Православная теодицея – единственное решение вечных проблем

Достоевский бесспорно и неопровержимо доказал, что диавол существует. Но для Достоевского было бы катастрофой, не сумей он так же неопровержимо и бесспорно доказать существование и Бога. Лучше было бы ему тогда умереть в колыбели. И мы тогда не узнали бы об аде, страшнее, чем у Данте, и о мучениях, более тяжких, чем муки Прометея. Да, тяжело ему, но еще тяжелее нам, ибо без Бога невозможно вынести кошмарное присутствие диавола Достоевского.

Достоевский до предела отяготил жизнь людей некоей метафизической горечью, к которой в изобилии присовокупил яд убийственного скепсиса. Из своей мятежной души, как из действующего вулкана, неустрашимый исповедник атеизма извергает некую огнедышащую лаву отчаяния, и в этой лаве погребаются мизерные умы немощных существ, называемых людьми. Славянский создатель диаволицеи имеет на то весомые основания: это мир и человек. Именно существованием такого мира и такого человека он не только неопровержимо доказывает существование диавола, но, как никто другой, и обосновывает существование греха, зла и диавола. Мир, каким он является, – это производное или безумия, или отчаяния, или результат какой-то пакостной шутки. А человек? Человек, каким он является, – это все вместе взятое и еще хуже: он – врата, через которые входит и исходит некое зловещее отчаяние, которое на своем пути облекается в него как в свое тело. Можно сказать, что некое метафизическое отчаяние нашло свое воплощение в человеке в виде невероятной тоски и потрясающего безумия.

В таком мире одно определенно и очевидно: очевидно существование диавола. Но можно ли жить в мире, в котором диавол существует, а Бога нет? «Можно», – говорит Достоевский. Но такая жизнь неминуемо заканчивается безумием или самоубийством. Третьего не дано. Об этом нам свидетельствуют идеологи и творцы человекобога. Для того чтобы отыскать хотя бы минимальную целесообразность существования человека в таком мире, надо вначале хотя бы в определенной мере преодолеть мрачную, безумную трагедию мира. Это возможно только тогда, когда сердце заполнится чувством, а дух – сознанием того, что невозможно жить в мире, в котором диавол есть, а Бога нет.

Именно таким ощущением пламенеет сердце Достоевского, и таким сознанием возгорается его дух. Он не может жить в мире, в котором диавол есть, а Бога нет. Такой мир не дает спокойствия духу Достоевского. Он исполнен одного страстного желания – найти Бога, или жизнь его теряет всякий смысл, он не сможет жить дальше без Него. Это главная жизненная дилемма Достоевского. Все в нем, как некий инстинкт самосохранения, обратилось в поиски Бога, Бога, Который смог бы объяснить, осмыслить и оправдать и такой мир, и такого человека. Если в мире и над миром нет Бога, то тогда мир этот – дом для умалишенных. Если над человеком и в человеке нет бессмертия, то тогда человек – самый главный умалишенный в этом доме для сумасшедших, который миром зовется.

Без Бога мир – невыносимая бессмыслица, без бессмертия человек – олицетворение некоей злобной насмешки. «Нет Бога, нет бессмертия, чего ради тогда жить?» – вопиет Достоевский²⁴⁶. Нет смысла в жизни, если в мире и в человеке не отыщется ничего божественного и бессмертного. Поэтому Достоевский прорывается через все препоны временного и преходящего в мире и в человеке и погружается в бездонный мрак и глубины, отыскивая искорки божественного и бессмертного. И после долгого и мучительного поиска он их находит. Благодаря этому личному опыту он обретает непоколебимую уверенность, которая гласит: «Без веры в свою душу и в ее бессмертие бытие человека неестественно, немыслимо и невыносимо»²⁴⁷.

По сути, только когда человек начинает верить в свое личное бессмертие, он становится человеком. Только в бессмертии человеку открывается бессмертный смысл его жизни, и только в вечном он находит полное решение вечных проблем личности человека. «В результате ясно, что самоубийство, при потере идеи о бессмертии, становится совершенной и неизбежной даже необходимостью для всякого человека, чуть-чуть поднявшегося в своем развитии над скотами. Напротив, бессмертие, обещая вечную жизнь, тем крепче связывает человека с землей. Тут, казалось бы, даже противоречие: если жизни так много, т.е. кроме земной, – и бессмертная, то для чего бы так дорожить земною-то жизнью? А выходит именно напротив, ибо только с верой в свое бессмертие человек постигает всю разумную цель свою на земле. Без убеждения же в своем бессмертии связи человека с землей прерываются, становятся тоньше, гнилее, а потеря высшего смысла жизни (ощущаемая хотя бы лишь в виде самой бессознательной тоски) несомненно ведет за собою самоубийство... Если убеждение в бессмертии так необходимо для бытия человеческого, то, стало быть, оно и есть нормальное состояние человечества, а коли так, то и самое бессмертие души человеческой существует несомненно²⁴⁸. Словом, идея о бессмертии – это сама жизнь, живая жизнь, ее окончательная формула и главный источник истины и правильного сознания для человечества»²⁴⁹.

Без сомнения, идея бессмертия связывает человека со всем, что есть бессмертного и возвышенного во всех мирах. Эта идея бесконечности наполняет чудной таинственностью суть жизни человека. И что самое главное, она связывает его в неразрывном соединении с Подателем жизни, из Которого струится жизнь в каждой твари и во всех мирах. «Лишь из одной веры в бессмертие души, – говорит Достоевский, – выходит весь высший смысл и значение жизни, выходит желание и охота жить»²⁵⁰. Вера в бессмертие души «есть единственный источник живой жизни на земле, – жизни, здоровья, здоровых идей и здоровых выводов и заключений»²⁵¹.

Бессмертия не может быть без Бессмертного. В Бессмертном – начало и конец бессмертия. Оно предполагает существование Бога как совершенную необходимость. Без Бога бессмертие не может ни возникнуть, ни существовать, ибо без Него оно было бы нереальным и абстрактным. «Бессмертие души и Бог – это все одно, одна и та же идея»²⁵², – пишет Достоевский. Без Бога личность и онтологически, и психологически, и феноменологически невозможна. Во всех своих проявлениях и свойствах личность человека обусловлена Богом. Можно установить неопровержимый принцип: без Бога – нет личности, или: без Бога – нет человека. Есть бессмертие души, ибо есть Бог; Бог есть, ибо есть бессмертие души. Одно предполагает другое, и одно доказывается другим. Если Бог в чем-либо, без сомнения, существует, то Он существует в бессмертии души. И если где-либо существует бессмертие души, то оно существует в Боге. Одно заключается в другом. Действительно, бессмертие в Боге, но и Бог в бессмертии, ибо Бог таинственным образом имманентен бессмертной сущности человека. Присутствие Бога в человеческой природе наилучшим образом проявляется в ощущении личного бессмертия. И когда это ощущение преобразуется в сознание, тогда самосознание становится самым надежным путем к богопознанию. Нет более сильного, лучшего и убедительного доказательства существования Бога, чем человеческая душа. Если существование Бога нужно доказывать, то нет лучшего доказательства, нежели существование бессмертия души. Если бессмертие не было бы имманентно человеческой природе, то ураган бунта Достоевского легко выветрил бы из человека идею о Боге. Но бессмертие имманентно человеческому духу, а поэтому и естественно, и логично, и неустранимо.

Во всем, что есть человеческого, присутствует Бог через бессмертие. Всякое возвышенное чувство и всякая мысль о бессмертии суть плоды таинственной деятельности Бога в бессмертном таинстве человеческой личности. Божественные силы незаметно пронизывают все, что есть человеческого, и тем самым в человеке идет процесс познания своей бессмертности до тех пор, пока бессмертие не станет душой его души и сутью его существа. Без Бога же все, что есть человеческого, утопает в смерти. «Если Бог есть, тогда я бессмертен»²⁵³, – по праву говорит Достоевский.

Ощущение личного бессмертия побеждает в человеке сознание всего происходящего и тленного, разрушает темницу эгоистического одиночества, стирает грань между конечным и бесконечным, соединяет человека с Бессмертным и связывает его мизерное «я» с Вечным. «Размышляйте о человеческом «я», – советует Достоевский в одном письме. – Если мое «я» все осознало, т.е. всю землю и ее аксиому, то, стало быть, это мое «я» выше всего этого, по крайней мере, не укладывается в одно это, а становится как бы в сторону над всем этим, судит и сознает его. Но в таком случае это «я» не только не подчиняется земной аксиоме, земному закону, но и выходит из них, выше их имеет закон. Где же этот закон? Не на земле, где все закончено и все умирает бесследно и без воскресения. Нет ли намека на бессмертие души? Если бы его не было, то стали бы²⁵⁴ Вы сами-то, Николай Лукич, о нем беспокоиться, письма писать, искать его? Значит, Вы с Вашим «я» не можете справиться, в земной порядок оно не укладывается, а ищете еще чего-то другого, кроме земли, чему тоже принадлежит оно»²⁵⁵.

Ощущение своей бессмертности выделяет человека, как исключительное существо, из всего сущего на земле. Оно пронизывает человека от самых вершин его сознания до самых темных глубин его инстинкта. Хочет человек того или нет, но в основе этого ощущения бессмертности лежит невероятной силы жизнестойкость. Правда, человек намеренно и осознанно может парализовать это чувство, но никогда не сможет его полностью искоренить и уничтожить. Ни люди, ни демоны не в состоянии придумать смерть, которая бы смогла полностью умертвить в человеке ощущение бессмертия.

В этом отношении современный европейский человек как своеобразный культурный тип представляется характерным. В нем ощущение бессмертия парализовано почти полностью. Вероятно, потому, что люди решили: человек – слишком сложное, широкое и бесконечное существо, надо бы его упростить, сузить и уменьшить. Это легче всего сделать, если в нем парализовать ощущение своей бессмертности. И этому Европа способствовала всей своей культурой и цивилизацией.

Но как бы ни было ощущение личного бессмертия ослаблено и парализовано, оно все же проявляется в европейском человеке или в виде космической тоски (Weltschmerz, мировая скорбь), или в виде страстной тяги к бесконечному прогрессу во всяком направлении. В конце концов, парализованное ощущение бессмертия страшным образом мстит своему злодею-создателю: лишает его жизненного смысла и приводит к идолопоклонничеству. И человек без устали создает идолов и богов.

Ужасна ирония жизни: как только человек парализует в себе ощущение своей бессмертности, перестает верить в свое бессмертие, он тотчас начинает создавать новых богов и идолов. Это нам Достоевский очень убедительно показывает на примерах своих мятежных антигероев, решительных смертников. Тут мы присутствуем при банкротстве всего человеческого в человеке, переживаем смертельный кризис всех богов и крушение всех идолов, созданных по образу и подобию европейского человека.

Боги Европы не могут отстоять свою божественность, тем более не могут решить проклятые вопросы Достоевского. Это маленькие божки для малых сих, в них веруют легковерные и маловерные. Но где же Бог, в Которого бы смог уверовать такой человек, как Достоевский? Есть ли такой Бог? И если Он есть, то в таком случае не подвергнет ли Его Достоевский самым соблазнительным искушениям, а возможно, и соблазнит и победит Его? Легко веровать легковерным, но как уверовать Достоевскому? Кто ответит на его ужасающий бунт? В роскошном пантеоне Европы много богов, но ни один из них не может решить вечные проблемы и не сможет смирить мятежную и бунтарскую душу Достоевского.

Гонимому ураганом бессмысленной трагедии этого мира Достоевскому необходим Бог, настоящий Бог, чтобы не сойти с ума от ужаса и отчаяния. Он ему более необходим, нежели Шекспиру или Канту, Толстому или Негошу. Более чем кому-нибудь другому, ему необходим Бог, Который был бы в человеке, был бы человеком. Ему нужен Бог, Который смотрел бы на мир глазами человека и не обезумел бы от ужасов. Ему нужен Бог, Который переболел бы всеми болями человека, страдал бы всеми человеческими страданиями и не впал бы в отчаяние, Бог, Который пережил бы смерть и не устрашился бы ее, Бог, Который жил бы в таком мире и не проклял бы его, Бог, Который смог бы осмыслить, оправдать, облаговествовать, омиловать и мир, и человека, и смерть, и жизнь.

Гонимый отчаянием, как неким страшным драконом, Достоевский с криком и рыданием бросился к ногам такого Бога – кроткого и благого Господа Иисуса. «Я из бунта вывел и доказал необходимость веры в Христа», – заявляет он²⁵⁶.

Пресветлый Лик Богочеловека Христа воодушевил и навсегда покорил обезумевшего богоборца. Богоборец стал богоприимцем. Благой взгляд кроткого Иисуса проник в его мятежную душу: утихомирил бурю, укротил дух, покорил сердце, исцелил раны. Некогда носимый диаволом Достоевский становится носителем Христа. Свершилось великое таинство, решена проклятая проблема: Богочеловек – единственное, надежное и непогрешимое разрешение вековечных проблем: проблемы мира и человека, добра и зла, жизни и смерти. Он – единственный смысл мира и человека. Он – единственный смысл и цель истории, Он – единственная благая весть и оправдание жизни. Мятежного, не имеющего себе равных христоборца, сладостной стрелой любви Христовой, победил пресветлый Лик Богочеловека,. «Его нравственная непостижимость, Его чудесная и чудотворная красота»²⁵⁷.

Все в Достоевском сдвинулось, и открылись новые пути. Всем своим существом он ощутил, что Христос – нечто невыразимо новое и бесконечно драгоценное во всем том, что делает человека человеком. Вглядываясь в Лик Богочеловека Христа, он устремился мыслью к Божественной бесконечности, а его желания претворились в страстную тоску по Христу. Влекомый любовью к чудесному, он был обуреваем бескрайней радостью: пресветлый Лик Богочеловека, Который все более и более очаровывает и никогда не разочаровывает, становится единственным постоянным и непреодолимым очарованием во всех мирах. Влюбленный и бесконечно очарованный Им и спасенный Им от атеистического отчаяния и анархического безумия, Достоевский по-апостольски непоколебимо и по-исповеднически неустрашимо проповедует и исповедует истину: Богочеловек есть все и вся во всех человеческих мирах; Он – самая необходимая Необходимость на нашей планете; Он – единственный Спаситель от безысходного отчаяния и самоубийственного скепсиса; Он – единственный Логос, единственная логика, единственный смысл, единственная цель жизни во всех мирах.

Говорят: нет Бога. Но откуда же эта чудесная Личность Христова? Разве наша трусливая планета своей силой смогла бы создать такое чарующее Существо? Разве смогли бы люди выдумать, а тем более оживотворить такого всесовершенного Человека? И хотя Христос во всем по-человечески реален, Он во всем божественно совершенен и идеален. Он не только доказывает, но и являет Бога в телесном облике. Каждым Своим чувством, каждой мыслью, каждым движением, каждым делом Он являет истинного Бога и настоящего Человека. В Нем нет ничего фантастического, утопического, нереального. Он есть то, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши (Ин.1:1, 14). Все в Нем божественно живо и человечески реально. Всяческое Божественное совершенство в Нем стало человеческой реальностью. И если говорить об истине, то в Нем Божественная истина стала человеческой реальностью. Если говорить о правде, о любви, о добре, о красоте, о вечности, то следует признать: в Нем и Божественная правда, и Божественная любовь, и Божественное добро, и Божественная красота, и Божественная вечность стали человеческой реальностью. В каждом моменте Своей земной жизни Он божественно совершенен и по-человечески реален, божественно безгрешен и по-человечески доступен.

Кто сможет отыскать в Нем малейшее зло и обличить Его хотя бы в малейшем грехе, если этого не смогли отыскать самые лукавые соглядатаи человеческого сердца – фарисеи и саддукеи? Их глаза впивались в Него иногда подобно телескопу, иногда микроскопу, выискивая в Нем хотя бы малый грех, хотя бы величиной с молекулу. Если есть что-то бесспорное в нашем человеческом мире, то тогда прежде всего – это безгрешность Христова. Это должен ощутить каждый, кто серьезно всмотрится в Его чудесную Личность и задумается над Ней. Своей безгрешностью Он, без сомнения, доказывает Свою Божественную ипостась, а Своей земной конкретностью – Свою человеческую ипостась. Всем и по-всякому Он в совершенстве показывает и неопровержимо доказывает, что Он и Бог, и Человек – Богочеловек.

Вся исключительная привлекательность Личности Христа состоит в том, что Он одновременно и Бог, и Человек, а не только Бог и не только человек. Достоевский как никто другой остро ощутил эту главную тайну Личности Христа, и поэтому эту тайну он исповедует по-великомученически смело и по-апостольски мудро. Он решительно заявляет, что самая большая бессмыслица считать Христа только человеком. Христос ­­ человек – антитеза Христу ­­ Богочеловеку. Христос ­­ человек не может быть ни Искупителем, ни источником жизни. Вся наука никогда не сможет осуществить в полноте человеческий идеал. Истоки жизни, смерть человека, спасение всех людей от сомнения и необходимое условие – sine qua non – для всех человеческих существ этого мира заключены в словах «И Слово стало плотью и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу как Единородного от Отца» (Ин.1:14), – и в вере в эти слова²⁵⁸.

Богочеловек не только sine qua non, необходимое условие всего существующего, но Он и Логос мира, и логика мира. Он – ось мира, и как только мир сходит с этой оси, он тотчас срывается в диавольский хаос, в невыносимый ужас, в несмысленную бессмыслицу. Достоевский благовествует: «Все заключается в том, что «Слово плоть бысть»; в этом вся вера и утешение человечества, утешение, от которого оно никогда не сможет отречься»²⁵⁹. В этом же заключается оправдание Бога пред людским сознанием того, что Он создал мир и человека в этом мире.

Если человек до конца искренен сам с собою, он должен согласиться, что Богочеловек Христос – единственное логически приемлемое оправдание Бога. Во всех отношениях Он представляет совершенную теодицею в мире человеческой мысли, чувств, событий и действительности. Философские теодицеи в конечном виде граничат с чем-то абстрактным и фантастическим. Желая оправдать пред людским сознанием трансцендентного Бога, философские теодицеи начинают ломаться, крошиться и разрушаться в горных обвалах непреодолимых противоречий. Трансцендентного Бога невозможно оправдать, ибо нет ни логических, ни эмпирических аргументов. И это еще не все. Трансцендентного Бога не надо оправдывать, ибо Он этого не заслуживает. Бог, Который не был в человеке, не имеет права быть Богом измученному человечеству. Только Бог, Который был в человеке, жил человеческой жизнью, вынес все страдания, претерпел все мучения, одолел все смерти, осмыслил мир и человека и при этом не утратил и малейшей частицы из Своих Божественных свойств – только такой Бог может оправдать Себя перед измученным человечеством в том, что Он создал мир и человека в этом мире.

Такой Бог и есть только – Христос. Он Своим человечеством оправдал Бога и Своей божественностью оправдал человека. Он прежде всего и более всего – богочеловеческая Личность. А это значит: живая, видимая, осязаемая, воплощенная и воплощаемая богочеловеческая реальность, реальность – как для Бога, так и для человека. Христос – это не какая-то абстрактная идея и фантастическая байка, но по-человечески живая и по-земному реальная богочеловеческая Личность. В Нем Бог и человек так сближены, что представляют неделимое личностное единство. Но это единство не только совершенно, но и представляет совершенное равновесие между Божественным и человеческим. В Богочеловеке таинственно и чудесно достигнут многожелаемый богочеловеческий монизм личности. «Ибо в Нем обитает вся полнота Божества телесно» (Кол.2:9), но и вся полнота человеческая. Он – истинный Бог и истинный Человек, единая Личность, в Которой достигнуто и осуществлено совершенное равновесие между Богом и человеком, в Которой человек стал Человеком, достиг совершенства своей личности и стал Личностью.

В Богочеловеке заключен общечеловеческий смысл: все то, что Он являл Собою, Он являл для того, чтобы мы были такими; все то, что Он делал, Он делал для того, чтобы и мы делали; все то, что Он пережил, Он пережил для того, чтобы и мы пережили. Он жил богочеловеческой жизнью, чтобы эту жизнь сделать доступной и осуществимой для каждого человека. И если Бог стал Человеком, то тогда нет ничего Божественного, что не могло бы стать человеческим. Если Бог воплотится, то тогда все Божественное становится воплотимым.

Все слова и мысли Христовы осуществимы и воплотимы в человеческой жизни, ибо они богочеловеческие. Для многих это непонятно, поэтому они говорят: Христос – великий человек, великий философ, а мы, созданная тварь, не можем осуществить и наполовину Его философию. Другие же прибавляют: Христос – мечтатель и идеалист, Его идеализм не может прорасти на нашей планете.

И одни и другие говорят непростительную хулу, ибо развоплощают Богочеловека и тем самым уничтожают самое большое достояние человечества. Но Достоевский, исключительно вдохновенный реалист, решительно утверждает: богочеловеческий идеализм достижим и осуществим для человека и человечества. «Невозможно верить тому, – говорит Достоевский, – что «Слово плоть бысть», то есть верить, что идеал воплотился телесно, и в то же время не верить, что идеал этот достижим для человечества. И вообще, может ли человечество обойтись без такого утешения? Но Христос для того и пришел, чтобы человечество поняло, что земная природа, дух человеческий, может и здесь вполне телесно явиться в таком небесном блеске и не только духовно, как идеал, но что это возможно и естественно. Ученики Христовы доказали, какое счастье это воплощение носить в себе, подражать совершенству этого Лика и в Его воплощение верить. Другие же, которые увидели, какое счастье это воплощение дает человеку, как только человек начинает по-настоящему соучаствовать в Его красоте, удивляются и изумляются и, наконец, сами желают наслаждаться этим блаженством: они становятся христианами и наперед радуются своему мучению. И все потому, что Логос действительно стал телом. В этом – вся вера и все утешение человечества, от которого оно никогда не отречется»²⁶⁰.

По всему тому, что дает Христос человеку и человечеству, Он незаменим для нашего бытия. Он единственный вносит смысл в нашу человеческую жизнь и придает ей Божественную ценность. Потому что если Он жил на этой планете, значит, стоит на ней жить, значит, есть ради чего жить. Человек, который ощущает ужасную трагедию жизни так же сильно, как Достоевский, должен или поверить во Христа, или совершить самоубийство. Третьего не дано.

Как искренний мученик мысли, Достоевский уверовал смело и неустрашимо. Все свои чувства, все свои мысли он направил на новые пути решительной и бескомпромиссной веры. На этих путях он всем своим существом почувствовал и на собственном опыте узнал, что Богочеловек Христос – первостепенная и самая настоятельная необходимость для человека и для человечества, и что Он никем и ничем не может быть заменен. Поэтому он по-подвижнически ревностно защищает незаменимого Бога и Господа: «Вы, господа, – обращается он к христоборцам, – которые отрицаете Бога и Христа, вы даже и не подумали, как без Христа вдруг все становится гадко и грешно. Вы осуждаете Христа и насмехаетесь над Богом, но какой пример вы даете человечеству? Как вы мелочны, беспутны, злобны и тщеславны! Устраняя Христа, вы уничтожаете в роде человеческом недосягаемый идеал красоты и доброты. И какие подобные ценности вы можете предложить взамен?»²⁶¹

В таком мире для человека и человечества нет утешения, кроме Христа. Отнять Его у рода человеческого – это то же самое, что отнять то, на чем он стоит и ради чего существует. «Впрочем, – продолжает Достоевский, – вы могли бы отнять Его у человечества, если бы были в состоянии предложить ему что-то лучше Христа. Вопрос в том: есть ли у вас что-нибудь подобное?»²⁶²

«Дайте мне другой идеал, и я пойду за вами, – обращается Достоевский к тем, которые хотят помимо Христа и без Христа осчастливить человечество. – Хотя, впрочем, вы сможете меня лишить веры в божественность Христа, если только покажете мне что-нибудь лучше Христа. Ну, покажите!»²⁶³ К русской интеллигенции, зараженной атеистической идеологией Европы и анархической моралью европейской позитивистской науки, Достоевский обращается с требованием: «Господа русские просвещенные европейцы, укажите мне ваших праведников, которых вы вместо Христа ставите!»²⁶⁴

Достоевский знает, во что верует, он поклоняется Богу известному – Христу Богочеловеку, о Котором убедительно и неоспоримо как о Боге свидетельствовал сонм святых и праведных людей в течение стольких веков. На самом себе Достоевский испытал и на собственном опыте познал Божественную силу Христову, ибо милостивый Человеколюбец спас его от скепсиса, отчаяния и самоубийства. И чтобы все это высказать, ему не хватает слов в человеческом лексиконе. И все же его свидетельство о Божественной силе Христовой по-апостольски сильно и по-исповеднически неопровержимо.

Вера в Богочеловека Христа у Достоевского настолько исключительно велика, что она беспримерна в мировой истории. Для него Богочеловек Христос больше и выше истины, справедливости, любви, более всего того, самого возвышенного, что люди могут представить. И если бы Достоевский оказался перед необходимостью выбора: Христос или истина, то он выбрал бы Христа, отказавшись от истины. Такая у него вера. С такой верой может сравниться только вера одного апостола Павла. Этой верой проникнуто «Верую» Достоевского. Вот его слова: «Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен; в эти минуты я люблю и нахожу, что другим любим, в такие-то минуты я сложил в себе символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше бы хотелось остаться с Христом, нежели с истиной»²⁶⁵.

Христос больше, чем истина, ибо Он Отец истины, Он больше, чем жизнь, ибо Он Податель жизни, Он больше, чем космос, ибо Он Творец космоса. В Нем даны все вечные ценности для нашего человеческого мира, поэтому Он может дать и подает ценности всем и каждому. Там, где Он – там осмысленность и жизнь, там вечность и бессмертие, там всякая добродетель и всяческая радость. Он – мерило всего, хотя Сам не может быть измерен никакими человеческими мерками. Для Достоевского, который пережил крах всех человеческих мерил, чудесный Лик Христов – единственное, непогрешимое мерило всего видимого и невидимого.

«На земле же воистину мы как бы блуждаем, – учит Достоевский. – И не было бы драгоценного Христова образа перед нами, то погибли бы мы и заблудились совсем, как род человеческий пред потопом»²⁶⁶. Вне богочеловеческого Лика Христова ни в мире, ни в человеке нет ничего, что могло бы быть надежным и непогрешимым мерилом кого-либо или чего-либо в мире земной реальности, идей и событий.

Наивно и поверхностно считать таким мерилом совесть в ее эмпирическом существовании: совесть замарана, огреховлена, больна. И только когда она очистится, освятится, исцелится и обогочеловечится Божественной силой Христовой, она может быть надежным и непогрешимым мерилом добра и зла. Существует только одна проверка совести. Это – Христос. Поэтому Достоевский подчеркивает: «Совесть без Бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного. Недостаточно определять нравственность верностью своим убеждениям. Надо еще беспрерывно возбуждать в себе вопрос: верны ли мои убеждения? Проверка же их одна – Христос»²⁶⁷. И далее развивает свою мысль Достоевский: «Сжигающего еретиков я не могу признать нравственным человеком, ибо не признаю ваш тезис, что нравственность есть согласие с внутренними убеждениями. Это лишь честность, но не нравственность. Нравственный образец и идеал есть у меня – Христос. Спрашиваю: сжег бы Он еретиков, – нет. Ну так, значит, сжигание еретиков есть поступок безнравственный. Инквизитор уже тем одним безнравственен, что в сердце его, в совести его, могла ужиться идея необходимости сжигать людей»²⁶⁸.

Защищая тезис, что Богочеловек Христос – единственный источник и мерило настоящей морали, Достоевский весьма искусно оспаривает точку зрения своего оппонента. «Но откуда же вы это вывели? Я вам не поверю и скажу напротив, что безнравственно поступать по своим убеждениям.

Проливать кровь вы не считаете нравственным, но проливать кровь по убеждению вы считаете нравственным. Но позвольте, почему безнравственно кровь проливать?

Если мы не имеем авторитета в вере и во Христе, то во всем заблудимся...» – Далее Достоевский говорит о том, что моральные идеи всегда истекают из религиозного чувства и не могут быть доказаны логически. Иезуит лжет, ибо убежден, что ложь его полезна, если служит добру. «Вы его хвалите, – говорит он своему оппоненту, – ибо он верен своему убеждению. И выходит, в одном случае ложь это – плохо, но в другом, по убеждению, тогда – хорошо. Что же это значит»? – вопрошает Достоевский и заключает: «Вы тогда будете разбиты, когда примете, что нравственные идеи есть чувства от Христа»²⁶⁹.

Человек есть мерило всех вещей, это главный принцип европейской культуры, сформулированный софистами, воспринятый европейским человеком и систематично им применяемый. На этом принципе, как на фундаменте из алмазов, созидает себя европейское человечество и не догадывается, что созидает себя на фундаменте, в который заложен динамит. Достоевский бесстрашно опробовал этот принцип, воплотил его в многочисленных личностях. Опробовав его в жизни своих героев, он внес этот принцип в их кровеносную систему, прорастил этот принцип в их умах и сердцах, и результат всегда один и тот же: человек с таким принципом в конце концов заканчивал жизнь или сумасшествием, или самоубийством. Во всем этом Достоевский сильно намучился, но его мучения вознаграждены тем, что он на опыте и самым убедительным образом доказал: если человек есть мерило всех вещей, то тогда значит, что диавол есть мерило всех вещей. Человек – мерило всех вещей ­­ диавол – мерило всех вещей.

Ошеломленный этим ужасным открытием, он решительно отбросил человекобога и всеусердно кинулся в объятия Богочеловека, Который во всем и по всему абсолютно противоположен человекобогу. Богочеловек – это значит: Бог – всегда на первом месте, а человек всегда на втором; Бог есть Творец, а человек – Его творение; Бог пронизывает человека и остается Богом, человек созидает себя по подобию Божьему и остается человеком. Человекобог – это значит: человек есть творец и бог – его творение; человек есть все и вся, а бог – продолжение человека.

Для Достоевского Христос – единственный, нерушимый фундамент, на котором стоит человек и человечество. Будут созидать на Нем, значит, будут созидать на вечном фундаменте, и никакой ураган искушений и зла не сможет его поколебать. В этом мире бедному человечеству вне Христа нет спасения от ужасов смерти и греха, ибо во всей вселенной нет имени, кроме Его, которым человечество могло бы быть спасено²⁷⁰.

Любовь Достоевского ко Христу исключительна и единственна в своем роде; он всегда и во всем за Христа, и даже если вся логика человечества была бы против Христа. Если существует что-либо Христово, то оно, уже в силу того, должно быть совершенно и идеально. Иная мысль Христа может показаться человеческому уму нереальной и бессмысленной. Но что такое ум человеческий по сравнению с пресветлым Ликом Христовым? Но что такое мелкое, как атом, человеческое божество по сравнению с чудесным Богочеловеком? Может ли это самозванное несчастное божество заменить Господа Христа? Может ли мизерная тварь вместить Невместимого, понять Беспредельного, измерить Неизмеримого?

«Не может», – отвечает Достоевский всем своим существом. И опираясь на опыт самых лучших, самых праведных, самых святых, а также на свой собственный Опыт, он отказывает в праве быть верховным судьей Христовых идей человеческому разуму. Он говорит: «Все Христовы идеи испорчены человеческим умом и кажутся невозможными к исполнению. Подставить ланиту²⁷¹, возлюбить более себя, не потому что полезно, а потому что нравится до жгучего чувства, до страсти.

Христос ошибался – доказано!²⁷² Это жгучее чувство говорит: лучше я останусь с ошибкой, со Христом, чем с вами»²⁷³.

Идеи в сильных личностях, подобных апостолу Павлу, некоей неодолимой силой претворяются в страсть. Это случилось и с Достоевским. Его чувства ко Христу и его размышления о Христе сливаются в единую и всепобеждающую страсть, которая владеет и управляет его существом. Это наполняет его исполинской силой, которая с легкостью отбрасывает все иллюзорные, чисто рационалистические и человекобожеские идеи, ценности и мерила, и воспринимает чарующую Христову Личность как воплощение всех вечных и непреходящих ценностей.

В нашем земном мире человек разрываем относительными ценностями: относительной добротой, относительной красотой, относительной истиной, относительной правдой. Но если человек хотя бы немного пробужден духовно, то он не удовлетворяется этими относительными ценностями, но ищет абсолютные: абсолютную доброту, абсолютную красоту, абсолютную истину, абсолютную правду, и не может их найти нигде, кроме как в Богочеловеке Христе. Ибо человек только в Христовой Личности приходит к абсолютному: доброте и красоте, истине и правде. «Прекрасное есть идеал, а идеал – ни наш, ни цивилизованной Европы еще далеко не выработался. Но на свете есть одно только положительно прекрасное лицо – Христос, так что явление безмерно, бесконечно прекрасного лица уже, конечно, есть бесконечное чудо. Все Евангелие от св. Иоанна исполнено этой мысли: Иоанн видит чудо воплощения, видимый образ Прекрасного»²⁷⁴. «В Себе Господь показал каждому из нас именно его самого, в его нетленной первообразной красоте; как в чистом зеркале Он дал увидеть каждому святость его собственного непоруганного образа Божия. В «Человеке» или «Сыне Человеческом» явлена каждому вся полнота его собственной личности... У нас, в эмпирической человеческой данности, нет ничего безусловного, даже – совести. Самому надо проверять и исправлять по безусловному образцу. Но подчинение ее формуле, хотя бы и свыше данной, было бы уничтожением единственности и незаменимости личности, ее безусловной ценности; святыня личности – именно в живой свободе ее, в пребывании выше всякой схемы. Личность может и должна исправлять себя, но не по внешней для нее, хотя бы и наисовершеннейшей норме, а только по самой себе, но в своем идеальном виде. Примером для личности может быть она сама, потому что иначе давалась бы возможность механически, из чужого и чуждого личности заключать к жизни ее и давать ей нормы. Единственность каждой личности, ее абсолютная незаменимость ничем другим – она требует, чтобы сама личность была примером для себя; но чтобы быть примером, надо уже достигнуть идеального состояния... Это возможно во Христе, во плоти Своей называющем каждому Божию идею о нем; т.е. это возможно лишь чрез опыт, чрез отыскивание в Сыне Человеческом подлинного себя, подлинной своей человечности. Только Господь Иисус Христос есть идеал каждого человека, т.е. не отвлеченное понятие, не пустая норма человечности вообще, не схема всякой личности, а образ, идея каждой личности со всем ее живым содержанием»²⁷⁵.

«Проклятые проблемы» человеческой личности обретают свое полное и конечное решение в Личности Богочеловека Христа. В Ней по-земному реально и по-человечески во плоти присутствуют и Бог, и бессмертие; в Ней более, нежели в ком другом, самым совершенным образом явлены и доказаны и Бог, и бессмертие, а тем самым и вечный смысл, и Божественная цель для всякой человеческой личности вообще. Идеальное совершенство и абсолютную полноту личности человек достигает тогда, когда полностью соединяется с чудесной Личностью Богочеловека Христа. Поэтому Достоевский так пламенно любит Господа Христа и так страстно Его проповедует. Огненным мечом веры он ревностно охраняет свой рай – пресветлый Лик Богочеловека Христа. Вне этого Лика нет исхода, нет утешения, нет спасения. Где Он – там радость, там благовещение, там блаженство.

Но где этот Лик сохраняется? В Православии, единственно в Православии, – решительно отвечает Достоевский. «Католичество римское даже хуже самого атеизма, ибо оно искаженного Христа проповедует, а протестанство – его законное дитя»²⁷⁶. «Вникните в Православие: это вовсе не одна только церковность и обрядность, это живое существо... В нем одно человеколюбие, один Христов образ»²⁷⁷.

Чтобы познать Православие, человек должен сначала стать православным; надо всем своим существом, всей душой, всем сердцем погрузиться в Православие. А это значит: ощущать православно, жить православно и мыслить православно. Личный православный опыт – единственный путь, ведущий к пресветлому Лику Христову. Только благодаря личному опыту Достоевский, как всякий человек, сможет понять, что «...образ Христов сохранился во всем свете чистоты своей в Православии»²⁷⁸.

Там, где образ Христов, там и все вечные ценности, все непреходящие добродетели, которые человеческое сердце только может пожелать. Напрасно люди и боги мучительно стараются осмыслить и оправдать себя и мир вокруг себя без Лика Христова. Только в Личности Богочеловека в полноте оправдан и Бог перед человеком, и человек перед Богом. Поэтому Богочеловек есть и вовек останется единственной истинной теодицеей. В этом может увериться каждый, кто искренно мучается проблемой человека и мира. Но при этом он должен исполнить одно условие: на личном опыте освоить богочеловеческий православный образ жизни и мышления. Достоевский сделал это со всеусердием, и его мучительный подвиг был вознагражден решением вековечных, «проклятых» вопросов. Благодаря личному подвижничеству он познал абсолютную истину, и она спасла его. А что есть истина? Богочеловек Христос, Его чудесный и животворный Лик. Он дал Достоевскому все блага, которые никто не смог ему дать ни из богов, ни из людей. Поэтому он по-апостольски ревностно, с горячей любовью сохранял и проповедовал Богочеловека Христа, заявляя всем и каждому: только в Нем – спасение, смысл и цель человека и мира. А в этом есть и оправдание Бога перед человеком и человека перед Богом. Именно поэтому все сочинения Достоевского могли бы называться: «Защита православного Лика Христова» или «Православная теодицея».

Свою бескрайнюю любовь ко Христу Достоевский воплотил в своих положительных героях: в Алеше и Зосиме, в Макаре и князе Мышкине. Лик Христов – главная творческая сила в их душах. Он светится из них, из их лиц, мыслей, чувств, слов, дел. Все в них, по сути, христолико. Вся неодолимая привлекательность этих личностей в их христоликости. Это новый тип человека, настоящего человека, человека, созидающего себя по образу Богочеловека. Если мы захотим охарактеризовать их жизнь и деятельность, то мы можем назвать ее богочеловеческой. В своих христоликих душах они всеусердно и свято сохраняют чарующий Лик Христов, живут Им, мыслят Им, чувствуют Им, созидают Им, и таким образом создают православную теодицею.