Глава 6. Другой Херсон. Экономическое развитие в VIII в.

Раскопки самого значительного из византийских центров Таврики до сих пор не открыли керамических комплексов, относящихся к VIII в., то есть к самому пику так называемых темных веков. Лишь засыпь двух херсонских рыбозасолочных цистерн может быть определенно отнесена к концу VII – началу VIII столетия (VIII квартал, помещение 9 и засыпь подвала в помещении 6–7 a), а засыпь колодца в портовом квартале 1 датируется концом VIII – началом IX в.¹⁷²⁵ На этом основании некоторые археологи делали и продолжают отстаивать заключение о «деградации», глубоком упадке, кризисе, процессе дезурбанизации Херсона в это время, усматривая это «увядание» в прекращении, как и в других ромейских городах, строительства, практическом исчезновении ранневизантийской пригородной сельской хоры, резком сокращении промыслов, ремесел, судостроения, торговых связей¹⁷²⁶. Одним словом, город «обезлюдел, обнищал и словно вымер». Это заключение – больше эмоциональное, нежели объективное, – переносится на общий, якобы во всех отношениях упадочнический, замерший и бесперспективный фон городской жизни раннесредневековой Византии, отчего даже Константинополь около 700 г. представляется нам, нынешним, не более чем «занятным рудиментом прошлого»¹⁷²⁷. Подобные взгляды, как известно, привились среди широких кругов историков и особенно активно насаждались в последней трети XX в.¹⁷²⁸ И тем не менее, чем далее, тем больше они входят в противоречие с данными источников, методикой их интерпретации, результатами полевых исследований, на которые еще раз стоит обратить внимание и которые позволяют представить положение «столицы важнейшей архонтии Таврики» несколько иным, более благополучным.

Следы нормальной жизнедеятельности вообще трудно уловить в культурном слое городища, который фиксирует прежде всего разрушения. Недаром наиболее мощные слои образовались в середине VI – середине VII в., когда в городе шло наиболее интенсивное общественное строительство. Разумеется, перепланировки города уничтожали остатки более ранних времен, расчищавшиеся порой до скального основания¹⁷²⁹. Между тем сам факт преемственности в планировке кварталов и непрерывности городской застройки в разных районах Херсона не подлежит сомнению¹⁷³⁰. К примеру, анализ средневековой керамики, полученной из раскопок восточного сектора на месте античного театра, показывает ее непрерывность и, следовательно, наличие в VIII в.¹⁷³¹ Раннесредневековый слой, как и античные слои, незначительно сохранился и на северном берегу, в XXVIII квартале, недалеко от пересечения XIII поперечной улицы с продольной, но находки монет Феодосия I, Льва I, Юстиниана I, Тиверия Маврикия говорят о том, что перестройки происходили здесь в конце VI – начале VII в. Наиболее поздней, относящейся уже ко времени функционирования нового дома, оказалась монета Константина IV Погоната 670–680 гг., найденная под помещением I¹⁷³². Уцелевшие подвалы, остатки стен и слои, насыщенные множеством вещей, кухонных остатков, указывают на интенсивную жизнь в этом квартале, который, как и ряд других, оказался разрушен ко второй четверти XI в., судя по наиболее поздним монетам Василия II, найденным в слое строительного мусора. Монументальные постройки, храмы, евктирионы, баптистерии, оратории и мартирии, выстроенные в ранневизантийский период, тоже стояли веками, подвергаясь периодическим ремонтам и переделкам. Столь же регулярно ремонтировались, достраивались оборонительные сооружения, которые неминуемо пришли бы в негодность, развалились без должного ухода уже через несколько десятков лет¹⁷³³.

Именно длительное отсутствие слоев разрушений и вообще заметных следов повреждений, переделок или построек раннесредневековых храмов и оборонительных сооружений города после конца VI – начала VII в. позволяет полагать, что если он и испытал в 740 г. и около 900 г. землетрясения, известные по византийским источникам и возможные с точки зрения статистики сейсмических катастроф, их интенсивность на территории Крымского полуострова была незначительной, чего не скажешь о мощном землетрясении 480 г., повредившем крепостную ограду, в частности, фланговую башню Зенона (№ХVІІ) и разрушившем некоторые постройки на северном берегу, а также, видимо, о еще более сильной сейсмической катастрофе, которая вполне могла разразиться в третьей четверти VI в. и стать одной из причин, повлекших возведение большинства новых базиликальных храмов-кафоликонов и последующие перестройки внутри жилых кварталов, претерпевших наибольшие разрушения¹⁷³⁴.

Что касается керамических комплексов Херсона, то и для VII, и для IX столетия они тоже исчисляются единицами¹⁷³⁵. Единичны они и для V–VI вв., хотя нет сомнений, что город жил тогда полнокровной жизнью¹⁷³⁶.

О достаточно активной ремесленной деятельности свидетельствует гончарная продукция VIII – начала IX в., а также отходы керамического и металлургического производства, найденные в засыпи ранневизантийского городского водохранилища вместимостью около 1500 куб. м, которое перестало функционировать в первой половине IX в., скорее всего, не из-за упадка города, а из-за экологических изменений, какого-то серьезного природного нарушения водного баланса, заставившего иссякнуть в округе источники наполнения¹⁷³⁷. В частности, обращают на себя внимание 10 классов амфор, характерных для этого комплекса (классы 26–35) ¹⁷³⁸. Еще более крупная тара представлена пифосами биконической, шаровидной и яйцевидной формы тулова, которые иногда встречаются в целом виде при раскопках квартальных помещений и в ближней округе города¹⁷³⁹.

Трудно, зачастую невозможно отделить керамику VIII столетия от конца предыдущего и начала последующего веков, равно как и вычленить херсонесскую продукцию среди местных изделий Южной, Юго-Восточной и Юго-Западной Таврики. Однако, несомненно, и те и другие отражают усилившуюся в это время стандартизацию, особенно амфор¹⁷⁴⁰, что говорит о возрастании их массового выпуска, рассчитанного на широкую продажу.

Металлообрабатывающие мастерские Херсона выпускали бронзовые поясные пряжки с прямоугольной рамкой или со щитком, в овальном вырезе которого выступает стилизованный трилистник, варианты пряжек типа «Коринф» с треугольным ажурным щитком, заканчивающимся кружком, крестовидные пряжки и другие детали поясных наборов, которые, наряду с некоторыми украшениями, крестиками, поступали на территорию «земли готов», хору Дороса¹⁷⁴¹. Следы этого непрекращающегося производства то и дело встречаются при раскопках города и его загородного раннесредневекового некрополя. Например, в 1901 г. на территории храмового комплекса Западной базилики, расцвет которого пришелся на VII–IX вв., были найдены различные церковные принадлежности: «бронзовый крест грубой работы на заклепке; верхняя часть тройной толстой цепи в виде бронзовой звезды, шесть лучей которой изогнуты на концах; кусок толстой бронзовой цепи; кусок тонкой бронзовой цепочки; 2 бронзовые пуговицы в виде бубенчика», типичные для раннего Средневековья¹⁷⁴². К VIII в. Н.П. Кондаков относил обнаруженные в Херсоне медные кресты-энколпионы с изображением на одной стороне распятого Христа, одетого в коловий – безрукавную рубашку до ступней, а на другой – Богородицы и евангелистов в кругах на концах перекрестий¹⁷⁴³. Находки таких релик-вариев, традиционно относимых к сирийско-палестинскому, а точнее, ближневосточному производству, не единичны и во всяком случае едва ли могут быть позже IX–X вв., когда стало распространяться изображение обнаженного Христа в набедренной повязке¹⁷⁴⁴. Связывать их наличие в Херсоне только с миссионерской деятельностью Херсонской церкви – значит искусственно сужать сферу использования подобных портативных складней-мощехранительниц, объединявших в себе три главные христианские святыни: крест, икону, реликвию¹⁷⁴⁵. Формочка из сланца для отливки аналогичных крестов, найденная в ходе раскопок обширного средневекового общественного «здания Г» недалеко от Южных ворот города, свидетельствует в пользу соответствующей работы местных мастеров, а не только о привозных образцах¹⁷⁴⁶. В засыпи большого водохранилища довольно часто встречались разнообразные изделия из металла: многочисленные пластинки, бесформенные куски железа, бронзовые крючки для рыбной ловли и для плетения сетей, наперстки, колокольчики, пряжки конца VII–VIII в. с крестовидным щитком, трехчастный держатель лампад с крючками для их подвешивания¹⁷⁴⁷. Еще более показательны находки отходов металлургического производства (шлака, железных криц, бронзовых слитков, бракованных византийских пряжек), глиняных форм для отливки, в частности, колец, матрицы из мраморовидного известняка для изготовления круглых свинцовых грузил, литейной формы из известняка для производства прямоугольных поясных пряжек, известных лишь во второй половине VII–VIII в.¹⁷⁴⁸. Есть основания полагать, что в это время на месте здания римского времени почти в центре «цитадели» мог расположиться литейный эргастирий¹⁷⁴⁹. К слову, обилие поясных пряжек косвенно указывает на развитое кожевенное производство и, значит, наличие как привозной, так и местной продукции лоротомов-ременщиков, на наличие кожевенников, дубильщиков-вирсодепсов, а также шорников, изготовителей сбруи, обувщиков-зангариев, скитотомов, без услуг которых херсонеситы не обходились, как и прочие ромеи. Мир эргастирия во всем его разнообразии привычно входил в их быт¹⁷⁵⁰ и тем самым делал особенно привлекательным этот город в глазах обитателей его сельской периферии.

Явно не было заброшено неприхотливое косторезное производство, к которому херсониты всегда имели склонность. На это указывают находки в засыпи водохранилища заготовок из кости и рога, разнообразных поделок (костяных деталей упряжи, трубочек с насечками, шахматной фигурки)¹⁷⁵¹.

Необходимость совершать близкие и более дальние наземные перевозки, хотя бы в пределах поселений Юго-Западного и горного Крыма, транспортировать небольшие грузы не могла быть удовлетворена без наличия, а значит, и изготовления четырех- или двухколесных деревянных повозок. Но об устройстве их и тягловой силе практически ничего не известно, что вообще характерно для истории материальной цивилизации раннего Средневековья¹⁷⁵². Можно лишь предположить, что такие повозки, коль они должны были быть в распоряжении херсонитов, влекли главным образом волы, быки, реже лошади, оглобель, подков не было, хотя система упряжи в виде нагрудного ремня (подпруги) и жесткого хомута существовала. Колеса были одинакового размера, не поворачивались на стержне, не имели поворотной оси, а отсутствие смазки заставляло их немилосердно скрипеть.

Для херсонитов, как и прежде, должны были быть преобладающими не сельские, а ремесленные занятия, промыслы (добыча соли, рыбы, производство рыбных соусов). Археологические материалы, свидетельствуют, что ряд рыбозасолочных комплексов (№34, 35, 47, 48, 60–62, 91, 93, 96, то есть около 10% от общего известного количества) мог использоваться в VIII в.¹⁷⁵³ При среднем объеме цистерны в 25–30 куб. м и весе одного куб. м рыбы 7,5–8 ц:в них можно было бы получить около 1875–2400 ц рыбы, так что даже при однократном ежегодном использовании цистерн на каждого человека из 6–7 тыс. населения города, включая детей и младенцев, приходилось бы не менее 2,5–3,7 ц готового продукта, явно избыточного только для собственного употребления. Между тем это количество следует увеличить по меньшей мере вдвое, поскольку лов анчоуса – основной промысловой рыбы – производился дважды в год, в конце марта – апреле и конце ноября – декабре¹⁷⁵⁴. Засыпка же немногих, сооруженных после IV в. цистерн для засолки рыбы, произведенная в это время, объясняется не упадком соответствующей отрасли производства, а необходимостью перепланировок территории под новое строительство, как это видно на примере одноапсидного храма, возведенного на месте давно заброшенного проскения античного театра, и пяти засыпанных цистерн (№36–41), которые, как и часть снесенных небольших домишек, находились к юго-востоку от новостройки¹⁷⁵⁵. Учитывая, что во время путины, длившейся примерно месяц, добыча одной лодки с 3–4 рыбаками составляла в среднем около 250 ц¹⁷⁵⁶, в Херсоне должно было быть в наличии не менее 8–10 рыболовецких судов и 30–40 рыбаков, а учитывая необходимость лова иных, помимо анчоуса, видов рыбы (кефали, камбалы, белуги, салтанки, скумбрии, ставриды, дельфина) и моллюсков (устриц, мидий), это число может быть увеличено примерно на треть. В этом случае оно представляется не таким уж малым, как кажется на первый взгляд, ибо составляло примерно половину от того количества рыбаков, каким располагали вместе взятые Севастополь и Балаклава гораздо позже – в конце XIX в.¹⁷⁵⁷ Обработка морепродуктов, переработка их для технических потребностей, в частности для получения клея, жира, а также засолка многих сотен центнеров рыбы тоже требовали нескольких десятков рабочих рук. Разумеется, засольщики-специалисты (прасолы), владельцы рыбозасолочных комплексов, цистерн не были в состоянии самостоятельно или только с помощью домочадцев обеспечить весь фронт работ и вынуждены были хотя бы во время сезонов массового лова на месяц-другой привлекать наемных рабочих-мисфиев, каких ромеи обычно использовали на условии выплаты поденной платы, составлявшей в среднем приблизительно 8–9 оболов (медных фоллисов)¹⁷⁵⁸. Следует подчеркнуть, что все это имело смысл только при наличии сравнительно развитого рынка, зажиточных предпринимателей и простого товарного производства.

Учитывая значительный удельный вес земледелия и животноводства у булгар, алан, оседавших в Таврике в конце VII – первой половине VIII в., а затем у «салтовцев», Херсон должен был получать от них продукты, сырье (зерно, убойный скот, шкуры, невыделанные кожи, овечья шерсть), которые без каких-либо затруднений поступали в город извне, главным образом с сельской периферии Юго-Западного Крыма, и которые оставались для города основой транзитной, посреднической торговли и в последующие столетия, о чем сообщал Константин Багрянородный¹⁷⁵⁹. Отсутствие следов масштабного пригородного хозяйства с широкой системой земельных угодий, сельских усадеб, проастиев, косвенно указывает именно на этот вариант развития, типичный для города-эмпория¹⁷⁶⁰. Абсолютно беспочвенными представляются утверждения о том, что большие военные отряды хазар в конце VII и VIII в. окружили Херсон и «на долгое время отрезали его от горных и степных районов, от сырьевых и продовольственных баз»¹⁷⁶¹. Это в корне противоречит общей политической обстановке в Таврике и сути хазарско-византийских отношений того времени¹⁷⁶².

Для пропитания одного человека требовалось в год не менее 16 модиев хлеба (около 200 кг зерна)¹⁷⁶³. Значит, только для внутренних потребностей 6–7-тысячного населения города надо было получать около 1200–1400 т зерна, не считая фуражных запасов. Херсониты могли перекупать часть урожая (хлебных излишков) у местного населения. Натурой получала часть доходов от своих патримониев и херсонская церковь. Какая-то доля шла на нужды стола епископа, содержание нескольких сот клириков, раздачи бедным, но остальное сбывалось на рынке. Сами горожане и представители духовенства, недостаточно обеспеченные сельскохозяйственной продукцией собственного производства, должны были жить за счет рынка. Примечательно, что местные производители сельскохозяйственной продукции сохранили именно пшеницу в качестве главной хлебной культуры, очевидно, в расчете на покупательный спрос и не заменили ее менее прихотливой рожью.

С высказанным выше наблюдением вполне увязываются вырубленные в крепостях Внутренней и Главной гряды Крымских гор комплексы скальных ям-хранилищ, имевших колоколообразную или пифосообразную форму, вместимостью от 0,3 до 4,8 тонн, подобные обнаруженным вдоль восточного и западного края плато Эски-Кермен (см. рис. 40), на котором находилось одно из таких городищ – перевалочных пунктов (polis-maton или kastron), укрепленных уже к концу VI в.¹⁷⁶⁴ Обычно хранилища располагались гнездами, по нескольку десятков единиц. Любопытное предположение в отношении этих ям, закрывавшихся каменными крышками, было высказано Ю.М. Могаричевым, полагающим, что устроенные таким образом крупные склады раннесредневекового периода были предназначены для хранения зерна или даже гораздо более выгодной для транспортировки муки, которые крестьяне свозили из долин под защиту крепостных стен, в свое время воздвигнутых с помощью византийских икодомов, после чего собранный груз переправляли в «столицу» византийской архонтии – портовый Херсон¹⁷⁶⁵. Аналогичные и столь же многочисленные ямы-хранилища, высеченные в скале, упоминали П.И. Кеппен и Е.Л. Марков при описании древностей горы Баклы¹⁷⁶⁶. Прослежены они и на западном отроге горного массива Ак-Кая, на укрепленном крупном городище у С. Вишенное, которое, впрочем, нуждается в дополнительном исследовании¹⁷⁶⁷.

По тем же причинам главный город окраинной провинции вполне подходил на роль местного ярмарочного центра, замыкавшего на себя поступление излишков сельскохозяйственной продукции с поселений обширной области Таврики и не только не испытывавшего в VIII в. недостатка в этих продуктах, но отчасти их реэкспортировавшего¹⁷⁶⁸. Из житийных и эпиграфических материалов известно, что в раннесредневековом Херсоне к числу особо почитаемых святых мест относились церковь Св. Прокопия, одного из палестинских мучеников, пострадавших в Кесарее при императоре Диоклетиане в 303 и 304 гг.; храм Апостола Петра и большая базилика апостолов Петра и Павла; загородный храм Св. муч. Созонта – пастуха овец, дерзнувшего поднять руку на языческого идола и замученного в 304 г.; другой загородный храм – Влахернский, поставленный во имя Богородицы-заступницы, целительницы и связанный с культом почитания реликвий Девы Марии, перенесенных из Палестины в Константинополь; храм св. муч. Фоки Синопского – покровителя нищеприимцев, путешественников и моряков; «дом» или церковь Св. муч. Леонтия, скорее всего, одного из киликийских братьев-бессребреников, как и прославленные Косма и Дамиан занимавшихся врачебным искусством и пострадавших за веру в 286–305 гг.¹⁷⁶⁹ Любой день их памяти, отмечаемый соответственно 8 июля, 12 июля, 20 сентября, 2 июля (Положение Ризы Богородицы во Влахернах), 28 августа (Успение Пресвятой Богородицы) и 1 октября (Покров Пресвятой Богородицы), 5 октября, 30 октября, мог стать и днем местного панигира. Должно быть, особенно устраивало приходившееся на середину лета время праздника апостолов Петра и Павла – главных патронов парафии, которым был посвящен самый большой соборный храм-кафоликон, а также дни Успения и Покрова Богородицы, св. Фоки и св. Леонтия, совпадавших с завершением поры основных сельскохозяйственных работ, уборки урожая, добычи соли и приближением прекращения дальних морских поездок в связи с окончанием навигационного сезона.

В Византии, как и в любом другом средневековом обществе, рост сельскохозяйственных ресурсов был напрямую связан с ростом числа рабочих рук¹⁷⁷⁰. Поэтому увеличение сельскохозяйственного производства, экономический подъем в Таврике в VIII в., особенно заметный с середины столетия, были прямым следствием относительного затишья, весьма благоприятной обстановки и увеличения здесь количества поселений, устраиваемых как византинизированным местным населением, так и новыми пришельцами¹⁷⁷¹. Только не приобретение краем независимости или потеря здесь ромейских позиций, и уж тем более не упадок и аграризация Херсона были тому причиной, а состояние кондомината, долгое время способствовавшее поддержанию состояния устойчивого равновесия разных сил на территории Крымского полуострова¹⁷⁷². Отсутствие необходимости защиты от внешних врагов с лихвой компенсировали убытки от статуса двойного подчинения, а значит, и эксплуатации. Рост численности населения объясним как внешними факторами¹⁷⁷³, миграцией, в том числе из Малой Азии и с территории Хазарского каганата – Северного Кавказа, Подонья, так и внутренними демографическими процессами, когда в условиях относительной политической и экономической стабильности произошел своеобразный демографический взрыв, подобный тем, что уже случались в Крыму в иные эпохи¹⁷⁷⁴. Некрополи фиксируют увеличение населения Эски-Кермена, Чуфут-Кале, поселений, окружавших Мангуп и Баклу, а также южнобережных селений¹⁷⁷⁵. Примерно две с половиной сотни новых поселений возникают со второй половины VIII в. в Центральной, Северо-Западной, Юго-Восточной и особенно в Восточной Таврике (приблизительно 85% от общего числа), где процесс расселения пришельцев, численностью не менее 12–15 тыс. человек, шел бесконфликтно, на пустующих землях, видимо, с согласия византийских властей, которые продолжали считать данные территории своими¹⁷⁷⁶. Не случайно новые населенные пункты не имели фортификационных сооружений, не нужных в это мирное время.

Среди более трех десятков гончарных центров, обнаруженных к настоящему времени вдоль побережья полуострова от Коктебеля до Херсона и в горной Юго-Западной Таврике, не менее трети стали функционировать именно в это время (гончарные мастерские в районе Алушты, в урочище Суат около Ялты, на территории санатория «Кипарисный», в Ливадии, у пос. Трудолюбовка, на берегу р. Бодрак, в 6 км от Баклы, в Чабан-Куле, в 27 км западнее Судака и недалеко от впадения р. Канаки в море, в 10 км западнее Чабан-Куле), а технологическая традиция распространения здесь сложенных из сырца и камня двухъярусных прямоугольных или квадратных горнов с восходящим движением газов и жаропроводящими каналами в топочном блоке, вероятно, пришла с южного или юго-западного побережья византийского Понта¹⁷⁷⁷. Стандартность их продукции, в основном амфорной, указывает скорее на городской, чем на деревенский характер ремесла, то есть на то, что здесь временно работали городские ремесленники-сезонники, пытавшиеся не упустить выгодную конъюнктуру рынка и для этого старавшиеся разместиться как можно ближе к потребителям их товара – местным виноделам и производителям сельскохозяйственной продукции¹⁷⁷⁸. К тому же морем было особенно удобно развозить готовые гончарные изделия, которые, судя по всему, делали большими партиями, в огромном количестве. Подобного не наблюдалось на территории Крыма ни до VIII в., ни после середины X в.

Можно ожидать, что эти процессы не обошли и собственно Херсон, численность населения которого в сложившейся обстановке пережила тенденцию не в сторону сокращения до 3 тыс. человек, а, скорее напротив, достигала не менее 5–6 тыс.¹⁷⁷⁹ Знать не могла достигать 10% от общего числа населения города, а именно столько составляла бы численность домочадцев знатных семейств от 3000 жителей, если исходить из указаний Феофана и Никифора о 48 протевонах, которых застали в Херсоне карательные войска Юстиниана II в 710 г.¹⁷⁸⁰ Нет сомнений, что вывезенные в Константинополь, они в массе своей уцелели и были возвращены в Херсон уже в 712 г., сразу после прихода к власти Вардана-Филиппика.

Неблагоприятные последствия воздействия экологического фактора в середине VIII в., по-видимому, оказались для города сведены к минимуму. Следов разрушений, запустения, какие наложили отпечаток в это время даже на лик столицы Империи, здесь не прослеживается¹⁷⁸¹. Горожане благополучно пользовались солидным архитектурным наследством, доставшимся от второй половины VI – первой половины VII в., и даже кое-что достраивали, обновляли, возводили новые храмы, среди которых с уверенностью могут быть названы появившиеся к концу столетия крестово-купольный храм №29 на большой агоре и Западный загородный крестообразный храм Св. Созонта¹⁷⁸². Кстати, возрастание плотности внутриквартальной застройки по сравнению с первыми веками н.э., замеченное не только для Херсона, но и для других, достаточно хорошо археологически исследованных византийских провинциальных городов (Коринф, Афины, Фивы, Эфес, Пергам, Сарды)¹⁷⁸³, вернее всего объяснить только одним – недостатком места и, значит, возрастанием плотности населения отдельных жилых кварталов, где земля под застройку принимала все большую ценность.

Так или иначе, события конца VII – начала VIII в. указывают на сближение Византии и хазар через посредничество Херсона, производившего впечатление достаточно зажиточного, состоятельного города¹⁷⁸⁴. Империя нуждалась в этом сближении, важном для сдерживания мусульманской угрозы. Но поскольку речь шла о сближении Романии и каганата благодаря политике Херсона, почему хазары должны были чинить великое множество препятствий торговле города?¹⁷⁸⁵ Его экономика развивалась достаточно стабильно, отчего, как заметил В.В. Кропоткин, она не сопровождалась зарытием кладов – «индикаторов неблагополучия»¹⁷⁸⁶. Необоснованное и насквозь противоречивое представление хронистов конца VIII – начала IX в. о полном разорении Херсона во время первой карательной экспедиции Юстиниана II в 710 г. приняли и даже утрировали позднейшие византийские историки, такие как митрополит Навпакта Константин Манассия (ум. ок. 1187 г.), который писал, что участь города была хуже Вифлеема, где были убиты лишь младенцы, а не мужчины и женщины¹⁷⁸⁷. На самом деле нет никаких оснований приводить свидетельства Никифора и Феофана в пользу тяжелого экономического положения, кризиса и запустения города в VIII в., как это иногда делается исследователями, в лучшем случае делающими оговорку лишь о том, что дело не дошло до «полного замирания»¹⁷⁸⁸. Показательно также, что со второй половины – конца VII в. социальные верхи тюркюто-хазарского общества получали все выпуски византийского золота начиная с солидов Константа II (после 651 г.) до ранних монет Константина V (741–751 гг.) и изменения в этом, видимо, отражающие некие изменения в Хазарии, произошли не раньше 60-х гг. VIII столетия¹⁷⁸⁹.

Итак, имеющиеся материалы позволяют говорить, что Византия через Херсон и другие свои опорные пункты на территории соседних с ним областей-климата поддерживала достаточно оживленные экономические связи с местным населением региона. Крымско-византийские расписные ойнохои так называемого баклинского типа широко распространялись по территории, занятой во второй половине VIII – начале IX в. носителями салтово-маяцкой культуры, где они встречаются в погребениях Кеп, Тамани, у станицы Крымской, Нетайловского могильника на Северском Донце, Верхнего Салтова, Подонья (Червоная Гусаровка) и др. Причем отмечается тенденция к замене традиционно-салтовской лощеной керамики кувшинами, кружками крымско-византийского производства¹⁷⁹⁰. О том, что последние производились в VIII – начале IX в. и в Херсоне, свидетельствуют находки бракованных изделий этого вида в комплексе засыпи городского водохранилища¹⁷⁹¹.

Именно вещи византийского круга, бронзовые и железные пряжки типа «Коринф» и других распространенных вариантов, браслеты, фибулы, перстни с христианской символикой, греческими монограммами или имитациями монограмм, прочие украшения, стеклянная и гончарная посуда доминируют в инвентаре некоторых, преимущественно южнокрымских, могильников в VIII столетии¹⁷⁹². Следы связей местных поселений проявляются в виде дороги с подрубами в скале, соединявшей поселения в урочище Алсу-2 (17 км к югу от Севастополя), Чоргунский Исар и поселеиие Гасфорт на высоте Безымянной¹⁷⁹³. Находки византийских амфор, столовой керамики, пряжек и прочей мелкой торевтики дают также раскопки поселений и погребений этого времени в Центральной и Юго-Западной Таврике¹⁷⁹⁴. Туда же поступали тканные изделия. К примеру, в плитовом могильнике VIII–IX вв. Баклинского городища на голове погребенной женщины сохранились остатки плотной коричневой ткани, обшитой тесьмой с золотной нитью, которая не могла принадлежать к изделиям домашнего производства. Фрагменты ткани красного цвета были и на тазобедренных костях¹⁷⁹⁵. Очевидно, связи Херсона с населением Юго-Западного Крыма стали преобладающими, о чем свидетельствует стандартизированная керамическая тара херсонских гончарных эргастириев, поступавшая на туземные поселения¹⁷⁹⁶. Следовательно, вывод, о том, что в городе сохранились ремесла, ориентированные на торговлю с аграрной периферией, верен, хотя надо подчеркнуть, что изделия херсонитов находили сбыт преимущественно в ближайшей округе (дальняя имела собственные гончарные центры, выпускавшие массовую продукцию)¹⁷⁹⁷. Понятно, что при таком положении истинный византийский гончарный импорт – «импорт дальней доставки» – был невелик, ибо местный спрос в таре и посуде удовлетворялся своими силами.

Население Таврики уже стояло почти на одной ступени развития вместе с Херсоном. Вместе с тем, его продуцентная роль, как, впрочем, и других раннесредневековых городов, вообще не могла быть велика. И дело не в упадке и кризисе города, якобы начавшемся в VII в., а в соответствии скромным потребностям новой эпохи с иными материальными потребностями и ментальными ориентирами. Именно в силу этих объективных обстоятельств не возникли условия для интенсификации обмена между херсонитами и сельской округой: массовые товары, производившиеся теми и другими, были за редким исключением одинаковыми. Более того, сельская округа как монополист сельскохозяйственных продуктов играла даже лидирующую роль в этом обмене, поскольку херсониты были жизненно заинтересованы в получении от нее зерна, вина, мяса, шкур и пр. Различия в материальной культуре Херсона и сельских поселений Юго-Западной Таврики в VIII в., конечно, существовали, но они объясняются не отсутствием связей между ними, а социально-экономическими и духовными причинами, какие всегда отличают село от города и, несмотря ни на что, делают его положение приоритетным¹⁷⁹⁸. Последний все же продолжал выполнять по отношению к варварской периферии функции центра торгового обмена, причем, судя по редкости находок монет даже в ближней округе, этот обмен был неэквивалентным, неравноценным и зиждился преимущественно не на основе договора купли-продажи (emptio-venditio), а на основе договора мены (permutatio)¹⁷⁹⁹. Следовательно, и тут Херсон ничем не отличался от прочих пограничных городов Империи, к которым народности, находившиеся под ромейским влиянием, тянулись прежде всего как к источнику получения того, что не было известно в варварских землях или появлялось там с известным запаздыванием¹⁸⁰⁰. Примечательно, что даже амфоры и другая керамическая тара все же поступали на крымские поселения, связанные с городом как с центром торговли всего региона, несмотря на то что на этой территории существовали собственные гончарные центры, тоже производившие товарную продукцию¹⁸⁰¹. К примеру, сравнение керамики из поселений нижнего и среднего течения р. Бельбек показывает, что в VIII – первой половине IX в. они были ориентированы на получение гончарной тары из Херсона и его ближайших окрестностей, тогда как верховья р. Бельбек снабжались продукцией, вероятно, из гончарных печей ІХ–Х вв., расположенных в 12–15 км от крепости Сюйрен (Сюрень), в районе современного С. Голубинка¹⁸⁰².

При этом наблюдалась явная активизация производства подобных многочисленных гончарных мастерских в сельской местности, выпускавших тару, столовую, кухонную бытовую посуду, а также строительную керамику для церквей (керамиды, калиптеры, плинфу, облицовочные плитки), но прежде всего рассчитанных на удовлетворение растущих запросов крымского товарного виноделия в бочках-пифосах и особенно амфорах, кувшинах и отчасти во флягах, предназначенных для вьючной перевозки¹⁸⁰³. При всей курьезности концовки рассказа агиографа о споре двух местных жителей, которые даже при посредничестве своего духовного пастыря, преподобного Иоанна Готского, не могли поделить вино, хранившееся в пифосе (peri oinou ontos en pitho, oinon ento pitho), данный пассаж косвенно свидетельствует о широком распространении к концу VIII в. винодельческого промысла в здешних землях¹⁸⁰⁴. Примечательно, что в 1930 г. в ходе случайных раскопок большого винного склада на северной стороне Севастополя на обнаруженных здесь пифосах оказались граффити VII–VIII вв. – имена «Плиада жена Килика» (Pliada gune tou kylek[iou]), Пифар, Рама (Ramoou), расположенные в три строки, а также Тасий, Криний, Килита, Фасос (?) с изображением мухи, крестообразная монограмма имени Анастасий (ΙΝΑΤ)¹⁸⁰⁵. Не исключено, что подобные прочерченные на видном месте знаки в виде монограмм, полностью написанных имен или одной и двух букв были не только метками заказчиков пифосов, но и заменяли в какой-то степени уорант для тех, кто помещал такие сосуды в винное хранилище¹⁸⁰⁶. Здесь же были найдены остатки фильтра, более совершенного, чем плетеные, «корзиночные», в виде толстого мата из шерсти, который служил для процеживания вина¹⁸⁰⁷. Мат гораздо лучше старинных фильтров пропускал виноградный сок, задерживая на своей поверхности виноградные зерна, кусочки виноградной лозы, песок, тончайший ил. Следовательно, можно говорить о следующем после античного, более высоком этапе развития этого промысла на крымской земле и существовании организации складского дела.

До второй половины VIII в. сюда попадало главным образом импортное вино, поступавшее по традиционным черноморским маршрутам, известным с античных времен. Но затем ситуация меняется. Поражает обилие появившихся в этот период и несколько позже каменных корытообразных, довольно больших тарапанов-давилен, углубленных на 0,3–0,4 м, рядом с которыми сооружавшие их виноделы-христиане иногда высекали в скале кресты и размещали гнездами ямы для установки вместительных округлодонных сосудов. Весьма производительными винодавильнями обзаводились, похоже, даже монастыри¹⁸⁰⁸. Только на территории Качи-Кальона насчитывается свыше 120 таких давилен, способных одновременно переработать более 2500 ц винограда¹⁸⁰⁹. Винодельческие комплексы VІІІ–ІХ вв. открыты на северных склонах Главной гряды, в долине реки Биюк-Карасу (городище у С. Вишенное), в среднем течении р. Качи, в усадьбах городища Кыз-Кермен, в 3 км южнее Чуфут-Кале, в Чилтер-Кобе, Чилтер-Мармаре, у подножия Сюйренской крепости, на Эски-Кермене и в других местах¹⁸¹⁰. Они с трудом поддаются учету и редко сопровождаются описанием. К примеру, группа из четырех тарапанов, соединенных канавками-стоками с прямоугольными или округлыми резервуарами для сока (0,64x0,85, 0,75x0,95, 1,0x1,0 м, глубиной 0,4–0,6 м), находилась при дороге на восточном краю плато Кыз-Кермен, несколько в стороне от усадеб¹⁸¹¹. Возможно, эти давильни предназначались для общего пользования. Они имели прямоугольную форму (1,75–2,35x1,95–2,35), были, как положено, ограждены плетнем или каменной оградой и накрыты навесами из деревянных стояков. Ни размеры, ни конструкция таких традиционных тарапанов, ни обилие выпускаемой местными мастерскими тарной гончарной керамики не дают оснований для заключения о том, что «...производство вина было здесь очень ограниченным, лишь для домашних нужд и отнюдь не товарным»¹⁸¹².

На Мангуле найдено к настоящему времени более 20 таких комплексов, в том числе девять вырубленных в скале крупных винодавилен и резервуаров для сбора сусла, преимущественно вдоль обрыва, в восточной части плато, где концентрируются жилые усадьбы, а в 2001 г. на мысе Тешкли-Бурун обнаружено вырубное основание для станин винтового пресса¹⁸¹³. С виноделием А.Г. Герцен полагает возможным связать и находки многочисленных костяных спиц для плетения¹⁸¹⁴. В культурном слое преобладает тарная керамика, производившаяся в гончарных комплексах в соседних долинах, откуда доставляли и виноград, что указывает на значительные перемены в хозяйственной жизни, а именно возрастание к концу VIII в. и в последующие десятилетия роли экспорта вина, ставшего одним из главных товаров здешних обитателей¹⁸¹⁵.

О винодельческом производстве в районе Баклинского городища свидетельствуют находки скоплений пифосов, которые относятся ко времени не ранее VII–VIII вв. Подобное помещение с пятью пифосами было обнаружено в 1977 г. во время раскопок Уральской экспедиции. При этом В.Е. Рудаков отметил, что, по словам окрестных жителей, «на этом поле при полевых работах неоднократно обнаруживались подобные «пифосные гнезда», однако ни посмотреть этих находок (ибо пифосы уничтожались при полевых работах либо разбивались при неумелом обращении), ни уточнить места находок из-за давности времени не удалось»¹⁸¹⁶. Это находит подтверждение в сообщении А.И. Маркевича о том, что в XIX в. при распашке земли под Баклой то и дело натыкались на скопления пифосов, зарытых рядом в землю. Крестьяне употребляли находки в своем хозяйстве для ссыпки зерна и соглашались продать их для музея ТУАК¹⁸¹⁷.

Огромное количество фрагментов пифосов зафиксировано на поселении VІІІ–ІХ вв. у С. Оборонное, Балаклавского района г. Севастополя¹⁸¹⁸. Более 50 пифосов оказалось на поселении Шабурла, существовавшем в это же время в Ласпинской котловине. Лишь в одном из них были обнаружены остатки соленой рыбы, остальные были пусты и, по мнению авторов отчета о раскопках, служили для «хранения воды»¹⁸¹⁹. Однако с не меньшим основанием можно представить их применение в качестве тары для вина, поскольку проблем со снабжением водой данный район не знал. К примеру, на соседнее раннесредневековое поселение Хаспио вода поступала по водопроводу из керамических труб от обильных каптажей у обрывов горы Су-Уч-Кан¹⁸²⁰.

Целые пифосы, порой достигающие двух и более метров высоты, объемом до 1500 литров, а особенно разрозненные фрагменты таких сосудов VIII–IX вв., как и амфоры, повсеместно встречаются в Юго-Западном и Юго-Восточном Крыму. Среди них можно выделить не менее трех типов сосудов (с желобчатым туловом и с обручами-валиками, шаровидные с высоким горлом в виде стоячего воротничка, яйцевидные), которые ремесленники, очевидно, делали на заказ¹⁸²¹.

Примечательно, что амфоры, известные по раскопкам поселений Таврики, встречаются в синхронных им комплексах портового и южного районов Херсона VІІІ–ІХ вв.¹⁸²² То же можно сказать о пифосах с шаровидным и вытянутым яйцевидным туловом¹⁸²³. Петрографические анализы керамики из приморских гончарных центров в районе Сугдеи (Чабан-Куле и Канакская балка) показывают, что изготовлявшиеся здесь амфоры служили тарой для вина, попадавшего не только в Херсон и прочие центры Таврики, но и распространявшегося за пределы полуострова, по Приазовью, Подонью, доходившего вплоть до Салтова¹⁸²⁴. Это же обстоятельство свидетельствует в пользу того, что большинство известных скальных винодавилен датируется второй половиной VIII–IX в., периодом наиболее активного использования амфор местных гончарных центров, и, следовательно, именно к этому времени относится пик развития товарного виноградарства и виноделия. Только два из не менее 10 одновременно действовавших в то время гончарных центров (в Канакской Балке и Чабан-Куле – 5 и 10 печей соответственно) были в состоянии произвести за сезон около 18 тыс. амфор при объеме каждой 25–30 л, способных, таким образом, вместить 450–540 тыс л. вина¹⁸²⁵. Продукции половины этих мощных эргастириев с избытком хватило бы, чтобы покрывать ежегодную потребность в таре, а значит, и в ее содержимом – вине для всего населения такого города, как Херсон, причем, как уже сказано, оно расходилось по всему Северному Причерноморью, особенно Крымскому полуострову, и поступало за его пределы, в Фанагорию, Таматарху, коренные салтово-маяцкие поселения¹⁸²⁶. Разумеется, подобное положение, сопряженное с долговременной кропотливой работой по разведению винограда, могло сложиться лишь в условиях безопасности торговли, стабильного, относительно спокойного существования, при наличии слоя соответствующих промысловиков, местных предпринимателей и при широком, устойчивом, рассчитанном на перспективу спросе на предлагаемую ими продукцию на местном и внешнем рынке. Это вполне соответствует политически стабильному, устойчивому периоду кондоминатного византино-хазарского владения на крымской земле, развивавшегося в VIII в. в условиях спокойствия в северопричерноморском регионе, в степных районах Северного Кавказа и Подонья, и поэтому нет оснований сдвигать точку отсчета такого периода лишь к концу этого столетия или переносить его во вторую половину IX – начало X в.¹⁸²⁷

Поскольку обмен шел на натуральной основе и к тому же был неэквивалентным, внутрирегиональная торговля не требовала большой монетной массы, что вполне соответствует сравнительной малочисленности нумизматических находок, столь характерной для эпохи «темных веков». Отдельные находки золотых монет, например солида Ираклия (610–641) в могиле в базилике на плато Пампук-Кая или тремиссиев Вардана-Филиппика (711–713) и Константина V (741–775) в Скалистинском могильнике, не меняют этого вывода, хотя нет сомнений, что в свое время золото было получено в Херсоне, ближайшем византийском центре¹⁸²⁸. Впрочем, эта ситуация была недалека от той, что существовала в Юго-Западном Крыму и в первые века н.э., и в поздневизантийский период¹⁸²⁹. Медная монета небольшого достоинства, главным образом пентануммий, лежала в основе мелких торговых, в основном внутригородских-денежных операций и поэтому очень редко нужна была для осуществления экономических и культурных связей между городом и деревней. С другой стороны, это же обстоятельство, а не только слабая ориентация торговли и ремесел Херсона на варварское окружение¹⁸³⁰, отчасти объясняет пассивность работы оффицины Херсона и других византийских городов, удовлетворявшихся в основном старыми римскими монетами IV–VII вв. и теми новыми выпусками, что эпизодически поставлял в обращение столичный монетный двор¹⁸³¹. К примеру, литые монеты, повторяющие типы чеканных полуфоллисов Маврикия, могли появиться не ранее VIII в., так как в предыдущем столетии этой техники изготовления монет в Херсоне еще не использовали¹⁸³². В обращении, необходимом для обеспечения нормального товарообмена в регионе, находилась масса старых номиналов, иногда контрмаркированных, и такое своеобразное положение сохранялось по меньшей мере до правления Василия I (867–886)¹⁸³³.

В то же время распространение в городе бронзовых гирь, эксагиев дисковидной, октогональной формы, подобных известным по всей территории Византийской империи в раннее Средневековье, говорит о том, что денежное обращение и обслуживавшие его менялы, трапезиты, каталлакты не сдали своих позиций. Среди беспаспортных находок К.К. Косцюшко-Валюжинича имеется такая гирька диаметром 30 мм и высотой 5,7 мм, с невысоким круговым бортиком на внешней и внутренней стороне. Коррозия уничтожила обозначение норматива, но вес гирьки 22,98 г, учитывая утраты, близок 6 номисмам, или 1 унции (TS– 27,30 г). Еще одна маленькая бронзовая гирька в виде диска,. размерами 22 мм и высотой 6,8 мм, была обнаружена в 1937 г. раскопками на северном берегу, в помещении 17, в слое с разнообразным материалом раннесредневекового времени¹⁸³⁴. Верхнюю и нижнюю часть лицевой стороны разновеса украшали две волнистые линии, нанесенные точками, между которыми были помещены выполненные точками буквы ND, обозначающие весовой норматив – 4 номисмы. Вес гирьки – 17,37 г – почти полностью совпадает с этим нормативом, теоретический вес которого равнялся 18,20 г. Видимо, этот норматив был обозначен также четырьмя большими точками, разнесенными по углам квадрата между буквами ND. Еще меньший норматив означали буквы ІВ (12 нуммиев), вырезанные на гирьке в виде плоского кружка диаметром 12 мм. Она была найдена при раскопках галерееобразного сооружения с южной стороны Уваровской базилики, в котором предположительно можно видеть остатки епископального птохиона. Бронзовая гиря из засыпи раннесредневекового времени¹⁸³⁵. Аналогичная бронзовая гирька встречалась при раскопках в юго-восточном углу большой агоры¹⁸³⁶. Вариантом дисковидных гирь является бронзовая гиря в виде плоского восьмиугольника, на котором внутри врезных окружностей выгравирован крест и, как указано, в отчете о раскопках, буквы «FE»¹⁸³⁷.

Очевидно, для изготовления разновесов служила обнаруженная на территории храмового комплекса Западной базилики («дома св. Леонтия») мраморная прямоугольная формочка толщиной 2 см, с помощью которой можно было отливать одновременно по три плоских .кружка в 12, 14 и 15 мм диаметром, то есть маленьких разновесов – номисм и их частей¹⁸³⁸. Такая же формочка, только в виде прямоугольной сланцевой плитки, была найдена при раскопках в районе главной улицы и общественного «здания Г», судя по житиям св. епископов Херсонских, в «регионе так называемой малой агоры»¹⁸³⁹. Она тоже служила для изготовления круглых разновесов диаметром 15–18 мм и толщиной 3 мм. Внутри формочки, посередине кружков, были вырезаны почти сгладившиеся буквы HN (8 нуммиев?) и греческий крест. Следовательно, городские трапезиты и аргиропраты, выступавшие менялами и ростовщиками, пополняли запасы необходимых им эксагиев за счет их местного производства, .надзор за которым, надо полагать, находился в руках местных провинциальных властей во главе с византийским архонтом или протополитом. Контроль же со стороны столичной администрации в этом деле, видимо, ослаб.

Тем не менее Херсон, как и прежде, оставался в границах обширной «номисма-зоны», а его денежное обращение продолжало покоиться на основе знаменитого «доллара Средневековья» – византийского,золотого солида и его производных – семисса и тремисса, размениваемых на мелкие медные номиналы. Разумеется, постоянная необходимость взвешивать монеты при всякой денежной операции снижала быстроту и удобство платежей, однако состояние денежного дела не позволяло избежать этого. Не престижная, но нужная для общества профессия трапезита, каталлакта нашла свое место и в Херсоне, а поиски выгоды ее представителями Должны были выводить к иным побочным занятиям, связанным с деньгами. Их деятельность была профессионально ориентирована, но, как и следовало ожидать, далека от узкой специализации. Нет сомнений, что херсонские менялы, подобно прочим византийским коллегам, сочетали свое ремесло с деятельностью ростовщиков-симадариев, кредиторов, скупщиков и продавцов драгоценностей, а также привлекались к «имперской службе» (basilikes douleias), выполнению общественных обязанностей финансового характера (подсчеты, выдачи сумм), несли контрольно-инспекторские функции, связанные с обеспечением нормального функционирования имперского монетного обращения¹⁸⁴⁰.

Несмотря на религиозные разногласия первого периода иконоборства, активизировавшуюся в 80-х гг. VIII в. политическую борьбу, даже отдельные вооруженные столкновения, общее экономическое положение в Южной и Восточной Таврике оставалось все еще вполне благоприятным. Без определенного контроля Херсона, а значит, и Византии над «землями готов» невозможно было сохранение торговли с их обитателями – той самой торговли, наличие которой признается здесь исследователями, но лишь «под властью Хазарского каганата»¹⁸⁴¹. Между тем население Эски-Кермена, Тепе-Кермена, Баклы и других городищ продолжало сохранять торговые связи с Херсоном, а через него с Империей¹⁸⁴², и, значит, византийское влияние имело не только духовную, но и материальную основу для того, чтобы успешно конкурировать с хазарским. Именно к этому времени относится особенный рост населения и восстановление целого ряда поселений на античной основе, в том числе в районе Феодосии, координаты которой под именем Таурсана называет при описании черно-морского побережья арабский географ ал-Хваризми в первой половине IX в.¹⁸⁴³ Любопытно, что возрождение не затронуло саму Феодосию. Епифаний заявлял, что место, где находился этот прежде «...многолюдный и образованный» город, «...ныне не имеет даже следа человеческого» (semeron oude ichnos anthropou en aute echei)¹⁸⁴⁴. To же подчеркивает грузинский текст жития: «Ныне он в развалинах и безлюден»¹⁸⁴⁵. Лишь в апокрифических «Деяниях ап. Андрея», по кодексу ХІ–ХІІ вв., после слов «следа человеческого» добавлено: «кроме немногих, по проповеди Апостола уверовавших», то есть крещеных¹⁸⁴⁶. Эту картину пока подтверждают результаты археологических раскопок¹⁸⁴⁷.

Примечательно, что уже Периплы V в. (Псевдо-Арриана, §30, и Анонимный, §77) называли Феодосию или Ардабду – «Семибожную», как она звалась «на аланском или таврском наречии», – опустевшим городом эллинов¹⁸⁴⁸. Следовательно, «дезурбанизация и упадок», якобы присущие VII–VIII вв., здесь ни при чем: в данном случае мы имеем дело с позднеантичным наследством. Впрочем, об обезлюдении здешнего места следует говорить с определенной долей условности. В. Гейд упоминал о следах раннесредневекового поселения на побережье Феодосийской бухты¹⁸⁴⁹. А.Г. Еманов, ссылаясь на некие архитектурные детали и греческое надгробие, указывает на проживание полиэтничного грекоговорящего христианского населения в районе акрополя в IX в.¹⁸⁵⁰ Очевидно, имеется в виду мраморная колонна высотой 1,67 м (2 аршина 5 1/2 вершков) и диаметром 0,45 м (10 вершков), найденная в развалинах большой мечети в Феодосии, надпись на которой сообщает о погребении рабы Божьей Елены монахини, скончавшейся в среду 11 мая и раба Божьего Тамгана, умершего в пятницу 13 мая лета 6327 (819 г. н.э.), хотя есть мнение, что эта колонна вторичного использования была перевезена из Анатолии и поставлена в мечети¹⁸⁵¹.

На благосостояние византинизированных поселений и городов-крепостей Таврики косвенно указывает богатый клад византийских золотых солидов, который происходит с небольшого хазарско-салтово-маяцкого поселения, находящегося около Славянска на Верхней Кубани (в двух километрах восточнее Анастасиевки). Клад включал около 270 золотых монет Льва III, Константина V; Льва IV и Константина VI и, очевидно, был составлен в 90-х гг. VIII столетия, как предполагают, из добычи, которую хазары захватили после расправы в Крымской Готфии над прозелитами епископа Иоанна Исповедника¹⁸⁵². Более половины солидов имели граффити в основном из греческих букв, религиозных символов, рисунков архитектурного характера, а часть обрезана по краям, как это было принято делать в Византии и византийских центрах Крыма (Херсоне, Сугдее, Тепсене, Тамани), видимо, для компенсации нехватки разменной монеты¹⁸⁵³.

Потребности контрагентов тамошних земель и метрополии ромеев обслуживал, очевидно, слой профессиональных предпринимателей, известных ромеям как «коммерческие люди из Готфов». Именно так они именовались в материалах Вселенского собора 787 г. среди прочих купцов «из всех внутренних стран запада», торговавших в Константинополе в правление Льва III Исавра¹⁸⁵⁴. Столь устойчивое сохранение памяти о них свидетельствует, что это была вполне устойчивая категория частных торговцев, ведшая дела в Таврике и на главном, столичном рынке Империи. Вполне правдоподобным выглядит достаточно обоснованное мнение A.A. Васильева о том, что в продолжительный период мирных отношений с хазарами значительная часть восточного импорта поступала в Романию через византийские центры в Крыму, прежде всего Херсон и Сугдею¹⁸⁵⁵. Поскольку арабы закрыли пути, что вели через Кавказ и Восточное Причерноморье к восточным рынкам, роль черноморской торговли и северопричерноморских сухопутных путей в VIII в. стала расти, а вместе с ней росло пристальное внимание имперского правительства к крымским центрам.

Предметом византийского экспорта в города Таврики, как и прежде, могла быть медь в слитках, с которой работали кузнецы и медники, в том числе местных сельских поселений, и спрос на которую должен был быть велик¹⁸⁵⁶. Какую-то часть импорта составляли типичные византийские бронзовые поясные пряжки VIII в., а значит, и кожаные ремни к ним, которые, разумеется, не все делали только на месте, в эргастириях самого города¹⁸⁵⁷. Среди привезенного случались редкие, изысканные для Херсона продукты, такие как плоды смоковницы, фиги (syko), на что указывает надпись по краю красноглиняной мисочки, обнаруженной в засыпи водохранилища на южном участке городища¹⁸⁵⁸.

Обращает на себя внимание то, что на поселениях VIII в. в приморской полосе Южного берега Крыма преобладает провинциально-византийский археологический материал¹⁸⁵⁹. Массовая стандартизованная византийская столовая керамика, производившаяся в гончарных мастерских Херсона и других византийских центров Таврики, в силу своих высоких качеств и, очевидно, дешевизны усиленно конкурировала с гончарной продукцией салтовских. поселений, практически вытеснив ее с местных рынков. Собственно, она никогда на этих рынках и не появлялась¹⁸⁶⁰. По подсчетам И.А. Баранова, не менее 95% посуды на поселениях в Крыму было византийской, то есть привозной¹⁸⁶¹. В этом обилии продукция, которую можно относить к салтовской, практически тонет. Для сравнения следует заметить, что похожее положение сложилось на скифо-сарматских поселениях Юго-Западного Крыма в конце I – начале III века н.э., в период расцвета посреднической торговли Херсонеса с ними¹⁸⁶². Приходится повторить в очередной раз, что все это в корне противоречит встречающимся в историографии утверждениям как об оторванности Византии от хоры Дори и Таврики, утрате ею здесь какого-либо влияния и тем более контроля¹⁸⁶³, так и о заметном изменении в ориентации торговли Херсона этого времени, якобы превратившегося в почти замкнутый региональный экономический центр¹⁸⁶⁴.

Торговые связи херсонитов с метрополией ослабели не настолько, чтобы их значение перестало ощущаться для населения города. Он, как и прежде, не замкнулся в рамках регионального центра торговли. Потребление им продукции преимущественно в амфорах местного, крымского производства не противоречит этому выводу, поскольку местное вино и раньше не было предметом дальнего вывоза, что не мешало Херсопесу сохранять значение посреднического, транзитного центра дальней торговли¹⁸⁶⁵. Β VIII в. через него тоже шел обмен ромейских товаров из ядровых районов Империи на сырье, продовольствие, другой импорт, следы которого теперь не сыскать. Проходя Херсон, он поглощался в Романии. Во всяком случае центр экономической жизни не покидал портовый район города¹⁸⁶⁶. Едва ли здесь строили военные корабли, но, несомненно, рыбацкие и транспортные суда, которые в эту «эпоху одномачтовых судов» отличались малыми габаритами и на которых перевозили небольшие грузы. Море связывало херсонитов с Подунавьем, малоазийскими провинциями, со столицей Империи. Поражает, сколь быстро и регулярно получал Юстиниан II осенью 711 г. сведения обо всем происходившем в городе, а византийские корабли, отправляемые из Константинополя по приказам василевса, столь же быстро достигали его порта¹⁸⁶⁷. Следует учесть, что, несмотря на «демократизацию» морской торговли, государство сохраняло особый контроль над навклирами, поскольку они исполняли извозную и почтовую повинность, обеспечивали контакты с властями, доставляли налоговые поступления, помогали поддерживать связи с патримониями фиска на херсонесской земле¹⁸⁶⁸. Не случайно в представлении папы Григория II (715–730), запечатленном в его письме к Льву III Исавру (717–741), Херсон посещали как обитатели Севера (оі oiketores tou Вогга), так и приезжавшие с юго-запада, со стороны проливов и Боспора (Bosporos), как издавна называли Боспор Фракийский¹⁸⁶⁹. В данном случае пути паломников к местным святыням отражали основные направления торгово-экономических контактов. И если в грузопотоке уменьшилось количество привозной керамики – привычного для археологов индикатора связей, то объем перевозок так называемых тяжелых товаров (зерно, металлы, шкуры, воск) не поддается учету, хотя ясно, что сложившиеся условия явно располагали к их увеличению. Вполне возможно, что в обмен на вывозимое из Таврики херсониты, а через них обитатели крупных городищ «земли готов», к примеру Мангупа и Баклы, получали в VIII – первой половине IX в. не только ранние светлоглиняные поливные столовые «сервизы» (миски, бдюда, горшковидные сосуды с крышками) византийской работы¹⁸⁷⁰, но и ткани, одежду, платье, спрос на которые был всегда стабилен, а рынок сбыта обширен. Иначе не понятно, что могло интересовать в Херсоне царского архонта (tou archonti), очевидно, влаттия, печать которого с изображением Льва III и Константина V датируется 739–751 гг.¹⁸⁷¹

Нередко архонты влаттия являлись эргастириархами (ergasteriarchai) – управителями имперских мастерских по производству дорогих, парадных тканей и одежд¹⁸⁷². Определять их потребителей было прерогативой государства¹⁸⁷³. По другим аналогичным сфрагистическим находкам известно, что эти служащие иногда назначались на должность контролеров торговли – главных коммеркиариев (geniko komerkiario), надсмотрщиков за казенными складами-магазинами (апофиками), отбыв которую, они, вероятно, возвращались к выполнению своих прежних обязанностей¹⁸⁷⁴. Влаттии (blattia), в том числе и те, которыми распоряжался архонт, имевший дела в Херсоне, скорее всего, имели вид: кусков материи: Книга Эпарха всегда упоминала их отдельно от плащей, иматиев, другой готовой одежды и прочих ее аксессуаров¹⁸⁷⁵. Интересно, что торговцы льняными тканями имели дело с влаттиями – материей шириной «... в шесть ладоней и меньше» (blattia exalia e elattona), и их, наравне с льняными прандиями и харериями, разрешалось продавать ино: земцам (ethnesi)¹⁸⁷⁶. Это же прослеживается в торговле херсонитов, которые расплачивались с «варварами» аналогичным товаром¹⁸⁷⁷.

Н.П. Лихачев вслед за В. Хейдом подразумевал под влаттиями лишь пурпурную шелковую ткань и, надо сказать, исследователи обычно используют этот термин прежде всего в таком значении¹⁸⁷⁸. Он действительно происходил от слова blatta – «пурпур», то есть имел отношение к тканям, выкрашенным пурпурной краской. Однако Книга Эпарха вкладывала в это понятие более широкий смысл, охватывавший не только ткань, но и готовые тканные изделия, не требовавшие кроя, – занавеси, плащи, мантии, цельные скарамангии, причем как из пурпурного шелка, так и из высокосортных льняных тканей, вероятно, разных расцветок (зеленых, желтоватых, персиковых, в багряную полоску, многоцветных)¹⁸⁷⁹. Собственно пурпурово-шелковая ткань и изделия из нее именовались другим термином – охеоп, охеа, который в необходимых, уточняющих случаях добавлялся в качестве дефиниции к слову «влаттий» (аро blattion oxeos)¹⁸⁸⁰.

Вот эти-то ткани и одежды, шедшие через Иерон – крупнейший перевалочный пункт, таможенный и ярмарочный центр на входе в Черное море, судя по моливдовулу опечатывателя таможенных грузов-буллота середины VIII в., проходили херсонесский порт, чтобы, обернувшись другими товарами, преимущественно продуктовыми и сырьевыми, с прибылью «вернуться» в город, а через него в Романию¹⁸⁸¹. Так как в здешней торговле Херсона с его периферией в Юго-Западном и Южном Крыму отсутствовал устойчивый эквивалент – деньги, и она, по давней традиции, велась главным образом путем обмена, последний не мог быть равноценным и, следователыю, лишь одна сторона – херсониты – извлекала максимум выгод из такой торговли. При этом главными оказывались не слабо продуцентные сельскохозяйственная база и ресурсы самого города, а ресурсы населения Готфии, вовлеченного в сферу неэквивалентного обмена в силу стабилизации отношений в условиях византийско-хазарского кондоминиума. Видимо, именно в этом направлении стоит искать отгадку сравнительно благополучного материального положения горожан, позволяющую по-другому взглянуть на Херсон пика «темных веков». В целом, в его облике не проглядывало бескровное лицо нищеты – неизменной спутницы кризиса и упадка. Этот город привык трудиться сам и влиять на потребности своих многочисленных контрагентов, диапазон которых колебался от столичных рынков и эргастириев до скромных поселенных усадеб Таврики.