Глава XXVII. Долина Геннона

– Наш путь лежит через долину Геннона, – говорит мне проводник.

И мы по обрывам, утесам спускаемся в эту долину, над которой поселилась царица – смерть. Смерть, владычествующая здесь над долиной – кладбищем, долиной последнего суда, долиной Иосафата, над долиной ужаса, долиной Геннона, над Силоамским озером, пахнувшим трупами, над селеньем, где брошены задыхаться и умирать отверженные, наводящие ужас.

Мы пробираемся по дну этой долины, зимой изрытому бешеными потоками, теперь густо заросшему сорными травами.

Это здесь стоял идол Молоха, бога солнца, кровожадного, страшного.

Это не был бог солнца Аполлон, бог весны и поэзии, родившийся среди кудрявых рощ Эллады, под плеск ласкового, синего моря, под голубым небом, среди благоухания весенних цветов, бог радости, жизни.

Это не был Ваал, бог плодородия и страсти. Ваал, родившийся среди богатых и пышных долин Востока на пестром ковре из цветов, обвеянный тенью высоких, обремененных плодами пальм, бог солнца, посылающего плодородие горячего солнца, зажигающего страсть в природе.

Это был страшный бог. Его культ родился на далеком, сожженном юге. Бог солнца – убийцы, солнца – губителя. Солнца, лучи которого убивают и губят. Солнца, сжигающего землю и превращающего ее в пустыню, в знойный песок. Солнца, высушивающего реки. Солнца, заставляющего умирать караваны от жгучей мучительной жажды. Солнца палача, луч которого смерть. Его культ родился там, у умирающих от жажды, обезумевших от ужаса людей, среди сожженных степей, обуглившихся нив. Грозный, страшный бог.

Он стоял здесь, на дне этой долины, медный, раскаленный, дышащий зноем. С кровожадной улыбкой на страшном лице. С руками, жадно протянутыми вперед, требовавшими жертв, жертв, жертв. Самых страшных жертв.

На жадные, на протянутые руки этого кровожадного, этого не знающего милосердия бога, клали детей. И их писк умирал в треске костра, в звуках труб и тамбуринов, в исступленных песнях жрецов, в безумных криках жриц, плясавших там, где убивали.

На этих горах стоял народ, пораженный ужасом пред нечестием, пред безумием, которое творилось внизу.

С этих обрывов с воплями, с проклятием кидались матери, у которых отнимали детей.

И все это, – крики детей, вопли, проклятия, исступленные песни и пляски, – все сливалось в один безумный гимн страшному, губящему богу.

И отголоски этого страшного гимна звучат через десятки столетий в этом имени:

– Долина Геннона.

Эти серые скалы, эти ярко-красные, как будто облитые кровью глинистые обрывы, сверкающие на солнце, словно в них врезаны и горят в них драгоценные камни, – это несущиеся вверх колонны чертогов сатаны. Это темная зелень по скалам – гирлянды, которыми перевиты колонны. Эти сорные, почти черные травы долины, – это зелень, которой украшен пол зала, приготовленного к пиру.

И он стоит над этой долиной, стоит там, где высится дерево Иуды. Стоит, распластавши свои черные крылья, глядя глазами, налитыми кровью, сверкающими, как драгоценные камни. И черная смерть смотрит из отверстий скалы, купленной ценою крови.

Серые призраки стоят на утесах, по обрывам, со своими трезубцами и с хохотом низвергают вниз тех, кто в ужасе, с обезумевшими глазами взбирается по трупам из страшной, полной смрада долины.

Кровавым зигзагом, как молния, прорезывает воздух брошенный факел, и проклятая долина вспыхивает, объятая пламенем, как во времена Молоха.

Среди смрадного дыма, поднимающегося со дна этой долины, он стоит там, распростерши свои черные крылья, с торжествующей, кровожадной улыбкой Молоха.

А серые призраки кидают в эту реку смрада и огня новые и новые жертвы с безумными от ужаса белыми лицами...

И стоны, и вопли, и треск огня сливаются в страшный гимн сатане.

Я задыхаюсь в этой ужасной долине, черной, окруженной серыми скалами. Ветер несет по ней от Силоамского озера трупный запах. В шелесте кустарников чудятся скользящие собирающияся сюда тени.

Что это? Галлюцинация?

Едкий дым, который стелется по кустарнику и вспугнутый ветром, смерчем поднимается к небу. Треск огня. Языки пламени, мелькающие там, здесь, ползущие, лижущие землю.

– Скорее! скорее! – кричит мой проводник, исчезая в дыму.

Полузадыхающийся, я карабкаюсь на обрыв на своем ослике.

Кто-то поджег сорную траву. Кустарник горит. В синеватом, опаловом дыму, как рубины, горят его обуглившиеся сучья. Пожар разрастается все шире и шире.

Мы поднимаемся на обрывы Сиона, и проклятая, страшная долина, с таким ужасом в прошлом и будущем, затягивается пеленой жгучего, едкого, смрадного дыма.

Это озеро дыма, по которому ходят от ветра белые волны.

– Должно быть, кто-нибудь хочет взять участок земли под пашню, – объясняет проводник, – выжигает кустарник. Здесь часто берут землю, потом бросают: земля долины Геннона ничего не родит, кроме сорных трав.