Период патриаршества в Церкви Российской. А. В. Горский⁶⁶⁹

Период, тесный пространством, но богатый важными событиями, великими лицами.

Церковь приобретает неизмеримые страны на востоке; спасает отечество на севере: мужественно борется на юге с преобладанием запада. В отдаленных обширных странах Сибири она сокрушает идолы язычества, выводит наружу обманы шаманов. Не из сих ли стран назад тому менее IV столетий вышли народы, которые в первом бурном вторжении в ее пределы нагло устремились на ее св. храмы, не щадя избивали ее священников, как будто хотели взять в плен самую веру ее? Бог дал ей вынести страшную годину; Бог дал уже ей отомстить ближайшим разорителям своим. Казань просвещена верой, Астрахань получила от нее светильник веры. Нет! сего недовольно ей; она ищет пронести месть, св. месть свою, далее, в самое исходище нечестивых; и смотрите – как верна стрела ее, как сильна рука ее, как мужествен меч ее! Целый север Азии исповедует с нею вместе Христа. Но что же? Но в то же время мы видим, как губительствует в самом сердце отечества, следовательно, близко, очень близко к сердцу ее, меч властолюбия бояр, меч властолюбия царей-самозванцев, меч властолюбия народа, нам единокровного, и никогда с нами не единодушного, не искреннего; как сей тройственный меч посягает на кровь царей русских, закалает тысячи жертв в обширных странах их древнего достояния, вносит мерзость запустения в селения святыни. Или она не слышит воплей, всюду раздающихся, почила под мантией патриаршею? Или уже боится прикоснуться к тому престолу, который насильно исторгал у нее в одно последнее правление царя Грозного столько первосвятителей? Или оскудела она после такого истощания в силах или мужах силы. Нет; она уже постигла волю Промысла, нашла избранных Им на подвиг, указала им пути действования, и в то же время вывела из недр своих, для руководства, для совета, для примера всей России, необычайных, как бы давно хранимых ею в тайне на сию страшную годину, заветных святителей; одного поставив в недрах отечества, другого предав в руки врагов его, управила и его и себя ко спасению! У нее стало силы в то же время противодействовать отторжению ее собственного достояния унией; так, в южной России не было уже тогда престола русского, но вера была русская; Церковь была и на юге и на севере одна и та же, хотя и две раздельные имела иерархии, и раны, наносимые ей там, были столь же для нее чувствительны, как если бы были наносимы и здесь. Итак, нежное материнское сердце ее не оставило и там детей своих. Долго боролось правомыслие с суемудрием; его преследовали всюду, лишали заступников его всего – и храма, и просвещения, и прав гражданских; истребляли огнем и мечом; наконец, они вразумились, прибегли гонимые наши родичи к престолу нашего царя, прибегли гонимые наши единоверные к древнему престолу Церкви всероссийской, приложилась Малая Русь к Великой, слилась кровь с кровью, вера с верой, стало одно тело, один дух, и стал у них один царь, один патриарх, и положено начало мира.

Вместе же, еще в тесных рамках патриаршего периода Церкви российской на всей обширности пределов пространства ее – два великие, сильные, из недр самой Церкви родившиеся движения: на юге быстро распространяющееся духовное образование с обильными плодами в самом начале, с большими надеждами в будущем; недаром были отделены настолько веков, были подвержены таким волнениям и потрясениям Церкви малороссийские; нужно было возбудить спящие силы сынов юга для того, чтобы потом сообщить их дух, их плоды приобретения, а всего важнее – первое движение и коснеющим в безжизненной деятельности умам сынов севера; луч просвещения духовного проникнет с юга на север и зажжет здесь свои светила.

На севере – усилие очистить священную внешность церкви от следов суеверия, истребить глубоко укоренившиеся и широко разросшие заблуждения на книгах церковных, на всем богослужении, на самих служителях храма. Так и надлежало сему быть; патриархам недолго было назначено быть; они со своим временем представляют последнее, самое высочайшее проявление всего быта Церкви российской, заключают оное; им и надлежало очистить грехи предшественников своих.

И присовокупим к сему, что период патриаршеский был в нашей Церкви периодом самого полного тесного, единообразного устроения всей обрядовой внешности и вместе периодом раздробления, сект, расколов.

Теперь представим, что весь этот период заключается только в правлении 10 патриархов, в 113 годах (1587–1700 гг.), или, если присовокупим и 21 год правления административного, то 134 годах; приложите к числу прежних епархий России 30 новых, к числу обителей – еще до 240; поставьте в сих немногих годах оных епархий, в келлиях оных обителей – Иова, Гермогена, Филарета, Авраамия Палицына, Дионисия архимандрита, Епифания Славинецкого, Никона, Иоакима, Адриана, Петра Могилу, Иннокентия Гизеля, греков – Лихудов, Лазаря Барановича, Симеона Полоцкого, Феофилакта Лопатинского, Феофана Прокоповича, Питирима Нижегородского, Гавриила Бужинского, и множество еще других знаменитых имен, и скажите, не слишком ли тесен этот период для таких важных событий, для множества таких великих лиц.

Теперь постараемся определить значение этого периода нашей Церкви в общем ее ходе. Мы сказали уже выше, что патриаршество со своим временем представляет последнее, самое высшее проявление всего быта Церкви российской. Изъясним и дополним сию черту.

Сущность религии слагается из двух главных частей: обрядов и учения. Можно находить в истории каждой частной церкви периоды преемственного переходного господства сих двух элементов. В обыкновенном порядке бывает так: народ, ищущий религии, если не имеет достаточной высоты духовного развития, ежели погружен еще в сфере одного вещественного мира, принимается сперва за внешнюю сторону религии; ее лобызает, ей поклоняется, ей покоряется и ее на все стороны развивает; потом же, когда достигает здесь последней степени развития, когда внешняя набожность и предмет оной будут усилены до высшего преобладания, когда будут оказываться от того неблагоприятные следствия, тогда настанет жажда высшего просвещения в предметах веры и поклонения; религия обратится в одно учение, станет предметом одного ума; на внешнюю сторону ее будут смотреть холодно... Так обыкновенно бывает, – люди переходят от одной крайности к другой, немногие удерживаются на благой середине. Мы не утверждаем сим исключительного господства каждого из сих элементов в своем периоде, но говорим только о преимущественном. И когда мы говорим о преимущественном владычествовании в одном периоде обрядов, в другом учения, то понимаем под оным только формы проявления исторического духа Церкви, а не заключаем в том всего достояния Церкви. Сей дух ее может одушевлять их иногда более, иногда менее, и там или здесь слабее или сильнее; и под внешней корой строгого обрядового служения может таиться пламенная искра от алтаря небесного, и на поле обширной богословской образованности протекают обильные реки жизни. Дело только в том, что в постепенном образовании Церкви какого-либо народа видимая и для нашего ока сторона ее, сторона, обращенная к нам, сперва обыкновенно представляется нам храмом, потом школой...

Если мы теперь приложим сделанное нами замечание собственно к истории нашей Церкви, то, кажется, не потребуют от нас доказательств на то, что все время ее существования от самого начала ее и до времени патриаршества мы назовем одним обширным периодом развития духа ее в обрядах. Где там доказательства развития учения? Где памятники достойного образования духовного? Что у нас собственного? Извлекли ли мы, по крайней мере, полезное и нужнейшее из указанных нам источников? Нет, почти что ничего такого еще не видим. Не усомнимся же одной же сею категорией означить и времена патриаршества: высокий сан патриаршества со всей особенностью его священнослужения не есть ли сам как бы дополнение благолепия храма, коего предстоятелем были прежде только митрополиты? Никакого иного преобразования в Церкви российской с патриархией не вошло. Не над тем же ли только трудились все патриархи, чтобы довершить, утвердить, сделать единообразный состав внешнего благолепия церковного в обрядах, в книгах, поддержать уже разрушающуюся буйным своеволием внешность церковного домостроительства. Мы должны исключить отсюда только Иова и Гермогена: это были люди, на особенное дело призванные. Филарет, доколе был митрополитом, был муж государственный; совершив сие служение, когда стал на престол патриарший, обратился к устроению внешности богослужения («Др. Вивл.» VI. стр. 162). Не он ли же возобновил старание об издании и исправлении книг для церковного богослужения?

Не то ли же самое продолжали и последние патриархи? Не к сему ли времени относится большая часть торжественных церемоний нашей Церкви? Чин шествия патриарха на осляти при поставлении на престол патриарший, чин погребения патриарха, чин действия в неделю Ваий, чин малого елеосвящения и умовения ног в Великий четверг, чин омовения мощей в Великий пяток, чин пещного действия – не суть ли до наших времен драгоценные отрывки той светлой одежды, которой хотели одеть нашу церковную внешность патриархи? А для учения что сделано? Почти ничего решительно не сделал в пользу его и Никон; а более было некому на этом поприще и трудиться. Только внутренние волнения, давно уже продолжающиеся, касательно некоторых обрядов священнодействия, некоторых слов в книгах церковных, давали чувствовать нужду в близости перехода Церкви к развитию другого элемента религии; прелагали, углаждали путь с юга ученым святителям для просвещения севера. Только к концу правления патриархов или еще во время правления местоблюстителя начинаются разводиться училища, умножаться имена, сияющие собственным, незаимствованным светом и в сфере образования и на кафедрах епархий российских.

Вот как мы понимаем период патриаршества в Церкви российской.

Сообщил свящ. П. Постников.