Филарет Амфитеатров – первый инспектор и второй ректор Московской Духовной Академии

Филарет Амфитеатров, впоследствии митрополит Киевский и Галицкий, в мире Феодор Георгиевич, родился в селе Высоком, Кромского уезда, Орловской губ., в 1779 г. 17-го апреля³⁷⁹ от благочестивых родителей, иерея Георгия и Анастасии. Они были небогаты, но при относительной бедности считались все-таки в ряду своих сельчан и прочих членов причта людьми зажиточными.

Новорожденный младенец Феодор от природы был слабого телосложения, да еще и слепой. Это обстоятельство сильно огорчало родителей; видя в нем наказание Божие, они слезно просили Бога о всепрощении. Дед же Феодора, о. Никита, совершенно иначе посмотрел на дело, утверждая, что ребенок родился таким для того, чтобы на нем явились дела Божии, и взял его на свое попечение, отдавая матери только лишь для кормления молоком. И действительно, предсказания о. Никиты скоро оправдались: младенец прозрел (хотя и видел хорошо, но всю жизнь казался подслеповатым), начал укрепляться физически, а вместе с тем возрастать и духовно. Идеалы аскетизма и подвижничества ему рисовались еще в младенческих годах. Он, по замечанию матери, оказывал ей какое-то необычайное выражение благодарности за ее о нем попечение и всегда был доволен малым. Когда ему исполнилось шесть лет, он начал просить своего деда научить его грамоте, и к восьми уже годам читал внятно и разборчиво кафизмы для народа в храме. До 10-летнего возраста он получал домашнее воспитание и образование под родительским надзором и руководством деда в строгом исполнении правил благочестия.

В этот именно период времени, от 8 до 10 лет, он был часто посылаем отцом на пчельник стеречь пчел. Во время одной из таких сторож, под влиянием чтения Четий Минеи и особенно жития Филарета Милостивого, у мальчика родилось желание посвятить себя аскетической монашеской жизни. В это уже время он дал обет монашества, мысленно носил на себе имя Филарета, уединялся и искал тишины для беседы с Богом. Его часто видели «стоящим на коленах на опушке леса и молящимся на церковь, которая видна была с места полевых работ, как на ладони»³⁸⁰; то же самое замечали и дома³⁸¹.

На десятом году жизни, а именно в 1789 г., Феодор поступил прямо во 2-й класс Орловского духовного училища³⁸². Здесь ему пришлось много терпеть от товарищей, значительно старших его по возрасту³⁸³. В духовном училище Феодор пробыл 6 лет, закончив образование в нем философским классом, а затем в 1795 г. поступил, по желанию родителей³⁸⁴, в Севскую семинарию в богословский класс.

В семинарии Феодор особенно ревностно занимался изучением богословия³⁸⁵, потому что он смотрел на него как на науку, необходимую для каждого христианина, а тем паче для служителя алтаря Господня³⁸⁶. По прошествии двух лет, следовательно, в 1797 г., т.е., когда ему было всего лишь 18 лет, он окончил полный курс наук³⁸⁷ и возвратился на родину к отцу. Отец, желая ему³⁸⁸ дать свое священническое место, задумал его женить, но не лежало к женитьбе сердце Феодора. Ум его все время парил к небу. Убедившись в этом, о. Георгий отказался от своего намерения и благословил Феодора на монашеское житье³⁸⁹. «Так и пошел мой Феденька с тех пор как по лесенке, от подвига к подвигу, от скорби к скорби, а вместо с тем и от славы в славу»³⁹⁰, замечает о. Георгий.

Получив от отца благословение, Феодор подал прошение 22-го апр. 1797 г. Севскому архиерею Аполлосу³⁹¹ с просьбой о пострижении. Последний и постриг его 7-го ноября с именем Филарета (в честь Филарета Милостивого), через два дня рукоположив его во иеродиаконы³⁹², а через 2 месяца, 13-го января 1799 г., он был уже посвящен в иеромонахи³⁹³ преемником Аполлоса – Досифеем. Сделавшись иеромонахом, он пытался уйти навсегда в пустынь, но архиерей запретил ему это и сообщил о назначении его учителем греч. языка в семинарию³⁹⁴. Вот с этого именно времени и начинается для Филарета новая жизнь, новая учебная, административная и служебная деятельность. С этого времени он поистине «проходит, по замечанию о. Георгия, свою службу под тяжким крестом»³⁹⁵. В течение каких-нибудь трех лет Филарет занимал три должности: должность учителя греч. языка с 1796 г. по 1801³⁹⁶, затем префекта (инспектора) 1801–1802 гг., а вместе с тем преподавателя философии³⁹⁷ и, наконец, должность ректора в 1892, в сане игумена Свенского монастыря и преподавателя богословия³⁹⁸. Особенно много пришлось ему работать в 2-х последних должностях, результатом чего было внутреннее и внешнее благоустройство семинарии³⁹⁹, что было и отмечено вовремя посещения Москов. митроп. Платоном в 1804 г. Но скоро спокойная работа в этой семинарии была нарушена изменившимися к нему отношениями со стороны еп. Досифея. Не нравились Досифею ученость, неподкупность и прямота Филарета и, чтобы распроститься с ним навсегда, он написал донос на него начальству, представлявший возмутительную клевету⁴⁰⁰. По этому доносу Филарет без суда и следствия был переведен в Уфу (1804 г.) в Оренбургскую семинарию⁴⁰¹ и назначен настоятелем Успенского монастыря с возведением в сан архимандрита. Что в это время представляла из себя Оренбургская семинария, достаточно указать на то, что она, во-1-х, основана была только лишь в 1800 г. и, во-2-х, ею управлял полуграмотный эконом архиерейского дома иеромон. Тихон. Филарету пришлось здесь без копейки денег⁴⁰² все создавать, устраивать вновь, налаживать и исправлять, и к чести его, должно сказать, он выполнил все блестящим образом⁴⁰³. Немало положил забот и трудов он по устройству и урегулированию жизни и в Успенском монастыре⁴⁰⁴. Такие его труды и неослабная энергия, однако, не были поощрены непосредственным его начальством еп. Августином⁴⁰⁵, другом и приятелем Севского еп. Досифея. Последний много наговорил ему дурного про Филарета, и Августин начал Филарета притеснять, угнетать⁴⁰⁶ и оскорблять публично⁴⁰⁷. Неизвестно, конечно, чем бы все это кончилась; но, по преданию, слезная молитва праведника была услышана Богом и «Господь извел его яко свет, правду и судьбу его яко полудне». Филарет увидал в сонном видении руку, писавшую на стене: «Не бойся! судьбы твои в руках Божиих». Это и было предвестием измены десницы Вышнего⁴⁰⁸. В 1810 г. Филарет, неожиданно для себя, получил назначение в Тобольскую епархию на должность ректора семинарии и настоятеля второклассного Знаменского монастыря⁴⁰⁹. Такое назначение состоялось благодаря вмешательству ректора Петерб. Академии Филарета Дроздова, узнавшего от прот. Турчанинова про все несправедливые гонения Филарета и поведавшего об этом Петербургскому митрополиту.

На новом месте своего служения Филарет в короткое время заявил себя прекрасным педагогом⁴¹⁰, отличным администратором⁴¹¹ и редким по аскетической настроенности

монахом⁴¹², а через 2 года службы преосв. (Келембет) писал о нем в Св. Синод, что «это не человек, а ангел во плоти».

На такой лестный отзыв преосвященного, который выпадает на долю очень немногих, обратило внимание высшее начальство и указом от 2-го дек. 1813 г.⁴¹³ вызвало Филарета в Петербург на череду служения, назначив и настоятелем Волоколамского Иосифова монастыря. Теперь, с новым назначением, для Филарета открывался путь к возвышению, потому что всегда он был на виду у начальства, ибо по обязанности соборного архимандрита всегда служил с архиереем, произносил проповеди в соборе и, наконец, присутствовал в консистории.

В этой должности Филарет пробыл не более месяца, а затем по представлению и личной рекомендации ректора Петербургской Академии (Филарета Дроздова) был сделан инспектором той же Академии⁴¹⁴. Здесь он, находя поддержку в лице ректора, с которым подружился и был таким другом до конца своей жизни, занимался устроением нравственной жизни и внешнего поведения воспитанников⁴¹⁵. Здесь он удостоился в 1814 г. звания доктора богословия⁴¹⁶, которое получил за свою ученость и нравственно-беспорочную жизнь. Отсюда, наконец, опять по представлению и личной рекомендации ректора Петер. академии он был переведен на более видное место в новооткрывающуюся Московскую (Сергиевскую) Духовную Академию⁴¹⁷, несмотря на то, что у Москов. архиеп. Августина был наготове другой кандидат – префект славяно-греко-латинской академии, архим. Парфений⁴¹⁸, отличавшийся, по его словам, «сверх многих других сведений, познаниями философскими и по благонравию и деятельности весьма способный к должности инспектора»⁴¹⁹. Если таким образом назначался инспектор в академию ради ее блага⁴²⁰ арх. Филарет, а не Парфений, то понятно, что на него возлагались большие надежды к устройству как самой Академии, так и по постановке в ней учебных занятий. И Филарет, везде и всегда верный самому себе, показал здесь всю приложимость своих научных, религиозных, моральных, экономических, административных и тому подобных знаний. Он работал здесь так много, что даже мало спал. «Служение в Моск. Академии, – говорил он о себе, – стоило мне особенно великих трудов, которые и были вполне благоплодны»⁴²¹. Эта продуктивная работа Филарета в Академии была засвидетельствована многими лицами. Так, сам арх. Августин, который был против назначения Филарета в Академию, через 2 месяца его службы о нем писал в Петербург митрополиту: «О. инспектором архимандритом я очень доволен»⁴²². Две ревизии академии, одна во время инспекторства Филарета⁴²³, а другая во время его ректорства⁴²⁴, свидетельствуют о нем с достаточной ясностью как об инспекторе, так и ректоре. «Благочестие и строгая жизнь Филарета Амфитеатрова, читаем мы в отзыве о нем ревизора еп. Филарета Ревельского (Дроздова), дают важность его наставлениям и силу его власти. Он назидает своим примером и учащихся и учащих»⁴²⁵. И еще: «Общий характер Академии, как нового заведения, образовался преимущественно назидательным действием характера Филарета»⁴²⁶. Наконец, назидательное⁴²⁷, беспримерное и ревностное⁴²⁸ прохождение служения Филарета в званиях инспектора и ректора Академии было отмечено Св. Синодом и государем императором. Св. Синод присвоил ректору Филарету лично степень настоятеля первоклассного монастыря, а затем в 1817 г. назначил его действительным настоятелем первоклассного монастыря Ставропигиального Воскресенского, именуемого Новый Иерусалим⁴²⁹. Государь же император сопричислил Филарета к ордену Анны 2-й степени 1816 г. ноябр. 18-го⁴³⁰ и в этот же день даровал ему алмазный знак этого ордена при Высочайшем рескрипте⁴³¹. В 1818 г. 12 янв. удостоил его ордена св. Равноапостольного кн. Владимира 3-й степени, а через 6 месяцев ордена св. Равноап, кн. Владимира 2-й степени, большого креста со звездою. Этот орден обычно давался только епископам, и то по порядку, после св. Анны 1-й степени. Филарет же получил его будучи архимандритом. Таким образом, все это свидетельствует опять об особенных трудах его в Академии, что и отмечено в грамотах, присланных вместе с последними орденами⁴³².

Что же, собственно, сделал Филарет для блага академии?

Получив назначение на должность инспектора Академии в конце 1814 г., Филарет de facto был и ее ректором, так как 1-й ректор, архимандрит Симеон⁴³³, был человек слабый, да притом еще болезненный, почему и мало занимался академическими делами. Таким образом, все обязанности инспекторства и ректорства лежали на нем одном до тех пор, пока он окончательно не утвердился в ректорстве. «Прибыв на сию инспекторскую должность в самом начале сентября месяца, – пишет Филарет, – я и устроил и открывал новую Академию». Под устроением нельзя, конечно, здесь разуметь каких-нибудь первоначальных капитальных работ. Они были сделаны до Филарета. При Филарете же получился «надлежащий, округленный и законченный вид», что видно из донесения Моск. архиеп. Августина Петерб. митр. Амвросию ⁴³⁴ от 28 августа. «В Академии, – пишет он, – строение кирпичным делом кончено. Теперь покрываем оное». Но должно было произвести размещение и распределение отстроенных академических зданий, аудиторий, жилых комнат и т. д.

Все это и делал Филарет отчасти по инструкции, данной ему архиеп. Августином, а отчасти, и в большинстве случаев, вполне самостоятельно. Так, он отводил место для аудиторий, академического правления, цензурного комитета, для ректора, инспектора и т. д. Каково было самое устройство этих новых помещений и др. принадлежностей, можно видеть из воспоминаний одного воспитанника этого времени. «В комнатах, – пишет он, – мы, студенты, помещались по 8 и 10. Рекреационных зал и отдельных комнат для занятий не было ни у нас ни у студентов старших. Те и другие, где спали, тут и занимались, на общем столе; тут же в свободное от занятий время и отдыхали. Кроме сего недостатка, который впоследствии устранен, и кроме физического кабинета, который тоже устроен после⁴³⁵ , все прочие принадлежности казенно-учебного заведения новооткрытая Моск. Академия имела вполне и в довольно надлежащим виде»⁴³⁶. Так, библиотека немедленно составлялась и была составлена из книг, принадлежащих библиотекам – прежней славяно-греко-латинск. академии, бывшей Троицкой-Платоновой семинарии и другим, и судя по этому могла быть вполне удовлетворительна. Для приведения ее в надлежащий порядок был назначен особый библиотекарь⁴³⁷ и в помощь ему были даны 2 студента⁴³⁸. Больница устроена была отдельно от Академии в саду, деревянная, довольно просторная и удобная; имела 8 кроватей, но могла вмещать до 15. При больнице были штаб-лекарь⁴³⁹, фельдшер, трое служителей и достаточная аптека с надписью: «Врачу исцелися сам...»⁴⁴⁰ и т. д.

При Академии, кроме шести профессоров и 6 бакалавров и упомянутых лиц, находился целый штат служащих: члены совета⁴⁴¹, помощник инспектора⁴⁴², секретарь⁴⁴³, два письмоводителя⁴⁴⁴, эконом⁴⁴⁵ и т. д.

Таковы были труды Филарета по распределению и устройству академических зданий, равно как и по приисканию необходимых и полезных деятелей для Академии. Теперь посмотрим, к каким мерам и средствам прибегал он, чтобы поставить Академию на высоту ее назначения.

Такими средствами являлись, по его мнению, во-1-х, правильная постановка и надлежащее направление чисто академического, т.е. образовательного дела; во-2-х, должное направление религиозно-нравственного поведения учащихся.

Поступая в Академию, Филарет находился «под впечатлением той разрозненности или борьбы наук, какая существовала между науками чисто богословскими и философскими в Академии Петербургской. Сознавая же теперь, что в Академии первое место должно принадлежать наукам богословским, а все другие науки должны иметь второстепенное значение⁴⁴⁶ и должны служить только лишь вспомогательным средством богословию; видя к тому же надвигающуюся грозу со стороны мистицизма, пришедшего из семинарии вместе с первыми воспитанниками Академии, он всячески старался пресечь сразу его корни и не давал воспитанникам увлекаться одними лишь философскими тенденциями. В частных устных беседах своих со студентами он со всей ревностью стремился подавить их увлечение быстро распространяющимися ложными понятиями о внутреннем благочестии и так или иначе поддержать в них доброе настроение. Беседуя с ними, Филарет разоблачал всю неосновательность взглядов любителей мистицизма и те гибельные последствия, какими он необходимо сопровождается; доказывал важность христианского богослужения и различных установленных Церковью религиозных обрядов и действий; говорил о необходимости соблюдения постов и вообще касался предметов, к которым отрицательно относились мистики. Принимал Филарет в редких случаях и более строгие меры, чем простые наставления и увещания: тех из воспитанников, в которых глубоко западал дух злобы, как гнилых членов и весьма вредных для других, он решался даже увольнять из Академии, хотя последнее было очень редко⁴⁴⁷. С этой же целью отвлечения студентов от ложных мистических и философских идей Филарет вполне добровольно взял на себя труд преподавания герменевтики на младших курсах, хотя по программе этого не полагалось, и преподавание ее не покидал во все 4 года, несмотря на то, что, когда он сделался ректором, читал по «оффиции» еще лекции по догмат. богословию.

Чтобы всячески заинтересовать студентов богословием, он заботился о жизненности своих лекций, заботился об их увлекательности и плодотворности. Провести же все эти заботы ему было довольно затруднительно при обязанности ректора еще и потому, что он сам был семинарского, а не академического образования. Вот доподлинный рассказ Филарета о самом себе. «В Академии я не был, да и вообще кончил курс лишь семинарский и к тому же по старинному образованию; сослуживцы же мои почти все, не только профессора, но и бакалавры были образования нового – академисты. Готовых лекций не было, а только лишь конспекты. Потребно было много труда и труда, а не меньше того и разных сведений по своей науке. Так вот, бывало, всячески дома-то хлопочешь, кропочешь, чтобы приготовить ту или иную лекцию, а тут еще отрывают от занятий по служебным обязанностям или сам развлекаешься чем-нибудь, а потому и мысли как-то не клеятся в голове и не ложатся на бумагу, и все дело просто-напросто из рук валится... Правда, стараешься, бывало, заниматься большей частью по ночам, которые нередко приходилось просиживать напролет; но все как-то дело мало зрело и спело; верно от того, что среди подобных ночей не успеешь, бывало, исполнить как должно правила монашеского, да и у утрени и ранней обедни за усталостью не побываешь. Что было делать? Вот я и стал уходить из Академии под предлогом прогулки в Вифанию, в свободное от служебных занятий время. Возьму с собой св. Библию и другие нужные книги, бумагу, чернильницу с пером или карандаш, приду сюда, усядусь где-нибудь под кустом, чтобы никто не видел, да и давай размышлять и писать. А чтобы дело шло успешнее и с истинной пользой, с самого начала и в частые промежутки, особливо когда мысли не так-то свободно идут, встанешь и тепло-тепло помолишься Господу и Угодника Божия Св. Преп. Сергия призовешь на помощь... Много-много, бывало, поразмыслишь и перечувствуешь в молитвенном своем состоянии, твердя, однако, одно, как напечатано в старинных наших азбуках: «Боже, в помощь мою вонми и вразуми мя во учение сие». Таким разом, то помолишься, то пораздумаешь о своем предмете по науке, – глядишь, славу Богу, приготовишь и довольно таких лекций. И замечательно, что когда станешь, бывало, преподавать устно с кафедры обдуманные и записанные здесь мысли, то чувствуешь сам, что они так и просятся из души с языка, и студенты тоже особенно внимательно слушают и принимают их с особенным вниманием, искренностью и даже благоговением»⁴⁴⁸. Это свидетельство Филарета о самом себе вполне подтверждается отзывом о нем бывшего его ученика. Вот что он пишет о результатах его лекций. «Ректор Филарет был человек, не скажу – высокого ума, но глубокий знаток своего дела, и умел внушить нам разумную веру. Философское вольнодумие, хотя я учился и не бойко, мне очень нравилось; но оно разбилось, наконец, о богословский догматизм. Догматический такт сначала мне был тяжел: не смей думать иначе, нежели как учат – а учат по канве Св. Писания, – надобно верить, а не рассуждать. Только ректор, как сказано, глубокий знаток своего дела, доказав богодухновенность библейских книг с математической точностью, легко уже передавал нам богословские истины, утверждая их на текстах Писания»⁴⁴⁹.

Успех лекций Филарета много зависел от его учености, во-1 х, и во-2-х, от его начитанности⁴⁵⁰, но главнее всего от его внутренней религиозной настроенности, от его убеждения в преподаваемых истинах веры и сознания необходимости проведения их в жизнь. «В системе Филарета, – говорит бывший ректор Академии С. К. Смирнов, – замечательно стремление отрешиться от всякого заимствования из систем западных богословов; и это объясняется главнейшей чертой в его личном характере, – именно строгим духом православия, которым он глубоко был проникнут. В этом случае им всегда владело чувство самого строгого опасения, чтобы, черпая из источников западной учености, хотя бы и нечувствительно, не привнесть в свое учение чего-нибудь мутного, нечистого. При таких опасениях крепкой охраной служило ему слово Божие, которым он подкреплял всякую свою мысль, даже соприкосновенную с главной истиной»⁴⁵¹.

Результатом чтения богословских лекций Филарета было то обстоятельство, что студенты с жаром взялись за исследование религиозных вопросов, устроили так называемые «ученые беседы» и на них поднимали всевозможного рода дебаты. Уже по самому характеру возбуждаемых вопросов, как, напр., опровержения мнения валентиниан и социан, «тайна Св. Троицы была ли умствована и гадаема языческими философами?» о том, «каким образом прежде закона и в законе угодившие Богу получили спасение без таинства благодатного искупления»⁴⁵², можно судить о тех интересах, какими были заняты студенты. Таким образом, благодаря исключительно Филарету, богословие в Академии было поставлено на первом месте и взяло верх над философией и др. науками. Тот же Филарет дал первый импульс к самостоятельной обработке богословских наук. Он издал догматическое богословие и толкования на кн. Св. Писания (в частности на прор. Исаию). Что это были за издания и заслуживали ли они внимания, видно из того, что они усердно расхватывались студентами, и по ним преподавали долгое время эти науки и последующие наставники.

Нет сомнения, далее, в том, что Филарет заботился о надлежащей научной постановке и других предметов, преподаваемых в Академии. Он требовал от профессоров конспекты читаемых лекций и возвращал их с соответствующими пометками. Сам рассматривал различные системы, заменяя одни другими. Так, философские системы Винклера и Баумейстера были заменены системой Карпе исключительно благодаря ему⁴⁵³. Вообще должно сказать, что он любил просвещение⁴⁵⁴ и всячески поощрял всех к приобретению полезных сведений⁴⁵⁵. Заботясь всеми мерами о процветании Академии, Филарет старался привлечь студентов и к делу проповеди⁴⁵⁶, считая это необходимостью как для будущих пастырей, для будущих служителей алтаря Господня. И чтобы показать им пример подражания, сам в это время произносил очень много различных слов и проповедей⁴⁵⁷. Таковы были попечения Филарета о благе дорогой ему Академии. Что до отношений Филарета к студентам, как инспектора и ректора, то ответ на этот вопрос даст нам бывший его ученик, нами уже упомянутый г. Измайлов. «О. ректор Филарет, – говорит он, – был истинно исполнен духа благочестия и любви христианской. Управление его в Академии было истинно отеческое; мы были у него как дети родные. Благоразумная строгость его, не хвалившего, хотя и щадившего прививавшиеся к студентам столичные и др. привычки, доводила всех до состояния благонравного». В частности о себе г. Измайлов пишет, «что в школе ничем не отличался от прочих, ректор же нередко брал меня с собой в Москву и дорогой заводил разговор какой-нибудь нравоучительный. Я был с ним откровенен, вмешивал в его разговор свои мысли, иногда спорил, и он не только не сердился, а еще вызывал меня как бы на диспут. Но не столько нравоучения этого мудрого педагога падали мне на душу, сколько его назидательное обращение со мной. Хотя мне было за двадцать лет, но я был прост и открыт, как ребенок; нередко попадал в сети, какие иногда расстилали мне товарищи. Ректор сам был не хитр; но как человек истинно, можно сказать, прозорливый, видел мою простоту и безлукавство и знал, что я слишком доверчив к людям. Одним с собой случаем он дал мне понять, как простодушие и доверчивость к другим приводят иногда и умного и опытного человека в затруднение действовать удачно в свете, и спросил: «Должно ли же беречь в себе эти детские качества и можно ли сделаться в своем роде хитрым, не потерявши их?» Я сначала только запнулся..., а потом напрямки_; сказал: «Простота – своего рода глупость, а доверчивость показывает незнание людей и неопытность в жизни; убытка немного, если и потеряешь их». «Нет, – возразил о. ректор, – простота больше предполагает непорочность и доверчивость, уважение к людям; потерять их или не иметь – большое, по-моему, несчастье. Простодушных людей любят все, даже и люди злые; человек же, доверчивый к другим, взаимно выигрывает доверие других и к самому себе. Да и что за беда, если тебя кто и обманет? Ни честь твоя ни твоя совесть не страждут. Если ты сознаешь, что ты прост и доверчив, храни эти качества как благодеяния природы, не презирай, не изменяй своей личности»⁴⁵⁸.

Говоря о привычках студенческих, г. Измайлов имел в виду следующее: «При свободе, какую нам дозволяло начальство, не стесняя излишней формальностью, и с какой мы в не учебные дни и часы могли отлучаться из комнат и даже из Академии, только не на ночь, занятия наши перемежались прогулками и шли как-то легко. Нам не воспрещалось ни пить, ни есть, ни лакомиться; но мы держали себя прилично; посадских трактиров не жаловали, и если кому вздумалось что-нибудь съесть или выпить, ходили в лавки и там пировали в отдельных комнатах, не сообщаясь ни с кем из посторонних. Нередко прихоти свои исполняли и дома: пили чай, ходили друг к другу в гости и заводили разные игры»⁴⁵⁹. Вот описание одной студенческой пирушки. В ней подробно и рельефно изображаются как затеи и забавы самих студентов, так отношения к ним и к студентам ректора Филарета. «Однажды, в день именин одного из старших студентов, было назначено собрание. Так как день был учебный, то собранию положено быть после ужина, в 10, 11 и 12 часов ночи. Званых собралось человек 40 в довольно большой комнате, в которую вход был через другую комнату, также жилую; на пир пригласили и меня. Сошлись, расположились пить чай, сперва так, а после, на произволяющего, и с прибавлением... Покуда приготовляли чай, ярославские студенты вздумали сыграть, «бурлацкую лодку»; один нарядился лоцманом, другой рулевым, 12 человек сели на пол за гребцов; заиграли гусли, скрипки и гитары, запели: «Вниз по матушке по Волге». Все сдвинулись в кружок, и проходная комната осталась совершенно пустой. Лоцман, одетый в вывороченный тулуп, в уродливой шапке, стоял на пороге, при самом входе в большую комнату, почти в дверях и командовал. Вдруг, откуда ни возьмись, ректор; его никто не заметил. Изумленный необыкновенным зрелищем и раздосадованный, что его никто не видит и не слышит, этот незваный посетитель ударил лоцмана тростью по спине со словами «что это такое», и, прочистив себе вход, перекрошил также тростью всю приготовленную на столе посуду – чашки, чайники и стаканы. Студенты во время работы ректора над посудой все успели выбежать, ряженные переоделись, посторонние убрались в свои комнаты, а хозяева, остановясь в комнате передней или проходной, стали в строй и ждали, что будет.

«Оставшись один и не видя, к кому обратиться, ректор вышел в переднюю и с довольно спокойным видом спросил: «Зачем вы ушли?» Студенты, которые выпили еще по одной только чашке чаю, не показывая ни страха ни уныния, объяснили причину своего собрания, и прилично выразили; он молча и не сказав ни слова вышел. Именинник досадовал больше всех: чашки, чайники и стаканы были взяты в лавке на прокат; надобно было за них заплатить, и не дешево. Поговорив с товарищами, именинник отправился сначала к инспектору⁴⁶⁰, заявив о происшествии; он не принял, – лег, сказали, спать; отправился потом к ректору, но нашел все входы запертыми. Что делать? Не горевать же, а спать с досады не хочется; рассудили приняться снова за пир, а жалобу к ректору и на ректора оставить до утра. Собрали кое-как по разным комнатам, где что нашлось, чашек, блюдечек, рюмок, кружек и угощались долго, никем и ничем не потревоженные и едва ли еще не лучше, нежели как предполагали. Утром, перед классами, именинник и оба комнатные старшие, где происходила пирушка, явились к ректору. Ректор принял их в кабинете и встретил очень ласково, так что первый заряд жалобы разрядился у них без выстрела. «Господа! вы ввели меня в искушение, я поступил дурно; будете начальниками, не берите с меня примера; кажется, я ударил какого-то студента, прошу у него извинения; я счел его за служителя». Эти первые же слова совсем успокоили и именинника и наших депутатов: они только имели сказать, что чашки у них были чужие. «Это ничего, я заплачу; но мне больно, что я повредил вашему дружескому общению, о чем я забочусь и что для будущей вашей жизни очень дорого. Если у вас опять будет подобное собрание, скажите мне, я приду сам; а теперь извините меня неосторожного, забудьте неприятный случай и скажите товарищам, чтоб и они его не помнили». Затем ректор отпустил претендентов. Растроганные добродушием начальника, они безмолвно приняли благословение и, возвратившись к своим товарищам, закричали: «Мир!..» и рассказали, что и как было, и мир принят был всеми.

«Ректор сдержал свое слово: в тот же день он прислал деньги за чашки и проч. 30 р., а спустя две недели, когда случился также именинник, посетил наше собрание с инспектором и каким-то приезжим архимандритом, пил чай, слушал пение и музыку на гуслях, пробыл два часа и вышел довольный, позволив нам продолжать свое веселье»⁴⁶¹.

Ректор Филарет, говорит Измайлов, был человек замечательной доброты, с которой он родился, по словам Лескова, как фиалка со своим запахом и она была его природой⁴⁶². В подтверждение этого Измайлов рассказывает о нем следующее: «Один студент поддался как-то страсти к вину, – студент очень даровитый и хорошей нравственности. В начале курса он ничего не пил, но через год, побывавши в вакационное время на родине, стал пить и сделался пьяницей. Ректор употреблял все меры, чтобы воздержать его: увещавал, стыдил келейно, журил перед товарищами, делал выговоры в классе, лишал, наконец, общего стола, но ничто не помогло. Даст зарок не пить и не пьет недели три, месяц; но зарока не выдержит, и запьет. «Не могу, это моя стихия», раз сказал он ректору, и ректор терпел, приписывая слабость болезни и в каком-то уповании, что пьяницу с таким искренним сознаньем воздержит сам Бог, как кающегося грешника. Само собой разумеется, что этот студент, бывший прежде из первых, далеко стал ниже своих сверстников; но ректор дал ему кончить курс и, взявши под клятвой слово совсем не пить, сделал его кандидатом и назначил учителем в уездное училище. Упование не посрамило: покаявшийся восемь лет служил и с пользой и с честью, был уже смотрителем училища, женился; но как здоровье свое он расстроил еще в Академии, то захирел и умер. «Какой ректор или какой начальник, – заключает Измайлов, – примет столь живое участие в воспитаннике, который ему чужой, непрестанно его беспокоит и срамит заведение»⁴⁶³! А когда ректор присутствовал на экзаменах, то так хвалил несовершенные студенческие знания, что нам, говорят сами студенты, делалось совестно, зачем мы не так хороши, как трактовал нас владыка. («Душ. Чт.», 1865 – 3, стр. 77).

Ректор Филарет был заступником и печальником за студентов перед высшими властями. Вот какой рассказывает случай Измайлов.

«Один студент вынул на экзамене билет по словесности на трактат о гении и таланте. Ревизор⁴⁶⁴, который всегда молча смотрел на вынимаемые билеты и молча же обыкновенно выжидал ответа, тут вдруг почему-то сказал студенту: «Ну-ка, скажи нам, что такое, по-твоему, гений?» Студент, нимало не думавши, отвечает: «Не знаю». «Как?» – с изумлением спрашивает ревизор и смотрит в список, в котором ответчик, как студент очень умный, поставлен высоко, едва ли не в 1-м пятке. «Вы изволите спрашивать определение гения, я его не понимаю», говорит студент. Ревизор взглянул на бакалавра⁴⁶⁵; бакалавр говорит студенту: «отвечайте, как написано». Студент возражает; «Что ж я буду отвечать, когда не понимаю, что там написано»... Бакалавр сконфузился... Ревизор зашевелился на креслах и сердито произнес к студенту: «А понимаешь ли ты, что говоришь?..» Потом, обращаясь к ректору, говорит: «Это человек буйный, он не может быть терпим, его надо исключить в солдаты». Немудрено, что так бы и вышло, если бы, заключает рассказчик, за неосторожного студента не вступился ректор, который знал его очень хорошо»⁴⁶⁶.

Ректор Филарет отлично знал всех и каждого из студентов⁴⁶⁷. Уходя из Академии, он оставил хорошую, подробную аттестацию и ео ipso защитил от произвола своих преемников по службе⁴⁶⁸.

Предаваясь своей многоплодной ученой, учебной и административной деятельности, Филарет не забывал дел благотворительных и духовных подвигов. Он составлял точные списки сирот⁴⁶⁹, вносил деньги за них – за право обучения⁴⁷⁰, давал деньги при отправлении на вакации, равно как и при первом обзаведении студентов по окончании Академии⁴⁷¹.

Про него рассказывает предание, что он и жалование свое получал от эконома мелкой монетой, чтобы ее удобнее было раздавать нищим, почти неотлучно находившимся у ректорской квартиры. Раздавал он решительно все, так что сам не имел и копейки денег, за что нередко выслушивал упреки со стороны своего келейника Назария: «Да что же ты сам-то, ректор, после сего кушать-то будешь и во что оденешься, – говаривал Назарий, – ногой что ли будешь ходить, когда деньги-то жалованные все без остатка употреблять на нищих станешь»⁴⁷². Лучшим доказательством его нестяжательности служит факт его отправления в Калугу, на место нового уже святительского служения: не имея на проезд нужной суммы денег, он принужден был взять взаймы у одного из студентов (Несмелова) 200 руб.

Вообще об этой характерной особенности личности Филарета должно сказать, что она, если ранее являлась только лишь в своем зачаточном состоянии, то теперь, во время ректорства, получила большую интенсивность при своем обнаружении и так все время прогрессировалась до конца его жизни Он не только сам бескорыстно благотворил и помогал нуждающимся, но и побуждал к этому и других⁴⁷³.

Будучи администратором по должности, Филарет в то же время был и аскетом по духу. Так, в свободные часы от занятий он уходил на Корбуху, где теперь находится Гефсиманский скит⁴⁷⁴, и там проводил время в горячей и продолжительной молитве, в беседе со старцами-схимниками, поучаясь от них и принимая их советы для монашеских подвигов. Таким образом и на службе в Академии мысль об аскетизме не покидала Филарета, и он всей душой отдавался ей в часы досуга.

В Академии Филарет оставался до 1819 г. В этот же год, в самый день Пасхи, он был назначен на еп. кафедру в Калугу⁴⁷⁵ в которой пробыл пять лет с небольшим. В 1825 г. 12 янв. был переведен в Рязань, а отсюда в Казань 25 февр. 1828 г. Затем он в 1836 г. был назначен в Ярославль и отсюда, наконец, 18 апр. 1837 г., – на Киевскую митрополию. И на всех этих местах своего святительского служения он, выражаясь словами арх. Сергия⁴⁷⁶, оставил своей пастве вечный памятник служения по духу Христа Спасителя. Его святая и подвижническая жизнь⁴⁷⁷ – пример толико назидательный для нынешнего христианства, мудрое правосудие⁴⁷⁸, бескорыстное примерное милосердие⁴⁷⁹, отеческое внимание, покровительство и одобрение учащих и учащихся в Духовной Академии, семинариях и училищах⁴⁸⁰, искреннейшая сострадательность к бедным и беспомощным⁴⁸¹, кроткое и необыкновенное терпеливое снисхождение и смиренное обращение со всеми⁴⁸², в котором никогда не отказывал и последнему нищему, назидательнейшие его поучения и беседы, которые он из желания спасения всей пастве своей почти каждый воскресный день предлагал в церкви⁴⁸³, дали имя ему незабвенного и добрейшего Отца-Владыки. Умер митр. Филарет 21 дек. 1857 г., приняв тайно, за 17 лет до своей кончины, велико-иноческую схиму от схимомонаха Парфения с именем Феодосия⁴⁸⁴,

Такова личность 1-го инспектора и 2-го ректора Академии архимандрита Филарета. Светлый ум, мягкое, полное любви сердце и железная, чуждая упрямства, воля, – вот внутреннее содержание его «я». Своей религиозно-аскетической и моральной настроенностью он выдавался среди современников, из которых некоторые признавали его человеком необыкновенным, даже человеком святым.

В области научно-литературной Филарет не оставил после себя крупных трудов. Кроме «Слов и речей», говоренных в разное время и по разным случаям, «Догматического Богословия» и «Толкования на книгу Пр. Исаии», мы не имеем от него других памятников литературного творчества. И не столько этим свойством освещалась его педагогическая деятельность в Академии, сколько светлой христианской, гуманной настроенностью, необыкновенно любвеобильным отношением к окружающим, придававшим значение и его подвижнической жизни. Эти свойства личности Филарета особенно были ценны в первые годы исторического бытия Академии, во время, когда складывалось общее направление ее жизни: они придавали Академии характер христиански просветительного учреждения, каковой характер она сохранила и в последующую эпоху.

Д. Смирнов,