления не истекало: во всяком же случае, как совершенно особая и независимая от обстоятельств времени, мера требовала положительного указания. На этом основании предстоял, но моему убеждению, к разрешению только вопрос о том: следовало ли за истечением пятилетия, на которое профессор Любимов был оставлен на службе, подчинить его общему порядку для дальнейшего оставления на оной на следующее пятилетие, или же испросить повое Вашего величества высочайшее соизволение на оставление его на службе, помимо общеустановленного для университетских преподавателей порядка. При всеподданнейшем докладе моем, 21 января сего года, я имел честь обстоятельства этого дела представить на воззрение Вашего величества и при этом доложить: что в виду истечения пяти лет с того времени, когда возбуждение страстей могло подать повод к предположению, что при баллотировании г. Любимова не будет соблюдено должное беспристрастие, и в виду того, что с того времени и в личном составе профессорской коллегии могли произойти перемены, в особенности же руководимый глубоким убеждением в нежелательности уклонений от закона без особо важных и уважительных причин, я не видел достаточного повода к новому из'ятию из установленного законом порядка. То же мое мнение удостоилось высочайшего Вашего величества одобрения и было, в конфиденциальном отзыве, предложено к руководству попечителю московского учебного округа к тому времени, когда наступит срок баллотирования профессора Любимова.
Оставаясь и ныне при полном убеждении, что высочайшее повеление в Возе почившего государя императора не имело и не могло иметь значения создания для профессора Любимова двух милостей:- одной, освобождения в то время от баллотирования, другой, гораздо большей, и совершенно исключительной, о которой однако упоминаемо во время не было – бессрочного сохранения профессорского звания и преимуществ, связанных с продолжением учебной службы, я почитаю долгом испрашивать повеление Вашего величества: следует ли начертанную на всеподданнейшем письме профессора Любимова об оставлении его на службе при московском университете высочайшую резолюцию принять к исполнению в смысле оставления г. Любимова на службе на второе пятилетие, или же в смысле бессрочности этой службы.
JÎ не счел бы совместным с личным своим достоинством останавливаться на содержащихся в всеподданнейшем письме профессора Любимова нескрытых намеках и даже прямых указаниях подчиненного мне лица на мой образ действия, на прямое обвинение в сознательном нарушении воли в Бозе почившего государя императора, и в потворстве стремлениям, противным целям, верховною властью будто бы предначертанным; если бы собственноручная Вашего величества резолюция на означенном письме не приводила меня к горестному убеждению, что такие направленные против меня обвинения нашли веру у Вас, государь. Такой неожиданный, и смею думать, незаслуженный удар, нанесенный моей сорока двухлетней, смело говорю, честной и бескорыстной службе державным деду и родителю Вашим и Вашему величеству составляет испытание, к которому я не был подготовлен. Под тягостью оного чувствую свое бессилие для несения бремени на меня возложенного; остается мне только выполнить один долг совести и чести: всеподданнейше и убедительнейше просить Ваше величество не отказать мне з последней милости,– поручить и мне дорогие интересы народного просвещения лицу более меня достойному и более способному сохранить драгоценнейшее для каждого русского благо – доверие своего государя.
С глубочайшим почтением есмь
Вашего императорского величества
вернейший подданный
барон Николаи.
С.-Петербург
12 марта 1882 г.
213.
В затруднительное время, озабоченный выбором твердого и опытного правителя и руководителя в важном деле народного просвещения, я обратился к Вашей опытности и к известному мне в Вас чувству патриотического долга. Вы отвечали на мой призыв с отличавшею Вас всегда готовностью на служение государю и отечеству и приняли на себя нелегкий труд восстановления поколебленного в последние годы порядка в учебном деле. Вы вполне оправдали мои ожидания твердым управлением Вашим, основанным на неуклонном исполнении закона. Ныне, в виду утомления сил Ваших, с искренним сожалением уступая настоятельной Вашей просьбе об увольнении Вас от звания мин. нар. просвещ., сохраняю уверенность, что, оставаясь во всех возложенных на Вас должностях, Вы не престанете служить попрежнему опытом Вашим и знаниями на государственную пользу.
214.
13 марта 1882 г.
Многоуважаемый Константин Петрович.
Я обедаю у своячницы своей, в Вашем соседстве; а потому предполагаю заехать оттуда к Вам, в начале 9-го часа. Если наш разговор имеет несколько продлиться, то вы, вероятно, не откажете мне в стакане чаю.
Примите уверение в искреннем моем уважении и преданности.
Барон Николаи.
Суббота.
215.
Многоуважаемый Константин Петрович.
Возвращаясь от Вас вчера вечером, думал о том, как бы вместо себя предложить на место Делянова; пришла мне в голову следующая мысль, которую Вам доверяю на благоусмотрение: В. П. Титов, старший из членов совета, по закону, за выбытием председательствующего, в нем имеет право председательствовать; пускай ему временно поручат исправление должности главноуправляющего; он человек хороший, деятельный, образованный, дамский кавалер, будет очень доволен подобным поручением; его звание председательствующего в департаменте гражданском этому не помешает: принц Ольденбургский соединял оба звания; а в крайнем случае старший по нем Любощинский еще лучше эту обязанность исполнит; нужно будет только усилить этот департамент одним членом, их свободных много.
Меня страх как тянет на юг к дочери и внуку, единственным, за всеми умершими, остаткам моей семьи; если уже согласны освободить меня от бремени, то не прошу ничего, кроме свободы и какого-нибудь доброго слова, отпуская грешного.
Преданный Вам
барон Николаи.
Излишним считаю сказать, с каким нетерпением буду ждать известия об успехе Вашей поездки.
210.
Многоуважаемый Константин Петрович.
Приношу Вам самую искреннюю благодарность за столь обязательно скорое сообщение последствий Вашей поездки в Гатчину: принимаю оное, как добрую весть во всех отношениях. Остается мне только желать, для пользы дела, чтобы окончательная развязка выразилась поскорее, ибо, с одной стороны, мне как-то совестно перед своими подчиненными оставлять их в заблуждении относительно последствий делаемых мною распоряжений, осуществление которых уже будет зависеть не от меня; с другой – я и сам, очевидно, стесняю, не желая стеснять своего преемника предрешениями.
Рескрипт государя, на который Вы мне подаете надежду, я приму с глубокой благодарностью, позволяя себе думать, что он не будет незаслуженное внимание к годичному самопожертвованию.
Чувствую себя легко и в положении человека, свободнее выглядывающего; за Ваше в этом участие еще раз примите мою благодарность и выражение чувства моего сердечного уважения и преданности.
Барон Николаи.
16 марта.
217.
Многоуважаемый Константин Петрович.
Сейчас получены мною от государя императора удостоенные высочайшего подписания указы и рескрипт, которые будут доставлены по принадлежности рано утром. По принимаемому Вами в этом деле участию, спешу довести о сем до Вашего сведения.
Искренно уважающий и душевно преданный
С. Танеев.
1 1/4 ч. ночи.
218.
Конфиденциально.
Министр
Внутренних Дел.
Милостивый государь Константин Петрович.
В последствие личных объяснений, имею честь препроводить при сем Вашему высокопревосходительству сто рублей, на известное Вам, милостивый государь, употребление.
Покорнейше прошу Ваше высокопревосходительство принять уверение в истинном почтении и совершенной преданности.
Граф Игнатьев.
No 82.
28 января 1882 г.
219.
Понедельник, 11 3 4.
Душевно уважаемый Константин Петрович.
Бунина постараюсь переместить на лучшее, излюбленное им место. Действительно помехой было недавнее перемещение.
Ни в каком случае не могу, согласиться на возвращение Петрункевича в Черниговскую губернию. Он должен пробыть в поднадзорных или лучше сказать в административной ссылке еще не менее пяти лет.
Будьте покойны – я останусь при своем мнении. С юга (Гурко и др.) доносят, что меж крестьянами распускают слухи (газеты из Петербурга), что государь «в плену у господ» и генералов, «что ему короноваться запрещают и впредь не дозволят» и т. п.
А тут и речи не может быть о коронации до будущей весны. Вы знаете, что у меня дух бодр и вера крепкая, а при общей апатии и отрицательном направлении устаешь «заплатки вставлять» на дырявом платье. При существующей, еще твердой, народной почве царю русскому легко одним взмахом поправить дело. Хотелось с Вами поговорить сегодня, но меня задержали доклады и сибирский комитет, собиравшийся у меня и только что разошедшийся.
В котором часу едете Вы в Гатчину завтра?
Душевно преданный
граф Игнатьев.
220.
Достопочтеннейший Константин Петрович.
Не мог вырваться из дома – несмотря на воскресный день – ранее 5 час, чтоб попытаться потолковать с Вами. Очень рад, что Вы хотя по предположениям об изменении в цензурном деле со мною согласны.
Изолгалась печать совсем. Такого закона о печати, как в России нужно было бы – в государственном совете не проведешь при существующем отрицательном направлении во всем. А потому приходится удовольствоваться исправлением существующего порядка – хотя бы в виде временной меры. Крика будет много и тут. Но лишь бы дело спорилось.
Чтоб способствовать с своей стороны скорейшему достижению Буниным предмета его желаний настоящих, я телеграфировал одес-у град-у, что, осведомившись о предположении его назначить Бунина полицеймейстером в Одессе, я свидетельствую, что препятствий к тому встретиться не может и что Бунин известен мне лично с самой хорошей стороны. Надеюсь, что это необычное заявление поможет, хотя Коссаговский представления никакого не делал о назначении Бунина.
Душевно преданный
граф Игнатьев.
221.
Достопочтеннейший Константин Петрович.
Если мы в чем виноваты в деле Скина, то единственно тем, что выдали ему казенные деньги в надежде; что он хотя что-нибудь годное и положительное сообщит. Он нас водил за нос целый год. Но и тут не было отказа ему с нашей стороны: повторение выдачи денег было мной обусловлено сообщением чрез посольство наше в Берне какого-либо точного указания на имевшиеся будто бы у него сведения. То, что он говорит о предсказании убийства Стрельникова, чистая ложь. После обнародования телеграфического известия об одесском убийстве – он действительно написал Гамбургеру, что предвидел это несчастье. Скина – мазурик, желающий выманить деньги.
Мы поддались два раза на его предложения, а в третий – обусловили выдачу денег известными условиями; он их принял, а потом отказался и потребовал еще больше денег. Если добудете от него какие-либо положительные сведения – очень Вам признателен буду; но деньгами швырять не имею права. Скина принимает агентов дружины, нас везде компрометирующих, за правительственных.
Что касается до минных подкопов в Спирове, Химках и пр., то это опять выдумка досужих и незнающих людей. Дело в том, что я приказал везде, по Николаевской линии, осмотреть подземные галлереи вследствие чертежа одной из них, найденного у одного мальчика. Лучше осмотреть и закрепить заблаговременно, чем перед коронацией горячку пороть.
Вы вчера были в Гатчине, а я сегодня должен был отказаться от доклада по случаю рассмотрения питейного дела в гос. совете.
Искренно преданный
граф Игнатьев.
222.
Конфиденциально.
Министр
Внутренних Дел.
2 марта
Милостивый государь Константин Петрович.
Имею честь сообщить Вашему высокопревосходительству, в последствие нашего разговора, следующие сведения, которые имеются в департаменте государственной полиции о бароне Схина.
Барон Аристид Схина, проживающий в Цюрихе, обратился в апреле месяце 1881 г. в означенный департамент с предложением своих услуг относительно сообщения нашему правительству сведений об интересующих государственную полицию лицах, заявляя при этом, что находясь около двух лет в Швейцарии, он имел возможность завести знакомства с некоторыми живущими там русскими эмигрантами и узнать от них весьма важные факты, относящиеся к проискам и замыслам вожаков революционной партии, но что, не доверяя почте, он желал бы приехать лично в С.-Петербург, если ему предоставлены будут денежные средства на путевые расходы.
На сделанный нашему посланнику в Швейцарии запрос о личности Схина, тайный советник Гамбургер отказался доставить какие-либо сведения о нравственных качествах Схина, как лица совершенно ему неизвестного, но при этом препроводил, переписку последнего с нашим министром-резидентом в г. Гамбурге, бароном Менгденом, на знакомство с которым ссылался Схина.
В переписке этой также из'является последним желание приехать в С.-Петербург для личных конфиденциальных переговоров и просьба о высылке ему денег. Затем в мае месяце, вследствие возобновления бароном Схина своих предложений, с ним было вступлено в сношение и 22-го мая послано ему 1000 франков, но, несмотря на это, барон Схина, в последующих письмах, не заключающих в себе никаких существенных сведений или сообщений, продолжал писать о необходимости немедленного приезда в С.-Петербург, прося выслать ему денег на поездку в виду того, что полученные им 1000 франков недостаточны для успешного выполнения взятого им на себя поручения.
С тех пор Схина не переставал настаивать на вывозе его в Петербург и с просьбами об этом обращался как письменно на мое имя, так и к статс-секретарю Гамбургеру, который, в виду усиленных уверений Схина о безотлагательной необходимости его поездки в Россию для сообщения русскому правительству некоторых фактов чрезмерной важности, решился, наконец, выдать ему 800 фр. на дорогу.
Между тем Схина, получив означенные деньги, не только не предпринял поездки в Россию, но начал просить о предоставлении в его распоряжение еще некоторой суммы денег, под предлогом уплаты таковых какой-то женщине, обладающей теми важными сведениями, которые он, Схина, намерен сообщить мне и которые она согласна, будто бы, обнаружить только за известное вознаграждение.
В виду подобного образа действий барона Схина, я, согласно мнению, высказанному по этому предмету тайным советником Гамбургером и в связи с полученными из частного источника сведениями о крайней запутанности денежных дел Схина, пришел к тому заключению, что личность эта не заслуживает никакого доверия, а потому сделал распоряжение об оставлении дальнейших его домогательств без последствий.
Примите, милостивый государь, уверение в совершенном моем почтении и преданности.
Граф Игнатьев.
No 74
28 февраля 1882 г.
223.
Министр
Внутренних Дел.
Милостивый государь Константин Петрович.
Но всеподданнейшему докладу моему о том, что в понедельник, 17 сего мая,– день Сошествия Св. Духа, его величество высочайше повелеть соизволил назначенное на этот день совещание в высочайшем присутствии перенести на четверг, 20 мая, в 11 час. утра.
Сообщая о таковой высочайшей воле Вашему превосходительству, покорнейше прошу принять уверение в истинном почтении и совершенной преданности.
Граф Игнатьев.
15 мая 1882 г.
224.
Май 1882.
Проект Манифеста,
представленный гр. Игнатьевым.
Божию милостию мы и пр.
Об'являем и пр.
Моля Бога, да укажет нам стези правды, и помянув дни древние и поучаясь примерам великих предков наших царей всея Руси самодержцев, за благо рассудили мы:
Предстоящее торжество священного венчания и миропомазания нашего на царство совершить пред собором высших иерархов церкви православной, высших чинов правительства, высших избранников дворянства и городов и нарочито выборных от земли.
Посему повелеваем:
Ко дню Светлого Христова Воскресенья будущего 1883 года собраться к священному венчанию и миропомазанию нашему в нашем первопрестольном граде Москве по именному призыву нашему святейшему пр. синоду и епископам православной церкви Российской, гос. совету, пр. сенату, министрам и главноуправляющим нашим, губ-м предв-м дворянства, град, головам обеих столиц, всех губ. городов и некоторых уездных,– по усмотрению нашему,
и нарочито на сей собор выборным:
1. От купцов каждого губ. города купно с уездными городами той губернии по одному купцу избранному общим губернским купеческим с'ездом.
2. От обеих столиц по трое горожан, избранных столичными городскими думами.
3. Всех уездов великой, малой ц белой России и Ново-россии:
– от личных землевладельцев по два землевладельца, избранных общим, без различия крупно и мелкопоместных, уездноземле-владельческим с'ездом;
– от крестьян, смотря по обширности и населенности уезда, не менее двоих и до семерых крестьян-домохозяев, избранных от соответствующего числа округ, окружно-крестьянскими с'ездами.
4. От земель же казачьих войск, донского, уральского, оренбургского, сибирского, кубанского и терского, от губерний и областей сибирских, туркестанских, кавказских, прибалтийских и польских и от в. к. Финляндского, по особым указаниям, которые нами даны будут нашему м-ру внутренних дел.
И как в старину земские соборы собирались государями не только к священному венчанию царскому, но иногда и для возвещения воли государевой самим государем всей земле в лице ее выборных лучших людей, или для выслушания государем прямо от выборных о местных нуждах и вообще для совещания государя со всею землей, так и отныне да будет.
Не сомневаемся, что как в старину, во времена к мирной деятельности и бранной тягости и смутной шатости, земля, избирая в собор, никогда ни в одном выборном сама не ошиблась и царя не обманула, так же и ныне не ошибется и не обманет, пришлет таких же, как в тогдашних царских грамотах писано – людей добрых, разумных, крепких, с которыми государю можно говорить и промышлять о всех людях ко всему добру.
Да обновится же, с благословения Господня, великое единение царя и земли: единение в любви, уже не только властной и покорной, но и советной.
Да воссозиждется наш древне русский земский собор неприкосновенно в исконных основах своих: собор земский, решенье царское, по правде Божеской.
Дан сей в Петергофе в 6 день мая.
225.
Посылаю Вам, многоуважаемый Константин Петрович, копию с головомойки, данной мною Москвину. Мы с ним старые знакомые и он, конечно, не обидится: «свои люди сочтемся».
Искренно преданный
Д. Толстой.
25 октября 1882 года.
226.
20 октября.
Я поручил г. Варадинову представить мне сегодня же постановление главного управления по делам печати: закрыть на восемь месяцев «Самарский Справочный Листок», а, по возобновлении его после этого срока, подчинить цензуре в Москве, что равносильно совершенному прекращению этого издания. Самарского вице-губернатора, конечно, не оставлю без взыскания.
Искренно преданный
Д. Толстой.
26 октября 1882 года.
227.
Завтра я доложу государю только главные основания положения комитета 1864 года о раскольниках, и попрошу разрешения внести это дело в государственный совет.
Все замечания Ваши, многоуважаемый Константин Петрович приму с благодарностью. Повторяю только мою просьбу не уклоняться от высочайше утвержденных в 1864 г. начал, потому что на этой и только на этой почве мы будем тверды в несомненно предстоящей борьбе.
Не. позволите ли мне прислать к Вам директора Заику, которому Вы могли бы сообщить Ваши заключения словесно, а он ими воспользуется при окончательной редакции.
Искренно преданный
Д. Толстой.
28 октября 1882 года.
228.
Я доложил сегодня его величеству главные положения комитета о раскольниках 1864 года, об'яснил, что предполагается дать известные права только одним менее вредным сектам, припомнил при этом весь вред, происшедший от неумеренного раздавания различных вольностей по разным частям управления, и предупредил, что мое представление вызовет несомненно оппозицию в государственном совете в так называемом либеральном направлении.
Государь принял сочувственно мой взгляд на это дело, но высказал желание, чтобы по крайней мере г.г. министры действовали согласно. Тогда я предложил созвать совет министров, на что и последовало соизволение.
Все это дело, со всеми приложениями, будет разослано г.г. министрам; но я заявил, что они едва ли скоро его одолеют.
Вот Вам, многоуважаемый Константин Петрович, краткий отчет о моем сегодняшнем докладе. Думаю, что такой ход дела будет благоприятен для церкви.
Искренно преданный
Д. Толстой.
29 октября 1882.
Гатчина.
229.
При свидании, расскажу Вам, многоуважаемый Константин Петрович, почему разрешен вновь «Московский Телеграф», и на каких условиях; писать об этом не только невозможно, но и совершенно неудобно. Есть основание думать, что он изменит свое направление; если же нет, то существовать ему недолго. Статья его, на которую указывается, не более как маска.
Искренно преданный
Л. Толстой.
7 ноября 1882 г.
230.
В «Русской Старине» печатаются записки Санглена. В них, между прочим, рассказывается об известном заговоре против императора Павла. Потрудитесь, многоуважаемый Константин Петрович, просмотреть это место, отмеченное черною чертой, и не отказать сообщить мне ваше мнение: можно ли пропустить это.
Искренно преданный
Д. Толстой.
18 ноября 1882.
231.
Министр
внутренних дел.
Милостивый государь Константин Петрович.
Государь император высочайше повелеть соизволил подвергнуть вопрос о женском врачебном образовании обсуждению в особой комиссии из министров народного просвещения, военного, главноуправляющего собственною его величества канцелярией) по учреждениям императрицы Марии, обер-прокурора святейшего синода и министра внутренних дел.
Сообщая Вашему высокопревосходительству о сем высочайшем повелении, долгом считаю присовокупить, что о времени заседания комиссии Вы будете поставлены в известность особым уведомлением»
Примите уверение в совершенном моем почтении и преданности.
Граф Д. Толстой.
No 1748.
27 ноября 1882 г.
232.
В эту минуту я занят «Голосом». Прочтите верхний его фельетон, где напечатана статья Кошелева. Едва ли что подобное когда-либо печаталось в «Курьере»,– в полном смысле слова возмутительная статья. Затруднение состоит в том, что почти вся наша пресса отвратительна, многие газеты желательно было бы прекратить, но не благоразумнее ли действовать потише, постепенно.
Конечно, ни за «Курьера», ни за «Русскую Мысль» стоять я не буду; меня смущает только мысль, что другие газеты, почти одинаково дрянные, будут продолжать существовать; справедливо ли это будет? Например, по моему мнению, «Русские Ведомости» никак не лучше «Курьера».
Впрочем, всего лучше об этом об'ясниться словесно, и на днях я буду у вас с этой целью.
Искренно преданный
Д. Толстой.
12 декабря 1882 г.
233.
О «Голосе» и «Телеграфе» прочтите в «Пр. Вестнике» завтра: «Голосу» дано второе предостережение, а «Телеграфу» запрещена розничная продажа, что для него почти равносильно уничтожению. Кроме того, «Русский Курьер» запрещен на три месяца.
Искренно преданный
Д. Толстой.
15 декабря 1882 г.
234.
Конфиденциально.
Многоуважаемый Константин Петрович.
При последнем нашем свидании я имел случай высказать, что выбор барона Корфа в инспекторы московских городских училищ был бы в высшей степени нежелателен.– Педагогическое направление бар. Корфа, ставящее впереди всего естествознание и грязь житейского обихода и потом уже на втором месте, ради только приличия, касающееся богопознания,– идет в прямой разрез с основными началами Москвы: православием и самодержавием. Москва была и есть хранилище народной святыни; она всегда отличалась набожностью и крепостью духовной жизни, но если бы выбор навязываемого ей бар. Корфа состоялся, то подрастающее поколение было бы направлено на путь материализма и безбожья. Яд, вливаемый в обучающихся детей под инспекторским влиянием бар. Корфа, подтачивал бы в них начатки бого-боязни и нравственной устойчивости.
Мне известно, что некоторые попечительства городских училищ обнаруживают уже опасение за благонадежность училищ, если бар. Корф сделается их инспектором.– Пагубный пример Москвы отразился бы смутою в умах населения других городов.
Я стараюсь, сколько могу, предотвратить избирательное движение в пользу бар. Корфа, но замечаю, что агитация возрастает не по дням, а по часам.– Ни правила об усиленной охране, ни городовое положение не дают мне права вмешаться в это дело официально, так как, к сожалению, оно предоставлено всецело-городскому самоуправлению: иначе я превысил бы свою власть и нарушил бы закон. Единственной возможностью остановить, пока еще не поздно, готовящееся Москве великое зло – каково превратное и не согласное с духом ее населения обучение детей – я считал бы доведение об этом до сведения государя императора; и если бы его величеству угодно было выразить, что выбор бар. Корфа будет для него неприятен, то, заручившись этою инициативою, я, смею надеяться, достиг бы благоприятного результата.
Представляя все вышеизложенное Вам, как лицу искренно любящему нашу родную Москву, я усерднейше прошу оказать в этом случае всевозможное с Вашей стороны содействие, и о последующем меня известить хотя бы по телеграфу, для большей скорости, в виду того, что городской голова действует с усиленною настойчивостью в пользу бар. Корфа.
Примите, многоуважаемый Константин Петрович, уверение моей душевной неизменной к Вам преданности.
Князь В. Долгоруков.
Москва. 13 октября 1882 г.
235.
Телеграф в гл. ст.
Принята с аппарата
со ст.------
No 44
из Москвы
16 10
Телеграмма No 130106
Принял ____________
ПБГ МСК ПPI 130106 37 16/10 5 25 ДН
Известное вам дело из письма 13 октября начинает принимать благоприятный оборот: если не с положительною уверенностью, то с значительною вероятностью в успехе с моей стороны сообщаю в настоящую минуту.
Князь Долгоруков.
Пбг. обер прокурору
Константину Петровичу Победоносцеву.
236.
Телеграмма
Константин Петрович Победоносцев.
Телеграф в Гл. ст.
Принята с аппарата
со ст. МСК
17/Х 1882
Телеграмма No 135006
Подана 17 3 ч. 10 м. пополуд.
Спешу известить, что общими силами перевес на моей стороне, хотя идет сильное противодействие, но, кажется, напрасно.
Князь Долгоруков.
237.
Многоуважаемый Константин Петрович.
На почтенное письмо Ваше от 24-го сего месяца, спешу сообщить, что действительно ко мне обращались об учреждении под моим председательством комиссии для сбора пожертвований в пользу женских врачебных курсов. Из прилагаемой копии с письма моего к А. И. Барановскому от 22-го октября Вы усмотрите, что ответ мой вполне соответствует Вашему воззрению на эту попытку либеральной партии. Полагаю, что новая туча, надвигавшаяся на Москву,– и на этот раз из Петербурга – отклонена мною бесповоротно. Если она останется над Петербургом, то уже дело тамошней администрации стараться рассеять ее.
Что же до молодых московских либералов купеческого сословия, то не скрою от Вас, что Вы прямо указали на то самое лицо, которое думает заправлять купеческим либерализмом в Москве и думе.– Прибавляю, что молодой Алексеев, при большом богатстве и громком голосе, не обладая достаточным образованием, к сожалению, пользуется некоторым влиянием на городского голову.– Как это ни кажется странным – но верно.
Примите, многоуважаемый Константин Петрович, уверение в моем искреннем уважении и душевной преданности.
Князь Долгоруков.
Москва. 26 октября 1882.
238.
Копия
Московский
генерал-губернатор.
Милостивый государь Александр Иванович.
Вследствие письма Вашего превосходительства от 20 сего октября, рассмотрев приложенные к нему документы, я нахожу, что одним из ближайших способов осуществления предусмотренного пунктом 3-м высочайшего повеления 5-го августа 1882 года перехода врачебных женских курсов из петербургского Николаевского военного госпиталя в какое-либо другое учреждение представляется несомненно реализация на нужды этого учреждения потребного для поддержания его капитала так же, как и одновременное с этим принятие названных курсов в ведение какого-либо учреждения, постороннего военному ведомству. По ни из упомянутого высочайшего повеления, ни из приложенного к письму Вашему и утвержденного правительством устава «Общества для пособия лицам женского пола, обучающимся на курсах ученых акушерок при медико-хирургической академии» я не усматриваю, чтобы, с целью реализации денежных капиталов, потребных для поддержания существования помянутых курсов, была дозволена правительством организация с'ездов частных лиц на предмет собирания денежных с упомянутой целью пожертвований.
В виду этих соображений, принося Вам, милостивый государь, мою искреннюю признательность за Ваше любезное ко мне внимание, я, к крайнему моему сожалению, не считаю возможным принять какое-либо участие в организации дальнейших коллективных денежных сборов в пользу женских врачебных курсов, и особенно путем учреждения, под моим председательством, особой с этой целью комиссии, как о том ходатайствуют лица, подписавшиеся на приложенном при письме Вашем листе пожертвований.
Я полагаю, что участие мое в настоящем деле, независимо от соображений, изложенных выше, представляется тем менее соответствующим обстоятельстиам дела, что г.г. жертвователи, обратившиеся ко мне с помянутым ходатайством, непременным условием взноса своих пожертвований ставят переход женских врачебных курсов в ведение петербургского городского общественного управления.
В виду изложенного, я нахожу, что лица, сочувствующие цели помянутых курсов и желающие приносить денежные пожертвования на их дальнейшее поддержание, не имея права устраивать для этой цели собрания, с'езды и коллективные подписки, могут, каждый порознь, обращаться с ходатайствами по этому предмету к петербургской местной административной власти, в ведении которой состоит с.-петербургское городское общественное управление, или же вносить свои пожертвования в с.-петербургскую городскую управу.
Прилагая при сем документы, приложенные при письме Вашего превосходительства от 20 октября, я покорнейше прошу Вас, милостивый государь, принять уверение в моем совершенном почтении и преданности.
Его пр-ву
А. И. Барановскому.
No 6290.
22 октября 1882 г.
239.
Вот, глубокоуважаемый Константин Петрович, тот проект, о котором говорил с Вами на днях. Он разослан конфиденциально членам комиссии и будет в ней обсуждаться в конце этой недели.
Замеченные Вами черты в Гейнце именно те, которые показались мне заслуживающими внимания. Хотелось бы ими воспользоваться, но впрочем еще присмотрюсь. Дело-то такое бедовое выдалось, что никогда не ощущал такою прилива осторожности, как
Искренно Вам преданный
М. Каханов.
17 января 1882 г.
240.
Любезнейший друг Константин Петрович.
Государь соизволил на назначение членов комитета по составлению проекта гражданского уложения, а в числе их тебя, M. H. Любощинского, Е. Н. Старидкого (и других лиц), а Егора Павловича вместе с тем и председателем редакционной комиссии.
Теперь надлежит комитету установить состав редакционной комиссии избранием членов ее, которые затем должны будут распределить между собой труд и затем неотлагательно приступить к подготовительным работам.
Необходимо для сего комитету иметь одно собрание, которое и предположено на понедельник в 8 1/2 ч. вечера, если этот день и час для тебя удобны. В противном случае – в среду, также вечером.
Благоволи уведомить, пришел бы сам к тебе по поводу этого обстоятельства, но сегодня ты, кажется мне, в синоде.
Искренно преданный
Д. Набоков.
28.V.
241.
27 января 1882 г.
Многоуважаемый Константин Петрович.
Обязательно сообщенную Вами американскую газету получил и я. Нападки на наших представителей, конечно, очень неприятны, но вот подкладка этого дела. Редактор этой газеты постоянно обращается к нам с домогательством иметь от нас довольно сильную субсидию. Сначала он нас похваливал, но, получив отказ, стал немилосердно разносить. Субсидии мы не в состоянии ему дать, потому что располагаем самою незначительною на этот предмет суммою, между тем как Австрия расходует на эту статью, сколько мне известно, более 300 тысяч гульденов.
Искренно преданный
Н. Гирс.
242.
Милостивый государь Константин Петрович.
Указанная Вашим высокопревосходительством, книга имеется у меня и была рассмотрена. По имеющимся сведениям под псевдонимом «Степняка» кроется автор Кравчинский, известный государственный преступник. Цель этого издания преимущественно спекулятивная, и полезных разоблачений в следственном значении книга эта в себе не заключает.
Вашего высокопревосходительства
покорнейший слуга
Петр Оржевский.
4 октября 1882 г.
243.
Милостивый государь Константин Петрович.
С выражением преданнейшей признательности возвращая при сем письмо уфимского губернатора, имею честь доложить Вашему высокопревосходительству, что с своей стороны мною будут приняты меры к недопущению Блюммера, который государственной полиции известен более десяти лет.
С чувством глубочайшей преданности имею честь быть Вашего высокопревосходительства
покорнейший слуга
Петр Оржевский.
9 ноября 1882 г.
244.
Директор Департамента
Государственной Полиции.
Милостивый государь Константин Петрович.
Возвращая Вашему высокопревосходительству статью «Современных Известий» по поводу мелитопольского грабежа, обязываюсь довести до Вашего сведения, что первоначальное осмотрительное заявление «Правительственного Вестника» об общеуголовном характере этого преступления могло бы быть в настоящее время заменено категорическим удостоверением в том же смысле. За последнее время арестовали еще одного участника преступления, а при нем найдена доставшаяся на его долю часть награбленной добычи, так что, за исключением нескольких тысяч, розданных грабителями родным и знакомым, почти все деньги, пересылавшиеся с подвергшейся, нападению почтой, разысканы.
Кроме того и из других данных дела вытекает несомненное заключение, что мелитопольский случаи дело рук обыкновенных преступников, не ожидавших даже столь крупной наживы и потерявших от этой неожиданности должное самообладание, что и помешало им скрыть след преступления.
Пользуюсь случаем, чтобы возобновить пред Вашим высокопревосходительством уверение в глубочайшем уважении и преданности, с коими имею честь быть
Вашим покорнейшим слугой
Н. Плеве.
3 ноября 1882 г.
245.
17 ноября
Министр
Государственных Имуществ.
Милостивый государь Константин Петрович.
Вследствие всеподданнейшего моего доклада о том, что бывшие в последнее время беспорядки в стенах казанского и с.-петербургского университетов неблагоприятно отразились и на поведении слушателей с.-петербургского лесного института, вызвав 12-го сего ноября шумную в среде их сходку, его императорское величество высочайше повелеть соизволил: вопрос о том, какие общие меры могут быть приняты к устранению на будущее время подобных прискорбных явлений в стенах высших учебных заведений, рассмотреть в совещании Вашего превосходительства и г.г. министров военного, внутренних дел, народного просвещения, путей сообщения, государственных имуществ и управляющего морским министерством.
О таковой высочайшей воле считаю долгом сообщить Вашему превосходительству.
Примите уверение в совершенном моем к Вам уважении и искренней преданности.
М. Островский.
No 30.
17 ноября 1882 г.
246.
Глубокоуважаемый Константин Петрович.
Сегодня я получил от государя императора высочайший вопрос, почему приглашение в заседание совета министров не было послано вел. кн. Владимиру Александровичу. Мною сегодня же донесено, что приглашение и все бумаги представлены его высочеству 5 сего декабря, что лично подтверждено мне самим великим князем при утреннем моем с ним свидании.
Считаю нужным о том поставить тебя в известность вследствие вчерашней твоей записки.
Душевно преданный
Н. Мансуров.
13 декабря 1882 г.
247.
Глубокоуважаемый Константин Петрович.
Наконец могу Вам представить исправленную и лично мною здесь переделанную по собранным данным записку о положении духовенства в Грузии. Тяжелое положение, вызываемое изложенными фактами, несомненно возбудит в Вас готовность помочь этому, близкому, русскому и православному моему сердцу, делу... Я вполне понимаю, что всего и разом нельзя сделать при настоящих обстоятельствах, смотрите на записку, как на pia desideria будущего, но в настоящем помогите в более неотложном, чем можете, во имя церкви и достоинства русского имени на Кавказе.
Весь Ваш
Кн. Дуноуков-Корсаков.
14 декабря 1882 г.
248.
Конечно, я очень рад, глубокоуважаемый Константин Петрович, совершившемуся событию и назначению Ивана Давидовича, и еще больше тому, что «великое», как Вы пишете, дело вырвано из поганых рук. Но меня испугало новое, данное при этом доказательство нашей безнадежной правительственной слабости. Как? Увольняется неспособный и недостойный министр, явно для всех служивший орудием партии, в которой все зло, и с которой правительство должно бороться, увольняется именно по убеждению, что оставлять его долее во власти било бы пагубой, и в то же время честной народ извещается и поучается, что увольняемый министр был образцом министров, целителем зол, патриотом, и за год своего управления своими заслугами приобрел право на «искреннюю» признательность России или, что то же, ее верховной власти!
Как это назидательно для русской публики, смущенной, расстроенной и не знающей чему верить! Какую мораль извлечет она из этих событий, которые должны были бы показать, что в России еще есть правительство, понимающее, что оно делает и сознающее свои задачи и обязанности! В каком положении перед лицом публики должен себя чувствовать новый министр, призванный, однако, действовать в противоположном своему предшественнику смысле! Если рескрипт правда, то новому министру следует итти путем того же патриотизма и той же законности, которые вели нас прямо в хаос; если же это на всю Россию с высоты раздавшееся слово – не правда, то как это в самом деле назидательно и как вследствие этого облегчается задача нового министра!
Вы пишете, что надо высказываться скромнее, чтоб не возбудить противную партию. Но противная партия, верьте мне, есть только тень, бросаемая правительственною неспособностью и фальшивым бессилием власти, которая прячется и стыдится себя.
Не хочется ни на что смотреть и ничему нельзя глубоко порадоваться, в виду общего положения дел.
Простите мне эти грустные излияния: в них выражается очень серьезное чувство.
Совершенно преданный Вам Москва
М. Пашков.
18 марта 1882 г.
249.
Глубокоуважаемый Константин Петрович.
Министр внутренних дел, которого Вы упрекали в слабости относительно печати, хочет показать теперь свою власть на «Московских Ведомостях». Он либерален к печати, когда она развращает общество и служит органом измены, но улыбка его исчезает, когда печать позволяет себе слишком резкое уклонение в сторону долга. Положение мое грозит стать нестерпимым. Каждый день делаются мне цензурным комитетом, по поручению Игнатьева, невыносимые придирки. Вопросы, которых только что успеют коснуться «Московские Ведомости» в своем смысле, тотчас же из'емляются из сферы обсуждения в печати, и я остаюсь с открытым ртом, с недоговоренным словом. Теперь отдан приказ не говорить ничего ни pro, ни contra необходимости созыва земского собора. За евреев мне грозят карами.
Продолжать ли борьбу, которая грозит принять ожесточенный характер? Мне лучше уйти, чем оставаться пассивным наблюдателем происходящего, а говорить решительно и твердо, как умею в настоящее время, говорить за правительство в смысле самых дорогих принципов и интересов его, изобличая измену, значит сталкиваться с правительством.
Удары, которые на меня посыплются, будут падать не столько на меня, сколько на существо правительства, на то, что для него должно быть всего дороже. Не будет ли это новою смутою в нашем бедном обществе?
Итак, я должен или сейчас же прекратить мою деятельность, сойти с моего поста, закрыть глаза и замолчать, или иметь какую-нибудь гарантию, что не подвергнусь гонению от правительства за защиту прав верховной власти и интересов государства.
Пишу эти строки наскоро, пользуюсь от'ездом приятеля, который взялся доставить Вам это письмо.
Если Игнатьев останется, положение действительно станет нестерпимым, и развязка не замедлит.
Душевно преданный Вам
М. Катков.
19 мая 1882 г.
250.
15 Февраля.
Любезнейший друг Константин Петрович.
Спасибо тебе за письмо, которое дышет искреннею патриотическою тревогою, но ты напрасно тревожишься. Я вовсе не одобряю парижской речи или нескольких слов, сказанных Скобелевым в Париже студентам, и, как ты увидишь, перепечатав их вместе с телеграммой корреспондента «Кельнской Газеты» (что сделали и «Моск. Вед.»), воздержался от всякой оценки. Но я в то же время не понимаю и не разделяю того испуга, который овладел Петербургом, отчасти и тобою. Даже показывать вид, что мы боимся шумихи, поднятой иностранными газетами – это плохая политика. В Европе давно привыкли к такому удобному, дешевому, по отношению к России, средству интимидации: это даже было недавно наивно высказано в Англии печатно, по поводу агитации в защиту евреев. Получая довольно много иностранных газет, в том числе и «Pest. Lloyd», я имею возможность ежедневно наслаждаться чтением таких оскорбительных для России и воинственных статей, пред которыми мои статьи и речи Скобелева – ласковый детский лепет. Положим, Скобелев – ген.-ад'ютант, а это звание, конечно, обязывает к сдержанности (хотя звание министра не обязало Биконсфильда воздержаться от знаменитой ругательной речи на банкете лорд-мера); но частная, независимая газета, орган частного-лица, имеет право быть и повольнее в своих речах. Почему ты находишь нужным убеждать меня в необходимости поддерживать центральную власть, когда я только это п делаю, н кажется, энергичнее, чем кто-либо?!. Но поддерживать не значит хвалить каждое ее деяние или утверждать ее в ложном направлении; напротив, надобно стараться вывести ее на прямой путь, и в честности моих отношений к власти никто сомневаться не может. Я убежден, что пугливость – самый коварный советник, что излишним смирением мы не отвращаем войны, а только соблазняем, искушаем наших противников об'явить нам войну, или, наконец, поощряем их на такие действия, которые в конце концов вовлекут нас в войну. Чем берет Англия – в сущности нисколько не страшная ни одной сухопутной державе? Твердостью тона, уменьем хотеть, смелостью негодования. А мы умудряемся бояться даже и Англии, когда в сущности она имеет основание страшиться нас, а не мы ее!
Будь спокоен: затевать войну с Россией никто не отважится de coeur léger, a предполагается воспользоваться настоящим положением России, чтобы совершить все, что можно, не воюя с Россией, во вред России. И будь уверен – глухое рычание зверя, напоминающее о том, что он жив и не так уж болен, заставит скорее считаться с ним, чем предположение, что он совсем уж издох.
Мне кажется вообще, что одно из лучших «оздоровляющих» нравственных средств для нашего общества – это живое чувство-национального достоинства, а не чувство приниженности, не чувство уныния, вообще не отрицательного свойства чувства. «Куда нам», «Да что нам» и т. д.– с этим далеко не уедешь и не отыщешь выхода из современного положения. Ты поймешь, любезнейший друг, что прежде надобно устроить дом свой, и тогда и пр. Это неоспоримая истина, которую соблюдать было бы желательно, но, во 1-х, история не ждет: что же тут прикажешь сделать! Во 2-х, желал бы я знать, когда настанет такая минута, чтоб можно было сказать себе: «дом мой теперь устроен совсем как следует». Этого не приходится сказать себе никогда ни одной стране. Мало того, самый процесс устроения совершается, может быть, именно этими самыми несвоевременными войнами и т. п. передрягами, как и в самой природе – грозами, бурями, вихрями.
Пожалуйста, ее выводи из этого, что я желаю войны и хочу ее накликать. Я только восстаю против этого страха войны, против этой дешевой мудрости растлевающего свойства, которая признает чуть не делом патриотизма унижение теперь России перед Европою, отречение России от ее исторической миссии,– и пугается всякого проявления жизни.
Мне кажется, государственная мудрость состоит именно в том, чтобы признать неизбежным закон развития и прогресса истины в человеческих обществах, а закон этот таков: без 1/4 пакости не обходится никакое явление добра. Где люди – там и пакость. Из 12 учеников Христа – нашелся Иуда. Мы любим вспоминать первые века христианства, но они являются нам в перспективе времен, а если бы ты, любезный мой друг Константин Петрович, жил – ну, хоть бы в IV веке, как изныла бы твоя душа, чутко слыша всяческую неправду в душе Константина! Если бы в те времена спросили тебя – созывать ли вселенские соборы, которые мы признаем теперь святыми, ты представил бы столько основательных критических резонов против их созыва, что они бы, пожалуй, и не состоялись...
Таково теперь и твое отношение к печати. Страшный вред производит она, но и большое добро,– и добро это обусловливается допущением той свободы, которая дает место и вреду. Такова жизнь и такого снаряда не существует, чтобы фильтрировал только одно добро, без примеси зла. Исторгая плевелы, не следует исторгать и пшеницу, и лучше не исторгать плевел, чем исторгнуть хоть один колос пшеницы.
Так и во всем. Твоя душа слишком болезненно-чувствительна ко всему ложному, нечистому, и потому ты стал отрицательно относиться ко всему живому, усматривая в нем примесь нечистоты и фальши. Но без этого ни что живое в мире и не живет, и нужно верить в силу добра, которая преизбудет лишь в свободе... А если дать силу унынью, то нечем будет и осолиться.
Твой И. Аксаков.
251.
Посылаю Вам, душевно уважаемый Константин Петрович, набросанные мною соображения по отношению министра внутренних дел о мерах по печати.
Желал бы я знать мнение Ваше о моих соображениях. Если же Вы скажете, что они никуда не годятся, то я их брошу и соглашусь с м-ром вн. дел.
Искренно преданный
И. Делянов.
24 мая 1882 г.
Прилагаю отношение м-ра вн. дел, чтоб оно было у Вас под рукой.
252.
Редактор этого журнала, вероятно, большой мошенник.
Заметьте подчеркнутые места в прилагаемой статье. Экая незуистическая проделка! Я гр. Толстому об этом писал. Он еще пожалеет, что послушался совета безмозглых людей.
Душевно преданный
И. Делянов.
17 ноября.
253.
Многоуважаемый Константин Петрович.
Соловьев с тех пор прочел 4 лекции. Из них я был на трех. На нынешней неделе буду опять, а на прошлой не был, вследствие нездоровья.
На 1-й лекции он говорил о современной расшатанности научных воззрений и их материалистическом направлении, об'ясняя это явление падением в современн. обществе религиозно-нравств. начал. Вторая содержала краткий обзор истории религий, причем иудейство выставлялось, как высшая форма рел. воззрений древнего мира,– поклонение Богу, как лицу, и личное отношение к нему человека. Третья, очень странная, была посвящена еврейскому вопросу. По мнению Соловьева, еврейский вопрос будет разрешен в России, ибо здесь, во всеоб'емлющем духе православия, они примирятся с ненавистным им христианством; с другой стороны они принесут России недостающий ей элемент – сильное развитие суб'ективного духа, которым всегда отличались.
То, о чем Вы пишете, могло быть сказано только на 4-й лекции. Я полагаю, что переданное Вам впечатление не совсем верно. По всей вероятности, Соловьев говорил то же, что в прошлогодних лекциях, напечатанных в «Прав. Обозр.», и которых оттиску меня есть. Там католицизм выставляется, как религия одного внешнего культа, доходящего до идолопоклонства,– православие, как соединение культа и личного отношения к Богу. Протестантизм, который берет за основу лишь последнее, имеет явное значение протеста против католицизма. Не думаю, чтоб Соловьев мог говорить против культа и церкви. На масленице он читал воспоминание о Достоевском, которому вменял в особенную заслугу его сыновнее отношение к церкви. Еще менее могу предположить, чтоб в И. Христе он отделял идею от личности. В напечатанном прошлогоднем курсе он видит в воплощении не только непосредственное откровение божеское, но и поднятие им человечества до себя или, как он выражается, обожествление человечества.– Если в его взглядах есть много недостаточно верно выведенного, или же произвольного, то во всяком случае с Льв. Толстым у него ничего нет общего.
Впрочем, на нынешней неделе я опять буду на его лекции и разузнаю хорошенько о содержании последней.– У меня сильно расстроился желудок, и я с неделю не мог выехать. Постараюсь заехать к Вам сегодня, чтоб еще поговорить об этих лекциях.
Искренне преданный
Ф. Дмитриев.
2 марта.
254.
Ярославль, 28 ноября 1882 г.
Искренне благодарю за извещение о Дагаеве. Я сообщил ему содержание Вашего письма, с предварением, что он обязан будет ехать по назначению синода без всяких отговорок.
У нас не обошлось без сходки и без строгих мер, которые одни в состоянии образумить молодежь. Мне думается, что наши высшие учебные заведения предоставляют слишком большую льготу по воинской повинности и тем искуственно привлекают массу учащихся. По мнению практиков, для уволенных студентов достаточно одного лишения льготы,– и полтора года строевой службы, если только виновные будут распределены по разным полкам – достаточно для исправления молодых людей. Теперь массы прячутся в университеты и к нам от повинности, которая облегчается им слишком много. Немецкие студенты не получают же отсрочек, а у нас можно проболтаться в высшем учебном заведении, отлынивая от повинности, и потом через шесть лет сократить ее до минимума, почти равного нулю. Конечно, для закорузлых политиканов понадобится более сильная мера: вместо заражения Архангельска и других окраин им нужна самая строгая дисциплина, но для виновных студентов достаточно лишения льготы, да и для невиновных хорошо бы поуменьшить эту льготу. Студенты смирны до ноября, а как скоро кончается прием новобранцев, так у них проходит страх.
Кажется, теперь у нас все успокоилось, и нужно подумать о мерах на будущее время, чтобы обеспечить лицей от повторения беспорядков.
Прежде всего нужно, чтобы власть давала себя чувствовать.
Благодарю за указание на книгу Корсунского: достану ее для прочтения.
Душевно преданный
М. Капустин.
255.
Москва 6 июня 1882 г.
Спасибо Вам за письмо, любезнейший Константин Петрович. Я нашел его в Москве по возвращении из деревни, куда я отвез жену и где пробыл четыре дня, в полном наслаждении. Дорогой узнал о неожиданной перемене, а Ваше письмо раз'яснило мне загадку. Слава Богу, что Вы отреклись от Игнатьева. Я не понимал только, зачем Вы ему когда-нибудь верили. Меня эта развязка нисколько не удивила, ибо она совершенно в характере лица. Сочинить земский собор путем интриги и в виде комедии, подобно тому, как выкидываются фокусы, это просто прелестно! Полторы тысячи человек, созванных сюрпризом, неизвестно зачем, и руководимых олицетворенным легкомыслием, да это годится только разве для фарса! Прибавлю, что и конец достоин всего представления. Дон-Мерзавец и Донна-Ослабека, воскресшие из мертвых и ставшие во главе государства! Господи, до чего мы дожили!
Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно.
К несчастью, за все это платится наша бедная Россия, которая с тревогой смотрит на то, что творится в правительственных сферах, и видит, что каждый новый шаг приближает ее к разрушению. Для руководства юношеством, где нужна ясная мысль и твердая воля, назначают тряпку, потому только, что тряпка для всех удобна; а там, где нужно возбудить доверие и в земстве, н в городах, назначают человека, успевшего возбудить всеобщее недоверие, имеющего против себя всех – и консерваторов, и либералов. И на все возражения слышится один ответ: некого назначить! Заколдованный круг действительных тайных советников наполнен, видно, такою сволочью, что даже негодяй сравнительно кажется порядочным человеком. Доживем мы до земского собора, любезнейший Константин Петрович, по той простой причине, что при таком порядке жить невозможно. Когда правительство оказывается несостоятельным, стране волею или неволею приходится взять дело в свои руки. Знаю, что это хаос, но из хаоса может выйти новый мир, а из гнилого дерева ничего не выйдет, кроме разложения. Жалею о государе, который с честным намерением попал в такую среду, но еще более жалею о России, на которую все это обрушается. Да будет воля Божья! На людей же надежды не имею.
Крепко жму вам руку
Б. Чичерин.
256.
Дай Бог Вам здоровья, многоуважаемый Константин Петрович!– С усладительным чувством я прочел Башу записку. Уважение к нашей матери церкви, глубокое знание потребностей русского народа,– эти качества редки в наших сановниках. Много разочарований Вас ожидает, и Вы сами их ожидаете, но вы готовите себе отрадное сознание, что право-славно служите церкви и России.
Душевно-преданный слуга
кн. С. Урусов.
17 ноября 1882 г.
257.
29 ноября 1882 Хотя с трудом держу перо, но не могу удержаться от принесения глубокой благодарности.
Усерднейший слуга
кн. С. Урусов.
258.
18 марта.
Милостивый государь Константин Петрович.
Событие 1-го марта заставляет меня обратиться к Вашему высокопревосходительству с этим письмом. Всякий, кому дорого отечество, не может успокоиться лишь на том, что злодеи, лишившие нас отца нашего, будут казнены. Необходимо глубокое исследование причин, порождающих злодеяния. При таком исследовании первым и кардинальным фактом является то, что злодеяние 1-го марта, как и все предшествовавшие ему, есть дело нашей интеллигенции вообще и нашей учащейся молодежи в особенности. Что бы там ни говорили наши газеты и журналы, для всякого искреннего человека несомненно, что оправдание Засулич, восторг при этом публики и литературы, убийство Мезенцева, Крапоткина, покушения на жизнь Дрентельна, Лорис-Меликова, события 2-го апреля, 19 ноября, 5 февраля, невообразимое по своим последствиям событие 1-го марта и пр. и пр., и рядом с этим множество самоубийств,– все это не действия отдельных безумцев, но действительный настоящий плод жизни нашего интеллигентного общества, достаточно свидетельствующий, насколько здорова эта жизнь, каког» доверия заслуживает это общество, из среды которого слышатся, однако, возгласы о доверии к нему даже и после 1-го марта, даже по поводу события, совершившегося в этот день. Для меня несомненно, что никакая власть не в силах уничтожить того зла, которое коренится в образе мыслей, и не к насилиям, не к строгостям взываю я,– этим в настоящем случае не поможешь,– прежде всего необходимо, чтоб сознали, наконец, ненормальность нашей жизни, ненормальность того состояния, в котором находимся, в котором находится наша интеллигенция вообще и наша учащаяся молодежь в особенности; необходимо, чтобы сознать наконец, что то состояние, в котором мы находимся, и есть истинная причина события 1-го марта и предшествовавших ему.
Основное свойство нашей интеллигенции – это потеря смысла жизни, совершенная бесцельность существования, отсюда и самоубийства, отсюда и измышления самых невообразимых целей, и в том числе – измышление цели – осчастливить людей экономическим равенством, материальным благосостоянием, которое, по невообразимой путанице понятий, превозносится превыше всего, превыше чужой и собственной жизни, превыше тех, кого этими благами хотят осчастливить. Такая путаница понятий происходит прежде всего, конечно, от потери веры, от забвения завета отцов – Божественного завета, а затем оттого, что наша учащаяся молодежь оставлена на произвол судьбы, оставлена праздности, лишена всякого руководства. Студент университета может ограничиться одним заучиванием пред экзаменами лекций и окончить курс совершенным невеждой, как это в большинстве случаев и бывает. Необходимо преобразование университетов (понимая под этим именем вообще высшие школы), и преобразование это должно состоять в превращении лекций в занятия учащихся под руководством профессоров в библиотеках, в помещениях коллекций и собраний археологических, палеографических, этнографических и т. п., в лабораториях, физических кабинетах и вообще в музее. И в настоящее время университеты устраивают у себя и библиотеки, и различные коллекции и собрания, но все это ни в какое сравнение с музеем итти не может и устраивается при университетах, как какой-то не имеющий существенного значения придаток, занятия же в этих учреждениях для студентов необязательны и происходят без всякого руководства со стороны профессоров; поэтому-то в библиотеках нередко собирались не для занятий, а для сходок; тогда как для большинства студентов и при самостоятельных занятиях необходимы руководство, помощь профессора, и при такой помощи многие из тех,, которые в настоящее время кончают курс никуда негодными, развили бы свои силы (и быть, может, немалые) на пользу общую.
Наши высшие школы – университеты – развились не на нашей почве, и мы уже успели испробовать всевозможные системы школ – английские, французские, немецкие и проч., и ни одна из этих систем не дала нам возможности предложить учащейся молодежи ничего, что бы удовлетворяло ее истинным потребностям, что давало бы исход, должное направление ее силам; и если силы нашей молодежи, оставленной на произвол судьбы, находят приложение в явлениях в высшей степени ненормальных, ненормальность которых имеет все градации от смешного до ужасного, винить в этом прежде всего мы должны себя, наше совершенное неумение создать что-либо свое нам пригодное; наше отвращение к самостоятельному ТРУДУ дошло до того, что утверждают даже, будто ничего своего, нашего собственного, чего бы не выдумали раньше нас немцы, французы и проч., не только нет, но и быть не может. А между тем, стоило бы только посознательней отнестись к тому, что мы заимствуем у этих иностранцев, и мы увидели бы, что перенятая, например, нами у них высшая школа и там, у себя дома, была не произведением обдуманного плана, а родилась сама собой, можно сказать, бессознательно; только этим и можно об'яснить, почему явились раз'единенными такие образовательные учреждения, которые, чтобы произвести надлежащее образовательное действие, необходимо должны быть соединены, весь смысл которых в соединении, так как отделение университета, или вообще высшей школы, а также ученых обществ от музея (разумея под музеем библиотеки, археологические, этнографические и т. п. коллекции и собрания) производит то, что библиотеки и все эти коллекции и собрания бесполезны, потому что при них нет руководителей, число же необходимых при них руководителей должно равняться всем профессорам и ученым различных специальностей. Иначе сказать – музей (в Москве – Румянцовский, Оружейная палата, Архив министерства иностранных дел и проч., в Петербурге – Императорская Публичная Библиотека, Эрмитаж и пр.), чтобы приносить возможную пользу, должен быть соединен с университетом и учеными обществами. Такое соединение необходимо и для университета в видах того, чтобы университетское преподавание было не чтением и слушанием лекций, сообщающих только общие взгляды и также мало действующих, как проповедь, а самостоятельною под руководством профессоров и ученых работою учащихся (это и есть эвристический способ).
При таком преобразовании профессора будут библиотекарями относящихся до их предмета отделов библиотеки, хранителями различных коллекций, собраний, руководителями студентов в их занятиях; студенты же будут помощниками профессоров, библиотекарей и хранителей различных коллекций, обязанности по должности таких помощников поставят студентов в необходимость составлять каталоги, указатели и всякие такого рода пособия; и все эти занятия должны быть систематически разделены между студентами. При таком устройстве университета – музея совокупность профессоров и студентов представит живую библиотеку, живой музей, в котором не останется ни одной книги, ни одного предмета незнаемым, без употребления; и это даст такое движение, такой полет науке и жизни, возможность которого, быть может, до сих пор и не подозревали; а вместе с тем такие совместные занятия профессоров и студентов избавят первых от необходимости составлять красноречивые лекции, а последних слушать то, что они могут прочитать в книгах, из которых составляются лекции. При таком устройстве профессора будут патриархально руководить студентов в их занятиях, что избавит тех и других от напрасной во многих случаях траты времени, установит между ними сердечные отношения, уничтожит самый неестественнейший из антагонизмов, антагонизм между старшим и младшим поколениями, уничтожит партии отцов и детей.
Пределы письма не позволяют развить мысли, заключающейся в сделанном здесь намеке на желательное преобразование университета и вообще нашей, высшей школы, которая после события 1-го марта не может быть оставлена, было бы преступно оставлять ее в прежнем виде,– но если бы Вашему высокопревосходительству угодно было выслушать меня, то смею надеяться, Вы признали бы, что этим преобразованием было бы положено начало не только нравственному, но и социальному, политическому и экономическому переустройству общества, что таким преобразованием университета было бы положено начало созиданию человеческого общества по образу, данному нам в учении о святой Троице, по которому единство не уничтожает, не поглощает самостоятельности личностей, и самостоятельные личности не разрывают единства; – в учении о св. Троице представлено идеально именно то, к чему стремится человечество и не может достигнуть, т.-е., чтобы личность не была поглощена, и вместе чтобы личности пребывали в полном единстве, были «едино»: – «Да будут все едино,– как ты, отче, во мне и я в тебе, так и они да будут в нас едино» (Иоан. 17, 21).
В газетах передавали, что Ваше высокопревосходительство приняли на себя труд разобрать бумаги Ф. М. Достоевского;– если это так и если Вы найдете заслуживающими внимания высказанные здесь мысли, то не сочтете ли возможным отыскать в бумагах Федора Михайловича рукопись, которую я отправил к. нему в последней трети прошлого года; эта рукопись могла бы отчасти осветить то, что заключается в этом письме; я говорю отчасти, потому что эта рукопись есть только начало довольно обширного и не вполне еще завершенного труда; но если бы Вас заинтересовала та тетрадка, которая должна найтись в бумагах Федора Михайловича, я мог бы выслать еще тетрадку, которая гораздо определеннее выражает мысли, заключающиеся как в этом письме, так и в рукописи, посланной Федору Михайловичу.
Должно заметить, что в 1877 году я посылал Федору Михайловичу небольшую рукопись, которая так его заинтересовала, что он прислал мне большое письмо от 24 марта 1878 года, в котором говорит, что мысли, изложенные в этой рукописи, он «прочел как бы свои» и вместе с тем задает несколько вопросов; тетрадка, посланная мною ему в конце прошлого года, есть собственно начало, предисловие к тому труду, который будет ответом на заданные им вопросы. Письмо Достоевского ко мне я надеюсь предпослать труду, начало которому хотя и было положено более десяти лет тому назад, но который в том виде, как теперь, имел ближайшим поводом это письмо.
Только глубокое уважение к Вашей научной и общественной деятельности внушило мне смелость обратиться к Вашему высокопревосходительству с этим письмом.
Вашего высокопревосходительства
покорный слуга
Н. Петерсон.
14 марта 1881 года.
Адрес мой: В г. Керенск, Пензенской губ. Н. П. Петерсону, секретарю с'езда мировых судей.
259.
Дорогой Константин Петрович.
Со вчерашнего дня изнемогаю болезненно под гнетом непонимания того, что есть долг преданного государю слуги-писателя, и предчувствую, что стал невольно по роковой мистификации наперекор главной мысли царю именно тогда, когда думал, что стою в ней и с ним. И сомнение берет, и толки со стороны влагают в душу странные 4 чувства против Вас, и в то же время о Вас думаешь, за Вас молишься, любишь Вас всею силою прошлого, и свою заветную мысль любишь, словом, не могу передать, что в душе происходит. Кабы знал вчерашнее, молчал бы про то, про что говорить нельзя ЗА, в согласии с царем... Бога ради, заклинаю Вас, употребите все старания и усилия к тому, чтобы ПЕЧАТЬ не была в руках мин. внутр. дел. Теперь я постиг, что из этого может выйти за огромное дело. Печать должна быть самостоятельно и всецело в руках одного сановника, не министра. Иначе можно в нынешнее время Бог весть какие беды накликать. Для мошенников пера это средство гнусной эксплоатации, министр через печать добывает себе популярность, или через печать, которая не... а для честных публицистов, преданных прежде всего государю, эта зависимость печати от министра есть источник вечных недоразумений, а иногда и острых положений, как и теперь... К Вам приходить боишься. Вы стали слишком страшны, великим человеком. Но я 3 часа в день молюсь за Вас и буду молиться с силою чувств, стоящих превыше всякой мелкой злобы дня. Я всегда хотел бы повидаться с Вами, чтобы понять все ясно и точно.
На всякий случай написал краткую записку по вопросу о печати в надежде, что Вы ее перешлете государю. Умоляю, не откажите...
Крепко обнимаю Вас...
Всегда Ваш В. Мещерский.
P. S. Смел бы просить полчасика отнять у Вас время, если возможно. – А тут еще эти хлопоты переезда!
260.
Миклухо-Маклай.
Ноября 14 1882 г.
PRO MEMORIA.
Желая выразить мою благодарность е. и. в. государю императору за его милостивое решение моего дела, а также, перед от'ездом в Австралию, переговорить об интересующем е. в. деле, я обратился к гофмаршалу кн. В. С. Оболенскому с просьбой сообщить мне день, когда государю императору угодно будет меня видеть.
Письмо мое было отправлено в Гатчино в субботу на предпрошлой неделе, между тем, как кн. Оболенский был в СПБ. Почему я только в среду получил ответ от князя, который предложил мне передать через него, что я имею сообщить государю.
Чувствуя себя нездоровым, я сказал князю, при свидании с ним в четверг, что напишу его величеству.
Я сделал это отчасти, написав благодарственное письмо, но не сказал ни слова о том вопросе, который, я полагаю, может интересовать государя императора действительно. Я этого не сделал потому, что, обдумав обстоятельно, что имею сообщить, я пришел к заключению, что пока я еще в СПБ., и государь император, если ему будет угодно (и если ему об этом доложат) выслушать меня лично, то это будет для дела и для благополучного устройства его несравненно удовлетворительнее, чем длинные письма.
Итак, я желал бы (не ради меня, а ради самого дела) иметь счастье передать лично е. и. в. государю императору, что имею сообщить, на что не потребуется более 10 или 15 минут времени.
М. М.
261.
Ваше высокопревосходительство.
Изучая священное писание, я пришел к мысли, которую считаю долгом довести до Вашего высокопревосходительства.
Предстоящее освящение храма Христа Спасителя в Москве, будучи событием, выдающимся по своей важности в летописях русской церкви и отечества нашего, требует исключительной торжественности церковного чина.
Смею предложить для этой цели следующее мое мнение:
Третья книга Царств в главе VIII, в стихах 23–53 заключает молитву царя Соломона при освящении храма нерусалимского, и далее, в стихах 56–61 его же вторую молитву с благословением сынов Израилевых.
В употребляемом теперь требнике чтение этих молитв не полагается; между тем, обе они отличаются священной полнотой и высокой поэзией и в высшей степени уместны в чине освящения храма:
1) вторая молитва (стих. 56–6.1), имеющая значение отпуста – в конце чина освящения, по осенений крестом и троекратном «Господи помилуй»;
2) первая молитва (стих. 23–53) – на литургии в ново-освященном храме перед ектениями об оглашенных.
Если Вашему высокопревосходительству угодпо будет принять к сведению вышеизложенное мною мнение, то я не замедлю изложить его обстоятельнее, а равно представить библейские молитвы вполне приспособленными для прежде-указанного употребления.
Высказывая мою мысль в нескольких здешних кружках, я встречал всеобщее сочувствие; но не зная, довел ли кто-либо о сем-до надлежащего сведения, осмеливаюсь обратиться непосредственно к Вашему высокопревосходительству как по незнанию других путей, так и в надежде встретить внимание к предложению, имеющему целью способствовать предстоящему торжеству, дорогому для всякого русского.
С искренним почтением и совершенною преданностью имею честь быть Вашего высокопревосходительства покорным слугою –
магистрант московского университета
Леонид Бельский.
Москва. Против Никитского монастыря, дом Кузнецова.
Декабря 23-го 1882 года
262.
Lundi 25 Janvier 1882.
Cher monsieur Pobedonoszew.
Faites moi le plaisir de prendre connaissance de cette lettre, qui est faite pour inspirer la pitié et ayez la bonté de trouver le moyen de remédier a des maux aussi navrants. Croyez-vous qúil soit prudent d'en parler a Kozlow ou bien connaissez vous d'autres individus plus compétents.
Mille compliments Catherine.
263.
Ваше императорское высочество,
всемилостивейшая государыня, великая княгиня
Екатерина Михайловна.
11 декабря прошлого 1881 года в два часа ночи к моей квартире под'ехала карета и в комнату влетел молодой гвардейский офицер в сопровождении казака и молодого человека, которого пред этим я видел как-то один раз. Отрекомендовавшись мне ад'ютантом его императорского высочества великого князя Владимира Александровича, этот офицер именем его высочества приказал мне собираться немедленной поехать с ним, так как его высочество давно ожидает меня. Я собрался, и меня привезли в дом графа Шувалова, что на углу Фонтанки и Большой Итальянской улицы. Там меня представили двум лицам, сидевшим за круглым зеленым столом, из которых один отрекомендовался мне князем Щербатовым и, указав пальцем на другого, сказал, что это граф Шувалов. После довольно длинной, но не имевшей ни места, ни смысла рели (если можно назвать это речью), князь Щербатов об'явил, что его высочество поручил им допросить меня и затем обсудить мое показание и решить, заслуживаю ли я допущения на аудиенцию его высочества или нет. По окончании допроса меня убедили, несмотря на важные доводы моего отказа, поступить на службу агентом в дружину князя Щербатова охраны его императорского величества, выдали мне за месяц вперед жалованье и просили работать так, как я найду нужным, в случае надобности соответствующая помощь и денежные средства будут мне оказаны без замедления; приэтом, настоящей моей должности, которую я занимаю в министерстве путей сообщения, я оставлять никоим образом не должен. Спустя пять дней, т.-е. 16 декабря, князь прислал ко мне с приказанием, чтоб я явился к нему с отчетом о результате своей деятельности и если только результат окажется неудовлетворительным, то я немедленно же буду выслан на остров Сахалин. 17-го числа я явился к князю лично и старался убедить его, что в такое короткое время, как в 5 дней, и такой трудной деятельности, как политическая служба негласным агентом, достигнуть удовлетворительного результата не только трудно, но даже немыслимо; но все мои уверения оказались напрасными; князь и [слушать не хотел их и посредством угрозы отправить меня от него прямо в ссылку заставил своего приближенного, некоего Полянского, написать подписку, а меня подписать ее, и через графа Шувалова отправил меня с письмом к обер-полицеймейстеру, который посадил меня в камеру (грязную кутузку), продержал в одиночном заключении целые сутки, вытребовал из министерства путей'сообщения мой документ, сделал постановление о высылке меня из С.-Петербурга, строжайше воспретил мне явиться на службу в министерство путей сообщения и приказал готовиться к высылке, когда прикажут. Ныне высылка моя в г. Астрахань об'явлена 15 сего января. За что же это – я и сам положительно понять не могу. Ваше императорское высочество, пощадите меня. Я живу с родственницею, почти старухою и больною, которая, как и я, в настоящее время, положительно не имеет средств к существованию (ныне третьи сутки, как нам буквально нечего есть) и жила единственно только мною ... Меня лишили места службы и отправляют в ссылку, где я поневоле должен буду умереть с голода, так как ссыльного на службу нигде не примут... Боже мой, Боже, что же мне остается делать?... Я сегодня только получил драгоценный совет обратиться к Вашему высочеству и умолять Вас о возможной пощаде несчастного и избавлении безвинного от неизбежной гибели... О, если бы я был настолько счастлив, что мог бы лично объяснить подробности этого дела Вашему императорскому высочеству и сообщить весьма и весьма важные, а может быть и во время довольно полезные сведения в политическом отношении, тогда я со спокойствием русского патриота переносил бы даже незаслуженное наказание... Но кроме Вашего высочества и нашего батюшки-государя лично уста мои закрыты навсегда для всех в сообщении упомянутых сведений. Насколько безвинно можно пострадать, будучи агентом в упомянутой выше (охране) дружине князя Щербатова, можно видеть из того, что принятого туда на службу агентом коллежского регистратора К. Н. Филоматицкого тот же самый г. Полянский, что при князе, избил так сильно, что страшно было смотреть на него – довольно того, что на глазах одетые очки разбил; и он был прогнан ИЗ; агентов, и это было при свидетеле Успенском, но что за причина такому нахальству г. Полянского никто, даже и Филоматицкий, не знает. Затем на тот же день такал участь постигла и самого Успенского, только без свидетелей и в меньшем размере, а между тем этот Успенский ведь отставной офицер, а кто такой Полянский, пока никто еще из обиженных не знает. Затем Успенский по настоянию князя Щербатова в конце прошлого года оставил службу околоточного надзирателя полиции, а теперь, по его словам, находится в неопределенном положении: будет ли он служить в охране или нет, и семейство его – жена и двое детей – буквально умирают с голода, в чем я сам лично убедился, и все это опять-таки по милости того же Полянского. И, наконец, на этих днях одного какого-то писателя, предложившего свои услуги охране, Александра Иванова, тот же самый Полянский в кабинете в присутствии князя Щербатова ударил раз по лицу и удар этот был слышан всеми агентами в числе 18 человек, находившимися в другой комнате; из кабинета выбежал испуганный, растрепанный Александр Иванов, попросил агентов быть свидетелями и удалился вон. И все эти пасквили творятся в таком высоком учреждении, как охрана его императорского величества. Боже мой, да где же должна быть справедливость после этого!... Именем Бога и всего святого для Вас умоляю Ваше императорское высочество пощадить меня и поспешить этой высокопокровительственною помощью, так как в течение завтрашнего дня меня уже не будет в С.-Петербурге... Если нельзя уже окончательно избавить от этой высылки, то умоляю Вас хоть об одной милости: так как до Астрахани более 2000 верст, а нам с сестрою, не говоря уже о каких-либо средствах, теперь же буквально есть нечего, то не найдете ли Ваше высочество возможным оказать денежное вспомоществование, которое послужило бы нам источником пропитания во время отчаянной дороги и на первое время по прибытии на место ссылки в г. Астрахань, снабдить меня какою-либо бумагою к местному губернатору, который по оной дал бы мне место службы,– иначе я безвинно и окончательно пропал.....
Ваню императорское высочество, Екатерипа Михайловна, будьте же милостивы и снисходительны к одному из самых несчастнейших смертных в мире, но тем не менее истинному патриоту, честному и трудолюбивому человеку.............
Пожалейте и пощадите хоть мою горькую молодость и еще более несчастную, убитую горем и больную сестру мою...........
Прибегая к Вашему высочайшему покровительству и ожидая Вашего всемилостивейшего снисхождения к несчастному, как утопающему, который хватаясь за соломину, думает получить спасение, имею честь быть Вашего императорского высочества всенижайшим слугою и истинным богомольцем о Вашем благоденствии сын священника Александр Михайлович Соколов.
P. S. Описанные здесь факты обращения охраны с своими агентами осмеливаюсь убедительнейше просить сохранить в тайне или обнаружить помимо меня, иначе меня заставят пострадать еще более претерпеваемого мною теперь, хотя и от души желательно было бы довести обо всем этом до сведения его императорского величества, но я дрожу за свою несчастную и без того уже участь, а потому осмеливаюсь надеяться на Ваше всемилостивейшее снисхождение и великодушное покровительство.
Ваше императорское высочество, взгляните на слезы отчаянных и несчастных и пощадите их.
Сын священника А. Соколов.
Января 14 дня 1882 г.
Живу пока еще на Петербургской стороне, на углу Малого проспекта и Петровской улицы, в доме No 20/66.
264.
Служившему по вольному найму в канцелярии министра путей сообщения, сыну священника Александру Соколову, за распространение ложных слухов о цареубийстве и деланные ил неоднократно ни на чем неоснованные заявления, воспрещено, на основании 16 ст. положения о государственной охране и по соглашению с с.-петербургским губернатором, жительство в столице и в пределах здешней губернии. Соколов избрал для себя местом жительства г. Астрахань и заявил, что не имеет никаких средств выехать из С.-Петербурга на свой счет, и потому сделано распоряжение об отправлении его при этапе, не в виде арестованного, в означенный город, для чего он н помещен в пересыльной тюрьме.
25 января 1882 г.
---
Сын священника Александр Михайлов Соколов служил первоначально сортировщиком Вельской почтовой конторы, где пользовался весьма дурной репутацией, а затем по вольному найму в канцелярии министерства путей сообщения. Весьма непродолжительное время Соколов состоял агентом при бывшем Ш-м отделении собственной его императорского величества канцелярии, но за непригодностью к деятельности подобного рода от нее освобожден.
Проживая затем в Петербурге, Соколов, не имея определенных занятий, нанимал квартиры, за которые не платил денег, забирал в долг в лавках вещи, продавал их, не рассчитываясь при этом с продавцами, и вообще добывал средства к жизни разными темными путями. После 1-го марта прошлого года Соколов обращался к обер-полицеймейстеру с различными доносами политического свойства, никогда ни в чем не подтверждавшимися, и распускал не имевшие никакого основания слухи о готовящемся вновь покушении на жизнь священной особы государя императора.
В декабре месяце 1881 года Соколов, препровожденный обер-полицеймейстером в распоряжение начальника жандармского управления гор. С.-Петербурга, заявил, что, получив сведения о кружке социалистов, образовавшемся в столице, он довел об этом до сведения князя Щербатова, который и принял будто бы его в свою дружину агентом с жалованьем в 150 руб. в месяц. Надзор за самим Соколовым, по его словам, был учрежден, в лице двух околоточных надзирателей, которые вели с ним разговоры о различных предположениях, путем которых возможно было бы открыть шайку пропагандистов. Не прошло и пяти дней после поступления его агентом к князю Щербатову, как этот последний, потребовав его к себе, об'явил ему, что приставленные к нему околоточные надзиратели предупредили князя о собранных, будто бы, Соколовым весьма важных сведениях, касающихся государственных преступников, а также и о том, что он, Соколов, не желает сообщать их никому, кроме его императорского величества или его императорского высочества великого князя Владимира Александровича. Несмотря на его полное отрицание справедливости подобного заявления околоточных надзирателей, князь Щербатов приказал г. Полянскому составить от имени Соколова протокол в том смысле, как это изложено выше, и Соколов, под нравственным влиянием князя Щербатова и Полянского и из страха перед ними, подписал протокол, несмотря на несправедливость изложенных в нем указаний. Кроме того в том же показании начальнику жандармского управления Соколов сделал заявление об известном ему кружке социалистов, но заявление это не нашло себе никакого подтверждения.
Вслед за сим общество свящ. дружины довело до сведения обер-полицеймейстера, что Соколов, не принятый на службу в общество, позволяет себе разоблачать имена некоторых из его деятелей, вслед-ствие чего и по ходатайству свящ. дружины обер-полицеймейстером воспрещено Соколову жительство в Петербурге и он, согласно личной его просьбе, выслан 23 января сего года в гор. Астрахань этапным порядком.
265.
18 октября 1882 г.
Милостивый государь Константин Петрович.
Почтеннейшее письмо Ваше от 15-го с. м. имел честь сего дня получить. – Крайне сожалел, что но имел случая видеть Вас в Москве. Причиной было то, что узнав о Вашем прибытии только в воскресенье, я хотел все-таки написать о положении дела по замещению должности училищного инспектора, но медлил эти дни, дабы выждать чего-либо определенного; но теперь позвольте сообщить то, что уже есть.– После первого заявления кандидатов и отложения выборов до приезда в Москву Д. Ф. Самарина, партия барона Корфа начала пропагандировать в пользу его. Во главе ее стал Алексеев (Николай Александрович) и некоторые подобные ему юноши. Путем частных сходок они старались познакомить разных гласных с достоинствами Корфа и привлекли к себе некоторую часть гласных. На последней сходке у Алексеева на прошлой неделе был для ознакомления с гласными сам Корф, очень понравившийся многим (вероятно, как кот мышенку)...
Был там и приехавший Д. Ф. Самарин, который после от'езда Корфа высказался за него...
Все это знаю от одного из наших, отправленного туда для надзора. Выступать против этого я считал тогда преждевременным, дабы не усиливать деятельность сторонников Корфа; но теперь все возможные меры уже приняты, к тому же сам грех его попутал; своей последней статьей в «Голосе» он повредил себе значительно. Д. Ф. Самарин третьего дня отрекся от него открыто и передал это всем, кому он говорил что-либо за Корфа. В виду такого обстоятельства городской голова собирает завтра (в воскресенье) к себе домой на совещание многих гласных для того, чтобы, как говорят, решить, следует ли дать Корфу баллотироваться. Насколько пришлось со всеми переговорить, дело обстоит так: наши купцы, кроме молодежи, все против Корфа; мещане и цеховые (большинство) – также; дворяне – наполовину; остается за него красная партия, как Муромцев, Скалой, Кошелев и т. п.
Партия эта, надеюсь, немногочисленна. Жаль только, что в этом сумбуре никто, пожалуй, не будет выбран – голоса могут разбиться совершенно; но делать уже нечего. Из этого Вы изведите увидать, в каком положении дело находится. Теперь главенство в этой партии приняли на себя выскочки – мальчишки.
Беда с ними. Поощренные раз свыше за их либеральность, они себе не знают цены. Вот хоть бы Алексеев, более других и нахальнее других действующий, и претендующий на будущее время быть градским головой – теперь с ним нет сладу; а его достоинство разве только богатство. Это тот самый, который устраивал похороны Рубинштейна и разные пиршества на выставке, а затем, понравившись очень за его современные взгляды А. Ермакову, был приглашен в марте м-це в заседание государственного совета по вопросам об обязательном устройстве школ при фабриках, где (возражая мне) он утверждал, что, при нынешнем надзоре за училищами, нет никакого опасения, чтобы школы при фабриках, в уездах находящихся, сделались гнездами для пропаганды;– а через неделю в Подольском уезде был арестован учитель одной из школ за распространение прокламаций. Получив вслед затем за такое просвещенное направление (соответствовавшее предположениям министерства) награду орденом, он сделался недосягаем, думает все перестроить на новый лад,– все старое негодно. Горе нам теперь с этими реформаторами! Извините, что я коснулся таких подробностей, но я считал нелишним об'яснить, откуда все это идет.
С глубочайшим уважением и полнейшей преданностью имею честь быть
Вашим всепокорнейшим слугой
Николай Найденов.
16 октября (суббота) 1882 года
Москва.
266.
Милостивейший государь Константин Петрович.
Почтеннейшее письмо Ваше от 30 ноября имел честь сегодня получить с глубочайшей благодарностью за выраженное тем внимание. Считаю долгом сообщить, что в собрании выборных, бывшем 29 ноября, в понедельник, постановлено, к крайнему сожалению, избрать депутацию для всеподданнейшего ходатайства. Против такой меры были только члены биржевого комитета (3 против 58) и те из осторожности по неравности сил. К несчастью, как, я имел честь об'яснить, все это приняло такое направление вследствие того приема, который пришлось встретить в деле. И. А. Е. человек очень хитрый – он слишком мягко стелет.– Призванные из Москвы эксперты, от которых можно было услышать надлежащие соображения, не дали никаких материалов, тогда как у H. A. E. была на руках подробная записка, составленная по поручению тамошнего д-та (вероятно та, о которой Вы изволите упоминать) с таблицами и цифрами. Конечно, неприготовленным говорить было трудно. По моему мнению, если желают иметь разработанный вопрос, то должны бы дать нам материалы; мы представили бы свои возражения, и тогда было бы возможно взвесить все доводы за и против и решить какие из них более основательны. Копия той записки мне доставлена конечно секретно (может быть, у них есть еще другая), но то, что содержится в ней, принято в основание при составлении приговора выборных от 5-го ноября, хотя и без ссылок на нее, так как это было невозможно, ее ни за что не давали открыто.
Вы изволили верно сказать, что газеты в придачу раздувают дело и возбуждают настроение, а это тем сильнее действует в теперешнее трудное до крайности время. Что будет – Богу известно, даже будет ли принята депутация, но во всяком случае я в ней участия не приму. Теперь меня занимает вопрос об обеспечении рабочих, получивших увечье на фабриках, и их семейств. Нынешним годом оканчивается моя служба в бирже – 13 лет; хочется окончить при себе.
С глубочайшим уважением и полнейшей преданностью имею честь быть Вашим покорнейшим слугой
Николай Найденов.
2 декабря 1882 г.
267.
12 декабря 1882 г.
Милостивый государь Константин Петрович.
I
Вчера получено биржевым комитетом через генерал-губернатора (а не обыкновенным порядком) извещение для об'явлення купечеству, что на принятие депутации высочайшего соизволения не последовало. Не удивился этому я, так как ожидал того ранее и потому старался отклонить посылку; но на собрание выборных, которому я об'явил это сегодня, и на купечество вообще, между которым сделалось это на бирже известным, произвело полученное сообщение, как неожиданное,– тяжелое впечатление. Тягость его усиливается общим настроением, так как дела находятся в ужасном положении и не обещают ничего в близком будущем,– торговли нет, в деньгах страшный недостаток, иногородние должники не платят, так как по городам, вследствие застоя хлебной торговли и но другим причинам, в торговле вообще совершенное затишье, да к тому же общественные банки, пущенные бесконтрольно и зашедшие за всякие пределы, вдруг остановили выдачи и потому уже подрезали многих, а это еще только начало. Сегодня собрание выборных положило представить об этом министру финансов, тем более, что фабрики, сократившие уже большею частью производство, готовятся после праздника некоторые уменьшить еще работу, другие остановить ночную, и дотягивают пока, дабы не распускать без времени народ; некоторые по просьбе рабочих уменьшили число рабочих часов, чтобы дать работу большему числу народа. Куда кстати является теперь забота министерства финансов о воспрещении работы малолетних и о просвещении их. Затем у нас в думе точно так же теперь же разбираются расчетные книжки рабочих, проектированные генерал-губернаторской комиссией (хотя такое рассмотрение думе никаким законом не предоставлено). Гласные Ланин, Муромцев, а за ними мещане, поднимают целый рабочий вопрос – говорят об освобождении рабов; им вторит Алексеев. Заседание думы принимает характер митинга социалистов – положение трудное, не придумаешь, что делать.
С глубочайшим уважением и совершенной преданностью имею честь быть Вашим покорнейшим слугой
Николай Найденов.
11 декабря 1882 г.
Москва.
268.
Ваше высокопревосходительство
милостивый государь Константин Петрович.
Слышав недавно от поставщика дров в московских женских гимназиях бронницкого мещанина Анисимова, что на станции Спирово, Моск.-Петерб. ж. д., готовится взрыв, о чем передали ему рабочие его, бывшие в Спирове и слышавшие там ходящий в народе слух, по долгу христианина и верноподданного решился я сообщить об этом Вашему высокопревосходительству, как лицу близкому к священной особе государя императора. Если этот слух верен, то нет сомнения, для кого готовился взрыв злодеями нашими, убившими царя-ангела. Бог да сохранит великого государя от подобных покушений и отечество наше от нового позора цареубийства и общей беды, могущей произойти от возбуждения народного. Если слух о взрыве произведен народным страхом, вследствие многих злодейских попыток на убийство в прошлое царствование, то покорнейше прошу извинить, что под влиянием того же страха, усиленного новым убийством генерала Стрельникова, я отнял у Вас несколько минут на прочтение этого письма. Господь да благословит Вас в Вашем подвиге на улучшение быта и просвещение нашего духовенства.
Примите уверение в глубоком уважении и совершенной «преданности Вашему высокопревосходительству покорного слуги
Виноградова, начальника
московских женских гимназий.
6 апреля 1882 г.
* * *
Написал дурные, но это не совсем верно.