Ианнуарий (Недачин), архимандрит. Андреевский, Соловецкий, Андреев и снова Андреевский: жизненный путь и вклад в русское духовное возрождение профессора Ивана Михайловича Андреевского.

Иван Михайлович Андреевский был точно одним из тех, кто «посетил сей мир в его минуты роковые». Он прожил, как кажется, огромную жизнь – не столько по продолжительности (хотя его земное странствование и не было коротким – 82 года), сколько по насыщенности событиями. Он был свидетелем и участником ключевых событий тех драматических русских эпох XX в., каждая из которых могла либо уничтожить физически и духовно, либо же, наоборот, – возвести на новый интеллектуальный и духовно-нравственный уровень. Иван Михайлович Андреевский прошел эти эпохи, сохранившись целостной личностью, восходя «от силы в силу» (Пс. 83:8) и познавая сокрытые в этих эпохах глубокие смыслы.

Доктор четырех наук (медицины, литературы, философии и богословия), он имел огромный интеллектуальный багаж, лучшее из существовавших тогда образование, и всегда оказывался там, где были интеллектуальные центры осмысления происходящего, общался с теми и был одним из тех представителей интеллектуальной российской элиты, кто мучительно искал, находил и выражал сущность и законы исторических процессов, происходивших на многострадальной Родине.

Он родился 14 марта 1894 г. в Санкт-Петербурге в интеллигентной обеспеченной семье. Отец – архивариус Главного управления землеустройства и земледелия, мать – дочь скрипача Мариинского театра. Бабушка по отцовской линии была балериной, прадед – священником. Кроме Ивана в семье было еще трое или четверо детей, старшая сестра – Мария Шкапская – стала довольно известной поэтессой.

После окончания в 1905 г. городской начальной школы Иван Андреевский поступает в реальное училище А. С. Черняева, а в 1907 г. – во Введенскую гимназию. Жизненный путь сына петербургского архивариуса начинается так же, как у многих представителей тогдашней столичной интеллигенции: в гимназии он становится участником молодежных кружков и студенческих рукописных журналов, которые постепенно политизируются и принимают социал-демократическое направление. Знавший Андреевского в тот период революционер А. Ф. Ильин-Женевский так описывает его тогдашние взгляды: «Большой поклонник Толстого и Достоевского, он воспринял от них полуанархическое, полухристианское мировоззрение, окутанное дымкой некого пуританства и, я бы сказал, подвижничества... Он был признанным руководителем своего кружка, некоторые представители которого являлись настоящими его апостолами»¹⁴⁶. Учившийся в гимназии вместе с Андреевским Η. П. Анциферов пишет, что до радикально-революционных взгляды Андреевского все же не доходили. Тем не менее он был знаком с будущими большевистскими лидерами А. В. Луначарским и П. Г. Смидовичем, а через последнего познакомился даже с А. И. Рыковым, у которого после октябрьского переворота месяц жил в Москве¹⁴⁷.

Так или иначе, в 1912 г. Иван Андреевский был арестован по делу межученической организации средних учебных заведений Петербурга (дело «витмеровцев»¹⁴⁸) и был лишен возможности продолжить образование в России, будучи приговоренным к высылке в Олонецкую губернию. Вмешательство мецената Шахова, взявшего Ивана на поруки и отправившего учиться в Европу, позволило ему не только продолжить обучение, но и получить блестящее образование¹⁴⁹. На философском факультете Сорбонны и в Коллеж-де-Франс он слушает лекции самых известных европейских философов, особенное влияние на него оказывает Бергсон – «"властитель дум» молодого поколения, особенно русских»¹⁵⁰. Однажды Бергсон в перерывах между лекциями спросил окружавших его студентов, среди которых был и Андреевский, кто является самым выдающимся мыслителем современности. После определенного замешательства окружающих он сам же и ответил: «Это – скромный русский философ по фамилии Аскольдов»¹⁵¹. Произошедшая через несколько лет встреча Ивана Андреевского с Сергеем Алексеевичем Алексеевым-Аскольдовым стала самой значительной вехой на пути формирования Андреевского как самостоятельно мыслящего религиозного философа.

В 1914 г. молодой студент Сорбонны приехал в Петербург на каникулы, и в это время началась мировая война. Не имея возможности вернуться в Париж, Иван Михайлович начинает обучаться медицине и психиатрии в Психоневрологическом институте Бехтерева, одновременно отбывая воинскую повинность фельдшером в психиатрическом отделении Николаевского военного госпиталя. С 1918 г. он также учился на славяно-русском отделении историко-филологического факультета Петроградского университета, после окончания которого в 1921 г. остался при университете для подготовки к профессуре¹⁵².

Это время для него, несмотря на трудные в материальном отношении годы войны и революции, – время интенсивного интеллектуального роста. Обладая, очевидно, исключительными способностями, он в относительно короткий срок получает три докторские степени – в области медицины, литературы и философии. Позднее он добавит к ним еще четвертую, самую, наверное, для него дорогую, «катакомбную» богословскую (полученную на пастырских курсах, действовавших в Ленинграде в 1924–1928 гг.), и в поздние годы скажет: «Я пришел к Богу через науку»¹⁵³.

В этом приходе к Богу через науку исключительное значение для него имело изучение творчества Достоевского. Стремление как можно более полно понять великого русского писателя подвигло его глубоко заняться изучением научной психологии и психиатрии¹⁵⁴. Врачебная психиатрия в итоге стала главной его профессией. Протопресвитер М. Помазанский, близкий друг Андреевского со времен лагерей Ди-Пи в Германии, писал, что хотя Андреевский, особенно в поздний период своей жизни, и был известным религиозным и общественным деятелем, писателем, профессором семинарии, «медицинская помощь другому была... на первом месте в его системе забот и мыслей... Иван Михайлович никогда не ждал, когда обратятся к его посильной врачебной помощи, он первый спешил с запасом доступных медикаментов к больному... Это была та именно сторона его души, какая почувствовалась уже при первом его взгляде, при первом знакомстве – его сердечность»¹⁵⁵.

Еще влияние Бергсона в Париже окончательно развеяло в Иване Андреевском уважительное отношение к марксизму и основательно развернуло в сторону идеализма, сказалось и православное воспитание, полученное в семье в детстве.

В 1919 г. в университете происходит его встреча с тем человеком, на которого Бергсон в свое время указывал, – выдающимся русским религиозным философом С. А. Алексеевым-Аскольдовым. «Я чувствовал, что нашел, наконец, настоящего учителя... – писал Андреевский. – Оставаясь после экзаменов на квартире С. А. за чашкой горячего чая, при свете огарка стеариновой свечки, в холодной нетопленой квартире на 5-ом этаже по Кронверкской улице... я наслаждался пиршеством духовной трапезы: беседами с вдохновенным русским мыслителем». Впоследствии Аскольдов назовет Андреевского своим «самым дорогим и ценным учеником». Аскольдов, чья философская доктрина была в целом основана на православном мировоззрении (правда, в синтезе с некоторыми нехристианскими компонентами, например учением о перевоплощении), еще более повернул талантливого студента в сторону Православия. Впоследствии ученик превзошел учителя и сослужил ему добрую службу: под влиянием Андреевского, за несколько дней до кончины, С. А. Аскольдов отказался от всех неправославных оттенков своей доктрины, сжег рукопись «О перевоплощении», над которой долго трудился и которую упорно защищал в спорах с Иваном Михайловичем, и принял мирную христианскую кончину. Отношения ученика к учителю, а после и настоящая дружба и духовное родство сохранялись между И. М. Андреевским и С. А. Аскольдовым до самой смерти последнего в Потсдаме в 1945 г., где оба они оказались в качестве беженцев. Аскольдов познакомил Андреевского и со многими выдающимися представителями петербургского интеллектуального мира: профессорами о. Павлом Флоренским, о. Феодором  Андреевым, А. И. Бриллиантовым, А. А. Дмитриевским, И. Д. Андреевым и многими другими¹⁵⁶.

В 1926 и 1927 гг. произошли два события, которые окончательно превратили молодого религиозного философа в глубоко верующего православного христианина: поездка в Дивеево и встреча с подвижницей Марией Гатчинской¹⁵⁷. Еще одной важной вехой в духовном становлении Ивана Михайловича Андреевского как православного христианина стало чудесное спасение во время пережитой им хирургической операции и те духовные переживания и контакты с неземным миром, которые он испытал, пребывая на грани между жизнью и смертью¹⁵⁸. Вся жизнь его после этих событий изменилась. В Дивеево, вспоминал он, после горячей молитвы преподобному Серафиму Саровскому его «охватила совершенно особенная духовная, тихая, теплая и благоуханная радость – несомненное убеждение всем существом в существовании Божием и в совершенно реальном с Ним молитвенном общении». «Господь отнял от меня... – писал он по прошествии лет, – все блага земные, но сохранил навсегда память о той минуте, когда, по безграничному милосердию... я, грешный, совершенно незаслуженно сподобился пережить в себе тихое, радостное, благое и благоуханное веяние Святого Духа Господня...»¹⁵⁹.

Внешняя жизнь молодого ученого развивалась тем временем вполне типичным для представителя свободно мыслящей петербургской интеллигенции образом: с полученной в 1922 г. университетской профессорской кафедры он был уволен, как и его учитель С. А. Аскольдов, после чего вместе они, после неудачных попыток устроиться на работу в научные заведения, преподавали в техникумах и средних школах. К этому своему новому труду они, как и многие изгнанные тогда из университетов и институтов профессора и преподаватели, относились чрезвычайно творчески. Наиболее способных и стремящихся к знаниям учеников Иван Михайлович приглашал домой, снабжал книгами из богатой личной библиотеки, устраивал встречи и беседы в формате различных кружков, во время которых учащиеся делали доклады и участвовали в обсуждениях наравне с известными учеными, литераторами, философами. Постепенно кружок Андреевского, сообразно с менявшимися взглядами самого руководителя, менял свою направленность от литературной к религиозно-философской, а в 1926 г. (после той самой поездки в Дивеево) был преобразован в Братство преподобного Серафима Саровского, которое было уже строго православно-религиозным, членство в котором предполагало в том числе правильную христианскую аскезу. Через кружки Андреевского и Братство прошли многие замечательные представители молодого поколения, такие, например, как Д. С. Лихачев, оставивший описание жизни этих кружков в своих воспоминаниях¹⁶⁰.

21 февраля 1928 г. по делу Братства преподобного Серафима Саровского, объединенному с делом молодежного кружка под названием «Космическая Академия Наук» (КАН), Андреевский был арестован, а 8 октября того же года Коллегией ОГПУ осужден на пять лет концлагеря и направлен на Соловки; другие члены братства и КАН также получили свои сроки. С. А. Аскольдов был осужден на три года высылки, Д. С. Лихачев – на пять лет концлагеря и отправился вместе с Андреевским на Соловки. На допросах, как свидетельствуют материалы архивного следственного дела, Иван Михайлович вел себя твердо, отрицая практически все обвинения и не выдав членов своего «воскресного» кружка (небольшую группу молодежи, продолжавшей ходить к нему вне деятельности Братства преподобного Серафима Саровского). Через две недели после вынесения приговора с этапом его отправили в Кемь¹⁶¹.

Соловецкий период заключения описан И. М. Андреевским главным образом в публикуемых в настоящем издании очерках. Отдельные штрихи и эпизоды, относящиеся к этому периоду, нашли отражение и в ряде других его работ¹⁶², сведения о его пребывании в Соловецком лагере содержатся также в воспоминаниях Д. С. Лихачева и Η. П. Анциферова¹⁶³. Значительную часть воспоминаний И. М. Андреевского о лагерном периоде составляют его зарисовки о церковной (тайной для властей) жизни на Соловках и воспоминания о ярких деятелях церковного движения «непоминающих», с которыми он был близок, – священноисповеднике епископе Викторе (Островидове), епископах Иларионе (Вельском), Нектарии (Трезвинском), епископе «иосифлянского» посвящения Максиме (Жижиленко), протоиерее Николае Пискановском и других. Выжить в условиях лагеря Ивану Михайловичу помогла врачебная квалификация, в особенности врача-психиатра. Он работал в лагерных лазаретах, участвовал в лагерных психиатрических экспертизах, в том числе в отношении сотрудников и начальников лагеря, накопил в этом отношении солидный научный материал, который опубликовал в эмиграции¹⁶⁴. В течение девяти месяцев заключения в «Крестах», двух с половиной лет пребывания в Соловецком концлагере, затем опять пребывания в течение года в ДПЗ в Ленинграде, куда его привозили с Соловков для допросов по «Академическому делу», ему пришлось многое перенести от советской карательной системы. «Меня много мучили и пытали... Я сам когда-то «стоял» 36 часов... – говорил он в тюрьме заключенному профессору, к которому применили пытку «стоянием». – Я пережил очень много, но самое тяжелое – это инсценировка расстрела, затем 6-месячное пребывание в темном карцере. Вы спрашиваете, какие у них методы «воздействия»? Прямо скажу – жуткие и ужасные, иногда совершенно невыносимые... У меня теперь не поворачивается язык обвинять тех, кто выдал своими показаниями друзей, кто даже клеветал на них»¹⁶⁵.

После освобождения в 1932 г. Ивану Михайловичу, лишенному права проживания в родном Ленинграде, удалось устроиться на работу главным врачом Областного интерната им. Ушинского на ст. Оксочи в 200 км от северной столицы (что позволяло ему все же тайно посещать Ленинград), однако в 1937 г. он был уволен и с этой должности «как не имевший документов». В 1937–1941 гг. работал врачом в больницах небольших городов, на Волховстрое, в Новгороде, был главным психиатром Новгородской областной больницы. В апреле 1938 г. он был снова арестован, провел несколько дней в изоляторе, но от дальнейшего заключения его спасло, как он сам говорил об этом, чудо по горячей молитве к Новомученикам¹⁶⁶. Когда его в 1930 г. привозили в Ленинград для допросов по «Академическом делу» («Делу Платонова-Тарле»¹⁶⁷), по отношению к советской власти он высказывался, если верить протоколам допросов, вполне лояльно: «Если бы я в настоящее время был отпущен на свободу, то я больше бы никогда не стал беседовать на религиозно-философские темы ни с кем, а тем более с молодежью... Всегда возмущался до глубины души эксплуатацией человека человеком, никогда в жизни не был и не буду на стороне капиталистов и буржуазии и глубоко сочувствую всему, что облегчает жизнь рабочих и крестьян». Но при этом он говорил и о своем несогласии с религиозной политикой власти: «Не могу понять, почему для установления на земле свободы, братства и равенства непременно нужно не верить в Бога»¹⁶⁸.

Великая Отечественная война застала его в Новгороде, оказавшемся в зоне немецкой оккупации. С отступающими немецкими войсками он оказался сначала во Пскове, затем в Риге, Праге, Германии, 9 мая 1945 г. встретил в Потсдаме¹⁶⁹. После этого было бегство от советских войск в англо-американскую зону оккупации, три с половиной года жизни в лагерях Ди-Пи на севере Германии и, наконец, выезд в США по программе переселения Ди-Пи в конце 1949 г. В январе 1950 г. русская зарубежная печать писала о прибытии Андреевского в Америку как о важном событии, он был уже хорошо известен по своим ярким статьям в эмигрантской печати и почитался как выдающийся деятель российской «Катакомбной Церкви»¹⁷⁰. Еще пребывая в лагерях Ди-Пи в английской оккупационной зоне и пользуясь относительной свободой перемещения как врач и преподаватель лагерных гимназий, он активно участвовал в жизни Германской епархии РПЦЗ, часто посещая Мюнхен – православный центр Германии, где выступал с лекциями, был избран в Епископский совет. Здесь же он стал близким помощником и вообще духовно близким человеком имевшему тогда пребывание в Мюнхене главе РПЦЗ митрополиту Анастасию (Грибановскому). В конце 1947 г. в торжественной обстановке он передал владыке Анастасию частицу Святых Даров, «освященных за тайной литургией в русских катакомбах» (члены «Катакомбной Церкви», как священники, так и миряне, носили с собой частицу запасных Даров, чтобы иметь возможность причаститься в минуту опасности). Это событие Русской Зарубежной Церковью было воспринято с трепетом, как символ единения РПЦЗ с «Катакомбной Церковью» в России¹⁷¹. Во время войны в газетах, издававшихся на территориях, подконтрольных немецким властям, под псевдонимом «профессор И. Соловецкий» он начал публиковать свои очерки о жизни в СССР и имеющих там место репрессиях¹⁷². Позднее, в лагерях Ди-Пи, в память о глубоко чтимом им деятеле катакомбного движения петербургском протоиерее Феодоре Андрееве¹⁷³, он сменил псевдоним на «профессор Андреев», которым подписывал свои работы до самой смерти.

В Америке Иван Михайлович сразу был определен преподавателем Свято-Троицкой семинарии в Джорданвилле, учительствовал здесь 20 лет, был профессором нравственного богословия, апологетики и русской литературы, преподавая также историю Церкви, психологию и логику. Принимал активное участие в издательской деятельности Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле, много писал и выступал с лекциями, был одним из директоров Медицинского общества им. Пирогова (организации русских врачей в США), активно участвовал в антикоммунистическом движении¹⁷⁴. Особенно много сил он уделял участию в деятельности Свято-Владимирского общества, имевшего целью построить в Америке храм-памятник равноапостольному князю Владимиру (этот храм освящен в 1988 г.). Под эгидой общества и при многих усилиях Ивана Михайловича в разных местах США создавались Владимирские кружки молодежи, их целью было раскрытие для эмигрантской молодежи богатств русской культуры. С 1954 до 1972 г. он состоял членом Епархиального совета Восточно-Американской и Нью-Йоркской епархии. Последние годы были для него исполненными особых физических и душевных страданий. За пять лет до смерти он был в Нью-Йорке жестоко избит в лифте хулиганами, после чего здоровье его уже не восстановилось, большую часть времени он находился в состоянии потери памяти и сознания. Умер Иван Михайлович 30 декабря 1976 г. По словам ухаживавшей за ним его приемной дочери 3. В. Трифунович, умер он «забытым теми, кто при жизни, казалось, ловил каждое его слово... К моменту его кончины только крошечная горсточка старых, испытанных друзей иногда наведывалась о его здоровье». Похоронен он на монастырском кладбище в Джорданвилле¹⁷⁵.

Литературное наследие «профессора Андреева» велико и чрезвычайно разносторонне. Помимо вышедших в США наиболее значительных его трудов («Православно-христианская апологетика» (1953), «Православно-христианское нравственное богословие» (1966), «Очерки по истории русской литературы XIX века» (1968), «Краткий обзор истории Русской Церкви от революции до наших дней» (1951), «Краткий конспект курса лекций по психологии» (1960)), оно включает в себя не менее сотни статей по самому широкому кругу вопросов (психология, психиатрия, педагогика, литературоведение, история России, Русской Церкви, патрология, нравственное богословие, гносеология, агиография и др.). Перечислить и охарактеризовать эти работы в рамках данного очерка невозможно, каждая из них представляет собой серьезное самостоятельное исследование, насыщенное ценными мыслями и материалами.

Однако в первую очередь для русского зарубежья «профессор Андреев» – один из наиболее известных и авторитетных обличителей «официальной» (как он называл ее в противовес «катакомбной») Церкви в России – Русской Православной Церкви Московского Патриархата. В 1927 г. он не признал известную «Декларацию» Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) и стал активным борцом против принятого владыкой Сергием (будущим Патриархом) курса на выстраивание отношений с советской властью, – вместо курса на уход в катакомбы, апологетом которого был Андреевский и целый ряд видных ленинградских пастырей и богословов. Делегация, представлявшая мыслившую таким образом часть духовенства и мирян Ленинградской епархии, посетила митрополита Сергия в Москве, прося его отказаться от избранного им курса и выполнения в связи с этим требований советской власти, смущавших совесть верующих. В состав этой делегации входили четыре представителя: епископ Димитрий (Любимов), священномученик протоиерей Викторин Добронравов, С. А. Алексеев (впоследствии священник) и И. М. Андреевский. Андреевский представлял в ней ленинградские академические и университетские круги, составленное им подробное описание этой встречи является ценным историческим документом. Митрополит Сергий, как известно, ответил тогда Ленинградской делегации отказом¹⁷⁶.

После этой встречи Иван Михайлович стал активным деятелем движения «непоминающих», «иосифлянином», участвовал в тайных богослужениях, был близко знаком со множеством пастырей, богословов и активных членов этого движения¹⁷⁷. Поэтому вполне обоснованно эмигрантская печать, публикуя очерки «профессора Андреева» о катакомбном движении в СССР, писала о нем как о «видном деятеле Катакомбной Церкви», работы которого написаны «кровью и слезами много пострадавшего исповедника Христова»¹⁷⁸.

Труды Андреевского против Московской Патриархии («советской церкви», как он ее называл) написаны ярким языком, содержат богатую аргументационную базу, многочисленные отсылки к каноническому праву, догматическому богословию, церковной истории. И сейчас эти работы и изложенные в них аргументы являются базовыми для тех, кто отказывается признавать восстановление единства Русской Православной Церкви Зарубежом с Русской Православной Церковью Московского Патриархата, состоявшееся в 2007 г. Однако как же сейчас, с позиции суда времени, следует отнестись к тому, что написано Иваном Михайловичем Андреевским в те годы?

С точки зрения практической (но не догматической), трудно представить, как разделения между Церковью в России и Русской Церковью за рубежом в 1920-е гг. могло бы не произойти. Церковь в России, после того, как власть в стране перестала быть предметом спора и население страны эту власть признало, начала выстраивать с властью (хотя эта власть и заявила по отношению к Церкви предельно враждебный курс, вплоть до курса на полное уничтожение) отношения по древнему, установленному Священным Писанием принципу: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены» (Рим. 13:1), – включая и молитву за эту власть¹⁷⁹, и взаимодействие по широкому кругу вопросов. Эти новые отношения отразились в известной пререкаемой фразе митрополита Сергия в «Декларации» 1927 г.: «Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи»¹⁸⁰. Русская же диаспора за рубежом, а следом и Русская Зарубежная Церковь, находясь в свободном (в отношении вероисповедания) западном мире, считала для себя нелепым признавать, а тем более молиться за безбожную советскую власть, рассматривая для себя даже малейшую поддержку этой власти как поддержку борьбы с Православием в России¹⁸¹.

Профессор И. М. Андреевский полагал (не вполне, на наш взгляд, обоснованно, если опираться на Священное Писание и Предание), что победившая в России советская власть – единственная в своем роде во всей мировой истории, и в области выстраивания с ней отношений цитированный выше принцип Священного Писания не должен применяться. «Надо ясно... понять, что советская власть есть впервые в мировой истории подлинная цинично-откровенная антихристова власть, т.е. богоборческое самовластье», – писал Андреевский. Выводил он это из того принципа, что «только Богоустановленная власть есть подлинная власть. Власть же, не признающая над собой высшей власти Бога, не есть власть, а самовластие. Советская власть в СССР не есть истинная власть, а отрицание самой сущности, самого принципа, самой идеи власти и утверждение самовластия»¹⁸². На наш взгляд – это натяжка, а между тем, как точно подмечено самим Иваном Михайловичем, это место – ключевое во всем вопросе признания правильности или неправильности действий Русской Православной Церкви Московского Патриархата в советское время. «Если большевистский коммунизм есть лишь одно из многих, качественно не новых явлений в мировой истории, если «советская власть» есть лишь только одна из худших и жесточайших (пусть даже самая худшая из худших и жесточайших), то... никакой новой духовной проблемы нет»¹⁸³. В принципе, Московская Патриархия так и считала. Андреевский ярко подметил суть этого расхождения в диалоге, состоявшемся в ходе визита вышеупомянутой делегации Ленинградской епархии к митрополиту Сергию. Делегация поставила перед Местоблюстителем вопрос: «"Ведь советская власть антихристова, а можно ли Православной Церкви находиться в союзе с антихристовой властью и молиться за ее успехи и радоваться ее радостями?» Митрополит Сергий засмеялся и отмахнулся: «Ну какой тут антихрист», и это было самое главное, роковое, решающее расхождение, после которого в 1927 г. произошел церковный раскол»¹⁸⁴. Проблема выявлена И. М. Андреевским достаточно рельефно: считавшие советскую власть властью антихриста должны были отказываться от всякого сотрудничества с ней, не считавшие – должны были строить с ней отношения, как с любой другой властью. Однако не понизили ли планку те, кто считал советскую власть властью антихриста, особенно в свете последовавших событий? Советский строй канул в небытие, а ведь антихрист (тот, чью печать принимать нельзя) – это, согласно Священному Писанию, конкретная личность (см.: 2Фес. 2:3), а не некий обезличенный принцип богоборчества, и придет эта личность и подчинит себе мир перед концом света, а не придет и потом опять уйдет до времени¹⁸⁵. Андреевский опирается также на то, что «не подлежит никакому сомнению, что ненавидящих советскую власть в СССР большинство»¹⁸⁶, – снова натяжка, учитывая, что говорит он об этом в 1940–1950-е гг., после Второй мировой войны. Однако из этой натяжки он выводит важный для его логических построений, тем не менее неверный в свете истории принцип: «ясно, что большинство истинно верующих православных людей не признает советскую церковь»¹⁸⁷. Это неверно хотя бы по числу прославленных Новомучеников и исповедников Русской Церкви, сохранивших верность Московской Патриархии.

В итоге для него «официальная» Церковь в России, т.е. Русская Православная Церковь Московского Патриархата – «не духовный организм «тела Христова», а лишь формальная церковная организация, в которой нет и намека на святость»¹⁸⁸. Его не смущает, что эта Церковь признается всеми Восточными Патриархами и другими Поместными Церквами, – в этом он тоже видит лишь ошибку предстоятелей Восточных и Поместных Церквей, и его также не смущает, что непогрешимость сохраняемой истины он должен признавать сохраняемой таким образом только в РПЦЗ и «Катакомбной» (не признающей Московского Патриарха) Церкви в России¹⁸⁹.

Всю длящуюся с 1927 г. полемику разрешил 17 мая 2007 г. Акт о каноническом общении Русской Православной Церкви Заграницей с Русской Православной Церковью Московского Патриархата, опиравшийся на решения Архиерейских Соборов РПЦЗ 15–19 мая 2006 г. в Сан-Франциско и РПЦ Московского Патриархата 3–8 октября 2004 г. в Москве. При том, что времени еще предстоит расставить все точки над «i» в вопросе, в какой степени была права и не права каждая сторона в этом споре, со стороны РПЦЗ Актом о каноническом общении было признано, что действия Московской Патриархии после 1927 г. (даже если последняя и допустила в выстраивании отношений с советской властью шаги, которые РПЦЗ и сейчас не может признать правильными) все же не были такого свойства, чтобы сделать возглавляемую Московскими Патриархами Церковь безблагодатной, догматически ущербной, отделенной от Тела Христова. Со стороны же РПЦ Московского Патриархата в подписании этого Акта прозвучало признание важности для нее подвига тех, кто искренне (не по «преступному властолюбию и самоволию», а по причине «по-своему понимаемой заботы о благе Церкви», «разного видения путей адекватного реагирования на бедственные для Церкви явления»¹⁹⁰) искал путь спасения и боролся за сохранение чистоты Православия как в рамках катакомбного движения в России, так и являясь чадами Русской Православной Церкви Зарубежом.

Однако несмотря на то, что яркий обличитель Московской Патриархии Иван Михайлович Андреевский, которого близко знавшие люди характеризовали как человека порой чрезвычайно подверженного эмоциям, нервного¹⁹¹, в апологетическом запале позволял себе порой весьма резкие выпады в ее адрес, – самого важного рубежа, который впоследствии станет для Русской Православной Церкви главным критерием в оценке различных течений «непоминающих»¹⁹², он не переступил: благодать Святого Духа в Русской Православной Церкви Московского Патриархата он не хулил, безблагодатной ее иерархию (а значит, и совершаемые в ней Таинства) не называл. Глубокая утвержденность в Православии, аскеза, искренняя устремленность ко спасению и церковному благу, подвиг исповедничества, общение со многими яркими церковными деятелями, мучениками и исповедниками определили его глубокую интуицию и осторожность в этих вопросах. Его позиция – не отдаленного критика, а глубоко сострадающего чада. Он говорил не об отрицании благодатности «официальной» Церкви в России, а о сомнении в этой благодатности и потому отходе от общения. Окончательный суд по этому вопросу профессор Андреевский отдавал Собору всей полноты Русской Церкви, который когда-нибудь, верил он, непременно состоится¹⁹³, – и в этом не ошибся.

По Андреевскому, живя до времени вне России (пока советский строй не падет), русские люди за рубежом, находясь в условиях свободы и безопасности, должны самоотверженно помогать своим собратьям на Родине, причем помогать двумя способами: первое – «понимать, помнить и разъяснять всему миру, что делается» на Родине, и второе, самое важное, – «мы должны ясно и твердо понять, что главная наша помощь состоит в молитве»¹⁹⁴.

Время показало, что, понимая так свое служение Церкви в России, Русская Православная Церковь Зарубежом действительно помогла ей как в годы гонений, так и тогда, когда после падения советского строя в России начала возрождаться церковная жизнь. Вклад таких людей, как И. М. Андреевский, должен быть по достоинству оценен. Русский Собор, которого он ждал, чтобы было вынесено решение о благодатности или безблагодатности Церкви в России, состоялся и решение свое вынес: обе части Церкви, пережив эпоху гонения и изгнания, не увидели того, что их должно разъединять, и воссоединились. Надо думать, что доживи Иван Михайлович до этих дней, и он был бы с теми, кто радовался о восстановлении церковного единства. Ведь его ученики по Свято-Троицкой семинарии в Джорданвилле – предстоятель РПЦЗ митрополит Лавр, протоиерей Виктор Потапов и многие другие¹⁹⁵ – были активными участниками процесса воссоединения. С ними, надо полагать, был бы и учитель. Он умер за 30 лет до этого события, однако всегда верил, что Россия непременно возродится духовно, и в ней в полноте воссияет Русская Православная Церковь. Когда читаешь его размышления на эту тему, то удивляешься, как можно было в 1930-е, 1940-е или 1950-е годы иметь такую уверенность. «Ужасы беззакония, творимые на нашей Родине – невыразимы! – писал он. – Но мы знаем и помним слова истины: где умножается грех – там преизобилует благодать. Господь явно посылает своему избранному народу духовные силы для перенесения тягчайших испытаний!.. Смерть мученика может его мучителям казаться победой над ним, но на самом деле это есть свидетельство бессилия зла перед непоколебимой твердостью христианской веры... Пиррова победа диавола уже ясна духовным очам православных. За звуками победных литавр зла начинает для духовных ушей ясно слышаться тихое пение херувимов, видящих раньше нас начало торжества Христовой Правды!.. Россия, обильно политая кровью и слезами невинно замученных в бесчисленных концлагерях, рассеянных на беспредельных пространствах, – омывает все свои грехи и таинственно-чудно становится постепенно снова Святой Русью!.. И когда-нибудь христиане всего мира будут паломничать в освобожденную Россию и называть ее святой землей мук и крови!»¹⁹⁶

Иван Михайлович Андреевский, по замечанию отца Серафима (Роуза) «был человеком с пламенным сердцем», отдававшим себя религиозному просвещению окружающего мира. С грустью писал отец Серафим, что не был Иван Михайлович, да и не мог быть в полной мере востребован средой, в которой жил и творил последнюю половину жизни, потому и в плане литературного наследия не раскрылся так, как мог бы раскрыться. Казалось, что он что-то сохраняет и творит для будущего. «Он очень страдал от низкого уровня церковного и нравственного образования в наши времена, как в Советском Союзе, так и в свободном мире. Очень может быть, что его творческие годы принесли бы намного больше плодов, если бы у него не было постоянно давящего чувства, что немногим есть дело до Бога, Православия и своего внутреннего человека... К сожалению, из-за отсутствия высокой культуры и глубины восприятия у большинства современных православных христиан» такие личности, как профессор Андреевский, «не оценены по достоинству, и даже те, кто жил и учился с ними, редко понимали, какие сокровища они могли почерпнуть из богатых недр их православного опыта и знаний. Их интеллектуальная и духовная зрелость, старосветская утонченность, нарочитая простота и скромность, многообразие и одновременно целостность православного восприятия – все это по большей части прошло мимо умов молодого поколения (как русских, так и греков, и новообращенных американцев), часто ищущего простые ответы на примитивные вопросы, которое... упускает самое главное – глубокую работу над собой в повседневной православной жизни, чья духовная незрелость и отсутствие интеллектуальной культуры попросту не дают ему возможность уследить за ходом мысли зрелого православного мыслителя... Андреева немногие понимали в его время; он был слишком глубок и пламенен для современников. Он был в какой-то степени предвестником будущего расцвета Святой Руси»¹⁹⁷.