Исторические заслуги нашего духовенства пред престолом и отечеством

«От крещения в купели русского Иордана, в струях Днепра, в течение девяти веков и до сего дня русский народ, – по словам одного просвещенного, горячо любящего свое отечество мужа, – смотрел с полною верою и искренним убеждением на свою православную Церковь, как на чадолюбивую, одаренную свыше могучими, непреодоленными силами мать, как на верную руководительницу и самую сильную помощницу на всех путях его жизни... Вся наша история подтверждает, что православная Церковь, в лице ее служителей, была для русского народа и царства зиждительною силою, щитом и ограждением: что ей и самодержавию, охраняемому Церковию, учением Евангелия, обязан русский народ тем, что он возрос и возмужал в мировую семью в одно из могущественных царств в мире»¹.

Без веры в истинного Бога, без страха Божия, без развития высших нравственных начал,– одним словом – без просвещения, человек или данный народ – те же дикие звери. Но кто просветил и продолжает просвещать русский народ? Вот как отвечает на этот вопрос приснопамятный святитель Москвы митрополит Филарет, в такой полноте изучивший дух, сердце и прошедшие судьбы русского народа. «Со времени принятия христианства и до настоящего времени, говорит бессмертный святитель, русский народ не имел других учителей, кроме духовенства, т. е., поясним, служителей православной Церкви, устами которой они и учили. Духовный отец, испытующий своих прихожан, поучающий их во храме, освящающий их таинствами, молящийся с ними во всех важнейших, торжественных случаях жизни, принимающий самое близкое участие в их скорбях и радостях, был и есть самый естественный учитель и начальник сельского училища, и что духовенство, или, прибавим, в лице его православная Церковь, оправдало призвание наставлением народа, тому доказательством служит вся русская история. Он перенес трудные времена княжеских междоусобиц, татарского ига, самозванцев и борьбы с поляками, а потом с французами: он великодушно подчинился преобразовательному перелому начала XVIII века и заслужил удивление сдержанностью своей после объявления ему Положения 19 февраля 1861 года. Во всех этих случаях, в течении 900 лет, он имел для всей своей массы одно училище – Церковь, был руководим одним учителем – духовенством». Мать или отец с большою силою проявляют свою любовь к детям, имея о них самое большое попечение, во время постигшего их несчастия, наприм. болезни и т. д.; это проявление родительской любви становится в особенности памятным и детям. Над русским народом более двух столетий тяготело татарское иго, до того тяжелое, что он мог бы исчезнуть даже с лица земли. Но кто поддерживал народный дух в это тяжелое время? Кто помог русскому народу свергнуть с себя страшное иго диких татарских орд? Вот как отвечает на эти вопросы бессмертный наш историк H.М. Карамзин. «Если мы в два столетия, ознаменованных духом рабства, еще не лишились всей нравственности, любви к добродетели, к отечеству; то прославим действие веры; она удержала нас на степени людей, граждан, не дала окаменеть сердцам, ни умолкнуть совести; в унижении имени русского мы возвышали себя именем христиан и любили отечество, как страну православия».

Припоминаем другое тяжелое время, тяготевшее над русским царством, так называемое смутное время; и здесь православная вера является первою народною или государственною силою, сокрушившею врагов, отстоявшею целость русского государства и восстановившею в нем законную верховную власть. Православная Церковь, в лице Троицкого Сергиева монастыря, в это время рассылала по русской земле грамоты, призывая всех и каждого спасти от врагов внешних и внутренних родную землю. И «Троицкие грамоты, – грамоты православной Церкви, говорит другой незабвенный наш историк С.М. Соловьев, не могли остаться без действия, народ готов был встать (и встал) как один человек, непрерывный ряд смут и бедствий не сокрушил могучих сил юного народа, но очистил общество, привел его к сознанию необходимости пожертвовать всем для спасения веры, угрожаемой врагами внешними».

Третий наш историк Н.И. Костомаров, посвятивший так много трудов на изучение этого рокового для русского царства и народа смутного времени – времени самозванцев и покушения со стороны Польши завладеть русскою землею, говорит: «Государство Московское как ни долго составлялось, но в эти печальные годы стало показывать признаки разложения. Но в Руси крепче государства была другая соединяющая связь – вера. Пскович, новгородец, русский казанец, сибиряк, казак, все чувствовали одинаково, что они православные, все люди одной русской веры, принадлежат одной Церкви. В житейских бедах, не находя ни средств, ни способов избавиться, русский человек видел единственную отраду в уповании будущей жизни, а к ее достижению вела Церковь, – понятно, что народ сохранял в ней то, что было дороже, что оставалось в утешение тогда, когда все отнималось: понятно, поэтому, что чем угнетеннее его положение, тем он живее ощущает важность Церкви: тут все одинаково чувствовали, одинаково мыслили и все одинаково поднимались против поляков, когда убедились, что поляки, овладев Москвою, посягнут на эту святыню. Нельзя сказать, что больше поднимало русский народ – страх ли польских насилий над своими телами и «животами», или страх за веру; и то, и другое соединилось вместе. Вообще, надобно сказать, что духовенство главным образом боролось с врагами веры и отечества, что ему главным образом и принадлежит та заслуга, что с одной стороны православие русских в это время осталось целым, а с другой и государство русское осталось навсегда независимым, самостоятельным».

«В этой борьбе, – говорит о том же смутном времени еще один исследователь судеб русского царства, профессор Подгурский, – народ выстрадал свою самобытность, почувствовал, что у него остается еще много богатых данных для будущего, и, собравшись со свежими силами, начал развивать эти данные в своей жизни. Но в этом периоде, в этой борьбе нельзя не остановиться с благодарным вниманием на русской Церкви и не признать за нею огромного значения. Церковь, в лице своего духовенства, помогла народу выстрадать свою самобытность, пробудив в нем своим религиозно-нравственным влиянием угасавшие силы любви к отечеству и вере».

Мы могли бы привести не мало свидетельств мужей науки, изучавших судьбы русского народа, что и во времена княжеских междоусобий, от которых русское государство распадалось на части и лились потоки родной крови, постоянно раздавался миротворный голос чадолюбивой матери православной Церкви, и этот голос помог русскому народу сплотиться в одну родственную семью под скипетром единодержавного вождя – Царя, под мощную руку которого, при помощи той же православной веры, подчинилось немало других племен, теперь составляющих одну с русскими народами неразрывную, родственную семью.

«А в достопамятную войну двенадцатого года? – раздается голос с церковной кафедры одного из глубокомысленных пастырей церкви, протоиерея М. Некрасова. Не силой ли веры спасена Россия? Эта вера подняла весь народ на защиту отечества; она научила собирать войска без военноначальников: она мирные селения обратила в укрепленные станы, она ополчила на брань не только мужей, но и жен. Она неграмотных поселян сделала ораторами, которые своими пламенными речами воодушевляли своих односельцев; она лиц, никогда не бравших оружия, сделала и тактиками, и стратегами».

Припомним самую блестящую страницу из тысячелетней жизни русского народа – освобождение им от многовекового рабства славян (сербов и болгар), родных ему по вере и крови.

Что побудило русский народ к этому подвигу, который стоил ему стольких потоков драгоценной крови и других народных жертв? что вызвало его на брань с поработителями, на брань, где на полях битв стоял сам верховный Вождь его (Император Александр II-й). Его братья и Наследник русского Престола, подвергая себя всем случайностям войны? Что здесь воодушевляло наше христолюбивое воинство на те геройские подвиги, на самоотвержение, которым положительно нет примеров в истории всего человечества?

Что? мелочное честолюбие стоявших во главе народа? Народная гордыня? Корыстные виды? Нет, нет и нет! Это признает весь мир. Что же?– Одна Евангельская любовь. А эту любовь кто вдохнул и возгревает в русском народе? – Св. православная Церковь, ее служители. Эта страница в нашей истории действительно есть самая блестящая, как отблеск Евангельского света; подобной страницы нет в истории всего человечества: она украшение, честь, гордость русского народа, и ее могла написать своими перстами только одна св. Церковь.

Вот и еще замечательный отзыв о заслугах нашей Церкви и нашего духовенства, делаемый одним из просвещеннейших русских людей, Обер-Прокурором Святейшего Синода К.П. Победоносцевым. Как известно, в 1888 году 15 июля, вся Россия, все родственные нам славянские народы, весь православный мир торжественно праздновал величайшее событие в истории русского народа – принятие им 900 лет тому назад православной веры по чину греко-восточной Церкви и благоговейно чествовал святую память великого просветителя Руси, Св. равноапостольного Князя Владимира. Главным местом торжества был Киев – благодатная купель русского народа, матерь городов русских. Сюда на время праздников съезжались многие выдающиеся деятели, как русские, так и славянские. Почетнейшим гостем на киевских торжествах был К.П. Победоносцев. Эти-то торжества и представили ему повод и случай высказаться о великом значении в жизни русского народа православной Церкви и о заслугах нашего духовенства.

Проникнутые горячим чувством, художественные и глубоко поучительные речи К.П. Победоносцева по этим предметам были следующего содержания:

«Мы празднуем в благодарном трепете перед Богом 900-летие величайшего события в нашей истории. В эти 900 лет совершилось над нами чудо судеб Божиих: из грубого рассеянного языка славянского возникло великое государство, выросло народное сознание, собралась земля русская через Киев в Москву. Разрушались вокруг царства славянских племен под игом иноверных. Русскому народу Бог дал удержаться, вырасти, вынести тяжелое иго степных варваров, сбросить его с себя, пережить и преодолеть бедственное безначалие, отразить римско-польскую напасть, вернуть свои отхваченные врагами окраины, добраться до моря, укрепиться в силе и славе русского оружия, утвердиться незыблемо в вере, заповеданной предками.

Не нашею силой все это совершилось, а силою Божией в судьбах нашего народа. И явилась сила Божия в Церкви православной, в которую вошел язык наш 900 лет тому назад водительством святого благоверного великого князя Владимира. Благословен и блажен этот день, положивший твердое основание судьбам нашим! Чтобы с нами сталось без этой Церкви – страшно и подумать! Она одна помогла нам остаться русскими людьми, собрать свои рассеянные силы, одушевила и вождей и народ, дала ему терпение пережить страшные невзгоды от голода и мора, и от своих лихих людей и от чужих – и одолеть врагов своих: посылала сынов земли нашей умирать за свою землю, научила рассыпанное стадо собираться около пастыря.

С Востока, откуда воссиял свет Христов всему миру, приняли мы веру свою, приняли церковные уставы, приняли несказанную, несравненную красоту Богослужения и в него вложили свою русскую душу – глубоким и могучим словом своего языка и чудным звуком родной своей песни. И еще – не русская ли душа – одна – изукрасила и возлюбила у себя тот чудный звук русского колокола, который так таинственно будит ее и зовет в церковь и – от земли – домой, на небо! От древнего древа, насажденного на Востоке апостолами и святителями вселенской Церкви, приняли мы могучее зерно, и вот, из него выросло на земле нашей то же единое с ним сеннолиственное древо и укрыло всю землю под своей сенью, и привлекает под сень свою единоплеменные языки и своих нам инородцев, коим радостно даем мы и Евангелие, и службу церковную на родном их наречии.

Отцы и братия! Что милее и любезнее, что дороже Церкви всем нам – и великим, и малым, какая красота милее и сочувственнее церковной красоты для русского сердца! Церковь – мать родная и милая русскому человеку – все мы дети ей и если кто блуждает от нее далече, – те, Бог даст, вернутся еще в родительский дом, к матери. Храм наш – это дом русскому человеку, дом самый ближний, где все равны от мала до велика, все имеют и находят свое место, все почерпают одинаково радость и утешение. Тут наша сила, тут тайная сокровищница судеб наших, тут хранилище драгоценнейших наших преданий и родник сил наших, которым суждено еще явиться в будущем, если в будущем, оправдаем мы делами правды и любви всю истину нашей веры.

Да поможет нам Бог! Для того мы и собрались сюда, чтобы воспомянуть Его великую милость к русскому народу и от полноты сердца, горящего любовью к родине, благодарить Его и молить, да оправдается в делах наших и в судьбах наших наша вера, да возрастает и процветает наша великая Церковь, – Церковь единая с народом и народ единый с Церковью!»...

«В нынешний день почтим благодарною памятию великое служение русского духовенства. Из его среды вышел целый сонм не только иерархов и священнослужителей, но и людей науки и мужей государственных русского духа... Кто знает тяжкие условия быта, в коих живет и действует наше духовенство, особливо сельское, у того слово суда, готовое для недостойных, умолкнет пред величием подвига, совершаемого многими, безвестно труждающимися посреди пустынь, лесов и болот необъятной России, в великой нужде, в холоде, в голоде, в нищете и нередко в обиде. Легионы этих тружеников стоят уже пред Богом молитвенниками за нас, – и на их костях стоит наша Церковь. Но и ныне, сколько живущих, подобно им, безвестно трудятся над ее созиданием! Слава и честь духовенству нашему, и да умножит ему благодать Божия и крепкую силу веры, и чувство любви и жалости для учительства словом и делом!»

Да, сообразивши все, что сделала для русского народа и царства православная вера, нельзя не признать, что это была и есть для них воистину зиждительная и животворная сила, и ей мы обязаны самыми выдающимися страницами нашей истории.

Почти всеми летописями, из которых почерпаем свидетельства о том, откуда пошло и как строилось русское государство, – об общественной и домашней жизни наших предков от Царя до земледельца, о деяниях и нравственности всех классов русского народа, и о проч.: почти всеми такими письменными отечественными памятниками обязаны мы нашим духовным. Летописцы: Иоаким, епископ Новгородский, преподобный Нестор, Селиверст, его продолжатель, Авраамий Палицын и другие – все они были служителями алтарей веры, наставниками священной нравственности и возвестителями славы и добродетелей наших предков. В обителях, посвященных Богу, хранились отечественные памятники, долженствующие поучать потомков. Наши духовные дееписатели о нравах и добродетелях судили не по превратным светским умствованиям, но по непреложным предписаниям Божественным, они предлагали не выдумки свои, но то, что было, и что происходило в веках прошедших.

Что такое летописец или историк? Он есть изобразитель минувших веков и людей, оставивших в них следы бытия своего. Поэтому он не должен изобретать и переиначивать; он должен представлять каждый век в подлинном его виде; он должен изображать добродетели и пороки, и здравомыслие и заблуждения; он обязан быть вещателем истины для того, чтобы его современники и потомки видели, что утверждало их предков в добродетели, и что увлекало их на пути страстей и пороков. Таким образом, история его будет подлинным зеркалом времен давно-прошедших.

История есть второе бытие народов и царств всемирных; посредством истории многие восстают из праха земного: одни, чтобы поучать нас славою и добродетелью; другие, чтобы снова принять стыд и поношение.

Наши духовные дееписатели убеждены были, что необходимо должно сохранять деяния предков. Они читали в священных книгах: похвалим убо мужи славны и отцы наши в бытии. Правда, они не всегда хвалили, потому что писали не священную, но мирскую историю. В одних только священных книгах, как будто бы мимоходом, говорится о людях порока и страстей, и то для того только единственно, чтобы показать, что молва о них прошумела и навсегда исчезла...

Многоценное достоинство наших духовных летописцев заключается в том, что они жизнь и деяние наших предков изображали в связи с их верою и благочестием. Их дееписания подтверждают ту непреложную, высказанную и словом Божиим, истину, что благочестие создает царства, а нечестие их разрушает. Мы теперь можем понять, почему о летописателе Несторе сказано: Нестор преподобный, сей описатель житий и лет, нетленное себе жилище на небеси написа.

По долгу благодарности запечатлеем навсегда в сердцах наших духовных писателей. Без их усердия и старания, говоря их же словами, слава и добродетели предков наших остались бы во мраке неведения и забвения.

Учение веры основано на любви и милосердии: начальное водворение веры христианской в России ознаменовалось любовью и милосердием. Озарись св. православною верою, великий князь Владимир учреждал общенародные празднества для бояр, для градских старцев, и раздавал убогим имение, убедясь, что нетленное сокровище не на земли, но в небесах. В то же самое время новые пастыри веры христианской, с согласия князя земли русской, при церквах, и монастырях учредили больницы, бани, и при них назначили врачей. Что под духовным ведением находились ещё со времен князя Владимира бани и больницы, о том ясно свидетельствуют следующие краткие и удостоверительные слова: и бани их, и врачи их: больницы и врачи их. В эти благотворительные убежища призывалось страждущее, болящее и неимущее человечество; пред лицем новосозданных храмов веры, в присутствии, так сказать, самого Бога, страдальцы, обновляясь душою, получали целение и крепость телесную.

В одном старинном русском Летописце находится такая речь: аще кто прибегнет к святым церквам, то велику пользу приимет души своей и телу. Душа оживотворялась учением веры, а здоровье бедных страдальцев укреплялось под благодетельным призором пастырей церкви.

Просветившись светом спасительной веры, Владимир стал новым человеком. Владимир язычник блистал великолепием, пышностью, громкими победами; Владимир христианин одушевился любовию к ближним, милосердием, жалостию и состраданием. Все бедные, больные, неимущие были им призрены, взысканы, снабжены всем необходимым для пищи и одеяния. Для тех страдальцев, которые, по старости лет и по болезням, не могли сами приходить ко двору нищелюбивого князя, развозили по улицам всякое продовольствие и спрашивали: где больные, и нищие, и немогущие ходити? Служением ближним воздал он первую жертву Богу, Отцу и Заступнику страдальцев. Но в делах человеческих нет совершенства. Милосердие Владимира дошло до послабления, вредного общественному благоустройству. Долженствуя, по сану и власти своей, охранять добрых и воздерживать злых, Владимир перестал наказывать даже и разбойников. Духовные, усмотрев успехи зла, заявляли князю: умножились разбойники, почто не казнишь их? Владимир отвечал: «боюсь греха». Духовные возразили: «Ты поставлен от Бога на казнь злым, а добрым на помилование; должно казнить разбойника, но со вниманием» (т.е. с осторожностью, осмотрительно, убедившись предварительно в его виновности). В то самое время пастыри Церкви присоветовали ему, для безопасности русской земли, содержать вооруженную рать как пешую, так и конницу.

Владимир снова завел войско и водворил общественное благоустройство.

Вера христианская, искореняя зло и вред при самом начале, утверждала в отечестве нашем все полезное. Благодарность и справедливость велят нам помнить, что утверждением полезного обязаны мы наставникам веры и пастырям Церкви.

От древних времен сохранилось примечательное духовное поучение русским Венценосцам. Из этого поучения видно, какие советы и мысли, на пользу государства, внушали и от Слова Божия и от собственного разумения духовные пастыри самим Венценосцам.

Упомянув в начале поучения, что сам Бог вручает русским Венценосцам хоругви и скипетр, вслед за этим духовные наставники представляют, в чем заключается первая и главная обязанность правителя народа: «И ты», вещает поучение: «Боговенчанный, православный Царь и великий Князь, всея России Самодержец, первее имей страх Божий, то бо есть начало всему благому, яко же Давид глаголет: «начало премудрости страх Господень, разум же благотворящим, и хвала его пребывает во век века».

Добрых и послушных подданных Царь должен, так сказать, обнимать всею любовию своего сердца; он обязан также примером своим внушать уважение к вере, к святым обителям и к пастырям Церкви: «Также», вещали духовные: «сохрани веру Христианскую, Греческого закона, чисту и непоколебиму, и соблюди царство свое чисто и непорочно, яко зеницу ока, яко же ныне приял еси от Бога, и люби правду, милость и суд правый. К послушным милостивое сердце имей; к святой соборной Церкви и ко всем православным Церквам имей веру и страх Божий, и воздавай честь: понеже в ней, Царю, второе порожден еси от святыя купели духовным своим порождением. Ко святым честным монастырям велию веру держи, по данной тебе от Бога царской власти; к нашему смирению и ко всем своим богомольцам о Святом Духе Царское свое повиновение имей, по Христову Евангельскому словеси, ко святым своим Ученикам и Апостолам глаголющу: «слушали вас, Мене, слушаеш, отметаяйся вас, Мене отметается и Пославшаго Мене». И сего ради, елико кто воздает честь святителю, и та честь к самому Христу восходит, от Него же и мзду приимут сторицею».

Русские духовные, по долгу своего звания и для блага общественного, старались всегда внушать уважение ко всему тому, что относится к исповеданию веры, старались подвигнуть к истинной добродетели. В чем же благочестивые русские духовные полагали истинную добродетель, послушаем о том поучение, возвещаемое Русским Венценосцам. «Братию же свою по плоти, о благочестивый Царь и Боголюбивый, люби и по присному своему духовному союзу и по божественному Апостолу: «любяй бо, рече, брата своего в Бозе пребывает и Бог в нем». Бояр же своих и вельмож милуй и береги их по отечеству». Беречь по отечеству, то есть не только помнить и ценить личные заслуги, но и не забывать заслуг предков. «Ко всем же Князем и Боярам», продолжает поучение: «и детям боярским и ко всему Христолюбивому воинству буди приступен и милостив и приветен по Царскому своему сану и чину, всех православных христиан блюди и жалуй и попечение о них имей от всего сердца». По словам русских духовных, Царское сердце должно быть на неустанной страже блага каждого подданного. Чертоги и душа Венценосца должны быть каждому отверсты. Царь тогда только живет с Богом, когда живет для своего народа. «Так-ли, – замечает г. Глинка, – наставляют гордость и невежество?.. Боже! избавь нас от того просвещения, которое разрывает все общественные союзы и расторгает связь душ и сердец с верою и небесами».

Во всех обществах человеческих есть добрые и злые. Нередко добродетель и невинность утесняются злобою и неправотою сильных. Кто же защитит гонимую добродетель, кто вступится за слабую и бескровную невинность? Русские духовные, обращаясь к Царю, вещают: «За обидимых стой Царски и мужески, и не попускай, и не давай обидити не по суду и не по правде: сего бо ради приял еси скипетр правити хоругви великаго царства Российскаго: и разсуди и прави люди твоя в правду».

Православный Царь, охраняя правосудие общественное, должен также остерегать подданных своих от всякого порока, помрачающего веру, без которой мертва нравственность и бездейственны законы. «Блюди и храни», вещает Царю поучение: «блюди подданных своих бодрственно от диких волков губящих, да не растлят Христова стада словесных овец от Бога данного ти и врученного стада Христова».

Иноплеменное злоумышление издавна домогалось посеять в отечестве нашем семена пагубы и разврата. Еще во время князя Александра Невского один коварный и хитрый западный посланник хотел поколебать в России веру праотеческую. Князь Александр Невский на все ухищрения отвечал: «Учение наше основано на вещании божественном: им живем и умрем с ним». Такой мужественный и великодушный страж веры и правды действительно в лице своем соединяет «Ангельский и священнический чин». Поучение гласит: «всяк бо правдивый Князь ангельский и священнический чин имеет».

Добродетели народа непосредственно сопряжены с добродетелями Венценосца; пример его подобно солнечному сиянию, все озаряет и все устраивает. Затмится добродетель на Престоле, и все в обществе помрачится, расстроится и низпровергнется. Русские духовные разительно описали силу царского примера. «Православным Царем», вещают они: «не токмо о себе пещися и свое точию житие правити, но и все обладаемое от треволнения спасати подобает: и боятися серпа небеснаго и не давати воли зло творити человеком, иже душу с телом погубляют: яко же бо солнцу не сущу, темно суть все и неразсудно; сице и наказанию души не сущу, все разметано».

Добродетельные Цари, не нарушая прав народных, сами утверждали, что сила их власти умножается силою правосудия. Екатерина Вторая, высказываясь о сем в своем «Наказе», продолжает: «все сие не может понравиться ласкателям, которые по вся, дни всем земным обладателям говорят, что народы их для них сотворены. Однакож, мы думаем и за славу себе вменяем сказать, что мы сотворены для нашего народа».

Русские духовные за несколько веков до XVIII столетия то же самое объяснили, что начертала премудрая Екатерина. Они вещали новопоставляемому Царю: «Величаешися силою и властию, но сила твоя человеки поставляема». В чем же предки наши заключали истинное достоинство Венценосца? В том, чтобы он владычествовал над своими страстями. «Поставлен бо еси Царь», вещает поучение: «то буди Царь сам себе; владыко бо и Царь, не его же зовут, той есть; но сей, иже ум имеет правый; аще же того не будет в нем, то вотще имя свое носит; велику ли власть человек приимет; велик и ум надобно имети».

Убеждая в сих истинах Князей и Царей, русские духовные отнюдь не возбуждали народ против законной власти: напротив того, согласно с книгами Священного Писания, они утверждали, что всякая власть от Бога происходит. Русские духовные во всякое время, утверждая народ в вере и верности, ревностно поучали и Царей. Внушая Венценосцам кротость, правоту и милосердие, они вместе с тем предостерегали их от гордости и самовластия. Русские духовные, обращаясь к Коронуемым, вещали им такими словами: «Аще ли речеши в себе: не имам ли меча, не имам ли власти имения отъяти? Аз ти реку: ей, имаше все то; но сим ли даром чаеши возвеличитися?»

Из рассмотренного духовного поучения русским Венценосцам можно ясно видеть, что русские пастыри Церкви не руководствовались ни лестию, ни угодливостию даже перед Князьями и Царями. Напротив, сильно и мужественно утверждали они, что ни власть, ни сила, ни великолепие не украшают венца и порфиры. Наконец, они ясно и определительно возвещали, что одна добродетель доставляет бессмертие.

В ряду великих исторических заслуг, оказанных нашим духовенством государству, одно из выдающихся мест занимает содействие духовенства устроению гражданского права и порядка в русской земле. О влиянии пастырей Церкви на постепенное переустройство и улучшение гражданского общежития на Руси прекрасно говорит один из просвещеннейших наших историков В. О. Ключевский ⁴.

По признанию г. Ключевского, всякому, кто изучает общественную жизнь, не редко приходится встречаться с явлениями, вызывающими на раздумье. Наблюдатель видит пружины, коими движется механизм гражданского общежития, видит источники бурливого потока гражданских интересов. То, – говорит г. Ключевский, – обыкновенно жесткие жизненные рычаги, мутные источники: погоня за своими интересами, слепая страсть, закон, обуздывающий порывы той и другой. И среди стукотни этого механизма вдруг послышится наблюдателю звук совсем иного порядка, запавший в житейскую разноголосицу откуда-то сверху, точно звон колокола, раздавшийся среди рыночной суматохи. В ветхом и пыльном свитке самого сухого содержания, в старинной купчей, закладной, заемной, меновой записи или в духовном завещании, под формальностью закона иногда прозвучит нравственный мотив, побуждение сердца, из под хозяйственной мелочи блестнет искра религиозного чувства, – и вы видите, как темная хозяйственная сделка озаряется из внутри теплым светом, мертвая норма права оживает и перерождается в доброе житейское отношение, не соответствующее ее первоначальной природе.

Вот пред нами духовная одной древнерусской завещательницы, именитой и богатой госпожи. Все она припомнила и записала в завещании, кому, сколько должна, кто ей, сколько должен и кому что должно достаться из ее имущества. Это, очевидно, заботливая и памятливая хозяйка, и предчувствие смерти не помутило ее скопидомной памяти. Угасающим взглядом окинула она весь свой житейский багаж, припомнила и свои сундуки с платьем, и свою кухню, и дошла до своей многолюдной крепостной дворни. По тогдашним законам, это для нее такие же вещи, как и ее телогрейка, с тою разве разницей, что последняя ближе к сердцу и потому дороже, бережнее хранилась. Читая духовную, ждешь, кому она откажет своих «рабов и холопов». «А людей моих,– пишет завещательница, – после моего живота всех отпустит на свободу, все Божии и царевы государевы люди, и из остаточных денег, дать моим людям, мужичкам и женочкам, почему пригоже дати, а не оскорбити, чтобы людцы мои после меня не пошли с моего двора и не заплакали». – Или вот бедный человек занял деньги у капиталиста от Николина дня вешняго такого-то года до того же дня следующего года и в заемной кабале пишет, что занял их без росту, что заимодавец, помня евангельскую заповедь и имея в сердце своем страх Божий, росту с него не взял ничего.

Легко понять, чье влияние делало из предсмертного завещания владелицы крепостных душ трактат о равенстве людей пред Богом и Государем, и долговое обязательство превращало в благотворительный акт, заставляя ростовщика отказаться от своих, узаконенных тогда 20% годовых. Личный интерес часто побуждал древнерусского человека протягивать руку на то, чего не признавало за ним право, т. е на чужое, а евангельская заповедь внушала ему добровольный отказ и от признанного за ним права, и этой борьбой евангельской заповеди с личным интересом строилось и совершенствовалось гражданское общежитие, в котором право, страж законного личного интереса, часто уступало свое место евангельскому самопожертвованию, при котором человек забывает о своих правах, а руководится чувством любви и сострадания к ближнему.

В.О. Ключевский далее указывает, на чем именно в древнерусском обществе отразилось веяние Церкви, какие начала и обычаи в людском общежитии она видоизменила и усовершенствовала.

Огромное значение в гражданском общежитии имеет семья. В общежитии она – первичный, основный узел. Прочность семьи самый вернейший залог прочности целого государства. В виду столь великого значения семьи Церковь не замедлила устремить свои заботы к благоустройству семейной жизни. Благоустроить же древнерусскую семейную жизнь было делом, как это можно понять из сказанного ниже, весьма сложным и трудным. Тем, следовательно, выше и ценнее заслуга нашего духовенства, которую оно чрез устройство семьи оказало гражданскому общежитию в русской стране.

Русская христианская семья есть союз не только церковный, закрепляемый таинством брака, но и гражданский, – гражданский – в том смысле, что члены семьи имеют свои права, законом им предоставленные. Уясняя и заповедуя необходимость чистоты брачных уз, уподобляя по слову Писания, союз мужа и жены союзу Христа с Церковью, поучая, что брак – «тайна великая», Церковь не оставляла без внимания и гражданскую сторону в семейном союзе. С целями благоустроения семьи Церковь проникала в самую глубь гражданских отношений древнерусского общежития, ставила эти отношения на новые основания. Короче сказать, Церковь, устраивая древнерусскую семью, с тем вместе совершенно перестраивала и гражданское общежитие.

Нужно помнить, что предки наши были язычники. В семейной их жизни, допускавшей многоженство, гражданские права предоставлялись только мужу, отцу семейства, домовладыке. Жене же, матери семейства, прав этих не усвоилось. Она находилась в положении рабы. Затем, пред отцом семейства, как жена, так и дети, были совершенно безличны и безгласны. С водворением христианства, многоженство, как обычай, было уничтожено скоро и сравнительно легко; несравненно труднее было установить между членами семьи новые правильные отношения и отношения эти утвердить на нравственном основании.

Для устроителей семейной жизни на Руси, для пастырей Церкви самый большой труд составляло – поставить в семье женщину, жену и мать, согласно с духом христианской семьи. Заслуга Церкви пред государством в этом отношении тем выше, и тем большую должна иметь она цену, что совершаема была при самых неблагоприятных условиях. Главною помехою к правильному устройству семьи служило то, что в древней Руси средоточие семейной жизни – женщина – была унижена, поругана. Предки наши и по принятии христианства продолжали смотреть на женщину по-язычески, крайне пренебрежительно. Но при таком взгляде на женщину, как же достигнуть того, чтобы семейный союз представлял собою «образ союза Христа с Церковью?» И могла ли глубоко униженная, лишенная равной чести и части с мужем жена способствовать осуществлению христианских идеалов семейной жизни?... Чтобы семейство имело правильное устройство, согласное с духом христианства, необходимо было возвысить жену и мать до подобающего ей положения в семье. К этому Церковь, в лице ее пастырей, и направляла свои заботы. Искореняя языческий пренебрежительный взгляд на женщину, возвышая нравственное ее достоинство, Церковь со всею настойчивостью проводила и в законодательство, и в житейский быт тот взгляд, что христианская семья, поскольку она есть союз гражданский, держится на правовом равенстве и нравственном взаимодействии мужа и жены.

Но чтобы превратить жену из рабы мужа в его советницу, надо было предоставить жене гражданскую равноправность. Это достигалось усвоением ей права собственности. Получая имущественную самостоятельность, жена вместе с тем сбрасывала с себя положение бесправной рабы и становилась в разряд личностей свободных.

Под воздействием именно Церкви наше древнее законодательство усвоило жене – матери семейства права собственности. Законом было определено, что составляло имущественную собственность жены и при том такую, на которую не имели права посягать ни муж, ни дети. Оставалось поддерживать и укреплять эти права за женою. Это было уже прямым делом Церкви, ибо Церковь по уставам первых князей, разбирала тяжбы между мужем и женой «о животе», т. е. об имуществе. При разборе этих тяжб Церковь заботливо отстаивала имущественные права женщины, прибегая в потребных случаях, даже к зависевшим от не карательным мерам по отношению к незаконным претендентам на имущество женщины. Так, в одном древнем архипастырском послании (XV века) к каким-то князьям, обижавшим свою мать-вдову, присвоившим себе ее опричнину, т. е. долю, какую выделил ей муж из своего имущества, не только напоминается обидчикам сыновний долг повиноваться матери, но и выражается угроза, в случае дальнейшего непослушания, подвергнуть ослушников суду церковного собора и за непокорность покарать их соборным неблагословением и духовною тягостью церковной, т. е. епитимией. Еще строже, чем вдовья «опричнина», ограждалась неприкосновенность приданного. Это было преимущественною заботою духовников, действовавших здесь нравственными средствами исповеди. Сохранились древние духовные завещания, в которых мужья, растратившие при жизни приданое своих жен, спешат возместить им эту растрату, чтоб не отвечать им за это пред Богом на последнем суде.

Забота Церкви об упрочении семейного положения жены ясно обнаруживалась и тогда, когда жена теряла свою житейскую опору, – вдовела. Унося с собою эту опору, муж взамен ее оставлял жене свой отеческий авторитет, свое значение, как главы в семействе: советчица мужа становилась преемницей его семейной власти. Занимая независимое от детей имущественное положение, она получала и опеку над малолетними детьми. В случае же, если вдова оставалась бездетною, ей предоставлялась полная свобода распорядиться, по личному усмотрению, как своим, так и доставшимся ей по закону, мужниным имуществом.

Но обеспечивая положение жены и вдовы, Церковь требовала, чтобы она и по смерти мужа оставалась его другом и доброй матерью его и своих детей. Вот почему в древней Руси неблагосклонно смотрели на второе замужество, если оставались дети от первого. Нравственно-семейный долг вдовы – строить, поминать душу мужа и заботиться об оставленных им сиротах. Видя во вторичном замужестве вдовы неуважение к памяти первого мужа и пренебрежение к оставшимся после него детям, наше древнее право предоставляло вдове известные имущественные выгоды под условием, если она сядет по муже, т. е. останется вдовой; под этим только условием ей выделялась законная часть из имущества, оставшегося после мужа, и предоставлялось право полной собственности на то, чем сам муж наделял ее при жизни (опричнина). Лишение этих выгод за вступление вдовы во второй брак оправдывалось таким энергическим выражением: «обругала убо перваго мужа вторым браком». За то на добрую вдовицу целиком переносится отеческий авторитет ее мужа. По духовным грамотам древних московских великих князей можно видеть, как это значение вдовы-матери из частного общежития проникало в политический порядок, из жизни отдельных семей, в жизнь целого государства. В завещании Дмитрия Иоанновича Донского читаем такое наставление отца детям: «вы, дети мои, матери своей слушайте во всем, из воли ея не выступайте ни в чем». Преемник Дмитрия, великий князь Василий, в свою очередь пишет в духовном завещании преемнику: «приказываю своего сына, князя Василия, своей княгине, а ты, сын мой, чти матерь свою и слушай своей матери в мое место своего отца».

Показав, как Церковь строила гражданскую правоспособность и материнский авторитет женщины, т. е. как усвояла ей гражданские права и возвышала значение ее в семье, г. Ключевский выражает следующее свое убеждение: «если русская женщина разберется в своем правовом и нравственном имуществе, которым она живет, как жена, как мать и гражданка, она увидит, что всем, чем наиболее дорожит в ней общество и что наиболее дорого ей самой – всей своей исторической опричниной она обязана преимущественно Церкви, ее проповеди, ее законодательству».

Содействуя успехам Гражданского права и порядка в русской земле, Церковь своим законодательством преимущественно восполняла то, чего не доставало в государственном законе. Но иногда деятельность Церкви, направленная к благоустройству гражданского общежития, имела своим последствием не пополнение пробелов государственного закона, но видоизменение, исправление этого закона. В русском праве были установления, к тому же чрезвычайно прочные, тщательно разработанные, если не законодательством, то самою жизнью, житейскими отношениями, но, в то же время противные Церкви. Таковы были ростовщичество и холопство.

Против этих установлений, т. е. ростовщичества и холопства, легко превращавшихся в злоупотребления и разрушавших гражданское общежитие, у Церкви не было иного оружия, кроме проповеди и исповеди. Эти косвенные средства Церковь и направляла против них. «Трудно найти, – говорит г. Ключевский, – древнерусское церковное поучение, в котором не было бы резкого порицания ростовщика и рабовладельца. Ростовщик – кровопийца, рабовладелец – жестокий разбойник, недостойный св. Причастия – вот к чему сводилась церковная проповедь, боровшаяся с этими недугами русского общества. Гражданский закон давал господину полную власть над холопом, дозволял даже убить его; Церковь же, вопреки этому закону, карала строгими духовными наказаниями за жестокое обращение с челядью. И усилие Церкви в этом направлении не оставалось бесплодным. Под действием ее, суровый и тяжелый закон о росте сравнительно скоро был смягчен». По наиболее древнему закону, по так называемой «Русской Правде», законный размер годового роста определялся «на два третий», т. е. в 50 процентов. Закон о годовом росте в 50% существовал сравнительно долго; но существовал в смягченном виде. Действие его было ослаблено, ограничено (при Владимире Мономахе) постановлением, по которому взимание такого роста допускалось только дважды, т. е. в течение двух лет, пока взятый рост не сравнится с долгом, после чего заимодавец сохраняет право только на занятый капитал.

Отношение Церкви к холопству г. Ключевский считает одною из наиболее светлых черт ее деятельности. Безустанным действием на нравы и понятия, а чрез это и на законодательство, Церковь разрушила самое право, узаконившее рабство, или разрушило самое основание, на котором утверждался закон о рабах. «Древнерусское холопство первоначально было однообразным и неделимым, не допускавшим никаких степеней и различений. Но под влиянием Церкви оно постепенно разложилось на многообразные виды ограниченной неволи, и каждый дальнейший вид был смягчением предыдущего. Послушный голосу Церкви рабовладелец добровольно, ради спасения души, смягчал свои права или даже поступался ими в пользу холопа; личные проявления человеколюбия входили в привычки, нравы, которые потом и узаконились. Здесь воля частных лиц под действием Церкви становилась орудием исправления закона, побуждая последний отказываться от поддержки людских прав, которыми добровольно жертвовали или даже гнушались сами люди».

Таковы исторические заслуги Церкви, оказанные ею нашему государству в деле устроения гражданского права и порядка. Из того, что выше было сказано по этому предмету, можно видеть, что Церковь, содействуя благоустроению в нашем отечестве – гражданского общежития, преследовала в то же время великие нравственные задачи. Помогая власти охранять правду в обществе, в отношениях между людьми, Церковь достигала этой цели именно тем, что насаждала и укореняла правду в личной совести, воспитывая в людях чувство долга, превращая право в нравственную привычку. Но не то же ли и теперь делает наша мать св. православная Церковь? И теперь, как и всегда, цель Церкви – заменить принудительные требования права свободной, потребностью в правде, т. е. воспитать чад своих так, чтобы они действовали и вообще жили «по правде» не потому только, что это предписывается законом, да еще под угрозою наказания за нарушение правды, а потому, главным образом, что жизнь «по правде» составляет для них внутреннюю свободную потребность, потребность их нравственного настроения, чувства долга. Преследуя же такую задачу, Церковь наша, в лице ее пастырей, оказывает людскому общежитию, государству величайшее, по истине, неоцененное благодеяние.

⁵

Св. угодники Божии митрополиты Всероссийские Петр, Алексий и Иона и игумен Радонежский Сергий жили и подвизались во славу Божию, на пользу Церкви и отечества нашего в самое тяжелое для России время в XIII, XIV и XV веках. В эти столетия Россия претерпевала иго татар⁶, а в XIII и XIV веках страдала еще от междоусобий своих князей, боровшихся за великокняжеский Престол. Первосвятитель Филипп жил уже в XVI веке, когда татарское иго было свергнуто и русская земля управлялась единодержавною властию. Тем не менее, и его время было тяжелым для России. Митрополит Филипп святительствовал в царствование Иоанна IV, прозванного за свои жестокости Грозным. Сей Царь, от природы одаренный богатыми способностями, под влиянием дурного воспитания и окружавшей его среды, сделался для подданных, особенно в старости, мстительным и крайне жестоким.

В такие-то темные для России времена и выступают на тверди церковной, как яркие светила среди ночи, первосвятители всероссийские, Московские митрополиты Петр, Алексий, Иона и Филипп и игумен Радонежский, преподобный Сергий. Провидение послало в них страждущей России великую отраду. Стоя на высоте христианских добродетелей, будучи яркими светильниками православной Церкви, они в то же время были и оплотом единодержавной царской власти, щитом и ограждением русского народа в мрачные, скорбные годины его жизни. Всякому русскому, любящему свое отечество, интересующемуся минувшими его судьбами, не может не быть дорого, уяснить себе в той или другой мере, что же именно названные угодники Божии, живя на земле, содеяли на пользу Престола и Отечества нашего?

Деятельность первосвятителей Петра и Алексия и игумена Сергия на пользу государства Русского находится в теснейшей связи с историею возникновения и устроения Московского княжества, сначала удельного, а потом великого. Поэтому и мы коснемся этой истории.

Основание города Москвы относится к 1147 году. Вначале это было маленькое селение, правильнее сказать – деревушка, построенная на той горе, где теперь стоит Кремль. С течением времени из деревушки образовался городок. И чрез сто лет по основании, при св. благоверном Великом Князе Александре Ярославиче Невском (скончался в 1262 г.), Москва, принадлежавшая к его уделу, продолжала оставаться маленьким и бедным городком. Холмы, на которых впоследствии раскинулся великий город, в ту пору были покрыты густым лесом и лишь кое-где расчищены были места для пашни, да кое-где стояли слободки или деревушки. Неудивительно, поэтому, что старшие сыновья Александра Невского, завладевше и великокняжескою властью и всеми областями отца своего, Москву с ее малою и бедною областью дали (в 1272 г.) младшему своему брату, десятилетнему Даниилу.

Но отрок-князь и сим уделом оставался доволен, не домогаясь большого, будучи наследником лучших качеств святого родителя своего: кротости, миролюбия, нестяжательности, смирения и сострадательности к бедным. Искреннее его благочестие сделало его не только великим князем земным, но и наследником небесного царствия и присночтимым на земле за чудеса, являемые при св. мощах его, с 1652 года открыто почивающих, в им же основанном под Москвою Даниловом монастыре (во имя Даниила Столпника).

Из малого содеялось великое: из бедного городка – деревушки на берегах реки Москвы выросла первопрестольная столица: скудный удел угодника Божия Даниила – московская область еще при жизни его, несмотря на незначительность города, сделался Великим Княжеством Московским, а сам кроткий и смиренный пред лицем Господа, без кровопролития и междоусобных браней, стал первым Великим Князем Московским.

Получивши титул и власть Великого Князя, благоверный, но смиренный и бескорыстный Даниил не переселился, однако, в многолюдные и богатые столицы Великого княжества, какими были тогда: Владимир (на р. Клязьме), Переяславль, Суздаль и др. города; но удовольствовался скромною и бедною Москвою, которая с того времени и сделалась столичным городом Великих Князей, так как преемники князя Даниила, начиная с благочестивого сына его Иоанна Даниловича, имели свое пребывание уже в Москве. Со временем, когда Великие Князья Московские, при возрастании своего государства, приняли титул Царей, то священное венчание на царство происходило в Москве же, и ныне священное коронование совершается не иначе как в Москве. Посему Москва и считается сердцем России, первопрестольным городом и на ней почивают любовь и заступление первого ее Великого Князя Даниила, избравшего ее своею столицею, не иначе, как по указанию Божию.

Благоволение Господне изобильно почило, кроме града, и на потомстве святого Даниила. После его кончины преемниками великокняжеской власти и титула были не брат или племянник его, как бы следовало по древнейшим правам престолонаследия, но сын Иоанн Данилович, и после него сие достоинство переходило от одного к другому, от отца к сыну по прямой линии, до кончины Царя Феодора Иоанновича в 1598 году – в течение трехсот лет⁷. С водворением же такого порядка престолонаследия, т. е. по прямой линии от отца к сыну, само собою прекратились причинявшие столько бедствий и обессиливавшие русскую землю княжеские междоусобицы из-за великокняжеского престола.

С утверждением великокняжеского Престола в Москве и возвышением политического значения этого города, начался постепенный рост его и в других отношениях. Но для наиболее полного и быстрого возрастания Москвы необходимо было, чтобы город этот сделался еще центром в церковном отношении, т. е. чтобы в нем поставлена была кафедра митрополита, первосвятителя тогдашней русской Церкви. Но вот Москва сделалась и сравнительно скоро кафедральным городом первоиерарха русской Церкви, всероссийского митрополита. Этим весьма благоприятным обстоятельством, так существенно содействовавшим возвеличению Москвы, последняя всецело обязана одному из великих святителей нашей Церкви, митрополиту Петру. Об утверждении митрополичьей кафедры в Москве и о содействии первого ее митрополита усилению и возвышению Московского княжества вот как рассказывает история.

В княжение Ивана Даниловича (сына св. князя Даниила) русским митрополитом был св. Петр. В то время митрополиты жили во Владимире на Клязьме, и Владимир был столицею великих князей. Но как мы уже знаем, св. Даниил, ставши Великим Князем, не захотел переселяться во Владимир, а остался в своем удельном городе Москве. В Москве же утвердил свое пребывание и сын св. Даниила Великий Князь Иван Данилович. Митрополит Петр, обозревая свою паству, часто заезжал в Москву, которая и при втором своем Великом Князе оставалась маленьким, бедным городком. На месте нынешнего Кремля стоял небольшой княжеский терем, со службами да пристройками и с одной деревянной церковкой во имя Спаса. Это та, что ныне называется «Спас на бору». Заезжая в Москву, св. митрополит Петр, конечно, бывал у Князя Ивана Даниловича. Полюбился ему этот Князь. В бедном теремку его, над Москвою-рекою, частенько долго и по душе беседовали князь со святителем о несчастных делах Русской земли, как все князья ссорятся друг с другом, никого не слушаются; Татары вмешиваются в ссоры их, и идет повсеместная война и разорение. Митрополит говорил князю Ивану Даниловичу:

«Всех перевидал я князей и всех их знаю: есть между ними и доброго нрава, да горячи и легкомысленны: вдаль не смотрят, а только думают как бы ныньче прошло хорошо; думают о себе, а не о народе, не о всей Руси. И от разделения их, вся Русь пополам распалась; одна часть под Литву подпала, другая под Татар. А князьям и горя мало: от татарского насилия – страдают и воздыхают, а о том не думают, как бы дело повести так, чтобы хоть со временем, детям и внукам, совсем от Татар избавиться. Изо всех князей только ты, Иван Данилович, нрава твердого и ума великого. Принимайся с Богом за собирание земли под одну руку твою. Ты бережлив, казны у тебя много, и так тебя прозвали «Калита», – полный мешок. Скупай от князей села и города: им деньги нужны, задаром волости продают. И устройся так, чтоб у тебя народу было жить хорошо, и народ отовсюду к тебе потянет. А я в Москве поселюсь и в ней свой престол митрополичий поставлю, и буду помогать тебе советом и делом и молитвами моими перед Господом и Пресвятой Богородицей. Еще когда, на родине моей, в земле Галицкой (Волынской), удалился я в пустыню, и потом помог мне Господь устроить там монастырь, и объезжал паству митрополит Максим, и в нашу землю приехал, вышли мы, иноки, от него благословиться; и поднес я владыке, моей рукой написанную, икону Божией Матери⁸, а написал я эту икону, как она мне явилась в сонном видении. И принял ее митрополит и облобызал, и потом украсил ее золотом и каменьями и всегда хранил в келье своей. По кончине его, выбрали меня, недостойного, митрополитом всея Руси, и поехал я к патриарху в Царьград наставление. Оказалось, что в то же время, – попустил Господь, – игумен Геронтий взял от того покойного владыки утварь святительскую, и жезл, и икону Успения, и отправился тоже в Царьград к патриарху, думая обмануть его и получить митрополию всея Руси. Значит, сами того не зная, на разных кораблях плыли мы к Царьграду. Мне был ветер попутный и плаванье тихое; я приехал и был посвящен в сан митрополичий патриархом.⁹ Как вдруг приезжает и Геронтий, и как вошел к патриарху, так и пал ему в ноги, и начал каяться, просить прощения. И разсказал он, что как плыл он по морю, его постигла жестокая буря и все думали, что уж погибнут. И впал он, Геронтий, якобы в забытье; в этом забытьи явилась ему Божия Матерь и сказала: «Напрасно трудишься, сан святительский достанется не тебе; этого сана удостоится тот, кто написал мою икону, игумен Петр». Этот сон сильно встревожил Геронтия. Проснувшись, он положил обет, если Бог его помилует, оставит жизнь ему, то, как приедет в Царьград, во всем покается патриарху. И Господь помиловал, и вот он принес похищенную им утварь святительскую, и жезл, и икону, да примет их тот, кому они принадлежат по праву. И все мы дивились неизреченному чуду. Патриарх простил Геронтия, видя слезы его, и все мы купно прославили Господа и молили, да не оскудевает промысл Его над нами. Так икона моя опять перешла ко мне, и ее-то хочу я поставитъ у тебя в г. Москве, да примет Царица небесная под святой покров свой твои благия начинания. Ты же построй во имя Ее, во имя Успения Пресвятой Богородицы, соборный храм, и пророчу тебе, что если ты меня во всем послушаешь, то и сам прославишься с родом твоим больше других князей, и город твой прославится надо всеми Русскими городами; святители после меня будут жить в нем; руки его взыдут на плещи врагов его, и Бог прославится в нем».

Так беседовал святитель с князем, и послушался его князь Иван Данилович. Стал он скупать как можно больше земель от соседних князей; иные, может быть, и знали его тайную думу об освобождении от татар, и сами, умирая, отказывали ему свои владения. От этого при нем и при сыновьях его Московское княжество заняло все земли между Окой и Белым озером и Сухоной, все нынешние губернии Московскую, Ярославскую, Костромскую и части Новгородской и Нижегородской; – а средняя Волга, от Углича до впадения в нее реки Ветлуги, вся протекала уж по московским землям. По Волге же, да по Оке, шла с давних времен вся судовая торговля России из-за Новгорода, от Балтийского моря в Азию и обратно. Иван Данилович устроил в Мологе большую ярмарку. А как он всю землю свою постарался очистить от разбойников, и по рекам учинил стражу, чтоб не грабили товаров, там проходивших, и везде устроил правильный суд, а дела свои с татарами вел так, что они не показывались в его владениях, и была при нем на Руси «тишина великая», – то в земли его стало переходить много народу из других княжеств, и народ стал богатеть от промыслов и торговли: а сам Московский Князь сделался через то еще богаче и сильнее других Князей. И начали переезжать к нему от других Князей самые знатные и умные бояре, и делались ему помощниками, и вместе с ним стали думать тайную думу, как избавиться от татар. Умер Иван Данилович Калита, а дума его не умерла при сыне его Симеоне Гордом. Умирал Симеон, и перед смертью, передавая престол свой брату Ивану Ивановичу, отцу Димитрия Донского, писал ему в своем завещании: «Слушайся старых бояр, они отцу нашему и нам добра всегда хотели, слушайся затем, чтобы и свеча не погасла». А что разумел он под этою притчей, чтобы свеча не погасла? А свеча тут значит то дело, что задумал Иван Данилович с митрополитом Петром, и думу свою вложил в сердца своим боярам, то есть – освобождение от Татар.

«Не погасла свеча» ни при двоих сыновьях Ивана Даниловича, один за другим княживших в Москве, ни даже при малолетнем внуке его Димитрии. Димитрий после отца остался младенцем, но именем его управляли Русью бояре Московские и главное св. митрополит, но уже не Петр, а Алексий.

Св. Петр скончался в 1326 году 21-го декабря. Незадолго перед своею кончиною он переселился на постоянное жительство в Москву, в которой и поспешил произвести закладку Соборного храма во имя Успения Божией Матери.

Преемником св. Петра был св. Феогност, правивший всероссийскою митрополией 24 года. По смерти Феогноста (в 1353 г.) на митрополичий престол восходит св. Алексий, епископ Владимирский.

Заняв первосвятительскую кафедру, св. Алексий явил себя ревностнейшим архипастырем. Заботясь о духовном преуспеянии своей паствы, он с неослабным усердием наставлял ее в истинах христианской веры и нравственности. Поучая пасомых словом, он в то же время подавал им пример своею святою жизнью. Пламенною верою и чистотою жизни святителя Алексия Россия не раз спасалась от своих врагов. Слава о добродетелях святителя Алексия распространялась не только между православными христианами, но и между неверными.

У хана Джанибека три года страдала слепотою и другими болезнями жена, по имени Тайдула.

Он, слышав о св. Алексие, как о муже, по молитве которого Бог творит чудеса, посылает (в августе 1357 г.) к В. Князю грамоту, в которой просит его прислать к нему человека Божия Алексия, чтоб он помолился Богу о даровании прозрения его жене. «Если, писал хан, по его молитвам исцелится моя жена, то ты в мире со мною будешь; если не пошлешь его ко мне, то с огнем и мечем пройду по твоей земле». Такое послание хана поставило святителя Алексия в затруднение, Он естественно сознавал свою немощь для такого необычайного дела, и вместе с тем страшился угроз хана. По усиленным просьбам В. Князя святитель решился отправиться в Татарию. Собираясь в путь, прежде всего со всем клиром отслужил молебен в соборной церкви Успения Божией Матери. Когда он молился, свеча у гроба святителя Петра сама собою засветилась в виду всех. Это явление служило ему предзнаменованием, что Господь устроит его путь во спасение. Слепив небольшую свечу из воска от свечи, чудесно засветившейся, св. Алексий отправился в путь с полным упованием на милость Божию. Его сопровождал клир. Прежде чем он достиг места, в котором жил хан, Тайдула видела во сне святителя Алексия в архиерейском облачении и вместе со священниками. Проснувшись, тотчас приказала сделать для святителя со священниками драгоценное облачение по тому покрою, как она видела во сне. Когда св. Алексий вошел в город, его встретил хан с великою честию, как человека Божия; вводит его в свою палату. Святитель, начав петь молебен, велел зажечь свечу, которую он слепил. После молебна окропил царицу святою водою; она тотчас прозрела. Это чудо всех поразило удивлением, и исполнило радостью. Тайдула в память своего исцеления молитвами святителя Алексия подарила ему перстень, который хранится в Москве в патриаршей ризнице¹⁰.

Хан, осыпав его дарами, отпустил с миром в Россию.

Едва св. Алексий прибыл в свое отечество к радости своей паствы, как должен был опять ехать в орду. Джанибек, жену которого святитель Алексий исцелил, был убит сыном Бердибеком. Излив ярость на своих братьев, он намеревался напасть на Россию. Всех объял ужас. В. Князь Иоанн Иоаннович упросил святителя Алексия отправиться в орду, чтобы смягчить гнев свирепого Бердибека своим ходатайством.

Святитель своею добротою и кротостью, сиявшею на святолепном его лице, победил страшного хана. Бердибек, по его ходатайству, даровал России мир. Св. Алексий, достигнув цели своего посольства, возвратился в Москву. Она встретила своего избавителя с необыкновенным торжеством. В. Князь, духовенство и народ вышли к нему навстречу с крестами и святыми иконами; со слезами умиления благодарили Бога и его избранника; всякий хотел видеть того, кому все были обязаны своим спасением. В то же время св. Алексий вынес из орды от нового хана подтверждение свободы русскому духовенству от всяких даней и налогов.

Два эти путешествия св. Алексия в орду поставили имя его высоко во мнении современников и прославили его в родах грядущих, как чудотворца и отечестволюбца. Сколько крепка была его вера в Бога, когда он пошел на зов болящей, столь же мужественна была и любовь к отечеству, когда он один явился ходатаем пред свирепым властелином за Русь, поверженную в печаль и уныние, не отрекшись изволением и душу свою положить за паству; и в оба раза торжествовал он беспримерную победу пред неверными и перед своими соотечественниками.

Лишь только св. Алексий возвратился из орды, как поспешил в Киев. Ему хотелось видеть находившуюся под его управлением древнейшую столицу православия, состоявшую теперь под властью князей Литовских, впрочем, православных. В Литве тогда мало-помалу уже распространялась вера греческая, и даже были мученики: Иоанн, Антоний и Евстафий (1347 г.). Св. Алексий почтил сих мучеников-первенцев православной церкви в Литве и установил совершать их память в церкви Русской.

Между тем скончался В. Князь Иоанн Иоаннович. Престол великокняжеский перешел из рода князей Московских к Суздальскому Димитрию. Москва, казалось, утратила прежнее свое значение. Сам митрополит, возвратившись из Киева, должен был венчать нового В. Князя во Владимире. Но при этом он сам не променял Москвы на Владимир. Сколько ни убеждал его В. Князь утвердить опять во Владимире свою кафедру, св. Алексий остался непоколебим, ибо отеческое его сердце преклонялось к сирому отроку Димитрию Московскому, и таким образом престол митрополии, которым не распоряжался ни один из ханов, остался залогом будущего возвышения Москвы и средоточия власти церковной и гражданской. Сия заслуга святителя Алексия всей земли Русской, столь важная своими последствиями в будущих веках, превзошла все то, что он сделал для нее в свое время, спасая ее от орды. Она свидетельствует, каков был государственный ум сего великого мужа церкви.

Через два года двенадцатилетний князь Димитрий Иоаннович Московский, руководимый своими советниками, пользуясь смятениями в орде, объявил свои права на великое княжение. Покровитель Димитрия Суздальского, Хан Навруз, погиб. Новый Хан Амурат отдал великое княжение Димитрию Московскому. В начале 1363 г. юный Димитрий возсел на великокняжеском престоле во Владимире. Св. Алексий перед чудотворною иконою Богоматери, писанной Евангелистом Лукою, с утешением благословил его на великое княжение. Он вместе с боярами руководил его во всех распоряжениях, клонившихся к утверждению за Москвою прежней силы, стараясь всех непокорных князей данною ему властию соподчинить В. Князю и их между собою умиротворить.

Когда первенство осталось за Москвою, при содействии св. Алексия, В. Князь оградил Москву каменными стенами (1367 г.). А святитель, следуя благочестивым внушениям своего сердца, воздвигал храмы и монастыри для молитвенных подвигов за спасение Руси.

Преклонные лета и попечение о пастве Московской не препятствовали Святителю предпринимать отдаленные путешествия, коль скоро того требовали нужды церковные. Так видим его, уже восьмидесятилетнего старца, в 1378 г. в Нижнем Новгороде, где крестил он сына Иоанна у Князя Бориса Константиновича, не смотря на то, что этот Князь не оказал ему некогда послушания, когда Св. Алексий убеждал его уступить нижегородское княжение своему брату Димитрию. Боголюбивая душа Святителя не питала никаких неприязненных чувств к непослушному сыну, коль скоро он отложил свою непокорность. И здесь Св. Алексий обратил внимание на монастыри. Он устроил каменный храм в монастыре Благовещенском, учредил в нем общежитие, наделил его своими дарами.

В то время, как Россия страдала еще под игом Татарским, постигли бедствия Александрию, Иерусалим и Антиохию. Египетский султан Ша-бан II, раздраженный нападением на Александрию Кипрского короля Петра и Мальтийских рыцарей (1365 г.), произвел в этих городах и в областях, принадлежавших к ним, страшное опустошение; церкви, монастыри, скиты и пустыни разграбил и разрушил, христиан предал жестоким мучениям: одних распинал и жег, других бросал в темницы. В таком жестоком положении, гонимые христиане обратились к России. Святитель Алексий с В. Князем отозвался своим единоверным с живым сочувствием. Прибывших митрополитов: Иерусалимского Германа и Синайского Марка, и после Архимандрита Нифонта, они приняли с любовью; успокоили их и дав им милостыню, какую могли, отпустили в свою страну.

В княжение Димитрия Иоанновича в России просиял не один великий светильник. Близ почти царствующего града Москвы, откуда святитель Алексий разливал на русскую землю благодатный свет от своих добродетелей, воссиял для России в пустынной дебри другой светильник – Преподобный Сергий, пять веков привлекающий ее сынов к своим цельбоносным мощам со всех ее концов. Еще в юных летах оставил он отеческий кров, и поселился в пустынном месте, среди непроницаемой чащи лесов. Здесь пр. Сергий, при всецелом отрешении от мира явил собою пример величайшего подвижника пред Богом. В глубине дремучего леса, в тяжких веригах, в бдении и пощении с крепкою верою, со смирением и слезами молил св. муж сей Господа и о том, да благословит Он святое дело, задуманное в Москве, да избавит Русь православную от тяжкого ига Татарского. Своей строгой жизнью преп. Сергий подавал христианам пример, как удостоиться милости Господней. И по тропинкам к обители св. Троицы, им построенной, частенько пробирались бояре и сами Князья – укрепиться духом и посоветоваться о делах; по всей Руси шла молва о его святой жизни и о чудесах, прославивших его и при жизни. Ученики его разошлись по всем концам Руси, даже до далекой Перми, разнесли славу о его благочестии и мудрости, и толпы народа шли к его обители послушать его поучения. Особенным другом преп. Сергия был двоюродный брат Великого Князя Димитрия Ивановича Князь Серпуховский Владимир Андреевич, который во всей своей жизни поступал по его совету, даже отказался от престола после Димитрия, чтобы престол Московский переходил в одном семействе от отца к сыну, и не было бы смуты и спора за наследство. К Троице прорубили потом уж большую дорогу, и со всяким важным делом ездили из Москвы за советом и благословением к Сергию; он мирил враждующих, обуздывал строптивых, и, можно сказать, сиял мудростью и святостью на всю Русь, живил ее своим духом и обнимал ее всю своим умом. Никогда в Русской земле не проявлялось столько благочестия; никогда, ни прежде, ни после, не построилось столько монастырей, как в это время – от Петра митрополита и при Алексии ¹¹. Русь, словно постом и молитвою, готовилась к чему-то великому. Митрополит Алексий питал великую дружбу к Сергию.

Эти то святые мужи с боярами Московскими и наставляли юного Димитрия, как управлять ему государством, и были ему верными помощниками, когда он пришел уже в возраст.

И вот, через сорок лет по смерти Ивана Даниловича Калиты, пришлось в первый раз испытать России, готова ли она помериться с татарами, испытать, много ли накопилось в ней силы; пришлось проверить – такая же ли она, какъ была за полтораста лет перед тем, когда в первый раз пришли татары и порознь разбили ее храбрых князей и храбрые их дружины.

Тут перед глазами всей России пришлось в первый раз оценить, правое ли дело затеял Иван Данилович с митрополитом Петром, начав подбирать земли русские в одни руки. Это испытание приключилось по случаю страшного нашествия Мамаева с несметной силой татарской.

В 1380 году, 8 сентября, в день праздника Рождества Богородицы, на Куликовом поле, что в нынешнем Епифанском уезде, Тульской губернии, где начинаются донские степи, произошла знаменитая, на веки прославившая В. Князя Димитрия и его воинство, битва русских с татарами. Несметные полчища Мамая были разбиты на голову, и сам Мамай с небольшими остатками своего войска едва успел спастись бегством.

Разгромом полчищ Мамая нанесен был Татарщине страшный удар. Прежде непобедимая сила последней была потрясена, но, однако, еще не сокрушена в конец. Окончательно Русь избавилась от грозы татарской только при правнуке Димитрия Донского Иване III Васильевиче. Иго татарское свергнуто было в 1480 году.

Митрополиту Алексию не суждено было видеть торжество русских после Куликовской победы. Он, так много потрудившийся к приуготовлению этого торжества, преставился за два года до нашествия Мамая, в глубокой старости, 78 лет, пробыв 24 года на митрополичьей кафедре. Уже чувствуя приближение кончины, он отслужил литургию, причастился Святых Даров, помолился о Великом Князе, и о прочих князьях и боярах, о воинстве и всех православных христианах, преподал всем, бывшим при нем, благословение, начал сам читать молитвы на исход души своей и – угас. Это было 12 февраля 1378 года.

Выше было сказано, что святитель Алексий находился в самой тесной дружбе с преподобным Сергием. Приближаясь к глубокой старости, св. Алексий желал еще при жизни своей предназначить себе преемника, и таким преемником никого не хотел видеть, кроме препод. Сергия. Горячо убеждал св. Алексий великого своего друга восприять епископский сан, что бы после, когда настанет время, быть и митрополитом всероссийским. Но смиренно мудрствующий Сергий на все убеждения отвечал одними словами: «выше меры моея есть дело сие!» И св. Алексий принужден был отказаться от своего намерения.

После св. Алексия преподобный Сергий украшал Церковь русскую еще 13 лет. Кончина его последовала 25 сентября 1391 года. Чрез 30 лет (в 1422 г.) открыты были и прославлены его нетленные мощи. Всей России известна славная Троице-Сергиева Лавра, в которой почивают эти мощи, привлекающие ежегодно десятки тысяч поклонников. Великий угодник Божий, преподобный Сергий почитается преимущественным ходатаем пред Господом за Русскую землю. Ниже особо будет рассказано о том, какое горячее участие принимал преподобный Сергий в славном подвиге Димитрия Донского на знаменитом Куликовом поле. Теперь же продолжим речь о первосвятителях Московских.

Два великих Иерарха украшали собою Русскую Церковь между святителем Алексием и Ионою – это св. Киприан и св. Фотий. Оба они, отличаясь строгим благочестием, были достойными преемниками св. Алексия по своей неусыпной ревности о благе Церкви и Отечества в тяжелое, скорбное его время.

В управление митрополией св. Киприана Владимирская икона Божией Матери ознаменовалась явлением особенного благодатного заступления для Москвы и всей России. Вот как повествуется об этом чудесном событии.

В Русские пределы неожиданно вторгся свирепый завоеватель Тамерлан, покоривший чуть не всю Азию, сокрушивший турецкого султана Баязета (которого и возил везде с собою в железной клетке). Россия с ужасом услыхала о приближении к ее пределам бесчисленных полчищ сего завоевателя, величавшего себя «властителем мира». В начале августа 1395 г. они опустошили пределы Рязанские. В. Князь решился встретить их, как отец его встретил Мамая, – с оружием. Оставив в Москве Серпуховского Князя Владимира Андреевича и недавно пред тем возвратившегося из Новгорода митрополита, сам отправился на берега Оки к Коломне, и оттуда призывал своего архипастыря и народ споборствовать защитникам Руси постом и молитвами, приказал укреплять Москву на случай осады, и в то же время, для безопаснейшего ограждения столицы, просил митрополита перенесть из Владимира в Москву славный чудотворениями образ Пр. Богородицы, по преданию, писанный св. Евангелистом Лукою. Воззвания В. Князя не остались бездейственны. Наступивший пред праздником Успения Божией Матери пост был посвящен самым усердным молениям и подвигам строгого самоумерщвления. В храмах непрестанно совершались молитвы о Князе и воях его; митрополит почти не выходил из церкви, то поучал оставшихся в Москве, то молебствовал за идущих пролить кровь свою за веру и отечество. Отправленное им во Владимир духовенство Московского Успенского Собора 15 августа приняло на свои руки древнюю святыню и чрез десять дней, в сопровождении множества народа приблизилось с нею к стенам Москвы (26 числа). Митрополит со всем духовенством и жителями столицы вышел за город для сретения грядущей Покровительницы. В этом бесчисленном множестве нельзя было видеть человека, говорит летописец, который бы не плакал и не возсылал молений к Пресвятой Владычице. И молитва веры была услышана, упование не посрамилось. В тот самый день, когда сретали в Москве икону Божией Матери, Тамерлан оставил берега Дона, на которых стоял две недели. Не явно ли то было покровительство Царицы Небесной не одной Москве, но и всему отечеству нашему, которому грозило опустошение от врага несравненно сильнейшего, нежели Мамай. С невыразимою радостью приняли в Москве известие об удалении Тамерлана. Исповедав милость Божию, все восклицали: «Не наши воеводы прогнали его, не наши воинства устрашили его, но сила невидимая послала на него страх и трепет. Гневом Божиим гонимый, он удалился из земли Русской!» И когда В. Князь возвратился в Москву, тогда положено было на месте сретения Чудодействующей иконы Пр. Богородицы устроить церковь и монастырь, который и доныне сохраняет имя, данное от сего сретения, и тогда же повсеместно установлено праздновать 26 августа, как день избавления России от страшного врага.

Св. Иона до его избрания на кафедру митрополита Всероссийского был епископом в Рязани и Муроме, в таких городах, которые в своих областях имели много язычников. Управляя своею паствою, он многих неверных крестил. Усердно проповедовал слово Божие по своей обширной епархии, повсюду поставляя церкви; везде пользовался любовью своей паствы. Но вот последовало избрание блаженного Ионы в митрополиты Всероссийские. Избранный святитель отправился с грамотою от В. Князя Василия Васильевича в Царь-град для посвящения. Но прежде, чем он прибыл туда, Исидор, родом Болгарин, предупредил его в правах на первосвятительскую кафедру в России. Утвержденный на Русскую митрополию, Исидор уже направлял путь в Россию для занятия кафедры. Когда св. Иона представил Царю и Патриарху грамоту от В. Князя, они, прочитав ее, изъявили сожаление, что поспешили поставить митрополитом Исидора, и вместе сказали Св. Ионе: «Не можем мы изменить уже совершившегося, но если что промыслит воля Божия о Исидоре, или смертию он скончается, или иное что с ним станет, ты, Иона, будешь готов и благословлен на престол Киевский и всея России». Поскорбел Св. Иона, что безуспешно ходил в Царь-град. Еще чрез много испытаний надлежало пройти его смирению, когда избранный и нареченный всею землей Русскою, должен был сопутствовать в качестве простого епископа, восхитившему престол его; но смиренная преданность воле Божией успокоила его. Не без особенного Промысла совершилось временное сие уничижение. Св. Иона, последний из первосвятителей русских, ходил в Царь-град за поставлением до падения Греческой империи, и надлежало ему заблаговременно вынести оттуда предварительное благословение на митрополию, не только для себя, но в лице своем и для преемников; ибо безуспешное хождение подало впоследствии повод к соборному на Руси избранию ее митрополитов.

Предвосхитивший русскую первосвятительскую митрополию болгарин Исидор вскоре заявил себя изменником православной веры и бежал из Москвы в Рим.

На Российскую митрополию вторично был избран Св. Иона. В. Князь, не посылая его в Константинополь, решился просить Императора и Патриарха о дозволении Русским епископам отныне навсегда самим избирать и поставлять себе митрополита. Но послание В. Князя, по обстоятельствам, не достигло до Константинополя.

В. Князь Василий Васильевич внезапно был захвачен в плен Князем Димитрием Шемякою, и в собственной столице был им ослеплен (16 февраля 1446 г.). Совершив такое злодейство, Шемяка заточил В. Князя в Углич, а сам овладел великокняжеским престолом. Не довольствуясь этим, он замыслил захватить и детей В. Князя в свои руки из Мурома, где они находились под охраною верных бояр. Чтобы привлечь их к себе, он прибег к посредничеству Св. Ионы, бывшего еще Рязанским епископом. Святитель, взяв детей несчастного Василия под клятвою, передал их Шемяке; но вероломный Шемяка отправил и их в заточение в Углич. Св. Иона не переставал обличать клятвопреступника. Шемяка решился дать свободу В. Князю, и вместе назначил ему в удел Вологду.

Но В. Князь, чрез пять месяцев оставил Вологду, и опять занял великокняжеский престол, беззаконно у него отнятый. Едва он утвердился на великокняжеском престоле, как начал помышлять о поставлении уже независимо от Константинополя митрополита. В Москве слышали, что турецкое оружие и латинская уния обессилили престол императорский и патриарший, что в Царьграде свирепствует разделение между верными православию и согласными на соединение с Римом, и что, хотя в церквах и монастырях Константинопольских, равно как и в св. Горе Афонской, держатся старины, но в соборном Софиийском храме и в придворной церкви поминается имя Папы. Принимая это во внимание, равно как и другие причины, по которым В. Князь находил нужным избирать и поставлять митрополита из Русских и самими русскими епископами, обратились к правилам церковным и древним примерам Русской Церкви. В правилах апостольских и первого вселенского собора сказано, что если неудобно, по каким-либо причинам, собраться всем епископам в какой-либо области для поставления епископа, то пусть соберутся трое в одно место, а отсутствующие изъявят согласие на рукоположение. Древняя история Русской Церкви представляла два примера избрания и посвящения митрополитов Русскими епископами. Основываясь на этих правилах и примерах, и, принимая во внимание уже данное Патриархом благословение на митрополию епископу Рязанскому, собор русских епископов пятого декабря 1448 г. поставил Иону в митрополита Киевского и всея Руси.

Св. Иона, облеченный в сан митрополита, начал, как добрый пастырь, подвизаться для блага обширной своей паствы, стараясь повсюду распространять благочестие посредством поучений. Первою его заботой, на первосвятительской кафедре, было пресечь смуты и кровопролитие, причиняемые Шемякою и его мятежными сподвижниками. По заключении нового договора между ним и В. Князем св. Иона окружною грамотой призывал всех увлеченных на сторону Шемяки обратиться к своему долгу, искать милости у В. Князя, не губить душ своих пролитием крови христианской, в противном же случае угрожал им неблагословением и повелением затворить для них, храмы Божии. Шемяка хотя на время примирялся с В. Князем, но вскоре опять на него восставал. Св. Иона не переставал вразумлять его и тех, которые склонялись на его сторону, пока смерть Шемяки не пресекла смуты, производимые им.

Святость человека Божия просияла еще при жизни его чудными знамениями; он весь был исполнен Христовой любви и готов душу свою положить за паству. Ему Бог даровал благодать чудотворения и прозрения в будущее. Укажем на такой случай: по молитвам св. Ионы исцелена дочь В. Князя Анна, находившаяся при смерти. Некто, не веруя, чтобы княжна молитвою Святителя получила здоровье, распускал слух, что у нее болезнь сама собою прошла. Св. Иона призывает этого человека; начинает внушать ему не хулить благодать Св. Духа: «чадо, говорил он ему, не сомневайся в этом·, что для людей невозможно, то возможно Богу; по вере ее державных родителей, сверх чаяния, Бог даровал жизнь отроковице». Но он, не слушая Святителя, начал еще более оскорблять его хульными словами. Святой сказал ему: «да свяжется злой твой язык, и да заградятся хульныя твоя уста; вместо оной девицы, имевшей умереть, да умрешь ты». Хульник тотчас упал; у него язык отнялся; чрез несколько мгновений он изверг свою душу.

В 1457 году попущением Божиим татары вторглись в Россию. Предводительствовавший ими хан подступил к Москве и зажег посады. Между тем неприятель со всех сторон облегал Москву огромными силами. Св. Иона, в сопровождении всего клира, взяв честные кресты и святые иконы, обошел Кремль по его стенам, со слезами моля Господа о избавлении от врагов. Увидав инока, по имени Антония, старца из Чудова монастыря, проводившего благочестивую жизнь, говорит ему: «Сын и брат Антоний! помоли милостиваго Бога и Пречистую Богородицу о избавлении города и всего православного христианства от безбожных татар». Антоний отвечал ему: «Святитель, благодарим Бога и Пречистую Его Матерь, крепкую и скорую нашу помощницу; твою молитву Она услышала и умолила Своего Сына, Господа нашего Иисуса Христа, да спасен будет сей город и все православное христианство тебя ради. Татары невидимою силою будут побеждены и прогнаны; судьбы Господни повелели мне только умереть от их руки». Едва он сказал сии слова, вдруг из стана неприятельского стрела смертельно его ранила. Старец, немного поболевши, предал душу свою Богу. Святитель сам почтил его погребением со всем освященным собором.

И сколько ни часто повторялись нашествия татар в правление Василия, сколько ни были они опустошительны, упование Святителя на милость Божию к России, восстающей после долгого угнетения, столь было сильно и крепко, что он вместе с соименным ему архипастырем Новгородским, обещался испросить у Бога торжество над ордою и самодержавное царствование правителям России.

Содействуя благоденствию России своими молитвами, св. Иона, как попечитель отечества, разделял с В. Князем важнейшие государственные заботы, постепенно приготовлявшие самодержавие В. Князей Московских. Своим благословением, он утверждал все договоры В. Князя Московского с другими Русскими Князьями. Нужна ли была В. Князю помощь против татар: он ее у Князей испрашивал для него чрез их Епископа; восставал ли кто против него из преемников Шемяки: он старался соподчинить ему мятежников, употребляя для того духовную власть. Достигнув глубокой старости и уже готовый к исходу из этой жизни, Святый Иона, по совету В. Князя и с согласия прочих епископов, сам назначил себе преемником старшего из архиепископов по служению, а может быт и по летам, – Феодосия Ростовского. Это было сделано с тем намерением, чтобы Церковь Русская, в таких затруднительных обстоятельствах, не оставалась без архипастыря. В утверждение сего избрания, Св. Иона дал Феодосию благословенную грамоту на митрополию, за своею подписью и печатью, и эта грамота до времени положена была в Московском Успенском соборе на престоле.

Пред своею кончиной Св. Иона преподал мир и благословение В. Князю Василию и семени его и всей своей пастве. С молитвою в устах он отрешился от тела, бывшего храмом Духа Божия. Святитель почил в глубокой старости и погребен 31 марта 1461 г. во вторник на страстной неделе. Чрез 11 лет открыты были нетленные его мощи, теперь почивающие в московском Успенском соборе.

Достойно благоговейного внимания то обстоятельство, что при разграблении собора французами в 1812 году богатая серебряная (2 1/2 п.) рака святителя Ионы и даже подсвечник при ней остались неприкосновенными, а св. Чудотворец обретен после того с поднятою, как бы грозящею рукою. Несколько раз, говорили современники, покушались враги коснуться этой святыни, но всегда были приводимы, при показывавшемся пламени, в трепет сверхъестественною силою; столь неудачные покушения их достигли слуха Наполеона, который захотел сам увериться в справедливости странных для него донесений, и сам испытал тот же трепет, и притом увидел, что св. Угодник приподнял руку и грозил ею – Гордый покоритель Европы содрогнулся, поспешно вышел из храма и тотчас же приказал запереть его.

Около столетия прошло после святителя Ионы, прежде чем в России на первосвятительской кафедре явился высокий поборник истины в лице святителя Филиппа, заключившего собою четверицу великих иерархов Русской Церкви. В этот промежуток времени совершилось радостное событие для России, о котором святитель Иона, отходя из сей жизни, обещался предстательствовать пред престолом Божиим: не более двадцати лет прошло после его кончины, как Россия, после долгого рабства под игом Татарским, совершенно вышла на свободу; Русские князья перестали ходить в Орду с данью к ханам. Татары более не показывались в пределах России огромными полчищами после того, как их хан Ахмет, ополчившись на нее, оставил ее пределы без всякой битвы. Но едва Россия вздохнула от татар, как вновь начались для нее темные времена, в которые Господь видимо ее назирал. При митрополите Зосиме появилась ересь жидовская. Сам митрополит ей сочувствовал. Когда она угрожала охватить собою Русскую Церковь, восстал твердым защитником православия преподобный Иосиф Волоколамский. Он своими писаниями остановил поток распространявшейся ереси. От недостатка живой проповеди всюду усиливалось невежество: суеверие в разных видах и богохульное святошество доходили в народе до крайности. Провидение посылает для такого времени просвещённого грека, преподобного Максима. Твердый в православии, при обширных познаниях, он, приблизившись к Великокняжескому Двору, начал отделять свет от тьмы, истину от лжи. При его живом слове, проникнутом духом чистого православия, невежество стало рассеиваться; но истина, за которую стоял преподобный Максим, не всем была приятна, он должен был запечатлеть ее многими страданиями. Настает царствование Иоанна Васильевича Грозного. Россия от его неистовств поражена была ужасом. Среди мрака, покрывавшего ее, просиял отрадный свет в святителе Филиппе, увенчавшемся за истину мученическим венцом.

Св. Филипп родился в Москве, при Царе Василии Иоанновиче, 11-го февраля 1501 года. При св. крещении наречен был Феодором. Родители его, Стефан и Варвара Колычевы, были знатного рода. Оба они жили в заповедях Божиих. Потому Господь послал им такого сына, который впоследствии был украшением Русской Церкви. Когда Феодор стал подрастать, родители начали учить его грамоте. Прилежанием и трудом он препобедил все трудности, какие первоначально представляет школа. Всецело предавшись учению, он не вмешивался в пустые игры своих сверстников, и избегал общения с ними, дабы лучше сохранить чистоту сердечную, много теряющую от рассеяния; любил читать книги, в особенности жизнеописания святых мужей, примеры которых направляли к Богу юное сердце его. Его благонравие всех удивляло, а родителей утешало.

При всей своей любви к уединенной жизни, Феодор должен был расстаться с такою жизнию. По смерти Василия Иоанновича престол занял малолетний его сын, Иоанн, под опекою матери и бояр. Феодор, сделавшись известен двору по своей прекрасной жизни, призывается на службу к юному Царю вместе с детьми других бояр. На этом высоком месте он нисколько не изменился в образе жизни: среди шума и блеска придворного, он не переставал быть смиренным и кротким; все соблазны, какие сретали его, обходил он мужественно, имея в сердце страх Божий. Однажды, на тридцатом году своей жизни, он вошел в церковь во время чтения Евангелия; его поразили слова: никто не может двема господинома работати. (Мф.6:24). Эти слова пали на его сердце. Он начал размышлять, как бы оставить придворную жизнь. Вспомнив о Соловецкой обители, о которой слыхал, что иноки там ведут строгую жизнь, решился уйти туда. Помолившись святым иконам и приложившись к нетленным останкам угодников Божиих, взял он самую необходимую одежду, оставил тайно царские палаты и простился заочно с своими родителями.

На пути к Соловецкой обители Феодор достигает Онежского озера. Здесь утомившись от дороги, он остановился в одной деревне у гостеприимного селянина. Хозяин, видя, что он человек смиренный и кроткий, поручает ему пасти его стадо. Господу угодно было, чтобы будущий пастырь словесного стада, прежде пас стадо бессловесное. Между тем, родители узнавши, что он неизвестно куда скрылся, стали всюду его искать и, нигде не находя, предались неутешной печали. Феодор, пожив несколько времени у селянина, уходит в Соловецкий монастырь. Когда он прибыл сюда, игумен Алексий назначил ему послушание – заниматься черными работами. Феодор, оградившись страхом Божиим, все приказания беспрекословно исполнял в простоте сердца: рубил дрова, копал землю, таскал камни и нес другие тяжелые работы. Много раз подвергался оскорблениям, побоям от неразумных, но ни на кого не гневался, а с радостью все переносил. Испытав себя в терпении, Феодор просит игумна постричь его в иноки. Игумну приятно было облечь в ангельский чин такого кроткого послушника. Феодор при пострижении наречен был Филиппом. Игумен поручил его для руководства старцу высокой жизни Ионе. Филипп у своего духовного отца научился всякой добродетели. Подвижническая жизнь Филиппа не могла укрыться от общего внимания: все начали говорить о нем, как о примерном иноке. Филипп, бегая славы, вышел из монастыря в пустыню. Здесь, устремив ум к Богу, пребывал он в непрерывной молитве. В таком подвиге пробыв в уединении не мало времени, опять возвратился к прежним монастырским трудам. Игумен радовался его подвижнической жизни и пожелал сделать его своим помощником по управлению монастырем. Девять лет правил св. Филипп вверенной ему частью. Игумен сделался нездоров. Способность Филиппа к управлению, при строгой жизни, расположила игумна избрать его своим преемником. Филипп долго отказывался от предлагаемого ему начальства, по свойственному ему смирению. Уступив общему желанию, он, с архипастырского благословения, принял в своей обители настоятельство. В сане игумна св. Филипп не изменил образа жизни; большие еще труды стал на себя налагать; употреблял все силы для благоустроения вверенной его управлению обители. Средства оной были очень скудны. При игумене Алексии, лет за десять до его кончины, монастырь сгорел до основания. Постройка новой обители оставалась неоконченною до поступления Филиппа в игумена. Филипп скоро привел обитель в цветущее состояние. Он употребил в дело все свое состояние, полученное от родных, и обратился к самому Царю с просьбою оказать свою помощь бедному монастырю. Царь, любивший Филиппа и знавший его хорошо с детства, прислал ему много даров и дал монастырю разные льготы и несколько деревень.

Молва о высокой добродетели настоятеля Соловецкого, бывшего боярина, быстро распространялась по всей России; отовсюду потекла милостыня – царская и народная – в прославленную обитель. Царь Иоанн почти ежегодно жаловал ей или волость, или богатый вклад. Уважение к мудрости и благочестию Филиппа побудило Царя призывать его в столицу для совета. Два раза св. Филипп был в Москве, по призыву Царя: в 1550 и 1551 году.

По смерти митрополита Макария Иоанн Васильевич избрал на митрополию своего духовника Афанасия. Но он, по своим немощам, недолго занимал первосвятительскую кафедру. Избранный вместо него Казанский архиепископ Герман на первых же разах не полюбился Царю за его обличения. Царь вызвал из Соловецкой обители игумна Филиппа. Сильно св. Филипп противился желанию Царя. Ему не хотелось расстаться со своей обителью. Наконец он покорился воле царской. Его посвящение совершено было с обычною торжественностью десятью епископами... Но на этом высоком месте св. Филиппа встретили жестокие испытания, среди которых он украсился венцом мученическим.

Вельможи, окружавшие Царя с малых его лет, друг против друга вооружались; делали друг другу зло. Их ссоры возмутили Царя. Он стал суров, жесток и подозрителен. Ему страшны были его родственники и близкие. В таком мрачном настроении он делит свое царство; одну часть составляет земщина, другую опричнина из буйных боярских юношей. Первою заведывают бояре, а над последнею принял начальство сам Царь. Такому делению противится св. Филипп. Царь не слушает. Его опричнина на всех наводит ужас. Где с нею он ни является, везде льется невинная кровь, и дымятся кровы мирных жителей.

Среди мертвого безмолвия столицы, все ожидали, не раздастся ли за них единственный спасительный голос Филиппа. Святителю больно было видеть буйство клевретов царских. Он не устрашился жестокости Иоанна, но с светлым лицом и крепким духом приступил к Царю: «О Державный», сказал он, «имея превыше всякой чести, почти Господа, давшаго тебе сие достоинство! Скипетр земной есть только подобие небеснаго; он дан тебе, дабы ты научил человеков хранить правду. Соблюдай данный тебе от Бога закон, управляй в мире и законно. Обладание земным богатством уподобляется речным водам, и мало-помалу изждивается; сохраняется только одно небесное сокровище правды. Если и высок ты саном, но естеством телесным подобен всякому человеку, ибо хотя и образом Божиим почтен, но и персти причастен. Тот поистине может назваться властелином, кто обладает сам собою, не работает страстям и побеждает любовию. Слышно ли когда-либо было, чтобы благочестивые Цари сами возмущали свою державу? И между иноплеменниками никогда подобнаго не бывало».

Яростью исполнился Царь при этом первом увещании, которого не ожидал, и сказал: «Что тебе, чернецу, до наших царских советов? или не знаешь, что мои же хотят меня поглотить?» – «Не обманывай себя напрасным страхом», сказал ему св. Филипп, «по избранию Священнаго собора, и по твоему изволению, пастырь я Христовой Церкви, и мы все заодно с тобою, чтобы иметь попечение о благочестии и спасении всего православнаго христианства». – Одно лишь повторяю тебе, честный отче», возразил Иоанн, «молчи, а нас благослови по нашему изволению». Но блаженный отвечал: «Наше молчание полагает грех на душу твою и наносит всеобщую смерть: худой кормчий губит весь корабль. Если мы последуем воле человеческой, как скажем в день пришествия Господня; се аз и дети, яже ми еси дал? ибо Господь говорит во святом Евангелии: сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, яко же Аз возлюбих вы; больши сея любве никтоже и мать, да кто душу свою положит за други своя, и паки: яко весь закон и пророцы во двоих заповедях сих висят·, еже возлюбити Господа Бога твоего всем сердцем твоим и ближняго яко сам себе, и паки, утверждая учеников: аще в любви Моей пребудете, воистину ученицы Мои будете. Таково наше мудрствование и его мы держимся крепко».

Утих несколько раздраженный Царь и с более кротким духом сказал: «Владыко Святый! Возсташа на мя друзи мои, и искренний мои прямо мне приближишася и сташа, и ближнии мои отдалече мене сташа, и нуждахуся ищущий душу мою, ищущий злая мне».

Так как здесь под ближними, восстающими на душу Царя, разумелись бояре, и этим мятежным духом бояр оправдывалось разделение царства, то Филипп и решился показать Царю правильный путь к искоренению зла.

«Государь Царь!» говорил он, «различай лукаваго от правдиваго, принимай добрых советников, а не ласкателей, так как первые соблюдают истинно полезное, а последние имеют в виду лишь угождение сильным. Грешно не возбранять согрешающим: но за чем разделять единство державы? Ты поставлен от Бога судить людей Божиих в правду, а не представлять из себя мучителя. Обличи тех, кто не прямо говорит пред тобою, и отсеки от себя, как гнилые члены; а людей своих устрой в соединении. Где любовь нелицемерная, там пребывает Бог».

Иоанн снова вспыхнул гневом, услышав намек о недостойных любимцах.

«Филипп!» вскричал он, «не прекословь державе нашей, да не постигнет тебя гнев мой, или оставь этот сан».

На слова гнева Филипп ответствовал словами духовной силы: «Благочестивый царь! ни молений, ни ходатайства, ни подкупа не употреблял я из желания восприять эту власть. Зачем ты сам лишил меня пустыни и отцов? Если ты дерзаешь попирать законы, твори, что хочешь; но, когда настало для меня время подвига, мне непростительно ослабевать».

После таких встреч Царь бывал мрачен, задумчив. Он приходил в сознание своей глубокой душевной болезни и, следовательно, не мог не оправдывать человека, предлагавшего ему врачество; но болезнь так застарела, что малейшее прикосновение к больному месту приводило его в сильнейшее раздражение; поэтому покой обманчивого самозабвения он предпочитал спасительным действиям горьких лекарств; если не мог уверить самого себя в том, что здоров, то хотел, по крайней мере, чтобы другие не смели напоминать ему об опасном недуге.

Отъявленные враги Филиппа и самые неистовые опричники, Малюта Скуратов и Василий Грязной, умели воспользоваться таким расположением Иоанна и разожгли гнев его на смелого обличителя. «Таже по семь горша бысть православной вере, от того опришничества, возмущение во всем мире и кровопролитие». Опричники, вооруженные длинными ножами и секирами, бегали по городу, искали жертв, убивали всенародно человек десять, иди двадцать в день: трупы лежали на улицах, на площадях: никто не смел погребать их. Граждане боялись выходить из домов. Уныние сделалось общим: знатные, как и простолюдины, были беспомощны, ибо не было доступа до Государя, всегда и везде окруженного своими телохранителями. Некоторые из первостепенных сановников, окруженные трепещущим народом, приходили к митрополиту, рыдая, указывали на позорище казней и требовали заступления. Митрополит, сам глубоко возмущенный в праведной душе своей, являлся твердым и спокойным в присутствии других. И теперь словами, растворенными любовью, как отец чадолюбивый, утешал он бояр, говоря:

«Друзья, молю вас: не сокрушайтесь. Верен Бог! Он не допустит нам быть искушаемыми сверх сил, и не даст нам погибнуть до конца! Здесь-тο вам и уготованы венцы! Здесь тο и мне предстоит благий подвиг!

Апостол говорит мне: аще на лицы зрите, то грех соделает; Давид вооружает меня песнию; глаголах о свидениях твоих пред цари и не стыдяхся! Вы теперь избранные Божии. Се секира лежит при корени; не страшитесь, помня, что уже не земныя блага, а небесныя обещает нам Бог; я же радуюсь, что могу пострадать за вас, братие и чада: вы – мой ответ пред Богом, вы – венец мой от Господа».

Внимая словам Святителя, вельможи с умилением лобызали его руки; утешенные возвращались в домы с новою привязанностью к архипастырю и, если не безопасность, то искреннейшую преданность воле Божией приносили своим семействам и окружающим.

Спустя несколько времени после описанного нами свидания бояр со Святителем, 21 марта, в крестопоклонное воскресенье было в Успенском соборе митрополичье служение. Филипп стоял на своем святительском месте. Служба уже началась, как вдруг в церковь входит Иоанн с толпою придворных и опричников: он сам и вся его свита были в черных, высоких остроконечных шлыках, в черных рясах, из под которых виднелись яркие цвета и золото кафтанов, блестело оружие. Филипп, как говорит его жизнеописатель, «в кротком сердце разжеся огнем божественной любви и, как адамант несокрушимый, стоял на возвышении, устремив взор к Спасителю». Голос верховного пастыря никогда не мог быть столь выразителен и для народа, и для Иоанна. Царь подошел к Святителю со стороны и ждал благословения. Три раза подклонял он голову; но митрополит, как бы не замечая, не отводил глаз от образа. Наконец один из бояр сказал:

«Владыко святый! Благочестивый Государь Царь Иван Васильевич всея России требует твоего благословения». Святитель взглянул на Царя и кротко сказал: «В сем виде, в сем одеянии странном не узнаю Царя православнаго, не узнаю и в делах царства. О, Государь, с тех пор, как светит солнце на небе, не слыхано, чтобы благочестивые Цари возмущали собственную державу, Правда царева в суде по слову Писания, а ты лишь неправедныя творишь дела твоему народу, когда бы должен быть для него образом благочестия. Сколь ужасно страждут православные: у язычников есть закон и правда, а у нас нет их: всюду находим милосердие, а в России и к невинным, и к справедливым нет жалости. Мы, Государь, приносим Господу безкровную жертву, а за алтарем льется неповинная кровь христианская. Сколько невинных страдальцев! Ты высок на троне, но также человек».

Иоанн закипел от гнева, стучал жезлом о плиты помоста, и наконец, грозя рукою на Святителя, произнес: «Филипп! или нашей державе смеешь ты противиться? Посмотрим, увидим, велика ли твоя крепость?»

«Царю благий!» был ответ Филиппа, «напрасно думаешь устрашить меня муками, я пришлец и пресельник на земле, как и все отцы мои; готов страдать за истину».

Иоанн, страшно раздраженный, не мог долее оставаться в церкви и вышел. Льстецы толпились около Царя, и всякий из них спешил, как бы ревнуя о чести государевой, чернить поступок Филиппа, клеветать на Святого. Иоанн рад был слушать всякую нелепость; конечно, не совсем веря клеветам, он очень желал распустить клеветы в народ, пред глазами которого он видел себя униженным, и думал, таким образом, отмстив Святителю, оправдать свой суд на него, ибо погибель Филиппа была решена. Иоанн положил, каким бы то ни было образом, освободиться от докучного пастыря. Поступить иначе значило, по его мнению, показать себя робким в глазах опричнины, и никакая мысль не могла более тронуть его самолюбия. Найдены были лжесвидетели. Так еще в церкви, во время роковой встречи, в присутствии Царя, чтец соборный стал громко поносить архипастыря гнусными клеветами. Впоследствии клирик признался со слезами, что действовал из страха, по наущению. Но как бы то ни было, из этого и подобных лжесвидетельств составлен донос в таком духе, чтобы окончательно восстановить против Митрополита высшее духовенство и отвратить от него народ. Эти козни не в силах, однако, были поколебать общественной любви к Филиппу. Те из особ высшего духовенства, которые не принадлежали к врагам Филиппа, хотя не смели произнести ни слова в защиту своего владыки, не смотря на то, что ясно понимали всю несправедливость обвинений, однако, влекомые сочувствием к Святителю, явились к нему изъявить свою любовь, извинить свое молчание жестокостию обстоятельств. Филипп охотно прощал не только их, но и самих клеветников. Разрешая чтеца, о котором упомянуто и за которого просили его епископы, он говорил этому юноше, известному прежде своим добрым поведением:

«Буди тебе милостив Христос! а ты любезный, прости в свою очередь того, кто тебя склонял на зло». «Вижу», продолжал он, обращаясь к духовным сановникам, «что торжественно хотят моей погибели и вооружают против меня Государя; но знаете ли, друзья мои, за что? за то, что я не говорил им льстивых слов, не дарил их богатыми одеждами, не делал для них пышных угощений. Впрочем, что бы ни было, не перестану говорить истину, да не тщетно ношу сан святительский».

Весть о происшествии в соборе пронеслась повсюду, и никогда еще Москвитяне не чувствовали в себе такой привязанности, такой любви к Филиппу, как в это время. Но Москвитяне должны были убедиться, что возвращение Иоанна к добру невозможно, что объяснение митрополита с Царем при народе еще более раздражило Иоанна. На другой же день были новые казни, и народ опустил головы в унынии. Филипп, тотчас после размолвки с Царем, переехал из Кремля в Китай-город, на Никольскую улицу, в монастырь Св. Николая Старого (ныне Греческий), и там жил до конца своего святительства.

В день Святых Апостолов Прохора, Никанора, Тимона и Пармена, 28 июля, была замечательная встреча святителя Филиппа с Царем. В этот день святитель служил в Новодевичьем монастыре, и после обедни пошел по стенам со крестами. Тут присутствовал и Царь, по обыкновению, окруженный опричниками, которые в последнее время дошли до крайней степени в буйстве и развращении. Когда крестный ход достиг до святых ворот, и остановился для обычного прочтения Евангелия, Филипп, чтобы преподать «мир всем», обратился к народу, и вдруг увидел опричника, стоящего позади Царя в татарской тафье. Носить этот головной убор, не снимавшийся даже в церкви и введенный в употребление, вероятно, ветренной молодежью, запрещено было еще собором 1551 года. Негодование возмутило душу Святителя, и он тотчас сказал, обратясь к Иоанну:

«Государь, не подобает тебе, Царю благочестивому, допускать обычай агарянский: во время чтения Евангелия стоять с покровенною головою».

«Как так? кто смел?» спросил Иоанн в недоумении.

«Вот, посмотри: некто из дружины твоей». Царь окинул взором свиту свою; но виновный уже снял и спрятал тафью. Это рассердило Грозного, и он непременно хотел дознать, кто осмелился допустить безчиние. Но никто из придворных не смел наименовать виноватого, ибо это значило оскорбить Государя: опричник был любимец царский, и приближенные, в надежде отвратить грозу, заметили Иоанну, что митрополит солгал, что он только ищет, как бы надругаться над Царем всенародно. Тогда Иоанн разразился гневом на Филиппа, называл его лжецом, обманщиком, мятежником, клялся, что изобличит его во всем, и с этого дня начал деятельно устраивать погибель Филиппа, боясь возмутить народ несправедливостью слишком явною.

Приступлено было к производству суда. Всех главных сановников двора митрополичьего забрали под стражу, допрашивали, пытали; но все они остались верными истине, и потому могли или молчать, или славить добродетели Филипповы. Тогда прибегли к другим мерам: чтобы иметь более видимых предлогов к низвержению его, посылают в Соловецкий монастырь Суздальского епископа Пафнутия с князем Василием Темкиным, дьяком Пивовым и с военным конвоем разведать, как он там жил. Зная, чего хочет Царь, посланные, прибывши в Соловецкую обитель, старались собрать поболее клеветы на Святого; они в клевете склоняли кого ласкательством, подарками и обещанием почестей, а на кого старались действовать угрозами. Благочестивые старцы, несмотря на истязания, свидетельствовали о непорочной жизни бывшего своего игумна. Однако и клеветников, увлеченных разными обещаниями, нашлось не мало; в числе их был сам игумен Паисий, которому обещано было за ложь епископство. Посланные, взяв его с другими клеветниками, прибыли с ними в Москву и, представив их пред лице Царя, вместе подали ему и составленный ими донос на Святителя по собранным клеветам.

Царь принял с благоволением доносы послов, присоединил к ним и другие многие лжесвидетельства, добытые с особенною заботливостию с разных сторон, и приказал собраться боярам и епископам в соборной церкви Успения для открытого суда над митрополитом. В назначенный час прибыл Государь. Филипп, облаченный в священные одежды, введен и поставлен пред судилище. Читали все доносы; но, как замечает писатель «Жития», Царь не убоялся суда Божия, не дал подсудимому даже очной ставки с клеветниками. Филипп видел, что оправдываться было бы бесполезно, что уже все кончено. Когда же остановились, чтобы выслушать его отзывы, он обратился к Иоанну и сказал:

«Государь Царь! ты напрасно думаешь, что я страшусь тебя или смерти. От юности находясь в пустыне, я честно дожил до старости. Хочу так и окончить жизнь свою и с миром предать дух свой Господу, моему и твоему Судии. Я умираю, желая лучше оставить по себе память невинного мученика, нежели человека, о котором бы могли сказать, что он, оставаясь митрополитом, терпел при себе неправосудие и нечестие»...

Филипп начал было слагать с себя знаки своего сана, убеждая пастырей соблюдать свой долг, готовиться к отчету и страшиться небесного Царя более, нежели земного; но Иоанн остановил его, и сказал, что ему должно ждать суда, а не быть своим судьею, принудил его взять назад одежду святительскую и еще служить обедню в день архангела Михаила. Тем и окончилось заседание.

Это было в четверг, 4 ноября, а в понедельник, то есть в Михайлов день, митрополит прибыл в собор Успения, чтобы в последний раз совершить бескровную жертву. Когда он был облачен в святительские одежды, входит в церковь боярин, любимец царя, Алексей Басманов, за ним врывается опричня. Богослужение было прервано. Басманов приказывает читать бумагу о низложении митрополита. Едва докончено было чтение, опричники, по данному знаку, кинулись на Филиппа, начали рвать с него святительское облачение, и, надев на него ветхую рясу инока, метлами заставили выйти из собора. Святитель был посажен на дровни, и под конвоем привезен в Богоявленский монастырь чрез Красную площадь. Прежде чем затворились за ним ворота, он успел вымолвить несколько слов в утешение горестной пастве: «Дети! все, что мог, я сделал. Если бы не для любви вашей, и одного дня не остался бы я на престоле... Уповайте на Бога! в терпении вашем стяжите души ваша». Сказав это скрылся. Народ пороптал между собою и разошелся каждый к своему делу или в свой дом, но все в унынии и в тяжком раздумьи о том, что видели, и о том, что надлежало увидеть, чего ожидать.

На другой день Филиппа повезли с таким же поруганием в Кремль. Здесь находился и Государь, окруженный опричниками и епископами, здесь встретил Филипп и недостойного ученика своего и преемника на игуменстве Паисия. С сожалением посмотрев на ослепленного честолюбца, он заметил ему, что злое сеяние не принесет ему доброго плода; но Паисий подтверждал Царю клеветы свои с дерзостию неслыханною. Филиппа признали виновным в разных тяжких преступлениях, и, между прочим, в волшебстве. Говорят, что Царь, раздраженный самым присутствием ненавистного ему митрополита, хотел убить его и сжечь, но склонился на просьбы духовенства и определил ему заточение по смерть. Филипп, по выражению его жизнеописателя, стоял, как «агнец посреди волков», и, сходя с поприща своего служения, хотел и последнюю минуту употребить на пользу, и еще раз возвысил голос.

«Перестань, Государь благочестивый», говорил он: «перестань от начинания нечестивого. Воспомяни прежних Царей, предков твоих; они творили добро, их ублажаем мы и по смерти; но над теми, которые злом, неправдою хотели царствовать, и доселе тяготеют проклятия. Государь! вразумися, подражай святым монархам: смерть неумолима и к царю; да не превозносится, но да помыслит, что от земли и от персти восходя на престол, со временем опять низойдет с него в ту же персть, в ту же землю».

Иоанн, выслушав молча, не отвечал ни слова; и, гневно посмотрев на страдальца, дал знак опричникам. Они бросились к осужденному и увлекли его в темницу. Св. Филиппа заковали в цепи по рукам и ногам: на шею, на чресла наложили тяжелые железные вериги; ноги забили в колоду, и в таком виде бросили его в узкую, грязную и темную храмину, назначенную быть его тюрьмою. Вязка соломы служила ему постелью. Восемь дней ему не давали пищи. Но тот, кто привык к строгому воздержанию и посту, пережил и дни голода. Князь Курбский, современник Иоанна и Филиппа, уверяет, что слышал от достоверных свидетелей, будто голодный медведь заперт был со святым узником; но чудо, бывшее в Вавилоне над пророком Даниилом, повторилось и над святителем: там укротились львы пред лицом пророка, здесь лютый медведь почувствовал над собою власть человека Божия, – не тронул его. Сами собою спали с рук и шеи узника железные оковы и ноги его освободились от тяжелой колоды.

Когда об этом донесли Царю, он более ожесточился и воскликнул: «чары, чары сотворил Филипп, изменник мой!» однако пораженный такою необычайностию, велел перевести его в монастырь Св. Николая, что ныне Греческий, на Никольской улице. В это время многие родственники св. Филиппа невинно были казнены. Иоанну хотелось привести в забвение у народа, глубоко сострадавшего невинному страдальцу, память о нем назначением нового митрополита. Вместо св. Филиппа возведен был на митрополию Кирилл, Троицкий архимандрит. Хотя избранный был добрый старец, но народ не мог забыть любимого своего Святителя: постоянно от утра до вечера толпился вокруг Никольского монастыря, стараясь заметить хотя тень первосвятителя в окне. Иоанн не мог вынести такой в народе привязанности к св. Филиппу. Он велел перевести его из Москвы в Тверской Отрочь монастырь.

Дорогою святитель-мученик должен был вытерпеть много страданий. Худо защищенный одеждою от декабрьской стужи, при беспокойной езде и непрестанных грубостях и ругательствах своего бесчеловечного пристава Степана Кобылина, он терпел холод и голод. Но, подобно Иову, переносил все с твердостию мучеников первых веков, оживляя себя непрерывною мыслию о Господе.

Около года святитель жил в своем заточении. Настал конец его испытаниям. В декабре 1569 года Царь собрался со своею дружиною излить свой гнев на Новгород и Псков за мнимую измену. На пути сопровождавший его Малюта Скуратов был им послан в Отрочь монастырь с преступным поручением. Святитель Филипп за три дня до его прихода говорил бывшим с ним: «конец моим подвигам пришел, – отшествие мое близко». Сам приобщился Св. Таин. Приходит Малюта. Святитель, зная, зачем он пришел, спокойно встретил его. Скуратов, смиренно кланяясь ему, говорит: «Владыко Святый, подаждь благословение Царю идти в Великий Новгород».

Филипп не дал ему благословения, но отвечал: «не кощунствуй! А делай то, зачем пришел ко мне».

Потом возвел к святой иконе взор свой и вот слова его последней земной молитвы:

«Владыко Господи, Вседержителю, приими с миром дух мой; поели Ангела мирна от пресвятыя славы Своея, наставляюща мя усердно к Трисолнечному Божеству; да не возбранен ми будет путь от начальника тьмы со отступными его силами, и не посрами мя пред Ангелы Твоими и лику избранных мя причти, яко благословен во веки, аминь».

В это мгновение «каменносердечный муж» схватил подушку и ею, зажав святыя уста, задушил Святителя. Скуратов, чтобы отклонить от себя подозрение в смерти св. Филиппа, идет к настоятелю и, как бы пораженный нечаянностию. извещает его о скоропостижной смерти узника; стал еще укорять его в небрежном хождении за ним, представляя, что он умер от несносного жара в его кельи. Всех объял ужас. Скуратов велел тотчас рыть глубокую могилу за олтарем соборной, монастырской церкви Св. Троицы. Неизвестно, совершен ли был обряд погребальный; но чрез час после мученической кончины Святителя, его святыя останки были похоронены в присутствии Малюты. Понедельник, 23 декабря 1569 г., был днем кончины великого иерарха-мученика Русской Церкви.

Суд праведный постиг всех врагов Святителя Филиппа. Малюта Скуратов вскоре был тяжело ранен, а чрез три года был убит на войне. Прочие враги Святителя подверглись различной опале Царя; кто был дослан им в заточение, а кто был предан смерти. Этими казнями Царь хотел примириться с памятью мученика, но напрасно: совесть страшно карала его.

Недолго покоились св. останки Святителя Филиппа в Тверском монастыре. По смерти Иоанна Васильевича вступил на престол сын его Феодор Иоаннович. На седьмом году его царствования чрез двадцать один год по преставлении Святителя Филиппа, игумен Соловецкого монастыря с братиею молил Царя дозволить им перенести останки Святителя из Отроча монастыря в Соловецкий. Когда с его дозволения приступили к перенесению их, тело Святителя обретено было нетленным; самая одежда на нем найдена в целости. От мощей источилось благовонное миро. Братия Соловецкого монастыря с подобающей честью перенесла мощи Святителя Филиппа в свой монастырь. Радостью исполнилась лавра Соловецкая, услышав о возвращении блаженного отца своего, и встретила при пении священных гимнов сокровище, которое не надеялась уже получить. Рака мощей внесена была в храм Преображения, сооруженный Филиппом, и когда, на другой день, ударили в било к утреннему славословию, настоятель, предваривший братию, изумился благовонию, исполнившему весь храм, от мира, источавшегося от св. мощей.

По совершении службы, с подобающей честью было положено тело Святителя на том месте, где он сам указывал в дни своей жизни.

Святость святителя-мученика вскоре же просияла обильными чудесами, слава о которых распространилась повсеместно: все северное поморье притекало в обитель Соловецкую, для поклонения гробу Святителя Филиппа. В этой обители покоились святые останки его в продолжение 55 лет. В 1646 г. 29 апреля, присланы из Москвы, на Соловки, к Игумну Илии, грамоты от царя Алексия Михайловича и Патриарха Иосифа о торжественном открытии мощей Святителя и Чудотворца Филиппа. Обрадованные иноки с обычными обрядами изнесли гроб из земли, переложили мощи в новую раку и поставили их в Преображенском соборе. При этом хотели было переменить одежду на Чудотворце, но нашли это излишним: погребальные ризы Святителя нисколько не обветшали, хотя пролежали в земле 87 лет.

В начале 1652 г. собором определено перенести мощи святого Филиппа в Московский Успенский собор. За мощами Святителя был отправлен царем Алексием Михайловичем Новгородский митрополит Никон, с умилительною грамотой, обращенною к св. Филиппу. Эта грамота заключалась следующими словами: «О священная глава, святый владыка Филипп, пастырь наш! молим тебя не презри нашего грешнаго моления, прииди к нам с миром. Царь Алексий, желающий видеть тебя и поклониться мощам твоим святым». Когда Никон читал царское послание пред лицом настоятеля и всей братии Соловецкой обители, то от умиления плакал и прерывал чтение. Раку со св. мощами иноки поставили на одр и, покрыв ее царскими покровами, с подобающей честью понесли из церкви при пении псалмов, со свечами и кадилами, при звоне колоколов прямо к лодке. Многие тут проливали слезы, одни от радости возвращения, другие же от печали разлуки. Никон с этою святынею прибыл в Троицкую лавру. Царь Алексий Михайлович приготовил в Москве великолепную встречу. Третьего июля мощи были торжественно встречены Москвою близ церкви Троицы на Капельках, на месте, доныне называемом «у креста» (в память этого события здесь поставлен дубовый крест, о котором упоминается уже в 1660 г. и который сохраняется доныне в часовне близ Троицкой заставы). Царь с некоторыми из близких людей нес драгоценное бремя на голове до самого Кремля. Во время шествия некоторые больные получили от угодника Божия исцеление. Мощи были поставлены в Успенском соборе. Десять дней стояли они среди церкви, от утра до вечера наполненной народом. По меньшей мере, два, три человека в сутки, а то пять, шесть, семь, получали исцеление. Мощи св. Филиппа, переложенные в серебряную раку, помещены были 19 числа подле иконостаса в углу на правой стороне, где и доселе почивают, источая исцеления верующим.

В то время, когда Ордынский владелец Мамай, омраченный злодеяниями и объятый гордостию, замыслил, подобно Батыю, разорить и поработить Россию; когда он уже явно и торжественно возвещал о сем: в то самое время русские духовные присоветовали Князю Димитрию Ивановичу (Донскому) обнаружить уступчивость и, для пощады подданных, отправить дары к надменному хану. Митрополит Киприан первый предложил этот миролюбивый совет. Православный Князь, дорожа спокойствием и кровию подданных, немедленно послал в орду Захария Тютчева с богатыми дарами. Смирение не укротило гордыни. Надлежало ополчиться и отражать силу силою. Сердце Отца-Венценосца стесняется лютой скорбию от одной мысли, что польется кровь чад его по сердцу и братий по вере... В этой душевной скорби русский Князь посещает святую обитель Троицкой Лавры, где пребывал муж, украшенный всеми добродетелями, угодными небесам и созидающими на земле счастие людей. 1380 года, в 18-й день августа, Князь Димитрий Иванович пришел в монастырь к игумну Сергию. Между тем, приспевают вестники и объявляют, что несметные полчища кровожадного Мамая час от часу теснятся ближе к сердцу России. Князь Димитрий хочет немедленно отъехать к войску. Преподобный Сергий его удерживает и приглашает к трапезе. По окончании умеренной трапезы, Димитрий Иванович испрашивает у Сергия двух иноков, Пересвета и Осляба, знаменитых породою, а еще более известных умением устраивать полки и водить их к славе и победе. Сергий повелевает Пересвету и Ослябу приготовиться к ратному подвигу: сам влагает в руки их оружие на защиту веры и отечества; вручает их Князю и говорит: «прими моих воинов, да разделят они с тобою бедствия, постигшия землю русскую». И обратясь к воинственным инокам, прибавляет: «мир вам, братия мои возлюбленные, мир вам, Осляб и Пересвет; ступайте, как добрые воины Христа Спасителя, пострадайте за землю русскую. Настал час вашего подвига; кровию своей искупите веру и отечество». После сих слов Преподобный Сергий благословляет Князя, воевод и бояр, и вещает им: «Бог вам помощник и защитник; Господь Бог победит и низложит врагов горделивых».

Уже Великий Князь Димитрий Иванович на поле чести, славы и смерти. Не себя жалея, но людей русских Димитрий останавливается при виде несметных скопищ горделивого Мамая. Преподобный Сергий, недремлющим оком наблюдая безопасность отечества, отправляет к Димитрию послов с увещанием: «да не страшится он множества врагов, и да идет на них небоязненно с верою и Богом». Укрепясь верою и увещанием великого пастыря, Димитрий двинулся и перешел за р. Дон. Под развивающимися ратными и священными знаменами, инок Пересвет первый прославился: поразил сильного татарского наездника, и кровью своей запечатлел любовь к вере и отечеству. Сам Бог, Бог земли русской, вступился за правду: исчезли полчища горделивого Мамая; победа увенчала веру и верность. Слава Задонского побоища (на Куликовом поле, в нынешней Тульской губернии) гремит и не умолкает в веках. Справедливость велит помнить, что русские духовные непосредственно участвовали в этой знаменитой победе, положившей первое основание освобождению от татарского ига.

В трехлетнее междуцарствие (с июня 1610 г. по февраль 1613 г.), прозванное в простонародии «лихолетием» русская земля оставалась без Царя – и при том в самом ужасном, бедственном положении безначалия и невероятного насильничания со стороны вторгшихся в нашу землю врагов – поляков, которых подстрекал к нападению на нас римский папа, задумавший силою принудить предков наших отказаться от православия и принять, вместо него, римскую латинскую веру.

Вот как очевидец событий Авраамий Палицын описывает это страшное время:

«Гибли отечество и церковь: храмы истиннаго Бога разорялись; скот и псы жили в алтарях, воздухами и пеленами украшались кони; злодеи пили из святых потиров: на иконах играли в кости: в ризах иерейских плясали блудницы. Иноков, священников палили огнем, допытывались сокровищ; отшельников, схимников заставляли петь срамныя песни, а безмолвствующих убивали... Люди уступили свои жилища зверям; медведи и волки, оставив леса, витали в пустых городах и весях; враны плотоядные сидели станицами на телах человеческих; малыя птицы гнездились в черепах. Могилы, как горы, везде возвышались».

«Граждане и земледельцы жили в дебрях, в лесах и пещерах неведомых, или в болотах, только ночью выходя из них обсушиться. И леса не спасали; люди, уже покинув звероловство, ходили туда с чуткими псами на ловлю людей; матери, укрываясь в густоте древесной, страшились вопля своих младенцев, зажимали им рот и душили их до смерти».

«Не светом луны, а пожарами озарялись ночи, ибо грабители жгли, чего не могли взять с собой – домы и скирды хлеба, – да будет Россия пустынею необитаемою».

В этом кратком свидетельстве описаны далеко еще не все зверства поляков в особенности по отношению к слабому и беззащитному в такое время женскому полу, когда многие отцы, мужья и братья, спасая от назойливых гостей свою фамильную честь и честь своих дочерей, жен и сестер, убивали сначала их, а потом себя самих», говорит тот же очевидец¹².

В описанное страшное время одна вера сохранила Россию и соблюла то, чем спасаются царства от всех бурь и мятежей. Силою увещаний духовных лиц уцелела русская верность к Престолу и законной власти.

Незабвенен подвиг в это тяжелое время Пожарского и Минина; но и этот подвиг совершен под влиянием наших духовных пастырей, при их непосредственном участии. Подлинные грамоты, писанные во время междуцарствия, убедительно о том свидетельствуют. Прокопий Ляпунов, доблестный слуга и защитник отечества, в отписке своей из Рязани в Нижний Новгород, говорит ко всем людям нижегородским: «по благословению Святейшего Гермогена, патриарха Московскаго и всея России, и по совету всей земли, идите из Нижняго к Москве тотчас». Если бы патриарх Гермоген не одушевлял Россиян своей верою тогда, когда не было никаких гражданских властей, то решительно можно сказать, что в земле русской не было бы ни совета, ни единодушия. Московские жители, очевидцы мужественных и великодушных подвигов великого своего пастыря-патриарха, в грамоте своей во все русские города пишут: «первопрестольник Апостольскя церкви, Святейший Гермоген патриарх прям, яко сам пастырь, душу свою за веру христианскую полагает несумненно; а ему все христиане последуют, лишь неявственно стоят». Не укорим тех, которые хотя и привержены были к вере, но не смели вдруг и явственно стать за веру и отечество. Не всем дана одинаковая твердость и непоколебимость. Но вскоре все люди русские явно стали и ополчились потому, что великий пастырь Церкви Гермоген непрестанно являл, словом и делами, что он «несумненно» полагает душу свою за веру. Он положил душу за веру, и вера уцелела.

Не стало Гермогена, великого страдальца за веру и отечество (он заморен был поляками голодом); но к счастью наши духовные, по примеру его решились полагать душу за веру и отечество.

Под мраком грозной тучи, носившейся над Россиею, Троицкая Лавра сияла подобно лучезарному светилу, к которому устремлялись все взоры верных Россиян. Три вдохновенные мужа: Иоасаф, ревностный Авраамий Палицын и усердный к Богу Дионисий, – эти три мужа с знамением веры ополчились к укрощению бури, волновавшей отечество наше¹³. Отрекшись от самих себя, они помышляли только о спасении веры и отечества. «Отдадим все неимущим нашим братьям» – вещал Дионисий; «Отдадим все воинам. – Царства и властительства пали от неправды и междоусобия. Одним сердцем, одною душою восстанем к обороне России!» – «Восстанем!» – писал Авраамий Палицын; – восстанем заблаговременно: если упустим время, мы погибнем, мы будем жертвою врагов!»

К возбуждению единодушия и согласия, архимандрит Дионисий из Троицкой Лавры разослал по городам русским более двухсот увещательных грамот. Воевод, бояр и простых людей убеждал он в том, что братолюбие и согласие спасают царства и народы. Он представляет разительные примеры, каким образом сильные области погибли от раздора, и как Бог возвышал царства за правду и за добрые дела.

Став на неусыпную стражу отечества, архимандрит Дионисий сказал: «Дом Пресвятыя Троицы не запустеет! ничего не пощадим для бедных; ничего не пожалеем для раненых воинов. Жизнь наша в вере и в служении ближним». Монастырские сокровища открылись в пользу бедных и раненых. Из вкладов, внесенных в монастырь, щедро выдавали на пищу бедным, на одежду, на лечение раненых, на погребение неимущих. Во время своей болезни, приключившейся от неусыпных забот о пользе ближних, Дионисий поручил смотрение за больными старцу Дорофею. Сей человеколюбивый старец целые ночи беседовал с больными и увечными, вера побеждает и сон, и голод, и смерть! Для перевязки раненых выдавали платки, полотенцы, и снабжали их монастырским бельем, одеждой и деньгами. «Не пощадим ничего» – говорил Дионисий: – «не пощадим и жизни своей. За наше нерадение, за нашу скупость Бог может нас смирить без меча и силы врагов. Не будем сами себе врагами, и отечество спасется».

Сорок дней в братской трапезе не употребляли кваса и питались одним овсяным хлебом; все прочее отдавали страдальцам, а три дня был всеобщий строгий пост. Смирение и раскаяние примирило землю с небесами. Весть о пожертвованиях, принесенных Троицкою Лаврою отечеству, и грамоты, повсеместно разосланные оттуда, оживили сердца россиян священною ревностию.

Первые лучи радостной надежды блеснули в стенах Нижнего Новгорода. Одушевясь грамотами Дионисия и Палицына, Нижегородский мясной продавец Козьма Минин, по прозванию Сухорукий, возбудил сограждан своих ко всеобщему вооружению и к пожертвованию имуществ своих для войска. Все согласились. Князь Дмитрий Пожарский избран вождем, а Минин воинским казначеем. Служа некогда в полках, он знал нужду воинов. Пожарский и Минин быстро потекли к избавлению престольного града¹⁴.

Услыша о нижегородском ополчении, враги требовали, чтобы патриарх Гермоген не допустил его к Москве. Гермоген отвечал: «благословении защитники отечества! погибнут враги его». Злодеи обрекли неустрашимого страдальца в жертву голодной смерти. Гермоген скончался 17 февраля 1612 года. Он не видел избавления отечества, но он предвестил оное.

Князь Пожарский, пройдя с Мининым и с войском в Ярославль, остановился. Льстецы и коварные искатели личных выгод, занимали Князя Пожарского пиршествами и сеяли раздор в полках русских. Дионисий и Авраамий Палицын неоднократно отправляли в Ярославль нарочных, просить Пожарского, чтобы он спешил под Москву и упредил бы нашествие гетмана Хоткевича. И великий человек, как человек, не редко на пути добра останавливается! Льстецы и злоумыслители как будто бы сетями опутали князя Пожарского и приковали его в Ярославле. Наконец, Авраамий Палицын сам решился туда идти. Непоколебимым гласом веры и отечества вещал он Пожарскому, Минину и войску: «Вы начали доброе дело, вам и кончить его должно. Если вы не предупредите врагов, поспешающих с свежим войском, то Россия погибнет». Уже они готовы согласиться; между тем, не дремлет и коварство, оно домогается слух и душу Пожарского возмутить вестями, будто бы его умыслили в Москве убить. Возражая на клеветы коварства, великодушный Келарь вешал Пожарскому: «Помни, что злодеи могут поразить тело твое, но души твоей не коснутся. Если ты и постраждешь, помни, что ты постраждешь за веру и примешь мученический венец». Пожарский поспешил к Москве.

Дойдя до Троицкой обители, ополчение снова возмутилось междоусобием; снова разнеслись слухи, что Пожарского для того единственно заманивают в Москву, чтобы там убить его. Авраамий Палицын, ободряя Пожарского, и здесь, как и в Ярославле, убеждает его: «Князь! злодеи, покушающиеся на жизнь твою, не могут коснуться твоей души: славно быть страдальцем за веру и отечество»!

Устроилось войско; Пожарский и Минин прибегли к чудотворцам Сергию и Никону. Архимандрит Дионисий, благословя их, пошел за Пруды, стал на горе Волкуше, откуда осенял крестом полки; священники окропляли их святою водою.

В сие время от Москвы дул сильный сопротивный ветер: войско содрогнулось. С трепетом прикладывались воины к кресту; принимая благословение у Дионисия. Когда же пришла очередь благословляться начальникам, вдруг ветер переменился и подул в тыл. Дионисий воскликнул: «Бог с нами! Да поможет нам великий Чудотворец Сергий пострадать за веру и за дом Пресвятой Богородицы!» Палицын сопутствовал Пожарскому в Москву.

1612 года 23 августа Пожарский сразился с Гетманом Хоткевичем. Князь Трубецкой, завидуя Пожарскому, не хотел помогать его войскам. Дружины Пожарского, изнемогая от сильного боя, со слезами вопияли: «мы не защитим престольнаго града: Бог нас оставил». Пожарский призывает Палицына. Воины, увидя его, воскликнули: «мы не устоим без казаков». Не устрашаясь явной опасности, Палицын спешит к казакам, стоявшим перед храмом Климента Святого. «От вас» сказал он казакам: «от вас началось доброе дело; вы неусыпно стояли за веру православную; вы претерпевали раны; вы переносили бедность и голод; о мужестве вашем гремит молва в дальних государствах! не погубите славы и заслуг своих!» Казаки воскликнули: «умрем за веру! не погубим славы нашей!» Палицын прибавил: «ополчась на врагов, возглашайте имя Сергия; вы узрите славу Божию!» Увещания Троицкого келаря соединили все полки казацкие; быстро полетели они к дружинам Пожарского и отразили врагов.

В Октябре месяце Китай город очищен был казаками, а кремль сдался Пожарскому. Сила врагов исчезла; но зависть и междоусобия все еще свирепствовали. Казаки требовали у Пожарского платы; Авраамий Палицын был тогда в Троицкой обители. Издержав все деньги на пользу отечества, он послал к казакам драгоценные ризы и прочие церковные сокровища. «Примите», – писал он, – примите все сие в залог; не оставляйте только дела своего: защищайте веру и град престольный. Вы много претерпели, вы много понесли нужд и трудов; мужайтесь! крепитесь! Бог не оставит вас. Поддержите славу свою новым рвением к славе и отечеству!» При чтении сего письма казаки зарыдали и немедленно отправили к Палицыну двух атаманов со всеми вещами, присланными из Троицы.

«Возвращаем вам», отвечали они: «возвращаем все принадлежащее дому живоначальной Троицы. Готовы терпеть многочисленныя скорби и бедствия: не оставим дела нашего: рады биться до изнеможения сил за град престольный и за веру православную».

Деяние патриарха Гермогена, деяния архимандрита Дионисия, подвиги келаря Авраамия Палицына непосредственно сопряжены с подвигами Минина и Пожарского. Убедимся еще и в том, что без веры нет ни истинной чести, ни славы, ни любви к отечеству ^15.