Наемные рабочие Соловецкого монастыря

(Из жизни поморов южного берега Белого моря; о промыслах на льдинах за ластоногими во вторую половину зимы).

В 1884 году военная паровая шхуна «Полярная Звезда», на которой я состоял врачем, была отправлена в Онежский залив и южную часть Белого моря для некоторых астрономических наблюдений. За эту компанию я узнал об одной из самых тяжелых форм человеческого существования, впервые встретившись на южном берегу Белого моря с моряками, которые отправляются в море не летом, а зимой и которые плавают не на благоустроенных судах, а на льдинах, безпрерывно плавающих зимой по незамерзающему морю, северная часть которого лежит за полярным кругом.

Наконец, эти отважные моряки совершают свои удивительные странствования без всяких мореходных карт и при невероятно тяжелых гигиенических условиях.

Но прежде чем говорить об их необычайном плавании, я считаю нужным сказать несколько слов о главных экономических основах их жизни вообще.

На южном, так называемом Летнем, берегу Белого моря, почти сплошь покрытом лесом, есть несколько сел, которые более или менее тесно связаны с жизнью Соловецкого монастыря.

Из них самое близкое – Летняя Золотица – верстах в 65 от обители, в более далеком разстоянии – к востоку от мыса Летнего Орлова – Дурахово, – к западу от этого мыса, уже на берегу Онежского залива – Пушлахта. В силу одинаковых условий жители этих сел имеют много общих черт.

Все они живут и кормятся, главным образом, морем, отчасти полем, лесом и лугом.

Хлебопашество является здесь незначительным подспорьем, как вследствии неблагоприятных условий климата и песчано-каменистой почвы, так и вследствии малого надела.

Почва требует удобрения и родит только ячмень, из муки которого, главным образом, и печется хлеб; рожь сеют редко.

На душу каждого приходится всего «полмеры» пахатной земли, иначе сказать такое количество её, которое засевается полмерой ячменя и которое равняется 20 саж., ширины и 50 саж. длины, т. е., меньше половины десятины.

Владение землей общинное с редкими переделами – средним числом через 15 лет.

И при лучшем климате и почве жить с такого маленького надела – невозможно. У большей части крестьян хлеба недостает даже до Рождества, так что хлеб приходится покупать.

За неимением достаточного количества лугов – скотоводство незначительно, и продукты его служат только домашней пищей, а не предметом торговли.

Некоторые семьи совсем не имеют коров, а лошадей нет у многих. Значительно большим подспорьем являются промыслы на море.

Летом, главным образом, женщины, и отчасти мужчины, занимаются ловлей семги, но улов её здесь вообще плох, гораздо менее постоянен, чем в других местах Белого моря.

В иные годы семга совсем не попадается, а если и попадается, то встречает большое затруднение в сбыте: весенняя отправляется обыкновенно в Соловки, где монахи покупают её всего за 4–5 рублей за пуд, а осенняя, лучшая семга, через скупщиков сбывается в Архангельск – от 8 до 10 рублей за пуд.

В Соловки же осенняя семга отправляется только по крайней нужде, так как монахи всегда дают за нее меньше рыночной цены.

Остальная морская рыба – камбала, навага (последнюю ловят только зимой и притом исключительно женщины), корюшка, сиги и отчасти сельди, а в озерах – плотва, щука, окуни и налимы – хотя и попадаются, но в малом количестве – и почти только для личного потребления.

Жители Летнего берега совсем не ходят на Мурман для ловли трески и палтуса; чтобы попасть туда к весеннему улову, им нужно еще в конце зимы пешком обогнуть весь Онежский залив, пройти весь западный берег Белого моря – это слишком длинный, дорогой и трудный путь.

Осенью, отчасти зимой, некоторые из мужчин охотятся в лесах за рябчиками, и охота считается очень удачной, если за все время охотник выручит 15–25 рублей (150–200 пар).

Пред Рождеством бьют глухарей и куропаток, а весной – уток – все это только для домашнего употребления.

Зимой, кроме хозяйства и рыбной ловли, женщины занимаются еще тем, что прядут и ткут пеньковые и льняные ткани, – причем пенька и лен всегда покупаются; иногда шьют в монастырь белье.

С 1 Октября до появления прибрежного льда часть мужчин ловит сетями тюленей в море. Сколько-нибудь удобных мест для такой ловли (тоней) Летняя Золотица, Дурахово и Пушлахта имеют очень мало и таковые приходится нанимать у Соловецких монахов, владеющих прекраснейшими тонями кругом своих островов. За право пользования промышленники платят монахам 1/3 всего улова и кроме того заключают условие им же продавать сало и шкуры убитых зверей по определенной цене; цена обыкновенно меньше рыночной, существующей в данное время на берегу⁴⁵.

Соловецкие тони находятся недалеко от берегов; против каждой хорошей тони построена (от монастыря) промысловая избушка или амбар; в избушке промышленники живут, а в амбаре хранят провизию, а также сало и кожи убитых зверей.

Вследствии платы «за воду» и дороговизны сетей (новые стоят от 50 до 100 руб.) осенний промысел является мало выгодным и доступен лишь немногим, наиболее зажиточным крестьянам.

Кроме того, зимой, начиная с Декабря месяца, каждая деревня убивает ружьями от 50 до 300 штук ластоногих.

Обыкновенно 2 или 3 человека садятся в небольшую шлюпку и крейсируют вблизи берегов, возвращаясь каждый вечер домой; выезжают же на промысел ранним утром, запасаясь хлебом и рыбой только на один день, – рыбу берут сырой и варят её в котелке.

Наконец, есть еще один морской промысел за ластоногими, производимый во вторую половину зимы.

Промысел этот во многих отношениях настолько необычаен, что я позволю себе подольше остановиться на нем, тем более что он, насколько мне известно; никем не был описан.

Составляется артель, или «ромша», обыкновенно из 8 человек, гораздо реже из 6 и крайне редко из 7; из них каждая пара имеет большую – четырехвесельную лодку, вмещающую от 70 до 90 пуд. грузу, и маленькую, так называемый «карбасок», поднимающую не более 3 человек. Обе лодки принадлежат обыкновенно кому-нибудь одному из пары, и таким образом в ромше из 8 челов. является 4 хозяина.

Если в артели 7 человек, то больших лодок берется 3, а маленьких 4.

При каждой лодке имеется известная обстановка, составляющая собственность того же хозяина.

Большие лодки нагружаются провизией и всем необходимым для промысла, причем пищевые и охотничьи запасы разсчитываются до «летнего Николы» (9-го Мая).

Замечательно, что в числе запасов никогда не бывает ни одной капли водки, потому что «от нея беда промыслу» говорят поморы.

Если артель идет на промысел 2-го Февраля, то с этого дня до 9-го Мая, т. е., на 95 дней, на каждого человека берется: испеченого хлеба от 7 до 9 пуд., рыбы до 1^1/2 пуда, причем в этих 1^1/2 пудах обыкновенно половина свеже-замороженой наваги и половина соленой сайды; хотя навага и лучше сайды, но не берется одна потому, что, растаявши к весне, она, как нежная рыба, быстро портится.

Кроме хлеба и рыбы, артель берег на каждого человека:

Ячменной муки по 30 фунтов, крупы по 1^1/4 пуда,

Овсяного толокна по 10 фунтов,

Коровьего масла по 3 фунта,

Конопляного масла по 1 фунту,

Соли по 2^1/2 фунта – и только,

Овощей я пряностей – ни каких.

Если все это количество разделить на число дней, то каждый ежедневно получиъ:

Хлеба по 3 фунта, 11 лот., 2^1/3 золотника,

Рыбы « «, 20, 2/3, «,

Ячменной муки по 10, 1/3, «,

крупы по 16, 2^1/2, «,

Овсянаго толокна 3, 1^1/10, «,

Коровьего масла 3 золот, и 3 доли,

Коноплянаго масла 1, 1,

Соли по 1/2 золот.

Охотничьих запасов берется немного – по 1 фунту пороха и по 3 фунта свинца на каждого ромшака.

Пули из свинца отливаются уже в море в маленькие складные железные формочки, а свинец растапливается в полукруглом полене, для чего на плоской его стороне, недалеко от конца, выдалбливается носком топора углубление, которое обжигается горящими углями. От этого чашкообразного углубления до самого конца полена вырезывается ножом маленький желобок для стока расплавленного металла.

Нечего говорить, что такой своеобразный сосуд быстро сгорает при растапливании в нем свинца и для каждого раза заготовляется вновь.

Конечно, нужно много практики, чтобы хорошо владеть тaким непрочным сосудом, неразливая расплавленного свинца.

Упомянутые пищевые и охотничьи запасы, а также дрова, приобретаются на общие, артельные деньги, а все остальные вещи, необходимые для промысла, начиная с ружей, соответствующих числу охотников, – составляют частную собственность.

Каждый охотник имеет: за кушаком на ремешке, в кожанном чехле, нож для снимания шкур с убитых зверей, а на другом ремешке кожаный мешечек, или «кисет» с пулями, в кармане рог с порохом, далее – одну малицу, один кафтан, от 3 до 5 перемен белья и по крайней мере 2 пары бахил с голенищами, доходящими до половины бедер.

Бахилы делают из тюленьей кожи, которая гораздо дольше выдерживает влияние морской воды, чем кожа домашних животных. У бахил нет каблуков и толстых подошв как у сапогов; подошва у бахил вшивается одной дратвой без шпилек и гвоздиков, одним словом, бахилы – это просто кожаные чулки, которые шьются по изнанке и потом готовые выворачиваются (как перчатки или рукавицы) на лицевую сторону.

Для каждой большой шлюпки полагается: компас, брезент, или по местному выражению «буйна», которым покрывается весь верх шлюпки для защиты от снега, далее – 1 оленья шкура, одно большое одеяло из бараньих шкур, 1 топор, 1 запасной киль и один рубанок для обделывания его, три больших багра (крюка) для приставанья ко льду и для отталкиванья от него, две мачты, 2 паруса, не менее 4 весел и один небольшой ворот.

Последний служит для того, чтобы вытаскивать из воды на лед тяжелую, всегда более или менее нагруженную шлюпку.

При помощи ворота, укрепляемого на льду, это вытаскивание очень легко, тогда как усилиями одних рук – очень тяжело и часто совершенно невозможно.

Каждый «карбасок» имеет 2 весла, один крюк и одно «кутило» (другое, запасное кутило, хранится в большой лодке).

Кутило – это железный стержень с одного конца насаженный на палку, аршина 1^1/2 длины, а с другого оканчивающийся острием с отворенным тоже острым зубцом как у удочки, одним словом это гарпун, или острога.

К такому гарпуну прочно прикрепляется бичевка, сажень в 12 длины, которая другим своим концом привязывается к карбаску.

К довершению всей обстановки промышленников остается сказать еще об их кухонных принадлежностях, которые крайне немногочисленны и несложны, а именно: дрова, одна или 2 ручных пилы для перепилки их, глина и широкое, неглубокое корыто аршина 1^1/2 длины и четверти 3 ширины для устройства своеобразнаго очага, 1 большой широкий столовый нож для разрезывания сайды, другой нож, с 2 ручками, для разрезывания хлеба, не менее 8 деревянных ложек, деревянная чашка и при ней 2 деревянные лопатки – одна толстая и тупая заменяет пестик, другая полукруглая, острая при некоторых поваренных приемах служит ножом и, наконец, три котла – один полутораведерный, (принадлежащий непременно артельному старосте) для приготовления 1-го кушанья, другой полуведерный для варки каши и третий одноведерный для добывания пресной воды из снега.

Что касается дров, то их берется 4 больших воза, или около 3 печатных однополенных саж.

Дрова – тонкие бревна, каждое в 2 аршина длины, не расколотые, так называемые «круглаши».

Все названные кухонные принадлежности распределяются по всем большим лодкам.

В какой-либо день Января месяца, начиная с Крещенья, или же в начале Февраля, обыкновенно 2-го, на Сретенье, вся артель отправляется в церковь, служит молебен Божьей Матери, Преподобным Зосиме и Савватию, после молебна, в церкви же выбирается староста, или «юровщик», из наиболее опытных умных и расторопных членов, которому, в присутствии священника, обещается повиноваться в море безпрекословно.

В заключении священник благославляет юровщика, а затем и всех членов артели на рискованный промысел, в котором все зависит «от воли Божьей».

Исполнив христианские обязанности, артель задает отвальный пир, главным образом, своим родственникам и близким знакомым. Со своей стороны и родственники отвечают угощениями, так что ромшаки «гуляют» дня 3–4, иногда без меры предаваясь наслаждениям Бахуса.

«Прикончив отвал» и распростившись с родными, ромша попарно садится в большие шлюпки (маленькие ведет на буксире) и близ прибрежного льда идет к острову Жижгину.

Если случится ветер, артель ставит паруса, при противных же ветрах и течениях – высаживается на прибрежный лед и выжидает более благоприятных обстоятельств.

На острове Жижгин , по направлению к открытому морю, есть длинная каменистая коса, на самом конце которой стоит промысловая избушка.

Вытащив лодки на берег косы, артель помещается в этой избушке, выжидая юго-западного ветра и наблюдая в открытом море за плавающими льдинами. Ждать обыкновенно приходится недолго, так как зимой, особенно во вторую половину её, ветра юго-западной четверти являются преобладающими. Отливное течение, (достигающее у Жижгина 4–5 верст быстроты) идет прямо на юго-запад или юго-юго-запад, унося с собою лед из Онежского залива. Значит, отсюда легко попасть в открытое море, особенно при благоприятном ветре, а потому при первом юго-западном ветре, высмотрев недалеко от берега по больше и по крепче плавающую льдину, артель перебирается на нее со своими шлюпками и, перекрестясь и помолясь, целиком предается воле Божьей, не зная, что будет с их льдиной, где артель очутится к весне, и что вообще ждёт её впереди.

Льдина выбирается обыкновенно громадная, от 4 до 12 верст в окружности, потому, что близ такой льдины море большею частью бывает свободно от льда, по крайней мере с одной какой-либо стороны, и, значит, охота возможна, между тем как небольшие льдины весьма часто со всех сторон окружаются мелким льдом, из которого трудно выбраться, не говоря уже о полном отсутствии зверей.

Лодки ставятся всегда поперечно к ветру, саженях в 15 от края льдины, причем из лодок ничего не вынимается. Только близ одной какой-либо лодки, с подветренной стороны, кладется на лед широкое корыто, а в него толстым слоем глина, которая уравнивается на подобие печного пода и обжигается.

Такое приспособление служит для разведения огня и называется «шалашом».

По бокам корыта, в заранее просверленные отверстия втыкают перпендикулярно две палки, а поверх них, горизонтально, укрепляется еще палка для подвешивания котелков.

Так как шалаш имеет неодинаковую длину и ширину и в обоих размерах гораздо короче взятых для дров «кругляшей», то последние перепиливаются ручной пилой на короткие бревешки, или обрубки, причем одни из них имеют около 3 четвертей длины и кладутся вдоль «шалаша», а другие около 1 ^½ четвертей – для кладки предварительно обрубки раскалываются топором на тонкие полена.

Дрова расходуются с самой щепетильной экономией, так как в море их негде достать.

Ветра и течения гоняют льдину по своему произволу туда и сюда, так что промышленники часто не знают – где они, особенно во время длинных темных ночей и частых метелей, тем более что у них нет мореходных карт, и в открытом море им приходится определяться только приблизительно, по компасу. Если же видны берега, то по их виду и особенностям промышленники уже точно определяют свое местонахождение, – для каждого берега у них есть свои приметы.

Спят промышленники попарно, бок о бок, чтобы было теплее (обыкновенно по одной паре в большой лодке); каждая пара кладет под себя, вместо тюфяка, оленью шкуру и покрывается меховым бараньим одеялом. Растянутый поверх всей лодки брезент защищает спящих от ветра и снега (последний попадает к ним только во время сильных метелей). Не мало мешает проникновению ветра в шлюпки и то обстоятельство, что они ставятся поперек ветра.

По качеству пищи ромшаки различают скоромные, постные рыбные и постные безрыбные дни.

Рыбы совсем не едят во все среды и пятницы, начиная со времени спуска, а также во всю первую и последнюю недели Beликого поста; постные рыбные дни – это 5 средних недель Великого поста, за исключением сред и пятниц.

Пищу принимают два раза в сутки, причем для обеда и ужина приготовляются всегда только 2 кушанья, из которых первое имеет три вида: в скоромные и рыбные дни варится или уха из наваги, или суп из сайды, почему то называемый «щами», – И суп и щи приправляются 2 ложками ячменной муки.

В безрыбные дни первым кушаньем служит суп из одной ячменной муки, так называемая «мучница».

Второго кушанья всего 2 вида: в скоромные дни ячменная каша с коровьим маслом, в постные рыбные дни – та же каша с конопляным маслом, а в безрыбные дни – так называемые «куркаши», приготовление которых крайне своеобразно.

Берут около фунта ячменной муки и 2 стакана морской воды, перемешивают муку с водой в тесто, которому придают потом форму хлеба. Этот сырой хлеб разрезывают на ломтики деревянной острой лопаточкой и бросают в кипящую воду. Брошенные ломтики варятся до тех пор, пока не всплывут на поверхность воды, – тогда их вынимают, растирают тупой лопаткой в деревянной чашке и перемешивают с овсяным толокном и 3 ложками конопляного масла, после чего получается желтая, крупинчатая, разсыпчатая масса, похожая на круто свареную кашу.

Таким образом меню всех обедов и ужинов исчерпывается 6 кушаньями; ухой, щами, «мучницей»; (употребляемыми всегда с хлебом), кашей с коровьим маслом, кашей с конопляным маслом и, наконец, «куркашами».

«Куркаши» едят в холодном виде из деревянной чашки, а все остальные кушанья – горячими, прямо из котлов.

Для приготовления кушаньев берется 1/3 морской и 2/3 пресной воды, добываемой из снега, который подогревается в одном из котлов. Поэтому расход поваренной соли незначителен, и все кушанья имеют слегка горьковатый вкус.

Замерзший, твердый как камень хлеб режут ножом с 2 ручками.

Роль безсменного повара играет самый младший из ромшаков, который поэтому занимается охотой только в свободные часы и притом недалеко от своей льдины. Время принятия пищи не всегда одно и то же и зависит, главным образом, от юровщика, который, смотря по обстоятельствам, то раньше, то позже отсылает повара с охоты для приготовления пищи.

Когда пища готова, а ромшаков нет, повар поднимает на шлюпочную мачту шапку или кафтан как призывной сигнал.

Раньше прихода юровщика и вообще без его разрешения нельзя съесть ни одной крохи хлеба – виновный наказывается им веревкой.

К концу промысла, когда провизии остается немного, а артель унесло далеко, юровщик начинает выдавать пищу по уменьшенным порциям, так что промышленникам нередко приходится голодать, не говоря уже и множестве других невзгод.

Ухода за кожей никакого, моют только одно лицо, и то не водой, а снегом, так как пресная вода слишком большая драгоценность (употребляемая без примеси морской воды только для питья), а морская сильно раздражает кожу, от неё, по выражению поморов, «лицо перхнетъ».

При сильных же морозах не моют и лица, потому что тогда мытье снегом черезчур болезненно.

Белье меняется только после полного промоканья, или же через месяц. Понятно, тело страшно загрязняется, заводится масса насекомых, для борьбы с которыми некоторые запасаются политанью. Условия же промысла таковы, что почти постоянно приходится потеть и весьма часто промокать. Промокшее платье просушивается тут же, у огня.

Сама охота несложна. Когда тюлени (phocha vitulina), лысуны (phoca grenlandica) и морские зайцы (phoca leporina) высовывают свои головы из воды для запаса воздуха или осмотра местности, промышленники стреляют в них пулями со льдин. Если позволяет время, то для верности прицела ружья кладутся на небольшие льдины, наскоро поставленные ребром, или же охотник просто ложится на лед (если это представляется более удобным для прицела), одним словом, выстрелы пускаются наверняка, чтобы бить зверя в голову, без промаха, и соблюсти строжайшую экономию в порохе и свинце.

Так как зимой ластоногие очень жирны, то убитые они не тонут, а плавают на поверхности.

К подстреленному зверю один или двое промышленников подплывают на карбаске, и один из них вонзает своей жертве кутило ниже затылка, по возможности насквозь, затем спускают бичевку и при помощи её вытаскивают зверя на лед, где с него снимают шкуру одновременно с толстым подкожным жирным слоем. Снятые шкуры кладут в большие лодки, а кости и мясо бросают в море, так как их не употребляют в пищу, вследствие отвратительного вкуса и запаха.

Карбаски служат только для того, чтобы быстро перебираться в них с одной льдины на другую, а также для того, чтобы подплывать к подстреленным зверям для вонзания кутил.

Стрелять с карбаска нельзя, вследствие его крайней неустойчивости, – зато очень легко, даже одному, поднимать из воды на лед и перетаскивать по льдинам. На карбаске помещается, смотря по обстоятельствам, то один, то двое, то трое.

Случалось, что подплывший карбасок опрокидывался не совсем подстреленным зверем, который уносил с собой даже плохо вонзенное «кутило».

Часто, особенно в солнечные дни, звери вскарабкиваются на льдины погреться на солнце, здесь их еще легче достанет пуля.

Нередко, когда зверей попадается много, – охота принимает азартный характер, и охотники на маленьких лодочках, в пылу увлечения, отплывают на далекое разстояние от своей льдины.

В Феврале месяце (так называемый детной промысел) когда тюлени родят на льдинах и часто собираются большими стадами, промышленники убивают их просто палками, причем матери защищают своих детей до последней капли крови.

Хотя маленькие тюленята и не имеют жира, но все-таки они выгоднее больших: шкурка их дорога (около 1 ^½ руб.) легка и занимает очень мало места, а при ограниченности помещения в лодках – это очень много значит.

Если есть в артели новичек, то «юровщикъ» в Великий Четверг, или на 2-й день Пасхи, производит над ним своего рода крещение: новичек три раза погружается в воду со словами: «слушайся старших, теперь можешь ходить на рупак!»

Рупаком называется торчащая льдина, с вершины которой открывается большее поле зрения.

До крещения новичек не имеет права говорить ни одного слова относительно промысла, а тем более взлезать на рупак для наблюдения – не появится ли где зверь.

Он не должен даже пальцем указывать на зверя, если первый его увидит.

Все это для того, чтобы новичек «не сглазил промысла» и не повел к неудаче.

Многие знают какие-то «приманы» зверей, но держат их в величайшей тайне.

Всем ходом промысла заправляет «юровщик», – он не только главное самовластное лицо, но и самый лучший опытный охотник, прилагающий все старания к тому, чтобы набить побольше зверей.

Он больше всех следит за ходом и состоянием своей льдины, за направлением и столкновением других, соседних льдин. Он по своему личному усмотрению решает нужно ли оставаться на прежней льдине или перейти на новую. Иногда на одной льдине плывут недели 2, даже 3, а иногда в неделю приходится переменить льдин 5–6; причем все 8 человек перетаскивают на другую льдину сначала одну шлюпку, потом другую и т. д.

Всякому приказанию юровщика ромша повинуется безпрекословно.

Только в особенно-важных, критических обстоятельствах, напр., при вопросе о том, нужно ли бросать промысел, или при сильном недовольстве юровщиком, составляется общий совет, кончающийся иногда даже избранием нового юровщика.

Если 2 артели случайно встретятся в море; то каждая утаивает от другой ход своего дела.

Нечего говорить, что промысел сопряжен с массой разных несчастных случайностей, могущих повести к гибели всей артели.

Бурной ненастной ночью льдину может разбить о скалистый берег материка или острова, причем опасность может наступить так быстро, что некогда и думать о спасении.

Особенно опасны песчаные мели около Моржовца и между Койденской и Конюшенной землей. В этих местах высота прилива от 17 до 25 фута, быстрота течения от 6 до 15 верст.

На мели нагромождаются целые горы льду, а между мелями большая глубина, и вода течет в виде стремительных потоков, особенно при совместном влиянии ветра.

При таких условиях промысловая льдина легко может разбиться о ледяные горы. Маленькая лодка, слишком далеко ушедшая от своей льдины, может затереться мелким льдом. Если бы ее и увидели товарищи, то часто решительно ничего нельзя предпринять для спасения погибающих, так как мелкий лед мешает подойти к ним.

Нередко отважных промышленников уносит за Канин нос в открытый Ледовитый океан, даже к Новой земле, где им грозит голодная смерть.

Такая же участь ждет их и в том случае, если льдину прибьет к пустынному берегу, слишком удаленному от жилых мест.

К весне лед начинает таять, не говоря уже о полном исчезновении снега. Артель легко может очутиться в положении Тантала, окруженного со всех сторон водой и не могущего ее пить, особенно в том случае, если у артели вышли все дрова.

Конечно, стараются о том, чтобы вода от таяния снега и льда сохранялась в углублениях льдины и не стекала в море.

Иногда все-таки воду приходится добывать только изо льда, но такая вода, вследствие примеси морской соли, более или менее горько-соленовата, неприятна для вкуса и не может быть здоровой.

Быстрым течением, при сильном ветре, льдина может переломиться на 2 половины и разъединить промыппенников, – причем на одной половине останутся большие лодки и провизия, а на другой – люди с маленькими шлюпками. В первое время им нельзя соединиться, вследствие сильной ломки льда, а спустя несколько часов их уносит течением в разные стороны⁴⁶.

Бывает и так: промышленники, нагруженные добычей, уже готовы прекратить охоту и сойти на берег.

Заметив его верстах в 20, они оставляют свою льдину и на веслах, если тихо, или под парусами, при легком попутном ветре, направляются туда.

Еще час, другой – и конец всем невзгодам и лишениям!

Пока все идет хорошо: ветер крепчает, паруса надуваются, и шлюпки быстро несутся к берегу. Вот уже и берег перед глазами, но, о ужас! он весь загроможден льдом и пристать к нему нет никакой возможности.

«Назад, назад, прочь от берега!» кричат несчастные, но ветер со страшной силой гонит шлюпки на берег, – борьба не по силам, немыслима, и гибель неизбежна.

Мне разсказывали 2 случая, бывшие при таких условиях, в одном – из 8 человек выкарабкались на берег только трое, в другом – из 6 человек – тоже трое.

Но кроме всех случайностей, крайнее однообразие в пище, постоянный холод, сырость, промокание одежды, полное отсутствие ухода за кожей – ежечасно подвергают промышленников опасности заболеть, несмотря на их изумительную выносливость.

Цынга, острый составной ревматизм и другие простудные заболевания – вот частые спутники их тяжелых, рискованных странствований.

К весне, при ярком солнце и ослепительной белизне снега, особенно вновь выпавшего, у промышленников «подбивает глаза» – глаза слепнут, причем у одних эта слепота не сопровождается никакими болезненными ощущениями, у других осложняется слезотечением, а у иных, кроме того, и гноетечением.

Болезнь эта очень часта, и редкий из промышленников избегнет её.

Слепнут, конечно, на время, очевидно от чрезмерного раздражения зрительного нерва, который в разных степенях теряет свою чувствительность (амавроз, амблиопия, куриная слепота).

Многие запасаются теперь синими очками, но и очки часто не помогают.

Одним словом, ни один год не обходится без жертв от той или другой причины.

Но промысел привлекателен возможностью большой выгоды. При удаче, каждый член артели (если артель идет самостоятельно, сама от себя, на равных началах) может выручить до 150, даже по 200 руб. (валовых), а принеудаче – убыток, болезнь или смерть. 80–90 руб. считается средней валовой выручкой, из которой, для определения чистой прибыли, нужно вычесть плату священнику за молебен, в церковь за свечи, расходы на привальный и отвальный пиры (привальный пир делается по благополучном возвращении в деревню) и, наконец, расходы на покупку пищевых запасов, дров, пороху и свинцу.

Сумма всех этих расходов сильно варьируется в зависимости от многих обстоятельств.

Чем позже спускается артель в море, тем меньше нужно пищевых, охотничьих запасов и дров, на что выходит обыкновенно от 12 до 16 руб, с ромшака, далее – расходы на пиры, особенно на привальный, неодинаковы и в свою очередь зависят от состава артели, удачи промысла и т. д.

В общем среднем итоге, с каждого ромшака на все издержки выходит от 16 до 26 руб.

Для иллюстрации считаю нелишним привести валовую выручку одной ромши, из села Лапшенги, с обозначением места высадки после промысла:

Выручка Место высадки

В 1877 году. 60 руб. Около Дурахова.

– 1878 « 78 Верстах в 25 от своего села.

– 1879 « 105 Недалеко от села Куяг, на Зимнем берегу.

– 1880 « 80 Близ Инц, на Зимнем берегу.

– 1881 больш.убыток За мысом Каниным на берегу Ледовитого океана, вер. в 70 от мыса.

Последнее странствование настолько характерно, что я хочу разсказать со слов участника ромшака, главные рейсы и события этой ромши.

28-го Января, при сильном юго-западном ветре, ромша спустилась в открытое море с острова Жижгина.

Ветер не изменял своего направления, и 31-го Января охотники увидели Зимний берег близ Золотицы. Охота шла хорошо. Ветер то слабел, то усиливался, но дул почти в одном направлении, так что льдина довольно быстро прошла все горло Белого моря, и 10 Февраля, верстах в 10, показались Кеды, куда ромшаки хотели высадиться и выждать там поворота ветра в обратную сторону.

Здесь, в виду Кеды, между ромшаками вышел раздор: одни хотели совсем прекратить промысел в Кедах (так как охота была удачна – добычи много), а другие – высадиться только на время и затем снова продолжать охоту.

Но спор оказался преждевременным. С берега задул ветер, и промышленники, как ни старались, не могли добраться до желанного места, и льдину их отнесло к самому острову Моржовцу, так что они находились не более как в 3 верстах от его берега.

Кругом Моржовца – весьма быстрые течения, близ берегов терся мелкий лед – и ромшаки не в силах были преодолеть этих препятствий, тем более что лодки сидели низко от добычи иі мало израсходованной провизии.

В продолжение трех суток артель три раза обнесло кругом острова, или, – как говорят ромшаки «повенчало». И близко земля, только рукой подать, а ничего не поделаешь! А тут льдина попала в течение («в повод»), идущее от Моржовца к Орлову, и поднялся сильный ветер в том же направлении.

Чрез сутки, к вечеру, ромшу прибило к мысу Орлову, до берега которого оставалось не боле 2 верст, – это пространство было занято сплошь мелким и крупным льдом, нанесенным ветром. Хотя с большим трудом, но все же можно было добраться до берега, но, к несчастью, наступила темная ночь, и промышленники спокойно легли спать с тем, чтобы ранним утром, на разсвете, перетащиться на берег.

Но ночью поднялась страшная метель, с берега (т. е. с запада) забушевал штормовой ветер, и по утру наши опечаленные одиссеи неслись опять к Моржовцу, который на этот раз остался у них далеко на юге, так что они чуть-чуть его видели. Это было уже в конце Февраля. Ничего больше не оставалось теперь нашим промышленникам как ждать Канинского берега – на него возлагались теперь все надежды.

Ветра дули поворотные – то в одну, то в другую сторону, и до 15 Марта артель не видела земли.

Какова же была их радость, когда 15-го показался Канин нос, а с ним и надежда на спасение!

Для того, чтобы облегчить лодки и вернее пристать к берегу, артель решила общим советом выбросить часть добычи – теперь шел вопрос не о барышах, а о жизни, – страшно было промышленникам очутиться за Каниным носом – в открытом, неизвестном для них океане, откуда редко возвращаются благополучно.

Все стали горячо молиться, чтобы «Господь не пронес мимо». Страх, надежда, томительное напряженное ожидание отнимали у промышленников сон и аппетит.

Западный ветер ревел по прежнему; на низком берегу мыса были навалены целые горы льду. Промысловую льдину приблизило верст на 5 к берегу, но подойти ближе – нельзя, – огромные массы разломанного ветром мелкого льда терлись близ берега и не пропускали наших промышленников. Как они ни старались, сколько раз ни перетаскивали лодок с одной льдины на другую – все напрасно – они были протолкнуты мимо мыса и таким образом «оттерты», «отшиблены» от суши.

Хотя это были совсем не нервные и не чувствительные люди, не знакомые со слезами, но теперь они горько заплакали.

Страх и уныние наполнили их души пред горьким, неотвязчивым вопросом: что-то теперь будетъ?!

С горя промышленники разсердились на юровщика, видя в нем причину своего несчастья, и общим советом выбрали нового: «авось новый будет счастливый!» утешались они.

Новый юровщик в видах полной неизвестности относительно того, сколько придется плавать в океане, стал выдавать пищу по уменьшенным порциям. Каждый получал теперь на обед и ужин по 1/2 фунта хлеба и по 2 наважки, или, вместо наваги, по соответственному количеству сайды. Ромша жила впроголодь и была в страшно угнетенном состоянии. Кто мог, «у кого (по выражению поморов) утроба принимала», прикармливался вареным мясом тюленей. Пять человек ромшаков, которые были помоложе, стали страдать безсонницей – от безпокойства и напряженного всматривания в даль – не покажется ли где берег.

Но, несмотря на все это, между ними не было ни одного больного.

Весь Апрель месяц охотники носились по Ледовитому океану, где были – сами не знали, предполагали, что близко подходили к Новой Земле и к острову Калгуеву, но не видели ни той, ни другого. В последних числах Апреля сделалось тихо.

Промышленники выбросили большую часть добычи и имели теперь только 2 большие лодки с 2 карбасками, а остальные были сожжены вместо дров, (которые еще в половине Апреля все вышли); и облегченные поплыли сначала на веслах, а потом на парусах, так как подул попутный ветерок. После долгих соображений взяли по компасу курс на Канин мыс. Курс, конечно, был совершенно гадательный, основанный на весьма малых данных, но все-таки разсчет оказался верным.

2-го Мая, верстах в 10, к величайшему своему удовольствию, они увидели Канин нос. Но судьба еще не сжалилась над ними; – от берега подул ветер, и суша снова исчезла из виду.

Можно себе представить, в каком настроении были промышленники!

Но это было последнее испытание. Ветер продержался недолго, наступил штиль, и 9 Мая промышленники высадились на берег, верстах в 70 к юго-востоку от Канина мыса. Место было совершенно дикое, безлюдное. Провизия почти вся вышла, а новой негде достать, так что голодовка продолжалась по прежнему, и артели пришлось здесь только отдохнуть и успокоиться.

Затем, держась самых берегов, путешественники поплыли на шлюпках к Канину носу. Верстах в 3 от последнего они встретили «самоедина» и за 5 тюленьих шкур купили у него пуд свежей оленины и 1^1/2 пуда муки.

Денег у них не было ни копейки. Тут же, около Канина мыса, они встретились с другой ромшей, из села Яренги, испытавшей подобное же злополучное странствование и притом с большей голодовкой.

Эта вторая артель тоже купила оленины у «самоедина», причем один из ромшаков с жадностью набросился на мясо, – ночью у него сильно раздуло живот, а к утру, при сильных мучениях, он умер.

Хотя обе артели и имели теперь муку, но испечь из нее хлеб было негде.

Для этого пришлось зайти в маленькую деревушку Несть.

В деревне Шойне, состоящей всего из 2 избушек, наша артель купила еще оленины и муки.

В Семже, в 36 верстах от г. Мезени, наши злополучные охотники продали остаток шкур – всего на 40 руб., т. е. по 5 руб. на человека.

Держась постоянно близ берега и заходя в некоторые деревни для отдыха и покупки провизии, промышленники добрались до г. Архангельска, не имея ни денег, ни провизии, а между тем и то и другое необходимо для семей, оставшихся в деревне.

И вот ромша отправляется к знакомому купцу, которому сбывала осенью семгу и шкуры зверей первой половины зимы, и просит у него в долг разных пищевых запасов в счет будущих промыслов.

Купец уважил просьбу, и 21 Июня ромша благополучно добралась до родного села, пробыв в странствовании 5 месяцев без 4 дней.

После такой неудачи, конечно, не было и речи о привальном пире, который бывает разливанным морем при хорошем промысле.

6-го Июля в соседнее село Дурахово возвратилась артель, перенесшая гораздо больше невзгод.

Еще в океане она истратила всю провизию, после чего питалась одним мясом тюленей.

Но что всего было страшнее – они попали в океане (оставив свою льдину), в место, совершенно свободное от льда⁴⁷ и здесь подверглись ужаснейшему океанскому волнению.

Гребни громадных волн ежеминутно грозили поглотить лодочки промышленников. Нужно было употребить все искусство, приобретенное с детства, чтобы не быть захваченными разъяренной стихией!

Целых l ^½ суток, и днем, и ночью, без пищи и питья промышленники боролись с бушующим океаном и, выбившись из сил и отчаявшись в спасении, надели белые рубахи и простились друг с другом, совсем приготовившись к смерти.

Но около 20-го Мая благополучно высадились на берегу Ледовитого океана, при входе в Чесскую губу, близ реки Камбальницы. Домой же возвратились, как я уже сказал, только 6-го Июля.

Чаще всего промышленники высаживаются где-нибудь на зимнем берегу Белого моря, особенно в Кедах (к юго-западу от мыса Воронова), далее, на острове Моржовце, иногда на мысе Орлов и реже на Канинской земле.

Место высадки до некоторой степени зависит от самих промышленников, которые обыкновенно стараются высадиться там, где есть жилье, где можно продать добычу и в случае надобности купить провизии.

Если погода тихая, и дело идет к весне, если промысел удовлетворителен, и артель находится недалеко от какого-нибудь желательного места горла Белого моря, то она стремится достигнуть его, пользуясь течениями, перетаскивая шлюпки по льду и переплывая на них пространства между льдинами.

Не редко бывает так, что промышленники уже близки к намеченному месту, положим к Моржовцу или к Кедам, как поднимается сильный ветер и гонит их назад, или проносит мимо этого места, верстах в 2–3.

А при сильном ветре высаживаться немыслимо – могут все погибнуть. Хорошо еще если льдину понесет назад, в Белое море, а каково положение охотников, когда льдина их уплывет в Ледовитый океан!

В Кедах стоит до 400 промысловых избушек с дверями, окнами и печами. Летом здесь не живет ни одной души, так что место это кажется как бы вымершим. В конце же зимы, к весне, наоборот, здесь все оживляется.

Съезжается масса промышленников (с Летнего, Зимнего берегов, с Мезенской губы), скупщиков, продавцев провизии и спиртных – торговля идет бойко. Иногда в Кедах собирается до 2000 человек.

Продавши свою добычу, промышленники нередко бывают вынужденно оставаться здесь недели 3–4, вследствие противных ветров, мешающих пуститься в обратный путь.

На Моржовце, на котором я был раз семь, есть 2 промысловых избы – одна на северной, другая на южной оконечности его.

Первую я осматривал много раз, – она состоит из одних стен с плоской крышей из мховаго дерна и больше ничего – ни пола, ни окон, ни печи. Вход всегда открыт – двери нет. Только по нужде, когда на Моржовце высадится много промышленников, часть их ютится в этой избе, а большинство стремится в казенные казармы, которые построены для служащих при Моржовском маяке и находятся в ведении смотрителя. Последний обыкновенно скупает у промышленников сало и шкуры и часто притесняет их, не пуская даже отогреться даром.

Одного смотрителя (теперь уже смененного), промышленники грозились даже убить, если он не перестанет прижимать их.

На мысе Орлов нет промысловой избы, и все надежды промышленников возлагаются на смотрителя Орловского маяка и на казенные здания.

В случае высадки где-нибудь на Канинской или Конушенной земле, ближайшим местом для продажи добычи служит село Семжа – в 35 верстах от г. Мезени.

Если приходится высадиться в неурочных местах Зимнего берега, вдали от жилья, то скупщики ближайших сел, узнав о высадившихся, немедленно являются для покупки добычи.

В каждом побережном селе Белого моря есть скупщики сала и шкур морских зверей. За отсутствием путей сообщения и конкуренции – скупщики часто притесняют ценой промышленников, которым крайне необходимо продать свой товар: на нагруженных лодках опасно возвращаться домой.

Если промысел был неудачен, а провизия вся вышла, если промышленников слишком далеко унесло от их местажительства – им приходится продавать даже самые шлюпки. Впрочем, это бывает весьма редко, а обыкновенно промышленники, продав товар, на своих же лодках возвращаются домой, держась постоянно близ берегов, саженях во сто от него.

Деньги от продажи добычи делятся поровну, причем владетелю лодок от доли товарища – солодочника дается еще 1/8. Так, например, если артель выручила всего 192 р., то каждый получает по 24 руб., но четверо из 8 человек должны скинуть со своей доли по 1/8 части, т. е. по 3 рубля, в пользу хозяев лодок, следовательно 4 человека получат по 21 руб., а другие 4 человека – хозяева лодок – по 27 руб.

Юровщик не получает ни одной лишней копейки за свое предводительство, – он старается только «за честь», пользуясь авторитетом и уважением не только в море, но и дома, в деревне, где к нему обращаются с просьбами о принятии в число ромшаков на предстоящий промысел; он принимает одних, отказывает другим, особенно тем, за которыми водился прежде грех непослушания, и таким образом является составителем ромши, так что в церкви получает только освящение выбора, на самом деле давно установившегося.

Чаще артель отправляется на промысел не самостоятельно, а посылается хозяином, который, в таком случае, дает от себя лодки, все жизненные припасы и порох, но зато берет себе уже половину вырученных денег, а также и остаток провизии, если он случится.

А так как большинство жителей упомянутых деревень, особенно Пушлахты и Летней Золотицы, живет бедно и не имеет средств запастись всем необходимым для промысла, то идет от хозяев в качестве «покручников», т. е. работников, тем более, что «забор вперед» денег в форме разных жизненных припасов у тех же хозяев – чаще кулаков – дело самое обыкновенное, заурядное.

Весьма часто бывает так, что «покручник», побывавши на промысле, едва в состоянии выплатить долг своему хозяину, а между тем в конце зимы и ранней весной он снова вынужден у него одолжаться.

Нередко покручник идет на промысел с такими словами: «по крайней мере дома не буду есть хлеба, а может, что Бог и даст».

От Летнего берега каждую зиму пускается на промысел от 200 до 250 человек: около 11 ромш из Яренги, около 9 ромш из Лапшенги, ромш 5 из Дурахова, ромши 4 из Летней Золотици и Пушлахты. Так как последние два села находятся в Онежском заливе, где очень мало зверей и притом только мелкие, а выбраться из залива в открытое море весьма трудно, то ромшаки этих сел (обыкновенно покручники), пешком приходят в Дурахово и уже отсюда, с острова Жижгина, спускаются в открытое море.

Промысел на льдах существует также и у жителей Зимнего берега и в Мезенской губе, но только на других началах: артель составляется не из 8, а из 7 человек, берется не 4, а только одна большая лодка и один карбасок, провизии запасается всего недели на три.

Промышленники не пассивно высматривают плавающего зверя, а ищут главным образом, лежащих на льду, для этого они постоянно передвигают свою лодку по льду, с одной льдины на другую, стараясь держаться, по возможности, вблизи берегов. Нередко за одну зиму они несколько раз, по разным направлениям, проходят лямкой по льду все горло Белого моря, останавливаясь на одном месте только для ночлега. Для них всего выгоднее охотиться в Феврале, когда звери родят и собираются большими стадами, а затем в Апреле месяце (так называемый «загребный» промысел), когда звери, по мнению поморов, стремятся, или «загребают» от жары туда, откуда «чуют ветер». А так как весной всего чаще дуют западные и юго-западные ветра, то звери стремятся к западному берегу Белого моря, ложатся здесь на льдины и лежат неподвижно целыми неделями, отчего у них «оплывают глаза», и мало по малу исчезает весь жир.

Такая неподвижность происходит, по мнению поморов от того, что «зверь обленивается». Нечего говорить, что таких зверей очень легко бить, даже просто палками, но они имеют мало жира.

Так как зимой в Белом море преобладают ветра юго-западной четверти, то жителям Зимнего берега невозможно пускаться та в море, как жителям Летнего. Но возвращусь к Летнему берегу.

Всех вышеупомянутых источников жизни (земледелия, скотоводства, рыболовства, морского звероловства), далеко не достаточно для удовлетворения насущных потребностей даже самых неприхотливых людей.

Самые промыслы черезчур неверны, случайны, здесь все зависит от счастья – удачи.

А потому жители Пушлахты, Летней Золотицы и Дурахова бедны и не только бедны, но и захудалы, низкорослы, хилы как те чахлые, кривые березки, что растут на Летнем берегу. Бедность и море сделали их равнодушными к жизни и безшабашными в опасностях.

Для пополнения рессурсов жизни часть работников идет на заработки в Соловецкий монастырь, до которого летом только «рукой подать», и который уже несколько столетий играет роль важного торгового пункта по отношению к Летнему берегу.

Часть жителей упомянутых трех деревень издавна покупают в Соловецком монастыре все жизненные припасы: муку, семена для посева, треску, пикшу, порох, ситец, даже холст и притом нередко в долг, обязываясь уплатить его или результатами морского промысла или просто личным трудом в качестве наемных рабочих.

Нельзя сказать, чтобы монастырь был большим кулаком по отношению к Летнему берегу. Конечно, своей выгоды нигде не упустит – все покупает дешево, по возможности дешевле существующих рыночных цен, свои же товары отпускает по высокой цене, всегда выше рыночной в г. Архангельск, несмотря на то, что монастырь все товары покупает оптом, из первых рук (напр., хлебные товары от Московской фирмы Журавлева, за треской ежегодно посылается парусное судно на Мурман, на место ловли, где треска покупается от 40 до 70 коп. за пуд и т. д.).

Чтобы не быть голословным, скажу несколько примеров. Тот ситец, который в Архангельске стоит 14 коп. аршин, в монастыре продается по 18–20 коп., аршин холста в Архангельске стоит 9 коп., в монастыре такой же холст 12 к. несмотря на то, что по крайней мере половина всего имеющегося здесь холста – «дар Преподобным».

Монастырь ставит себе в заслугу и то, что с хлебных материалов, кроме пшеницы, он довольствуется небольшим процентом – всего 10, а иногда и меньше. Но зато фунт пшеничного печёного хлеба стоит здесь 12 коп. в то время как в Архангельске – 7–8 коп.

Но есть и такие факты: во время голода монастырь безплатно снабжал хлебом беднейшие поморские семьи, особенно те, мужские члены которых работали на монастырь, а после пожара помогал даже деньгами и лесом для постройки домов.

Некоторые работники никогда не выходят из долгов монастырю, хотя последний не дает много вперед – никогда не свыше 15 руб., обыкновенно же от 5 до 10 руб.

За иных работников, много лет служивших и приобревших хорошую репутацию), монастырь платит даже все мирские и государственные подати (рублей 5 с копейками с души) в счет будущего промысла или личной работы.

А так как обитель представляет громадную экономическую силу в сравнении с бедностью Летнего берега, то нечего говорить, что долги её обыкновенно не пропадают – она имеет много средств поприжать долгого неплательщика, которому для увеличения жизненных средств некуда деваться кроме монастыря.

И так, нужда гонит многих из жителей Летнего берега к монахам в наемные рабочие, которые называются здесь почему-то «казаками» и составляют 3-ю группу Соловецкого населения.

Они нанимаются только на лето, а рабочее лето в Соловецких считают от 1-го Апреля по 1-е Октября.

Некоторые, наиболее нуждающиеся, приходят в обитель в Марте, иногда даже в Январе, но таковым за более ранний приход нет прибавки, они все равно получат только «за лето», не свыше известной суммы, так что зиму им приходится работать в качестве даровых богомольцев.

Число всех наймитов ежегодно простирается от 140 до 240 человек, смотря по количеству и качеству даровых богомольцев, а также потому – предпринимаются или нет какие-либо новые постройки, требующие увеличения работников – специалистов, напр., каменьщиков.

Платят «наймитам», конечно, различно: юноши получают от 12 до 20 руб. за лето, взрослые – от 40 до 60 руб.

Такие цены обыкновенно процентов на 5–15 ниже местной заработной рыночной платы.

Мальчики Летнего берега живут в обители сначала несколько лет только «из-за хлеба», в качестве богомольцев, а лет с 16 уже начинают получать маленькую плату.

Конечно, монахи платят за уменье, способность к работе, за её полезность, но, кроме того, принимают во внимание иногда и то, сколько данный работник должен монастырю, и такие соображения нередко ведут к уменьшению платы против установившейся нормы.

Содержание всем наймитам полагается от монастыря.

Зачем монастырю тратить деньги на наемных рабочих, когда он имеет 600 человек даровыхъ?!

Уже самый факт найма показывает, что даровых рабочих далеко недостаточно для удовлетворения потребностей монастыря в летнее время. Недостаток рабочих чувствуется, главным образом, весной, когда даровые рабочие разъезжаются, а на их место приезжают новые, совершенно незнакомые с монастырем, «не свычные, не приспособленные к его работам, тогда как поморы живут здесь с малолетства и все знают». Кроме того, в это время увеличивается и самое количество работы, – один сенокос и судоходство требуют массу рабочих и притом сильных или со специальными знаниями.

Наконец, установившиеся взгляды на даровых богомольцев, малетство их большинства, неуменье – делают их труд мало производительным, а потому для самых тяжелых работ, а также для работ, требующих специальных знаний – монастырь вынужден нанимать. Косить сено, состоять гребцами при переправах, матросами на парусных и даровых судах, кочегарами на пароходах, рыть канавы, чистить «пожни» (делать почву удобной для сенокоса) – вот дело «наймитов», конечно, вместе с богомольцами.

Богомольцы сначала приноравливаются к работам, служат больше помощниками, а потом, зимой, уже одни «справляют некоторые работы».

Так напр., летом камни сверлят, главным образом, «наймиты», а зимой богомольцы.

Одним словом, монастырское начальство так распределяет рабочих по группам, чтобы в каждой из них было по нескольку человек вполне опытных, хорошо знающих свое дело – или из монашествующих, или из наймитов, или из даровых рабочих богомольцев.

Отношения монахов к наймитам проникнуты уже несколько иным духом, суть которого можно выразить такими словами: «получил денежки, так работай как следует!»

Соответственно с этим и положение наемных рабочих во многом отличается от положения обетников.

Наймиты живут и едят в особом, отдельном здании, вне монастырских стен. Пища им готовится отдельно, в скоромные дни дают мясо.

Самое количество рабочих часов у них на один час больше, и за интензивностью их работы монахи следят гораздо строже. Наконец, положение наймитов более зависимое – с ними меньше церемонятся. Если кто из них грубиянит, пьянствует, или плохо работает, то такого просто прогонят и не примут в следующий год. Кроме того, ему ничего не отпустят из монастырских лавок, так что он может очутиться в крайне затруднительном положении.

«Мы живем монастырем, без него нам нельзя обойтись!» вот мысли, которые глубоко запали в сознание большинства «наймитов».

Общий дух их отношений к монахам можно выразить так: «от монастыря нам нет утеснений, только платой немного прижимают!» (за работу и товары).

Есть еще одна не безынтересная сторона отношений.

Целые столетия жители упомянутых деревень и монахи провели в близком соседстве, постоянно имея сношения и нужду друг в друге и так что в конце концов получилось: «мы привыкли друг к другу!»

Монахи считают этих соседей своими, людьми, пред которыми нечего стесняться, скрытничать и надевать личину святости, которым даже можно поручать дела предосудительные для монашеского сана.

«Что их бояться! далеко молва чрез них не пойдетъ!»

Та халатность, откровенность, которая допускается монахами по отношению к поморам – наймитам, избегается по отношению к даровым рабочим богомольцам. Иногда богомолец проживет в обители два, три года и совершенно не знает, как живут монахи в своих кельях и как относятся друг к другу.

Поморы – казаки, наоборот, хорошо знают неказовую, закулисную жизнь монахов, сложили про нее много смехотворных, нецензурных песенок и прибауток и не соблазняются прелестями этой жизни, несмотря на материальное обезпечение. Бывало, спросишь какого-либо знакомого помора:

«Монастырь у вас под боком, житье там хорошее, – не лучше ли вам прямо идти в монахи, чем жить в нем с малолетства и каждый год наниматься!»

– «Нам идти в монастырь один соблазн, – постоянно будешь видеть своих из деревни, радеть о них – какое тут спасение!?»

Мы пригляделись к жизни монахов – и в миру можно не хуже спастись да и выгоднее работать за деньги чем даром. Не разсчет нам идти в монахи!»

И действительно, в настоящее время в монастыре нет ни одного монаха с Летнего берега, а в прошлом если и были, то как редкие исключения.

Заведешь разговор на ту же тему с монахами:

«Отчего у вас нет монахов из поморов? ведь они были бы очень нужными людьми для обители»!

– «Какие они монахи! к церкви не имеют усердия, – народ безпутный, вольница, выпивку любит, да и убыточно будет обители: много добра уйдет из неё к родным в деревню от таких монахов!»

Близкое знакомство поморов с жизнью иноков не мешает им относиться с глубокой верой к Преподобным Зосиме и Савватию, основателям Соловецкого монастыря.