Русская благотворительность: Филарет, митрополит московский и Ф. П. Гааз

В прошедшем 1892 году 19 ноября исполнилось 25 лет со дня кончины приснопамятного святителя Филарета, митрополита Московского, последовавшей в 1867 году. В нынешнем году 16 августа исполняется 40 лет со дня смерти человека, который не только не занимал какого либо положения в духовном ведомстве нашем, но и не принадлежал к православной церкви. Разумеем главного доктора Московских тюремных больниц статского советника Феодора Петровича Гааза, скончавшегося в 1853 году. Представляется странным на первый взгляд сопоставление этих двух лиц: однако странность исчезает, если п римем во внимание их совместное участие в делах благотворительности вообще и их довольно близкую и частую соприкосновенность в отношениях по Московскому Попечительному о тюрьмах Комитету в частности. Довольно много было писано в память 25 летия со дня кончины митрополита Филарета, хотя вопроса об участии его в делах благотворительности печать почти не касалась: приближающееся 40-летие со дня кончины Ф. П. Гааза также побуждает нас помянуть добрым словом и этого, поистине доброго, человека, «друга несчастных», «святого доктора», как его называли, тем более, что о нем и вообще доселе сравнительно мало было писано.¹

Мы собственно, в настоящем нашем очерке, имеем в виду, при сопоставлении митрополита Филарета и Ф. П. Гааза, рассеять, во возможности, некоторые недоразумения и заблуждения относительно первого из них, так как гласно, в печати уже высказана и не раз повторена была мысль, налагающая мрачную тень на светлый лик Московского святителя Филарета, которого не без основания многие, и особенно народ, простой по преимуществу народ, а также и близко знавшие его из образованного класса, считали и прямо называли «святым»;² при том тень между прочим и в отношении к вопросу о благотворительности и именно в сопоставлении его с Ф. П. Гаазом с этой стороны. Я разумею мысль, брошенную покойным И. А. Арсеньевым в его «Воспоминаниях», где он, ссылаясь на свою близость к митрополиту Филарету по делам службы, представляет Филарета человеком бессердечным и как бы в подтверждение этого указывая на некоторые случаи отношения его к подчиненному духовенству и раскольникам, между прочим говорить: «К арестантам Филарет относился тоже крайне несимпатично и положительно сердился на доктора Гааза, когда тот, с свойственными ему благодушием, настаивал на облегчении участи арестанта, или на выдаче пособия семейству заключенного».³ О Ф. П. Гаазе, напротив, И. А. Арсеньев еще раньше, в тех же «Воспоминаниях», сообщал, как о человеке идеально добром и истинном благотворителе человечества.⁴

Предварительно изображения отношений между митрополитом Филаретом и Ф. П. Гаазом и сравнения их между собою по делам благотворительности и в особенности по Тюремному Комитету, скажем несколько слов о том и другом в отдельности, именно сколько это нужно для нашей цели.

Митрополит Филарет и Ф. П. Гааз были современники. Старшим из них был Ф. П. Гааз. Он родился в 70-х годах прошедшего столетия в южной Германии и был римско-католического исповедания. Случайно познакомился он с находившимся на русской службе бароном Фитингофом и с семейством последнего, в качестве гувернера, прибыл в Poccию, а затем снова вернулся в Германию, получил там степень доктора медицины и в 1807 году прибыв опять в Poccию, поселился в Москве и здесь оставался до конца своей жизни, занимаясь медицинскою практикой. Своим добрым, участливым отношением ко всем пациентам, без различения бедных от богатых, своим бескорыстием, благодушием, заступничеством за притесняемых и другими своими добрыми качествами и действиями, при хорошем знании и врачебного дела, он скоро приобрел всеобщую любовь и уважение в Москве. Благодаря своему врачебному искусству, он составил себе и хорошее состояние: приобрел имение, купил дом и имел хороших лошадей. Но едва вступил он в должность члена Московского Попечительного о тюрьмах Комитета и сделан был главным доктором тюремных больниц в 1829 году, как мало-помалу стал беднеть и за последние 20 лет своей жизни был совершенным бедняком, одевался в сильно поношенное платье и ездил на паре кляч, с седым как лунь и также бедно одетым кучером, в старом, плохом экипаже. Это объясняется главным образом тем, что Гааз, ближе вошедши в тюремное дело, познакомившись с его требованиями и подробностями на началах филантропии школы известного знатока и преобразователя тюремного дела Джона Говарда (род. в 1726 г. и умер в 1790 году,⁵ по природной доброте сердца, не щадил своего состояния на улучшение тюремного дела, на пособия заключенным в тюрьмах и пересыльным арестантам с их семействами, на вспомоществование бедным и на другие дела частной и общественной благотворительности.⁶ За эти последние 20 лет своей жизни он почти вовсе не имел, как имел прежде, врачебной практики между вельможами и богатыми, а ездил на своих клячах только к бедным больным, рассеянным по разными закоулкам Москвы, в места заключения преступников и пересыльных арестантов, в больницы, в полицейские учреждения для справок и под. об арестантах и их семействах, а если бывал и у богатых и вельмож, у людей знатных и влиятельных, то или с просьбой о пожертвованиях в пользу несчастных или с ходатайствами за них. Когда он скончался, то его не на что было похоронить; денег у него не осталось, и расходы на его похороны приняли на себя добрые люди. Не оставил Феодор Петрович после себя денег, но за то оставил более дорогое, невещественное наследие, – добрую память о своих добрых делах. Его деятельность по тюремному Комитету была неутомима, широка и плодотворна. И прежде всего его любвеобильному сердцу, его почину и доброму участию Москва обязана как устройством, так и благоустроением тюремной больницы в тюремном замке и ее отделения при пересыльной тюрьме, на Воробьевых горах. Ранее существовавшая при тюремном замке больница, построенная, иждивением бывшего Московского обер-полицмейстера А. С. Шульгина, в одном из коридоров замка, была и малопоместительна и не довольно благоустроена. В 1825 году, по случаю эпидемической горячки, она была переведена во временное отделение при Покровских казармах и оставалась там до 1830 года, когда, по проекту друга Ф. П. Гааза, доктора Поля, и благодаря усиленными стараниями самого Ф. П. Гааза, на пожертвования им же преимущественно расположенных к тому благотворителей, начата и вскоре кончена постройка особого двухэтажного здания для больницы при самом тюремном замке (к каковому зданию впоследствии сделана была еще пристройка), в 48 кроватей для мужчин и 24 кровати для женщин. Больница эта, благодаря неутомимому усердию и заботливости того же Ф. П. Гааза и его настойчивыми ходатайствами пред начальством, была содержима в примерном порядке. В 1837 году, по значительному числу больных в тюремной больнице, женское отделение ее было выведено из замка в Старую Екатерининскую больницу, где в 1840 году, по случаю эпидемической горячки, число помещений увеличено на 400 человек обоего пола; когда же эпидемия прекратилась, то Московский генерал-губернатор князь Д. В. Голицын, по представлению Гааза, разрешил полиции отсылать в это отделение больных венерических и чесоточных, которые пользовались здесь лечением бесплатно. Далее, в 1844 году, при учреждении больницы для чернорабочих, по предложению того же Гааза, ей отданы помещения в Старой Екатерининской больнице; а бывшие там больные арестанты переведены обратно в замок; остававшиеся же там 150 человек больных перемещены в здание бывшего Ортопедического института. Это здание и подыскано было Ф. П. Гаазом и исправлено на его собственный счет и на счет благотворителей, и сюда, выражаясь словами самого Ф. П. Гааза, «по милостивому распоряжению его светлости г. военного генерал-губернатора, полиция имеет право и обязанность присылать больных, кои, за неимением мест, или по другими причинами, не могут быть приняты в других больницах.⁷ Эта полицейская больница, по мысли Феодора Петровича, названа «Прибежищем для бесприютных больных», но в народе она сделалась известной под именем «Газовской» больницы. Она также до конца жизни Ф. П. Гааза была предметом самых нежных его попечений и в ней все было так хорошо устроено и обставлено, что сюда везли больных отовсюду, в уверенности, что «у Гааза не будет отказа» и что здесь уход за больными были образцовый. Не удивительно, поэтому, что число больных в этой больнице мало-помалу от 150 возросло до 240. При заботах о благоустройстве этой больницы Ф. П. Гаазу приходилось бороться с величайшими затруднениями, вступать в споры часто из-за мелочей и т. д., тем более, что начальств в отношении к ней было несколько: больница находилась в ведении Московского обер-полицмейстера; хозяйственная же часть велась конторой тюремных больниц, которая, в свою очередь, во многом зависела от Попечительного о тюрьмах Комитета, который не часто (не более двух раз, а обыкновенно по одному разу в месяц) собирался. Своею настойчивостью однако и просьбами Ф. П. Гааз по большей части достигал того, чего желал в видах благоустройства и улучшений в отношении к больнице. – Но и этим не ограничивалась деятельность Ф. П. Гааза по тюремному Комитету или вообще по тюремному делу. И по влечению своего любвеобильного сердца и в исполнение Высочайше утвержденных 19 июля 1819 года правил о деятельности Попечительного о тюрьмах Комитета, из коих VIII-e прямо поставляет обязанностью Комитета «содействие к улучшению существующих ныне» тюрем,⁸ Ф. П. Гааз весьма ревностно, в духе Дж. Говарда и его последователей, стал заботиться об этом «улучшении» по всем частям: и в отношении к гигиене помещений заключенных и арестантов, и в отношении к столу их, и в отношении к способам их содержания в тюрьме и под стражей, и т. д. Чрез это он прослыл, как и действительно был, «другом несчастных», но зато нажил себе и врагов, или если не врагов, то людей, слишком тяготившихся его настойчивостью и назойливостью в этом отношении, называвших его действия «утрированною филантропией» и под. Так, например, это было в отношении к кандалам, в которые заковывали преступников и пересыльных арестантов. До 1824 года отправляемые в Сибирь на поселенье и все пересылаемые по этапам, а также приговоренные к ссылке за неважные преступления шли свободно, и только на приговоренных к каторжным работам надеваемы были, по прочтении приговора, ножные кандалы, мера и вес коих не были определены никакими правилами. В 1824 году, 4 апреля, начальником Главного Штаба генерал-адъютантом Дибичем управляющему Министерством Внутренних Дел сообщена была Высочайшая воля – налагать легкие, ручные железные прутья на всех, следовавших до того не закованными, арестантов, во время препровожденья их в Сибирь по губерниям: Казанской, Пермской и Оренбургской. В следующем 1825 году командир корпуса внутренней стражи граф Комаровский, довольный тем, что благодаря такому изобретению, даже и при небольшом числе конвойных, уменьшилось число побегов между ссыльными особо ходатайствовал о распространении этой меры и на всех пересылаемых по этапам. На доклад его о семь последовало Высочайшее утверждение от 12 мая того же года, и такими образом введены были у нас «легкие» прутья, которые для конвоируемых были не только не «легкими», но и были источником мучительнейших истязаний. «Легкий» ручной прут состоял из железного стержня, около 8 вершков длины и около 10 фунтов весом; один конец стержня имел головку, а другой – особое ушко, сквозь которое продевалась дужка замка. На стержень, по снятии замка, нанизывалось от 6 до 8 железных запястьев, называвшихся наручами, сделанных так, что они охватывали плотно руку повыше кисти. Прут с запястьями весил до 12-ти и более фунтов. Мучение заковываемых такими образом состояло преимущественно в том, что заковываемо было и запиралось на замок человек по шести сразу, а ключ от замка пересылаем был, независимо от следования арестантов, на далекое расстояние к этапным начальникам, и потому все эти шесть человек принуждены были, во все время следования по пути от одного этапного начальника до другого, днем и ночью быть вместе, совершать все физиологические отправленья. Также при таком совместном заключении (например, ночью одному предстояла надобность выйти на двор, и все остальные, прикованные к тому же пруту, должны были выходить вместе с ним; один заболел или даже умер дорогой, остальные должны были тащить его за собою, и т. д.), причем тренье руки о железный наручники и прут, не говоря уже о холоде, испытываемом зимою от прикосновения руки к железу, производилось не только у одного из этих шести от его собственного наручника и прута, но и у каждого из них от движения рук всех прочих вместе закованных. Оттого на руках их обыкновенным и весьма частым явлением были опухоли и раны, к тому же постоянно растравляемые непрекращавшимся трением, тем более, что часто вместе заковываемы были великорослые с малорослыми, что, конечно, увеличивало неудобства совместных и одновременных движений их, между тем как каторжники продолжали быть заковываемы в ножные кандалы, имея руки свободными. Поэтому не удивительно, что пересыльные, как милости, просили себе ножных кандалов, вместо этих «легких» ручных прутьев. Если же прибавить к тому, что часто заковываемы были таким образом вместе и более важные преступники и несовершеннолетние провинившиеся, то зло еще более увеличивалось, ибо, кроме физического мучения, обнаруживалось и дурное нравственное влияние одних на других. Так как Москва была (как и доселе остается) одним из важнейших центров этапных, где постоянно скоплялось до нескольких сот пересыльных, то, по введении в нее означенной меры, скоро было замечено это неудобство и это зло, и именно со вступлением Гааза в должность главного врача тюремных больниц. Пользуясь расположением и поддержкою такого влиятельного и могущественного покровителя, как Московский генерал-губернатор, Ф. II. Гааз, как член Московского Тюремного Комитета и как доктор, уже в 1829 году возбудил дело об отмене упомянутой жестокой меры или, но крайней мере, о возможном облегчении несчастных пересыльных. И так как, вследствие представления о сем Московского генерал-губернатора князя Голицына, дело это поступило на рассмотрение в разные инстанции (чрез Министерство Внутренних Дел в Военное Министерство, а отсюда к начальнику корпуса внутренней стражи), вследствие чего возникла длинная между ними и подчиненными начальствами переписка, да еще к тому примешались личные счеты и неудовольствия,⁹ то проволочка по решению вопроса о том затянулась на несколько лет. А между тем дело, при том положении, в каком оно находилось по отношению к пересыльным арестантам, не требовало отлагательства, если, как и должно было, смотреть на него не тем безучастным, казенным, так сказать, взором, какой господствовал в бюрократических сферах, находившихся вдали от испытываемых пересыльными мучений, а взором сердечного участия, какое принимали в этих несчастных люди, подобные Гаазу, видевшему в этих несчастных также людей, хотя и отлученных от общества свободных граждан. По этому Гааз, не дожидаясь решения дела о «легких» ручных прутьях, с одной стороны имея в виду то, что заковываемые в них не суть каторжники, а с другой, принимая во внимание их собственное предпочтение надеваемым на каторжников ножным кандалам вместо означенных прутьев, придумал им облегченные ножные кандалы с цепью в один аршин длины и с округленными обоймами, так что они не терли ног даже не будучи обшиты кожей. Размер их, вес и устройство таковы, что арестанты, как милости, просили заковывать их в эти, «Газовские» кандалы, даже долго спустя после того, как в 1832 году железные ручные прутья были заменены цепями, при соблюдении прежнего условия заковывания таким образом нескольких человек вместе.¹⁰ Есть предание, что Ф. П. Гааз устроил эти облегченные кандалы, сперва на себе испытав их удобство. Он по нескольку раз в день принимался ходить в них по своей комнате. В таком упражнении застал его однажды гражданский губернатор И. Г. Сенявин и сначала не мог придти в себя от удивления, а за тем, поняв в чем дело, принялся обнимать смущенного Феодора Петровича.

Кроме этих облегченных кандалов, Ф. П. Гааз делал и другие облегчения заключенным и пересыльным арестантам, часто даже обходя законные о них постановления и Высочайше утвержденные распоряжения властей, заботился об улучшении тюремного дела и в нравственность отношении, а не только что в гигиеническом, как например о том, чтобы женщины не заключаемы были в известных случаях вместе с мужчинами, малолетние с закоренелыми преступниками, чтобы заключенные снабжаемы были духовными книгами и т. п. И при этом действовал он всегда весьма энергично, часто споря, горячась и сердясь, иногда не взирая на то, что вторгается в чужую область, вследствие чего не только начальствующее по разным частям управления, имевшие с ним те или иные отношения, но и обыкновенные члены Тюремного Комитета часто негодовали за это на него, считая его человеком беспокойным, утрирующим филантропию, желавшим выдаваться вперед, всюду совать свой нос, как говорится, и под. При всем том ближе знавшие дело и самого Гааза хорошо понимали, что это делал он из искренно добрых намерений, «единственно по беспримерному добродушию его», как о нем отзывался в 1833 году в своем представлении министру внутренних дел по тому же вопросу об отмене ручных оков Московский генерал-губернатор князь Д. В. Голицын.¹¹ И действительно, посвятив с 1829 года всю жизнь свою тюремному делу на началах филантропии Дж. Говарда, Ф. П. Гааз не имел и не питал других намерений, кроме добрых, в отношении к этому делу и не обращал много внимания на то, как об нем думают, но неуклонно и с прежней энергий продолжал свое святое дело, обезоруживая всех своих противников своим, поистине «беспримерным», добродушием. Можно смело сказать, что никто из членов Московского тюремного Комитета не был так искренно и всецело предан своему делу и так неутомимо деятелен, как он. Во все время заведывания его тюремной частью, с 1829 года и по 1853-й, ни одна партия пересыльных арестантов не приходила в Москву и не отправляема была далее, которой бы он тщательно не осмотрел, не принял бы во внимание малейших обстоятельств, препятствующих или способствующих ее благосостоянию, не расспросил бы о семейных обстоятельствах арестантов и арестанток, не похлопотал бы о ком нужно и где только можно, и т. д., ни один закоулок тюремных помещений Москвы не остался без его внимательного и участливого осмотра, без его заботливой попытки по возможности улучшить их. Столь арестантов, принадлежности их денного и ночного обихода, их рабочее и досужее время и проч. также не ускользали от его внимательного и попечительного взора. Сострадание его к ним, как и вообще к несчастным, доходило до самоотвержения. Чтобы достать нужную справку ради облегчения участи того или другого арестанта, он, не смотря ни на какую погоду, всегда тотчас же ехал за такою справкой и не раз весь промокши до костей от дождя или закоченев от холода привозил эту справку. Когда не доставало коек в больнице, он помещал больных в свою квартиру и ухаживал за ними как за родными, не обращая внимания на заразительность или не заразительность болезни, и под. «Он не имел семейства, – говорено было под живым впечатлением его кончины, – но был связан узами любви со всеми человечеством. Сострадание его, – говорено было тогда же, – доходило до самоотвержения, милосердие до страсти, любовь к человечеству до фанатизма.¹² Он и другим внушал и сам верно исполнял правило: «спешите делать добро». Он делал добро во всех возможных для него в его положении видах, нередко и духовно поучая заключенных, для которых он даже приказал изготовить особые громадные белые щиты с написанными на них красным цветом разными нравственными правилами и благочестивыми размышлениями, каковые щиты и поставлены были по обеим сторонам коридора в больнице пересыльной тюрьмы и в других местах; убеждал преступников раскаяться, а обнаруживавших раскаяние обнимал, как друзей своих,¹³ и т. д. Беспримерная доброта его отражалась и в лице, во взоре и во всех движениях его. Его телесное благообразие вполне гармонировало с красотою его души. Неудивительно, поэтому, что его любили не только такие люди, как , князь Д. В. Голицын, всегда крепко его застаивавший, и энергически поддерживавший все его благие начинания, но и люди простые, особенно же несчастные и арестанты, любовь которых к нему часто доходила до обожания.¹⁴ После его смерти бюст его поставлен был в конторе тюремной больницы, на память о нем. Хоронила его (19 августа 1853 года) едва не вся Москва: православные, старообрядцы, знатные и убогие, все плакали, массы народа сопровождали его тело до Введенских гор, где он был погребен на римско-католическом кладбище. Узнав о смерти его, находившиеся в Сибири ссыльные поставили ему там памятник и при этом памятнике совершали над ним панихиды, а в Нерчинске с тою же целью поставили икону св. Феодора Тирона. В первое же ближайшее после его смерти заседание Тюремного Комитета 12 сентября 1853 года вице-президент его гражданский губернатор Ив. Вас. Капнист сказал в своей речи при открытии заседания между прочим следующее: «Пригласив вас в настоящее заседание нашего Общества, я был побуждаем к тому потребностью моего сердца, – выразить ту искреннюю скорбь, которую, без сомнения, вы все со мною разделяете. Смерть похитила из среды нас одного из достойнейших членов наших – Федора Петровича Гааза!.. В продолжении почти полувекового пребывания своего в Москве, он большую часть этого периода своей жизни посвятил исключительно облегчению участи заключенных. Кто из нас, мм. гг., не был свидетелем того самоотвержения, того истинно-христианского стремления, с которым он поспешал на помощь страждущим. Верный своей цели и своему назначению, он неуклонно следовал в пути, указанном ему благотворными ощущениями его сердца! Никогда и никакие препятствия не могли охладить его деятельность; напротив, они как будто сообщали ему новые силы. Убеждения и усилия его доходили часто до фанатизма, если так можно назвать благородные его увлечения. Но это был фанатизм добра, фанатизм сострадания к страждущим, фанатизм благотворения, – этого благодатного чувства, облагораживающего природу человека...».¹⁵ Вместе с тем И. В. Капнист предложил увековечить память Ф. П. Гааза составлением капитала, проценты с которого раздавать ежегодно в день кончины Гааза, 16-го августа, бедным семействами арестантов, потому что «мысль подобного poдa благотворения принадлежала исключительно ему и выполнение ее было, так сказать, любимым его делом». Для составления этого капитала, на которое все члены отозвались с полнейшей готовностью и искреннейшим сочувствием предложению, тотчас же внесено членами по подписке 1,050 р.; отделено из благотворительной суммы Тюремного Общества 1,000 р. и розданы членам книжки для собирания подписки. О решении Комитета был уведомлен и президент Общества Попечительного о тюрьмах граф А. Ф. Орлов († 1862), который также с полным сочувствием к «христианской деятельности покойного Гааза» изъявил согласие на выделение означенной суммы из благотворительного капитала Комитета.¹⁶

Таков был Ф. П. Гааз. Позже его родился (именно в 1782 году) и скончался (в 1867 году) святитель Филарет, митрополит Московский, который однако гораздо ранее его примкнул к Обществу попечительному о тюрьмах, именно с самого основания его в 1819 году он вошел в состав Петербургского Комитета в качестве одного из его вице-президентов,¹⁷ также как и в Московском Комитете, с самого основания в Москве такого же Общества (в 1828 году), он состоял вице-президентом его. И между тем как Ф. П. Гааз был, можно сказать, духовным питомцем римско-католической церкви и западного филантропа Джона Говарда с его последователями, митрополит Филарет учился человеколюбию (φιλανϑρωπία) и благотворительности на лоне русского православия, сперва среди любящей и взаимно любимой им семьи родительской в небольшом по числу жителей, но издавна славившемся их благочестием, уездном городе Московской губернии Коломне¹⁸ (до 1800 года), а затем (в 1800–1808 годах) среди любящей и также любимой семьи семинарской в Троице-Сергиевой Лавре, где истинным отцом или патриархом этой семьи был митрополит Платон († 1812)¹⁹, известный столько же своим высоким светлым умом, сколько и добрым сердцем. Рано открывшиеся в Филарете блестящие умственные дарования, при гармоническом развитии его духовных сил, не заглушили в нем порывов сердца, и его горячая любовь, как чувство, его сердечность так же часто и сильно проторгались в его дальнейшей, следовавшей за периодом воспитания, жизни и деятельности, как для всех явны были всюду и во всем обнаружения и следы его необыкновенных умственных способностей; но к сожалению, для тех, которые не близко знали его, последние были более видны, нежели проявления сердца и любви, по самой природе своей более сокровенные, нежели проявления ума. При удалении (с 1800 года) из родной семьи, естественно, переписка с родными заменила для Филарета (в миpe Василия Михайловича Дроздова) его более частые, живые личные с ними сношения, и в письмах его к родным мы видим много признаков обнаружения его сильных, возвышенных чувств любви, радости, религиозной настроенности, и т. д.²⁰ А вся обстановка жизни в стенах знаменитой иноческой обители, – Лавры преподобного Серия еще более возгревала и возвышала эти чувства. Величественное богослужение православной церкви в Лавре, оживляемое и возвышаемое частым совершением его со стороны пребывавшего или в Лавре или в Вифании в то время митрополита Платона,²¹ постоянная близость к св. мощам великая угодника Божия преподобного Сергия, живые примеры строгого подвижничества в истинных последователях преподобного Сергия – иноках его обители, завещанное преподобным Сергием и соблюдаемое в обители странноприимство²² и проч. были сильными орудиями к укреплению в молодом ученике и потом учитель Троицкой Лаврской семинарии не только ума в добрых мыслях, но и сердца в добрых чувствованиях. Неудивительно, поэтому, что и у самого Филарета, в бытность его при Сергиевой Лавре, «любимой мечтой было удостоиться по времени стать гробовым у раки Преподобного Сергия»,²³ и другие, зная по Лавре его душевное настроение, еще в 1811 году желали достать одну сказанную им тогда и напечатанную проповедь, чтобы «беседовать с прекрасной его душой, в ней открытою».²⁴ Состоявшийся в начале 1809 года переезд Филарета из Сергиевой Лавры в Петербург по обстоятельствам службы, из послушания, должен был в значительной мере изменить его прежнюю душевную настроенность. Вместо прежнего характера семейной жизни, в Петербурге Филарет встретил политиканство, заставившее его умерить свою откровенность и быть более осторожным и в словах и в действиях, более скрытным.²⁵ С другой стороны жизнь в Петербурге, по самым обстоятельствам его здесь службы и отношений, потребовала от него гораздо более работы ума, нежели проявлений сердца. Тем не менее и здесь сердце его отнюдь не бездействовало, и когда только было можно и нужно, его чувства, по прежнему и даже еще более прежнего возвышенно настроенные, изливались столь же широким и обильным потоком, как и мысли его необыкновенного ума. Искренность, откровенность, любовь и другие чувства особенно ясно выражаются в письмах Филарета из Петербурга к родным и прежним друзьям.²⁶ Его глубокая вера в Бога, смиренная покорность воле Божией, величайшая скромность при возвышавшемся все более и более его служебном положении, его совершенное бескорыстие и нестяжательность несмотря на увеличивавшиеся с возвышением этого положения средства денежные,²⁷ его сострадательность к несчастным и страждущим и т. д., также во многих случаях выражались, как ни старался он о том, чтобы эти его чувства и настроение были сокрыты от посторонних взоров.²⁸ «О если бы удалось быть хорошим человеком, и менее беспокоиться о том, будет ли мне хорошо!» – вот девиз, которым руководился уже в то время Филарет в своих действиях с этой стороны,²⁹ и когда возвышение его по ступеням служебной лестницы и почестей стало идти не по дням, а по часам, как говорится, то он просил родителя ( – протоиерея) о том, чтобы он молился Господу, «дабы наружные почести не препятствовали ему сознавать его недостоинство пред Богом и человеками, но служили бы только средством свободнее и беспрепятственнее служить благу общему».³⁰ И уже в Петербурге положено было начало его живому участию в делах не только частной, но и общественной благотворительности. О делах частной благотворительности его мы не будем говорить, как он и сам не любил говорить о ней и не любил, чтобы другие о ней говорили, памятуя слово Спасителя: Тебе же творящу милостыню, да не увесть шуйца, твоя, что творит десница твоя (Матф.6;3).³¹ В виду ближайшей задачи нашего настоящего очерка, мы обратим более внимание на его участие в делах благотворительности общественной. – Уже в 1812 году Филарет, в то время архимандрит, принимает участие в пожертвованиях на восстановление разоренных французами церквей и на вспоможение разоренным теми же французами жителям и в заботах правительства о сем восстановлении и вспоможениии.³² В следующем 1813 году становится одним из первых и деятельнейших членов учрежденного тогда Библейского Общества, имевшего конечной целью своей, да не отъимется хлеб чадом!³³ Затем он уже в 1815 году составил проект «Положения об учениках уездных и приходских училищ, к содержанию себя способа на имеющих»; в 1816 году был Высочайше утвержден в звании члена Совета Императорского Человеколюбивого Общества и будучи одним из деятельнейших членов этого Общества, жертвовавшим на него много и из своих средств, оставался в этом звании до конца своей жизни.³⁴ К 1819 году относится заключительное действие Филарета, как ректора С.-Петербургской Духовной Академии, по участию его в благотворительности, относящейся собственно к этой Академии. Разумеем составленный им в сем году «Проект вспомогательного и поощрительного учреждения на счет остаточных сумм» в этой Академии, им же скопленных в течение 1812–1818 годов его ректорства.³⁵ Наконец к тому же 1819 году, но только когда Филарет уже назначен был aрхиепископом Тверским и Кашинским, хотя и жил все ещe в Петербурге по званию члена Св. Синода, он, также в числе самых первых, вступил, как мы заметили раньше, и в состав самого Общества Попечительного о Тюрьмах, избравшего своим девизом тогда же слова Писания: Блажен разумеваяй на нища и убога.³⁶

Еще более широким и плодотворным сделалось участие митрополита Филарета в делах частной и общественной благотворительности по вступлении его (в 1821 году) на святительскую кафедру в первопрестольный град Москву, – сердце Poccии и главное средоточие истинно русской благотворительности, ибо в Москве он, по самому положению своему получал большие денежные доходы, хотя и ни мало не домогался их. Больно и обидно читать следующие, например строки раньше упомянутого г. Арсеньева: «Я не слышал, чтобы Филарет помогал бедным из своего кошелька, хотя получал огромные доходы и имел уже скопленный значительный капитал».³⁷ По тем же причинам, как в отношении к Петербургскому периоду деятельности Филарета, мы и теперь не будем распространяться много о его частной благотворительности; но считаем справедливым и необходимым, в виду сейчас приведенных слов г. Арсеньева, сказать хотя несколько слов об этом. Если г. Арсеньев «не слышал, чтобы Филарет помогал бедным из своего кошелька», то другие, ближе знавшие и Филарета и дела его частной благотворительности, говорят совсем иное.«Кто из нас не видал, – говорит одно из доселе здравствующих и давно живущих в Москве лиц, близко знавших дело, – что ежедневно, особенно в день субботний, целые толпы нуждающихся и бедствующих окружали двери дома его и от щедрот его получали вспомоществование? Кроме того, сколько бедных от десницы его принимали благотворение, о которых не знала шуйца! Сколько совершено дел человеколюбия и нищелюбия, которые остались известными только Богу»!³⁸ Будучи вполне бескорыстен и нестяжателен, он не копил денег и вообще не любил, как сам выражался, «заниматься денежными делами».³⁹ Еще будучи в Петербурге, он писал: «беречь моему состоянию неприлично»,⁴⁰ и после, будучи в Москве, получая большие доходы, никогда не занимался их исчислением; относительно же получаемых денежных доходов нередко спрашивал с недоумением: «что это?» «откуда это?» и часто, не считая денег, отдавал их просившим о помощи.⁴¹ «Раздаяние милостыни вседневным нищим и бедствующим .совершалось у него, – говорит также хорошо знавшее его лицо, – непрестанно чрез доверенные лица. При особенных, случаях, в которых нужна бывала помощь, всякое лицо известное в Бозе почившему владыке, имело возможность обращать его внимание на нуждающегося и назначать даже меру жертвы, достаточной к облегченно бедствия. Отказа никогда не было. На выражаемые при сих случаях опасения стеснить его, щедрый милостынераздаятель ответствовал: «это не мое; я поставлен затем, чтобы раздавать нуждающимся». И должно присовокупить, что средства Московской кафедры не могли быть предоставлены более бескорыстному, более милосердому, более благодетельному распорядителю и раздаятелю».⁴² Не без основания, конечно, его называли «другим Филаретом Милостивым».⁴³ – Обращаясь теперь к общественной благотворительности святителя Филарета за Mocковский период его архипастырства, мы видим его всегда в числе первых жертвователей на всякое доброе дело, на всякое благотворительное учреждение, а многие благотворительные учреждения Московской епархии имели в нем и почин свой или своего деятельнейшего споспешника, устроителя. Таково, например, Попечительство о бедных духовного звания, которое и самой организацией своего первоначального устройства (в 1823 году) принадлежит, святителю Филарету⁴⁴ и которое с самого начала своего учреждения и до конца жизни владыки получало от него частые и щедрые пожертвования, приносившие и приносящие облегчение в нужде целым тысячам бедных вдов, сирот, немощных и престарелых лиц этого звания. Часто владыка, совершив освящение какой либо из Московских церквей и получив от старосты церковного за освящение в дар денежный пакет, не вскрывая пакета, на оборотной стороне делал надпись: «В попечительство о бедных духовного звания».⁴⁵ И сколько таким образом денег перешло чрез его руки в Попечительство! Подобное же отношение имел благосердый владыка и к другим благотворительным учреждениям Московской епархии, каковы: Горихвостовский дом призрения, Филаретовское епархиальное женское училище для сирот-девиц духовного звания, и устроенное преимущественно на его иждивение, нищепитательница при Троицкой, близ Троицкого подворья, церкви и др. А сколько благотворений получили от него духовно-учебные заведения Московской епархии! Сколько пожертвований шло от него и чрез него на разные благотворительные заведения не духовного ведомства! – Но не ограничивалась благотворительность святителя только пределами Московской епархии. Она простиралась на всю, можно сказать, Poccию и даже за пределы России. Не говоря о том, что, например, составленный им проект организации Попечительства о бедных духовного звания распространен своим действием на всю Poccию, не было ни одного более или менее выдающегося благотворительного учреждения или предприятия, в котором святитель Филарет не принял бы живого, сердечного участия своею жертвою, благожеланием, благим и мудрым советом, который часто бывал дороже всякой денежной жертвы, своим сильным, влиятельным содействием и проч. Для этого достаточно указать на такие случаи, как наводнение в Петербурге в 1824 году, принесшее столько бед населению северной столицы, для облегчения которых и Филарет поспешил с своею щедрою жертвою, пожертвования его на восстановление православия в западно-русском крае, на потребности восточной войны 1853–1856 годов, на бедствующих православных христиан острова Крита (Кандиотов), на восстановление православия на Кавказе, в Палестине и других местах, на устроение православных церквей в Париже, Нью-Йорке, и т. д. Многие дорожили его первою жертвою не в виду количества жертвуемой суммы, а как благословением, залогом успеха благому предприятию.⁴⁶ После всего этого можно ли так смело утверждать то, чтό утверждал г. Арсеньев в своих «Воспоминаниях»? Ведь все эти дела общественной благотворительности у всех на виду. Их не мог скрыть и сам святитель Филарет, хотя и желал бы, может быть, сделать это, как делал с большинством дел частной своей благотворительности. Но перейдем к благотворительному участию святителя Филарета собственно в тюремном деле.

Отношение митрополита Филарета к Обществу попечительному о тюрьмах и его благотворительное участие в делах этого Общества началось, как мы заметили раньше, с самого первого момента открытия Общества в 1819 году и тогда же он сделался одним из первых жертвователей в пользу этого Общества, помогая ему и другими способами, особенно же своим всеобъемлющим умом и мудрым советом, иначе сказать, духовно содействуя его благу и успехам его благотворительной деятельности, что для Общества было, без сомнения, гораздо важнее, нежели денежные пожертвования. Так было во все время бытности президентом Общества министра духовных дел и народного просвещения князя А. Н. Голицына, с которым митрополит Филарет был в тесных духовных добрых отношениях до самой кончины князя (в 1844 г.), которого душа была всегда открыта пред митрополитом Филаретом⁴⁷ и который, по отзыву последнего, умел отделять «в деле собственно церковное, не подлежащее светскому суждение»⁴⁸. Князь А. Н. Голицын был первым президентом Общества попечительного о тюрьмах и при нем Общество сделало быстрые успехи во всех отношениях по достижению ближайшей своей задачи и по исполнению главнейших обязанностей его членов.⁴⁹ Но в 1824 году, как известно, благодаря интригам не многих лиц, было произведено «восстание против министра духовных дел» и народного просвещения,⁵⁰ подготовленное еще раньше того известною партиею, избравшею своим орудием сильного в то время графа А. А. Аракчеева, генерала от артиллерии, быть может хорошо понимавшего военное дело, но ничего не понимавшего в делах духовных. Духовное начало, введенное при князе А. Н. Голицыне и в действия Общества попечительного о тюрьмах, сочтено было этою партиею за начало беспорядка, вводимое в дело, принадлежавшее ведению других министерств, а отнюдь не министерства духовных дел и народного просвещения, – и вот, по видимому, законное основание для интриги против князя Голицына как президента Общества попечительного о тюрьмах. В 1822 году июля 22 дня совершенно неожиданно и для Общества и для Комитета, как главного и ближайшего органа этого Общества, князь Голицын получил увольнение от звания его президента⁵¹ и президентом назначен был тогдашний государственный контролер тайный советник барон Б. Б. Компенгаузен, один из сподвижников Аракчеева, который, вскоре же по принятии этого звания, называл (в письме к графу Аракчееву) членов означенного Общества, этих, по его выражению, «вольных филантропов»⁵² – «пестрым сборищем высокопарных философов, чувствительных филантропов, просвещенных дам и людей простодушных»⁵³ и стал действовать в разрез с первоначальными задачами и правилами действования Общества и Комитета; наконец. решил сузить свободу действий Комитета составленными «Примечаниями о правильном действовании Комитетов и о звании президента». Против этих «Примечаний» восстали все члены и в том числе Филарет, apxиепископ Московский, который, при открытии заседания, назначенного для рассмочpения этих «Примечаний», произнес следующее: «Управление делами Общества, яко благотворительного сословия, должно быть отеческое, основанное на взаимной, между членами, доверенности, особенно в отношении к президенту и не стесняемо соблюдением форм, необходимых, в местах присутственных ибо формы могут охладить усердие членов и любовь к благотворному их делу. На сем основании президент, в заседаниях Комитета, действует. яко председатель, а вне Комитета – яко президент, к которому относятся члены Общества, начальствующие и частные лица, с изъяснением своих желаний и нужд, касающихся Общества. По сим последним отношениям, президент может употреблять благотворные свои ходатайства и без предварительного сведения Комитета, коль скоро очевидная польза, общее благо и нетерпящие отлагательства случаи того требовать будут, на том именно основании, на каком действовал, прежде бывший президент Общества».⁵⁴ Мнение это единодушно было принято всеми членами Комитета, который при сем постановил также между прочим, что он (С.-Петербургский Комитет) есть главное место, коему должны быть подведомы все прочие мужские и женские Комитеты, что президент управляет Обществом, сообразно установленным для сего Общества правилам, что в случае своего разногласия с Комитетом, он обязан довести до Высочайшего сведения и мнение Комитета и проч. (журн. 24 августа 1823 г.). Барон Компенгаузен должен был на этот раз уступить Комитету, зная, как высоко ценил Государь Император, благостнейший Монарх, Александр Павлович, благотворительную деятельность Комитета. Но чем дальше, тем больше и для Комитета вообще и для apxиепископа Филарета как члена его в частности было неудобств действовать в пользу Общества с тою же свободою, как было прежде, в президентство князя Голицына. К тому же в 1824 году пал и покровитель его князь Голицын, а к концу того же 1824 года интрига, свергшая князя Голицына, коснулась и Филарета: катехизисы его запретили к употреблению и его самого до 1827 года не вызывали в Св. Синод для участия в высшем церковном управлении. Впрочем Общество попечительное о тюрьмах, хотя и не без борьбы, однако продолжало не только существовать, но и по возможности более и более развивать свою деятельность. И Москва не осталась безучастною к этой деятельности. Много пострадавшая от неприятеля в 1812 году, но всегда сердобольная, она рано обратила свое сердоболие и к заключенным в тюрьмах. Уже в 1817 году Государь Император Александр Павлович, осматривая остроги в Империи и прилагая попечение о заключенных в них, нашел Московский острог лучшим из всех.⁵⁵ В 1820 году генерал-губернатором Московским назначен был князь Д. В. Голицын, человек в высшей степени благородный, действовавший в духе преданий лучших времен царствования Императрицы Екатерины II, который, являясь в полном величии власти, когда это бывало нужно, и пользуясь совершенным доверием и расположением обоих Государей (Императоров Александра Павловича и Николая Павловича), при которых служил генерал-губернатором (до своей смерти в1844 году), в то же время был доступен искренним порывам любвеобильной снисходительности и чувства сострадания к несчастным. Поэтому он еще в президентство князя А. Н. Голицына принимал некоторые меры и к облегчению участи заключенных. Так, например, в 1822 году продовольствие заключенных в тюрьмах должников, которое уже практиковалось в Петербургском Комитете Общества попечительного о тюрьмах, он распространил и на Москву, с согласия Государя Императора;⁵⁶ а затем, едва только благоустроил самую Москву, до него еще не успевшую оправиться от последствий разорения ее французами, поспешил и открыть в ней отделение Общества попечительного о тюрьмах, каковое открытие относится к концу 1828 года. К этому времени, кстати сказать, с одной стороны, и в Петербургском главном управлении Общества поулеглись начавшиеся было с 1822 года неурядицы, с назначением (22 мая 1826 года уже при Императоре Николае Павловиче) президентом Общества генерал-адъютанта князя В. С. Трубецкого, который отлично понимал цель и значение Общества,⁵⁷ а с другой и Филарету Московскому, возведенному в 1826 году в сан митрополита, возвращено было полное доверие и уважение, несколько поколебленное в смутную эпоху интриги 1824 года.

Декабря 29 дня означенного 1828 года в доме генерал-губернатора князя Д В. Голицына состоялось открытие Высочайше утвержденная Московского попечительного о тюрьмах Комитета. Князь Д. В. Голицын. в качестве председательствующего вице-президента, открыл заседание следующей речью: «Давно чувствовал я, милостивые государи, необходимость лучшего устройства тюремных заведений в здешней столице посредством Попечительного Комитета, существующего нисколько уже лет в Петербурге; но разные обстоятельства не дозволяли мне того исполнить. Коль же скоро представился мне и удобный к сему случай и я имел удовольствие услышать ваши отзывы о желании и готовности вашей содействовать мне в столь благотворительном деле, то поспешил войти в сношение по сему предмету с г-м президентом С.-Петербургского Попечительного Комитета о тюрьмах, который известил меня, что на всеподданнейший доклад его Всемилостивейшему Государю Императору, Его Величеству благоугодно было изъявить Высочайшее свое соизволение на открытие в Москве Попечительного Комитета о тюрьмах и утвердить список членам оного. С помощью Божией приступая ныне к открытию сего Комитета, я в душе моей уверен, что от соединения взаимных трудов и усилий наших произойдут плоды вожделеннейшие, не только в отношении к обществу и нравственности, но и в отношении к самой религии, и что, может быть мы будем столько счастливы, что найдем между заключенными в здешних тюрьмах и таких, которые нашим попечением об них оправдают ту великую истину, что и злейшие из преступников не безнадежны к исправлению».⁵⁸ Затем член Комитета надворный советник С. А. Маслов (избранный в том же заседании в секретари Комитета) прочитал, во-первых, отношение президента Общества князя В. С. Трубецкого к князю Д. В. Голицыну от 15 ноября 1828 года, коим президент, уведомляя князя Голицына о Высочайшем утверждении списка членов учреждаемого в Москве Комитета, препроводил при сем и Высочайше утвержденные в 1819 году Правила действования в руководство Комитету, обращая особенное внимание последнего на попечение об исправлении арестантов «в нравственном отношении, а потом на пользование их, содержание и помещение», и, во-вторых, самый, Высочайше утвержденный, список членов, в числе коих вице-президентами Московского Комитета назначены митрополит Филарет, князь Д. В. Голицын и князь С. М. Голицын, а в числе директоров значатся: обер-полициймейстер Д. И. Шульгин, Ф. П. Гааз, А. И. Поль и др. Далее член (директор) Комитета С. С. Ланской⁵⁹ прочитал Высочайше утвержденный 19 июля 1819 года правила Общества, и после того приступлено было к выбору должностных лиц, причем секретарем, кроме упомянутого С. А. Маслова, избран был еще статский советник Юни, а казначеем, первостатейный купец и кавалер И. М. Губин. Потом из членов Комитета образованы еще три подкомитета: 1) Комитет для разделения содержащихся в местах заключения по роду преступлений; 2) хозяйственный, на попечении которого должно было быть содержание преступников пищей и одеждой; 3) рукодельный, имевший предметом своим введение между заключенными рукоделий и работ разного рода. Общие заседания Комитета назначены в зимние и осенние 7 месяцев по 2 раза, а с мая до октября по одному разу (в месяц). Места заключения, поступившие в ведение Московского попечительного о тюрьмах Комитета, список коих также был прочитан (С. А. Масловым) на первом, заседании, были следующие: 1) Тюремный замок (у Бутырской заставы); 2) Временная тюрьма; 3) Особый пересыльный замок близ Сущевской части; 4) помещение для пересыльных в Покровских казармах; 5) Смирительный и рабочий дома; 6) Больница на Воробьевых горах и 7) арестантские отделения при двадцати частях города.⁶⁰ Конечно, прежде всего, по открытии Комитета, была нужда в пожертвованиях на новое дело благотворительности, и они не замедлили своим поступлением: в короткое время пожертвованы были значительные суммы и заявления о постоянных пожертвованиях.⁶¹ Но с первых же дней по открытии Комитета, как само собою понятно, наступила пора и для тех видов деятельности его, которые определялись Высочайше утвержденными раньше того правилами. В этой-то деятельности известная и, как увидим, весьма значительная доля участия принадлежала и митрополиту Филарету, при том – участия, влиявшего и на центральное (С.-Петербургское) управление делами Общества.

Во время открытия в Москве попечительного о тюрьмах Комитета митрополит Филарет отсутствовал из Moсквы, находясь с октября 1828 и по май 1829 года в Петербурге, быв вызван туда для участия в заседаниях Св. Синода, и потому на первых порах не мог принимать близкого участия в занятиях Московского Комитета. Но дело эго слишком близко было его сердцу, чтобы он долго оставался ему чуждым и он вскоре же по возвращении из Петербурга, а отчасти и из Петербурга, заочно, начал свою в Комитете деятельность. Так еще по поводу самого первого заседания Московского Общества попечительного о тюрьмах, бывшего, как мы знаем, 29 декабря 1828 года, на которое, за отсутствием митрополита Филарета, приглашен был генерал-губернатором викарий его, епископ Дмитровский Иннокентий (Сельно-Кринов), без согласия владыки не решившийся ехать на заседание, митрополит Филарет от 1 января 1829 года писал Иннокентию: «Или я заставляю Вас слишком быть осторожным, или Вы таковы сами. Какая беда принять Вам вместо меня участие в деле Тюремного Общества, в которое и при мне пригласить Вас было бы не лишнее? Дело тут не о старшинстве и обрядах, а о человеколюбии. Возвращаю отношение князя,⁶² сделав надпись, на которой Вы можете опереться, если то Вам нужно, и от которой я не могу отпереться, если Вы того боитесь. Надеюсь, догадаетесь, что пиша cиe, я улыбаюсь, а не морщусь».⁶³ Так как митрополит был одними, из вице-президентов Тюремного Комитета, то заседания у них бывали по очереди и по удобствам, а то бывали в заседаниях и все вице-президенты или двое, смотря по важности дел подлежавших обсуждению или по другим обстоятельствам. Митрополит Филарет, когда бывал в Петербурге для участия в делах Синодального управления, то, согласно приведенным словам письма к епископу Иннокентию, поручал викарию быть вместо него в заседаниях Комитета, а когда быль в Москве, то обыкновенно сам бывал на этих заседаниях и только в крайних случаях (болезни, экзаменов и под.) поручал быть на них викариям своим.⁶⁴ Его деятельность, по Тюремному Комитету, при множестве других, лежавших на нем обязанностей и возлагаемых на него высшею властью поручений, конечно, не могла быть так широка и сосредоточенна какою могла быть и была деятельность Ф. П. Гааза. Тем не менее все же эта деятельность изумительно широка и много объемлюща и при том всюду была запечатлена участием не только гениального ума его, светившего во всем, но и согретого истинною христианскою любовно к несчастным сердца.

Чтобы понять все значение деятельности митрополита Филарета по Тюремному Комитету, мы прежде всего обратим внимание на то, как смотрел он на основные задачи, цель Общества попечительного о тюрьмах и какой, сообразно этому, смысл соединяли, с делом организации его. Из вышеизложенного мы уже отчасти и видели это. Сделаем теперь это с большей обстоятельностью.

Из предшествующего мы видели, что на дело Общества попечительного о тюрьмах митрополит Филарет смотрел, как на дело человеколюбия и потому-то поспешил с самого начала существования его примкнуть к нему, а на организацию его смотрел, как на свободное соединение людей, желающих споспешествовать этому делу человеколюбия и потому-то в 1823 году так смело противостал попытке барона Компенгаузена связать формальностями это дело свободного человеколюбия. В согласии с этим взглядом и шире развивал свои мысли о том Филарет в различных случаях и по разным обстоятельствам, касаясь так или иначе самой истории Общества и Комитетов, – центрального Петербургского и Московского собственно. Так, когда в 1841 году, по смерти упомянутого выше князя В. С. Трубецкого († 27 февр. 1841), президентом Тюремного Общества был Высочайше назначен известный своею близостью к Государю Императору шеф жандармов генерал-адъютант граф А. X. Бенкендорф, известивший о своем назначении между прочим и Московского митрополита Филарета, последний отвечал на это извещение следующим письмом от 4 марта того же 1841 года: «Сиятельнейший граф, милостивый государь! Примите признательнейшую благодарность мою за благосклонное отношение с извещением о Высочайшей воле, облекшей вас званием президента Общества попечительного о тюрьмах. Поздравляю Общество с приобретением представителя, которого человеколюбивые чувствования обещают действиям Общества новое одушевление, а близкое предстояние престолу человеколюбивейшего Монарха обнадеживает могущественным покровительством. Смиренно молю Верховного Человеколюбца Бога, да поможет вашему жительству, при усердном содействии членов Общества, обратить места заключения в нравственные врачебницы душ, уязвленных пороком или преступлением. – Что касается до моего в делах Общества попечительного о тюрьмах участия, на которое ваше сиятельство благосклонно обращаете внимание, – не могши приписывать оному никакой значительности, могу только сказать, что в занятиях Московского отделения, во время нахождения моего в Москве, охотно принимаю посильное участие, утешительное для меня по добродушному усердию членов к делу человеколюбия. Петербургский же Комитет в продолжении нескольких лет меня не употреблял, и мне о действиях его известно только то, что представляют отчеты. В деле, столь сообразном с духом христианского человеколюбия, продолжаемом под руководством вашего сиятельства, принимать по возможности участие, приятным поставляю себе долгом».⁶⁵ Но не долго, к сожалению, митрополит Филарет мог принимать непосредственное участие в занятиях Петербургского Комитета, которое, конечно, могло иметь место лишь тогда, когда он вызываем был в Петербург для участия в заседаниях Св. Синода. В 1842 году он в мае возвратился в Москву из Петербурга и с тех пор уже не вызываем был снова в Петербург. Зато в Московском отделении Тюремного Общества владыка Филарет продолжал, принимать, по прежнему, горячее участие, не упуская из виду впрочем и действий Петербургского центрального Комитета, не смотря на то, что и само Общество по времени стало как-тο холоднее к делу, по некоторым обстоятельствам. В эпоху реформ всякого рода, именно в 1860 годах, когда президентом Тюремного Общества быть статс-секретарь П. А. Валуев (впоследствии граф), последний, имея в виду изменение некоторых §§ Устава Общества, счел нужным обратиться за мнением о сем к Московскому митрополиту Филарету, первоначально провести мысль об этом изменении в С.-Петербургском, центральном Комитете. Митрополит Филарет в 1862 году⁶⁶ представил свое о том мнение следующего содержания: «В журнале Петербургского Комитета Общества попечительного о тюрьмах 21 ноября 1861 года изложены следующие предположения: 1) расширить круг занятий арестантов; 2) сделать некоторые изменения в организации Общества. Сей второй предмет, как важнейший, требует преимущественного внимания. Для рассуждения о изменениях в организации Общества, нужно обратить внимание на его начало и первоначальное образование, при Императоре Александре первом. Попечительное о тюрьмах Общество есть соединение людей для улучшения нравственности арестантов, а с тем вместе для улучшения материального быта их, составляющееся по доброй воле каждого вступающего в оное, из любви к ближнему. Из сего следует, что никто не имеет права заставить кого либо быть, или перестать быть членом сего Общества, кроме того случая, когда само Общество найдет нужным удалить из среды себя кого либо за нарушение своих правил. В Общество входят два разряда людей: 1) члены Общества, которые приняли на себя обязанность вносить на предмет деятельности его ежегодно сумму, ими самими определенную;⁶⁷ 2) благотворители Общества, внесшие какую либо сумму, или дающие пособие, единовременно. Члены имеют право голоса в собраниях Общества; а благотворители только право присутствовать в оных. Как Общество может иметь множество членов, рассеяных ио разным местам, и потому всею своею массою действовать для своей цели не может: то оно из среды себя избирает Комитет, которому вверяет свое управление, и производство дел своих. Для порядка и разделения трудов Комитет имеет следующую организацию: 1) президент (Общества и Комитета) или, есть ли угодно, председатель, начальствующий блюститель порядка и двигатель дел; 2) вице-президент, или сопредседатель, для разделения трудов с президентом, и для замены его в собраниях, в случае отсутствия его; 3) директоры, или члены сотрудники, для посещения и назидания арестантов, для занятия их трудом, для хозяйственного о них попечения, и проч.; 4) казначей, один из директоров; 5) эконом, также один из директоров; 6) секретарь, для производства письменных дел. Чтобы отделить действователей по человеколюбию, положено было, чтобы секретарь директор не получал жалованья, как и прочие члены Комитета; а служащий на жаловании не имел права называться директором или членом Комитета. Так вначале организовалось Общество; и оно имело множество членов Общества и благотворителей Общества и из большего числа членов Общества такое число членов Комитета, какое достаточно было бы, по разделении между ими трудов, для исполнения всего, чего требует попечение о арестантах. В образе действования соблюдалась простота, основанная на взаимном доверии действующих, не стесненная формами. Это располагало человеколюбивых людей ко вступлению в Общество и в Комитет и к действованию с свободным усердием. Президент не имел особой канцелярии.⁶⁸ Членам Комитета даваемы были листы, в которые члены и благотворители Общества вписывали свои приношения. Постепенно составились капиталы, которые не только удовлетворяли современным потребностям, но и образовали значительные запасы. Первый счастливый период жизни Общества начал изменяться с переменою первого президента. Больше стали рассуждать о формах: одушевление членов стало уменьшаться. Члены и благотворители Общества приобретаемы были уже не в таком, как прежде, обилии. По времени нужным оказалось, в нарушение первоначальных правил,⁶⁹ некоторым членам Комитета назначить денежное пособие. Седьмое из Высочайше утвержденных первоначальных правил Общества говорит, что Общество может делать перемены в своих постановлениях не иначе, как с согласия генерального собрания. В нарушение сего правила, при покойном президенте, целый новый устав Общества вновь составлен был так, что не только не требовано согласия генерального собрания, но и Комитет Московский не был приглашен к совещанию о сем, и из сумм сего Комитета, без его согласия, назначен участок в пользу Петербургской канцелярии президента.⁷⁰ Сей устав более прежнего связал Комитеты бюрократическими формами, и для Московского Комитета имел ближайшим последствием то, что сей лишился некоторых многолетних полезных своих членов. – Вступающим в Комитет членам даются и ныне листы, в которые члены и благотворители вписывали бы свои приношения: но уже давно не видно, чтобы кто принес такой лист в Комитет с новыми подписями приношений. Общество сохраняет. ныне кости: но они уже не облечены телом. То есть, оно имеет Комитеты, но около их не видно множества членов. Общества и благотворителей.⁷¹ – Cие воззрение на прошедшее и настоящее Общества нужно иметь в соображении при рассуждении о предположениях для будущего. Предполагается не иметь вице-президентов, а председателя Комитета. Не нужно прекословить предпочтению русского названия пред иностранным.. Полагается, чтобы в случае отсутствия председателя, место его занимал другой член по избранию Комитета. Итак, каждое заседание надобно будет начинать выбором и иногда раздумьем членов, кого предпочесть, и кто первый произнесет имя избираемого для председательствования. Кажется, удобнее, чтобы был постоянно готовый сопредседатель или вместопредседатель. Для разграничения вице-президентов и директоров есть основание, как выше показано. Впрочем, есть ли не угодно название директоров: может остаться только название членов Комитета. – В журнале С.-Петербургского Комитета выражается большое затруднение оттого, что вице-президентов мало. Сему можно противопоставить иное затруднение. Теперь в Москве четыре вице-президента, все много занятые делами своей службы: однако, чередуясь, они находят время быть хотя по одному в заседаниях Комитета. Вместо сего предполагается один председатель. Удобнее ли найти так свободного председателя, чтобы он мог быть в каждом заседании Комитета, с полным вниманием, и один делать все распоряжения и производить все сношения по делам Комитета.⁷² – Предполагается отменить обязательное соединение звания члена Комитета с некоторыми должностями государственной службы. Не трудно с сим согласиться. Это будет возвращение к первоначальному устройству Общества из членов добровольных. Но нельзя признать присутствие должностных лиц в Комитете ненужным или неполезным. Например, член-посетитель тюрьмы замечает арестанта долго остающегося в тюрьме, без сведения о своем деле: в таком случае член-посетитель с особенной удобностью может сказать слово или дать записку председателю Палаты, в которой дело, как своему сотоварищу по Комитету, и такое напоминание может послужить против замедления в деле. – Предполагается «разделить членов Комитета на три рода: на членов благотворителей, действительных членов и почетных членов». Из сего видно, что широкая идея Общества брошена; и оставляется только тесная идея Комитета. Но по какому убеждению, нс видно. – Не представляется сообразным то, что благотворитель называется членом Комитета, тогда как он в делах Комитета не участвует, а только дает деньги. – Неясно, какое отношение к Комитету иметь будут почетные члены, и какая от них польза. – От членов-благотворителей требуется 100 р. ежегодно. Против сего могут быть представлены следующие возражения: 1) Почему отвергнуть того, кто может, или хочет дать только 10 р. или даже рубль? 2) Неприятно сказать человеку: будь благотворителем, и для того положи на себя налог не меньше 100 р. 3) Ныне время не богатое. Найдется ли довольно сторублевых благотворителей? – Действительных членов Комитета полагается освободить от ежегодного денежного взноса. Не представляется в сем нужды, если не будет определена мера взноса. Внести два или три рубля едва ли кто затруднится. При том в Обществе, добровольно составившемся, чем больше единообразия, чем меньше привилегий у одного члена пред другим: тем лучше. В журнале Петербургского Комитета положено, что действительный член не имеет права отказаться от одной из частей управления или надзора, на него возлагаемой. Cиe правило, постановляемое так строго и безисключительно, может устрашать и не допускать до вступление в члены Комитета. – Что по мнению Петербургского Комитета, новое разделение членов будет иметь особенную пользу, в сем не представляется убеждения. И по первоначальному положению Общества, и по нынешнему положению Комитета, каждый может определить, какого рода участие может он принять в делах Комитета; и Комитет видит в членах сотрудников. Напротив, того, по новому предположению, не каждый может определить, какое достанется ему участие в делах Комитета: ибо действительный член назначение ему дела должен безотговорочно принять от Комитета; и таким образом, например, назначающий себя в посетители тюрьмы может очутиться казначеем. Предположение, чтобы эконом был из членов Комитета, и служил безмездно, согласно с первоначальным положением Общества: но едва ли удобоисполнимо с тех пор, как Комитет сделался посредником Правительства в содержании арестантов.⁷³ Должность эконома сделалась так многодельна, что едва ли удобно найти для нее безмездного труженика. – Комитет изволит усмотреть, что сказанное в сей записке не есть собственно мнение, а только совокупность предварительных сведений и соображений, служащих к удобству для Комитета обсудить предмета и положить свое мнение. – Комитет, конечно, не оставит без внимания и того, что окончательное разрешение поднятых вопросов, по первоначальному закону Общества, принадлежит генеральному собранию членов его, или, есть ли cиe не удобно, по крайней мере такому собранию, которое приближалось бы к достоинству и силе генерального. Может быть, рассмотрение многих вопросов приведет к одному немаловажному: не должно ли Попечительное о Тюрьмах Общество лучше всего стараться о том, чтобы совершеннее возвратиться к своему первоначальному устройству, и чтобы члены Комитетов, на недостаточную деятельность которых жалуется Петербургский Комитет, с усиленною ревностью употребляли себя для благотворительных дел Общества и для приобретения ему новых подобных членов?⁷⁴ Таков был взгляд митрополита Филарета на цель учреждения, на задачи и организацию Общества попечительного о тюрьмах. И действительно, первоначальное устройство этого Общества, по правилам 1819 года, редакции которых не чужд был и сам митрополит Филарет, а окончательная редакция которых вышла из рук благостнейшего и просвещеннейшего Moнарха, Императора Александра Павловича, ближе стояло к идее христианского человеколюбия, положенной в его основу, нежели позднейшая его организация. Оно еще не было связано теми бюрократическими формами, какими опутано было впоследствии, и сохраняло истинный тип благотворительного, а не казенного, учреждения, хотя, как видно из тех же правил, не упускало из внимания и казенную, правительственную сторону дела, но соприкосновению предметов, соблюдало интересы и правительства. Но все-таки ближе всего, в виду своей главной, благотворительной цели, смотрело на места заключения не как на казенный для себя учреждения, а как на «нравственные врачебницы душ, уязвленных пороком или преступлением», выражаясь словами митрополита Филарета. И так как пороком или преступлением уязвляются не одни только мужчины, но и женщины, иначе сказать, так как в местах заключения и бывали и бывают не только арестанты, но и арестантки, то с той же благо творительной целью и на тех же основаниях правил 1819 года, одновременно с мужским Комитетом Попечительного о тюрьмах Общества в Петербурге организовался, также добровольно и дамский Комитет того же Общества.⁷⁵ В Москве дамский Комитет организовался гораздо позже, нежели мужской, именно в 1840-х годах.⁷⁶ Председательницей его здесь была обыкновенно супруга Московского генерал-губернатора, а членами многие дамы высшего Общества, ревностно относившееся к своим новым, обязанностям. И вот между прочим, к одному из таких членов, Е. С. Наумовой, ревность которой по Тюремному Комитету должно быть иногда бывала «не по разуму» и переходила за пределы круга обязанностей членских, митрополит Филарет от 11 марта 1849 года писал следующее: «Всякий человек по мере сил и принятой обязанности должен назначать себе пределы действования и не переходить их без нужды. Так сохраняются силы в действовании, и дело идет лучше, нежели когда хотят гнаться за двумя зайцами вдруг. Члены мужского и женского Комитетов Общества попечительного о тюрьмах должны действовать каждый в своем кругу. Если бы так поступили вы, и не переходили в чужой предел: меньше бы видели и слышали тяжкого и удобнее сохранили бы твердость и силу духа, для действования в своем круге. Неудача в предприятии излишнего не ведет к заключению, что должно бросать все. Безуспешность предложения надеть лапти для смирения можно было предвидеть заранее, и не нужно было сего требовать. Надобно смирением утишать сердце, а не обувать ноги. Впрочем, есть ли вам не по силам темничный труд: вы не в неволе; можете оставить его, особенно есть ли cиe нужно для сохранения остатков, здоровья, которое беречь есть обязанность. Что грешников, которых надлежало бы не допускать, допускают до святого причастия пред наказанием, cиe основывается на предположении, что наказание соединено более или менее с опасностью жизни, а когда предвидится близкая смерть, тогда, по правилам, должно допустить всякого грешника. Возвратясь к жизни, он возвратится к епитимии. О смотрительнице в Комитете предложено не было: и надобно было поступить по правилу, которое написано выше. О помещении дочери ее надобно написать особую Записку, по которой бы можно было действовать. Предостеречь от злоупотребления и соблазна есть дело доброе и заслуживающее благодарность всегда, а не при известном только случае. О людях разумных и заслуживающих уважение не должно думать, что они могут иметь нелепое и баснословное опасение. Надобно о ближних думать, как можно лучше, а о себе, как можно ниже: тогда может человек быть спокоен».⁷⁷ И когда вскоре после этого Е. С. Наумова и вышла из членов дамского Тюремного Комитета, то митрополит Филарет от 23 июля 1850 года писал ей: «По тюрьме, когда могли, и сколько могли, вы действовали; и не пропадет cиe пред Богом. Когда не можете: предоставьте все воле Божией и человеколюбию других».⁷⁸

Сам митрополит Филарет, в видах достижения цели и осуществления задач тюремного Общества, несмотря на множество других занятий, действовал, как мы и замечали раньше, весьма многосторонне и энергически во все время бытности своей его вице-президентом, обнаруживая в ней при том, как мы тогда же замечали, не только гениальный ум, но и любвеобильное сердце. Так, кроме многочисленных пожертвований от себя и от других на благое дело Общества, он, хотя был и лицом духовного сана и следовательно имел свой круг деятельности по Обществу, за пределы которого старался, по возможности, не выступать (как учил и других тому же), не чужд был и хозяйственной и общеадминистративной стороны его деятельности, чаще всего впрочем вызываемый на то или сторонними обстоятельствами и лицами или обязанностями вице-президента. В конце 1847 года, например, упомянутою недавно E. С. Наумовою он вызван был на следующие слова письма к ней, от 30 декабря: «Есть ли тюрьма худа: надобно молиться о ее исправлении, и от молитвы не сделается человек больным, а может cиe случиться от скорби, соединенной с нетерпеливостью. Надобно призвать терпениe, а о прекращении поводов к злоупотреблениям сказать кому следует»;⁷⁹ и от 31 декабря: «Есть ли врачи тюремной больницы желают, и без вреда для больных могут быть облегчены в своей должности, пусть просят распоряжения главного доктора».⁸⁰ В начале того же 1847 года митрополит Филарет имел случай сделать благодеяние семейству одного из арестантов, такого рода ходатайством, изложенным в письме к председательствующему в Опекунском Совете учреждений ведомства Императрицы Марии, князю С. М. Голицыну: «Не позволите ли представить в Чернявское заведение⁸¹ дочь чиновника арестанта Сенявина, о которой ваше сиятельство приняли от меня записку. Распоряжение вами уже сделано, только на имя другой, вместо которой теперь сия, как более несчастная, представляется. Мать ее, говорит, при смерти.⁸² Это ли «крайне не симпатичное» отношение митронолита Филарета «к арестантам», в каком его обвиняют люди, близко не знавшие ни его самого, ни его деятельности?⁸³ А вот еще случай, который и светскою печатью отмечен, как факт, «наглядно характеризующий добросердечие покойного митрополита Московского Филарета». В 1860-х годах случилось, что «вследствие спешного устройства на станции Бологое продовольственной части, распоряжавшиеся этим делом забыли озаботиться относительно питья дорогою арестантам, полагая, что воду на всякой станции конвойные им достанут, в чем однако ошиблись: вода требовалась ушатами, конвойные не успевали ею запасаться и арестанты нередко терпели жажду. Услыхав, об этом, Филарет предложил снабжать арестантов на весь путь из Москвы в Петербург и обратно квасом в бочонках. Предложение это было немедленно принято обоими Комитетами,⁸⁴ затрачивавшими на Бологовский⁸⁵ обед более, чем по 3000 р. в год, по 1872 год включительно.⁸⁶ А сколько подобных дел добросердечия и милосердия святителя Филарета еще не обнародовано в печати и не записано в архивах тюремных Комитетов! Характеризуя административную деятельность митрополита Филарета по тюремной части вообще, мы вполне можем применить к нему, как вице-президенту, слова, сказанные о нем членами Московского Тюремного Комитета в 1867 году в отношении к его деятельности в качестве непременного председателя его в 1865 году: «Тут мы увидели в нашем Архипастыре, – говорили в юбилей владыки эти члены, – администратора, для которого не чужда ни одна отрасль гражданского управления. Нам оставалось удивляться этой неутомимой деятельности, этой быстроте соображения, этой верности взгляда на дело, этому искусству управлять многочисленными и разнородными собранием, и все это совершали пред нами маститый старец, жертвуя и малым своим досугом от своей великой духовной деятельности, во имя христианской любви и милосердия».⁸⁷

Но как само собою понятно, не столько хозяйственная, административная, вообще внешняя, сколько духовная, внутренняя сторона тюремного дела занимала ум и сердце Московского архипастыря, мудрого и вместе любвеобильного святителя Филарета. Истинно отеческое попечение о том, что бы «обратить места заключения в нравственные врачебницы душ, уязвленных пороком или преступлением» составляло главнейший предмет его деятельности по Тюремному Обществу и Комитету за все время принадлежности его к этому Обществу. И в многоразличных видах выражалось это попечениe. По II правилу 1819 года к числу духовного рода обязанностей Тюремного Общества по отношению к заключенным принадлежать: «наставление их в правилах христианского благочестия и доброй нравственности, на оном основанной» и «занятое их приличными упражнениями» вообще; в частности в XI правиле говорится: «снабжение книгами Священного Писания и другими духовного содержания книгами предоставляется попечению Комитета. Наставления и поучения священника, когда и где возможно такового иметь, весьма нужны и содействуют благотворной цели попечения о тюрьмах. Если найдется средство, при которой тюрьме устроить и церковь, то сие есть превосходным учреждением для душевной пользы содержащихся. Провождение воскресных и праздничных дней в благочестивых чтениях, беседах и молитве, поставляется в обязанность для начальства тюремного, вводить между заключенными, общими стараниями с Комитетом попечительным». В этих немногих, но многозначительных правилах, с которыми в общем были согласны и правила устава 1851 года,⁸⁸ заключалась программа для таковой, именно духовной, деятельности членов Общества Попечительного о тюрьмах и в особенности лиц духовного сана, каковым был митрополит Филарет. И в частности деятельность его эта, ближе всего, распадается на два вида: на распорядительную относительно исполнения означенных обязанностей и на самую исполнительную в отношении к ним.

Распорядительная деятельность митрополита Филарета в рассматриваемом отношении касалась, с одной стороны, занятия арестантов «приличными упражнениями», а с другой, – священников, так или иначе прикосновенных к тюремному делу. Но и в отношении к «занятию» арестантов, например, упражнение их в рукоделиях разного рода и подоб., а тем более устройство для них развлечений, он предоставлял другим, светским членам; да и при том на развлечения, которые придумывали для арестантов иные, досужие члены, он смотрел неблагосклонно, как на несоответствующие главной цели тюремного дела, как благотворительного в собственном смысле. Ближайшее внимание в этом отношении обращал он на чтение книг с разумным их выбором. Так, например, еще в 1843 году, когда известный сподвижник Ф. П. Гааза по тюремному делу камергер А. Н. Львов⁸⁹ представил председателю Общества попечительного о тюрьмах графу Бенкендорфу записку об издании книг духовного и нравственного содержания для чтения простолюдинам, и мнение об этой записке, по поручению высшего начальства, должен был дать митрополит Филарет, то святитель Филарет писал в этом мнении: «Замечание составителя записки, что возрастающая грамотность народа имеет нужду в чтении, могущем питать душу и сердце, справедливо и достойно внимания. Грамотность простолюдинов, обращенная на чтение не религиозное, не нравственное, не отечественное, может сделаться хуже безграмотности. Справедливо и то, что произведения иностранных миссионеров, переведенные на русский язык, не могут приносить истинной пользы народу, представляя описание нравов и обычаев иноземных, и излагая религиозные понятия в одностороннем и неправославном виде, поскольку обыкновенно ничего не говорят о таинствах, о священноначалии, о церковных обрядах и постановлениях, о святых отцах и о примерах из житий святых. Намеренно, или не намеренно, сочинения сии имеют такое направление, чтобы образовать христианина в миpe без церкви, то есть, мореплавателя в море без корабля. По сему издание для народа кратких назидательных, вразумительных, приспособленных к его понятиям и потребностям сочинений нужно, и полезно быть может. Но, – добавляет святитель, – надобно, чтобы сие соглашено было с законным порядком и охранено предосторожностями, поскольку самое доброе намерение может быть подвержено погрешительному исполнению, Печатание житий святых, собранных в Четией-Минее, всегда принадлежало исключительно Св. Синоду. Печатание оных, каждого особо, предоставить составителю записки можно только в том случае, если разрешить сие Св. Синод. А иначе можно печатать их для него в Cинодальной типографии, с возвращением издержек, без всякого возвышения цены. – Печатать выбранные места из Пролога, сочинений св. Димитрия (Ростовского), преосв. Тихона (Воронежского) и других одобренных церковью сочинений можно дозволить составителю записки, с облегчением от сношения с цензурою, но не совсем без надзора. Ибо и из одобренного сочинения взятый отрывок, не удачно отторженный от предыдущего и последующего, может подвергнуться неблагоприятному и неправильному применению. По сему, как с предосторожностью, так и с удобством согласно было бы, чтобы таковые выбранные места г. Львов напечатал с совещанием и соглашением члена Московского тюремного Комитета из священнослужителей. Между членами сего Комитета есть таковые способные оправдать доверие.⁹⁰ Что касается до издания новых сочинений и переводов, которые составитель записки и сам предполагает представлять на рассмотрение цензуры: сие не требует особого суждения».⁹¹ Еще сильнее говорить о том же предмете, только с другой стороны, святитель Филарет в приведенном выше мнении своем по вопросу об изменении некоторых §§ Устава Общества попечительного о тюрьмах. Подробно изложив здесь свое мнение по вопросу об организации Общества, святитель переходит потом к другому из поставленных им в начале мнения пунктов – к кругу «занятий арестантов» и говорит: «Предполагается, кроме книг религиозно-нравственного содержания, допустить чтение арестантами и других книг и журналов, прошедших чрез строгий просмотр: и это, как рассуждает Петербургский Комитет, для того, чтобы устранить от арестантов скуку, чтобы умножить их развлечения. Можно, – высказывает теперь свое мнение митрополит Филарет, – допустить чтение занимательных и, хотя отчасти, полезных, книг: но при сем нужно, чтобы слова: «строгий надзор» тщательно были обращаемы в дело. Употреблять себя для разгнания скуки арестантов, и для доставления им развлечений, – это ниже нравственной цели Комитета. Арестант, думающий только о том, чтобы ему не было скучно, и преданный развлечениям, удерживается сим от того, чтобы войти в себя, и подумать о своем исправлении; и в посетителе, забавляющем его, не будет искать нравственного наставника. Посему надобно, чтобы посетитель арестанта являлся ему серьезным человеком, и поставлял его в серьезное положение. Есть ли хотят основательно действовать на улучшение религиозно-нравственного состояния арестантов: то нужно устранить от них чтение романов и журналов, которые разсевают ложные и тревожные мысли, вводят воображение в необузданную мечтательность, притупляют нравственное чувство, раздражают страсти; и в которых порочный арестант легко найдет подобного себе, украшенного цветами и блеском слова. Предполагается дозволить арестантам писать, переводить и сочинять. Может и сие со стороны Комитета быть допущено (есть ли найдет возможным допустить Правительство), с прежде положенным условием строгого и верного надзора».⁹² Так рассуждал о рассматриваемом предмете мудрый святитель Московский Филарет, и нельзя не признать глубоко основательными и в высокой степени целесообразными эти рассуждения, не без причины положенными в основание распоряжений правительства по тюремному делу.

Еще более близка была уму и сердцу святителя Филарета другая сторона дела, назидание заключенных чрез священников и вообще высшие духовные упражнения их. Обстоятельнее всего высказал, он мысли свои по этому предмету вследствие требования, выраженного в указе Св. Синода от 21 сентября 1840 года, коим, в виду Высочайше утвержденного мнения Государственного Совета, предписано было, сообразив с точностью содержащиеся в этом мнении Государственного Совета предположения о духовном, назидании ссылаемых, в Сибирь преступников c местными обстоятельствами, представить в Св. Синод, как можно поспешнее, заключение по следующим пунктам: а) в каких из означенных по расписанию пунктах ведомства Московской епархии могут быть назначены священники для предполагаемого назидания; б) имеет ли епархиальное начальство таких священников в виду с достаточными способностями к исполнению сей важной обязанности и кого именно; в) какими наставлениями могут быть, по мнению митрополита Филарета, снабжены сии священники и г) какие молитвословия должны предшествовать назиданию преступников, также в каких зданиях, в какое время и с какими обрядами все то может быть совершаемо. В исполнение этого указа митрополит Филарет от 18 ноября того же 1840 года доносил Св. Синоду следующее: «I. Для исправления молитвословий и назидания преступников назначить, из означенных в расписании пунктов, следующие этапы: по тракту от С.-Петербурга до Тобольской границы – города: Клин, Москву и Богородск; по тракту от Белостока до Москвы: Можайск и Москву; по тракту от Москвы до станции Аксайской: Москву и Серпухов. – II. Для исполнения сей обязанности назначить: в Клину, тамошнего соборного священника Алексея Виноградского; в Богородске, тамошнего npoтоиерея Нестора Архангельского; в Можайске, тамошней Троицкой церкви священника Иону Донского; в Серпухове, тамошней Распятской церкви священника Ивана Знаменского; а в Москве, приходского Троицкого, на Воробьевых горах, священника Афанасия Скворцова и посещающего пересыльный замок члена тюремного Комитета, Николоямского священника Василия Благовещенского. – III. Назначенным протоиерею и священникам предписать следующее: 1) посещать пересылаемых преступников в тех местах, где они останавливаются по назначение начальства; 2) для сего избирать время удобное для посещающих, по соображению с обязанностями службы, и для посещаемых, дабы иметь свободу войти с ними в сношение; 3) сношение начинать собеседованием человеколюбивым и сострадательным, и чрез сие открывать путь назиданию; 4) беседовать с христианской любовью, простотою и снисхождением; и остерегаться всего, что уничижает и оскорбляет. Низко преступление, а человек достоин сожаления; 5) располагать к признанию виновности пред Богом и пред поставленною от него властью, и к искренней покорности воле законной власти и судьбам провидения Божия; 6) изъяснять необходимость правосудия и благотворность власти, которая и осужденных законом не совсем отвергает, но желает видеть исправившимися, и сделать полезными самим себе и обществу в другом краю государства; 7) в трудности настоящего положения ссылаемых утешать и ободрять тем, что если перенесут оное с терпением, покаянием и исправлением, то временным наказанием приобретут избавление от вечного мучения, уготованного грешникам по правосудию Божию; 8) в вере и молитве указывать источник внутреннего и неотъемлемого утешения, подкрепления и всякой помощи от Бога, благодатью Единородного Сына Его Иисуса Христа, пострадавшего и умершего за спасение нас грешников; 9) но мере внимания слушающих, разговор обращать в поучение, или сопровождать оный чтением приличных мест из Священного Писания или Писаний Святых Отец, и приглашать к общей молитве; 10) к общей молитве приступать, когда хотя некоторые подадут надежду, что примут в ней участие. Невнимающих не принуждать, а только убеждать, чтобы не препятствовали другим. Должно уповать, что искренность молитвы молящихся умягчит ожесточение других; 11) молитвословия надлежит избирать, смотря по времени и другим обстоятельствам. Например, если священник посещает пересылаемых по утру на ночлеге: он может прочитать для них утренние молитвы, или первый час, причем аллилуиа, тропари и стихи надлежит произносить с пением, для большего возбуждения внимания. Если посещает в праздник: прилично совершить молебное пение того праздника. Чаще других молитвословий могут быть употребляемы молебное пение с каноном покаянным и канон ко Пресвятой Богородице, певаемый во всякой скорби и обстоянии; 12) для молитвословий священнику иметь при себе епитрахиль и фелонь, или одну епитрахиль, смотря по удобности и по требованию предполагаемого молитвословия, и святой крест для целования по окончании молитвословия».⁹³ Так полно, обстоятельно и целесообразно составленный святителем Московским правила имели, можно прямо сказать, законоположительное значение. В 1842 году 22 мая состоялся циркулярный указ Св. Синода с правилами для назидания ссыльных, и эти правила имеют прямым своим основанием мысли, изложенные в приведенном сейчас донесении митрополита Филарета.⁹⁴ Равным образом и в отношении к заключенным в тюремных замках, святитель Филарет, в глубоком сознании того, что «помогать несчастным словом утешения и назидания есть долг служителей церкви, хотя бы никакого тюремного Общества на свете не было»,⁹⁵ делал соответствующие распоряжения и для постоянного назидания их служителями церкви и по особенным случаям. Так, например, относительно наделавшей в свое время (в 1850 г.) столько шума печальной истории с бывшими послушником Московского Донского монастыря Зыковым, убившим кн. Голицыну,⁹⁶ святитель Филарет от 10 апреля 1800 года писал к кн. С. М. Голицыну следующее: «Уже я призывал священника церкви тюремного замка,⁹⁷ по той самой мысли, которую нахожу в Вашем письме. Он неоднократно был у несчастного,⁹⁸ и нашел в нем некоторый страх вечного осуждения. Но то, что при сем, я слышал, не представляет признаков искреннего раскаяния. Священник, по возможности, будет располагать к сему».⁹⁹

Трудившихся по тюремному делу священников митрополит Филарет имел в особенном внимании и при представлениях к наградам.¹⁰⁰

Но святитель Филарет не только других, подчиненных ему, служителей церкви, побуждал к исполнению их долга в отношении к несчастным, а и сам подавал им живой пример своим собственным исполнением этого долга, что для нас в настоящем случае еще более важно. И прежде всего, движимый чувством сострадания к осужденным на тюремное заключение и вполне сознавая бедственность положения заключенных, вред, бывающий последствием этого положения и для тела, а особливо для души, святитель Филарет, не смотря на то, что всегда твердо стоял на почве закона, иногда предпринимал ходатайства об освобождении некоторых лиц от присужденного им тюремного заключения, руководясь тем соображением, что служители Церкви, по древнему преданию, «имеют право и обязанность ходатайствовать за несчастных»¹⁰¹ и словом Писания: в темнице бех, и посетисте Мене¹⁰². Так это было, например, в 1866 году по отношению к известной благотворительнице М. А. Мазуриной, которую Московский Окружной суд, за недопущение полиции к описанию ее имущества, осудил было на трехмесячное тюремное заключение, и которой только по особому Высочайшему повелению, вследствие ходатайства митрополита Филарета, как сказано в Высочайшем повелении, тюремное заключение заменено домашними арестом.¹⁰³ Более же всего утешением и назиданием помогал несчастным святитель Филарет. В его письмах к разным лицам и в других его писаниях мы находим много превосходных изречений, советов, мыслей и правил, которые, если бы собраны были во едино, без сомнения были бы достойны быть начертанными и выставленными на видных местах не только Московских, как то было сделано стараниями Ф. П. Гааза относительно щитов с нравственными правилами и благочестивыми размышлениями, но и всех остальных русских тюрем. Из многого приведем немногое. Bo-первых, относительно самих помогающих заключенным, вещественно или духовно, мы находим у него следующие правила: «Что вы сделались членом Тюремного Комитета, – писал он, например, в 1845 году к А. Н. Муравьеву, – это хорошо. Делайте возможное добро бедствующим, поколику можно.¹⁰⁴ Господь призрит»,¹⁰⁵ или, желая показать, что при этом делании добра, не нужно ожидать непременно и благодарности от тех, кому оно делается, в 1867 году писал он тому же лицу: «можно и не думать о благодарности. Хорошо помочь страждущему и не восприять мзды своей».¹⁰⁶ Или в 1846 году упомянутой раньше Е. С. Наумовой, бывшей также членом дамского Тюремного Комитета: «Есть ли сказано: богатство аще течетъ само собою, не прилагайте сердца (Пс.61:11): не гораздо ли хуже чтобы сердце за ним гонялось?».¹⁰⁷ И еще: «Не расточайте великих слов для мелочей. Берегите их для того, что истинно велико».¹⁰⁸ Или: «Сердиться не полезно. Гнев мужа правды Божия не соделовает (Иак.1:20). Можно гневом только произвести или увеличить раздражение другого: а привести в лучшее расположение можно только терпением и миром. Духовный закон говорит, что надобно помочь ближнему, и при том не оскорблять другого».¹⁰⁹ Или: «Из того, что хотели сделать угодное ближнему, и благотвоpeние несчастному, но что это худо принято, вывести заключение, чтобы пресечь приязненное сношение, – это не по Xристову разуму умозаключение. Слово Божие учит побеждать благим злое, любовию холодность, терпением нетерпение... Есть ли доброе намерение не достигло исполнения: еще не все потеряно. Бог, по выражению св. Златоуста, и намерения целует, и по искренности их,есть ли не теперь, то после дарует благое последствие»,¹¹⁰ и т. п. Само собою разумеется, что сам святитель Филарет в качестве члена Тюремного Комитета всячески старался быть первым исполнителем этих правил и лишь изредка быть может, как человек, допускал такие случаи нетерпеливости, как описываемый И. А. Арсеньевым в его столкновении с Ф. П. Гаазом, если только верно записан и описан этот случай.¹¹¹ – А вот правила, которые могут быть применимы к самим заключенным, как и ко всем несчастным и страждущим: «Занятие работою может быть одним из средств, чтобы удерживать брожение мыслей».¹¹² Или: «Человек не сотворил своего сердца: потому не он и перетворить его может. Не надобно самому свое сердце терзать, но с признанием своего недостоинства и немощи, положить оное при подножии Креста Христова, и тихо, но прилежно молиться: сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей (Пс.50:12)».¹¹³ Или еще: «Скорбящему и болящему читать всего лучше Евангелие, особенно о страданиях Господних, а также и Псалтирь. Это насущный хлеб».¹¹⁴ Или: «Внешняя скорбь попускается судьбами Божиими на человека, в наказание за видимые погрешности, в очищение внутренности души, для подвига терпения, чтобы дать венец терпения. Как бы cиe ни было: долг и благо христианина состоит в том, чтобы понести скорбь с терпением и покорностью воле Божией, в уверенности, что Господь все устрояет ко благу нашему»¹¹⁵ и т. п.

Но выше всего в этом отношений являются проповеди святителя Филарета, произнесенный им в разных церквах Московских мест заключения. Самою первою из таковых проповедей по времени произнесения представляется произнесенная 23 декабря 1843 года «по освящении храма Пресвятыя Богородицы, Взыскательницы погибших, устроенного при замке пересыльных арестантов». Мы помним, что еще Правилами 1819 года было указано: «если найдется средство, при которой тюрьме устроить и церковь, то cиe есть превосходным учреждением для душевной пользы содержащихся». Согласно этому Петербургский Комитет Общества Попечительного о тюрьмах еще в 1820-х годах на свои средства устроил православные церкви, а в 1835 году – римско-католическую и лютеранскую. В 1836 году президент Общества князь В. С. Трубецкой испросил Высочайшее разрешение на повсеместное сооружение церквей в тюрьмах на счет комитетов;¹¹⁶ и в числе первых, воспользовавшихся этим разрешением, был Московский Комитет, устроивший на средства свои и на щедрые пожертвования им же расположенных к тому лиц означенный храм при замке пересыльных арестантов, на Воробьевых горах. Давно уже ощущалась настоятельная надобность в таком храме при этом замке; ибо еженедельно не менее 500 человек арестантов постоянно перебывало в замке, так как ссылаемые в Сибирь обыкновенно не менее как на 8 дней оставались здесь для отдыха. Благодаря усердию храмоздателей, церковь была построена с подобающим ей благолешем, причем святитель Филарет, в качестве члена Комитета, кроме довольно значительной суммы денег, пожертвовал еще, с своей стороны, в эту церковь служебное Евангелие, обложенное в серебряную, ярко вызолоченную оправу; на одной из досок этого Евангелия находится рельефное изображение Божией Матери Взыскательницы погибших.¹¹⁷ Освящение церкви (23 декабря 1843 года) митрополит Филарет совершал соборне с священнослужителями из членов Тюремного Комитета, в присутствии исправлявшего должность Московского генерал-губернатора (за болезнью князя Д. В. Голицына) князя А. Г. Щербатова, гражданского губернатора И. Г. Сенявина, членов мужского и не задолго перед тем учрежденного дамского Тюремных Комитетов и других лиц.¹¹⁸ Для своей проповеди, произнесенной по литургии при этом освящении, митрополит Филарет избрал текст из Деян.16:24–25: всади их во внутреннюю темницу, и ноги их заби в кладе. В полунощи же Павел и Сила молящеся пояху Бога: послушаху же их юзницы, и начал ее по сему так: «Вот и мы молящеся поем Бога, если не в самой темнице, то близ самой темницы, и ради темницы, и слушают нас юзницы». А затем прямо перешел к раскрытию мысли о побуждениях, цели и значении устройства храма при тюрьме, с приличным назиданием и для заключенных в этой тюрьме: «Помышляя о том, что здесь ныне совершилось, хочу радоваться, радостью человеколюбия: но несколько и страшусь, страхом Божиим. – Если бы кому пришло на мысль, во дворе темничном построить царский дом: кто не сказал бы, что это не сообразно с достоинством дома царского? Как же дерзнули мы во дворе темничном устроить дом более, нежели царский, – дом Божий? Чистота и святость принадлежат дому Божию преимущественно пред всяким другим местом, хотя впрочем не лишенным своей чистоты. Напротив того темница, и особенно темница осужденных, не есть ли такое место, куда общество человеческое повергает от себя нравственную нечистоту? Итак, сохранится ли чистота, не оскорбится ли святость дома Божия, когда мы поставляем его в соприкосновенности с темницею осужденных? Правила Святых удаляют от святых Христовых Таин, и едва допускают переступать чрез праг святого храма, людей, обремененных тяжкими грехами, доколе не очистят их совести покаяние, слезы и время, иногда довольно продолжительное. И не удивительна cия строгость, когда и человеческий закон тех же людей, за те же грехи, которые он, обнаружив, называет преступлениями, удаляет от домов и селений непорочных граждан, даже навсегда. Как же теперь святой храм, со святыми тайнами, сам пришел к сим людям, которым строгость священных правил не дает права приступать к святым тайнам, и едва позволяет входить во храм?» И. далее проповедник делает замечательный, дивный оборот мысли: «Милостив буди, – взывает он, – к немощным служителям Твоей святыни, Единый Святый, Единый Господь, Иисус Христос, если мы не довольно строго удаляем от святыни Твоея то, что ее недостойно; если, научась от Апостола Твоего, поминать юзники, аки с ними связани (Евр.13:3), мы хотим разделить с ними, что только знаем утешительнейшего для себя, – именно, благодать святого храма, и спасительное общение, или, по крайней мере, благотворную близость животворящих Таин. Не в темницу ли, не к осужденным ли, не к изгнанниками. ли, не к узникам ли пришел и Сам Ты на землю, чтобы основать Твой живой храм, Твою святую Церковь! Ибо что такое вся земля, после рая, как не пространная темница? Что человек вообще, как не осужденный преступник райского закона, изгнанник рая, пленник греха, узник бренной плоти, отягощающей душу? И не гнушалась чистота Твоя; не чуждалась святыня Твоя. Ты пришел, и в сей темнице, для сего преступника, изгнанника, пленника, узника, поставил Твой Голгофский крестный жертвенник; Твоим страданием и смертью совершил на нем Твою вселенскую Божественную литургию; принес Твою вечную жертву, которая одна и та же, и здесь, и ныне, совершается. И кто были ближайшие к сему Твоему жертвеннику? – Разбойник одесную; разбойник ошуюю. Если cия близость шуяго возбуждает негодование: то какое утешение подает близость деснаго, который и крестной жертвы Твоей верою приобщился, и Тебя прославил, и сам спасся, и самым безнадежным грешникам подал пример и надежду спасения! И ныне Господи Иисусе Христе Боже наш! Святый и освящающий, Apxиерей и жертва, Спаситель грешных, Взыскатель погибших, Датель благодати и славы! Да не удалится и от здешнего жертвенника святыня Твоя; да почивает на нем благодать Твоя. И если между приближающимися к нему, пред зрящим на сердца оком Твоим, явятся и разбойники, или такие, которые не лучше разбойников: взыскуй и обретай между ими подобных благоразумному распятому с Тобою разбойнику. Пронзай души их взором Твоего всеведения и правосудия, да уязвятся сердца их спасительною скорбью покаяния. И когда от сокрушенного сердца возопиют к Тебе: помяни их во царствии Твоем памятью милосердия; даруй им благую надежду; и скоро начни отверзать им тайную дверь рая – в умиротворенной совести». И затем делает обращение к заключенным в тюрьме узникам: «А вы, которых закон и правосудие сделали чуждыми для нас, но которых еще братиями называть побуждает нас любовь христианская! Поймите любовь cию, в ее опытах, которые перед вами. Зачем пришли к вам, узникам, cии люди свободные, обилующие, люди почетных званий? Как вы с удовольствием исторглись бы из вашей темницы: так они с удовольствием отторглись от своих дел и занятий, и поспешили к вам, в темницу. Не имеют ли они в вас какой нужды? – Без сомнения, никакой. Какая же сила привлекла их сюда? – Сила любви христианской. Видно, могущественна сия сила; видно, приятно следовать ее влечению. По любви христианской, они находят приращение своего благополучия в том, чтобы сострадать вашему несчастью, чтобы трудиться для ваших нужд, чтобы, по возможности, облегчать ваши тягости, наипаче же, чтобы указать вам единственное верное средство для вашего примирения с вашим жребием, – в вашем внутреннем примирении с самими собою и с Человеколюбцем Богом. – Для чего так торжественно явился среди вас и церковный собор, и так близко к вам водворил святыню храма христианского? Почему правосудие церковное не так для вас решительно и неумолимо, как гражданское, хотя Церковь требует не только непорочности во внешних отношениях, по и во внутренней святости, и потому могла бы строже судить виновных? Почему тогда, как гражданское общество изгоняет вас, Церковь как бы гонится за вами? – Одно изъяснение сих неожиданностей – любовь христианская. Даже и грозною строгостью церковных правил не иной кто вооружил служителей веры, как любовь, по реченному Апостолом: страхом спасайте от огня восхищающе: любовь же повелела и умягчать строгость правил: милуйте разсуждающе (Иуд.1:22–23). Любовь во Христе избрала и провозгласила сей неожиданный образ действования: не приидох призвати праведники, но грешники на покаяние (Мф.9:13). Прииде Сын человеческий взыскати и спасти погибшаго (Мф.18:11). Та же любовь и ныне, от девятидесяти девяти овец незаблуждших, идет искать одной заблуждшей. – Братия, и в сем уничиженном:, состоянии вашем, нам ради Христа возлюбленные! Не будьте к сей любви невнимательны и холодны. Если есть в вас некоторое расположение к благодарности, как оно есть в общей природе нашей: неужели вы попустите себе оказаться не добрыми для тех, которые так деятельно добры для вас? Неужели не захотите доставить некоторое утешение тем, которые заботятся о вашем утешении? Заботьтесь же сколько-нибудь и вы, чтобы доставить им утешение, которого они ищут, – в вашем нравственном и духовном улучшении. Когда примечаете близ себя, что христианство раскрывает в людях способность находить благополучие в том, чтоб идти в темницу, заботливо заниматься осужденными: догадайтесь из сего, что есть в христианстве сила, и в самих осужденных, и в самих заключенных в темнице, или странствующих в изгнание или заточениe, открыть способность к благополучию, которого и темница не помрачит, которое и на пути в изгнание назади не останется. Источник сей победоносно-благотворной силы есть благодать Божия; хранилища благодати суть слово Божие, Церковь и ее таинства; средства привлекать и приобретать оную суть сердечная молитва, поучение слова Божия, благоговейное участие в церковном богослужении и, в установленном порядке, общение таинств, с верою и любовью. – Не удивился бы я, если бы вы стали жаловаться, как трудно вам возвышать дух ваш, из-под тяжести бедствия. Не оспариваю сей трудности: но утверждаю, что есть верная возможность преодолеть ее; и чтобы доказать cиe несомненными опытами, указываю вам на темницу, или, если угодно, и на несколько темниц и изгнаний, или заточений, которые несравненно тяжеле вашей темницы и вашего изгнания, но которые не препятствовали возвышаться духу, когда он того желает». И далее указываются примеры св. апостолов Павла и Силы, ноги которых забиты были в колоды в Филиппийской темнице (Деян.16:24–25), Иосифа, невинно вверженного в темницу в Египте (Быт. гл. 39 и 40) и Манассии, хотя не безвинно оказавшегося в темнице, однако воспользовавшегося ею благоразумно для покаяния (2 Парал. гл. 33). «Итак, – заключает, на основании этих примеров, свое обращение к заключенным пересыльным, проповедник, – если вы не можете, как Иосиф, сделать свою темницу, изгнание, заточение, почтенными и славными посредством невинности и непоколебимой добродетели: по крайней мере, как Манассия, старайтесь сделать ваши бедствия и трудности спасительными для вас посредством покаяния, исправления жизни и безропотной покорности закону, власти и судьбе Божией». Потом обращается к присутствовавшим на освящении членам Тюремного Комитета, почетным особам и другим свободным лицам: «Что скажу наконец, – говорит он, – соединенным подвижникам христианского человеколюбия, посетителям темниц, попечителям их обитателей и пресельников? Что в особенности соработникам дела благочестия, которое ныне запечатлела благодать? – Не многое потребно слово там, где уже довольно дела благонамеренно совершилось или совершается. Не обидлив Бог забыти дела вашего и труда любве, юже показасте во имя Его (Евр.6:10). Любовь Божия да не престает одушевлять и услаждать ваш труд. Имя Господа Иисуса да исполняет силою слова и действия вашего человеколюбия. В благоуспешном утешении бедствующих, в обращении заблуждающих, в радостном о сем свидетельстве совести вашей да является вам и в темнице Тот, Который отъял от нее поношение, и украсил ее, Своим уверением, что Он в ней был: в темнице бех. Аминь».¹¹⁹ Так глубоко продумана была и вместе так глубоко сердечна, так соответственна началам истинной филантропии (человеколюбия) проповедь святителя Филарета. Не без основания, конечно, ее и светские люди, при том знатоки тюремного дела, ставили в образец проповедей подобного рода и «в поучение современным тюрьмоведам».¹²⁰ Подобного же достоинства и позже этой произнесенной проповеди митрополита Филарета, относящиеся к той же области тюрьмоведения, каковы: произнесенное в 1852 году «слово по освящении храма Покрова Пресвятыя Богородицы, в Московском тюремном замке»;¹²¹ произнесенная в 1853 году «Беседа по обновлении храма Воскресения Христова, при доме заключения должников»¹²² и сказанная в 1854 году «Беседа по освящении храма Пресвятыя Богородицы Взыскательницы погибших, в тюремном замке пересыльных арестантов»,¹²³ в то же время отличающиеся, каждая в своем роде, и особенными свойствами и достоинствами. Особенно же выдается из них проповедь, произнесенная в тюремном замке в 1852 году. Храм в этом замке существовал еще со времен Императрицы Екатерины II, но был ветх и не благолепен. Но когда Московский генерал-губернатор граф А. А. Закревский пригласил в старосты этого храма купца С. В. Прохорова, бывшего членом Тюремного Комитета, то он совершенно преобразовал этот храм. Не щадя средств, он в скором времени сделал этот храм изящнейшим из храмов столицы. Особенное внимание обратил новый староста на украшение храма приличествующими ему, как храму тюремного замка, иконами. Между этими иконами мы видим и изображение Спасителя, несущего заблудшую овцу на раменах своих, и изображение благоразумного разбойника, распятого вместе с Спасителем и т. д Помимо того в числе икон находились и изображения святых, имена которых носили лица, так или иначе прикосновенные к тюремному делу в Москве за то время. Так, в числе этих икон, кроме икон святых, имена которых носили сам храмоздатель, генерал-губернатор граф Закревский, гражданский губернатор И. В. Капнист, мы видим и иконы, с одной стороны, св. праведного Филарета Милостивого, имя которого носил митрополит Филарет, а с другой, – св. мученика Феодора Тирона, – на память о Ф. П. Гаазе. На освящении этого храма, которое 18 сентября означенного 1852 года совершал также сам митрополит Филарет соборне, присутствовали и граф Закревский, и князь С. М. Голицын, и граф С. Г. Строганов, и И. В. Капнист и директоры Попечительного о тюрьмах Комитета и многие другие. «Красноречивое» слово, сказанное митрополитом Филаретом по освящении, как замечено было в повременной печати, «тронуло до глубины души предстоящих. Особенно умилительно было обращение любвеобильного архипастыря к заключенным, в котором он отечески снисходя к их немощи, заботливо призывает их к спасению и указывает им на средства утешения и исправления жития».¹²⁴ – Завершением же духовного действования святителя Филарета в отношении к заключенным служит следующая, составленная им и нарочито присоединенная в отдельных оттисках к приведенной выше проповеди его от 1843 года, молитва заключенного в темнице: «Господи Боже, Создателю и Спасителю мой, благословенно да будет имя Твое святое! Благодарение и слава Тебе, Господи, о всех благих, яже приях от Тебе в житии сем! Ныне же скорбь и болезнь обретох и имя Твое призываю. Поношения нападоша на мя. Положиша мя в рове преисподнем, в темных и сени смертней. Скорблю о сем, и по сей скорби разумеваю, яко согреших пред Тобою, и но грехам моим приидоша на мя беды. Ибо праведники Твои не унывающе и в темницах пояху Тебе, и во страданиих радовахуся. И аще беззакония назриши Господи, Господи, кто постоит? Яко несть человека, иже не согрешитъ. – Но Ты, Господи, грехи всего мира носиши и покаянием очищаеши. Верую, яко и мене грешнаго не отвержеши от лица Твоего. За весь мир Единородный Сын Твой излия Свою Божественную кровь. Верую, яко и мене от грехов моих омыти может и хощет. Сего ради с Давидом глаголю: исповем на мя беззаконие мое, Ты же, яко благ, остави нечестие сердца моего. – Страшуся суда и осуждения человеческаго, но наипаче да будет мне в страх Твой неумытный суд и вечное осуждение. – Аще неправда возстанет на мя: дерзаю словом Давидовым молитися Тебе: услыши, Господи, правду мою и вонми суду моему, и правдою Твоею избави мя. Аще же неправду сотворих, милосердием Твоим неправду мою уврачуй. – Не попусти уклонитися сердцу моему во словеса лукавствия, к сокрытию истины и к ложному оправданию. – Помози мне и уразумети и возненавидети неправду мою, возлюбити же правду и во истине обрести облегчение душе моей. – Облегчи бремя бедствия моего. А еже понести мне суждено, да понесу с терпением ради очищения грехов моих и ради умилостивления Твоего правосудия. – Аще и стыд покрыет мене пред некими человеки, да потерплю со смирением, да умилостивлю Тебе, Господи, да не постыжден буду пред лицем всего миpa на страшном суде Твоем. – Прихожду к Тебе скорбный и печальный, не лиши мене духовнаго утешения. – Прихожду к Тебе омраченный, яви мне свет упования спасения. – Припадаю к Тебе изнемогший, возстави и утверди мене благодатию Твоею. – Паче же всего даруй мне желание и помози мне, Господи, творити во всем Твою волю, да в мире совести прославлю имя Твое святое Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь».¹²⁵ Этим – и назиданием в проповеди и возведением духа заключенных к столь возвышенной молитве святитель Филарет сам, как архипастырь, наилучшим образом исполнял то, что в 1840 году, по требованию Св. Синода, предписывал к исполнению священникам относительно тех же заключенных.

После всего этого спрашивается: мог ли так говорить, писать и действовать человек бессердечный, каким представляют некоторые митрополита Филарета? Можно ли поверить, чтобы митрополит Филарет в упомянутом нами случае столкновения с Ф. П. Гаазом сказал последнему так, как передает И. А. Арсеньев: «Да что вы, Федор Петрович, ходатайствуете об этих негодяях? Если человек попал в темницу, то проку в нем быть не может»?¹²⁶ Теперь кстати мы скажем несколько слов об отношениях митрополита Филарета к .Ф. П. Гаазу вообще, чтобы потом сравнением их между собою и закончить наш настоящий очерк. Надобно заметить, что Ф. П. Гааза митрополит Филарет узнал и, по обычаю, благодаря своей известной зоркости, проницательности, оценил по достоинству с самого же первого года вступления их обоих в состав Московского Тюремного Комитета, т е. с 1829 года. Он видел ревность Ф. П. Гааза по тюремному делу, его неутомимую деятельность, его доброе намерение оказать помощь несчастным арестантам не только вещественную, но и духовную, и не мог не ценить в нем всего этого. Но не мог он также не видеть, что эта ревность часто граничила с ревностью не по разуму, выходила из круга деятельности, принадлежавшего ему, как врачу и одному из членов-директоров Московского Тюремного Комитета, становилась утомительною, обременительною для сотрудников по Тюремному Комитету и других лиц, имевших с ним соприкосновение по тому же тюремному делу, – и он не мог не желать некоторого успокоения этой ревности, даже ограничения ее в иных случаях, направления для нее лучшего, нежели какое давал ей сам добрейший Федор Петрович, и т. п. Так еще в 1829 году Ф. П. Гааз, имея в виду доставить заключенным духовное назидание из Св. Писания, между прочими изречениями последнего, воспользовался особенностью существовавшего тогда русского перевода одного места в Евангелии от Лк.9:23 по изданию Библейского Общества и хотел сделать из него применение к заключенным, с дальнейшими выводами из мысли, в нем заключающейся, и предложил о том в Тюремном Комитете. Митрополит Филарет в это время был в Петербурге и его в Москве и в Тюремном Комитете заменял викарий, епископ Дмитровский Иннокентий. На запрос последнего о предположении Ф. П. Гааза митрополит Филарет от 23 ноября означенного 1829 года отвечал ему: «Что касается до стиха: каждый день бери крест свой¹²⁷ (Лк.9:23), я согласен, что его неудобно употребить по предположению г. Гааза. Ибо слова; каждый день, суть вариант, хотя вариант достойный уважения по тем, у которых он употреблен. Поскольку же сих слов в изданиях церковных, пользующихся доверием народа, нет; то употребление оных не рассудительными может подать повод к толкам. Итак, если и надобно употребить слово Священного Писания по предположению г. Гааза: то надобно употребить такое, которое бы не давало случая к пререканиям».¹²⁸ Не довольствуясь этими попытками действования в Тюремном Комитете в отсутствии митрополита Филарета, Ф. П. Гааз и самого митрополита Филарета не редко осаждал, если можно так выразиться, своими опытами вторжения в чужую область. Будучи и оставаясь до конца жизни ревностным римско-католиком, он письменно, если не словесно (в комитетских заседаниях) обращался к митрополиту Филарету за разъяснением спорных пунктов в области богословия, за разрешением разного рода богословских вопросов, невзирая на то, что у митрополита Филарета и без него много было дела более важного и близкого к кругу прямых его обязанностей. В этом смысле, когда в 1851 году Ф. П. Гааз обратился к святителю Московскому за разрешением одного из таких вопросов, а между тем в тоже время Филарет получил и от А. Н. Муравьева, который знаком был с Ф. П. Гаазом, письмо с извещением о постигшей его болезни и с указанием сущности вопроса, который желал разрешить Ф. П. Гааз, святитель писал от 14 июля А. Н. Муравьеву следующее: «Федор Петрович, вместо того, чтобы писать мне вопрос, которым любопытствует и испытывает, а не нужного ищет, лучше написал бы вам хороший рецепт».¹²⁹ Однако все же не оставил без ответа его вопрос и в тот же день писал А. Н. Муравьеву: «Да благоволит сказать Анд. Ник., как он обретается и что говорит врач. И от скуки пусть прочитает ответ Федору Петровичу».¹³⁰ – Не довольствуясь собственными опытами оказывания заключенным не только врачебной помощи в отношении к телу, но и помощи чрез врачевание духовное, Ф. П. Гааз был одним из самых ревностных побудителей духовенства к исполнению его обязанностей в отношении к заключенным, причем опять не редко, невзирая на их прямые и ближайшие по приходу и другим обязанностям занятия, требовал от них почти невозможного. В виду этого митрополит Филарет вслед за вышеприведенными словами своего письма к викарию епископу Иннокентию от 23 ноября 1829 года пишет: «Что на духовных членов Тюремного Комитета налагают бремена тяжка: то конечно происходит от ревности, хотя может быть не довольно точно управляемой разумом. Что же тут делать? Помогать несчастным словом утешения и назидания есть долг служителей Церкви, хотя бы никакого Тюремного Общества на свете не было. Итак скажите священникам, что их звание просит их делать, что возможно, ради Христа и человеколюбия, и не кидать дела ради докучливости какого-нибудь члена Тюремного Общества. Но есть ли точно требуемое от них не совместно с исполнением их главной должности: то во-первых, надобно искать помощи, например именем духовного начальства пригласить к содействию других священников по удобности; сказать налагающим бремена с кротостью, что их бремена неудобоносимы, и доказать cиe, и заключить просьбою, или сделать бремена удобоносимыми или уволить от Общества, и оставить на свободе посильное добро делать ближнему. Ибо цель Общества помогать бедствующим, а не порабощать свободных членов».¹³¹ Такой, вполне правильный, взгляд на тюремное дело и на цель Общества попечительного о тюрьмах всегда имел и высказывал, сообразно с ним и действуя, митрополит Филарет. Неудивительно, поэтому, что когда в заседаниях Тюремного Комитета Ф. П. Гааз, по обычаю, горячился и в горячности не замечал, что требовал иногда незаконного, не входившего в круг прав Тюремного Комитета, принадлежавшего по праву учреждениям Правительственным, преследуя только филантропические задачи, митрополит Филарет, желая поставить его в должные границы, говорил ему и при нем подобное тому, что писал в 1862 году на замечание Петербургского Комитета о неудовлетворительности тюремной стражи: «Сей предмет подлежит рассуждению не Общества попечительного о тюрьмах, а Правительства, которое одно имеет верный способ охранения тюрем стражею присяжною и вооруженною»;¹³² или в таком роде: «вы утрируете, доктор».¹³³ Но и при этом, когда доктор Гааз, преследуя все те же цели филантропии, в горячности вскрикивал: «ваше высокопреосвященство, вы забыли о Христе, который тоже был в темнице», митрополит Филарет, после минутного молчания, «с кротостью» отвечал: «Не я забыл о Христе, но Христос забыл меня в эту минуту. Простите Христа ради», и под.¹³⁴. Ибо и сам он, митрополит Филарет, как мы замечали в своем месте, был истинным филантропом и проповедывал человеколюбие (филантропию) даже с церковной кафедры, но только, – повторяем, – человеколюбие (филантропию) истинное, а не утрированное. – При всем том митрополит Филарет всегда отдавал должную справедливость и врачебному искусству Ф. П. Гааза, его авторитету в этом деле и вообще в его специальности по части тюремного дела, и его добрым намерениям в самых делах человеколюбия (филантропии) по той же части. Так, например, было в холерный 1830 год, когда Ф. П. Гааз подавал мнение об окуривании товаров и вещей «для успокоения боящихся заразы».¹³⁵ Так было, затем, в холеру 1847 года, когда врачи одной из тюремных больниц Москвы нуждались в облегчении своих трудов и когда митрополит Филарет находил нужным, чтобы они для сего просили распоряжения Ф. П. Гааза, как «главного доктора» тюремных больниц,¹³⁶ и под.¹³⁷ Равным образом и в отношении к самым делам человеколюбия Ф. П. Гааза митрополит Филарет еще от 1 февраля 1832 года писал викарию своему, преосвященному Николаю, епископу Дмитровскому, состоявшему одним из директоров Московского Тюремного Комитета и, подобно многим другим, жаловавшемуся на Ф. П. Гааза: «Ревность г. Гааза по Тюремному Комитету точно утомительна. Должно с бесстрастием утишать ее, и с терпением ради доброго намерения».¹³⁸

Итак, что же вытекает из всего, доселе сказанного о двух, без сомнения, замечательных представителях русской благотворительности недавнего прошлого? Оба они, – и митрополит Филарет, и Ф. П. Гааз, – очень много сделали доброго по части благотворительности вообще и по тюремному Комитету в частности; оба не щадили ни сил своих, ни здоровья, ни денежных средств для блага меньшей братии; оба отличались ревностью в делах человеколюбия, и т. д. Но нельзя не видеть и значительной разности в свойствах того и другого и в характере, деятельности их. Если Ф. П. Гааз был «сердцем» Московского Тюремного Комитета, то митрополит Филарет был по всей справедливости «умом» его. Ф. П. Гааз, руководясь одним лишь чувством, не редко бывал неразборчив в средетвах для достижения целей человеколюбия, не обращал иногда внимания на досужность или недосужность других, по большей части должностных, лиц, преследуя эти цели; будучи врачом по должности и специальности, вторгался иногда в такие области, которые очень далеки были от врачебной практики и от специальной области его познаний, при том часто и тогда, когда вовсе не требовали ни мнения, ни участия его в этих чуждых для него областях. Митрополит Филарет, наученный долговременным и не легким упражнением и опытом тому, чтобы чувства управлять умом и рассудком, строго обдумывал и взвешивал средства, коими могли быть достигаемы благие цели человеколюбия;¹³⁹ сам имея множество должностных занятий, умел ценить досуг и время других занятых людей и в этих видах часто на себя самого принимал лишнее бремя труда, лишь бы пощадить труд и время других;¹⁴⁰ в отношении к Тюремному Комитету будучи более врачом душ, нежели администратором он только изредка и по необходимости, в виду настоятельных просьб со стороны, принимался за то, что выходило из круга прямых его обязанностей, проявляя впрочем и здесь и свой глубокий ум и меру во всем и стройность постановки дела. Но это не значит, однако, что и у святителя Филарета не было сердечности в делах Тюремного Комитета. Любовь христианская, искренняя, глубокая, опять объединяет обоих рассматриваемых деятелей на поприще человеколюбия, благотворительности в отношении к страждущим, несчастным, заключенным, арестантам. Мы видели проявления этой любви в деятельности Ф. П. Гааза. Не могли мы не видеть ее проявлений и в слове и на деле и у святителя Филарета. Не без основания, конечно, и сам Московский Тюремный Комитет, при чествовании 50-летнего юбилея святительства Филарета, митрополита Московского, в 1867 году, публично заявлял ему, что в своем звании вице-президента Московского Тюремного Комитета он «в течении почти 40 лет был животворною силой, которая проникла от него в Комитет путем назидания, совета, а иногда настоятельного требования, и всегда и во всем являла благотворные последствия».¹⁴¹ А такой «животворной силой» не мог бы быть в митрополите Филарете один только ум, не сопутствуемый деятельностно его любящего сердца. Ибо отрешенный от содействия сердца ум мог бы только иссушать и мертвить, а не оживотворять. И не без основания также Московский Тюремный Комитет, в ознаменование упомянутого сейчас юбилейного события, которое, кстати, было почти таковым же событием и всей деятельности митрополита Филарета по Обществу попечительному о тюрьмах (с 1819 года), «положил – поставить в церкви тюремного замка икону преподобного Филарета Милостивого, имя которого» митрополит Филарет носил на себе «и делами которого украшалась жизнь» его.¹⁴² Уже этого одного достаточно, чтобы убедиться в том, насколько митрополит Филарет, будучи «умом» Московского Тюремного Комитета, был в то же время, подобно Ф. П. Гаазу, и «сердцем» этого Комитета, и насколько он, поэтому, т. е. соединяя в себе и то и другое, был выше Ф. П. Гааза. И если смерть и погребение Ф. П. Гааза были поучительны во многих отношениях и были верхом торжества идеи, за которую он боролся, которую он стремился осуществить во все последние 25 лет своей жизни, то еще более была поучительна «безболезненная, непостыдная, мирная кончина» святителя Филарета и несравненно более торжественным было погребение и поминовение его, как завершение и увенчание многолетнего подвига всей его святой жизни, по слову Писания: Память праведного с похвалами (Притч. 10:7).