Дмитриев

Иван Иванович Дмитриев⁴⁰ был воспитанник Волги, как Державин и Карамзин. В записках о своей жизни⁴¹ у него остались самые теплые воспоминания о жизни на Волге и о путешествиях по ней до Сызрани и Астрахани. Он родился в селе Богородском Сызранского уезда, Симбирской губернии в 1760 г. Сначала Дмитриев учился – в Казани у французского мещанина Манженя, в то время, когда жил там у дяди своего Бекетова; потом в Симбирске отдан был в пансион Кадрита, отставного поручика, воспитанника Кадетского корпуса. Здесь он учился вместе с старшим братом^– своим языкам, французскому и немецкому, русскому правописанию и слогу, истории и географии. На 11-м году это учение прекратилось, и образование продолжалось самоучкой – путем чтения ходячих тогда романов и повестей Скаррона, похождений Робинзона Крузо, Тысячи и одной ночи, приключений Жиль-Блаза де-Сантильяна, приключений маркиза Г. «Чтение этих книг, говорит Дмитриев, не имело вреднаго влияния на мою нравственность. Смею даже сказать, что оне были для меня антидотом противу всего низкаго и порочнаго. Приключения Клевеланда и Маркиза Г. возвышали мою душу. Я всегда пленялся добрыми примерами и желал им следовать». Мать познакомила Дмитриева с сочинениями Сумарокова, которого лично знала, а отец с Ломоносовым. Но настала страшная пугачевщина, и отцу его некогда было заниматься образованием детей. Вместе с братом они продолжали читать русские книги всякого рода. Еще в 1772 г. он вместе с братом был записан в семеновский полк; в 1779 г. он приехал в Петербург на службу в этом полку, но пробыл здесь не долго Стихотворство Дмитриева началось по вызову Новикова с надписи к портрету Кантемира. Подобно Державину, учившемуся писать стихи в казарме, Дмитриев также писал первые свои стихи в караульне солдатского пикета, во время ротного и батальонного учения в Семеновском полку. Во время службы в этом полку он познакомился с Козлятевым, который, сделавшись его другом, имел большое влияние на образование его нравственного характера. «Он не мог, говорит Дмитриев, передать мне прекрасной души своей, но по крайней мере примером своим отвращал меня от всего низкаго». В его суждениях о русской словесности, всегда основанных на чувстве изящного, Дмитриев почерпал ту верность и утонченность вкуса, которая после руководствовала его дарованием. В его библиотеке он пользовался старыми и новейшими произведениями французской литературы, чаще же всего классическими. Козлятев познакомил его с сочинениями Дидро, Даламбера, Рейналя, Мармонтеля, Лагарпа. По его совету он стал читать Квинтилиана об ораторском искусстве и курс словесности Батте и Мармонтеля. Около этого времени он познакомился и с Карамзиным, с которым в первый раз встретился десятилетним мальчиком в Симбирске. «Стоило нам сойтись, говорит он, как мы уже стали короткими знакомцами. Едва-ли не с год мы были неразлучными; склонность наша к словесности, может быть, что-то сходное в нравственных качествах укрепляли связь нашу день от дня более и более. Мы давали отчет в нашем чтении. Между тем а показывал ему и мои мелкие переводы, которые были печатаны особо и в тогдашних журналах». С сочинениями Державина Дмитриев познакомился еще в 1776 г., но самого его не видал, с ним познакомил его П. Ю. Львов. Он показал Державину стихи Дмитриева, в которых было упомянуто о Державине, как о единственном у нас живописце природы. Державин пригласил его к себе. «С первого посещения я просидел у них весь день, а чрез две недели уже сделался коротким знакомцем. – Со входом в дом его как будто мне открылся путь и к Парнасу. Дотоле быв знаком только с двумя стихотворцами Е. И. Комаровым и Д. И. Хвостовым, я увидел в обществе Державина несколько поэтов и прозаистов...Богдановича, Львова, Оленина, Фон-Визиеа, Петрова, Капниста». Вообще о Державине и его обществе в записках Дмитриева сохранилось самое подробное воспоминание; Державину и его кружку он приписывает весьма важное для него образовательное значение (52–69). В это время Карамзин возвратился из-за границы и начал печатать Письма Русского Путешественника. Как ни велико было уважение его к Державину и его сочинениям, которые были для него образцами, новое направление поразило Дмитриева, он перешел на сторону Карамзина и сделался его подражателем и сотрудником. «С начала 1791 г., говорит он, появился журнал Карамзина под именем Московскаго и обратил на себя внимание первостепенных наших авторов. Все отдали справедливость новому, легкому, приятному и живописному слогу Писем Русского Путешественника, Натальи боярской дочери и других повестей; в первых трех частях его были напечатаны и мои стихотворения, выбранныя издателем без моего назначения, а по собственному его произволу из взятаго им моего бумажника. Все они были едва ли не ниже посредственных; но с четвертой части начался уже новый период в моей поэзии: песня моя «Голубок» и «Модная жена» приобрели мне некоторую известность в обеих столицах. Любители музыки сделали на песню мою несколько голосов... С той поры и в обществе Державина я перестал быть авскультантом и вступил, так сказать, в собратство с его членами; но ничье одобрение не льстило моему самолюбию, как один приветливый взгляд Карамзина или Козлятева. В то же время я начал изучать басенников и выдал, подражая более Лафонтену и Флориану, несколько басен. Мне посчастливилось также и этими опытами угодить обществу и многим из литераторов»⁴². Самым счастливым и плодотворным годом в литературном отношении Дмитриев считал 1794 год, когда он жил в Сызрани, в кругу своего семейства и путешествовал по Волге; в этом году им написаны были: Глас Патриота, Чужой Толк, Ермак, Воздушные башни, Причудница и послание к Державину, по случаю кончины его супруги. По подражанию Карамзину, издававшему свои повести, стихи и мелкие сочинения под заглавием: «Мои безделки», Дмитриев также издал и собрание своих стихотворений, под заглавием: «И мои безделки». В 1795 г. Дмитриев оставил военную службу и перешел на гражданскую. Занятый новой службой, он ничего не писал до 1802 г., когда появился «Вестник Европы» Карамзина; здесь он печатал свои басни. В 1802 г. он переселился в Москву, купил себе дом с маленьким садом, украсил его сколько возможно лучше небольшим^–числом эстампов, достаточною библиотекою и жил в обществе своих друзей. «Не проходил ни один день, чтобы я не видался с Карамзиным, а по зимам и с Козлятевым. Кроме их я также с удовольствием проводил вечера у Натальи Ивановны Плещеевой. В ея сельском уединении развивались авторския способности юнаго Карамзина. Она питала к нему чувства нежнейшей матери. Не редко посещалъ я и почтеннаго моего земляка, Ивана Петровича Тургенева, тогдашняго директора Московскаго университета, равно и патриарха современных поэтов, М. М. Хераскова». – Литературная деятельность Дмитриева была необыкновенно счастлива. Его имя повсюду поминалось наряду с именем Карамзина, как первостепенного писателя. Академия Российская поднесла ему большую золотую медаль с надписью: «Российскому языку пользу принесшему». В 1807 г. он, будучи уже сенатором, получил предложение от графа Завадовского занять место попечителя Московского университета, от которого он однако ж отказался; а чрез три года после того он сделан был министром юстиции. Таким образом и на литературном поприще и в служебном мире Дмитриев достиг высокой славы и первых почестей. Такое счастливое положение Дмитриева Карамзин очень хорошо выразил в подписи к его портрету в следующих стихах:

Министр, поэт и друг: я все тремя словами

Об нем для похвалы и зависти сказал.

Прибавлю, что чинов и рифм он не искал.

Но рифмы и чины к нему летели сами⁴³.

Сочинения Дмитриева. Первые сочинения Дмитриева до того времени, пока он не познакомился с Письмами Русского Путешественника, написаны в классическом стиле. К ним относятся лирические произведения: религиозные и патриотические оды и послания, сатиры и разные мелкие стихотворения

Религиозные стихотворения. В гимне Богу:

Парю душой к Тебе, Всечтимый,

Превечно Слово, Трисвятый....

изображается величие и всемогущество Божие; в «Размышлении по случаю грома»

Гремит!.. Благоговей, сын персти!

Се Ветхий деньми с небеси

Из кроткой, благотворной длани

Перуны сеет по земле....

изображается чувство смирения перед Богом, возбужденное в душе человека таким грозным и величественным явлением природы, как гроза. Оба эти стихотворения совершенно справедливо помещаются в разных учебниках, как образцы духовной поэзии на ряду с «Утренним и Вечерним размышлением о Божием величестве» Ломоносова и одою «Бог» Державина. Они написаны, несомненно, под влиянием этих образцов, хотя в «Размышлении по случаю грома» некоторые находят подражание стихотворению Гёте: «Границы человечества». Особенное достоинство этих стихотворений заключается в краткости и простоте сравнительно с многословными и витиеватыми гимнами других поэтов, писавших в религиозном стиле.

Патриотические стихотворения. К патриотическим стихотворениям относятся: Ермак, Освобождение Москвы от Поляков в 1612 г., к Волге, Смерть князя Потемкина, Глас патриота на взятие Варшавы, Стихи на высокомонаршую милость, оказанную императором Павлом I потомству Ломоносова. Но патриотическое чувство выражается в них в разных преувеличениях и довольно холодно, по крайней мере без истинного одушевления, исходящего из сердца и возбуждающего сердце читателя. Вот напр. какими стихами оканчивается описание подвига Ермака в первой пиесе:

Великий! Где б ты ни родился,

Хотя бы в варварских веках,

Твой подвиг жизни совершился;

Хотя б исчез твой самый прах,

Хотя б сыны твои, потомки,

Забыв деянья предка громки,

Считались в дебрях и лесах,

И жили с алчными волками;

Но ты, великий человек,

Пойдешь в ряду с полубогами

Из рода в род, из века в век;

И славы луч твоей затмятся,

Когда померкнет солнца свет,

Со треском небо развалится

И время на косу падет.

В таком же роде было описание поединка Ермака с Мегмет-Кулом, которое прежде приводили в хрестоматиях, как образец художественных описаний, но которое ныне может служить образцом преувеличенных изображений Дмитриева. В пиесе «Освобождение Москвы» интересно описание Москвы, которое так же прежде приводилось в хрестоматиях, как образцовое.

В каком ты блеске ныне зрима,

Княжений, царств великих мать!

Москва, России дочь любима!

Где равную тебе сыскать?

Венец твой перлами украшен;

Алмазный скиптр в твоих руках;

Верхи твоих огромных башен

Сияют в злате, как в лучах;

От Норда, Юга и Востока,

Отвсюду быстротой потока

К тебе сокровища текут;

Сыны твои, любимцы славы,

Красивы, храбры, величавы,

А девы – розами цветут!⁴⁴

Стихи на милость, оказанную императором Павлом I потомству Ломоносова, написаны в классическом стиле самого Ломоносова и совершенно напоминают его оды имп. Елизавете и меценату Шувалову.

В Песни на коронование императора Александра I, автор обращается к Александру со следующими словами:

Монарх! под сими небесами,

На сем же месте Иоанн

Приял геройскими руками

Венец, которым ты венчан.

Благоговей к своей порфире:

Ее носил Великий в мире,

Сам Петр на мощных раменах!

Благоговей пред сей державой;

Она горит, блистает славой

Премудрыя одной в женах!⁴⁵

Дмитриев написал еще несколько од в подражание Горацию.

Сатиры Дмитриева. Дмитриев перевел сатиру Ювенала «О благородстве» и послание английского поэта Попа в доктору Арбутноту. Эта сатира, написанная на бездарных стихотворцев, вероятно, и подала мысль Дмитриеву написать «Чужой толк», в котором также осмеиваются бездарные слагатели торжественных од.

Что за диковина? Лет двадцать уж прошло,

Как мне, напрягши ум, наморщивши чело,

Со всеусердием все оды пишем, пишем,

А ни себе, ни им похвал нигде не слышим!

Ужели выдал Феб свой именной указ,

Чтоб не дерзал никто надеяться из нас

Быть Флакку, Рамлеру и их собратьи равным,

И столько ж, как они, во песнопеньи славным?

Как думаешь!... Вчера случилось мне сличать

И их и нашу песнь: в их... нечего читать!

Листочик, много три, а любо как читаешь –

Не знаю, как-то сам как будто бы летаешь!

Судя по краткости, уверен, что они

Писали их резвясь, а не четыре дни;

То как бы нам не быть еще и их счастливей?

Когда мне во сто раз прилежней, терпеливей?

Ведь, наш начнет писать, то все забавы прочь!

Над парою стихов просиживает ночь,

Потеет, думает, чертит и жжет бумагу;

А иногда берет такую он отвагу,

Что целый год сидит над одою одной!

«Чужим толком» эта сатира названа потому, что автор ее свои рассуждения в ней представляет от лица какого-то Аристарха. Объясняя причины неудачи таких одописцев, он между прочим указывает на то, что эти одописцы люди деловые, а совсем не призванные поэты:

Большая часть из них – лейбгвардии капрал,

Аесессор, офицер, какой-нибудь подъячий,

Иль из кунсткамеры антик в пыли ходячий,

Уродов страж – народ все нужный, должностной. –

Их цель – награда перстеньком,

Нередко сто рублей иль дружество с князьком,

Который от роду не читывал другова,

Кроме придворного под час месяцеслова;

Иль похвала своих приятелей, а им

Печатный всякой лист быть кажется святым.

Дмитриев осмеивает всю их бездарность, изображает подробно процесс составления оды одним знакомым ему одописцем.

И оду уж его тисненью предают,

И в оде уж его нам ваксу продают.

Вот как пиндарил он н все ему подобны,

Едва ли вывески надписывать способны.

Сатира эта, лучшее из стихотворений Дмитриева, получила историческое значение. Осмеяв бездарных слагателей од, она вообще уничтожила страсть писать оды и вместе с сочинениями Карамзина содействовала упадку ложно-классического направления в лирической поэзии. Она всегда пользовалась особенною популярностию, помещалась в христоматиях, заучивали еб наизусть, и большая часть выражений из нее употреблялись как пословицы.

Песни. Песни написаны Дмитриевым тогда, когда он познакомился с Карамзиным. Они выражают уже новое, сантиментальное направление; по содержанию они ничем не отличаются; главное достоинство их заключается в гладких и легких стихах. Лучшие из них: «Ах, когда б я прежде знала, что любовь родит беды»; «Куда мне, сердце страстно, куда с тобой бежать?» «Что с тобою, ангел, стало?» «Всех цветочков боле розу я любил». «Стонет сизый голубочек, стонет он и день и ночь». Последние две пользовались особенною популярностию и часто пелись современниками.

Сказки. О сказках Дмитриева Вяземский говорит: «Нигде не оказал он более ума, замысловатости, вкуса, остроумия, более стихотворнаго искусства, как в своих сказках. Сумароков (Панкратий) писал сказки; но оне в сравнении со сказками нашего поэта то, что святошныя игрища в сравнении с истинною комедиею». В сказке «Модная жена» изображается, как молодая жена обманывает старого мужа. Пролаз, который невинным ремеслом (все полз, да полз да бил челом) дополз до права ездить шестеркою в карете – «человек, с каким встречаемся на всех перекрестках, на всех обедах именинных и карточных вечеринках. Миловзор – образец всех угодников дамских, только с тою разницею, что они у него не переняли искусства изъясняться правильно и красиво на языке отечественном»⁴⁶.

Сказка «Воздушные башни» написана под влиянием Шехеразады, сказки которой автор читал с увлечением еще в детстве:

Как сказки я ее любил:

Читая их... прощай учитель,

Симбирск и Волга!... все забыл!

Уже я всей вселенной зритель....

Сказка очень забавна и игрива, написана легкими стихами на тему, как мечтатель Альнаскар размечтался до того, что в один миг уничтожил свой короб с хрустальной посудой, а с ним и свои воздушные башни, которые он строил на нем в своем воображении. Здесь между прочим о своих сказках Дмитриев замечает:

Я знаю, что оне не важны, бесполезны;

Но все ли одного полезнаго искать?

Для сказки и того довольно,

Что слушают её без скуки, добровольно,

И может иногда улыбку с нас сорвать.

Сказка «Причудница», по замечанию Л. Н. Майкова, переведена из сказки Вольтера La Bégueule⁴⁷. Она написана на тему,

Что мы всегда чужой завидуя судьбе

И новых благ желая,

Ив доброй воли в ад влечем себя из рая.

Ветрана, с малых лет избалованная всяким довольством, ничем не была довольна и желала, сама не зная чего. Чтобы излечить её от этой болезни, крестная мать ее, волшебница Всеведа, усыпила её на три дня, представивши ей во сне дворец феи, который ей страшно надоел. В описании дворца слишком заметно подражание «Душеньке» Богдановича, которого и вспоминает автор. Сказка написана в игриво-шутливом тоне, который местами сбивается на балагурство. Фантастический элемент сказки показывает, что автор читал Шехеразаду. Сказки Дмитриева были первыми попытками повести в стихах, как повести Карамзина, Бедная Лиза и Наталья боярская дочь, стали первыми повестями в прозе. Характеров в этих повестях нет; действующие лица обозначаются иносказательно, часто очень фигурными и изысканными именами (ярлыки, клички): Пролаз, Миловзор, князь Ветров, Ветрана, Всеведа, Сердечкин. Направление в повестях дидактическое; тогда была мода под шутливой, комической или сатирической маской проводить какое-нибудь поучение на ту или другую тему. При этом автор при описаниях порока иногда слишком вдавался в соблазнительные подробности, так что они совершенно закрывали поучение, захватывая все внимание читателя, и, разумеется, приводили к целям совершенно противоположным благочестивому намерению писателя. Это сказалось, хотя далеко не так резко, как у других, и у Дмитриева, особенно в его Модной жене.

Дмитриев написал много посланий, надписей, эпитафий и других мелких стихотворений. Вяземский придает им большое значение. «В сих игрушках ума не замечается труд авторский; кажется, что стихи написаны не пером рачительным, а набросаны рукою легкою и своевольною. В надписях и эпиграммах и других мелких стихотворениях поэт наш открыл дорогу своим преемникам. До него не умели ни хвалить так тонко, ни насмехаться остроумно⁴⁸. Из надписей Дмитриева лучшая и более характерная – уже приведенная нами выше надпись к портрету Хераскова, а из эпитафий лучшие – две эпитафии Богдановичу.

Басни Дмитриева. Но больше всего удалась Дмитриеву басня; эта форма более других форм и подходила в его дидактическому характеру. «Басни И. И. Дмитриева, если бы он и не оставил других памятников поэтических, служили бы доказательством, что его гибкое дарование способно к разнообразным изменениям. Кажется, неоспоримо, что он первый начал писать у нас басни с правильностию, красивостию и поэзией в слоге»⁴⁹. Лучшими баснями Вяземский признает: «Дуб и трость»; «Петух, Кот и Мышонок»; «Мышь, удалившаяся от света»; «Чижик и зяблица»; «Лиса проповедница»; «Два голубя»; «Человек и конь»; «История»; «Прохожий»; «Два друга»; «Кот, Ласточка и Кролик»; «Воспитание Льва»; «Старик и трое молодых»; «Искатели Фортуны»; «Царь и два пастуха»⁵⁰. Говоря об отношении Дмитриева к Крылову, Вяземский замечает: «Крылов нашел язык выработанный, многие формы его готовыя, стихосложение – хотя и ныне еще у нас довольно упорное, но уже сколько-нибудь смягченное опытами силы и мастерства»⁵¹.

О свойствах поэзии Дмитриева Вяземский говорит: «Вот они: правильность языка, красивость слога, свободность стихосложения, верный вкус, ум острый и замысловатый, воображение не стремительное, но живое, насмешливость не язвительная, но колкая, совершенство отделки и вообще тот глянец искусства, который преимущественно заметен в творениях французов, и придает последний блеск красоте, как художественная оправа удваивает достоинство драгоценнаго камня»⁵². Если рта похвала вообще может считаться преувеличенной, то все, что сказано о достоинствах языка и слога, совершенно справедливо: Дмитриев действительно весьма много усовершенствовал язык и слог стихотворений, сообщив им правильность и разнообразие, легкость и свободу; в этом отношении его имя стоит на ряду с именем Карамзина, который усовершенствовал язык и слог прозаический. Но что касается его поэзии вообще, то, «в стихах его замечается, как он сам сознается в своих Записках, скудость в идеях, и более живости, украшений, чем глубокомыслия и силы. От того, говорит он, последовало и то, что ни в котором из лучших моих стихотворений нет обширной основы»⁵³. Дмитриев был весьма умный и литературно-образованный писатель. Он любил и умел излагать свои мысли и чувства в хороших изящных стихах. Его стихотворные изложения в сравнении с плодовитыми и черезчур широковещательными современных ему писателей отличаются сдержанностью, умеренностью и краткостью, которые часто доходят до сухости. В этом отношении стихи его напоминают стихи Хемницера, и при чтении их представляется, что как будто их писал не русский человек, не любящий и не знающий меры, но аккуратный немец, все заключающий в границы, даже увлечения чувства и страсти. То, что Вяземский сказал о биографических Записках Дмитриева, что он писал их во фраке, как Державин писал свои Записки в халате, может быть приложено и к другим сочинениям Дмитриева; в характере писателя выражается весь человек.