Глава XII. Крестный путь
12 нисана 3793 года здесь, среди яростных криков и воплей исступленной толпы, окруженной римскими легионерами, изнемогая под тяжестью креста, шел Христос, одинокий, покинутый. За ним шли с торжествующим видом старейшины народа, ликовавшие двойную победу: победу над ненавистным римским правителем, которого они только что заставили утвердить их приговор и победу над опасным Учителем, Которого еще несколько дней тому назад народ встречал восторженно, как царя, криками: «Осанна“, с пальмовыми ветвями, устилая Его путь своими одеждами.
Теперь старейшины могли сказать этому народу:
– Смотрите, вот Тот, пред Которым вы преклонялись. Вы видите, достаточно было нашего слова, чтобы Он пошел на казнь.
Те, кто верили в Него, как в Мессию, быть может, ждали чуда. Ждали, что небеса развернутся, и легионы ангелов, блистая огненными мечами, поразят Его врагов, освободят Его и, вместо Голгофы, поведут в храм, как Мессию и Царя.
Но чуда не совершалось, восторженная вера заменялась ненавистью, озлоблением за несбывшиеся надежды.
Те, кто верили глубже в Его учете, колебались и сомневались, видя, что Он осужден всеми и идет за Свое учение на позорную казнь.
И только женщины, видя перед собой одни страдания, рыдали и плакали, не боясь злобы разъяренной толпы. Только к женщинам и обратился Спаситель на Своем последнем, скорбном пути.
С тех пор прошли века.
Но этим священным местам прошли миллионы людей, победителей, побежденных, верующих, неверных.
Здесь раздавались молитвы, крики победы и вопли поражения, стоны умирающих, пение гимнов и дикий вой азиатских орд.
Здесь благоговейно разыскивали священные места, на которые указывали история и предание, и строили великолепные храмы. Затем храмы разрушались, разыскивались снова и снова сравнивались с землей. При каждом завоевании над Иерусалимом сбывалось пророчество о том, что камень не останется на камне.
Здесь, в 70 году от Р. X., прошли железные легионы Тита, подавляя восстание, мстя, все разрушая на своем пути.
Через 60 лет легионы Адриана здесь все сравняли с землей, превращая город Сиона в Элею Капитолину, стирая с лица земли даже самое имя Иерусалима.
Здесь св. равноапостольный император Константин строил храмы, величием и блеском затмевавшие все, что знали Рим и Византия.
Здесь в 614 году, словно ураган, прилетевший из степей средней Азии, пронеслись орды огнепоклонников персидского царя Хозроя, превратив все в груды мусора и осколков.
Здесь в течение двух веков грабили и разрушали возобновленные храмы арабские калифы, наследники великого калифа Омара.
Здесь в 1009 году безумный египетский султан Хакем. вообразив себя богом, приказал до основания разрушить все храмы, где поклонялись не ему.
Здесь в 1099 году, в белых одеяниях, надетых на кольчуги и латы, убивая и с пением гимнов, по колено в крови, с пальмовыми ветвями и мечем, прошли крестоносцы.
И каждое из этих нашествий оставляло новый слой мусора, щебня, обломков. Земля, покрытая поцелуями верующих, покрывалась пылью веков, пропитанной кровью и слезами.
За 18 веков эта кора прошлого наросла в несколько метров, и чтобы из света, зноя и шума теперешних улиц погрузиться в тишину, тьму и холод прошлого, вы должны глубоко спуститься под землю. Широкие улицы тогдашнего Иерусалима лежали гораздо ниже теперешнего лабиринта извилистых, узких улиц-коридоров.
Где начинался Крестный путь?
Этот вопрос разрешен Православным Палестинским обществом.
Нами был куплен у коптского священника участок земли на той улице, которую католическое предание называет Крестным путем.
Сначала здесь хотели строить консульство, но уже поверхностные раскопки этого места показали, что мы находимся на могиле великого прошлого. Первые же поверхностные раскопки дали находки, очень интересные и важные в археологическом отношении. Тогда, по инициативе Его Высочества Великого Князя Сергия Александровича, при его материальной помощи, под руководством тогдашнего главы нашей иерусалимской миссии, покойного архимандрита Антонина, были произведены глубокие и тщательные раскопки.
Из-под груд мусора, из-под толстого слоя исторической пыли и праха поднялось прошлое, – колонны храма Константина. Этот храм обширнейший и великолепнейший заключал в себе весь скорбный путь от Лифостратона до Голгофы. Он покрывал своей сенью все места страдания и победы. Он простирался над преторией Пилата, над Голгофой, над Гробом Господним. Страдание, смерть и воскресение, – все эти воспоминания жили в храме императора Константина.
Эта колоннада высилась над местом особо священным по воспоминаниям. Среди колонн лежала большая плита дикого камня. По ней, очевидно, проходили тысячи и тысячи людей. Она вся истерта ступавшими по ней ногами. На ней сохранились углубления, служившие при запоре ворот.
Это был порог Судных дверей, «ворот Ефремовых“, через которые вела дорога на Голгофу.
На это место указывали и история, и предание, и топография местности. Только через эти ворота, ворота второй Неемиевой стены, и можно было выйти из города на Голгофу.
Этого порога касалась стопа Божественного Страдальца, когда Он, изнемогая под бременем креста, вышел из города, чтобы совершить свой путь, теперь уже краткий, на Голгофу.
При выходе из этих ворот, вероятно, стояли и плакали иерусалимские женщины, к которым Он обратился со скорбным пророческим словом о гибели города, который покидал. Отсюда дорога поднималась круто на возвышенность Голгофы. Здесь, на краю рва, окружавшего иерусалимские стены, рва, существование которого открыто теперь при раскопках, Христос упал под тяжестью креста, и возвращавшийся с поля в город Симон Киринеянин взял крест, чтобы внести его в гору, на Голгофу, теперь уже близкую.
Среди колонн Константинова храма поднялось и возвышенное место Лифостратон, с которого был объявлен смертный приговор.
Здесь была претория Пилата.
Стена Неемии делала здесь зигзаг, чтобы окружить четвероугольник, укрепленное место, нечто вроде цитадели. Здесь, словно сторонясь от города, который он презирал, жил Пилат. Это было тревожное, смутное время, полное мрачных предчувствий. Одно указание на то, что Некто называет Себя царем иудейским, кидало в дрожь римского правителя. Не следует забывать, что это было время, предшествовавшее восстанию.
Пилат жил здесь, забившись в этот уголок Неемиевой стены, где он со своим отрядом чувствовал себя в безопасности на случай возмущения, где он, как в цитадели, мог защищаться, где до него не могли добраться мятежники. Сюда приходили к нему за утверждением смертных приговоров, и он, поглумившись над народом, который ненавидел и которого боялся, с возвышенного помоста объявлял свое решение.
На этом Лифостратоне Пилат умыл себе руки, – на этом пестром тогда помосте, на который требовавшие смерти не решались войти пред праздником Пасхи, чтоб не оскверниться. Сколько презрения и отвращения кипело тогда друг к другу с обеих сторон!
Пилат весь сказался в этом умовении рук. И не только Пилат, но и весь его век.
Это был человек, предпочитавший умывать руки и брезгливо отходить в сторону во всех затруднительных случаях. Эпикуреец и циник в том смысле, в каком теперь понимается слово «цинизм“, он не интересовался ничем, презирал все, что ни касалось лично его, его благополучия, и только пожимал плечами, когда говорили об истине.
– Что такое истина?
И он даже не дождался ответа, так мало это его интересовало.
Он был истинным сыном своего времени. Это было время языческого «конца века“. Вера в богов была потеряна, и то, что прежде было священными сказаниями, превратилось только в отличные сюжеты для поэтических сказок, которые так красиво писал Овидий Назон. Это был век, когда религия перестала быть религией и превратилась только в поэзию. В богов не верил никто, – это было накануне того, как потерявшие веру в богов императоры сами объявляли себя богами. Истина, справедливость, – это были отличными темами для красивых парадоксов, и как предметы, не имевшие никакого отношения к наслаждению краткой, бо***ртныи***сивой жизнью, – не интересовали никого.
Быть может, в ту минуту, когда Пилат спросил: «Что такое истина?!“ – ему вспомнился целый ряд блестящих парадоксов философов языческого конца века, – и он, конечно, не мог понять, как можно жертвовать жизнью из-за истины, – из-за того, что может служить только темой для остроумного, изящного, легкого спора.
И он умыл себе руки, потому что вопрос шел о предметах, нисколько не интересных для него – и он сказал самую циничную фразу, которая когда-либо звучала в мире:
– Неповинен я в крови этого Праведника.
Он считал Осужденного правым и все-таки посылал Его на казнь, – потому что от этого страдала только истина и ничего более. А что такое истина?
Все, чем заинтересовался Пилат в суде над Христом, это возможностью лишний раз поглумиться над ненавистным и презираемым народом.
В то время смертные приговоры синедриона, требовавшие утверждения римского правителя, постановлялись редко. Гордый синедрион старался избегать встреч с ненавистным и оскорблявшим правителем. И вот они явились. Священники, старейшины, народ. Они стояли около помоста, считая для себя осквернением даже приблизиться к порогу дома язычника; Пилат читал в их глазах затаенное, скрытое отвращение и вражду, – и, сознавая свою силу, глумился над ненавидевшей его, бессильной толпой. Здесь воины Пилата, во внутреннем дворе претории, бичевали Иисуса, и надевали на него багряницу, и возлагали на Него терновый венец, – для того, чтоб Пилат мог, выведя окровавленного, замученного Страдальца, с насмешкой крикнуть толпе:
– Вот Царь ваш!
Отсюда измученного Христа отправляли к правителю Ироду, чтоб Он вернулся сюда и выслушал смертный приговор.
Оба правителя обменивались любезностями, предоставляя друг другу судить Христа. И оба состязались в изобретательности и остроумии в насмешках, – Пилат, отправляя Христа в терновом венце, а Ирод, одевая Его, поруганного и избитого, в светлые одежды. Все это происходило здесь, в пределах теперешних русских раскопок, под этим огромным, величественным зданием-шатром, где свет, падающий из нескольких ярусов окон, ярко освещает и помост, и камень, служивший порогом ворот, и указывающее на это великое историческое место колонны Константинова храма.
Католическое предание, существующее со времен крестоносцев, указывает иное место претории Пилата, гораздо далее от Голгофы, на месте так называемой цитадели Антония.
Но у этого камня, служившего порогом Судных ворот, сходятся все предания.
Католическая Via dolorosa ведет через это место. Угол русских построек заставляет ее немного уклониться, чтобы обогнуть этот угол. Эта Via dolorosa ведет прямо к камню Судных ворот.
Не отказываясь, в силу исторической давности и привычки, – от традиционного места претории, католики признают порог Судных ворот и считают его «святыней, которая должна быть сохранена неприкосновенной“ (статья аббата Монике).
Все предания сходятся у этого исторического камня, которого касалась стопа Спасителя, когда Он шел на Голгофу.