Граф М.В. Толстой (Некролог)

Насаждени в дому Господни во дворех Бога нашего процветут: еще умножатся в старости мастите, и благоприемлюще будут. Да возвестят, яко прав Господь Бог Наш, и несть неправды в Нем. Пс.91:14–16

Эти слова Псалмопевца весьма применимы к почившему 23 генваря сего 1896 года в старости мастите почетному члену Московской Духовной Академии Графу Михаилу Владимировичу Толстому, который, принадлежа, по происхождению, к высшему светскому обществу, по духу и направлению своей умственной и общественной деятельности был воистину одним из крепко насажденных в дому Господни, человеком духовным, церковным, процвел во дворех Бога нашего этой своей деятельностью, подлинно многоплодною и благоплодною, был и в маститой старости «плодовит, сочен и свеж»¹, как юноша, дабы тем «возвещать, что прав Господь Бог наш, твердыня наша, и несть неправды в нем²».

Граф М.В. Толстой родился 23 мая 1812 года и, следовательно, скончался на 84-ом году возраста, – возраста подлинно Псаломского (Псалом 89, 10). Он происходил из старинного дворянского рода, при Императоре Петре I получившего за свои заслуги перед престолом и Отечеством, графское достоинство. Отец его, граф Владимир Степанович Толстой, женатый на Прасковье Николаевне Сумароковой, почти все время после бракосочетания своего жил в имении, доставшемся на долю его супруги по наследству от Сумароковых, в селе Каменках, Владимирской губернии Александровского уезда, в 20-ти верстах от Лавры Преподобного Сергия. Здесь-то, вблизи от святынь Лаврских и от Московской Духовной Академии, проведено было графом М. В. Толстым детство и юношество, – пора самых живых и сильных впечатлений, остающихся действенными нередко всю жизнь. Еще будучи ребенком, граф считал, как сам о себе свидетельствует по воспоминаниям, самою высшею для себя наградою – обещание родителей взять его на богомолье к Троице³. Равно также и во время поездок юного графа с родителями к родным по матери в Костромскую губернию, при остановках на пути, ради богомолья в Переяславле, Ростове и Ярославле, с их святынями, посещение этих святынь приводило его, по тому же его свидетельству. «в восхищение»⁴. Так воспитываем был в юном графе дух благочестия и так постепенно насаждаем он был в дому Господни, в Церкви Божией и утверждаем был в благоговении к ней и ее глубоко поучительным святыням. В то же время близость к Сергиеву Посаду сблизила графа с одним из почтеннейших и достойнейших представителей Московской Духовной Академии, незабвенным профессором философии в ней, после – протоиереем Феодором Александровичем Голубинским († 1854), а через него и с Академией. Познакомившись случайно с Ф.А.Голубинским в Посаде, отец графа Михаила Владимировича пригласил философа к себе в Каменки, где и юный граф с ним познакомился и с первого же раза привязался к нему всею душою. На прощанье с гостем-философом, своим будущим учителем, юный граф просил его написать что-либо в его альбом на память; и Ф.А.Голубинский написал такие стихи:

Что мне желать, что бы ты меня помнил, любезный?

Помни и крепко в сердце держи Отца человеков;

Помни и тех, кого, как и ангелов добрых,

Мирных хранителей юности, окрест тебя Он поставил.

Вышний, во славе Своей, не сходит пред взоры младенцев:

Во образе добрых родителей Он им Себя открывает.

Их научившись любить, научишься бога любить⁵

В этом возвышенном духе новый учитель, философ-христианин, и воспитывал потом своего ученика, и воспитал в нем истинного сына Церкви Христовой. Домашнее обучение юного графа под ближайшим руководством Феодора Александровича началось уже после смерти родителей графа, последовавшей 19 февраля 1825 года и по переезде сиротствующего семейства Толстых в Сергиев Посад, в том же 1825 году, а продолжалось до августа 1830 года. В это шестилетие граф Толстой еще более, еще теснее сблизился с Лаврой Сергиевой, с ее начальствующими и монашествующими, и с Академией, с ее наставниками, студентами, порядками и проч., посещал академические лекции, бывал часто в академических зданиях, присутствовал вместе со студентами за богослужением в Лаврской трапезной церкви⁶ и т.д.

Его искренним желанием было и поступить для школьного обучения не в какое-либо светское учебное заведение, а в Московскую Духовную Академию, и не по своей вине он не поступил в сию последнюю⁷. После домашней подготовки он прямо поступил в Московский Университет на юридический факультет, но вскоре же, ввиду свирепствовавшей тогда (это было в 1830 году) холеры, а отчасти по другим причинам⁸, перешел на медицинский факультет. Уже на приемных испытаниях в Университете граф обнаружил превосходную, основательную подготовку под руководством такого наставника, как Ф.А. Голубинский⁹. Проучившись четыре года на медицинском факультете, граф М.В. Толстой в 1834 году окончил курс со званием лекаря 1-й степени и с серебряной медалью за успехи на устных испытаниях и за отличное сочинение по медицине, а затем, в видах приготовления к медицинской практике, посещал одну из городских больниц. Но уже тогда он испытывал чувство недовольства избранным путем деятельности общественной и желание оставить этот путь для занятий более любимых, к которым склонность он чувствовал с детства и к которым так твердо вело его воспитание под руководством Ф.А. Голубинского. И только мысль о довершении начатого образования остановила его на время от такой перемены¹⁰. После практических занятий в Екатерининской больнице, граф выдержал с успехом докторский экзамен, в 1838 году защитил диссертацию на степень доктора медицины и тогда же был удостоен этой степени¹¹. Но семена доброго воспитания, а более всего промысел Божий вели к тому, что граф и в Университете на медицинском факультете не увлекся светским направлением людей того времени¹² и по выступлении на поприще общественной деятельности не в качестве врача прославил себя, а остался непоколебимым в духовной, благочестивой настроенности и сделался известным в качестве многостороннего деятеля по благотворительным и просветительным учреждениям и в качестве церковного, по преимуществу, писателя, историка и археолога.

По получении диплома на степень доктора медицины в 1838 году граф М.В. Толстой решился было, по приглашению доктора Поля, принять на себя должность сверхштатного ординатора в Московской Ново-Екатерининской больнице. Но немногих месяцев служебного опыта было достаточно для графа, чтобы убедиться, что он не рожден был для врачебной практики, что к надлежащему диагнозу он не способен, – и он почел себя нравственно обязанным прекратить служение на избранном, можно сказать, случайно пути, и тогда же решил бесповоротно искать другого, более соответствующего его склонностям и способностям пути¹³.

В то время, к которому относится служба графа М.В. Толстого в Ново-Екатерининской больнице, только что вышел указ, лишавший медиков всех прав университетского образования в случае перехода их на гражданскую службу с врачебной. Поэтому графу приходилось искать такого поприща, на котором он бы мог сохранить свои, не легко достигнутые, права на образование. К его счастью, в его пору открылось в Москве новое учреждение – Комитет для разбора и призрения просящих милостыню. По уставу Комитета в числе сотрудников могли быть и медики, с сохранением ими прав медицинской службы. Председателем комитета был назначен инициатор его, незадолго пред тем оставивший должность Обер-Прокурор Св. Синода, сенатор, тайный советник С.Д. Нечаев († 1860), знавший графа уже раньше и видавший его в Москве и в Сергиевой Лавре¹⁴. В этот-то комитет, по приглашению С.Д. Нечаева, и поступил граф Михаил Владимирович в качестве сотрудника по медицинской части при переданном в управление Комитета Работном Доме. Обстоятельство, по-видимому, случайное; но оно не было случайным в путях промысла Божия. Так как на первых порах графу по медицинской части при Комитете было труда немного (только в 1839 году, при усилении эпидемии тифа между нищими и призреваемыми в Работном Доме, прибавилось труда ему и другим врачам-сотрудникам), и он лишь по временам исправлял неважные поручения председателя: то ему представился благоприятный случай войти в круг того вида учено-литературной деятельности, который после сделался предметом его насущной потребности и сделал его имя известным и уважаемым едва не во всех уголках нашего обширного Отечества. Именно по поручению С.Д. Нечаева граф составил, для назидательного чтения, ближе всего призреваемым нищим, а равно и для общего употребления, несколько книжек в роде «Примеров христианского милосердия», выбранных из Четьих-Миней и Пролога, «Жития св. Иоанна Милостивого» и т.п. В 1840 году, по предложению того же С.Д. Нечаева, граф принял на себя новую, и на этот раз более сложную и трудную, должность помощника правителя дел при том же благотворительном учреждении – комитете, и по самому свойству новых занятий должен был еще ближе войти в состояние бедного населения Москвы и еще более, нежели прежде, мог оказывать помощи и добра этому населению. Но так как новая должность вместе с тем и отнимала у графа слишком много времени на непроизводительную канцелярскую работу, то он с удовольствием переменил ее на такую же по наименованию, но зато более удобную для него во всех других отношениях должность при открывшемся тогда вновь в Москве дамском Благотворительном Обществе, по предложению председательницы сего Общества княгини Е.М. Голицыной, которая уже знала о возвышенных стремлениях графа и благородной ревности его по званию врача в подведомой Обществу Арбатской женской школе¹⁵. С.Д. Нечаев с глубоким сожалением и с большим трудом согласился на увольнение графа от полезной и деятельной службы его при Комитете, оказавшейся неудобосовместимою с новой службой графа при дамском Благотворительном Обществе. Эта перемена службы по одной и той же в существе дела благотворительной части произошла в 1841 году осенью. В дамском Благотворительном Обществе граф вскоре также настолько зарекомендовал себя, что занял должность правителя дел (на место князя Н.А. Щербатова), был не только членом Попечительного Совета Общества, но и директором детских приютов. Ему принадлежит немаловажная заслуга изыскания и применения к делу новых способов к усилению средств для достижения благих целей Общества, в числе каковых способов было между прочим привлечение к штату Общества шести комиссионеров из купечества, дотоле не имевшего доступа в это Общество, состоявшее, главным образом, из представителей и представительниц привилегированных сословий. Эти должности комиссионеров, благодаря некоторым правам их нового положения, скоро были заняты богатыми купцами, которые делали большие пожертвования в пользу доброго дела, каковым, ближе всего, было учреждение школ для бедных детей и попечение о сих последних и их родителях. По времени учрежден был, как новый источник доходов для Общества, базар из рукоделий воспитанниц подведомых обществу школ. Имея такие источники доходов, кроме обычных пожертвований, Общество имело возможность и содержать на первых же порах до 7-ми школ в разных частях столицы, каковы школы: Арбатская, Пресненская, Симоновская, Николаевская и др., а потом еще увеличило число их¹⁶.

Одновременно со вступлением на должность помощника правителя дел в дамском Благотворительном Обществе, граф М.В. Толстой по предложению уже за несколько лет перед тем познакомившегося с ним директора соединенного с Московским Обществом сельского хозяйства Общества шелководства С.А. Маслова († 1879), принял на себя должность секретаря сего последнего Общества, причем на его долю приходилось писать оригинальные статьи, исправлять сообщения, доставляемые другими членами Общества, переводит с французского и немецкого разные статьи для повременного издания Общества: «Журнал сельского хозяйства», а равно и вести переписку по делам Общества. Службу при Обществе сельского хозяйства граф продолжал до 1857 года в должности секретаря означенного отдела его, а потом до 1878 года занимал в нем нештатную должность казначея. С научной деятельностью по этому Обществу у графа соединялась также своего рода благотворительная; ибо у добрейшего, высоконравственного, совершенно бескорыстного труженика С.А. Маслова и у графа М.В. Толстого, также как и у большинства других членов того же Общества¹⁷ главной целью было изучение быта и нужд сельского населения и возможное удовлетворение сих последних. По своей службе в Благотворительном обществе и Обществе сельского хозяйства граф М.В. Толстой уже в 1844 году получил придворное звание камер-юнкера¹⁸, сделался известным при дворе, так как во время приездов Высочайших Особ в Москву представительствовал от означенных обществ при посещении Их Величествами различных учреждений сих Обществ¹⁹, пользовался вниманием и расположением знаменитого первосвятителя Москвы, митрополита Филарета и других известных духовных особ того времени²⁰ и т.д. А при отставке получил чин статского советника и орден св. Владимира 3 степени²¹. После, именно в 1888 году, спустя 36 лет по выходе в отставку графа, по случаю исполнившегося тогда 40-летия его учено-литературной деятельности и во внимание к его ученым собственно заслугам, был Всемилостивейше пожалован и чином действительного статского советника.

Но не столько чины и отличия, в которых граф и по происхождению, и по положению своему в свете, и по своей известности при Дворе, и по своим связям в высшем обществе и, наконец, по своим действительным заслугам мог бы, если бы захотел, достигнуть и высших степеней, сколько умственные и духовные работы и внимание ученых обществ и учреждений к его учено-литературной деятельности занимали, интересовали его. Это особенно ясно обнаружилось в означенном 1888 году, когда граф М.В. Толстой достиг, можно сказать, вершины своей известности и славы и когда в Ростов Великий (Ярославской губернии), где торжественно праздновался его учено-литературный юбилей²², неслись к нему, уже глубокому старцу²³ искренние, восторженные поздравления едва не со всех концов России и от разнородных ученых учреждений, духовных и светских, равно как и от множества лиц из разных сословий и разных положений в свете²⁴.

Таковое обстоятельство побуждает нас обратиться теперь к обозрению учено-литературной деятельности графа Михаила Владимировича.

Для учено-литературной деятельности, и именно в том роде ее, в каком наиболее заявил себя почивший граф, он обладал всеми необходимыми и наилучшими свойствами и условиями. Природа наградила его светлым умом, быстрым соображением, неутомимым трудолюбием и изумительно крепкою и обширной памятью. Еще будучи ребенком, он, как сам говорит о себе, рассказывал наизусть целую повесть в стихах о 1812 годе²⁵; прослушав два-три раза те или другие стихи, которые читал ему отец, он уже знал их наизусть и мог повторить слово в слово²⁶; в один урок заучил твердо на память всю первую главу Евангелия от Луки (в 80 стихов)²⁷; знал наизусть многие проповеди Филарета, митрополита Московского и т.п. Между тем с детства же положено было в нем основание и для особого, отчасти уже охарактеризованного нами выше, направления его учено-литературной деятельности. Еще будучи шестилетним ребенком, граф М.В. Толстой (в 1818 году) имел счастливый случай видеться и познакомиться с известным подвижником иноческой жизни в Ростове Великом, старцем иеромонахом Амфилохием († 1824), и когда мать графа просила дать наставление ее сыну, старец сказал ему: «Умеешь ли читать, знаешь ли заповеди?» – Читать, – говорит о себе граф, – я умел, но заповеди знал нетвердо. – Помни пока первую и пятую заповеди: молись Богу усердно и почитай родителей. Читай чаще жития святых: много доброго узнаешь; а чего не поймешь, проси, чтобы тебе объяснили». «Эти слова неученого, но богоугодного и прозорливого старца, – добавляет граф к своему о нем воспоминанию, – глубоко врезались в моей памяти. С того времени я стал охотно читать сначала небольшие рассказы из книги Мансветова «Училище благочестия», а потом и самую Четью-Минею. Любовь к чтению житий святых, особенно русских, осталась во мне навсегда»²⁸. Подспорьем сему для графа было еще и то, что у него в детстве был дядька из вольноотпущенных крестьян, который читал ему по вечерам Четью-Минею и Пролог и его приохотил к этому чтению, которое, вместе с уроками из Нового Завета, поддерживало в нем христианские чувства и знакомило с церковно-славянским языком²⁹. Так насаждалось, а с переходом юного графа под руководство профессора Ф.А. Голубинского и утверждалось в нем религиозно-нравственное направление его духовного склада и дальнейшей учено-литературной деятельности.

Начало учено-литературной деятельности графа М.В. Толстого относится к периоду его университетского образования. Еще в 1834 году, будучи 22-х лет, он получил от Университета серебряную медаль за сочинение по хирургии «De laesionibus, quae amputationem requirunt, nec non de varia perficiendi illam rationo» (см. Отчет Университета за 1834 год, стр. 86). За тем следует уже напечатанная отдельною брошюрою докторская диссертация «De strychnine» (Mosqaue, 1838. Pagg. 48), в которой он старается установить значение стрихнина ботаническое, химическое, токсикологическое и судебно-медицинское, не касаясь его употребления в практике врачебной³⁰. К тому же времени относится напечатанная в Журнале Садоводства за 1838 год статья его «Наблюдения над временем цветения растений Московской флоры»³¹. Эта-то статья и служила ясным признаком его сближения с Обществом Сельского Хозяйства, между тема как, с другой стороны, вступление на путь служения делу общественной благотворительности, выше упомянутое нами, дало графу первое и ближайшее побуждение к составлению книжек, исследований и статей религиозно-нравственного содержания и духовно-назидательного характера, каковы из относящихся к наиболее раннему периоду учено-литературной деятельности его: 1) Жизнь св. Иоанна Милостивого. Посвящено С.Д. Нечаеву. Москва, 1839; 2) Примеры христианского милосердия, выбранные из Четьей-Минеи и Пролога. 2 книжки. Москва, 1840; 3) Жизнь и чудеса св. Николая Чудотворца. М. 1841³². Эта книжка в настоящее время вышла 18-им изданием. 4) Сказание о чудотворной Иверской иконе Божьей Матери. Москва, 1842³³. К этому же периоду относится и статья «Очерк жизни графини Натальи Александровны Зубовой» (урожденной княжны Суворовой), напечатанная в Москвитянине за 1844 год и оттуда вышедшая отдельною брошюрою³⁴. «Сказание о чудотворной Иверской иконе Божьей Матери» послужило для графа поводом развития в нем охоты к археологическим занятиям. Лето и осень 1845 года он и провел в обозрении и описании святынь и древностей Переяславля-Залесского и Ростова Великого, плодом чего был первый его капитальный труд, составивший эпоху в его учено-литературной деятельности, так же как и в истории исследования предмета, труд под заглавием: «Древние святыни Ростова Великого», напечатанный в Чтениях в Московском Обществе истории и древностей Российских за 1847–1848 год (год III), книга II, стр. 1–86, с 5-ю изображениями, а потом вышедший и отдельною книгою (М. 1847). Эта книга имела потом и еще два издания. 2-е, значительно дополненное и исправленное издание вышло в Москве в 1860 году³⁵. В 1860 году граф подобным же образом ездил для археологического осмотра, в древние, некогда вольные города – Псков и Великий Новгород, и плодом этой поездки были две, составляющие собой продолжение труда о Ростовских древностях, книги: Святыни и древности Пскова. Москва, 1861 и Святыни и древности Великого Новгорода. Москва, 1862. Появление в свет книги о святынях и древностях Новгородских было особенно благовременно ввиду готовившегося в 1862 году празднования тысячелетия России. Имея в виду такое обстоятельство, граф послал было эту книгу министру народного просвещения для поднесению Государю Императору Александру Николаевичу, но Государь не принял ее через министра, а пожелал, чтобы автор сам поднес Ему ее в Новгороде. Поэтому граф ездил в Новгород на торжество тысячелетия и там поднес Государю свой труд, а Государыне Императрице Марии Александровне, по ее желанию, послужил в качестве живого путеводителя к святыням и древностям Новгородским³⁶. По этому поводу и в тех же видах граф тогда же составил и издал, как извлечение из упомянутого сейчас труда, еще две книжки, – одну на русском, под заглавием: «Указатель Великого Новгорода. С приложением новгородского месяцеслова. Для богомольцев. Москва. 1862» и другую на французском Guide des étrangers à Novgorod. Moscou, 1862. Одновременно и в связи с тем граф трудился над обработкою и других исследований и статей из области истории и археологии. Так, еще в 1847–1848 году в Чтениях общ. истории и древностей кн. VI появилась, с предисловием О.М. Бодянского, статья его «Написание вдового попа Георгия Скрипицы из Ростова града о вдовствующих попех». Затем, в 1860 г., кн. I, в тех же Чтениях находим его статью под заглавием: «Несколько слов об Успенском Дубенском монастыре» (Владимир. епархии) с «двумя литографическими видами его». Далее, там же, за 1862 г., кн. II, – статью «Арсений Мацеевич, митрополит Ростовский»; за 1864 г., кн. I, – статью «Замечательный надгробный камень (открыт в Троице-Сергиевой Лавре, на могиле одного из Шемячичей); – за 1870г., кн. II, – статью «Павел, митрополит Тобольский и Сибирский»; – за 1871г., кн. II, – сообщение: «Доношение Московскому архиепископу Августину Новодевичья монастыря игуменьи Мефодии о французах, в сем монастыре стоявших в 1812г.»; и наконец, за 1887г., кн. IV, – большой и весьма ценный труд, под заглавием: «Книга глаголемая описание о Российских святых». С предисловием графа М.В.Т. и с его дополнениями биографических сведений о святых, вышедших и отдельною книгою (Москва, 1888. Стр. 288+II).

Между тем отзывчивость графа на все живое и современное, наряду и в связи с изысканиями в области древностей, имела плодами своими, с одной стороны, такие сочинения его, как напечатанная в Московских Ведомостях за 1865 год, по поводу кончины Цесаревича Николая Александровича, на месте Его, Великого Князя (в Бозе почившего Государя Императора) Александра Александровича, и перепечатанная отдельным оттиском в 1888 году, статья с сопоставлением в ней подобного события из древней истории России³⁷, а с другой стороны, – деятельное участие в археологических съездах³⁸.

В начале шестидесятых годов, чрез профессора Московской Духовной Академии Ф.А. Голубинского, граф М.В. Толстой познакомился с московским протоиереем В.П. Нечаевым (ныне преосвященным Виссарионом, епископом Костромским), который, вместе с другим московским протоиереем А.О. Ключаревым (ныне высокопреосвященным Амвросием, архиепископом Харьковским) с 1860 года начал издавать в Москве журнал «Душеполезное Чтение». В.П. Нечаев пригласил графа в сотрудники этого журнала; граф согласился и стал одним из самых усердных, плодовитых и полезных сотрудников его. Из множества исследований и статей графа, помещенных на страницах Душеполезного Чтения, то кратких, а то более или менее пространных и идущих почти через все годы существования журнала, начиная с 1865 года и до настоящего времени, мы укажем лишь на наиболее выдающиеся или по объему и значению или только по значению в различных отношениях. Сюда принадлежат, прежде всего и ближе всего: 1) «Рассказы по истории Русской Церкви», последовательно веденные по событиям и лицам, начиная с древнейших времен и кончая учреждением Св. Синода, т.е. 1721 годом³⁹. Эти «Рассказы»,

мысль о которых внушил автору М.М. Евреинов († 1878), печатанные в Душеполезном чтении за 1865–1871, 1873–1875 годы, выходили и отдельными книгами, сначала как оттиски из сего журнала, а потом и особыми изданиями, которых было до шести. «Рассказы» сделали автора еще более известным, нежели прежние его труды⁴⁰; 2) «Путевые письма с Севера» (Описание путешествия в северные русские монастыри), напечатанные в Душепол. Чтении за 1867 и 1868 годы, также вышли и отдельною книгою (М. 1868; 3) «Путевые письма из древней Суздальской области» (Душепол. Чтен 1868 и 1869гг.); 4) «Письма из Киева» (там же, 1869 и 1870); 5) «Путевые письма с берегов Волги» (там же, 1871 г., т. I и III); 6) «Задонские и Елецкие подвижники. Письма к М.М. Евреинову» (там же, 1872, т. III); 7) «Ученики преподобного Сергия и основанные ими обители» (там же, 1877, II); 8) «Святыни и древности Старой Руссы» (там же, 1878, II); 9) «Святые властители Русской земли» (там же, 1890, I, II); 10) «Село Подсосенье» (там же, 1892, III) и мн. др. того же рода⁴¹ или 11) «Живой мертвец» (там же, 1869, II), статейка, напечатанная едва не во всех Епархиальных Ведомостях; 12) «Освящение храма в Московской Духовной академии» (Душепол. Чтен 1870, I); 13) «Письмо к М.М. Евреинову, в дополнение к его воспоминаниям о митроп. Филарете» (там же, 1870, III); 14) «Мысли при гробе княгини А.П. Волконской» (там же, 1872, III) – превосходнейшая по тону, глубине чувства и изяществу изложения статья⁴²; 15) «Нечто о спиритизме» (там же, 1883, III) и мн. др.⁴³.

Имея большую склонность к занятиям стариною и обладая обширною, крепкою памятью, а вместе с тем видев на своем веку весьма многое и весьма многих, граф М.В. Толстой с любовью отдавался нередко воспоминаниям о былом в своей жизни и в своих соотношениях с разными лицами и событиями. Сюда можно отнести, кроме некоторых из перечисленных сейчас статей в Душеполезном Чтении, как печатаемые в том же Душеп. Чтении (с 1890 года и по 1895 год) статьи под общим заглавием «Хранилище моей памяти», составившие доселе уже три книжки (1 и 2-ая Москва, 1891 и 1893; 3-я М. 1896), так и особенно статьи в Русском Архиве, именно: 1) «Миссионерство Иннокентия (митрополита Московского). Его письма к митрополиту Филарету, с предисловием графа М.В.Т» (за 1879 год, ч. II); 2) «Переписка Ф.А. Голубинского с Ю.Н. Бартеневым и воспоминания о Голубинском графа М.В. Толстого» (там же, 1880, III); 3) «Воспоминания» (там же, 1881, I–III), имеющие глубокий интерес и большое значение для биографии почившего графа; 4) «Памятные записки М.М. Евреинова с биографическим а нем воспоминанием» (– 1891, II); 5) «Торжество тысячелетия России в 1862 году» (– 1892, I)⁴⁴; 6) «Настасья Николаевна Хитрово и ее семейство» (– 1894, I); 7) «Светлейший князь Дмитрий Владимирович Голицын» (– 1894, II). Печатал граф свои историко-археологические сочинения, статьи и воспоминания также и отдельными книжками, по-прежнему, равно как и в других повременных изданиях, независимо от трудов, подобных тем, о которых нами упомянуто было выше по отношению к изданиям Общества сельского хозяйства⁴⁵. Так, еще в 1866 году, в Москве, в Синодальной Типографии, напечатана была книжка графа М.В. Толстого под заглавием: «Владимир Сырков. Исторический рассказ из времен Грозного царя. С портретом царя Иоанна» (8. Стр. 68). Затем в Вологодских Епархиальных Ведомостях за 1868г. №15 мы находим статью графа под заглавием: «Нечто об игумене Артемии, мнимом еретике». В 1887 году граф поместил интересную, не без значения бывшую для его собственного, вскоре предстоявшего юбилея, статью: «Ростовский кремль и восстановление его зданий» в журнале Воскресный день (за 1887 год, №№ 2, 4. 6, и 10). В том же издании поместил он и еще несколько статей. Затем в 1892 году, по случаю совершившегося тогда 500-летия со дня блаженной кончины преподобного Сергия, в журнале: Чтения в Обществе любителей духовного просвещения (т. II) граф напечатал статью «Патерик Свято-Троицкой Сергиевой Лавры или происхождение северо-восточного русского иночества из обители преподобного отца нашего Сергия, игумена Радонежского Чудотворца», вышедшую и отдельною книжкою (Москва, 1892. Стр. 54), ныне повторяемою, с дополнениями и некоторыми изменениями, изданием. Наконец, несмотря на то, что в этом 1892 году графу исполнилось ровно 80 лет со дня рождения, он не оставил своим сотрудничеством и возникшего в сем 1892 году при Московской Духовной Академии, на место «Творений св. Отцов» с «Прибавлениями», журнала «Богословский вестник». Именно в этом журнале помещены следующие статьи графа: 1) «Преподобный Варлаам Шенкурский» (Богосл. Вестник, за 1892г., кн. 12); 2) «Воспоминания о моей жизни и учении в Сергиевом Посаде (1825–1830)» (Там же, 1894, кн. 10–12) и 3) посмертная «Родовая икона Воейковых в Троицкой Сергиевой Лавре» (там же, 1896, кн. 2). И эти и все другие статьи, написанные автором уже в глубокой, маститой старости, дышат однако же, юношескою свежестью мысли, воображения, памяти и словесного выражения: «плодовит, сочен и свеж» был маститый старец и в этих своих учено-литературных произведениях, как в прежнее время; и та же горячая любовь к отечественной, преимущественно церковной, древности, с живою отзывчивостью и на все современное, тот же глубокий, беззаветный патриотизм веют и одушевляют его в учено-литературных произведениях последних 20-ти лет, в которые он сам прямо объявил себя дряхлым стариком⁴⁶, какие видны в его произведениях из предшествовавших десятилетий. О достоинствах и свойствах этих произведений мы не можем сделать лучшего отзыва, нежели тот, который сделал о них в 1888 году в Бозе почивший преосвященный Алексий, архиепископ Литовский (в мире А.Ф. Лавров, † 1890), хорошо знавший и графа и его сочинения: «Все ваши литературные труды, – писал он ему в Ростове по случаю его юбилея, – посвящены русской истории и по преимуществу истории церковной и археологии. Художественность и ясность изложения, благородный и изящный язык, всесторонность исследования дают Вашим трудам место наряду с самыми лучшими церковно-историческими трудами нашего времени, каковы труды в Бозе почившего митрополита Макария, с которыми Ваши труды имеют замечательную близость по ясности изложения, благородству языка и основательности исследования. Ваши труды читаются с необыкновенной приятностью и приносят великую пользу»⁴⁷. Действительно, хотя при многочисленности учено-литературных произведений графа, при поспешности в заготовлении некоторых из них, автору трудно было избежать некоторых незначительных исторических и археологических промахов, хронологических неточностей и под., повторений сказанного другими и даже самим автором в разное время⁴⁸: однако при своих несомненно высоких достоинствах вообще, научных и литературных, они, во всей их совокупности, представляют собой богатый и дорогой вклад в нашу отечественную литературу. Заслуга автора их для науки, Отечества и Церкви бесспорна и очень велика.

Не без основания потому различные ученые общества и учреждения издавна спешили избрать графа Михаила Владимировича в свои действительные и почетные члены. Прежде всех (еще в 1838 году) избрало его в свои члены Общество испытателей природы и Русское Общество любителей садоводства, также Физико-медицинское общество и Общество сельского хозяйства (в 1841 г.); за тем (в 1847 г.) Московское Общество истории и древностей Российских. Далее, он избран был и состоял действительным и почетным членом Императорского Русского Археологического Общества, Императорского Московского Археологического Общества (с 1869 года), Московского Общества любителей духовного просвещения, Ростовского музея древностей и т.д., наконец, почетным членом Киевской (с 1869 г.) и Московской (с 1885 г.) духовных академий. Особенно дорогим для себя считал покойный граф избрание его в почетные члены Московской Духовной Академии. Отвечая на принесенное ему от нее в юбилейный 1888 год приветствие, он говорил: «Чувствую глубоко, но не нахожу в себе сил для выражение благодарности к привету Московской Духовной Академии, – той Академии, у порога которой я провел лучшие годы моего отрочества и ранней юности, которой так много обязан моим образованием, чрез благодетеля моего Ф.А. Голубинского и других почтенных наставников, лекциями коих я пользовался. Она воспитала меня, она же впоследствии удостоила высокого звания своего почтенного члена, и теперь почтила его своим вниманием. Сердечная привязанность и благоговейное почтение к ней не угаснет во мне до гробовой доски»⁴⁹. И подлинно, его привлекало к Сергиеву Посаду и держала почти безвыездно в последнем за истекшие доселе 13–14 лет столько же чувство привязанности к почившим здесь же, в ограде Лавры, супруге и детям, рядом с могилами которых он приготовил и себе могилу, сколько и чувство любви к Московской Духовной Академии, с которой он связан был если менее тесными, то во всяком случае гораздо более продолжительными узами. Недаром, конечно, он не забыл Академию и перед смертью, оставив по завещанию в пользу нуждающихся ее студентов значительную сумму денег, а библиотеке академической передал значительную часть своих книжных сокровищ.

Эти отношения почившего к своим присным по плоти и по духу дают нам случай заключить наше слово о нем краткою характеристикою его как человека и семьянина. Почивший граф был человек с душою чисто русскою, – открытою, живою, отзывчивою на все доброе, общеполезное, готовою прийти на помощь всякому нуждающемуся и в то же время напоенною с детства, также по-русски, истинным и строгим благочестием и оттого тем более заслуживавшую уважения; человек радушный, как истинно русский: гостеприимство его не знало пределов. Но вместе с тем в его натуре, в его отношениях к другим не было и крайностей, столь часто встречающихся в русских натурах: его благородство, истинно аристократическое, всегда полагало резкую пограничную черту в этих отношениях для всего, что могло бы сколько-нибудь служить к оскорблению нравственного и эстетического чувства и вкуса. В нем на всю жизнь сохранились те качества, которые отметил еще наставник его, Ф.А. Голубинский, писавший о нем покойному М.П. Погодину в 1830 году: «Его постоянная любовь к учению при отличных дарованиях, крепость нрава, неограниченное повиновение добрым наставлениям матери, старавшейся воспитать его в духе истинного христианства, трудолюбие без самомнения и другие любви достойные качества душевные были для меня приятнейшей наградой за слишком пятилетний труд к его образованию»⁵⁰. После 1830 года и кончины матери графа (†1852) произошла только та разница в этой характеристике, что родную мать ему заменила общая наша матерь – Церковь Христова, которой почивший так же неограниченно повиновался, как и родной матери. Особенно же обращают на себя внимание его семейные добродетели. Его нежная любовь к супруге (Елизавете Петровне, урожденной княжне Волконской), скончавшейся 5 сентября 1881 года, притом любовь истинно христианская⁵¹, его нежная заботливость, непрестанная память о ней и верность ей при жизни и по смерти; его горячая любовь к детям и вообще истинно отеческие, любвеобильные отношения к ним и их потомству⁵² вполне заслуживают глубокого уважения и подражания. Он считал себя счастливым, что во время предсмертной болезни своей был окружен любящими и любимыми детьми, и умер на руках одного из сыновей своих. Это было 23 генваря сего года в 10 часов утра, после продолжительных, хотя и тяжких предсмертных страданий старца и после того, как он. Будучи истинным христианином, принял в полном, до конца жизни не оставлявшем его, сознании, напутствие святых Христовых таинств покаяния, причащения и елеосвящения. Так, наконец, почил маститый старец от многих трудов долгой жизни своей. Угас свет его добрых, приветливых очей. Но не угасла любовь к нему тех, к которым он так сильно и так искренно, «до гробовой доски», был расположен в земной жизни своей. Его гроб окружила теперь вся его семья родная и вдобавок та семья его родства духовного, с которою он с детства соединен был тесными узами любви и приязни, т.е. братство академическое, в нынешних своих членах вполне заменявшее ему тех, с которыми он делил приязнь и любовь в течение целых семи прошедших десятилетий. Сыновья его, графы Сергей Михайлович и Николай Михайлович, с их супругами, дочь его, княгиня Прасковья Михайловна Голицына с ее супругом и прочие родные с одной, и все профессоры Московской Духовной Академии, среди которых находился и старец – сын наставника почившего графа Димитрий Феодорович Голубинский, а равно и студенты, также представители Императорского Московского Археологического общества и многие иные лица – с другой стороны, собрались у гроба почившего, чтобы отдать ему последний долг. Вынос и отпевание тела усопшего, происходившие 25-го того же генваря, совершал, согласно предсмертному желанию его самого, о. ректор Академии архимандрит Лаврентий соборне, в сослужении Лаврского и Академического духовенства. При этом на заупокойной литургии, совершенной в лаврской трапезной церкви при пении хора студентов⁵³, после заамвонной молитвы отец ректор произнес трогательное и вместе глубоко-назидательное слово в память почившего, а за отпеванием говорили надгробные речи профессоры В.А. Соколов и И.Н. Корсунский. Сверх того на Лаврском Успенском кладбище, пред опусканием гроба в могил, еще сказал речь студент IV курса Н.Ф. Добротин⁵⁴. Несколько венков осеняло гроб почившего старца, который и в гробе лежал как живой и даже как бы помолодевший: так был свеж он. Уже около 2-х часов по полудни окончилось погребение, за которым следовала поминальная трапеза, учрежденная в покоях о.ректора Академии. Здесь снова в память почившего говорили речи профессор Д.Ф. Голубинский и сродник почившего графа граф Г.Д. Толстой⁵⁵, а старший из сыновей почившего графа граф С.М. Толстой в живой, одушевленной речи благодарил собравшихся и особенно академическую корпорацию за сочувствие к почившему, выражавшееся при жизни последнего и так ясно обнаружившееся в почтении памяти его по кончине.

Так и по смерти благочестивого и столь много послужившему на пользу Церкви Христовой раба Божия графа Михаила над ним во очию всех исполнилось слово Писания: Насажденные в доме Господнем, они цветут во дворах Бога нашего. Они и в старости плодовиты, сочны и свежи, чтобы возвещать, что праведен Господь, твердыня моя, и нет неправды в Нем (Пс.91:14–16). Воистину праведен Господь, и нет неправды в Нем. Он оправдывает на деле истину вечного слова своего о том, что благочестие на все полезно есть, обетование имеюще живота нынешняго и грядущаго. (1Тим.4:8). В мире с Богом и ближними старался жить и жил почивший во все долгое время земного своего странствия и, послужив много Богу и ближним и почтен быв по заслугам от Бога и от людей, достигнув старости маститой среди благ мира сего, окруженный общей любовью, в мире же отошел и в жизнь нескончаемую, загробную. Мир праху его и вечная ему память!

Иван Корсунский

Смерть каждого человека глубоко назидательна: потому что она напоминает нам собственную нашу смерть. Она всем нам говорит: и вы также ляжете на смертном одре, и ваши глаза навеки закроются, и ваши уста навеки сомкнутся, и вас положат в мать-сырую землю, и засыпят песком сыпучим. Посему покайтесь, оглянитесь на свою прошлую жизнь, исправьтесь, подумайте, с чем вы явитесь на суд Божий, к престолу Страшного Судии. Это говорит нам смерть всякого человека.

Но смерть лиц высокопоставленных по рождению, по воспитанию, по данным от Бога талантам, говорит еще более, или тоже говорит, но только гораздо сильнее, живее.

Вот гроб, пред нами стоящий, какое неоцененное сокровище вмещает! Мы погребаем человека, знатного по роду, по положению в обществе, по богатству. В самом деле много ли родов в Русском царстве знатнее рода почившего? Сколько знаменитых лиц произошло из него, из коих некоторые правили Россиею даже до нашего времени? Перечислить род Толстых значит рассказать половину истории России. И вся эта знатность, все это величие, вся эта слава – в тесном гробе вмещается… После сего не суета ли эта слава? Поистине суета!

Много лиц было и есть богаче почившего: но и его Господь не обидел достатком; и у него были рощи и сады и всякие плодовитые деревья, были служанки, слуги и домочадцы, и он не отказывал себе ни в каком веселии, не возбранял сердцу своему во всем, что радовало его; а вот теперь все оставило его; лежит он один во гробе своем, ничего ему не нужно; одиноким опустят его в могилу; без богатства пойдет он на страшный Суд Христов. После сего как не сказать, что и богатство, и все блага земные – все это суета и крушение духа.

Но есть нечто, что выше и знатности рода и богатства, это – мудрость человеческая. И разве почивший не обладал мудростью? Разве не им исследованы судьбы нашей святой православной Церкви от ее начала до наших времен? Разве не им описаны многие св. обители? Разве не им рассказаны в назидание нашего простого народа жития многих святых? Разве две духовные Академии, Общество Любителей Духовного Просвещения не считали своей честью иметь его своим почетным членом? Разве, можно сказать, до последнего своего издыхания не выводил он из «хранилища своей памяти» в назидание нам многих почтенных, но забытых от времени лиц? И вот старец сомкнул теперь свои орлиные очи. Из хранилища памяти отлетел оживотворявший его дух к Богу, Который и дал его, а самое хранилище обращается в землю, из которой и взято. После этого как не сказать с Соломоном: и мудрость человеческая суета и томление духа.

Но что же не суета? Что делает и знатность, и богатство, и мудрость не суетою? Когда неправедное богатство оправдывает человека? Суетная слава не ослепляет человека? Земная мудрость не надмевает его? Когда они соединяются с благочестием. Благочестие – вот не суета. Только оно делает, что и временные блага приготовляют человеку вечное блаженство и из тленных благ человек делает себе на небесах дом нерукотворенный, вечный (2Кор.5:1). Оно только одно не оставит человека в час смерти, но пойдет с ним в вечность, будет с ним и на частном, и на Страшном Суде Христовым и после Страшного Суда; потому что благочестие – это сам человек; и выражается оно в немногих словах: бойся Бога и заповеди Его соблюдай (Еккл.12:13); в этом все для человека. Благочестию и учит наш почивший. Благочестие удержало его от искания земных почестей; куда бы он мог зайти при своих талантах, со своими связями? Благочестие предохраняло его от увлечения богатством. Благочестие привлекло его к обители Преподобного Сергия и поселило навсегда около нее; благочестие заставило его полюбить св. Церковь, ее многострадальную историю, ее богослужение и уставы; благочестие сделало его отца, веселящегося о чадах и внуках своих; благочестие помогло ему дожить до глубокой старости, сохранить здравый ум и светлую память до последнего вздоха; благочестие, наконец, удостоило его христианской кончины, тихой и безмятежной; будем молиться о том, чтобы благочестие удостоило его и доброго ответа на Страшном Суде Христовом. Вот чему нас научает гроб сей!

Но вам, благородные и высокоталантливые юноши, о которых по преимуществу можно сказать: вы род избран, язык свят, люди обновления, почивший дает особенный урок. Мне кажется, он из гроба говорит: я человек светский, а так любил Православную Церковь, ее Богослужение, ее Божественные уставы. Я не получил богословского образования, но много сделал для просвещения народа русского. Любите же и вы Православную Церковь, ее Богослужение, защищайте даже до смерти ее Божественные уставы от нападения на них плоти и мира. Любите богословские науки, им подчиняйте все другие науки; не увлекайтесь философиею и пустой лестью по стихиям мира сего, а не во Христе; влеките эту непослушную рабу в послушание ее истинной госпоже – вере и Церкви Христовой; особенно же любите ту богословскую науку, которая учит, как возвещать людям волю Божию, возжигать в сердце их свет веры и любви Христовой. Аминь.

«К тихому пристанищу притек», после благословенной долголетней жизни, мирно-христиански почил и теперь пред нами во гробе представитель древнего, знатного рода, сиявший знатными титулами и почестями, щедро одаренный от Бога талантами и познаниями, широко образованный и всю жизнь посвятивший неустанному труду. Почему же, братие, погребальный обряд совершается над ним не где-либо в столице, а в нашем скромном Посаде? Зачем этот гроб здесь, а не в каком-либо другом храме – знаменитом? Почему подле него собрались теперь не столько блестящие сановники, представители знатности и власти, сколько мы – служители богословской науки?

Как бы в ответ на это мне слышится притча: премудрость созда себе дом… и уготова свою трапезу. Посла своя рабы созывающи… И требующим ума рече: приидите… взыщите разума, да поживете (Притч.9:1–6). Вот на этот-то призыв божественной мудрости много лет тому назад всем сердцем своим откликнулся почивший. Он внял наставлению Премудрого: "не проси у Господа владычества, ниже от царя седалища славы; не ищи, да будеши судия» (Сир.7:4–6); не захотел он власти и славных должностей, не домогался быть высоким судьею и правителем, а всему предпочел скромные занятия наукой, – изучением исторических судеб Святой Православной Церкви, – ее благодатных святынь и древностей. И не ученый только сказался в нем при этих занятиях, а человек глубокой веры и искреннего благочестия. Все мы знаем и помним, что одной из высших радостей было для него посещение Божьего храма, к богослужениям которого спешил он при всякой возможности даже и тогда, когда уже ослабевшие силы делали для него каждое движение трудом великим. Божий храм и занятия церковной наукой, – вот какую премудрость предпочел он всему. «Сию возлюбих», как бы говорит он нам словами Премудрого, «сию возлюбих и поисках от юности моея» (Притч.8:2).

При таких наклонностях, при таком настроении, сблизился почивший с нашей академией и так сроднился с нею, что в течение целых десятков лет жил в самом близком и непосредственном с ней общении. В годы ранней юности он учился в ней, сидел, слушая лекции, на ее студенческих скамьях, а студенты академии были его сверстниками и друзьями. Придя в меру возраста, он стал добрым товарищем, даже близким искренним другом все тех дорогих и приснопамятных нам людей, которые стояли во главе нашей академии, были носителями ее славы, ее преданий. А на склоне дней своих он и совсем уклонился от правительственной деятельности и поселился здесь, – вблизи дорогой всякому русскому сердцу святыни и горячо любимой им академии. Когда мы выступили на дело своего служения, он уже до такой степени близок был к академии, что нам как-то странно и представить ее себе без нашего графа. В нашем профессорском кругу проходили для него самые приятные досуги, с нами любил он беседовать; интересы богословской науки и академии были и для него дорогими и близкими сердцу. Вместе с нами работал он, почерпая из одного общего источника и пользуясь сокровищами нашего академического книгохранилища. Пока позволяли силы, он был неизменным и желанным участником академических собраний и годичные праздники наши и ученые диспуты никогда почти не обходились без него. С горячим сочувствием относился он к нашему журналу и до самых последних дней своих охотно трудился для него, так что даже и теперь, в настоящие минуты, еще печатается его «лебединая песнь», его последний труд, увы! – уже не успевший появиться при жизни своего автора. В последние десять лет Московская академия с любовью приняла его и в сонм своих почетных членов. Да, это был, можно сказать, истинный член нашей корпорации, это был наш граф и мы всегда его искренно любили. И можно ли нам было не любить его, когда сам он так любил нашу дорогую академию. На первых же строках своих последних воспоминаний он еще недавно писал: «Московскую Академию я чту и люблю всем сердцем, как мою истинную «alma mater». Эта именно любовь так привязала его на многие годы к Посаду, что не было другого места ему милее и ничто уже не в силах было оторвать его отсюда. Только смерть вот разлучила его с академией, но и умирая, он с любовью думал о ней, когда уже слабеющей рукою писал свои последние заветы, чтобы академический собор духовенства совершал над ним погребальный обряд, чтобы питомцы академии пели священные песни и академическая корпорация провожала его до могилы. Поверь нам, дорогой почивший, что и без этих заветов все было бы исполнено по твоему желанию! Московская академия тесною толпою сомкнулась теперь при твоем гробе потому, что всегда видела и видит в тебе не чужого себе человека, а близкого, родного по духу, своего. Поверь, что как чтила всегда и любила она тебя при жизни, так не престанет и теперь возносить за тебя свои молитвы ко Господу, да упокоит Он душу твою в селениях праведных.

Бог сый мира, Отец щедрот, великаго совета Твоего Ангела, мир подавающа послал еси нам: тем богоразумия к свету наставльшеся, от нощи утренююща, славословим Тя, Человеколюбче!

Песнь 5. Ирмос канона на Рождество Христово.

Уже давно миновали дни праздника Рождества Христова, когда Святая Церковь оглашает храмы звуками этой торжественной, исполненной глубокого смысла, священной песни канона; прошли уже и другие праздники наступившего нового года: Обрезание Господне, Богоявление, и уже слышатся звуки песнопений, призывающих к покаянию, к великому посту; а мне все еще хочется и самому припомнить и предстоящим у этого гроба напомнить слова торжественной песни, которою начал я свое настоящее слово.

Потому мне невольно припоминается эта священная песнь при виде сего гроба с останками почившего досточтимого старца графа Михаила Владимировича Толстого, что сам ныне почивший старец в последние дни своей жизни с ясным сознанием смысла сей песни и с глубоким религиозным чувством припоминал и повторял начальные слова ее в приложении к себе, и нарочито, не далее как на прошедшей неделе, поручал мне приобрести для него в собственность церковную книгу (декабрьскую Минею), заключающую в себе службу праздника Рождества Христова⁵⁶.

Какой же смысл этой песни и в каком отношении прилагал к себе почивший и приложима она к нему?

Для большей части предстоящих у сего гроба нет надобности долго останавливаться на раскрытии смысла этой песни, дающей нам понять, что Бог Отец, Первое Лице Святой Троицы, Бог мира (είρήνης) и Отец милосердия, послал нам Сына Своего, как Ангел великого совета, дарующего мир, примирение нас грешных с правосудием Божественным (срав. 2-й тропарь той же 5-й песни канона) и таким образом раскрывшего нам великую тайну боговедения – тайну этого примирения человека с Богом в вочеловечении Бога Слова, побуждающую нас торжественно славословить Человеколюбца Бога. Скажу лишь несколько слов о том, что менее может быть известно большинству здесь предстоящих, именно, в каком отношении прилагал к себе слова этой песни почивший и в каком отношении они действительно приложимы к нему.

«Верую и уповаю», – говорил почивший в виду ясно сознаваемой близости кончины своей, – «что Бог мира и Отец щедрот, дающий мне счастье умирать окруженному любящими и любимыми детьми и в мире со всеми, дарует мне мирный исход из этой жизни и помилует меня там, в жизни загробной». Нельзя не видеть, как много глубокого смысла в этих словах, произнесенных почившим к тому же, – повторяю, – с глубоким чувством. В самом деле, в них видна и глубокая, искренняя вера в Бога, и совершенная преданность в волю Божию и полнота любви к Богу, Отцу милосердия, и к ближним, из коих самые близкие суть, конечно, дети родные, и, наконец, крепкая надежда на милосердие Божие; видны и другие добрые качества и расположения почившего, которого Господь, без сомнения, не без причины удостоил и дожить до старости маститой (Пс.91:15) и увидеть чада чад своих (Пс.127:7), и не только увидеть, но и утешиться их семейным счастьем и общественным благополучием; удостоил и сделать много доброго, общеполезного (разумею его разнообразную общественную деятельность и учено-литературные труды), и быть в мире со всеми, чтившими и любившими, в свою очередь, почившего за его истинно русскую, добрую душу, за его всегдашнее гостеприимство, сочувствие и содействие всякому полезному предприятию и проч.; наконец удостоил и тихо скончаться, после непродолжительных страданий, как неизбежной дани телесной природе, в полном и ясном сознании, окруженным любящими и любимыми детьми. По истине весьма утешительна и глубоко поучительна и такая многолетняя, многополезная, счастливая жизнь и такая мирная кончина, даруемая только милостию и щедротами Бога мира и Отца щедрот, пославшего нам Ангела великого Совета Своего, дарующего мир.

Тем богоразумия к свету наставльшеся этою тайною жизни и смерти в мире с Богом и людьми, от нощи утренююще, славословим Тя, Человеколюбче.

Остается лишь к славословию присоединить и горячую молитву, да дарует Бог мира и Отец щедрот ныне отлетевшему от земного мира духу почившего к возвратившемуся к Богу иже даде Его (Еккл.12:7) то, чего он еще желал и на что уповал перед кончиною, – да дарует помилование за гробом, да простит ему вольные и невольные прегрешения, содеянные им в жизни, да упокоит его в селениях праведных и приведет к невечернему свету Царствия небесного!

Позвольте и мне, (как бывшему слуге почившего), сказать несколько слов на память о почившем.

Опустив в могилу дорогие останки почившего раба Божия, графа Михаила, мы не можем не воздать ему глубокой благодарности за то внимание, каким он дарил нашу Академию во все время своей долголетней жизни.

Покойный интересовался всем положительно, что так или иначе касалось Академии и жил, можно сказать, ее интересами и заботами, радостями и горестями. Как бы самый нежный питомец ее, он гордился ее лучшими представителями, со многими из которых имел в свое время самые тесные отношения, и научными заслугами Академии, о которых часто вел пространную беседу, увлекаясь при этом по большей части своими личными воспоминаниями. Но о своем собственном отношении к Академии граф всегда говорил замечательно скромно, выражаясь, наприм., что он воспитался на пороге Академии, а не в ней самой, чего, когда был юношей, желал, но по тогдашнем порядке не мог достигнуть.

Состав преподавательской корпорации граф знал весь наперечет и любил беседовать о достоинствах того или другого профессора, о постановке у него науки и т.п. Обычным его вопросом, когда кто-либо из преподавателей покидал Академию, был такой вопрос: «А может ли NN (– новоизбранный) достойно заменить своего предшественника?»

Для него как будто не было звания выше звания академического преподавателя. Беседуя раз об уходе из нашей Академии одного преподавателя на службу по министерству народного просвещения, он сказал: «жаль; умница был». А на мои слова, что им избрано поприще более широкое, граф заметил, что в его глазах службу выше профессора Академии нелегко найти.

Студенчество Академии граф ставил тоже очень высоко. По его мнению, мы уступаем учащейся молодежи других учебных заведений во внешнем лоске и светскости, но «вы превосходите, – говорил граф, – тем, что стоя дальше от общества, вы менее тратите времени на удовольствия света и лучше пользуетесь годами учения».

Всем, конечно, понятно, как дороги такие слова такого человека для каждого питомца Академии, особенно – когда сознаешь и видишь, что это не комплимент, а слово образованнейшего, многоопытного, маститого старца, в свое время прошедшего два факультета в университете, прослушавшего лекции в Академии и всю жизнь потом близко стоявшего к этим рассадникам высшего образования, особенно же к Академии.

Московская Духовная Академия, в лице своих профессоров и студентов, во главе с о. Ректором, соединясь в настоящий момент с детьми и родственниками почившего, не менее их скорбит об этой дорогой для нее утрате и, конечно, никогда, никогда не забудет верного своего друга, по гроб ей преданного, графа Михаила Владимировича Толстого.

Вечная, вечная память ему!..

***

Д.Ф. Голубинский в речи, произнесенной пред окончанием трапезы, сначала вспоминал об усердии, какое в графе Михаиле Владимировиче замечал его наставник, Феодор Александрович Голубинский, а также о чувствах любви и благодарности, которые к сему наставнику граф сохранял до самой кончины своей. Далее указал на любовь почившего к православной Церкви и на выражении этой любви в многочисленных трудах его по церковной истории и в многократных путешествиях к святым местам Русской земли. Потом говорил об искреннем благочестии графа, по которому он, предпринимая какое-либо дело, прежде всего искал благословения Божия, а в скорбных обстоятельствах жизни обращался к утешениям религии⁵⁷. Наконец упомянул о христианской кончине графа Михаила Владимировича, и заключил речь такими словами:

Будем же, вспоминая изречение святого Иоанна Богослова о том, что кровь Иисуса Христа Сына Божия очищает нас от всякаго греха (1Ин.1:7), с полным упованием молиться, да упокоит Господь Бог душу раба Своего новопреставленного Михаила в Царстве небесном!