Глава 3. Деловой город. Экономическое развитие Херсона во второй половине VI–VII вв.

Облик запустевшего города, якобы вступившего с середины VI столетия в длительный период спада, в VII столетие оказавшегося в тяжелом критическом состоянии, оторванного от Византии и в дальнейшем потерявшего прежнее значение центра обмена с варварской периферией по причине хазарского завоевания Таврики⁸⁰², – такой облик Херсона все более решительно пересматривается в специальных работах исследователей последней трети XX в. Разумеется, перманентные локальные военные действия почти повсеместно действительно стали непременным атрибутом новой эпохи. Но, как и большинство раннесредневековых военных конфликтов, они далеко не всегда имели глобальные, катастрофические следствия, и подчас современники могли совершенно не ощущать влияния подобной войны, даже если она шла где-либо в «соседних пределах». К примеру, захват части Боспора гуннами в начале V в. не оказал заметного отрицательного влияния на экономику царства, население которого продолжало традиционно заниматься земледелием, виноградарством, рыболовством, ремеслами, торговлей, в том числе с иными регионами Восточной Римской империи⁸⁰³. Война с болгарами во Фракии в конце IX – начале X в. тоже никак не отразилась на торговле, которая велась в соседней Македонии и Фессалоникс, в том числе с теми же болгарскими торговцами: для них, как и для жителей Фессалоники, по словам Иоанна Камениата, «война исчезла отовсюду»⁸⁰⁴.

Похоже, внешние вторжения, военные рейды, в том числе кочевников, не вызывали такого опустошения и прекращения жизни всех городских центров, какое обычно воображали современники, из столетия в столетие писавшие о таких опустошениях. Если некритично, без учета психологического фактора следовать их мнению, Византию в любое время неизменно ждал скорый плачевный конец, который на деле почему-то все запаздывал. Между тем только в конце VIII – первой половине IX в. ромеи тратили на содержание армии и прочие военные нужды не менее 2/3 своего бюджета, и едва ли эта ситуация была существенно иной во время персидских и начала арабских войн или в X в. и позже⁸⁰⁵. Видимо, надо учитывать, что состояние средневековой экономики не всегда столь функционально подчинено неблагоприятным условиям военного времени⁸⁰⁶. История Романии опять-таки дает тому убедительные примеры⁸⁰⁷.

Упадок хозяйства, вызванный неблагоприятной внешнеполитической ситуацией, войнами и разорением, конечно, отражался на функционировании экономической и торговой структуры страны, но не мог быть определяющим в изменении этой структуры, которая зависела от внутренних факторов развития. Да и было ли когда-нибудь спокойное, мирное время за сотни лет существования Империи? Войны, столкновения на собственной и чужой земле, вражеские и ответные рейды следовали друг за другом бесконечной чередой, то усиливаясь, то затихая, но, по сути, никогда не прекращаясь. Поэтому абсолютизировать негативное влияние стабильно действовавшего военного фактора на развитие городов раннесредневековой Византии столь же неуместно, как пытаться объяснить рождение западноевропейского феодализма одной лишь нескончаемой вооруженной «борьбой всех против всех».

Не стоит в этом ряду особняком и появление хазар в Таврике, которое, следует подчеркнуть, произошло не ранее 680-х гг.⁸⁰⁸, не говоря уже о том, что пришельцы обжились и почувствовали себя более уверенно в новых краях и того позже. Во всяком случае, даже в начале VIII в. сюда не боялись ехать переселенцы из Малой Азии, примером чему может служить бывший пафлагонский кандофор (kandophoros), дед Иоанна Готского, знаменитого мятежника, противника хазарского влияния⁸⁰⁹.

И все же в каком состоянии находилась экономика города в пост-юстиниановскую эпоху? Насколько полнокровной она была и по каким направлениям развивалась? Ответить на этот вопрос возможно, только заставив заговорить «немых свидетелей» – археологические материалы, стратиграфические колонки, открытые и закрытые комплексы, накопленные за годы раскопок, которые дополняют скупые свидетельства византийских нарративных и правовых источников.

Соляной и рыбозасолочный промыслы. Комплексное исследование источников обращает внимание прежде всего на наличие явной преемственности в экономике позднеантичного Херсонеса и раннесредневекового Херсона. Прекращение функционирования большинства хозяйств античного типа на Гераклейском полуострове последовало во второй половине – конце V в. и, судя по остаткам юртообразных жилищ, очевидно, могло быть отчасти связано с появлением здесь какого-то кочевого населения, скорее всего одной из ветвей гуннов (Altziagiri Иордана?), пришедших в Крым после распада державы Атиллы в 453 г., однако это обстоятельство должно было привести не только к натурализации хозяйства, но и к более интенсивному развитию иных отраслей хозяйства, прежде всего промыслов⁸¹⁰. Это был проверенный, давно, с первых веков н.э. усвоенный херсонитами путь, способный повысить занятость населения, обеспечить ему нормальный прожиточный уровень и стабилизировать экономику города.

Одним из ведущих, видимо, пока к X в. не изменился уровень моря и не началось похолодание его вод, оставался рыболовный и рыбозасолочный промыслы, вылов свежей рыбы, ее переработка и, в частности, изготовление столь популярных в рационе ромеев рыбных соусов (гарума, гарона). Разумеется, определенная часть характерных глиняных пирамидальных грузил для удилищ и сетей должна быть отнесена к эпохе Средневековья. Прежде всего это относится к грузилам, которые были лишены штампованных изображений, какие было принято делать в античный период. О том же говорят аналогичные находки с «вдавленным изображением двойного креста»⁸¹¹.

Ныне можно считать непреложно доказанным, что некоторые из рыбозасолочных цистерн были построены в разных районах города в ІV–VІ вв. и позднее, продолжали функционировать в последней четверти – конце VII в.⁸¹² Многие из них (19% – около двух десятков из известных 101) оказались засыпаны в конце VI – начале VII в.⁸¹³, но в большинстве случаев это было вызвано необходимостью произвести обновление внутри отдельных кварталов города вследствие бурно ведшегося строительства и, следовательно, упадок рыбного промысла здесь ни при чем. Неоднократные упоминания об острове Св. Эферия (Евферия) во всех редакциях житий св. епископов Херсонских, составленных к концу VI в. кем-то из местных клириков, говорят о том, что район Черного моря, примыкающий к устью Днепра и особенно богатый рыбой, был хорошо известен херсонитам уже в это время, если не раньше, и они были в состоянии разрабатывать не только ближние, но и дальние морские ресурсы⁸¹⁴. Особенно активно рыбаки продолжали ловить анчоус в районе Херсонесской, Стрелецкой, Балаклавской бухт во время декабрьской и апрельской путины и вели добычу более крупных пород рыб в отдаленных местах⁸¹⁵.

Наиболее развитый с первых веков н.э. соляной промысел, обеспечиваемый десятком местных соляных озер в северо-западной части Гераклейского полуострова, в районе Сакской пересыпи и Евпатории, существовал и в более позднее время⁸¹⁶. Наличие рыбозасолки, несомненно, стимулировало его, и он имел все возможности по-прежнему давать не менее 20 тыс. ц соли⁸¹⁷. Эта отрасль, следовательно, не имела никаких оснований для депрессии. Соль была не очень дорогим продуктом (обычно не дороже 2–3 фоллов за кг)⁸¹⁸, зато крайне необходимым всем и поэтому весьма выгодным, прибыльным для ее реализаторов. Соледобытчики же – херсониты имели все основания, чтобы быть в числе ведущих из них, причем не только в границах Таврики, но и в заморье. Значение соли в экономике Херсона было стабильным в течение всего Средневековья. Этот важный товар производился далеко не везде, и города, располагавшие салинами, находились в Империи на особом счету⁸¹⁹. В самые тяжелые, неблагоприятные времена, а к таким, видимо, можно отнести лето 655 г., когда в Крыму оказался папа Мартин I, экспорт этого товара в сторону Босфора не прекращался, выручая херсонитов, особенно в сезон солезаготовки, в августе – сентябре, когда на заработанные от продажи промысловой продукции средства городу надо было закупать зерно нового урожая⁸²⁰. При условии реализации половины от общего объема соледобычи можно было бы выручить около 7000 номисм и на них приобрести даже по очень высокой цене в 3 номисмы примерно 2300 модиев зерна (около 23 т, если исходить из величины большого, аннонного модия). Поскольку этого количества хлеба было бы крайне мало для пропитания населения города до следующего урожая, значит, у херсонитов должны были быть и другие источники существования.

Из зафиксированной к настоящему времени на территории города 101 рыбозасолочной цистерны не менее 36 относятся к периоду между VI и IX вв.⁸²¹ Около двух десятков цистерн (№6, 30–33, 52, 55, 56, 68–70, 72, 73, 76, 77, 92, 97–101) было засыпано к концу VI – началу VII в., во время наиболее интенсивной застройки Херсона, но и после этого более десятка оставшихся продолжали использовать (№36–40, 63–65, 74, 75, 81, 84)⁸²². Известно, что вес 1 м³ рыбы равен 7,5–8 ц, а засолка продукции рыболовного промысла производилась два раза в год, что зависело от сроков осенней и весенней путин⁸²³. При среднем объеме херсонесской рыбозасолочной цистерны до 25–30 м3, в одновременно действовавших цистернах можно было получить примерно от 11250 до 14400 цн соленой рыбы.

Выходит, при населении города в 6–7 тыс. человек на одного жителя, включая детей, младенцев, приходилось в среднем около 157–230 кг этой продукции, вполне достаточной не только для собственного употребления, но и для продажи некоторого количества за пределы Херсона⁸²⁴. Даже для того, чтобы заполнить одну «среднетиповую» цистерну 2–2,5 т соленой рыбы, требовалось не менее одной лодки с двумя-тремя рыбаками, которые должны были бы трудиться всю путину изо дня в день не покладая рук⁸²⁵. Всего же, пока к началу VII в. не спал пик активности промысла анчоуса вследствие необходимости засыпки некоторых рыбозасолочных комплексов, требовалось не меньше 30 рыболовецких судов и около ста рыбаков (1/20 часть взрослого мужского населения), что лишь примерно в два-три раза уступало тому количеству рыбаков, которые были задействованы в Херсонесе в римский период, когда была освоена засолка анчоуса, а соленая рыба и гарум производились в особенно больших количествах, в том числе с целью поставок римским войскам⁸²⁶.

Керамическое производство. Раскопки показали, что в разных районах городища прослеживаются мощные нивелировочные засыпи – судя по стратиграфии, свидетельства частичных перепланировок и общественного строительства главным образом второй половины VI – начала VII в. Отмечены они и в северо-восточном районе, причем специалисты, проводившие здесь разыскания, посчитали чрезвычайно важным отметить, что «археологическая насыщенность слоя достаточно бедна. В основном это небольшие фрагменты керамических сосудов – амфор и краснолаковой посуды – как правило, импортных»⁸²⁷. По мнению М.И. Золотарева и C. В. Ушакова, проводивших здесь раскопки, «все это говорит о неразвитости местного ремесленного производства, что, в свою очередь, может свидетельствовать об относительной слабости экономики Херсонеса этого времени. Вероятно, экономического потенциала города хватало лишь на осуществление крупномасштабной программы строительства базилик. Не исключено, что эта программа носила общегосударственный характер»⁸²⁸. Наблюдение действительно важное, предупреждающее о возможном перегибе в «реабилитации» представлений об отсутствии упадка и чрезмерной натурализации хозяйства Херсона конца VI–VII в. И все же город пользовался не только импортной керамической продукцией. В это время в него поступало не менее семи типов привозных амфор, но и не менее пяти производилось на месте⁸²⁹. То же самое можно сказать в отношении местной ранневизантийской черепицы с гладкой поверхностью или с продольными, полукруглыми, зигзагообразными полосками, до IX в. сохранявшей близость формы с римской (49–60 х 35–40 см), и квадратной плинфы, в том числе с индиктными клеймами⁸³⁰. Такие плоские кирпичи со стороной чуть больше византийского фута находили в это время широкое применение в строительном деле, в частности при возведении некоторых общественных, культовых сооружений в технике opus mixtum, со слоями раствора, равными или в два с лишним раза превосходящими толщину кирпича. Среди калиптеров местного производства, служивших для перекрытия стыков между керамидами, тоже преобладали крупные изделия длиной 57–58 см, шириной 38–39 см, высотой полукруга до 5–6 см, на которых сверху пальцем проведены полосы, зигзагообразные и полукруглые линии⁸³¹. Археологические комплексы конца VI – третьей четверти VII в., зафиксированные на городище, демонстрируют при сокращении общего количества керамики преемственность основных типов, которые бытовали в начале этого периода⁸³². Гончарные же печи ранневизантийского времени обнаружены около куртины 4 и в «цитадели», около 19 куртины, на месте помещений бывшего римского контуберния, частью переделанного для иных, очевидно, хозяйственных нужд⁸³³.

Еще более показательны результаты изучения клейменых плинф конца VI – начала VII в., которыми было выложено дно двух рыбозасолочных цистерн (№84 и №86), располагавшихся на Северном берегу к востоку от IX поперечной улицы⁸³⁴. Они позволяют заключить, что большинство из них было изготовлено в одно время и только некоторые – в предыдущем году, причем над ними работало не менее трех гончаров, один из которых делал кирпичи для обоих цистерн. Следовательно, рыбозасолочный промысел стимулировал другие городские ремесла и, в частности, местное керамическое производство, продукцию которого отличали стандартизация и, значит, товарный характер⁸³⁵. Как видно, его неразвитость тоже не следует преувеличивать, равно как и упадочность херсонесской экономики конца позднеантичной поры. Едва ли будет верно сказать, что она «находилась на подъеме»⁸³⁶, но и назвать ее слабой столь же неточно⁸³⁷.

Косвенно на зажиточность горожан указывают ранневизантийские эпиграфические памятники с упоминаниями ктиторов, на пожертвования которых сооружались и украшались храмы, возводившиеся местными ремесленниками-икодомами, следовательно, отнюдь не только за счет государственных средств⁸³⁸. Сам размах не только общественного, но, как теперь становится ясно, и жилого строительства во второй половине VI – первой половине VII в. по всем районам города тоже говорит о том, что экономика Херсона была в состоянии выдержать напряжение этого «архитектурного бума».

Кузнечное, литейное и ювелирное дело. Металлообработка, металлургическое оборудование позднеантичного города ничем не отличались от существовавших в раннесредневековый период⁸³⁹. Результаты спектрального и металлографического анализа состава раннесредневековых медных монет, бронзовых пряжек типа «Сиракузы» тоже не отличаются от позднеантичных херсонесских сплавов⁸⁴⁰. Как показывают результаты раскопок в портовом районе, в ранневизантийское время здесь не прекращалась хозяйственная жизнь, действовали производственные комплексы, в том числе литейные и металлургические⁸⁴¹. Следы деятельности бронзолитейного эргастирия, тигли, шлаки, форму для отливки обнаруживают раскопки 1910–1912 гг. в двух помещениях (XI и 26) в III квартале северо-восточного района Херсона⁸⁴². Судя по находкам шлака, бронзовых слитков, бракованных пряжек на дне моря под обрывом мыса, поблизости, в районе Восточной площади и кварталов С и СІ, могла функционировать еще одна раннесредневековая мастерская⁸⁴³. В VІ–VІІ вв. в городе были ремесленники, изготовлявшие по византийским образцам в технике литья или штамповки медные, бронзовые и из низкопробного серебра, иногда позолоченные, крупные ременные пряжки с крестами греческого типа, рельефными параллельными линиями на щитке, типа «Сиракузы», и несколько более поздние, с прямоугольной рамкой, с овальным кольцом и трапециевидным щитком, а также браслеты, литые фигурные дверные ручки, детали поясных наборов и сами пояса, о чем свидетельствуют находки соответствующих литейных форм, бракованных пряжек, матриц для изготовления литых так называемых геральдических блях и изящных поясных наконечников с рельефным орнаментом или с изображением двух птиц по сторонам вазы⁸⁴⁴. Не исключено, что такие матрицы могли попасть в Херсон с заезжими ювелирами. Большая часть этой продукции херсонских ремесленников была рассчитана на сбыт в сельской периферии, федератам области Дори и находит многочисленные аналогии в погребениях Юго-Западной Таврики второй половины VI–VIII в. Следовательно, город в глазах окрестного сельского населения выглядел центром кузнечного, литейного и ювелирного дела.

Его мастера изготовляли церковную утварь, предметы христианского культа. К их числу относится серебряное кадило VІ–VІІ вв. с погрудным изображением Христа и апостолов Петра и Павла, которое несет в своем стиле исполнения влияние принципов малоазийской торевтики, но не имеет пробирных клейм, свойственных продукции константинопольских эргастириев аргирокопов⁸⁴⁵. Его обнаружили при раскопках городища поблизости от «храма с ковчегом», но, очевидно, оно было сделано искусным местным среброделом, выполнившим заказ для отстроенного в конце VI – начале VII в. в восточной части города большого кафедрального храма св. апостолов Петра и Павла. К кругу такой же продукции относится медный крест с расширяющимся перекрестием и несколько удлиненным нижним концом, в середине которого представлена Богоматерь с младенцем, а вверху и внизу – Вознесение и Преображение с соответствующими надписями на греческом⁸⁴⁶. Предметы культа – бронзовые литые кадила VІ–VІІ вв. и подвески к ним изредка встречаются во время раскопок загородного некрополя⁸⁴⁷. Примечательна находка в 1966 г. в одном из портовых кварталов двухсторонней формы, выполненной из бронзы, для отливки небольших нательных крестиков (15,5x17,5; 28x28 мм), которые обнаруживают аналогии на изображениях, оттиснутых на двухпластинчатых бронзовых пряжках VII в. с прямоугольным щитком⁸⁴⁸. Явно на массовый сбыт были рассчитаны крестики «византийского» типа с расширяющимися концами, какие-то прямоугольные пластиночки с насечками, подвески в виде раковины и круглые амулеты-медальоны с погрудным изображением фигуры безбородого длинноволосого мужчины с крестами в обеих воздетых руках и с круговой надписью по краю: «Господи, помоги носящему. Аминь» (kyrie, [b]oethei ton phoro[u] n[ta a]men)⁸⁴⁹. Они были вырезаны в плитке литейной формы из серого сланца (длина – 7,5 см, наибольшая ширина – 6 см, толщина – 1,3 см), которую обнаружили во время раскопок в 1898 г. около башни Зинона и куртины 20. По характеру тщательно и красиво вырезанной надписи и правильности орфографии В.В. Латышев отнес форму к «ранним византийским временам», не позднее VII в.⁸⁵⁰ По его мнению, отливавшийся в ней бронзовый или медный круглый образок-подвеска являлся филактерием, индивидуальным оберегом, который должен был охранять носящего, однако с не меньшим основанием в нем можно видеть евлогий, исполнявший, кроме прочих, функции амулета. Все это вполне объяснимо, учитывая, что христианский Херсон должен был создать соответствующую структуру производства, рассчитанную на удовлетворение запросов не только горожан, но и паломников, прибывавших поклониться к местным святыням⁸⁵¹. Кроме того, следует учесть, что пределы допустимого в использовании защитных свойств подобных крестиков, амулетов-евлогиев, легко переходились, сближаясь с популярными в народе формами бытовой магии, что не мешало помещать их в арсенал филактериев как разрешенное защитное средство⁸⁵².

Видимо, таких орудий ремесла было гораздо больше, чем можно думать на основании их находок. Ведь их ценили и берегли больше всего, и уж конечно, не думали выбрасывать. В этой связи стоит вспомнить риторически утрированные, несколько преувеличенные, но в целом верные слова Иоанна Хризостома, передающие трепетное отношение ромеев-ремесленников к своим инструментам и специальному оборудованию: «Многие часто решались скорее войти в долги, чтобы прокормить дом и детей, нежели продать даже малейшее орудие ремесла, так как, потеряв их, они уже не будут в состоянии найти где-нибудь облегчение своей нищеты и голода»⁸⁵³.

Косторезное ремесло. В городе трудились искусные косторезы, унаследовавшие богатый опыт прежних херсонесских мастеров⁸⁵⁴. Β VII в. из их рук выходили такие изящные изделия, как орнаментированный крест 12x12 см с надписью, означавшей, что он был посвящен св. Леонтию, чей храм существовал в городе, или пиксида-реликварий с крышкой в виде креста тоже с надписью «св. Леонтий»⁸⁵⁵.

Но основную массу поделок составляли гораздо более утилитарные предметы из кости, происходящие из слоев VІ–VІІ вв. в кварталах I и III, такие как гребень очень хорошей сохранности, малая костяная проколочка с ушком, круглая игральная шашка, на внешней стороне которой очень искусно вырезаны изображения четырех птичек со сложенными крыльями и длинным клювом, причем врезные линии заполнены красной краской⁸⁵⁶.

Особенно много костяных предметов оказалось в засыпи второй половины – конца VI в., в подвале для пифосов с соленой рыбой на северном берегу, в квартале ХV–ХVІІІ, на месте бывшего дома винодела IV в. Здесь были обнаружены круглая проколка, украшенная нарезками, ручка из бараньей кости с гравированным орнаментом, прямоугольная пластина с двумя дырочками, по-видимому, створка диптиха; круглая палочка с гравированным орнаментом, с отверстием на конце для прикрепления к ней колокольчика или побрякушки⁸⁵⁷. Совершенно очевидно, что техника обработки и инструментарий местных мастеров практически не менялись от столетия к столетию, указывая на глубокую преемственность и живость традиций этого ремесла⁸⁵⁸.

Стеклоделие. В это время в Херсоне не угасли и традиции собственного производства изделий из стекла. Как и в других провинциальных византийских центрах, оно опростилось, его ассортимент сократился и ограничивался в основном разнотипными рюмкообразными сосудами для питья и для литургических целей, лампадами-светильниками и колбовидными сосудами – бальзамариями или бутылками столь же однородного и не очень высокого качества, но зато их остатки зафиксированы в целом ряде комплексов, а применительно к району XXV и XXVIII кварталов на северном берегу городища можно говорить как о месте, где размещался своеобразный квартал стекольщиков (о yaleas), имевших здесь свои эргастирии⁸⁵⁹. На это указывают находки стекловарных печей, которые, судя по большому количеству отходов (бесформенным глыбам недоваренного стекла – фитты, шлаку, массе стеклянного боя), действовали в течение продолжительного времени⁸⁶⁰. Прекращение их функционирования к концу VI – началу VII в. было связано с развернувшимся здесь строительством, в частности с возведением очередного кафоликона – большой базилики 1932 г., но это не значит, что в городе после этого перевелись стеклоделы. Спрос на стеклянную посуду и особенно на оконное стекло оставался большим, учитывая интенсивное жилое и культовое строительство, развернувшееся в это время⁸⁶¹. Во всяком случае, необходимость остекления храмов и обеспечения их культовыми сосудами так или иначе подталкивала к созданию стеклоделательных эргастириев. Мало того, можно подозревать, что изменения, затронувшие осветительное дело, а точнее, производство приборов освещения, отразились и в их сфере и обеспечили интенсивную работу.

Весьма примечательно, что c VІ–VІІ вв. письменные и археологические свидетельства о привычных, изготовленных в форме глиняных, масляных светильниках римского типа становятся все реже. Все известные нам каталоги и публикации светильников не случайно ограничиваются названными выше хронологическими рамками: очень редкими и, как правило, невыразительными становятся прежде столь многочисленные светильники в закрытых комплексах, относящихся к этому времени⁸⁶². Не позже середины, а скорее, начала VII в. можно говорить о незначительном импорте в Херсон формованных светильников из Фракии или Константинополя и Малой Азии с фигурными ручками в виде человеческой головы, треугольного «листа», с четырехконечным прислоненным к ручке крестом, а также глиняных ламп так называемого «африканского типа, со штампованными изображениями в медальонах, составленных из пальметок и геометрических фигур⁸⁶³. Судя по находке в раннесредневековых слоях формы для оттиска подобных «фракийских» светильников, в местных гончарных эргастириях пытались делать подражания импортным лампам, хотя и менее качественные, чем привозные образцы⁸⁶⁴. Грушевидные глиняные светильники с широким каналом от щитка к удлиненному рожку, по сути дела, остаются последним оформившимся типом, завершившим к середине VII в. финальный этап длительной эволюции осветительных приборов этого вида.

Зато тогда же значительно возрастает количество стеклянных лампад и рюмкообразных сосудов, которые, судя по крошечным кольцевидным ручкам на бортике, служили не только для питья или в качестве потиров для индивидуального причащения⁸⁶⁵. Бронзовые люстры-лампадофоры или поликандила V–VІІ вв. с подвесными ажурными дисками с отверстиями по краю или с многочисленными рожками, оканчивающимися горизонтальными кольцами, явно предназначались для установки лампад, а не светильников. У римского типа, не годившихся для этого в силу своих конструктивных особенностей⁸⁶⁶. Например, в Херсонесе самая ранняя «люстра"-держатель для лампад и сами лампады датируются исследователями рубежом ІV–V вв.⁸⁶⁷ Исчезает прежде столь важная; в культовом и похоронном обряде роль глиняных ламп⁸⁶⁸. Точнее, их и здесь заменяют иными осветительными приборами. Так, по словам Павла Силенциария (563 г.), великолепие интерьера Св. Софии составляли стеклянные лампы, в том числе резные⁸⁶⁹, а Феофилакт Симокатта, описывая запомнившиеся константинопольцам похороны императора Тиверия II в 582 г., вспоминал, как всю ночь, до самого рассвета, длилось печальное пение псалмов «при зажженных лампадах», что создавало тяжелое впечатление⁸⁷⁰.

Уже с IV в. в широкое обращение во всех греко-римских провинциях входят стеклянные кубки с коническим или цилиндрическим туловом, иногда украшенные каплями синего стекла, которые бытовали до VI в.⁸⁷¹ О6 их использовании в качестве осветительных приборов свидетельствуют находки такого рода лампад со следами масла на стенах и изображения подобных подвешенных сосудов на надгробии из Рима или на мозаике синагоги из Hammat Tiberias, где они показаны укрепленными на концах семисвечника-меноры⁸⁷². С самого начала такие изделия не уступали в популярности глиняным светильникам. В них наливали воду, а поверх нее – слой масла, в который опускали фитиль. Примечательно, что в Херсонесе ввоз стеклянных лампад начал прослеживаться во второй половине – конце IV в. и поначалу шел параллельно импорту светильников⁸⁷³.

С конца V в. и до VIII в. среди осветительных приборов стал доминировать тип лампады с полусферическим или цилиндрическим широким туловом с выпуклым краем и узкой ножкой, которая вставлялась в лампадофор⁸⁷⁴. Остатки такого лампадофора из синего (кобальтового) стекла были найдены в Херсонесе в слое третьей четверти V–VI в. на месте античного театра, между храмом 1958 г. и «храмом с ковчегом». В целом виде он имел диаметр 24,5 см и высоту 12,5 см. На его горизонтально отогнутом бортике шириной около 7 см было шесть отверстий диаметром 2,5 см для установки лампад, а между ними на одинаковом расстоянии друг от друга были размещены три овальных отверстия для подвешивания⁸⁷⁵.

Л.A. Голофаст, собравшая всевозможные материалы о находках ранневизантийских стеклянных лампад в Херсонесе, выделяет среди них несколько типов и подтипов как местного производства, так и привозных, аналогии которым обнаруживаются в других районах византийского мира в Причерноморье и Средиземноморье V–VІІ вв.⁸⁷⁶ Среди них – конические лампады с выпуклым сферическим дном; лампады с выпуклым коническим дном, украшенные стеклянной каплей либо налепным «бутоном», как правило, из ярко-синего стекла; лампады с тремя петлевидными круглыми или овальными в сечении небольшими ручками, за которые они подвешивались к бронзовому кронштейну или крестовидному держателю с крючками на концах ветвей⁸⁷⁷. Скорее всего, именно такие осветительные приспособления имел в виду сирийский хронист Йешу Стилит, когда писал, что Анастасий, новый игемон-градоначальник Эдессы, прибывший в конце 496/497 г., в числе прочих мер по благоустройству этого византийского города приказал ремесленникам накануне каждого воскресенья подвешивать над лавками кресты с пятью зажженными «светилами» (phanoi)⁸⁷⁸. В этом случае три из них могли быть стеклянными масляными светильниками-лампадами, а два – восковыми свечами, укрепленными на штырях по концам горизонтальной ветви креста.

Опять-таки с конца IV в. в обиходе появилась часть так называемых рюмок (сосудов на ножке-подставке). Они были в некоторой степени универсальны, одинаково удобны и для питья, и для весьма распространенного традиционного индивидуального причастия, поэтому их можно было использовать и в быту, и в культовых целях, в качестве потира. Лишь с конца VIII в. в Византии стала распространяться новая публичная форма причастия, когда священник лжицей вливал причащающемуся в рот Св. Кровь (вино) из общего потира⁸⁷⁹. Но отдельные экземпляры «рюмок», несомненно, служили также в качестве лампад, на что указывают небольшие петлевидные ручки для подвешивания и находки обломков таких сосудов во время раскопок общественных зданий, базилик, где они не могли бы быть использованы в качестве столовой посуды⁸⁸⁰. Уже К.К. Косцюшко-Валюжинич отметил, что рюмковидные сосудики встречались во множестве при раскопках херсонесских христианских храмов и со свойственной ему прозорливостью предположил, что они «служили лампочками, которые зажигались богомольцами в храмах и заменяли наши свечи»⁸⁸¹. Во второй половине VI – VII в. «рюмки» являлись преобладающей формой стеклянных сосудов и доминирующим типом практически во всех византийских центрах⁸⁸². В Херсоне они представляют самую значительную группу находок (25–83% от общего количества содержащихся в комплексах фрагментов стеклянных изделий)⁸⁸³. В VII в. изготовление подобных сосудов вышло за пределы города, они распространились в Юго-Западной Таврике, что говорит не только об экономическом развитии края, но и о первых заметных успехах в его христианизации⁸⁸⁴. Таким образом, «рюмки», как в свое время светильники, становятся. культурным маркером ромейской цивилизации.

Есть основания полагать, что только с IX в. Церковь стала преследовать обычай использования ритуальной утвари из стекла (запреты Реймсского собора 803 г. и папы Льва IV (847–856))⁸⁸⁵, и это должно было отразиться на сокращении ее количества, в том числе потиров и светильников из стекла как предметов, имеющих духовно-символическое значение. Тем не менее подобные изделия продолжали играть роль осветительных приборов и позже, как можно понять со слов Константинопольского патриарха Фотия (858–867, 877–886), упоминавшего в одном из своих писем о вечернем времени, «...когда уже лампады зажигают»⁸⁸⁶. Под названием yalion (уеііоп) их серийно выпускали в ІХ–Х вв. и продавали на вывоз стеклоделательные эргастирии Фасианы в Армении, о чем рассказывалось в Чудесах св. Евгения Трапезундского⁸⁸⁷. На бытование лампад нескольких типов в Херсоне вплоть до XIII в. указывают их фрагменты, а также находки медных подставок и держателей для лампад, в частности бронзовых дисковидных поликандил диаметром 0,15–0,23–0,27–0,31 м, с четырьмя; пятью или восемью отверстиями шириной 2 или 4 см для установки ножек лампад и с тремя-четырьмя ушками для подвешивания такого осветительного оборудования на цепях с крючками⁸⁸⁸.

Свечи и свечное производство. Составленный к концу IX в. законодательный свод империи – Василики и «Книга церемоний византийского двора» упоминают канделябры (kandelabron, kandelabra, kandelaptes), но нельзя поручиться, что, как и античные подставки, они служили лишь для ламп⁸⁸⁹. Некоторые из найденных при раскопках Херсонеса бронзовых подвесных подсвечников «византийского времени» руководивший работами К.К. Косцюшко-Валюжинич считал возможным рассматривать как держатели светильников со сквозным отверстием в центре тулова, на что, по его мнению, указывали заостренные штыри на канделябрах⁸⁹⁰. Однако светильники такой конструкции выпускали не позднее самого начала эллинистической эпохи⁸⁹¹. Их не использовали уже римляне, и тем более они не известны в средневековых городах и селах. Штырь же прекрасно служил для того, чтобы держать насаженную на его конец толстую восковую свечу.

Значительное падение производства, по сути дела вырождение светильников в архаические, невыразительные, с длинным рожком, широким горлом, или вообще изготовленные с помощью гончарного круга открытые плошки (в последнем случае иногда многоярусные) прослеживается с VII в. в течение последующих столетий, в том числе и после ІХ–Х вв.⁸⁹², что заставляет искать объяснение происходившим изменениям в этой сфере товарного ассортимента в постоянном и все более глобальном преобладании новых способов освещения, уверенно теснивших старые. В противном случае пришлось бы признать, что с VII в. и простые, и знатные ромеи, в том числе херсониты, избегая чего-либо иного, из столетия в столетие довольствовались в своих домах и храмах преимущественно светом очагов и факелов. Разумеется, последние были существенным подспорьем в решении проблемы освещения. Спрос на них был всегда стабилен. Как можно понять из рассказов об авве Пимене Великом, даже монахи в некоторых киновиях в V в. специально мастерили факелы на продажу, а полученные деньги вкладывали в закупку нитей и прочего необходимого сырья, дабы работа не останавливалась⁸⁹³. Книга эпарха – сборник предписаний для константинопольских торгово-ремесленных ассоциаций, отразивший ситуацию, сложившуюся задолго до конца IX – начала X в., отмечал как само собой разумеющееся, что часть дохода, приносимого эргастирием, отчислялась на приобретение факелов (tou dadon)⁸⁹⁴. И все же должно было быть нечто кардинально новое и достаточно массовое, способное год от года все более плотно заполнять пустоту, нараставшую по мере исчезновения с рынка формованных светильников римского типа. Очевидно, помимо редких глиняных масляных светильников открытого типа и стеклянных лампад (ladikina), по какой бы то ни было причине численно уменьшившихся к VIII в., такую роль могли сыграть только свечи, постепенно занявшие среди осветительных приборов позицию безусловного лидера. Даже в поликандилах с отверстиями, рассчитанными на установку ладикин, появляются приспособления для установки свечей, то есть возникает осветительное оборудование переходного, смешанного типа⁸⁹⁵.

Собственно, Византия не изобрела что-то принципиально новое в освещении. Она уже давно была знакома с тем, что вызвало отнюдь не стремительный переворот в этой жизненно важной сфере. C IV в. источники все чаще пестрят упоминаниями о свечах (cereus, cerula, keros, keriolos, kerinos)⁸⁹⁶, причем это были свечи из воска, который обозначался одним с ними термином⁸⁹⁷. Впрочем, Георгий Амартол прибегал в таких случаях к использованию еще одного, гораздо более редкого слова-синонима (phatlion)⁸⁹⁸.

Уже во времена Иоанна Хрисостома, когда гегемония керамического светильника еще казалась незыблемой, свечи достаточно широко использовали в быту, приобретая их и для освещения жилья, и для совершения похоронных обрядов⁸⁹⁹. Подсвечники представлены в росписи погребальных склепов, открытых в Западном Причерноморье: Осеново, Силистрии, Пловдиве и Пече, которые датируются IV столетием, а также в группе склепов конца IV–V в. из некрополя Сердики⁹⁰⁰. Встречаются они в христианских росписях, мозаиках, рельефах V в. из Италии и Северной Африки⁹⁰¹. В Херсонесе изображения одиночных больших горящих свечей или человеческих фигур, вероятно, слуг или церковных служек, держащих их в вытянутых руках, появляются на фресках трех из 10 открытых склепов с раннехристианской росписью, которая тоже датируется не ранее конца IV–V в. н.э., а может быть, и позже, учитывая, что антропоморфные мотивы в византийской живописи получили распространение со второй половины VI в.⁹⁰² Автор Жития Пахомия вспоминал, как «бесчисленные свечи» все время сопровождали архиепископа Афанасия во время его путешествия по Фиваиде⁹⁰³. По словам Сократа Схоластика (ок. 380–439), в его время в Константинополе, Греции, Фессалии, Каппадокии, Иерусалиме, на Кипре без них не обходилось совершение молитв или изъяснение Св. Писания, их зажигали по субботам, перед вечерней, не говоря уже о ночных песнопениях, устраиваемых христианами иногда прямо под открытым небом, на городских улицах⁹⁰⁴.

Особенно много восковых свечей требовалось в церковные праздники, во время торжественных событий, похорон, ярмарок-панигиров, собиравших массу людей. К примеру, когда тело почившего в 459 г. Симеона Стилита антиохийский епископ Мартирий и стратилат Ардавурий готовили к захоронению, рассказывал ученик знаменитого аскета Антонин, «...горы не было видно от толпы, свечей, фимиама и горящих лампад», а затем навстречу траурной процессии вышел весь город «...со свечами и песнопениями» (meta keron kai ymnon)⁹⁰⁵. Точно так же перевозка мощей еще одного высокочтимого столпника – Симеона Стилита Нового (521–592) в Антиохии сопровождалась тем, что «...весь город в белых одеждах со свечами и лампадами (но не керамическими светильниками! – C. С.) вышел встречать останки святого»⁹⁰⁶.

Свечи обязательно покупали для каждодневных молитв, богослужений, регулярно отправлявшихся литургий в том числе сами духовные лица, как, например, это делал диакон церкви Св. Софии из рассказа о Чудесах вмч. Артемия⁹⁰⁷. Оттуда же известно, что они были разные: обычные, стоившие дешевле, и более дорогие, со специальным покрытием⁹⁰⁸. Это сравнительно раннее описаниена удивление традиционно перекликается с поздневизантийским свидетельством о простых свечах и тех, которые были украшены христианскими символами, узорами, нанесенными «золотом»⁹⁰⁹. Показательно, что сами ромеи различали keria tes proseuxhes – «молитвенные свечи» – свечи, использовавшиеся во время молитвы, и keria tes lites – «литийные свечи» – свечи, которые применяли во время разного рода процессий⁹¹⁰. Очевидно, и с теми и с другими имел дело лихнапт (lychnaptes), обязанный заботиться об освещении церкви⁹¹¹. Вместе с тем массовость этого товара проявлялась в том, что, как можно понять из Книги эпарха, он продавался на вес, с помощью неравноплечного кампана – безмена с контргрузом-противовесом, каким отмеривали отнюдь не штучные покупки⁹¹².

И Иоанн Малала, и более поздние византийские авторы сообщают, что при императоре Феодосии II в 440-х гг. просвещенный константинопольский патрикий и эпарх Кир Софист (Философ), который «пекся о всем деле», «изобрел» (epenoese) какой-то особый, доселе не известный ромеям способ освещения для эргастириев⁹¹³. Его восхваляли наравне с другими славными делами этого знаменитого градоначальника, то есть сравнивали с «обновлением» (ananeosanta) всего Константинополя, пострадавшего после сильного землетрясения, с постройкой новой городской оборонительной стены – жизненно важным государственным мероприятием, и, значит, это действительно было серьезное нововведение, заменившее прежние привычные светильники. Не исключено, что это могли быть лампады с восковыми свечами, которые стали все более прочно входить в обиход как раз c ІV–V вв., постепенно вытесняя светильники римского типа. Подобные «восковые лампады», прощаясь с храмом Св. Софии после отречения от патриаршего трона и перед отъездом, в изгнание, по словам агиографа, зажег Никифор (806–815) в катехумении храма, где обычно возносил всенощные молитвы⁹¹⁴.

Позднеантичный Херсонес – ранневизантийский Херсон тоже попал в русло происходивших общих сдвигов и процессов, о чем свидетельствуют находки фрагментов осветительных приборов, которые археологи трактуют как одну из разновидностей все тех же светильников. Именно так и только так они представлены во всех имеющихся публикациях и отчетах о раскопках⁹¹⁵. Оказавшись в одних комплексах с прочими светильниками, они как бы слились с ними в один фон, затерявшись в общей массе.

Между тем особенности конструкции подобных предметов не оставляют сомнений, что перед нами особый тип едва ли не самых ранних глиняных светильников-свечников, которые бытовали в Херсонесе-Херсоне одновременно с поздними типами традиционных светильников, а возможно, и изготовлялись в одних с ними гончарных эргастериях. В отличие от формованных в двухстворчатой матрице ламп римского типа, они делались на гончарном круге в виде аккуратной тонкостенной керамической круглой плошки-подставки высотой 4,5–6 см и диаметром 9–15 см, на дне которой прикреплен прямостоящий пустотелый стержень высотой 6–7 см и диаметром 4,5–5 см со слегка отогнутым наружу, расширенным венчиком, соединенный налепной дуговидной плоской ручкой с краем плошки. Свеча такого же или меньшего диаметра вставлялась в горловину трубки, а оплавленный во время горения воск скапливался в плошке-подставке. Остаток огарка в центральной трубке-держаке можно было легко извлечь путем подогрева плошки на огне, в результате чего он вытекал через отверстие, предусмотрительно прорезанное у самого основания трубки. После этого растопленный воск сливали через сток на краю плошки. Несомненно, ценным сырьем дорожили и, собрав, опять пускали в переработку.

Светильники-свечники точно такой же конструкции и очень схожих размеров, очевидно, считавшихся наиболее оптимальными, известны в позднеантичной Мезии, Капидаве и Томах, а также на древнерусских городищах XI–XIII вв.⁹¹⁶ Херсонесские образцы довольно часто фигурируют в отчетах К.К. Косцюшко-Валюжинича, который впервые обратил на них внимание в 1896 г. при раскопках юго-восточного угла большой агоры, рядом с базиликой №28, назвав «глиняными сосудиками неизвестного назначения»⁹¹⁷. Но уже через два года он писал об аналогичных находках, сделанных у башни Зенона и 20 куртины, как о «лампах византийской эпохи... в виде подсвечников»⁹¹⁸. Чем дальше, тем больше становилось подобных находок, которые обнаруживались во время раскопок по всему городу: на месте античного театра, возле Южных ворот и большого общественного «здания Г», в портовом квартале 2, около 18 куртины «цитадели» и в других местах, а также на территории некрополя у Карантинной бухты⁹¹⁹.

Обнаружение их в вырубной могиле вместе с обычными светильниками римского типа, монетами боспорского царя Савромата II (186–196) и херсонесской элевтерии около 230 г. н.э.⁹²⁰, в склепе, погребальный инвентарь которого содержал херсонесские монеты 211–217 гг. н.э. и индикации с римских монет императора Гордиана III (238–244)⁹²¹, а также на городище и в его округе, слоях позднеримского времени⁹²², в засыпи цистерн с комплексом материалов, не выходящих за пределы IV в.⁹²³ и, что особенно важно, в достаточно надежно датированных керамических комплексах из храма Юпитера Долихена в Балаклаве и римского военного поста на высоте Казацкой (около середины II–III в.)⁹²⁴ позволяет полагать, что как особый вид осветительных приборов они уже существовали в III в., получив дальнейшее распространение в последующие несколько столетий. На это указывают находки в слоях ранневизантийского времени вдоль юго-восточной стороны храма 1958 г. и в засыпи «бассейна» под тетраконхиальным храмом №47, построенным к третьей четверти VI в.⁹²⁵

А.Л. Рубинштейн, предложивший первую классификацию светильников Херсонеса на основе материалов из раскопок К.К. Косцюшко-Валюжинича и Р.Х. Лепера, выделил изделия в виде трубки на «блюдечке» в особый тип (XIV класс) и подчеркнул их «совершенно новую форму, основанную на несколько ином принципе». Однако этот принцип вылился у него в описание невероятного, бессмысленного устройства, которое являлось порождением все того же масляного светильника: «фитиль лежал в блюдечке (в котором было палито масло или жир) и был обмотан несколько раз вокруг основания трубки; свободный его конец всовывался в отверстие, входил таким образом внутрь трубки и приподнимался кверху» (sic!)⁹²⁶. Разумеется, не следует полностью исключать возможность масляной заправки таких ламп. Однако во время раскопок 1904 г. в восточном углу портового района, между Складом древностей и казематом крепостной артиллерии, рядом со зданием с кладкой opus mixtum, К.К. Косцюшко-Валюжинич обнаружил 11 донышек таких ламп; причем на дне одной из них по счастливой случайности сохранилась «обуглившаяся масса», которая являлась не просто «низкокачественным осветительным материалом», как невнятно отметил автор отчета, а следами того самого пчелиного воска, из которого делали византийские свечи⁹²⁷. Следовательно, это были лампы комбинированного действия, которые можно было использовать и как масляные светильники, и как свечники, причем со временем они окончательно превратились в последние.

В Херсоне изготовляли керамические светильники-свечники и иных форм. Три из них, в виде полусферической плошки на высокой рюмкообразной ножке, были найдены с наружной стороны апсиды «храма с ковчегом»⁹²⁸.

Существенное сокращение количества масляных светильников в VІ–VІІ вв., деградацию их типов трудно объяснить иначе как увеличением значения свечей в освещении и, значит, ростом спроса на них. Даже в менталитете место зажженного светильника как символа души, символа света, отвращающего зло, заняла зажженная свеча⁹²⁹, а в погребальном обряде стали прибегать к поликандилам-многосвечникам⁹³⁰, что указывает на корреляцию представлений социума под влиянием изменявшихся бытовых реалий повседневности. Сам термин lampas, lampadas, применявшийся прежде лишь к светильнику, заправлявшемуся маслом, переносится теперь на восковую свечу⁹³¹.

Толчком же к окончательному перелому рыночной ситуации в пользу последней могло стать увеличение выпуска свечей, стимулируемое стремлением ромеев компенсировать потерю источников внешних поставок оливкового масла в ходе развертывавшейся эскалации военных действий воинов ислама⁹³². Растительное масло и прежде находилось в числе товаров, подлежавших своеобразному «продуктовому протекционизму», с помощью которого правительство преследовало фискальные цели, а также стремилось предотвратить волнения, связанные с нехваткой продуктов первой необходимости⁹³³. Разумеется, захват арабами Египта, эвакуация ромеев, на последних кораблях покидавших Александрию в 642 г., а затем потеря к концу VII в. североафриканских владений Империи – давних основных экспортеров оливкового масла – не могли не активизировать уже шедший к тому времени процесс свертывания массового производства глиняных светильников, окончательно склонив чашу весов рынка в пользу восковых свечей. Для их производства тоже нужно было масло, но в гораздо меньших количествах, чем для светильников и лампад, когда на каждую заправку требовалось около 30–50 граммов горючего, которого хватало лишь на три-четыре часа работы осветительного прибора такого типа. Причем последовательный, предусматривавшийся Василиками запрет на вывоз масла говорит о том, что положение с ним столетиями не менялось к лучшему и делало создавшуюся ситуацию необратимой.

Закономерную эволюцию пережила и профессия свечника, во II–III вв. весьма редкая. Обширный Корпус латинских надписей содержит лишь одно упоминание керария⁹³⁴. Впрочем, свечи могли входить в ассортимент торговцев товарами из воска, известных в греко-римском Египте III–IV вв. под названием кироматиков (keromatikos)⁹³⁵. Очевидно, позднейшие кируларии, они же кирополы, полностью унаследовали их функции.

Судя по количеству упоминаний в источниках, специальность свечника достигла достаточно широкого распространения именно к самому концу позднеантичного периода. Письма и латинские папирусы VI–VII вв. фиксируют наличие кереариев (cerearius) в городах византийской Италии, в Пентаполе и Равеннском экзархате⁹³⁶. Чудеса вмч Артемия, записанные во второй трети VII в., содержат уникальные подробности относительно этого ремесла. Из рассказа агиографа совершенно очевидно следует, что кируларий (kyroularios), обосновавшийся в одном из константинопольских портиков, и производил, и продавал свечи разного вида, качества, стоимости, а также занимался переливанием разбитых, поломанных свечей (но не огарков), которые ему возвращали⁹³⁷. Когда диакон Стефан, купивший «...за большие деньги» в лавке кирулария дорогие свечи, поскользнулся по дороге к гробнице – мартирию св. Артемия и сломал их, он «...вернул разбитые куски в эргастирий».

Специальность свечника, вероятно, давала неплохой доход. Недаром среди кирулариев в начале IX в. встречались весьма состоятельные, чье богатство вызывало зависть даже у византийской знати. Василевс Никифор I Геник, бывший первый финансист Империи – начальник ее налогового ведомства, вечно озабоченный поисками денег, не случайно нашел объект своего вымогательства в торговых рядах свечников около столичной агоры Константина, а сумма в 100 фунтов (7200 номисм, около 32 кг золота), которую он запросил с кирулария за высокую честь присутствовать на императорской трапезе, показывает, что у таких людей было что взять⁹³⁸. Для сравнения: столько же приносил государственный 10% сбор – «коммеркион панегириона» с ежегодной большой ярмарки в Эфесе⁹³⁹. Согласно византийским Тактиконам – «табелям о рангах» IX в., такую сумму жалованья не получали за год иные крупные ромейские военачальники, стратиги самых важных военно-административных областей империи⁹⁴⁰.

Косвенно на прибыльность профессии свечника указывает также то обстоятельство, что кроме телесных наказаний или конфискаций товара, имущества Книга эпарха предусматривала для кирулариев в качестве наказания за нарушение установленных правил работы ещё и денежные штрафы в 10–12 номисм (40–50 граммов золота), как это делалось только в отношении метаксопратов-торговцев шелковой нитью, продавцов мыла, бакалейщиков-салдамариев, тоже, очевидно, не бедных⁹⁴¹. О состоятельности византийских свечников говорит и то, что среди них было немало домовладельцев, за плату сдававших помещения под жилье и работу в аренду нанимателям⁹⁴².

В отличие от средневековых западноевропейских мастеров, отливавших сальные свечи⁹⁴³, ромейские кируларии должны были торговать только невыделанным и выделанным воском (keron e anergaston e eirgasmenon), и ничем иным, то есть воском и готовыми восковыми свечами, в свою очередь приобретая для целей производства пчелиный воск и чистое оливковое масло в нужном количестве⁹⁴⁴. Кстати, нигде не сказано, что они занимались изготовлением «светильного масла» и продавали его, как иногда полагают исследователи⁹⁴⁵. Лампады, светильники заправлялись обычным растительным маслом, которое можно было закупить у его изготовителей и у торговцев бакалейным товаром⁹⁴⁶ и которое не требовало какой-либо специальной, особой обработки. Дабы те, кто обращался к «повсюду торгующим» – пантаполам или салдамариям за покупкой масла, не приобретали у них еще и необработанный воск, нарушая тем самым монопольное право кирулариев, Книга эпарха запрещала бакалейщикам вести перепродажу воска⁹⁴⁷. Но и свечники, по крайней мере столичные, должны были довольствоваться только своим собственным делом (techne) и, значит, не вести розничную торговлю растительным маслом, покушаясь на приоритетные права салдамариев⁹⁴⁸. Впрочем, само наличие ограничивающего предписания, стремление его зафиксировать, указывает на то, что в жизни такое разделение соблюдалось нечетко и корректировалось, исходя прежде всего из желаний и удобств покупателей. Законы, как всегда, диктовал рынок, не обращая внимания на желания властей, так или иначе вынужденных приспосабливаться к его запросам.

Ничем не подкрепляемое, прижившееся среди исследователей представление о том, что свечи были «не по карману», слишком дороги для повседневного употребления, не вяжется с тем распространением, которое в византийском городе получила профессия изготовителя и продавца свечей и воска-киропола (keropoleios) или кирулария (keroularios)⁹⁴⁹, а также с многочисленностью их мастерских-лавок, специализированных мест торговли: рыночных рядов, торгово-ремесленных кварталов (ta keroylaria, ta keropoleia, ta keroyllareia, ta keropolon)⁹⁵⁰. Производимого ими хватало бы куда больше, чтобы удовлетворить потребности молящихся и отправляющих прочие церковные обряды. Продукцией одних лишь тех свечных эргастириев, что тесно сгрудились у Св.Софии Константинопольской, можно было бы обеспечить не только главный храм империи, но и большую часть домов горожан. А ведь это было не единственное в столице место торговли свечами!

Наконец, упомянутые бронзовые подвесные подсвечники и крестообразные подсвечники с ручками-держаками из ранневизантийского Херсона тоже противоречат тому, что даже в церквах и монастырях свечи возжигали якобы только с литургическими целями, перед иконами, а не для освещения как такового⁹⁵¹. При раскопках городища и некрополя подсвечники, поставцы, канделябры из бронзы и железа или их детали (основания на ножках, верхние заостренные части, массивные кружки) встречаются весьма часто⁹⁵². В отчете за 1903 г. К.К. Косцюшко-Валюжинич сообщал о «толстых заостренных бронзовых стержнях с плоским круглым основанием, которые во множестве попадаются при раскопках византийского городища», а в примечании задавался закономерным вопросом: «Желательно было бы точно определить, когда впервые появились церковные свечи?»⁹⁵³. Некоторые из подвесных подсвечников имели бронзовую ручку-держак длиной 0,9 м с насаженной сверху крестовидной перекладиной 26,5 х 26,5 см с восемью подставками с остроконечными штырями для насаживания толстых восковых свечей⁹⁵⁴. Такие приспособления явно были рассчитаны и для переносного освещения, необходимого не только во время архиерейского служения⁹⁵⁵. К тому же находки подсвечников, их частей сделаны не только в храмах, но и в городских усадьбах⁹⁵⁶.

Они эфемерно, в виде изображений, или вполне материально присутствуют в некоторых херсонесских склепах V–VІІ вв., как, например, крупная бронзовая фигурка воина-кочевника («всадника», «идола») в кольчуге и островерхом шлеме-навершии, переходившем в четырехгранную иглу, несомненно, деталь подсвечника, найденная в нише, высеченной под лежанкой ранневизантийской усыпальницы⁹⁵⁷.

Все сказанное позволяет предполагать наличие соответствующих производств и в Херсоне. Его илополов и кирулариев не могли миновать общие для всего ромейского мира экономические процессы, движение которых бесстрастно отразил массовый археологический материал. Многочисленные находки в позднеантичных – раннесредневековых слоях обломков рюмкообразных сосудов, венчиков, донышек, ушек масляных или «восковых» лампад при почти полном отсутствии после VII в. глиняных светильников – феномен, хорошо знакомый любому археологу-полевику, ведшему раскопки в Херсонесе, – находят удовлетворительное объяснение, опять-таки находящееся вне плоскости гипотез об упадке и «смерти города».

Деревообработка и судостроение. Есть основания полагать, что херсонеситы не утратили навыки строительного дела, деревообработки, связанной с потребностями повседневного быта, строительного дела и судостроения. Они наверняка были в состоянии производить не только мелкие поделки, такие как деревянные гребни, точеные чашки, изредка попадающиеся в немногочисленном простом инвентаре ранневизантийских вырубных усыпальниц⁹⁵⁸. К примеру, изготовление гробов из твердых пород дерева, особенно из бука и дуба, было достаточно трудоемким и требовало особых навыков⁹⁵⁹. Местным мастерам, плотникам и столярам, совмещавшим зачастую обе эти специализации, а также навпигам, калафатам-конопатчикам были по плечу и более серьезные заказы. Иначе невозможно объяснить ни бурный «архитектурный бум», пережитый городом к концу VI – началу VII в.⁹⁶⁰, ни отправление херсонитами корабельной повинности (ploima) в пользу Империи, от которой их, наряду с боспорянами и лазами, видимо, ненадолго освободила новелла Юстина II и его соправителя, недавнего комита экскувитов – начальника царских телохранителей, кесаря Тиверия, изданная в ознаменование Пасхи 575 г.⁹⁶¹

А.Л. Якобсон по ошибке отнес эту новеллу к уже состоявшемуся на тот момент провозглашению Тиверия соимператором тяжело больного, с расстроенным рассудком Юстина II (событие произошло 7 декабря 574 г.⁹⁶²), и эта ошибка привилась, то и дело встречаясь в специальной литературе по истории Таврики. К тому же A.JI. Якобсон объяснял отмену поставки судов и морского снаряжения «тюркским нашествием на Таврику как раз в это время, вследствие чего выполнение установленной повинности могло быть крайне затруднено, а временами фактически и во-все прекращаться»⁹⁶³. Д.Л. Талис столь же необоснованно связывал освобождение от несения натуральной морской повинности с тем, что такая важная отрасль местного ремесла, как кораблестроение, «сошла на нет»⁹⁶⁴. Однако стоит обратить внимание, что благодеяние было увязано с общей мягкой политикой нового соимператора, в частности с раздачей денег войскам и жителям столицы, отменой пошлин на ввоз в Константинополь вина и масла, а также с общеимперским уменьшением на четверть годового налога-канона в течение ближайшего четырехлетия1⁹⁶⁵и распространялось на все окраинные северные и восточные Причерноморские владения Византии, которые едва ли могли так дружно лишиться столь развитого прежде судостроения. К тому же ангарии, исполнение государственной извозной повинности, оставались обычным явлением в это время. Тюрки действительно замышляли захват Боспора, хотя еще и не взяли его (это произойдет через год), а в Херсонес и на подступах к Херсону силами горожан, местного населения, «энспондов» Империи как раз в это время развернулось интенсивное строительство, в городе – общественное и жилое, а в округе – целого ряда кастра. Поэтому вполне возможно, что подлинный «автор» новеллы, Тиверий, пытался компенсировать это дополнительное бремя иными льготами, тем более что лес, древесина, канаты, железо – все, что входило в корабельную повинность, было крайне необходимо и для строителыіых фортификационных работ. Не следует ли в будущем ожидать открытия следов таких работ на территории Боспора и крепостей Лазики?

Несмотря на тенденцию к сокращению размеров морских судов до б рис. 12 peг. т (1рис. 2 тыс. модиев), их строительство не могло обойтись без наличия верфей (ta пеогіа)⁹⁶⁶. Оснастка даже таких небольших кораблей требовала удовлетворения потребностей в полотняной ткани для парусов и в волокнах конопли для витья канатов. И то, и другое, равно как и железные части, поставляло, конечно, не домашнее ремесло, а специальные мастерские, которые должны были быть в городе.

Разумеется, как и повсюду в Византии, херсониты имели дело с мелким ремесленным производством, на что косвенно указывает малочисленность следов специализированных помещений эргастириев, а также расположение рыбозасолочных цистерн раннесредневекового времени в хозяйствах горожан⁹⁶⁷. Такое положение было вполне нормальным и для античной, и для средневековой эпохи, от которой невозможно было бы ожидать большего⁹⁶⁸.

Характер ремесла и торговли. Весовое и монетное дело. Все точки соединения производства и потребления находились тоже на уровне простейших обменов, но было бы странно, если бы это воспринималось как упрек в «недоразвитости» экономики: для сферы обращения раннего Средневековья такой уровень должен был быть больше чем нормой. Мелкое производство всегда отличала не очень значительная товарность, а сама товарность была основана главным образом на производстве сельскохозяйственного продукта, но надо учесть, что это conditio sine qua non и для античности, и для Средневековья. Ромейская, в том числе херсонесская торговля, как и любая торговля докапиталистических обществ, выполняла главным образом потребительские функции и, само собой разумеется, не была рассчитана на завоевание рынков и расширение производства. С этой точки зрения она опять-таки была вполне «нормальной». Не следует забывать, что основа экономики всех таких обществ была натуральной и поэтому колебания удельного веса товарного производства не вели к кардинальным хозяйственным изменениям, а само товарное производство и связанные с ним товарно-денежные отношения в подобных условиях не могли стать господствующими⁹⁶⁹.

На развитость внутреннего рынка Херсона указывает в это время наличие в обращении в самом городе и менее в его ближней и дальней округе мелкой медной монеты в основном достоинством в пять нуммий (пента-нуммий), необходимой для повседневных расчетов, регулярной мелкой купли-продажи⁹⁷⁰. Это же подтверждают находки ранневизантийских разновесов – дисковидных эксагиев из стеклянной пасты и плоских бронзовых или медных гирек, какие обычно употребляли каталлакты, трапезиты при совершении разменных денежных операций, при взвешивании монет с помощью небольших равноплечных весов-зигий⁹⁷¹. Прибегание к подобной практике указывает на широкое распространение злоупотреблений, стремление получить незаконный кердос – доход. Поэтому менялы, сборщики налогов и рыночные торговцы обращались к эксагиям при малейшем подозрении на то, что у монеты подрезаны края, то есть она имеет неполный вес, но можно было проверить и сами разновесы, поскольку в ромейских городах, а значит, и в Херсоне были храмы, в которых хранились эталоны всех категорий весовых знаков⁹⁷². Предписание 386 г., вошедшее в Кодекс Феодосия, а затем повторенное в Кодексе Юстиниана, приказывало, чтобы «каменные и медные модии», то есть эталонные меры веса, «размещались по станциям и отдельным общинам вместе с секстариями (мера в 1/16 модия) и гирями, чтобы любой налогоплательщик (tributarius) (при помощи) установленных перед глазами модиев (для) всяких вещей знал, что он должен дать приемщикам налогов (susceptoribus)»⁹⁷³. Согласно новелле 128 от 545 г., выпуск монетных разновесов находился в ведении comes sacrorum largitionum, но контроль за подобными стеклянными гирьками осуществляли эпарх Константинополя и провинциальные эпархи, на что указывают их изображения, иногда встречающиеся на таких эксагиях⁹⁷⁴. К слову, именно византийцам принадлежит практичная идея изготовления круглых разновесов из сероватого, зеленоватого, голубовато-зеленого, оливкового, коричневато-зеленого стекла – материала, с трудом поддающегося повреждению, а значит, и подделке⁹⁷⁵. Известно свыше 20 их иконографических типов, но ни один из них не содержит обозначения весовых знаков, что объясняется однообразием веса дисковидных гирек, соответствующего либо одной номисме, либо ее половине или трети – семиссу или тремиссу, наиболее ходовым фракциям золота в денежном обращении⁹⁷⁶. Поэтому уже по одной величине эксагия и по его тяжести легко было определить, к чему он относится.

Примером может служить херсонский разновес из стеклянной пасты светло-оливкового цвета, диаметром 21 мм. Он очерчен узким низким валиком по краю внешней стороны, на которой четыре маленькие точки соединены тонкими рельефными полосками, образующими крест. Между сторонами креста еще четыре маленькие точки. Вес гирьки (4,51 г) почти точно совпадает с эталонным весом византийского солида (4, 548 г), допускавшим отклонение в 0,5 г. Эксагий был обнаружен в ходе раскопок Г.Д. Белова на северном берегу Херсонеса в 1931 г., в помещении VII, в слое, который датируется VІ–VІІ вв.⁹⁷⁷ Аналогичный эксагий, но диаметром 22 мм и с монограммой внутри ободка, происходит из раскопок XI поперечной улицы в 1955 г., где он был найден в засыпи ямы для раствора извести, заброшенной, судя по материалам, не ранее конца VI в.⁹⁷⁸ Вообще, большинство стеклянных разновесов принадлежат VI в. и первой половине VII в., после чего арабские вторжения подорвали административную систему, которая контролировала их производство и распространение⁹⁷⁹.

В византийской монетной системе частями солида являлись такие монетные номиналы, как тремисс – 1/3 солида и семисс – 1/2 солида. Очевидно, но, для их взвешивания служили бронзовые квадратные гирьки размерами от 9,4 до 11 мм и высотой 2,5–3 мм, которые весили 1,33 г (тремисс) или 1,92–2,05 г (семисс). Первые имели на лицевой стороне четыре точки по углам квадрата, а вторые – греческую букву N (50), нанесенную двойной линией или точками. Следовательно, монетные части солида имели хождение в ранневизантийском Херсоне, хотя самих золотых монет, составляющих части солида, здесь пока не найдено⁹⁸⁰. Вместе с тем об их заметной роли в местном денежном обращении, испытывавшем нехватку в разменной монете, свидетельствуют упоминания ссыльного папы Мартина I, который пытался приобрести хлеба «хоть на тремисс»⁹⁸¹.

Бронзовые гирьки той же квадратной формы, иногда большего веса, вплоть до унции (6 солидов), или в виде плоских кружков, чаще всего с греческой буквенной нумерацией в виде В (2 нуммия) и IΒ (12 нуммиев), относятся к неоднократным находкам, происходящим из дореволюционных раскопок Херсонеса, и отчасти были изданы A.A. Васильевым⁹⁸². При этом особый интерес представляет набор весовых знаков, обнаруженный в 1904 г., в состав которого входили четыре бронзовые гирьки с изображением трехнефного храма, надписью theu charis («милость Божья») и указанием весового норматива в 1, 2, 3 и 6 унций (ГА, ГВ, ГГ, TS), а также пять бронзовых эксагиев с изображением арки на двух колоннах с акротериями (портала храма?) и обозначением буквой N («номисма») с серебряной инкрустацией весового стандарта для 2 (В), 3 (Г), 4 (D) и 5 (6) номисм (последних два экземпляра)⁹⁸³.

Издатель набора не сообщил об обстоятельствах и точном месте находки, но из отчета К.К. Косцюшко-Валюжинича следует, что она была сделана в куче золы и углей в большом помещении 6, расположенном между казематом крепостной артиллерии и первым музеем – Складом древностей, тο есть в восточной оконечности портового района Херсона, рядом с берегом Карантинной бухты⁹⁸⁴. Это помещение соседствовало с помещениями 7 и 8, в которых были найдены два пифоса, а с западной и северной стороны примыкали две усыпальницы-кимитирия с многоярусными захоронениями⁹⁸⁵. В одной из них, усыпальнице «д», трапециевидной формы (2,26 х 0,80 – 0,97 х 1,64 м), из бутового камня и оштукатуренной, среди костяков оказались остатки плотной шелковой ткани, возможно, от церковных облачений, стихарей, и 9 бронзовых пуговиц в виде бубенчиков. В другой усыпальнице, обнаруженной годом раньше, череп одного из похороненных нес следы ударов мечом или саблей⁹⁸⁶. На наличие рядом общественного здания указывали остатки стен с кладкой opus mixtum, что, вкупе с обнаруженными здесь же многочисленными церковными древностями, элементами архитектурного декора интерьера, фресок, оконных стекол, позволило заведующему раскопок высказать предположение о некогда существовавшей на полосе откоса артиллерийского каземата небольшой церкви или часовни⁹⁸⁷. Однако находка здесь же ранневизантийского керамического рельефного штампа для оттиска евлогиев с упоминанием птохиона св. Фоки делает возможным видеть в этом архитектурном комплексе одноименный нищеприимный дом⁹⁸⁸. Судя по тому, что обнаруженный в помещении №6 набор принадлежал к разряду эталонных разновесов, которые, согласно новелле Юстиниана I от 545 г., должны были «...храниться в самых святых церквах каждого города»⁹⁸⁹, птохион св. Фоки столетиями мог выполнять роль такого хранилища. После VI в. это надолго стало правилом⁹⁹⁰. Вообще, его постояльцы, преимущественно приезжие, моряки, торговцы, должны были более других испытывать нужду в услугах менял – трапезитов, каталлактов, наконец, просто весовщиков-зигостатов⁹⁹¹. Примечательно, что кроме бронзовых разновесов с изображением храма вместе с обломками бальзамариев, частей точеных костяных коробочек, костяными пластинками К.К. Косцюшко-Валюжиничем было отмечено три стеклянных эксагия диаметром 20–25 мм и крупные фрагменты бронзовых неравно-плечных весов-кампанов с характерными крючками, прикрепленными к стержням безменов⁹⁹². Совершенно аналогичные кампаны (большой и два малых) входили в состав имущества византийского корабля, около 626–630 гг. погибшего у о. Ясси-Ада (между юго-западным побережьем Турции и о. Кос)⁹⁹³. Им сопутствовал набор бронзовых гирь-балластов, инкрустированных серебром. Большой кампан позволял взвешивать до 126 кг груза и имел подвесной противовес в форме бюста богини Афины, что нимало не смущало пользовавшихся им крещеных навтов, захвативших с собой в рейс кадило с изображением креста на шаре.

Обнаружение подобных гирь, как и весов, относится к ранневизантийскому времени, преимущественно к VІ–VІІ вв., хотя вообще точная датировка большей части весовых знаков весьма затруднительна, учитывая однотипность таких памятников и их длительное нахождение в обращении, которое могло исчисляться столетиями⁹⁹⁴. Один из них, размерами 16,3 х 16,3 мм и высотой 5 мм, весом 8,07 г, с буквами NB (2 номисмы) в круге на лицевой стороне, был найден в 1964 г. при раскопках в портовой части Херсона, на 16-й улице, в смешанном слое⁹⁹⁵. Вообще, обращает на себя внимание, что наиболее часто подобные гири и обломки кампанов, безменов-балансиров с греческой буквенной нумерацией на стержнях встречались именно в этом районе города⁹⁹⁶. Едва ли это случайно.

Иногда знаки на разновесах стирались от долгого обращения и тогда их подновляли, как это видно на обнаруженной в «регионе так называемой малой агоры», около общественного «здания Г», бронзовой дисковидной гири диаметром 6,2 см, 1,4 см толщины, весом 305,7 г, то есть позднего либра-фунт, украшенной веночком и крестиком с сильно расширенными концами ⁹⁹⁷. На ней повторено был углублен тупым инструментом знак, похожий на стрелку, и буква «А»⁹⁹⁸. Находки аналогичного типа, иконографии, изготовленные на токарном станке, известны в египетских, британских, французских коллекциях, встречались при раскопках Анемуриума, в Ясси-Ада в Турции, Бет-Шеане в Израиле, Мафраке в Иордании, Сан-Винченцо аль Вольтурно в Италии и других местах, где датируются VІІ–VІІІ – началом IX в.⁹⁹⁹ Примечательно, что выпуск разновесов регламентировался и контролировался государством, но тем не менее реальный вес гирь почти всегда оказывался немного ниже теоретического, указанного на них, очевидно, к выгоде менял и торговцев, привыкших иметь дело не только с денежной медью, но и с золотом.

Местный монетный двор не прекратил своего функционирования к концу VI в., когда, по мнению А.Л. Якобсона, якобы начался упадок города¹⁰⁰⁰. Интенсивное денежное обращение и необходимость финансирования крупнейших строительных проектов, развернувшихся как раз к этому времени, не могли обойтись без услуг аргиропратов, трапезитов, каталлактов и симмодариев-ростовщиков¹⁰⁰¹. Нумизматические материалы позволяют заключить, что после Юстиниана I по меньшей мере до конца правления Константа II (641668) продолжался выпуск местной монеты, которую можно подразделить на три группы¹⁰⁰². Денежная реформа Ираклия 629/630 г., связанная с унификацией денежного рынка Империи и свертыванием деятельности оффицин в восточных провинциях (в Фессалонике, Никомидии, Кизике, Антиохии), была проведена непоследовательно¹⁰⁰³. Для Херсона прецедент был создан тогда, когда на местных выпусках монет, в том числе самого Ираклия, стали надчеканивать контрамарки с R – монограммой его имени или с хризмой¹⁰⁰⁴. Херсонесские монетарии избирательно подвергали этой операции отдельные монеты, начиная от городских выпусков II в. н.э. до пентануммиев Юстиниана I и полуфоллисов Юстина II, и таким образом стремились достаточно просто и быстро унифицировать всю пеструю монетную массу, свести монеты различных достоинств к единому номиналу – пентануммию, ставшему, судя по его исключительному большинству, основным при проведении торговых сделок¹⁰⁰⁵.

Таким образом, любая монета сохраняла покупательную способность независимо от времени выпуска, что позволяло сохранять денежную массу и обеспечивать достаточное насыщение рынка. И все же сокращение, а временами даже полное прекращение собственной чеканки со второй половины VII в. было явлением повсеместным и так или иначе затронуло все владения Империи, кроме некоторых единичных италийских и сицилийских центров¹⁰⁰⁶. Гегемоном византийского денежного дела отныне и надолго стали столичные константинопольские оффицины, в свою очередь снизившие активность. Однако видеть в этом один из главных показателей кризиса Херсона неправомерно. Подобное уже наблюдалось и в истории Римской империи, и в истории города раньше, причем в относительно благополучные времена. Так, число монет значительно уменьшилось с эпохи домината, когда произошла стабилизация Империи. На период правления Диоклетиана до Феодосия I приходится 5,20% совокупных находок монет, а от Анастасия до Юстинина I – всего 0,96%¹⁰⁰⁷. Трудно подозревать упадок Херсонеса в ІV–V вв., но именно тогда, после прекращения херсонесской чеканки в правление Галлиена, с 70-х гг. III в. город не выпускал собственную монету и обеспечивал сравнительно интенсивное денежное обращение за счет боспорских и общеимперских римских монет. По аналогии с ситуацией эпохи «темных веков» это должно было бы указывать на «резкое сокращение денежного обращения и торговли», тогда как анализ источников, напротив, свидетельствует о стабилизации и даже определенном подъеме последней с некоторыми регионами Империи¹⁰⁰⁸.

Следовательно, обилие монетных находок не обязательно является показателем процветания экономики. Кроме того, надо учитывать то, что многие прежние исследователи не принимали во внимание: и во время работы, и в течение всех перерывов в деятельности оффицины раннесредневекового Херсона в городе из столетия в столетие свободно обращалась по принудительному курсу любая привозная и местная монета, даже старая римская, а затем ранневизантийская, что увеличивало объем монетной массы, необходимой для нормального функционирования рынка и для поддержания денежного обращения на прежнем или даже более высоком уровне¹⁰⁰⁹. В этом опять-таки видится общеимперский феномен¹⁰¹⁰.

Нехватка мелких номиналов компенсировалась даже тем, что крупные херсоно-византийские монеты конца VI в. достоинством в 4 и 8 пентануммий аккуратно разрубали пополам или на четыре части¹⁰¹¹. Поздняя эмиссия монет Тиверия Маврикия (582–602), чеканенных во втором выпуске херсонесского двора, имела меньший. вес, чем монеты первого выпуска, ранней эмиссии: вес медных фоллисов постепенно снижался с 16,2 до 9 г.¹⁰¹²

Фоллисы Ираклия (610–641) имели уже только такой вес¹⁰¹³. Однако почему в этом явлении надо видеть лишь деградацию, отражение кризисных явлений в византийской экономике? С куда большим основанием причину снижения веса самой ходовой монеты можно увязать со стремлением властей уравнять вес местной и прочей византийской меди, связать традиционную монетную систему Херсона с общеимперской и, значит, с заинтересованностью Константинополя во включении города в единый Денежный рынок Империи. Правдоподобность такого объяснения тем более вероятна, что херсонский монетный двор оказался вовлечен в общеимперскую денежную реформу василевса Ираклия¹⁰¹⁴. Вся масса находившихся в обращении в первой половине VII в. чрезвычайно разнородных, разновременных медных монет, в том числе даже II–III вв., была унифицирована: крупные, контрмаркированные монограммой имени Ираклия – R, были приравнены к фоллисам, а прочие с помощью надчеканки в виде хризмы отождествлены с самым мелким из возникших после реформы Анастасия номиналов – пентануммием¹⁰¹⁵. Их узкоместное хождение преимущественно в границах «номисмазоны» города и кастра, поселений Юго-Западной Таврики вполне объяснимо и экономически оправдано: бронзовые мелкие номиналы всегда удовлетворяли потребности обращения главным образом внутренних, локальных рынков¹⁰¹⁶. Разумеется, эта масса разнородных монет постоянно нуждалась в пересчете на периодически обновлявшуюся, новую шкалу денежных единиц, но это была забота херсонских менял, которые никогда не оставались без работы.

Морская торговля и импорт. Часть привозных товаров составляли ткани и готовая одежда, пояса, в том числе шелковые, с вышитыми изображениями и орнаментом, которые изредка встречаются в склепах «римско-византийского времени», по определению К.К. Косцюшко-Валюжинича¹⁰¹⁷. В одной из найденных в портовом районе ранневизантийской усыпальнице, сложенной из каменных плит на извести, оказались восемь остовов. На голове одного из них, еще молодого человека, похороненного, в отличие от остальных, в гробу, сохранились приставшие к черепу куски шелковой круглой шапочки, отороченной лентой из золотных и серебряных нитей с шахматным узором в виде мелких параллелограммов, а поблизости лежали «кусок шерстяного шнурка» и части широкого шелкового пояса с изображениями человеческой фигуры анфас, льва, петуха и орнаментом¹⁰¹⁸. Очень похожие кусочки плотной шелковой ткани, в том числе с хорошо сохранившимся изображением всадника лицом к зрителю и лошадью, идущей вправо, были найдены в гробнице на южной стороне большой агоры, рядом с базиликой №28¹⁰¹⁹. Как церковные облачения-стихари с бубенчиковидными бронзовыми пуговицами К.К. Косцюшко-Валюжинич интерпретировал обнаруженные в сложенной из бутового камня, оштукатуренной гробнице-кимитирии в восточном углу портового района, рядом со зданием с кладкой opus mixtum, обрывки плотной шелковой ткани с нашитыми гладью украшениями орнаментального характера, преимущественно розетками двоякого вида, образуемыми из широких жгутов¹⁰²⁰. Некоторые историки относят такие «драгоценные товары Востока – пряности, ароматы, жемчуг, роскошные ткани, ювелирные изделия» – к импорту в Таврику исключительно VI в.¹⁰²¹, но, во-первых, шелковые, даже расшитые ткани из так называемой метаксы, какие обычно именовали polymites («тканью в много нитей»), или с уточнением, ехароіоп («в шесть нитей»), oktapolon («восемь нитей»), dekapolon («десять нитей»), dodekapolon («двенадцать нитей»), нельзя считать чем-то сверхдорогим, недоступным рядовым потребителям, а во-вторых, их производство и привоз не исчезли после VI в.¹⁰²² На находившуюся под государственным контролем торговлю шелком (тканями и сырцом-метаксой) косвенно указывают находки на городище моливдовулов Стефана, патрикия и коммеркиария апофики (659–668 гг.), некоего главного коммеркиария апофики Константинополя (688–689 гг.), Исидора-коммеркиария (VII в.), которые синхронны таким же сугдейским печатям коммеркиариев апофик столицы и южного берега Понта¹⁰²³. Вероятно, такими подвесными свинцовыми буллами опечатывались тюки с товарами, прохождение которых находилось под особенно пристальным вниманием государства.

То же самое можно сказать о привозе благовоний, масел. Тара для последних, в отличие от подавляющей массы напрочь истлевших тканей, легче фиксируется археологически. Так, в портовой части города и в «цитадели» встречаются находки красноглиняных амфорисков этого времени, вероятно преимущественно первой половины VII столетия, с фигурными или монограммными клеймами в квадратных, круглых или треугольных рамках¹⁰²⁴. Сосудики с желобчатым туловом и массивной, плоско срезанной ножкой являлись, скорее всего, продукцией эргастириев запада Малой Азии, а веретенообразные, с гладким туловом и срезанным дном, покрытые красновато-коричневой обмазкой, выпускались в палестинских мастерских¹⁰²⁵. Повелось считать, что они служили для перевозки парфюмерии, хотя нельзя исключить их использование в качестве сосудов для святой воды и масла, которые находили широкое применение в литургических, апотропеических и лекарственных целях¹⁰²⁶. Во всяком случае елей и смирна (миро) были в составе экспорта Палестины, откуда их вывозили в стеклянных шести- и восьмигранных сосудах, орнаментированных рельефными изображениями. Такие флаконы, изготовленные в районе Галилеи, датируют VI – первой четвертью VII в., а в Херсоне они известны в комплексах второй–третьей четверти VI в.¹⁰²⁷ Подобная продукция попадала в город, очевидно, транзитом, через Константинополь или малоазийские портовые центры Пафлагонии, Понта¹⁰²⁸.

К изделиям византийско-средиземноморского круга, в том числе, вероятно, балканского происхождения, относятся некоторые варианты бронзовых пряжек (с прорезной обоймой, напоминающей личину; прямоугольной формы с врезными прямыми линиями вдоль боков и др.), которые датируются в рамках от середины VI до середины VII в.¹⁰²⁹

Устойчивые контакты с южно-черноморскими городами, в частности с Синопой – ключевым портом-эмпорием на кратком пути из Таврики через Черное море и обратно, можно заметить в том, что епископ Херсониса Анастасий оказался погребен в этом заморском городе, о чем свидетельствует его надгробие, вопреки мнению С. П. Шестакова, датирующееся, очевидно, не VIII в., а не позднее конца VI в., когда вышла из употребления прежняя, античная форма названия города (Chersonesiou)¹⁰³⁰. Не случайно Иордан указывал на важное торгово-экономическое значение Херсона к середине VI в., поскольку город, несмотря на близость кочевников (а может быть, и благодаря ей), притягивал жадных, ненасытных торговцев, везших сюда самое разное добро Азии (quo Asiae bona avidus mercator important)¹⁰³¹.

Изменения в политическом положении позднеантичного Херсона не привели в упадок его экономику. Можно говорить об изменении интенсивности херсонесской внешней торговли с Причерноморьем и Средиземноморьем, но не о кардинальной переориентации ее основных направлений по сравнению c ІV–V вв.¹⁰³² Указанные выше слова Иордана говорят о том, что в представлении современников Херсон оставался городом, жившим в значительной мере за счет внешней торговли. В ранневизантийский период он продолжал сохранять функции торгово-ремесленного эмпория – посредника, пользовавшегося постоянной поддержкой Восточной Римской империи, поддерживал стабильные, регулярные связи с ее столицей и через нее мог осуществлять широкие опосредованные контакты с теми многочисленными центрами Западной Малой Азии (Фокеи), Фракии, Греции, Сирии, Палестины, Северной Африки, островов Эгейского моря, продукция которых (съестные припасы, вино, оливковое и кунжутное масло, амфоры, естественно, не пустые, разyообразная краснолаковая столовая посуда, в том числе со штампами, светильники, стеклянные сосуды, шелковые, льняные ткани, одежда и ее аксессуары, обувь, пояса, украшения, бижутерия, благовония, парфюмерия, елей, масла, лекарственные вещества) транзитом попадала в город¹⁰³³.

Не случайно именно с середины VI в. на восточной оконечности городища, недалеко от порта, начал, вероятно, действовать херсонский архив, где собиралась документация таможенного, финансового, фискального характера¹⁰³⁴. Имеющиеся письменные ранневизантийские источники, при всей их скудности, позволяют заключить, что торговые, грузовые суда наиболее часто курсировали именно между Константинополем, Босфором и Херсоном, когда чаще, когда реже, но всегда неизменно заходя в его гавань во время навигационного сезона, начинавшегося со дня весеннего равноденствия и продолжавшегося до конца ноября¹⁰³⁵. Прихода именно этих «суденышек» (naviculis) с нетерпением ожидал в изгнании папа Мартин I, получавший с их помощью корреспонденцию из столицы и передачи «средств» (expensae), которые собирали для ссыльного его приверженцы¹⁰³⁶.

Тесные связи со столицей нашли отражение даже в облике, быте города. Замечено, что подавляющее большинство привозных готовых карнизов, колонн, капителей, деталей амвонов, алтарных преград (kankelloi tou bematos) из проконесского мрамора находит аналогии в Константинополе. Столь же характерно для столичной архитектурной школы было использование смешанной кирпично-каменной кладки (opus mixum), широко применявшейся в общественном строительстве в V в. и позднее нашедшей приверженцев в Херсонесе¹⁰³⁷. Признак столичного влияния можно видеть и в синтронах – скамьях для духовенства, со временем появившихся в алтарной апсиде целого ряда больших и малых херсонских храмов-кафоликонов (в базиликах j№13, 23, крестовидных храмах №19, 27, Богоматери Влахернской). В местной культовой архитектуре ранневизантийского времени прослеживаются равеннский, малоазийский, эгейский и константинопольский следы. Последний, будучи замечен A.Л. Якобсоном, Ф.В. Дайхманном и ІО.Г. Лосицким, не получил достаточного обоснования¹⁰³⁸. Тем не менее он дал ключ к поискам, предпринятым И.А. Завадской, которая внимательно рассмотрела пропорции ранних херсонесских христианских храмов, характер оформления их предалтарного пространства, формы апсид, зачастую с гранями, колонны, технику кладки и в итоге пришла к убедительному заключению, разделяемому другими исследователями, что главным ориентиром для херсонесских строителей, при всем их своеобразии, была все же столичная архитектурная школа с примесями ближневосточного, греческого и малоазийского влияния¹⁰³⁹. В этом доминировании константинопольских архитектурных канонов, стандартных черт плана и декора угадывается отражение основных направлений не только политических, культурных, но и постоянных экономических связей города, которые вели через крупнейшие портовые центры севера Малой Азии к столице империи.

Исследователи насчитывают в Херсоне VII в. не менее 23 классов амфор (42,6%); в том числе продукции эгейских островов, Кипра, сиро-палестинские, типа «Газа», египетских, североафриканских, карфагенских форм и другие, привезенные из византийских провинций Малой Азии, с южного берега Понта и из Восточного Средиземноморья¹⁰⁴⁰. Большинство их бытовало до второй четверти столетия, но встречаются и такие, которые не исчезли из состава экспортных товаров до третьей четверти – конца VII в. (с воронкообразным горлом, с сильно вытянутым, «морковкообразным» копусом, типа «Газа»)¹⁰⁴¹. Им сопутствуют находки поздней краснолаковой столовой керамики, неглубоких мисок, чаш с утолщенным бортиком, на дне которых встречаются оттиснутые изображения птиц, крестов и иные штампы; блюда на высоком поддоне с горизонтально отогнутым краем и хорошо заглаженной светло-желтой поверхностью, так называемый позднеримский тип С, «триполитанский А», «североафриканские» сосуды (Hayes 95, 105 и др.), особенно многочисленная «фокейская сигиллата» западно-малоазийского производства, другая импортная столовая посуда¹⁰⁴². Комплексы такой керамики датируются концом VI – началом VII в., первой четвертью VII в. (заполнение колодца в I квартале с монетой 582–602 гг.; так называемое помещение с пифосами в портовом квартале 2 с монетой 602–610 г.) и серединой – третьей четвертью VII в. (комплекс в районе 17 куртины с монетой 641–668 гг.)¹⁰⁴³. Следует особо подчеркнуть, что, согласно классификации Дж. Хейса, средиземноморская краснолаковая столовая керамика типа «позднеримский С» (формы 10, 99, 104) и «позднеримский D» поступала, скорее всего, через Константинополь в Херсон, где встречается в комплексах вплоть до третьей четверти – конца VII в.¹⁰⁴⁴ «Фокейская силиллата» присутствует в большинстве херсонесских комплексов второй половины VII в. и ее исчезновение после этого времени объясняется не разрывом торговых связей, а, как и в других регионах, прекращением производства этой посуды¹⁰⁴⁵. Выходит, состав экспорта не претерпел существенных изменений, и можно определенно сказать, что город не вышел из состава средиземноморского рынка. Херсониты располагали средствами, достаточными для того, чтобы покупать импортную столовую посуду, импортное вино и масло в амфорах, произведенных в крупнейших центрах Малой Азии, Сирии, Палестины, Северной Африки, более того, предпочитали эту продукцию местной. Видимо, те «суровые репрессии во время правления Фоки против монофелитов и евреев», то есть торгового населения сирийских городов, на которые указывают исследователи как на причину сокращения торговли, равно как и военные неурядицы в Малой Азии и Сирии¹⁰⁴⁶, не были столь значительны для того, чтобы вызвать переориентацию торгово-экономических контактов или их существенное сокращение. К тому же после блестящих побед василевса Ираклия в 622–629 гг. порядок был восстановлен почти во всех провинциях, в том числе и в Сирии, которая оставалась одной из наиболее процветавших частей Империи, а купцы ее приморских портов участвовали в оживленной международной торговле и после арабского завоевания¹⁰⁴⁷.

Не следует преувеличивать трагичность последствий войн византийцев с Омейадами, а также славянской колонизации части территории Балкан (см. рис. 58)¹⁰⁴⁸. До 679/680 г. Романия сохраняла контроль даже над дунайской границей¹⁰⁴⁹. На Балканах славяне в целом признавали власть империи и уже в VII–VIII вв. подвергались быстрой ассимиляции¹⁰⁵⁰. Победив арабов, Константин IV в 680 г. заключил с ними 30-летний мир, причем даже на условии уплаты в пользу Романии ежегодной дани, «и великая тишина утвердилась и на Востоке, и на Западе» (kai egeneto amerimnia megale e te te anatole kai dysei)¹⁰⁵¹. Акты Шестого и Пято-Шестого соборов 681 и 692 гг. указывают на «достаточно бойкую», по выражению М.Я. Сюзюмова, городскую жизнь и называют свыше 40 зачастую весьма обширных провинций как на востоке, в азиатской части Романии, так и на западе, на Балканах, охватывавших огромную даже по нынешним меркам территорию примерно в 500 тыс. кв. км¹⁰⁵². Ядро державы, включавшее земли двух крупнейших полуостровов и острова Эгеиды, оказалось сохранено, а именно оно являлось жизненным центром государства и источником его военной мощи, поставлявшим лучших стратиотов и навтов. Греческую Малую Азию – главную опору ромейской монархии – долгое время отличала особенно крепкая связь с Империей, и к тому же до XI в. она не подвергалась серьезным этническим изменениям, если не считать переселений армян. При всей экономической значимости Сирия, Египет или Месопотамия не были столь важны, и потеря их не обернулась непоправимой государственной катастрофой¹⁰⁵³. О возврате же такой далекой периферии, как Северная Африка и южная часть Пиренейского полуострова василевсы даже не думали, поскольку страна довольно быстро научилась обходиться и без них.

Особых потрясений в связи с этими событиями тем более не пережила Таврика. Неслучайно процентное распределение видов амфор по периодам свидетельствует, что ранневизантийский Херсон имел почти в полтора раза больше торговых партнеров, чем в IX в. и в пять раз больше, чем Β XI в.¹⁰⁵⁴

Торгово-экономические связи с федератами. Если с середины второй половины VII в. количество находок, известных в Средиземноморско-Черноморском регионе, для города сокращается, то зато начинают; преобладать главным образом натуральные по своему характеру связи с сельской периферией в Юго-Западном Крыму¹⁰⁵⁵. Представляется, что они прочно осуществлялись через город с Мангупом, который, по мнению большинства исследователей, может быть отождествлен с Дори (Доросомили Дарасом)¹⁰⁵⁶. Очевидно, именно это место, расположенное в 25 км от Херсона упоминается в эпиграфических и нарративных источниках VII–VІІІ вв. как центр «хоры» (области, страны) Дори¹⁰⁵⁷. Предпринимаемые едва ли не c XVIII в. попытки некоторых историков совместить его с инкерманской крепостью Каламита или «пещерным» городом на плато Эски-Кермен не выглядят достаточно убедительными и обоснованными, строясь на слишком большом числе допущений¹⁰⁵⁸. Все больше увеличивавшееся население Мангупа уже со. второй половины III–IV в. получало привозные амфоры, посуду, украшения, пряжки, что свидетельствует о включении этого поселения с окрестностями в сферу торгового обмена и экономического влияния Восточно-римской империи¹⁰⁵⁹. Напластования ранневизантийского времени до VIII в. выявлены на мысе Тешкли-бурун, а также рядом с ним и в центральной части плато¹⁰⁶⁰. Кроме того, находки этого времени присутствуют в качестве переотложенного материала в вышележащих слоях Мангупа, что объясняется уничтожением большей части руин и культурных напластований в XIV–XV вв., когда здесь находилась столица княжества Феодоро¹⁰⁶¹. Византийско-коринфские капители, архитектурные детали из проконесского мрамора, фрагменты храмового декора явно ромейского происхождения, очевидно, тоже попадали сюда из византийских пределов, как и аналогичные находки на Эски-Кермене, Чуфут-Кале и у подножия плато, а также в долине р. Бельбек, у подножия горы Пампук-Кая, в Партените, Тиритаке, в портовой части Боспора¹⁰⁶². Во второй половине VI–VII в. из столицы Византии на Мангуп поступали предписания, послания высших чиновников главного финансового управления Империи, таких как логофет, партикий Дорофей, – факт, сам по себе указывающий на «доходно-расходную» суть этих связей центральных и местных властей¹⁰⁶³. Уже В.Г. Васильевский подчеркивал, что все окраинные причерноморские города Византии выполняли роль центров посреднической торговли с варварами¹⁰⁶⁴ и Херсон в этом отношении не был исключением.

Вхождение Мангупа-Дороса (Дори) в состав единой церковной епархии «Херсона Доранта» – Херсона Дорантского или Дорийского (Chersonos tes Dorantos)¹⁰⁶⁵ свидетельствует о тесных связях, существовавших в это время между ромейским Херсоном и областью, заселенной «энспондами» Империи, которые включали в свой состав потомков северокавказских ираноязычных алан и германцев – готов, очевидно главенствовавших в военном отношении¹⁰⁶⁶. Город Херсонес называли Дора (to Dorou) уже за пять столетий до этого, в надписи II в. в честь Гермеса, очевидно, подразумевая при этом полис, находившийся под защитой сакрального эпонима дорийцев – Дора¹⁰⁶⁷. Прошедшие с тех пор века, вероятно, заставили забыть первоначальный, исконный смысл названия, но сохранили в памяти местного населения его привычное звучание. Из названия самой епархии, епископ которой, Георгий, поставил свою подпись под актами Вселенского Пято-Шестого собора 692 г., следует, что церковные приходы всей «страны Дори» подчинялись епископу, находившемуся в Херсоне, и сама область воспринималась как нераздельное с ним целое¹⁰⁶⁸. Причем, эти связи оставались определяющими в жизни населения Дороса по меньшей мере до конца VIII в.¹⁰⁶⁹, несмотря на то, что на моливдовуле епископа Херсона Захарии относящемся к первой половине этого столетия; указание на Дорант не фигурировало¹⁰⁷⁰ Отсутствие в нотициях VII–VIII вв (№ 1–2 по Ж. Дарруже) каких-либо упоминаний об иной, кроме Херсона и Боспора, епархии на полуострове свидетельствует о церковном подчинении хоры Дори херсонскому епископу по крайней мере до начала IX века¹⁰⁷¹.

Массовый археологический материал VI–VII вв. показывает, что обитатели Мангупа, Эски-Кермена, Чуфут-Кале, Баклы, Алустона почти все необходимое (амфоры с вином и маслом, металлические, стеклянные, гончарные изделия) получали в виде импорта из Херсона и, судя по многочисленным находкам византийских бронзовых монет, были знакомы не только с меновой, натуральной, но и денежной торговлей, какая велась в пределах имперского рынка¹⁰⁷². Это алано-готское население скорее вписалось в существовавшие здесь экономические отношения, нежели изменило их. Собственное ремесленное производство федератов носило весьма скромный подсобный домашний характер и было неразвито, в отличие от занятий отгонно-пастбищным скотоводством и земледелием. Значит они являлись потребителями привозной продукции, но и в свою очередь, могли продавать что-то городу, скорее всего, какую-то часть выращенных в Юго-Западной Таврике сельскохозяйственных продуктов, продуктов животноводства, сырья и зерна, которого особенно не хватало городу, ограниченному сократившейся ко второй половине V в. аграрной базой на Гераклейском полуострове¹⁰⁷³.

Уже давно замечено, что инвентарь погребений Эски-Керменского могильника, принадлежавшего окрестным жителям, состоит из вещей византийского происхождения, особенно украшений, пряжек¹⁰⁷⁴. Показателями прочной втянутости оседлого местного населения в сферу экономического влияния контрагентов византийского круга могут также служить находки фибул, фигурных пряжек, серебряного колта с изображением Георгия Победоносца и других вещей из склепов VI–VIII вв. большого могильника, открытого на левом берегу р. Кача около с. Баштановка¹⁰⁷⁵. Концом VI – первой половине VII в., серединой VII в. – второй половиной VII в. датируются фибулы «Аквилея» и другие типы застежек; пряжек (типа «Сиракузы», «Бал-Гота»), во множестве присутствующие в инвентаре погребений из могильников у С. Скалистое, Узень-Баш, Суук-Сy, Лучистое¹⁰⁷⁶. Не мудрено, что Н.Л Эрнст, раскопавший в 1927 г. склепы некрополя Узень-Баш в Байдарской долине, одной из самых обширных и плодородных в «готской земле», определил их кaк византийские¹⁰⁷⁷. Об успехах ромеизации, а значит, прочности контактов ко второй половине VII в. свидетельствуют значительные изменения в костюме местных гото-аланов: традиционная германская одежда зачастую вытесняется костюмом с византийскими украшениями и пряжками¹⁰⁷⁸. На важность таких контактов косвенно указывают находки амулетов-медальонов с изображением св. Мина, особенно популярного именно потому, что он не только обладал даром исцеления, но и являлся покровителем путников и торговцев, путешествовавших по местным дорогам и центрам хоры Дори¹⁰⁷⁹.

Вообще, судя по большому количеству могильников, плотность населения Юго-Западной Таврики была весьма высокой, а это в свою очередь, указывает на относительно благоприятные экономические и политические условия здешней жизни¹⁰⁸⁰. В демографическом подъеме, наметившемся уже к концу VII в, свою роль сыграли не только пришельцы, протоболгары, но и миграция из Романии, которая была вызвана победой православия на VI Вселенском соборе 680–681 гг., что подтолкнуло к переселению наиболее стойких сторонников монофиситства и монофелитства. Видимо, отсюда проистекал со второй половины VII в. рост числа плитовых могил на Южнобережных кладбищах, связанный с распространением христианского. обряда погребения. Лично посетивший Херсон Феодор, автор краткого мартирия о пострадавших за сопротивление монофелитству братьях-Монахах Евпрепии и Феодоре, составленного после 667 т. , упоминает город середины VII в. и окружавшие его «крепости племен» (kastrois ton ekeise parakeimenon ethnon, castris gentium), находившиеся под контролем византийских властей (в противном случае сюда не отправляли бы ссыльных из Херсона), но ни слова не говорит о «тяжелом экономическом положении и запустении города», как утверждал Д.Л. Талис¹⁰⁸¹. По тем же причинам нет оснований говорить о том, что «к последней трети VII в. византийские владения в Крыму сократились до пределов собственно города Херсона»¹⁰⁸².

Реальность и вымысел в письмах папы Мартина. Данные археологических источников, в том числе материалы крымских могильников, никак не увязываются с утверждением о том, что северное направление торгово-экономической политики Империи ромеев находилось с VII в. в небрежении, а Херсон, отрезанный тюрками и другими кочевыми пришельцами от смежного земледельческого района, оказался «в плачевном положении», заброшен, лишен регулярной связи с Малой Азией и «попал в тиски нищеты и голода», якобы согласно письмам жившего там с весны до осени 655 г. (15 мая – 16 сентября) ссыльного папы Мартина¹⁰⁸³. Комментируя перевод этих писем, давно привлекающих внимание исследователей, Ο. Р. Бородин сделал вывод, что сложившееся в это время напряженное положение с продовольствием в городе объясняется ослаблением торговых связей между южным берегом Понта и Херсоном с 30-х гг. VII в. в связи с нашествиями арабов во внутренние области Малой Азии¹⁰⁸⁴. Видимо, это же мнение разделяет В.Зайбт, когда пишет о критическом положении, в котором оказалась Империя в результате «гнета арабов»¹⁰⁸⁵. Но есть ли веские основания рассматривать упомянутые письма только под таким, «кризисным», углом зрения?

В определенной мере такого рода предположение строится на абсолютизации негативного действия военного фактора, что уже само по себе неправомерно, поскольку последний проявлялся в раннее Средневековье главным образом в форме рейдовой войны и не мог вызвать повсеместно длительных кардинальных изменений¹⁰⁸⁶. К тому же ранние походы при Омаре I (634–644) и Османе (644–656) нанесли урон лишь Киликии, Каппадокии и некоторым другим восточным пограничным районам Малой Азии, но не затронули земель к северу и западу от гор Тавра, то есть глубин полуострова, а южночерноморского побережья, с которым тесно контактировал Херсон, нападения мусульман, похоже, вообще не достигали, если не считать кратковременного захвата Трапезунда в 654 г. полководцем Моавией¹⁰⁸⁷. Начавшаяся вскоре гражданская война вынудила арабов оставить почти все захваченные Моавией территории, кроме сохранения протектората над Арменией¹⁰⁸⁸. Причем описанная Мартином I ситуация относится к тому времени, когда вследствие войн и внутренней борьбы политическая роль тгорок уже сошла на нет, их каганат пришел в окончательный упадок к середине VII в., а новые пришельцы – хазары, как уже было сказано, стали закрепляться в Таврике лишь с 80–90-х гг. VII столетия¹⁰⁸⁹. В 651 г. конфедеративная держава тюрков подчинилась тайскому Китаю, прикаспийские хазары освободились от Западно-Тюркского каганата, а Хазарский каганат получил независимость и стал набирать силу за счет присоединения протоболгар и других соседних народов, причем на престоле. оказался хаган из пришлого тюркского рода Ашина¹⁰⁹⁰. Уже в 654 г. арабы совершили первый набег на северокавказские владения хагана, после чего тюрко-хазарское противостояние халифату на многие десятилетия сосредоточилось в Закавказье¹⁰⁹¹. Во всяком случае, при халифе Османе в 644–656 гг., судя по источникам, хазары вели войну с мусульманами в районе г. Беленджер, весьма далеко от Таврики¹⁰⁹². Следовательно, сваливать кризис, если он вообще имел место, на «тюрко-хазарское завоевание», якобы происшедшее в Крыму накануне появления здесь папы Мартина, тоже не приходится¹⁰⁹³.

Хазарский каганат, уже в 20-х гг. VII столетия выделившийся в почти самостоятельную единицу Западно-Тюркского каганата, a с 50-х гг. VII в. ставший важнейшим фактором политической стабильности на юге Восточной Европы, постепенно превращался в этнически пестрое, неоднородное государственное образование, в состав которого входили земли в междуречье Волги, Дона и Донца от Приазовья и Каспийского; моря до долин рек Кубани и Терека в Предкавказье¹⁰⁹⁴. В период расцвета каганата собственно хазарские зимники располагались, в целом, вдоль восточной границы каганата, в северо-западном Прикаспии и в районе дельты Волги¹⁰⁹⁵

Хазарский кочевой этнос сформировался вследствие продолжительного симбиоза местного населения Восточного Предкавказья с тюркскими и фино-угорскими племенами, которые в свое время выплеснули в прикаспийские и донские степи могучий вал гуннского нашествия. Несмотря на временные неудачи и поражения, Хазарская держава за сравнительно недолгий исторический срок превратилась. в мощную и влиятельную политическую силу в регионе, которая все более расширяла свою экспансию в соседние земли. Перед этим, в 630-е гг., вследствие ослабления власти хаганов Западно-Тюркской державы, создалось возглавленное представителями племенного клана Дуло государственное объединение Великая Болгария, но его влияние распространялось на степи Приазовья и, может быть, дальше, до низовьев Днепра, но не на Западный Крым¹⁰⁹⁶. Окончательный разгром китайцами Западно-Тюркского каганата в 656–659 гг. вызвал приток нового тюркютского населения, и лишь после этого хазары – преемники каганата расширили ареал своего проживания¹⁰⁹⁷. В третьей четверти VII в. Византия не вмешивалась во враждебные отношения болгар и хазар и поддерживала с последними политический нейтралитет¹⁰⁹⁸. В результате в это время Хазария окончательно подчинила своего предшественника в приазовских и причерноморских степях – Булгарский каганат (Великую Болгарию), после чего началось проникновение в Степной и Восточный Крым. Лишь тогда византийцы, судя по их письменным источникам, заметили хазар как политическую силу¹⁰⁹⁹. «Они (болгары) оставили свою страну и бежали, а те (хазары) преследовали их, пока не настигли их, до реки по имени Дуна», – сообщает позднейшая хазарско-еврейская переписка¹¹⁰⁰. В рассказах Феофана и Никифора это событие следует под 6171 годом (678/679 г. н.э.), но вслед за созывом Шестого Вселенского собора в ноябре 680 г. и поселением в том же году булгар во главе с Аспарухом «у Истра»¹¹⁰¹. Под этим же годом латинский хронист Сигеберт сделал запись: «От сего времени следует вести начало Болгарского государства»¹¹⁰². Следовательно, хазарская экспансия в южном направлении началась не ранее 660-х гг., причем с помощью дипломатических усилий Византийской империи удалось ограничить новообразовавшийся каганат пределами Восточного Приазовья, Керченского пролива и нижним течением Дона¹¹⁰³. Эти же западные рубежи Азиатской Сарматии, в которой жили хазары, указывают обе редакции («длинная» и «краткая») «Армянской географии» («Ашхарануйц») Анания Ширакаци, созданные соответственно в 661–665 гг. и около 670 г.¹¹⁰⁴ Примечательно, что к 670 г. хазары были известны лишь в Закавказье¹¹⁰⁵. Одно из самых крупных опустошительных нашествий сюда относится к 684 г., когда хазары решили наказать самовольство хагана савир Алп-Илитвера, женившегося на дочери албанского владетеля и принявшего христианство¹¹⁰⁶. И раньше, и позже их больше интересовали закавказские страны, Армения, Грузия, Албания, где от имени халифа правили наместники, которых они истребили, а сами страны разорили, воспользовавшись междоусобицами, вспыхнувшими у арабов вследствие переноса столицы из Мекки в Дамаск¹¹⁰⁷.

Уже к концу первой четверти VIII в. большинство хазар вновь вернулись из Северного Причерноморья в Поволжье, куда переместился центр Хазарского каганата и где в устье Волги расположилась столица Хазарии, город Атиль (Итиль). Прежняя ставка хагана, по крайней мере до арабского нашествия, находилась в городе Самандре (Семендре, Семендере), видимо, в приморском Дагестане, недалеко от Дербента.

Таким образом, становится понятно, почему на территории каганата жили тюрки, аланы, булгары, славяне. Долгое общение между ними привело к образованию к середине – концу VIII в. единой в основных чертах «государственной культуры», которую историки и археологи условно назвали салтово-маяцкой, по имени наиболее характерных памятников с территории современной Украины. Впрочем, сами хазары не были ни создателями, ни носителями этой археологической культуры. Специалисты выделяют ее несколько локальных территориальных вариантов¹¹⁰⁸. Один из них охватывает Предкавказье, Тамань и Восточный Крым, что указывает на тесное соседство херсонитов, а также крымских греков, алан и готов с носителями салтово-маяцкой культуры, обитавшими в Таврике, хотя до середины VIII в. о последних можно говорить как о «салтовцах» весьма условно.

Хазария была многоэтничной державой, но постепенно в ее политической структуре и хозяйстве наметилась специфическая родоплеменная «специализация». Правящая, господствующая верхушка уже c VII в. принадлежала, видимо, к древнему центральноазиатскому тюркютскому роду Ашина («Волка»). Население Хазарии делилось на кочевников-скотоводов и оседлых, причем последние занимались земледелием, садоводством, рыболовством, на высоком уровне владели разнообразными ремеслами, в частности кузнечным, гончарным, кожевенным, ювелирным. Кроме самих этнических хазар типичными кочевниками оставались, собственно, лишь отдельные степные федераты – ненадежные союзники кочевой империи, какими, например, стали в ІХ–Х вв. венгры (они же мадьяры, угры) и печенеги.

Несмотря на наличие центральной власти и правящей хазарской династии, каганат представлял собой, скорее всего, федерацию племен. Военной, силой первоначально было, кочевое, сначала родоплеменное, легковооруженное ополчение из рядовых хазар. Оно формировалось по этническому признаку: причем набиралось из зависимого населения принудительно. Другую часть войска составляла знать – тарханы. Они не только воевали сами, но наиболее опытные, из них управляли отдельными отрядами. K IX в. в силу обеднения рядовых воинов, ведущая роль перешла к феодальному конному, тяжеловооруженному ополчению. Оно состояло из личных дружин управлявшего войском бека (пеха), шада – военного заместителя хагана, отрядов богатых тарханов и тарханов, которые выступали, только с несколькими, легковооруженными воинами-слугами. В случае необходимости, осуществлялась мобилизация рядового населения и подчиненных народов. Но главную роль ко второй половине столетия стали играть постоянные профессиональные, воины, особенно своеобразная гвардия Арсийа (al’ arsiya) из приглашенных беком хазар на службу отборных наемников, хорошо, вооруженных кавалеристов сарматраланского или восточноиранского происхождения, переселившихся из местностей, соседних с Хорезмом¹¹⁰⁹. Вообще отряды наемников формировались преимущественно из мусульман-дайлемитов, тюрок, варягов и отчасти христиан – славяно-русов. Наряду с военной и пограничной службой на западной и северной границах они обеспечивали регулярный сбор дани с подчинявшихся хазарам народов и охрану торговли. Что касается внешней торговли с Европой и Азией, к IX в. ее сосредоточили в своих руках еврейские купцы, которые весьма ревностно, предприимчиво утверждали свою монополию во всем государстве. К слову, уже в VIII столетии, при владетеле Булане, была осуществлена религиозная реформа, изгнаны из страны «гадатели и идолопоклонники», очевидно, жрецы тюркского культа Тенгри, камы-шаманы, которые занимались гаданием путем камлания и жертвоприношений, и была проведена первоначальная иудаизация, введена ее элементарная форма, следствием чего стало принятие новой религии хазарской правящей верхушкой и народом¹¹¹⁰. Позже, при Обадии, вероятно на рубеже VІІІ–ІХ столетий, была предпринята настойчивая попытка сделать традиционную раввинистическую форму, иудаизма религией по крайней мере знати и торговой верхушки Хазарии¹¹¹¹. Объединяющей же религией, которая определяла духовную жизнь в каганате, верования и обрядность, изначально и очень долго оставалось язычество с поклонением огню, земле, воде, луне, священным деревьям¹¹¹².

Хазары относились к тюркской языковой семье. Прирожденные всадники и меткие лучники, широкоскулые, длинноволосые, ненасытные, они были воинственным, сильным народом, который раннесредневековые авторы нередко отождествляли с «хищными волками» гуннами¹¹¹³. Если бы, не было Хазарии, которая противостояла на Кавказе мощным армиям мусульман, история Восточной Европы, возможно, сложилась бы иначе. Тем не менее, процесс нарастания тюрко-хазарского влияния в областях византийского пограничья, очевидно, долгое время сопровождался сохранением мирных взаимоотношений. Возможно, правитель Западно-тюркского каганата, который представлен в источниках как гуннский вождь, в 619 г. побывал в Константинополе, а его свита крестилась¹¹¹⁴. Ведь в 626–628 гг. тюрки пошли на добровольный союз с василевсом Ираклием (610–641) в его решающей схватке с сасанидским Ираном, ставшей победной для ромеев, приняли участие в персидской кампании в Закавказье и в дальнейшем стойко и последовательно сохраняли отношения, строившиеся на взаимной заинтересованности¹¹¹⁵.

Около, 628 г благодарный Ираклий, едва было не совершил невиданный шаг – обручил свою дочь от первого брака c «тypком» (to Tourko) – каганом западных тюрок, «которых называют хазарами», и уже отправил ее из Константинополя в путь, когда пришло трагическое известие, что суженый Евдокии погиб в сражении¹¹¹⁶. Только эта роковая случайность расстроила, казалось бы, неминуемую свадьбу, которая могла бы ввести чужеземного владыку в ромейскую венценосную семью и тем самым – неслыханное дело – поднять его до уровня василевса. В ходе арабо-византийских войн 636–646 гг. тюрки в 643 г. вступили в войну с арабами на стороне византийцев, получая от них заверения в дружбе, очевидно, подкрепляемые солидами и дорогими подарками, знаковая семантика которых свидетельствовала о желании военного союза¹¹¹⁷. Еще раз следует подчеркнуть, что в начале 650-х гг. тюрки и хазары ожесточенно бились с мусульманами на берегах Евфрата и в глубине Прикавказья, вдали от Таврики¹¹¹⁸. В 654–655 гг. они вместе с аланами и абхазами входили в состав неудачно действовавшей против войск Хабиба Ибн Ма’сламы византийской армии стратига фемы Армениаков, но вскоре к северу от Дербента разбили проникший сюда 4-тысячный отряд мусульман Салмана Ибн Раби’а ал-Бахили¹¹¹⁹. Поэтому говорить о неком «временном захвате Крыма хазарами» в 653 г. или о «тюрко-хазарском завоевании» перед 655 г. можно лишь как об историографическом недоразумении¹¹²⁰. До появления хазар здесь должно было пройти еще около четверти столетия, да и для более позднего времени нет данных, которые подтверждали бы точку зрения о некой «первой волне» массового хазарского проникновения на полуостров¹¹²¹. Присутствие Хазарского каганата на крымских землях выражалось более в политическом влиянии и сборе своей части доходов с них, чем в оккупации.

Если уж искать те силы, которые могли отяготить жизнь Херсона и его округи в это время, то хазары были связаны с ними косвенно, как виновники разгрома приазовской «Великой Болгарий» Куврата около середины VII в. и последующего развала антского объединения на более мелкие славянские образования¹¹²². Именно с этими событиями оказалось связано перемещение кочевых и полукочевых и частично оседлых племенных образований (части степных кутригуров, оногуров – бывших утигуров, степного ираноязычного населения, булгар, племен антского союза, приднепровских элементов), влияние которых археологически засвидетельствовано в Таврике во второй половине VII – первой четверти VIII в.¹¹²³ Со временем они пополнили ряды крымских федератов – «энспондов» Византии, скотоводов и земледельцев, но произошло это не вдруг и могло сопровождаться трениями с местным населением, в том числе и с херсонитами.

Тем не менее, даже если напряженность в отношениях с пришельцами в первое время была, каких-либо препятствий для плавания между южным и северным побережьем Черного моря, этого mare nostrum для византийцев, не существовало, что косвенно подтверждается письмами самого же папы Мартина¹¹²⁴. Последний сам противоречит себе, когда, с одной стороны, заявляет, что «голод и нужда в этой земле [Херсонской] таковы, что хлеб в ней только упоминается по названию», и вместе с тем уже в следующей строке своего письма просит прислать ему «содержание» («хлеб и вино или оливковое масло и всякое иное прочее») «из этой страны» (Италии) или из «области Понта», то есть городов понтийского побережья Малой Азии, будучи уверенным, что все заказанное им вполне возможно доставить в место, ставшее ему тюрьмой. Он же рассчитывает купить хлеб, «другие продукты какого-либо рода», готов платить за это золотом (от тремисса вплоть до солида за 3–4 модия зерна), что было бы несовместимо с крахом денежного обращения и натурализацией хозяйства¹¹²⁵.

К слову, нет никакой уверенности, что папа отбывал наказание именно в самом Херсоне: Феофан не случайно трижды говорит о его высылке в «климата (области) [провинции] Херсона» (eis ta tes Chersonos klimata), «климата востока» (en tois klimasi tes anatoles), «в [провинцию] Херсон и климата» (en Chersoni kai tois lkimasin), очевидно, потому, что ссыльный, как и другие его товарищи по несчастью (братья Евпрепий и Феодор), противники насаждаемого сверху монофелитства, мог быть помещен в какую-либо соседнюю с городом «крепость племен», где условия жизни и отношения людей были, разумеется, еще более суровыми¹¹²⁶. Видимо, поэтому в Х в. составитель одного из списков «Хронографии»; (cod. Paris: gr. 1710) неуверенно приписал от себя пояснение относительно места смерти Мартина: «в восточных климатах или же там в Херсоне умерший» (tes anatoles etoi:en Chersoni ekeise teleutesas)¹¹²⁷. Если бы не вскользь брошенное упоминание о разлучении братьев, отправленных в разные кастра, можно было бы думать, что ссыльные находились лишь в самом Херсоне. Видимо, не случайно папа писал о своем окружении как о «варварах», «племенах», которые обитают в этой области (siquidem hi qui "in hac regione habitant omnes gentiles) и тех, других, «живущих здесь», кто принял такие же «племенные нравы» (характер, обычаи) (gentiles mores acceperunt)¹¹²⁸. Следует учесть, что для ромеев даже христианизированный варвар, при всей его лояльности к Империи, мог оставаться развратником «людоедом» с животной внешностью и мерзкими обычаями¹¹²⁹. В этом случае – случае контакта именно с таким окружением – папе приходилось сравнивать облик своего узилища даже не с провинциальным «уездным» городом, на фоне которого «столичная» Равенна вспоминалась еще более великолепной, а с чем-то гораздо более худшим, что тоже не могло не отразиться на субъективном восприятии ссыльного¹¹³⁰.

В письме, отправленном тремя месяцами позже первого, Мартин признается, что из разных областей (сторон) Романии и, в частности, греческих «Понтийских земель» (Ponticas Partes) «изредка заходят сюда» «суденышки», на которых все же привозят зерно и другие продукты какого-либо рода, увозя обратными рейсами такой доходный и в античности и в Средние века товар, как местная соль¹¹³¹.

Нет сомнений, что до второй половины VII в. Херсон не может рассматриваться как составной источник хлебного рынка Константинополя, в систему которого он, вероятно входил как поставщик излишков продукции соляного и рыболовного промыслов¹¹³².

Представление о гибели Мартина в Таврике от крайней нужды, дороговизны на продукты иногда преувеличивается самими исследователями, которым видится едва ли те «голодная смерть» ссыльного¹¹³³. Оно явно утрировано и принадлежит не к свидетельствам источников, а к их комментариям специалистами; которые не учли законы такой разновидности эпистолярного и житийного жанра. Из писем видно, что даже в трудный для Юго-Западной Таврики 655 год, отличавшийся высокими ценами, изгнанник получал продовольственные и, видимо, денежные передачи со стороны (из Италии, Константинополя; «области Понта»), и причиной его смерти была старость и болезни, мучившие его еще до ареста 17 июня 653 г., а также во время почти пятнадцатимесячного томительного пути в Константинополь и изматывающего судебного процесса¹¹³⁴. Кроме того, относительно высокие цены на хлеб, по поводу которых сетовал папа, не могли сохраняться долгое время, годами, и вероятно, являлись следствием особых событий, вызванных неурожаем или какими-либо иными кратковременными внешними или внутренними потрясениями местного масштаба. Bо всяком случае, Жан Дурлиа специально исследовавший вопрос о снабжении античных и византийских городов, заметил, что близкие цены на хлеб, по словам Прокопия Кесарийского, были во время осады Рима¹¹³⁵.

В комментарии к этому месту письма XVII О.Р.Бородин отмечает, что сообщаемая Мартином цена хлеба исключительно высока¹¹³⁶. 1 При этом он указывает, что императором Западной Римской империи Валентинианом III (425–455), была установлена единая государственная цена на хлеб: 40 модиев за солид. B 604 г. в Риме за номисму давали 30 модиев зерна¹¹³⁷. В остготском Риме на солид покупали 10 модиев¹¹³⁸. Случалось, 12–18 модиев пшеницы стоили номисму¹¹³⁹. Поэтому складывается мнение, что в Херсоне цена даже «дешевого» хлеба нового урожая превышала обычные цены в Империи. Это очевидно, но насколько велико было превышение? Действительно, обычный хлебец, величиной около фунта (не меньше 322,3 г) или 400–450 г, можно было купить за медный фолл или даже за его треть. Однако это считалось крайне дешёвым, а следовательно, редким. Надо учесть, что, как правило, цена была более высока, а в оcобых ситуациях, в условиях голода она увеличивалась в 5–10, а то и 20 раз! Β IX в. обычной ценой іпожалуй следовало бы считать 8 модиев за номисму¹¹⁴⁰ , что всего лишь в два раза меньше той цены, что платил за хлеб Мартин I после того, как в августе в Херсон стали чаще приходить суда. Для сравнения можно также привести данные из более близкого ко времени папы оксиринхского папируса, относящегося, вероятно, к концу VI или VII в. Из документа следует, что египетский Оксиринх и соседний с ним Кинополь платили в качестве налога 350 тыс. артаб зерна (в переводе на деньги – 35 тыс. номисм¹¹⁴¹; следовательно, артаба (около 25 кг) оценивалась в 10 номисм, а модий из расчета 7,5 кг) – примерно в три номисмы; Херсонесские 4 модия за номисму могут показаться на этом фоне не такими уж и невиданными и исключительно высокими, какими их изображают исследователи. Наконец, нет никакой гарантии, что папа, следуя требованию письма-плача, не преувеличил свои траты, дабы подчеркнуть бедственное положение и оправдать настойчивые, постоянные просьбы о «субсидии» (expensae). Это предположение хорошо увязывается с инвективой папы против всех бросивших, забывших его, которой он разразился сразу же вслед за указанием на непомерную дороговизну¹¹⁴².

Стоит также обратить внимание на то, что золотом в Византии было принято брать налоги и таможенные сборы, а не производить расчеты на рынке, который привык пользоваться медными монетами. Папа же расплачивался тремиссами, солидами, что говорит о вынужденности таких операций, на которые его раз за разом могли обрекать мошенники-продавцы, готовые без зазрения совести обирать беспомощного ссыльного.

Но скорее всего определенная нехватка хлеба, его дороговизна в округе Херсона объясняются не проделками торговцев, не военной угрозой со стороны неких варваров или арабов, занятых в 655 г. захватом далекого Родоса, и тем более хазар, и даже не столько действием негативного природного фактора, сколько тем, что последний оказался усугублен весьма слабой собственной аграрной базой города и хронической, с первых веков н.э., нуждой в привозном зерне¹¹⁴³. Некоторые усадьбы сельской хоры на Гераклейском полуострове в VII в. были заброшены¹¹⁴⁴. Видимо, шла переориентация на скотоводство, выпас скота, более удобные в изменившихся условиях¹¹⁴⁵. Отсюда и без того небольшое производство зерна сократилось. По понятным причинам особенно остро эта проблема давала о себе знать весной и летом, когда подходили к концу запасы старого урожая и никто не хотел делиться их остатками с политическим преступником, каким официально являлся Мартин. Достаточно вспомнить о встрече корабля, на котором папу доставили в Константинополь 17 сентября 654 г., когда сбежавшаяся в порт толпа весь день поносила обессиленного арестанта, пока его не убрали с глаз издевавшихся и перенесли в тюрьму Прандеария¹¹⁴⁶. Едва ли что-то лучшее, чем равнодушие, ожидало его среди верноподданных василевса на земле Таврики.

Суровый характер херсонитов – потомков дорийцев, характерное для них немногословие, не могли не произвести на Мартина, экспансивного, общительного италика, удручающее впечатление. Недаром он писал в своем последнем, предсмертном послании, что не встретил здесь «совершенно никакой человечности» и христианского сострадания, впрочем, как и со стороны многих своих далеких близких и друзей, которые оказались к нему черствы и безжалостны¹¹⁴⁷. Местное население, отчасти близкое к монофиситским взглядам не приняло папу-изгоя как героя и мученика¹¹⁴⁸. То же можно сказать о его окружении монофелитски настроенными христианами из числа членов широкой херсонской общины, придерживавшейся официального, узаконенного Константинополем проимперского курса. Уже одно использование ими в Евхаристии заквашенного, с солью, печеного хлеба, а не опресноков, должно было вызывать у папы, как и у всех латинян, возмущение. Отсюда проистекали обвинения в «язычестве», точнее, «варварстве» (gentiles, mores), которые были присущи богословской, полемической и исторической литературе VІІ–ІХ вв. и нередко всплывали во время христологических и тринитарных споров, дискуссий на теологические темы. К примеру, Феофан и Никифор тоже называли василевсов – иконоборцев Льва III и Константина V язычниками, которые якобы совершали кровавые жертвоприношения и обращались к демонам, что было, разумеется, невероятным¹¹⁴⁹. Столь же невероятно представлять язычниками основную массу херсонитов и «полуязыческим» город, наполненный десятками христианских храмов, кафоликонов, евктирионов, молелен, мартириев¹¹⁵⁰. При всей своей субъективности, порожденной главным образом обидой на местное население, не помогавшее ему и придерживавшееся во всем проконстантинопольских позиций, папа не мог не осознавать, что эти церкви/ посещают люди, может быть, и с варварскими нравами, но крещеные. К тому же он сам отделял их от варваров, подчеркивая в своем сентябрьском письме, что даже последние способны на сострадание, которое не обнаруживают «живущие здесь»¹¹⁵¹.

Не исключено, что «местные правители» – представители местной византийской власти – при содействии неких «местных жителей» из числа «воспринявших варварские нравы», то есть еретические с точки зрения папы новации Константинополя, могли искусственно организовать вокруг изгнанника видимость крайнего голода, дабы еще больше отяготить положение ссыльного и тем самым выслужиться перед Константом II, показавшим себя крутым и скорым на расправу¹¹⁵². Ведь подобное уже проделывали во время годичного пребывания папы на о. Наксос, когда стражники не принимали продукты и вещи, приносимые изгнаннику сочувствующими, многозначительно предупреждая: «Если что-нибудь передадите ему, то будете врагами империи»¹¹⁵³. Характерно, что о таком же жестоком обращении, «окружении уединением» сообщал автор мартирия: о брахьях Феодоре и Евпрепии «которых, мучительная судьба бросила в ссылку в Херсон»¹¹⁵⁴. Страдания и голод были обязательным элементом наказания со стороны императора. Недаром подобным образом преследовался и другой «подельник» папы, – Максим Исповедник. Тоже арестованный в Риме и высланный искалеченным, «без одежды и еды» во Фракию, а потом на Кавказ¹¹⁵⁵. Кроме того, надо учесть, что ссыльный папа в определенной мере лукавил, понимая значение свершенного им, и, стоя перед порогом смерти, примерял венец мученичества, который ему сулили судьба и Господь.

С другой стороны, сложившееся положение позволяет предполагать, что население Юго-Западной Таврики в середине VII в. еще не могло в достаточных количествах поставлять хлеб в Херсон, и отсутствие сношений херсонитов с ближайшими местностями Таврики здесь ни при чем. Примечательно, что именно на конец VI – третью четверть VII в в Северном Причерноморье пришелся крайне засушливый период ксеротермальной фазы (период. II–5, по Ю.Л. Раунеру), что должно было отразиться на состоянии местной продовольственной базы, ставшей испытывать повышенные затруднения в ycловиях суббореального климата с сухим жарким летом и суровой длинной зимой¹¹⁵⁶. Зато нет, ни малейших, оснований, говорить о, том, что соседние «крепости племен (народов)» были захвачены, некими врагами, тем более хазарами¹¹⁵⁷. А. Бортоли и М. Казанский противоречат себе, когда, с одной стороны, признают кризис якобы, вызванный некими неуловимыми политическими событиями, но вместе с тем полагают, что данные папы Марти о трудной экономической ситуации не заслуживают доверия, ибо такое положение не могло быть длительным и не увязывается с наличием следов собственного херсонского ремесленного производства, достаточно обильными находками импортной средиземноморской краснолаковой керамики, амфор, которые датируются второй половиной VII в. в том числе встречаются в закрытых комплексах с монетами 641–668 гг.¹¹⁵⁸ Поэтому письма ссыльного, даже без учета значительной степени их эмоциональности, субъективности¹¹⁵⁹, без учета законов жанра просительного послания, безусловно, свидетельствуют лишь об одном: в 655 г. город не имел значительных поступлений продовольствия из Юго-Западного Крыма, в том числе из «области готов» – Дори в не малой степени зависел от поставок хлеба из района Босфора, Малой Азии и на протяжении судоходного сезона поддерживал с этой целью периодически двусторонние морские контакты со своими внешними ромейскими контрагентами¹¹⁶⁰.

Создание экономической независимости Херсона. Ситуация с подвозом продовольствия стала меняться к лучшему. Вероятно, уже к последней трети VІI столетия следует учесть, что с 677 г миновал засушливый период, началась череда влажных, лет¹¹⁶¹. Чуть позже под натиском хазар часть населения мигрировала с территории Великой Булгарии в Крым, проникла на незаселенные земли в степном центральном и восточном районах полуострова, где испытывая недостаток в пастбищах, вынуждена была перейти к оседлому пастушеско-земледельческому хозяйству¹¹⁶². Палеоэкономические модели, построенные И.А. Барановым, позволяют говорить об экономическом подъеме, который был обусловлен в это время ростом торговли хлебом, поступавшим на византийские рынки с провинциально-византийских сельских поселений Юго-Западной и Южной Таврики. Во второй половине VII – первой половине VIII в. они могли давать около б тыс. тонн избыточного хлеба. Причем с фиксируемым археологически увеличением числа земледельческих поселений количество товарного зерна со второй половины VIII в. должно было составлять не менее 12 тыс. тонн¹¹⁶³. Это даже превышает показатели известной «хлебной базы» – античного Боспора, который, по словам греческих и римских истрриков, в свое время ежегодно давал царю Понта Митридату Евпатору по 180 тыс. медимнов хлеба, то есть около 9,5 тыс. тонн зерна (Strabo. VII. 4. 6; Memn. XIX, LIV.: Арр. Mithr. 69; 108).

Τеперь наряду c Хазарией основными его потребителями были византийские Города и крупные поселения Крымского полуострова, отнюдь не аграризировавщиеся центры, прежде всего Херсон, Сугдея и южнобережные эмпории, такие как Партениты и Курасанты. Через их порты большая часть зерна уходила в столицу и прочие города лежавшей за морем Романии. Необходимость снабжения продовольствием Константинополя в 673–680 гг., когда он оказался в течение семи лет блокированными арабским флотом со стороны Мраморного моря¹¹⁶⁴, могла стимулировать поставки хлеба не только из Фракии и Малой Азии через приморские крепости-эмпории Черного моря, но и из Таврики. Примечательно, что эта блокада не нанесла урона не менее чем 200-тысячному населению столичного мегаполиса и даже не вызвала голода, обычного в таких случаях¹¹⁶⁵.

Стратегическое и экономическое значение Крыма должно было еще больше возрасти для Империи со второй половины – последней четверти VII в., когда ее северо-балканские провинции оказались под угрозой болгарских нападений, а малоазийские – арабских рейдов. Обитатели сельских поселений Таврики в это время сбывали в Херсон зерно, кожу и изделия из нее, а также ставшие модными некоторые виды бронзовых или медных украшений – еще недавно неведомую продукцию местного ремесла, тогда как через крымские византийские центры к здешнему населению поступали византийские амфоры с вином, маслом и другими продуктами, столовая и тарная гончарная посуда, пифосы¹¹⁶⁶.

В Херсоне, впрочем, как и на Боспоре, в VII в. продолжали преобладать фибулы, пряжки и украшения из Византии и Подунавья, а вещи, привозившиеся из этих районов, в свою очередь, вывозились к населению Юго-Западного и Южного, отчасти степного Крыма¹¹⁶⁷. Здесь среди инвентаря погребений часто присутствуют византийские украшения, позолоченные кресты, фибулы, поясные наборы, бронзовые, железные, золотые, серебряные пряжки VII в. самых разных типов (так называемые «Суцидава», «Бал-Гота», «Сиракузы», «Солона-Истрия», «Болонья», лировидные, с крестовидным щитком, орлиноголовые и пр.)¹¹⁶⁸. Следовательно, в период оседания в Таврике кочевников после распада Великой Болгарии торгово-экономические контакты с ними были уже налажены. Наличие же позднеримских и херсонских бронзовых монет преимущественно в захоронениях второй половины VII в. указывает на активизацию вывоза из Юго-Западного Крыма какой-то продукции, скорее всего, продуктовой и сырьевой, именно в это время¹¹⁶⁹. Неукрепленные аграрные местечки, размещавшиеся вокруг Херсона, на Гераклейском полуострове, в Килен-балке, у Загайтанской скалы в Инкермане продолжали существовать в VI–VII вв. и были связаны дорогами с городом¹¹⁷⁰. Очевидно, кошельки здешних византийских федератов не оскудели, и их владельцы по-прежнему рассчитывали на материальную помощь Романии, имперский рынок и на поступление византийских товаров.

При таком положении Византия не могла рассматривать крымские земли только как политический и военно-стратегический плацдарм, но, очевидно, должна была существовать обоюдная заинтересованность сторон в хозяйственных и экономических связях. Однако, если прежде Империя могла использовать зависимость Херсона от поставок продовольствия из столицы и Южного Причерноморья, то теперь экономическая ситуация изменилась. В этом отношении примечательно, что василевс Юстиниан II в конце своего второго правления (705–711 гг.) не счел логичным и, видимо, возможным прибегнуть к тем мерам экономической блокады по отношению к херсонитам, на которые гораздо позже как на средство обуздания непокорных подданных станет указывать Константин Багрянородный¹¹⁷¹. Понятно, что такие действия, не подкрепленные. военными санкциями, оказались бы неэффективными в условиях улучшившегося и ставшего стабильным снабжения города сельским населением Таврики.

Обращает на себя внимание совпадение зоны преимущественно византийского влияния с границами Херсоно-Дорантской и учрежденных позже Сугдейской и Готфской епархий, поскольку основная территория экономических контактов ограничивалась отрогами Второй (Внутренней) Крымской горной гряды, а на севере проходила по реке Альме, между нынешними селами Лочтовое и Скалистое¹¹⁷². Миссионерская политика христианизации местного и пришлого населения Таврики содействовала упрочению связей этого региона с здешними византийскими центрами. Иллюстрацией этого может служить, например, находка в Херсоне печати Готфского епископа с нечеткой крестовидной монограммой призыва Божьей помощи¹¹⁷³. Таким образом, миссионерская деятельность способствовала налаживанию такой обстановки, в которой экономическое взаимодействие обеих сторон проходило наиболее благоприятно. Крест, а также деньги и товары успешно делали свое дело, крепили позиции Романии в стратегически важном пограничном анклаве и сглаживали «двуликость» местных этносов и культур.

Характерно, что влияние носителей «салтовской» культуры слабело в хазарскую эпоху в зависимости от степени близости к Херсону и уже совершенно не ощущалось на южном побережье между мысами Айя и Троицы¹¹⁷⁴. Местное византинизированное население практически растворило в себе в ходе ассимиляции осевших здесь тюрок, булгар, в свою очередь смешавшихся с крещеными «аланоготами»¹¹⁷⁵. Поэтому особенно удачным представляется предположение, впервые высказанное Э.И. Соломоник о том, что обитателей именно этой области Таврики именовал «народом (племенем) херсаков» (de ethnos оі Ghersakes) монах столичного Каллистратова монастыря, иконопочитатель Епифаний, автор жития св. Андрея, повторивший около 815–820-х гг. легендарный путь апостола в Крыму¹¹⁷⁶.

Здесь в зоне византийского влияния возникли в это время либо продолжали существовать такие кастра, фруры, как укрепленные, сторожевые городища и поселения городского типа Каламита в Инкермане, Эски-Кермен, Мангуп, Кыз-Кермен, Чуфут-Кале, Тепе-Кермен, Сюйрень, Бакла¹¹⁷⁷. Степень вероятности отнесения их обитателей исключительно к носителям салтово-маяцкой культуры, сформировавшейся к тому же не ранее второй половины VIII в, весьма мала. Да это и не главное, ибо далеко не все провинции Империй, даже ядровые, могли блеснуть чистотой и однородностью своего этнического состава. Примечательнее другое – связь некоторых городищ и поселений Юго-Западного Крыма (Мангуп, Чуфут-Кале, Гурзуф, долина р. Бельбек) с неоднократно перестраиваемыми христианскими храмами, церквами, типично византийскими по устройству и оформлению интерьера. Нет оснований считать, что Империя лишилась политического идеологического и экономического влияния в тех «крепостях племен» (іп castris gentium), которые находились в соседних с Херсоном областях Таврики, поскольку византийская центральная администрация по-прежнему продолжала практику отправления врагов Империи – политических ссыльных не только в сам Херсон, но и в другие укрепления Юго-Западного Крыма¹¹⁷⁸. Уже М.И. Ростовцев справедливо заметил по этому поводу, что такая практика, несомненно, предполагает существование в подобных местах вооруженных сил властей, подчиненных Империи¹¹⁷⁹.

В 695 г. василевс Юстиниан ІІ, неудачно правивший предыдущие десять лет, оказался свергнут своим полководцем Леонтием, воспользовавшимся всеобщим недовольством. Бывшему императору подрезали язык и вырвали ноздри (за что он получил прозвище Ринотмет–"Безносый») и сослали в Херсон, где он прожил не один год. Когда он узнал об очередном перевороте, о свержении успевшего сделаться ненавистным Леонтия (695–698) Тиверием Апсимаром (698–705), архонтом важной южномалоазийской морской фемы Кивирриотов, то объявил херсонитам, что вновь собирается вернуть себе трон. Тамошние жители и их власти, испугавшись столь крамольных «антиправительственных» речей, по зрелом размышлении решили выдать Юстиниана василевсу Тиверию, либо убить опасного смутьяна. Проведав об этом через своих доверенных людей, он спасся бегством из Херсона в горный Крым, во фруру (to phrourion) – сторожевую крепость Дорос (Дарас) «земли Готфики», о чем упомянуто у Никифора и Феофана¹¹⁸⁰. Побег объясняется стремлением экс-императора, боявшегося за свою жизнь, не только обезопасить себя от покушения со стороны местных византийских властей и верноподданных начавшего править тогда Тиверия III Апсимара, но прежде всего желанием связаться оттуда с хаганом хазар, поскольку в самом Херсоне такой возможности не было¹¹⁸¹. Но это вовсе не значит, что архонтии – административные районы «хоры Дори» и самой «Готфики», простиравшейся в прилегающей к Херсону части Юго-Западной Таврики и по южному берегу Крыма приблизительно от Айя до современных сел Рыбачьего (бывшее Туак) или до Приветного (бывшее Ускют) были полностью независимы от Византии в конце VII – начале VIII в., как полагают некоторые исследователи¹¹⁸². Самостоятельность этих укреплений была, видимо, весьма относительной. Конечно, они играли роль политических центров, от случая к случаю могли служить убежищем как для населявших их немногих постоянных жителей, так и для гораздо более многочисленного окрестного сельского населения. Но в то же время они являлись ключевыми пунктами связей, в том числе и экономических, между византийским Херсоном и местными «начальствующими» – архонтами, как на греческий манер называет их Никифор в своем «Бревиарии»¹¹⁸³. «Простатевонты» или архонты, управлявшие этими городами и областями в «готфской земле», позже недаром понесли одинаковую смертную кару с теми семью херсонскими протевонами, с которыми вместе пытались организовать сопротивление карательной военной экспедиции Юстиниана II в крымские архонтии осенью 710 или 711 г.¹¹⁸⁴ По сообщению Феофана, «херсониты и жители других кастра» действовали вполне единодушно, отрекаясь от Юстиниана II и провозглашая василевсом нового претендента на трон – знатного армянина Вардана, сосланного «туда», то есть в византийские владения Юго-Западной Таврики¹¹⁸⁵. Нелишне заметить, что отречение имело смысл только в том случае, если бы его совершали подданные византийского государя, а не какого-либо иного, к примеру того же хагана хазар.

Итак, перед нами вырисовывается облик достаточно развитого, делового провинциального ромейского города, который со всей своей округой был прочно втянут в столь же разносторонние и в немалой степени опять-таки деловые отношения с Империей ромеев, неотъемлемой частью которой он оставался во второй половине VI–VII в. Причем можно говорить о важном новом феномене – появлении у него к концу этого периода определенной экономической независимости и возможности в случае острой необходимости полагаться исключительно на свои внутренние ресурсы. Во всяком случае, такая независимость стала расти во второй половине VII–VIII столетии, вероятно, в силу оседания в Таврике вытесненного хазарами нового пришлого протоболгарского населения, быстро прошедшего стадию седентеризации. Оно не просто мирно сотрудничало с Херсоном, но положило начало коренному улучшению ситуации со снабжением продовольствием, тем самым решив проблему, являвшуюся насущной с первых столетий н.э.