Семейная жизнь в русском расколе. Выпуск 2

Краткий очерк правительственных распоряжений относительно раскольнических браков – со времени Петра I до царствования императора Николая I; новые, сравнительно с прежними более снисходительные и точные, постановления касательно этого предмета, изданные в первые годы царствования императора Николая Павловича и благоприятствовавшие развитию в среде беспоповщинского раскола учения о необходимости брачной жизни; Московская поморщина; деятельность ее главных членов в пользу брачной жизни; обстоятельства, вредившие успеху этой деятельности; уничтожение в 1837 году Покровской часовни; решение вопроса о браке петербургскою поморщиной; Павел Любопытный и его письменная деятельность в пользу брака; снисходительность к петербургским беспоповцам низших административных инстанций и даже высшего правительства; венчание поморских браков в Малоохтенской часовне Павлом Любопытным и его сотрудниками: Карпом Новосадовым и Иваном Неклюдовым; преследование властью петербургских поморцев и уничтожение их моленных – в Моховой улице и на Малой Охте; происшедшие в следствие этого затруднения их в заключении браков; «Мария Карповна» Новосадова; венчание ею беспоповщинских браков; некоторые из столичных поморцев решаются вступать в браки с благословения православных пастырей и даже женятся на православных девицах.

В самом начале 1826 года получен был губернскими властями циркуляр министерства внутренних дел следующего содержания: «в мае 1825 года Пермский гражданский губернатор донес министерству внутренних дел об определении уголовной палаты, состоявшемся по делу совершенных между тамошними старообрядцами, браках... неизвестными попами. Комитет гг. министров, в который внесено было по сему предмету представление, усматривая из оного, что все, прикосновенные к делу сему, люди состоят издавна в старообрядчестве, и имея в виду, что как в Пермской, так и в других губерниях находится таковых старообрядцев весьма значительное число, и все они совершают браки... по своим обрядам, находил, что местным начальствам не должно входить ни в какие исследования о таковых старообрядцах, – ибо от сего могут произойти большие беспокойства, а надлежит только наблюдать, дабы они никого из православных не совращали в свой раскол. Таковое мнение комитета гг. министров, изъясненное в положении оного, состоявшемся 7 октября 1825 года, удостоено 9 января 1826 года Высочайшего утверждения»¹.

Чтобы понять надлежащим образом все значение этого законодательного акта в отношении к рассматриваемому нами предмету, необходимо припомнить ту страшную путаницу, какая существовала в нашем законодательстве относительно раскольничьих браков – со времени Петра Великого, впервые обратившего свой орлиный взор на этот предмет, и до самого царствования императора Николая Павловича.

Мы уже видели прежде², что преобразователь России, ни в каком случае не упускавший из виду государственных доходов, не ограничиваясь «двойным окладом», положенным на раскольников, обложил еще «особливым сбором, и именно рубля по три с человека мужеска и женска полу, на обе стороны поровну, а с богатых и больше», – тех из заблуждающихся, которые пожелали бы «жениться тайно не у церкви, без венечных памятей»³. Таким распоряжением власти, очевидно, давалось раскольникам полное право заключать свои браки, как кому вздумается; поповцы могли венчаться у своих беглых попов, беспоповцы имели право, если бы пожелали, вступать в сожития с избранными ими женщинами – по благословению своих наставников – «большаков», или просто – по взаимному согласию между собою. Ни власть светская, ни власть духовная, в силу вышеприведенного указа, не имели ни малейшего права вмешиваться в это дело, лишь бы только раскольники исправно вносили в казну за свои внецерковные венчания трех-рублевый сбор. Так, казалось бы, должно было быть, и однако же не то мы видим на самом деле. Не смотря на именной указ 24 марта 1719 года, церковная власть издает в 1722 году (15 мая) свой указ, которым решительно отрицается право раскольников «жить без церковного венчания» и налагается наказание как на венчавших «вне церкви» раскольничьи браки, так и на самих бранившихся; те же из раскольников, кои «сживались сами с собою без всякого венчания, яко законопреступники, звались на суд архиерейский», и даже – «в розыск»⁴. Мало этого: в том же 1722 году св. синод уже «обще с сенатом» издают другой указ, которым определялось «имать у всех раскольников сказки, под лишением имения и ссылкой на галеры, кто у них... бранившихся венчает, и по тем сказкам таких, кого они покажут, сыскивать чрез них же самих к духовному правлению и, сыскивая, допрашивать, какого был кто чина (и ежели поп, кем посвящен и имеет ли свидетельствующую священство его грамоту, и где служит, и по указу-ль, и не под запрещением ли обретается. А буде не посвященной действует), давно-ль в расколе и кем в раскол приведен и такой прелести научен, и для чего так дерзостно не данная ему действует, и, по тем допросам учения обстоятельное о них следование, отсылать для наказания и ради ссылки на галеры к светским управителям, а движимое их и недвижимое имение отписывать на Его императорское Величество и содержать под синодским ведением»⁵. Этот указ, очевидно, направлен был уже к тому, чтобы, чрез поимку беглых попов и раскольнических наставников, отнять у заблуждающихся самую возможность вступать в бесцерковные браки и тем заставить их или венчаться у православных священников⁶, или «жить без всякого венчания», как кому удобнее. Наконец, независимо от трех-рублевого сбора в пользу казны, св. синод указами 15 мая 1722 года и 10 сентября 1723 года наложил на раскольников за вне-церковную их «женитьбу» особый штраф в пользу приходского духовенства⁷. А из всего этого выходило то, что в царствование Петра I раскольник, на основании именного указа от 24 марта 1719 года, мог, внеся в казну три рубля, вступить в брак посредством венчания «вне церкви», или – и без венчания; но при этом обязан был за свою «женитьбу» заплатить «гривну» и даже больше своему приходскому священнику с причетниками, и кроме того должен был объявить начальству, кто его венчал, и представить такого «продерзателя к духовному правлению» для наказания, которому подвергался и сам, «яко своего обещания», данного «при записании своем в явный раскол с распиской, преступник»; в случае же нежелания открыть совершителя брака, молодой супруг имел право попасть «в розыск», т.е. познакомиться с приснопамятными деятелями преображенского приказа, или – по меньшей мере – розыскной раскольнических дел канцелярии, т.е. после расспросов – испытать «на теле публичное наказание», или даже, смотря «по важности вин, подлежать ссылке временно или и вечно в галерную работу».⁸

Такая же противоречивость в законодательстве касательно раскольничьих браков продолжалась и после Петра I – до Екатерины II. Именной указ о трехрублевом сборе с раскольников, вступавших в брак без церковного венчания, продолжал существовать в качестве действующего закона, а между тем сенат издает в это время новые постановления, которые прямо ему противоречили. Так указом 26 мая 1733 года повелевалось сыскивать и за караулом отсылать в синод тех раскольников, которые – «непосвященные церковные действа дерзают чинить, и именно: свадьбы венчают» и проч.⁹ С целью же пресечь раскольникам возможность вступать в браки без церковного венчания и совершать другие требы был издан сенатом указ и в 1736 году¹⁰. Что же касается власти церковной, то она, считая сожительства раскольников без церковного венчания любодеянием¹¹, a детей, рождавшихся от подобных сожительств, незаконнорожденными¹², употребляла все средства к тому, чтобы «таковому все скверному» раскольников «действу воз имелось пресечение», и с этою целью рассылала «достойных персон» для поимки «раскольнических учителей и скитавшихся попов», которые, в числе других святотатственных действий, позволяли себе «бранившихся» раскольников «венчать» и которых за это синод предписывал «отдавать под наикрепчайший арест, заклепав в ручные и ножные железа, и содержать под тем арестом до указу в самых крепких местах, никого и ни для чего к ним ни с чем не допущая»¹³; хотя, на основании Высочайшей резолюции, состоявшейся 12 апреля 1722 года на докладных пунктах синода, суд о любодеянии и детях, прижитых блудодейством, принадлежал власти светской, а не духовной¹⁴.

В царствование Екатерины II вопрос о раскольнических браках, по-видимому, уясняется. В первый же год своего царствования Великая императрица издает указ, в котором, повторив, между прочим, распоряжения Петра I о наложении на всех вообще раскольников двойного оклада, а на тех из них, которые венчались «не у церкви, без венечных памятей», трехрублевого сбора, объявляла во всеобщее сведение, что во всем другом раскольникам, равно как и детям их, «ни от кого никакого притеснения чинено не будет»¹⁵. За тем в 1764 году, после третьей ревизии, манифестом от 3 марта назначена была перепись и раскольникам, при чем повелевалось, чтобы раскольники, при подаче о себе сказок, «в тех сказках писали всех, как мужеский, так и женский пол, по семейству своему, какого бы они звания ни были, без малейшей утайки»¹⁶. А это значило, что в это время семейные союзы раскольников хотя и не признавались вполне законными, но – и не расторгались светскою властью¹⁷. Далее: указом 1765 года Екатерина II отменяет «во всем государстве с свадеб за венечные памяти денежный сбор»¹⁸. Простирался ли этот указ и на раскольников, как стараются доказать это современные нам раскольнические писатели¹⁹, или он ограничивался только лицами православными, «желавшими, по словам синода, вступать в брак по церковному чиноположению», – мы не знаем; но во всяком случае то несомненно, что, после уничтожения венечных памятей, продолжат трех-рублевый сбор с раскольников, венчавшихся «не у церкви, без венечных памятей», значило бы поступать несправедливо. Наконец в 1782 году Екатерина освобождает заблуждающихся от платежа двойного оклада²⁰, а в 1783 году – и от самого названия «раскольник»; а это значило, что с этого времени «светская власть» решилась «не вмешиваться в различие, кого из жителей в числе правоверных, или кого в числе заблуждающихся почитать», а только считала своею обязанностью «над всеми вообще наблюдать, дабы каждый поступал по предписанным государственным узаконениям»²¹. При таком отношении к расколу власти светской, разумеется, не могло быть и речи о каком-либо преследовании раскольников за их бесцерковные браки²², и власти церковной, не признававшей законности таких браков, не оставалось ничего более, как, скрепя сердце, «увещевать» только заблуждающихся «о обращении от расколу и о венчании в церквах православных»²³.

Впрочем такой порядок вещей продолжался не долго. В первый же год по смерти Екатерины II церковная власть уже начинает заявлять о незаконности раскольничьих браков, и притом не только безсвященнословных, но и венчанных беглыми попами²⁴. А с первых лет царствования императора Александра Благословенного она даже начинает расторгать подобные союзы²⁵. В 1808 году св. синод, по-прежнему признавая раскольничьи браки незаконными, любодеянием, блудом, a детей, прижитых в таких браках, незаконнорожденными, суд об них, по силе Высочайшей резолюции на докладных св. синода пунктах, предоставляет власти светской²⁶. И однако же, несмотря на такое определение, он и после этого продолжает расторгать раскольничьи браки своею собственною властью²⁷, a консистории не перестают требовать к себе раскольников «для ответа» по делам о браках²⁸. Мало этого: в царствование императора Александра I, сами светские суды начинают путаться в решении вопроса о раскольничьих браках. Одни из них преследуют бранившихся вне церкви раскольников судом уголовным²⁹, другие составляюсь «выписки из законов» о том, что «браки раскольников, венчаные вне церкви, незаконны и подлежать расторжению, – виновные наказываются телесно, a дети, от них рожденные, лишаются не только наследства в имении, но и фамилии»³⁰, хотя и не осмеливаются приводить эти выписки в исполнение, без разрешения высших инстанций; между тем министерство внутренних дел, не признавая такого взгляда на раскольничьи браки неправильным, не решается однако же обратить его в закон и, вместо положительных предписаний, дает подчиненным ему местам и лицам только совет – следовать в вопросе о браках раскольнических «правилам кротости, принятым основанием в распоряжениях правительства»³¹. Но и после этого в некоторых местах, «по требованию местного духовного начальства», раскольничьи браки подвергаются расторжению и даже – «без предварительного о том представления министерству»³².

В таком неопределенном положении находились раскольничьи браки пред судом закона, когда императору Николаю Павловичу, в первый же год своего царствования, угодно было Высочайше утвердить вышеизложенное мнение комитета министров. Строго говоря, этим мнением не разрешался еще окончательно вопрос о том, какое юридическое значение должны были иметь с этого времени вне церковные раскольничьи браки; но им по крайней мере пресекались все недоумения, какие возбуждались в низших судебных инстанциях, при суждении об этом предмете, и прекращались сами исследования о браках заблуждающихся, и притом – не только в судах светских, но и духовных. А что так, а не иначе, понимал свое мнение комитет министров, видно из того, что, когда старшины екатеринбургского старообрядческого общества обратились (в том же 1826 году) в министерство внутренних дел с просьбою «о том, дабы венчанные старообрядческими священниками между сословием их браки не были подвергаемы, по требованиям местного духовного начальства, расторжению», комитет министров, «имея в виду, что высочайше утвержденным положением оного 9 января 1826 года постановлено уже» было, «чтобы как в Пермской, так и в других губерниях, местные начальства не входили ни в какие розыскания о тех старообрядцах, которые издавна находятся в сей секте, а наблюдали бы только, дабы они никого из православных не совращали в свой раскол, журналом 19 января 1826 года положил, что сего постановления совершенно достаточно, дабы сих людей ни местные полиции, ни духовные начальства не тревожили понапрасну», о чем, по утверждении положения комитета Государем императором, и дано было знать секретными предписаниями гражданским губернаторам тех губерний, в коих находились раскольники, а св. синоду предоставлено было сделать такие же предписания епархиальным архиереям³³. Наконец, когда в 1827 году возник в государственном совете вопрос: «духовному, или гражданскому, ведомству надлежит рассматривать и судить дела о людях, вступивших в брак по раскольничьему обряду», Государь император, «усматривая, что указом святейшего синода 14 августа 1808 года, преосвященному воронежскому и черкасскому данным, дела такого рода постановлено рассматривать и судить гражданским, а не духовным правительством, Высочайше повелеть соизволил, чтобы означенный указ распубликован был для единообразного и повсеместного исполнения как чрез правительствующий сенат, так и посредством святейшего синода»³⁴.

Нужно ли говорить, с какою радостью приняты были указанные постановления раскольниками-поповцами, которые, как известно, никогда не отрицали брака и к которым собственно и относились все означенные распоряжения власти? Но не одни поповцы могли быть признательны молодому Государю за новые законы по вопросу о браках раскольников. Читая вышеприведенные указы, могли чувствовать себя хорошо и те из раскольников–беспоповцев, кои трудным опытом жизни дошли до сознания, что учение «прежних отцев» о всеобщем девстве – вещь хорошая, но неудобоисполнимая, и, во избежание разврата, обзаводились женами – то по благословенно родителей, то по обрядам Покровской часовни³⁵. Правда, во всех указах, которые мы изложили, речь шла только о раскольнических браках, заключавшихся при посредстве, так называвшихся, беглых попов, между тем как беспоповцы вступали в свои сожительства по благословению своих наставников – мирян. Но, рассуждали беспоповцы, ведь и беглые попы, которыми пробавляются поповцы, по суду власти церковной и гражданской, суть такие же незаконные пастыри, как и наши наставники, и браки поповцев, которые совершают у них беглые попы, точно также признавались в прежнее время незаконными, как незаконными считались и наши семейные союзы, заключавшиеся по благословению родителей, или наставников; и мы, подобно поповцам, давно состоим в «древлеправославной вере», или в старообрядстве, и от не признания властию наших брачных союзов могут произойти разного рода «беспокойства», потому что и нас точно также, как и поповцев, находится в разных губерниях «весьма значительное число»; а потому, заключали беспоповцы, быть не может, чтобы правительство, прекратившее преследования браков поповщинских, позволило местным властям преследовать по-прежнему наши безсвященнословные брачные союзы. И если в новых указах речь идет только о браках поповщинских, то, вероятно, потому, что представления, по которым состоялись эти указы, касались только поповцев. На основании таких рассуждений, те из беспоповцев, коим наскучило девство, спешили в Покровскую часовню для заключения в ней своих браков, а настоятели часовни, ничтоже сумняся, венчали такие браки³⁶.

Не долго, впрочем, пришлось беспоповцам оставаться в неизвестности о том, в какое отношение поставить себя к их бракам новое правительство, с такою терпимостью взглянувшее на браки поповщинские. В 1833 году назначена была новая – восьмая ревизия³⁷. Нам неизвестно, возникали-ли, при производстве этой ревизии, в губерниях, населенных беспоповцами, вопросы о том, «каким образом следует записывать в ревизские сказки женщин, вступивших с раскольниками в браки по обрядам их сект, – и детей, прижитых в таковых браках», – как было это при производстве 9 народной переписи³⁸, – но мы знаем, что «сожительницы раскольников беспоповщинской секты – даже федосеевской – были показаны по 8 ревизии в семействах названных мужей своих женами их»³⁹ подобно женам поповцев, a следовательно и дети беспоповцев имели право на название законных. Уже один этот факт должен был убедить беспоповцев в том, что правительство, решившееся «терпеть в гражданском отношении» браки поповцев⁴⁰, не намерено преследовать и брачные союзы беспоповщинские. В скором, впрочем, времени последовал об этом предмете положительный закон. На сообщенный министерству внутренних дел вопрос новороссийского и бессарабского генерал-губернатора: «должно ли не дозволять раскольникам беспоповщинской секты отправление таинств по обрядам оной явно», – Государь император, 5 декабря 1834 года, Высочайше повелеть соизволил: «сообщить новороссийскому и бессарабскому генерал-губернатору, что о тех раскольниках секты беспоповщинской, или иной, кои совершают таинства и мирские требы по обряду своей ереси, само собою не следует входить ни в какое исследование, а надлежит только наблюдать, дабы они отнюдь не отправляли оные публично и с явным оказательством учения и богослужения их секты»⁴¹. По смыслу этого распоряжения, беспоповцы, очевидно, ставились на одну доску с поповцами и точно также, как последние, могли вступать в свои безсвященнословные браки, не опасаясь за это преследования местных властей. Иметь нужды доказывать, как благоприятны были все указанные распоряжения власти развитию и распространению в среде беспоповщинского раскола учения Покровской часовни о необходимости брачной жизни. Если и в прежнее время, когда беспоповщинские брачные союзы могли подвергнуться и на самом деле часто подвергались расторжению, проповедь последователей Василия Емельянова о необходимости и законности брачной жизни находила себе большое сочувствие в массах беспоповщинских; то само собой понятно, что теперь, когда беспоповцам дано было право безбоязненно совершать, по их обрядам, все таинства, а следовательно и таинство брака, учение Покровской часовни должно было находить себе еще больше последователей. К сожалению, в это время между лицами, заправлявшими делами Покровской часовни, возникли недоразумения и ссоры, которые сильно вредили успеху распространения – по крайней мере в московской беспоповщине – «тайны брака».

В 1827 году Андреян Сергеев, зять Скочкова, мечтавший после «тестя сделаться настоятелем часовни и однако же не достигший своей цели, решился отмстить своему обществу, избравшему в настоятели Антипа Андреева, и совершенно отделиться от него. Обстоятельства как нельзя более благоприятствовали этому замыслу Сергеева. В 1826 году умер настоятель одной московской федосеевской молельни, устроенной купцом Грачевым, завещав молельню с настоятельством беглому солдату Анисимову, проживавшему в молельне в числе призреваемых и сумевшему, при помощи денег, приписаться в московские мещане. Между тем Преображенское кладбище, толкуя по-своему завещание Грачева и не видя в Анисимове особенно усердного к себе приверженца, решилось, во что бы то ни стало, завладеть Грачевской молельней. Анисимов, чтобы успешнее бороться с кладбищем, задумал сблизиться с Покровской часовней, или вернее: с Андреяном Сергеевым, который, как догадывался Анисимов, был недоволен часовней, за отказ ему в настоятельстве, и рад был отделиться от нее, чтобы составить отдельную, самостоятельную общину. И действительно Сергеев, придумав довольно благовидный предлог к отделению от часовни, перешел со всею своею партией к Анисимову – в молельню Грачева, при чем унес с собою и «брачную книгу», которою заведовал и которая собственно и привлекала к Покровской часовне многих московских и иногородних поморцев. Это обстоятельство, впрочем, не особенно смутило Антипа Андреева, настоятеля Покровской часовни. Лишившись «брачной книги» и части своих прихожан, перешедших с Сергеевым в молельню Грачева, он только усилил свою пропаганду в пользу брака и в скором времени достиг того, что подчинил своей часовне поморцев подмосковного села Зуева и почти весь Покровский уезд владимирской губернии; а «брачную книгу», унесенную Сергеевым, заменил выдачею свидетельств, за подписью первостатейных прихожан⁴², – свидетельств, которым простодушные старообрядцы верили не меньше, чем прежним записям их браков в «брачную книгу». Мы имеем под руками одно из таких свидетельств, и так как в нем указаны основания, на которых беспоповцы утверждали свое право на безсвященнословные браки, то мы считаем не лишним привести его здесь. «Свидетельство о браке, 1835 года октября 24 дня, на основании Высочайших, существующих указов всемилостивейше старообрядцам о браках состоявшихся 1718 марта 2 и октября 9, 1719 марта 24, 1762 декабря 14, 1775 марта 17. ст. ст. и Высочайше утвержденного в 26 день марта 1819 г. мнения Государственного совета и Правительствующим Сенатом распубликованного указами в апреле 1819 г., и по указу Правительствующего Сената, распубликованному от 4 января 1819 г., мы нижеподписавшиеся сим свидетельствуем, что дворовый человек Семен Тимофеев старообрядец, Ярославской губернии, Ростовского уезда, экономической Жадимеровской волости, деревни Сельников, с крестьянскою дочерью, девицею Матреною Федоровою старообрядкою, в Москве, Лефортовской части, в старообрядческом общественном доме сего 1835 года, октября 23 дня, вступил в законное супружество, оба первым браком; в утверждение чего, по указу московского магистрата 2 департамента 1804 года февраля 15 дня, означенного старообрядческого дома попечители подписуемся: московский 1-й гильдии купец Никанор Матвеев Гусарев, московский мещанин Маркель Никитин. Подпись рук удостоверяю Лефортовской части, 4 квартала, квартальный надзиратель Колосовский. В третьей книге записной 1835 года № 13»⁴³.

Собственно говоря, интересны в этом раскольничьем документе не данные, на основании которых Покровская часовня считала себя в праве венчать браки своих последователей и о несостоятельности которых мы уже говорили⁴⁴, а то обстоятельство, что это свидетельство выдано раскольничьими вожаками в октябре 1835 г., – и даже за подписью квартального надзирателя, между тем как еще 1834 года 29 января было Высочайше повелено – сообщить московскому военному генерал-губернатору, чтобы он воспретил раскольникам выдавать свидетельства о духовных требах⁴⁵. Видно, московские старообрядцы умели замедлять исполнение даже Высочайших повелений.

1835 год, к которому относится приведенный нами документ, был последним годом самостоятельного существования Покровской часовни. 31 декабря 1836 года последовало Высочайшее повеление – дом, в котором помещалась часовня, и землю, на которой стоял дом, отдать, по уничтожении молельни, наследникам Монина, по имени которого Покровская часовня и называлась Мониной⁴⁶. В 1837 году Высочайшее повеление было уже исполнено. В Сборнике бракоборных сочинений, находящемся в императорской публичной библиотеке (№473), в сочинении под № 34, сказано: «сословие брачующихся и за царя молящихся по приходу принадлежит к дому, бывшему общественному, который ныне находится в Москве, Лефортовской части, 5 квартала, под № 755 – в Покровском. Домом сим они владели, в нем отправляли богослужение и совершали обряды таинства для браку 40 лет. Дом сей ныне с 1837 года поступил во владение наследникам» (л. 270 об.). Вследствие чего постигла такая беда Покровскую часовню, из Высочайшего повеления не видно; но, по свидетельству некоторых, случай, послуживший поводом к закрытию моленной, был следующий. Еще до издания в 1834 году указа – о не преследовании беспоповцев за совершение ими таинств и других треб, по обрядам их верований, Покровская часовня повенчала однажды иногороднюю чету, приехавшую в Москву за благословением на брак из Владимирской губернии. Дело, по-видимому, не важное; подобные браки не раз заключались в Покровской часовне, – полиция это знала, но молчала, потому что пользовалась от каждого брака приличными приношениями. На беду часовни, о совершенном в ней браке лиц из Владимирской губернии узнал приходской священник и немедленно донес своему начальству о своеволии покровцев в венчании браков. Началось исследование заявленного факта, которое открыло за покровцами и другие грешки, – именно: отмену Антипом Андреевым молитвы за царя и непризнание им браков, венчанных в православной церкви... Как велось дальше дело, неизвестно; только оно кончилось уничтожением Покровской молельни и передачей земли, на которой она была построена, наследникам Монина. Тяжело было покровцам расставаться с молельней, в которой они отправляли богослужение и совершали свои браки целые 40 лет; но в скором времени они были утешены устройством новой (молельни) в доме купца Гусарева – того самого, подпись которого мы видели под вышеприведенным «свидетельством о браке», в качестве попечителя Покровской часовни. Дело в том, что полиция, которой было приказано запечатать Покровскую молельню со всеми ея принадлежностями и сломать иконостас, ограничилась только тем, что разобрала иконостас, а вещи из часовни, иконы и утварь дозволила, за известную плату, вывезти из часовни в домашнюю молельню Гусарева, которая немедленно и обратилась в общественную⁴⁷. Кроме того образовалось в это время с учением Антипа Андреева две моленных – в доме купца Морозова, из которых в одной был сделан настоятелем московский мещанин Матвей Андреев, а в другой отправляла богослужение казенная крестьянская девка Дарья Нефедьева⁴⁸.

Гораздо важнее была для московских поморцев Покровской часовни другая потеря, которую они понесли в том же 1836 году, – потеря жаркого проповедника необходимости брачной жизни и ловкого наставника в лице Антипа Андреева, скончавшегося в этом году⁴⁹. Место его занял, по одним известиям⁵⁰, Я. Петров, – человек слабый и старый, который, разумеется, мало заботился о пропаганде в пользу брака; по другим⁵¹, преемником Антипу Андрееву был Михаил Яковлев, вызванный Андреевым в Москву из города Гороховца, Владимирской губернии⁵², – то же личность ничем особенным не замечательная. Как бы то ни было, только несомненно то, что с 1836–7 года, и особенно с 1847 года, община Покровской часовни начинает слабеть и распадаться на части⁵³, что, само собой понятно, мало благоприятствовало развитию в среде поморских беспоповцев Москвы учения о необходимости брачной тайны. Впрочем, есть свидетельства о том, что, и по смерти Антипа Андреева и по уничтожении Покровской моленной, прихожане ея не перестали вступать в браки, венчаясь в молельне Гусарева и по прежнему получая «свидетельства» о повенчании. В сборнике бракоборных сочинений, находящемся в императорской публичной библиотеке, есть под № 54 такое «свидетельство» о браке, относящееся к 1844 году. Вот это свидетельство. «1844 года, февраля – дня мы нижеподписавшиеся сим свидетельствуем, что московский мещанин слободы Огородной Абрам Семенов, имея от роду 22 года, и московская мещанка слободы Конюшенной, девица Аграфена Павлова, имеющая от роду 21 год, старообрядцы, брачующиеся по беспоповщине сословия поморского, сего 1844 года, января 23 дня, вступили в брак законный по обрядам своего исповедания, по приходу же они принадлежат к дому старообрядческому общественному, бывшему в Москве Лефортовской части, что в Покровском; дом сей ныне 5 квартала под № 755, в чем удостоверяя подписуемся». Впрочем в сборнике, в котором мы читали это «свидетельство», находится одна только подпись отца новобрачного, московского мещанина Семена Артемьева. Других подписей, или рукоприкладств, нет.

Все, что мы говорили доселе, относится к той части московских поморцев, которые остались верны Антипу Андрееву и считались прихожанами Покровской часовни. Что же делалось в это время в той половине покровцев, которые в след за Андреяном Сергеевым оставили часовню и перешли в Грачевскую молельню? Здесь проповедь в пользу брака шла успешнее. Анисимов наследовал после Баженова 15 фунт. золота в монете и слитках и множество серебряных денег с ассигнациями. Как человек практический, он прежде всего и стал пользоваться этим средством для целей пропаганды, рассылая деньги по разным небогатым раскольничьим общинам и привлекая их на свою сторону. За тем, не ограничиваясь проповедью о необходимости брачной жизни и венчанием браков, по обрядам Покровской часовни, Анисимов стал еще говорить при совершении браков свои самодельные поучения, что придавало много торжественности брачным церемониям. Следствием всего этого было то, что с Грачевской молельней соединились и усвоили ея учение поморские общины: стародубская, волоколамская, и поморцы по берегам Хутыни, Оки и Волги. Что же касается Андреяна Сергеева, то он действовал в пользу брачной жизни, главным образом, чрез свою брачную книгу. Кроме того, занимая должность главного приказчика у купца Л. Осипова, отправлявшего свои товары в Малороссию, Сергеев не пропускал случая писать к тамошним поморцам, убеждая их вступать в брак и уверяя, что спасение единственно зависит от брака, между тем как безбрачная жизнь подвергает слабых разврату. Путешествуя же по городам и селам Харьковской, Полтавской и Екатеринославской губерний, во время местных ярмарок, Сергеев и лично внушал те же мысли местным поморцам⁵⁴. Наконец и в это время, как и прежде, Сергеев писал в защиту брачной жизни разного рода сочинения. Одно из таких сочинений, под названием: «исход из рая тайны брака в царство земное», писанное Сергеевым в 1842 году, напечатано в «сборнике сочинений о браках разных ревностных мужей», изданном в начале текущего десятилетия в Йоханнесбурге – известным о. Павлом Прусским, при посредстве одного из самых талантливых его учеников – К. Голубова. Мы не станем излагать подробно содержания указанного сочинения Сергеева, потому что в нем содержатся те же воззрения на бессвященнословный брак и те же доказательства его необходимости и законности в настоящее время – в среде беспоповщинского раскола, какие высказывались Скочковым и другими последователями Покровской часовни и о которых у нас уже была речь⁵⁵. Но не можем не обратить внимания на то обстоятельство, что в поименованном сочинении Сергеев, не ограничиваясь основаниями и примерами в пользу бессвященнославного брака – церковно-историческими, указывал еще и на современные узаконения гражданские. «Браки, по обрядам в разных вероисповеданиях совершаемые, писал он, и в настоящем времени признаются и утверждаются в своей силе Высочайшими свода законами и почитаются законными, и дети, от браков таковых рожденные, признаются законными наследниками родительскому имению. Да кроме того теми законами предписано, чтобы супружеские союзы не расторгать даже и тех исповеданий, в коих браки принимаются за гражданский только акт»⁵⁶. И хотя статьи свода законов, на которые ссылался Сергеев, решительно не относились к вопросу, о котором он писал, так как в них речь идет о браках лиц христианских исповеданий, а раскола власть гражданская и прежде и в рассматриваемое нами время не признавала отдельным христианским исповеданием, считая его только уклонением от православия и заблуждением⁵⁷, – хотя с другой стороны еще в 1839 году, как увидим после, правительство положительно объявило, что оно не признает бессвященнословных браков раскольнических законными и «сведенных таким образом – мужем и женою»⁵⁸; тем не менее можно думать, что плохо знакомые с законами поморцы, особенно иногородние, до которых распоряжения власти не скоро достигали, верили «учителю первопрестольного града» и спешили прилагать его проповедь о необходимости брачной жизни к делу. Только к концу жизни Сергеева, авторитет его стал падать по следующему обстоятельству. До св. синода дошли слухи, что Сергеев венчает в Москве браки и даже имеет какую-то «брачную книгу», в которую вносит совершаемые им браки и которая, главным образом, и приманивала к Грачевской молельне московских и иногородних поморцев. Началось следствие, заставившее Сергеева скрыть до обыска брачную книгу и спешит в Петербург откупаться от «никонианского суда». И хотя, при помощи 50 тысяч рублей, данных Сергееву на дорогу Грачевскою общиною, он и успел оправдаться, но вести брачную книгу ему запрещено было навсегда⁵⁹.

В 1847 году Сергеев умер⁶⁰, но дело его не остановилось. Нашлись в Москве люди, которые не менее его были убеждены в законности брачной жизни, и, если не с большим искусством, так по крайней мере не с меньшим усердием, старались доказать правильность бессвященнословных браков и незаконность и гибельность всеобщего девства. Некто Онисим Никифоров Любушкин, московский поморец, решился взять на себя дело, за которое ратовал Сергеев, и стал проповедовать необходимость брака не только устно, но и письменно. Мы имеем под руками одно из его сочинений, под названием: «беседа о браке», написанное в 1852 году и разосланное им по разным беспоповщинским общинам – с целью убедить их к принятию бессвященнословных браков⁶¹. «Беседа о браке» составлена в форме разговора между безбрачным и брачным и написана так, что защитник всеобщего девства является под пером Любушкина не довольно состоятельным в своих доводах. Все его рассуждения о последних временах мира, о прекращении на земле православного священства, о необходимости для законности брака пресвитерского благословения и проч. и проч., опровергнуты брачным, с беспоповщинской точки зрения, весьма сильно, и кроме того представлены последним убедительные доказательства того, что отвержение брачной жизни более вредит беспоповству, чем принятие брака, хотя бы и бессвященнословного. Вот главные мысли этого небольшого, но не лишенного интереса, по спокойному тону, сочинения.

Желая доказать, что брак должен продолжаться в роде человеческом до конца мира и что безбрачие не может быть обязательным для всех законом, автор «беседы о браке» говорить: мы все (т.е. как поморцы, так и федосеевцы) признаем крещение необходимым для спасения и имеющим существовать до кончины мира; но «крещение человеку – второе рождение, а второе без первого не бывает: первое родится человек плотию от утробы матери своей, второе родится от купели св. Духом, и следовательно как первое рождение человеку, так и второе будут продолжаться до конца». Сказав затем, что Бог, сотворив мужа и жену, повелел им раститися и множитися. а потом, за – преступление человеком заповеди, обрек его на смерть: земля ecu и в землю отъидеиш, – Любушкин замечал: «сии Господни изречения, как брачные, так и смертные, продолжаются и до ныне и будут продолжаться до конца всего мира», и далее разными свидетельствами отцев церкви доказывает, что брак уничтожится не раньше упразднения смерти и наступления царства славы, в котором ни женятся, ни посягают, что он необходим «продолжения родов ради, да, преемники роду составляющее, не погибнем», что брачиться и рождать – также естественно, как – и умирать, что невольное девство, как не для всех выносимое, запрещено и ведет к разврату, что оно оставлено каждому «на произволение», что и девство и супружество равно ведут ко спасению, – не можеши девствовати, брачися, точию с целомудрием, – что наконец «никто, нигде, никогда от святых не полагал в церкви девство законом, кроме одного диавола; сей многократно во многих еретиках покушался поставить девство законом, но всегда был церковью отражаем». И чтобы окончательно поразить бракоборцев, автор «беседы о браке» указывал на то, что сам Феодосий Васильев признавал браки староженов законными и что, следовательно, нынешние федосеевцы, разводя на «чистое житие» даже таких супругов, противоречат основателю своего толка.

Стараясь за тем разъяснить безбрачному, на каких основаниях поморцы принимают брак бессвященнословный, Любушкин говорить: «на сие надобно иметь рассуждение, которое выше всех добродетелей, и должно смотреть правила времени нужных и правила времени свободных» и не смешивать тех и других. «Чтобы пояснить сию статью, скажем несколько примеров». Исповедь напр., по правилами, может принимать только епископ, или по крайней мере – священник; мало этого: по кормчей, «без воли епископа своего пресвитеры и все диаконы да не творят ничтоже, тому бо суть поручены люди Господни». И однако же, замечал беспоповец, «мы службы совершаем, кутью ставим на налой, крестим младенцев» и проч. не только без воли епископа, но даже и без священника, и считаем такой порядок вещей правильными и законными. Так нужно рассуждать и о браке. «Во времена свободные» желавшие вступить в брак венчались, – «в нужные» же – сходились без венчания «либо благословением» родителей, «либо записанием», т.е. ограничиваясь одним свадебным контрактом. Эту последнюю мысль автор «беседы о браке» доказывает многочисленными свидетельствами и примерами древности, которые мы уже указывали прежде, при изложении содержания других поморских сочинений⁶², и в заключение говорит, что не только браки христианские, заключенные по взаимному согласно жениха и невесты и по благословенно родителей, но даже браки язычников признаются отцами церкви законными, если только они не были заключены в ближайших степенях родства; так как подобные браки, по обращении к церкви неверующих супругов, не расторгались и не повторялись.

В конце сочинения Любушкин, указав бракоборцам на жизнь их среди мира, и притом – жизнь часто не только довольную, но и роскошную, обращается к ним с такою речью: «когда было вольное девство, и тогда не в миру сих людей оставляли святые, но строили им монастыри с крепкими оградами и имели у врат стражу, а также поставляли над сими людьми начальников, и никому не позволялось без благословения власти из монастыря вон исходить; каким же образом в нынешнее время, нарицаемое плачевное, попустим жить в миру без жен, и не будет ли от сего вреда церкви и порицания христианам от внешних»? И затем, щадя современных бракоборцев, Любушкин рассказывает, в подтверждение своих слов, только дела давно минувших дней, как напр. папа Григорий, издавший повеление, чтобы священнослужителям не иметь жен, вытащил однажды из пруда 6000 младенцев, а царь Иустиниан – 3000. Мнимые девственники, разумеется, понимали, с какою целью автор «беседы о браке» пустился в такую глубокую старину.

Какие плоды принесло сочинение Любушкина учению поморцев о необходимости брака, мы не знаем; но, по свидетельству самих федосеевцев, «тетрадь», содержавшая в себе это сочинение, «переходила из рук в руки» и удостаивалась внимания даже тех из них, кои жили «в кельях», т.е. были «лютыми» защитниками и проповедниками всеобщего девства⁶³.

В северной столице – в Петербурге главным и ревностным проповедником учения о необходимости брачной жизни – в среде беспоповцев был в рассматриваемое нами время тот же Павел Любопытный, который, как мы видели⁶⁴, неутомимо защищал тайну брака и в прежнее царствование. Независимо от устных собеседований с бракоборцами, Любопытный в это время неустанно пишет одно за другим сочинения в защиту бессвященнословного брака и в опровержение учения о всеобщем девстве. Так в 1826 г. является из под его пера сочинение, под названием: «камень брака, или неоспоримость вечности его в Христовой церкви, и что сущность оного есть вечный обет сожития сопрягающихся лиц, а не венчание пресвитера, по заключению черни и гласу суеверия». В 1827 г. Любопытный пишет «ответ Христовой (т.е. поморской) церкви суеверам и внешним церквам о форме бракосовершения не хиротонисанных мужей, что оные, по праву разума и духу Христовой церкви, таинство брака, в небытии священства, свято могут совершать», и кроме того – «показатель Христовой церкви о форме браков ветхой и новоблагодатной церквей, что существо сей тайны, по разуму и духу Христовой церкви, состоит в вечном обете сожития сочетающихся лиц, а не в венчании чрез пресвитера, по молве черни и воплю суеверия, омрачающих истину небес». В 1829 г. он сочиняет: «ответ философу о времени сошествия св. Духа на чету, во время совершения священного ее обряда⁶⁵», и в том же году предполагает «непременно сочинить» следующие книги в пользу брака и в опровержение учения о всеобщем безбрачии: «плачевный глас Христовой церкви о злочестивом мудровании пагубного бракоборства староверческих церквей и о горестном того последствии, происходящем всегда в них и вне оных в злобном мире», – «обличение суеверных и глупых 17 соборных статей федосианской церкви⁶⁶, ясно утверждающих пагубное бракоборство и злочестивый раздор с поморскою церковью», – «краткую историю о начале ясного, чистого и свободного мудрования о брачной тайне и торжественного ее отправления в поморской церкви», и некоторые другие⁶⁷. Зная страсть Любопытного к сочинительству, можно наверно сказать, что он привел в исполнение свои предположения и написал указанные, а, можете быть, и другие книги. Такая неустанная пропаганда Любопытного в пользу брака, конечно, не могла не действовать на петербургских беспоповцев, которые, по самому пребыванию своему в шумной, устроенной на немецкий манер, столице, труднее, чем иногородние их единомышленники, могли переносить суровое безбрачие, не подвергаясь искушениям плоти, и из которых многие, как мы видели⁶⁸, и прежде довольно снисходительно относились к семейной жизни.

Исторические памятники того времени вполне подтверждают нашу мысль. В самом начале рассматриваемого нами периода времени, именно в 1829 г., С.-Петербургский митрополит Серафим донес св. синоду, что некоторые из столичных беспоповщинских моленных выхлопотали себе у светского начальства право, распространенное затем и на другие моленные, и даже – вне столицы – по уездным городами и селами, – право иметь книги, в роде метрики, для внесения в них, между прочим, «бракосочетавшихся». И хотя св. синод, в силу того начала, что «браки раскольников, повенчанные в домах и часовнях неизвестными бродягами, не могут быть признаны за браки законные, а за сопряжения любодейные», нашел распоряжение гражданской власти неправильными и вредными для церкви и отечества и потому постановил – дать знать петербургскому военному генерал-губернатору, «не благоугодно ли будет ему немедленно отменить оное, без дальнейших о семи предмете по известному порядку сношений»⁶⁹; тем не менее есть основание думать, что и после этого многие из Петербургских беспоповцев не только продолжали вступать в браки, по благословению своих наставников, но даже старались придавать своим внецерковным сопряжениям гражданскую законность – получением от своих обществ свидетельств о повенчании, за подписью духовников, или попечителей моленных. Мало этого: не смотря на то, что еще указом св. синода от 31 декабря 1828 г. выдача свидетельств, за подписью раскольнических духовников, на основании Высочайше утвержденного мнения государственного совета, была безусловно запрещена⁷⁰, с. петербургская Дума почему-то считала такие раскольничьи документы законными. В марте 1836 г. преосвящ. митрополит Петербургский Серафим уведомлял секретный совещательный комитет по делам о раскольниках, что в начале этого года много было заключено браков между столичными поморцами, что браки эти совершались на Охте раскольническими наставниками со всею торжественностью, при чем преосвященный указывал даже имена вступивших в бессвященнословные супружества беспоповцев, именно: известных купцов Яковлева и Семенова. Мало этого: 17 декабря того же 1836 г. купец Семенов вошел в городскую Думу с прошением, при котором, представя данное ему из общественного раскольничьего дома, за подписью попечителя, купца Кузьмы Горлова, свидетельство в том, что он, по обряду старообрядцев, сочетался законным браком с дочерью купца первой гильдии Абрама Яковлева Настасьей Абрамовой, просил Думу причислить ее к его капиталу. И Дума, ничтоже сумняся, указом от 23 декабря 1836 г., предписала старостам купечества и члену своему Герасимову – исполнить просьбу Семенова⁷¹.

Само собой понятно, что подобное отношение к раскольничьим бракам низших гражданских управлений могло привлекать в Петербург раскольников и из других мест – для совершения в столице браков и получения брачных свидетельств. И это – тем более, что само высшее правительство смотрело в это время на браки Петербургских поморцев, так сказать, сквозь пальцы. Так, когда доведен был до сведения Государя императора приговор Петербургской уголовной палаты по делу об отставном канцеляристе Григории Карташеве, состоявшем в поморской секте и просившем развода с женою, с которою он был венчан по обрядам своей секты, Его Величество 16 мая 1836 года Высочайше повелеть соизволил: «дело о браке Карташева с Марьею Карпового оставить без дальнейшего производства» на том основании, что «когда не было правильного брака, то нет места рассуждать и о разводе»⁷². A после этого не удивительно, если, несмотря на начавшееся с 1839 г. преследование со стороны правительства сводных браков между раскольниками иногородними, столичные поморцы по-прежнему продолжали вступать, с благословения своих наставников, в свои бессвященнословные сожительства и даже получать от них свидетельства на свои внецерковные браки. В 1841 г . несколько таких свидетельств было найдено в ладожском уезде⁷³; а это значило, что в Петербурге наставники поморские венчали браки не только столичных своих прихожан, но даже и провинциальных раскольников. Главная фабрикация раскольничьих беспоповских браков в Петербурге совершалась на Охте – в бывшей здесь поморской моленной. Венчались ли в это время браки в другой поморской моленной, находившейся во 2 квартале литейной части (под № ³²/₁₂₄), в доме купца Пиккиева, на Моховой улице, мы не знаем; но несомненно по крайней мере то, что в эту часовню допускались на общую молитву и брачные поморцы; следовательно здесь не было той нетерпимости к брачной жизни, какою отличались федосеевские молельни Косцова, Зеленкова и др.

Кто же в рассматриваемое нами время совершал в малоохтенской поморской часовне раскольничьи браки? Г. Вишняков указывает в этом случае на одного Петербургского поморского наставника, некоего Петра Онуфриева, который, узнав об успешной проповеди Андреяна Сергеева на юге России, решился поступить по его примеру и с этою целью чрез своих адептов стал распространять между поморцами разных мест России, что ему позволено венчать браки и выдавать брачные свидетельства св. синодом. Этот-то Петр Онуфриев, по словам г. Вишнякова, и занимался в Петербурге венчанием раскольничьих браков⁷⁴. В этом известии есть доля правды, но есть в нем и ошибка. В рассматриваемое нами время учил и действовал среди Петербургских беспоповцев в пользу брачной жизни, а равно и венчал браки в малоохтенской поморской моленной, не Петр, а Павел Онуфриев, тот самый Павел Онуфриев Любопытный, который так много заботился об интересах этой часовни, где он и жил некоторое время⁷⁵, и о котором мы уже говорили выше. Помощником Любопытному в деле брачной проповеди был в это время Карп Иванов Новосадов, муромский ямщик, переселившийся в Петербург, живший долгое время при малоохтенской поморской часовне и, подобно Любопытному, занимавшийся венчанием поморских браков, – хотя Любопытный в своем историческом словаре отзывается о Новосадове и не очень благосклонно, быть может, потому, что последний занимался той же профессией, которая приносила столько почета автору исторического словаря. Наконец в делах министерства внутренних дел есть еще указание на какого-то Петербургского мещанина Ивана Некаодова, или вернее: Неклюдова⁷⁶, который, подобно Навосадову, слыл в народе под именем «венчальника» и будто бы также, как и Новосадов, венчал раскольничьи браки и выдавали от себя свидетельства о повенчании⁷⁷.

В конце тридцатых годов Петербургские раскольники обратили на себя внимания правительства. Дело началось с одной федосеевской моленной, которая известна была под именем Косцовой и в которой, несмотря на все меры власти, происходили разного рода беспорядки, даже перекрещивание в раскол православных⁷⁸. По Высочайшему повелению, министерство внутренних дел приступило к изучению раскола в столице и, разумеется, на ряду с моленной Косцова, открыло в Петербурге и другие раскольничьи притоны и в том числе – поморскую часовню на малой Охте, в которой венчались раскольничьи браки. И хотя раскольники, в оправдание своих брачных сопряжений, указывали на отношение министра внутренних дел к С.-Петербургскому военному генерал-губернатору – от 30 января 1835 года за № 60, в котором было сказано, что «раскольники не преследуются за мнения их секты, относящиеся до веры, и могут спокойно держаться сих мнений и исполнять принятые ими обряды, как-то: крестить младенцев, совершать браки и погребение умерших», только «без, всякого публичного оказательства учения и богослужения своей секты, могущего быть соблазном для православных», т.е. повторена была сущность постановлений, которые мы уже видели; но так как в это время власть, по поводу усиления между провинциальными беспоповцами сводных браков, изменила свой взгляд на раскольничьи внецерковные сопряжения, признав их «развратом и беззаконною жизнью» и предписав «свидетелей таких браков предавать суду и поступать с ними, как с совратителями»⁷⁹, то неудивительно, что лица, которым было поручено исследование раскола в столице, нашли возможным – к прекращению бессвященнословных браков между Петербургскими беспоповцами предложить следующую меру: «все те узаконения, служащие поводом для раскольников совершать браки, крещение и проч., нужно пояснить, сообразно общему духу законодательства и указу св. синода от 14 марта 1808 года, распубликованному сенатом в 1827 году, т.е. что не имеющие сана священнического никогда таковых треб совершать не могут, и тем прекратить ссылку, делаемую раскольниками на слова закона»⁸⁰. Мы не знаем, были ли приняты к руководству министерством внутренних дел указанные меры в отношении к беспоповцам столичным, но знаем, что с самого начала сороковых годов иногородние раскольники действительно стали преследоваться властью за совершение сводных браков. Этого одного уже было достаточно для того, чтобы охтинские «венчальники» сделались осторожнее в своих действиях. А когда в 1840 году правительство, в той мысли, что «пример своевольства столичных раскольников весьма много действует на их собратий по губерниям», решилось «принять более действительные меры к прекращению своеволия и бесчиния раскольников» Петербургских, и поэтому, не ограничиваясь одними федосеевскими моленными, которые считались особенно вредными, поручило министру внутренних дел обратить строгое внимание и на другие раскольничьи заведения в столице⁸¹, – венчание в поморских часовнях браков еще более затруднилось.

Впрочем столичные «венчальники» не упали духом среди таких обстоятельств. Опасаясь совершать браки в часовнях, они стали венчать желавших вступить в супружество в частных домах. Так поступал, между прочим, Карп Новосадов. Наняв себе квартиру в доме раскольника Тарасова – нарвской части, он продолжал здесь совершать браки, и притом не только раскольников столичных, но и иногородних, причем выдавал по-прежнему и свидетельства о повенчании, «на основании дозволения, будто бы в своде законов содержащаяся». Долго ли продолжал Новосадов играть роль «венчальника», мы не знаем; по рассказам старообрядцев, ныне обратившихся к православию, в половине сороковых годов Новосадов был арестован и куда-то сослан. В то же время умер и Иван Неклюдов. А Павел Любопытный еще в начале сороковых годов, опасаясь попасть в руки полиции, оставил Петербург, в котором около 30 лет был самым ревностным защитником брачной жизни⁸². Все это было большою потерею для Петербургских поморцев, и особенно для тех из них, которые признавали необходимость и законность брака.

В скором после того времени постигли столичных поморцев еще большие беды. Главная их моленная, находившаяся в Моховой улице – в доме купца Пиккиева, обратила на себя внимание правительства еще в 1836 году. Дом, в котором находилась моленная, принадлежал прежде «именитому гражданину» Ивану Феоктистову Долгову и был им завещан Выголексинскому старообрядческому обществу. Правительство чрез 20 лет признало это завещание не законным и в 1836 году передало имение Долгова его наследникам, и именно: купчихе Галашевской⁸³, от которой дом вместе с моленною перешел чрез покупку к купцу Пиккиеву. Это бы еще ничего, но в скором после этого времени моленная Долгова, как главный центр столичного поморства, сделалась предметом самого бдительного внимания власти, кончившегося тем, что в 1847 году секретный комитет журналом, удостоенным Высочайшего утверждения 18 апреля этого года, положил: «предоставить министру внутренних дел иметь в виду закрытие моленной в доме Пиккиева и обращение занимаемых ею комнат в жилое помещение». С этого времени за означенною моленною имелось постоянное наблюдение со стороны министерства внутренних дел. В декабре 1851 года, по распоряжению бывшего министра графа Перовскаго, сделан был внезапный осмотр моленной Пиккиева и произведено подробное описание ея. Поручение это было исполнено на кануне праздника Рождества Христова, во время раскольнического богослужения, и потому не удивительно, что в моленной было найдено до 500 человек молившихся разного пола и возраста, из которых 127 человек показали на допросе, что они – православные и находились в моленной только из любопытства. Это обстоятельство дало графу Перовскому повод к исполнению Высочайше утвержденного в 1847 году журнала секретного комитета о закрытии моленной Пиккиева. 29 января 1852 года, он вошел в секретный комитет с представлением, в котором, объяснив, что закрытие моленной Пиккиева может послужить к ослаблению беспоповщинского раскола не только в столице, но и в соседних губерниях, полагал со своей стороны предоставить Петербургскому военному генерал-губернатору – запечатать означенную моленную со всеми находившимися в ней иконами (а их было 504 – в богатых серебряных окладах – с драгоценными камнями), книгами и другим имуществом, – с тем, чтобы местная полиция имела строгий надзор за целостью печатей и неприкосновенностью имущества. 15 мая 1852 года последовало Высочайшее повеление – запечатать моленную Пиккиева, но не иначе, впрочем, как «по избрании удобного времени и тогда, когда будет благовидный к тому повод». Повод этот не замедлил представиться. При посещении 6 января 1853 г. моленной Пиккиева чиновниками министерства внутренних дел – и – Петербургского военного генерал-губернатора, замечены были в ней признаки поправок: леса для переделок, образа, вынутые из иконостаса для поновления, потолок главного отделения отбеленный, на хорах 6 человек рабочих и, кроме того, колокол. Так как возобновление раскольнических моленных было запрещено еще в 1839 году⁸⁴, а в 1841 году последовало нарочитое Высочайшее повеление о снятии с Петербургских раскольнических часовен колоколов⁸⁵, то само собой понятно, что С.-Петербургский военный генерал-губернатор, которому поручено было запечатание моленной Пиккиева, счел себя теперь в праве исполнить Высочайшую волю. И действительно 30 июня 1854 года моленная Пиккиева была запечатана, а виновные в нарушении закона были преданы суду. Впоследствии времени самый вид моленной был уничтожен, комнаты, в которых она помещалась, обращены в жилое помещение, иконы, кресты, книги и другие богослужебные принадлежности отданы были в распоряжение духовной власти – с тем, чтобы из них «противные православию и единоверно» были доставлены в министерство внутренних дел, а «невредные, равно драгоценности», возвращены были тем, кому принадлежали⁸⁶.

В то время, как решалась участь моленной Пиккиева, собиралась гроза и над другою поморскою моленною, находившеюся на малой Охте. В 1850 году богадельня, находившаяся при этой часовне, была подчинена ведению попечительного совета, a заведывание ею возложено на члена совета, сенатора Жемчужникова⁸⁷. Того же года 8 декабря Высочайше запрещено было принимать в означенную богадельню на призрение не только раскольников, но даже и посторонних лиц⁸⁸. 15 мая 1852 года малоохтенская поморская часовня, по Высочайшему повелению, была запечатана, находившиеся в ее богадельне призреваемые были переведены в волковскую раскольничью (федосеевскую) богадельню, к собственности которой были присоединены денежный суммы и имущество означенной моленной и богадельни, а богослужебные вещи, находившиеся в них, были переданы «на распоряжение главного духовного начальства – с тем, чтобы из числа икон, крестов и книг, противные учению св. церкви, были доставлены в министерство внутренних дел, а не вредные, составляющие частную собственность, возвращены по принадлежности». При этом предоставлено было С.-Петербургскому военному генерал-губернатору – уничтожить самую моленную после того, как вещи из нее будут вынесены, a здания и постройки передать в ведение попечительного совета заведений общественного призрения – «для помещения, или устройства в них со временем какого-либо богоугодного заведения»⁸⁹. Наконец, 25 декабря того же 1852 года последовало Высочайшее повеление: «кладбище (малоохтенское) упразднить, предоставив проживающим там раскольникам хоронить тела умерших единомышленников своих на волковском раскольническом кладбище, и за сим как заведывающим малоохтенским кладбищем купцу Андрееву и мещанину Горлову (бывшим попечителям поморской моленной), так и прочим раскольникам, в просьбе их о дозволении по прежнему погребать тела умирающих односектаторов на означенном кладбище отказать»⁹⁰. Впоследствии времени на месте одной из бывших на малой Охте молелен устроена единоверческая церковь, a здания богаделен переданы были в распоряжение совета императорского человеколюбивого общества⁹¹.

При таком положении дел, разумеется, не могло быть и речи о венчании в Петербургских поморских моленных раскольничьих браков, как это было прежде – в тридцатых годах. Мало этого: с половины сороковых годов, вследствие строгого отношения власти к «сводным бракам», сама роль раскольнического «венчальника» в столице стала небезопасна. A после этого нет ничего удивительная в том, что, после ареста Карпа Новосадова и смерти Ивана Неклюдова, не нашлось между Петербургскими поморцами ни одного смелого человека, который бы решился взять на себя их роль и продолжать начатое ими дело. За то с каким восторгом вспоминают столичные поморцы не так давно умершую дочь Карпа Новосадова – «Марью Карповну», которая, вероятно, в силу того убеждения, что «с женщины взять нечего», решилась после ареста отца, разумеется, тайком, сделаться раздаятедьницею благословения на брачную жизнь всем, кто хотел жить «по закону». Что побудило эту замечательную женщину взяться за такое опасное дело, трудно сказать. Пример отца, личное убеждение в необходимости и законности семейной жизни, желание играть заметную роль среди столичных беспоповцев, страсть к наживе без особенных трудов и забот, наконец чувство мести правительству, лишившему Карпа Новосадова свободы, – все эти причины вместе и каждая порознь могли заставить Марью Карпову взяться за несвойственную ей, весьма смелую, но столько же и интересную, роль «венчальника» в сарафане. Конечно, не без недоумений со стороны столичных беспоповцев вступила Новосадова в свою странную профессию; много было пересмотрено и перечитано ими разных сборников, кормчих, потребников и других книг – с целью узнать, есть ли в них «древние примеры», которыми можно было бы оправдать законность роли, которую взяла на себя «Марья Карповна»; и хотя подобных примеров не обрелось ни в одной «кожаной» книге, тем не менее нашлись люди, которые стали обращаться к Новосадовой за благословением на брак. И это не удивительно. Потребность более или менее правильной семейной жизни чувствовалась в это время лучшими беспоповцами так сильно, а между тем отвращение к «внешнему» (т.е. церковному) венчанию поддерживалось крутыми мерами против раскола так настойчиво, что ревнителям старины не казались странностью никакие новости в их церковной практике. С другой стороны в среде, которая «по нужде» предоставила женщине право не только крестить, но и публично учить (что труднее), венчание ею браков не должно было и не могло составлять явления необычайного. Наконец, если, как проповедовали Любопытный, Новосадов и другие, сущность брака состоит не в венчании пресвитерском, а во взаимном обете сочетающихся – любить друг друга целую жизнь, если священник, венчающий брак, есть, как были убеждены многие поморцы, не более, как свидетель этого обета, – то не все ли равно, будет ли выслушивать «брачащихся глаголы, яко по любви сопрягаются», Павел Любопытный, или эту роль свидетеля возьмет на себя «Марья Карповна»? А к чтению «канонов» и других молитв, и вообще к совершению разных церковных служб женщинами, раскольничье ухо и раскольничий глаз давно уже привыкли. Как бы то ни было, только Марья Новосадова скоро приобрела в раскольничьем мире известность, а с нею и «практику». К ней стали обращаться за благословением на брак не только столичные поморцы, но и иногородние беспоповцы. Несколько лет тому назад, один беспоповец новоладожского уезда, решившись присоединиться к св. церкви, подал об этом прошение преосвященному митрополиту, при чем откровенно сознался, что он венчался у «Марьи Карповны», что, конечно, не мало изумило архипастыря. На расспросы наши об этом предмете, он сообщил, что в конце сороковых годов он нарочито приезжал в Петербург для венчания, так как наставники беспоповщинские новоладожского уезда в то время еще отвергали брак, что доступ к Марье Новосадовой был не легок, потому что опасались, как бы не узнала о ее проделках полиция, что венчание совершалось большею частью поздно – вечером, в квартире Новосадовой, при чем молодые приходили в квартиру пешком, как простые знакомые; чтение некоторых молитв и канона и тихое пение молебна – вот все, что совершала Новосадова для своих мнимых знакомых, желавших вступить в брак; разумеется, за риск и хлопоты она получала приличное вознаграждение. Мы не знаем, как много браков повенчала Марья Карпова, но то несомненно, что не все из Петербургских поморцев, желавших вступить в брак, пользовались ее услугами. Многие, особенно богачи, привыкшие все делать на широкую руку и среди разных столкновений с «иноверцами» потерявшие «крепость в вере», находили неприличным для себя отправляться для такого торжественного и важного в жизни акта, каково венчание, по образу пешего хождения и, чтобы не уронить своего денежного достоинства, ездили в каретах для венчания – в церкви единоверческие. Другие поступали также из опасения, чтобы из квартиры Новосадовой не отправиться невольно в далекое путешествие, только не по обычаю заморских нехристей. Само собою разумеется, что те из столичной поморской молодежи, кои по каким-либо расчетам желали породниться с «никонианами», венчались даже в церквах православных. На долю Марьи Новосадовой приходились таким образом крупицы. Но, вероятно, в силу поговорки, что курица по зернышку глотает, да сыта бывает, и Новосадова, несмотря на свое сиротство, жила безбедно и прожила до 1863 года. В последние впрочем годы своей жизни она перестала венчать браки и занималась чтением «канонов о единоумершем».

Решение вопроса о браке иногородними поморцами; проповедь в пользу брачной жизни одного из Петербургских поморцев – в Поморье; обстоятельства, благоприятствовавшие успеху этой проповеди: строгость власти в выговскому общежительству, заправлявшему раскольниками олонецкой и др. губернией, и крайний разврат его насельников и насельниц; по примеру Поморья, и особенно столиц, начинают сознавать необходимость брака и поморцы губерний Вятской, Пермской, Оренбургской и Тобольской; отношение к бессвященнословным, или сводным бракам раскольников указанных губерний – власти светской и духовной; распространение сводных браков между поморцами других губерний, кроме Вятской, Пермской, Оренбургской и Тобольской; строгое преследование этих браков светским правительством; краткое изложение мер, какие с 1850 года употребляла светская власть к пресечению сводных браков между поморцами; 9 народная перепись; Высочайшее повеление о внесении в ревизские сказки детей поморцев под именем незаконнорожденных и о причислении жен их к семействам, к которым они принадлежали порождению; противоречие этого распоряжения прежним узаконениям; результаты его: венчание одних поморцев в церквах единоверческих и православных и подкуп другими православных причтов на выдачу фальшивых свидетельств о повенчании.

В то время, как Павел Любопытный, Карп Новосадов и др. венчали раскольничьи браки в Петербурге, один из насельников мало-охтенской поморской богадельни, не довольствуясь признанием законности брака со стороны некоторых из столичных поморцев, решился нанести удар безбрачию там, где поморство всего больше рисовалось своим мнимым девством, т.е. в Поморье. С этой целью в 1835 году он отправляется в олонецкую губернию, известную своим знаменитым выговским раскольническим общежительством, и начинает убеждать тамошних раскольников в необходимости и законности брачной жизни⁹². Обстоятельства как нельзя более благоприятствовали успехам пропагандиста. В это время разврат олонецких поморцев и в частности беспорядки в выгорецком монастыре уже обратили на себя внимание правительства. В 1836 году, как мы уже говорили, выговский монастырь был лишен, по Высочайшему повелению, завещанного ему Петербургским купцом Долговым дома и другого недвижимого имения, и кроме того выголексинским старообрядцам запрещено было называться отдельным обществом⁹³. В том же году, вследствие замеченных в выговском общежительстве разного рода беспорядков и разврата, последовало распоряжение, между прочим, о том, чтобы олонецкий губернатор наблюдал чрез доверенных чиновников за жилищами раскольников и не допускал проживать у них беглым и беспаспортным, – чтобы один из становых заседателей постоянно жил при выгорецком общежительстве и, наконец, чтобы крестьяне повенецкого уезда, произвольно присвоившие себе «именование выгорецкого общежительства», сравнены были во всем с прочими казенными крестьянами, и особенно в употреблении излишества доходов от земель и угодий, которыми они владели неправильно⁹⁴. Следствием этого последнего распоряжения было то, что выгорецкие раскольники, жившие в лесных участках, называемых пашенными дворами, переселены были, в видах удобнейшего за ними наблюдения, в Данилов и Лексу, где наделены были законным количеством земли, а участки были отданы в распоряжение палаты государственных имуществ, при чем часовни раскольнические, существовавшие на пашенных дворах, были запечатаны и заколочены⁹⁵. В 1837 году изданы были касательно выгорецких общежительств новые следующие распоряжения: 1) наблюдать, чтобы в раскольнических богадельнях были только престарелые и дряхлые, не могущие трудами своими снискивать себе пропитание, чтобы беспаспортные там не жили, и впредь не дозволять туда принимать никого из людей других губерний; 2) колокола с раскольнических часовен, как принадлежности православных церквей, снять и отдать в ближайшие приходские церкви; 3) в часовнях, приходящих в совершенную ветхость, не дозволять отправлять богослужение, в предупреждение того, чтобы не произошло вреда собирающемуся в них народу; 4) на раскольническом кладбище не дозволять быть моленной и 5) наблюдать, чтобы списанные иконы и книги не распространялись вне круга жительства раскольников⁹⁶, – при чем содержание богаделенных возложено было на самих раскольников, если они не хотели дать в них приюта и православным⁹⁷. И хотя представление начальника олонецкой губернии –1838 г. – признать местных поморцев раскольниками вредными для общества не было уважено по некоторым причинам⁹⁸, тем не менее в том же году запрещено было приписным выгорецким раскольникам Данилова и Лексы выдавать паспорта на отлучки без особенно уважительных причин⁹⁹. Впрочем, так как большая часть указанных постановлений не исполнялась, или исполнялась не точно и медленно¹⁰⁰, то неудивительно, что «выгореция», не отвергая брачных союзов своих единоверцев, живших в мире, сама считала долгом, или по крайней мере находила выгодным, – рисоваться пред всем своим девством. Поэтому женщины и девки, жившие на Лексе, а число их доходило в это время до нескольких сот, носили черные рясы, на подобие монашеских, и покрывались таким же Флером, и в такой одежде являлись не только в часовни – на службу, но даже бродили по олонецкой губернии, в особенности по повенецкому уезду, отправляли по домам требы, погребали умерших и своим видом увлекали на путь безбрачия не только своих единомышленниц по вере, но даже православных женщин, которые, считаясь по росписям в своих приходских церквах по прежнему принадлежащими к церкви, по прибытии в Данилов и Лексу, переходили в раскол и, оставаясь здесь, увеличивали собою число мнимых девственниц. Мнимых – потому, что, как показали расследования, редкая из живших здесь девственниц оставалась чистою от блуда. Когда в 1838 году, по распоряжению олонецкого губернатора, произведено было медицинское освидетельствование, тогда открылось, что из 40 молодых девиц только одна по праву носила имя девственницы; а из остальных многие даже страдали секретною болезнью. Рождавшиеся дети отдавались на пропитание в окрестные деревни и вносились в ревизские сказки и метрические книги под именем незаконнорожденных, a после поступали в монастырь; случалось, что новорожденные лишались жизни¹⁰¹. Разврата Данилова и Лексы естественно увлекал на путь беззакония и раскольников, живших по селам и деревням. При таких обстоятельствах Петербургскому выходцу не трудно было доказать олонецким раскольникам, что обязательное для всех девство, которому учила «выгореция», – гибельно по своим последствиям и что для большинства брак составляет единственное условие для избежания блуда. И вот многие из олонецких раскольников, соскучась развратом и видя в то же время, что за него правительство стало преследовать даже «общежительство», с радостью услышали слово в пользу правильной семейной жизни и стали вступать в браки, по благословению «учителя царствующего града». Когда же Петербургский проповедник брачной жизни удалился из олонецкой губернии в другие места, нашелся между самими олонецкими поморцами крестьянин повенецкого уезда, который стал совершать браки посредством молебна¹⁰². И хотя, по свидетельству преосв. Игнатия Воронежского, венчание браков посредством молебна продолжалось в олонецкой губернии не долго, но важно в настоящем случае было то, что законность брачной жизни была признана ближайшими последователями и учениками той самой «выгореции», которая с небольшим сорок лет назад восстала против Василья Емельянова, как нововводителя, и влияние которой в рассматриваемое нами время простиралось почти на все поморские общины. Узнав о принятии брачной жизни раскольниками олонецкой губернии, поморцы и других мест России могли не стесняться более безбрачием и, по примеру повенецких раскольников, и особенно по примеру своих единоверцев столичных, могли вступать в брачные союзы¹⁰³.

И действительно мы видим, что в рассматриваемое нами время между поморцами губерний Вятской, Пермской, Оренбургской и Тобольской, так называемые, сводные, или бессвященнословные, браки, заключавшиеся по благословению наставников, или даже только родителей, распространились и усилились до такой степени, что правительство, как светское, так и духовное, вынужденным нашлось обратить на этот предмет самое серьезное внимание¹⁰⁴. Власть светская, при первом известии о распространении в поморской беспоповщине означенных губерний сводных браков, поступила очень круто. Независимо от изданного в 1838 г. постановления, чтобы местные начальства не дозволяли, «так называемым, раскольническим наставникам совершать браков, о тех же, кои изобличены будут в таковых законопреступных действиях, немедленно доносили»¹⁰⁵, правительство светское сочло необходимым сделать в 1839 г. следующее распоряжение: «сводителей браков, когда они будут следствием обнаружены, предавать суду и поступать с ними, как с совратителями; сведенных таким образом не признавать мужем и женою, а приглашать их узаконить брак венчанием в единоверческих церквах, где совершается служение по старопечатным книгам, к коему они привыкли, объясняя им, сколь для них самих выгодно сие действие, согласное с общими государственными установлениями, ибо они чрез то приобретают спокойную жизнь, и дети их будут пользоваться покровительством закона»¹⁰⁶. Но потому ли, что местным властям было выгоднее исполнять не это, a прежние узаконения, которые, как мы видели, в совершение раскольниками браков и других треб повелевали никому не вмешиваться, – потому ли, что против единоверческих церквей, в которые правительство приглашало поморцев венчаться, не только беспоповцы, но и поповцы питали в это время особенно сильное предубеждение¹⁰⁷, или наконец потому, что, по объяснению вышеприведенного распоряжения, сделанному по поводу возникших в некоторых местах недоумений, как сводители браков подвергались ответственности только в том случае, когда сами «открывались» начальству, которое не имело права делать «общих» о раскольнических браках «розысканий, обременительных для него и для подчиненных», так и сведенные только не признавались супругами, не подвергаясь за свой бессвященнословный союз никакому дальнейшему «преследованию, которое вдруг потрясло бы многие семейства», и притом не признавались супругами только тогда, «когда о них дойдет до судебного места»¹⁰⁸, а раскольники, как известно, умеют вести свои дела так, что редко возбуждают «следствия», – по чему бы то ни было, только, и после издания в 1839 г. изложенного выше распоряжения «о мерах к преграждению распространения сведения между раскольниками беззаконных браков», бессвященнословные сопряжения между поморцами указанных выше губерний не прекращались.

«Находя, что с распространением лжеучения о сведении браков поселяются между раскольниками разврат и беззаконная жизнь», и в то же время не надеясь много на привлекательную силу единоверия, правительство 23 января 1845 г. «предоставляет министру внутренних дел прекращать те дела о сводных раскольнических браках, по коим подсудимые изъявят согласие на браковенчание в св. церкви»¹⁰⁹; а это значило, что, вместо заключения браков по благословению наставников, власть приглашала поморских беспоповцев вступать в брачные союзы с благословения пастырей православной церкви. И хотя еще прежде 1845 г. власть церковная, как увидим после, прежнее свое узаконение, требовавшее от раскольников, желавших повенчаться в церкви, предварительного присоединения к ней¹¹⁰, отменила и позволила венчать не только поповцев, но и беспоповцев, без всяких ограничительных условий¹¹¹; но потому ли, что это разрешение делалось тайно и раскольники его не знали, или потому, что венчание в православных церквах и без присоединения многие из заблуждающихся находили «зазорным для совести», – только и после 1845 года большинство поморцев вышеуказанных губерний продолжало вступать в браки по своим обрядам. Это упорство заблуждающихся вызвало правительство на более решительные меры. 15 марта 1847 г. последовало Высочайшее повеление такого рода: «впредь до постановления общих правил относительно сводных браков раскольников в разрешении дел об оных руководствоваться Высочайшим повелением 28 ноября 1839 г., подвергая суду и наказанию, на основании 1 пункта сего повеления, только сводителей браков, а прочих, участвовавших в том, лиц подчинять духовным увещаниям и назиданиям»¹¹². Это распоряжение, подвергавшее суду и наказанию сводителей браков, оставляло, по-видимому, в покое вступавших в сводные браки; но на самом деле и последние не изъяты были от ответственности. Того же года, месяца и числа последовал другой указ «о мерах к прекращению сводных браков», в котором повелевалось: «дозволить владельцам отдавать с разрешения начальника губернии в рекруты в зачет по наборам крестьян их, состоящих под судом за вступление в сводные браки»¹¹³. Мера эта, касавшаяся сперва одной Пермской губернии, в скором времени (22 июля 1847 г.) распространена была и на другие губернии – Тобольскую, Вятскую и Оренбургскую¹¹⁴ – с таким дополнением, что за сводный брак имели право попасть в рекруты не только вступившие в такой брак, но и прочие, участвовавшие в том, лица, напр. родители сведенных, свидетели сведения и проч. Такия распоряжения «к прекращению сводных браков», вероятно, были гораздо действительнее, чем училища, которым указом 15 марта 1847 г. предписывалось учреждать в тех селениях, где существовали сводные браки, и которые, разумеется, никогда не посещались раскольниками, если, что сомнительно, и были учреждаемы.

Таковы были действия власти светской относительно бессвященнословных браков поморцев, находившихся в губерниях Пермской, Оренбургской, Тобольской и Вятской. Что же касается власти церковной, то она старалась и могла действовать на заблуждающихся только путем убеждения и вразумления. Из распоряжений ея, касавшихся раскольников указанных губерний и имевших целью прекращение, усилившихся между ними сводных браков, нам известны следующие. Если лица, вступившие в брак по обрядам поморской секты, присоединялись к православию, св. синод поручал местному епархиальному начальству убеждать присоединившихся «к повенчанию вновь по церковному чиноположению»¹¹⁵. Если же из подобной четы изъявляла желание присоединиться к церкви только одна половина, а другая оставалась в расколе, в таком случае прежний брак, как незаконный, расторгался и стороне, присоединившейся к православию, давалось право вступить в новый брак с лицом православного исповедания, «с поручением духовному отцу» новоприсоединенного «очистить совесть его приличным покаянием»¹¹⁶. Когда некоторые из поморцев вятской губернии изъявили в 1833 году желание венчаться в церквах православных и местный преосвященный уведомил об этом св. синод, последовало со стороны его определение, которым дозволялось «допускать» раскольников к венчанию в православных церквах, но не иначе, как после предварительного присоединения их к православию «установленным образом»¹¹⁷, хотя еще в 1777 году св. синодом было разрешено венчать раскольников в православных церквах без всяких ограничений, «по довольном только обращении их от расколу увещании»¹¹⁸. Само собою разумеется, что ограничение, с каким церковная власть дозволяла приходским священникам Вятской губернии венчать раскольничьи браки, не ведя ни к чему доброму, только усиливало распространение между Вятскими поморцами бессвященнословных браков. И действительно в сентябре 1840 года Вятский преосвященный доносил св. синоду, что в «мясоястие по Рождестве Христове того года между раскольниками поморской секты, в нолинском уезде, заключено было весьма много брачных сопряжений со всею торжественностью, соблюдаемою в подобных случаях православными крестьянами». При этом преосвященный спрашивал св. синод: «можно ли, в случае согласия раскольников на браковенчание в единоверческой церкви, допустить сие без присоединения их к оной по чиноположению, предоставив будущему времени сближение их с нею». В разрешение такого представления, св. синод дал знать преосвященному секретным указом от 23 сентября того же года, что «приходские священники его епархии могут и должны убеждать раскольников, при удобных случаях, освящать таинство браков своих венчанием в единоверческих церквах и, в случае согласия их на то, совершать над ними браковенчание, не простирая к ним дальнейших требований»¹¹⁹. Дано было знать «секретным указом», вероятно, потому, что в Высочайшем повелении 28 ноября 1839 года было сказано только о том, чтобы приглашать раскольников узаконять их браки венчанием в единоверческих церквах, а о том, требовать ли от них при этом присоединения к единоверию, или не требовать, не было сказано ни слова, да и после вопрос этот светская власть упорно обходила¹²⁰ до самого 1847 года¹²¹. В том же 1840 году разрешение венчать раскольников поморской секты в единоверческих церквах, без предварительного присоединения их к единоверию, дано было св. синодом преосвященным Пермскому и Оренбургскому¹²². А когда в 1841 году преосвященный Вятский, вследствие безуспешности сделанных им, на основании указа св. синода от 23 сентября 1840 г., увещаний раскольникам о совершении ими браков в церквах единоверческих, испрашивал у св. синода разрешения на браковенчание раскольников в церквах православных, без отобрания от них узаконенных обязательств быть «твердыми в правоверии и с раскольниками согласия не иметь», св. синод, в разрешение сего представления дал знать преосвященному секретным приказом, от 14 мая того же 1841 года, для собственною его руководства, что в предотвращение самочинных и беззаконных сопряжений между раскольниками он может допустить венчание по их требованиям, в православных церквах, на тех основаниях, какие изъяснены в указе св. синода от 23 сентября 1840 года (т.е. без присоединения), не давая однако же гласности сему разрешению и обязав духовенство соблюдать, по возможности, все пред брачные предосторожности и вносить брачущихся в особенные для подобных браков метрические тетради¹²³. И хотя представление Вятского преосвященного св. синоду было вызвано просьбою о повенчании в церкви православной без присоединения к ней раскольников-поповцев, тем не менее можно думать, что разрешение св. синода простиралось и на раскольников-беспоповцев; так как, по суду церковной власти, внецерковные браки тех и других раскольников – одинаково беззаконны и браки поморцев, если они заключались в церкви православной, хотя бы без предварительного присоединения к ней венчавшихся, не расторгались св. синодом и в прежнее время – в той мысли, что венчавшиеся подобным образом беспоповцы «не только делались участниками церковных молитв, при сем таинстве совершаемых, но и сближались с истинными христианами»¹²⁴. Впрочем недоумения, по поводу приведенного указа св. синода, если и могли возникнуть, за то не могли продолжаться далее 1842 г. Когда в этом году Оренбургский преосвященный, изъяснив в рапорте своем св. синоду, что раскольники Челябинского уезда, города Стерлитамака, на убеждения приходских священников освящать браки свои венчанием в единоверческих церквах, изъявили желание узаконять оные в православных, испрашивал на это разрешения св. синода, присовокупив при этом, 1) что большая часть раскольников против совершения православными священниками бракосочетания над взрослыми не имела и не имеет предубеждения, 2) что иные живут от единоверческих церквей в расстоянии 300 верст и более, 3) что раскольники, заимствуясь христианскими требами от православных священников, вследствие убеждений последних, часто входят в совершенное общение с св. церковью, и наконец 4) что раскольники держатся нелепых заблуждений не столько потому, что ими совершенно связана их совесть, сколько потому, что их гордости льстит самоуправство, – св. синод и ему, также, как преосвященному Вятскому, дал знать секретным указом, для собственного его руководства, что, в предотвращение самочинных и беззаконных сопряжений между раскольниками он может допустить венчание их в православных церквах на тех основаниях, какие изъяснены в указе св. синода к нему, преосвященному, от 23 декабря 1840 г. за № 77 (т.е. не требуя от раскольников предварительного присоединения к церкви), не давая однако же гласности сему разрешению и обязав духовенство соблюдать, по возможности, все пред брачные предосторожности и вносить брачущихся в особенные для подобных браков тетради¹²⁵. Здесь не сказано прямо, какие раскольники больше желали венчаться в православных, чем единоверческих церквах; но, имея в виду то обстоятельство, что разрешение венчаться в единоверческих церквах было дано Оренбургским раскольникам-беспоповцам, вступавшим в, так называемые, сводные браки¹²⁶, необходимо допустить, что и позволение венчаться в церквах православных было дано св. синодом им же. Замечательна осторожность, с какою св. синод давал епархиальным архиереям разрешение венчать раскольников в православных церквах – без предварительного присоединения их к православию. Указы даются преосвященным только «для их собственного руководства», и притом с оговоркой – «не предавать их гласности», и самые браки повелевалось записывать не в общие метрики, а в особые тетради. Но эта осторожность объясняется тем, что позволение венчать раскольников в православных церквах без предварительного присоединения их к церкви, с одной стороны противоречило прежде изданным распоряжениям по этому вопросу, и особенно указам 31 мая 1772 г. и 21 марта 1736 г., которые подтверждались в 1830¹²⁷ и даже в 1833 г.¹²⁸, – с другой – было несогласно со взглядом на этот предмет светской власти, которая предписывала, чтобы раскольники, вступающие между собою в брак и желающие венчаться в православной церкви, были обязываемы пред венчанием «пребывать в православии твердыми и с раскольниками согласия не иметь»¹²⁹. Простиралось ли секретное разрешение св. синода – венчать поморцев в православной церкви без предварительного присоединения их к православию, и на епархии Пермскую и Тобольскую, в которых также, как в губерниях Вятской и Оренбургской, особенно усилились в рассматриваемое нами время сводные браки, – мы не знаем; но, судя по тому, что такое разрешение давалось св. синодом только вследствие особенных представлений местных епархиальных начальников, признававших подобную меру необходимою по местным условиям, можно думать, что указанное распоряжение не составляло общей меры к прекращению сводных браков во всех означенных губерниях, а ограничивалось только епархиями Вятскою и Оренбургскою; хотя, как мы видели, позволение венчать раскольников без присоединения в церквах единоверческих было дано св. синодом и преосвященному Пермскому и даже, кажется, Тобольскому¹³⁰, хотя последнему дано было такое разрешение властью светскою. Наконец последнее распоряжение церковной власти относительно бессвященнословных браков поморцев, усилившихся в царствование императора Николая в указанных выше губерниях, относится к 1851 г. и состояло в том, что св. синод был вынужден в это время умерять ревность некоторых епархиальных начальств, не хотевших сводные браки поморцев называть даже браками и усвоявших им самые странные наименования, в роде: сводной случки, сводной связи, сводного союза блуда, сводного разврата¹³¹.

Мы не имеем данных, на основании которых можно было бы определить, на сколько достигало цели распоряжение св. синода – о венчании раскольников в церквах православных, без предварительного присоединения их к православию, – распоряжение, вызванное тем обстоятельством, что раскольники не хотели венчаться в церквах единоверческих; но знаем, что и после этого распоряжения церковной власти многие поморцы, напр., Вятской губернии, вступали в сожительство с избранными ими женщинами без всякого браковенчания, и при этом нередко брали себе в сожительство девиц, рожденных и воспитанных в православии и единоверии. Мало этого: указанное распоряжение власти не встречало себе сочувствия даже в некоторых начальниках тех епархий, которых оно касалось. Так относился к нему, напр., покойный Вятский преосвященный Елпидифор, которому хотелось, чтобы «раскольникам, согласившимся принять таинство брака по чину церковному, преподавалось оное не иначе, как с обязательством присоединиться к св. церкви и детей воспитывать в православии, или единоверии», и который даже заявлял (в 1852 г.) о своем желании св. синоду, разумеется, не согласившемуся с мнением преосвященного¹³².

Все, что мы говорили доселе о распространении в поморской беспоповщине брачной жизни и о мерах власти против бессвященнословных браков раскольнических относится к губерниям: Пермской, Тобольской, Оренбургской и Вятской. Но это были не единственные местности где в рассматриваемое нами время было принято поморцами и осуществлялось на деле учение Покровской часовни о необходимости и законности брака. Так, или иначе, т.е. с благословения наставников, или только родителей, или даже с благословения пастырей православной церкви, вступали в это время в брачные союзы и поморцы других губерний, и даже в немалом числе. Так из указа 11 марта 1838 года, которым предписывалось начальству Тульского завода «наблюдать, чтобы, так называемые, раскольничьи наставники не совершали браков»¹³³, видно, что между тульскими беспоповцами были в это время лица, которые вступали в браки по благословению своих наставников. А поморцы Костромской губернии брали себе в жены девок с согласия только родителей, от чего назывались «самокрутами», и поступали так, по примеру своих единоверцев Вятской губернии¹³⁴. Из Высочайшего повеления 16 ноября 1847 года – «в виде временной меры, впредь до постановления общих правил о раскольничьих браках, распространить и на Черниговскую епархию силу Высочайшего повеления 28 ноября 1839 года» о сводных браках раскольников Тобольской и Пермской губерний можно заключить, что и поморцы Черниговской губернии прилагали к делу учение Сергеева, Любопытного и др. и вступали в, так называемые, сводные, или бессвященнословные браки¹³⁵. Были и такие примеры, что некоторые поморцы Черниговской губернии венчались даже у беглых попов¹³⁶. На основании некоторых данных, можно думать, что некоторые и из Саратовских поморцев признали в это время семейную жизнь необходимою и законною¹³⁷, хотя большинство, отвергая брак, считалось девственниками, понимая под девством право – иметь связь с целомудренною девицею, до прижития с нею ребенка, и потом бросать ее, чтобы брать на ложе новую – девственную же¹³⁸. В Подольской губернии, как видно из деда старообрядца города Литина Устина Шуйская, также были беспоповцы, которые обзаводились семьей, хотя и на незаконных началах¹³⁹. Те же явления происходили в губерниях: Симбирской и Самарской; здесь поморцы вступали в браки по благословению родителей¹⁴⁰. В земле войска Донского многие поморцы, или, как сказано в записке, внесенной (в 1841 году) в секретный комитет покойным графом Клейнмихелем, «раскольники беспоповщинской секты», также вступали в браки, и притом некоторые венчались в православных церквах – чрез православных священников, и даже – без предварительного присоединения к церкви¹⁴¹, хотя светская власть и была недовольна таким порядком вещей. В 1842 г. были получены министерством внутренних дел от генерал-губернатора восточной Сибири сведения, что в Забайкальском крае было заключено раскольниками более 800 сводных браков «без всякого порядка и чина», которые притом, согласно заключению Иркутского секретного совещательного комитета, были оставлены без судебного преследования¹⁴². А в архангельской губернии многие беспоповцы поморского толка вступали в браки не только между собою, но даже с лицами православного исповедания, и притом не только светскими, но и духовными, при чем раскольники, разумеется, венчались в православных храмах, иногда после предварительного присоединения к церкви, большею частью неискреннего, а иногда и без присоединения¹⁴³, – вопреки указу св. синода от 7 августа 1836 года, которым требовалось, чтобы «браки раскольников с православными лицами совершаемы были в православной церкви православными священниками не прежде, как по совершении присоединения раскольнического лица к православию»¹⁴⁴. Подобные же смешанные браки заключались и в других местах¹⁴⁵; a некоторые из беспоповцев хотя вступали в браки с лицами, принадлежавшими к православию или единоверию, но венчались не в православных, или единоверческих церквах а в своих домах и часовнях, при посредстве своих наставников, «без всякого чина и порядка», по выражению одной официальной бумаги¹⁴⁶.

Само собою разумеется, что все указанные беспорядочные явления, совершавшиеся в беспоповщинском расколе поморского толка, так, или иначе, делались известными власти; а когда с начала сороковых годов министерство внутренних дел решилось для изучения раскола, рассылать по губерниям своих чиновников, – об усилении в поморской беспоповщине брачных союзов в разных формах и видах правительство стало получать сведения более подробные и обстоятельные, которые, наконец убедили его, что, так называемые сводные браки раскольников не составляли какой-либо особенности губерний: Вятской, Пермской, Оренбургской и Тобольской, а были обыкновенными в то время явлением во всех местах России, где существовал поморский раскол, и что, следовательно, независимо от «временных мер», которыми власть до того времени старалась остановить усиление в беспоповщине незаконных брачных союзов и которые состояли в том, что позволение – венчать раскольников в единоверческих церквах, без предварительного присоединения их к единоверию, распространено было и на некоторые другие губернии, кроме вышеуказанных, напр., на Черниговскую и Новочеркасскую¹⁴⁷, – необходимы еще общие постановления к ограничению зла. Какие же общие правила издало правительство с целью пресечь по возможности, так называемые сводные раскольничьи браки, усилившиеся в рассматриваемое нами время между поморцами почти всех губерний? Правил этих было немного, но за то они были очень суровы.

В 1850 году назначена была 9 народная перепись. Когда при производстве этой переписи, «возник со стороны некоторых начальников губерний вопрос о том, каким образом следует записывать в ревизские сказки женщин, вступивших с раскольниками в браки по обрядами их сект и детей, прижитых в таковых браках», – Государь император, 10 июня 1850 года, Высочайше повелеть соизволил следующее: «жен и детей раскольников, приемлющих священство показывать таковыми в ревизских сказках, на основании полицейских свидетельств или обывательских книг, не требуя в сем случае других доказательств о действительности браков тех женщин и о законности происхождения детей их; в отношении раскольников беспоповщинской секты, кои брак вовсе отвергают и имеют детей, прижитых вне брака, то таковых детей, на основании тех же полицейских свидетельств, или обывательских книг показывать по ревизии в семействах раскольников незаконнорожденными, а матерей их, по случаю отвержения ими брака, женами раскольников беспоповщинской секты не записывать, но вносить в списки тех семейств, к которым они принадлежат по рождению»¹⁴⁸. Что постановление это имело в виду не только федосеевцев, отвергавших брачную жизнь, но и поморцев, вступавших в так называемые сводные браки, – и даже преимущественно последних, это видно из того, что распоряжение о непризнании женщин, сожительствовавших с федосеевцами без всяких формальных договоров, женами и детей их законными было сделано еще в 1846 и затем повторено в 1847 году¹⁴⁹. С другой стороны, когда, при исполнении Высочайшая повеления 10 июня 1850 года возник в некоторых губерниях вопрос, как показывать по 9 народной переписи сожительниц раскольников беспоповщинской секты, «который по 8 ревизии были показаны в семействах названных мужей своих женами их», – а так записаны были по преимуществу жены поморцев, – 8 декабря того же 1850 года последовало новое Высочайшее повеление, которым «всех женщин, блудно живших с раскольниками беспоповщинского толка, определено было вносить в сказки 9 переписи на точном основании повеления 10 июня 1850 года, т.е. не записывая женщин сих женами сказанных раскольников, вносить их в списки тех семейств, к которым они принадлежат по рождению»¹⁵⁰. Предположению нашему, что Высочайшее повеление 10 июня 1850 года простиралось и на поморцев, по видимому, противоречит то обстоятельство, что в нем речь идет о раскольниках беспоповщинской секты, «кои брак вовсе отвергали», между тем как о поморцах правительство до 1850 года выражалось, что они «приемлют брак»¹⁵¹, или по крайней мере «не совсем отвергают» его¹⁵², и на этом основании считало их не особенно вредными, какими признавало федосеевцев, а только просто вредными¹⁵³; мало этого: в 1839 году правительство прямо заявило, что, по его суду «незаконнорожденными признаются дети, рожденные от лиц женского пола, не сожительствующих мужу по правилам своего верования»¹⁵⁴, между тем как жены поморцев сожительствовали своим мужьям по правилам своих верований, так как вступали с ними не в блуд, а в брак, только бессвященнословный – «по обрядам своей секты», – и следовательно считать детей поморцев незаконнорожденными значило противоречить прежде изданным постановлениям. Но подобных противоречий в действиях власти относительно заблуждающихся в прошлое время было не мало, и они показывают только то, что правительство до самого последнего времени в отношениях своих к раскольникам действовало по собственному его признанию, не на основании каких либо точных начал и строго определенной системы¹⁵⁵, a применительно к обстоятельствам, и поэтому большею частью прибегало к так называемым «временным мерам»¹⁵⁶, которые потом и отменяло, если видело, что они не приносят ожидаемой пользы. Так поступила власть и в настоящем случае. Признав – и справедливо, – что бессвященнословные браки поморцев – лучше и чище безбрачного разврата федосеевцев она дает первым право вступать в сожительства «по обряду своей ереси», запрещает местным властям вмешиваться в это дело и даже позволяет записать жен и детей поморцев в ревизские сказки во время 8 народной переписи, как законных. А потом, когда поморцы, пользуясь этою снисходительностью правительства стали вступать в браки по обрядам своих верований «со всею торжественностью, соблюдаемою в подобных случаях православными крестьянами»¹⁵⁷, или другими словами: «гласно», чего правительство не позволяло¹⁵⁸, и притом нередко ссылались в защиту своих действий на слова закона, – власть изменила свой взгляд на бессвященнословные брачные союзы поморцев и признав в них «разврат и беззаконную жизнь»¹⁵⁹, нашла нужным принять против сводных браков меры – сперва временные и различные для разных губерний, а затем и общие, состоявшие в том, что брачившиеся по своим обрядам поморцы сравнены были с отвергавшими брак федосеевцами. Как бы, впрочем, ни было, только с 1850 года жены поморцев были лишены этого названия и дети их признаны незаконнорожденными. И это распоряжение власти простиралось не на тех только поморцев, кои вступили в бессвященнословныя супружества после того, как правительство объявило себя против подобных союзов, т.е. после 1839 года, но и на тех, коих сводные браки были заключены прежде, когда власть позволяла раскольниками венчаться по своими обрядами и коих жены и дети, по 8 ревизии причислены были к семействами своих мужей и отцев как законные. И хотя распоряжение 10 июня 1850 года было несогласно с прежде изданными узаконениями, тем не менее власть очень настойчиво требовала его исполнения, уполномочивая начальников губерний, в случае, если бы раскольники вышли из повиновения «принимать против них надлежащие меры»¹⁶⁰. А это значило, что рассчитывать теперь заблуждающимся на снисходительность местных начальств было неудобно. Что же оставалось делать поморцам при таких обстоятельствах? Тем, которые уже находились в сводных браках оставалось одно из двух: или, скрепя сердце, подчиняться правительству и, по его указанию, узаконить свои браки венчанием в церквах православных и единоверческих так как, по Высочайшему повелению 8 декабря 1850 г. «дети тех сектаторов, кои повенчаются в св. церкви и дадут обязательство воспитывать их в правилах истинной веры, признавались законными без различия, рождены-ли они были до венца, или после»¹⁶¹, – или, не венчаясь вновь, – присоединяться вместе с детьми к православию, или единоверию так как 15 мая 1852 г. было Высочайше повелено – принять на будущее время за правило, «что ежели раскольник беспоповщинской секты, живущий со своею единомышленницей без брака и приживший с нею детей примет православие или единоверие и с ним вместе присоединятся некоторые из детей его, хотя бы сожительствующая с ним женщина и другие дети оставались в расколе или ежели раскольница той же секты, живущая с раскольником оной без брака и прижившая с ним детей обратится в православие, или единоверие, и с нею присоединятся некоторые из ея детей, хотя бы сожительствующий с нею раскольник и другие дети оставались в расколе, то в сих случаях детей обратившегося в св. веру раскольника, или раскольницы, которые с ними присоенятся к св. церкви, признавать законными»¹⁶². Было, впрочем, и еще средство детям поморцев и всех вообще беспоповцев, рожденным в сводных браках, приобресть название и права законных детей. Это средство состояло в обращении их к церкви, помимо воли родителей, или даже «по смерти одного, иди обоих родителей»¹⁶³, хотя неизвестно, могли-ли они в этом случае делаться наследниками имения родительского, так как, по прежним постановлениям, дети раскольников, присоединившиеся к православию, могли получить родительское достояние только с согласия на это родителей¹⁶⁴. Что же касается жен поморцев, живших в сводных браках, то о них не было издано особых постановлений, которыми бы определялись условия, необходимые для признания их законными женами, – так, что напр. неизвестно, считалась ли законною женою женщина, сводный муж которой с детьми присоединялся к церкви и которая сама оставалась в расколе и продолжала сожительствовать со своим прежним другом, или на оборот – признавалась ли законною женою поморца сожительствовавшая с ним без повенчания женщина, обратившаяся затем в православие или единоверие. Впрочем, так как женщины, находившиеся в безбрачном сожитии с раскольниками от непризнания их незаконными теряли немного, так как, с другой стороны, не смотря на приписку их к семействам, к которым они принадлежали по рождению, жить им позволено было при мужьях¹⁶⁵, то недостаток точных и определенных постановлений об этом предмете не мог быть особенно ощутителен.

Наконец, что касается поморцев, которые до Высочайшая повеления 10 июня 1850 года, не были женаты и желали бы обзавестись семьей уже после, то им, если они не хотели подвергаться разного рода неприятностям и лишать детей своих прав и преимуществ, какими пользуются законнорожденные дети, не оставалось ничего более, как венчаться в церквах православных, или единоверческих. На каких условиях с 1850 года поморцы могли венчаться у православных и единоверческих священников, т.е. после предварительного присоединения их к церкви, или без присоединения, – мы не знаем. Судя по тому, что тем из них, кои узаконили свои прежние сводные браки благословением церкви, позволено было венчаться без присоединения, – иначе не для чего было бы брать от них «обязательство воспитывать детей в правилах истинной веры», – что венчаться в церквах единоверческих без предварительного присоединения к церкви дозволено было поморцам светским правительством еще в 1847¹⁶⁶, или даже в 1841 г.¹⁶⁷, что наконец некоторые епархиальные начальники уже после 1850 года входили в св. синод с представлениями о том, чтобы «раскольникам, согласившимся принять таинство брака по чину церковному, преподавать оное не иначе, как с обязательством присоединиться к св. церкви и детей воспитывать в православии, или единоверии», и представления эти не были уважены церковною властию¹⁶⁸, можно думать, что и поморцам, вступавшим в браки после 1850 г., было дозволено венчаться в православных, или единоверческих церквах без всяких ограничений. Имея же в виду то обстоятельство, что, как показали последствия, целью правительства, издавшего постановление о незаконности жен и детей поморцев, живших в сводных браках, было не столько то, чтобы этим заставить их только венчаться в православных церквах, сколько то, чтобы побудить их совершенно обратиться к православию¹⁶⁹, что, разрешая в прежнее время венчать раскольников в единоверческих церквах без присоединения правительство светское в то же время требовало – при венчании раскольников в церквах православных – брать от них обязательство «пред венчанием – пребывать в православии твердыми и с раскольниками согласия не иметь»¹⁷⁰, – можно думать, что неопределенность, с какою правительство приглашало в 1850 году поморцев и других раскольников к венчанию в православных церквах была допущена не без намерения. Как бы впрочем ни было, только, повторим еще, поморцам, желавшим переменить жизнь девственную на брачную, после Высочайшего повеления 1850 года, не оставалось ничего более, как венчаться в православных или единоверческих церквах. Теперь остается вопрос: так ли было на самом деле?

Действительно, по свидетельству самих раскольников, и притом федосеевцев, – врагов поморцев, зорко следивших за своими противниками, – множество поморцев в начале 50 годов стало венчаться у православных и единоверческих священников или по крайней мере – получать от них за деньги фальшивые свидетельства о повенчании. Мы имеем под руками одно раскольническое сочинение, принадлежащее перу истого федосеевца и, как можно догадываться по некоторым выражениям, которые мы увидим, написанное им в самом начале 50 годов, когда дети беспоповцев, живших в сводных браках, признаны были незаконнорожденными. В этом сочинении, имеющем заглавие: «отсловие к новоженам»¹⁷¹, говорится, что поморцы, или, как называет их бракоборец «новопротестантской секты последователи», видя, что бессвященнословные браки их «как церковными, так и гражданскими учреждениями запрещаются», что дети их, «яко зазорные, вменяются в мире и лишаются законного имени, права и родительского наследства», стали «искать нового подтверждения своей женитьбе, за небытием благочестивого самым церемониальным запечатлением нечестивых»; для этого одни из поморцев, по фанатическому выражению федосеевца «прибегают к веельфегору и, с покорным прошением жертвуя и кадя с приношением дара от престола ложного агнца ищут утверждения, покупая себе гибель и защиту оттуда, и моля, да служители нечестия запишут их в число и в книгу смерти, и, принявшие от них письменное свидетельство бывают безопасны»; другие прямо «укрепляли свои сожития внешним обрядом, си есть, еретическим венчанием и благословением и с записанием сколь бы сие ни разумели душевредным. И сим образом женящиеся и посягающии, со скорбию замечает автор «отсловия», всюду видими суть мнози в сие плачу достойное время». То же самое подтверждается и официальными известиями. По донесению чиновников министерства внутренних дел разосланных в начале 50 годов в разные губернии для изучения местного раскола в это время большинство поморцев венчалось в православных храмах, хотя подобное венчание считало только делом житейской необходимости и брак церковный признавало за гражданский акт, необходимый для законности прав детей¹⁷².

Впрочем долг справедливости требует сказать, что как ни велико было число поморцев, которые после Высочайших повелений 1850 года стали «давать своим сочетаниям вид брака» венчанием в православных и единоверческих церквах, или только покупкой у недостойных причтов фальшивых свидетельств о повенчании, но было между ними не мало и таких, кои, не смотря на опасность потерпеть за «самочинные женитьбы» кару со стороны «сугубого начальства внешних», продолжали вступать в браки по своим обрядам. Так поступали большей частью поморцы «удалившиеся, по словам автора «отсловия» в лесные улусы, или во многонародных градах пребывавшие», где надзор за раскольниками не мог быть особенно бдительный. А если мы обратим внимание на то обстоятельство, что, по сознанию самого правительства, распоряжения его по расколу «по недостатку полицейских средств», большей частью не исполнялись даже в 1853 году¹⁷³, то поймем, что могли быть и другие места кроме «лесных улусов и многонародных городов», где поморцы по прежнему продолжали вступать в сводные браки, «избегая при этом казни, и падения, и самого осуждения»¹⁷⁴. И это было весьма естественно. Непризнание раскольнических детей, рожденных в сводных браках законными было мерою тяжелою, строго говоря, только для тех поморцев, кои были богаты и не принадлежали к податному состоянию, так как, по Высочайшему повелению 8 декабря 1850 года «дети беспоповцев, внесенные в ревизию на основании повеления 10 июля незаконнорожденными, облагались податями на общем со всеми лицами податных состояний оснований»¹⁷⁵. Для поморцев – купцов, и вообще для поморцев, по выражению одного синодского указа «зажиточных», это распоряжение было грозно, так как, на основании его, дети их, кроме платы податей, могли попасть в рекруты и даже, в случае уголовного преступления, подвергнуться телесному наказанию, а главное – могли не получить «недвижимых имений своих родителей»¹⁷⁶; но для массы сельских жителей, принадлежавших и без того к податному состоянию и несших на своих плечах все государственные повинности, такая мера не составляла тяжелой новости. Неудивительно поэтому, если, тогда как «почтенный и знаменитые во градах» поморцы, для которых уже одно непризнание детей их законными казалось позором и бесчестием венчались в православных и единоверческих церквах, – «люди сельские низкого состояния», которым от Высочайшего повеления 8 декабря 1850 года терять было нечего, продолжали вступать в свои бесвященнословные браки и после 1850 года, a некоторые доходили даже до такой смелости, что брали себе в сожительство – без браковенчания – девиц, рожденных и воспитанных в православии, или единоверии¹⁷⁷. Впрочем подобные явления были исключением; большинство же поморцев и вообще беспоповцев, решавшихся в это время жениться на православных девицах, «бранились во внешних (т.е. в православных и единоверч.) церквах, – они действительно, друзии же входом в церкви без действия, иные же словом, или помыслом, кроме действия и входа, единым внешним гражданским поездом»¹⁷⁸.

Таким образом, строго говоря, суровое отношение светской власти к сводным бракам поморцев, начавшееся с 1850 года, принесло больше вреда чем пользы. Заставить всех поморцев венчаться в православных или единоверческих церквах правительство, по собственному его признанию не имело сил и средств, а между тем те из них, кои венчались, делали это не по искреннему убеждению, но из страха, поневоле, и таким образом благословение церкви часто раздавалось людям, которые не только не уважали его, а напротив положительно ни во что не ставили, и из которых многие, греша сами, соблазняли на грех и православные принты, за деньги соглашавшиеся вносить в число венчанных таких поморцев, кои только приезжали к церкви «единым гражданским поездом».

Что же делала в это время власть духовная «для искоренения между раскольниками беззаконных браков?» Независимо от постановлений св. синода, изложенных нами выше, которые направлены были против сводных браков между поморцами в губерниях Вятской, Пермской, Оренбургской и Тобольской мы находим еще следующие распоряжения церковной власти касательно рассматриваемого нами предмета. Когда в 1833 году Саратовский преосвящ. Иаков донес св. синоду, что он позволил некоторым священникам своей епархии – крестить у раскольников «по призывам их» младенцев, совершать браки и проч., – «в надежде сим средством смягчить сердца закоренелых в расколе и обратить их в недра православной церкви», – св. синод одобрив распоряжение преосвященного о крещении православными священниками раскольнических детей, касательно других таинств «совершаемых над возрастными» дал знать преосв. Иакову, что он может допускать к ним раскольников не иначе как «только по присоединении их к церкви установленным образом».¹⁷⁹ В 1836 году, по поводу заявления со стороны министерства внутренних дел, что «нередко раскольники, при венчании их православными священниками с лицами православного исповедания, обязываются только подписками не совращать жен своих в раскол и могущих быть от сих браков детей воспитывать в православной вере, но сами не присоединяются к оной», – св. синод указом от 7 августа подтвердил всему духовному ведомству «дабы браки раскольников с православными лицами совершаемы были в православной церкви православными священниками не прежде, как по совершенном присоединении раскольнического лица к православию»¹⁸⁰. В 1837 году позволено было св. синодом Псковскому преосвящ. Нафанаилу – присоединять к церкви и венчать с православными лицами совершеннолетних раскольнических дочерей «хотя бы не было на то согласия родителей их»¹⁸¹. В 1838 году св. синод разрешил Подольскому преосвящ. Кириллу принять в монастырь «как для прохождения епитимии, так и для увещания обратиться к православию», – раскольника беспоповской секты, находившегося в блудном сожительстве с раскольницей той же секты и прижившего с нею детей; впрочем это разрешение было дано св. синодом только потому, что об этом настойчиво хлопотал «светский суд», которому одному и подчинены были подобного рода дела¹⁸². Когда в 1839 году преосвящ. архангельский Георгий донес св. синоду, что многие из православных его епархии как светских, так и духовных вступают в браки с раскольниками, и предлагал при этом некоторые особенные меры к ограничению подобных союзов, – св. синод, признав меры преосвященного неудобоисполнимыми, предписал ему наблюдать только, чтобы священники «в отношении к брачующимся с раскольниками лицам светского звания исполняли неупустительно те правила, какие предписаны были в циркулярном указе св. синода от 7 августа 1836 года». Что же касается до лиц духовного звания, породнившихся до того времени с раскольниками чрез брачные союзы, то, кроме строгого надзора за ними, предписано было преосвященному «войти об них в особливое секретное рассмотрение о том, принята ли сочетавшимися из раскола вместе с браком православная вера, и если нет, то не происходит ли от сего вреда св. церкви»¹⁸³. В 1842 г., по Высочайшему повелению, распространено было св. синодом разрешение венчать раскольников в единоверческих церквах без присоединения, на новочеркасскую епархию¹⁸⁴. Что же касается других епархий, то мы не знаем, было ли дано им то же право; судя же по тем данным, какие сообщали в своих донесениях министерству внутренних дел чиновники его, изучавшие раскол в разных губерниях в начале 50 годов можно думать, что для большинства епархий общим законом было – не венчать раскольников в единоверческих церквах без присоединения¹⁸⁵. В том же 1842 году, согласно Высочайшему повелению, предписано было св. синодом Иркутскому преосвященному, чтобы он назначил благонадежных священников в приходы, где распространялись сводные браки между раскольниками, и принял всевозможные меры к прекращению сводных браков между единоверцами¹⁸⁶. В 1847 году св. синод дал знать преосвященному Рязанскому, что «духовенству не должно входить ни в какие розыски о законности жен и детей» раскольнических «так как предмет сей принадлежит непосредственному ведению министра внутренних дел»¹⁸⁷. В 1849 году преосвященный архангельский предлагал св. синоду очень энергические меры против «брачных сожительств» раскольнических, и особенно против тех раскольников, которые венчались в церкви дав предварительно присягу пребывать в православии, а потом снова переходили в раскол. Но св. синод признал «неудобными» исполнить желание преосвященного и рекомендовал ему для руководства «существующие законы»¹⁸⁸. В 1852 году, когда министерство внутренних дел представило на рассмотрение в св. синод мнение Черниговского секретного комитета о том, чтобы, «по местным обстоятельствам», раскольникам беспоповщинской секты, изъявившим желание принять единоверие, позволено было оставлять женщин, с которыми они находились в «противозаконных браках», и вступать в новые браки с другими лицами «по правилам св. церкви», – св. синод не согласился с таким мнением комитета и отвечал министру внутренних дел чрез обер-прокурора графа Протасова, что «присоединение из раскола к единоверию не должно сопровождаться никакими условиями со стороны желающего вступить в оное и что духовное начальство в рассмотрение о расторжении раскольнических браков может входить не прежде, как по действительном присоединении желающих того лиц»¹⁸⁹; хотя раскольникам Вятской губернии, присоединявшимся и имевшим намерение присоединиться к православию еще в 1839 году позволено было св. синодом оставлять имевших с ними сожитие женщин, если они оставались в расколе, и вступать в новые браки с лицами православного исповедания¹⁹⁰, и это позволение подтверждено было св. синодом и в 1853 г.¹⁹¹

Из всего сказанного можно видеть, что, кроме циркулярного указа от 7 августа 1836 года, разосланного по всему духовному ведомству, все остальные постановления св. синода касательно раскольничьих браков носят на себе характер частных распоряжений, имевших в виду то одну, то другую епархию; a после этого неудивительно, если в прошлое царствование духовенство разных губерний действовало по этому вопросу не одинаково, и раскольники тех епархий, где требовали от них пред венчанием в православных храмах предварительного присоединения к церкви, не соглашались на подобное условие, ссылаясь на другие епархии, в которых действовал другой закон, и по прежнему вступали в так называемые, сводные браки¹⁹².

Таким образом в прошлое царствование, под влиянием разных обстоятельств, учение о необходимости брака более и более усвоялось поморской беспоповщиной и выражалось не только в форме бессвященнословных или сводных брачных союзов, заключавшихся по благословению родителей и наставников, но и в виде правильных браков, освящавшихся молитвами православных и единоверческих пастырей, хотя, разумеется, оставалось еще не мало поморцев в разных местах России, которые безбрачие считали единственно правильною и законною формою жизни. Как же относилась в рассматриваемое нами время к вопросу о браке беспоповщина федосеевская, и прежде всего федосеевщина Московская, которая, благодаря своему Преображенскому кладбищу, задавала тон всем иногородним последователям Ковыдлна?

Отношение к вопросу о браке федосеевцев; федосеевщина Московская; не смотря на строгость власти к Преображенскому кладбищу за его учение о всеобщем девстве, начавшуюся еще в последние годы царствования Александра Благословенного, и на заключение в Соловецкий монастырь главных распространителей этого учения, в первые годы царствования императора Николая Павловича Московские федосеевцы неуклонно следуют учению Гнусина и Таровитого об обязательном для всех безбрачии – с правом грешить и каяться; обстоятельства, благоприятствования такому направлению жизни Московских федосеевцев; разные формы семейных союзов и разврата в Московской федосеевщине; изуверное учение некоторых наставников Преображенского кладбища о браке, о семье, о детях, о родстве, бывшее причиной самых диких явлений в среде заблуждающихся; протеста против такого учения лучших людей федосовского общества и желание их освободиться от влияния Преображенского кладбища; обстоятельства, содействовавшие исполнению этого желания; признание некоторыми последователями Ковылина необходимости брака, и притом церковного; появление около 1850 года в окрестностях Москвы нового толка – из женщин и девиц, поставившего себе правилом «ненавидеть брак»; отношение к вопросу о браке Петербургских федосеевцев; строгие меры власти против федосеевских заведений в столице; признание большинством заблуждающихся учения о безбрачии, за которое главным образом и преследовало правительство Петербургских федосеевцев, – неприложимым к жизни и вступление их в следствие этого в браки сперва бессвященнословные, по обрядам поморцев и в поморских часовнях, а за тем и церковные, с благословения единоверческих и православных священников.

Мы уже говорили прежде¹⁹³, что, еще в конце царствования императора Александра 1, власть обратила свое внимание на развращавшее народную нравственность учение Преображенская кладбища об обязательном для всех девстве и признала это учение вредным, а распространителей его подвергла суду и преследованию. Гнусин и Таровитый, – главные руководители Московских федосеевцев в то время и самые ревностные проповедники безнравственного учения, были схвачены и заточены в Соловецкий монастырь, – за Преображенским кладбищем усилен был надзор и наконец федосеевцы, как беспоповцы, отвергавшие брак, лишены были права на выборы в общественные должности¹⁹⁴. При таких обстоятельствах, казалось бы, федосеевцам Московским можно было понять, что они в учении своем о всеобщем безбрачии идут ложною, и притом не безопасною, дорогою. К сожалению, лица, которым поручен был ближайший надзор за Преображенским кладбищем, были слишком податливы на деньги, а у богатых Московских федосеевцев этого добра всегда было много. С другой стороны хотя, по Высочайшему повелению, Гнусина и Таровитого должны были держать в Соловецком монастыре «под самым строгим караулом», тем не менее хитрые федосеевцы находили случаи не только пересылать «мученикам за веру» деньги, но и лично беседовать с ними¹⁹⁵. A следствием этого было то, что, и после заключения Гнусина и Таровитого в Соловецком монастыре, влияние их на Московских и даже иногородних федосеевцев не прекращалось, как не прекращалось среди федосеевцев и бракоборное учение их. Семен Кузьмин, один из главных наставников Преображенского кладбища, навестивший Гнусина и Таровитого в Соловецком заточении, привез от «семиименной особы» послание кладбищу, в котором «страждущий праведник», как величали Гнусина его ученики, убеждал своих бывших последователей не смущаться тем, что «антихрист правит царством», и твердо пребывать в «древнем благочестии»; а сам Кузьмин, как наставник, получил от Гнусина наставление «отверзать вхождение и исхождение на ложе мужское женщинам и девкам» и «разрешать» своих духовных чад как можно более, чтобы они видели в наставнике «истинного молитвенника о грехах своих»¹⁹⁶, т.е. получил наставление отрицать брак и потворствовать разврату. И нет сомнения в том, что Кузьмин верно следовал кощунственному наставлению Соловецкого узника, – тем более, что обстоятельства как нельзя более благоприятствовали этому. Возвратившись в Москву, Кузьмин нашел, что некоторые из последователей Преображенского кладбища, вероятно, по внушению поморцев, вступили, в его отсутствие, в браки и – даже с женщинами православного исповедания, в следствие чего нередко и сами обращались в православие¹⁹⁷; между тем наставники, вместо того, чтобы отлучать подобных нарушителей федосеевского устава от общества, довольствовались наложением на них епитимий по 80 и по 100 поклонов в день, при чем называли их «староженами» и даже допускали в молельни наравне «с истинными христианами». Такое, по выражению Фанатика «запустение на месте святе» должно было вызвать со стороны Кузьмина, – усердного почитателя Гнусина, – самое рьяное противодействие появившемуся злу – горячею проповедью в пользу девства с разрешением «любиться», как кому вздумается, только без брака. А когда в первые годы царствования императора Николая Павловича, последовали распоряжения о том, чтобы не преследовать раскольников за их внецерковные браки, вследствие чего пропаганда поморцев в пользу брачной жизни усилилась, Кузьмину и подобным ему фанатикам предстояла необходимость отстаивать бракоборство всеми правдами и не правдами; в противном случае Преображенскому кладбищу грозила опасность лишиться многих из своих последователей. К счастью проповедников бракоборства в 1831 году является в Москве холера со всеми ужасами неразгаданной и смертельной болезни. «Вот седьмой фиал гнева Божия изливается на Россию за ее отпадение от христианской веры», – завопили Кузьмин и его помощники; но так как умирали не одни православные, а и федосеевцы, то проповедники прибавляли: «христиане забыли свои обеты и последуя антихристу стали вступать в беззаконные брачные сплетения и даже внешним образом, си – есть, еретическим венчанием; вот праведная десница Всевышнего и карает отступников». Болезнь была так страшна, опасность смерти так близка, а вопли вожаков федосеевских так сильны, что многим не оставалось ничего более, как последовать им. И вот не только федосеевцы, так или иначе вступившие в брак, но и многие из православных, обольщенных наставниками Преображенского кладбища, расторгали свои семейные союзы, как грешные, или по крайней мере – неблаговременные, и бежали в приюты кладбища ища в них спасения душевного и, если можно, телесного, и давая обеты ко всегдашнему безбрачию. Миновала гроза, успокоились оставшиеся в живых жители древней столицы, но не почили от трудов своих вожаки Московского федосеевского общества. Когда некоторые из последователей Преображенского кладбища стали снова склонять слух свой к проповеди поморцев о необходимости брачной жизни, – они завопили: «не обращайтесь вспять, ратоборствуйте против искушений, – иначе кара Божия снова постигнет не хранящих уставов, которые заповедали нам отцы наши». А когда правительство, снисходительно отнесшееся к бессвященнословным бракам поморцев в начале прошлого царствования стало с течением времени преследовать эти браки как «поселяющие разврат и беззаконную жизнь», – федосеевские наставники нашли в этом обстоятельстве новый предлог к требованию от своих учеников жизни безбрачной. «Правильного брака стали говорить они теперь быть не может, потому что нет ныне не только православного священника, но и учителя истинного и нелестного: а составлять брак общим изволением брачущихся и благословением родителей, по образу новопротестантских сект (т.е. поморцев), противно писанию, не твердо и зело опасно, понеже сугубое начальство препятствуете сим самочинным женитьбам бывать». Заключение понятно. А чтобы сильнее подействовать на массу, вожаки федосеевские, не ограничиваясь устными наставлениями стали писать и распространять между своими последователями сочинения в которых развивали и доказывали те же мысли. Одно из сочинений с таким содержанием мы уже указали в предыдущей главе: это – «отсловие к новоженам». Здесь мы считаем не лишним познакомить читателей с содержанием этого федосеевского произведения из которого они увидят, что преследование правительством бессвященнословных браков поморских, бывшее причиной того, что большая часть поморцев вынуждена была венчаться в православных и единоверческих церквах дало федосеевским наставникам основание указывать на это обстоятельство, как на сильное побуждение к безбрачию.

Сказав в начале, что браки поморцев, заключавшиеся по благословению родителей, на основании «чистосердечного обещания» брачущихся «между собою пред Богом и святым евангелием», составляются «несообразно законному основанию и ближайшее подобие имеют к тем кои суждением святые церкви за беззаконные и за несущие вменяются», что такие сопряжения «основаны и оправдываются в сие последнее и многобедственное время от мужей злоумных, посредством растленного толкования словес святого писания не без оскорбления всего древнецерковного узаконения», вследствие чего «женящиеся» таким образом «правильно нарицаются новоженами», потому что «новозаконием составляются», сочинитель замечал далее, что сводные браки поморцев «и существовать в своей силе и законном образе не могут, яко законно неутвержденные, особенно, егда по обстоянию сего времени и внешних сугубое начальство препятствует сим самочинным женитьбам бывать. И какой опасности и сколь великим неудобствам и бедам подвержены» вступающие в подобные браки; «понеже всеми, как церковными, так и градскими учреждениями запрещаются потаенные браки и осуждаются казнью да и самое существо брачной вещи к своему составлению и продолжению сожития требует публичного – и в мире, а не в вертепах и пропастях земных... Живущим же в мире сколь неудобно есть утаить брачное сопряжение надолзе, – особливо, егда родившиеся дети возопиют, никого же боятся, и егда сии несчастные, яко зазорные вменятся в мире и лишены будут законного имени, права и родительского наследства... И что тогда сотворят женящиеся между собою благословением своих родителей, егда сущее начальство поищет о сем ответа; но все елико ни возглаголют, утвердит своей законности отнюдь не возмогут понеже и в святых древнецерковных законах и у внешних – в новоцерковных и гражданских учреждениях сего образа» брачных сопряжений «не обретается». И остается новоженам в случае расследований и преследований, – либо «искать своей женитьбе нового подтверждения за небытием благочестивого самым церемониальным запечатлением нечестивых и принести жертву в веельфегоре образованную (т.е. венчаться в церкви православной), либо принять начертание скверного богоборца вместо креста Спасова на челе, либо имя оного зверя, ему же число 666 (т.е. принять православие)»; в противном же случае «страдание предлежит и бедственное объятие; и сие, замечал автор «отсловия», на самом опыте довольно известно». Если же и удается некоторым из вступивших в бессвященнословные браки избежать суда и преследования «особливо удалившимся в лесные улусы, или во многонародных градах пребывающими», это еще не доказательство правильности и законности новоженческих союзов, так как «не токмо бесчинносоставные, или возбраненные по правилом брацы, но и самые блудные и прелюбодейные сожития могут обрестись в мире, кои не абие суд и наказание, или следующее по закону исправление приемлют, но по времени и по случаю: но не убо законными кто почтет до сего оные, или оправдаешь, за еже находятся не расторжены».

Доказывая далее незаконность формы брачных сопряжений новоженских – «за небытием священных лиц точию благословением родителей» – и сказав, что «во всех узаконениях, в соборных и отеческих правилах и в чиновниках церковных и в градских законах везде священническому лицу благословляти и молитвою утверждать честные браки указано, родителей же благословения к брачному составлению нигде в законных правилах не упомянуто», а требуется только «соизволение» их на брак, автор «отсловия» продолжал: «самовластии же, си-есть, совершенный имеющий возраст, – и не хотящу отцу их, женятся и посягают законно, по силе градского закона; кто же будет сих благословляти?» Притом же не у всех чад родители случаются здравствовать до совершенного их возраста, но мнози лишаются сего средства, и смертью временною оных и вечною, си-есть, неверием, или зловерием до конца одержимых»; какое же «от сих последних родителей может истечь духовное благословение?» Что же касается другой формы брачных новоженских сопряжений по которой независимо от родительского благословения «сопрягавшаяся чета клялась еще пред всемогущим Богом и целым светом во всю жизнь ложе свое хранить беспорочно и свято», – то автор «отсловия», назвав эту форму «странною», замечал: «где указать прилично следующее: всем известно, что мало таких новозаконных браков, кои бы и сицевым образом совокуплялись, но и того меньше видится, чтобы сицевые сопряжения до конца устояли в своем образе. На самом опыте видно, что большая часть, соглашаясь между собою, кроме воли родительской и совещания, аще неции и под властию тех творят свою женитьбу блудосоставным образом, или тайно похищают себе девиц, уводя из домов родителей с великим сих оскорблением, а для избежания законной казни и дабы дать вид брака своему сочетанию прибегают к веельфегору и, с покорным прошением жертвуя и кадя с приношением дара от престола ложного агнца ищут утверждения, покупая себе погибель и защиту оттуда и моля, да служители нечестия запишут их в число и в книгу смерти, и, принявшие от сих письменное свидетельство бывают безопасны». Другие, по словам бракоборца «чувствуя несовершенство» бессвященнословных браков «и не взирая на велеумное своих родителей и законников мудрование, признают за необходимую нужду укреплять свои сожития внешним обрядом, си есть еретическим венчанием и благословением, сколь бы сие ни разумели быть душевредным». Сказанная, по мнению автора «отсловия» «довольно к ясному понятию о новоженящихся различным образом и о силе родительского в браце благословения и о самой их новой форме и проч., сколь все то недействительно и незаконно и по основанию недостоверно и в существовании неблагонадежно, паче же и бедоносно сицевое новоженство: и самая редкость женящихся сею формой есть тому доказательством».

Нельзя не сознаться, что прием к которому прибегли федосеевские вожаки для убеждения своих учеников в необходимости безбрачия был довольно искусный. При глубоком отвращении к церкви православной, истому последователю Преображенского кладбища оставалось одно средство обзавестись семьей, – это – вступить в брак бессвященнословный, или сводный, по примеру поморцев; но такой брак замечали ему ревнители безбрачия, незаконен не только «по суждению святой церкви», но и по суду «гражданского закона», преследующего такие сожития. Что же остается после этого делать, спрашивали своих наставников молодые федосеевцы и федосеевки, ощущавшие в своих жилах кровь, и притом горячую? «Не жену, а стряпуху держи, и, часто перемениваючи, отклони зазор; детей не роди, а если и родишь, тайно воспитай и племянничком называй; а когда покинешь жену с детьми тогда только будешь чистый раб»¹⁹⁸, – был ответ федосеевцам – мужчинам. «Девство каждый сохраняй, тайну брака не познай, – сколько хочешь – народи, только замуж – не ходи, – нас отцы за грех простят, в райское место поместят»¹⁹⁹, – так успокаивали старые развратники молодых федосеевок – девиц и женщин. Эти ответы были даны не Гнусиным и Таровитым, но они до иоты согласовались с учением о браке и семье указанных изуверов. A после этого нет ничего удивительного в том, что и в рассматриваемое нами время семейная жизнь большинства Московских федосеевцев представляла теже дикие явления самого грубого разврата, какие совершались в жизни последователей Преображенского кладбища – в то время, когда ими непосредственно руководил «гражданин всей России» – Гнусин со своим «лукавым и непотребным товарищем – Ванькою Федотовым» Таровитым. По свидетельству Андреяна Сергеева, зорко следившего за жизнью своих противников и хорошо знавшего все закулисные тайны их, – Московские федосеевцы в рассматриваемое нами время составляли «седмиглавое общество» и делились на следующие группы: на девственников, староженов, половинки, новоженов, девкоженов, тайноженов и многоженов. Под девственниками Сергеев разумел тех из федосеевцев, которые отрицали брак и признавали законным одно девство, но, в случае «бессилия к чистоте» предавались «любострастно» в надежде на покаяние и разрешение от отцев духовных. Старожены – это – лица, вступившие в брак до перехода в федосеевский раскол; одни из них, давши обет целомудрия вели себя воздержно и не смешивались со своими женами, хотя и жили с ними в одних домах «по гражданству», т.е. чтобы скрыть от общества свой переход в бракоборный раскол; другие, несмотря на данные при вступлении в секту обет чистоты, продолжали жить со своими женами на правах мужей, но за чадородие подвергались разного рода епитимиям, а за четвертое рождение и совсем отлучались от общества. Половинками назывались такие брачные союзы, в которых одно лице (и по преимуществу – женское) принадлежало к федосеевщине, а другое (муж) – к православию или и к расколу, но только другой секты²⁰⁰; по правилам федосеевским, такие браки, заключавшиеся большею частью в церкви православной «отречены и уничтожены» и «суть, по словам автора «отсловия к новоженам» «знамения второго Христова пришествия» или – такие беззаконные браки, какими были браки сынов Божиих с дщерями человеческими, за которые Господь истребил род человеческий потопом²⁰¹. Если же лицо православное переходило потом в раскол, его после перекрещивания разводили с лицом, принадлежавшим к федосеевщине, и если напр. это был – муж, он считался как старожен законным, а жена его, как новоженка, признавалась блудницей; рождать детей такому старожену от жены – новоженки запрещалось, а «за изменение девственной обязанности» он подлежал тем же наказаниям, каким подвергались за чадородие и все вообще старожены. Новоженами считались те из федосеевцев, кои открыто жили с одною какою-либо женщиною на правах мужей по взаимному согласию между собою без всяких впрочем формальных обязательств; по вере федосеевцев такие союзы – явный блуд, мужчина – любовник, а женщина – любодейка; «по гражданству», т.е. во мнении людей сторонних, они были муж и жена и дети их считались законными; по правилам федосеевским, такие лица находились в постоянном отлучении от общества, и только пред смертью «сочетавались с церковью (?) с покаянием блудническим»; от этого федосеевцы – новожены, отвергнутые своим обществом, делались иногда совершенно равнодушными ко всему религиозному и впадали в безверие; нередко предавались нетрезвой и развратной жизни, считая жен своих наложницами от чего союз семейный часто расторгался, особенно если не было детей; а «духовные отцы» одобряли подобный развод²⁰². Девкожены – это – молодые, холостые федосеевцы, жившие в тайной связи с девицами, с которыми вступали в сожительство «по взаимному началу пред Богом – жить супружески, а в публике и в обществе считаться безбрачными и детей подкидывать». Эти лица, как безбрачные, не отлучались от общества федосеевского и только пред смертью каялись пред наставниками в своем сожительстве, как блуде. Были впрочем между девкоженами и такие, которые «имели сожительство семейственное, в гражданстве же по паспортам и билетам» значились «девица» и «холостой»; дети считались, – «зазорными», или незаконнорожденными, и находились «при матери», а отец их трактовался человеком «без жены и без детей»; в народе они слыли за мужа и жену, а в обществе федосеевском признавались явными блудниками и до смерти находились в отлучении. Тайножены – это – те из федосеевцев, кои «для общей плотской жизни втайне» сходились «вдовцы с девицами, холостые со вдовицами – по домашнему началу пред святыми иконами», давая обещание друг другу «почитать себя якобы в союзе супружеском, уверяя друг друга: я твой, а ты моя, и она взаимно: я твоя, а ты мой, и хранить сие втайне, никому о сем не объявляя; в публике показываться безбрачными, жить в раздельности, посещать друг друга как можно сокровеннее под видом дружества или знакомства, a детей подкидывать». Эти лица не только не отлучались от общества федосеевского, но даже «одобрялись на исповеди духовниками» за то, что «в супружестве законном не числились». Наконец были в рассматриваемое нами время между Московскими федосеевцами и такие мужчины и женщины, которые, не желая стеснять себя «обязательным союзом» ставили себе правилом: «каждый для всякой и каждая для всякого, кому, когда и где прилунится желание свое исполнить»; этих-то беспардонных развратников и развратниц и называл Сергеев «многоженами», или «проклятыми магометанами»; одни из них подкидывали своих детей, другие оставляли их при матерях – «девицах и вдовицах» в качестве незаконнорожденных, a «нецыи имели и детогубление отравою». Те из многоженов, кои умели вести дела свои осторожно находились «в соединенности церковной, яко целомудренные и чистого жития;» a неумелые и явные развратники «точию в подозрении» были и хотя «подлежали» некоторым «взысканиям церковным», но «в числе ревностных и твердых христиан являлись»²⁰³. Такими образом, и в рассматриваемое нами время, как и при Гнусине, начала, которыми руководилось и жило большинство Московских федосеевцев, были следующие: девство на словах и полный разврат на деле, безбрачие в теории и самое разнообразное наложничество на практике. Это – худо, но в скором времени открылись в Московской федосеевщине явления еще более возмутительные.

Мы видели, что в числе разных форм, в которых проявлялось федосеевское безбрачие было, между прочим новоженство. Хотя новоженство федосеевское было не больше как открытое наложничество, тем не менее наставники Преображенского кладбища смотрели на него очень неблагосклонно. Новожен, избиравший себе для сожительства одну любимую им женщину и открыто признававший ее, по крайней мере «по гражданству», своею женою, a детей, прижитых с нею, оставлявший при себе как своих, очевидно, уже de facto отделялся от федосеевской общины, так как отвергал девство как обязательный для всех закон, и склонялся на сторону жизни семейной; а это было уже значительным шагом в пользу признания необходимости брака. И вот, видя, что новоженство более и более распространяется между последователями Преображенского кладбища, и опасаясь, чтобы оно не повело «малодушных» к дальнейшим уступкам в пользу жизни брачной, некоторые из «лютых» Московских бракоборцев, желая внушить своим ученикам омерзение к браку, семье и детям стали проповедовать,

«Что к зачатью человека, ныне в жизни душу века,

Бог Творец не посылает, сам диавол помещает,

Сатана зиждет людей, множество числом семей».

Прочитав эти вирши, разоблачающие изуверный взгляд федосеевцев на семью со всеми ее последствиями, мы думали сначала, что Андреян Сергеев, которому принадлежат означенные стихи в жару споров с бракоборцами увлекся, впал в преувеличение и за тем, для красного словца, или вернее: для рифмы позволил себе клевету на своих противников, и никак не хотел допустить, чтобы федосеевские вожаки как ни дико их учение о браке, могли так изуверно толковать о современном происхождении на свет Божий грешного человечества в лице ни в чем невиноватых детей. К сожалению, несомненные данные убедили нас, что Сергеев, изображая в своей «девственнице – федосеевке» воззрения на брак, нравы и обычаи бракоборцев Московских, не сочинял, а писал с натуры, и что действительно некоторые из наставников Преображенского кладбища в 40 годах настоящего столетия стали учить, будто ныне – в царство антихриста – умножение рода человеческого зависит от сатаны и что каждый, вновь рождающийся младенец является на свет Божий с душой данною ему диаволом. Около 50 годов найдена была на Преображенском кладбище тетрадь, содержавшая в себе, так сказать, исповедание веры последователей Ковылина. В этой тетради, имевшей заглавие: «отеческие завещания из книги пандекта, сочинения блаженного, почившего отца Сергия Семеновича», находились, между прочим, следующие пункты: «от лета по Рождестве Христове 1667 установленная Богом царская власть и начальствующая за искажением образа Божия богомерзким брадобритием, упразднися и настало царствование антихриста (пун. 1); брак отъяся и запретися (пун. 3); к зачатию младенца душа от диавола (пун. 9), христиане брачущиеся суть змеино гнездище, сатанино и бесов его прескверное дворище (пун. 10); в браках христианских (т.е. федосеевских сожитиях) родства телесного не признавать (пун. 11); о умножении рода человеческого промышляет сатана» (пун. 12)²⁰⁴. Мы не знаем точно, кто был этот Сергей Семенович, оставивший Преображенскому кладбищу такое страшное наследство²⁰⁵; но то несомненно, что в 40 годах преемники Ковылина в своем учении о браках руководились пунктами «отеческих завещаний», так как найденная тетрадь была подписана старшим попечителем Преображенского кладбища и тем как бы признана за руководительное начало для его последователей. К каким последствиям должно было привести Московскую федосеевщину учение, основанное на указанных пунктах понять не трудно. Если зачавшемуся во чреве молодой федосеевки ребенку посылает душу диавол, а не Бог, то что же препятствует стыдливой девственнице лишить его жизни, если не до рождения так по крайней мере– по рождении? Вот и объяснение, почему, при обследовании Преображенского кладбища агентами правительства, в Хапиловском пруду выловлено было неводами огромное количество – не рыб больших, а утопленных федосеевских младенцев²⁰⁶. Если далее в браке, как бы он ни был заключен, нет, по мнению изуверов телесного родства, то что мешает пожилому федосеевцу утолить похоть свою с красивой, молодой девицей, родившейся от женщины, бывшей когда-то его стряпухой и вместе подругой, или, по игривому выражению бракоборцев, – днем кухаркой, а ночью «сударкой»? Вот вам и готова, так называемая, «отцовщина», по правилами которой, трудящемуся подобает прежде вкусить от плода своего²⁰⁷.

Но говорят: «нет худа без добра». Так случилось и в настоящий раз. Указанные нами пункты «отеческих завещаний», которыми наставники Преображенского кладбища хотели остановить развитие в Московской федосеевщине семейной жизни, хотя бы в виде новоженства, были до того противоестественны и дики, до того противоречили здравому смыслу и физической природе, что на многих они произвели действие совершенно противоположное тому, какого ожидали от них «лютые бракоборцы». Масса, люди невежественные и грубые до животности, мастеровые и рабочие, трудившиеся из-за куска хлеба на фабриках богатых Московских федосеевцев «призренцы» богаделенные, жившие подаянием кладбища шли как стадо скота по пути, который указывали им их «кормильцы». Жена и дети были в тягость этим бездомным голышам, и они с восторгом слушали проповедь какого-либо наставника – калеки о том, что ныне «брак отъяся и запретися», что «к зачатию младенца душа дается от диавола» и что, в случае «бессилия к чистоте» можно дозволить себе «падение» и даже хоть с сестрой; если нет средств для приобретения ласк сторонней женщины; «понеже в нынешних браках родства телесного нет», и притом «за грех отцы простят» и даже «в райское место поместят». Не то могли и должны были чувствовать, слыша подобную проповедь, лица более или менее развитые, еще не убившие окончательно развратом своей совести и своего человеческого достоинства, – люди состоятельные, которым только и недоставало в жизни семейных радостей и которые занимали в обществе видное положение, – особенно новожены федосеевские, имевшие уже детей, которых так позорили «отеческие завещания», – по преимуществу же – женщины – федосеевки, который, если не умом, так, по крайней мере, своим женским инстинктом понимали всю гнусность и жестокость роли, какую пришлось бы им занять в случае «бременошения». Все эти лица ясно увидели теперь, что бездна, в которую хотят ввергнуть их разные Семены Кузьмины, Сергеи Семеновы, Макары Стукачевы и подобные им, может привести только к бездне преисподней. И стали эти люди, оскорбленные своими вожаками в самых заветных и дорогих для них чувствах колебаться в своей преданности Преображенскому кладбищу, которое так дерзко и безжалостно хоронило семью и ее радости, – и начали искать они выхода на свет Божий из-за мрачных каменных стен, в которых Ковылин и его преемники хотели создать особое темное царство – с особыми безнравственнейшими нравами. Не легка была эта борьба света со тьмой, добрых и законных человеческих стремлений разумнейших московских федосеевцев с «злыми и лютыми» правилами, которые старались навязать им их темные вожди. Но на помощь добру явились благоприятные обстоятельства – внешние, и оно мало по малу восторжествовало над злом.

Мы уже говорили, что еще в 1820 году Преображенское кладбище обратило на себя внимание правительства – своими вредными правилами и, между прочим тем, что проповедовало «неповиновение к властям и закону и развращение браков». Тогда же Высочайше повелено было Гнусина, рассеивавшего вредное учение, отыскать и предать суду. С тех пор правительство стало постоянно следить за этим «гнездом раскола и убежищем беглых и опасных людей» и употреблять все средства к ограничению зла, какое таилось в нем. В 1823 году последовало Высочайшее повеление со следующими предписаниями: а) метрических книг по Преображенскому богаделенному дому не заводить, дабы сие не принято было за утверждение раскольнического общества, а завести под ведомством полиции списки всех живущих в доме, в которые вступающих в оный вновь вносить немедленно и в которых отмечать выбывающих; полиции же сии списки поверят и наблюдать неослабно, дабы не записанные в списки, также не имеющие о себе законных видов, отнюдь в сем доме не проживали, а если таковые окажутся, то непременно подвергать их суждению по законам; б) вступление кого-либо вновь в федосеевскую секту ни в каком случае, на основании законов, коими строго воспрещается кого-либо из православия обращать в раскол, дозволенным не почитать, а потому если откроются таковые соблазнители, то оных без всякого послабления предавать суду; в) поскольку существование Преображенского дома допущено правительством в качестве богадельни, но учредители вместо полезного и богоугодного заведения сделали его «гнездом раскола и убежищем беглых и опасных людей, то впредь местному начальству с точностью держаться первоначального устроения сего дома и поступать с ним, как с богадельнею, и не допускать, чтобы он присвоил себе какие-либо права, как заведение раскольнической секты; г) посему приема подкидышей обоего пола не возбранять, но воспитывать их в доме только до четырнадцатилетнего возраста, a затем попечитель дома обязан отпускать, или пристроить их вне оного; д) престарелых принимать также не возбранять, но притом возраст престарелости считать не менее пятидесяти лет; е) больных принимать до излечения, полиции же наблюдать, чтобы под названием больных не проживали в доме здоровые для других видов; ж) моленных и келий в Преображенском доме не умножать и з) попечителя дома правительству иметь в виду одного, который бы ответствовал военному генерал-губернатору и полиции за то, что в доме ничего нет противного общественному порядку и настоящим положениям²⁰⁸.

Уже одни эти правила довольно ограничивали свободу Преображенского кладбища, запрещая ему совращать православных в раскол и позволяя держать в приютах только малолетних детей и престарелых.

В царствование императора Николая Павловича указанные правила были усилены новыми распоряжениями, более и более стеснявшими гнездо федосеевского Московского раскола в его противозаконных действиях. Так 26 мая 1834 года последовало Высочайшее повеление – оставить на Преображенском кладбище из наличных подкидышей только тех, коим было в то время менее трех лет; тех кои имели от трех до двенадцати лет приказано было отдать в воспитательный дом, – всех в возрасте свыше 12 лет мужского пола определить в военные кантонисты, а женского пола взрослых – постараться по возможности пристроить; прочих же, равно как и тех, коим нельзя будет доставить приличного жития, обратить в воспитательный же дом; начальству воспитательного дома поставить в обязанность размещать означенных подкидышей так, чтобы они росли и воспитывались под надзором учрежденного начальства, а не отдавать их в сторонние руки; при чем попечителю кладбища было объявлено в объяснение указанных распоряжений, что так как он, согласно указу 1823 года 24 марта, подкидышей свыше 14 лет не пристроил то правительство приняло само на себя обязанность пещись об участи сих сирот²⁰⁹.

Того же 1834 года 24 декабря указанные распоряжения о подкидышах Преображенского кладбища были несколько изменены и усилены, и именно, повелено было: всех подкидышей мужеского пола, находившихся на кладбище, считать военными кантонистами с исключением их из ревизского счета по мещанскому сословию; подкидышей менее трех лет оставить на кладбище, а по достижении трехлетнего возраста отправить их в воспитательный дом; имевших от трех до пятнадцати лет отдать в воспитательный же дом, а по достижении ими шестнадцатилетнего возраста отсылать их в военное ведомство для помещения в учебные карабинерные полки, куда приказано было передать и всех находившихся на лице на кладбище, подкидышей, коим было 16 и более лет; на будущее время всех подкидышей кои будут принимаемы на кладбище, велено было считать военными кантонистами и поступать с ними согласно с изложенными правилами; относительно подкидышей женского пола приказано было руководствоваться Высочайшим повелением 26 мая²¹⁰.

Хотя все изложенные распоряжения власти касательно детей федосеевских, живших на Преображенском кладбище имели в виду главным образом внешнее благоустройство кладбища как богаделенного дома тем не менее они не могли не влиять и на самую доктрину Московских последователей Ковылина. До тех пор, пока дети, прижитые блудом, могли свободно проживать в приютах кладбища в качестве его воспитанников или подкидышей, Московские федосеевцы и федосеевки согласно с наставлениями своих наставников могли, не задумываясь много, оставаться безбрачными и развратничать – в надежде, что беззаконные плоды их мнимого девства найдут себе приют и кроме Хапиловского пруда. Но когда, по силе указанных Высочайших повелений питомцам Преображенского кладбища оставалось на выбор одно из двух: или «поступать на службу антихристу», как думали фанатики о военной службе, или, для избежания этой страшной участи, – воспитываться на собственные средства матерей, так как Московские равно и другие федосеевцы не любили слишком заботиться о своих «посестриях» и рождавшихся от них «кобеличищах и таймичищах»,–многие из мнимых девственниц должны были серьезно призадуматься над своим положением. «Вот, думала краснощекая федосеевская девка, сидевшая за ткацким станком на фабрике какого-либо Гучкова и подобных ему «кормильцев», – теперь молода да легка, так все «поди сюда», a затяжелела, так и милу дружку надоела... Мужик, что ему? мужик – баловник, козел – мужик, похотник. Одна плоха, другую найдет: нашей сестры-то везде довольно; редкий, редкий такой найдется, что своим детям родительницу почтить как следует; а ты вот роди дитя, да и корми его на свои гроши, коли не хочешь в Хапиловку; нет, наша жизнь бабья беда в нашем звании»²¹¹. И начинали соображать подобные неугомонные головы как бы лучше устроить им «судьбу свою», и приходили они к одному заключению – тому, что «в браке не в пример счастливее женщина», чем «в полюбовной связи». Правда, и замужние женщины льют иногда горячие слезы; но все же к этим слезам о неудавшемся счастье не прибавляется, по крайней мере, мучительная забота о теплом угле и куске хлеба, а главное об участи детей, которые для порядочной матери заменяют многое. И вот до тех пор, пока попечители кладбища, при помощи подкупленных агентов власти находили возможным уклоняться от исполнения приведенных выше указов, скрывая на время обысков по деревням и селам воспитывавшихся в его приютах подкидышей, или даже возвращая их вновь на кладбище из самого воспитательного дома²¹², отцы и матери этих мнимых сирот еще не решались предпринимать что-либо решительное в пользу свою и своих детей и по прежнему оставались верными кладбищенскому уставу о безбрачии. Разве только иногда толпы мастеровых и рабочих, узнав, что прижитых ими с кладбищенскими и другими девками детей хотят отобрать «в казну» собирались на дворе кладбища и шумели, крича: «вот немилосердный царь грабит детей у матерей», о чем впрочем Московский обер-полицеймейстер не считал нужным доводить до сведения высшего правительства, даже когда его спрашивали об этом.

Такой порядок вещей продолжался однако же не долго. После ревизии Преображенского кладбища графом Строгоновым, который отыскал в нем, в числе прочих бумаг и указанные выше «отеческие завещания» и довел об них до сведения покойного Государя императора Николая Павловича, последовали новые Высочайшие повеления, более и более стеснявшие разгульную жизнь последователей Ковылина. Так 8 декабря 1846 года было Высочайше утверждено мнение Московского секретного совещательного комитета, по которому дети «раскольников Преображенского кладбища, кои брак вовсе отвергают и имеют детей только прижитых вне брака» признавались незаконнорожденными, а «матери их, по случаю отвержения ими брака» не имели права считаться «женами раскольников Преображенской секты»²¹³. 18 апреля 1847 года, в следствие «противозаконных действий раскольников Московского Преображенского кладбища», последовало Высочайшее повеление о подчинении «Преображенского богаделенного дома ведению попечительного Совета заведений общественного призрения в Москве», при чем попечителем его был назначен граф Строгонов, которому поручено было «немедля принять тот дом в свое заведывание и устроить в нем порядок управления, соблюдаемый в других подобных богоугодных заведениях, приведя в известность все имущество, доходы и вообще способы (?) сего заведения»; в то же время дозволено было, по усмотрению попечительного совета принимать в Преображенский богаделенный дом единоверцев и православных «с допущением и священников для напутствования и утешения страждущих»; это последнее распоряжение было сделано для того, чтобы впоследствии иметь предлог «к обращению одной из часовен Преображенского кладбища в единоверческую церковь»²¹⁴. В 1850 году, независимо от общего распоряжения о том, чтобы детей всех вообще беспоповцев, a следовательно и федосеевцев показывать по ревизии в семействах раскольников незаконнорожденными, а матерей их женами раскольников не записывать, но вносить в списки тех семейств, к которым они принадлежали по рождению, – Высочайше повелено было графу Закревскому: крестильный дом, находившийся на Преображенском кладбище запечатать, уничтожив в нем крещальню, – не дозволять в зданиях кладбища не только новых построек, но даже никаких починок, и строго наблюдать, чтобы на будущее время не было допускаемо на кладбище «оказательства раскола и мнимого незаконного монашества»²¹⁵, которое, как известно, всего более выражалось в безбрачии преображенцев. В 1853 году последовали новые Высочайшие повеления относительно Преображенского кладбища. Согласно с этими повелениями прием на Преображенское кладбище раскольников достигших 60 лет не воспрещался впредь до усмотрения, но – с условием, чтобы попечитель кладбища о каждом принимаемом сносился предварительно с Московским (или другим, смотря по месту прежнего жительства принимаемого) епархиальным начальством для удостоверения, не принадлежит-ли он по своему рождению к православию, или единоверию; при чем приказано было привести «в точную известность» всех живших в богадельне и на Преображенском кладбище раскольников, с показанием против каждого: лет, пола, звания, места рождения, времени поступления в богаделенный дом, или на жительство в зданиях кладбища; лицам, которыми поручено было составить эти списки, объявлено было, что «за пропуски и упущения они подвергнутся строжайшей ответственности»; списки эти велено было поверять и дополнять и каждые полгода представлять в двух экземплярах Московскому военному генерал-губернатору – один для него, другой для сообщения министру внутренних дел; в тоже время командированным в распоряжение графа Закревского чиновником министерства внутренних дел сделано было описание и поверка по планам принадлежавших Преображенскому кладбищу зданий²¹⁶. Наконец, когда и после всего этого противозаконные действия раскольников Преображенского кладбища не прекращались Государь император 21 декабря 1853 года Высочайше повелеть соизволил: 1) «Преображенский богаделенный дом подчинить ведению Совета императорского человеколюбивого общества и ограничить значением благотворительного и притом временного учреждения, до смерти, выбытия, или перемещения призреваемых в нем в правительственные богоугодные заведения; 2) призреваемых, живущих в отдельных деревянных домах, называемых кельями, внутри кладбищенских оград перевести в здание богаделенного дома, а самые кельи снести; 3) по мере уменьшения числа призреваемых сосредоточивать их по удобству и постепенно – с тем, – чтобы, по очищении корпусов закрыть их или дать им другое назначение; 4) призреваемым довольствоваться моленными, находящимися в домах, в коих они жительствуют; 5) запретить содержать наемных псаломщиков и псаломщиц, дозволяя впрочем церковное пение приходящими; малолетних клирошан – до 16 летнего возраста – возвратить в семейства, а буде таковых нет, то принять меры к призрению их; взрослых из числа иногородних возвратить на родину, а Московским уроженцам воспретить жительство в слободке близ кладбища: 6) принадлежащим к беспоповщинской секте дозволить приходить на молитву для погребения и для панихид в упомянутые выше моленные, но как для посещения моленных посторонними так и для отлучек призреваемых назначить часы со строгим наблюдением, чтобы в другие часы никого из посторонних там не было, a призреваемые находились бы на лице; 7) на содержание призреваемым назначить: а) проценты с капитала, принадлежащего кладбищу, б) добровольные пожертвования за погребение, за панихиды и т.п. – с тем, чтобы подаяния ограничивались произволом каждого, но отнюдь не производились бы от какого-либо общества, или товарищества; при недостатке средств, размещать призреваемых в заведения, зависящие от Совета императорского человеколюбивого общества, или в другие по сношению с министром внутренних дел; продажу и всякую раздачу на кладбище икон, книг, свечей и т. под. воспретить; в) заведывание домом и всеми приходами и расходами поручить эконому и другим управителям – со строгим наблюдением, чтобы не было безгласных ни расходов, ни приходов; выбор их из числа призреваемых поручить смотрителю с утверждения Совета императорского человеколюбивого общества; 8) определение смотрителя и преподание ему инструкции предоставить министру внутренних дел; смотритель постоянно должен жить в каком-либо помещении богаделенного дома и получать содержание из сумм министерства; 9) для введения всех сих правил в действие и для приведения в точную известность современного положения раскольников беспоповщинской секты в Москве и ея окрестностях командировать чиновника министерства внутренних дел в распоряжение тамошнего военного генерал-губернатора; 10) бывших старшин Преображенского богаделенного дома по существу проступков каждого из них и по вредному влиянию ими производимому удалить главных из Москвы a менее вредных оставить в Москве под присмотром местного начальства»²¹⁷.

Все эти сильные и вместе справедливые удары власти постигли Преображенское кладбище за то, что оно, как дознано было правительством «под личиною благотворительности распространяло раскол и своим возмутительным учением способствовало разврату молодежи, привлекая тысячи бездомных людей в Москву»²¹⁸. И хотя много было употреблено богатыми федосеевцами усилий к тому, чтобы если не совсем остановить, так по крайней мере отсрочить на неопределенное время исполнение указанных Высочайших повелений тем не менее ничто не помогло, – ни интриги, ни подкупы, ни вопли о гонениях, достигавшие самых высших сфер общества²¹⁹; отзыв о покойном Государе императоре Николае Павловиче: «царь-то этот сильной натуры»²²⁰, данный Петербургским купцом Яковлевым агенту Преображенского кладбища еще в 1826 году, оправдывался теперь во очию Преображенцев. Не видя возможности избавиться от заслуженной кары закона многие из самых видных членов Преображенского кладбища решились принять единоверие²²¹; другие, более упорные и особенно противодействовавшие устройству единоверия, и

в том числе Семен Кузьмин, – самый верный ученик Гнусина и горячий защитник безбрачия, удалены были из Москвы²²²; наконец в 1854 году две моленных Преображенского кладбища обращаются в единоверческие церкви²²³. При таком положении дел уже сам собою решался поднятый многими Московскими федосеевцами, и особенно федосеевками вопрос о том, как и чем заменить им неудобоносимое бремя девства. Предаваться по прежнему тайному разврату – в надежде, в случае беременности найти приют ребенку в созданных Ковылиным апартаментах Преображенского кладбища, стало теперь более чем неудобно. Топить незаконно прижитых детей в Хапиловском пруде, как исчадие диавола, можно только действительному исчадию диавола, а не родной матери. Воспитывать сына, или дочь, на свои средства – тяжело да и «зазорно». И пришли после всех этих рассуждений лучшие Московские федосеевки к тому заключению, что можно любить, но не иначе как в браке, – да не в таком какой заключают новожены федосеевские, и даже поморские, и который не сегодня – завтра может быть разорван по капризу мнимого мужа, которому сумела бы приглянуться более красивая и молодая девственница, а в браке «церковном», который хотя и незаконен «по вере», да за то крепок «по гражданству». И тем легче могли придти Московские федосеевки к желанию брака церковного, что в то время, как наставники Преображенского кладбища своим изуверным учением возбуждали в них отвращение к безбрачию в форме блуда, а власть за это учение налагала на кладбище свою мощную руку, – правительство, как мы уже видели стало строго преследовать бессвященнословные браки даже поморцев. С другой стороны сближению с Церковью многих Московских федосеевцев, хотя бы только для освящения ее молитвами брачных союзов содействовали сами прежние вожди их, решившиеся принять единоверие. И вот, вопреки всем разглагольствиям наставников кладбища о святости и спасительности девственной жизни, являются в конце прошлого царствования в Московской федосеевщине браки, – и притом – не в форме только гражданских союзов заключенных по взаимному согласию брачущихся, а браки церковные, которые совершались в храмах православных и единоверческих. И в подобные браки стали вступать, по выражению автора «отсловия», не только «низшего сословия люди», но и «почтенные и знаменитые лица христианского рода и благочестия», и последние даже чаще, чем первые так как на людей богатых и занимавших видное общественное положение было обращено преимущественное внимание правительства. Главною виною этого несчастья и «нечестия», как выражается автор «отсловия к новоженам», были «жены», которые «из самых обстоятельств видящие, сколь неблагонадежно, опасно и недействительно» вступать в сожительства по одному взаимному согласию «иначе и не соглашались, или очень редко, итить» в дома своих возлюбленных, которых «дерзали прельстить» как «с венчанием». Как сильно было это движение в Московской федосеевщине в пользу брачной жизни, вызванное изложенными выше обстоятельствами мы не знаем; но знаем, что и в это время скрывались за стенами Преображенского кладбища личности, пользовавшиеся уважением большинства Московских федосеевцев, которые по-прежнему путь девственный в жизни считали единственно законными, разрешая в то же время «падать и каяться». Таков был между прочими недавно умерший Макар Иванов Стукачев, который, благодаря своему недугу, продолжавшемуся 38 лет, и терпению, с которым он переносил свое страдальческое положение «заслужили, по выражению почитателей его, не простую и не обыкновенную почесть от многих, не только своих единоверцев, но и иноверцев», и в последние 25 лет был «незримым руководителем» Московского федосеевства²²⁴, и который до конца дней своих требовал от всех федосеевцев безбрачия, хотя бы и не девственного²²⁵. А потому неудивительно если большинство Московских федосеевцев и в рассматриваемое нами время по-прежнему продолжало гнушаться брака и вело жизнь развратную. И это не предположение только, а горькая правда, засвидетельствованная лицами, имевшими случай близко ознакомиться с Московским федосеевским расколом в конце прошлого царствования. В 1854 году министерством внутренних дел был командирован чиновник²²⁶ в Москву для «приведения в известность» тогдашнего «положения раскола беспоповщинской секты» в древней столице, и вот что писал он о федосеевском безбрачии: «когда малолетний начнет приходить в возраст, старухи знакомят его со своими же молодыми девицами, только бы отклонить от женитьбы и от связей с православными женщинами; а чтоб не допускать браков и между своими предоставляют юношами и девицам все случаи к любовным интригам и связям, полагая в основание такой порочной жизни, что «не женившийся печется о Господе, а женившийся – како угодить жене», что неженатый и незамужняя всегда могут покаяться в своем грехе, a обручившиеся не захотят до смерти оставить своего сожительства и плотского греха, присовокупляя к тому писание основателя преображенского дома Ильи Ковылина, где сказано: «эта прелесть пестра – пестра, зане сатанина сестра». При переходе же в раскол православных, приискивают для молодого мужчины молодую и хорошей наружности крестную мать, а молодым девицам – не старых и зажиточных крестных отцев, дабы они пригодились друг другу в любовных интригах. За это духовные их отцы не строго наказывают, особенно если такая связь будет скрытною. Люди же, знающие все подробности этого раскола, удостоверяют, что при подобных связях за уничтожение деторождения сильными и известными им медикаментами, или за умерщвление окрещенная уже ребенка, многие духовные отцы даже одобряют, объясняя, что тайный грех тайно и судится, а умерщвленный младенец будет свят и своею молитвою на небесах испросит спасение и родителям. Если же кто-нибудь из раскольников, соскучив пороком любодеяния, или по любви к одной какой-либо своей сектантке, пожелает любовь ее присвоить себе одному, в таком случае при безуспешности всех средств к отклонению молодого раскольника от женитьбы, старухи стараются сосватать ему любимую, или другую, по их видам и по его желанию невесту из своего толка, и свадьба устраивается без венчания, а одним приездом невесты в дом жениха, при чем многие привозили себе жен в посты, даже на первой и страстной неделях великого поста. Родители удаляются от присутствия на этих свадьбах, чтобы не подвергнуться за допущение брака детей установленной епитимии – шестидневному посту и поклонам, чему подвергаются и сторонние, участвовавшие в брачном торжестве». Мало этого: как бы в замен тех федосеевок, которые, гнушаясь разврата и не веря в прочность сожительстве – по одному взаимному согласию, не иначе решались идти в дома к избранным их вниманием мужчинам, как «с венчанием», образовался около 1850 года в окрестностях Москвы новый толк – из женщин и девиц, при вступлении в который от каждой из них требовалось «письменное удостоверение кровью из руки в том, что она ненавидит брачное супружество». Невольно чувствуется грусть при встрече с подобным изуверством; за то тем большее сочувствие возбуждают к себе разные Соколовы, Осиповы, Тихомировы и другие Московские купцы и мещане – федосеевцы, которые, вняв голосу совести, или устрашаясь преследования власти, бросали федосеевское мнимое девство и вступали в законные браки с благословения Церкви, за что изгонялись из своего общества, как зачумленные, и могли бывать в прежних своих моленных только при совершении погребения умерших, или при крещении. Число подобных «отступников от православия», как величали их бракоборцы, было не велико; но за то это были лучшие люди Московской федосеевщины, которыми сами вожаки бракоборцев старались впоследствии «защитить свое общество от нареканий правительства и общественной печати за неприятие браков»²²⁷.

Если же мощная рука покойного императора в состоянии была поколебать Московскую федосеевскую общину с ее знаменитым Преображенским кладбищем, то само собой понятно, что федосеевцы Петербургские, бывшие, так сказать на глазах правительства, еще менее могли скрыть от власти свои злоупотребления, a вследствие этого еще более должны были сосредоточить на себе ее внимание. A злоупотребления Петербургских федосеевцев были теже, какие замечены были правительством и на Преображенском кладбище, именно: отрицание брака и допущение в следствие этого блудной жизни и детоубийства, и затем неповиновение власти и отрицание молитвы за нее²²⁸. Эти-то пункты федосеевского учения, замеченные правительством собственно в Петербургской федосеевщине Волковского кладбища, и были причиной того, что с последних лет царствования императора Александра 1 власть стала постоянно и зорко следить за этой сектой, и притом, как увидим ниже, не только в столицах, но и в других городах, в которых федодосеевцы составляли наибольший проценте в населении раскольничьем. Петербургские федосеевцы имели в столице в рассматриваемое нами время следующие заведения: богадельню и моленную, называвшуюся Косцовой и находившуюся в 3 адмиралтейской части; моленную с богадельней, называвшуюся Зеленковой и находившуюся в рождественской части на малоохтенском проспекте²²⁹; богадельню, больницу, моленную и кладбище, находившиеся в охтенской части и называвшиеся Димитриевскими; наконец мужскую и женскую богадельни с двумя моленными и кладбищем, называвшиеся Волковскими и находившиеся в каретной части на Волковом кладбище²³⁰. На эти-то заведения Петербургских федосеевцев правительство главным образом и обратило свое внимание. Еще в 1820 году, по поводу открытых Петербургскою полицией разного рода злоупотреблений между федосеевцами Волковского кладбища, были изданы следующие распоряжения относительно раскольников этой секты: 1) «гражданское правительство должно обращать внимание на все то, что в действиях раскольников федосеевской секты заключаться может противозаконного, посему 2) полиция должна неослабное наблюдение иметь, чтобы лица, живущие в домах кладбищенских раскольнических обществ, или, иначе, стечение людей заключающих, имели непременно: а) узаконенные паспорта; б) определенный род жизни, заключающийся или в честном ремесле, или в известном промысле, и в) постоянное занятие делом своим; 3) люди беспаспортные, или с ложными и разнообразными видами живущие в раскольнических общественных домах, или частно у кого-нибудь из них должны быть немедленно задержаны для поступления соответственно законами о беспаспортных, беглых, бродягах и людях подозрительных изданными; 4) женщины без дела и письменных видов, а наипаче молодые, живущие в сих общественных домах не должны быть в них терпимы и подлежат к рассылке к родственникам своим (кто их имеет) или в места их рождения, или отколе они в сии общественные дома зашли; 5) строгое наблюдение быть должно за последствиями незаконного рождения, обнаруживающего подкидывание детей и убийство оных рождающими их девками; обязанность полиции – таковые пагубные поступки обнаруживать и виновных отдавать суду; 6) полиция не оставит иметь надлежащего наблюдения, дабы как в общественных раскольнических заведениях, так и частно в домах их исполняемы были обязанности возложенные вообще на всех жителей, дома имеющих: объявлять о прибылых и убылых людях, о видах их, занятии, времени пребывания и пр.; посредством сего прекращены быть могут злоупотребления ныне нередко по пристанодержательству раскольниками беглых, или людей соблазнительных, открывающиеся; 7) обязанность полиции будет иметь поименный список всех тех лиц, кои при богаделенных и иных общественных раскольничьих домах находиться будут, поверять виды их, удостоверяться в первых числах каждого месяца о убыли, или прибыли в них и проч.; 8) обратить внимание на больных, оставляемых раскольниками без всякой помощи и доставлять им нужное пособие посредством помещения их в больницы приказов общественного призрения, или употреблением на местах жительства их врачей; по исцелении же таковых обращать их в места, где они по законам находиться должны». Все эти правила были направлены к тому, чтобы показать, что федосеевцы «не преследуются за мнения их секты, относящиеся до веры, и могут спокойно держаться сих мнений и исполнять принятые ими обряды без всякого впрочем публичного оказательства учения и богослужения своей секты, но что ни под каким видом не должны они уклоняться от соблюдения общих правил благоустройства законом определенных»²³¹.

Не смотря впрочем на указанные правила, Петербургские федосеевцы не стеснялись в своих сектаторских действиях. Так напр. в 1829 году дошло до сведения святейшего синода, что моленная Косцова не только совращала в федосеевскую секту православных, но даже, неизвестно какими путями, выхлопотала себе у светского правительства право на это. И хотя св. синод распоряжение военного генерал-губернатора, дозволившего Петербургским раскольническим моленным завести у себя книги для записи в них, между прочим, и «вступавших в раскол от греко-российской церкви», признал незаконным и требовал «немедленно отменить оное»²³², – тем не менее и после того пропаганда Петербургских федосеевцев в пользу их верований не прекращалась. Так в 1840 году правительство само заявляло, что федосеевская секта, не смотря на то, что она была признана «весьма вредною для общества» еще в 1820 году «более и более распространяется» в столице; в следствие этого еще в 1839 году Высочайше повелено было «обратить внимание на находившуюся в Петербурге раскольничью моленную Косцова». И хотя сведения, собранные в 1839 году об означенной моленной Петербургской полицией были крайне неверны²³³ и благоприятны федосеевцам, тем не менее секретный комитет о раскольниках, которому поручено было рассмотрение этих сведений взглянул на дело иначе и журналом, удостоенным Высочайшего утверждения в 25 день ноября 1840 года, положил: 1) духовное завещание купца Апарина, коим он предоставил купленный им у мещанина Петрова 3 адмиралтейской части, во втором квартале, дом во владение раскольнического общества, законным не признаваемого, считать недействительным и отдать помянутый дом (в котором помещалась моленная Косцова) со всею при нем землею в распоряжение его законных наследников; 2) обратив таким образом сей дом во владение того, кому по закону оный принадлежите, существующую в нем моленную и богадельню, произвольно раскольниками заведенные и как уже неуместные закрыть оказав престарелым, дряхлым и одержимым неизлечимыми болезнями должное призрение в других существующих благотворительных заведениях; колокола же, при сей моленной находящиеся, как принадлежность православных церквей передать в ведение С.-Петербургской духовной консистории. При этом подтверждено было «местному губернскому начальству», чтобы оно строго соблюдало изданные в 1820 году правила относительно Петербургских федосеевцев и «с бдительным надзором» следило за теми из них, кои жили в кладбищенских домах – Волковском и на малой Охте, не дозволяя «вновь учреждать подобные раскольнические заведения, а существующие – распространять новыми зданиями»²³⁴. В этом распоряжении, которым моленная Косцова обрекалась на уничтожение, a федосеевские заведения на Волковском кладбище и на малой Охте подчинялись строгому полицейскому надзору ни слова не говорится о федосеевской моленной, которая была известна под именем Зеленковой и находилась на малоохтенском проспекте в рождественской части. Это – потому, что еще в 1833 году дом Зеленкова, в котором находилась моленная вместе с землею передан был по распоряжению правительства признавшего завещание Зеленкова недействительным, наследнице Зеленкова – княгине Шаховской, в следствие чего моленная с богадельней потеряли свое прежнее значение и наконец благодаря переходу этого дома от одного владельца к другому, – так как княгиня Шаховская передала дом и землю по купчей крепости мещанину Терентьеву, а этот последний – купцу Зиновьевскому, – совершенно прекратили свое существование²³⁵. Той же участи подверглась, в силу вышеприведенного постановления, и моленная Косцова, несмотря на все старания федосеевцев – приостановить исполнение Высочайше утвержденного мнения секретного комитета. 13 ноября 1842 года моленная была запечатана; а потом, когда правительство узнало, что федосеевцы снова стали собираться сюда для молитвы избрав для этого некоторые комнаты в верхнем этаже, – моленная была совершенно уничтожена (в 1848 г.) и иконостас сломан (в 1849 г.), а находившиеся при ней богаделенные, не смотря на предложение со стороны правительства – перейти в городские заведения приказа общественного призрения, – все разошлись или на родину – в губернии, или поместились у своих родственников в Петербурге²³⁶. И хотя покойный Государь император соглашаясь на уничтожение моленной Косцова выразил опасение, чтобы при закрыли ее не произошло каких-либо «беспорядков» со стороны раскольников, так как дом в котором помещалась моленная находился «среди самого многолюдного стечения народа»²³⁷, – тем не менее дело обошлось без всякого сопротивления со стороны заблуждающихся²³⁸ – к искренней радости Петербургской полиции.

В то время, как правительство обсуждало меры к искоренению беспорядков в моленной Косцова им замечены были «противозаконные и вредные действия раскольников» и в федосеевских богадельнях, находившихся на Волковом кладбище. Вследствие этого 18 апреля 1847 года секретный комитет с Высочайшего соизволения определил: «в видах учреждения порядка, в законах постановленная о частных благотворительных заведениях, находящиеся в С.-Петербурге на Волковом кладбище богадельни подчинить ведению здешнего попечительного совета заведений общественного призрения», – на тех же основаниях на которых подчинено было ведению того же совета в Москве Преображенское кладбище. Попечителем волковских федосеевских богаделен был назначен член попечительного совет сенатор Жемчужников²³⁹, которому поручено было заведывание и поморскими богадельнями как это мы уже видели.

В 1850 году доведено было до Высочайшего сведения «о противозаконных действиях раскольников живших в малоохтенских богадельнях федосеевского согласия». С целью положить конец злоупотреблениям здешних федосеевцев Государь император 28 апреля того же 1850 года Высочайше повелеть соизволить – подчинить ведению попечительного совета общественного призрения и малоохтенские федосеевские богадельни по примеру волковских при чем заведывание этими богадельнями возложено было на того же сенатора Жемчужникова²⁴⁰; а 8 декабря того же года последовало новое Высочайшее повеление, которым запрещалось на будущее время принимать на призрение в столичные раскольничьи богадельни не только раскольников, но даже и посторонних лиц; это – с тою целью, чтобы со временем, когда из богаделен мало по малу выбудут все призреваемые, можно было уничтожить эти богадельни совершенно; для этого попечителю богаделен вменялось в обязанность ежегодно представлять в министерство внутренних дел именные списки о лицах проживавших в богадельнях, и о всякой, по какому бы ни было случаю происшедшей убыли в личном составе призреваемых²⁴¹. Наконец, когда, вследствие этого распоряжения, число призреваемых в малоохтенской федосеевской богадельне уменьшилось до значительной цифры, они были переведены в 1852 году в волковскую федосеевскую богадельню при чем имущество малоохтенской богадельни и моленной и денежные суммы были присоединены к собственности волковской богадельни, богослужебный вещи, находившаяся в них переданы были «на распоряжение духовного начальства – с тем, чтобы предметы, противные учению церкви были доставлены в министерство внутренних дел, а не вредные, составлявшие частную собственность, возвращены были по принадлежности»; самая же моленная малоохтенская (федосеевская) сперва была запечатана, а за тем и совершенно уничтожена при чем все здания и постройки, находившиеся при ней переданы были в ведение попечительного совета заведений общественного призрения в Петербурге²⁴²; а в декабре того же 1852 года упразднено было и федосеевское кладбище на малой Охте, при чем федосеевцам дано было право хоронить тела умерших своих единомышленников на Волковском кладбище²⁴³. Последнее распоряжение касательно федосеевских заведений в Петербурге относится к 1853 году и состояло в том, что волковским раскольническим богадельням – «с целью духовно-нравственного действования на заблуждающихся» дано было «значение обыкновенной городской богадельни на законном основании» под главным заведыванием сенатора Жемчужникова в помощь которому командирован был чиновник министерства внутренних дел; в тоже время дозволен был прием в означенные богадельни и лиц православных, для которых одну из федосеевских молелен велено было обратить в православную церковь «с определением к ней особого священника»; наконец и здания, закрытые еще прежде, малоохтенской федосеевской богадельни переданы были в распоряжение совета императорского человеколюбивого общества – с тем притом, чтобы на месте одной из бывших там молелен также устроена бала церковь²⁴⁴.

Таким образом в царствование императора Николая Павловича все моленные и другие заведения Петербургских федосеевцев за исключением одной волковской молельни с богадельней были или уничтожены, или лишены раскольнического характера и обращены в обыкновенные городские богоугодные учреждения, а за самими федосеевцами усилен был надзор полиции. А после этого не трудно понять как должна была в указанное время отнестись к вопросу о браке Петербургская федосеевщина. Понимая, что главной причиной всех невзгод, какие с 1820 года стали постигать последователей крестецкого дьячка, было изуверное учение Гнусина, которое имели неблагоразумие усвоить и приложить к своей жизни некоторые из столичных учеников «премудрого Феодосия», Петербургские федосеевцы, и прежде, благодаря особым условиям жизни столичной – на глазах правительства, смотревшие на брачную жизнь довольно снисходительно²⁴⁵, теперь должны были еще более убедиться в том, что учение о всеобщем девстве – хорошо, да только тяжело и главное не безопасно. A следствием такого убеждения было то, что, за исключением федосеевских наставников и тех лиц из обыкновенных смертных, которые питались крупицами своих благодетелей и кормильцев, или жили в общественных раскольнических заведениях на счет подаяний разных благотворителей, и поэтому обязаны были строго соблюдать правила своей секты, остальные столичные федосеевцы мало по малу стали сближаться в учении о браке с поморцами и по примеру их начали обзаводиться семьей. В 1829 году моленная Косцова уже хлопочет пред светским правительством о разрешении ей – иметь метрические книги – для внесения в них, между прочим, и «бракосочетавшихся»²⁴⁶. А потом, когда эта попытка не удалась Петербургские федосеевцы решились вступать в безсвященнословные браки по обрядам поморской секты и стали венчаться в малоохтенской поморской часовне²⁴⁷. Так, между прочим, вступила в брак (в 1836 г.), как мы уже видели дочь известного вожака Петербургских федосеевцев, купца 1-й гильдии Абрама Яковлева с купцом Семеновым²⁴⁸. Принимая во внимание то обстоятельство, что Яковлев, пользуясь расположением Петербургских знаменитостей был в то же время главою и руководителем столичной федосеевщины за советами к которому обращалось само Преображенское кладбище²⁴⁹, можно понять, какое влияние на Петербургских бракоборцев должно было произвести торжественное бракосочетание его дочери в поморской часовне. Наконец, когда правительство обратило (с 1839 г.) свое внимание на бессвященнословные, или сводные браки беспоповцев и стало преследовать их, когда в след за тем венчание браков в малоохтенской поморской часовне сделалось более чем затруднительным, когда наконец в 1842 году федосеевцы за отвержение ими брака и молитвы за царя, были причислены властью к «вреднейшим сектам»²⁵⁰, – Петербургские федосеевцы, как люди дорожившие хорошим о себе мнением и желавшие ничем не отличаться (по внешности) от православного общества²⁵¹, стали не только вступать в браки, но даже венчаться в единоверческих и православных церквах, разумеется, оставаясь в тоже время последователями «древнего благочестия» и неся за свой невольный грех разного рода эпитимии, по указанию и настоянию наставников, большинство которых впрочем потворствовало увлечениям своих богатых и влиятельных учеников и сквозь пальцы смотрело даже на тех из них, кои «брачились с детьми антихристовыми», т.е. вступали в брак с лицами православного исповедания.

Решение вопроса о браке федосеевцами провинциальными; Рижская федосеевская община; отношение ее к браку в конце прошлого и в первой четверти настоящего столетия; потворство Рижским бракоборцам местных гражданских начальств, часто неправославных; правила относительно Рижских раскольнических заведений, изданные в первые годы царствования императора Николая Павловича; неловкое положение Рижских федосеевцев по поводу этих правил; признание в 1837 году Рижскою общиною необходимости брака; причина этого: усиленная деятельность в пользу православной истины Рижского пресвящ. Иринарха, возбудившая неудовольствие в местных гражданских властях и дошедшая до сведения Государя императора; новые распоряжения власти относительно Рижских раскольников, еще более стеснившие их своеволие и разврат; приглашение Рижских раскольников к заключению браков в единоверческих церквах, не достигшее цели; новые строгие постановления относительно Рижских раскольников, бывшие причиной того, что, к концу царствования императора Николая более видные члены федосеевской общины присоединились к единоверию и стали венчаться в единоверческих и даже православных церквах, хотя большинство заблуждающихся продолжало сожительствовать с избранными ими женщинами, нередко даже православного исповедания без всяких формальных договоров и обязательств; меры власти церковной к ограничению подобных злоупотреблений; решение вопроса о браке другими федосеевцами Остзейского края, находившимися в зависимости от Риги, а равно федосеевцами Западно-русского края, большинство которых также находилось в сношениях с Ригою; признание необходимости брачной жизни федосеевцами губерний: Псковской, Ярославской, Костромской, Иркутской и многих других; причины этого: пример столичных раскольников допустивших у себя брачную жизнь, и строгие меры правительства против всех вообще федосеевцев, признанных властью особенно вредными сектантами за отрицание ими брака и молитвы за царя; краткое изложение этих мер; Филипп Осипов, Казанский проповедник безбрачия, и его письменный ответ автору «беседы о браке»; отношение к разным формам брачных сопряжений федосеевских – наставников этого толка.

После Москвы с ее знаменитым Преображенским кладбищем и Петербурга где федосеевцы умели и могли заводить в рассматриваемое нами время полезный для раскола знакомства с лицами самыми влиятельными²⁵², Рига занимала первое место в ряду остальных городов Российской империи по благоустройству находившейся в ней федосеевской общины и по свободе, какою она пользовалась в крае, не особенно сочувствующем интересам Русского православия и Русского государства. Как и когда устроилась эта раскольничья община нам неизвестно в точности; но то несомненно, что Рижские федосеевцы в конце прошлого столетия и в первой четверти настоящего были самыми жаркими проповедниками всеобщего безбрачия – не менее своих Московских собратий по вере, – так, что сам Ковылин первый и самый «лютый» бракоборец относился к рижским федосеевцам с почтением и нередко обращался к ним за советами²⁵³.

Впрочем мы допустили бы большую ошибку если бы на том основании, что Рижские федосеевцы строго держались на словах обязательного для всех девства стали утверждать, что и в жизни они были целомудренными последователями «древнего благочестия». Напротив, как показывают несомненные данные распущенность федосеевцев в жизни нигде не доходила до таких громадных размеров в каких она проявлялась в Рижской федосеевской общине, – так, что к здешним девственникам по преимуществу можно отнести слова с которыми в 1823 году неизвестный ревнитель истины обратился ко всем вообще федосеевцам величая их «почтенными воздержниками законного брака не имущими, а без женского пола мало живущими»²⁵⁴. И действительно, отвергая брак и проповедуя девство, как обязательный для всех закон Рижские федосеевцы в то же время предавались самому артистическому разврату. Многие из них, особенно люди богатые, не довольствуясь одною «сожительницей», заводили себе по нескольку «посестрий»; другие, не обращая внимания на вероисповедные различия вступали в любовные связи не только со своими «христианками», но даже с женщинами православного исповедания, с лицами, принадлежавшими к единоверию даже с римско-католичками и протестантками²⁵⁵, – так, что по своей жизни Рижские федосеевцы являлись достойными последователями тех насельников Ряпиной мызы о которых у нас была речь прежде²⁵⁶. Это было худо, но горшее зло состояло в том, что Рижские федосеевцы вероятно из опасения, чтобы продолжительная связь с одною женщиною не обратилась в привычку и затем в постоянное брачное сожительство меняли своих любовниц чаще, чем свои длиннополые кафтаны, следствием чего было то, что Рига постоянно изобиловала федосеевскими женщинами, брошенными их друзьями на произвол судьбы, которые часто не имели куска хлеба и потому составляли тягость для общества. Не лучше была участь и детей, которые являлись на свет Божий от мнимых девственников. Рижские федосеевцы почему-то не особенно заботились о них; оставаясь при матерях несчастные дети, по выражению одной официальной бумаги таскались по улицам целыми стаями – для снискания себе насущного хлеба²⁵⁷; а будучи лишены возможности научиться не только грамоте, но даже какому-нибудь ремеслу, они, и придя в возраст не могли, или не хотели быть честными тружениками и полезными членами общества, но пускались в разного рода мошенничества, даже в разбои, и таким образом составляли язву в городе²⁵⁸. Только богачи владевшие сотнями тысяч капитала следили за своими незаконнорожденными птенцами и или отдавали их на воспитание в чужие надежные руки, разумеется, раскольнические или всего чаще помещали их под именем подкидышей в сиротский дом который, по примеру Преображенского кладбища устроен был и Рижскими федосеевцами. И такой порядок вещей за исключением весьма немногих лиц вступавших в брак с благословения православной церкви но, не смотря на обещание принадлежать к ней навсегда, остававшихся в расколе и детей крестивших по раскольнически²⁵⁹, – существовал в Рижской федосеевской общине не только в то время, когда правительство смотрело на раскол «сквозь пальцы», но и после того, как в 1820 году Рижскому генерал-губернатору, наравне с начальниками других губерний было предписано строго следить за действиями федосеевцев и преследовать их разврат²⁶⁰. Неисполнение предписанных властью правил относительно федосеевцев зависело в Риге от того, что местное протестантское начальство смотрело на раскольников, признанных Петербургским правительством вредными, совершенно равнодушно, а нередко даже покровительствовало им в ущерб интересам православных²⁶¹. До какой степени доходила смелость Рижских раскольников в первую четверть настоящего столетия под управлением неправославного начальства можно видеть между прочим из следующего факта. В 1824 году умер в Риге шестидесятилетний купец Иван Андабурский который, как показывал причт Рижской Благовещенской церкви и как оказалось по справке в консистории во все время своей жизни был «ревностным сыном православной церкви, исповедовался и приобщался св. тайн». Несмотря однако же на это, Рижские раскольники объявили, что умерший принадлежал к их «вере» и на этом основании решились похоронить его по своим обрядам. И хотя лифляндское духовное правление просило Рижского полицеймейстера не допускать раскольников до такого «противозаконного поступка», тем не менее заблуждающиеся «гроб покойного из дома его вынесли и под бархатным покровом в сопровождении раскольнического наставника Мирона Карпова, шедшего с кадильницею, при многоголосном пении и многолюдном собрании народа понесли к моленной»²⁶², – не смотря на то, что еще в 1820 году министром внутренних дел по Высочайшему повелению было дано знать Рижскому генерал-губернатору, что федосеевцы могут исполнять принятые ими обряды, но «без всякого публичного оказательства учения и богослужения своей секты»²⁶³.

В первые же годы царствования императора Николая Павловича положение вещей в Рижской федосеевской общине изменяется. Правда в 1827 году Рижский генерал-губернатор маркиз Паучулли вместо того, чтобы руководствоваться в отношениях к федосеевцам Высочайше утвержденными правилами изданными в 1820 году позволил себе смелость предложить министерству внутренних дел свои собственные меры к устранению и пресечению злоупотреблений, существовавших между Рижскими бракоборцами, – меры разумеется, внушенные маркизу покровителями раскольников; а потом, когда эти меры не были одобрены министерством как «несогласный ни с изданными о раскольниках постановлениями, ни с общими гражданскими законами, ни с правилами установленными правительством для действия против искоренения и распространения раскола», римско-католический генерал-губернатор Риги самовольно утвердил составленные местным начальством правила для управления богадельнею, больницею, сиротским отделением и школой Рижских федосеевцев; но эти правила, бывшие причиной еще больших беспорядков в Рижской федосеевской общине, скоро (в 1833 году) были отобраны и уничтожены и затем правительство дало маркизу свои собственные правила относительно Рижских раскольнических заведений²⁶⁴. По этим правилам богадельня и больница Рижских федосеевцев подчинялись ведению лифляндского приказа общественного призрения и, как заведения содержавшиеся добровольными приношениями усердствующих должны были иметь значение частных учреждений; управление означенными заведениями возлагалось на попечителя и эконома, которых раскольники каждогодно, или не более как чрез три года должны были выбирать из своей среды, но не иначе как с ведома и разрешения генерал-губернатора; призревать в богадельне позволялось престарелых и увечных – мужчин не моложе 60 летнего возраста, а женщин 50 летнего; исключение допускалось только для увечных и расслабленных, которые имели нужду в призрении и которых поэтому дозволялось принимать в богадельню и раньше означенного возраста; лица, кои сами себе могли снискивать пропитание, если бы такие нашлись между богаделенными, немедленно исключались из богадельни; в богадельне и больнице мужчины и женщины должны были помещаться на отдельных половинах; богаделенные обязывались служить больным, и только в случае нужды позволялось нанимать здоровую прислугу не моложе впрочем 45 лет, полагая одного человека на 10 больных; на попечителя, кроме того, возлагалась обязанность: а) чтобы в доме богадельни и больницы никто не проживал без узаконенных письменных видов и чтобы не было в нем допускаемо ничего противного законами и правилами полиции; б) немедленно давать знать полиции о всех прибывающих в богадельню и больницу и убывающих из них, а равно и об умерших, а генерал-губернатору и приказу общественного призрения представлять записки о том же ежемесячно и в начале каждого года с означением времени принятия призренных в богадельню, звания и возраста; в) давать приказу общественного призрения годовой отчет о состоянии заведений с показанием капитала в оных прихода и расхода сумм по содержанию заведений и числа призренных людей; надзор за тем, чтобы в богадельне и больнице не было допускаемо ничего противного порядку, здоровью, нравственности, опрятности и доброму хозяйству, поручался приказу общественного призрения. В тоже время предписано было Рижскому генерал-губернатору, чтобы он неослабно наблюдал в отношении к раскольникам Высочайше утвержденные правила 1820 года 11 апреля и чтобы не допускал приема в богадельню и больницу лиц православного исповедания.

Уже одни эти правила много ограничивали своеволие Рижских федосеевцев; но этим дело не кончилось. Главный удар который нанесен был правительством злоупотреблениям и непомерному разврату мнимых девственников состоял в том, что, вместе с подчинением богадельни и больницы приказу общественного призрения было Высочайше повелено «сиротское отделение», существовавшее при этих заведениях в котором воспитывались под именем подкидышей, незаконнорожденные дети Рижских богатых федосеевцев избавлявшихся чрез это от нареканий в нарушении целомудрия, закрыть, а находившихся в нем детей отдать родителям; тех же из них мужского пола, кои считались круглыми сиротами сдать в Рижский батальон военных кантонистов, а женского пола – распределить в благонадежные места и благотворительные заведения, по распоряжению приказа общественного призрения²⁶⁵.

Как громом поражены были Рижские бракоборцы этим последним распоряжением, выводившим на свет Божий их темные дела. Теперь приходилось им или отдать своих детей «на службу антихристу» и чрез то сделаться виновниками их вечной погибели, или, взяв их в свои дома, сознаться пред всеми и каждым, что девственники «по вере» – отцы на деле. Как не совестно было решиться на последний шаг, но разумеется Рижские федосеевцы избрали его. Впрочем, прежде чем они решились обличить себя пред обществом в незаконной и развратной жизни пущена была в ход интрига; попечители моленной явились к генерал-губернатору и стали уверять его, что они берут на свою ответственность воспитание и устроение судьбы «сирот», помещавшихся в особом отделении при богадельне; а когда это уверение не было принято во внимание правительством, попечители стали доказывать, что «сироты» только назывались так, на самом же деле все они имеют, если не родителей то, по крайней мере родственников. Хотя разумеется трудно было доказать законным образом разного рода родство членам общества которое отрицало брак, тем не менее правительство не имевшее в виду чрез означенную меру приобрести себе несколько лишних ненадежных служак, а только желавшее положить предел федосеевскому разврату хоронившему концы в сиротском отделении предписало генерал-губернатору не входить в разбор степеней родства между раскольниками и в рассмотрение о браках родителей «сирот» Рижского богаделенного дома²⁶⁶. A следствием этого было то, что все дети были разобраны своими родителями, и даже те из них, кои на самом деле были «круглыми сиротами» взяты были на воспитание не в батальон военных кантонистов, а в богатые раскольничьи дома. Само собой понятно, что после такого разгрома сиротского отделения Рижских федосеевцев, находившаяся здесь школа становилась излишнею. И она действительно была закрыта правительством – на том основании, что «учреждена была в противность начал на коих заведены народные школы»²⁶⁷.

Таким образом нежданно–негаданно Рижские федосеевцы из безбрачных девственников превратились в отцов семейств. Положение – неловкое, но еще хуже было то, что на будущее время нельзя было и думать о какой-либо интриге не рискуя быть обличенным в ней не только пред своими, – это бы еще не беда, – но даже пред чужими, и что всего важнее, пред правительством которому не нравился федосеевский разврат. Сиротского дома теперь уже не существовало; значит всякий новорожденный федосеевский ребенок должен был иметь если не отца, так по крайней мере мать, чтобы жить при ней; а этого одного уже было довольно, чтобы никто не верил целомудрию безбрачников; так как там, где есть матери непременно должны быть и отцы. С другой стороны в прежнее время каждое рождение федосеевскою женщиною оставалось тайною для начальства; наставники крестили новорожденного, записывали его под именем подкидыша в метрическую книгу и за тем, особенно если родители ребенка были влиятельны в обществе и стыдливы помещали его под именем сироты в сиротское отделение. Теперь по распоряжению правительства, запретившего Рижскому генерал-губернатору выдавать раскольникам метрические книги о каждом новом рождении федосеевцы должны были давать знать полиции²⁶⁸. А это значило, по меньшей мере, подвергать себя «гражданскому стыду», или, если кто хотел спасти свое дитя от призора полицейских очей, не досчитаться в кармане нескольких рублей. Все вышеизложенные обстоятельства так тяжело действовали на многих из Рижских федосеевцев, что некоторые из них и, что всего важнее, даже попечители моленной видя вероятно невозможность обманывать более себя и других, а может быть с хитрою целью задобрить правительство решились в 1836 году присоединиться к единоверию²⁶⁹. Разумеется правительство узнав об этом торжествовало; но непродолжительна была эта радость. Кроме деревянной моленной, которая обращена была в единоверческую церковь у Рижских федосеевцев было еще несколько каменных, и в них дела шли по-прежнему – своевольно²⁷⁰. Мало этого: в начале 1837 года дошло до сведения правительства, что большинство Рижских федосеевцев, проповедуя на словах безбрачие, по-прежнему предавалось разврату – с тою только разницею, что прежде мнимые девственники помещали прижитых ими детей в сиротский дом, а теперь бросали их на произвол судьбы. Тогдашний Рижский преосвященный доносил своему начальству, что «почти все раскольники живут не венчанными и разводятся также легко как и сходятся вместе», что «от этого происходит неимоверное множество бедных в раскольнической массе; ибо мужья, поживши несколько лет со своими женами и наживши детей оставляют их и вступают в сожитие с другими женами; они, прибавлял ревностный архипастырь, переменяют жен сколько им угодно, и бедные матери таскаются по улицам с несчастными детьми целыми стаями». Картина – не привлекательная, тем не менее Государь император не благоволил согласиться для прекращения указанных беспорядков и «искоренения безнравственности» раскольников на меру, какую предлагал преосвященный, именно – на лишение детей Рижских федосеевцев, как незаконнорожденных права наследства, а только повелел «вменить в обязанность местного начальства употреблять для сего полицейские меры, поступая на основании устава благочиния с теми из раскольников, кои ведут развратную жизнь, сожитием ли с переменными женщинами, или оставлением без призрения прижитых ими детей»²⁷¹.

Строго говоря, мера указанная покойным Государем императором «для обуздания своевольства Рижских раскольников и искоренения их безнравственности» была слишком мягка сравнительно со злом против которого она направлялась, а между тем несомненно известно, что с этого (1837) именно года Рижская федосеевская община начинаете изменять своему учению о всеобщем девстве и допускает у себя брачную жизнь. Один из Рижских купцов-раскольников, по имени Иван Колпаков, венчанный в 1827 году в православной церкви, но не смотря на данную им подписку – «состоять неуклонно и детей воспитывать в православии» остававшийся в расколе и в нем же воспитывавший своих детей, – в одном из своих прошений о признании детей его законными объяснял венчание свое в православной церкви тем, что «тогда (т.е. в 1827 году) и до 1837 года не венчали в раскольнических моленных»²⁷². Из этих слов видно не только то, что в 1837 году Рижская федосеевщина признала необходимость брачной жизни, но и то, что такая перемена в доктрине Рижских бракоборцев последовала не без ведома и согласия самих федосеевских наставников, которые сами решились венчать в часовнях желавших обзавестись женой²⁷³. Так впрочем и должно было быть. По «уставу», составленному Рижскими раскольниками в 1826 году никто из общества не мог предпринять что-либо новое не доложив о том предварительно «церковному совету»²⁷⁴.

Что же собственно побудило бракоборную Рижскую федосеевщину изменить в 1837 году своему основному учению о всеобщем девстве и признать если не законность, так по крайней мере необходимость жизни брачной? Кроме указанных нами распоряжений власти, ограничивавших своеволие и разврат Рижских федосеевцев по всей вероятности, много влияла на введение в их общине брачной жизни неустанная деятельность в пользу православной истины тогдашнего местного преосвященного. Известно, что до 1836 года Остзейский край не имел отдельного православного архиерея, а был подчинен управлению Псковского преосвященного. Это обстоятельство, вероятно, и было главной причиной того, что находившиеся в Риге и в других местах раскольники своевольничали, как кому хотелось благодаря снисходительности к ним местного гражданского начальства, часто неправославного, и отсутствию ближайшего надзора за ними епархиального. В 1836 году Рига получила своего отдельного архиерея хотя и не самостоятельного, – на правах викария Псковской епархии, но за то человека энергического и глубоко преданного интересам православия²⁷⁵. Преосвященный Иринарх, ознакомившись, по прибытии в Ригу со своею паствою поражен был, по словам покойного Государя императора, безнравственностью раскольников и, как истинный пастырь «побуждая ревностью о благе церкви» стал внимательно следить за всеми действиями федосеевцев, предлагая в тоже время и местному гражданскому начальству обратить внимание на злоупотребления бракоборцев и даже обличая его в потворстве злу. Само собой понятно, что подобные действия преосвященного не могли понравиться светской власти, покровительствовавшей раскольникам; начались между Лифляндским губернским и епархиальным начальствами взаимные пререкания и переписка, кончившаяся тем, что об них дошли (в 1838 году) сведения до Высочайшей власти²⁷⁶. И хотя Государь император, рассмотря все дело нашел, что преосвященный Иринарх «уже весьма усильно следил» за действиями Рижских раскольников и предлагал к обузданию их своеволия такие меры, которые были «неудобоисполнимы по принятой терпимости»; тем не менее Государь признал, что и местное гражданское начальство было неправо и позволяло в отношении к заблуждающимся много «снисхождения». Поэтому, повелевая преосвященному Иринарху «действовать на раскольников средствами кроткого убеждения и назидания в сношения с гражданскими начальством по делам, до раскольников касающимся входить не иначе, как по осторожном рассмотрении необходимости и удобоисполнимости предлагаемого им требования, в случае же недоумений не вступая в таковые сношения предварительно испрашивать наставления своего епархиального преосвященного который со своей стороны давал бы ему надлежащие разрешения, а в случаях важных доносил бы св. синоду и ожидали от оного наставления», – Государь император в тоже время соизволил повелеть министру внутренних дел – «сообщить Рижскому военному генерал-губернатору, чтобы он, удовлетворяя таким требованиям духовного начальства по делам о раскольниках, который согласуются с существующими постановлениями, в случаях сомнительных испрашивал разрешения министерства внутренних дел и притом наблюдал неослабно все постановления касательно раскольников, преподанные в руководство гражданским начальствам»²⁷⁷. А этого и довольно было для того, чтобы Рижские федосеевцы поняли, что проповедуемое ими девство – с правом вести развратную жизнь – не может быть более терпимо, и чтобы по крайней мере некоторые из них решились вступать в брак, хотя и бессвященнословный, заключавшийся в часовне по благословению наставника-мирянина. Согласиться на такую перемену в учении и жизни Рижские раскольники могли в 1837 году тем легче, что ими давно уже была сознана неправильность многих постановлений, наследованных ими от «прежних отцев», и что вообще, живя среди населения инославного образованного и прогрессивного они и сами не отличались слепою привязанностью к старине, к обычаям предков. Так еще в «уставе», составленном Рижскими федосеевцами в 1826 году – для управления богадельнею, была высказана ими замечательная мысль о том, что предки их узаконили много несправедливого. «Церковному совету» составленному из «семи избранных светских людей и трех духовных особ», кроме заведывания всеми текущими делами поручалось еще «различных времен предков сочинения и узаконения все внимательно пересмотреть и согласные с законами и писанием утвердить, недостаточные пополнить, невразумительные объяснить, а противные правилам и священному писанию пред обществом доказав, отменить; понеже бо в некоторых узаконениях оных обретаются и погрешности, как-то в статьях польских и подобных тем»²⁷⁸. Мы не знаем точно, что разумели Рижские раскольники под «статьями Польскими», в которых по их мнению было не мало погрешностей. Но если разуметь под Польскими статьями известные определения собора Польских федосеевцев, бывшего в 1752 году которыми безусловно отвергалась брачная жизнь и арендовалось новоженство²⁷⁹, то понятно будет как тяготились безбрачием Рижские федосеевцы еще в самом начале прошлого царствования. Как бы впрочем ни было, но то несомненно, что с 1837 года в Рижской федосеевской общине является брачная жизнь.

Не можем не указать при этом хитрости, с какою действовали Рижские раскольники под надзором инославного светского начальства, часто не понимавшего различия между расколом и православием. Когда указом 29 января 1834 года запрещено было Рижским федосеевцам иметь метрические книги для записи в них рождающихся и велено было о каждом рождении давать знать полиции, которая обязывалась вести для этого особую книгу, – раскольники ухитрились обратить это распоряжение в свою пользу и для этого не только давали знать полиции о каждом вновь родившемся в их безбрачной общине ребенке, но даже стали приглашать полицейского офицера для присутствования при крещении новорожденная; это – для того, чтобы участием при крещении официального лица показать, что «совершенный ими обряд крещения чрез их наставника есть законный» и что будто бы вообще «они суть общество признанное и покровительствуемое». Само собою разумеется, что подобный порядок вещей, как «несообразный с принятыми правилами», был отменен властью и вместо него введен новый, который еще больше побуждал Рижских бракоборцев склоняться на сторону жизни брачной.

В том же 1838 году Рижский генерал-губернатор вероятно, вследствие представлений духовного начальства испрашивал разрешения министерства внутренних дел как «должно поступать с раскольницами в случае сопротивления их к окрещению незаконнорожденных детей своих в православной вере и, в особенности, что должно делать с таковыми детьми»; при этом генерал-губернатор присовокуплял, что «если окрестив их насильно в православии, оставлять при матерях то они могут сделаться закоренелыми раскольниками, если же отбирать их от матерей то встречается затруднение куда их отдавать; ибо приказ общественного призрения не имеет возможности призревать младенцев». Хотя в этом «присовокуплении» уже предрешался вопрос в пользу раскольников, тем не менее происки Рижских бракоборцев не удались. 30 апреля 1838 года Государь император Высочайше повелеть соизволил – сообщить генерал-губернатору, что «в подобных случаях надлежит руководствоваться существующими постановлениями, и во всяком случае незаконнорожденных от раскольниц крестить в православной вере, оставляя на прокормление при матерях, а дабы не дать укорениться в сих детях раскольническим понятиям, то из них мужского пола зачислять в военные кантонисты по достижении установленного для того срока, а женского пола пристраивать по распоряжению приказа общественного призрения»²⁸⁰. Нужно ли говорить, как должно было подействовать на Рижских бракоборцев указанное распоряжение. Когда в 1833 году последовало Высочайшее повеление о закрытии, так называвшегося сиротского отделения и об определении в военные кантонисты круглых сирот мужского пола находившихся в означенном отделении, а в благонадежные благотворительные заведения приказа общественного призрения – сирот женского пола, – раскольники не могли особенно беспокоиться так как речь шла только о тех из их детей, которые в то время находились в сиротском доме под именем круглых сирот, и которыми, как мы видели они подыскали родственников. Теперь, благодаря указанному распоряжение, есть их дети, если бы только проповедники девства позволили себе незаконные связи с женщинами обрекались не только на службу «царю-антихристу», или на шитье в антихристовых учреждениях, но и на «никонианское» крещение. Правда, в указе повелевалось крестить в православии только незаконнорожденных из детей федосеевских; но ведь в обществе, которое не признавало брака, не могло быть по закону ни одного законного рождения. Чтобы избежать беды некоторые из Рижских федосеевцев, более других хитрые решились вступать со своими сожительницами в брак, и притом чрез венчание в церкви православной²⁸¹. Этим они приобретали право как прижитых прежде, так и имевших родиться после детей своих считать законными и на этом основании крестить их по своему раскольническому обряду²⁸². Другие, венчанные, или желавшие венчаться только в раскольнических часовнях, при посредстве наставников – мирян стали употреблять пред местным гражданским начальством все средства к тому, чтобы прижитые ими дети были признаны хотя в никоторой степени законными. Мы не знаем, что выставляли Рижские федосеевцы в доказательство законности детей, прижитых ими во вне-церковных браках, но знаем, что в этом смысле Рижский генерал-губернатор входил с представлением в министерство внутренних дел – «относительно крещения незаконно прижитых раскольницами детей». Какими данными защищал своих подчиненных Рижский военный начальник нам неизвестно; но, судя по ответу на его представление, можно думать, что он указывал – с целью освободить раскольнических детей от православного крещения – на прежде изданные законы», по которым раскольники, как поповцы, так и беспоповцы, не преследовались за мнения их о вере и могли спокойно совершать принятые ими обряды, следовательно и крещение рождающихся младенцев лишь бы только не было при этом публичного оказательства раскольнических обрядов и учения в соблазн православным. При первом взгляде на дело губернатор был прав; распоряжение от 30 апреля 1838 года о крещении в православии незаконнорожденных детей Рижских федосеевок, по видимому, противоречило прежде изданным и уже изложенным нами указам от 9 января и 13 февраля 1826 года и 5 декабря 1834 года, которыми повелевалось «не входить ни в какое исследование о раскольниках секты беспоповщинской, или иной, кои совершают таинства и мирские требы по обряду своей ереси», – но только – по видимому. На самом же деле между раскольниками о которых шла речь в означенных указах, и Рижскими федосеевцами, по суду власти, было громадное различие, которое и позволяло правительству не нарушая общих постановлений по расколу издать частное распоряжение о безусловном крещении в православии незаконнорожденных детей Рижских бракоборцев. Дело в том, что указы от 9 января и 13 февраля 1826 года касались поповцев, а указ 5 декабря 1834 года имел в виду хотя и беспоповцев, но таких, кои принимали брак; между тем Рижские федосеевцы потому и имели у себя много незаконнорожденных детей, что отвергали брачную жизнь и кроме того не молились за царя; а раскольники подобного рода по законодательству рассматриваемого времени не подходили под общую категорию заблуждающихся, но составляли отдельную группу, или секту, которую правительство считало особенно вредною и против которой существовали особые, более строгие правила. Не излагая здесь этих правил, так как после мы намерены рассмотреть их подробно, ограничимся в настоящем случае указанием только на приведенное нами уже прежде распоряжение от 27 мая 1820 года, которым запрещалось избирать в общественные должности раскольников – беспоповцев, не молящихся за царя и не приемлющих брака, тогда как беспоповцы, которые принимали брак, хотя и бессвященнословный, и молились за державную власть не лишались этого права на выборы²⁸³. Как бы впрочем ни было, только на представление Рижского губернатора по вопросу о крещении незаконно-прижитых раскольницами детей последовал 5 мая 1839 года ответ, который вполне благоприятствовал тем из Рижских федосеевцев, которые венчались в своих часовнях при посредстве своих наставников. Губернатору было сообщено, что «везде незаконнорожденными признаются дети, рожденные от лиц женского пола, не сожительствующих мужу по правилам своего верования, или подкинутая для сокрытия виновников преступного рождения, на которых единственно и должно распространяться Высочайшее повеление 30 апреля 1838 года»²⁸⁴.

Таким образом, по силе этого распоряжения подлежали православному крещению дети только тех Рижских раскольников, которые имели тайных любовниц, считаясь в то же время безбрачными, или девственниками, и которые, впрочем составляли большинство в Рижской федосеевской общине. – Что же делали эти люди в предотвращение участи, какая грозила их незаконным детям? Вместо того, чтобы узаконять свои сожительства венчанием в церкви православной, или по крайней мере вступать в брак с благословения своих наставников – в часовнях, эти ревнители отеческих уставов по прежнему предавались разврату, не думая вовсе о том, что предстояло в будущем их детям, или рассчитывая избавить их от «никонианского крещения» посредством подкупа тех, от кого это зависело; и так поступали Рижские бракоборцы, не смотря даже на то, что за свои злоупотребления подвергались разного рода ограничениям и довольно важным в роде лишения права приобретать местное гражданство и вступать в гильдейские братства г. Риги²⁸⁵. Мы не знаем на сколько справедливы были надежды Рижских бракоборцев на «благодушие» местного начальства, но знаем, что и после распоряжения 5 мая 1839 г. в Рижских моленных продолжали крестить детей не только тех федосеевцев, которые венчались по своим обрядам, что было дозволено, или жили с женщинами «вовсе без венца», что запрещалось указанным распоряжением, но даже и тех, кои венчались в церквах православных, или жили без венчания с женщинами православного исповедания, что уже противоречило всякому закону²⁸⁶. Такия нарушения закона Рижскими раскольниками, разумеется, не могли не обратить на себя внимания правительства. И вот в 1842 году, по Высочайшему повелению св. синод, с целью «дать Рижским раскольникам более побуждений обращаться от незаконных сожитий к бракам законным», предписывает Псковскому преосвященному «дать от себя священникам зараженных расколом приходов наставление, дабы они не отказывали раскольникам и даже в случае надобности приглашали их освящать брачные союзы свои в единоверческих церквах по их желанию, и чтобы таинство сие совершали над ними, не простирая к ним никаких дальнейших требований». Но так как это распоряжение велено было «содержать в особенной тайне» и исполнение по оному преосвященный обязан был сделать «непосредственно от себя, без участия в том даже консистории», и притом «вовсе не упоминая о Высочайшем повелении»²⁸⁷; то неудивительно, что Рижские раскольники в приглашении священников венчаться в единоверческих церквах видели простую любезность и отвечали на него нелюбезным отказом, продолжая по-прежнему развратничать. Такое упорство заблуждающихся вынудило наконец и местное гражданское начальство отнестись к делу серьезнее. В 1847 году Рижский генерал-губернатор уже обстоятельно доносить министерству внутренних дел о злоупотреблениях бракоборцев, сообщая ему в то же время и свои предположения о том как, по его мнению успешнее подействовать на искоренение в Риге раскола. Предположения эти были доведены до Высочайшая сведения и 25 октября того же года Государь император повелел сообщить Остзейскому генерал-губернатору, что мнение его «о непризнании женщин, живущих с раскольниками по венчальному их обряду, или вовсе без венца, и детей от них рожденных женами и детьми тех раскольников, о не приписке оных к их семействам и не означении в выдаваемых паспортах их женами и детьми», будет рассмотрено особо, а до окончательного разрешения сего дела поручается ему применить к Рижским раскольникам Высочайше утвержденный 8 декабря 1846 года относительно семейств Московских раскольников правила. А по этим правилам, как мы уже видели, жены и дети поповцев (рогожцев) причислялись к семействам по полицейским свидетельствам; что же касается беспоповцев Преображенского кладбища, последователями которого были и Рижские раскольники то, по означенным правилам дети их причислялись к семействам отцов на основании тех же полицейских свидетельств, но как незаконнорожденный, а матери их по случаю отвержения ими брака женами федосеевцев записываться не могли. Если мы обратим при этом внимание еще на то обстоятельство, что в этом распоряжении предписывалось, чтобы на будущее время раскольники г. Риги, принадлежащее к податному состоянию, отправляли рекрутскую повинность не иначе как лично, а между тем не получившим из них до 1846 года прав гражданства и купечества теперь уже не дозволялось выходить из податного состояния, – что, кроме того этим же указом вновь подтверждалось Высочайшее повеление 30 апреля 1838 года, по которому незаконнорожденных детей бессемейных раскольничьих девок и женщин, брошенных теми с кем они имели беззаконное сожительство, во всяком случае должно было крестить в православной вере и за тем в призрении таких детей – поступать по силе означенного Высочайшая повеления, то есть, мужского пола, по достижении узаконенного возраста зачислять в военные кантонисты, а женского пола пристраивать по распоряжению приказа общественного призрения²⁸⁸, – если к этому еще прибавим, что указом того же 25 октября 1847 года было Высочайше запрещено Рижским раскольникам (наравне с другими) приобретать в Остзейских губерниях в потомственную собственность, или в арендное владение, населенный имения и даже земли на которых может существовать население²⁸⁹, – то поймем в каком затруднительном положении очутились в конце 1847 года Рижские бракоборцы, – и притом не только те кои под видом девства предавались разврату, но даже и те, кои так, или иначе сожительствовали с избранными ими женщинами, или даже вступали в браки только по благословению своих неосвященных наставников. Дети первых теперь неминуемо должны были, приняв православное крещение, поступать в распоряжение православной власти; дети последних, как незаконнорожденные, лишались всех прав кои, по законам, принадлежат детям законным, а матери их, поступив в разряд наложниц могли, если бы захотели, беспрепятственно оставлять своих мнимых мужей или, в свою очередь быть брошены ими, если переставали удовлетворять прихотливым требованиям своих друзей, не находивших никакого интереса в постоянном сожительстве с одною подругою. Если и можно было утешать себя чем-либо в таком неловком положении, так разве надеждой, что низшее местное начальство занятое множеством дел другого рода, или даже равнодушное к интересам православия не станет усильно следить за действиями своих богатых горожан и по-прежнему предоставит им свободу в домашней жизни. К неудовольствию Рижских федосеевцев, в тот же год и день, в которые изданы были вышеизложенные постановления, последовало Высочайшее повеление «об учреждении в г. Риге секретного совещательного комитета по делам о раскольниках»²⁹⁰; а это значило, что местный преосвященный, для которого, разумеется, интересы православия в подчиненной ему епархии стояли на первом плане и который притом в скором времени (в 1850 году) сделан был самостоятельным епархиальным начальником²⁹¹ мог действовать теперь на заблуждающихся как непременный член секретного комитета с полною свободою и знать все их закулисные тайны. И мы видим на самом деле, что в Риге епархиальное начальство с 1850 годов начинает действовать против раскола даже слишком энергически²⁹².

С другой стороны не прекращавшиеся беспорядки федосеевцев Рижских стали надоедать уже и местному гражданскому начальству. Малолетние незаконнорожденные дети бракоборцев так, или иначе, воспитывавшиеся на руках своих матерей, еще могли не озабочивать полиции но когда эти дети, по достижении известного возраста, пускались для приобретения куска хлеба в разного рода недозволенные промыслы и превращались в «карманщиков»²⁹³, – это уже начинало не нравиться и полиции, и она, для собственного спокойствия, должна была предпринимать меры к тому, чтобы по крайней мере на будущее время поменьше было в городе подобных артистов. А это естественно приводило гражданское начальство к мысли о необходимости строго исполнять Высочайшие повеления относительно распределения незаконно прижитых Рижскими федосеевками детей – то в батальоны военных кантонистов, то в заведения приказа общественного призрения. Приказ общественного призрения в свою очередь не находил, как видно, особенного удовольствия тратить свои средства на раскольнических дочерей²⁹⁴ и мог со своей стороны употреблять меры к тому, чтобы у Рижских девственников поменьше было на будущее время незаконнорожденных детей. Следствием всего этого было то, что не только те из Рижских федосеевцев, которые были хотя номинальными девственниками, стали вступать теперь в браки, и притом чрез венчание в церквах единоверческих и даже православных²⁹⁵, но даже и те, кои жили с женщинами «по своему венчальному обряду», нередко спешили освятить свои сожития благословением церкви, чтобы этим узаконить свое потомство²⁹⁶ и приобресть себе права, которых последними распоряжениями лишены были Рижские раскольники. А когда, по ходатайству Рижского генерал-губернатора, детям Рижских раскольников купеческого сословия было дано в 1850 году право поступать в гимназии и в университеты, но под условием, чтобы дети эти происходили от родителей венчанных в православных, или единоверческих церквах и только детей крестивших по раскольничьим обрядам, или и от таких родителей, которые венчаны были «по расколу», но которых однако же «местное начальство, на основании данных в руководство оному разрешений признает сожительствующими супружески как муж и жена: таковы раскольники внесенные в 8 ревизию, купцы и мещане и при них жены и дети также получившие в прежнее время по неосмотрительности городского начальства право гражданства г. Риги большой гильдии»²⁹⁷, – эти распоряжения для многих из Рижских богатых федосеевцев, не подходивших под означенную категорию послужили новым побуждением вступать в браки не иначе как с благословения православных, или единоверческих пастырей. А когда в том же 1850 году последовала 9 ревизия и Высочайше повелено было жен Рижских раскольников не венчанных в церкви не записывать женами, а вносить в списки тех семейств к которым они принадлежали по рождению, детей же хотя и показывать в семействах раскольников, но незаконнорожденными²⁹⁸, и так поступать приказано было, не смотря ни на какие возражения со стороны федосеевцев, а в случае их неповиновения, повелевалось принять надлежащие меры, – когда в тоже время объявлено было правительством Остзейским раскольникам, что дети тех из них, кои доселе жили безбрачно, а теперь пожелали бы присоединить их к св. церкви и сами повенчались бы по обряду оной, будут внесены в ревизию как законнорожденные, в противном же случае они, как незаконнорожденные будут обложены податями на общем со всеми лицами податных состояний основании²⁹⁹; – когда, наконец, в 1853 году сами заведения Рижских федосеевцев, которые известны были под именем гребешниковских³⁰⁰ велено было подчинить надзору и ближайшему наблюдению достойного лица высшего сословия православного исповедания, которое постоянно проживало в Риге и должно было состоять в непосредственном сношении с генерал-губернатором³⁰¹, – Рижским федосеевцам, особенно купцам, не желавшим обрекать детей своих на роль лиц податного состояния, – не оставалось ничего более как узаконить свои сожительства венчанием в церквах православных, или, по крайней мере единоверческих или даже прямо присоединяться к единоверию. И действительно между 1852 и 1854 годами были самые замечательные по численности присоединения Рижских раскольников к единоверию. В этот промежуток времени Рижская раскольническая моленная лишилась самых главных своих прихожан: все лучшее богатое купечество зачислило как себя, так и детей своих в прихожан церкви единоверческой³⁰². Впрочем есть основание думать что, не смотря на все указанные распоряжения власти, ограничивавшие мнимодевственную, а на самом деле развратную жизнь Рижских федосеевцев, многие из них, более других фанатичные, а равно и те из бедняков, которых дети не могли ничего терять, потому что ничего не имели, – не соглашались венчаться в церкви православной и по прежнему продолжали незаконные сожительства с избранными ими женщинами. И что всего удивительнее на подобные сожительства с Рижскими федосеевцами соглашались не только федосеевки, но даже женщины, принадлежавшие к единоверию и православию, следствием чего обыкновенно было совращение лиц принадлежавших к церкви в раскол; кроме того при таких сожительствах допускались иногда не только любодеяние, но прелюбодеяние и даже кровосмешение. Такия преступления конечно, не могли не обратить на себя внимания местного начальства, и оно не замедлило дать знать об них министерству внутренних дел, которое со своей стороны представление Рижского секретного совещательного комитета сообщило св. синоду. Меры, какие признал св. синод необходимыми и полезными для прекращения указанных злоупотреблений Рижских бракоборцев состояли в том, что на будущее время раскольников, виновных в безбрачном сожитии ъ лицами православного исповедания и единоверцами, велено было подвергать заключению, или аресту на такое же время, какое определяется по церковным правилам, за те же проступки, или преступления лицам, принадлежащим к православию и единоверию, и именно: за любодеяние, на основании 22 правила св. Василия Великого определено было подвергать раскольников заключению на 4 года, за прелюбодеяние, на основании 58 правила, – на 7 лет, за кровосмешение, на основании 67 правила, – на 11 лет и более, смотря по степени кровосмешения; при этом, вопреки прежним своим постановлениям³⁰³ и вопреки постановлениям светской власти «о не проговаривании раскольников к церковному покаянию в тех случаях, в коих оно полагается законом»³⁰⁴, определено было св. синодом, чтобы виновные в указанных преступлениях раскольники, независимо от заключения, или ареста, посылаемы были еще в монастырь – за первое преступление на 40 дней, за второе на 60, за третье на 80–100 дней; это – для того, чтобы «уравнять меры взыскания для раскольников и православных за одни и те же преступления их и силою церковных правил убеждать их здесь исполнять соответственный епитимии пост и молитву и в тоже время пользоваться сим случаем для вразумления их в погрешительности раскольнических учений и для обращения их к православной церкви»; а если бы по каким-либо причинам нельзя было заключить раскольника на определенное число дней для епитимии, в монастырь, – в таком случае повелевалось содержать его такое же число дней в смирительном доме, – с тем, чтобы «общеправославный, или единоверческий священник посещал его для увещания и вразумления»; если раскольник, содержавшийся в монастыре, или в смирительном доме изъявлял желание присоединиться к церкви безусловно, или на правилах единоверия, он немедленно освобождался из монастыря, или смирительного дома, и нес назначенную ему епитимию (смягченную) под руководством священника, уже на месте жительства³⁰⁵. На сколько удобно было осуществление этого распоряжения в Рижской епархии, где – всего только один монастырь – Иллукстский, и прекратились ли после этого беззаконные сожительства Рижских бракоборцев с православными и единоверческими женщинами мы не знаем, как не знаем и того, на сколько достигало цели основанное в конце 1854, или в начале 1855 года в Риге «начальное русское училище – с целью распространения между низшими классами тамошнего русского населения, и преимущественно между раскольниками необходимого просвещения»³⁰⁶.

Все, что мы говорили доселе, касается собственно Рижских федосеевцев. Но нет сомнения, что те же самые явления, какие мы видели в Рижской федосеевской общине совершались в рассматриваемое нами время и в среде других федосеевцев Остзейского края, которые считали Рижскую общину своею руководительницею в делах веры и во всем следовали ее примеру. И действительно федосеевцы Остзейского края, проповедуя на словах девство, на деле вступали в сожительства с избранными ими женщинами, нередко православного исповедания, и даже выдавали их за жен³⁰⁷. Мало этого: есть основание думать, что в некоторых Остзейских губерниях, напр. в Курляндии федосеевцы стали вступать в браки даже раньше, чем в самой Риге, то есть, раньше 1837 года, и делали это, кажется не без ведома и согласия наставников Рижской общины. По крайней мере встречаются между раскольниками документы, выданные на вступление в брак некоторым федосеевцам Курляндским еще в 1834 году, на которых однако же красуется печать Рижской больницы с изображением на ней избы со стоящими около нее двумя человеками, среди которых – мальчик, и с надписью – на верху: «страж, (то есть, страждущим) покой», внизу: «1826 г. 27 сентября», а кругом: «печать Рижского старообрядческого больничного призрения»³⁰⁸. Что значили в свое время эти документы мы не знаем. Быть может, наставники Рижской федосеевской общины, видя невозможность удержать в безбрачии иногородних своих единомышленников и в то же время не желая, чтобы они венчались в церкви православной, выдавали им означенные свидетельства, как формальное наставническое разрешение на сожительство с избранными ими женщинами, за которое следовательно не грозило отлучение от общества. Вывали в это время между Остзейскими федосеевцами и другие курьёзы. Напр. Дерптский мещанин Козлов, не чувствуя в себе охоты к девственной жизни вступил в сожительство с избранною им женщиною Ивановой и прижил с нею чуть не десяток детей. За тем по каким-то причинам Козлов обратился к православию, а мнимая жена его осталась в расколе и даже не хотела повенчаться с ним без присоединения к церкви. Вследствие этого Козлов вступил в брак с другою раскольницею, принявшею по его убеждению православие, а Иванова обратилась с просьбою в местный мирский суд о побуждении Козлова выдать ей, за сожитие с нею вознаграждение; и хотя Козлов, из желания освободиться от притязаний своей прежней подруги изъявлял согласие уплатить ей 100 р. серебр. в продолжение 10 лет, но Иванова не удовольствовалась этим и перенесла дело в Дерптский приходский суд; суд постановил приговор, чтобы Козлов платил Ивановой по 20 р. серебр. в год пожизненно. И только после многих хлопот со стороны Козлова, подавшая на решение Дерптского суда главному начальнику Остзейского края жалобу, которая побывала и в Рижском секретном совещательном комитете, и в министерстве внутренних дел, и наконец в св. синоде, – состоялось определение – освободить Козлова от всякого взыскания в пользу Ивановой за незаконное их сожитие, чтобы в противном случае «не подать повода раскольникам к заключению, что их притязания и раскольнические понятая покровительствуются законом»³⁰⁹. Подобные случаи конечно, чувствительнее всяких убеждений действовали на федосеевских женщин и заставляли их не слишком доверяться нашептываниям своих мнимых девственников, а искать обеспечение себе в браке хотя бы и «никонианском». Вступлению Остзейских раскольников в браки с благословения церкви могло особенно благоприятствовать то обстоятельство, что последовавшее в 1842 году распоряжение св. синода о венчании Рижских раскольников в церквах единоверческих без предварительного присоединения их к церкви, касалось всего Остзейского края и что за моленными раскольничьими, находившимися вне Риги, правительство также зорко следило как и за Рижскою богадельнею, а в 1838 году некоторые из них даже запечатало³¹⁰; вследствие этого с 1848 года, и особенно с 1853 года, и Остзейские раскольники по примеру Рижских федосеевцев стали обращаться к единоверию и вступать в браки с благословения единоверческих священников в своих моленных, обращенных теперь в единоверческие церкви³¹¹.

Но сказав, что пример Рижской федосеевской общины, допустившей у себя в рассматриваемое нами время брачную жизнь в разных формах мог действовать и действительно действовал на убеждения в пользу брака и остальных федосеевцев Остзейского края, – мы сказали не все. Пример этот влиял на раскольников и других западных губерний, кроме Лифляндской, Эстляндской и Курляндской. Известно, что раскольники-федосеевцы в губерниях: Витебской, Виленской, Минской, Могилевской, Смоленской и других, за исключением немногих уездов Смоленской губернии, где федосеевцы более тяготеют к Преображенскому кладбищу, всегда находились в ближайших отношениях к Риге, признавая ее своею главою, своим центром, – так, что можно справедливо утверждать, что почти весь федосеевский раскол западных губерний объединялся в церковно-общинном управлении Ригою³¹². A после этого понятно, что принятие брака Рижскими федосеевцами не могло не отозваться теми же явлениями и в среде раскольников других западных губерний, которые так, или иначе зависели от Риги. Правда, внимание правительства обращено было в рассматриваемое нами время преимущественно на Ригу, и тогда как здешние раскольники подвергались разного рода ограничениям, их единомышленники в других западных губерниях нередко пользовались в то же время даже милостями власти³¹³. Но вопрос о браке и сам по себе на столько имеет жизненного значения, что решением его в смысле, благоприятном для семейной жизни могли заняться федосеевцы западных губерний и без всяких внешних побудительных причин – по тому одному, что, занимавшимся арендою земли у Польских помещиков раскольникам помощница в виде жены была важным подспорьем в труде. С другой стороны, правительство и за раскольниками западных губерний внимательно следило в рассматриваемое время³¹⁴. Как бы впрочем ни было, но то несомненно, что в прошлое царствование брачная жизнь была допущена и федосеевцами других западных губерний кроме Остзейского края. Уже в 1830 году некоторые из помещиков невельского повета обращались к местному епархиальному начальству с просьбою о разрешении венчать крестьян их «мужиковской раскольнической секты» в приходских церквах, выставляя на вид с одной стороны то, что подобное разрешение «было бы самым надежным средством к обращению крестьян их в православие», – с другой, – что «беззаконные супружества» в которые они начали вступать производят в семействах крестьян беспорядки и расстройство, так как раскольники нередко произвольно расторгали свои союзы «как совершенные вне церкви и не освященные ее обрядами». Жаль только, что епархиальная власть, равно как и св. синод отказывали в подобных просьбах на том основании, что «венчание в православной церкви лиц обоего пола, в расколе пребывающих и к православной вере не обращающихся, указами 1722 г. мая 31 и 1736 г. марта 21 воспрещено»³¹⁵. Следствия такого распоряжения церковной власти понятны; федосеевцы, не соглашаясь на принятие православия и в то же время соскучась развратом, стали вступать в браки бессвященнословные, или вернее: в сожительства. Вступление в подобные сожительства делалось очень просто: наперед сговорившись с какою-нибудь женщиной, или девицей, и получивши ее согласие, раскольник приезжал за ней в условное место и, как бы похитивши ее вез к себе в дом. А чтобы придать делу публичность, вступившие в сожительство начинали часто ходить по базарам и вообще местам большого стечения народа, взявшись за руки, или держась за один платок; этим они как бы заявляли всем о своем сожительстве. Так поступали те из федосеевцев, которые находились в зависимости от наставников, неблагосклонно смотревших на брачную жизнь. Вступавшие в подобные сожительства по достижении 50-летняго возраста большею частью «разлучались» со своими мнимыми женами, хотя и продолжали жить с ними в одном доме; чрез это из «новоженов» они опять превращались в «рабов Христовых» и принимались на моление наравне с другими «девственниками». Но потому ли, что такие сожительства, заключавшиеся без всяких обязательств со стороны вступавших в оные были непрочны и часто расторгались – при первых семейных неудовольствиях, или потому, что мысль о необходимости и законности брачной жизни с течением времени становилась более и более ясною и для самых вожаков федосеевских только в конце тридцатых годов в некоторых западных губерниях в заключении брачных союзов раскольнических начинают принимать участие сами наставники федосеевские, быть может, по примеру Риги, где с 1837 года, как мы уже видели федосеевцы стали венчаться в часовнях. Так в 1838 году дошло до сведения правительства, что «раскольнические наставники в Динабурге не только венчали браки, но даже выдавали повенчанным свидетельства об их браках». И хотя тогда же предписано было Витебскому генерал-губернатору воспретить раскольникам подобные действия, как противозаконные³¹⁶, тем не менее можно думать, что и после 1838 года федосеевцы Динабургские продолжали вступать в брачные союзы с благословения своих наставников. Дело это делалось так: в назначенный день собирались родственники желавших вступить в сожительство; на поставленном пред ними налое клался крест и Евангелие к которым, по прочтении наставником положенных молитв и благословении, новая чета прикладывалась и тем кончалось все; даже венцев не употребляли при этом³¹⁷. Такие браки большею частью заключались в домах, но нередко и в самых моленных, которых у федосеевцев западных губерний было не мало и в которых совершались требы даже с позволения правительства, хотя и «без публичного оказательства раскола». Наконец, когда последовало распоряжение власти о венчании Рижских раскольников в церквах единоверческих без предварительного присоединения их к церкви, – этим правом стали пользоваться и некоторые из федосеевцев Витебской и других западных губерний; а чтобы еще больше скрепить свои союзы «в гражданском отношении» некоторые венчались даже в церквах православных; венчание в православной церкви особенно усилилось с того времени, как последовало в 1853 году распоряжение о закрытии моленных в губерниях Витебской, Смоленской и других³¹⁸; были даже и такие, которые по примеру Рижских федосеевцев вступали в брачные союзы с лицами римско-католической церкви и лютеранского исповедания и нередко венчались – то в римском костеле, то в лютеранской кирке³¹⁹; наконец встречались между федосеевцами Витебской губернии даже такие личности женского пола, которые готовы были принять католичество лишь бы только выйти замуж за католика³²⁰. В других местах, напр. в губернии Подольской федосеевцы и в это время продолжали вступать в бессвященнословныя сожительства по одному взаимному согласию между собою, за что нередко подвергались наказанию, как со стороны гражданского начальства, так и церковной власти. Первое наказывало сожительствовавших тюремным заключением, последняя – епитимией в монастыре³²¹. Вообще нужно сказать, что в рассматриваемое нами время брачная жизнь в разных формах между федосеевцами западного края считалась явлением естественным, хотя большинство наставников и продолжало требовать безбрачия.

Что же касается других мест России, кроме западного края в которых находятся последователи Феодосия то сведений о том, как решался между ними вопрос о браке в прошлое царствование мы имеем очень мало. Так, напр. известно, что брачная жизнь была допущена в указанное время некоторыми федосеевцами в губернии Псковской, и именно: в самом Пскове в посаде Сальцах и в погосте Вязу Великолуцкого уезда, – главных центрах Псковской федосеевщины³²². И это неудивительно. Псковские федосеевцы находились в ближайших отношениях к Риге³²³. Следовательно, пример Рижских федосеевцев мог иметь влияние и на них. Сначала федосеевцы Псковской губернии, признавшие нужду брака, вступали в сожительства с избранными ими женщинами по благословению своих наставников; для записи браков им выдавались даже светским начальством книги вроде метрик, как это было напр. в Сальцах. Но когда в 1836 году выдача им метрических книг была запрещена³²⁴ и когда за тем последовали распоряжения, ограничивавшие раскольников посада Сальцы, как вредных еретиков³²⁵, – большинство федосеевцев стало вступать в браки в церквах единоверческих и православных даже с предварительным присоединением к ним³²⁶, хотя и притворным. Были и еще причины, которые заставляли федосеевок Псковской губернии венчаться в церквах православных; это – желание их пристроиться в православные дома. Но так как выйти замуж за православного нельзя было без предварительного присоединения к церкви, а родители часто на это не соглашались то, вследствие представления Псковского преосвященного Нафанаила, св. синод разрешил «совершеннолетних девиц дочерей раскольников, присоединять к церкви и венчать» и без согласия на то родителей их³²⁷. Это распоряжение касалось раскольников Вязовского прихода. А когда, устроенная федосеевцами Вязовского приказа ведомства Псковской конторы государственных имуществ, моленная была в 1837 году уничтожена³²⁸, федосеевцы Вязовского погоста уже и не могли венчаться иначе, как в православной церкви. По исследованию в 1853 году раскола в Ярославской губернии чиновниками министерства внутренних дел оказалось, что тамошние федосеевцы также допустили у себя брачную жизнь и венчались большею частью в церквах православных³²⁹, хотя жили в браке только до известного возраста, по достижении которого опять поступали в число «девственников»; некоторые, впрочем из федосеевцев Ярославской губернии и в это время отвергали брак и предавались разврату на том основании, что брак как незаконно будто бы совершенный, есть прелюбодеяние, а за этот грех в кормчей назначено большее наказание чем за блуд. Таким направлением в жизни отличались федосеевцы в уезде Романо-борисоглебском и, в частности в волостях государственных имуществ, а из имений помещичьих в больших вотчинах, которые управлялись вотчинными конторами и пользовались особенными льготами и выгодами промышленности³³⁰. Особенно отличалась в этом отношении Юхотская волость, где жил несколько времени известный Таровитый³³¹ и где разврата после него был так велик, что сложилась даже пословица: «в Юхоти девки живут в похоти». Так называемые келейницы, то есть вдовы и девки раскольнические, жившие в особых небольших домиках, известных под именем келий, и занимавшиеся чтением канонов, обучением грамоте детей и пр., которых в одном Романовском уезде было открыто 2,314, служили главными предметами потребления для девственников федосеевских, так, что некоторые из этих мнимых святошей рождали иногда в 10 лет по 11 человек детей и, не смотря на это, исправляли в своем обществе разные мнимо-церковные должности³³². Само собою понятно, что в такой среде дело не обходилось и без детоубийства; открыты были приходы, где из 50 беременных девок рожали живых младенцев не более 5. Это зло было так велико, что владельцы некоторых имений решились назначать награды тем из девственниц, которые рождали живых детей и оставляли их у себя на воспитании³³³. Что касается, соседней с Ярославскою, Костромской губернии, то и здесь федосеевцы допустили у себя брачную жизнь; только большинство их, не желая давать подписки на принятие православия вступало в сожительства без всякого молитвословия, с согласия только родителей³³⁴. Эта замечено было особенно в Варнавинском уезде; немногие только «страха ради иудейска» венчались в церкви православной, за что после несли епитимию³³⁵. Вероятно, здесь еще хорошо помнили наставление Гнуси на скрывавшегося несколько лет в доме Судиславского купца Папулина, который благодаря своей богадельне и моленной играл в Костромской губернии видную роль до тех пор, пока, вследствие ревизии Костромской губернии сенатором князем Лобановым-Ростовским, богадельня Папулина не была передана в полное распоряжение Костромского приказа общественного призрения³³⁶, то есть до 1845 года. Впрочем, нужно сказать, что авторитет Таровитого и Гнусина, проповедовавших под именем девства разврат, несмотря на их «мученичество за веру», падал все более и более. Жизнь брала свое, и учение этих изуверов стало казаться большинству федосеевцев, по меньшей мере насилием природе и нравственному чувству. Оттого мы и видим, что даже те из федосеевцев, которые не оставляли своими милостями Таровитого, даже во время пребывания его в Соловецком монастыре, – таковы раскольники Иркутской губернии, Верхнеудинского округа, Тарбагатайской волости приславшие в 1833 году Ивану Федотову 30 рублей³³⁷, – не считали нужным строго следовать его наставлениям и, ничтоже сумняся, вступали в браки. В Феврале 1842 года, как видно из донесения генерал-губернатора восточной сибири, было заключено раскольниками Тарбагатайской волости 407 браков; цифра почтенная. Правда, браки эти заключались вне церкви – раскольническими наставниками «без всякого притом чина и порядка»³³⁸. Но вопрос не в этом, а в том, что в рассматриваемое нами время брачная жизнь стала допускаться даже в таких федосеевских общинах, которые благоговели пред каким-либо Таровитым. A после этого, кажется, мы имеем право думать, что изложенные нами сведения о брачной жизни федосеевцев в некоторых губерниях далеко не решают вопроса о том, как развивалось учение о браке в федосеевском расколе, в царствование императора Николая Павловича, и что в рассматриваемое нами время по всей вероятности строгое девство перестало быть обязательным законом почти во всех федосеевских общинах, и если не брак, так по крайней мере сожительство со «стряпухами» допускалось повсюду и даже рекомендовалось самими наставниками, как средство против брака³³⁹. Кроме сказанного к такому заключению приводит нас еще следующие соображения. Во-первых, после того как допустила у себя брачную жизнь Москва, странно было бы настаивать на безбрачии какой-либо «Кинешме, Галичу, Чюхломе, Судиславлю, Казани, Саратову, Сызрани и другим многим и дальним странам», которые по уверению Московских федосеевцев во всем последовали «Московскому кладбищенскому уставоположению» и «всячески старались быть в единомыслии» с Москвой³⁴⁰. Петербург также оставивший безбрачие как вещь хорошую, но довольно тяжелую для столичного жителя, мог служить образцом для подражания тем провинциальным федосеевцам (особенно Ярославским), которые, по коммерции, или по другим каким-либо причинам так, или иначе, зависели от разных Дурдиных, Тихоновых, Карповых, Долговых, Кузьминых и подобных им вожаков Петербургского федосеевского раскола³⁴¹. А Рига, с ее Алипиевыми, откупавшими на волю целые селения своих единоверцев³⁴², задавала тон всему западному краю. Правда, можно думать, что федосеевцы Московские, Петербургские и Рижские допустили у себя брачную жизнь в царствование императора Николая Павловича не по убеждению, не добровольно, а потому, что вынуждены были к этому исключительными обстоятельствами, в которые поставило их правительство изложенными выше распоряжениями и, признав брак по неволе, продолжали втихомолку проповедовать необходимость и спасительность жизни девственной. Но ведь и иногородние федосеевцы за свою доктрину не пользовались в прошлое царствование особенными милостями власти. Преследуя всеми способами беспорядки, открытые полицией на Преображенском кладбище, на Волковом кладбище и в Рижских заведениях Гребешникова и под., правительство в то же время постоянно издавало распоряжения, которые ложились тяжелым камнем и на всех вообще федосеевцев, где бы они ни жили. Мы изложим коротко эти распоряжения, прямо направленные против федосеевцев, чтобы видеть, что, даже независимо от примера Москвы, Петербурга и Риги иногородние федосеевцы могли и должны были в царствование императора Николая Павловича оставить свое учение о всеобщем девстве и допустить у себя брачную жизнь.

Главное отличие федосеевцев от других толков беспоповщины состояло в том, что они не молились за царя и отвергали брак. Признав такое учение вредным и лишив раскольников, державшихся этого учения, права на выборы в общественную службу еще в 1820 году правительство с тех пор постоянно руководствовалось в своих отношениях к федосеевцам таким взглядом. В 1834 году распоряжение 27 мая 1820 года о не выборе в общественные должности беспоповцев, не молящихся за царя и не приемлющих брака было подтверждено³⁴³. В 1835 году, вследствие дошедших до Государя императора сведений, что Высочайше утвержденные 27 мая 1820 года правила о не определении в общественные должности раскольников не по всем ведомствам соблюдались, подтверждено было начальникам губерний, чтобы означенные правила повсеместно были исполняемы³⁴⁴. В том же 1835 году по вопросу, где причислить к городским обществам раскольников вредных сект Государь император Высочайше повелел сообщить главным местным начальникам, что, кроме духоборцев, иконоборцев, молокан и иудействующих, должно считать особенно вредными ересями скопцев и не молящихся за царя³⁴⁵. А это, по силе указов 27 мая и 11 ноября того же года значило, что федосеевцы, по крайней мере те из них, кои не молились за царя, могли записываться на будущее время в градские общества не иначе как в закавказских провинциях именно в городах: Нухе, Шемахе, Кубе, Шуше, Ленкоране, Нахичевани и Урдубате; в случае сокрытия своего вредного учения и приписки в градские общества других губерний, они предавались суду как бродяги сделавшие ложное о себе показание, и годные из них отдавались в военную службу в кавказский корпус, а негодные к службе и женщины отсылались для водворения в закавказские провинции³⁴⁶. В 1837 году последовало распоряжение, чтобы за теми отраслями беспоповщины, кои совершенно отвергают брак и другие таинства и кои не молятся за царя усилен был надзор и строго наблюдалось, чтобы там, где есть православные, единоверцы, или хотя старообрядцы они не избирались ни к каким должностям и чтобы не принимались в свидетели в делах тяжебных и гражданских, особливо против православных³⁴⁷. 12 апреля того же 1837 года последовало новое распоряжение, которыми повелевалось «признавать не имеющими вовсе права ни на какие общественные отличия, в том числе и на почетное гражданство между прочим последователей тех толков, кои, не приемля священства и брака не молятся и за царя»³⁴⁸. 30 Апреля 1838 года подтверждено было запрещение избирать в общественные должности раскольников, признанных особенно вредными³⁴⁹. Указом 17 Февраля 1839 года снова было подтверждено, что раскольники вредные (то есть, не приемлющие брака и не молящиеся за царя) не должны быть избираемы ни в какие общественные сельские должности, а только могут быть назначаемы в полесовщики, десятские и сторожа³⁵⁰. В 1842 году раскольники-беспоповцы, отвергающие брак и молитву за царя признаны были св. синодом – вреднейшими³⁵¹. В 1843 году раскольникам беспоповщинской секты, кои не молятся за царя и не приемлют браков и потому признаются особенно вредными, запрещен был «прием к себе в семейство, под каким бы то видом ни было детей православного исповедания»³⁵². В том же году раскольники, признанные особенно вредными, а такими, как мы видели считались федосеевцы³⁵³, лишены были права нанимать за себя в рекруты кого-либо из православных, и должны были искать охотников для царской службы «только из среды себя»; виновные в нарушении этого постановления отдавались «по суду в солдаты не в зачет обществу»³⁵⁴. 21 марта 1844 года последовало распоряжение по которому федосеевцам, как особенно вредным раскольникам не иначе можно было приписаться к городскому обществу, как после подписки в том, что они – не федосеевцы; в противном случае им грозило наказание, определенное Высочайшим повелением 1843 года 10 октября и св. закон, т. ХV в ст. 213³⁵⁵. На основании этого распоряжения, раскольникам вредных сект запрещена была выдача видов на отлучки³⁵⁶. В 1849 году, по случаю прибытия в Ригу из Пруссии одного раскольника по имени Федора Тимофеева, непринятого прусским пограничным начальством «по непринадлежности его к числу тамошних подданных», последовало Высочайшее повеление – Тимофеева, как содержавшего «бесповщинскую секту федосеевского согласия», признанную правительством особенно вредною, «последователям коей 500 ст. 6 прод. т. IX св. закон, (издан. 1842 г.) дозволено приписываться к городским обществам только в Закавказском крае», – выслать из Риги за Кавказ для водворения в одном из городов того края, по усмотрению наместника кавказского³⁵⁷. 28 Февраля 1850 года последовало Высочайшее подтверждение указа 12 апреля 1837 о порядке награждения раскольников³⁵⁸. В том же году, при производстве девятой народной переписи Высочайше было повелено: «детей раскольников беспоповщинской секты, кои брак вовсе отвергают и имеют детей прижитых вне брака (а такими были по преимуществу федосеевцы так как поморцы, по выражению официальному «не совсем отвергали брак»), – показывать по ревизии в семействах раскольников незаконнорожденными, а матерей их, по случаю отвержения ими брака женами раскольников беспоповщинской секты не записывать, но вносить в списки тех семейств к которым они принадлежали по рождению»³⁵⁹; и хотя «детям беспоповщинских раскольников и женщинам, состоявшим в безбрачном с ними сожитии разрешено было оставаться по прежнему при семействах означенных сектаторов», но – с условием, чтобы «для временных отлучек в другие места они имели узаконенные полицейские свидетельства от начальств тех мест, где они были записаны по девятой ревизии»³⁶⁰; кроме того, дети федосеевцев равно как и других беспоповцев, внесенные в ревизию незаконнорожденными, облагались податями на общем со всеми лицами податных состояний основании³⁶¹. 19 января 1853 года запрещено было раскольникам, особенно вредных сект приобретать в собственность как у частных лиц, так и из казны зачетные рекрутские квитанции, выданные «на поступивших в военную службу таких людей, которые не принадлежали к сим сектам»³⁶². 13 июля того же года снова было подтверждено, что раскольники особенно вредных сект не могут приписываться к городским сословиям нигде, кроме Закавказского края, и для предупреждения ошибочной, или неправильной приписки к городам людей сего рода велено было при отобрании от раскольников подписок о непринадлежности к особенно вредным сектам, требовать также и решительно от каждого из них объявления, какую именно ересь он содержит³⁶³; а 25 ноября того же 1853 года вообще велено было называть всех раскольников в полицейских книгах и во всех официальных бумагах так» как установлено в своде законов без всяких изменений³⁶⁴, чтобы видно было кто из них какой секты.

Мы не ручаемся, чтобы указали все распоряжения правительства, последовавшие в царствование императора Николая Павловича и касавшиеся раскольников федосеевской секты; но и указанных³⁶⁵, по нашему мнению, достаточно, чтобы видеть, что те из последователей Ковылина которые решились бы оставаться верными его учению должны были в прошлое царствование терпеть много невзгод за свое отрицание брака и молитвы за царя. Правда, не моление за царя еще можно было как-нибудь скрыть от взоров власти; но мнимая девственная жизнь – с наложницей в дому и с прижитыми от нее детьми, которые по словам автора «отсловия к новоженам» «вопиют, никого же бояся», как позорное клеймо, в каждом федосеевце, особенно жившем не в многолюдном городе, а в деревне, указывало «особенно вредного» члена общества против которого так вооружалась власть. Не спорим и о том, что благодаря беспечности и подкупности местных властей, засвидетельствованной самим правительством, многие из указанных распоряжений не исполнялись. Так напр., по свидетельству чиновника министерства внутренних дел, изучавшего в 1854 году положение беспоповщинского раскола в Москве и ее окрестностях, Высочайшие повеления о непризнавании жен и детей беспоповщинских – законными³⁶⁶, о не причислении федосеевцев к городским сословиям нигде, кроме Закавказского края³⁶⁷, о не наименовании последователей Преображенского кладбища старообрядцами³⁶⁸ и друг., нигде почти не исполнялись³⁶⁹; другие распоряжения обходили сами федосеевцы, ложно выдавая себя за последователей сект не особенно вредных³⁷⁰, или приписываясь к городским обществам не там где имели оседлость, а в других губерниях, где легко обманывали местных властей, – как поступили напр. многие из Московских федосеевцев, когда последовало распоряжение о непризнании их жен и детей законными; приписавшись купцами в другие города, они достигли того, что жены их и дети были показаны законными³⁷¹. С другой стороны, некоторые из вышеупомянутых распоряжений были таковы, что не принося существенного вреда федосеевцам, стесняли только православных; таково распоряжение о лишении федосеевцев права на выборы в общественные должности, всегда более или менее обременительные³⁷². Наконец, многие из вышеизложенных указов, стеснявших федосеевцев были некоторым из них даже по сердцу: таковы указы о причислении федосеевцев, как последователей особенно вредной секты к городским сословиям в Закавказском крае. Потому ли, что жизнь их внутри России была тяжела в силу вышеизложенных распоряжений, или потому, что добровольно переселившимся в Закавказский край раскольникам предоставлены были разного рода льготы³⁷³, только некоторые из ревнителей девства, бросая свои жилища во внутренних губерниях России, бежали в Закавказский край в Бессарабскую область в пограничные западные губернии, и даже за границу, – так, что правительство вынуждено было останавливать это движение³⁷⁴. Но, если и можно было рассчитывать на поблажку полиции на приписку в другой город и под., то, разумеется не всем, и притом не даром; что же касается лишения права на выборы в общественные должности, то подобною свободою от службы могли дорожить только бедняки, которым не до чести, когда нечего было есть; купцы же федосеевцы и прочий богатый люд ничуть не прочь были от звания «начальство» и страшно негодовали, когда их, на основании закона выбирали только в сотские и десятские, считая для себя подобное назначение «обидным и унизительным»³⁷⁵; и это не потому только, что должности сотского и десятского мало удовлетворяли честолюбию каких-нибудь Ванюковых и подобных им, но и потому, что подобные должности лишали возможности богатых федосеевцев влиять на массу, – особенно православную, и тем поддерживать и распространять «древнее благочестие». Когда же правительство, заметив, что удаление федосеевцев от общественных должностей ложилось тяжелым камнем на православных, так как они одни должны были нести службу общественную «заключавшую в себе вместе с правами и повинность, вообще в городах довольно обременительную», определило назначить для отправляющих общественные должности православных такое содержание, которое служило бы им вознаграждением за потери по торговым делам, и такую издержку положило удовлетворять из особого денежного уравнительного сбора с федосеевцев, которые, по их заблуждениям и принадлежности к вредной ереси, не могли быть избираемы, на основании закона в общественные должности³⁷⁶, – тогда, кроме самолюбия стали страдать еще и карманы федосеевцев. И если для богачей подобная плата в пользу православных не составляла особенного расчета, за то большинство последователей Ковылина сильно тяготилось таким распоряжением. Наконец, переселяться в Закавказский край, чтобы жить в нем свободно, согласно с учением Ильи Алексеевича Гнусина и под., могли только или голяки, люди без домовые, которые рады были освободиться от податей, хотя бы на несколько лет, или фанатики, которые готовы были на всякую жертву, лишь бы только не изменить «уставоположению прежних отцов». Что же касается большинства федосеевцев, то, конечно, подобное путешествие ему было вовсе не желательно. Что же оставалось делать этому большинству, чтобы избавить себя от клички «особенно вредных» членов общества и тем обезопасить свое существование внутри России? Оставалось делать то, на что указывала ему власть, которая, стесняя федосеевцев вышеизложенными распоряжениями, заявляла в тоже время, что дети их могут быть признаны законными без различия, рождены-ли они до венца, или после, и получат все права и преимущества коими пользуются законнорожденные если федосеевцы узаконят свои сожительства венчанием в церкви православной и дадут обязательство воспитывать детей в правилах истинной веры³⁷⁷, и что вообще все дела о самих родителях прекратятся если сами они примут православие³⁷⁸, или, по крайней мере повенчаются в церкви³⁷⁹. Условие – нелегкое; но в виду тех благ, которые можно было приобресть выполнением его, весьма многие из федосеевцев спешили в православные храмы и венчались³⁸⁰; а иные даже прямо присоединялись к церкви – большею частью на правилах единоверия и, разумеется, всегда почти притворно³⁸¹. А когда в 1853 году последовали распоряжения, по которым не одни федосеевцы, а и все вообще раскольники, к какой бы секте они ни принадлежали лишались права на выборы в общественные должности – с обязательством в тоже время платить жалованье, занимавшим эти должности православным и вносить по 1 рублю сер. с ревизской души в пользу тех церквей, в приходе которых жили³⁸², – права на получение знаков отличия и почетных титулов именитых купцов и почетных граждан, и притом могли записываться в купеческие гильдии только на временном праве³⁸³, не избавлявшем последователей древнего благочестия от платежа податей, от телесного наказания и от обязанности отбывать рекрутскую повинность³⁸⁴ наравне с мещанами и крестьянами, – число присоединений к церкви не только федосеевцев, а и раскольников других толков увеличилось еще более, и православие, по видимому, торжествовало. A после этого мы вполне соглашаемся с автором «отсловия к новоженам», – истым федосеевцем, который со скорбию говорит, что в прошлое царствование стали вступать в браки, и притом с благословения церкви «не токмо почтенные и знаменитые во градах люди христианского рода и благочестия, но и самого низкого состояния сельские люди и обитающие в лесных сельбищах пустынножители, словом, едва не все новоженившиеся, не исключая и самых новопротестантской секты последователей» (то есть, поморцев); хотя и в это время еще оставалось в числе федосеевцев не мало фанатиков, которые проповедовали, что лучше предаваться блуду и каяться, чем вступать в брак³⁸⁵. В сборнике библиотеки покойного митрополита Григория под № 154³⁸⁶ находится огромное сочинение, писанное одним из федосеевцев г. Казани³⁸⁷ в 1852 году, или вскоре после этого. Сочинение это, начинающееся словами: «растленна жизнь не остается без последствий» – без особого заглавия состоит из двух частей и составляете ответ автору «беседы о браке», содержание которой мы уже видели и которая была послана им, между прочим, в Казань, быть можете, потому, что здесь бракоборство было сильнее чем в других местах³⁸⁸. Мы не намерены подробно излагать содержание этого замечательного федосеевского сочинения, но не можем не указать, по крайней мере, главных его мыслей, которые с одной стороны подтвердят наш взгляд на причины беспоповщинского безбрачия, с другой покажут, что в царствование императора Николая Павловича в числе бракоборцев стали являться и такие лица, которые в своих рассуждениях о браке не ограничивались уже одними только криками: «писано есть, писано есть», как было это при Алексееве, и даже при Ковылине, а составляли в защиту своего безбрачия такие книги, которые сделали бы честь и любому поморцу времен Скочкова, когда преимущества ума и образования были на стороне последователей Покровской часовни.

Желая опровергнуть мысль брачного³⁸⁹ о том, что брак, как бы он ни заключался, должен существовать в роде человеческом от начала и до конца мира, вследствие данного Богом первым людям благословения и во избежание прекращения на земле людей, защитник безбрачия прибегает к следующему общему рассуждению: как «царствие Божие сугубо, едино по созданию, другое по присвоению», вследствие чего по созданию Господь царствует над всеми – и «над еллинами, и жидами, и бесами, и всею тварию», – по присвоению же «токмо над истинными христианами», – и рабами Божиими по созданию могут назваться и «беси, и еретики и все прочее человечество», по «разуму же присвоения» рабы Божии «суть едини токмо истинные христиане», – так, «мним и веруем», надлежит разуметь и «о браке, яко оный есть сугуб, един по разуму создания, другой по разуму присвоения, и по созданию брак, как он в начале при миротворении Богом благословен, продолжается даже до днесь и продолжаться будет до скончания мира», и таким образом «о бытии и состоянии рода человеческого и животных и продолжении оных мы не сомневались и не сомневаемся». Что же касается «брака по разуму присвоения, то мним, яко оный есть токмо в единых истинных христианах, совершаемый токмо по закону христианскому; на сем-то едином христианском браке по присвоению разумеем существовать Божию благословению; прочие же браки все суть оного лишенными. На сем основании утвердившись, надлежит отвечать брачному на его статью» о продолжении брака до конца мира, что «мы о сем не сомневаемся, якоже Господь во евангелии рече: якоже бысть во дни Ноевы, женяхуся и посягаху, тако будет и во дни пришествия Сына человеческого. А чтобы браку быть в православных христианах, по закону церковному, в виде тайны церковной, до пришествия Христова, о сем надлежит учинить рассуждение тако, якоже и о прочих тайнах церковных, исключая крещение и покаяние».

Согласно с этим нужно сказать и о Божием благословении, что «оное по разуму создания существовало и существовать будет на всех человецех до кончины мира, и о сем мы не сомневаемся; по разуму же присвоения, мним и веруем, яко оное состоит и существует на единых токмо христианских брацех законных», А поскольку бессвященнословный брак новоженов «есть самовымышленный и незаконный, то и благословение Божие, еже раститися и множитися, на оный возводить – напрасно и тщетно. Наше рассуждение не о всяком рождении и брачном совокуплении, но о законном браке и Богом благословенном супружестве». Что брак законный «имать свое бытие от начала мира», это «писанию согласуешь»; а чтобы законный брак продолжался до конца мира, – «такового обещания в писании не обретается»; – да и новожены «на сию тайну, или статью, ни главы, ни слова, ни святого» не указывают, «ведая опасно, яко сего речения о браках законных нигде нет» (л. 7–9). А если бы и было подобное обещание, оно ничего не доказывало бы. «В писании обещание положено видимому священству быти до кончины века, а мы (то есть, все беспоповцы) ныне проповедуем, что его уже нет, и сему обещанию о священстве не согласуем с писанием» (л. 67).

На замечание брачного, что, если, по мнению бракоборцев, будет вечно существовать крещение, в таком случае должно допустить, что будет продолжаться до конца мира и рождение, безбрачный говорить: «святое крещение в церкви христианской будет до конца и рождение в народе будет до конца; крещение в православной церкви (так называет сочинитель свое общество) будет истинное, a рождение в народе будет законопреступное; поскольку таинство св. крещения может совершаться и от простолюдина, о семь свидетельствуется в номоканоне в правиле 203; а таинство законного брака, от коего бывает законное деторождение может совершаться только от православного священника, a кроме – ни от кого, о семь зри свидетельство кормчей глав. 51, л. 523 об., и бессвященнословный брак не брак, а блуд, о чем зри кормч. л. 336 и 522. Но истинное христианство есть и будет продолжаться до дне судного и до второго пришествия» и значит, «от него и святое крещение будет исполняться над приходящими от неверия, или над рожденными от незаконного брака тоже до дне судного». А так как «священства истинного и христопреданного несть ныне и впредь не будет, то и брака законного несть и впредь не будет» (л. 13). «Мы не брак законный презираем, замечает безбрачный в другом месте, не супружеством благословенным гнушаемся, но противный св. писанию брак составлять не дерзаем и творить новые чины на действие церковных тайн излагать страшимся» (л. 51). «Лучше умереть бесчадну, нежели для чадородия разрушать предания св. отцов», то есть, «составлять на браковенчание чин от своего смышления и излагать новую форму», – как сделали это новожены. Мысль, будто «как смертное, так и брачное действие над человеком неизбежно», – несправедлива; «смерть каждому неизбежна, а брак дан на произволение; быть бессмертно нельзя, безбрачно можно» (л. 17). И не только можно, но и должно в настоящее время, когда «в нас ни князя, ни вождя нашего закона и духовного чина во всем мире, ни причетника несть, ниже старца искусна к вразумлению христианства», когда притом настало царство человека беззакония и скоро последует кончина мира. В такое время «о чем подобает тщание иметь? о умножении ли народов и племен, о чадородии ли и женитьбе, или о покаянии? Мы, веруя, что скоро грядет и не замедлит Судия, оставляем попечение о чадородии и размножении человечества, но каждому, сколько вместимо, предлагаем очистить себе целомудрием и готовы быть на сретение Царя славы в ризе чистой». И это делаем «не от своего смышления, но от св. писания». Указав далее на то, что Моисей, приготовляя «Израильтян на сретение Бога, хотящего снити на Синайскую гору, повелел к женам не прикасаться», между тем как «ныне Господь судит всю вселенную грядет», что «и Ною праведному и сынам его» Бог заповедал во время всемирного потопа «к женам не прикасаться», a «ныне вселенная потоплена в злейших водах, испущенных от семиглавого змия», безбрачный заключает: «и мы чаем пришествия Христова, тщимся предстать Ему, якоже Моисей уготова люди израилевы, и страшимся того, егда приидет» (л. 34–42). «Всему свое время. Прежде иметь священство было законно, ныне же законопреступно»; потому что священство настоящее «благословляет херосложно; прежде причастие иметь бе законно; ныне же совершать его законопреступно»; потому что нынешний «агнец запечатлен двучастным крестом; сице и о браце потребно разуметь. Адамовы чада сестер имели супругами, и то бе в свое время законно; ныне же нас апостол научает в последних временах живущих тако: время сокращенно, имущии жены, яко не имущии будут» (л. 62–65). Указывают на то, что «брак положен в естестве», что «естественно человеку родиться и умереть; рождение же Бог положил от жены со смешением мужским». Правда; но из этого не следует, что «когда есть сила к рождению, то роди невзирая ни на какой закон письменный»; такая «дерзость и не разбирательство в рождении свойственны только скотам бессловесным». Считать законом для рождения и брака «одну только способность естественную» значить поступать «дерзко, глупо, противно св. писанию», потому что «естество не откажется родить, если кто и с сестрой будет иметь брак, не откажется, кто и с пятью женами будет иметь совокупление»; a разве такое рождение будет законно? (л. 44–48). Говорят: девство не предписано законом, а оставлено на произвол каждому; правда; но несомненно и то, что вступать в законный брак можно только посредством венчания. Значит, «потребно хранить первое и второе, сиречь, брачиться и принимать на брачное совокупление законное чиновенчание»; если же «мы совокупляться будем и рождать, а законного церковного благословения не примем, то явимся единой заповеди исполнители, а другой – разорители, – меньшее, повеление исполним, телесное желание и похоть снабдим, а предания св. соборов разрушим и высочайшую заповедь презрим; но лучше телесное вожделение обуздать, а не св. соборов заповеди разрушать. Закон повелевает совокупляться мужу и жене и чадородию быти; но в начале сего по церковному преданию и св. соборов должны брачущиеся принять во освященной церкви от священника венчание, сиречь, церковную тайну, а без сего чина совокупление будет незаконное; кроме же священника быть строителем сей тайны закон никому не допускает, сиречь, простецу совершить венчание невозможно. Ныне же освященной церкви и священника несть». Что же остается делать? «Плотское ли совокупление оставить и рождение, поскольку несть кому ныне тайну законного брака составить чинно, или для плотского совокупления правила св. отец разрушить, сиречь, без священства и венчания свои браки действовать»? Безбрачный беспоповец говорит, что лучше оставить плотское совокупление, чем разрушать правила св. отцов и вселенских соборов, и вот чем доказывает это: «пречистое тело и кровь Христова столь нужнее нам брака, елико небо пространнее земли; без сего бо и спасения надежды несть; и сам Христос рек: аминь, аминь, глаголю вам, аще не снести плоти Сына человеческого, ни пьете крови Его, живота не имеете в себе. Но видим закон, кроме священства совершить сию тайну евхаристии простецу не дозволяется, – то тайну сию спасительну совершенно оставляем: лучше согласуемся быть без видимого причащения тела и крови Христовой, нежели коснуться чрез закон простецам, не имущим священства, составлять его»; точно также нужно поступать и касательно брака – тем более, что «целомудренную жизнь вести может всякий, и кто отрицается: я не могу жить целомудренно, тот на Бога клевещет» (л. 54–58). «Сего ради по силе и тщимся жизнь хранить целомудренно» и поступаем так не по гордости, не из тщеславия «но для исполнения закона церковного»; оставляя ныне браки мы «не закон превосходим, но только закон исполняем; потому что тайны брака некому законно составить» (л. 59 и 68 об.). «Мы не брак презираем, но удаляемся дерзости той, что повелено совершать священнику, и нам сие не похитить бы самовольно, и не хотим принять в закон того, что от святых признано законопреступно; без священства брак назван от св. соборов не брак, а блуд, и мы его браком не признаем; мы не точию брака не имеем, но и св. причастия видимого не имеем, священства не имеем, миропомазания не имеем, но не в том разуме не имеем, что сии святые вещи презираем, но не кому их законно совершить, хотя знаем чин, как они совершаются, и имеем все вещи для составления их, но не имеем власти коснуться их; по той же причине и брака не составляем, понеже сии таинства к совершению вверены людям священным» (л. 87–88). Если же «кто и преткнется, или изнемогает на пути жизни целомудренной, то паки восстает и во след прочих грядет, аще и созади, но в том же стаде; в немощах наших и падениях покаяние всемилостивому Богу приносим и прощение просим, как обленившиеся исполнять Его заповеди, и страшимся приносить оправдания о себе Сердцеведцу такие, что мы не можем хранить целомудрия, но за леность согрешаем... Лучше нам быть всем грешным, нежели пререкателями и противниками пред св. догматами и иметь мудрование, св. апостольской церкви противное» (л. 69). «Вы же, говорит сочинитель, обращаясь к вступавшим в бессвященнословные браки на путь жизни брачной стремитесь чрез ограду лезете и чрез врата скачете, – новую дверь просекаете; сами, не имея священства, отворять дерзаете. Слово Божие, как приставник сего пути и страж, непрестанно вам вещает: его же не сочета Бог, священными молитвами совокупляема, тии сходятся на блуд; а вы напротив его бунт сочиняете» (л. 64). В другом месте защитник безбрачия говорит о том же предмете еще сильнее и откровеннее: «мы хотя и не вси исполняем того делом, чего надлежит по закону церковному, – многие вполне ведут жизнь целомудренную, но многие сего и не исполняют, но сердцем право веруют и устами благочестиво исповедуют, а в нарушении, прибегая к Богу со смирением и покаянием прощение получают от Него, а в правый догмат и закон своих поступков не ставят». Такие люди «хотя по делам и грешны, но по вере святы; поскольку хранят в сердечном веровании и исповедании словесном святые догматы» и каются в своих грехах; а «кающегося грешника Бог не отвергает никогда». «Хотя бы кто имел грехи больше песка всего мира, или больше звезд небесных и капель всех вод подсолнечных, но при православной вере чрез покаяние он может спасение получить; но если кто догматы церковные и предания, касающиеся к вере христианской развращает, или хоть последнюю вещь церковных чиноположений изменяет, или свое мнение узаконяет и в правильно употребление вводит, чего святые не свидетельствовали, тот не избежит погибели» (л. 92–93).

Такими-то рассуждениями Филипп Осипов³⁹⁰ старался защитить от нападений брачных проповедуемое и содержимое многими беспоповцами безбрачие. Но защитник всеобщего девства не ограничился одною защитою своего безбрачного общества; он решился еще доказать, допустившим у себя бессвященнословные браки, ревнителям древнего благочестия, что они, обвиняя других в ошибках сами заблуждаются, вступая в браки без церковного венчания. С этою целью, определив значение таинств и показав, при каких условиях они бывают истинны и при каких ложны и еретически, он замечал: «и ваш брак бессвященнословный будет подобен тоже еретическим тайнам, понеже в составлении его видимую вещь он будет иметь, сиречь, жениха и невесту, а формы чиновенчания церковного и благодати Божией пришествия не будет иметь; сего ради он брак лживый, блудный. Аще бы кто взял простой хлеб и вино и отслужил бы молебен и стал бы утверждать: это есть истинное причастие, тело и кровь Христова, за нужду составленное, – то вси бы его безумными сочли и всякий бы рекл: сей есть прост хлеб и простое вино, а не причастие святое. Или кто взял бы простое масло и сотворил бы над ним самосостовные молитвы и начал бы уверять, что сие есть истинное миро, в тесноте составленное, – то всеми бы сие мудрование почиталось кощунством, – того ради, что хотя и есть в мнимом от него причастии хлеб и вино, как это и в истинном причащении бывает, но не было законного над ним действия, чем призывается Дух Святый, сиречь, тех молитв, какие следуют; такожде и на самосоставленном мире, хотя есть в нем масло, но не может оно быть истинным миро, понеже не от священного лица совершалось и не по своему порядку, но лживое помазание; и потому тии вещи были бы и причастие и миро лживыми, что на них не сходил при составлении святой Дух; а не сошел Дух святой того ради, что они не тем чином составлены, который законом положен, но от своего смышления, и не от того лица, какому правила повелевают, сиречь, закон повелевает совершат сии тайны священнику, а их действует простец. И брак твой тоже совершается без благодати святаго Духа, потому что ты его самолично творишь, а не по писанию, и правилами, о браке неположенным, и не имея священного чина» (д. 78–81).

Продолжая развивать ту же мысль, что браки бессвященнословные, которые старались навязать федосеевцам последователи Покровской часовни, незаконны, защитник безбрачия продолжал: «ваш бессвященнословный чин брака, вновь изобретенный, елико отстоит небо от земли, свет от тьмы, столько различен от церковного чиновенчания, св. отцами преданного. Аще ли брак мог бы состояться токмо из благословения родительского, или из обычая гражданского укрепления, то св. соборы не стали бы для него особый чин венчания составлять. Аще ли при составлении таинства брака не было бы особенного действия Духа святаго над брачующимися, то не назвали бы его тайною... Аще ли бы брак составлялся вравне как от священника, так и от проста старца, то св. отцы и соборные правила не положили бы запрещения такого: яже не с благословением церковным и чинным венчанием творимо, незаконна и беззаконна и ничтоже суть. Аще бы при составлении не священного брака благодать Божия действовала и Дух Святый сию тайну совершал, то бы св. отцы не назвали его беззаконием» (л. 82), как не назвали они незаконным «крещения и исповеди, от простеца творимых» (л. 85).

Правда, древняя церковь браки лиц, переходивших к ней, и совершавшиеся без священнословия, признавала браками; но и мы подобных супругов (т.е. так называемых, староженов) признаем «за мужа и жену», так как они «в своем законе и вере первый брак составили чинно, совокуплялись плотски, рождали детей», – только «совокупляться им плотски не попускаем», и это – потому, что «они не приняли от Бога на таковое совокупление и чадородие законоположенного благословения чрез законных священнодействователей, по христианским правилам, и на сие предлагаем примеры сицевые: внешние художники пишут иконы, но мы аще и именуем их иконами, а поклоняться им невозможно, понеже не христианами писаны; новопечатные книги аще и нарицаем книгами, нарицаем: евангелие, апостол, псалтирь, – святыми именами их именуем, обаче в действие их к молитвословию не приемлем; и тайну брака внешнего составления аще и браком именуем и принявших оный мужем и женою нарицаем, а к совокуплению плотскому не попускаем, сиречь, не даем ему равенство с христианским браком; ибо он составлен не по преданию церковному и вне православной церкви» (то есть, федосеевского общества), a такие тайны – ничто (л. 99–100).

Правда, древняя церковь принимала бессвященнословные браки лиц, приходивших к ней без повторения и дозволяла подобным супругам продолжать сожительство, и после принятия ими православной веры, но – браки языческие, а не еретические (неправда), и притом – только «ради начала проповеди». Еретик, замечает истый беспоповец, хуже язычника и, при обращении к истинной вере, последний принимается в церковь «без всяких отречений своих обычаев, или проклятий своих действий», тогда как первому «закон повелевает проклинать свою веру, свою церковь, учителей и вся еретические действия и тайны», следовательно и таинство брака. Поэтому «брак еретический более нечестив, нежели языческий; язычники совокупляются по одному согласию, а еретики свой брак печатлеют своим действием, еретическим венчанием и благословением». И чтобы еще более доказать, будто еретичество хуже язычества, Филипп Осипов приводит следующие примеры: «хлеб, содеянный рукою неверного, бывает ни свят, ни скверен, а когда еретическое оному коснется действие служением, тогда он будет уже осквернен, сиречь, хлеб сей и в пищу непотребен христианам. Вода, из рук неверных взятая, несть скверна, а когда еретик коснется к ней своим благословением, то будет скверна и христианам непотребна. Сосуд, или посуда, от неверных устроенная, бывает к приятию и употреблению удобна, а когда еретики коснутся к оной своими службами, кроплениями и проч., тогда в употреблении оную христианам иметь невозможно. Итак каждая вещь еретическим действием больше оскверняется» (л. 101–102). А брак, совершаемый в церкви православной, по мнению изувера, есть брак не только еретический, но даже «седмиглавного змия» (л. 103). Заключение понятно.

Наконец, защитник девства обращает внимание на те основания, на которых старались утвердить законность бессвященнословных браков последователи Покровской часовни, и опровергает их. Так, в заповеди царей Льва и Константина: «аще ли по тесноте, или смирением, не возможет кто добре приятне и написание составит брак, то и не написанно да совещается женитьба, не лукавно, советом совокупляющих лиц родителей, или в церкви благословения ради, иди пред други пятьми»³⁹¹, речь идет, по мнению защитника церковного венчания о приданом, а не о браке; сказано: «совещается женитьба», а «не брак совершается»; «совещавать» же не значит делать дело, а только обсуждать его; «совет есть только умственное предположение о совершении дела, а не деяние»; притом говорится: «в церкви благословения ради», а «пред други пятьми» без благословения. Чем же в последнем случае совершится брак, если он, а не сватовство, действительно разумеется в означенной заповеди?.. Что же касается слов Матфея правильника: «брак есть мужа и жены сочетание и снаследие во всей жизни, божественные же и человеческие правины общение, любо благословением, любо венчанием, любо с записанием, а яже чрез сия бываемая, яко не бывша вменяем», – то и в них, по мнению автора рассматриваемого сочинения, нет основания для мысли, будто брак одинаково законен, будет ли он совершен чрез венчание, или только чрез записание, а напротив словами: божественные правины (т.е. права) прямо указывается на необходимость церковного благословения. Слова: любо, любо – это не разделительные частицы, a толкование того, как и чем брачущиеся касаются двум «правинам» – божественным и человеческим, – божественным – венчанием, человеческим – «записанием», то есть «соблюдением правил гражданских» и родительским благословением. Притом Матфей сам говорит (сост. 3, глав. 8), что «брак без священнословия не состоится». Наконец, по поводу определения брака в большом катехизисе, на которое, как мы видели прежде³⁹², также ссылаются защитники бессвященнословных браков, ревнитель церковного венчания говорит, что и сами брачущиеся (т.е. поморцы, допустившие у себя брачную жизнь) не следуют этому определению, требуя для заключения брака родительского благословения, о котором в катехизисе нет ни слова, и за тем замечает: «Дух Святый, иже всегда и все ведый, уразумел, что будут раздорники статью великого катехизиса криво толковать, на браки бессвященнословныя натягательно склоняя, и внушил Иосифу патриарху, бывшему после Филарета патриарха (при котором издан большой катехизис) напечатать кормчую и в ней положили о браках закон такой: их же не совета Бог, священными молитвами призываем, тии вси сходятся на грех». Да и в малом катехизисе, напечатанном после большого – при Иосифе же, сказано, что «устроение брака бывает общим изволением от тех, иже входят в то достояние без всякие пакости, и благословением священническим» (л. 111–112).

Так-то ревнитель девства г. Казани защищал в начале пятидесятых годов свое безбрачное общество от обвинений, какие взводили на него последователи Покровской часовни, и доказывал незаконность их бессвященнословных браков. Пред судом православной истины, многие из изложенных нами мыслей безбрачного оказываются несостоятельными; но, с беспоповщинской точки зрения на дело, защитник безбрачия прав, и притом более, чем его противники, допустившие у себя безсвященнословные браки. За исключением несчастного заблуждения, будто ныне уже последние времена мира и царство антихриста, будто церковь православная – церковь еретическая, – все остальные рассуждения Филиппа Осипова верны и опираются на почве церковного предания. Не может не обращать на себя внимания и то обстоятельство, что в рассмотренном сочинении нет тех крайностей в учении о безбрачии, какие мы видели у Ковылина, и даже после него – у наставников и вожаков Преображенского кладбища, которые на брак смотрели, как на скверну, и в рождении дитяти видели чуть не дьявольское произведение. Казанский федосеевец брак уважает, как святыню, как таинство, и проповедует безбрачие только потому, что законного брака ныне будто бы некому совершить. Он не отрицает и того, что обязательное для всех девство часто ведет слабых к искушениям и падениям, и не оправдывает этих падений, а только говорит, что они допускаются немощными во избежание большого зла, – из опасения вступить в брак или без священнословия, или «с еретическим венчанием», что, по мнению его, одинаково преступно. Что же? Находил ли себе последователей такой беспристрастный, хотя и не вполне истинный проповедник девства? «Многие, пишет он, вполне ведут жизнь целомудренную, но многие сего и не исполняют». И это «неисполнение» правил общества федосеевского состояло не в том только, что большинство последователей этого толка предавалось тайному блуду, а, так называемые старожены продолжали сожительствовать со своими женами и рождать детей, но и в том, что многие «по немощи, или юности», брали себе жен «кроме закона и церкви» (л. 92 об.), то есть, обзаводились открытыми наложницами и жили с ними на правах мужей, заведомо для всех, «смиряясь только пред Богом и людьми в своем поступке». Мало этого: многие, «по не вместимости законодевственного учения женились даже в инославных (то есть, православных и единоверческих) церквах», и даже «отступали при этом от веры», то есть, от раскола и оставались в православии как «сами, так и дети их»; а иные женились «по своему обычаю», то есть, вероятно, с благословения родителей и наставников брали себе в супруги любимых женщин (л. 127 об.; снес. «беседу о браке» л. 8). Таким образом те же явления, какие мы видели в других общинах федосеевских, повторялись в рассматриваемое нами время и в среде Казанских безбрачников. Девство – в теории, блуд на деле, безбрачие на словах, браки разных видов и форм в жизни.

Как же относились к подобным нарушениям целомудренной жизни те, кои, по убеждению, или ex officio, проповедовали девство, то есть, наставники Казанских, а равно и других федосеевцев? Тайный блуд, разумеется, и судился тайно, во время исповеди. Нарушение целомудрия староженами наказывалось «сорокадневным постом с каждодневным тысячным правилом и со отлучением от церкви (то есть, от общества федосеевского) на эти дни», после чего отлученные снова присоединялись к обществу, и притом «без разводу», а только обязываясь «на чистое житие»; и это делалось «не единою, не дважды, но многократно»³⁹³. А чтобы такою поблажкою сожительству староженов не слишком противоречить своему основному учению о «чистом житии», некоторые из федосеевских наставников стали употреблять такого рода хитрость: от брачных, переходивших в федосеевщину из православия, или из других раскольнических сект, принимавших брак, перестали требовать при перекрещивании прямого отрицания от брака, а стали довольствоваться общим отрицанием сатаны и дел его, разумея под ним и отрицание от брака, как дела сатанинские³⁹⁴, чем достигалась и другая цель: облегчался самый переход в федосеевщину лицам женатым³⁹⁵. Замечательно, чем оправдывали Казанские федосеевцы свой обычай – позволять староженам жить вместе даже после того как они нарушали данный при переходе в раскол обет целомудрия. «Мы не ради блуда попускаем им единодомовне жить, писали Филипп Осипов, но ради исполнения гражданского закона. Внешние народы браки творят сицевым образом, а утвердят его гражданским обязательством, или условием к вечному сожительству: суды и власти всюду о них разумеют, что они суть муж и жена, все имение и стяжание их общее и нераздельное, и в своем первом законе они имеют прижитых детей; гражданские условия и обещания их к сожитию вечному в соблюдении чести и верности, общая экономия по хозяйству, делить судьбу, горести и благополучия, просто рещи: о всем внешнем деле они в своем браце творят законно. Посему мы, когда приступают они к христианству (то есть, переходят в раскол), гражданские их обязанности и взаимные обещания к хозяйственной жизни и не разрушаем; ибо при браке быть такими взаимным условиям о житейских экономиях и домовных строениях положено от древних царей Греческих (Кормч. л. 498), и сей закон и по ныне соблюдается, то мы его разрушать и не дерзаем. Сам Христос повелел исполнять внешние законы царей как благочестивых, так и инославных³⁹⁶. Закон гражданский признает их, что все их стяжание общее: дома и имение и прочее, и мы также признаем, посему их и не разделяем, а сами они дают обещание к целомудренной жизни» (л. 104). Если же мы не разлучаем по правилам таких супругов и после того как они «повинны явятся в разрушении чистоты, обличаясь детотворением», то делаем это потому, что «хранением сей заповеди другая заповедь величайшая разорилась бы». «У христианина аще родится дитя и сего ради церковь (?) его от единодомовного сожития разлучить, и от власти сему нашему действию укрыться невозможно, но всем властям будет явлено, что наша церковь (?) чадородия не попускает, и они (то есть, власти), не рассудив причины, яко мы ради неимения священства брак оставляем и рождение, причтут нас к скопцам, истребителям человечества, вредным государству и прочим неполезным еретикам, посему и изощрять меч ярости и воспылают гневом мщения не точию на тех, но и на всю церковь (?): разрушать, рассеют, истребят; и по сему крайнему бедствию и нужде сие разделение за чадородие мужа и жены оставляется в единодомовном сожительстве». Указав за тем на слова Василия Великого (прав. 49): «по нужде раба, смешившися с господином без запрещения есть», Осипов продолжал: и мы за страх властительного мщения, ради разделения в разные дома могущего последовать, попускаем единодомовне жительствовать; а за грех и преступление епитимией наказуем» (л. 106).

Значить, меры правительства против федосеевцев, как вредных членов общества, производили свое действие, и мнимые ревнители девства, во избежание кары закона, принуждены были изменять своим правилам. В других местах единодомовное сожительство староженов объясняли тем, что некоторые из них находились под властью господ, которые, в случае развода, могли «в претензию войти и церковь оскорбить»³⁹⁷. Та же, вероятно, строгость власти против отрицателей брака была причиной и того, что в Казани и в других местах стали снисходительно смотреть даже на новоженство, состоявшее в открытом сожительстве молодых федосеевцев с избранными ими женщинами на правах мужей. Таким явным нарушителям девства общество «никаких порицаний не творило», а наставники «чада их крестили, при болезни их исповедовали, дома посещали, от слушания божественной службы не отгоняли и по всему равное попечение имели о них, как и о своих душах, точию общего моления и пищи с ними не сообщались», – и то «не для отвержения, но для открытого уврачевания» их, как явных грешников. Мало этого: Филипп Осипов говорит: «мы о таковых христианах поженившихся тако разумеваем: они есть истинные христиане, братия наша, члены церкви, заступники православия». В каком смысле федосеевцы считали своих новоженов заступниками православия (то есть, раскола), мы не знаем. Может быть, это были богачи, которые своими средствами и влиянием поддерживали общество среди невзгод, постигших раскол в конце прошлого царствования; или, быть может, федосеевские новожены своею мнимо-семейною жизнью закрывали от глаз правительства свою бракоборную общину и чрез то снимали со своих братий кличку вредных членов общества³⁹⁸. Была и еще причина, почему в Казани, а равно и в других местах наставники федосеевские снисходительны стали к своим ученикам-новоженам. Эта причина указывается в следующих словах Филиппа Осипова: «мы о брачных попечение имеем равное, как и о небрачных, и никогда в век оставлять их несогласны, лишь бы они нас не оставляли» (л. 130 об.). Дело в том, что прежняя строгость к новоженам, обрекавшая их на пожизненное отлучение от общества, и сама по себе часто заставляла многих из них оставлять федосеевский раскол и переходить то в поморщину, то даже в православие; а когда к этому присоединились еще строгие меры власти против заблуждающихся, и в частности против тех из них, которые отрицали брак как скверну число федосеевцев, «отступавших от веры» безбрачников и обращавшихся «к инославным церквам», стало увеличиваться с каждым днем. И вот, чтобы удержать своих учеников в зависимости от себя, некоторые из федосеевских наставников решились смотреть на их «браки по своему обычаю», так сказать, сквозь пальцы, извиняя такое отступление от правил «прежних отцов тяжкими временами»; хотя другим, более послушным своим последователям указывали на эти «тяжкие времена», как на побуждение к безбрачию, более удобному в трудных обстоятельствах. «Ныне мы и причетника не имеем, писал тот же Казанский проповедник безбрачия, и пономаря у нас несть, а церкви освященной уже и деды наши не видели, а мы и кельи, где было бы без страха собраться помолиться, не имеем, то и брак в нас законный совершиться не может». Сказав за тем, что семейная жизнь тяжелее жизни одинокой, холостой, он продолжал: «и тако мы, соображая ныне тяжкое время, и предлагаем всем легкое бремя», то есть безбрачие (л. 71).

Впрочем не все и не везде федосеевские наставники стали снисходительно относиться, в рассматриваемое нами время, к появившемуся в их общинах новоженству в форме открытого наложничества. По свидетельству автора «беседы о браке», во многих местах федосеевцы и «не отступавшие от веры», а только «сходившиеся между собою по согласию», как «жених и невеста, отлучались от церкви», то есть, от общества, и «предавались диаволу в снедь», оставаясь «без покаяния до самого преддверия смертного» (л. 8)³⁹⁹. Тоже свидетельствует и неизвестный автор рассмотренного нами прежде «отсловия к новоженам». По его словами, новожены могут быть приняты в общество (следовательно отлучались от него) только после признания ими незаконности «новобрачия» и «своей повинности», и «по расторжении законопреступного составления» (л. 6. снес. л. 11). Державшиеся таких правил в отношении к новоженам наставники федосеевские хотя и крестили их детей, но требовали, чтобы ребенок питался не сосцами своей «нечистой» матери, а «млеком кравиим»; в противном случае младенец также отлучался от общества, считался «замирщеным» и, если умирал в таком положении, то лишался «надгробного пения и всего обычного поминовения»⁴⁰⁰. Некоторые впрочем, довольно намучившись с хворыми младенцами, отымаемыми от груди матерей, стали поступать иначе: после крещения младенца позволяли матери его измывать сосцы свои тою же водою из купели, после чего сосцы считались чистыми и мать уже без всякого опасения могла сама кормить свое дитя⁴⁰¹. Другие наставники федосеевские поступали еще иначе: опасаясь, что отлучение новоженов от общества и покаяния «до самого преддверия смертного» может заставить их перейти в другой толк, и даже в православие, и в тоже время считая их «нарушителями веры», недостойными пользоваться одинаковыми правами с мнимыми девственниками, они не отделяли виновных совершенно от своего стада и даже принимали их на исповедь, – только особенным, «коварственным», по выражению Павла прусского образом. Вот что говорит об этой «коварственной» исповеди о. Павел: «женатые в федосеевском согласии, доколе пребывают в брачном состояния, не могут быть допущены к исповеди. Холостые, если и падают, удобны к покаянию, – могут, хотя и лицемерно, сказать пред отцом духовным, что оставляют грех; а женатому этого сказать нельзя, ибо имеет обличительницу жену, с которою, по понятиям безбрачных состоит в открытой и постоянной блудной связи. Исповедать его без расторжения брака значило бы признать брак справедливым, а не признавая брака справедливым допустить до исповеди значило бы потаковником быть явного беззакония; то и другое тяжко, посему и доступ к исповеди для семейных людей почитается невозможным. Но богобоязливому человеку как быть без очищения совести покаянием? Это все равно, что лишиться надежды спасения, и чтобы спасти себя от такой страшной участи, ищет он выхода из погибельных безбрачных сект, – либо к новоженам, то есть, в поморскую секту переходить, либо начинает рассматривать погрешность раскола и мало по малу приходить к познанию правости и непорочности церкви православной. Это обстоятельство заставило и твердых проповедников безбрачия сделаться мягкосердыми, во многом снисходить женатым, особенно из людей богатых. Так и на счет исповеди мудрые федосеевские старцы, желая свое стадо соблюсти, решили, что и брачных можно исповедовать, ради успокоения их совести, но так при этом поступать, чтоб и себя от согласия на брак их избавить. Придумали они исповедовать женатых не стоя, яко же обычно, но сидя вместе с исповедующимся совершать исповедь. Теперь, если какой ревнитель безбрачных преданий, как и случается, нападет на старца, – за чем он исповедовал женатого: у него готовый ответ: «я не исповедовал, мы только беседу имели, советовали вкупе, как ему от греха избыть». А если женатый спросит, для чего не по чину, сидя, а не стоя, его исповедует, тому скажет: «нельзя друг; я бы и рад иначе сделать, да меня самого отлучат, а ты довольствуйся и такой исповедью». На вопросы же сторонних людей подобные настоятели отвечают, что они исповедуют женатых сидя, а не стоя, «для того, чтобы исповедь эта не почлась за исповедь», и поступают так «только для успокоения волнующейся их совести»⁴⁰². Другие наставники другого рода хитрость стали употреблять при исповеди женатых. Исповедуют их как следует стоя, но велят исповеднику читать все положенное в чине исповеди самому и с ним не молятся, или же и сами читают, но не дозволяют при этом исповеднику с собою молиться⁴⁰³. Это – во избежание общения с новоженом в молитве. Стали употреблять «коварственную» исповедь некоторые федосеевские наставники и в других случаях, напр. при напутствования в жизнь вечную больных женатых федосеевцев, не решавшихся при жизни расстаться со своими женами. Так как, по правилам федосеевским, женатого федосеевца можно допустить к исповеди не прежде, как по расторжении им брачного союза и обещании быть на будущее время «девственником», а между тем иной больной, дававший подобный обет, выздоравливал и, не имея сил прекратить прежнее сожительство вступал снова в права мужа чрез что являлся клятвопреступником, некоторые же больные, не рассчитывая, по человеческой слабости умереть, не соглашались во время болезни давать обещание на расторжение своего брачного союза, – то «мудрые законополагатели безбрачия», чтобы устранить все означенные затруднения, придумали, при исповеди больных о браке их не спрашивать, а довольствоваться «общим о всех содеянных грехах ответом и обещанием к тому оных не творите»⁴⁰⁴.

Что касается тех федосеевцев, которые, по разным обстоятельствам венчались в церквах православных и единоверческих, или, по крайней мере, получали в них свидетельства (фальшивые) о повенчании⁴⁰⁵, то, разумеется, большинство федосеевских наставников смотрело на них, как на «отступников от веры» (то есть, раскола), отлучало их от своего общества и принимало их снова в секту не иначе как по расторжении брака и после довольно продолжительной и тяжкой епитимии. «Венчавшиеся в отступнических соборищах, говорит сочинитель «отсловия к новоженам», нарушающие христианскую свою веру, не токмо увеличивают свое падение (то есть, нарушение обета целомудрия), но и всеконечно отлучают себя от святой соборной церкви (то есть федосеевского раскола) и от сочленения православных и большему», сравнительно с простыми новоженами, «подлежать» должны в случае раскаяния «осуждению и наказанию, по расторжении законопреступного составления⁴⁰⁶. Впрочем, поскольку в первое время царствования императора Николая I федосеевцы, венчавшиеся в церквах православных и единоверческих, поступали так большею частью по сознанию неприложимости к жизни федосеевского учения о безбрачии, то редкие из них старались после брака принадлежать к прежнему обществу; большею же частью они переходили в поморство, где брачная жизнь допускалась, или даже оставались до смерти членами православной церкви, хотя и не особенно искренними. На такой порядок вещей жаловался сочинитель «отсловия к новоженам», говоря: «мы не упоминаем о тех, кои свою законность (брачную) подкрепили благословением, либо записанием внешним, и кои чувствуют свое падение, но за оскудение веры и усердия, к истинному исправлению способа не обретают, или находят великое неудобство разрешити чисто нута своего беззакония, и за ради рожденных чад и прочих житейских нужд, и боящиеся мирской власти, и коих один смертный случай приводит на покаяние, или кроме сего, увы! на суд Божий отходят»⁴⁰⁷. На то же указывает и автор «беседы о браке», когда в доказательство «бед, какие происходят от не всем вместимого законодевственного учения» федосеевского, ссылался на то, что «многие из федосеевцев женятся в инославных церквах и остаются там сами и дети их»⁴⁰⁸. Когда же, в последние годы царствования императора Николая Павловича, вследствие строгих мер против раскола многие федосеевцы стали венчаться в церквах православных и единоверческих только «из политики», по принуждению, чтобы этим маневром узаконить своих детей⁴⁰⁹, – наставники федосеевские смягчили свои отношения к подобным бракам, и наконец дело дошло до того, что нередко богатый федосеевец, вступивший в брак с благословения православного, или единоверческого священника, по-прежнему оставался, по принесении покаяния за свой грех во главе общины и считался даже «кормильцем» ее. На него смотрели не более, как на новожена, и часто подобные личности задавали тон самим безбрачным наставникам. Автор рассмотренного нами прежде сочинения, написанного в 1852 году в защиту безбрачия, не произносит над венчавшимися в церквах православных и единоверческих федосеевцами никакого суда, а только замечает: «мы для женитьбы в инославную церковь никого не посылаем, но каждый имеет свою волю и желание, или в церкви инославной, или по своему обычаю, жениться, и об этом нас никто не спрашивает»⁴¹⁰. Видно венчание в православных церквах федосеевские наставники признали за необходимость, против которой не было сил вооружаться, и смирялись пред заключенными православным священником браками, как пред «совершившимся фактом».

С одним только никак не могли примириться вожаки федосеевские, – это – с браками федосеевцев, женившихся на православных девицах, и, конечно, потому, что подобные браки не вынуждались никакою неотразимою необходимостью, a вполне зависели от воли бранившихся и совершались большею частью по расчетам житейскими – довольно своекорыстными. Тут все возмущало истого бракоборца: и нарушение его братом по вере обета целомудрия, и сожительство «верного с неверною», и несомненность венчания подобных браков «в церкви еретической», с предварительным отлучением жениха «от христианства», то есть, раскола, и наконец горькая мысль о том, что дети таких отступников от веры не будут принадлежать к «истинному христианству», так как, по законам раскольник мог жениться на православной девице не иначе как после предварительного присоединения к церкви и – обязательства воспитывать детей своих в православии⁴¹¹, что иногда и исполнялось. По этому на такие браки большинство наставников федосеевских смотрело как на «знамение времени второго пришествия Христова»⁴¹², и вооружалось против них делом и словом: делом – отлучая от своего общества женившихся на православных девицах федосеевцев, как отступников от веры, и не принимая их на покаяние «прежде даже не расторгнут брака, аще будет и дети сотворили»; словом, – пиша одно за другими сочинения, в которых всеми правдами и неправдами старались доказать, что жениться федосеевцу на православной девице значит «уду Христову сделаться удом блудничим», значит «Христову храму соединиться с вертепом дьявольским, Духу Божию – с духом лукавым и антихристовым, Христу – с велиаром, благословению – с клятвою телу живому – с трупом мертвыми, овце – с волком» и проч. и проч. Одно из таких сочинений под названием: «о половинках, си есть, верной части спрягающейся с неверною, яко незаконно; верная на покаяние, a неверная часть на крещение без разводу не приемлются в церковь», мы читали в сборнике библиотеки покойного преосвящ. митрополита Григория⁴¹³. Впрочем в этом сочинении не столько интересны доказательства, которыми автор старался подтвердить свою мысль о том, что «православному христианину» (т.е. федосеевцу) не следует вступать в брак с «лицом иноверным» (т.е. с девицею православного исповедания), и которые состоят из разных мест св. писания ветхого завета, из свидетельств отеческих, и особенно из правил соборных, сколько любопытен указанный сочинителем мотив по которому некоторые из федосеевцев стали в прошлое царствование вступать в браки с православными девицами. Сказав с глубокою скорбию о том, что многие из «девственников» стали нарушать целомудрие – вступлением в бессвященнословные сожительства, автор продолжает: «враг прелютый, иною кознию подходя, умыслил открыть послушным своим еще глубочайший ров падения, рекше, совокупляться верным с частью неверных, подкрадая сдесна, яко бы тем совокуплением могут обратить его на православие и исполнить апостолом реченное: святится жена неверна о мужи верне» (л. 100 об. и 101). Впрочем подобное оправдание, по словам автора, было только на словах, а на деле большею частью «посягшая верная часть» не только не обращала к своей вере «неверной», но и сама, «обязавшись домоустройством и умножением чад, до кончины живота своего оставалась в не чаянии, не имея власти и силы к покаянию притещи». Если же и случалось, что федосеевец, женившийся на православной девице успевал совратить жену свою в раскол, от этого, по мнению автора, происходило еще большее зло. «Ибо, писал он, которая часть неверная убедится верною частью в правду, или того коварным вымыслом приступит к части верной, просит приобщиться церкви святой (т. е. раскола) видом целомудренного обета, еже и бысть и присно бывает; питомцы же церковные (т.е. наставники федосеевские), препущая то кротостью и смирением и не видя притом ясного в св. писании свидетельства, и подая им право неоспоримое, еже бы до познания сшедшегося неразлучима оставили от тоя, разве точию за неимением свято-церковного благословения на том браце, плотское смешение тому запретить. Тако и приимаху многие без расторжения того беззаконного брака. Они же, мало потерпев, мню, паче козней хитрою вражией побеждаем, дабы породу церковную сею гнусностью окалять, преступив обет, смешиваются плотски и так оттоле едва ли до смерти, или до глубокой старости могут удержаться», заражая, разумеется своим примером и других «девственников». Во избежание подобного обмана, некоторые, весьма впрочем немногие, наставники федосеевские, «зная по словам автора правильный разум», принимали в раскол православных девиц, вступавших в браки с федосеевцами, не прежде, как по разлучении их друг от друга, или по разводе. Мало этого: по уверению автора сочинения «о половинках», некоторые из федосеевцев в прошлое царствование пускались на такие фокусы, которым трудно и поверить. Чтобы явиться в глазах своих вожаков не новоженами, а староженами, положение которых в обществе федосеевском всегда было несколько лучше положения новоженов, так как старожены, по переходе в раскол не разлучались от единодомовного сожительства, некоторые из молодых раскольников, вероятно, по внушению родных, показывали вид, что они не – раскольники, а православные, и даже не крестились в расколе до совершенного возраста, хотя имели родителей «верных», т.е. раскольников; а потом, придя в возраст и «по своему сердечному залогу гнушаясь мирских» (т.е. православных) жен, избирали себе «христианок» (т.е. федосеевок) и, «прельстив, совокуплялись» с ними «иные в церкви внешней самым делом, a другие видом, иные же словом, a овии сами собою, или родительским беззаконным благословением», чем ясно показывали, что они не – сыны церкви и в душе принадлежали к расколу. «Сопрягшись таковыми и сим подобными вселукавыми вымыслы» и «пожив мало времени» вне раскола, эти искатели приключений начинали «стараться, как бы ни есть, в породу церковную внити» (т.е. вступить в раскол); говорили, что они узнали «православие (т.е. раскол) от верные своея части», всячески убеждали «приять их на просвещение (т.е. крещение), давая при этом «обеты хранить девство и чистоту беспорочно». А когда «старейшины, по влекущейся издавна привычке, просьбу их удовлетворяли», новые члены федосеевского общества, вступив «в породу церковную и мало помедля, по козни вражией», нарушали свои обеты и начинали жить как подобает мужьям, терпя за свое «смешение плотски», как старожены, только «мало нечто», или «вид наказания», и потом «паки на ту же блевотину возвращаясь», так как старожену разрешалось родить троих детей, – и даже больше⁴¹⁴. И так «бесстыдствовали, бесчестия церковную породу до глубокой старости и даже до смерти». «И сия скареда, по словам автора рассматриваемого сочинения в церкви святой (т.е. в обществе федосеевском) вместилась не уже в угле, но по всему помосту лежит» (л. 104), т.е. проникла собою все федосеевское общество. Мало этого: большинство федосеевцев и даже «мнози старейшины», т.е. вожди, их не только не смущались подобными «беззаконными прелюбодейными сопряжениями», но даже как бы оправдывали их, «по привычке своей единаче толкуя, яко обратившаяся часть из неверных неоспоримое имеет право с верною частью единокупно жить, для чего и оставляли верную часть до смерти быть вне церкви (?) со оною нерасторжену». A следствием этого было то, что подобные супруги, «удовлетворяя друг друга распутством и необузданною свободностью, жили как хотели» (л. 141). Что же касается браков федосеевок, выходивших за муж за православных, то от подобных браков раскол не только ничего не терял, напротив многое приобретал. И прежде всего – часто, и очень часто, православные, женившись на раскольницах – федосеевках, сами делались раскольниками. Если же мнимо-православная жена по каким-либо причинам не успевала приобресть расколу мужа, она старалась воспитать в расколе своих детей, что большею частью и удавалось. А если, наконец, встречались препятствия и на этом пути, бывшая федосеевка все-таки исполняла свой обет, который давала, выходя за муж за православного; а этот обет состояли в том, чтобы заменить себя для раскола первой дочерью⁴¹⁵. По этой-то, вероятно, причине наставники раскольнические впоследствии времени стали охотнее соглашаться на выход раскольниц за муж за православных, чем на браки раскольников с православными девицами. Автор выше рассмотренного сочинения «о половинках» не произносит никакого Суда над женщинами федосеевскими, выходящими замуж за православных, а только видит в этом явлении насилие господствующей церкви над расколом. «Мнози от иноверных, ругаясь православными, дщерей их тайно восхищают на сочетание себе», говорит он, не отвергая впрочем и того, что часто «тии девицы сами, по увещанию рачителей (т.е. своих возлюбленных), или сродников их, отбегали от родителей» (л. 127).

Перемена в учении поповцев о браке, происшедшая в прошлое царствование; причина этого: строгость власти к так называемым беглым попам, при посредстве которых старообрядцы венчали свои браки; разврат в поповщинских монастырях; отношение к беглым попам власти светской и духовной, в царствование Александра Благословенного; перемена во взгляде на этот предмет, начавшаяся в первые годы царствования императора Николая I; меры, какие употребляла власть светская и духовная к прекращению побега в раскол православных священнослужителей и к ограничению незаконных действий беглых попов, уже находившихся в расколе, на основании прежних узаконений; следствия таких мер: крайний недостаток в поповщине беглых попов, появление среди заблуждающихся под именем попов, разного рода пройдох, не имевших никакого священного сана, обращение поповцев за совершением треб и таинств к так называемым расстригам и в конце концов – крайнее затруднение заблуждающихся в исправлении духовных нужд; средства, к каким прибегали раскольники, чтобы выйти из неловкого положения в какое поставило их правительство: одни из них задумывают об учреждении своей собственной епархии; другие, после безуспешных попыток о восстановлении прежних узаконений о беглых попах, обращаются к правительству с просьбами о даровании им священников от епархиальных архиереев, но на условиях, на которые власть не соглашается; третьи, за неимением беглых попов начинают совершать требы и таинства чрез единоверческих и православных священников; четвертые, не думая долго, решаются предоставить совершение треб, и даже таинств простым мирянам и таким образом превращаются в беспоповцев; как совершались браки и другие требы у этих последних поповцев? недовольство правительства таким порядком вещей и разного рода со стороны его уступки заблуждающимся; отсутствие системы в распоряжениях правительства относительно поповцев вообще и браков поповщинских в частности; печальные плоды бессвященнословных сопряжений поповщинских; причины по которым некоторые поповцы вступают в бессвященнословные браки даже в наши дни, когда поповщина не имеет недостатка не только в попах, но даже в архиереях, так называемого австрийского поставления; сущность учения о браке поповцев допустивших у себя сводные браки.

Все, что мы изложили в предыдущих главах относительно брачной жизни в беспоповщинском расколе дает нам кажется, право сказать, что прошлое царствование, говоря вообще представляет сравнительно с прежним временем не мало довольно утешительных для нравственного чувства сторон в решении главными беспоповщинскими сектами вопроса о браке. Но если посмотреть на дело внимательнее, то окажется, что в царствование императора Николая Павловича явились в раскол по вопросу о брак и такие грустные факты, какие в прежнее время не имели в нем места и причиной которых была та же строгость власти к заблуждающимся, которая заставила большинство беспоповцев допустить у себя брачную жизнь, и даже освящать ее благословением церкви. Мы разумеем в этом случае перемену в устройстве брачной жизни, допущенную в прошлое царствование некоторыми поповцами, и перемену, нужно сказать, не к лучшему.

Выше мы говорили⁴¹⁶, что поповцы, решившиеся из опасения лишиться таинств принимать к себе, так называемых беглых попов, не имели никаких побуждений изменять православное учение о браке и на самом деле отличались от православных в этом отношении только тем, что требовали совершения брака по старопечатным служебникам. Так было в начале разделения раскола на поповщину и беспоповщину, тот же порядок вещей продолжался и после – до царствования императора Николая Павловича. Поповцы, желавшие вступить в брак выбирали себе невест и венчались у своих беглых попов⁴¹⁷. Бывали правда случаи, когда тот или другой поповец за неимением под рукой беглого попа обращался за венчанием в церковь православную; но эти случаи были не часты, и при том большею частью дело устраивалось так, что брак совершался по старопечатному требнику. Если же во времена сильных гонений на раскол, как было это напр. в правление Софьи Алексеевны поповцы уклонялись от брачной жизни это зависело не от теории какой-либо и делалось «не в гнушение брака», а просто по причине «трудных обстоятельств», среди которых заблуждающимся было не до семейных радостей. Но лишь только гонения прекращались, поповцы снова начинали жить полною и радостною жизнью семейных людей. Разумеется, существование в поповщине брака не спасало некоторых ее членов от падений, от грехов против целомудрия. Но опять-таки эти грехи не условливались, не вынуждались никакими принципами, как это было напр. в беспоповщине, а были только уклонениями немощной совести от нравственного пути, какие случаются во всяком обществе. Притом нарушение седьмой заповеди допускалось по преимуществу не жиловыми поповцами, а, так называемыми старцами и старицами поповщинскими, т.е. людьми которые не взвесив своих нравственных сил надевали на себя черную рясу и клобук и после только позорили их. А что это так, в доказательство можно привести много фактов. В 1720 году была поймана в Москве раскольница поповщинской секты, которая на допросе показала, что она жила блудно с раскольническими духовниками Леонтием и Киприаном и прижитого с ними младенца бросила в отхожее место. Эта раскольница была ветковская старица Феодулия⁴¹⁸ В то же время, взятый на ижерской заставе раскольничий старец Антоний, на допросе в Александро-Невской канцелярии показал, что в Брянских (?) лесах много жило старцев из которых некоторые назывались «черными попами», т.е., кроме монашества, имели еще сан священства. В версте от их келий находился женский скит, которым заведовала старица Федосья, сестра одного из старцев, имевшая под начальством до двадцати стариц. Об отношениях этих стариц к старцам Антоний рассказал следующее: к вечерне, утрене и часам старцы и старицы сходились вместе; в посты по понедельникам, средам, и пятницам ели однажды; исповедовались у черного попа Леонтия, а причащались по кельям причастием, которое привозилось из зарубежа с Ветки. Затем в свободное время старцы посещали стариц «по часту», вследствие чего у стариц рождались дети, которые подкидывались по деревням⁴¹⁹. Или вот что говорить Иоаннов⁴²⁰ о стародубском Казанском девичьем монастыре, которым заведовал известный беглый поп Михайло калмык: «не думаешь ли ты, любезный читатель, что седьмь сот девок, баб и старух здесь собралось Бога ради на житье? Нет, все они преданы любострастию... Очень весело смотреть на то, продолжает Иоаннов, когда у ратуши среди народа монахи⁴²¹ и монахини, цепями скованные, в трудах упражняются. На сие осуждают их слободские старосты за их частое друг друга посещение. И ежели таковая привычка в ком усилится, то годных чернецев от общества в солдаты отдают, а матерей с таковыми сестрами публично пред судейскою палками наказывают. Но совершенная вольница сия всегда остается без исправления». Чтобы понять это упорство во грехе поповщинских чернецов и черниц, нужно помнить, что Михайло калмык, управлявший означенными монастырями постригал и схимил всех «веселою рукою», по выражению Иоаннова, и следовательно в числе старцев и стариц часто оказывались личности, которые и в мире-то были никуда негожи. Наконец эти Манефы, Аполлинарии, Мавры Кузьмовны и проч. и проч., которых так любит выводить на сцену г. Печерский, как образцы лицемерия, ханжества и разврата⁴²², это – также «матери и сестры», жившие в поповщинских керженских скитах. Таким образом, разврата никогда не чужда была и поповщина, но только, или, по крайней мере преимущественно монастырская; жиловые же поповцы всегда смотрели на него, как на позор своему обществу, и по мере сил преследовали зло; сами же обзаводились, при помощи беглых попов женами и жили с ними «по закону», хотя, как мы уже видели, власть, и особенно церковная, никогда не признавала законными и браков поповщинских.

Так было с начала раскола и продолжалось до царствования императора Николая Павловича. Этот Государь, наложивший, как мы видели, свою мощную руку на раскол беспоповщинский не мог конечно оставить в покое и поповщину как заблуждение. Главное внимание покойного Государя обращено было на ту особенность поповщины, которою она отличалась от беспоповщины и которая давала заблуждающимся некоторое основание считать свое общество мнимо-истинною церковью. Мы разумеем – беглых попов, при посредстве которых поповцы как венчали свои браки, так совершали и другие таинства. В царствование императора Александра I светское правительство по его собственным словам «смотрело» на беглых попов «сквозь пальцы» и только старалось не подавать вида «явного им покровительства»⁴²³. Так поступала власть для того, чтобы «изгнанием» беглых попов из раскольничьих общин не ожесточить заблуждающихся и не лишить их способов крещения, погребения и проч. Снисходительность правительства к поповцам в царствование Александра Благословенного простиралась до того, что им позволялось иметь священников бежавших к ним не прямо от церкви православной, а от какого-нибудь раскольнического общества, в роде Иргиза, Рогожского кладбища и друг.⁴²⁴, хотя, впрочем, такие милости оказывались и не всем поповцам⁴²⁵. Так было в начале царствования Александра I. В конце этого царствования, именно в 1822 году, издано было несколько новых правил касательно беглых попов; по этим правилам «беглых священников, находившихся у раскольников» велено было губернаторам «оставлять на месте как таких людей, коими не дорожат» и, в случае требования епархиальных архиереев о высылке таких священников, отвечать, что они «находятся при своих местах»; в одном только случае губернаторы обязывались выдавать беглецов епархиальному начальству, – когда они обвинялись в каких-либо уголовных преступлениях⁴²⁶. Правда, церковная власть действовала в означенное время в отношении к беглым попам насколько в другом тоне, и именно: тех из них, кои каким-либо образом сами попадали в руки ее агентов, лишала сана и по расстрижении отсылала их в гражданские суды на «рассмотрение»⁴²⁷; тех же, кои не являлись в консисторию с повинною, требовала для суда и наказания чрез светское правительство⁴²⁸; но очевидно, что такой порядок вещей после издания Высочайше утвержденных 26 марта 1822 года правил о беглых попах уже не мог более иметь места, и церковной власти, по силе указанных правил не оставалось ничего более как только требовать от епархиальных преосвященных возможно-строгого исполнения указа св. синода от ^{6 июня}/_{11 июля} 1821 года, которым, для пресечения недостойным священнослужителям возможности бежать к раскольникам предписывалось епархиальному начальству: 1) от тех священно и церковно-служителей, кои, находясь под судом удалены от своих должностей равно как и тех священнослужителей, кои низведены в причетническую должность, отбирать ставленые грамоты и другие виды на звание, для хранения при делах возвращать же им оные тогда как они определены будут к должностям своего сана и чина; 2) билеты, или письменные виды, если ими необходимо будет снабжать кого-либо из священно-церковнослужителей для приискания мест в одной и той же епархии, давать с должною осмотрительностью, судя по нравственному состоянию каждого лица, и притом 3) давать виды срочные, не более как на один месяц по прошествии которого давать новый вид на такой же срок, отбирая прежний⁴²⁹. Но само собою разумеется, что эти чисто внешние приемы к удержанию недостойных священно-церковно-служителей от перехода в раскол не достигали цели – особенно потому, что большинство беглых священников находило в расколе гораздо больше средств к жизни, чем в православии а между тем, по силе указа 1822 года (26 марта), они уже не боялись более быть выданными в руки церковной власти, если не знали за собою никаких уголовных преступлений.

В первые же годы царствования императора Николая Павловича отношения власти к беглым попам изменяются. В 1827 году (мая 25) запрещено было беглым попам отлучаться для исправления треб от мест своего жительства в другие уезды, a тем более губернии с нарушителями этого постановления если они не будут иметь надлежащих видов (то есть, свидетельств и ставленых грамот от епархиальных архиереев), велено было поступать как с бродягами⁴³⁰. В то же время светская власть отнеслась к духовной с вопросом, какие преступления беглых попов нужно считать уголовными за которые по указу 1822 года 26 марта велено их высылать к своим местам, – по требованию епархиальных архиереев. Св. синод, определением от 28 октября того же 1827 года, положил, что на предложенный ему для разрешения министерством внутренних дел вопрос, он справедливым и необходимым признает отвечать следующее: 1) «в беглых священниках преступлениями уголовными, требующими непременной высылки виновных к суду почитать преступления под именем злодеяний поименованные в указе правительствующего сената 1725 года мая 3 дня, в котором после тягчайших государственных и частных преступлений упоминаются: церковный мятеж, отступление в раскол и воровство, обнаруженное поимкой и поличным; 2) если после бежавшего священника не окажется чего-либо в церкви, которая была ему поручена, и потому он подлежать будет ответу в похищении, или растрате церковной собственности: в сем случае также необходимо нужно, чтобы бежавший священник был выслан к следствию и суду как по важности преступления, так и для того, чтобы оказать должную справедливость обиженной церкви и приходу, который ее содержит; 3) если священник сделает побег в то время, когда находится под следствием или судом или епитимией, за какое бы то ни было преступление: справедливость и благоустройство управления требует и в сем случае, чтобы он выслан был для окончания следствия, суда и епитимии; поскольку Высочайшая манифеста 1787 года апреля 21 дня 54 пунктом повелено всякое преступление против повиновения начальству и власти мест и особ, по всей строгости законов, неупустительно взыскивать; со стороны же власти и начальство имеющих наблюдать за сохранением порядка и должного послушания, под опасением, что всякое послабление в том, яко влекущее по себе расстройство в подчиненности по службе, вменится начальникам в сущее упущение. Допустить, чтобы подсудимого за преступление священника новое преступление, то есть, побег, могло избавить от суда и наказания, было бы противно всем понятиям о правосудии и вредно для подчиненности и благонравия; сие было бы род обнадежения в ненаказанности преступлений; наконец 4) св. синод как место, которому вверено охранение ненарушимости священных правил и церковного благочиния не может не признать самого побега священника от своего места и должности к раскольникам за преступление тяжкое, требующее неупустительного правосудия по следующим уважениям: а) 15 правило св. апостол пресвитера, или диакона, или причетника, который своевольно оставил свое место и по требованию епископа не возвращается подвергается извержению; тоже самое подтверждает: антиохийского собора правило 3, сардикийского 20 и VII вселенского 10; б) на основании духовного регламента (приб. о прич. пункт. 5), священники, в произносимой пред поставлением в сей сан присяге, между прочим, обязуется раскольников словом Божиим и св. отцов писаний духом кротости обличать и приводить к обращению и соединению с церковью, о не исправляющихся же и в упрямстве своем пребывающих, паче же о развратниках и других от соединения церкви отвлекающих, куда надлежит письменно и словесно представлять: то священник, перебегающий сам от церкви к раскольникам есть явный нарушитель той же самой присяги в которой он и Его императорскому Величеству верностью обязался; и потому сколько нужно сохранять святость церковной и государственной присяги, как ради высочайшей святости имени Бога, которым клянутся, так ради безопасности всех связей общественных, столько же необходимо наблюдать, чтобы таковые клятвопреступники никакими послаблением не был укрываем от правосудия. Сие клятвопреступление беглых священников увеличивается еще тем, что, присоединяясь к раскольникам, они дают им противоположную присягу в которой учение и обряды православной церкви называют еретическими злочестием, и даже некоторые гражданств обычаи, принятые правительством проклинают»⁴³¹.

Само собою понятно, что, после такого заявления со стороны церковной власти о сущности преступлений, какие совершали своим побегом к раскольникам священники, власть светская уже не могла «оставить Высочайше утвержденных 26 марта 1822 года о беглых попах правил без всякой перемены». Но так как, во смыслу изложенного определения св. синода ни один беглый поп не мог оставаться в расколе, а между тем удаление из среды поповцев этих изменников православию прямо противоречило бы прежним об этом правилам, сделавшимся для гражданских начальств руководством, и кроме того вдруг лишив поповцев возможности совершать таинства и другие требы, на что правительство указами 9 января и 13 февраля 1626 года дало заблуждающимся право, могло произвесть между заблуждающимися неудовольствие и волнение, чего правительство особенно боялось⁴³², – то светской власти в виду таких затруднений не оставалось ничего более как объявить заблуждающимся, что беглые попы, находящееся у них могут оставаться при своих местах, но что вновь подобных беглецов правительство не потерпит. Так действительно и было. Когда в том же 1827 году дошли до власти сведения о беглых попах, находившихся в Москве на Рогожском кладбище, Государь император повелел уведомить князя Голицына, тогдашнего Московского генерал-губернатора «чтобы ныне находящихся оставить в покое, но новых не дозволять отнюдь принимать»⁴³³. Это распоряжение, касавшееся сперва только Москвы, распространено было в скором времени на Петербург и Пермскую губернию, а в 1832 году оно стало законом и для всех остальных губерний⁴³⁴. Но так как и после этого являлись в среде православного духовенства артисты, которые из-за материальных выгод оставляли свои приходы и бежали к раскольникам, – то правительство светское, для пресечения подобного зла, независимо от распоряжений о том, чтобы гражданские начальства над каждым вновь бежавшим священником учреждали секретный полицейский надзор и доносили о виновных министерству внутренних дел ожидая его распоряжений⁴³⁵, обратило внимание на тот притон, куда стекались беглые попы и откуда, по учинении над ними неправы, рассылались по всем раскольничьим общинам. Мы разумеем иргизские монастыри, которые с конца прошлого столетия сделались местом, где беглые попы получали как бы посвящение, или, по крайней мере право на название «правоверного». В 1836 году было предписано Саратовскому губернатору – обязать старшин или настоятелей Иргизских монастырей подписками, чтобы впредь они не принимали в эти монастыри беглых попов на исправу, как противную церковным и гражданским законам; в противном случае они, равно как совершившие и принявшие исправу попы подвергались суду, как распространители ереси⁴³⁶. А когда вскоре после этого Иргизские монастыри один за другим обращены были в единоверческие⁴³⁷, – фабрикация в них, так называемых раскольничьих попов должна была прекратиться сама собою. В свою очередь и церковная власть принимала разного рода меры к удержанию священнослужителей от побегов к раскольникам. Так, когда дошло до сведения св. синода, что «наиболее впадают в раскольническое заблуждение священники Калужской и Тульской епархий», он предписал указами преосвященным указанных епархий «войти в надлежащее рассмотрение как причин, служащих священникам поводом к такому поползновению и преступлению, так и средств к прекращению оных, и свои заключения по этому предмету представить на рассмотрение св. синода». В скором времени (в 1836 году) получены были в св. синоде донесения указанных преосвященных, и эти донесения так интересны, что мы находим не лишним познакомить с их содержанием читателей. Преосвященный Калужский писал, что в продолжение последних 10 лет бежавших к раскольникам священников разных уездов и сел было 20, из которых 15 подлежали суду за несообразные духовному сану поступки и приговорены были к достойному наказанию, прочие же 5 до побега ни за что судимы не были. Касательно причин, заставлявших священников оставлять свои приходы и бежать к раскольникам, преосвященный доносил следующее: «в городах Калуге и Боровске и уезде сего последнего, равно в селах и деревнях других уездов, исстари находится и каждогодно в исповедных росписях означается большое количество раскольников, которые, по недальнему расстоянию стародубских слобод от Калужской губернии весьма нередко сносятся между собою и по торговле, и по родству, и по расколу; а из сего и из благочиннических рапортов открывается, что главнейшею причиною побега священников из Калужской епархии есть то, что некоторые из тамошних раскольников, имеющих взаимные сношения с стародубскими жителями, зная приверженность их к беглым попам и диаконам в намерении получить за то значительную сумму денег прежде знакомятся с порочными священниками и диаконами, потом всяческими способами приобретают к себе их доверенность и, прельщая их под разными предлогами, описывают им сельскую жизнь скучною и бедною; после же того, в виде искреннего своего благожелания, советуя им удалиться к раскольникам, обещают в тамошних стародубских обществах спокойное и безотчетное пребывание и во всем великий избыток; а наконец, в довершение своих происков и обольщений предлагают будто бы из дружбы свои им услуги и удобный случай отправиться с ними в стародубские слободы; от таковых прельщений, полагаясь на благорасположение знакомых раскольников, малодушные служители церкви, особенно те, кои преследуются уже законом, во избежание ожидаемого ими наказания за пороки, – а иные, ослабев в поведении своем и доброй нравственности, в намерении скрыть стыд своей зазорной жизни, или опасаясь доносов и преследований местного и высшего начальства, – иные же по вдовству и от неимения детей, a другие наконец от обременения семейства, – за лучшее для себя почитают удалиться к раскольникам и действительно уезжают в слободы. Между тем семейства их остаются в епархии и дети, обучаясь в семинарии при пособиях, присылаемых им отцами из раскольничьих слобод, оканчивают семинарский курс наук и занимают священнические места; a нередко случалось и то, что бежавшие к раскольникам священники с богатым приданым и значительною суммою денег выдавали дочерей своих за лучших учеников высшего отделения семинарии и учителей, поступавших в священники». На основании таких данных преосвященный Калужский, вместе с консисторией считал «надежными способами» к удержанию подчиненных ему священников от побега к раскольникам следующее: 1) объявить по всей епархии указами, что бежавшим от своих церквей в раскольнические общества священникам и диаконам ни в каком случае, ни под какими предлогом отныне не будет прощения и помилования; 2) что даже если бы они возвратились из побега добровольно, и в таком случае они не получат себе никаких мест в духовном ведомстве, но еще, как поправшие совесть и присягу, данную при рукоположении их в сан священства, будут преданы суду и наказанию по всей строгости законов; 3) что семейства их, равно как и дети, находящиеся в училищных заведениях, вместе с отцами будут «вовсе» исключены из духовного звания с лишением всех прав, а выходящими на места духовными воспитанниками «имеет быть запрещено» брать за себя в замужество дочерей бежавших к раскольникам священников и диаконов, так как случалось, что священники, находившиеся в расколе, вызывали туда же – отец сына и тесть зятя, а сами записывались в мещанские общества. Кроме того преосвященный Калужский находил полезными предавать уголовному суду сводчиков, или соблазнителей священников и диаконов и тех, кои принимали беглецов, – первых как возмутителей, последних как пристанодержателей; а священно-церковно-служителей, которые бы донесли благочинному о намерении того, или другого духовного лица бежать в раскол награждать, по усмотрению начальства лучшими местами. Наконец «надежным способом» для удержания священников от побега к раскольникам преосвященный Калужский находил хранение ставленых грамот священнических и диаконских – в ризнице с церковными документами, за замком и печатью священно-и церковно-служителей и церковного старосты.

Преосвященный Тульский доносил св. синоду, что в течение последних 10 лет из его епархии бежали к раскольникам 5 священников, и причиной этого были: необразованность их, скудное содержание при бедных приходах и наконец близость к местам, где жили раскольники, обольщавшие малодушных разными выгодами, и особенно – тех из них, кои при бедности своей опорочивали свое поведение какими-либо предосудительными поступками. К прекращению такого злоупотребления преосвященный Тульский не находил со своей стороны других средств, кроме тех, кои указаны были в указе св. синода от 6 июня 1821 года и которые мы уже видели.

Св. синод, рассмотрев означенные донесения преосвященных, нашел достаточным впредь до усмотрения, ограничиться испытанием по упомянутым епархиям только следующих мер: 1) объявлять всем ученикам семинарий и прочим лицам, намеревающимся поступить в священнослужительские должности, чтобы они в брачные союзы с дочерями бежавших к раскольникам священнослужителей отнюдь не вступали; если же кто прослушает сие запрещение, такового, не производя в сан священнослужителя оставят в звании причетника, доколе временем и службою загладит сей поступок и докажет свою благонадежность к священству; 2) благочинным по секрету строжайше приказать, чтобы они, под страхом ответственности пред высшим начальством тщательно наблюдали за подведомственными им священнослужителями в отношении к образу мыслей о православной церкви, и о людях подозрительных доносили без малейшей огласки преосвященному, – который немедленно вызывает таких священно-церковно-служителей в свой архиерейский дом, или в монастырь, для испытания, при чем отбирает у подозреваемого грамоту на сан и возвращает ее не ранее совершенного удостоверения о ее благонадежности; 3) преосвященному вменить в обязанность при выдаче паспортов священнослужителям, просящим отпуска в другую епархию, обращать внимание на благонадежность просителей, и «если они, по бытности под судом, по свидетельствам благочинных, или по личным замечаниям преосвященного, представятся сомнительными, в таком случае велеть при выдаче им паспортов ставленые их грамоты брать в консисторию к делу до обратного представления паспортов по конце отпуска»⁴³⁸. А в Высочайше утвержденном в 1841 году уставе духовных консисторий было сказано, что священники, отступившие от святой православно-кафолической восточной церкви в ересь, или раскол, подвергаются лишению сана с исключением в то же время из духовного ведомства, наравне со священнослужителями, обличенными в уголовных преступлениях, – после чего они обращаются к гражданскому начальству для поступления с ними по определениям уголовных присутственных мест⁴³⁹. Если ко всему сказанному мы прибавим, что на помощь церковной власти к пресечению побегов к раскольникам священников было предписано, как мы уже сказали начальникам губерний – отыскивать и учреждать до решения дела секретный полицейский надзор за каждым вновь бежавшим к раскольникам священником о котором только заявляло епархиальное начальство⁴⁴⁰, – то поймем, как в рассматриваемое нами время трудно было раскольникам переманивать к себе православных священников и скрывать их в своих трущобах.

Но действия власти, как светской, так и церковной, не ограничивались только распоряжениями к удержанию православных священнослужителей от побега к раскольникам. Считая – и справедливо – беглых попов главными виновниками того, что поповцы смотрели на свое общество как на истинную церковь, и чуждались православной истины, правительство пришло к убеждению, что «государственное правосудие не может навсегда попустить того снисхождения к беглым священникам», издавна уже находившимся в расколе «которое до времени оказываемо было только в надежде вразумления и обращения их к порядку»⁴⁴¹. В силу такого убеждения начинается ряд мероприятий которыми власть старалась так, или иначе, ограничить незаконные действия беглых попов уже находившихся в расколе. В 1834 году 4 января Государь император высочайше повелеть соизволили: не дозволять ни по какому случаю в Москве оставаться приезжающим из других мест, так называемыми раскольничьими, или беглым попам, а еще менее допускать им исправление треб и временное пребывание на Рогожском кладбище⁴⁴²; а в мае того же года запрещено было принимать ревизские сказки о беглых попах, которые находились у раскольников⁴⁴³. В марте 1835 года предписано было всем начальникам губерний дать знать беглым попам, находившимся у раскольников, что они получат прощение, если явятся «к своему начальству с искренним раскаянием в их проступке», – при чем повелевалось «оказывать изъявившим готовность к раскаянию всевозможное пособие к исполнению их намерения»⁴⁴⁴. И это обращение к совести беглецов не осталось без последствий. Нашлись священники и диаконы, которые изъявили раскаяние в своем заблуждении и добровольно возвращались к церкви, за что, по определению св. синода, получали соответственные их сану места в православных приходах⁴⁴⁵. Указом 8 октября 1835 года повелевалось – беглым попам, лишенным сана «сверх воспрещения вступать в государственную службу, не дозволять никогда иметь пребывание, a тем менее приписываться к городским или сельским обществам в той губернии, где они были священниками, или находились у раскольников, равно как и в обеих столицах»⁴⁴⁶. В 1837 году было объявлено поповцам, что как всякий побег есть преступление против общественного порядка и закона, то и побег священника от своего законного места нельзя не почитать преступлением, и что поэтому государственное правосудие не может навсегда попустить того снисхождения к беглым священникам раскольническим, которое до времени оказываемо было только в надежде вразумления и обращения их к порядку, – особенно же не может быть терпим и должен подлежать суду своего законного начальства тот из беглых попов, который осмелился бы совратить в раскол кого-либо из православных⁴⁴⁷. Наконец, в 1839 году последовало повеление – не допускать наименования раскольнических священников, как несвойственного сему сана, и вместо того писать: остающийся у раскольников поп, или исправляющей у раскольников духовные требы⁴⁴⁸. С этого года правительство не издает никаких новых постановлений против беглых попов, а только повелевает строго наблюдать существующие узаконения⁴⁴⁹; – но и указанных мер было достаточно для того, чтобы беглые попы, разгуливавшие в прежнее время свободно по России, попрятались теперь как кроты в свои норы. Если же при этом мы обратим внимание на то обстоятельство, что правительство, согласно буквальному смыслу указа 26 марта 1822 года, решившись терпеть до времени присутствие в расколе беглых попов не считало нужным также снисходительно относиться и к беглым иеромонахам и диаконам, о которых в означенном указе не было сказано ни слова и которых поэтому указами 11 марта 1836 года и 19 марта 1837 года велено было «немедля высылать за караулом к архиерею той епархии, из которой они бежали, для поступления по законам»⁴⁵⁰,– то поймем, какой недостаток в беглом священстве должен был обнаружиться в поповщине, вследствие всех указанных мероприятий. Так действительно и было. Спустя несколько лет от начала царствования императора Николая, дело дошло до того, что даже такие места, как Иргиз, Стародубские слободы, Рогожское кладбище и пр., в былое время снабжавшие беглыми попами всех своих единоверцев теперь сами стали ощущать страшный недостаток в них. Что же оставалось делать среди таких обстоятельств поповцам, которые потому только и составляли особую секту в расколе, что принимали и всегда имели у себя, так называемых беглых попов, совершавших им все таинства, и в частности таинство брака, и которым, заметим, и теперь правительство из опасения произвесть в среде старообрядцев «большие беспокойства», разрешало формально исправление всех треб и обрядов, лишь бы только раскольники не совращали православных в свое заблуждение⁴⁵¹? Оставалось прежде всего убедиться, что задача, взятая на себя правительством, – держаться в отношении к расколу правил, в которых «дух терпимости соединялся бы с необходимыми мерами строгости»⁴⁵², – дело не такое простое, чтобы здравый смысл не нашел в нем иногда прямого противоречия, а за тем – ломать голову над приисканием средств, как бы выйти из того нелепого положения, в которое ставились поповцы, – с одной стороны имевшие право на основании закона совершать все таинства и другие требы по своим обрядам, – с другой лишавшиеся по воле правительства тех самых лиц, которые одни могли совершать эти таинства. И как ни просты были люди, которых правительство решилось довести до крайности – с тем, чтобы, если не убеждением, так по крайней мере принуждением ввести их в ограду церкви, заставить принять правильное священство⁴⁵³; тем не менее они придумали такую комбинацию для поправления своих обстоятельств, какая не приходила на мысль и самой власти. Так называемая «австрийская иерархия» с ее не только попами, но даже архиереями, составляющими в наши дни «соборы» в нашей древней столице была результатом дум, каким предались поповцы, лишенные возможности приобретать себе беглых попов от православной церкви, и вместе сюрпризом для власти, не на шутку обеспокоившим наше правительство и заставившим его войти в дипломатическую переписку и с венским кабинетом⁴⁵⁴ и с вселенским патриархом⁴⁵⁵. Но привести в исполнение такую грандиозную затею, как приобретение лжемитрополита Амвросия, разумеется, можно было не вдруг; а между тем, пока происходили совещания об устройстве за границей раскольничьей митрополии между разными Кочуевыми, Рахмановыми, Громовыми и другими влиятельными поповцами Москвы, Петербурга и других городов, пока известный Алимпий и Павел скитались для отыскания архиерея по разным странам Европы, Азии и Африки, – время шло и – не малое. Мысль об учреждении заграничной епископской кафедры, явившаяся в поповщине в 1832 году⁴⁵⁶, была приведена в исполнение только в 1846 году; а между тем у поповцев русских дела шли своими чередом, одни рождались, другие умирали, а люди молодые хотели даже жениться и посягать. Что же делали эти люди, поставленные правительством в такое затруднительное положение? Где и как совершали они свои требы и таинства, и особенно таинство брака о котором у нас речь? Сперва поповцы Московские решились хлопотать о восстановлении правил 26 марта 1822 года⁴⁵⁷. Когда эти попытки не привели ни к чему, некоторые из поповцев стали просить себе у правительства священников от епархиального ведомства, но на условиях отличных от тех на коих допущено единоверие. Так одни просили, чтобы их церкви с принятыми от епархиальных архиереев священниками назывались не просто единоверческими, a единоверческими – старообрядческими⁴⁵⁸; другие просили права принимать к себе священников и диаконов из всех Российских епархий, но с тем, чтобы эти священники и диаконы, находясь у раскольников не зависели от епархиального начальства, а подчинялись ведению светской власти и самих раскольников, которые могли бы их и выбирать и отсылать от себя по своему усмотрению, то есть, просили как сказано в указе, больше того, что было дано им правилами 1822 года 26 марта⁴⁵⁹. Но когда и эти домогательства раскольников были отвергнуты, тогда те из них, у которых много было денег, стали ездить по своим духовным нуждам в Москву – на Рогожское кладбище в Стародубские слободы, на Ветку и в другие места, где еще оставались прежние беглые попы, а иногда, хотя и весьма редко, появлялись и новые, и здесь за большие деньги справляли свои нужды. Те же, коим дальние дороги были не по карману, решили предоставить крещение мирянам, погребение и исповедь совершать «по почте», или «с оказией»⁴⁶⁰, и только для заключения браков считали нужным личное присутствие попа, и для этого ездили то в Москву, то в Стародубье, то на Ветку. Чтобы видеть, каких хлопот и издержек стоили подобные поездки и с какими бесчинствами венчали своих учеников беглые попы, сознавшие теперь все свое значение и цену, – мы приведем следующее место из статьи: «сведения о раскольниках Витебской губернии», помещенной в Вестнике западной России⁴⁶¹ и основанной на рассказах самих поповцев. «В слободах (Черниговских), рассказывали они, завелись в рассматриваемое нами время факторы, – проводники к попу; к ним и нужно было прежде всего обратиться с деньгами, чтобы они устроили дело: переговорили предварительно с попом и условились с ним в цене за венец. Кроме разных притеснений в квартире: дорогою платою за помещение, за пищу, за сено, за овес, на полицию и дорогой платы попу за венец, – факторы и сватьи требовали еще подарков себе. Для венчанья иногда собиралось в один раз более 10 пар. В таком случае прежде венчалась та пара, которая не жалела денег попу. Дело обыкновенно делалось так: избирался известный дом, в который все желающие браниться должны были собраться в поздний вечер; а ночью уже привозился в сборную избу поп, который, получив чрез руки своих факторов условленные деньги, здесь – на месте начинал новый торг – «кто больше даст, того прежде повенчаю». Несмотря на все предварительные издержки, и в этом случае давали попу по два и по три полуимпериала. Наш, ныне единоверческий староста, продолжает о. Волков, купец Е. Н. С. ездил венчаться в слободы в январе 1840 года. С ним ездили мещане: дед невесты, ее дядя и брат. В Могилевской губернии они не нашли попа. Поехали в Черниговскую, были в Стародубье, в Лужках, в Воронке и нигде не нашли попа. Но им, разумеется, за деньги шепнули, что есть поп в Еленке, тоже Черниговской губернии. Приехали в Еленку; тотчас к проводникам с просьбою и поклонцем: «помогите Христа ради, не допустите до греха, заставьте век Бога молить, дайте отца». Отец-то есть, отвечают факторы, но ведь сами знаете, надобно и высокоблагородье и благородие ублаготворить, и попу за труд, и говорщику, и сватьям, да и нам даром не для чего время терять: будет маненько стоить. «Что хотите берите, а дайте отца». «Ну да что с вами будешь делать, поживите, повенчаем». Вот живут наши Витебляне в Еленке день, два и три, а факторы все будто бы обделывают дело. Наконец, указан дом и вечер на совершение браков, коих собралось до 10 пар. Ночью привозят попа, коего факторы называли Никола Руссов, до того нагруженного водкой, что едва ввели его в избу. После переторжек надобно было приступать к делу; но отец Никола не мог стоять на ногах. Факторы взяли и держали его все время под руки, на головы молодых поставили, вместо венцев иконы; дьячек пел и читал за себя и за отца Николу, обвели молодых трижды вокруг стола; Никола вместо благословения махнул рукой; дело тем и кончилось».

А что этот рассказ не вымысел, а горькая быль, доказательством этого может служить то, что в рассматриваемое нами время с неменьшими бесчинствами совершались браки и на Рогожском кладбище, – этом, в былое время, образце порядка и благочиния. «В одно воскресенье, говорится в одной рукописи, нам принадлежащей, приехало на Рогожское кладбище венчаться 20 свадеб, – 10 Московских и 10 деревенских; тогда по одиночке свадеб не венчали, a венчали столько, сколько наберется; были исключения, да очень редкие. Священник назначил съезжаться всем в 12 часов дня. Разумеется, просрочить было нельзя по двум причинам: первое – Боже сохрани – рассердить священника, – беда! а второе – потому, что этот день был последний, когда дозволялось венчать браки. И вот, ровно в 12 часов, часовня наполнилась народом: кто приехал со свадебным поездом, а кто любопытства ради... ждут попа час, ждут два, наконец делается вечер, а попа все нет как нет. В числе Московских свадеб были и богатые, даже самого попечителя 3. сын должен был венчаться. Стали сначала посылать дьячков, – тех не допускали к нему; потом видят, что наступила ночь, да и поезжане с 12 часов изнемогли все. Сговорились некоторые из них идти сами, надеясь на свое влияние, ибо они были все люди богатые... Когда они пришли, кое-как добились увидать священника, и что же увидели? Священник мертвецки пьян и на все их просьбы и убеждения говорит одно: не могу... Но для таких прихожан, как наши старообрядцы, это ничего не значило; им нужна была только форма от попа... И вот они становятся все на колена и давай его чуть-чуть не со слезами умаливать, дабы обвенчал хоть как-нибудь... Но поп одно затвердил: не могу да и не могу. Наконец часов в 10 чья-то молитва была услышана, как тогда выражались наши, – пьяный поп введен был в часовню. Расставили все 20 пар полукружием и началось таинство брака. Но поп как ни усиливался стоять, пары винные сильно ему мешали... Много делал он тогда безобразностей, кощунства, как-то: читая Евангелие, когда говорится: бысть брак в Кане Галилейстей... и недоставшу вину... поп обращается к народу и говорить: «все выпили». Или во время, когда нужно читать ектению, он, облокотись на налой, не читая ничего, только кричит: «пойте». Ну дьячки и поют: Господи помилуй. Или когда стали надевать венцы, Б. купец хотел было поддержать венец над невестою 3.; поп, видя это, закричал: «ты Б. не берись, у тебя руки нечисты.» А потом, надевая венцы на прочих⁴⁶², вместо молитвы приговаривал, смеясь: «и ты Б-ь , и ты Б-ь» и т. дал. И много такого тут происходило, что не лет есть языком глаголете, по писанию». А иногда случалось и то, что иной поп Рогожского кладбища по дряхлости не мог совершать браков стоя; в таком случае его сажали в кресла на колесах и брачившиеся в венцах, ходя по солон вокруг налоя, сами возили попа в креслах⁴⁶³. Само собою разумеется, что подобные безобразия, совершавшиеся беглыми попами, при венчании браков даже богачей и людей влиятельных не могли не смущать совести многих поповцев; но пособить горю было нечем, и волей-неволей приходилось «ублаготворять» каких-либо пьяных Русановых, или развратных Ястребовых. Скоро впрочем и этот путь к венчанию поповщинских браков был если не вовсе пресечен, так по крайней мере значительно затруднен. В 1839 году было запрещено совершение браков иногородних раскольников на Рогожском кладбище⁴⁶⁴; а в 1847 году обращено было внимание правительства на посады и слободы Черниговской губернии, где в 1837 году находилось до тридцати беглых попов и иеромонахов⁴⁶⁵, и, в видах прекращения происходивших здесь беспорядков, в одних из них были усилены способы земской полиции, в других образованы были вновь «особые полиции»⁴⁶⁶. Значит, для ублаготворения разных «высокоблагородий и благородий» потребовались с этого времени еще большие суммы денег со стороны желавших венчаться здесь раскольников. A после этого нет ничего удивительного в том, что, по недостатку беглых попов, некоторые из поповцев умирали без покаяния, a дети их оставались некрещенными⁴⁶⁷, что в означенное время стали появляться в поповщине, под именем беглых попов разные пройдохи, – крепостные крестьяне, убежавшие от своих господ, беглые солдаты и др., которых поповцы без всяких справок об их достоинстве и сане брали себе в пастыри и хранили их как зеницу ока, пока не разоблачалась темная история этих темных людей⁴⁶⁸, и что некоторые из поповцев по недостатку «настоящих попов», стали обращаться по недостатку треб, и в частности за совершением браков к тем несчастным православным пастырям, которые за свои пороки подвергались лишению сана и, в качестве расстриг, ссылались на житье в разные губернии⁴⁶⁹. В 1846 году Саратовский гражданский губернатор доносил министру внутренних дел, что «все вообще требы у тамошних раскольников отправлялись сосланными туда из разных мест расстригами, которые, приписываясь к городским и сельским обществам получали билеты и паспорта от этих обществ и, находившимися у них поддельными, или настоящими, священническими видами обманывали в одно время легковерных раскольников и избегали преследования местных властей»⁴⁷⁰. Но и этот мутный источник пастырского благословения которым некоторые поповцы Саратовской, Вологодской, Олонецкой, Оренбургской и Ставропольской губерний решились-было освящать свои брачные союзы вскоре иссяк. В 1849 году последовало Высочайшее повеление: всех, лишаемых духовного сана (кроме подвергшихся уголовному суду) помещать по назначению св. синода в монастыри для преподания им средства восчувствовать свою вину при духовных увещаниях и для отнятия у них способов исправлять требы у раскольников⁴⁷¹; а за тем в 1851 году, вероятно, вследствие неудобства содержать в монастырях людей из которых для многих по суду св. синода приличным местом помещения могли быть только арестантские роты и большинство которых были люди семейные, был издан следующий указ: «исключаемых из духовного звания за пороки ссылать в Закавказский край и водворять там по распоряжению наместника Кавказского; касательно же сосланных в поименованные губернии, то, из числа их, находящихся в безызвестной отлучке, ныне же отыскав, отправить в Закавказский край посредством этапов, а прочих, между коими могут быть такие, которые приобрели в помянутых губерниях постоянную оседлость и не замечены ни в чем противозаконном, предварительно истребовать от начальников губерний надлежащие сведения о поведении и образе жизни их, и тех, кои окажутся вредными для православия и единоверия, равномерно сослать в Закавказский край, а остальных за тем оставить на месте теперешнего их жительства под строгим полицейским надзором»⁴⁷². После этого поповцам, желавшим сохранить у себя тот строй церковной жизни, какого держались они в течении почти двух столетий, не оставалось ничего более как заимствоваться таинствами и другими требами от священников православных, или единоверческих, что собственно и имела в виду власть, лишая заблуждающихся права иметь так называемых беглых попов. Так действительно и стали поступать те из поповцев, которые по каким-либо обстоятельствам не имели под руками попов, убежавших к ним до 1827 года, и которые в тоже время почему-либо затруднялись предпринимать путешествия в разные Стародубья, Ветки и проч. В 1833 году Саратовский преосвященный уже доносил св. синоду, что он позволил некоторым священникам своей епархии совершать у раскольников по призывам их крещение младенцев, бракосочетание, напутствования святыми тайнами больных и отпевание умерших, объясняя, что сделал это «в надежде, что сим средством, при помощи Божией, удобнее смягчить сердца закоренелых в расколе и постепенно удалить их от призывания для исправления треб беглых раскольнических попов»⁴⁷³. Если же, как видно из этого донесения, поповцы Саратовские, имевшие под рукою знаменитый Иргиз, нашли нужным обращаться за требоисправлением к православным пастырям то само собою понятно, что раскольники других мест удаленных от Москвы, Стародубья и проч., имели к тому еще больше побуждений. Жаль только, что власть церковная разрешив преосвященному – давать подчиненным ему священникам право крестить у раскольников младенцев без всяких ограничений, не с такою же снисходительностью отнеслась к раскольникам «возрастным», предписав допускать их до православных таинств не иначе, как после предварительного присоединения их к церкви установленным образом⁴⁷⁴. С теми же ограничениями позволил св. синод допускать раскольников до православных таинств и вятскому преосвященному, доносившему в том же году синоду о желании некоторых старообрядцев «поповского толка рождаемых ими детей крестить, а достигших узаконенных ко вступлению в супружество лет венчать в православной церкви»⁴⁷⁵. А это значило, что поповцы не иначе могли вступить в брак с благословения пастыря церкви как сделавшись наперед православными. Как ни тяжело было для истинных ревнителей старины выполнение такого условия, тем не менее желание избавиться «от греха» заставляло многих из них, по крайней мере притворно, соглашаться на принятие пред браком миропомазания и на выдачу подписки в том, что «они после своего бракосочетания будут жить во всем согласно с греко-российским православием». Некоторые, впрочем, успевали подкупать православных священников и венчались у них не только без предварительного присоединения к церкви, но даже по «старому обряду»⁴⁷⁶. Что же оставалось делать тем поповцам, которые были предубеждены против православной церкви на столько, что считали тяжким грехом присоединение к ней, хотя бы и притворное? Оставалось избрать для заключения своих браков другой путь, которого правительство не желало и, кажется, не предвидело, но мысль о котором приходила поповцам в голову еще при первой вести об ограничении их права иметь беглых попов. Мы разумеем – браки бессвященнословные. Когда в 1821 году Саратовский гражданский губернатор, вследствие представления Пензенского преосвященного потребовал от настоятелей Иргизских монастырей подписки в том, что на будущее время они не будут принимать к себе беглых священников, – настоятели отказали ему в такой подписке, оправдывая свой отказ тем, что 1) «они, имея довольное число жителей не могут обойтись без священников в рассуждении богослужения и требоисправления, и что 2) дать требуемую подписку, по мнению их, значит, лишиться священства, без коего могут они удалиться в раскол Феодосийского согласия и другие разные богопротивные ими старообрядцами нетерпимые секты»⁴⁷⁷. Точно также, когда в 1827 году Рогожскому кладбищу запрещено было вновь принимать беглых попов, – у его последователей немедленно родилось опасение, как бы им, за неимением попов, не впасть в беспоповщину, или не присоединиться к православной церкви на условиях единоверия⁴⁷⁸. Таким образом, очевидно, поповцы не обманывались на счет своего будущего, когда правительство стало преследовать их беглых попов; жаль только, что власть не обратила внимания на эту сторону дела и своими строгими мерами против беглых попов своим запрещением заимствоваться старообрядцам таинствами от православной церкви, довела поповщину до того, что часть ее превратилась в беспоповщину и таким образом из секты «менее вредной» сделалась «вредною». Не вдруг совершилось это превращение некоторых поповцев в беспоповцев. Сперва, как мы уже отчасти говорили, за недостатком беглых попов некоторые из поповцев предоставили простым инокам, мирянам и даже женщинам совершение таких треб, которые не относились к числу таинств, напр. чтение молитв родильнице, служение вечерни, утрени, часов, молебнов, панихид и проч., погребение умерших и т.д., или если – и таинств, то только таких, которые по учению беспоповцев, в случае нужды имеет право совершить и «искусный простолюдин паче, нежели невежа поп, паче же еретик»⁴⁷⁹, то есть, крещения и исповеди. И такой порядок вещей был допущен по «нужде» не только в тех поповщинских общинах, которые и в прежнее время нечасто видели у себя беглых попов, но даже и в таких, где в былое время беглое иерейство «процветало, яко финикс», напр. на Рогожском кладбище и др.⁴⁸⁰ Конечно, не без смущения в совести отдавали себя поповцы в руководство и пасение разным старикам и старухам, и многие из них, поручив, напр., отпеть над умершим своим родственником «канон за единоумершего» старику, посылали в тоже время деньги в Москву – на Рогожское кладбище, или на Иргиз, – с тем, чтобы кто-либо из тамошних попов отслужил «погребение» заочно. Такое погребение называлось погребением «по почте», или «с оказией»⁴⁸¹. Точно также многие поступали и с исповедью: старцы выслушивали грехи кающихся и затем, записав их на бумажке, по почте отправляли свои «посланьица» к какому-либо беглому попу, который по почте же присылал и разрешение кающимся. И такой порядок вещей признан был законным на самом Рогожском кладбище, которое на одном из своих совещаний постановило следующее правило: «ради тесноты обстоянию и великого оскудения древлеблагочестивого священства исповедовать в данных местах обретающихся христиан, соблюдающих истинную веру и древние святоотеческие предания по почте или с оказией»⁴⁸². Но само собой понятно, что к таким заочным исправлениям треб беглыми попами, соединенным с разного рода затрудненьями и расходами, прибегали только богатые и влиятельные поповцы; большинство же считало такой порядок вещей роскошью и, не долго думая, а в то же время долго не видя среди себя «попов», решило, наконец, что можно обойтись и без их заочных услуг в совершении означенных таинств и треб. С одним только не могли скоро примириться поповцы, – это – с заключением брачных союзов без молитвословия и благословения попа⁴⁸³. Сколько ни рылись они в своих «номоканонах, потребниках, кормчих» и других «богодухновенных» книгах, нигде не могли отыскать разрешения мирянину венчать браки. Но «нужда», на которую так любят ссылаться заблуждающиеся помогла поповцам и в этом случае. «Чем предаваться блуду, думали они, или идти за венчанием в никонианские храмы, лучше вступать в союз брачный по благословению «стариков», которые крестят же наших детей, исповедуют и отправляют другие службы, прежде совершавшиеся беглыми попами». И вот, «презирая закон Божий, скажем словами одного старообрядца, и веру своих отцов», многие поповцы Саратовской, Симбирской, Самарской и других губерний⁴⁸⁴ «окончательно пошли по следам беспоповщины» и стали заключать свои браки по уставу поморского толка, то есть, без благословения священнического. И так как это была новость в поповщине, то понятно, что в разных местах стали совершаться поповцами бессвященнословные браки различно. В одном месте заключение браков состояло в том, что жених с невестою при семи свидетелях менялись кольцами, сопровождая этот обмен фразами: «аз тя полагаю в жену мою» – со стороны жениха, «аз же тя полагаю в мужа моего» – со стороны невесты; затем брачные прикладывались ко кресту, целовались между собою и получали от свидетелей обычные поздравления, чем и оканчивался брак. В других местах к указанной церемонии прибавлялось чтение канонов известного зачала посланий апостола Павла и Евангелия, – а иногда – большой начал, молитва: Царю небесный и Символ Веры. Явились и такие артисты среди поповцев, которые, вероятно, во избежание лишних расходов сами венчали своих детей и поступали в этом случае так: поставив жениха и невесту пред образами, отец жениха громко произносил: «се земля под вами, а небо над вами, – живите, Бог с вами», после чего жених и невеста считались уже обвенчанными и сажались за стол, как новобрачные. Этот последний способ заключения браков был до того странен, что осуждался самими поповцами. «Браки благословляются родителями, отцами крестными с обеих сторон без всяких причуд, без молитв; перстнями не меняются и на плат не ставятся, – это верно выдумка», писал об указанных браках один из беглых попов⁴⁸⁵. Само собой разумеется, что появление у поповцев бессвященнословных браков, которые, по мысли правительства вносили в жизнь заблуждающихся «разврат и беззаконную жизнь» стало известно власти и не могло быть приятно ей; и вот для пресечения таких браков начинаются разная рода уступки поповцам со стороны правительства. Для того, чтобы облегчить им венчание браков в церквах православных и единоверческих издаются повеления, которыми разрешалось православным и единоверческим священникам венчать поповцев, не требуя от них предварительного присоединения к церкви⁴⁸⁶. Но, вероятно, не надеясь одною этою мерою прекратить зло, власть светская, запретившая беглым попам переезжать для исправления треб из одной губернии в другую начинает в то же время разрешать самим поповцам обращаться за требоисправлением к находившимся в разных губерниях попам, которые известны были правительству и доживали свой век на основании правил 1822 года. Так в 1840 году было разрешено раскольникам Смоленской губернии, Писковского приказа, исправлять христианские требы у попов Ржевского молитвенного дома⁴⁸⁷, а в 1843 году тоже разрешение дано было раскольникам Смоленской губернии, Сычевского округа, Андреевской волости⁴⁸⁸, – «в надежде, как говорилось в указе, что раскольники, восчувствовав таковое к ним снисхождение обратятся со временем на истинный путь», и с тем однако же ограничением, чтобы такое позволение «не было оглашаемо пред раскольниками собственно Ржевскими, которым знать о сем не нужно». В декабре 1841 года последовало разрешение раскольникам Калужской губернии совершать требы у раскольнических попов Черниговской губернии, а раскольникам Тверской губернии – исполнять требы у попов Ржевского молитвенного дома⁴⁸⁹. В 1847 году в том же Ржевском доме дозволено было совершать требы раскольникам Семеновской волости, Демьянского уезда Новгородской губернии⁴⁹⁰, а в 1848 году – раскольникам той же губернии Крестецкого уезда, Рахинского яма⁴⁹¹. Но так как все указанные распоряжения делались «секретно», состояли только в приказам местным начальствам «не мешать» раскольникам делать то, о чем они просили правительство, и касались только некоторых поповцев, то неудивительно, что заблуждающихся других губерний по-прежнему затруднялись в исполнении своих духовных нужд и многие из них по-прежнему продолжали вступать в так называемые, сводные браки⁴⁹². И это – тем более, что правительство, позволяя, хотя и не формально одним поповцам совершать требы у находившихся в разных местах и известных ему беглых попов, другим в то же время отказывало в этой милости. Так напр. в 1842 году повелено было местному начальству города Ростова (вероятно на Дону) и посада Дубовского, чтобы оно «под благовидным предлогом воспретило находившимся там при часовнях и моленных попам раскольничьим совершать браки донских раскольников»⁴⁹³, хотя в том же году, того же числа и месяца, на основании Высочайше утвержденного 9 января 1826 года положения комитета министров велено было «не касаться рассмотрения обрядов по коим раскольники войска Донского совершали свое венчание чрез раскольнических попов оставляя совершение браков их произволу», и только предписывалось преследовать браки несовершеннолетних⁴⁹⁴. В 1843 году запрещено было раскольничьим попам, находившимся в Воронежской губернии венчать браки раскольников других губерний, и особенно раскольников войска Донского⁴⁹⁵, и эту меру предположено было распространить и «на другие смежные с землями войска Донского губернии»; а в 1845 г. запрещено было раскольникам войска Донского посещать посад Лужки Черниговской губернии, где никогда не выводились беглые попы⁴⁹⁶. Одним словом: в рассматриваемое нами время в отношениях правительства к поповщинскому расколу, и в частности к бракам поповцев не было никакой определенной системы, в чем сознавалось и само правительство⁴⁹⁷: что делалось сегодня, то часто уничтожалось завтра, что дозволялось одним раскольникам, то запрещалось в то же время другим. Самый вопрос о законности, или незаконности поповщинских браков не имел определенного решения со стороны гражданской власти. Запретив духовенству и местным гражданским властям вмешиваться в брачные дела раскольников и предоставив суд об них министерству внутренних дел⁴⁹⁸, правительство светское в прошлое царствование и само не всегда одинаково действовало в своих приговорах о значении поповщинских супружеских союзов. То оно, по-видимому, признавало, по крайней мере гражданскую законность поповщинских браков, то иногда считало подобные союзы прямо незаконными. Так напр. при 8 ревизии, бывшей в 1833 году жены и дети поповцев были записаны женами и законными их детьми. Далее, когда в 1834 году встретилось недоумение, как считать детей казачьей дочери, вступившей в брак с помещичьим крестьянином и венчанной неизвестным Иргизским попом, т.е. вольными, или крепостными, комитет министров Высочайше утвержденным журналом положил, что «дети крестьянина Карпа Галушкина, прижитые им от брака с казачьей дочерью Анною Афанасьевой, должны оставаться крепкими помещику по отце»⁴⁹⁹. А это значило, что, по мысли правительства, брак Галушкина был действителен, так как дети, рожденные от него, приобретали все права отца. Основанием такого решения могло служить и то обстоятельство, что, по мысли правительства, заявленной им в 1839 году «незаконнорожденными детьми признаются только те, кои рождены от лиц женского пола не сожительствующих мужу по правилам своего верования»⁵⁰⁰, а о женах поповцев нельзя было сказать этого. Между тем, когда в том же 1834 году одна раскольница лишила своего сына, обратившегося в православие наследства, и этот последний принес на нее жалобу за это, секретный комитет куда передана была жалоба министром внутренних дел так рассудил по этому предмету: «так как по церковным правилам не признается брак между раскольниками, то и к последствиям оного, т.е. к детям и правам наследства не можно приложить гражданских законов; посему нельзя постановить и общего правила для передачи имения от раскольников – родителей к православным их детям»⁵⁰¹. И хотя раскольница, лишившая своего сына наследства принадлежала к федосеевской секте, тем не менее определение комитета справедливо можно относить и к бракам поповцев; так как и поповщинские браки никогда не признавались властью законными по церковным правилам, а только «терпимыми в гражданском отношении». В 1837 году Московские поповцы заявили правительству о необходимости иметь «свидетельства о женах своих для причисления их по дому градского общества в семейства». Московский секретный комитет журналом, бывшим на рассмотрении Государя императора постановил следующее: «хотя браки раскольников, совершаемые вне церкви, не признаются законными, однако же остаются терпимыми в отношении гражданском, и для дома градского общества нужно сведение не только о рождающихся и умирающих, но и о их (?) женах для причисления их к семействам. По чему, дабы удовлетворить сей надобности, не давая вида законности раскольническим бракам не представляется другого средства как дозволить полиции раскольнических жен поповщинской секты вносить в обывательские книги тем же порядком, как записываются рождающиеся, не упоминая о браках, и, в случае надобности, на основании сих книг выдавать раскольникам свидетельства о их женах»⁵⁰². Этими свидетельствами и явлено было в 1846 году руководствоваться, при причислении к семействам жен и детей раскольников Рогожского кладбища (поповской секты) тогда как детей беспоповцев велено было считать незаконнорожденными⁵⁰³. Между тем, когда один Ржевский поповец Мясников в 1849 году обратился с просьбою к правительству о дозволении ему усыновить с передачею своей фамилии находившегося у него на воспитании купеческого сына – поповца же, – Государь император 28 января повелел отказать Мясникову в просьбе, на том основании, что «постановления о дозволении купцам усыновлять их воспитанников и вводить таковых во все права законным детям предоставленные не относятся к раскольникам, так как браки их не освящаются св. церковью и дети их причисляются к семействам только по полицейским спискам и потому не могут пользоваться правами законных детей»⁵⁰⁴. Наконец, когда в 1850 году назначена была 9 народная перепись, Государь император Высочайше повелел – жен и детей раскольников, приемлющих священство, показывать таковыми в ревизских сказках на основании полицейских свидетельств, или обывательских книг не требуя в сем случае других доказательств о действительности браков тех женщин и о законности происхождения их детей⁵⁰⁵. Не смотря однако же на это, в 1853 году 10 июня последовало Высочайше утвержденное распоряжение о том, чтобы «в случаях дел о браках и детях раскольников (поповцев), присутственные места не полагали своих решений о событии браков и законности детей на основании одних ревизских сказок а требовали метрические свидетельства» и эти свидетельства сообщали бы на предварительное рассмотрение местных духовных начальств⁵⁰⁶; хотя в том же 1853 году по вопросу о служебных правах детей офицеров Уральского казачьего войска, состоявших в расколе и не могших, по замечанию правительства, представить метрических свидетельств о рождении своих детей, последовало такое распоряжение: «браки чиновников и казаков Уральского войска, совершенные в старообрядческих часовнях и домах оставить в прежней силе не отвергая законности прижитых в оных детей»⁵⁰⁷, и хотя, подобно раскольникам Уральского казачьего войска, и другие поповцы не могли также представить метрических свидетельств о рождении своих детей, – так как ведение метрических книг беглым попам было запрещено еще в 1837 году⁵⁰⁸ и после этого поповцы, с дозволения самого правительства обходились без метрических свидетельств во всех тех случаях когда нужно было им доказать законность своих детей⁵⁰⁹. Цель, какую имело правительство, издавая вышеизложенное распоряжение о требовании от поповцев метрических свидетельств о законности их детей, которых (т.е. свидетельств) они не могли представить, понятна и указана в следующих словах указа: «но при сем, в видах открытия раскольникам всех средств к сближению с церковью, вместе с присоединением их к церкви признавать законными браки и детей их». К сожалению, цель эта достигалась не вполне. За исключением раскольников, обратившихся к церкви на правилах единоверия, чтобы этим узаконить свое потомство, было не мало и таких, которые считали правильными только браки, венчанные священниками, не подчиненными православному архипасторству, и потому просили правительство о дозволении им иметь священство под ведением одного гражданского начальства, хотя, разумеется и без успеха⁵¹⁰. A другие, видя, что правительство решительно не хочет отменить своих распоряжений относительно «бегствующего иерейства», по прежнему продолжали вступать в бессвященнословные браки, что, по свидетельству некоторых, не прекратилось между поповцами даже и в наши дни⁵¹¹ – с той только разницею, что в последнее время беспоповщинский обряд венчания браков принял у поповцев самые разнообразные формы: стали возлагать на головы брачащихся вместо венцев иконы, а за неимением их – нагрудные кресты, кладут на стол большой домашний пирог на платке пред образами, а на пирог обручальные кольца, которыми потом и обмениваются между собою жених и невеста и т.д. Нет нужды говорить, что сводные браки поповщинские приводят мнимых супругов к тем же последствиям, какие происходят в беспоповщине от так называемых бессвященнословных сожительств. «Эти мужья – отцы, пишет один Иргизский старообрядец, бросают своих детей вместе с бедною, беззащитною женщиною на произвол судьбы, и, к большему ужасу покинутой матери берут в той же деревне другую жену, с которою поступают тоже по произволу... Точно также поступают и жены... Каждый прохожий имеет полное право нравиться мнимой жене; муж в этом деле лице стороннее. Каждый хорошо знал, что венчание их было шуточное, а не взаправское, что сводный брак его был делом незаконным, что венчание делается ради баб. Бывали примеры, что поповцы вступали в сводные браки раз по семь, меняя одну жену на другую и оставляя каждой, как бы в награду, малолетних детей в самой крайней крестьянской бедности»⁵¹². Причина, по которой удержались в поповщине сводные браки даже до наших дней, когда, так называемое, австрийское священство восполнило собою недостаток беглых попов заключается в том, что с одной стороны рукоположенных Амвросием пастырей до последнего времени некоторые поповцы не признавали законными, за их происхождение от грека – (будто бы) обливанца, – с другой – поповщинские проповедники учения о сводных браках под влиянием доктрины беспоповцев, сумели, по своим корыстным целям дать новому делу такой вид, что оно многим невежественным ревнителям старины стало казаться даже законным. Во 2 томе сборника для истории старообрядчества, изданного г. Поповым, помещено весьма любопытное изложение вероучения тех поповцев, которые, за неимением беглых попов и по другим причинам, во многом сошлись с беспоповщиной и, между прочим в учении о браке. В этом документе речь идет и о сводных браках и доказывается их правильность теми же примерами и свидетельствами древности, на которые ссылались и последователи Покровской часовни в защиту своих бессвященнословных сопряжений. На вопрос: «что есть брак законный и кии в браце случаи бываемые и како мощно кроме иерея брак составить христианину правоверному», дается такой ответ: «законный брак нарицается, иже внутри предел естественных и писанных пребывает, якоже видится в книге Матфея праведника, в составе 3, во главе 2 пишет сице закон: брак есть мужа и жены совокупление, наследие во всей жизни, божественных и человеческих правил приобщение, любо благословением, любо венчанием, любо с записанием. А яже кроме сих бываемая, яко не бывша вменяем... Ибо елико закон глаголет, к сущим под игом власти законный глаголет; о не имущих же над собою власти, таковых право законное не истязует, но по приличию нужных времен и случаев мнози праведнии мужи обычно браки составляху, яко же и покажем зде от первых даже и до последних. Авраам, отец всем верующим, сына своего Исаака браком сочетал чрез раба своего Елеазара, а не чрез иерея, – зри бытия 24 главу и в Кормч. л. 404 и 408 согласное свидетельство показуется: бесед. л. 1991 и 2135 и 1787, образу Авраамову о браце бывшем подобитися и подражати повелевает. Патриарх Московский Филарет Никитич в большом катехизисе тому же подобно учение о браце предлагает: верно слово и приятия достойно, яко брак сим образом составляемый – брак законный есть, а не блуд. Иаков патриарх у Лавана поят дщери, кроме венчания иерейского. Бытия глав. 41, Иосиф целомудренный поятъ дщерь Асенефу У жреца Египетского из Илиополя. Исход, гл. 2, Моисей Боговидец поятъ дщерь у Иофора Мадиамского жреца. Давид царь и пророк поятъ дщерь царя Асурского, 11 Царств, гл. 3. Товия праведный наречен есть последнему роду образ в книге его, гл. 2; той живяше в пленении чуждой земли, и того сына Товию ангел Господень браком сочета, гл. 6 и 7. Но и в благодатном законе Тимофей апостол сын бе жены Иудеянки, отца же Еллина, Деян. гл. 16. Января 23 в житии св. Климента, тамо узриши брак не венчанный иереем был. Августа 21, св. мучен. Васса с мужем неверным живяше. Января 25, Григорий Богослов сын бе родителей не единоверных. Павел апостол верного мужа с неверною женою живущего не расторгает, но браком законным именуешь. 1 Коринф, бесед. 19, л. 743 и 744, нравоуч. 34. Златоуста Еллинскую жену с верным мужем не расторгает. К Тит. бесед. 4 , л. 2679, верным женам неверных мужей своими нравы повелевает приводит ко благочестию. Подобно сему, Иоанн Зонаръ прав. 112 верного мужа с неверною женою живущего не разлучает. Книга Степенная, грань 15, глава 23, великий князь Иван Васильевич дщерь свою великую княжну Елену обручи за Литовского князя Александра, верою латынщика. А во главе 25 пишет, яко сей князь Александр был уже в лето 7008. В той же Степенной лета 6829 князь Московский Симеон, по благословению отца своего Феогноста (митрополита), отдал свесть свою великую княжну Ульянию Александровну за Литовского князя Ольгерда, который, последи увещан быв женою своею, уже при кончине живота крестися, по рождении седми сынов. Катихиз. больш. гл. 79, л. 342⁵¹³ о шестой тайне, сиречь, о браце законном. Вопрос. Что есть брак? Ответ. Брак есть тайна и проч.… Зри же противниче! убо тогда при толицех церковных светилах брацы обычно творим бываху; кольми паче ныне, в толицей глубоцей нощи, кто похвалится совершенными законами оградити себе и законно кроме всякого препятия правильный брак соделати? воистину никто же». Намекнув за тем на последние времена мира⁵¹⁴ и приведя некоторые свидетельства Златоуста, неизвестный поповец заключает так: «помощью Божиею от свидетелей достоверных зде предложихом, яко брак может твердъ быти и кроме иерея; понеже друг другу жених и невеста – купец и продавец, и сами брачущиися сию себе тайну действуют. Сие показание верно и свидетельство истинно и не ложно есть»⁵¹⁵.

Таким образом строгость власти против беглых попов и признание ею (в 1853 году) браков поповщинских незаконными достигли совершенно других результатов, чем каких ожидало правительство. Вместо обращения к единоверию, или православно, многие из поповцев перешли в беспоповщину, или, по крайней мере усвоили себе беспоповщинские воззрения и убеждения касательно брака, – и надежда св. синода, – будто «оглашение незаконности поповщинских браков отклонит могущее войти в употребление между раскольниками опасное введение браков по условиям»⁵¹⁶, не оправдалась на деле.