Глава XXIV. Дерево Иуды

Раннее весеннее утро.

Солнце только что поднялось над Елеонской горой, и потоки его лучей, сверкающих, золотых, льются по зеленеющим склонам, наполняют Иосафатову долину, всю покрытую толпами белых, надгробных памятников. Ярко горят белые камни, словно все они вылиты из серебра. Бриллиантовыми брызгами света сверкает роса. Золотистым отблеском светятся пепельно-серые дома Иерусалима, с их маленькими куполами. Розоватыми кажутся стройные, высоте минареты. Горит на солнце эмалевая мечеть Омара.

В цветах и красках встает весеннее утро.

Все так светло, так радостно, так весело. И только в этом уголке все сурово, мрачно, безотрадно. Здесь все веет тяжелыми воспоминаниями.

Вы стоите над одним из южных обрывов Сиона.

Перед вами, у ваших ног, долина Геннона, суровая, мрачная. Это долина ужасов. Сколько стонов похоронено в ее тишине, в ее полумраке. Эта долина, окруженная обрывами, суровыми, неприступными. Этот уголок ада, который народ зовет «огненной геенной“. Какие воспоминания поднимаются со дна этой долины, теперь полутемной, которую горы наполняют своею тенью.

Какими воспоминаниями веет от горы, находящейся напротив, по ту сторону угрюмой долины, от горы Злого Совещания, где была дача Каиафы, где были совершены торг и предательство.

Это похоже на старую картину, потемневшую от времени, с мрачным сюжетом, который трудно разобрать, – от почерневших красок ее веет на вас смутным чувством страха.

Вы смотрите на эту суровую темную картину, и одно дерево, на вершине горы, по ту сторону долины, не может не обратить на себя вашего внимания.

Оно кажется черным силуэтом, вырезанным на голубом безоблачном небе. Странное одинокое дерево, от которого веет какой-то тайной.

Ни деревца ни кустика кругом. Словно все сторонится от этого старого, черного преступника, одинокого, мрачного. Когда ветер, несясь мимо, тронет это дерево, его листья испуганно вздрагивают, словно вспоминают что-то страшное, что видело это дерево когда-то давно.

С этим деревом связано одно имя.

Ваш проводник укажет вам это дерево и назовет вам это имя, звучащее, как проклятие.

«Дерево Иуды“.

Дерево, на котором, по преданию, повесился этот несчастный, давний свое имя всем предателям мира.

Есть старая сирийская легенда, полузабытая, красивая, связанная с этим одиноким деревом.

Она говорит о том страшном дне суда и казни над преступником – миром, когда раздастся и зазвучит последняя труба архангела.

По старому сирийскому преданию, это произойдет ночью. В самую полночь прозвучит эта труба, громкая и страшная, как слово:

"Смерть“.

В ужасе от ее звука вздрогнуть камни, и звезды потеряют свой блеск, и померкнет луна, и мир погрузится в черную, непроглядную тьму.

Только в долине суда, в Иосафатовой долине забелеет что-то, словно ночной туман, который поднимается со дна долин. И все выше и выше будет подниматься во мраке эта беловатая мгла. Толпы бледных призраков, покинувших могилы и слетевшихся сюда. Во второй раз зазвучит труба архангела, разверзнутся древние могилы, и, словно белые столбы дыма, колеблемые ветром, из них поднимутся призраки мертвых. И вся Иосафатова долина наполнится этой дрожащей белой мглой, от которой будет веять холодом и ужасом.

Тогда в третий раз прозвучит страшная труба.

В то утро не поднимется солнце над Елеонской горой. Словно окруженная сиянием, она вся вспыхнет золотым блеском, и эти лучи прорежут тьму. И на вершине ее, где вознесся Христос, вновь появится Он, в блеске и славе Своей. И будут одежды Его как солнце, и от взгляда Его скроется тьма, и засверкают горы, поля и долины. Так, как солнце, появится Христос на Елеонской горе в тот страшный день.

И как дрожит туман от блеска солнца, задрожит толпа призраков Иосафатовой долины. И падут призраки ниц, на землю, пред лучезарным Судьею, и будут в ужасе ждать приговора.

И только один призрак не падет ниц. Бледный призрак с широко раскрытыми от ужаса глазами. Призрак Иуды. Он будет стоять около одинокого черного дерева, и с ужасом он увидит в Судье Того, Кого он предал.

И ужас его будет все расти и расти, потому что страшный Судия сойдет со склона Елеонской горы, остановится среди старых оливковых деревьев, там, где Он был предан, и взглянет Он на Своего предателя очами добрыми и кроткими, как тогда...

И захочет Иуда пасть ниц от этого взгляда и почувствует, как ноги не повинуются ему, как не сгибаются его колени. И захочет он крикнуть от ужаса и почувствует, что в груди его нет дыхания, нет воздуха. И захочет он молиться и почувствует, как не бьется больше его сердце и кровь застыла в его жилах.

И будет он, бледный и холодный как смерть, с ужасом смотреть, как Христос приближается к нему, как Он пройдет Иосафатову долину, как поднимется на гору Злого Совещания и остановится перед ним, как тогда.

И коснется лучезарный Христос Своими устами его бледных и холодных уст и отдаст ему поцелуй, данный в ту ночь в Гефсиманском саду.

И ниц падет величайший из преступников пред Богом Всепрощения, ниц падет к Его ногам, и будет он плакать и молиться Распятому Богу, целуя Его одежды, сверкающие как солнце, и не будут эти одежды жечь грешных уст в тот страшный, в тот радостный час воскресения.

Так придет в мир Бог любви и всепрощения и первым грешником простит величайшего грешника земли. И всех простит Он, всех, кроме тех, кто обижал слабых и беззащитных, как дети.

Так говорит старая легенда сирийцев, обиженного народа, слабого и беззащитного, как дети.

Действительно ли это дерево, на котором повысился Иуда?

Даже простой, неграмотный кавас, и тот только улыбнется и пожмет плечами на этот вопрос:

– Говорят!

Легенда, которая указывает на это дерево, слишком наивна. Вряд ли это так. Это, наверное, не так.

Но это одинокое дерево на вершине горы, стоящее над мрачной долиной Геннона, я вижу его перед собой и сейчас. Мне стоит закрыть глаза, чтоб увидеть его. Оно стоит, как падший ангел, раскрывший крылья, и черным силуэтом вырезывается на светло-голубой эмали неба.

Я вижу, как испуганно вздрагивают его листья, словно от просыпающихся страшных воспоминаний. И мне чудится рядом с ним бледный призрак с широко раскрытыми от ужаса глазами.