Глава IV. История Советской религиозной политики в отношении русской церковной эмиграции и международная деятельность Московской патриархии

Одной из главных проблем, вызывающих дискуссии среди исследователей, является история советской религиозной политики в отношении русской церковной эмиграции. Взаимоотношения Московской Патриархии и русской православной эмиграции были обусловлены, с одной стороны, политикой советской власти по отношению к Церкви в самой России: гонения, изъятие ценностей, стремление создать с помощью «обновленцев» марионеточное церковное управление и последовавшая неудача, давление на священнослужителей «старой» патриаршей Церкви, попытка взять ее под контроль и сделать государственным институтом – что в большой степени удалось к 40-м годам. С другой стороны – сложностью существования Православной Церкви в изгнании, ее внутренними разногласиями и расколами, особенно по политическим вопросам, среди которых самым главным был, конечно, вопрос об отношении к власти большевиков. Это приводило к тому, что разные ветви русской православной эмиграции имели свою историю отношений с Православным центром в Москве, который, в свою очередь, находился в состоянии конфликта с государственной властью, предлагавшей Православию сложный, порой немыслимый выбор – между мученической смертью и публичной ложью. Каждый очередной поступок представителей Церкви, находившихся по разные стороны советской границы, будь то указ, декларация или постановление, вызывал ответную реакцию, и конфликт прогрессировал. Перечислим его основные вехи.

7/20 ноября 1920 года. Указ № 362 Патриарха Тихона, Священного Синода и Высшего Церковного Совета о создании церковных управлений (автономных митрополичьих округов) под руководством старшего иерарха на территориях, оторванных от центрального церковного управления, послуживший каноническим основанием для создания РПЦЗ.

20 ноября/3 декабря 1921 года. Послание I Всезарубежного Собора «Чадам Русской Православной Церкви, в рассеянии и изгнании сущим», имевшее политическую окраску и выражавшее надежду на восстановление в России правления представителя Дома Романовых. А также «Послание Мировой конференции» – обращение к участникам Генуэзской конференции с призывом к военной интервенции против большевиков.

22 апреля/5 мая 1922 года. Указ № 348/349 Патриарха Тихона и соединенного присутствия Священного Синода и Высшего Церковного Совета об упразднении Карловацкого Высшего Церковного Управления (с сохранением управления митрополитов Евлогия и Платона).

2 сентября 1922 года. Второй Архиерейский Собор формально исполнил волю Патриарха Тихона, распустив Высшее Русское Церковное Управление, но учредил Временный Заграничный Архиерейский Синод и постановил созвать Русский Всезаграничный Церковный Собор.

31 мая‒1 июня 1923 года. Третий Архиерейский Собор принял постановление о единстве с Московской Патриархией.

8 апреля 1924 года. Патриарх Тихон и Священный Синод поставили вопрос о каноничности Архиерейского Синода и митрополита Антония.

25 декабря 1924 года. Опубликовано «Завещательное распоряжение Святейшего Патриарха Тихона, на случай своей кончины...», в котором власть передавалась митрополиту Крутицкому Петру.

15 апреля 1925 года. В газетах «Правда» и «Известия» опубликовано «Воззвание Патриарха Тихона» – об отношении к существующей государственной власти.

26 июня 1926 года. Архиерейский Собор признал Патриаршего Местоблюстителя митрополита Крутицкого Петра в качестве временного главы Русской Церкви.

14 июля 1927 года. Указ митрополита Сергия и Временного Священного Синода в поддержку митрополита Евлогия: изменение, под давлением органов советской власти, первоначально нейтральной позиции, выраженной в письмах к архиепископу Феофану (Быстрову) и епископу Серафиму (Соболеву).

29 июля 1927 года. «Декларация митрополита Сергия» выражает лояльность существующему государственному строю, в ней содержался запрет возносить общественные молитвы за ссыльных архиереев.

9 сентября 1927 года. Из Постановления Архиерейского Собора после обсуждения «Декларации»: «Заграничная часть Всероссийской Церкви должна прекратить сношения с Московской церковной властью ввиду невозможности нормальных сношений с нею и ввиду порабощения ее безбожной советской властью».

21 октября 1927 года. Указ митрополита Сергия за № 549 о поминовении за богослужением большевистской власти.

9 мая 1928 года. Постановление Временного Патриаршего Синода в Москве за № 104 (указ владыке Евлогию): Архиерейский Собор и Синод в Сремских Карловцах упраздняются; каноническим признается только управление русскими церквами в Западной Европе Преосвященным митрополитом Евлогием.

22 июня 1928 года. В Окружном послании митрополит Антоний (Храповицкий) прямо заявил, что митрополит Сергий, подчинившись коммунистам, отпал от веры.

5 июля 1928 года. Архиерейский Синод подтверждает определение Архиерейского Собора 1927 года об административном отделении от митрополита Сергия.

Весна 1929 года. «Мольба ко всем Православным Церквам» митрополита Антония (реакция на волну антицерковных гонений в СССР) – с просьбой выступить в защиту русского народа (несколько воззваний в течение года). Положительный отклик архиепископа Кентерберийского и членов Палаты лордов и англиканского духовенства.

31 декабря 1929 года. Архиерейский Синод выражает благодарность, дата торжественного собрания в память жертв большевистского террора – 27 января ст. ст.

2 февраля, 16 марта 1930 года. Послание Папы Пия XI с инициативой провести международное и межконфессиональное «Моление о страждущей Русской Церкви» (состоялось 16 марта в Лондоне).

15 февраля 1930 года. Ответная реакция Москвы: советские власти организовали два интервью митрополита Сергия – для советской и иностранной прессы, – в которых отрицались факты гонения на Церковь в России.

10 июня 1930 года. Митрополит Сергий подписал Постановление об увольнении митрополита Евлогия от должности Управляющего русскими церквами в Западной Европе за организацию молений в защиту Русской Церкви.

21 июля 1930 года. Письмо митрополита Евлогия митрополиту Сергию с отказом подчиниться увольнению и с сообщением о разрыве административно-канонических отношений с Московской Патриархией.

17 февраля 1931 года. Митрополит Евлогий перешел в юрисдикцию Вселенского (Константинопольского) Патриарха.

30 апреля 1931 года. Московская Патриархия приняла решение о запрещении митрополита Евлогия и его клира в священнослужении.

23 марта 1933 года. Послание митрополита Сергия к Сербскому Патриарху Варнаве с просьбой о посредничестве: требование к Архиерейскому Синоду признать лояльность по отношению к советской власти либо прекратить свою деятельность.

Май 1933 года. Очередная попытка посредничества Патриарха Варнавы в деле примирения. Письмо митрополита Антония владыке Сергию с призывом отречься от лжи и принять мучение. Ответа не последовало. Митрополит Платон отказался дать подписку о лояльности советской власти и объявил Североамериканскую епархию автономной.

21 июля 1933 года. Послание Архиерейского Собора к пастве с призывом к митрополиту Сергию объявить зарубежное духовенство вне ведения Московской Патриархии.

Август 1933 года. Московская Патриархия вынесла решение запретить митрополита Платона в священнослужении как «раскольника».

Январь-май 1934 года. Посредничество Патриарха Варнавы. Митрополит Сергий отвергает предложение о переходе РПЦЗ под омофор Сербской Православной Церкви (ранее выдвинутое им самим). Архиерейский Синод отказывается выполнять требования о покаянии и лояльности. 25 мая Патриарх Варнава отказывается от посредничества. Личное примирение митрополитов Антония и Евлогия (май).

22 июня 1934 года. Указ митр. Сергия № 50 «О Карловацкой группе» – о предании ее членов церковному суду с устранением от занимаемых должностей.

10 сентября 1934 года. Архиерейский Собор в Сремских Карл овцах особым постановлением отверг указ митрополита Сергия.

16 мая 1935 года. В Лондоне состоялось совместное моление о прекращении гонений на веру в советской России (участвовали митрополит Евлогий и управляющий Западноевропейской епархией РПЦЗ архиепископ Серафим).

25 ноября, 17 марта 1935 года. Телеграмма и письмо митрополита Сергия Патриарху Варнаве о недопустимости покровительства «раскольникам-карловчанам». Угроза прервать евхаристическое и каноническое общение с Сербской Церковью.

Декабрь 1937 года. Архиерейский Синод издал «Акт о законном преемстве звания Местоблюстителя Московского Патриаршего Престола...» (о незаконности притязаний митр. Сергия).

5 июня 1943 года. И. Сталин подписал секретное постановление Государственного комитета обороны «Об утверждении мероприятий по улучшению зарубежной работы разведывательных органов СССР», где религиозные организации впервые отнесены к категории интересов советской внешней разведки.

4 сентября 1943 года. Знаменитая «кремлевская вечеря» – личная встреча И. Сталина с церковным руководством.

8 сентября 1943 года. На Архиерейском Соборе избран Патриарх, им стал митрополит Сергий.

Сентябрь 1944 года. Воссоединение 75 евлогианских приходов с Московской Патриархией в результате поездки во Францию митрополита Николая (Ярушевича).

Ноябрь 1944 года. Просьба представителей Мукачевско-Пряшевской епархии о принятии ее в юрисдикцию Московской Патриархии, 11 декабря делегация передала письмо Сталину о желании не только Церкви, но и всей Карпатской Руси воссоединиться с великой Россией.

Январь 1945 года. Состоялся Поместный Собор.

Сентябрь 1945 года. Воссоединился с Московской Патриархией и глава Западно-Европейской епархии Заграничного Ахриерейского Синода митрополит Серафим (Лукьянов).

Октябрь 1945 года. Японские приходы и Русская Духовная Миссия в Китае были приняты в юрисдикцию Московской Патриархии.

Можно выделить несколько периодов различной тактики советского государства по отношению к Церкви.

Курс на полное уничтожение Церкви, непримиримая позиция обеих сторон: уничтожение священников, разрушение храмов и монастырей, изъятие ценностей, анафема Патриархом Тихоном власти большевиков.

Попытка властей создать лояльную «Живую Церковь» – обновленцев, их деятельность в мире по захвату материального имущества – и последовавшая неудача.

Давление на Патриарха Тихона, арест, уступки с его стороны (интервью, указ о карловчанах). Неисполнение властью своих обещаний: оставшиеся приходы взяты под контроль ГПУ.

Приход митрополита Сергия, легализация Церкви: полное соглашение с властью, действие в ее интересах (интервью, декларация, указы о поминовении большевиков, требование подписки о лояльности), получение уступок.

Ожесточенная антирелигиозная политика 1929‒1930-х гг., завершившаяся «большим террором» по отношению к духовенству. «Новый курс» – тактика И. Сталина по использованию Церкви в политических интересах, достигает апогея к концу войны.

2.1. Представители русского церковного зарубежья

Долгое время этот вопрос не мог быть исследован в силу политических причин. Помимо документальных архивных свидетельств, которые начали изучаться только с начала 1990-х годов, существуют разрозненные воспоминания очевидцев. К ним можно отнести, например, брошюру протопр. М. Польского (работа которого «Каноническое положение высшей церковной власти в СССР и за границей» (1948) была рассмотрена в п. 1).

Книга протопр. М. Польского «Положение Церкви в советской России» была написана в 1931 г. в Иерусалиме, что называется, по горячим следам – ее автору в 1930 г. удалось бежать из советской России в Персию. В работе рассказывается о важных событиях во взаимоотношениях «большевицкой власти» и церковного управления, которым автор был свидетелем: он входил в непосредственное окружение Патриарха Тихона, служил вместе с ним, сидел на Соловках, принимал участие в составлении знаменитого «соловецкого послания» архиереев, затем был сослан. Автор приводит характерные факты по поводу основных событий противостояния Церкви и государства. Это касается создания «Живой Церкви», ареста Патриарха, его «Завещания», переговоров ГПУ с митрополитом Сергием и др.

Первый период противостояния автор характеризует как борьбу пока еще равных общественных институтов – Церкви и государственного карательного аппарата, «Чека». Деятельность Патриарха встречала огромное сопротивление: «Я помню его в дни его ареста, пред заключением. В последнюю его на свободе Литургию я сослужил ему в храме села Богородского в Москве. Поздно ночью, пред этим, он вернулся из Чека. Его только что долго и жестоко допрашивали. Дома, своим приближенным, измученным ожиданием, на вопрос: «Что же будет» – «Обещали головку срубить», – ответил Патриарх с обычным своим благодушием».⁸⁹⁹

И все-таки протопр. М. Польский называет то время «счастливым»: «Церковь была крепка. Сила и превосходство Церкви над врагами ее были совершенно очевидны. ...Имена их [заключенных епископов] поминались за богослужением, как полагается, в каждом храме... Им, как и заключенным священникам, посылали бесчисленные и неоцененные по содержанию письма. Не знаю, имелись ли еще в истории Вселенской Церкви случаи такого широкого и глубокого духовного подъема».⁹⁰⁰ Итог: власть большевицкая оставалась бессильной пред Церковью, хотя одна только моральная сила Церкви противостояла ее грубому физическому насилию. Причем, немаловажным признается тот резонанс, который имел церковный вопрос во всем мире: «С Церковью все время приходилось считаться, как с определенною силою не только у себя, но и для заграницы».⁹⁰¹ К тому же, имея целью уничтожить Церковь, как и всякую религию, власть признавала, что сразу этой цели достигнуть нельзя, так как религия имеет глубокие корни в широких народных массах.

По мнению автора, потерпев неудачу в открытых боевых действиях, власть решила пойти в обход. В качестве новой тактики в войне с Церковью она применила политику создания лояльного церковного управления, попытавшись внести внутренний раскол – с помощью создания так называемой «Живой Церкви».

Обратимся к историческим фактам. Истоки обновленческих идей просматриваются еще в 1860‒1870-х годах, ко времени подготовки церковных преобразований. Но на Поместном Соборе 1917‒1918 гг. сторонники «обновления» оказались в меньшинстве и поэтому перешли к полуподпольной деятельности. До 1922 года обновленцы в большинстве своем воздерживались от размежевания с существовавшей в то время церковной организацией. Рубежом стало изъятие церковных ценностей, когда большевистские лидеры (прежде всего Л.Д. Троцкий) решили создать их руками полностью подконтрольное режиму марионеточное церковное управление.

Ночью 12 мая 1922 г. протоиерей Александр Введенский с двумя своими единомышленниками, в сопровождении сотрудников ГПУ прибыл на Троицкое подворье, где находился под домашним арестом Патриарх Тихон. Обвинив его в опасной и необдуманной политике, приведшей к конфронтации Церкви с государством, Введенский потребовал, чтобы Предстоятель Церкви на время ареста отказался от своих полномочий. После некоторого размышления Патриарх подписал резолюцию о временной передачи церковной власти с 16 мая митрополиту Ярославскому Агафангелу (Преображенскому).

14 мая 1922 г. в «Известиях» появилось «Воззвание верующим сынам Православной Церкви России», где содержалось требование суда над «виновниками церковной разрухи» и заявление о прекращении «гражданской войны Церкви против государства». На следующий же день депутацию обновленцев принял Председатель ВЦИК Михаил Калинин, и на следующий день было объявлено об учреждении нового Высшего Церковного Управления (ВЦУ). Последнее полностью состояло из сторонников обновленчества. На следующий день власти, чтобы облегчить обновленцам захват Патриаршей канцелярии и задачу овладения властью, перевезли Патриарха Тихона в Донской монастырь, где он находился в строгой изоляции.

ГПУ активно оказывало давление на правящих архиереев с целью добиться признания ими ВЦУ и «Живой церкви». Против «тихоновского» духовенства были организованы репрессии.

16 июня 1922 г. митрополит Владимирский Сергий (Страгородский), Нижегородский архиепископ Евдоким (Мещерский) и Костромской архиепископ Серафим (Мещеряков) публично признали обновленческое ВЦУ единственной канонической церковной властью в так называемом «Меморандуме трех».

В августе 1922 года епископ Антонин (Грановский), председатель ВЦУ, организует отдельно «Союз церковного возрождения» (СЦВ). Его Устав обещал своим последователям «самую широкую демократизацию Неба, самый широкий доступ к лону Отца Небесного». К концу 1922 г. обновленцы смогли занять две трети из 30 тысяч действовавших в то время храмов. «Второй Поместный Всероссийский Собор» (первый обновленческий) был открыт 29 апреля 1923 г. в Москве, в храме Христа Спасителя митрополитом Московским и всея России Антонином в сослужении 8 епископов и 18 протоиереев – делегатов Собора. 3 мая Собор вынес резолюцию о поддержке советской власти и объявил о извержении из сана и лишении монашества «бывшего патриарха» Тихона. 7 мая Собор отлучил всех участников Собора в Сремских Карловцах 1921 года. ВЦУ было преобразовано в Высший Церковный Совет (ВЦС). Не признавший решений обновленческого Собора Патриарх Тихон анафематствовал обновленцев как «незаконное сборище» и «учреждение антихристово».

Как пишет протопр. М. Польский, «к моменту ареста Патриарха большевики не только достаточно травили его в печати по делу изъятия церковных ценностей, но подобрали в Петрограде, а потом в Москве, священников и одного-двух епископов, которыми и возглавили Церковь тотчас после ареста Патриарха. Эта правящая группа духовенства сначала носила название «Живой Церкви», а потом – «обновленцев». Но союз нового церковного управления с безбожной государственной властью оказался для церковной народной массы неприемлемым... Всем было известно, что власть большевицкая сама поставили новую власть церковную и ее поддерживает. Поэтому обновленческому управлению в Церкви никто не хотел подчиняться. Таким образом, овладеть церковным народом, массой верующих большевикам не удавалось. Они владели каким-то церковным управлением, которому некем было управлять».⁹⁰²

Подводя итог этому этапу взаимоотношения Церкви и власти, протопр. М. Польский считает, что большевики «получили в обновленчестве немало разочарований, надежды на него оказались далеко не оправданными, что агенты Чека не стеснялись подчас высказывать некоторым иерархам Церкви».⁹⁰³

После освобождения 27 июня 1923 года Патриарха Тихона из заключения власти начали применять к обновленцам новую тактику. Была поставлена задача подчинения всех обновленческих групп единому центральному органу, который должен был приобрести более респектабельный вид, с тем, чтобы противостоять «тихоновщине». В августе 1923 г. ВЦС был преобразован в «Священный Синод». Во главе его стал митрополит Евдоким (Мещерский), но фактическим руководителем и духовным вождем обновленцев оставался Александр Введенский.

После освобождения в конце июня 1923 года из-под стражи Первосвятителя и его возвращения к управлению верными ему приходами в обновленчестве сложилась кризисная ситуация. В конце 1923 года было принято решение о роспуске обновленческих групп и объединении их членов в «Обновленческую Церковь». «Живая Церковь» этому решению не подчинилась и некоторое время продолжала функционировать самостоятельно, но вскоре потеряла поддержку со стороны гражданской власти и прекратила свое существование. 2/15 апреля 1924 года Патриарх Тихон запретил в священнослужении руководителей обновленческого раскола, и запретил иметь с обновленцами молитвенное общение.

Протопр. М. Польский так пишет о противостоянии Патриарха Тихона и большевицкой власти: «Когда глава РПЦ Патриарх Тихон весной 1923 года был выпущен большевицкою властью из заключения, то власть праздновала свою первую победу над Церковью. Патриарх признал себя виновным пред большевиками, раскаялся в политической деятельности против них и за это был помилован и освобожден из заключения. Власть таким признанием Патриарха оправдывалась тогда пред миром в своих преследованиях и Патриарха, и всей возглавляемой им Церкви».⁹⁰⁴

Отмечая политическую подоплеку противостояния, протопр. М. Польский, считает, что с самого начала революции большевики объявляли, будто они преследует церковников не за религию, а за контрреволюцию, за политическую против нее деятельность. «Но все мы, православные люди, тогда отлично понимали суть дела. Казнить Патриарха большевики не могли, хотя и желали этого. Они боялись дать ему ореол мученика в глазах народа, о чем и Ленин в свое время сказал: «Мы из него второго Гермогена делать не будем». Однако и выпустить его из заключения по одному только требованию заграницы, каковое как раз в это время было предъявлено (ультиматум Керзона), тоже нельзя было. Поэтому агенты власти склонили, уговорили Патриарха признать себя виновным и этой ценой получить свободу, которая представлялась Патриарху необходимою для блага Церкви».⁹⁰⁵

В качестве мотивов своего «покаяния» Патриарх Тихон приводил то соображение, что наконец появился закон, революционный хаос всякого беззакония, по-видимому, кончился, и ему казалось, что пред ним находится настоящая государственная власть.

К сожалению, это не помогло – аресты духовенства и после освобождения Патриарха и всех его заверений в политической верности властям продолжались и даже усилились. Протопр. М. Польский приводит слова Патриарха, когда после четырех с половиною месяцев заключения в Бутырской тюрьме навестил его и передал приветы от заключенных епископов и священников: «Патриарх мне, между прочим, сказал: Лучше сидеть в тюрьме. Я ведь только считаюсь на свободе, а ничего делать не могу: я посылаю архиерея на юг, а он попадает на север; посылаю на запад, а его привозят на восток».⁹⁰⁶

С самого начала автор отмечает политические мотивы у власти, причем в отношении не только России, но и заграницы, и вскрывает механизм воздействия, разнообразную тактику, применяемую для того, чтобы добиться желаемого. После освобождения Патриарха «перед большевиками оставалась их прежняя цель – овладеть действительным церковно-административным аппаратом. Через обновленчество им это вовсе не удалось... Искусственно созданное управление церковное не имело силы, влияния, авторитета и вообще значения ни для своих масс, ни для заграницы».⁹⁰⁷

Известное «Завещательное послание» Патриарха протопр. М. Польский считает несомненной подделкой: «После похорон он [агент власти] призвал к себе, в ГПУ, двух митрополитов и вручил им так называемое «предсмертное завещание» – послание Патриарха со всеми его обещаниями в пользу власти. Митрополитам предложено было свезти его в редакцию газеты для напечатания, что они и сделали. Но никто из духовных лиц, окружавших Патриарха, не был свидетелем того, чтобы Патриарх подписывал эту бумагу, хотя проект этого «завещания», предложенный властью, долго лежал на столе у Патриарха и был взят со стола агентом власти уже после его смерти».⁹⁰⁸

Значительное место в книге занимает анализ деятельности митрополита Сергия. Протопр. М. Польский пишет о его договоренностях с властями и его действиях по отношению к Зарубежной Церкви. «Весною 1927 года, после того как кончилось мое трехлетнее сидение в Соловецком лагере и я продолжал отбывать своей наказание в ссылке, в Зырянском крае, мы, ссыльные, получили письмо с весьма важными сообщениями. Митрополит Сергий имел многозначительную беседу с агентом ГПУ. ...Обе стороны установили, что существующие отношения Церкви и государства не выгодны для них».⁹⁰⁹ В результате было достигнуто согласие на следующих условиях: церковное управление получит легализацию, свой журнал и прочие свободы; все дела канцелярии Синода всегда должны быть открыты для агентов ГПУ; назначение архиереев на места должны происходить с ведома и согласия ГПУ; митрополит должен обратиться к заграничной Русской Церкви с предложением прекратить противосоветскую пропаганду и дать обязательство в лояльности к советской власти. «Что касается нашего отношения к заграничной русской Церкви, то этим вопросом не раз испытывалось наше церковное Управление, – пишет протопр. М. Польский, – и тот же митрополит Сергий уже раз отвечал власти, что фактически русская церковь [за границей] не подчинена Москве и представители ее не подлежат осуждению за ту или иную свою деятельность, так как не могут и явиться на суд, что требуется по церковному закону».⁹¹⁰ Однако такой ответ власти рассматривали как «дипломатию» и попытку уклониться от нежелательных действий.

Когда митрополит Сергий стал следовать приказаниям власти (запретил поминовение во всех храмах заключенного духовенства, стал лишать кафедр заключенных архиереев, приказал возносить за богослужением моление о властях), к нему стало приходить огромное количество анонимных писем с протестами, обвинениями и оскорблениями. «Вопрос о признании митрополита Сергия был поставлен в православных приходах всей страны. От Белого моря и зырянских деревень, и до Черного моря, – на всем пути, который я, в общем, проехал пред побегом за границу, – я лично сам в это убедился», – пишет автор.⁹¹¹

Однако протопр. М. Польский отмечает, что нельзя приписывать митрополиту Сергию все, что было напечатано от его имени, – точно так же, как это было в случае в «Завещанием» Патриарха Тихона и другими его документами: «В обычае ГПУ делать от себя вставки, искажения и чистые подлоги в разные декларации авторитетов и так их печатать. А потом попробуй-ка их опровергать!».⁹¹²

Давая нелестную характеристику лично митрополиту Сергию, протопр. М. Польский пишет: «Митрополит Сергий чрезвычайно легко переходил, в свое время, в обновленчество. Так же легко и просто, сняв клобук и мантию, он публично каялся в этом перед Патриархом. Теперь он – сотрудник ГПУ. Завтра, будь на то возможность, он легко и просто покаялся бы пред заграничными иерархами всех направлений за причиненные неприятности».⁹¹³

Когда митрополит Сергий потребовал от зарубежных священников дать подписку о лояльности к советской власти, автор, находясь в заключении на Соловках, стал свидетелем такой ситуации: «Наши заключенные и ссыльные епископы и священники задавали вопрос: «Неужели кто-нибудь клюнет на эту удочку?». И вот один архиерей отозвался, «клюнул», другой даже приехал и вел, как полагается, и о чем нам тотчас сообщили, длинную беседу с агентом ГПУ».⁹¹⁴

Отвечая на известный аргумент сторонников признания Церковью советской власти, в качестве одной из «земных властей», исследователь рассуждает так: «Если человечество впервые имеет в большевиках совершенно безбожную власть, то не есть ли это первый и единственный случай в истории, когда и для верующего человека религия неотделима от политики? Для себя большевицкая власть ни в каком случае не различает политики от безбожия (безбожие ее есть и политика, и политика ее есть и безбожие), а от нас хитро требует этого различия: мы должны хитро очищаться от политики ради того, чтобы она тем легче нас уничтожила».⁹¹⁵

В уже упоминавшейся книге С.В. Троицкого приводятся аргументы в защиту позиции автора по поводу большинства спорных моментов, о которых говорит в своей книге протопр. М. Польский, и которые впоследствии стали обязательными «опорными точками» для всех исследователей, пишущих о проблеме взаимоотношений советской власти, Московской Патриархии и Зарубежной Церкви.

Сначала С.В. Троицкий рассматривает «раскаяние» Патриарха Тихона после ареста. «Сделанное Патриархом 15 июня 1923 года заявление Суду, не было каким-то его компромиссом с советской властью, – считает профессор С.В. Троицкий, – а выражало его глубокое убеждение, к которому он пришел путем долгого размышления в тюремном заключении, где, лишенный внешней свободы, он получил свободу внутреннюю, освободившись от давления на его совесть со стороны «злоумных людей», стремившихся, оставаясь самим в тени, использовать Церковь для свержения советской власти».⁹¹⁶

Не компромиссом и не ошибкой, а, наоборот, исправлением, сделанных под влиянием «злоумных людей» ошибок, было и осуждение Патриархом своих трех актов: анафематствования 19.01.1918 г. советской власти, послания 18.03.1918 г. по поводу Брест-Литовского мира и воззвания 1922 года, по поводу декрета об изъятии церковных ценностей.

По мнению автора, позднейшие акты Патриарха доказывают, что он никогда не раскаивался в своем заявлении Суду: «Через 12 дней после этого заявления, 28 июня 1923 года, в своем «Обращении к пастве», Патриарх повторил, что «резкие выпады против советской власти он иногда допускал вследствие своего воспитания и господствовавшей на бывшем тогда Соборе ориентации», а через три дня, в своем новом «Воззвании к пастве» от 1 июля того же года, он еще раз, и притом в еще более сильных выражениях, подтвердил свои прежние заявления о советской власти и свое раскаяние «в сопротивлении декрету об изъятии церковных ценностей в пользу голодающих, анафематствовании советской власти, воззвании против Брестского мира, и т.д."».⁹¹⁷

Одобряя новую, «покаянную» позицию Патриарха Тихона по поводу изъятия церковных ценностей, С.В. Троицкий дает событиям оригинальную по своей «логике» трактовку. «Сначала, – пишет он, – советская власть хотела вести эту борьбу вместе с Церковью и пригласила ее представителей участвовать в Комитете по борьбе с голодом, но как раз в эмигрантской печати (например, в Парижском журнале «Русская Мысль») появилось сообщение, что церковные драгоценности нужно сохранить для финансирования борьбы против советской власти. Под влиянием этого известия советская власть отказалась от сотрудничества с Церковью, и 23/11–1922 года был издан декрет о конфискации церковной утвари для борьбы с голодом, а через пять дней 28/11–1922 года Патриарх издал послание, предписывающее верующим не выдавать священные сосуды, так как это, будто бы запрещают каноны».⁹¹⁸ Таким образом, на основании всего лишь одной (не цитируемой!) заметки в периодической печати Зарубежная Церковь прямо обвиняется «во всех смертных (с точки зрения советской власти) грехах»: и в нежелании помогать этой власти бороться с голодом, и в агрессивных монархических мотивах, и в провокации по отношению к Патриарху Тихону. Здесь, на наш взгляд, присутствует типичная для советской риторики несоразмерность «проступка» (печатного мнения, к тому же искаженного) и «кары» – повальной реквизиции церковных ценностей. Причем мотивы властей остаются «вне подозрений» – хотя сегодня мы знаем об их истинных целях и последующем варварском использовании уникальных церковных шедевров. О реальной позиции и участии русской церковной эмиграции в помощи голодающей России мы можем узнать из книги Анны Урядовой «Голод 1920-х гг. в России и Русское Зарубежье».⁹¹⁹ В книге рассматриваются дискуссии, которые возникали по этому вопросу в среде русского зарубежья, освещается деятельность Всероссийского комитета помощи голодающим и практические шаги русской эмиграции: создание эмигрантских комитетов помощи, отправка продовольствия, медикаментов, вещей, финансовая поддержка и агитационно-пропагандистские мероприятия.

К числу ошибок Патриарха Тихона протопр. М. Польский относит и попытку ввести поминовение властей за богослужением, в январе 1924 года. На это С.В. Троицкий отвечает расхожим утверждением (с которым позже будет полемизировать протопр. Георгий Граббе), будто бы Патриарх не считал возможным нарушить апостольский завет о молитвах за всех начальствующих. Ведь апостол Павел заповедовал молиться за всех начальствующих, а не только за «религиозных». Не ограничиваясь этим, профессор приводит и такой оригинальный аргумент: молитва за советскую власть была установлена 17 ноября 1918 года, Всероссийским Собором, причем в редакции архиепископа Анастасия. С.В. Троицкий приходит к выводу, что Патриарх считал и советскую власть, как всякую власть – «в путях Промысла, и что нет благословения Божия на ее свержение человеческой рукой».⁹²⁰

С.В. Троицкий дает такую характеристику действиям Патриарха Тихона по отношению к Зарубежной Церкви: «Этот избранный Всероссийским Собором Первосвятитель Русской Церкви в своих актах не только лично осудил Карловацкую организацию, и притом в самых строгих выражениях, но и актом от 10 апреля 1922 года предложил Высшему Церковному Управлению Русской Церкви, упразднить Карловацкое Управление, а Священному Синоду предложил «иметь суждение о церковной ответственности некоторых духовных лиц заграницей, за их политические, от имени Церкви выступления"».⁹²¹ Отвергая предыдущие указы Патриарха по принципу «lex posted oir derogat priori» (то есть «позднейшим законом отменяется более ранний»), С.В. Троицкий, на наш взгляд, не считается с реальными обстоятельствами, которые признавал и сам глава Церкви (как мы видели из книги протопр. М. Польского, вынужденное соглашение с властью Патриарх сам признавал ошибкой).

В защиту своей позиции, обличающей «карловчан», С.В. Троицкий приводит и цитаты из «Завещания» Патриарха Тихона, в подлинности которого нисколько не сомневается: «Не благо принес Церкви и народу так называемый Карловацкий Собор, осуждение которого мы снова подтверждаем... Наши враги... распространяют ложные слухи о том, что мы, на патриаршем посту, не свободны в распоряжении словом нашим и даже совестью, что мы засилены мнимыми врагами народа и лишены возможности общения с паствою, нами ведомою. Мы объявляем за ложь и обман все измышления о несвободе нашей, поскольку нет на земле власти, которая могла бы связать нашу святительскую совесть и наше пастырское слово».⁹²² Подлинность этого документа автор аргументирует и тем, что перед смертью Патриарх «уже не мог иметь никаких мотивов писать неправду». На наш взгляд, это также достаточно слабый аргумент.

«Завещание это, опровергающее все хитросплетения карловчан, они пытались сначала объявить подложным», – пишет автор, приводя цитату из послания от 1.05.1925 года митрополита Антония: «Документ этот несомненно поддельный» (из «Церковных Ведомостей»). В органе Синода Завещание также было напечатано под заглавием: «Выдаваемое большевиками за завещание Святейшего Патриарха Тихона». «Но когда оказалось, что подлинность Завещания засвидетельствована подписью пятидесяти девяти епископов, оспаривать эту подлинность оказалось уже невозможно, – пишет С.В. Троицкий. – Не имея возможности отрицать подлинность Завещания, о. Польский пытается оспорить его авторитетность, стараясь доказать его вынужденность. Отсюда, ясно как день, что сообщение о. Польского о вынужденности Завещания, есть лишь одно звено в длинной цепи его выдумок, которой он опутывает мало осведомленного и доверчивого читателя».⁹²³

Таким образом, С.В. Троицкий игнорирует свидетельства очевидцев (протопр. М. Польского и других) о подтасовке «Завещания». Эти вынужденные уступки Патриарха Тихона советской власти Троицкий рассматривает как его лучшие мысли и поступки, не принимая в расчет, сколько «вставок» ГПУ может быть в «Завещании». Протопр. М. Польский сам сослужил с Патриархом, знал его близкое окружение, лично знаком с методами ЧК-ГПУ, поэтому его свидетельства и общая картина того, как возникали подобные «документы», кажутся нам более убедительными.

Вся вторая (чуть большая по объему) часть книги С.В. Троицкого посвящена разбору деятельности митрополита Сергия. С.В. Троицкий полагает, что вопрос о легализации Церковного Управления поднял еще Патриарх Тихон. А два первые года после кончины Патриарха шли подготовительные работы для издания этого важного акта, в которых принимали участие как митрополит Сергий, так и многие другие иерархи Русской Церкви.

«Легализация Церкви в так называемом безбожном государстве, – пишет С.В. Троицкий, – может показаться странною не с точки зрения интересов Церкви, а только с точки зрения интересов Государства, признающего, таким образом, право на законное существование организации, не разделяющей его безбожных воззрений. Но и эта странность мнимая. Государство, как таковое, не может быть ни религиозным, ни безбожным. Религиозными или безбожными могут быть лишь отдельные лица, члены Государства или партии. И коммунистическая партия, действительно, требует от своих членов отказа от «религиозных предрассудков», но не советское Государство, конституция которого гарантирует всем гражданам свободу совести, то есть право быть или верующими или неверующими, а потому легализация Церкви, – как объединения верующих, – странностью не является».⁹²⁴

Автор напоминает, что М. Польский придает этой деклараци значение поворотного пункта в политике митрополита Сергия и считает ее рубежом, отделяющим канонический период в истории Московской Патриархии от неканонического. Из книги можно сделать вывод, будто бы митрополит Сергий был арестован за то, что не соглашался принять условия легализации, но потом купил себе свободу принятием этих условий и в силу этих условий издал декларацию. «На самом деле декларация вовсе не была единоличным актом митрополита Сергия, – пишет С.В. Троицкий, – а подписана не только им, но и еще восемью архиереями... и одобрена большинством епископата Русской Церкви».⁹²⁵

Трактуя слова Декларации, которые вызвали наибольший протест среди зарубежных иерархов, С. В. Троицкий опровергает их «прочтение», выраженное в «Окружном послании» Карловацкого Собора. Толкование это заключается в том, что митрополит Сергий будто бы признал радости и горести Советского Союза радостями и горестями Церкви. То же самое относится и к призыву Декларации «сознавать Советский Союз гражданской родиной, радости и успехи которого, – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи».

«На самом деле, – пишет автор, – и там и здесь имеется недобросовестное искажение текста декларации, где нет слова «которого», т.е. Советского Союза или советского правительства, а есть слово «которой», т.е. нашей Родины».⁹²⁶ Интересное замечание по поводу толкования этой фразы Декларации в зарубежной церковной периодике того времени высказал российский исследователь А.В. Попов: «В журнале Архиерейского Синода РПЦЗ «Церковная жизнь» в одном из первых номеров было опубликовано «Письмо епископа «отошедшего» к епископу «неотошедшему"». На примере этого документа можно увидеть, как спустя всего несколько лет после Послания (Декларации) митрополита Сергия от 29 июля 1927 г. зарождалась неверная трактовка Декларации. Впоследствии эта трактовка стала единственной в периодике РПЦЗ. В частности, в письме говорится: «...в декларации митрополита Сергия встречаются такие мысли и выражения, которые вполне понятны в устах безбожника, комсомольца или коммуниста, но никак не к лицу Первоиерарху, хотя и временному, Русской Православной Церкви. Так, например, митрополит Сергий в своем воззвании уверяет чад Православной Церкви в том, что радости и скорби, удачи и неудачи социалистического пролетариата и Церкви Христовой совпадают. Дальше кажется и идти некуда». В данном случае речь идет о толковании фразы из послания митрополита Сергия «Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи». В этой фразе ничего не говорится о безоговорочном подчинении гражданским властям, а слова «радости и успехи» по прямому стилистическому смыслу отнесены к Родине, а не к «социалистическому пролетариату"».⁹²⁷

В воспоминаниях митрополита Евлогия, написанных, как мы помним, в 1947 году, также отражены несколько ключевых моментов развития конфликта между Московским Патриархатом и РПЦЗ. Он описывает ситуацию вокруг указа Патриарха Тихона за № 348/349: «По приезде в Карловцы я почувствовал сразу, что здесь за лето настроение изменилось. Сформировалась оппозиция указу Патриарха. Слышались речи о том, что «указ вынужденный – не свободное волеизъявление Патриарха; что его можно не исполнять». Но я, ради братского отношения к собратьям-архиереям, закинутым в эмиграцию... пренебрег Правдой – волей Патриарха».⁹²⁸

Другая важная веха – торжественное богослужение в марте 1930 года, посвященное России, которое происходило в Вестминстерском аббатстве: «Сонм духовенства во главе с архиепископом Кентерберийским. Несметные толпы народу... До слез было трогательно видеть, как вся Англия по призыву своего духовного главы коленопреклоненно молилась о великой страдалице Русской Церкви... Мое присутствие в те дни в Англии, общение с англиканами, мои речи были истолкованы в Москве, вероятно агентами большевиков, как политика, направленная против государственной власти. Я получил грозный запрос от митрополита Сергия Московского, на который ответил разъяснением, что я вовсе не занимался политикой, а лишь проявил солидарность с теми, кто сочувствует страданиям родной нашей Церкви...».⁹²⁹

Епископ Григорий (Граббе) посвятил Патриарху Тихону специальное исследование.⁹³⁰ По мнению автора, жестокое гонение не прекращалось в течение всего остатка жизни Патриарха. Его хотели сделать таким же послушным рабом, каким стал впоследствии митрополит Сергий, но он оставался на страже Православия.⁹³¹ Каждый опубликованный акт Патриарха Тихона после его освобождения есть плод его торга с Тучковым. Но если внимательно рассмотреть его, там нигде Патриарх, по существу, не идет дальше негативного заявления, что он не враг советской власти.⁹³²

Находясь под домашним арестом, в помещении, оцепленном войсками, Патриарх на заседании Синода согласился подписать указ об упразднении Высшего Церковного Управления за границей, но это, по мнению епископа Григория, был явный акт насилия. Он приводит слова советского историка обновленчества Шишкина, который пишет, что Патриарх не хотел выступать против постановлений Первого Карловацкого Собора и сделал это только под давлением гражданской власти.⁹³³

Несмотря на болезненное состояние, Патриарх 7 апреля 1925 года вынужден был поехать на заседание Синода. Дело в том, что Тучков настойчиво и срочно требовал издания послания, которое изменяло бы прежнюю позицию Патриарха. Позиция его, как «не врага» советской власти, Тучкова не удовлетворяла. Он требовал заявления о полной лояльности и сотрудничестве, подобного тому, каковое позднее сделал митрополит Сергий. Выработанный на заседании Синода проект митрополит Петр должен был отвезти для согласования к Тучкову.⁹³⁴

Епископ Григорий подробно разбирает вопрос о подлинности «Завещания»: «По Милости Божией, у нас имеется очень веское свидетельство, опровергающее это утверждение. Вопрос этот сам по себе заслуживает особого исследования. Я посвятил ему много страниц в своей книге «Правда о Русской Церкви на Родине и за Рубежом». Главным, но очень важным свидетелем является уже упомянутый мною протопресвитер Василий Виноградов. Независимо от него мы знаем, что в день кончины Патриарха обсуждался вопрос послания, которое требовал Тучков. По-видимому, именно о нем был последний разговор между Патриархом и митрополитом Петром. Комната, в которой умер Патриарх, была сразу же опечатана Тучковым. Только через несколько дней Тучков дает двум митрополитам отвезти в газету якобы завещание Святейшего. Но о. В. Виноградов, со слов лица, бывшего вблизи комнаты Святейшего Патриарха, передает, что во время разговора с митр. Петром слышались слова Патриарха: «Я этого не могу». Затем, очень важно обратить внимание, что на состоявшемся совещании собравшихся архиереев пресловутое «завещание» не оглашалось. О. Виноградов прав, подчеркивая, что Тучков, разрешивший Совещание, непременно потребовал бы его оглашения, если бы оно было действительно подписано Патриархом. Больше того, митрополит Петр в своем первом послании в качестве Местоблюстителя не только не упомянул о завещании, но и написал его совсем в другом духе».⁹³⁵

Епископ Григорий рассуждает: «Обращает на себя внимание и то, что т.н. «завещание» начинается с заявления, что Патриарх его пишет «оправившись от болезни», а мы знаем, что напротив, состояние здоровья у Патриарха в последние дни было очень плохим, и в самый день якобы подписания документа оно было особенно плохо, был консилиум врачей, и Патриарх скончался. Наименование послания «завещанием» никак не соответствует содержанию этого документа, говорящего о возвращении выздоровевшего автора к активной работе».⁹³⁶ Автор приводит свидетельства протопресвитера В. Виноградова: подписи Патриарха под предложенным ему текстом послания не было, и поскольку Тучков был человеком, способным для достижения цели не останавливаться перед обманом, то решил неподписанный Патриархом проект объявить подписанным.

Относительно Собора 1921 года автор высказывает убеждение, что распространенное мнение о политическом характере является совершенно ошибочным. Он отмечает, что этим мнением мы обязаны как советской пропаганде, так и тенденциозным статьям в левой зарубежной печати двадцатых годов. «Главным образом, поводом для такого обвинения послужило выражение в одном послании Собора, в котором в числе прочих суждений о духовном возрождении в России высказывалось пожелание о восстановлении в России Монархии во главе с законным Царем из Дома Романовых. Никто из противников такого уточнения не возражал в принципе против упоминания Монархии, но они хотели, чтобы оно было сделано только в общей форме. Именно в этом смысле объясняли несогласие части членов Собора с большинством Архиепископ Евлогий и Председатель Отдела, Архиепископ Анастасий».⁹³⁷

Епископ Григорий утверждает, что это был только один из вопросов, обсуждавшихся Собором. Деятельность его этим далеко не исчерпывалась. Там были вынесены решения по ряду важных принципиальных и практических вопросов. Помимо постановлений пастырско-миссионерского характера, было принято Положение о Высшем Церковном Управлении, об епархиальном управлении, о церковно-хозяйственных делах, об обслуживании еще существовавших частей Армии, об обслуживании разнообразных групп беженцев и т.п. Одним словом, Собор заложил фундамент организации Русской Православной Церкви за границей и поставил ее на определенный и очень православный путь, по которому она продолжает идти до сих пор (1974 год). Эту сторону работы как-то забывают, а в большинстве случаев о ней просто и не знают. К сожалению, по часто свойственному нам недостатку любознательности, этого и не изучают, а составляют себе понятие о всем Соборе, главным образом, по полемике об одном из многих его постановлений.⁹³⁸

В одной из первых книг епископа Григория (тогда еще протопресвитера Георгия Граббе), «Правда о Русской Церкви на Родине и за рубежом», отдельная, седьмая глава посвящена Декларации митрополита Сергия. Есть такой раздел и в «Завете святого Патриарха». Автор свидетельствует о том, как много было толков за границей в связи с посланием Патриаршего Местоблюстителя, Нижегородского митрополита Сергия, датированным 16/29 июля (у автора ошибочно – июня) 1927 года. С первых же слов этого послания начиналась речь о том, что преследования веры в России якобы были вызваны «главным образом выступлениями зарубежных врагов советского государства». Митрополит Сергий заявлял, что признает обязательным «для нас теперь показать, что мы, церковные деятели, не являемся врагами нашего советского государства, и не с безумными орудиями их интриг, а с нашим народом и нашим правительством». Он возвещал, что это правительство уважило ходатайство о разрешении сформированному им Синоду «начать деятельность по управлению Православной Российской Церковью». Он писал, что теперь «наша Православная Церковь в Союзе имеет не только каноническое, но и по гражданским законам вполне легальное управление».⁹³⁹

По мнению автора, платой за эти эфемерные блага должно было явиться «разоружение» Заграничной Церкви, «беспокоившей Советы своими воплями о преследовании веры в России». Митрополит Сергий исходил из представления о советской власти не как сатанинской силе, а как о всякой другой гражданской власти. В беседе с советским журналистом митрополит Сергий при напечатании в «Известиях ЦИК и ВЦИК» его Декларации сказал: «Советскую власть мы признаем властью нормальной и законной. Мы подчиняемся всем ее постановлениям вполне искренне».⁹⁴⁰

Для него, как администратора, а не духовного вождя, вопрос стоял только в плоскости практической целесообразности. «Только кабинетные мечтатели, – писал он, – могут думать, что такое огромное общество, как Православная Церковь со всею ее организацией, может существовать вне государства спокойно, закрывшись от власти». Митрополит Сергий в своем желании сотрудничать с этим государством в том же послании требует даже от заграничного духовенства «дать письменное обязательство в полной лояльности к советскому правительству во всей своей общественной деятельности».⁹⁴¹

Автор свидетельствует о том, какая смута произошла за границей от этого требования. К уже существующему каноническому разделению там присоединился спор о приемлемости «лояльности». Митрополит Антоний и все его епископы, за исключением епископа Вениамина, решительно отказались дать такую подписку. Митрополит Евлогий такое обязательство дал, но довольно скоро от него отказался. По мнению епископа Григоря, сущность расхождения между Парижем и Карловцами заключалась в том, что сторонники митрополита Евлогия обсуждали приемлемость Декларации митрополита Сергия, подобно ему, не с точки зрения исповедания истины, а с точки зрения ее целесообразности в административно-каноническом смысле, исключа элемент ее верности или неверности Христу, особенно пока они могли видеть в Заместителе Местоблюстителя союзника против митрополита Антония и Синода.⁹⁴²

По мнению епископа Григория, оппозиция митрополиту Сергию и в Карловцах, и в России шла по двум линиям: канонически оспаривалась правомочность Заместителя Местоблюстителя коренным образом менять направление церковного корабля без согласия заменяемого им Главы Церкви. Затем шли еще более важные аргументы, указывающие на элемент измены принципу исповедничества и подчинение Церкви враждебной ей сатанинской власти. Именно в этом смысле сразу же отозвался на Декларацию Блаженнейший митрополит Антоний, когда митрополит Сергий попробовал добиться его согласия через Сербского Патриарха Варнаву.⁹⁴³

Автор пишет, что епископы исповеднического образа мыслей, т.е. противники попыток легализации Церкви, недолго просуществовали в России, митрополиты Петр, Кирилл и многие другие епископы и клирики, несогласные с митрополитом Сергием, вскоре были арестованы и закончили свою жизнь в тюрьмах и ссылках. Митрополит Петроградский Иосиф, однако, не ограничился словами. Он очень рано стал совершать тайные рукоположения, создавая, таким образом, тайную или катакомбную Церковь. В советских справочниках его последователей называли «иосифлянами».⁹⁴⁴

Сравнивая положения митрополита Сергия с положением обновленцев, тоже выступавших за союз с безбожной властью, автор отмечает, что поначалу митрополит Сергий оказался в более выгодном положении, но затем гонения обрушились и на сергианцев, и на обновленцев в одинаковой степени. Это была попытка физического искоренения религии.⁹⁴⁵

Автор высказывает интересное умозаключение о роли И. Сталина и Второй мировой войны в том, что обе иерархии («сергианство» и обновленчество) не канули в небытие, а смогли вновь развернуть свою деятельность. Ведь ко времени начала Второй Мировой войны свободных, управляющих епархиями архиереев едва было четыре на всю Россию, и когда Сталин решил сделать выборы Патриарха, то со всей России едва набрали 18 епископов. К такому же жалкому состоянию свелось и положение обновленцев. Обе иерархии были фактически на грани полного уничтожения.

Видя, что свобода религии в немецкой оккупации оказывается опасным орудием против Советов, Сталин понял, что мог бы обратить эту силу в свою пользу, и после войны Церковь можно использовать в заграничной пропаганде. Но для этого надо было переменить заметным для всех образом положение Церкви внутри страны. Так наступили годы оттепели для Московской Патриархии.⁹⁴⁶

Автор считает, что Декларация митрополита Сергия, вызвавшая разделение в России, в большой мере делила и Русскую Церковь за рубежом. В Западной Европе ненадолго объединились против РПЦЗ с митрополитом Сергием, и затем ушли от проблем к Константинопольскому Патриарху, став частью его Церкви, а в Америке удалились в автокефалию и американизацию.⁹⁴⁷

По мнению исследователя, путь Московской Патриархии, несшей ложь, обозначен с 1927 года митрополитом, впоследствии Патриархом Сергием, когда он ради сохранения внешней церковной организации провозгласил, что радости и скорби враждебной Церкви власти являются также радостью и скорбью возглавленной им Русской Церкви. Не согласившиеся с этой кощунственной ложью митрополиты Петр и Кирилл, вместе с их бесчисленными последователями, составили украшающий Русскую Церковь лик мучеников и исповедников. Автор убежден, что Зарубежная Церковь сохранила каноническую иерархию и церковные начала, насаждавшиеся с таким трудом Патриархом Тихоном и его верными последователями.⁹⁴⁸

По мнению епископа Григория, митрополит Евлогий и его сторонники любили приписывать Карловацкому Собору вину в преследовании Церкви и, в частности, в аресте Патриарха Тихона. Комментируя это распространенное обвинение, автор отмечает, что на самом деле борьба с Церковью была далеко не только реакцией на монархические выступления за границей, а являлась одной из принципиальных установок советской власти.⁹⁴⁹

В своей книге «Правда о Русской Церкви на Родине и за рубежом» протопресвитер Георгий Граббе перечисляет 10 документов, приводимых в упоминавшейся книге С.В. Троицкого, но использует их как доказательства политического аспекта во взаимоотношениях Московской Патриархии и РПЦЗ. «Положение Церкви в России остается на самом деле очень печальным, – пишет он. – Там нет свободной церковной власти, существующий в Москве Патриарх по меньшей мере сомнителен даже в отношении внешней своей каноничности и вне всякого сомнения является орудием в руках безбожной советской власти».⁹⁵⁰ С.В. Троицкий, по словам протопр. Г. Граббе, перечисляет постановления, выносившиеся в Москве относительно Зарубежной Церкви, и невольно нанизывает одно за другим доказательства их политического содержания. Это следующие документы:

1. Акт о закрытии Высшего Церковного Управления 22 апреля / 5 мая 1922 г. имел политическую мотивировку.

2. В послании Патриарха Тихона от 28 июня 1923 г. в очередной раз упоминается, что Высшее Церковное Управление было закрыто за его антикоммунистическое выступление.

3. В послании 1 июля 1923 г. приводится как этот факт, так и тот, что зарубежные архиереи во главе с митрополитом Антонием продолжают выступать против большевиков.

4. В постановлении Синода от 8 апреля 1924 г. против Заграничного Архиерейского Синода идет речь о «политической деятельности заграничных иерархов, имеющей целью дискредитировать нашу (т. е. советскую) государственную власть».

5. В 1924 году большевикам удалось воздействовать на Вселенскую Патриархию, которая предъявила архиепископу Анастасию те же требования, т.е. чтобы находящиеся в Константинополе русские клирики «избегали проявлений политического свойства, равно как возношения имен и особ, указывающих на политические упования и предпочтения, и потому могущих причинить серьезный вред и в частности и вообще» (Грамота от 29 марта 1924 г. за № 1160). Если точнее, здесь запрещалось «касаться большевизма со всех точек зрения, даже как ярко выраженного антирелигиозного и антиморального начала, т.к. это могло бы набросить тень на советскую власть, признанную законной всем Русским народом и Патриархом Тихоном» (Обращение митрополита Евлогия к пастве 22 июня/6 июля 1924 г.).

6. Митрополит Сергий сначала пытался только отмежеваться от заграничного духовенства, но затем, под давлением не удовлетворявшейся этим советской власти, стал с 1927 г. требовать от этого духовенства «лояльности» к большевикам.

7. В 1936 г. за нарушение этого обязательства, выразившееся в совершении панихид по жертвам русской революции и большевистского террора, митрополит Евлогий был уволен от должности.

8. В 1934 году митрополит Серий, объявляя о прещениях против зарубежных епископов, опять напоминал о требовании лояльности в отношении советской власти, хотя и замечал, что кара налагается на непокорный клир за неподчинение ему, независимо от того, дали или не дали они обязательство о лояльности. (Указ на имя митрополита Елевферия от 22 июля 1934 г. за № 944).

9. О попытках воздействия Советов на русское зарубежье после Второй мировой войны подробно говорится в 10-й главе.

10. Наконец, ярким показателем политического характера деятельности Московской Патриархии под руководством Советов явился образ действия московской делегации на Родосском Предсоборном Совещании. Об этом корреспондент газеты «The New-York Times» Адаме Шмидт пишет следующее: «Было слышно, как архиепископ Никодим предупреждал, что последующие совещания бесполезны, если не будут включены его политические пункты. Другой член советской делегации был слышен жалующимся, что его группа никак не может вернуться в Москву, если ее пункты не будут приняты» (№ от 1 окт. 1961 г.).⁹⁵¹

В книге А.А. Соллогуба (1968) издание Декларации рассматривается как переломный момент в истории отношений Московской Патриархии и Зарубежной Церкви: «[В 1920-х гг.] Деятельность Заграничного Архиерейского Собора продолжалась и каноничность единого церковного заграничного управления не вызывала у органов управления Патриарха Тихона, а затем Патриарших Местоблюстителей митрополита Петра и митр. Сергия, никаких сомнений. Наоборот, Российский епископат всячески ограждал Арх. Синод Зарубежной Церкви от посягательств советской власти, вплоть до подписания митрополитом Сергием Декларации 16/29 июля 1927 г. о полном признании советской власти, совместной с ней работе для блага Сов. Союза, «радости и успехи которого – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи», и в которой-то декларации выражалась благодарность сов. правительству за внимание к духовным нуждам православного населения».⁹⁵²

Автор говорит о значении Декларации митрополита Сергия и тесной связи РПЦЗ с якобы большой по численности катакомбной Церковью в России, которая возглавлялась теми иерархами, которые, по мнению автора, сохранили преданность Церкви и не пошли по пути соглашения с безбожной властью: «Декларация митр. Сергия вызвала глубочайшее потрясение. Со всех епархий в России посыпались протесты духовенства и мирян и послания преданного Церкви епископата. Вскоре Истинная Русская Православная Церковь ушла в катакомбы, и только с этой Катакомбной Церковью, Духовным Отцом которой, породившим самую идею катакомбной Церкви был Патр. Тихон, Русская Православная Церковь Заграницей находится в духовной связи».⁹⁵³

Развивая далее свою мысль о Катакомбной Церкви в России, автор пишет: «Именем митрополита Петра объединялась Катакомбная Церковь, не имевшая в первые годы своего существования ни организации, ни администрации. После смерти митрополита Петра и митрополита Кирилла, духовным возглавителем Катакомбной Церкви становится митрополит Иосиф, хотя и находившийся в ссылке, расстрелянный в 1938 году за возглавление и руководство Катакомбной Церковью. Катакомбная Церковь существует и до сегодняшнего дня, совершая тайно хиротонии и рукополагая священнослужителей, но еще более хранит свои тайны, преследуемая не только советской властью, но и ее сподвижницей – Московской Патриархией».⁹⁵⁴ На основании сегодняшних исследований нетрудно заметить, что автор данной работы выдавал желаемое за действительное, приписывая Российскому Православию те силы и возможности для сопротивления, которых оно к тому времени уже не имело.

А.А. Соллогуб приводит цитаты из текста постановления Собора Русских Архиереев за границей, ставшего ответом на Декларацию: «Заграничная часть Всероссийской Церкви должна прекратить административные сношения с Московской Церковной властью, ввиду невозможности нормальных сношений с нею и ввиду порабощения ее безбожной советской властью, лишающей ее свободы в своих волеизъявлениях и свободы канонического управления Церковью. Чтобы освободить нашу иерархию в России от ответственности за непризнание советской власти заграничной частью нашей Церкви, заграничная часть нашей Церкви должна, впредь до восстановления нормальных сношений с Россией и до освобождения нашей Церкви от гонений безбожной советской власти, управляться сама, согласно священным канонам, определениям Собора 1917‒18 гг. и Постановлением Патриархии от 7/20 ноября 1920 г. за № 362, при помощи Архиерейского Синода и Собора Епископов».⁹⁵⁵

А.А. Соллогуб считает Декларацию поворотным моментом также в отношении каноничности, подчинения Русской Церкви за границей Московской Патриархии: «Будучи в полном духовном и административном подчинении канонической Московской Патриархии во время Патриарха Тихона, Соборная Зарубежная Церковь прекратила всякое общение с ней и ее иерархией с того момента, когда она стала неканонической – после Декларации митр. Сергия, когда он предал Русскую Православную Церковь в руки ее злейших врагов, войдя в союз с богоборческой, преступной, кровавой советской властью».⁹⁵⁶

Исследователь отмечает наиболее важную, по его мнению, мысль – о том, что данное постановление не означает разрыва с Русской Церковью в целом: «Заграничная часть Русской Церкви почитает себя неразрывной, духовно-единой ветвью Великой Русской Церкви. Она не отделяет себя от своей Матери Церкви и не считает себя автокефальной. Она по-прежнему считает своей Главой Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра и возносит его имя за богослужением».⁹⁵⁷

2.2. Советские ученые

Труды советских исследователей, как правило, несут идеологический отпечаток официального негативного отношения к религии. Русской церковной эмиграции специально были посвящены книги А.А. Сулацкова, А.И. Руденко, Н.С. Гордиенко, П.М. Комарова, П.К. Курочкина.⁹⁵⁸ В них церковная диаспора, особенно Русская Православная Церковь за границей, почти всегда характеризуется резко негативно, как враждебная антисоветская сила, с которой следует активно бороться.

Мотивом исхода русского духовенства за рубеж исследователи считают не религиозный, а сугубо политический фактор, называя это событие бегством.⁹⁵⁹ В глазах исследователей русское духовенство было непосредственно причастно к попыткам насильственного свержения советской власти, т.е. совершало такие преступления, которые влекли за собой самые суровые наказания со стороны советского закона.⁹⁶⁰ Настоящие причины сопротивления Патриарха Тихона изъятию богослужебных церковных ценностей, РПЦЗ видело в необходимости посредством самих этих ценностей финансировать предстоящую политическую – антисоветскую борьбу, считают авторы.⁹⁶¹

Отношение РПЦЗ к голоду 1921‒1922 годов в России советские исследователи видят в следующем: никаких пожертвований церковная эмиграция не собирала и посылок голодающим не отправляла. Голод воспринимался иерархами РПЦЗ как их союзник в борьбе за свержение советской власти.⁹⁶²

В обеих работах I Всезарубежный Собор расценивается не как церковный, а, прежде всего, как политический, т. е. враждебно настроенный по отношению к социалистическому строю и коммунистической идеологии. За это говорят состав участников, характер работы, содержание принятых на нем решений и влияние на последующую деятельность церковной эмиграции.⁹⁶³ Исследователями отстаивается та точка зрения, что такой документ как «Обращение к Генуэзской конференции 1922 года» на соборных заседаниях не рассматривался, и был обнародован ВРЦУЗ через три месяца после закрытия Собора.

Советские историки, говоря о причинах полного разрыва канонической связи РПЦЗ с Московской Патриархией, отмечают, что суть заключалась не в церковных целях РПЦЗ, а в политических, скрытых под религиозной терминологией, конкретнее – в ее стремлении восстановить монархическую власть в России.⁹⁶⁴

Исследователи не видят достаточных оснований в претензии РПЦЗ на единоличное руководство церковной жизнью всей русской эмиграции. Эти претензии, по мнению авторов, РПЦЗ стремилась подкрепить активной организационной деятельностью по объединению и подчинению себе всех русских зарубежных церковных приходов. Целью подчинения авторы ставят легализацию РПЦЗ в глазах мировой общественности.⁹⁶⁵

По мнению авторов, II Всезарубежный Собор 1938 года не был, вопреки утверждениям митрополита Анастасия, «широко представлен» в географическом смысле.⁹⁶⁶ Исследуя содержание соборных материалов, они приходят к выводу, что, как и в 1921 году, участников Собора 1938 года волновала прежде всего политика – антисоветская, противосоциалистическая. Этим и были продиктованы все соборные решения. Претендовавший на роль эпохального события, в жизни РПЦЗ и всей русской церковной эмиграции II Всезарубежный Собор, утверждают авторы, не оправдал возлагавшихся на него надежд.⁹⁶⁷

2.3. Зарубежные исследователи

Большой раздел, посвященный российской церковной диаспоре, содержится в работе канадского профессора Д.В. Поспеловского «Русская Православная Церковь в XX веке». Автор считает необоснованными утверждения РПЦЗ о том, что окончательное постановление Патриарха о роспуске Карловацкого ВЦУ 5 мая 1922 года исходило от ГПУ, так как по духу это постановление вполне соответствовало всей линии Патриарха и Собора держаться политического нейтралитета и соблюдать полную гражданскую лояльность по отношению к новой власти.

По мнению Д.В. Поспеловского, своими политическими резолюциями и одновременной претензией говорить от имени Патриарха Тихона, Карловацкий Собор предоставил советской власти удобный предлог для развертывания гонений на Церковь в 1922 году, в частности, для ареста и расстрела митрополита Вениамина Петроградского, в функции которого входило управление зарубежными приходами РПЦ. Д.В. Поспеловский напоминает в своем труде, что еще в заявлении Патриарха от 8 октября 1919 года о гражданской лояльности Церкви по отношению к советской власти было сказано, что отделение Церкви от государства освободило Церковь от обязанности требовать от своих чад и духовенства, как граждан того или иного политического курса и участия или неучастия их в политической деятельности того или иного направления. Поэтому Патриарх, как глава Церкви, отказался благословить белую армию или ее командиров. Эти действия Патриарха, как и его антикарловацкие выступления 1922, 1923 и 1925 годов, и его декларация о лояльности советской власти в 1923 году, и фактическое снятие с нее анафемы распоряжением 1923 года о возношении молитв «за правительство и воинство страны сея», толковались «карловчанами» как человеческие ошибки Патриарха, совершаемые под давлением большевиков – гонителей Церкви.⁹⁶⁸

По мнению исследователя тот факт, что «Завещательное послание» Патриарха Тихона было подлинным, в этом никто, кроме «карловчан», не сомневается, но есть несколько версий и о его подписании владыкой, и о его окончательной версии, и о том, как проходила последняя встреча митрополита Петра и Патриарха Тихона, связанная с этим документом, который, кстати, не готовился как завещание, т.к. речь в нем идет о возвращении Патриарха Тихона к делам по его выздоровлении, а не о смерти. Следовательно, как указывает профессор-протопресвитер В. Виноградов, этот документ представлял собой очередную версию заявления патриаршей Церкви о своей лояльности советской власти, требуемого властями как условие легализации РПЦ.⁹⁶⁹

Д.В. Поспеловский приводит мнение о «Завещании» архиепископа Анастасия (Грибановского) о том, что оно «несомненно, подлинник», и добавляет: «Отсюда начинается для нас новая духовная трагедия... Патриарх ушел от нас. Осудив наши взгляды и нашу церковную работу». В том, что это подлинник, владыку Анастасия убеждает «внутренняя его логика.. .отвечающая направлению мысли и действий Патриарха в последние годы...никаких уступок в области веры и канонов, но подчинение не за страх, а за совесть советской власти, как попущенной волей Божией...Все послание проникнуто искренним желанием блага Церкви и потому...оно не могло выйти от большевиков».⁹⁷⁰

По мнению автора, следующие цитаты из «Завещательного послания» Патриарха Тихона, убеждают в прямой преемственности между этим документом и Декларацией лояльности митрополита Сергия 1927 года. В этом документе ясно говорилось, что советский режим не является случайностью, т.к. «пора понять верующим.. .что судьбы народов от Господа устрояются, и принять все происшедшее как выражение Воли Божьей...в гражданском отношении мы должны быть искренними по отношению к советской власти и работе СССР на общее благо... осуждая всякое сообщество с врагами советской власти и явную или тайную агитацию против нее. Призывая церковно-приходские общины... не допускать никаких поползновений неблагонамеренных людей в сторону антиправительственной деятельности... мы призываем выбирать в церковно-приходские советы людей честных й преданных Православной Церкви, не политиканствующих и искренне расположенных к советской власти... Мы не можем не осудить тех, кто в забвении Божьего, злоупотребляя своим церковным положением, отдается без меры человеческому, часто грубому политиканству... а потому благословляем открыть действия особой при Нас комиссии, возложив на нее обследование, а если понадобится, и отстранение в каноническом порядке от управления тех архипастырей, кои упорствуют в своих заблуждениях и отказываются принести в них раскаяние перед советской властью... Они вольны в своих убеждениях, но они в самочинном порядке и вопреки канонам нашей Церкви действуют от нашего имени и от имени Святой Церкви, прикрываясь заботами о ее благе. Не благо принес Церкви и народу так называемый Карловацкий Собор, осуждение которого Мы снова подтверждаем... Особой комиссии мы поручаем обследовать деяния бежавших за границу архипастырей и пастырей и, в особенности, митрополитов: Антония, бывшего Киевского, Платона, бывшего Одесского...».⁹⁷¹ По мнению Д. В. Поспеловского, Карловацкий Синод был застигнут врасплох как тоном, так и содержанием «Завещания». В Окружном послании митр. Антония было сказано, что это подделка, которую следует оставить без внимания, т. к. согласно резолюции, принятой в 1924 году, Синод признает только те решения Патриарха, которые были приняты им свободно, а не под давлением правительства. Но через три года настроенный крайне право граф Олсуфьев, который уже раньше осуждал Патриарха за его Окружное послание 1919 года о политической нейтральности и гражданской лояльности Русской Церкви, пришел к заключению, что это «Завещание» подлинно, т.к. оно было подтверждено митр. Петром 28 июня 1925 года. Он признал логическую преемственность между позицией Патриарха Тихона, поведением митрополита Петра и, наконец, Декларацией о лояльности, изданной митрополитом Сергием в 1927 году.⁹⁷²

В книге немецкого историка Г. Зайде⁹⁷³ несколько разделов посвящены интересующему нас вопросу. В разделе «Кампания по уничтожению Церкви и верующих» повествуется о первом периоде взаимодействия советской власти и Церкви, для которого, как мы помним, были характерны «открытые боевые действия» с обеих сторон. «Начиная с октября 1917 г. происходили многочисленные факты превышения власти, акты террора и насилия по отношению к Церкви, духовенству, монашеству и верующим... Ввиду все нового насилия 19 января 1918 г. Патриарх издал следующее послание, которое 3 дня спустя было одобрено Собором. В нем Патриарх перечислял все злодеяния и анафематствовал их инициаторов... По случаю первой годовщины Октябрьской революции в ноябре 1918 г. Патриарх снова обратился к новым представителям власти. В этом послании Первосвятитель вновь клеймит произвол и насилие в стране и пишет: «Реки крови наших братьев, которые безжалостно пролиты по Вашему приказанию, вопиют к Небу и заставляют Нас сказать Вам горькое слово правды. Вы раскололи народ на два враждующих лагеря и ввергли в братоубийственную войну с небывалой жестокостью... Сотнями арестовываете беззащитных людей, затем заставляете их месяцами томиться в тюрьмах, и в конце концов часто убиваете их, без всякого следствия». Призывы Патриарха остались неуслышанными. Произвол и насилие в отношении Церкви и верующих не ограничились единичными случаями «религиозного энтузиазма» и перегибами местных партийных органов, которые «нарушали ленинские принципы». Террор также нельзя было оправдать последствиями Гражданской войны, как это вновь попыталась представить советская пропаганда, даже в последнее время. (См., например: Коммунист. 1988. № 4. С. 115‒123.) Для этого в основе террора было заложено слишком много систематичности и планирования: он охватывал все части страны, в которых коммунисты смогли учредить свою власть... Невозможно представить весь размер гонений. Лишь отдельные примеры могут пояснить, какое мученичество должна была претерпеть Русская Церковь в нашем столетии. В Воронеже вместе с архиепископом Тихоном (Никаноровым) были казнены 160 священников, которые остались со своей паствой. В Харькове были убиты 70 священников, в Перми 42, в Тобольске 100».⁹⁷⁴

«Существование РПЦЗ было для власти в Советском Союзе тяжким грузом, – отмечает исследователь, – так как зарубежные епископы посредством своих обращений к западным правительствам все вновь и вновь указывали на террор и преследования Церкви в Советском Союзе и этим уличали советскую пропаганду и ее декреты во лжи. Поэтому всегда осуществлялось сильное давление на Патриаршее Управление, с целью привести этот голос к молчанию путем церковной дисциплины».⁹⁷⁵

Глава 16 называется «Декларация о лояльности митрополита Сергия», в ней рассматриваются и предшествующие документы, подписанные митрополитом и посвященные взаимоотношениям с Зарубежной Церковью. Автор делает вывод: «Данная Декларация до сегодняшнего дня воспринимается как повсеместная капитуляция церковного руководства перед режимом. Даже если митрополит Сергий сначала не предусматривал такой капитуляции, он сам начал путь этого повсеместного подчинения, потому что отныне вынужден был доказывать свою лояльность, давая желаемые просоветские объяснения. Печальным итогом этого пути явилась его книга «Правда о религии в России» (Москва, 1943 г.), в которой он отрицал всякое гонение на верующих и Церковь и одновременно осуждал пропаганду эмигрантов как гнусную ложь».⁹⁷⁶

Свою точку зрения на проблему неоднократно высказывал в ряде статей профессор русской литературы, директор издательства «YMCAPress», главный редактор «Вестника русского христианского движения» Н.А. Струве. «Вот уже около сорока лет, – пишет он в статье 1966 года – со времени Сергиевской декларации, Церковь в лице своих официальных представителей отказалась от правды и мужества. Этот отказ доходил до глубокого нравственного падения, в клевете на мучеников, в безграничном славословии Сталина. Но многое в Сергиевской линии 30-х годов можно объяснить царившим тогда террором. К тому же митрополит Сергий, когда увидел, что за легализацией Церкви последовала ее ликвидация, представил ЦК длинный жалобный список...».⁹⁷⁷

Протоиерей Николай Артемов также принял участие в полемике по данному вопросу. Его позиция выражена в разделе с характерным заглавием «Отвержение соборного правосознания и Постановления № 362 митрополитом Сергием (Страгородским)»: «Как Заместитель Местоблюстителя митр. Сергий (Страгородский) демонстративно не признавал «границ полномочий». Мысль о неограниченности его прав у него созрела уже в первый период его заместительства. По переписке с митр. Агафангелом в 1926 г. видно, каким образом митр. Сергий ставил себе в заслугу сохранение «единоличного возглавления» Церкви, в котором он полагал «каноническую преемственность власти» (31.05.1926), сначала применительно к митр. Петру, но уже здесь подспудно применительно и к самому себе, что позже проявится открыто и беспощадно».⁹⁷⁸

По поводу монархических тенденций в действиях Архиерейского Синода за границей он отмечает, что этот момент «был логичной составляющей этих естественных устремлений». При этом, однако, взгляды на роль монархии и на монархические течения были различны, даже у митрополитов Антония и Анастасия, поэтому, полагает исследователь, «в целом преобладала церковная перспектива».⁹⁷⁹

2.4. Труды ученых – священнослужителей Московского Патриархата

Другую группу научных работ составляют труды церковных историков – священнослужителей и мирян Московского Патриархата. Часть из них была написана еще в советский период, но до сих пор не опубликована и хранится в виде рукописей в библиотеках Духовных академий, другие были изданы: митрополита Мануила (Лемешевского), А.И. Кузнецова, А. Сергеенко и др.⁹⁸⁰ Значительное внимание в них уделялось истории обновленческого раскола, в том числе за границей. Как правило, в этих работах доказывалась оправданность церковной и политической позиции руководства Патриархии, несколько идеализировалось ее отношение к советской власти, нередко излишне критически оценивалась деятельность Русской Православной Церкви за границей и т.п.

С 1991 года среди этой группы исследователей стали появляться работы историков Русской Церкви в XX веке, уделявших значительное внимание и эмигрантской церковной диаспоре. Наиболее известны из них уже упоминавшиеся труды профессора Санкт-Петербургской Духовной академии протоиерея Георгия Митрофанова и профессора Московской Духовной академии протоиерея Владислава Цыпина.

В своей книге «Русская Православная Церковь в России и в эмиграции в 1920-е годы» прот. Георгий Митрофанов, в частности, рассматривает вопрос о взаимоотношениях центрального руководства РПЦ, находившегося в Москве и возглавлявшегося Святейшим Патриархом Тихоном и его каноническими преемниками, и РПЦЗ. По его мнению, это один из наиболее сложных вопросов русской церковной истории XX века. Исследователь отмечает, чТо руководство Московской Патриархии сумело в своих официальных установлениях уже в первые 5‒6 лет существования РПЦЗ определить конкретные формы взаимоотношений с ней. Но развитие этих взаимоотношений в последующие годы осложнялось бесплодной политической полемикой и различием в понимании исторических задач Православной Церкви в современном мире. В результате между РПЦ (Московским Патриархатом) и РПЦЗ было утеряно не только каноническое, но и евхаристическое единство церковной жизни.⁹⁸¹

Говоря о послании Архиерейского Собора 1921 года «Чадам Русской Православной Церкви, в рассеянии и изгнании сущим», исследователь отмечает, что ему суждено было сыграть весьма негативную роль в дальнейшем развитии отношений РПЦЗ с РПЦ. Послание имело в своей заключительной части положение, которое не могло не придать ему определенную политическую направленность: «...Да укажет Господь пути спасения и строительства родной земли, да вернет на всероссийский Престол Помазанника, сильного любовью народа, законного православного Царя из Дома Романовых».⁹⁸² Ситуация складывалась таким образом, что крайне правая политическая направленность стала все более доминировать как в официальных документах, так и в практической деятельности РПЦЗ.⁹⁸³ Это не только формально противоречило позиции Патриарха Тихона (невмешательство Русской Церкви в политическую борьбу), но и реально осложняло положение РПЦ перед лицом советского государства, так как давало дополнительный предлог для усиления политических репрессий против Церкви, что, естественно, не могло способствовать налаживанию отношений с Московской Патриархией.

Указ Патриарха Тихона за № 348/349 от 22 апреля/5 мая 1922 года, отмечает прот. Георгий Митрофанов, признал эти документы актами, не только «не выражающими официального голоса Русской Православной Церкви», но и «ввиду их политического характера, не имеющими церковно-канонического значения».⁹⁸⁴ В другой своей работе⁹⁸⁵ автор высказывает мнение, что политика митр. Сергия (Страгородского) была во многом ошибочной.⁹⁸⁶ Важной миссией существования РПЦЗ, по его мнению, является то, что с самого начала своего существования она провозгласила целью проведение свободного Поместного Собора и восстановления церковного единства, как только исчезнет безбожный режим.⁹⁸⁷

Протоиерей Владислав Цыпин в своей книге посвятил особый раздел «Завещанию» Патриарха Тихона. Исследователь пишет, что когда после кончины Патриарха в эмиграции ознакомились с содержанием его «Завещания», оно вызвало вновь, как в свое время обращение Патриарха в Верховный Суд, большое смущение в церковной среде. Исследователь доказывает, что в отличие от позднейшей официальной позиции Карловацкого Синода, отвергавшей «Завещание» как фальшивку, столь авторитетный тогда карловацкий архипастырь, как Анастасий (Грибановский), писал об этом документе как о подлинном. В том, считал владыка, убеждает «внутренняя его логика...отвечающая направлению мысли и действий Патриарха в последние годы: никаких уступок в области веры и канонов, но подчинение не за страх, а за совесть советской власти, как попущенной волей Божией.. .Все послание проникнуто искренним желанием блага Церкви, и потому.. .оно не могло выйти от большевиков».⁹⁸⁸ По словам архиепископа Анастасия, «отсюда начинается для нас духовная трагедия...Патриарх ушел от нас, осудив наши взгляды и нашу церковную работу».⁹⁸⁹

Протоиерей Владислав Цыпин также анализирует «Обращение к народам мира» митр. Антония (Храповицкого), которое явилось откликом на трагические события в истории России. В 1929 году в Советском Союзе закончился период НЭПа, началась принудительная коллективизация и грабительское раскулачивание крестьян, масштабы террора в стране стали сравнимы с периодом гражданской войны, происходило повсеместное закрытие церквей. В этом же году Красная Армия вошла в пределы Китая, в Трехречье, где сосредоточена была значительная часть русских эмигрантов, начались массовые расправы над беженцами. Митр. Антоний (Храповицкий) откликнулся на эти события «Обращением к народам мира», в котором взывал также и к правителям государств, умолял их «положить предел... жестокости красных зверей». По мнению автора, «Обращение к народам мира» содержало искренние слова, сказанные из глубины сердца, исполненного болью за свой народ, но и опасные, поскольку они еще более осложнили существование Московской Патриархии и дали в руки врагов Церкви внутри России еще один повод для ужесточения давления на нее. «Обращение к народам мира», как считает автор, заставило Патриархию избегать каких-либо контактов с карловацким церковным центром, отчего каноническая ущербность зарубежного Синода становилась особенно очевидной.⁹⁹⁰

Исследователь также пишет о канонической незаконности Карловацкого Синода и о полноте канонической власти митр. Сергия. Как известно, Архиерейский Собор, состоявшийся в августе 1934 года в Сремских Карловцах, в отсутствие на нем митр. Евлогия принял постановление о снятии с него запрещения. Однако самого митр. Евлогия это постановление не удовлетворило, поскольку было выражено в оскорбительных для него выражениях. Протоиерей Владислав Цыпин по этому поводу рассуждает, что Карловацкий Синод, само существование которого после ряда постановлений высшей власти Русской Церкви было канонически незаконно, не имел права ни налагать церковные прещения, ни снимать их. Эта власть, по мнению автора, в полной мере принадлежала Московской Патриархии, которую ввиду изоляции Местоблюстителя Патриаршего Престола митр. Петра представлял тогда его Заместитель митр. Сергий и образованный им Синод.⁹⁹¹

2.5. Новая российская историография

С начала 1990-х годов стала быстро развиваться новая российская историография темы. В это время отечественные историки получили доступ ко многим документам центральных и местных архивов, к исследованиям зарубежных авторов. Одним из главных трудов в этой области стала обширная книга московского историка А.В. Попова «Российское Православное зарубежье: История и источники», содержащая, помимо историографического и источниковедческого обзора, библиографический перечень из 3240 работ.

В работе А.В. Попова говорится о том, что камнем преткновения между РПЦЗ и РПЦ (Московский Патриархат) являлась Декларация митрополита Сергия (Страгородского), которая дала основание Зарубежной Церкви выйти из подчинения московской церковной власти и прекратить с ней общение, – в этом исследователь солидарен с мнением епископа Григория (Граббе).

Автор отмечает, что два пункта этого послания вызвали наибольшее неприятие клира и паствы РПЦЗ:

«Выразим всенародно нашу благодарность и советскому правительству за такое внимание к духовным нуждам православного населения, а вместе с тем заверим правительство, что мы не употребим во зло оказанного нам доверия». «Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи».⁹⁹²

В эмиграции эти пункты послания были восприняты как категорическое и безоговорочное подчинение Церкви гражданским властям в смысле полного сплетения Церкви и государства. Автор по этим пунктам полемизирует с представителями этой точки зрения. Он считает, что эти пункты не дают основания для такого толкования. В них не проводится мысль о подчинении гражданским властям. О власти и государстве здесь речь совсем не идет. Слова «радости и успехи» по своему стилистическому смыслу относятся к слову «Родина». Союз «которой» соединяет слова «радости и успехи» только со словом «Родина». Понятие «Родина» не связано с формой государственного устройства или той или иной властью. Автор замечает, что эта фраза было сформулирована словно по благодатному озарению: большевики ее поняли именно так, как и русское зарубежье. На самом деле у них не было оснований для подобного толкования. Автор отмечает, что уже в Окружном послании Собора архиереев РПЦЗ, являвшемся ответом на Декларацию митрополита Сергия, эта фраза была фальсифицирована. Фраза о благодарности советскому правительству, то здесь, как считает автор, во всех критических отзывах присутствует явная недобросовестность: либо опускается, либо игнорируется смысловое значение слова «такое» в словах «за такое внимание». Слово «такое» указывает не на «отношение власти к Церкви» вообще, а на частное проявление этого отношения – легализацию церковного управления, о чем говорилось в предыдущем параграфе послания. И не более этого. Эта же ошибка, замечает автор, присутствует в Окружном послании Зарубежного Собора. Автор призывает не искажать смысл этих пунктов и понимать их иначе, чем владыка Сергий.⁹⁹³

Однако не все современные российские исследователи придерживаются точки зрения о том, что именно Декларация стала тем переломным моментом, после которого отношения между РПЦЗ и Московской Патриархией стали стремительно ухудшаться. К примеру, протоиерей Аркадий Маковецкий считает, что Первоиерархи РПЦЗ с самого начала своего пребывания в рассеянии заняли принципиальную политическую позицию и строго ей следовали, активно участвуя в политической борьбе – в последовательном союзе с правым лагерем эмиграции.⁹⁹⁴ Отношения руководителей церковного зарубежья и Церкви в СССР долгие годы были напряженными и носили конфронтационный характер. Это противостояние, считает исследователь, содержало политическую подоплеку и не касалось разногласий в вероучении.⁹⁹⁵

Советское правительство, считает автор, не без оснований видело в зарубежном церковном центре серьезного идеологического оппонента. В то же время заявления покинувшего Родину духовенства постоянно носили политический характер. Поэтому, считает автор, с первых месяцев существования Зарубежного Синода Патриарх Тихон находился «между молотом и наковальней» – с одной стороны, советское правительство требовало принятия самых жестких мер в отношении оказавшихся за рубежом верующих, с другой стороны, Патриарх сохранял с ними духовную связь и помогал им правильно организовать церковную жизнь.⁹⁹⁶

Автор говорит, никак не конкретизируя, о целом ряде фактов того, что Патриарх Тихон не сомневался в праве на существование Заграничного Высшего Церковного Управления.⁹⁹⁷

Исследователь утверждает, что Патриарх на всех допросах хотя и осуждал деятельность зарубежного духовенства в связи с выступлениями против советской власти, сделанными на Первом Всезаграничном Соборе, в 1921 году, но не упоминал о том, что само образование заграничного Церковного Управления было незаконно и им не одобрялось. Очевидно, что под давлением властей он вынужден был выпустить постановление об упразднении ВЦУ. Более того, замечает автор, на допросе 18 января 1923 года Патриарх признал, что давал прямое благословение на созыв Карловацкого Собора: «...совещание [соединенное заседание ВЦУ и Синода в Москве] постановило благословить созыв Карловацкого Собора...».⁹⁹⁸ Эти слова, по мнению автора, не оставляют сомнения в том, что Патриарх и российское ВЦУ знали о деятельности ВЦУЗ, благословили ее и не считали ее незаконной. Нельзя не упомянуть, продолжает автор, что на последующих допросах Патриархом были сделаны заявления, в которых он говорил, что осуждает деятельность заграничного духовенства и считает ошибкой данное на созыв Карловацкого Собора благословение. Однако, учитывая условия, в которых эти признания были сказаны, и общую обстановку в стране, автор предполагает, что они могли быть сделаны под давлением властей.⁹⁹⁹ Впрочем, продолжает автор, эти заявления если что и проясняют, так только оценку последующих событий, и в любом случае не меняют того факта, что деятельность ВЦУЗ изначально получила благословение церковной власти в России. Все постановления и акты Патриарха Тихона, в которых он подвергает критике руководство РПЦЗ, были продиктованы, прежде всего, заботой о том, чтобы уберечь Русскую Церковь в Отечестве от новых ударов со стороны властей, предлогом для которых могли послужить действия зарубежного Синода.¹⁰⁰⁰

Доказывая свою позицию о благожелательном отношении Патриарха Тихона к РПЦЗ, автор даже не исключает возможности сослаться в этом на советскую историографию, традиционно критически рассматривавшей всю деятельность Православной Церкви за границей.¹⁰⁰¹

Русский Заграничный Собор до крайности встревожил советскую власть, представители которой ясно поняли, что если русские люди дружно объединятся вокруг того знамени, которое поднято на этом Соборе, то советская власть будет низвергнута, и поэтому, полагает автор, в Москве были приняты самые энергичные меры для того, чтобы расколоть русскую эмиграцию как в церковном, так и в политическом отношении.¹⁰⁰²

Большевики использовали послание к Генуэзской конференции и послание к русскому народу как повод для обвинения зарубежных иерархов в антисоветизме и военном подстрекательстве, а сочувствие Карловацкому Собору стало рассматриваться как страшное преступление, за которое грозил расстрел. Автор считает, что большевики сыграли на заявлениях зарубежного духовенства, используя систему заложников. На этот раз заложниками оказались миллионы верующих в советском государстве. Ответственность, по мнению автора, за их участь перекладывалась на русских эмигрантов. Такое моральное давление раскалывало эмиграцию, связывало руки многим деятелям, кто боялся, что любое выступление против советской власти – даже слово – отразится роковым образом на судьбах единоверных соотечественников.¹⁰⁰³ Автор присоединяется к мнению епископа Григория (Граббе), замечавшему: «...Поэтому казалось, что на свободе, за границей, надо сказать русскому народу и иностранцам то, чего нельзя было сказать главе Церкви на Родине. Вот психология, в которой созывался Собор... Потребовались годы для того, чтобы стала ясной длительность пребывания в эмиграции для всей толщи и чтобы чисто церковные ее задачи стали заслонять патриотические настроения первого периода ее пребывания на чужой земле».¹⁰⁰⁴

В июне 1923 года Патриарх подал в Верховный Суд РСФСР заявление, в котором раскаивался в своем анафематствовании в 1918 году советской власти и говорил: «Я отныне Советской Власти не враг. Я окончательно и решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и от внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции».¹⁰⁰⁵ Автор это заявление толкует следующим образом. Патриарх Тихон своим заявлением указал лишь на тот образ действий, который он избирает для дальнейшей защиты и охранения Русской Православной Церкви, но не осудил тех, кто думал иначе, не перешел той границы, которая должна была отделять его, как главу РПЦ, от безбожной власти.¹⁰⁰⁶ Поэтому верующий народ, как в России, так и за рубежом, не осудил такой вынужденный маневр Патриарха, понимая, что он был лишь словесной уступкой большевикам, не имея церковного значения.¹⁰⁰⁷

По поводу Декларации митрополита Сергия автор отмечает, что уже одно требование гражданской лояльности к советской власти от зарубежного духовенства, проживавшего вне советской России и подчинявшегося гражданским законам других государств, было совершенно неправомерным и нелогичным.¹⁰⁰⁸ После издания Декларации положение РПЦЗ как свободной части Русской Церкви, временно оторванной от Родины и независимой от созданного митрополитом Сергием и подчиненного большевикам церковного управления, вполне оформилось, считает автор, и таковым оно оставалось до самого падения советской власти в России.¹⁰⁰⁹ Исследователь полемизирует с позицией некоторых авторов, которые перекладывают практически всю ответственность за «раскол» на зарубежных иерархов, и полагает, что раскол устроил сам митрополит Сергий, ибо его новый церковный курс был отвергнут многими авторитетными иерархами и тысячами верующих в самой России, а РПЦЗ всегда декларировала свое единство именно с этими верующими, образовавшими Катакомбную Церковь. В РПЦЗ понимали, утверждает автор, что ее подчинение Московской Патриархии нужно не для блага православных русских людей за границей, а в целях политического влияния на эмиграцию и для выгоды советских властей. Декларация окончательно повлияла на отделение руководства РПЦЗ от церковного центра в Москве.¹⁰¹⁰

В 2007-м и 2011 году вышли две монографии преподавателя Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета А.А. Кострюкова.¹⁰¹¹ В первой из них автор уделяет пристальное внимание деятельности Патриарха Тихона.

А.А. Кострюков призывает к отказу от мифа о нездоровых монархических симпатиях РПЦЗ. Монархические устремления многих архиереев оставались и остаются их частным мнением, не принятым соборно. Пример – постановления Соборов 1923 и 1924 годов, когда РПЦЗ не только отказалась признать Кирилла Владимировича Императором, но и призвала священников воздерживаться от монархического духа в пастырской деятельности.¹⁰¹² Это мнение, на наш взгляд, является новой, оригинальной точкой зрения в историографии.

Автор полагает, что указ Патриарха Тихона № 348/349 об упразднении ВЦУ стал для РПЦЗ поворотным пунктом, отказ от исполнения указа, пусть и вырванного у Патриарха насильно, стал первым проявлением неповиновения церковной власти в Москве (что произошло задолго до Декларации митрополита Сергия). Автор призывает не забывать, что ко времени получения указа церковная власть в России была дезорганизована, Патриарх Тихон был изолирован, а власть в РПЦ была захвачена обновленцами. Кроме того, отношения между Московской Патриархией и Карловацким Синодом осложнялись невозможностью нормального общения. Патриарх порой не был осведомлен об очень важных событиях, происходивших за рубежом.¹⁰¹³

Прежде всего, автор рассматривает вопрос, как отнеслись к указу иерархи, которых постановление № 348/349 касалось напрямую – митрополиты Евлогий (Георгиевский) и Антоний (Храповицкий). По мнению автора, к настоящему времени одним из основных источников, по которому можно судить о позиции митрополита Евлогия в этот период, является книга его воспоминаний «Путь моей жизни». По мнению автора, в какой-то степени обелить себя митрополиту Евлогию удалось. Частично с его подачи принято осуждать карловацких архиереев за узурпацию власти и невыполнение патриаршего указа. После получения указа № 348/349 митрополит Евлогий, склонялся, скорее, к его невыполнению. По мнению автора, он фактически устранился от исполнения указа. В июне 1922 года архипастырь вполне мог взять управление РПЦЗ на себя, однако он повел себя по-другому. Такое поведение авторитетного иерарха способствовало тому, что остальные архиереи также пошли против указа.¹⁰¹⁴

Автор призывает не забывать, что летом 1922 года готовилась казнь Патриарха Тихона, шел заранее предрешенный судебный процесс по делу митрополита Вениамина (Казанского), большевики покровительствовали обновленцам. Зная об этом, считает автор, можно во многом оправдать те чувства, с которыми архиереи-изгнанники встретили этот указ. Кроме того, упразднение ВЦУ за границей с их точки зрения было вызвано не незаконностью его, а только политическими мотивами. По мнению автора, как бы ни защищали С.В. Троицкий и И.А. Стратонов добровольность указа Патриарха, ныне, с учетом открытых документов, можно со всей ответственностью заявить, что указ № 348/349 был издан под давлением большевиков.¹⁰¹⁵

Автор утверждает, что сейчас уже известны достоверные сведения об обстоятельствах освобождения Патриарха. Исследователь ссылается на работу доктора исторических наук С.Г. Петрова «Освобождение Патриарха Тихона из-под ареста: источниковедческое изучение «покаянных» документов».¹⁰¹⁶ Власть старалась добиться сразу нескольких целей: внести смятение в ряды монархистов, обострить отношения с обновленцами, скомпрометировать Патриарха в глазах его сторонников с целью провоцирования нового раскола. Что касается возможного раскола в РПЦЗ, то он также был весьма желателен для большевиков. Автор говорит о том, что С.Г. Петров приводит в своей работе документы, прямо свидетельствующие о том, что послания были написаны Святейшим Патриархом под сильным давлением. Автор считает, что владыка ради сохранения Церкви пошел на компромисс и высказался в своих посланиях в т. ч. и с резким осуждением Карловацкого Собора и его участников. По мнению автора, в связи с этим вопрос об отношении Патриарха к власти большевиков можно считать закрытым, и доводы тех, кто называет послания 1923 года выражением подлинного настроения Святейшего, уже не могут быть убедительными.¹⁰¹⁷

Автор делает вывод, что в период времени до Архиерейского Собора РПЦЗ 1924 года существенных изменений в отношении Московской Патриархии и Зарубежного Синода не произошло. Несмотря на освобождение Патриарха Тихона, архипастыри-беженцы были всерьез обеспокоены его несвободой. В конце 1924 года зарубежье всколыхнули слухи о возможном аресте Патриарха. В связи с этим митрополит Антоний обратился к архиепископу Кентерберийскому с просьбой оказать возможное содействие в предотвращении ареста. Таким образом, вопрос об усвоении Зарубежному Синоду прав Всероссийской Церковной власти по-прежнему оставался актуальным.¹⁰¹⁸

В своей следующей работе, «Русская Зарубежная Церковь в 1925‒1938 годах: Юрисдикционные конфликты и отношения с московской церковной властью» (2011) автор постарался уделить внимание становлению Русской Зарубежной Церкви после смерти Патриарха Тихона. Самосознание Зарубежной Церкви, считает он, формировалось в ходе дебатов относительно политики митрополита Сергия. Предпосылки к разделению между Московской Патриархией и Зарубежным Синодом появились в первой половине 1920-х годов. В период с 1925 по 1938 год отношения между Москвой и Сремскими Карловцами переросли в конфликт. С 1927 года Русская Зарубежная Церковь не только de facto, но теперь уже и de jure стала существовать независимо от Московской Патриархии.¹⁰¹⁹

Первое время после Архиерейского Собора 1926 года отношения между Карловацким Синодом и Московской Патриархией складывались достаточно спокойно. Вставший во главе Русской Церкви митрополит Сергий (Страгородский), в отличие от арестованного митрополита Петра, был хорошо известен архипастырям-беженцам как один из наиболее ярких дореволюционных иерархов, как богослов, член Святейшего Синода, наконец, как друг митрополита Антония (Храповицкого). Зарубежным иерархам было хорошо известно и о том отпоре, который оказал митрополит Сергий григорианам в 1926 году.¹⁰²⁰

В книге А. А. Кострюкова рассматриваются многие документы, подписанные митрополитом Сергием незадолго до издания «Декларации». В июне 1926 года, добиваясь легализации со стороны большевистского правительства, он обратился в НКВД, с просьбой зарегистрировать церковное управление Московского Патриархата, дать добро на издание «Вестника Московской Патриархии» и разрешить организацию высшего и среднего духовного образования, а также зарегистрировать его канцелярию, находившуюся в Нижнем Новгороде.¹⁰²¹

Тогда же митрополит подготовил документ, датированный 10 июня 1926 года. Этот документ можно назвать первоначальным проектом «Декларации». Проект отличался взвешенным, спокойным тоном и не мог вызвать возражений со стороны епископата. Не скрывая противоречий между христианством и коммунистической идеологией, «не обещая примирить непримиримое», митрополит Сергий, тем не менее, твердо заявлял, что православный христианин должен быть «образцовым гражданином какого угодно государства, в том числе и советского», и обещал государству полную лояльность. При этом, согласно документу, митрополит Сергий отказывался дать какие-то особые обязательства для доказательства этой лояльности со стороны епископата.¹⁰²²

Понятно, что митрополит Сергий должен был высказать свое мнение и относительно Зарубежной Церкви. Митрополит писал: «...Обрушиться на заграничное духовенство за его неверность Советскому Союзу какими-нибудь церковными наказаниями было бы ни с чем несообразно и давало бы только лишний повод говорить о принуждении к тому советской властью. Но выразить наш полный разрыв с таким политиканствующим духовенством и тем оградить себя на будущее время от ответственности за его политиканство и желательно, и вполне возможно. Для этого только нужно установить правило, что всякое духовное лицо, которое не пожелает принять своих гражданских обязательств перед Союзом, должно быть исключено из состава клира Московского Патриархата и поступить в ведение заграничных Поместных Церквей, смотря по территории. Теми же обстоятельствами должно быть обусловлено и существование за границей особых русских церковно-правительственных учреждений, вроде Священного Синода или Епархиального Совета...».¹⁰²³

Как видно из слов документа, митрополит Сергий, с одной стороны понимал, что прещения в адрес зарубежного епископата за политическую деятельность были бы антиканоничными. Но с другой стороны, митрополит Сергий осознавал, что ни один зарубежный иерарх, как и любой порядочный человек, не сможет отказаться от выступлений в защиту гонимой Церкви. Данное противоречие Заместитель Патриаршего Местоблюстителя предлагал решить путем полного размежевания Московского Патриархата с Зарубежной Церковью.¹⁰²⁴

9 сентября 1926 года Архиерейский Синод Русской Зарубежной Церкви обсуждал обращение митрополита Сергия в НКВД, а также послание Заместителя Патриаршего Местоблюстителя от 10 июня 1926 года. В результате обсуждения было вынесено следующее решение: «В послании митрополита Сергия мы имеем совершенно свободное (едва ли не первое за 5 лет) письменное выражение воли Высшей Церковной власти, для нас вполне обязательной... Приведенными актами митрополита Сергия церковная власть в России совершенно устраняется от управления Русской Церковью заграницей и ограничивает область своего ведения духовными учреждениями внутри России, предоставляя нам управляться с нашим Синодом совершенно самостоятельно».¹⁰²⁵

Из данного постановления видно, что зарубежные иерархи в тот момент прекрасно понимали положение, в котором оказался митрополит Сергий, добивавшийся легализации путем компромисса. С пониманием воспринял Синод и желание митрополита Сергия размежеваться с церковным зарубежьем. Как видно из первоначального варианта «Декларации», данное размежевание подразумевало для архиереев Русской Зарубежной Церкви два выхода – либо организацию «особых церковно-правительственных учреждений, вроде Священного Синода или Епархиального Совета», либо переход в Поместные Церкви.¹⁰²⁶

Но первоначальный проект «Декларации», предложенный митрополитом Сергием в 1926 году, совершенно не устраивал большевиков, как не устраивала их и позиция, изложенная в «Послании соловецких епископов». Причина этого состояла в том, что на самом деле безбожному государству было недостаточно лояльности, которую обещала Церковь. По справедливому замечанию протоиерея Владислава Свешникова, большевистская власть требовала от Церкви «не лояльности, что допустимо, но внутреннего согласия со своей разбойничьей сущностью».¹⁰²⁷

С другой стороны, сам митрополит Сергий (Страгородский), стремясь к легализации Российской Церкви и к ее сохранению от постепенного уничтожения, готов был ради этой цели идти на серьезные компромиссы и даже допустить вмешательство безбожных властей в церковные дела. Отказ коммунистического руководства принять первоначальный вариант «Декларации» показывает, что средний путь, то есть путь аполитичности и лояльности государственной власти, которым шел Патриарх Тихон и соловецкие епископы, был в тех условиях невозможен.¹⁰²⁸

Летом 1927 года митрополит Сергий потребовал от зарубежного духовенства подписок об отказе от антибольшевистской деятельности, а затем издал и свою «Декларацию». И к осени 1927 года ситуация во взаимоотношениях между Зарубежным Синодом и митрополитом Сергием (Страгородским) обострилась. Высказывания июльской «Декларации» 1927 года значительно отличались от слов первоначального варианта «Декларации» 1926 года. В документе 1927 года уже не говорилось о глубинном противоречии между христианством и коммунизмом. Если в первоначальном варианте «Декларации» речь действительно шла о лояльности, то во втором говорилось уже об обещании верности и преданности государству, поставившему своей целью уничтожение религии.¹⁰²⁹ «Особую остроту, – говорилось в документе, – при данной обстановке получает вопрос о духовенстве, ушедшем с эмигрантами за границу. Ярко противосоветские выступления некоторых наших архипастырей и пастырей за границей, сильно вредившие отношениям между Правительством и Церковью, как известно, заставили почившего Патриарха упразднить заграничный Синод (5 мая‒23 апреля 1922 года). Но Синод и до сих пор продолжает существовать, политически не меняясь, а в последнее время своими притязаниями на власть даже расколов заграничное церковное общество на два лагеря. Чтобы положить этому конец, мы потребовали от заграничного духовенства дать письменное обязательство в полной лояльности к советскому правительству во всей своей общественной деятельности. Не давшие такого обязательства или нарушившие его будут исключены из состава клира, подведомственного Московской Патриархии».¹⁰³⁰ Как отмечает исследователь, в «Декларации» было немало слов, не соответствовавших действительности. К тому же не исключено, что сама «Декларация» не вызвала бы широкого возмущения ни в России, ни в эмиграции, если бы уступки правительству со стороны митрополита Сергия ограничились только ее изданием. Проблемой для Российской Церкви (как в Отечестве, так и в эмиграции) стала, скорее, не «Декларация» как таковая (здесь митрополита Сергия можно было понять), а путь соглашательства с властью. По его мнению, архиереи, находившиеся вне досягаемости коммунистов, не обязаны были молчать о том, что происходило в России, и соглашаться на подчинение одному из самых бесчеловечных в мировой истории политических режимов.¹⁰³¹

Как известно, результатом обсуждения стало постановление Архиерейского Собора от 5 сентября 1927 года. Собор определил прервать административные отношения с Московской Патриархией по причине невозможности нормального общения и ее порабощения богоборческой властью. При этом Собор заявил, что Зарубежная Церковь не объявляет автокефалию и продолжает считать своим главой Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра (Полянского). Свое отношение к «Декларации» Архиерейский Собор высказал и в своем Окружном послании от 9 сентября 1927 года, в котором были приведены аргументы, объясняющие как неприятие требований митрополита Сергия, так и разрыв общения с Московской Патриархией.¹⁰³²

Большой резонанс вызвали в эмиграции и опубликованные в феврале 1930 года интервью митрополита Сергия советским и зарубежным корреспондентам, об отсутствии гонений на Церковь в России. В настоящее время доказано, что интервью готовилось на самом высоком уровне и вопрос об их содержании обсуждался даже на заседании Политбюро ВКП(б) 14 февраля 1930 года. Более того, сам митрополит Сергий не участвовал в написании текстов. «Хранящиеся в Архиве Президента РФ документы, – пишет историк И.А. Курляндский, – позволяют раскрыть механизм подготовки, а точнее – фальсификации данного интервью, впоследствии авторизованного митрополитом Сергием при очевидном давлении властей. Показательно отсутствие документов, указывающих на то, что кто-либо из церковных иерархов, включая самого митрополита Сергия, участвовал в его написании или редактировании. Нигде не упоминались и фамилии «представителей советской печати», которые якобы его брали. [...] Знание почерков партийных деятелей позволяет точно установить, кому принадлежат те или иные фрагменты рукописного текста. Основной текст «интервью», по-видимому, был составлен Ярославским, а потом тщательно отредактирован и дописан генеральным секретарем ЦК Сталиным; секретарь ЦК Молотов оставил менее значительную правку. Все вопросы «интервью» были сформулированы Ярославским, и в отдельных случаях – Сталиным. Они же и отвечали на них от лица «иерархов"».¹⁰³³

Почему в РПЦЗ, зная об обстоятельствах появления интервью, зная о ситуации, в которой оказался Заместитель, все же осуждали его? Ответ на этот вопрос представляется вполне определенным – потому что, считает автор, в эмиграции было известно о наличии другого пути для оставшихся в России архиереев. Митрополит Сергий мог отказаться от подписи и стать изгнанным «правды ради» (Мф.5:10). Русские эмигранты знали, что таких «изгнанных» архиереев, священников и мирян в России было немало. Так, в эмиграции в 1928 году имелись сведения, что политике митрополита Сергия (Страгородского) противостоят такие иерархи, как архиепископы Зиновий (Дроздов), Николай (Добронравов), епископы Серафим (Звездинский), Арсений (Жадановский), Виктор (Островидов), Иерофей (Афонин) (к тому времени убитый большевиками), Алексий (Буй). В начале 1930 года среди противников компромисса «Церковные ведомости» называли также Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра (Полянского), митрополита Агафангела (Преображенского), митрополита Иосифа (Петровых), архиепископа Серафима (Самойловича), епископов Варлаама (Ряшенцева), Евгения (Кобранова), Димитрия (Любимова), Сергия (Дружинина).¹⁰³⁴

«Итак, – подводит итоги исследователь, – Русская Зарубежная Церковь к 1931 году подошла, осознавая себя единой не с митрополитом Сергием, а с его оппонентами – правой оппозицией. Понятно, что в этих условиях вопрос о разрыве молитвенного общения с митрополитом Сергием и его сторонниками был вопросом времени, и к 1931 году основа для разрыва была уже готова. Действительно Архиерейский Собор 1931 года вынес этот вопрос на обсуждение».¹⁰³⁵

Временное разделение, начавшееся в описанный в настоящей работе период, стало следствием всеобщей трагедии, постигшей Россию в начале XX века. Задачей Всероссийской Церкви в той ситуации было сохранение своей паствы, сохранение себя самой ради будущего. Но в условиях, в которых оказались Московская Патриархия и Зарубежный Синод, нельзя было выполнить эту задачу, идя одним и тем же путем, используя одни и те же методы. Поэтому бессмысленно спорить о том, какой путь – путь подчинения богоборцам ради сохранения Церкви или путь борьбы с большевизмом – был правильным. Зарубежный Синод и Московская Патриархия оказались в абсолютно разных условиях, и путь, приемлемый для одной из частей Всероссийской Церкви, означал гибель для другой.¹⁰³⁶

Последнему этапу взаимоотношений Русской Зарубежной Церкви и Московской Патриархии посвящены две работы современных российских исследователей, удачно дополняющие друг друга. Статья М. В. Шкаровского «Московская Патриархия на международной арене, в центре «большой политики"» была напечатана в 1996 г. в журнале «Христианское чтение».¹⁰³⁷ Она стала одной из первых публикаций, в которых на основании архивных документов была рассмотрена ранее «закрытая» тема сталинской политики в отношении Церкви. Книга С. В. Болотова «Русская Православная Церковь и международная политика СССР в 1930-е‒1950-е годы», вышедшая в 2011 году,¹⁰³⁸ является ценным источником сведений, в ней использованы архивные источники, рассмотрена обширная историография вопроса, подведен итог развитию научной мысли.

В статье М.В. Шкаровского «Московская Патриархия на международной арене, в центре «большой политики"» дается подробный анализ того, как исторические события способствовали изменению политики советского государства по отношению к Русской Православной Церкви и привели к ее активной деятельности на международном поприще. «К началу Великой Отечественной войны Московская Патриархия уже несколько лет не вела международную деятельность, – пишет исследователь. – В докладе 1946 г. в ЦК ВКП(б) председателя Совета по делам РПЦ Г. Карпова отмечалось, что к 1935–1936 гг. она полностью прекратила связь с заграницей». Но с нападением Германии ситуация изменилась. Теперь для руководства СССР большое значение приобрели отношения с союзниками по антигитлеровской коалиции, прежде всего Великобританией и США. Правительствам этих стран было небезразлично положение Церкви в Советском Союзе. Особую заинтересованность в этом вопросе проявил президент Ф.Д. Рузвельт. Эту заинтересованность в конце октября 1941 г. озвучил прибывший в Москву его личный представитель А. Гарриман. К тому же в поступившей к И. Сталину докладной записке из НКВД отмечалась важная роль Русской Церкви в набиравшем силу антифашистском движении славянских народов на Балканах.¹⁰³⁹

Уже весной 1943 г. И. Сталина стал беспокоить вопрос о будущем разделе сфер влияния в Европе. Для того чтобы обеспечить идеологическое влияние в этих странах, предполагалось использовать церковные каналы, прежде всего, Православные Церкви Восточной Европы. Кроме того, с Московской Патриархией были связаны и глобальные планы утверждения ее первенства в православном мире, превращение в своего рода «Московский Ватикан». «Советскому руководству представлялось возможным распространять свое влияние таким образом на добрую половину мира. Ведь существовали экзархаты, епархии, благочиния, духовные миссии: в Китае, Японии, Северной и Южной Америке, Палестине, Корее, Бельгии, Венгрии и т.д. Лишь небольшая часть из них оставалась в каноническом подчинении Московской Патриархии, однако духовные узы общения в Русском православии сохранялись».¹⁰⁴⁰

5 июня 1943 г. И. Сталин подписал секретное постановление Государственного комитета обороны «Об утверждении мероприятий по улучшению зарубежной работы разведывательных органов СССР» – в нем религиозные организации впервые были отнесены к категории интересов советской внешней разведки.¹⁰⁴¹

В начале осени 1943 г. руководители стран антигитлеровской коалиции собирались впервые лично встретиться в Тегеране. Накануне был проведен ряд показательных акций: 8 сентября был избран Патриарх и принято «Обращение Собора епископов Русской Православной Церкви ко всем христианам мира», через полторы недели произошла встреча Первосвятителя с делегацией Англиканской Церкви. Пропагандистская цель была полностью достигнута. Прощаясь с Патриархом, архиепископ Йоркский С.Ф. Гарбетт заявил: «По приезде в Англию, меня будут осаждать корреспонденты, они будут спрашивать, есть ли в России свобода отправления религиозного культа, и я отвечу, что, безусловно, да, а когда книга «Правда о религии в России» [Патриарха Сергия] будет переведена в Англии на английский язык, она принесет много пользы в деле понимания в Англии разных сторон русской церковной жизни».¹⁰⁴²

Важным достижением Русской Церкви в сфере международной политики стала просьба представителей Мукачевско-Пряшевской епархии о принятии ее в юрисдикцию Московской Патриархии (ноябрь 1944 г.). 8 декабря делегация епархии посетила митр. Алексия, а 11 декабря Карпова, через которого передала письмо Сталину о желании не только Церкви, но и всей Карпатской Руси воссоединиться с великой Россией.¹⁰⁴³

В январе 1945 г. состоялся Поместный Собор, где присутствовали главы и представители 8 автокефальных Православных Церквей. Все они не только заявили о своей признательности правительству СССР, но и фактически дали согласие на совместную борьбу с Ватиканом, который представлялся советскому руководству основным религиозным противником на международной арене. В мае-июне 1945 г. Патриарх Алексий отправился с официальным визитом к Иерусалимскому, Антиохийскому и Александрийскому Патриархам. Чтобы смягчить позицию Константинопольского Патриарха Максима V, ему передали 50 тыс. долларов. Это принесло желаемые результаты: Константинопольский Первоиерарх, несмотря на давление турецкого правительства, отказался осудить греческих коммунистов, развернувших вооруженную борьбу в своей стране.¹⁰⁴⁴

Больший успех был достигнут в Восточной Европе. В январе 1945 г. Патриарх Алексий содействовал снятию Константинопольской Патриархией схизмы с Болгарской Православной Церкви. Не случайно Патриарха Алексия и Г. Карпова наградили орденом «Звезда Румынии».¹⁰⁴⁵ «Постепенно, – пишет исследователь, – сложился крепкий союз восточно-европейских православных церквей под эгидой Московской Патриархии».¹⁰⁴⁶

Происходил массовый переход русских эмигрантских общин в юрисдикцию Московской Патриархии. Причина была понятна: патриотическое движение в эмигрантской среде в годы войны, появление чувства гордости за победу над фашизмом, желание вновь обрести связь с родиной. Уже вскоре после освобождения Парижа, в ноябре 1944 г. митрополит Евлогий написал Патриарху Алексию о желании пересмотреть свой статус и восстановить связи с Москвой.¹⁰⁴⁷ По некоторым оценкам, настроения владыки характеризовались как «великая радость духовной победы, связанная с победой на полях сражений, как знак «прощенности» русского народа», а Москва при этом виделась не меньше как «всемирным центром Православия».¹⁰⁴⁸ Воссоединение 75 евлогианских приходов с Московской Патриархией состоялось в сентябре 1944 года в результате поездки во Францию митрополита Николая (Ярушевича). В сентябре 1945-го воссоединился с Московской Патриархией и глава Западно-Европейской епархии Заграничного Архиерейского Синода митрополит Серафим (Лукьянов).

Подобные процессы охватили русские приходы в Германии, Австрии, Венгрии, Югославии, Великобритании и многих других странах Европы, Африки и Азии, и даже в Японии – несмотря на угрозы и репрессии властей. В октябре 1945 г. они были приняты в юрисдикцию Московской Патриархии, как и Русская Духовная Миссия в Китае.¹⁰⁴⁹ Этому процессу первоначально способствовал острый кризис Зарубежной Русской Православной Церкви. Ее высший орган, Архиерейский Синод, в 1944 г. по разным причинам сократился до 3 членов и фактически больше года активно не функционировал.

Советское руководство действительно могло праздновать победу в этой области международной политики. Подводя итоги работы Совета по делам РПЦ за 1943‒1946 гг., Г. Карпов писал И. Сталину, что его роль, функции и объем работы значительно вышли за рамки, предусмотренные положением о Совете. Только в 1945 г. были организованы выезды ее делегаций в 15 стран. В результате с Московской Патриархией воссоединилось три митрополита, 17 епископов и 285 приходов. Намечалось и добиться возвращения зданий, имущества уже существовавших ранее русских Миссий в Палестине, США, Китае, Японии, Корее (что частично удалось). В упоминавшемся отчете от 14 февраля 1947 г. подчеркивалось что они «являлись бы надежной базой для распространения русского влияния заграницей».¹⁰⁵⁰

Правда, вскоре многие успехи сошли на нет: так, после смерти в августе 1946 г. митрополита Евлогия епархия высказалась за возвращение в ведение Константинопольской Патриархии, вызывала отторжение открытая борьба Московской Патриархии с Ватиканом, назревавший конфликт с Англиканской Церковью.¹⁰⁵¹

Подводя итоги, М.В. Шкаровский пишет: «Русская церковь недолго играла одну из центральных ролей в «большой политике» советского руководства – с осени 1943 по лето 1948 гг. Основными направлениями международной деятельности Московской Патриархии в указанные годы являлись:

1. Перевод в свою юрисдикцию всех русских заграничных приходов.

2. Обеспечение поддержки христианскими конфессиями в восточно-европейских странах режимов «народной демократии».

3. Борьба с Ватиканом.

4. Утверждение своего первенства в православии и даже во всем христианском мире. Далеко не все из поставленных задач были реализованы.

Но это объясняется прежде всего их чрезмерной глобальностью, авантюристическим подходом советских государственных органов, разрабатывавших данные планы».¹⁰⁵²

Профессор М. В. Шкаровский продолжил изучение советской религиозной политики на международной арене, в том числе по отношению к эмиграции, и в ряде других своих работ.¹⁰⁵³ Характеризуя позицию митрополита Сергия, исследователь пишет о том, что после долгих колебаний митрополит избрал путь сотрудничества с властями ради преемственности «законного» Православия. Исследователь отмечает, что это было вынужденной мерой – к весне 1927 года политика ОГПУ по ликвидации единого центра патриаршей Церкви была близка к успеху. Шантажируемый угрозой ареста всей православной иерархии, в обмен на «легализацию» Патриархии, митрополит Сергий согласился выполнить основные требования властей и, прежде всего, допустить их вмешательство в кадровую политику. «Митрополит Сергий, – считает М.В. Шкаровский, – при всей своей дальновидности и осмотрительности ошибся в расчете на то, что его уступки позволят свернуть репрессии священнослужителей».¹⁰⁵⁴

В упомянутой книге С.В. Болотова исследователь убедительно разрушает несколько сложившихся мифов. В частности, миф о том, что Сталин, оказавшись под влиянием неких внешних раздражителей, вдруг «вспомнил свое семинарское прошлое» и стал поддерживать Церковь, строить едва ли не православное государство.¹⁰⁵⁵

С.В. Болотов перечисляет «основные сюжеты» этого периода: патриотическая деятельность церковного руководства в годы Великой Отечественной войны, знаменитая встреча Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) и других архиереев с И.В. Сталиным (1943), последовавшие вскоре выборы Патриарха, первый в истории СССР Поместный Собор Русской Церкви, конфликт Московской Патриархии со Святым Престолом (Ватиканом), участие Русской Церкви в экуменических процессах и международном движении за мир.¹⁰⁵⁶

В рамках историографии по исходному вопросу исследователь выделяет ряд дискуссионных проблем. Первой из них является обоснованность того мнения, что «церковная оттепель» в СССР началась уже в 1939 году. Другая проблема – оценка встречи церковного руководства с И.В. Сталиным, которую в отечественной и зарубежной литературе по истории Русской Церкви нередко считают отправной точкой сотрудничества Патриархии с советской властью.¹⁰⁵⁷

Автор подробно рассматривает историографию вопроса. Он говорит об отсутствии в советской историографии работ, посвященных роли Русской Православной Церкви в международной политике советского государства, в послевоенном переустройстве Европы и холодной войне. По понятным причинам в советской исторической литературе замалчивалась и тема репрессий против духовенства и мирян. «Советские историки так открыто и не признали радикальный поворот в церковной политике советского руководства, – пишет С.В. Болотов. – Они стремились создать у читателя впечатление, что все это стало возможным лишь благодаря подъему церковного авторитета среди населения, а столь плачевное положение дел до этого подъема было вызвано «многолетней конфронтацией староцерковников и обновленцев"».¹⁰⁵⁸

Первоначально российские историки, по мнению автора, еще сохраняли приверженность некоторым прежним концепциям, обелявшим церковную политику советского государства. «Пограничным» исследованием можно считать книгу В.А. Алексеева «Иллюзии и догмы», в которой была предпринята первая попытка создать исследование по церковной истории нового типа. Открытие в 1991 г. доступа к архивам партии, спецслужб и государственных ведомств, способствовало появлению ряда принципиально новых работ. Постепенно взгляды бывших советских историков становились более объективными. Вскоре появились принципиально новые публикации следующего поколения российских ученых, среди которых С. В. Болотов называет О.Ю. Васильеву и П.Н. Кнышевского. «В этих и других работах наблюдался отказ от устоявшихся в советской литературе догм, обновление концептуальных основ исследований», – пишет исследователь.¹⁰⁵⁹

Интерес представляет книга А.Н. Кашеварова «Государство и Церковь. Из истории взаимоотношений советской власти и Русской Православной Церкви, 1917‒1945 гг.», вышедшая в 1995 г. в Санкт-Петербурге. Она посвящена теме противоборства советской и нацистской пропагандистских машин на базе использования ими в своих целях православной веры у населения оккупированных территорий. В успехе антифашистского сотрудничества Патриархии и советских властей А.Н. Кашеваров справедливо видит одну из причин перемены государственного курса в отношении Православной Церкви и залог их дальнейших взаимоотношений.¹⁰⁶⁰

Анализируя события предвоенноого периода, С.В. Болотов говорит о негативной международной репутации СССР в целом, называя основные «болевые точки»: пакт Молотова-Риббентропа и сближение СССР и гитлеровской Германии в 1939‒1940 гг., Польский поход РККА 1939 г. и последующий раздел Польши, а также советскофинскую («Зимнюю») войну 1939‒1940 гг. «Идея использования властями Церкви сама по себе не представляла собой чего-то нового, – пишет он. – Принципиально новой сложившуюся обстановку делала готовность к сотрудничеству и со стороны Церкви, и со стороны высшего советского руководства».¹⁰⁶¹ И далее приводит в качестве примера копию справки о положении Американской епархии Русской Православной Церкви, которую митрополит Сергий (Страгородский) написал для Совнаркома СССР (документ опубликован М.И. Одинцовым). В ней митрополит Сергий оценивает состояние Американской епархии под управлением митрополита Платона (Рождественского) как «расцвет»: 600 приходов и до миллиона человек паствы.¹⁰⁶²

Исследователь называет целый ряд мероприятий, проведенных властями в рамках нового курса – сотрудничества с Церковью. Так, в целях противодействия фашистской пропаганде советское руководство санкционировало проведение двух Архиерейских совещаний (фактически – Соборов епископов) в марте и сентябре 1942 г. в Ульяновске (туда еще в начале войны было эвакуировано руководство Московской Патриархии). При содействии руководства НКВД СССР была выпущена книга-альбом «Правда о религии в России» (1942 г.), а затем вышел сборник «Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война» (1943 г.). «Эти роскошные, богато иллюстрированные издания, убедительно создающие иллюзию церковного благополучия в СССР, были изданы в короткие сроки, напечатаны тиражом в десятки тысяч экземпляров и предназначались в первую очередь для заграницы, – отмечает С.В. Болотов, – для чего были переведены на иностранные языки и распространялись в Европе, США, на Ближнем Востоке и за линией фронта, а также дарились на официальных мероприятиях духовенству и дипломатам союзнических держав».¹⁰⁶³ В конце 1942 г. на студии Ленкинохроники при участии митрополита Николая (Ярушевича) был снят документальный фильм о сборе ленинградскими верующими средств на танковую колонну имени Димитрия Донского и эскадрилью имени Александра Невского, также предназначавшийся для заграницы.¹⁰⁶⁴

Все это было сделано еще до знаменитой «кремлевской вечери» – личной встречи церковного руководства с И.В. Сталиным, которую в отечественной и зарубежной литературе по истории Русской Православной Церкви часто истолковывают в качестве отправной точки сотрудничества Патриархии с советской властью.¹⁰⁶⁵ «По сути, после встречи 4 сентября 1943 г. изменилось лишь то, что иерархи Русской Церкви резко активизировали свою международную деятельность и стали осуществлять ее путем личных встреч и зарубежных визитов. В этом и состоял замысел И.В. Сталина, ради полноценной реализации которого он свел к сентябрю 1943 к минимуму репрессии против Церкви и оказал ей щедрую организационную и материальную помощь (в Госбанке был открыт специальный счет, число архиереев Московского Патриархата достигло семнадцати, было разрешено издание и распространение патриотических обращений духовенства и проведение соответствующих радиопередач).¹⁰⁶⁶ Личная встреча церковного руководства с И.В. Сталиным стала лишь закономерным итогом такого сотрудничества.

К концу 1930-х гг. Русская Церковь почти полностью прекратила связь с заграницей. В юрисдикции Московского Патриархата еще оставались 5 приходов в Западной Европе и около десятка в США, однако они почти не имели связи с Россией. Все контакты Русской Церкви с внешним миром целенаправленно пресекались, чтобы избежать повторения ситуаций 1920-х‒1930-х гг., когда советским властям приходилось постоянно оправдываться перед мировой общественностью за репрессии в отношении верующих в СССР.¹⁰⁶⁷

Во внешней политике в это время советская дипломатия активно готовила конференции со странами-союзницами по антигитлеровской коалиции, лидеры которых были неравнодушны к религиозной ситуации в СССР. Так, перед каждой из трех важнейших конференций (Тегеранской, Ялтинской, Потсдамской) советское руководство проводило эффектные религиозные акции. Поэтому избрание Патриарха Русской Православной Церкви на Архиерейском Соборе 8 сентября 1943 г., ввиду приближающейся даты Тегеранской конференции, оказалось для И.В. Сталина делом даже более неотложным, чем для самих иерархов. Вскоре работа духовенства в русле государственных интересов в области внешних церковных контактов стала доминировать над работой в интересах самой Церкви.¹⁰⁶⁸

Итак, в годы Великой Отечественной войны И.В. Сталиным была создана особая политическая модель церковно-государственных отношений, получившая в исторической литературе обобщенное название «нового курса». Основные ее положения заключались в том, что церковные организации в СССР не уничтожались, но ставились под полный негласный контроль государства и были обязаны служить, в первую очередь, интересам советской внешней политики. Были созданы специальные органы контроля за религиозными организациями в Советском Союзе – Совет по делам Русской Православной Церкви и Совет по делам религиозных культов при Совете Народных Комиссаров (Совете Министров) СССР, сотрудники которых набирались из числа работников органов госбезопасности. Важнейшим элементом системы религиозной политики «нового курса» был прямой контроль высшего советского руководства, включая лично И.В. Сталина, за деятельностью этих двух организаций, «курирующих» Церковь.¹⁰⁶⁹

В послевоенный период сталинская модель религиозной политики была экспортирована в страны советской зоны влияния в Европе и адаптирована к местным условиям.

Знаменитая встреча И.В. Сталина с церковным руководством 4 сентября 1943 г. и последующие события стали логичным итогом успешного (с точки зрения советской власти) использования Московской Патриархии во внешней политике СССР в 1930-е‒начале 1940-х г., личная встреча закрепила намерения И.В. Сталина продолжить эту практику.¹⁰⁷⁰

Таким образом, С.В. Болотов приходит к выводу, что «вся международная деятельность Московской Патриархии проходила под полным контролем Совета по делам Русской Православной Церкви и высшего советского руководства, что являлось центральным элементом новой сталинской системы религиозной политики, призванной воплотить в жизнь его идею о сотрудничестве с Церковью ради достижения советских внешнеполитических целей».¹⁰⁷¹

1. Одним из главных вопросов для Православной Церкви в изгнании, причиной ее внутренних разделений, является вопрос об отношении к власти большевиков, монархическим и либеральным тенденциям внутри Церкви.

2. В последние 20 лет, в связи с открытием для исследователей большинства государственных и церковных архивов выросла объективность исторических трудов, были исследованы многие «белые пятна» в истории отношений советской власти, Московской Патриархии и РПЦЗ. В то же время доступ во многие ведомственные архивы остается для исследователей закрытым или ограниченным.

3. В указанный период произошли существенные изменения исторической мысли в отношении РПЦЗ – большинство исследователей перешло от крайних политизированных оценок к выработке общих, научно обоснованных позиций.

4. Часто оценка историков зависит от субъективной вовлеченности в существо проблемы, юрисдикционной принадлежности и идеологических взглядов, которые они исповедуют.

5. Большинство исследователей сходятся во мнении, что взаимоотношения Московской Патриархии и русской православной эмиграции были обусловлены политикой советской власти по уничтожению Церкви в России, а в дальнейшем – стремлением использовать ее в своих внешнеполитических целях.

6. Можно выделить несколько периодов применения различной тактики советского государства по отношению к Церкви: курс на полное уничтожение, попытки создать параллельное марионеточное руководство Церковью, попытка давления на Патриарха Тихона и начало переговоров, легализация Церкви при митрополите Сергии, «новый курс» И. Сталина – особая политическая модель церковно-государственных отношений.