Д

см.: тихвинская ягодница.

В древнерусской языческой мифологии бог солнца, олицетворение света и добра; сын верховного бога и повелителя Вселенной Сварога. Дажьбог считался родоначальником и покровителем русского народа, видел в нем свое наследие и богатство.

В «Слове о полку Игореве» дважды говорится о попавших в тяжелое положение русских как о внуках Дажьбога: «Погибашеть жизнь Дажь-Божа внука» и «Въстала обида въ силахъ Дажь-Божа внука».

Согласно «Повести временных лет» за 980, идол Дажьбога стоял на холме в Киеве. Здесь ему совершались поклонения и приносились жертвы. По древним преданиям, Дажьбог покровительствовал свадьбам, встречал жениха на рассвете и в день бракосочетания. Весеннее празднование Дажьбога (конец апреля) открывало лето и начало сельскохозяйственных работ, осеннее празднование (конец ноября) закрывало лето

и завершало летний трудовой цикл. После принятия христианства многие атрибуты и свойства, приписываемые Дажьбогу, перешли на св. Георгия Победоносца, а празднование осеннего и летнего Юрьевых дней (26 нояб./9 дек., 23 апр./6 мая) практически полностью вытеснило древний языческий культ. Как и древний Дажьбог, св. Георгий Победоносец стал покровителем, но уже не просто русского народа, а Русского государства.

О.Платонов

(10.11.1801–22.09.1872), русский писатель, лексикограф, этнограф. Родился в Луганске в семье обрусевшего датчанина. В 1814 поступил в Морской кадетский корпус. В 1819 выпущен мичманом. В 1825 Даль, оставив морскую службу навсегда, отправился в Дерпт, где с 1826 по1829состоял студентом медицинского факультета. 29 марта 1829, еще будучи студентом, он был зачислен во 2-ю Действующую армию ординатором при военном госпитале.

Еще в детстве заметил разлад в речи образованных людей и простолюдинов. Определенная мысль составить словарь явилась у него в 1819, и с этих пор он стал заносить в записную книжку все слышанные им чистонародные слова и выражения и старался находить их корни и происхождение. Большой материал дала ему Турецкая война, а затем польская кампания. В 1831 Даль поступил ординатором в военный сухопутный госпиталь, где приобрел известность окулиста-хирурга. К этому времени относится его дружба с писателем Погорельским (А. А. Перовским) и сближение со знакомым ему еще по департаменту В. А. Жуковским, а через последнего с А. С. Пушкиным, И. М. Языковым, А. А. Дельвигом, И. А. Крыловым, Н. В. Гоголем, В. Ф. Одоевским и др. литераторами. Знакомство это послужило решительным толчком к литературной деятельности, которой он, наконец, посвятил себя исключительно.

В 1830 Даль напечатал в «Московском Телеграфе» Н. А. Полевого первый литературный опыт: «Русские сказки», обративший на себя внимание своеобразным народным языком. В 1832 вышли отдельным изданием «Русские сказки, из предания народного, изустного, на грамоту гражданскую переложенные, к быту житейскому приноровленные и поговорками ходячими разукрашенные казаком Владимиром Луганским». «Казак Луганский» стал его псевдонимом. По оставлении службы в Петербурге Даль вскоре уехал в Оренбург, где появились в свет его «Рассказы из народного быта» и были написаны «Уральские рассказы». В 1841 Даль поступил на службу в Министерство уделов, а затем сделался домашним секретарем и ближайшим помощником А. А. Перовского, министра внутренних дел. Командировка в южные губернии дала ему возможность познакомиться с южными наречиями. Здесь же он столкнулся со страшными случаями ритуальных убийств, совершенных иудейскими фанатиками. По этому поводу Даль написал книгу «Разыскание о убиении евреями христианских младенцев и потреблении крови их» (1844).

В 1849 Даль перевелся в Нижний Новгород на должность председателя казенной палаты. Волга обогатила его своеобразной народной лексикой. В Нижнем он привел в порядок собрание 37 тыс. русских пословиц и поговорок (напечатаны в 1862). В 1858 Даль вышел в отставку и переселился в Москву, где окончательно обработал свой «Толковый словарь», результат 47-летнего упорного труда, ради которого он отказался даже от литературной деятельности, несмотря на ее успешность. В 1861 вышло «Полное собрание сочинений В. И. Даля» и 1 том «Толкового словаря живого великорусского языка». Первое издание «Словаря» (4 т.) выходило с 1861 по 1867. В 1864 представлен был имп. Александру II первый том «Словаря», и все издержки по изданию были приняты на счет государя.

Даль был избран единогласно в почетные члены Академии наук, и за «Словарь» ему была присуждена Ломоносовская премия. Императорское Русское географическое общество, самая мысль о котором возникла в кружке, собиравшемся у Даля в 1840-х, увенчало его колоссальный труд Константиновскою золотой медалью. До последней минуты жизни Даль не переставал дополнять и исправлять свой словарь. Эти дополнения включены во 2-е издание, вышедшее в 1880–82. Последним произведением его были «Очерки русского быта» (1867–68).

С. Ю.

Св. блгв. кн. Даниил Александрович (1261–1303), младший сын св. блгв. кн. Александра Невского, мудрый правитель Москвы, положивший начало собиранию Русских земель. Согласно Степенной книге (1560–63), почитание св. Даниила Московского началось в XVI в., после чудесного явления князя Даниила некоему юноше из великокняжеской свиты, в котором святой укорял вел. кн. Иоанна III в том, что он забыл о нем.

Народное название дня прор. Даниила и трех отроков: Анании, Захарии и Мисаила, а также прп. Даниила Исповедника, 17/30 дек.

По народному поверью, св. Даниил обладал прозорливостью и способностью угадывать сны. Чтобы понять значение своих снов, русские часто обращались с молитвой к св. Даниилу.

В Древней Руси в этот день разыгрывалось «пещное действо» – древний обряд, воспроизводящий сцены из библейской легенды о «ввержении трех отроков в пещь».

Св. мученица, празднуется 19 марта/1 апр. У русских крестьян она прозвалась Грязною, Пролубницей (Прорубнией); о ней говорили: «Дарья – оклади пролубы», «Дарья – засори пролубы», «Дарья-Повалиха», «Дарья – грязные проруби», «Дарья-Грязная, Грязниха», «Маркая», «Грязнопруд», «Дарья – оклади проруби», «Дарья – грязные пролубницы», «Грязные проруби», «Пролубницы», «Дарья- Поплавиха».

С приходом тепла при оттаивании из-под снега во льду появляется грязь, оставленная в зимнюю пору, оттого и день назывался Грязнихой. Существовало поверье, что в этот день Дарья смывает у проруби грязь с одежды только чистого душой человека. А если он с черной душой, если замарал свою жизнь чернотой, «грязной грязью», зло какое совершил, то сколь ни полоскай одежду в проруби, она так грязной и останется. Дарья снимает только чистую грязь – ту, что прилипла от трудов праведных. А грязь, что появилась в результате дел неправедных, остается с человеком навсегда. Хозяйки полоскали свое белье в проруби при народе, чтобы все видели – чистая у них душа, и в доме чисто, раз одежда отстирывается. Люди с грязной душой остерегались одежду полоскать принародно.

Приспособление для закрытия входного проема в стене дома.

Ее изготавливали из 2–3 широких тесовых или пиленых дубовых досок, соединявшихся друг с другом в единое дверное полотно деревянными брусьями. Их набивали поперек полотна в верхней, средней и нижней его части.

Для того чтобы поставить одностворчатые двери в проем устраивали дверную колоду. Она состояла из двух косяков – толстых дубовых плах, вставленных в дверной проем вертикально, верхнего бревна – вершинка и нижнего – порога. Косяки имели пазы, куда входили деревянные шипы, вырезанные в бревнах стены.

Дверное полотно скрепляли с колодой разными способами в помощью железных или деревянных шпеньков – пяток, вставлявшихся в гнезда, выдолбленные в верхнем и нижнем бревнах дверной колоды; с помощью 2-х железных штырей, которые продевали в 2 железные втулки, расположенные на верху и в низу косяка, а также навешивали на петлях.

Дверной проем в крестьянской избе был, как правило, невысоким, от 1,4 до 1,5 м, но достаточно широким – ок. 1 м. Некоторые избы имели двери, приближавшиеся к квадрату. Низкие дверные проемы выполняли утилитарную функцию – позволяли сохранять тепло в избе. Кроме того, это был способ заставить человека склониться перед хозяевами при входе в дом. Дверь, соединявшая сени и жилое помещение, открывалась всегда в сени, что делало жилое помещение более удобным и просторным. Такая дверь не имела запоров. Деревенский этикет позволял постороннему человеку войти в избу без стука в дверь. Его приход обычно предварял стук в боковое окно дома или звяканье щеколды на дверях крыльца.

На мифологическом уровне дверь осмыслялась как граница между миром людей и внешним миром. Внешний мир, расположенный вне пределов родного дома, рассматривался как мир враждебный: там, по поверьям, жили существа, всегда готовые принести вред человеку, посылавшие молнии, снегопады, бури, пожары. Считалось, что, выходя за дверь дома, человек лицом к лицу встречается с этой враждебной силой. Поэтому существовал обычай, отправляясь в дорогу, присесть на лавку, попрощаться с домом, прочесть краткую молитву и попросить у Бога защиты в долгом пути.

Верили, что через дверь в дом может проникнуть нечистая сила. Для защиты от нее дверь окропляли святой крещенской водой, рисовали на ней углем или мелом кресты, выжигали их на притолоке свечой Чистого четверга. С целью защиты от нечистой силы на порог или дверной косяк прибивали подкову, нож, обломок косы.

Ист.: Шангина И. И. Русский традиционный быт. Энциклопедический словарь. СПб., 2003. Сс. 43–44.

В древнерусской языческой мифологии несчастное существо, способное совмещать в

себе две души: человеческую и сатанинскую. Днем двоедушник ведет себя как и любой другой человек, а ночью он сразу же засыпает глубоким сном, так что его невозможно разбудить. В это время он бродит вне своего тела или в своем обличье, или в обличье пса, зайца, коня.

После смерти двоедушника его чистая душа идет на тот свет, а нечистая становится упырем.

Пространство, включающее дом и др. постройки, принадлежавшие одному хозяину, чаще всего огороженные забором или легкой изгородью. Двор мог быть царским, княжеским, дворянским, купеческим и др. Размеры его зависели от достатка хозяина. Княжеские и дворянские дворы чаще всего назывались усадьбами. На дворе жил хозяин с семьей, домочадцами и слугами. Численность живущих на одном дворе могла составлять десятки человек.

Дворы по возможности старались располагать на возвышенных местах для безопасности от полой воды и зимних сугробов. Такое правило наблюдалось в селах и деревнях при постройке усадеб владельцев. Кругом дворы огораживались забором, иногда острым тыном или заметом. Обыкновенно этот забор был деревянным, но в XVII в. стали делать каменные или кирпичные ограды, даже там, где на дворе вся постройка была деревянная. В Москве были усадьбы с деревянными постройками и каменными оградами. В царском имении, в Измайловском селе, хотя строения были деревянными, но ограда каменная. Хороший хозяин старался оградить свою усадьбу так, чтобы через нее никакое животное не пролезло и чтоб от соседей не могли приходить слуги к его слугам. Во двор вели 2-е или 3-е (иногда более: 5 или 7) ворот, и между ними одни были главные, имевшие символическое значение. Они украшались с особой заботливостью и делались крытыми, а иногда в виде отдельного проездного строения с надстроенными наверху башенками; сами створки украшались разными изображениями орлов, оленей, цветов и т. п.

Особенность русского двора была та, что дома строились не рядом с воротами, а посредине от главных ворот пролегала к жилью дорога, иногда мощеная, которую хороший хозяин содержал постоянно в чистоте и требовал от слуг чистить ее зимой и летом. Вместо того чтобы строить большой дом или делать к нему пристройки, на дворе сооружали несколько жилых строений, которые имели общее название хором. Надворные постройки были жилые, служебные и кладовые. Жилые носили наименования: избы, горницы, повалуши, сенники. Изба была общее название жилого строения. Горница, как показывает само слово, было строение горнее, или верхнее, надстроенное над нижним, и обыкновенно чистое и светлое, служившее для приема гостей. Название повалуши сохранилось до к. XIX в. в восточных губерниях и означало кладовую, обыкновенно холодную. В старину хотя повалуши и служили для хранения вещей, но были также и жилыми покоями. Они иногда надстраивались над нижними строениями, как горницы. Сенником называлась комната холодная, часто надстроенная над конюшнями и амбарами, служившая летним покоем и необходимая во время свадебных обрядов.

Очень часто по несколько строений всех этих видов находилось в одном и том же дворе. Напр., 3 горницы и 1 повалуша или 2 горницы и 3 повалуши. При каждом отдельном строении были сени, а часто 2-е сеней, одни передние, другие задние, и те и др. теплые, иногда же 2 или 3 жилых строения под одной крышей соединялись теплыми сенями, которые были общими для того и др. жилья. Обыкновенно жилье располагалось так, что главный дом был с одной стороны сеней, а по др. сторону, в заворот, другой дом, а от этого дома еще какое-нибудь составляющее с ним угол строение. Иногда в одном дворе несколько домов соединялись между собой крытыми переходами, которые были продолжением сеней. Эти переходы различными линиями проходили от одного строения к другому. В Измайловском и Коломенском селах у царей такие переходы, покрытые тесом и со слюдяными окончинами в окнах, сходились, как у центра, у домовых церквей. Такое устройство, вероятно, было и в домах знатных людей, у которых были церкви, ибо в те времена многие бояре, знатные дворяне и вообще богатые люди имели у себя домашние церкви, и тогда из всех жилых строений члены семейства могли сходиться все разом для слушания богослужения.

В XVII в. в Москве двор знатного человека, обнесенный снаружи каменным забором, представлял внутри несколько каменных строений, стоявших на погребах и нижних этажах. Перед каждым были сени. Между ними торчали деревянные здания, избы, горницы, светлицы и множество изб людских и служб каменных и деревянных, и все это было соединено переходами.

Начиная от царских до зажиточных посадских, способ расположения жилых строений был в главных своих чертах одинаков в Русской земле. У царей для каждого члена семейства строили особые хоромы даже тогда, когда эти новые хозяева не выходили еще из детского возраста. Точно так же и у зажиточного крестьянина для братьев, сыновей и племянников хозяина строились избы, соединенные между собой; иногда 2 или 3 избы под одной кровлей соединялись между собой сенями, иногда несколько изб связывались переходами.

Такой своеобразный способ постройки как будто выражал сочетание родового единства с личной и семейной отдельностью, и двор русского зажиточного человека напоминал собой древнюю удельную Русь, где каждая земля стремилась к самобытности и все вместе не теряли между собой связи.

В числе причин, побуждавших т. о. располагать жилые помещения, было и то, что при таком способе постройки удобнее было по смерти владельца наследникам разделиться между собой, а в случае, если б кто пожелал выселиться и завести собственный двор, ему легче было бы перенести на новое место то, что ему досталось из строений по разделу.

Зажиточные люди обыкновенно строили себе дом в 2 жилья, нередко с надстройкой наверху, которая придавала дому снаружи вид трехъярусного.

Перед входом стояло крыльцо. В низких одноэтажных избах вместо крыльца со ступенями был деревянный помост, называемый предмостьем. В простых деревянных домах оно огораживалось только перилами. В богатых домах крыльца делались с кувшинообразными колоннами и покрывались остроконечными кровлями. Вход в нижний этаж чаще всего был через особую от крыльца дверь или изнутри: ступени крыльца вели обычно на террасу, называемую рундуком, огороженную балясинами, потом прямо в сени второго яруса. Соответствующая ему часть в нижнем этаже дополнялась также сенями и называлась подсенье. Как сени, так и подсенье пристраивались с двух сторон дома, и одни были передние, другие – задние. В этих сенях и подсеньях делались чуланы и каморки, иногда светлые, иногда темные.

Нижний этаж назывался подклетом, и за единицу здания принимался второй, т. ч. говорилось: изба на подклете, горница на подклете. Подклеты были жилые и глухие. В первом случае они служили для прислуги и для исправления домашних служб, а во втором – для кладовых или же в них устраивались мыльни. В купеческих домах в подклетах хранились товары. В казенных зданиях подклетам давали назначение, сообразное потребностям, для которых существовало здание; напр. подклеты под съезжей избой занимались тюрьмой; в кабаках там устраивались подвалы. Иногда под самым подклетом был выход или погреб для хранения напитков; но когда подклеты были жилые, в них делались печи и оттуда проводились во второй этаж нагревательные глиняные трубы.

Стоящий на подклете второй этаж занимало хозяйское жилье. У людей небогатых оно заключало по 3, а иногда только по 2 покоя: горницу, собственно так называемую, и комнату; иногда к ним пристраивалась кухня, но чаще кухня была в особой избе, называемой поварней. Иногда в одном строении было 2, а в другом 3 покоя, напр. горница с комнатой и повалуша или же вместо этих покоев были отдельные строения, например 2 горницы на подклетах и 3 повалуши, соединенные между собой сенями. Люди богатые, приглашавшие много гостей, строили для своих парадных обедов особые избы в 1 покой с сенями, так называемые столовые. Как правило, в одном строении не было больше 3-х, редко 4-х покоев. Даже у царей было только 4 покоя: передняя, крестовая, комната (кабинет) и спальня. В домах же, построенных для особ царского семейства, покоев было не более 3-х, а иногда и 2-х. У зажиточных людей сверх горницы и комнаты была также крестовая, или образная, где хозяин молился со своим семейством; но иногда такая комната находилась и в особом жилье. Самая обычная постройка была в 2 покоя, да сверх того при комнате делалась каморка, где ставилась постель; другие же горницы главного дома делались в 1 покой и назывались одинокими.

Надстройки над горницами назывались чердаками, а над сенями – вышками. Иногда эти надстройки имели затейливые фигуры, как, напр., на рисунке посольского двора у Олеария: на одном конце здания башни с окном, а на другом – с куполом, а на куполе шарик: на другом конце – четырехугольная башня с зубцами, со шпилем посередине. Иногда чердаки делались четырехугольными зданиями менее второго этажа по объему и заключали одну светлую комнату, иногда же образовывали третий этаж, равный второму: напр., горница, а над ней повалуша с полатями. В царских зданиях верхние этажи имели такое же расположение, как и средние, с передними и задними сенями, но с большими отличиями; так, напр., в Измайловском в верхнем ярусе было 3 покоя, тогда как в среднем – 4. Чердаки или верхние этажи делались светлее и убирались красивее средних. Они назывались теремами, которым на поэтическом языке старой Руси присваивался эпитет высоких. Название терема давалось и второму, или среднему, этажу, если над ним не было верхней надстройки. Иногда и над самим чердаком или теремом делалась еще четвертая надстройка – небольшая башенка, или смотрильня.

Сени делались просторнее самих покоев, и особенно в нижнем этаже, или подсенье, так что в доме, который заключал наверху 2 покоя с сенями, подсенье внизу охватывало пространство, занимаемое на втором этаже не только сенями, но и частью покоев. Бывало и наоборот: сени были обширнее подсенья и среднее жилье выдавалось вперед из линии. Т. о., не всегда соблюдалась пропорциональность между этажами, и средний нередко был снаружи больше нижнего даже и по величине самих покоев, напр. подклет в 3 м, а средний этаж или горница – в 6. Задние сени большей частью были просторнее передних, напр. передние в 4, задние в 20 м. Средняя величина сеней была от 8 до 12 м; в малых домах, разумеется, и менее. Из покоев только передняя или горница да столовая изба в больших домах отличались простором, напр. горницы в 8 м, а столовые 14 м. Комната всегда делалась меньше и уже, чем передний покой или горница. В небольших домах комнаты были одинаковы с горницами, напр. обе по 4 м. Самая же обычная мера покоев вообще была от 4 до 6 м длиной, а в ширину или столько же или немного менее. В Москве палатные строения богатых хозяев были от 5 до 6 м длиной и ок. 4 м шириной. Верхние этажи, или чердаки, по большей части были хотя меньше средних, но покои в них не были теснее, напротив – просторнее, и для того сокращалось их число против числа в среднем этаже; напр., если в среднем этаже было 3 покоя, на чердаке – 2. Иногда чердак строился не над одним средним этажом, а над двумя, тремя и даже четырьмя строениями, соединенными связями; тогда комнаты в нем были значительно просторнее, напр. в средних покоях от 4 до 5 м. Средняя высота покоев была от 2,1–2,8 м.

Обыкновенная крыша русских домов была деревянная, тесовая, гонтовая или из драни. В XVI и XVII вв. было в обычае покрывать сверху кровлю березовой корой от сырости; это придавало ей пестроту; а иногда на кровле клали землю и дерн в предохранение от пожара. Обыкновенная форма крыш была скатная на 2 стороны с фронтонами на других двух сторонах. Иногда все части дома, т. е. подклет, средний ярус и чердак, находились под одним скатом, но чаще чердак, а у других и средние этажи имели свои особые крыши. У богатых хозяев кровли были затейливой формы, напр. бочечная – в виде бочек, епанечная – в виде плаща. По краям кровля окаймлялась прорезными гребнями, рубцами, полицами или перилами с точеными балясинами. Иногда же по всем краям делались теремки – углубления с полукруглыми или сердцеобразными линиями. Такие углубления преимущественно делались на теремах или чердаках и были иногда так малы и часты, что составляли кайму кровли, а иногда так велики, что на каждой стороне было их только по 2 или 3, и в средине их вставлялись окна.

На фронтонах и на стенах около окон делались разные изображения: линейки, листья, травы, зубцы, узоры, птицы, звери, единороги, всадники на конях и прочее. На каменных зданиях они делались из камня или кирпича. Так, в древнем угличском доме царевича Димитрия по фронтону во всю стену были проведены широкие линейки, разделяющиеся на 3 меньшие, и в каждой из последних своеобразные фигуры: узоры, башенки, города, треугольники и прочее. На деревянных зданиях эти украшения были резные. На царских теремах резные фигуры наводились золотом и красками; то же было и у др. богатых хозяев. Такой резьбой особенно украшали верх дома, чтобы ее было видно издалека. В с. Коломенском наверху были поставлены щиты и на них написаны 4 части света и суд царя Соломона.

В зажиточных домах окна делались большие и малые; первые назывались красными, последние были по своей форме продолговатые и узкие. В каменных зданиях они были еще уже, чем в деревянных. Иногда в одном и том же покое делались окна и красные, и малые, последних числом больше, так, напр., 1 красное и 2 малых. Изнутри окна заслонялись втулками, обитыми красной материей, а с наружной стороны – железными ставнями; последнее было в обыкновении в каменных домах в Москве и служило предохранением от пожаров. Вместо стекол употребляли чаще слюду, которая вставлялась в окна широкими и тонкими кусками. Самый простой способ вставки слюдяных кусков был посредством шнурков. Но они располагались иногда с большим искусством и нарядностью; делался железный крест, около которого во все стороны расходились жердочки в виде различных фигур; в эти фигуры вставлялись кусочки слюды; т. о. окна были образчатые, когда слюда была вставлена четырехугольными кусочками, репьястые, когда вставляли ее репейками. Слюду расписывали красками и фигурами птиц, зверей, трав, листьев и прочее. Стекла были мало в употреблении: до открытия стеклянных фабрик при Алексее Михайловиче стекло доставлялось исключительно из-за границы и потому вошло в употребление для окон в Новгороде раньше, чем в Москве. Преимущественно употреблялись стекла цветные, бывшие в повсеместном употреблении в Западной Европе.

Большие, или красные, окна назывались косящатыми – эпитет, используемый в народной поэзии. Некоторые из этих красных окон были двойные, т. е. 2 одинаковых окна стояли рядом и разделялись одно от другого продольной перекладиной. В расположении окон не соблюдалось соразмерности. Большие и малые перемешивались без разбора между собой и стояли в одном и том же поясе строения не на одной линии. Расстояние между одними и другими было неравномерное с расстоянием других между собой. В подклетах окон было меньше.

Чердаки делались всегда светлые. Случалось, что окна были с трех, а если чердак был холодный, то и с четырех сторон, и притом нередко они были двойные. Эти покои назывались светлицами. Сени освещались окнами обильно.

Потолки в каменных зданиях строились сводом, а в деревянных были плоские и назывались подволоками; их часто обивали крашеным тесом. Полы делались из т. н. дубового кирпича. Стены, как и потолки, не только в деревянных, но и в каменных строениях обивались красным тесом. Сверх теса богатые обивали стены красной кожей, а люди небогатые рогожами. В XVII в. начало входить в моду расписывать потолки и своды, а иногда и стены. Печи покрывались зеленой глазурью и снабжались железными заслонами. Часто топили только в подклете, а в верхний этаж проводились нагревательные трубы. Кругом стен под окнами делались лавки, которые не являлись мебелью, а составляли часть постройки здания и были прикреплены к стенам неподвижно. Двери делались деревянные, на железных крюках или на медных луженых петлях, под которые подкладывали красное сукно; двери были узкие; в каменных палатах и кладовых использовались железные двери.

Двор зажиточного человека кроме домов для семьи имел множество людских изб и служб. Некоторые людские избы были очень просторны и назывались семейными. Там жили несколько семей. Другие были маленькие и использовались для жилья прислуги; для кухни и выпечки хлебов служили особые строения: поварня и хлебня. Т. н. лучшие люди, которым было дозволено варить пиво, делать мед и курить вино для собственного обихода, имели в своих дворах особые пивоварни и покои, где «сытили меды», а некоторые и винокурни. Необходимой принадлежностью всякого двора была мыльня. Это было особое строение; но в домах царей и, вероятно, у знатных особ, кроме мылен в особых строениях для ежедневных омовений устраивались небольшие комнаты для мытья в подклетах и домах. Часто у небогатых хозяев в числе надворных строений была мыльня как принадлежность первых жизненных потребностей. Она состояла из комнаты с печью для мытья, с притвором, который равнялся сеням в жилых покоях и назывался перемыленье и передбанник. Для хранения домашнего имущества строились клети: у богатых было по несколько клетей на дворе; каждая возводилась на подклете и т. о. состояла из двух этажей. В подклетах, которые делались шире самих клетей, ставились коляски, сани, каптаны, колымаги, дровни, страдные одры (рабочие носилки) и прочее. Наверху были кладовые, и если клетей во дворе было несколько, то для каждой назначались особые предметы: напр., в одной находились принадлежности езды: седла, попоны, войлоки, узды, тебеньки; в другой хранилось оружие: пищали, ручницы, саадаки, луки, рогатины, сабли и прочее: в третьей – все относящееся к столовой утвари; в четвертой – одежды и так далее. Погреба и ледники обыкновенно помещались вместе, а над ними делались надпогребницы: иногда они были занимаемы клетями, иногда повалушами, иногда хлебней, чаще всего там складывались разные припасы, не требующие помещения в погребах и ледниках. Иногда надпогребницы служили местом угощений прислуги, прибывшей с господами, приглашенными на домашний пир хозяином. В самих погребах и ледниках хранилось питье, всякого рода зелень, сыр, яйца, молоко и прочее. Кроме этих хозяйственных служб, во дворах были житницы, где хранился зерновой хлеб, мука и сухари, заготовляемые в большом количестве в бочках, сундуках, пошевах, ночвах, коробах; над житницей обыкновенно устраивалось сушило (иногда оно было над погребом или над конюшней), где висело соленое мясо, вяленая, ветреная, прутовая и пластовая рыба в рогожах. Далее следовал другой двор, отгороженный от главного заметом; там находилась конюшня с сенницей наверху: в сенницах делалось 2 отделения, одно для сена, другое для соломы. Рядом с ней были разные сараи с экипажами, приготовленными для обычной езды и вытащенными заранее из подклетов, сарай для дров и дерева, за ним следовали хлевы для коров и свиней, птичники для кур, уток, гусей, иногда над этими обителями четвероногих и пернатых надстраивались сенники. В деревенских имениях для скота, лошадей, также и для хлебного зерна были особые дворы, построенные рядом с главным, и назывались: скотный двор, овечий двор, конюшенный двор, льняной двор. Конюшенные и скотные дворы, заключая большое количество домашнего скота, разделялись на десятины, и в каждой десятине содержалось известное количество животных. Житные дворы заключали в себе строения, называемые житницами, куда ссыпалось хлебное зерно, по мере умолота доставленное с гумна, а льняной двор имел несколько амбаров, где складывались лен, конопля и пряжа. Между этими дворами помещалось гумно и вместе с ним овин с печами и ригами. По краю усадебных строений находились кузницы. Т. к. очень часто владельческие усадьбы находились близ воды, реки или пруда, то вслед за двором находилась водяная мельница.

Хороший хозяин старался, чтобы на его дворе имелись все нужные хозяйственные заведения и постройки. Но не все дворы имели такое множество зданий; иногда вся постройка ограничивалась одной избой, клетью, баней и погребом с надпогребницей. В посадах иногда дворы заключали только: избу с сенями, сарай и погреб, над которым находилась клеть. В Москве встречались дворы с небольшим количеством зданий, напр. 3 избы с 2-я пристенами, клеть, мыльня, погреб и ледник с надпогребницами. В типовой деревенской усадьбе было 2 горницы: одна на подклетах, другая большая с сенями, сенница, стоящая на подсенье, клеть с перерубами на подклетах, хлевец малый, сосновый сарай; или: изба с прирубом, против нее клеть, на подклетах хлев, сенник да мыльня, сарай, овин, огороженный тыном. Пример крестьянского двора: изба трехсаженная, клеть, сенник, сарай (иногда не было сенника, иногда сарая, иногда клети), мыльня, амбар, иногда омшанник.

Казенные здания имели постройку, соответствующую их назначению, напр. кабаки строились обыкновенно так: во дворе возвышался деревянный дом, под которым был подвал для хранения питья, а рядом с ним омшанник с печью, где ставили питье; вероятно, печь была для того, чтобы иметь горячую воду для разведения водки. Другие здания на дворе были: ледник, над которым было надстроено сушило, поварня, где производились работы и стояли инструменты, и «стояльная изба», где находилась стойка, за которой сидели целовальники и продавали вино, а собираемые ими деньги были относимы и хранимы в горнице, стоявшей над погребом.

На дворах были сады и огороды; обычай заводить их при домах наблюдался в Москве в XVI и XVII вв. Иностранцы замечали, что в Москве трудно найти двор, где бы не было сада. На посадах почти повсеместно встречались при домах сады и огороды с плодовыми деревьями. Сады сажали не только для удовольствия, но и для пользы, а потому они почти везде были плодовые: яблони и ягодные растения; встречались также груши; вишен было мало. Между деревьями делали грядки, на которых сажали огурцы, морковь, репу и другую огородную зелень; поэтому обыкновенно сад был вместе с огородом. Некоторые делали парники и выращивали в них дыни. Около тына или забора, ограждавшего сад, сажали обыкновенно капусту и свеклу. Лесные деревья сажались редко, и если встречались в садах, то преимущественно или пахучие, как, напр., черемуха, или особенно нарядные, как, напр., рябина или калина.

Ист.: Костомаров Н. И. Домашняя жизнь и нравы великорусского народа. М., 1993.

В древнерусской языческой мифологии недобрый дух, живущий во дворе и по характеру близкий домовому. В Смоленской губ. дворового представляли как змея с петушиной головой и с гребнем, а ночью он приобретал цвет волос и облик, приближенный к хозяевам дома. В основном домовой одновременно является и духом дома, и духом двора, дворовых построек. На Владимирщине местопребыванием дедушки-домового во дворе является подвешенная сосновая или еловая ветка с густо разросшейся хвоей, именуемая «матка, матошник, матерник, шапка, куриная лапа», в избе же домовой живет в подвале, клети или подклети.

По народным представлениям, дворовой заведует двором и скотиной. Именно к нему относятся общеизвестные бродячие рассказы о том, как он холит любимых лошадей и по ночам заплетает им гривы в косы, а лошадей неугодной ему масти мучает. Он также часто обижает кур и стрижет шерсть с овец (в последнем случае у него есть особое имя – стрига). По представлениям белорусов, он ночью будит петуха и заставляет его кукарекать. Иногда он пересыпает зерно в амбарах, увеличивая этим его количество. Кроме того, он посылает в амбары крыс и мышей. Дворовой – повелитель домашнего скота. Если при переезде в новый дом дворового с собой не позовут, скотина не будет плодиться. Если скоту причинялся какой-либо вред, это приписывали не своему дворовому, а чужому.

Чтобы дворового умилостивить, для него по всему двору расставляли угощение. Кроме того, с ним вели борьбу с помощью таких оберегов, как, напр., куриный бог, мертвая сорока, медвежья шерсть и даже медведь (приводили в хлев живого медведя), козья шерсть, шнурок от штанов, привязанный к очищенному от коры стволу липы, и др. Дворовой живет в хлеву, но иногда севернорусские вешали для него во дворе ведьмину метлу, т. е. сосновую или еловую ветвь, на которой особенно густая хвоя – следствие паразитического гриба; это т. н. матка, курина лапа, вихорь. В некоторых местах севернорусские клали ее под крышу как защиту от вихоря.

Лит.: Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991.

Праздник девушек на выданье (см.: Кондратьев день, 21 окт./4 окт.).

Форма организации местных дворянских обществ, включавших потомственных дворян той или иной губернии. Имело для дворянского сословия такое же значение, как община для крестьян.

Дворянское собрание собиралось на съезды раз в 3 года (в случае необходимости – чаще) для решения общественных дел и выбора должностных лиц и сословных учреждений. В дворянское собрание не допускались лица с ограниченной правоспособностью (пребывание под следствием, судом и т. п.) либо исключенные из общества за проступки, не соответствовавшие понятиям о дворянской чести. Для присутствия в дворянском собрании было необходимо быть включенным в родословные дворянские книги данной губернии, владеть в ней недвижимостью, быть совершеннолетним, иметь чин либо российский орден или окончить высшее либо среднее учебное заведение, либо прослужить 3 года по выборам. Правом голоса обладали дворяне с 25 лет, имевшие чин и 100 душ или доход с деревни от 100 руб. в год; в 1831 имущественный ценз был повышен. Владельцы недвижимости в нескольких губерниях, внесенные в местные родословные книги, пользовались правом голоса во всех этих губерниях. Мелкопоместные дворяне участвовали в выборах через уполномоченных, собираясь в группы так, чтобы в сумме их совокупное имущество удовлетворяло цензовым требованиям; каждая такая группа имела один голос. Участие в выборах было непременным; его игнорирование могло привести к исключению из дворянского общества. Избранными могли быть все дворяне, имевшие право присутствия в дворянском собрании. Служба по выборам в дворянских органах была обязательной и безвозмездной. Дворянское собрание собиралось в дек. – янв., сроком на 15 дней и открывалось губернатором, которому после этого доступ в собрание закрывался, даже если он был местным землевладельцем и был внесен в родословные книги. Губернский прокурор имел право присутствовать в дворянском собрании, но не мог участвовать в суждениях.

Дворянское собрание имело право ходатайствовать перед властями, вплоть до Императора, о своих нуждах, могло владеть имуществами, брать подряды и поставки на льготных условиях, открывать школы и пансионы, избирать предводителей дворянства, почетных попечителей гимназий, депутатов и секретарей дворянского собрания, заседателей дворянской опеки, членов отделений Дворянского банка, а до реформ 1860–70-х избирать также заседателей верхнего земского и совестного судов, уездных судей и заседателей уездных судов, земских исправников и заседателей нижних земских судов.

Сословие привилегированных землевладельцев, впервые встречается в Киево-Новгородской Руси. «Русская Правда» знает даже два таких класса: один, по-видимому, уже вымиравший, другой – развивавшийся и готовый занять место первого. Более старую общественную группу представляли собой огнищане, более новую – бояре. Происхождение первого из этих двух классов, огнищан, различно объясняемое путем этимологических сближений, легче понять из сопоставления данных «Русской Правды» и других источников: огнищанин является здесь перед нами сельским обывателем, очень знатным (за его убийство полагалась двойная вира) и державшим в руках более мелкий сельский люд (огневтину). Наличие у него приказчиков (тиунов), упоминаемых наряду с сельскими рабочими, заставляет предположить, что он вел сельское хозяйство главным образом при помощи принудительного труда. Но в роли сельского хозяина его уже заметно вытесняет князь и приближенный дружинник последнего – боярин. Беспрерывные усобицы обеспечивали князьям и их дружинам массу полона, челяди. В первое время – в эпоху оживленных торговых сношений с Византией – большинство этой челяди уходило на невольничьи рынки Средиземного моря. Но сокращение этой торговли в XII в. заставило искать для полона другого употребления, и на княжеских и боярских землях развивается крупное хозяйство – насколько можно судить по отрывочным данным, почти плантационного типа. К XIII-XV вв. боярин является уже единственным типом землевладельца на правах полной собственности; кроме него, землями владеет только князь. Боярская вотчина представляется государством в миниатюре: владелец ее распоряжается всеми хозяйственными делами населения вотчины (переделяет, напр., землю), судит его, собирает подати – имеет, может быть, некоторое право и на личность проживающих на его земле крестьян, по крайней мере в конце этой эпохи – право не выпускать из имения старожильцев. Отличительной чертой всех этих привилегий был их индивидуальный, а не классовый характер: право вотчинного суда и т. д. ограждалось в каждом отдельном случае особой жалованной грамотой, которую приходилось возобновлять после смерти выдавшего ее князя. Чтобы составить плотный и достаточно сильный класс, боярство удельной эпохи было и слишком малочисленно, и недостаточно однородно. Состав его, особенно со времени перехода в его ряды удельных князей, сведенных со своих столов московскими государями, стал очень сложным. Боярские роды вытянулись в длинную лестницу, отношение отдельных ступеней которой т. н. местничеством, стеснявшим произвол государя по отношению к отдельным семьям, но мешавшим и этим семьям сомкнуться в одно целое. По этой же причине все попытки бояр закрепить политическими гарантиями свое фактическое преобладание кончались всегда неудачей: политическая власть боярства тотчас же вырождалась в олигархию, вызывавшую противодействие среди самих же бояр, не вошедших в правящий кружок. Настоящий правящий класс должен был развиться из другого корня – и происхождение современного нам русского дворянства объясняется гл. обр. двумя условиями – экономическим и политическим. Экономическим условием была смена крупного вотчинного землевладения средним и мелким – поместным. Боярин-вотчинник удельной Руси XIII-XV вв., в противоположность боярину «Русской Правды», был типичным представителем натурального хозяйства. Но уже с XVI в. в Центральной России, а в Новгородской области веком или двумя раньше, начинает завязываться меновое хозяйство, образуются местные центры сбыта с.-х. продуктов, рынки. Крупные землевладельцы, раньше довольствовавшиеся натуральным оброком своих крестьян, теперь начинают понемногу и сами вести хозяйство, но превратить вотчину в большое с.-х. предприятие было совершенно не под силу технике того времени. Наиболее выгодным способом эксплуатации являлось раздробление вотчины на несколько мелких хозяйств; так возникло поместье, – на частных землях, дворцовых и монастырских ранее, чем на государственных. Более мелкий владелец, сняв землю у более крупного, платил за нее обыкновенно не деньгами, а службой, доставляя вотчиннику все более и более необходимую для него при новых хозяйственных условиях администрацию. С течением времени преобладающим типом помещичьей службы становится военная; здесь сказалось уже влияние политических условий той эпохи. Т. н. падение монгольского ига имело свои отрицательные последствия. Татарская Орда, рассматривая Русь как свою собственность, закрывала ее от грабежей мелких степных хищников. Когда Орда распалась на несколько мелких частей, то эти последние, не будучи в силах снова завоевать Русь, стали ее грабить: война на южной окраине Московского государства стала хроническим явлением, и для борьбы с хищниками понадобилось постоянное войско. Раздача земли в поместье в обмен за военную службу временного владельца начинает практиковаться московскими государями уже с Иоанна III, поместившего целый ряд служилых людей на землях, конфискованных им у новгородского боярства. Позже поступают в раздачу и государственные «черные» земли. Помещики сразу получили в свое распоряжение некоторые права вотчинника, право суда, напр. С пол. XVI в. они стали и ответственными сборщиками казенных податей на своей земле – откуда вытекло впоследствии их право облагать налогами крестьян. Но новый класс вовсе не был повторением боярства в уменьшенном виде. Во-первых, это был действительно общественный класс по своим размерам: служилое ополчение к. XVI в. насчитывало до 70 тыс. человек. Затем, при первых «верстаниях» в службу, правительство давало поместья, не справляясь с происхождением человека, а принимая в расчет лишь его боевую годность. Брали даже людей, находившихся в услужении у частных лиц. Благодаря этому, по составу новый класс явился, сравнительно с боярством, очень худородным.

Представления о родовой чести, об отечестве не могли здесь пустить глубоких корней; окончательная победа дворянства в XVII в. сопровождается падением местничества. Далее, приспособление к новому, денежному хозяйству очень дорого обходилось тогдашнему служилому землевладельцу: для XVI в. мы имеем целый ряд случаев разорения очень крупных вотчинников. Положение мелкого помещика – городового (провинциального) сына боярского было еще тяжелее, и он вполне зависел от правительства, которое изредка помогало ему денежными выдачами (жалованьем). Если боярство стояло на том, что отечество и государь никому придать не может, то среди мелких служилых должно было скоро утвердиться сознание, что, напротив, «велик и мал живет государевым жалованьем». Общего со старой «дружиной» у нового военного класса было очень мало, если не считать названия дворян, уцелевшего от той поры, когда поместья получали люди, служившие во дворе князя. Первоначально название прилагалось лишь к низшему разряду служилых, высший же называли детьми боярскими. Позже оба термина употребляются безразлично, а иногда дворяне стоят выше детей боярских. Социальное положение дворянства XVI в. стояло еще очень не высоко, доказательством чего является 81 ст. царского судебника (1550), запрещающая «детям боярским служилым» продаваться в холопство. О том же свидетельствуют памфлеты времен Ивана Грозного, вышедшие из служилой среды и яркими красками рисующие угнетение дворянства боярством. Но уже тогда дворянство начинает играть роль в областной жизни: губные учреждения, ведавшие уголовный суд и полицию безопасности, с самого начала (1550) оказываются в руках дворянства, из среды которого избираются губные старосты, постепенно оттесняющие на второй план губных целовальников из не дворян. Формировка из лучших служилых царской гвардии (1550), получившей поместья под самой Москвой, приблизила новый класс к центральной власти и усилила его влияние на дела. Государственный переворот 1563, вырвавший власть из рук боярства и передавший ее опричнине, был совершен Грозным при помощи этой гвардии и вполне отвечал классовым интересам дворянства. Социальный смысл опричнины состоял именно в насильственном отчуждении множества крупных вотчин, которые затем и поступили в раздачу в качестве поместий, увеличивая земельный фонд нуждавшегося в обеспечении дворянства. Но земельная жажда последнего не могла быть удовлетворена сразу – и политика конфискаций, начатая Грозным, продолжается при Годунове, когда дворянство располагает царским престолом при посредстве Земского собора, где служилым принадлежало решительное большинство. Это политическое преобладание дворянства продолжает укрепляться в течение Смуты; Годунов был свергнут дворянством, недовольным его мерами во время голода и его попытками поднять положение крестьянства. При помощи служилого ополчения взошел на престол Лжедимитрий, а свергнувший последнего Василий Шуйский был все время непрочен на престоле, потому что не умел ладить с дворянами, возмущенными особенно его «скупостью» – неаккуратной раздачей жалованья. Попытка боярства посадить на царство Владислава разбилась о сопротивление именно дворянства, не потерпевшего вмешательства поляков в поземельные отношения помещиков, и очищение Русской земли от неприятеля было делом дворянского ополчения, хотя и при материальной поддержке городов. Совершенно естественно, что параллельно с этими политическими успехами социальное значение дворянства растет, и оно мало-помалу становится из очень демократического по составу класса аристократически-привилегированным сословием.

К привилегиям, унаследованным от вотчинника, в 1590-х присоединяется освобождение барской запашки помещика от податей; в н. XVII в. и помещичьи крестьяне, за которых отвечал землевладелец, облагаются гораздо легче казенных. Такая привилегия ставит служилого землевладельца в особенно выгодное положение, что еще усиливается тем, что другие классы теряют понемногу право владеть землей; после Уложения из неслужилых это право осталось лишь за гостями, а с 1667 было отнято и у них. Дворянские привилегии начинают перевешивать тяжесть обязанностей, ложившихся на служилого человека; верстание в службу, несмотря на связанную с ним обязанность являться на войну за свой счет, на своей лошади и в своем вооружении, начинает рассматриваться как некоторое отличие, которое помещики стараются закрепить за своими детьми потомственно. Уже во второй четверти XVII в. появляются указы, запрещающие верстать в службу детей неслужилых отцов. С окончательным утверждением крепостного права местное управление еще более сосредоточивается в руках дворян; мелкие проступки и преступления крестьян судит каждый отдельный помещик у себя в имении, крупные ведает все дворянство уезда, сначала при посредстве губных учреждений, а когда последние были упразднены (в 1702), через дворянские коллегии при воеводах. Петр I, косвенно и без намерения, расширил еще более круг дворянского самоуправления: и раньше, напр., дворяне выбирали своих офицеров, знаменщиков и сотенных голов у себя в уезде, теперь офицеры выбираются баллотировкой офицерства всего полка или даже всей дивизии. Петр привлекает дворянство к участию в избрании членов высших государственных учреждений – юстиц-коллегии, напр., «понеже то дело касается до всего государства».

Таким образом, правительство как бы само признавало право дворянства на контроль над государственным управлением. Последние остатки той раздробленности, которые мешали образованию аристократического класса в России в XVI в., падают в н. XVIII. Дворянство московской эпохи делилось еще на несколько групп (чины думные, придворные московские, городовые), члены которых имели далеко не одинаковое значение в среде служилого сословия: чем ближе группа была к личности государя, тем ее положение было выше. А принадлежность к той или другой группе в значительной мере определялась происхождением: были семьи, члены которых начинали свою карьеру прямо с придворных чинов и быстро проникали в Думу, тогда как большинство не могло подняться и до высот московского дворянства, т. е. царской гвардии.

Табель о рангах сразу покончила с этим дроблением дворянства на группы, поставив положение дворянина на службе исключительно в зависимость от места, на которое он был назначен, и вне всякой зависимости от происхождения. Все дворянство от самых знатных до самых мелких помещиков представляет теперь одно сплошное сословие. Такая централизация дворянства дала почву для сознательного проявления сословной солидарности, которая в московскую эпоху еще не сознавалась как следует. Попытка нескольких знатных семейств обособиться в самостоятельную политическую группу (т. н. верховники) имела в 1733 еще более неудачный исход, чем аналогичные попытки московского боярства. Напротив, там, где дело шло об интересах всего сословия, дворяне действовали очень дружно; закон о единонаследии, попытавшийся лишить большинство дворян земельного обеспечения, не прошел в жизнь и был очень скоро отменен, тяжелая бессменная служба была сначала заменена срочной на 25 лет (в 1736), а потом и вовсе перестала быть обязательной (по Указу Петра III от 18 февр. 1762), неудобное для дворянских сыновей обучение «солдатскому делу и фундаменту» в строю было облегчено устройством кадетского корпуса. Все это был ответ на требования, заявленные дворянством в 1730. Ко 2-й пол. XVIII в., под влиянием Запада, это стремление дворян обеспечить свои интересы и развить свои привилегии складывается в стройную теорию, нашедшую себе выражение в некоторых дворянских наказах комиссии 1767. Первые зачатки этой теории можно заметить еще при Петре; уже тогда один из дворянских прожектеров, спальник Ф. П. Салтыков, предлагал Петру превратить русское дворянство в замкнутое привилегированное сословие по западноевропейскому образцу, с титулами (дуки, маркизы и т. п.), гербами и т. п. внешними атрибутами феодальной знати. Исключительное право владеть землей должно было быть главной привилегией этого дворянства, о привилегиях чисто политического характера Салтыков еще не говорил, по-видимому, мало было занято ими и само дворянство 1730. К 1767 более образованной частью дворянства была хорошо усвоена теория сословной монархии – такой, какой она нашла себе выражение у Монтескье, в его учении о необходимости в монархии «посредствующих властей» в лице корпораций, сословий и т. д., политически гарантированных, права которых были бы ненарушимы для самой власти. «Понятно всякому, – говорил в комиссии 1767 курский депутат Стромилов, – что в обширной монархии надо быть особливому роду, который имел бы обязанность служить государству и из среды своей замещать власти средние, поставленные между государем и народом». Наиболее полное выражение эта сторона дворянских стремлений нашла себе в сочинениях кн. М. М. Щербатова, редактора ярославского наказа. Наряду с этими политическими притязаниями на «привилегии» в западноевропейском смысле, дворянство желало и отчасти добилось привилегий и чисто хозяйственных; что сельское хозяйство было почти привилегией дворянства, при крайнем стеснении землевладения других сословий, это выходило само собою; но дворянство XVIII в. желало и всю обрабатывающую промышленность, поскольку она соприкасалась с земледелием (производство из льна, пеньки и «прочих земляных экономических произращений»), сделать дворянской привилегией. Ему удалось добиться этого по отношению к наиболее важному для тогдашней России производству этого рода – винокурению. В области местного управления дворянство 1767 заявило также самые широкие притязания. Ярославский наказ выражал желание, чтобы «все дела, яко малые ссоры в землях, в потравах, в порубке леса, в малых драках, в домах крестьянских и прочие подобные, были суждены учрежденными на то выборными комиссарами от дворянства». «Что принадлежит до судей по городам, то не бесполезно быть рассуждается, ежели бы к воеводам в товарищи... позволено было выбирать того уезда дворянам из собраний своих». Выражением специально-сословных интересов должны были служить ежегодные дворянские собрания в каждой провинции. Наряду с этим стремлением расширить дворянские права мы встречаем в наказах и другие: желание сузить круг лиц, пользующихся такими правами. Ярославское дворянство желает, чтобы было отменено правило, по которому служба в офицерских чинах дает дворянство, «дабы достоинство дворянское, которое единственно Государю жаловать надлежит, не было уподлено...» Положение о губерниях 1775 и Жалованная грамота дворянству (1785) только облекли в юридическую форму большую часть этих пожеланий. Создан был целый ряд местных органов, вполне или отчасти пополнявшихся выборными от местного дворянства: во главе уездной полиции и суда был поставлен выбиравшийся дворянством капитан-исправник, в губернских судебных местах появились члены от дворянства, а позднее, с Александра I, и председатели. Желаниям дворянства получить местную сословную организацию отвечало учреждение дворянских депутатских собраний. Эти собрания получили одно политическое право – право петиции: подавать прошения прямо на высочайшее имя. Косвенно это давало дворянам право контроля над местной администрацией, на действия которой дворяне могли жаловаться непосредственно государю, но эти жалобы могли касаться лишь местных дел.

В центральном управлении дворянство не было представлено и в дела общегосударственного характера не имело права вмешиваться. В этом случае теория сословной монархии должна была сделать уступку исторически сложившейся традиции. Жалованная грамота преимущественно закрепила за дворянством то, чем оно или пользовалось уже фактически раньше, или чего оно домогалось так давно и упорно, что Екатерина II не находила возможным в этом отказать, не раздражая сословия, которому она, подобно многим другим государям XVIII в., была обязана престолом. Было закреплено за дворянством исключительное право владения населенными землями; личность «благородного» была избавлена от позора телесного наказания; подтверждено было освобождение дворянина от служебной повинности – он не платил лично податей; дом его был свободен от военного постоя и т. д. Но всем этим пользовались не только дворяне по рождению или особому высочайшему пожалованию, но и дворяне по службе – и в этом случае екатерининское законодательство отвечало более русским историческим условиям, нежели теории. Только служебный ценз для получения дворянства все более и более повышается в XIX столетии, отвечая тем постепенно и в очень слабой степени на желание, заявленное дворянами в 1767.

В XVIII в. в дворянской среде усиливается традиция искать себе зарубежных предков, ибо отечественные считаются недостаточно почтенными. Дворяне с усердием сочиняют себе родословные, нередко легендарные, в которых выискивают себе родственников если не из самого Рима, то обязательно откуда-то из Европы, на худой конец из татарских мурз.

Если русский дворянин еще в к. XVII в. по формам культуры, мировоззрению и воспитанию (преимущественно церковному) ничем не отличается от крестьянина и городского ремесленника (различие состояло только в богатстве и количестве слуг), то дворянин XVIII в. стремится отгородиться от простого народа. Он ориентируется на европейскую культуру, образование, язык, одежду и уже к к. XVIII в. становится для своих простых соотечественников иностранцем. Конечно, были исключения, но не они определяли тонус дворянского сословия. Хотя дворяне продолжали оставаться на службе России, но ее интересы начинали понимать весьма своеобразно, как интересы своего сословия. Возникал слой людей, живущих с оглядкой на Европу и культурно связанных больше с ней, чем с Россией, которая оставалась для них преимущественно местом службы и получения доходов и которую они охотно покидали по мере возможности, проводя многие годы за границей.

Русское дворянство разделялось на потомственное и личное. Личное дворянство, созданное Жалованной грамотой дворянству, приобреталось или пожалованием (на практике случаи крайне редки), или чином и орденом. Из чинов личное дворянство сообщали в действительной военной службе чины обер-офицерские, а в гражданской – чин IX класса. Из орденов личное дворянство давали: св. Станислава II и III ст., св. Анны II–IV и св. Владимира IV ст. Личное дворянство сообщалось браком жен. Личный дворянин пользовался такими же личными правами, что и потомственный, но не мог передать их детям, которые пользовались правами потомственных почетных граждан. Никакой корпоративной организации личные дворяне не имели.

Потомственное дворянство приобреталось службой или пожалованием. На службе потомственное дворянство приобреталось чинами действительного статского советника, полковника и капитана I ранга, полученными на действительной службе, а не при отставке, и всеми орденами I степени, св. Георгия всех степеней и св. Владимира первых трех степеней (Указ 28 мая 1900). Первоначально, по табели о рангах, приобретение потомственного дворянства было более легким, но дворянство еще с XVIII в. постоянно жаловалось на то, что легкостью приобретения дворянства оно «уподляется». Но лишь в XIX в. приобретение дворянства службою было затруднено (законы 1845 и 1856); в Указе 28 мая 1900 было отменено приобретение потомственного дворянства орденом св. Владимира IV степени (право на этот орден имели все, прослужившие 35 лет в каких бы то ни было классных должностях). Этим же указом отменено было право просить о возведении в потомственное дворянство лиц, отцы и деды которых имели чины, дающие личное дворянство.

Помимо приобретения дворянства, закон говорит о сообщении его. Оно сообщалось рождением детям и браком жене, причем дворянство, полученное отцом и мужем, сообщалось жене и детям, хотя бы и ранее рожденным.

Потомственное дворянство делилось на 6 разрядов, с которыми, впрочем, не соединялось никаких различий в правах. Исключительными правами дворян, принадлежавшими каждому из них в отдельности и отличавшими их от пр. сословий, являлись:

1) право иметь родовой герб;

2) право писаться помещиком своих поместий и вотчинником своих вотчин, наследственных и жалованных;

3) право учреждать заповедные и временно заповедные имения (Закон 25 мая 1899);

4) право носить мундир той губернии, где у него имение или где он записан;

5) право на получение первого классного чина (при поступлении на службу лица, не получившего образования) по выслуге особо краткого срока (2 года);

6) право на залог имений в Гос. дворянском земельном банке, предоставлявшем своим заемщикам ряд существенных льгот.

Корпоративные права дворянства по действующему в XIX – н. XX вв. праву представлялись в следующем виде. Дворянство каждой губернии составляло особое дворянское общество. Общегосударственного дворянского общества русский закон не признавал. Органами дворянского общества являлись: 1) губернские и уездные дворянские собрания, 2) губернские и уездные предводители дворянства, 3) дворянское депутатское собрание и 4) уездные дворянские опеки. Дворянские собрания состояли: 1) из членов, присутствующих без права голоса, 2) из членов с правом голоса во всех постановлениях, кроме выборов, и 3) из членов, участвующих в выборах. Первая категория состояла из всех потомственных дворян, внесенных в родословную книгу губернии, совершеннолетних, не опороченных по суду и не исключенных из дворянского общества; для отнесения дворянина ко второй категории требовалось, чтобы он удовлетворял еще следующим условиям: владел в губернии недвижимым имуществом пожизненно или на праве собственности и имел или чин по крайней мере XIV класса, или орден, или аттестат об окончании курса в высшем или среднем учебном заведении, или, наконец, прослужил не менее трех лет в известных должностях. Третья категория дворян, пользовавшихся голосом и при выборах, состояла из лиц, пользовавшихся этим правом лично и по представительству. Личным правом обладали: 1) владевшие в губернии на праве собственности имением, дававшим право на участие в земских избирательных собраниях, или иною недвижимостью, оцененною не менее 15 000 р., 2) владевшие какою бы то ни было недвижимостью, если приобрели по службе чин действительного статского советника или полковника, и 3) дворяне, прослужившие по выборам одно трехлетие в должности предводителя дворянства. По представительству участвовали в выборах уполномоченные от мелкопоместных дворян (дворяне, владевшие не менее 1/20 полного участка, дававшего право на личное участие в выборах, составляли по уездам особые избирательные собрания, избирали уполномоченных, число которых определяли числом полных участков, содержавшихся в общем количестве земли и принадлежавших собравшимся мелкопоместным); далее, через представителей участвовали в выборах дворянки, обладавшие полным участком. Дворяне, обладавшие правом голоса, могли передавать его своим сыновьям.

К предметам ведомства уездных дворянских собраний относились: 1) составление списка дворянам с обозначением прав каждого из них на участие в собраниях дворянства и 2) выборы: а) одного лица для рассмотрения отчета в употреблении дворянских сумм и б) посредников полюбовного межевания. Созывались уездные дворянские собрания за три месяца до открытия губернского. Предметами ведомства губернского собрания являлись: I) выборы, II) ходатайства, III) складки, IV) исключение из среды порочных дворян, V) рассмотрение дворянской родословной книги и VI) распоряжение имуществом дворянского общества.

I. Выборы составляли по закону главный предмет дворянского собрания. Дворянство избирало: а) губернского и уездного предводителей дворянства, б) депутатов дворянского собрания, в) секретаря и г) заседателей дворянских опек. Дворянство, дававшее пособия гимназиям, избирало почетных попечителей гимназий; в тех губерниях, где были отделения дворянского земельного банка, дворянство избирало двух членов этих отделений. Для некоторых губерний были установлены отступления от этих правил. Должностные лица избирались на губернских дворянских собраниях, но одни – целой губернией, а другие (уездные предводители дворянства, депутаты дворянства и заседатели дворянских опек) – по уездам. Выборы совершались обязательно баллотировкой. Избиравшиеся в должности по выбору дворяне могли быть все вообще потомственные дворяне.

Дворянским выборам по законодательству Екатерины II, развитому Николаем I, придавалось огромное государственное значение: по выборам этим замещалось большинство должностей местной администрации и суда, в том числе почти вся уездная полиция с исправником во главе. Но дворянство, по-видимому, никогда не сознавало государственного значения возложенной на него обязанности и на выборы чиновников смотрело, как на право устраивать род кормлений разорившимся дворянам. Поэтому при сколько-нибудь осложнившейся местной общественной жизни и при повысившихся требованиях, предъявляемых к администрации и суду, эти выборные чиновники и судьи оказывались совершенно несостоятельными. Поэтому реформы первого десятилетия царствования Александра II (реформа уездной полиции, земская реформа и судебная) почти совершенно устранили из нашего законодательства замещение правительственных должностей по выборам дворянства. Даже впоследствии, когда правительство задалось целью поднять значение дворянства и была создана сильная местная власть в лице дворянской должности земского участкового начальника, замещение этой должности не было предоставлено дворянским выборам. Из должностей, замещаемых по дворянским выборам, сохранила значение и в системе общегосударственного управления должность уездных и губернских предводителей. Перед революцией, благодаря количеству обязанностей, возложенных на уездного предводителя, он сделался главою всей уездной администрации. По дворянским делам обязанности предводителей дворянства заключались: 1) в представительстве о дворянских нуждах; 2) в хранении и расходовании дворянских сумм; 3) в председательстве в дворянских собраниях и др. Уездные предводители не подчинялись губернскому и действовали по своему уезду наравне с губернским.

II. Право представлять правительству свои ходатайства могло бы иметь весьма существенное значение в государственной жизни, в особенности потому, что закон (6 дек. 1831) разрешал дворянству представлять ходатайства высшему правительству о прекращении местных злоупотреблений и об устранении неудобств в местном управлении. Но в действительности это дворянское право никогда не имело практического значения, и самый объем этого права, существенно ограниченного рескриптом 26 янв. 1865 и потом вновь расширенного высочайшим повелением 14 апр. 1888, представляется весьма неопределенным и спорным.

III. Денежным сборам дворянства закон стремился придать характер добровольных взносов, почему право дворянских обществ на самообложение было крайне стеснено. Сборы были двух родов: 1) на надобности, необходимые для дворян всей губернии; эти сборы должны были быть утверждены по крайней мере двумя третями присутствовавших дворян, но и при таком большинстве, если от кого-либо, не согласившегося со сборами, был подан отзыв, то сбор мог быть утвержден лишь высочайшей властью. Такие сборы были обязательны для дворян всей губернии; 2) сборы на издержки частные; эти сборы обязательны были только для тех дворян, которые выразили свое согласие на них.

IV. Дисциплинарная власть дворянских обществ выражалась в том, что общество могло исключить из своей среды дворянина, который хотя и не был судим, но бесчестный поступок которого всем был известен.

Дворянское депутатское собрание состояло из губернского предводителя дворянства и депутатов, от каждого уезда по одному. Оно вело дворянскую родословную книгу и выдавало свидетельства о дворянстве. Уездные дворянские опеки, состоявшие из уездного предводителя дворянства и заседателей, ведали опекунские дела.

С. Ю.

Колокольный звон в храме сразу во все колокола дважды, с небольшим перерывом; в народе назывался вторым звоном. Совершался после чтения шестопсалмия на всенощном бдении.

Одноконная одноосная двухколесная рессорная повозка с кузовом для двух человек, с откидными подставками под оглобли для разгрузки спины лошади на стоянке.

см.: Вера, Надежда, Любовь...

Условное название одного из видов девичьих смотрин, своеобразная выставка невест в русской деревне. Девушки на выданье выходили днем на улицу показать себя и свой наряд, становились кругом. Их стояние не всегда сочеталось с песенно-игровой формой хоровода.

В Вельском у. Архангельской губ. такой девичий хоровод проходил следующим образом. На Крещенье, после освящения воды в проруби, на льду (это называлось «на льдинке») около Иордани выстраивались в ряд невесты. Девушки, достигшие соответствующего возраста и попадавшие в этот ряд, назывались «славутницами». Женихи с матерями прогуливались вдоль ряда, а вскоре после смотрин засылали сватов.

Хоровод, состоящий из одних девушек-невест, мог иметь и типичные для хоровода формы: движение по кругу с песней и поочередным выходом внутрь круга; то же самое с включением игрового элемента. Содержание песен, которые «играли» в этом случае, было связано обычно с темой выбора невесты. «Крестьянские девицы, – писал информатор из Шацкого у. Тамбовской губ., – в праздничный день на улице, ставши кругом, ходят и поют». По ходу песни «отцепляется» от других и становится в круг одна девушка; опять поют ту же песню – выходит другая, «пока все не встанут в круг».

Девушки могли стать попарно по кругу, а в середину поместить маленьких детей, либо середина круга оставалась пустой. Одна девушка ходила сзади пар, вне круга; все пели. По окончании песни девушка, ходившая сзади, толкала одну из стоявших в парах в круг и становилась на ее место. Потерявшая пару ходила теперь сзади хоровода, а песня повторялась.

В Шенкурском у. (Велико-Николаевский, Киянский и Преображенский приходы) во время престольных праздников (см.: Храмовые праздники) после обедни устраивался «лужок» – «коровод» девиц; при этом «старухи» выбирали в хороводе невест. В Череповецком у. (Новгородской губ.) в к. XIX в. хороводы (в узком значении) «составлялись исключительно из девиц», хотя в играх-песнях (напр., песня с действиями – «Вейся ты, вейся, капустка моя») участвовали и парни.

Бывали девичьи хороводы сводные – из разных деревень. Девушки каждой деревни шли на место таких встреч с песнями. Придя, кланялись в пояс тем, кто был уже на лужайке. Сначала каждая деревня держалась отдельно, своей группой, и пела свое, так что звучали сразу несколько песен. Когда же собиралось много девушек, становились в круг, берясь не за руки, а за концы платков, и начинали медленно двигаться хороводом с песней. Сводный девичий хоровод собирался часа в 3–4 и расходился в 5–6 часов. Держались в нем строго, без плясок и озорства.

М. Громыко

(девишник, малорос. – дiвiч вечор, белорус. – вянок, сборный вечер), устраивался обыкновенно в субботу вечером, накануне венчания и являлся последним вечером, проводимым невестой в родительском доме.

По традиции, выходя замуж, девушка покидала родительский дом, родное село, подруг, с которыми вместе выросла. Прощание с девичьей жизнью проходило через целый комплекс театрализованных действий. Главными действующими лицами на девичнике были невеста и ее подруги.

Обрядовые действия прощания невесты с девичеством обычно начинались сразу же после сговора и длились вплоть до венчания. В различных областях России они проводились по-разному, но их смысл повсюду был одинаковым – так оформлялся переход девушки в группу замужних женщин.

Во многих деревнях Европейской России и Сибири невеста прощалась с «белым светом», выходя вместе с подругами на утренней и вечерней заре за околицу деревни.

Девичнику у великороссов большей частью предшествовало обрядовое мытье невесты в бане, стоящее, по-видимому, в связи с древним вождением невест к воде. После бани начинался собственно девичник. Собирались заранее приглашенные гости невесты, подруги, родня и соседи. Девушки все время пели песни, величая присутствующих по очереди. Величанье оплачивалось обычно деньгами.

В Псковской губ. прощание невесты проходило несколько иначе. Вместе с девушками она торжественно шла по деревне, держа в руках «красоту» – небольшую елочку, обвитую ленточками, тряпочками, бумажными цветами, или букет бумажных цветов. Шествие девушек сопровождалось пением грустных песен.

В конце обряда девушки расплетали косы невесты.

Распущенные волосы невесты символизировали ее готовность к браку, были знаком того, что первый шаг к замужней жизни сделан. Ленты из косы девушки раздавали всем подругам. Действие сопровождалось пением песен, в которых рассказывалось, что «девья красота» гибнет, улетает, покидает девушку.

В северных губерниях Европейской России, в Среднем и Верхнем Поволжье, в Сибири, на Алтае прощание с «девьей красой» сопровождалось посещением невестой с подругами бани. Приготовление бани для невесты и ее шествие туда превращалось в яркое ритуальное действие. Подруги топили баню рано утром, исполняя специально приуроченные к этому событию песни.

Затем девушки приходили к сидевшей в переднем углу избы невесте и приглашали ее пойти в баню «по мостам да по калиновым со кумушками да с подруженьками». Шествие девушек с невестой в баню возглавлял дружка, который шептал заклятия от нечистой силы, размахивал кнутом и посыпал невесту зерном. Мытье в бане длилось достаточно долго, девушки парили невесту березовым веником, украшенным ленточками, поливали каменку квасом, посыпали ее зерном, причитали, пели.

Лит.: Шангина И. И. Русский народ. Будни и праздники. СПб., 2003; Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991.

И. Ш., С. Ю.

Собрания деревенских девочек и девушек в чьей-либо избе для развлечения (см. также: Посиделки). В разных местах они проходили по-разному.

В с. Овсорок Жиздринского у. (Калужская губ.) посиделки собирались осенью в бане. Приходили на них только девушки. Работали при лучине, засиживались далеко за полночь, иногда и ночевали там же. Плели лапти, вили оборы, шили. Все виды работ сопровождались песнями. Парней здесь девушки приглашали присоединиться к ним только на праздники.

В с. Мышенки в окрестных деревнях (Епифановский у. Тульской губ.) парни на посиделках не бывали никогда. Все встречи молодежи обоих полов приняты были в этих местах только на улице или на совместных работах: в поле, на сенокосе (исключение составляло, по-видимому, лишь общение на свадьбах). На осенне-зимние посиделки приходили только девушки: собирались в избы, пряли и вышивали, пели песни.

Только девушки ходили будними вечерами на «посиденки» прясть пряжу в с. Петрокове Владимирского у. В ряде мест Западной Сибири на посиделки, или беседки, как вечерние, так и дневные, устраивавшиеся со второй до последней недели Великого поста, лица мужского пола совсем не допускались. На такие «обыкновенные посиденки» сходились крестьянки только данной деревни или одного лишь конца селения, в будничной одежде, с прялками или шитьем.

К девичьим сборищам с работой, проходившим без участия мужской молодежи, были близки по характеру посиделки девочек-подростков, которые в некоторых местах устраивались отдельно, самостоятельно. Они не были поочередными: девочки собирались в какой-нибудь избе постоянно. Главным в этом сборище была работа – старшие устанавливали обязательный «урок». Но находили свое место и игры, нередко совсем детские.

«После Иванова дня, как Святки пройдут, посиденки прядут, – вспоминала их участница. – Мы вот подростки собирались у одной бедной старухи. Приносили ей хлеба, – хто пирог, хто – шаньгу... Лучину свою, а то и свечку соберемся купить. Старуха-то на полатях лежит, то у лучины сидит. А мы прядем; чтобы спрясть скоре, пущались на хитрости: котора свое прядет, да ленива на работу, да, может, еще богатенька, – те возьмут сожгут кудельку, ну а мы-то, которы в людях жили, не смели так делать». Часть девочек выполняла работу чужую – на хозяев, у которых они жили (речь идет о большом селе).

Подростки прибегали к нехитрому игровому приему, чтобы скрасить однообразие работы, устраивали своеобразное соревнование на скорость. «Чтобы спрясть скорее... тянешь нитку и говоришь: я к Степановым (соседи) пошла. За другой ниткой – к другим соседям» и т. д. Девочки сообщали вслух, из чьей избы к кому они пошли – «всю улицу так насквозь пройдешь, сначала по одной стороне, потом по другой. Домов, верно, более ста было тогда в Шабарте. Ты вот таким родом, нитка за ниткой, идешь быдто по деревне; подружка тебя догоняет, ну уж тут поторапливаешься, а время-то не видаючи и проходит».

Старание в работе подогревалось ожиданием совместных игр: надо было не отстать от подруг, чтобы одновременно перейти к развлечениям. Справившись с пряжей, пили чай. «Старуху заставляли печку топить, картошки варить. А потом играть примемся всяко: и в «клетки», и в «уголки», а то в «лягушки» на улице. В куклы тоже играли; прежде девчонки как-то долго куклами играли. Идешь на посиденку, несешь прялку и везешь повозочку с куклами. У меня, как сейчас помню, чуман был. Веревочку подладишь и везешь. Так ить что ночи-то почти што не спали, только на воскресенье и уснешь».

В обществе ровесниц трудоемкая, утомительная работа проходила веселее, становилась доступнее, а развлечения ее придавали посиделкам и заманчивость.

В некоторых селах Поморья отмечены отдельные беседы девочек-подростков (13–15 лет), начинавшиеся с Покрова. Проходили они здесь обычно в бане. На посиделках подростков допускались игры и песни, но мальчики на них никогда не приходили.

М. Громыко

Сохранение девушкой до замужества девственности. Считалась одним из важнейших нравственных устоев. Добрачные связи решительно осуждались. Если такое и случалось, то как исключение, и всегда и повсеместно встречало отрицательную оценку общественного мнения деревни. «Потеря девственности считается большим грехом», – написано в ответах на программу Тенишевского этнографического бюро из Ростовского у. Ярославской губ. (Карашская вол.). Если же такое все-таки случалось, и рождался внебрачный ребенок, то в течение года после его рождения грешницу «в большей части

здешних селений» не пускали на беседу. Да и по истечении года другие девушки «чурались дружить с ней», опасаясь, что и про них может пойти дурная слава. Ее могли вывести из беседы со словами: «Тебе, родихе, здесь не место».

«Честность обязательна для всякой невесты, – свидетельствует текст из другой части этого же уезда (Ильинская вол.). – Бросовые девушки встречаются крайне редко. Они хотя и выходят замуж, но за старых или за очень бедных вдовцов, парни на них не женятся».

«Родители вообще весьма строго смотрят за тем, чтобы дело во взаимных отношениях молодежи не дошло до половой связи, т. к. это является позором не только для самой девушки, но и для родителей, воспитавших ее. Беременность девушки составляет уже для родителей крайнюю степень позора и бесчестия», – рассказывал наблюдатель из Пошехонского у.

Девичью честь крестьяне ценят высоко – так утверждал корреспондент из Дорогобужского у. Смоленской губ. Окружающие порицали девушку, утратившую честь. О том же сообщал и житель Жиздринского у. Калужской губ.: позволяя себе некоторые вольности, «парни и девушки в данной местности соблюдают целомудрие, не вступают в половую связь». «Девичья честь ценится высоко», – откликается на вопрос программы П. Каманин из села Домнино Меленковского у. Владимирской губ. К девушке, потерявшей невинность, относятся с пренебрежением и «обходят выбором в замужестве», – добавлял он.

Об этом же из Орловского у. Орловской губ.: если девушка потеряет девственность, ее презирают и не возьмут замуж. Если только лишь дурная слава пройдет, может, и напрасная, и то страдает вся семья, особенно младшие сестры.

М. Громыко

Чудотворная икона Пресвятой Богородицы. Явилась в 1392. Подлинный список с нее находился в с. Бататкове, или Батюшкове, в Николаевской церкви Московской епархии Дмитровского уезда. На иконе изображается Божия Матерь со стоящим Младенцем Иисусом с правой стороны, и на плече Его покоится правая рука Богоматери.

Празднуется 29 февр./13 марта.

Прот. И. Бухарев

см: Мемнон.

Жидкое смолистое вещество черного цвета, получаемое из бересты путем ее сухой перегонки без доступа воздуха. «Сидели» деготь дегтяри в глиняных корчагах в обычных русских печах, в специальных кубах или особо выстроенных печах. Обладает антисептическими свойствами. В русском быту широко использовался для лечения кожных болезней и борьбы с паразитами, лечения ссадин и ран у животных, при обработке кожи, для смазывания сапог против намокания, смазывания в смеси с салом осей и ступиц колес экипажей и т. д. Производство дегтя кустарным способом было одним из распространенных видов заработка крестьян, поскольку в нем была большая потребность внутри страны и много его вывозилось за границу.

Л. Б.

Старый деревенский обычай: мазали дегтем ворота в доме, где жила «гулящая» девушка, потерявшая девичью честь. Это был страшный позор для семьи; отец семейства немедленно старался соскрести деготь.

см.: Дмитриев день.

Народное название свв. мчч. Маркиана и Мартирия, 25 окт./7 нояб.

По старинному поверью, в этот день весь белый свет плачет: небо плачет мелким дождиком или мокрым снегом. Поэтому полагалось в этот день вспомнить всех горемычных и несчастных, и всплакнуть при этом, пересказывая их печальную судьбу. Поминали своих предков и за домашним столом, и на сельском кладбище. «Наши предки помином крепки», – говорили крестьяне.

За Дедовскими плачами следовал Дмитриев день – Родительский день, а вся неделя называлась Дедовской или Родительской.

В древнерусской языческой мифологии, пережитки которой сохранялись вплоть до XIX в., души всех умерших родственников, независимо от пола. По народным поверьям, в определенные дни года «души предков приходят «с того света» в свой дом и их живые сородичи обязаны их встретить и накормить.

Деды праздновались в доме от трех до шести раз в году. Чаще всего это происходило в субботу масленой недели («Зимние» или «Масленые деды»), после Пасхи перед Радоницей («Радоничные деды»); в Духовскую субботу перед Троицей («Троицкие деды»); в один из осенних праздников: в субботу перед Дмитриевым днем, или перед днем Кузьмы и Демьяна (см. : Косма и Дамиан), или в субботу перед Михайловым днем. Наиболее известными и обязательными считались осенние, Масленые и Троицкие деды.

На празднике дедов собиралась вся семья, приезжали даже те, кто был далек от дома. Обязательными поминальными блюдами в этот день были – кутья, канун, сыта, а иногда блины.      

О. П.

Деревянная кадка для заквашивания теста. Использовалась в разнообразных обрядах, в частности в свадебном. По малороссийским поверьям, количество клепок в деже должно быть либо четным (Черниговщина, Житомирщина), либо, наоборот, нечетным (Харьковщина, Полтавщина). Дежу, наделяемую положительными свойствами, называли дижб, а отрицательными – диж, дижун, дижур. Считалось, что в дижй хлеб удается, а в диже – нет. Под Черниговом в деже с нечетным количеством клепок вставляли лишнюю клепку, чтобы превратить ее из дижуна и дижу и тем самым изменить ее свойства в лучшую сторону.

В малороссийских и белорусских поверьях дежа представала как живое существо – весьма капризное и подверженное сглазу. Она переставала заквашивать хлеб, если отдать ее кому-нибудь в долг или даже просто вынести из дома. По русскому поверью, хлеб не поднимался, если через дежу перелетит курица или к ней подойдет корова. Чтобы исправить дежу, ее подкуривали освященными травами, клали на пороге вверх дном, втыкали в дно ее нож и лили сверху кипяток из ложки и т. д. В Волынской губ. хозяйка трижды ударяла по дну дежи и грозила, что станет бить еще, если та не «поправится». На Гродненщине, если в деже переставал удаваться хлеб, то на Похвальной неделе (5-я неделя Великого поста) ее выносили на ночь под звезды: дежа «похвалится» перед Богом, что у нее есть хлеб, и снова приобретет нужные свойства.

Подход теста зависел от состояния дежи в такой же мере, как и от усердия хозяйки, ср. малороссийскую пословицу о дурно выпеченном хлебе: «Чи дiжа здiжилась, чи хозяйка сказилась». В Витебской губ. дежу с тестом ставили на одежную подстилку – шубу, армяк или балахон. Причем, если под дежой была женская одежда, то сверху на нее клали мужскую, и наоборот.

Во многих местах Малороссии и в Белоруссии дежу ставили на столе или на лавке под образами – в самом почетном месте дома. В Волынском Полесье там постоянно находилась дежа, покрытая скатертью, на которой лежал хлеб.

В Восточном Полесье, а также в Гродненской, Могилевской и Курской обл. существовал ежегодный обряд очищения дежи, приуроченный обычно к Страстному четвергу. Дежу мыли, иногда натирали солью, чесноком, луком, подкуривали воском и хмелем, чтобы она весь год была чистой и в ней удавался хлеб. Потом дежу накрывали крышкой или переворачивали и как бы «наряжали»: подвязывали красным поясом, реже – полотенцем или хмелем, застилали скатертью, сложенной вдвое или вчетверо, сверху клали хлеб и соль. После этого дежу выносили из дома и ставили во дворе, иногда на боковом столбе ворот или на заборе – с той стороны, где восходит солнце. Через некоторое время после восхода дежу забирали домой. Реже ее оставляли с вечера на столе, где она и стояла до утра. О ней говорили: дежа «говеет», «исповедуется», «идет на отдых», «торгует», «идет на базар».

Дежа играла наиболее значительную роль в двух эпизодах свадебного обряда: при изготовлении каравая и т. н. посаде – сажании невесты на дежу (лавку в красном углу и т. п.), где ей меняли девичью прическу и головной убор на женские. Характерной чертой белорусского «посада» было то, что на дежу сажали не только невесту, но и жениха. В Полесье на дежу не только садились, но и вставали, причем считалось, что это может сделать только «честная» (девственная) невеста. Согласно поверью, если «нечестная» невеста наступит на дежу, то семь лет не будет родить хлеб, не будет вестись скот, не будут жить дети у молодых. В Гродненской губ. перед отъездом к молодому сват клал на землю крышку дежи, застилал ее скатертью, посыпал рожью; если молодая сохранила девственность, то она становилась на эту крышку и в присутствии всех надевала новое белье и чистую одежду.

Дежа использовалась как оберег при стихийных бедствиях. Близ Львова, чтобы отворотить ветер при пожаре, хозяйка с распущенными волосами, спустив до пояса сорочку, носила перед собой по двору дежу с буханкой хлеба. Там же при приближении грозовой тучи носили по скотному двору специальную дежу для изготовления куличей. В Слуцком Полесье, чтобы прекратился град, выносили на улицу дежу, хлебную лопату, а иногда крышку дежи, положив на нее образ св. Николая.

При переходе в новый дом русские, малороссы и белорусы несли с собой дежу с тестом, замешанным в старом доме. В Купянском у. Харьковской губ. хозяин говорил, внося дежу в новый дом: «Як у сий дижи повно хлиба, дай, Господы, шоб так повно було и в сий хати хлиба и всякои худобы!» В Малороссии и в Белоруссии, вернувшись с кладбища, заглядывали в дежу, «коб у вочах не стаяло тэе нежывое», или нюхали дежу, что соответствовало действиям с печью.

Лит.: Топорков А. Л. Дежа//Этнолингвистический словарь славянских древностей: Проект словника. Предварительные материалы. М., 1984.

А. Топорков

До XVII в. так назывались обряды, совершавшиеся священнослужителями и светскими властями в церквах и на площадях, представлявшие в драматической форме некоторые эпизоды из Священного Писания. Отдельные попытки ввести драматический элемент в богослужение замечаются в Московском государстве уже в XIV в., когда был наложен запрет. Однако уже в сер. XVI в. «введеся действо шествия на осляти» сначала в Москве, а потом и в др. городах. Кроме того, совершались еще следующие действа: 1) Новолетия – 1 сент. 2) Крестовоздвиженья – 14 сент. 3) Пещное действо – на заутрене в неделю праотцев, т. е. в воскресенье перед Рождеством. Оно совершалось в Москве, Новгороде и др. городах. Отроки, облаченные в стихари, с венцами на головах, приходили к заутрене, в середине которой начиналось действо. Халдеи, одетые в красное платье, со шлемами на головах, вводили отроков в печь, затворяли дверь, а под печь ставили горн с горящими угольями, после чего отроки начинали петь «Благословен еси Господи, Боже отец наших». Обряд Пещного действа достиг такого распространения, что слился вскоре с народным переряживанием (халдеи стали синонимом ряженого). Он был отменен при Алексее Михайловиче. 4) Действо Страшного Суда в воскресенье перед Масленицей. Прекратилось оно с последним патриархом Адрианом. 5) Действо Православия в Соборное воскресенье, т. е. в первое Великого поста, после утрени на площади у Успенского собора. Возглашалась вечная память православным и анафема еретикам и врагам Русского государства, что с незначительными изменениями совершалось вплоть до н. ХХ в. 6) Действо многолетнего здоровья совершалось одновременно с Действом Православия, а также в день Новолетия, в сочельники рождественский и богоявленский. 7) Действо омовения ног после обедни в четверг на Страстной неделе. 8) Действо освящения масла (елеосвящение) в тот же четверг; совершалось и в н. ХХ в. 9) Действо Омовения Мощей в Великую пятницу. 10) Действо Плащаницы на утрени в Страстную субботу. 11) Действо Пятидесятницы.

Двенадцатый месяц в году, в древнерусских месяцесловах и святцах назывался «студень», или «студный», от стужи и морозов, обыкновенных в эту пору. Об этом месяце русские люди говорили: «Год кончается, зима начинается. Студень».

Основные народные приметы этого месяца, по В. И. Далю, были таковы: 1. Св. прор. Наума. Наума Грамотника. Батюшка Наум, наведи на ум! В этот день начинают учить детей грамоте; 4. Вмц. Варвары. Варварин день. Варварины морозы. Трещит Варуха, береги нос да ухо! Варвара заварит, Сава засалит, Никола загвоздит. Варвара ночи урвала, украла, день приточила; 5. в этот день празднуются св. Иоанн Дамаскин учитель церкви и св. Геннадинй Новгородский, борец с ересью жидовствующих; 5. Прп. Саввы Освященного (Савва Зимний). Савин день. Сава стелет, гвозди острит, засалит; 6. Свт. Николая, Чудотворца Мирликийского. Никола Зимний, морозный. Два Николы: один травный, другой морозный; или: один с травой, другой с зимой. Никола зимний лошадь на двор загонит, а летний откормит. Егорий с мостом, а Никола с гвоздем. Егорий мостит, Никола гвоздит. Никольские морозы. Зима на Николу заметает – дороги не бывает. Хвались зимой по Николе! Красна Никольшина пивом да пирогами. Никольскую брагу пьют, а за похмелье бьют. Никола строит цену на хлеб. Благому Чудотворцу два праздника в год, а Касьяну Немилостивому – в четыре года один. Всем богам по сапогам, а Николе боле, за тем, что ходит доле, а это потому, что от Холмогор до Колы тридцать три Николы; 9. Зачатие прав. Анны (см.: Анна Зимняя). На Зачатие Анны беременным бабам пост. На Зачатие волки сходятся, а после Крещенья разбегаются; 12. Прп. Спиридона, еп. Тримифунтского. Спиридона Солнцеворота. Солнце на лето, а зима на мороз. Полагают, что в этот день медведь повернется на другой бок и корова на солнце нагреет один бок. С Солнцеворота дня прибудет хоть на воробьиный скок. Кормят кур гречихой из правого рукава, чтоб раньше неслись они. Спиридонов день, подымайся вверх! – приговаривают садовники, встряхивая яблоки; 24. Мц. Евгении (см.: Сочельник Рождественский). В этот день с вечера поют коляду; 25. Рождество Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа. Святки. На Святки Христа славят с вертепами, со звездой, гадают, колядуют. Темные Святки – молочные коровы, светлые – ноские куры. Небо звездисто – к гороху, метель – пчелы роиться будут, иней – к урожаю хлеба, путь хорош – к урожаю гречи. На Рождество не надевай чистой рубахи, а то жди неурожая. На Святой рубаха хоть плохонька да беленька, а к Рождеству хоть сурова да нова: суровую и можно обновить. Пост холодный (Рождественский), пост голодный (Петровский), пост Великий (к Святой) да пост Малый-лакомка (Успенский). Пять раз солнышко в году играет: на Рождество, Богоявленье, Благовещенье, Воскресенье (Светлое) и Иваново рожденье; 26. Собор Пресвятой Богородицы. Бабьи каши; 30. Мц. Анисии. Анисьи Желудочницы: в этот день гадают по свиной печени о зиме; 31. Прп. Мелании Римляныни. Меланки. Щедрый вечер, Васильев вечер. Свинку да боровка для Васильева вечерка. Авсень. Таусень. Гадания. Васильева ночь звездиста – лето ягодисто. Под Василья ведьмы крадут месяц.

«Декабрь год кончает – зиму починает!», «Год декабрем кончается, а зима зачинается!», «Тороват декабрь месяц, что и говорить: старое горе кончает, новому году новым счастьем дорожку стелет!» – говорили русские люди. «Горя у декабря полная котомка – бери, не жалко, а счастьем старик силен на посуле: одна его сила – много праздников да морозы засилье берут!»

Первый день декабря был посвящен памяти св. прор. Наума, Наума Грамотника, что, по старинному присловью, народ наумит. «Пророк Наум наставит на ум!» – говорили об этом угоднике Божьем. «Помолись пророку Науму – он, батюшка, и худой разум на ум наведет!», «Как ни наумь, а все старика Наума не перенаумишь!», «Наш Наум – себе на уме: слушать – слушает, а знай – щи хлебает!», «Недоумка-дурака хоть Наумом назови – все умней не станет!»

С Наумова дня было в обычае начинать обучение детей грамоте. К 1 дек. сговаривались родители с приходским дьячком или грамотным человеком. «Приходил на Святую Русь пророк Наум», – рано будили ребят. «Просыпайтесь ранехонько, умывайтесь белехонько, в Божью церковь собирайтесь, за азбуку принимайтесь! Богу помолитесь – до всего дойдете: святой Наум наставит на ум!» – приговаривалось всегда при этом. Всем семейством шли к обедне, Богу молились, пророку Божьему молебен служили, неуклонно-непреложно веруя, что этим молебном испрашивается Божье благословение на принимающихся за трудное, не для всех постижимое дело науки. Учителя, по свидетельству И. П. Сахарова, встречали в назначенное время «с почетом и ласковым словом, сажали в передний угол с поклонами», воздавая подобающую дань преклонения пред его мудростью и ответственностью принятого им на себя дела, считавшегося наособицу угодным Богу. Отец подводил сына к учителю, передавал из рук в руки, просил «научить уму-разуму», а за леность – «учащать побоями». Обычай требовал, чтобы мать стояла в это время в некотором отдалении и заливалась слезами горючими. «Иначе – худая молва пронеслась бы в околотке!» Будущий ученик отдавал своему грозному для него учителю три земных поклона, каждый из которых сопровождался ударом плетки, заранее положенной перед наставником предусмотрительными родителями. Нет слов, удары были не особенно сильные. После этого приближалась родимая матушка посвящавшегося в науку отрока, сажала сынка за стол, подавала ему узорчатую костяную указку. Учитель принимал еще более прежнего строго-внушительный вид и развертывал свой букварь. Начиналось велемудрое учение: «аз-земля-ер-аз». Умилявшаяся мать снова принималась плакать, на этот раз еще сильнее прежнего, просила-молила «не морить сына за грамотой». Первый урок и впрямь был не утомителен: он не шел дальше первой буквы русской азбуки – заканчивался «азом». Затем букварь бережно заворачивался в холстину и укладывался на божницу, за святые иконы. Успокоившаяся мать принималась угощать гостя всем, что есть в печи, – чем Бог послал. После угощения подавали учителю каравай хлеба ситного и полотенце – первый от хозяина, последнее – от хозяюшки. Иной раз завязывался в узелок полотенца и пятак-другой – от усердия матушки. Затем с поклоном провожали учителя до ворот, чем обычай, заведенный жившими по «Домострою» предками, и завершался.

2 дек. праздновали память еще одного пророка, Аввакума (в просторечье – «Абакум»). В Абакумов день «понаумленного» накануне мальчика снаряжали к учителю. С букварем и указкой в руках шел ученик; рядом с ним матушка несла учителю горшок гречневой каши. Бывало, несли учителю также курицу, а то и гуся.

3 дек. отмечали память св. Саввы Сторожевского и св. Иоанна Молчальника (см.: Иван Молчальник) словоохотливые старушки давали молодежи добрые советы вроде того, чтобы «не болтать языком, что овца хвостом», «не говорить вздору – не выносить из избы сору» и т. п. В этот же день повторяли на Руси старые изречения: «Слово серебро, молчание – золото!», «Слово не воробей, вылетит – не поймаешь!», «От одного слова да навек ссора!», «Бритва скребет, слово режет!», «Человеку дано слово, скоту немота!» – говорил русский народ. «Что слово, то и дело!», «Слово – закон, словцо – олово!», «И клад со словом кладут: кому дастся, а кому – нет!», «Не дав слова, крепись, а дал – держись!», «Скажу слово, берегись – обожгу!», «Слово пуще стрелы разит!», «Твое бы слово да Богу в уши!»

«Ласково словечушко – что вешний день!», «То и человек хорош, коли он кому – слово, кому – словцо, а кому и словечушко!», «Не бойся той собаки, которая лает, бойся той, что молчит!» По народному убеждению: «Злое слово ведуном по свету ходит, а доброе словцо – красной девицей!», «От злого слова не станется!», «Ласково словечко не трудно, да споро!», «Хорошая молва дело растит; жаль, что добрая-то дома лежкой-лежит, а худая далече бежит!» Но порой говорили: «Ты ему слово, а он тебе десять!», «На словах-то он скор, да на деле не спор!», «Слово слову рознь: словом Бог мир создал, словом Иуда предал Господа!», «На словах – так и сяк, а на деле – никак!», «Его слова на воде вилами писаны!», «Твое слово дешево, ты на словах как на санях, на словах – что на гуслях, а на деле – как на копыле!», «У него слово родит, третье само бежит, слово за словом, а коснись до дела – стой, не туда заехали!»

За Абакумами следовали Варвары-великомученицы (4 дек.). «Варвара мосты мостит (на юге) – домащивает (на севере)!», «На Варвару зима дорогу доваривает!», «Все тепло да тепло, погоди – придет Варвара: заварварят и морозцы!», «Трещит Варюха – береги нос да ухо!» Имя Варвары, строящей, по народному представлению, зимние ледяные мосты, было тесно связано с празднуемыми в следующие дни (5 дек.) прп. Саввою Освященным и (6 дек.) Николаем Чудотворцем. По записанным В. И. Далем поговоркам: «Варвара мостит, Савва стелет, Никола гвоздит!», «Варвара заварит, Савва засалит, Никола закует!» Даже о праздничном гулянье говорили крестьяне, связывая эти три имени: «Лучше не саввить и не варварить, а пониколить!», «Просаввились мужики, проварварились, последний грош прониколили!» и т. п. По крестьянским приметам, «к Варварам» день становился как будто подлиннее: «Варвара ночи урвала, ночи урвала – дня притачала!»

Слагатели русских народных стихов посвятили вмц. Варваре целый ряд своих песенных сказаний. В одном стихе она именовалась «красной невестой небесна чертога», в другом – «красною девой», которую «кровь (пролитая за Христа) украшает»; в третьем, записанном в Симбирской губ., заканчивался возгласом: «Царствуй, девице, со Христом вовеки, Варваро прекрасная!»; в четвертом (Смоленской губ., Краснинского у.) она – «закон благодати». Еще в одном стихе говорилось:

Свет-рай за рекой

И ангелы за быстрой;

Рай-свет перевесил

На нашу сторонку:

Как на нашей сторонке

С неба благодать...

В один день с Варварой-великомученицей вспоминался свт. Геннадий Новгородский, боровшийся с ересью жидовствующих и составивший первый свод Священного Писания на славянском языке.

После Саввы Зимнего на Руси праздновали Николу Зимнего, который «просаливал морозом землю». Время это звалось «Никольщина» с весельем Николиным. 7 дек. празднование св. Антония Сийского и Нила Столбенского. 8 дек. св. Кирилла Челмогорского. В этот же период (9 дек.) отмечали чудотворную икону Пресвятой Богродицы «Нечаянная радость». За ними шел Спиридон Солнцеворот (12 дек.).

Спиридоны повернули зиму на мороз, пришел Евстратиев день (13 дек.) (см.: Евстрат), а затем «Калинники» (14 дек.) (см.: Филимон). 16 дек. был Аггеев день. «Пророк Аггей иней сеет», по народной примете. «Если на Аггея инея много, будут и Святки с мягкою подушкою». Мороз на Аггея – стоять ему до самого Крещенья. 17 дек. – день памяти прор. Даниила и свв. отроков Анании, Азарии и Мисаила (см.: Даниил и три отрока). В московской и новгородской Руси в этот день разыгрывали зрелище «Пещного действа». В этот же день празднуется память Симеона Верхотурского.

Далеким отголоском последнего являлось торжественное разжигание за околицей костра в ночь с 17 на 18 дек., сохранявшееся в некоторых местностях северных губерний в н. ХХ в. Собиралась вокруг такого костра деревенская молодежь и, когда разгорался он особенно сильно, в него бросали трех слепленных из снега кукол. Тающим снегом заливался костер, и все расходились по домам. По примете, если скоро загаснет под снеговыми куклами пламя, то Святки будут богаты «ясными-ведреными» днями; если же долго будет тлеть-дымиться костер, то надо ждать буранов и жестоких морозов. (См. также: Модест).

19 дек., кроме двух угодников Божиих, чествовалась, по православному месяцеслову, память прп. Ильи Муромского, мощи которого почивают под спудом в Киево-Печерской лавре. В крестьянской Руси имя этого святого было нераздельно связано с именем сказочного богатыря Ильи Муромца. Этот богатырь (Илья Муромец, сын Иванович), просидевший сиднем тридцать три года «близ славного города Мурома, в том ли селе Карачарове», являлся олицетворением несокрушимой силы богатырской дружины, могучим охранителем стольна-города Киева от «поганой орды», налетавшей на Русь православную. Он, по свидетельству былин, с честью-славою несет на своих могутных плечах немалую службу родине, обороняя рубеж великокняжеский. Он, один он, остается «надежей» ласкового князя Владимира – Красна Солнышка, когда все другие богатыри поразойдутся-поразъедутся во все четыре стороны света белого – искать, с кем померяться своей мочью – силой богатырской. С большим вниманием останавливаются сказания на Илье, неоднократно возвращаясь к нему, чтобы лишний раз, при подходящем случае, вызвать воспоминание о его мощном облике. Первый по старшинству лет в гриднице богатырской, первый и по силе между составляющими семью-дружину Володимерову, добродушный, хотя и не дающий спуска ничьей обиде-похвальбе, Илья Муромец всегда и везде был первым.

За св. Ильей Муромским шли Игнатий Богоносец и празднование чудотворной иконы Виленской-Остробрамской, 20-й день декабря (см.: Игнатьев день). 20 дек. день Новодворской иконы Божией Матери. На Игнатия во многих местах Руси поднимали иконы и с молебным пением носили вокруг села. Это, по верованию народа, охраняло все крестьянское имущество всю зиму ото всякой напасти. На вторые сутки после Богоносца (22 дек.) следовал день св. Анастасии Узорешительницы. Молитва к этой великомученице, гласила народная мудрость, способствует благополучному разрешению от бремени. Потому-то и служилось в этот день столько молебнов по церквам. 23 дек. – день св. Феодула (см.: Федулов день). «Пришел Федул, ветер подул – к урожаю!» – говорила деревенская примета. Пройдут «зимние Федулы», приведут Сочельник, канун великого праздника, Рождества Христова. «Пришла Коляда накануне Рождества», – заколядуют под окнами ребята малые, а, словно вторя им, раздавался наутро из уст старцев убогих и древле-божественный стих духовный, посвященный всей жизни Христа, починающийся умилительными словами:

Иисусе прекрасный,

Чистоты цвет ясный!

Поведай нам,

Господь Бог Сам:

Откуда родился,

На земли явился,

Возможно ли знати,

Разум подати!..

За Рождеством Христовым шли Святки, разгульное веселье, забавы и др.

В «Месяцеслове» калик перехожих было свое песенное слово и о декабре-месяце. «Молим вас, святии вси, к нам ныне приспети, егда хощем от души пеньми вас воспети», – начинался этот стих, немедленно переходящий к славословию вспоминаемых в декабрьские дни святых: «Тя, пророче Науме, верно призываем, с Оввакумом чудным усты восхваляем. И освященный Савво, отче богоносный, великий Николае, дивный чудотворче, с Амвросием словесну жертву вам приносим, с Потапием блаженным и помощи просим: в бедах нам и напастех присно помогайте и от всяких печалей, молим, избавляйте. Бога прамати Анно, заченшим тя плодом моли за ны к Богу с неплодным отродом. Ермогене, Евграфе, Мино страстотерпцы, Данииле с Лукою, на столпах страдальцы, Спиридоне, Киприном чудотворец славный, Евстратие с Орестом, лик пятострадальный, Фирсе и Филимоне, мученицы честнии, Елефферие, Павле, жители небеснии, Аггее, Данииле, славни пророцы, со Ананием в пещи бывши отроцы, с дружиною всею и Севастияне, Христа о нас молите. Вонифатие славне, Игнатие, сомленный львовыми зубами, Улияно, пребуди, мученице, с нами. Петре, Анастасие, узы разрешите грехов наших и страстей, с Десятию в Крите. Евгение, страдалице, облегчи недуги. Рождся Христе от Девы, расторгни вся втуги. Дево, твоим Собором, Иосифе честный, Стефане, возсияйте свет свыше небесный. Две тме Никомидийских со многими младенцы, Троице святей молите о нас страстотерпцы. Маркелле, Анисие, Зотиче, царствуйте, Мелание, и нам всем жизнь ходатайствуйте!»

27 дек. архидиакон Стефан. 29 дек. память Марка Печерского, Гробокопателя.

В самый разгар Святок (30 дек.) праздновали память св. митр. Макария Московского, великого идеолога и просветителя Святой Руси. Святитель предпринял создание грандиозного свода «всех чтимых книг на Руси» – Великих Четьих Миней, которые вошли в историю под названием Макариевских.

Святками декабрь кончался; ими же начинался и первый месяц нового года.

А. Коринфский

Народное название дня сщмч. Дионисия Ареопагита, епископа Афинского, и отмечаемого в один день с ним сщмч. Дионисия, епископа Парижского, 3/16 окт.

В народе говорили: «Пришел Денис – от лихоманок с ним спасись». К св. Дионисию обращались с молитвой спасти от лихоманок.

В русских народных представлениях объект поклонения. В древнерусских памятниках XI-XVII вв. сообщается о поклонении язычников «рощениям» и «древесам», о молениях под ними («рощением... жряху»).

По подробным описаниям священных рощ, выбранных для совершения священных обрядов и сохранившихся на Русском Севере («кэсты»), в Белорусском Полесье («прущи»), в н. XX в. это были, как правило, обнесенные оградой участки леса. В этих местах почитание деревьев соединялось с элементами христианского культа. Внутри рощи находилась какая-нибудь святыня – дерево, часовня, крест и др. Рощи считались заповедными: там не рубили деревьев, не собирали хворост. В дни престольных праздников там совершались крестные ходы.

К категории почитаемых и священных относились и отдельные деревья, особенно старые, одиноко растущие в поле или вблизи целебных источников, а также такие, с которыми было связано явление чудотворных икон. К этим деревьям приходили люди, чтобы избавиться от болезней, сглаза, бесплодия и др. Они приносили дары и жертвы (вывешивали на деревья полотенца, одежду, лоскуты), молились, прикасались к деревьям. Через дупла и расщелины таких деревьев пролезали больные, как бы оставляя за пределами этого отверстия свои болезни.

Для русского народного сознания характерно последовательное сближение дерева и храма как священных мест, где совершались обряды. Об этом свидетельствуют многочисленные предания, легенды и апокрифические рассказы о постройке церквей вблизи почитаемых деревьев, а также о деревьях, посаженных на месте прежней церкви: в Житии Адриана Пошехонского рассказывается, напр., о чудесных целительных свойствах рябины, посаженной на могиле святого, на месте, где раньше стояла церковь.

Вблизи священных деревьев совершались различные обряды. В праздник, во время обхода полей с крестным ходом, священник с прихожанами совершал здесь молебен от града и засухи; здесь же устраивали праздничные трапезы, закалывали жертвенных животных, жгли костры на Масленицу.

Дубы, вязы и др. крупные деревья относились к заповедным. Запрещалось рубить их и вообще наносить дереву какой-либо ущерб: нарушение этих запретов приводило к смерти человека, мору скота, неурожаю. Такие деревья, согласно поверьям, оберегали людей от бед, а также считались «покровителями» окрестностей – сел, домов, колодцев, озер, охраняли от града, пожаров, стихийных бедствий.

В русской мифологии и фольклоре известен образ дерева, являющий собой центр мироздания, ср. в заговоре от укуса змеи: «На море, на Океане, на острове Кургане стоит дуб, под тем дубом кровать, на кровати лежит девица, змеина сестрица, я к ней прихожу, жалобу приношу на казюлей, на ужей.» Такое дерево соотнесено со всеми тремя мирами (подземным, земным и верхним – небесным) и соединяет их (ср. Мировое дерево). В корнях дерева обитают змеи и нечистые духи (ср. в ст. Бузина), а вершина связывается с Богом, небом, Солнцем и птицами (ср. в ст. Верба). Известен, в частности, сказочный сюжет о дереве, по которому человек попадает на небо. В русском фольклоре он представлен сказками-небылицами о дураке, забирающемся на небо по дубу и удивляющемся чудесам, которые он там увидел (коровы дешевы, а комары дороги и т. п.). Согласно поверьям, дерево – это тот путь, по которому осенью змеи уходят в мифическую страну Ирое.

Дерево как метафора дороги, как путь, по которому можно достичь загробного мира, – общий мотив поверий и обрядов, связанных со смертью, ср., в частности, обрядовую фразеологию («уйти в кокорье», «глядець у дуба», «дубеть» и др. в значении «умереть, умирать»), поминальные игры, имитирующие лазание по стволу, поверья о русалках (умерших девушках или детях), спускающихся с деревьев на землю на Троицкой неделе и по окончании ее тем же способом возвращающихся на «тот свет» (см:. Береза).

Характерны представления о посмертном переходе души человека в дерево. Так, белорусы полагали, что в каждом скрипучем дереве томится душа умершего, которая просит прохожих помолиться за нее; если после такой молитвы человек заснет под деревом, ему приснится душа, которая расскажет, как давно и за какие грехи она заточена в это дерево.

С кругом этих поверий связаны баллады о заклятых людях, превращенных в деревья (ср. балладу о заклятии невестки свекровью: «Ты стань, сноха, там рябиною. Отростками – малы детушки»), о деревьях, выросших на могилах невинно гонимых влюбленных (ср. в балладе «Василий и Софья»: «На Василье вырастало кипарисно дерево, На Софее вырастала золота верба, Они вместе вершечками свивалися, И вместе листочками слипалися»), а также сказки о чудесной дудочке, которую сделали из дерева, выросшего на могиле убитого, и которая рассказала о преступлении. Эти фольклорные сюжеты относятся, как правило, к людям, умершим или погибшим молодыми, раньше отведенного им срока; их прерванная жизнь как бы стремится к продолжению в иных формах (ср. Заложный покойник).

В основе многих поверий и обрядов лежат представления о тесной связи между человеком и деревом, о соотнесенности их судеб и жизненных этапов. Ср., в частности, запреты рубить определенные породы деревьев, обусловленные верой в то, что дерево, как и человек, должно умереть само: «Топором рябину нельзя сечь – пока не засохнет сама своею смертью». Дерево (как и растение вообще) соотносится с человеком по внешним признакам: ствол соответствует туловищу, ветки – рукам или «детям», сок – крови и т. п. Есть «мужские» и «женские» деревья (ср. «береза» – «березун», «дубица» – «дуб») и по форме (у «березы» ветки распускаются в сторону, у «березуна» – вверх). При рождении ребенка для него сажают дерево, веря, что ребенок будет расти так же, как развивается дерево; соответственно высохшие или вывороченные с корнем деревья предвещают человеку смерть. Вместе с тем в некоторых поверьях рост дерева вызывает истощение человека и приводит к его гибели. Не разрешалось сажать у домов крупные деревья (дуб, каштан, ель), т. к. считалось, что если дерево перерастет посадившего его человека, то он умрет, а если перерастет дом – то умрет хозяин или погибнет вся семья.

Дерево – это место обитания различных мифологических персонажей: русалки, например, живут на березах, черт сидит в корнях бузины, в дуплистой вербе.

В быличках, повествующих о сборищах ведьм, устраиваемых в «купальскую» ночь, шабаш обычно происходил на горе или на дереве. Под такими деревьями нельзя спать, ломать их ветки и т. п., иначе демоны накажут человека, нашлют на него болезни и несчастья. Наиболее же известен запрет стоять под деревом во время грозы, поскольку громовержец (Перун, Бог, Илья) преследуя прячущегося под деревом змея, черта и др. нечистую силу, может поразить и само дерево, и стоящего под ним человека.

Деревьям отводилось заметное место в русской календарной и семейной обрядности (ср. ряжение в зелень, троицкие обряды с березой, свадебное деревце и др.), ритуальной практике и народной медицине (ср. обычай «переносить» на дерево различные болезни, см.: Бузина, Осина, Рябина).

Лит.: Токарев С. А., Филимонова Т. Д. Обряды и обычаи, связанные с растительностью//Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы: Исторические корни и развитие обычаев. М., 1983; Агапкина Т. А., Топорков А. Л. Материалы по славянскому язычеству (древнерусские свидетельства о почитании деревьев)//Литература Древней Руси: Источниковедение. Л., 1988.

Ист.: Агапкина Т. Дерево//Славянская мифология. М., 1995.

В зависимости от способа изготовления в русском быту существовали следующие типы деревянных изделий: 1) долбленая и точеная; 2) бондарная посуда, склепанная из отдельных дощечек, охваченных обручами; 3) гнутая или плетеная из коры или из тонких лучинок.

Ложечники тесали из осиновых чурок (баклуш) обычно круглые ложки. Ложки европейской формы, напоминающие лодку (т. н. долгонуски), были не правилом, а исключением. Из дерева делали небольшие ковшики (ковш, корец, белорус. ражка) и различные корытца для рубки сечкой (тяпкой) мяса, капусты, грибов и т. д., а также большие плоские корыта (т. н. ночвы, ночевки; рус. также сеяльница) для просеивания муки, для резки лапши и т. д., кроме того, тарелки и миски. Из твердого дерева вырезали пряничные доски, которыми печатали на больших пряниках (медовых и др.) всевозможные узоры, и маленькие печатки для этой же цели.

Токари вытачивали на токарных станках и нередко вырезали из твердого дерева различные чашки (чашка, ставец), в которых подавали на стол еду, а также солонки, чарки и т. п. Своеобразен был северно-русский скопкарь – березовый ковш с двумя ручками, одна из которых имела вид гусиной головы, а другая – гусиного хвоста. В скобкаре подавали гостям пиво. Хозяин держал сосуд за одну ручку, а гость принимал его, взяв за другую. Пили через край.

Русские точеные черпаки также часто имели форму водоплавающих птиц – уток и гусей. Вплоть до н. XX в. широко были распространены русские братины – большие широкие чаши, из которых все гости по очереди пили пиво: каждый из присутствующих, отпив из братины, передавал ее соседу. Нередко и у нее ручки имели форму утиного клюва.

Эти разновидности деревянной посуды вытачивали из цельного куска дерева, часто из корня или из наплыва (кап). Др. тип посуды – с вставным плоским дном. У севернорусских и белорусов были распространены выдолбленные из куска дерева кадки с вставленным дном (липовка, кадолбь). Их выдалбливали так же, как улья-дуплянки. Однако гораздо чаще делали кадки и бочки из отдельных дощечек (клепка, лад), набивая на них обручи. Эти последние обычно изготавливали из орехового, елового и дубового дерева, иногда из ивового, а бывали даже железные обручи. У кадок было только одно дно, на нем они и стояли. По величине, назначению и форме различали следующие кадки: русские – кадка, квашня, квашонка, чан или досчан, перерез, ушат, жбан, коновка, шайка, бук, ведро для воды, бадья – чтобы доставать воду из колодца; малороссийские – кадiво для засолки овощей, дiжка, шаплик, зрiзок, коновка, цибарка, жлукто. В т. н. боднях держали соленое сало, а также хранили в них одежду. Для этого же служили т. н. кублы. Лагун использовали для хранения дегтя (малорос. мазниця). Баклага (малорос. барило), у которой два дна, приближалась по своему типу к бочке (бочонку) для хранения напитков.

Следует еще упомянуть деревянную утварь для хранения зерна и муки. Ее делали из досок и придавали форму четырехугольного ящика. К ним относился переносный ларь и неподвижный сусек, закром, который ставили в амбаре. Такого же типа переносные ящики с крышками использовали для хранения одежды (рус. сундук, малорос. скриня).

Эти последние делали плотники и столяры, в то время как бочки и кадки изготавливали бочары и бондари. Паз для дна, который бондарь вырезал на внутренней поверхности дощечек у дна бочки, сохранил у северно-русских древнее название утвор (в др. областях – утор), а инструмент, которым при этом пользовались, назывался утворник, уторник, ладилище.

Всевозможные шкатулки и короба гнули из липовой и березовой коры (луба и бересты) и из тонких осиновых, дубовых и сосновых дощечек. Из всех этих предметов только северно-русский бурак или туес использовали для хранения жидкостей. Это – цилиндр, сшитый из двух кусков бересты. Дно, так же как крышка и ручка, деревянное. Маленькие кружки из гнутой бересты употребляли исключительно для питья воды из реки: они не держали воду. Из луба делали также т. н. лукошки для зерна.

Из веток, древесных корней и иногда из соломы плели всевозможные корзины: кошели, кошолки, севалки или сетива для сева; коши (белорус.) – соломенные корзины для зерна; чаруши (севрус.) – корзины, в которых месили тесто для хлеба. Северно-русские очень широко использовали луб и узкие полоски бересты, из которых они плели корзины для грибов и ягод (зобня, зобенка), солоники для соли, огромные плетни с маленьким горлышком, похожим на горлышко бутылки, чтобы уберечь конопляное и льняное семя от мышей. Однако чаще всего они пользовались коробами с лямками, в которых носили на спине все что угодно (кошель, крошни, пестерь, пайва).

Ист.: Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991.

Чудотворная икона Пресвятой Богородицы. Явилась русским людям в день отречения Николая II 2 марта 1917. На этой иконе Божья Матерь, Царица Небесная была изображена как Царица земная, символизируя таким образом переход функции Удерживающего из рук низвергнутого монарха богоизбранного народа в Дом Богородицы.

Условия, при которых явилась святая икона, были следующие. Одной женщине, крестьянке Бронницкого у., Жирошкинской вол., д. Починок, Евдокии Андриановой, проживавшей в слободе Перерве, были два сновидения. 13 февр. Андрианова слышала таинственный голос: «Есть в селе Коломенском большая черная икона. Ее нужно взять, сделать красной и пусть молятся». Сильное впечатление произвело на Андрианову это таинственное сообщение и, как женщину религиозную, побудило ее к усиленной молитве о получении более ясных указаний Воли Божией. Как бы в ответ на усердную молитву, 26 февр. Андриановой снится белая церковь, и в ней величественно восседает Женщина, в Которой своим сердцем Андрианова признает и чувствует Царицу Небесную, хотя и не видит Ее святого лика. Не имея возможности забыть и отрешиться от своих сновидений, Андрианова решается идти в село Коломенское, чтобы успокоить себя. 2 марта, перед исполнением христианского долга исповеди и св. причащения, она отправилась из Перервы к настоятелю белой церкви в село Коломенское. При виде дивной Вознесенской церкви Евдокия сразу же узнала в ней ту самую церковь, которую она видела во сне.

Настоятелем церкви Вознесения был священник о.      Николай Лихачев. Придя к нему в дом, Андрианова сообщила ему о своих сновидениях и просила совета, как поступить. О. Николай собирался служить вечерню и пригласил Андрианову вместе с собой в церковь, где показал ей все старинные иконы Богоматери, находящиеся в храме и на иконостасе, но Андрианова ни в одной из них не обнаружила какого-либо сходства со своим сновидением. Тогда по совету сторожа церкви и еще одного прихожанина, случайно зашедшего в церковь, о. Николай стал усердно искать икону повсюду: на колокольне, на лестнице, в чуланах и, наконец, в церковном подвале. И вот именно в подвале, среди старых досок, разных тряпок и рухляди, в пыли, была найдена большая узкая старая черная икона. Когда ее промыли от многолетней пыли, то всем присутствующим в храме представилось изображение Божией Матери как Царицы Небесной, величественно восседающей на царском троне в красной царской порфире на зеленой подкладке, с короной на голове и скипетром и державой в руках. На коленях находился благословляющий Богомладенец. Необычайно для лика Богоматери был строг, суров и властен взгляд Ее скорбных очей, наполненных слезами. Андрианова с великой радостью и слезами поверглась ниц пред Пречистым Образом Богоматери, прося о. Николая отслужить молебен, т. к. в этом образе она увидела полное исполнение своих сновидений. Весть о явлении новой иконы именно в день отречения Государя от престола быстро пронеслась по окрестностям, проникла в Москву и стала распространяться по всей России. Большое количество богомольцев стало стекаться в село Коломенское, и перед иконой были явлены чудеса исцеления телесных и душевных недугов. Икону стали возить по окрестным храмам, фабрикам и заводам, оставляя ее в Вознесенской церкви только на воскресные и праздничные дни.

Зная исключительную силу веры и молитвы Царя-мученика Николая II и его особенное благоговейное почитание Божией Матери (вспомним собор Феодоровской иконы Божией Матери в Царском Селе), русские люди не сомневались в том, что это он умолил Царицу Небесную взять на Себя Верховную царскую власть над народом, отвергшим своего Царя-помазанника. И Владычица пришла в уготованный Ей всей русской историей «Дом Богородицы» в самый тяжкий момент жизни богоизбранного народа, в момент его величайшего падения и приняла на Себя преемство власти державы Российской, когда сама идея Православно-самодержавной народной власти была попрана во имя самовластия сатаны. Потому и строг, и суров, и скорбен взгляд Ее дивных очей, наполненных слезами гнева Божественной и Материнской любви, потому и пропитана мученической русской кровью Ее царская порфира и алмазные слезы русских истинных мучеников украшают Ее корону.

Символ этой иконы ясен для духовных очей: через неисчислимые страдания, кровь и слезы, после покаяния русский народ будет прощен, и Царская власть, сохраненная Самой Царицей Небесной, будет России несомненно возвращена. Иначе зачем же Пресвятой Богородице сохранять эту власть?

С радостным страхом и покаянным трепетом начал народ русский молиться перед «Державной» иконой Божией Матери по всей России, а сама икона в бесчисленных копиях стала украшать все русские храмы.

Таким образом, явление «Державной» иконы Божией Матери в день отречения Государя свидетельствовало о том, что в духовном смысле Самодержавие не покинуло Россию. Изображение Божией Матери, увенчанной царским венцом, облаченной в царскую порфиру, держащую в руках скипетр и державу, означало новый этап в развитии Русской цивилизации и Святой Руси. Этап страшных нечеловеческих испытаний. Однако в силу чудесного явления этап этот не был концом Великой России, а напротив, путем ее исцеления и возрождения. Как писал перед большевистским переворотом С. Н. Булгаков: «Россия спасена, раздалось в моем сердце... как откровение Богоматери (во Владычной ее иконе), и я верен и верю этому завету... Россия... спасается через гибель и смерть, воскресая». Православная мысль этих дней сконцентрировалась на осознании особой судьбы России и предстоящего ей крестного пути. Как было сказано русским духовным писателем А. С. Глинкой-Волжским: «Вся русская история – история Святой Руси – только все еще тянущаяся и доселе Страстная седмица; путь грядущих судеб, чаемых, идет все дальше, но дальше – в глубь святых страстей, в тишину тайны Голгофы, – и суждено ей воскресение в последний день».

Празднование иконе Божией Матери «Державная» 2/15 марта.

О. Платонов

Удержать народ в рамках богоугодного жития, оберегая его от соблазнов и поддерживая всякое благочестивое начинание – такова державная задача власти. И народ русский – державный народ в той мере, в какой он соучаствует в выполнении этой задачи, удерживая рвущееся в мир сатанинское зло от распространения и господства.

О космической значимости этого противостояния злу Церковь знает со времен ап. Павла, возвестившего, что антихрист, этот «человек греха, сын погибели, противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею», не придет, несмотря на то что «тайна беззакония уже в действии», до тех пор, «пока не будет взят от среды удерживающий теперь» (2Сол. 2:3, 4, 7).

Не покладая рук трудились над созданием Российской державы русские князья. Свидетели тому – многие десятки святых Рюриковичей, прославленных Церковью строителей и защитников русской православной государственности. Терпеливо и любовно складывали они основание будущего русского православного царства, преодолевая междоусобия, примиряя враждующих, отвергая честолюбивых. С момента раздробления России на множество уделов после смерти Ярослава Мудрого объединительная работа не утихала ни на миг. Поучения Владимира Мономаха, самодержавные устремления св. Андрея Боголюбского, кропотливый труд московских князей по собиранию Руси – все это лишь этапы становления русской державности, завершившиеся двумя блестящими царствованиями – Ивана III и Ивана IV и утвердившими национальное единство, освященное в своих истоках и целях святынями веры.

К к. XII в. Киев утратил значение общерусского центра. Южная Русь надолго увяла, завещав Северной, Верхневолжской Руси продолжить дело державного строительства. Летописцы говорят, что южные дружины храбро бились и «расплодили» Русскую землю. На долю северных князей выпало закрепить приобретенное, придав ему внутреннее единство.

Трудами таких благочестивых властителей, как Владимир Мономах, св. Андрей Боголюбский, св. Александр Невский, и других, им подобных, утвердился взгляд на княжение как на религиозную обязанность. Прекратилась постепенно и «владельческая» передвижка князей, заставлявшая их смотреть на свой удел как на временное пристанище, не требующее особой заботы. Князь стал наследственным владельцем – хозяином и строителем удела, передававшим его по наследству согласно собственной воле. Он осознал свою связь с народом и ответственность за него.

Усыпляя татар безусловной покорностью и данью, князья не упускали из виду и забот по организации народных сил – стремление вернуть былую независимость росло и крепло. Необходим был могучий подъем народного духа, но еще не появился на Руси единодержавный властелин, способный завершить дело, начатое Андреем Боголюбским и Александром Невским.

Трудности, стоявшие на пути обретения Русью государственного единства, казались непреодолимыми. Кто мог заставить удельных князей, лишь недавно почувствовавших себя самостоятельными владетелями, отказаться от своих прав и сделаться пусть высшим, но подчиненным сословием? Кто мог заставить города и волости, привыкшие к обособленности и своим древним правам, слиться в одно политическое тело? Кто мог принудить простой народ нести тяжкие жертвы во имя грядущего и не всем понятного блага государственного единства?

Этой силой стала Православная Церковь, в помощь которой Господь явил Свое чудное промышление о России: скорби и тяготы иноземного ига способствовали тому, что Русь объединилась прочным союзом общего горя. Над страной, помимо ее воли, вознеслась единая страшная власть хана, необходимость повиновения которой после первых погромов ясно сознавалась всеми – от великого князя до последнего смерда.

Русские князья стали посредниками между верховной властью и народом, воспитав в себе чувство ответственности за его судьбу, за его святыни, отбросив вековую привычку к своеволию, побежденную страхом сурового возмездия. Тягостное иноверческое иго обратилось в школу религиозно-исторического воспитания, выйдя из которой народ обогатился твердым пониманием своего вселенского призвания и державного долга. Под игом монголов Русь собирает силы и ждет – какое будущее, какую судьбу определит ей Господь, кому вверит дело строительства единого и могучего Православного царства. Избрание падает на Москву.

Ученые-историки пытались объяснить возвышение Москвы естественными географическими (близость реки), хозяйственными (обилие дорог) и иными причинами. Все они имели место, но то беда, что еще в большей степени эти причины приложимы к десяткам других городов и сел Северной Руси. Река Москва, давшая имя будущей столице, соединяла Среднюю Волгу с Окой через Ламский волок, по которому надо было переволакивать лодки сушей, на руках, так что особых удобств это не сулило. Да и вырос город все-таки не на волоке Ламском, а на излучине Москвы. Кроме того, сомнительно, чтобы близость Оки и Верхней Волги была бы сама по себе достаточной причиной для вознесения безвестной деревушки на высоту столицы величайшей империи мира.

Пересечение «больших дорог», которое якобы обеспечивало Москве бурный рост, на поверку оказывается скорее скоплением тропинок, затерянных в бескрайних русских лесах. «Великая дорога Володимерьская», например, упоминается лишь единожды в одной из старых летописей, да и то в к. XIV в., когда Москва уже была общепризнанным центром Руси.

Кроме того, все предположения о «сравнительно более ранней и густой населенности края» и «редкостном покое» от татарских набегов, царившем в тех краях, не поддаются проверке и не подтверждаются фактами. А ведь со времен св. митр. Петра Православная церковь уверенно свидетельствует об особой промыслительно определенной роли Москвы как о причине ее возвышения и расцвета.

«Великий во святителях» митрополит положил прочное основание будущего величия Москвы, перенеся туда первосвятительский престол из Владимира. Помимо соображений церковного управления его влекла в Москву любовь к Ивану Даниловичу Калите, князю, известному своим миролюбием, набожностью и щедростью к бедным (свое прозвище «Калита», что значит «кошель», он приобрел потому, что всегда носил с собой кошелек, из которого подавал богатую милостыню).

«Если послушаешь меня, сын мой, – говорил святой старец князю, убеждая его в особой роли Москвы для будущего России, – то и сам прославишься с родом своим паче иных князей, и град твой будет славен пред всеми градами русскими, и святители поживут в нем, и взыдут руки его на плещи врагов его, и прославит Себя Бог в нем». Именно превращение Москвы в центр русского Православия определило ее судьбу, до того ничем не отличавшуюся от судьбы других русских городов.

Москва впервые упоминается в летописях под 1147 годом как пограничный пункт между Суздальской и Чернигово-Северской областями. Сюда Юрий Долгорукий пригласил на переговоры Новгород-Северского кн. Святослава Ольговича, послав сказать ему: «Приди ко мне, брате, в Москову». Москова эта была столь крошечной деревушкой, что, когда на ее месте в 1156 Юрий решил построить городок, летопись отмечает это как рождение Москвы – князь «заложил град».

По незначительности своей Москва редко попадает в поле зрения летописца. К сер. XIII в. она становится удельчиком, который иногда давали во владение младшим сыновьям великих князей. И лишь в конце столетия Москва становится самостоятельным маленьким княжеством, родоначальником династии которого явился младший сын блгв. кн. Александра Невского – св. Даниил. Так преемственно от одного благоверного князя к другому передано было и святое дело собирания Руси.

С н. XIV в. Москва бурно растет. Этому росту – разумной и осторожной политикой – положил основание Иван Калита, а далее «Калитно племя» в тесном союзе с Церковью, митрополичий престол которой утверждается с 1325 в Москве, продолжает дело.

Начиная со св. Дмитрия Донского, князья окончательно усвоили взгляд на себя как на общеземских защитников Православия. Он ясно проявился в решительности князя перед лицом Мамаева нашествия. Почему св. Дмитрий, как и все московские князья, любивший мир и тишину, решился все же в сентябре 1380 на одно из кровопролитнейших в истории сражений? Все современники согласно утверждают – потому, что чувствовал себя защитником веры. Его вдохновляло «мужество и желание за землю русьскую и за веру христианскую», – свидетельствует автор «Задонщины», повести о Куликовской битве, написанной через считанные дни после нее.

Разгром полчищ Мамая русскими дружинами послужил темой целого ряда произведений, образующих так называемый Куликовский цикл, свидетельствующий, что Русь впервые одолела татар, лишь поднявшись на защиту святынь Православия, а не политических или земельных интересов. «Како случися брань на Дону православным христианом с безбожным царем Мамаем, како возвыси Господь род христианский, а поганых уничтожи и посрами их суровство» – так, напр., озаглавил повесть автор «Сказания о Мамаевом побоище». Хоть и были сильны поганые, «сынове же русския силою Святаго Духа бьяху их».

После битвы соратники св. Дмитрия долго разыскивают его и находят наконец «бита вельми». Первый вопрос очнувшегося князя – чем закончилась битва? «По милости Божией и Пречистой Его Матери, – отвечают ему, – и молитвами сродников наших Бориса и Глеба, и Петра, московского святителя, и игумена Сергия, и всех святых молитвами врази наши побеждены суть, а мы спасохомся!»

То, что свою роль удерживающего святой блгв. кн. Дмитрий Донской понимал ясно, свидетельствует нам «Слово» о его житии. «Постави ми, Госпоже, столп крепости от лица вражия, возвеличи имя христианское перед погаными», – просит св. Дмитрий Пресвятую Богородицу в молитве перед битвой на Куликовом поле. Вообще, «Слово» о житии святого князя показывает, что осмысление власти подошло к своему закономерному завершению – к учению о Православном Царе. Именно «царем» называется в «Слове» Дмитрий Донской, хотя об употреблении такого титула применительно к русским князьям в государственных международных актах того времени ничего не известно.

Это неудивительно, ибо учение о Православном Царе есть учение церковное, оно возникло и сформировалось в православном мировоззрении и лишь после осмысления и укоренения в сознании современников обрело общепризнанный характер. Знаменателен и тот факт, что автором жития считают Епифания Премудрого – современника князя. Этот инок был учеником самого Сергия Радонежского, много путешествовал – бывал в Иерусалиме, в Константинополе и на Афоне. Его перу принадлежат, помимо жизнеописания вел. кн. Дмитрия, жития прп. Сергия и св. Стефана Пермского. Жанр житийной литературы традиционно служил для отражения важнейших идей и понятий, владевших современниками, так что мысли, высказанные в «Слове» о житии святого благоверного князя Дмитрия, не случайны.

«Кому уподоблю великого сего князя Димитрия Ивановича, – вопрошает автор жития, – Царя Русьския земли и собирателя христианского? Приидите, возлюбленные друзья Церкви... достойно похвалить держателя земли Русьской».

В этих похвалах святому князю содержатся все основные положения учения о законной власти. Первое из них идея царского служения как церковного послушания, наряду со служением иноческим, священническим и иными. Дмитрий не просто властвует – нет, он, «будучи рабом Божиим», слугою Промысла, «Божий престол» соблюдает в чистоте и неприкосновенности от чуждых и враждебных Церкви влияний.

Далее – мысль об «удерживании» как о содержании служения. Князь – «держатель» России, Руси, неразрывно связанной с Православием (сравним: «Земля Русская, о, православная вера христианская» – из «Слова о погибели Русской земли»). И, наконец, мысль о верозащитной роли царя. «Царь Русьския земли» есть одновременно и «собиратель христианства», уцелевшего от покушений иноверцев и ложного мудрствования еретиков.

Важно, что житие дает и недвусмысленный ответ на вопрос: каковы же признаки того, что державное служение царя исполняется как должно. «И бысть тишина в Русьской земли», – свидетельствует автор «Слова». Обретен жизненный критерий оценки результатов деятельности власти. «Великое княжение свое вельми укрепих, мир и тишину земли Русьской сотворих, отчину мою, которую дал мне Бог и родители мои, с вами соблюдох», – говорит перед смертью Дмитрий боярам.

Мир и тишина как условия, более других способствующие деятельности церковной по спасению человека, – вот практическая цель власти. В этом «мире и тишине» усматривается Благоволение Божие, о котором сказал Христос Спаситель: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам, Да не смущается сердце ваше и да не устрашается» (Ин. 14:27).

Об обязанности царя нести свое бремя «не смущаясь и не устрашаясь» напоминает послание архиепископа Ростовского Вассиана Ивану III, писанное в 1480 во время знаменитого «стояния на Угре» русского и татарского войск. Татар привел на Русь Ахмат, хан Большой Орды. Она образовалась на месте Батыевой Золотой Орды после того, как от последней отделились уже многие орды: Ногайская, Казанская, Астраханская и Крымская.

Иван отказался платить дань Ахмату, растоптал ханскую басму (изображение хана), приказал перебить его послов, требовавших покорности, кроме одного, которого отправил сказать хану, что и с ним поступит так же, как с басмой, если тот не оставит Русь в покое. Ахмат с войском пришел покарать непокорного «данника». Встретившись с большими силами русских, битву он начинать не решался и ждал, стоя на реке Угре. На другом ее берегу стоял Иван III. Будучи типичным московским князем, воспитанным в религиозных традициях княжеского служения, Иван III был хозяином Русской земли и ее «строителем», а воевать не любил. И на этот раз, оберегая русскую кровь, он решил отступить, не принимая боя.

Узнав о таком решении, старец Вассиан (брат прп. Иосифа Волоцкого), ростовский архиепископ, отправил вел. князю обличительное письмо. «Наше дело говорить царям истину, – пишет он. – Что я прежде изустно сказал тебе, о том и ныне пишу, ревностно желая утвердить твою душу и державу». Душа и держава не случайно оказались рядом в письме Вассиана. Княжеское служение таково, что, управив державу, и душу спасешь – эта мысль во времена Ивана III уже не требовала разъяснений. Теперь должно явить силу и мужество – настаивает старец в послании: «Ахмат губит христианство, грозит тебе и отечеству». Он жаждет «предать землю Русскую огню и мечу, церкви – разорению, тьмы людей – гибели, О государь! Кровь паствы вопиет на небо, обвиняя пастыря».

Державный долг государя архиепископ сближает с долгом пастыря – хранителя душ пасомых, ответственного перед Богом не только за внешнее благополучие, благочиние, но и за внутреннее их преуспеяние. На гармоничном сочетании и взаимном равновесии этих властных начал – державного и соборного, царского и пастырского, будут в дальнейшем строиться отношения светской и церковной власти в России. Эта «симфония властей» станет идеалом их взаимоотношений, твердо запечатлевшимся в народном сознании, несмотря на все искушения и соблазны.

«Смертным ли бояться смерти? – увещевает князя архиепископ. – Я стар и слаб, но не убоюсь меча татарского, не отвращу лица моего от его блеска». Воинствующая земная Церковь в случае нужды в буквальном смысле готова оправдать свое наименование. Воинствуя против грехов и страстей, тем более следует подниматься на брань против врага, грозящего уничтожить благодатные средства, дарованные Богом для борьбы со страстями, – утверждает Вассиан. «Ангелы снидут с небес в помощь твою, Господь пошлет тебе от Сиона жезл силы, и одолеешь врагов, и смятутся, и погибнут. А мы Соборами святительскими день и ночь молим Его, да рассыплются племена нечестивые».

Долго войско Ахмата стояло на Угре. Вдруг, без всяких видимых причин, снялось и ушло в Литву, разорив там двенадцать городов якобы за то, что князь литовский Казимир не подал помощи против русских. Совершив месть, татары ушли в степь. Так закончилось последнее нашествие Большой Орды на Русь.

Русские назвали реку Угру «поясом Богоматери», веруя, что по Ее молитвам избавил Господь Россию от татар. «Да не похвалятся легкомысленные страхом своего оружия. Нет, не оружие и не мудрость человеческая, но Господь спас ныне Россию!» Таково было всеобщее мнение, дошедшее до нас в отзывах современников. По их свидетельствам и сохранившимся литературным памятникам можно с уверенностью сделать вывод, что ко времени царствования Ивана III державное сознание в своих общих чертах утвердилось и окрепло.

Митрополит Иоанн (Снычев)

Важная составляющая русского семейного воспитания. В воспитании детей существовал свой особый цикл игр, песен и присказок, и они часто по целым часам распевали эти песенки и играли в свои игры.

Цикл детских песен открывался песнями колыбельными. Песни эти и по словам, и по напеву были довольно однообразны и монотонны:

1.

Бай, бай, бай,

Поди, бука, под сарай,

Саше спать не мешай!

Уж ты, Сашенька, усни,

Угомон тебя возьми!

2.

О, качи, качи, качи,

Под подушкой калачи,

В ручках прянички,

О, люлю, люлю, люлю!..

Эти две песенки варьировались на тысячи ладов и своим монотонным напевом успокаивали детей.

Загадочная «бука», о которой иногда говорили «бука базыка о три языка», означала какое-то страшное мистическое существо, которым в деревнях пугали детей.

Если желали развеселить ребенка, то, подбрасывая его легонько вверх, пели шуточные песни вроде следующих:

3.

Тень, тень, потетень,

Выше города плетень.

У Спаса бьют,

У Николы звонят,

У старого Егорья Часы говорят.

На поличке трубички,

Гороховички.

4.

Тили-бом, тили-бом,

Загорелся кошкин дом,

Пришла курица с ведром,

Заливает кошкин дом.

5.

Тпрушки, тпрупрушки,

Пекла баба преснушки:

Всем по преснушке,

Мишутке две.

6. Едва ребенок начинал понимать, его уже развлекали различными немудреными играми. Так, взяв ребенка за ручку и водя пальцем по его открытой ладони, приговаривали:

Сорока, сорока,

Кашку варила,

На порог скакала,

Гостей скликала.

Приехали гости

Пораспарить кости.

Затем, пригибая мизинец детской руки, а потом и следующие 3 пальца, продолжали: «Этому дала, этому дала, этому дала, а этому (указывая на большой палец) не дала за то, что он толст да прост, да мякинки не принес».

7. Хлопая ладонями ребенка, приговаривали:

Ладушки, ладушки,

– Где были? – У бабушки.

– Что ели? – Кашку.

– Что пили? – Бражку.

Кашка масляненька,

Бабушка добренька.

Досыта наелись,

Допьяна напились.

Полетели, полетели

На головку и сели.

При этом закидывали ручки ребенка на его головку.

8. Переваливая с руки на руку головку ребенка, приговаривали:

Валяй, валяй, баба, коровай,

Пришел к бабе пономарь:

– Дай, баба, теста.

– Нет в печи места.

Шук, шук, полетели,

На головку сели.

Ручки ребенка также закидывали на его головку.

9. Подрастая, дети и сами начинали распевать различные песенки. Так, иногда они по целым часам пели следующую песню:

Ерема, Ерема,

Сидел бы ты дома,

Точил бы веретена,

У тебя жена-то пряха:

По ниточке пряла,

Корову купила;

Корова-то с кошку,

Надоила с ложку.

Корова-то пропала,

Кузьму поклепали.

Кузьма-то божится,

На печь ложится.

Сени-то трясутся,

Собаки грызутся.

Сени-то упали,

Собаки пропали.

Или:

Куколка, ты, куколка,

Не малая-малая,

Зачем долго не была?

– Боялася тиуна.

– Тиун тебе не судья,

Судья-то владыка;

Владыкины дети

Хотят улетети.

Шишел, вышел,

Вон пошел!

10. Шел дождик – дети с шумом выбегали на улицу и распевали, прыгая с весельем:

Дождик, дождик, перестань,

Я поеду в Черностань

Богу молиться,

Кресту поклониться.

Дождик, дождик, пуще,

На дворе-то гуще.

11. Попадалась детям улитка, «лизавица», они приговаривали нараспев:

Лизавица, лизавица,

Выпусти рога – я дам пирога,

Масляного, премасляного.

И сколько было для них радости, когда при этой песенке улитка показывала свои рожки! В противном случае повторяли то же.

12.Нашедши цветок дикой ромашки, ребята срывали его и пели, наблюдая, как вылезают из него маленькие мурашки:

Поп, поп,

Выпусти собак:

Баре едут,

Озим топчут!

Или:

Поп, поп,

Выпусти собак

На боярский двор,

На дворянский ребят!

13. Развлекались дети и такими незатейливыми играми. Один, ударяя легонько другого по голове, спрашивал: «Крепок ли горшок?» На ответ «не крепок» ударял еще несколько раз, приговаривая: «За шильце, за мыльце, за зеркальце».

Ударяя по спине, спрашивали: «Что в горбу?» На это отвечали: «Денежки». – «Кто наклал?» – «Дедушка». – «Чем он клал?» – «Ковшичком». – «Каким?» – «Позолоченным, сверху медью околоченным».

14. Встретившись, два подростка начинали спрашивать друг друга:

– Сорока, сорока, где твой муж?

– В Питере. – Что он делает?

– Башмачки шьет.

– Чем он шьет?

– Шелком.

– Лыком!

– Шелком!

– Лыком!

Играющие старались при этом перекричать друг друга.

Росли дети, а вместе с тем усложнялись и их игры и делались все более и более замысловатыми. Чаще всего играли в «черненькие», «прятки», «жуть», «ворона», «горелки», «огарыши» и т. д.

Все детские игры, существовавшие в XIX – н. XX вв., можно подразделить на 2 разряда: на игры летние, которые производились на открытом воздухе, и зимние, в которые играли зимой в избах.

Большинство летних игр начиналось тем, что играющие выбирали того, кто должен «водить», т. е. начинать игру и быть в ней главным лицом. Дети, участвовавшие в игре, становились в круг. Один из них нараспев читал следующую присказку:

15.

Катилося яблоко круг огорода,

Кто его возьмет, тот будет воевода,

Воеводский сын.

При каждом произносимом слове он указывал по порядку на одного из товарищей. На кого придется последнее слово, тот должен был выйти из круга.

Затем повторялось с начала, и присказка читалась до тех пор, пока из круга не выйдут все, исключая одного: этот оставшийся и должен был «водить». В этих случаях использовались также др. присказки:

16.

Перевязи, ферязи, кони, царевич, жук.

Чирики, микирики,

Летали голубиники

По Волге-реке,

По поповой полосе.

Там чашки, орешки,

Медок сласток,

Поди вон, королек!

17.

Чикирики, микирики,

Летали голубиники

По Волге-реке,

По поповой полосе.

Дьякон пишет черным углем,

На море стук, гром,

Стеклышки вон.

18.

Чикирики, микирики,

Летали голубиники

По кусту, по насту,

По белому лизасту.

Шишел, вышел,

Вон пошел!

В некоторых местностях употреблялась для этого же песня «Куколка». Кроме того, при некоторых играх существовали специальные способы выбирать вожатого, как, напр., при игре в «коровку» или «чушку».

19. Одна из простейших игр детей-подростков была игра в черненькие, или пятнашки. Играющие бросались врассыпную, кто куда. Тот, кто «водил», назывался «черненьким» и должен был ловить остальных. Пойманный им должен был в свою очередь ловить остальных или, как говорили, «водить». Для отдыха играющие назначали особое определенное место – «дом», где черному ловить играющих не дозволялось. Игра продолжалась до тех пор, пока не наскучит играющим.

20. Видоизменение предыдущей игры представляла игра в коршуна, или ворона. Тот, кто «водит», должен был изображать ворона. Ворон садился на землю, играющие окружали его и начинали спрашивать хором: «Ворон, ворон, что ты делаешь?» Ворон отвечал: «Ямку рою». – «На что тебе ямка?» – «Иголочку ищу». – «На что тебе иголочка?» – «Мешочек шить». – «На что тебе мешочек?» – «Камешки класть». – «На что тебе камешки?» – «В твоих детей кидать!»

После этих слов ворон кидался на окружающих его ребят, старался поймать кого-нибудь из них. Пойманный им мальчик и становился в свою очередь вороном, а прежний ворон возвращался в ряды играющих.

21. Очень много общего с предыдущими играми имела игра в горелки. Играющие становились попарно; одна пара за другой. Тот, кто водит, или, как говорили, «горелый», становился впереди и говорил:

Стою, стою на камешке,

Горю, горю на солнышке:

Кто меня любит, тот и выкупит.

Дальнейший ход игры был таким же, как в предыдущих.

Много сходного с предыдущими играми имели игры: огарышки, жгут, столбики, веревочка, кошка-мышка, составляющие отдельную группу детских игр – в кругу.

22. Огарышки, или круговые горелки. Играющие становились в круг. Один из них (тот, кто водил) ходил за кругом. Ударив кого-нибудь из играющих по спине, он за кругом бежал в одну сторону, а получивший удар – в противоположную. Каждый из них спешил скорее занять освободившееся место. Тот, кто опаздывал на место, должен был в свою очередь «гореть» и ходить за кругом.

23. Столбики. Играющие становились в круг попарно, на значительном расстоянии пара от пары. Каждая пара составлялась так, что лицо одного было обращено к спине другого. Тот, кто водил, ходил за кругом и становился затем сзади какой-нибудь пары. Передний в этой паре, оказавшийся т. о. лишним, должен был быстро перейти и пристать к новой паре, лишний в этой паре должен был пристать к следующей и т. д. Очевидно, что эта игра была возможна только при нечетном числе играющих лиц.

Во все вышеописанные игры играли как мальчики, так и девочки. Впрочем, девочки, подрастая, начинали перенимать у взрослых различные хороводные игры и в своих забавах окончательно отделялись от мальчиков.

24. Прятки, или убирки. Играющие прятались по различным закоулкам дома, сараев и т. д. Один из играющих водил: он должен был отыскивать остальных. Чтобы дать время играющим спрятаться, брали палку и кидали ее как можно дальше, после чего быстро прятались. Тот, кто водил, должен был принести палку, положить ее на определенное место – «дом», и после этого отыскивать спрятавшихся товарищей. Как только кто-нибудь был им найден, вожатый бежал к «дому» и громко стучал лежащей там палкой. Если найденный успевал раньше добежать до «дому» и постучать там палкой, то он уже не считался найденным. Первый отысканный вожатым и, как говорили, «застуканный», мальчик должен был в свою очередь водить и отыскивать спрятавшихся товарищей.

В прятки играли и девочки, но сравнительно редко.

Игры, в которые играли исключительно одни только мальчики, это – коровка, муха, чижик, буй, лунки, мяч, бабки. При игре в первые 5 из этих игр вожатый избирался иначе, чем описано выше. Всякий желавший играть должен был взять коровку, подбросить ее вверх и на лету ударить в нее несколько раз своей биткой. Ударивший меньшее число раз и должен был водить.

25. Коровка, или чушка. Для этой игры брался круглый образок жерди в виде цилиндра, 3 вершка в диаметре и до 2-х в длину. Этот образок и был «коровка», или «чушка». Коровка ставилась на ровном месте стоймя; на расстоянии 1–2 аршин от нее проводилась черта, на которой в равном друг от друга расстоянии выбивали в земле небольшие ямки – лунки, означающие места играющих. Играющие, став на свои места, битками, или довольно тяжелыми палками, до аршина в длину, старались попасть в коровку и сшибить ее с места. Били битками по очереди. Как только коровка была сбита с места, все ранее бросившие свои битки кидались поднимать их, спеша как можно скорее возвратиться на свои места. Тот, который водил, должен был поднять сшибленную коровку, поставить ее на прежнее место и занять чье-нибудь свободное место. Тот из играющих, кто опаздывал возвратиться на свое место и чье место было занято вожатым, должен был в свою очередь водить.

26. Вариант предыдущей игры представляла из себя игра в муху, или мушку. Муха – это небольшой обрубок дерева, несколько напоминающий цифру 4. Прямым своим углом этот образок вешался на вертикально вколоченную в землю палку. В эту палку и кидали играющие своими битками. При каждом ударе муха с шумом слетала с палки. Условия игры были те же, что и в предыдущей игре.

27. Чижик, или чувиль. Чижик – четырехгранный, призматический обрубок дерева, до 5 вершков толщины и до 3 вершков длины. Оба конца чижика оканчивались острым углом. Обрубок этот, брошенный на землю, ложился всегда так, что если его ударяли лопаткой по приподнятому вверх концу, он быстро привскакивал вверх. Играли по большей части двое. Игра велась таким образом: на земле очерчивался круг, в середину его клался чижик; один из играющих ударял лопаткой по чижику, отчего он привскакивал вверх. Не давая затем упасть чижику на землю, играющий той же лопаткой отбрасывал его на лету в сторону, стараясь отбросить его от круга как можно дальше. Тот, кто водил, поднимал чувиль и старался бросить его так, чтобы он попал в очерченный на земле круг. Играющий отбрасывал чижик на лету своей лопаткой. Если чижик падал в круг, то играющий передавал игру своему партнеру, а сам начинал водить. Цель игры состояла в том, чтобы как можно скорее довести до заранее определенной нормы число ударов по чижику.

Каждый раз игрок ударял по чижику один раз на земле и затем уже сколько может раз на лету. Если чувиль не успевали на лету отбросить в сторону и он падал в черте круга, то допустивший такой промах должен был начать свою партию снова: его партия, как говорили, «сгорит». Проигравший получал «скачки». Скачки состояли в следующем: чижик выбрасывался из круга, как и при игре; проигравший партию, прыгая на одной ноге, должен был принести чижик обратно в круг. Число скачек определялось заранее означенными условиями.

28. Лунки. На земле в виде круга выбивались на близком расстоянии друг от друга небольшие ямки – лунки. Каждый из играющих, кроме водящего, имел свою лунку. Тот, кто водил, кидал в лунки мячом. Остальные играющие своими палками или битками старались отбросить мяч на лету и не допустить его до лунок. Как только мяч попадал в чью-либо лунку, владелец уступал свою лунку вожатому и водил сам до тех пор, пока в свою очередь не попадал в чью-либо лунку.

29. Буй. Игра эта была несколько сходна с предыдущей игрой. Водящий деревянным шаром старался попасть в лежащую на дороге жердь – «буй». Остальные играющие своими битками старались оттолкнуть шар от жерди. Как только шар попадал в жердь, играющие кидали свои битки на землю, и водящий, ставши у жерди, старался шаром попасть в одну из лежащих на земле биток. Тот, в чью битку ударится шар, и должен был водить.

Следует отметить характерную черту всех вышеуказанных игр для мальчиков – один мальчик должен был бороться с остальными, один должен был играть против всех. Часто нелюбимого мальчика товарищи сговаривались «заводить», т. е. не выпускать из вожатых и, по большей части, всегда заваживали, доводя до полного изнеможения и слез. Отказаться от игры было нельзя – это значило «жилить», и с таким мальчиком товарищи расправлялись иногда довольно жестоко.

В этих играх выражалось начало той покорности перед миром, уважение к нему и вера в его непреоборимую силу, которые глубоко коренились в русском народе.

30. Свайка. Свайкой назывался тяжелый, круглый железный гвоздь с массивной шляпкой. Этим гвоздем с известного расстояния старались попасть в лежащее на земле небольшое железное кольцо. В случае промаха играющий передавал свайку следующему партнеру до новой очереди. Выигравшим считался тот, кто раньше всех попадет определенное число раз в железное кольцо. Проигравший должен был несколько раз, смотря по проигрышу, вытащить «редьку», т. е. вытащить зубами свайку, которую втыкали на этот раз в деревянную доску.

Все описанные выше игры представляли из себя состязание играющих в телесной силе и ловкости. Таким же характером отличалась известная игра тяну – потяну, точно так же, как игра в городки и мяч.

Гораздо менее летних игр были разнообразны игры зимние. Это вполне объясняется стеснительными условиями крестьянских помещений. Из зимних игр детей-подростков наиболее известны игра в бирюльки (вытягивание соломинок), камушки и жмурки.

31. При игре в камушки играющие брали 5 более или менее ровных и круглых камешков. Камешки кидали на стол.

Первый из игравших брал один камешек в правую руку; подкинув этот камешек вверх, он быстро хватал один из лежащих на столе камешков правой рукой и затем той же рукой ловил подброшенный вверх камень. То же самое проделывал он с остальными двумя камнями. После этого делалась новая фигура. Из раскинутых камней брался сначала один камень, как и в первой фигуре, а затем сразу 3. В четвертой фигуре все 5 камней брали в руку, один из них кидали вверх, остальные 4 камня клали на стол и брошенный камень ловили; затем снова бросали вверх, лежащие на столе 4 камня брали правой рукой и той же рукой ловили брошенный вверх камень. В пятой фигуре все 5 камней брали в руку и затем подкидывали вверх; рука быстро после этого обращалась ладонью вниз так, что все или часть брошенных камней ложились на руку. Эти камни подбрасывали вверх и ловили. Камни, лежащие на столе, подбирали, как и в первой фигуре, только подбрасывали вверх не один камень, а все камни, находящиеся в руке. В шестой фигуре большой и указательный пальцы левой руки расставляли в виде воротец на столе. Между тем правой рукой брали камень, подбрасывали вверх и той же рукой быстро проталкивали один из камней, лежащих на столе, в импровизированные воротца, после чего брошенный камень ловился той же рукой. Так поступали и с остальными камнями. В седьмой фигуре камни разбрасывали по столу, после чего брали один из них в правую руку, подбрасывали вверх и быстро той же правой рукой брали один из камней, лежащих на столе, и клали в левую руку, после чего уже ловили правой рукой брошенный камень. Так поступали и с остальными камнями, лежащими на столе. В восьмой фигуре камни подбрасывали, как и в пятой, и ловили верхней стороной руки. Растопырив затем большой и указательный пальцы правой руки, подбирали этими пальцами все камешки, упавшие на стол, и клали их в левую руку. Взяв последний камень, подбрасывали этими пальцами все камешки, упавшие на стол, и клали их в левую руку. Взяв последний камень, подбрасывали лежащие на верху руки камни и затем ловили.

Все описанные 8 фигур и составляли партию или, как говорили, «руку». Если во время игры играющий ронял один из брошенных вверх камней, не успев его поймать, то игра передавалась другому партнеру. Выигрывал тот, кто скорее всех окончит все 8 фигур или партию.

Каждая из фигур партии носила свое особое название: «по одному» – первая, «по два» – вторая, «по три» – третья, «по четыре» – четвертая, «по пяти» – пятая, «банька» – шестая, «полочек» – седьмая, «рачок» – восьмая. Более искусные игроки играли «без пошевелок», не шевеля камней, которых не брали в известной фигуре, и «в указки», поднимая камни со стола не по своему выбору, а по указанию партнера. Игра «в указки» производилась в то же время и «без пошевелок».

32. Игра в жмурки – это та же игра в черненькие, только черненький ловил остальных играющих с завязанными глазами. В эту игру играли и девочки, точно так же, как и в бирюльки. Девочки-подростки начинали уже перенимать хороводные и нехороводные игры взрослых; в своих забавах они окончательно отделялись от мальчиков. Во многих местах они устраивали даже свои посидки и вечерины отдельно от взрослой молодежи.

Детские игры имели важное значение в воспитании не только физическом, но и в духовном. Одни из них развивали силу, ловкость, быстроту, меткость; другие приучали к сообразительности, вниманию, умению держать себя настороже; наконец, все игры заставляли каждого участника в равной мере подчиняться воле всех и все они более или менее были проникнуты принципом справедливости и воздаяния по заслугам.

Ист.: Балов А. В. Рождение и воспитание детей в Пошехонском уезде Ярославской губернии//Этнографическое обозрение, 1890. № 3.

В древнерусской языческой мифологии дух леса, по мнению некоторых исследователей, одно из воплощений верховного бога Сварога. Дважды упоминается в «Слове о полку Игореве»: сначала наверху дерева – «Див кличетъ връху древа», а затем внизу – «уже връжеся дивъ на землю». В произведениях славянской литературы есть упоминание о дивах и самодивах, позволяющее также считать, что в языческой культуре дивы занимали срединное положение между богами и героями.

В помещичьих домах комната для отдыха и бесед с гостями, обставленная мягкими диванами и маленькими столиками перед ними.

Св. блгв. Димитрий Иоаннович (1350–1389), вел. князь Московский, первый усмиритель татар, мудрый политик, положивший начало объединению Русских земель под верховной властью Москвы. Вел. кн. Димитрий был причислен к лику святых Поместным Собором Русской Церкви в 600-летнюю годовщину Куликовской битвы в 1980, но его изображения появились уже в московской живописи XV в., где он показан не святым, а славным воином и героем. В царствование Иоанна IV к его имени добавили «Донской», в память о том, что князь одержал победу в районе р. Дон.

(† 11.02.1440), святой преподобный основатель Дмитриева Прилуцкого в честь Происхождения Честных Древ Животворящего Креста Господня монастыря.

Прп. Димитрий родился в богатой купеческой семье Покропаевых в с. Веслево Переславского уезда. Он принял постриг в Горицком Успенском монастыре в Переславле- Залесском, но вскоре покинул эту обитель и основал Переславль-Залесский Никольский монастырь на Болотце. По некоторым данным, в 1354 состоялось его знакомство с прп. Сергием Радонежским, когда тот прибыл в Переславль на поставление в игумены. С этого момента Димитрий регулярно посещал Троице-Сергиев монастырь и часто беседовал с его основателем.

(в миру Даниил Савич Туптало), святитель, митрополит Ростовский и Ярославский (11[?].12.1651–28.10.1709), проповедник и духовный писатель, автор многочисленных агиографических и богослужебных сочинений, среди которых главными являются Четии-Минеи (Жития святых).

Сын царевича Димитрия Иоанновича (19.10.1582–15.05.1591), сына царя Иоанна IV Грозного и Марии Нагой. Почитание царевича Димитрия началось в Смутное время. В 1606 состоялось перенесение его мощей из Спасо-Преображенского собора Углича в Архангельский собор Московского Кремля. Прославление царевича в лике святых способствовало противостоянию православного народа иноземным завоевателям и сохраняло царственную династию от покушения на нее самозванцев. С этой целью художники показывали св. Димитрия новым московским чудотворцем, молитвенником за Русскую землю и избавителем Руси от Смуты. Как правило, святой представлен отроком или реже – юношей, с воздетыми в молении руками, в царских одеждах и венце, напоминающем по форме венцы св. имп. Константина и св. вел. кн. Владимира.

Игумен († 1.06.1437), русский живописец, резчик по дереву, книгописец; один из лучших художников Святой Руси. Известными остались лишь сведения о его пустынничестве и трудах по созданию нескольких монашеских обителей. Родившийся в 1362 в вологодских землях, св. Дионисий начал иноческий подвиг в Спасо-Каменном монастыре на Кубенском озере, расположенном вблизи Вологды. Пробыв здесь девять лет, прп. Дионисий стал тяготиться многолюдностью обители и вместе со своим учеником удалился на другую сторону Кубенского озера, на место запустевшего древнего монастыря. Вскоре к прп. Дионисию стали стекаться иноки. Ростовским епископом св. Дионисий был рукоположен в священники для воссозданной обители. Но, стремясь к совершенному безмолвию, прп. Дионисий оставил настоятелем монастыря своего ученика Пахомия, а сам в 1412 удалился на р. Глушица. По откровению, бывшему ему во сне, он выбрал место для нового монастыря в честь Покрова Пресвятой Богородицы (Глушицкий Покровский монастырь). Св. Дионисий обладал необычайной кротостью, смирением и любовью к нищим. Спустя восемь лет, в 1420, преподобный основал новую обитель – во имя Иоанна Предтечи, расположенную на той же реке (Сосновецкий Дионисиево-Глушицкий монастырь). Св. Дионисий был искусным иконописцем, некоторые из икон, созданных его рукой, дошли и до нашего времени. Дионисию приписывают иконы «Успение» и «Предтеча в пустыне», а также икону-портрет «Кирилл Белозерский» (1424). В Предтеченском монастыре св. Дионисий сам выкопал себе могилу за семь лет до кончины и завещал ученикам похоронить его в ней.

Память прп. Дионисию отмечается 1/14 июня.

Распространенный в России преимущественно среди горожан и социальной верхушки продукт питания. Почти нетронутые русские леса, болота и степи служили неисчерпаемым источником дичи, и охота с ружьем, силками и различного рода ловушками была чрезвычайно распространенным видом крестьянских промыслов в лесных губерниях (см.: Путик). В сколько-нибудь значительных помещичьих имениях кто-либо из дворовых назначался егерем (охотником) с обязанностью поставлять к барскому столу дичь, в крупные города многими миллионами штук свозились скупщиками замороженные глухари, тетерева, рябчики, куропатки, перепелки, утки, дупеля, вальдшнепы и т. д.; рябчик с моченой брусникой был довольно обычным явлением на столе сравнительно обеспеченных лиц.

Л. Б.

Народное название дня вмч. Димитрия Солунского, 26 окт./8 нояб. Димитриевская неделя считается родительской: повсеместно справляются поминки по усопшим родителям. Особенно почитается Димитриевская суббота: по церковному месяцеслову в субботу перед днем св. Димитрия совершается поминовение всех усопших, что связано с победой на Куликовом поле Дмитрия Донского, положившего начало такому поминовению. День проводился торжественно: ходили на могилы, служили там панихиды, устраивали угощение. Чем щедрее угощение, тем лучше будет покойникам на том свете.

Перед Дмитриевым днем между 18/31 окт. и 26 окт./8 нояб. вся неделя называлась Родительской или Дедовской. В Дедовскую неделю за семейным столом поминали всех усопших, посещали могилы умерших, оставляя на могильных холмиках или примогильных столиках пищу для ушедших в иной мир. По поверью, души умерших в эти дни к своим родным местам собираются, на могилки свои пташками прилетают, поэтому положено было прикармливать птиц, что вокруг могилок порхают.

Одухотворенная любовь, любящая сила духа (И. Ильин), в понятии Руси божественная норма жизни, все то, что получает бытие от Бога, благо, что честно и полезно, все, чего требует от нас долг православного человека, гражданина, семьянина. «Добро делай, никого не бойся», «От добра худа не бывает», «За добро добром и платят», «В ком добра нет, в том и правды мало».

Добрый человек – прямой, простой, бесхитростный, нескрытный и доброжелательный.

«Не пропустите человека, не приветив его, и доброе слово ему молвите», – говорил Владимир Мономах. «Получив добро – помни, а сделав – забудь» («Мудрость мудрого Менандра»).

«Добро есть жизнь» (Н. Федоров). «Делай добро, будь благодарен за это. Сознание своей доброй жизни – достаточная за нее награда. Научись радости творить добро. Делай добро тайно и красней, когда про него узнают. Чтобы поверить в добро, надо начать делать добро» (Л. Толстой).

Для всякого коренного русского человека добро было не абстрактным понятием, а выражалось в конкретных добрых поступках, в движении к Богу, в добротолюбии.

О. Платонов

В понятиях Руси направленность разума и воли человека к добру, внутреннее желание творить добро. В православном сознании обычно существуют семь основных добродетелей – вера, надежда, любовь, мудрость, мужество, справедливость и воздержание. Добродетель ведет к спасению и блаженству. Высшая добродетель – в полном самоотречении ради спасения ближних. «Не место может украсить добродетель, но добродетель место» («Пчела», XII–XIII вв.). «Беспорочность поставляет себе правилом не делать того другому, чего бы не пожелал себе. Добродетель распространяет это правило гораздо далее и велит делать то другим, чего бы пожелал себе» (Д. И. Фонвизин).

О. Платонов

Добродушие, доброжелательность, наклонность к добру, как высшее качество православного человека. Доброта как деятельная способность делать добро – высшее совершенство человека. «Доброта украшает жизнь, разрешая все противоречия, запутанное делает ясным, трудное – легким, мрачное – радостным. Думай хорошо, и мысли созреют в добрые поступки» (Л. Толстой).

См. также: Добро, Добротолюбие.

Одно из основополагающих понятий русского мировоззрения. Основы добротолюбия излагаются еще в «Изборнике» 1076. Его составитель Иоанн Грешный вопрошает: «Что есть воля Божия, что требует Небесный Царь от земных людей?» И отвечает: милостыни и добра. Благочестив не тот, кто проводит время в постах и молитвах, но кто добродетелен в жизни, творит благо ближнему, праведная вера обязывает прежде всего служить людям. Это и есть милостыня Богу, исполнение его просьбы. Это противопоставление обрядовой стороны Православия и его сущности несло в себе известный соблазн, бывший следствием языческого периода, когда те же самые идеи воплощались вне христианского обряда. Православие укрепило культ добротолюбия, освятив и усилив лучшие черты русского народа.

В сборнике житейской мудрости «Пчела», одной из любимых книг русского человека с XII по XVIII век, идеи добротолюбия занимают также главное место. Человек должен стремиться к совершению благих дел. Православный, не совершивший при жизни добра, умирает не только телом, но и душой. Пагубен не только грех, но и отсутствие добрых дел. Человек должен быть добродетельным и праведным, а не лукавым и злым, постоянно проводить границу между добром и злом, вытесняя зло, и таким образом он становится равным Богу (конечно, в моральном смысле).

На Руси православное христианство стало добротолюбием, вобрав в себя все прежние народные взгляды на добро и зло и оптимистическую веру в добро. Соединив нравственную силу дохристианских народных воззрений с мощью христианства, русское Православие обрело невиданное нравственное могущество в сердцах и душах русских людей. Вера в Бога как в Добро и путь к Богу через Добро пронизывают русское национальное сознание, отражаясь, в частности, в сотнях народных пословиц и поговорок, посвященных теме добра: «Без добрых дел вера мертва пред Богом», «С Богом пойдешь – к добру путь найдешь», «Кто добро творит, тому Бог отплатит», «За добро Бог плательщик», «Кто добро творит, того Бог благословит», «Не хвались родительми, хвались добродетельми», «Богу – хвала, а добрым людям – честь и слава», «Не стоит город без святого, селение без праведника», «Добрым путем Бог правит», «Доброму Бог помогает», «Доброхотна деятеля любит Бог», «Добро добро покрывает», «Любящих и Бог любит», «Кто любит Бога, добра получит много».

Понятия добра и зла, что хорошо, что плохо, составляют жизненный кодекс русского человека. «Жизнь дана на добрые дела», – говорит он. «Живи так, чтоб ни от Бога греха, ни от людей стыда», «Доброе дело и в воде не тает», «Доброе дело крепко», «Доброе дело навек», «Доброму делу не кайся», «Добро не умрет, а зло пропадет», «Добрые умирают, да дела их не пропадают», «Все любят добро, да не всех любит оно», «Все хвалят добро, да не всех хвалит оно», «Добро наживай, а худо избывай», «Доброго держись, а от худого удались», «К добру гребись, а от худа отпихивайся», «Доброго не бегай, а худого не делай», «За добро постоим, а на зло настоим», «Молись, да злых дел берегись», «Кто зла отлучится, тот никого не боится», «Отыди от зла и сотвори благо», «Сей добро, посыпай добром, жни добро, оделяй добром», «Кто доброе творит, того зло не вредит», «Дей добро и жди добра», «Нам добро, никому зло – то законное житье», «Нам добро – и всем таково – то законное житье», «Люблю того, кто не обидит никого».

На Руси существовал настоящий культ доброго человека. «В них вера крепка», – говорили о людях, делающих добро. «Доброму везде добро», «Праведен муж весь день ликует», «За доброго человека сто рук», «Добрый человек надежнее каменного моста», «Добрый человек добру и учит», «Доброму человеку – что день, то и праздник», «Доброму человеку и чужая болезнь к сердцу», «Добрый скорее дело сделает, чем сердитый», «Добрый человек в добре проживет век», «Сам потерпи, а другого не обидь», «Лучше в обиде быть, нежели в обидчиках», «Лучше самому терпеть, чем других обижать», «Лучше мучиться, чем мучить», «С добрым жить хорошо», «С доброхотом всякому в охотку», «Доброму – добрая память», «Добрым путем Бог правит», «Доброму Бог помогает», «Добро Богу приятно, а Царю угодно», «Доброму ангелу небесные радуются», «Кто добро творит, тому Бог отплатит» (или «того Бог благословит»), «Кто добрых людей не слушает, тот Богу спорник», «Злой не верит, что есть добрые люди», «Тьма свету не любит – злой доброго не терпит», «Злому человеку не прибавит Бог веку», «Худо тому, кто добра не делает никому», «Кто за худым пойдет, тот добра не найдет», «За худом пойдешь – не добро найдешь».

Говоря о Православии как о добротолюбии, мы были бы не правы, закрывая глаза на имевшее так же место формальное отношение к Православию через соблюдение внешней обрядовости. Эту струю на Русь несли византийские митрополиты и приезжавший с ними служилый аппарат, взращенный в атмосфере разложения Византийской империи с падением нравов и пренебрежением к человеческой личности. Культ добра, путь добротолюбия как средство приближения к Богу был для этих пришельцев не вполне ясен. В их церковном служении преобладала внешняя обрядовость. Для русского человека этого было мало, и он стремился следовать не букве, а сути Православия, так созвучного его древним верованиям, даже усиливавшим его. Для пришельца такое живое понимание христианской жизни казалось языческой ересью, в которой они нередко обвиняли русский народ.

Добротолюбие как моральное ядро Православия и Святой Руси в условиях сохранения пережитков язычества имело и отрицательную сторону. Она заключалась в соблазне отказа от литургической стороны Церкви и замене его чисто моральной стороной. Такой взгляд вел к подрыву Православия, так как истинной верой провозглашалось только моральное совершенствование, отрицались таинства и обрядовая сторона. На этой основе возникали разные еретические учения, напр. Феодосия Косого.

Однако это были крайние точки зрения, не получившие широкого распространения. Столбовая дорога русского Православия и Святой Руси прошла далеко от них. Для истинно православного добротолюбие и труд были источником благочестия и средством приближения к Богу, но через Церковь, а не вне ее.

О. Платонов

Русский былинный богатырь. Долгая придворная служба сделала отличительным его качеством «вежество», при дворе он то «стольничает», то «чашничает», то «пословничает». «Грамотой вострый», «на речах разумный», «с гостями почестливый», он в то же время искусный гусляр и даже играет в шашки-шахматы. В общем, различные варианты былины о Добрыне говорят о следующих его подвигах: 1) Добрыня бьется на р. Пучае (т. е. Почайне) со Змеем Горынычем, освобождая после этого племянницу кн. Владимира, Запаву Путятичну (по другим вариантам, его сестру Марью Дивовну или дочь Марфиду). По объяснению исследователей, в данном эпизоде о Добрыне-змееборце отразилась деятельность исторического дяди Добрыни, Владимира, в деле распространения христианства. Здесь Добрыня сравнивается со змееборцами наших духовных стихов, Георгием и Феодором Тироном. 2) Поездка Добрыни в качестве свата кн. Владимира к королю Ляховицкому за дочерью последнего, королевичной Апраксой. 3) Битва с поленицей Настасьей Микуличной и женитьба на ней. 4) Расстройство свадьбы Настасьи Микуличны с Алешей Поповичем, замышленной кн. Владимиром во время долгого отсутствия Добрыни. 5) Обращение Добрыни волшебницей Мариной в тура «золотые рога».

С. Ю.

(6.12.1817–6.03.1901), историк, этнограф, писатель, общественный деятель, лидер русского движения в Карпатах. Родился в с. Рудлево Земплинского округа Галиции. Из семьи священника. Окончил философский факультет Кошицкого университета (1833), философский (1834) и юридический (1836) факультеты Ягринского университета. Занимался юридической практикой, затем окончил Горно-лесную академию в Шавнице. В 1847 работал в Чехии, где познакомился с деятелями Славянского Возрождения. В 1848 во Львове встретился с Д. И. Зубрицким и А. С. Петрушевичем; участвовал в заседаниях «Головной русской рады». Неоднократно бывал в России. В 1849 был назначен окружным референтом и правителем канцелярии в Ужгороде, ввел в делопроизводство русский язык, занимался устройством земельных отношений крестьян, состоял депутатом сейма и др. В 1864 был назначен советником-докладчиком придворной канцелярии для Угрии в Вене, после ее упразднения в 1867 вышел в отставку. В 1867–70 руководил газетой «Свет», издававшейся «Обществом Святого Василия Великого». В 1869–81 жил в своем имении (с. Чертеж в Карпатах), оказывал помощь угрорусским, галицко-русским и словацким изданиям, занимался вопросами истории Церкви (в т. ч. автономии угрорусской Церкви). Всю свою жизнь Добрянский-Сачуров «отдал на борьбу против мадьяризации русских и славян Австро-Венгерской империи. Фанатичный поборник славянской идеи, он неоднократно ездил в Россию, был в дружбе с Хомяковым, Аксаковым и всеми славянофилами. В славянофильских кругах его встречали не только радушно, но и с почетом, а в Австро-Венгрии он был признанным главой славянства и самоё его имя было «символом объединения славянства», как вспоминал внук Добрянского-Сачурова И. Э. Грабарь. В статье «О западных границах Подкарпатской Руси с времен св. Владимира» (Львов, 1880; Журнал Министерства народного просвещения, 1880, ч. 208). Добрянский-Сачуров доказывал, что между реками Дунай и Вислок находятся русские селения с русскими церквами и русским населением (св. 90 тыс. жителей). Отстаивал справедливость высказывания Зубрицкого, что Древняя Русь простиралась до Кракова; стремился сориентировать малороссов, словаков и др. славянские народы на Россию. В 1881 переехал во Львов, был избран председателем общества «Русское Касино», объединявшего галицко-русских деятелей. В 1882 был арестован вместе с дочерью Ольгой Адольфовной (по мужу Грабарь), И. Г. Наумовичем и др. по обвинению в государственной измене, в заговоре с целью отторжения русских и славянских земель от Австрии и присоединения их к России («процесс Ольги Грабарь»). Процесс окончился оправданием Добрянского-Сачурова и его дочери, однако Добрянскому-Сачурову запрещалось пребывание в местах с русским и славянским населением. В 1882–87 в Вене были опубликованы труды Добрянского-Сачурова «О современном религиознополитическом положении австро-угорской Руси», «Материалы для памятной записки галицких русских» и др.; значительная часть работ была написана Добрянским-Сачуровым в 1887–1901 в Инсбруке: «Взгляд, на вопрос об общеславянском языке», «В защиту истины», «Римско-немецкая империя Гогенцоллернов и греко-славяне», «Календарный вопрос в России и на Западе» и др. В связи с обострением в 1880-х вопроса о наименовании русских Галиции и Угрии народом «рутенским» и «русинским» (единственное число – «русин») Добрянский-Сачуров подробно анализировал этот этноним в работе «Наименование австро-угорских русских» (1885, на нем. яз.) и др.

Лит.: Аристов Ф. Ф. А. И. Добрянский-Сачуров. РА, 1913; ч. 3–5; его же. Карпато-русские писатели. М., 1916. Т 1; Недзельский Е. А. И. Добрянский в его кн.: Очерк карпаторусской литературы. Ужгород, 1932; Грабарь И. Э. Моя жизнь. М., 1937.

Т. Ф. Аристова

(† 20.05.1299), благоверный князь, вошедший в русскую культуру как идеал воина и правителя. Князь Довмонт княжил в Нальшенайской земле под властью короля Миндовга. В 1263 он принял участие в заговоре против Миндовга. В ходе борьбы с его старшим сыном, королевичем Войшелком, Довмонт вынужденно покинул Литву и летом 1266 вместе с семьей и дружиной прибыл в Псков. Здесь он принял православное крещение с именем Тимофей.

(02.06.1867–30.09.1934), историк, этнограф, фольклорист. Родился в г. Речица Минской губ. Из дворян.

В 80–90-х гг. XIX в. занимался преимущественно белорусской этнографией и историей. Сторонник ошибочной концепции образования белорусской народности в IX-XII вв. Собирал и издавал белорусский фольклор («Белорусское полесье», вып. 1, 1895).

Соч.: Чародейство в северо-западном крае в XVII–XVIII вв., историко-этнографический этюд//Этнографическое обозрение. 1890. № 2; Исследования и статьи. Т. 1. Киев, 1909.

Славянское весеннее языческое божество ясной погоды.

В народном представлении стихия, которой управляют не только высшие добрые силы – Бог и его святые, но и представители мира зла – покойники и особенно висельники и утопленники, которые считались хозяевами и предводителями туч – небесных стад коров, быков и др.

Во время засухи жители Полесья оплакивали мифического утопленника Макарку, размешивая воду в колодце палками и голося: «Макарко-сыночек, вылезь из воды, разлей слезы по святой земле!» Колодцы, источники и др. водоемы на земле, по народным представлениям, связаны с небесными водами как сообщающиеся сосуды, поэтому воздействие на земные воды вызывает «отворение» небесных вод. Во время засухи часто шли к источникам, колодцам и рекам, освящали воду и молились, вызывая дождь, обращаясь к святым, например: «Святой Гурий, Самвоний и Авил молит Бога за нас. Дождь, дождь, дождь!» (Черниговщина). Нередко ходили к заброшенным источникам, прочищали их, обливая друг друга водой, вызывая дождь. Совершались обходы села, полей, молебствия у колодца или реки. На Житомирщине был обычай для прекращения засухи ходить вокруг старого колодца: впереди шли три вдовы, одна несла икону, другая хлеб-соль, третья их сопровождала. Все брались за руки, молились, просили послать дождь. Колодец обходили трижды, в обряде участвовали только женщины. В Полесье часто в колодец сыпали мак, бросали деньги, соль, чеснок, освященные травы, зерна пшеницы и ржи, просфору и др., лили освященную воду, вычерпывали всю воду из колодца и т. п. Иногда в колодец бросали глиняные горшки, причем во многих селах Полесья считали, что горшок следовало украсть – у соседей, у инородцев, у гончаров. На Гомельщине говорили: «Вот как нет дождя, то украдем где-нибудь у евреев гладышку да в колодец – бух! И тоже, говорят, дождь пойдет». Более действенным этот способ оказывался тогда, когда обряд совершала вдова или когда горшок крали у вдовы. На Черниговщине похищали из печи горшок с борщом и бросали его в колодец. Мотив борща характерен и для широко распространенных детских песенок о дожде: «Дощику, дощику, зварю тоби борщику. Мени каша, тоби борщ, щоб ишов густиший дощ»; «Иди, иди, дощику, в поливъяным горщику». Иногда украденные горшки сначала разбивали, а затем черепки бросали в колодец.

В Полесье с целью вызвать дождь исполнялся ритуал похорон лягушки: во время засухи дети ловили лягушку, убивали ее, убирали ее в одежду из тряпочек, клали в коробок, голосили по ней, как по покойнице, и закапывали у криницы; на «могиле» чертили рукой крест. Вместо лягушки могли убивать какое-нибудь другое маленькое животное или насекомое – рака, ужа, медведку, вошь и т. п. Ужа и насекомых иногда подвешивали на дереве или заборе. Верили, что после этого пойдет дождь.

Еще более прямой магический смысл имели обрядовые обливания водой во время засухи. Люди обливали друг друга водой, говоря: «Как на тебя льется вода, так чтобы дождь обливал землю» (Житомирщина). Это делали у реки или у колодца. Иногда обливали лиц, которые, по народным представлениям, обладали особой магической силой: беременную женщину (символизирующую Мать Сыру Землю), пастуха (повелителя земного стада, способного воздействовать на небесные «стада» туч), попа (тот же символ пастуха-пастыря). В Полесье обливали также углы хаты. Обливание могло носить и «искупительный» характер, его применяли тогда, когда причиной засухи считали нарушение определенных запретов. Так, на севере Житомирщины засуху объясняли тем, что какая-нибудь женщина в селе на Благовещение, вопреки строгому запрету, пекла хлеб. Тогда, чтобы искупить этот грех и снять наказание (засуху), три женщины собирались, брали каждая по два ведра воды, шли в дом к «виновнице», выливали всю воду посреди хаты и обливали снаружи углы дома, а кое-где обливали саму женщину. Искупительный характер носил и обряд поливания водой (или разрушения) могилы нечистого заложного покойника, если он, в нарушение запрета, похоронен на кладбище. Иногда такую могилу раскапывали, а труп бросали в реку. В Полесье похищали у кого-нибудь из соседей рушник с икон, замачивали его в воде и вешали на прежнее место (втайне от хозяйки). Помогала от засухи и марля, которой подвязывали челюсть покойнику: ее несли в поле, там жгли и просили: «Нам, Господи, пошли дождик!»

В Полесье и прилегающих районах Белоруссии и Великороссии для вызывания дождя совершали обряд «пахания реки»: во время засухи пахали или боронили высохшее русло реки или просто протаскивали по дну плуг. Символическое пахание могли производить и прямо на мелкой воде: в Суражском у. «выбирали красивую девочку в возрасте 15 лет, раздевали ее донага, увешивали ее венками и заставляли в таком виде боронить воду».

Поскольку засуха понималась как стихийное бедствие, для ее прекращения могли применяться общие защитные меры, помогавшие в случаях мора, болезни, пожара и т. п.: опахивание села или придорожного креста, обходы села и полей, изготовление обыденного полотна, рушника или установка обыденных крестов.

Еще одним способом вызывания дождя, носящим сугубо магический характер, было разрушение муравейника. Муравейник разгребали палкой, подобно тому как колотили воду в кринице; при этом расползающиеся муравьи символизировали и магически вызывали капли дождя. Этот способ известен в Полесье.

Языческие способы вызывания дождя, особенно требы у колодцев, сурово осуждались Церковью.

Для остановки дождя совершали разнообразные «останавливающие» или «отвращающие» действия: выбрасывали во двор яйцо, выносили или выбрасывали во двор, под дом, на крышу хлебную лопату, кочергу, хлебную дежу, жгли в печи троицкую зелень, освященную вербу и т. п. Причиной непрекращающихся затяжных дождей считалось «осквернение воды».

Ист.: Толстая С. М. Дождь//Славянская мифология. М., 1995; Толстые Н. И. и С. М. Заметки по славянскому язычеству. 1. Вызывание дождя у колодца//Русский фольклор. Поэтика русского фольклора. М., 1981; 2. Вызывание дождя в Полесье//Славянский и балканский фольклор. М., 1978.

см.: Успеньев день, Помочи.

Народное название дня прп. Стефана, Махрищевского чудотворца, 14/27 июля.

Для русских людей св. Стефан был образцом монашеской жизни. Московский вел. кн. Иоанн II, прослышав о добродетельной жизни и подвигах Стефана, пригласил его поселиться в селении Махрище близ Троице-Сергиевой лавры. Сначала Стефан жил в уединении, затем построил обитель. Он был строг к себе, но снисходителен к другим, кротко и тихо наставлял братию. Его поддерживал кн. Дмитрий Донской. Прп. Стефан дожил до глубокой старости.

По народным приметам, в день св. Стефана погода была очень неустойчивой: то дождь, то ветер с вихрями, то жара палящая. Поэтому с этого дня устраивали в полях дозоры: назначали сторожей, которые по очереди следили за полем и в случае необходимости били тревогу – собирали людей тушить пожар, поднимать полегшую ниву или чинить прясла.

Существовало поверье, что полем правит полевой: он хозяин в поле, как домовой – в доме, банник – в бане, дворовой – во дворе, водяной – в воде. Полевому надо не только кланяться перед началом жатвы, его еще и подкармливать следует. Вечером обязательно надо было оставить ему молоко в миске у первой зажинной бабки. Кашу оставляли у последней полосы, а последний пучок ржи не скашивали вовсе, оставляя полевому про запас на следующий год. Оставишь ему последний сноп на корню – он на следующий год хороший зажинный сноп приготовит.

Н. Р.

В понятиях Руси твердая обязанность человека перед Богом, Царем, государством, обществом, семьей, родственниками, друзьями. Долг свой человек обязан исполнять не формально, а старательно и с любовью. Исполнить свой долг считалось делом чести и достоинства коренного русского человека. Нарушившего свой долг презирали.

Твердое сознание долга, считали русские люди, есть основа характера. Мудрость долга в том, чтобы наилучшим образом исполнить то дело, на которое человек поставлен жизнью. «У нас у всех, – писал И. С. Тургенев, – есть один якорь, с которого, если сам не захочешь, никогда не сорвешься: чувство долга». «Свободные установления, – считал Ф. М. Достоевский, – тогда хороши, когда они у людей, себя уважающих, а стало быть, уважающих и долг свой, долг гражданина».

О. П.

Судьба человека, по верованию русского человека представление очень сложное, объединяющее разнородные ответы на вопрос, почему человек счастлив или нет. Объяснение различное: потому, что так ему прирождено, суждено, на роду написано, невесть откуда навеяно. По исследованию акад. А. Н. Веселовского, представление о доле прошло несколько стадий. Прежде всего, доля врожденна, дается при рождении (род, мать-Рожаница). Образное представление рожаниц сообщило идее судьбы более свободное понимание. Являются рожаницы, демонические существа, которые дают человеку его долю, часть, участь, отмеривают талант, и этот акт понимается как приговор, который они изрекают (рок), как суд и ряд, судьба. От той доли, которую дают человеку эти существа, нельзя отделаться. Новым моментом в развитии идеи судьбы явился мотив, устранивший представление унаследованности и неотменяемости: момент случая, неожиданности, счастья или недоли, навеянных со стороны, невесть откуда (отсюда сербск.: среча, намиера). От такой доли можно отделаться, освободиться. Самое понятие судьбы расширяется. Долю можно изменить, добиться другой. Литературно-христианские течения внесли в представление о доле идеи прошлого и вменяемости. Личная доля каждого не случайна, а согласована с общим благом. Кроме того, доля может явиться заслуженной. В «Повести о Горе-Злочастье» молодцу суждена доля за непочтение к родителям. В связи с представлением о заслуженной доле стоят Дева-обида, Недоля-судьбина, кручина, нужа. В народном мировоззрении представление о доле является в конкретной форме: Среча, Горе-Злочастье – демоническое существо без определенной характеристики, напр. в повести о Горе-Злочастье. В русских песнях представление о доле характеризуется ощущением подавленности: образы ее преимущественно враждебного характера.

Доля в представлении малороссов является существом, имеющим самостоятельную жизнь. Жизнь эта продолжается и после смерти лица, которому доля принадлежала: так, доли деда, бабки, свекра, свекрови, мужа, жены, матери живут в их могилах и приходят после их смерти в их жилища; но есть рассказы, в которых доля умирает даже раньше того, кому принадлежит: однажды женщина по незнанию убила долю своего мужа, живущую в хате в виде кошки. После смерти доля может переходить в другое существо: в одной семье никто не имел при себе долю, а между тем семья жила счастливо; это вызвало удивление отца главы семьи, приехавшего к сыну в гости, так как он обладал способностью узнавать, есть ли у человека доля; найдя ее в образе принадлежавшей сыну собаки, от которой и вся семья жила счастливо, и желая отнять ее у сына, он заставил убить собаку, но вол лизнул собачьей крови, и доля перешла в него; убивают вола, но доля переходит во внука, попробовавшего мяса вола. По этому рассказу доля имеет признаки души, переселяющейся из одного существа в другое. Доля ведет материальную жизнь: ест и пьет, чувствует боль, работает, спит, подвержена порокам (пьянствует, ленится). Она – это прирожденная доля. В некоторых рассказах и песнях доля имеет характер ангела-хранителя, руководящего ребенком еще с утробы матери, в других является двойником его души. У одного и того же человека бывает одна, две, три доли. Можно и самому вызвать себе на помощь долю кого- либо из своих умерших родственников – стоит только накрест перепрыгнуть могилу, и доля явится; но делать это рискованно, т. к. вместо доли можно вызвать недолю, приносящую несчастье. Чужие доли умерших родственников и по собственному желанию являются к родным. Доли дедов, бабок, свекров и свекровей обнаруживают свойства злобных и капризных существ, напоминающих отчасти домового. Они бывают довольны, когда, придя ночью в свою хату, находят любимые кушанья, а в противном случае сердятся и выражают свое неудовольствие даже побоями. Наоборот, доли умерших матери и жены всегда доброжелательны к детям и мужу и являются помогать им или предупредить о несчастье. Долю можно видеть только случайно или в известные дни, и то с соблюдением некоторых обрядов. Доля счастливого человека является в благопристойном, красивом виде, несчастного – грязной. Она может являться или в виде двойника человека, или в виде мужчины или женщины, молодой и старой, в виде различных животных или даже неодушевленных предметов. Остаток жертвоприношений доле виден в обычае оставлять после ужина, особенно под большие праздники, часть кушаний для доли, которая приходит есть ночью. Считается нужным вообще при еде оставлять немного на тарелке. Есть и остаток бывших при жертвоприношениях гаданий: под Крещение, по окончании ужина, все кладут свои ложки в миску от кутьи, а сверху – кныш или хлеб; ночью доля перевернет ложку того, кто в текущем году умрет.

С. Ю.

Место обитания семьи, как Малой Церкви. Во многих чертах домашней обстановки, в самом обыденном поведении и повседневных занятиях четко проступает состояние веры, сохраняется память о Боге и осуществляется обращение к Нему.

«Новую избу всегда освящают», – утверждала в 1899 жительница Дулёвской вол. Жиздринского у. Калужской губ. Из Дорогобужского у. Смоленской губ. корреспондент писал в Тенишевское этнографическое бюро о том, что иконы у них есть во всех домах. И это не было ни преувеличением, ни исключением в отношении других территорий. Весь комплекс источников – и ответы на программы обществ, и записки наблюдателей, и мемуары – все подтверждает эту информацию: иконы были буквально у всех.

Основной состав икон в доме повторялся по разным губерниям России: образа Спасителя, Божией Матери, свт. Николая, Георгия Победоносца, Иоанна Крестителя, Иоанна Богослова и Иоанна Воина, св. Параскевы Пятницы, апп. Петра и Павла, вмч. Пантелеимона, прор. Ильи, мч. Власия, свв. Зосимы и Савватия встречались чаще других. Они дополнялись обычно иконами святых, особо чтимых в данной местности: в Калужской губ. – образ прп. Тихона Калужского; в Воронежской – прпп. Митрофания Воронежского и Тихона Задонского; в Сибири – свт. Иннокентия Иркутского и др.

Добавлялись также иконы святых покровителей хозяина дома или членов семьи. Хозяева побогаче заказывали иногда образ, где изображались несколько святых, чьи имена носили члены семьи. Могла быть приобретена или передана по наследству икона святого, считавшегося покровителем основного занятия хозяина: свв. Зосима и Савватий – у пасечника, св. Власий или св. Модест – у скотовода, свв. Косма и Дамиан – у кузнеца. И конечно же вмч. Пантелеимон – у многих болящих.

Размещались образа у всех на божнице (полочка для икон, иногда с поставцом-шкафчиком), в переднем (святом, красном) углу. У более обеспеченных крестьян и тех, кто сам владел мастерством, иконы помещали в киоты из липы, ольхи, березы. В некоторых избах в переднем углу, кроме икон, было множество лубочных картинок религиозного содержания: Двунадесятые праздники, Сотворение мира, Распятие, Страшный суд, Житие и Страдания вмч. Пантелеимона или др. святого. Здесь же мог висеть еще металлический или деревянный крест – поклонный. Как правило, даже бедные крестьяне имели лампады; обычно их зажигали на короткое время, а под большие праздники – на всю ночь.

Перед образами в доме молились. Иконами в доме благословляли при важных жизненных обстоятельствах. Т. А. Листова, специально исследовавшая православные традиции русской народной свадьбы, пишет: «По общерусской традиции для окончательного договора о свадьбе стороны собирались в доме у невесты. Названия этой встречи («заручины», «рукобитье», «запоины», «образованье») отражали ее содержание. Обрядовая часть начиналась с того, что хозяева зажигали перед иконами свечи или лампадку. Кроме обязательного рукобитья, имевшего массу вариантов исполнения, и завершающей вечер совместной трапезы, согласие сторон всегда закреплялось совместной молитвой и целованием иконы, после чего следовало обычно благословение жениха и невесты их родителями иконой. С этого момента расстройство свадьбы было почти невозможно, а родители жениха и невесты иногда начинали называть себя сватами».

«Непременным ритуалом русской свадьбы» было также благословение жениха и невесты иконой родителями и крестными; сначала – порознь (каждого в своем доме), а потом обоих вместе – при отправлении к венцу. Невесту благословляли обычно образом Богоматери, а жениха – образом Спасителя, иногда – Николая Угодника. Обрядом благословения иконой очень дорожили.

Умирающий, прощаясь с близкими, благословлял детей иконою. Образом благословляли при отправлении в дальний путь, при уходе в солдаты, в монастырь, на учебу. Икону в доме снимали с божницы также для совершения обряда побратимства и для того, чтобы поклясться на ней в особо важном вопросе, когда требовалось надежное свидетельство. Но без самой крайней надобности старались к этому не прибегать.

Повседневные домашние молитвы были естественным, обычным делом русских крестьян – об этом свидетельствуют многочисленные источники – сообщения из разных мест. Утром сначала моются, потом – молятся; поминают их и вечером, отходя ко сну; кроме того, молятся перед едой и после еды; перед началом всякого дела крестятся и говорят – «Благослови, Господи, помоги мне, Господи», а после окончания – «Благодарю Тя, Господи». Так сообщалось в к. XIX в. о ежедневных молитвах крестьян одной из волостей Боровичского у. Новгородской губ.

Та же картина, только более лаконично обрисованная, в Череповецком у.: дома молятся утром, когда встают; каждый раз, садясь за стол; вечером, когда ложатся спать. И в Белозерском у.: в каждой семье и всеми членами ее совершается молитва перед иконами утром, вечером, до и после обеда; молится каждый отдельно. Сходны краткие костромское и калужское (Тарусский у.) известия: молятся каждое утро и вечер. А корреспондент из Лихвинского у. Калужской губ. (с. Берёзово) подчеркнул: домашние молитвы утром и вечером, а также перед едою считаются обязательными. Всеобщий и обязательный характер личных домашних молитв – утром, перед обедом, перед ужином и перед сном – выступает из Смоленского (Дорогобужский у.) и других сообщений.

В ответе из Тульской губ. отмечены земные поклоны, которыми сопровождают обычно утренние молитвы в переднем углу перед образами. Относительно «наиболее религиозных стариков и старух» Пошехонского у. подчеркнут отсчет совершаемых поклонов по лестовкам и четкам. Лестовка – ремень со множеством повязанных на нем мелких ремешков или узелков разной величины. Одни узелки соответствовали поясным поклонам, другие – земным. Четки, подвижные шарики которых заменяли ремешки и узелки лестовок, делались из дерева, кости или кожи.

Иные корреспонденты, отвечавшие на программы научных обществ, останавливались подробнее на особенностях молитв отдельных членов семей и на сезонных отличиях домашних молений крестьян. Из Владимирской губ. (с. Семеновское) диакон писал в Тенишевское этнографическое бюро: зимой первою в доме встает стряпуха, не торопясь умоется, истово помолится; в утренней тишине слышится, как она молит Господа за живых и умерших родственников. Затем она начинает хозяйничать у печки, а тем временем понемногу поднимаются хозяин и все семейные (кроме малолетних, которых никто не будит). «Не спеша, не так, как летом, умываются, молятся Богу и отправляются убирать скотину».

Учительница М. Михеева из д. Талызина (Тальцинская вол. Орловского у. одноименной губернии) писала: «Летом крестьяне молятся только вечером по окончании всех дел и то очень мало». Летом некоторые выходят для молитвы из избы и обращаются в ту сторону, где стоит храм, или на восток. Старухи большей частью молятся между хозяйственными делами, потом заканчивают в избе. «Многие старухи еще поднимаются в полночь Богу молиться»; считают, что такая молитва особенно угодна Господу и имеет особую силу прогонять нечисть. Под большие праздники и летом молились почти до самой зари.

«Зимою же совсем другой порядок: бабы как только встают рано утром, прежде всего спешат помолиться Богу и положить несколько поклонов». При этом стараются молиться так, чтобы их никто не видел. Старики зимою во дворе не молятся, а выжидают, когда дети заснут и в избе наступит тишина. Сами объясняют это тем, что так делали Святые Угодники. Детей заставляли молиться утром и вечером каждый день. «В самые лютые морозы старики молятся на печи, стоя на коленях; дети тоже с ними».

Относительно чтения молитв вслух сведения расходятся. По-видимому, эта особенность не была всеобщей. Так, наблюдатель из Дорогобужского у. замечал, что вслух читают все молитвы, какие знают, только в праздник, когда молятся все вместе, если не смогли пойти в церковь. Такие общие всей семьей молитвы были существеннейшей чертой русского православного дома, как Малой Церкви. Молитвы читал обычно домохозяин, стоя перед иконами, а остальные члены семьи повторяли их шепотом, стоя на коленях. Никто не смел встать с колен или тем более выйти из избы, хотя это могло продолжаться более часа.

Общее чтение молитв по большим праздникам, вынужденно заменявшее выход в церковь, происходило и летом, и зимой. Могло оно быть и накануне праздника и сочетаться с чтением вслух Евангелия. На Орловщине хозяин «под праздник, прежде вымывшись, сядет за стол, прочитает Евангелие вслух, а после ужина помолится усердно Богу, предварительно зажгут лампадку и свечи перед каждой иконой. В это время и бабы становятся на колени и детям приказывают молиться усерднее».

«Если крестьянин, по отдаленности своего места жительства», – писал Т. Успенский в 1859 о Шадринском у. Пермской губ., – «в праздник не может быть в церкви, то он непременно в часы богослужения молится дома, зажегши свечу пред иконами». В Петропавловском у. Тобольской губ. (1848), где иные деревни находились в 25–30, а то и 40 верстах от церкви, многие в праздничный день утром молились дома с полчаса или час при зажженной свече.

Вся семья молилась вместе в своем доме также по особым случаям. К таковым относилось прощанье перед отъездом в дальнюю дорогу. Если отъезжали отец или мать, то после общей молитвы они благословляли детей – крестили каждого по три раза. Общая молитва в избе предшествовала также выездам в поле для пахоты и сева. «Весною, когда намерены начать в поле пахать или сеять, крестьяне, готовясь к отъезду, собираются в избу, становят на стол хлеб, соль и похрестни- ки (кресты из теста, сбереженные с крестопоклонного дня), а зажиточные вместо последних иногда просвиры (испеченные на Благовещенский день), и тут молятся Богу, кладя земные поклоны; потом, взявши с собою со стола хлеб, соль и кресты или просвиры, отправляются в поле» (с. Нижне-Покровское Бирюченского у. Воронежской губ.). Подобные описания, с небольшими отличиями, сохранились и по другим территориям.

Общими были молитвы перед торжественными – праздничными и поминальными – трапезами, а также после них. В этих молитвах участвовали все присутствовавшие. Местами на поминках было принято молиться перед каждым кушаньем и желать покойнику Царства Небесного.

Во время близкой грозы, града, ураганного ветра вся семья становилась перед иконами на общую домашнюю молитву. Подростков заставляли молиться, если они сами не проявляли к этому интереса. При этом зажигали те свечи, с которыми стояли в церкви в Великий Пяток, Великую Субботу или на Пасху (это считалось лучшим средством от пожара, вызываемого молнией).

Рождение и крещение ребенка, сговор и свадьба, тяжкая болезнь, предсмертное состояние и смерть – все это давало основания для совместного обращения к Богу. Религиозное сознание подсказывало необходимость общесемейных духовных усилий, когда над всем домом или над отдельным членом семьи нависала какая-либо опасность.

Отношение к жилому дому, как к Малой Церкви, особенно четко выступает в произнесении молитвы и осенении себя крестным знамением при входе в дом – свой и чужой. Об этом встречаем многочисленные упоминания.

Молитвенному настроению в доме способствовало хранение и чтение Евангелия и некоторой другой духовной литературы. В Череповецком, напр., уезде, по мнению информатора Васильева, из книг больше всего были распространены (1899) Псалтирь, Евангелие, Жития Святых, Святцы (церковные календари) и молитвенники (молитвословы). В некоторых домах можно было увидеть и Библию. Все эти книги «перечитываются по нескольку раз»; их берегут и редко дают кому-либо читать вне дома. Из Галичского у. Костромской губ. также сообщали, что в избах много Житий Святых, Истории Ветхого и Нового Завета. А в Меленковском у. Владимирской губ., по мнению П. Каманина (с. Домнино, 1898), в каждом доме были Евангелие, Псалтирь и Библия. Из Орловского у. Орловской губ. писали: крестьяне имеют Евангелие и Псалтири.

По представлениям русских православных людей, все поведение в доме должно было быть благочестивым и благообразным (см.: Трапеза). Реальность вносила свои плачевные коррективы в это общее воззрение, и в разных семьях степень приближения к идеалу была различной. Но существовали твердые основания благообразного поведения в доме, которые сохранялись в подавляющем большинстве семей.

М. Громыко

По древнему обычаю русские люди, как простые, так и знатные, вставали рано: летом с восходом солнца, осенью и зимой – за несколько часов до света. Счет часов велся по византийскому времени: сутки делились на дневные и ночные часы; час солнечного восхода был первым часом дня; час заката – первым часом ночи. При таком времяисчислении количество дневных и ночных часов на самом деле могло быть одинаково и равно только во время равноденствия, а потому это время и принималось за норму: из 24 суточных часов 12 относили к дню, а другие 12– к ночи; несмотря на то, что на самом деле во время летнего солнцестояния число дневных, а во время зимнего – число ночных часов доходило до 17. Седьмой час утра по старому русскому часоисчислению был первым часом дня; седьмой час вечера – первым часом ночи. Исчисление это находилось в связи с восточным богослужением: на исходе ночи отправлялась заутреня; богослужебные часы: первый, третий, шестой и девятый знаменовали равноименные дневные часы, а вечерня – окончание дня. Русские согласовали свой домашний образ жизни с богослужебным порядком и в этом отношении делали его похожим на монашеский. Разумеется, что такой порядок мог иметь место только там, где спокойная и обеспеченная жизнь на одном месте позволяла располагать временем по произволу.

Вставая от сна, русский тотчас искал глазами образ, чтобы перекреститься и взглянуть на него; сделать крестное знамение считалось приличнее, смотря на образ; в дороге, когда русский ночевал в поле, он, вставая от сна, крестился, обращаясь на восток (см.: Восток – Запад). Тотчас, если нужно было, после оставления постели надевалось белье и начиналось умывание; зажиточные люди мылись мылом и розовой водой. После омовений и умываний одевались и приступали к молению.

Если день был праздничный, тогда шли к заутрене, и благочестие требовало, чтобы встать еще ранее и прийти в церковь со звоном еще до начала служения заутрени. Если же день был простой или почему-нибудь нельзя было выходить, хозяин совершал должное богослужение по книге, когда был грамотным.

В комнате, предназначенной для моления, – крестовой или, если ее не было в доме, то в той, где стояло побольше образов, собиралась вся семья и прислуга; зажигались лампады и свечи; курили ладаном. Хозяин как домовладыка читал пред всеми вслух утренние молитвы; иногда читались т. о. заутреня и часы, смотря по степени досуга, умения и благочестия; умевшие петь пели. У знатных особ, у которых были свои домашние церкви и домовые священнослужители, семья сходилась в церковь, где молитвы, заутреню и часы служил священник, а пел дьячок, смотревший за церковью или часовней, и после утреннего богослужения священник кропил святой водой.

Окончив молитвословие, гасили свечи, задергивали пелены на образах и все расходились к домашним занятиям. Там, где муж жену допускал к управлению домом, хозяйка держала с хозяином совет, что делать в предстоящий день, заказывала кушанье и задавала на целый день уроки в работах служанкам. В таких домах на хозяйке лежало много обязанностей. Она должна была трудиться и показывать собой пример служанкам, раньше всех вставать и других будить, позже всех ложиться: если служанка будит госпожу, это считалось не в похвалу госпоже. При такой деятельной жене муж ни о чем не заботился по домашнему хозяйству; жена должна была знать всякое дело лучше тех, которые работали по ее приказанию: и кушанье сварить, и кисель поставить, и белье выстирать, и выполоскать, и высушить, и скатерти, и полавочники постлать, и таким своим умением внушала к себе уважение. Но не у всех жен уделом была такая деятельная жизнь; большей частью жены знатных и богатых людей по воле мужей не вмешивались в хозяйство; всем заведовали дворецкий и ключник. Такого рода хозяйки после утреннего моления отправлялись в свои покои и садились за шитье и вышивание золотом и шелками со своими прислужницами; даже кушанье к обеду заказывал сам хозяин ключнику. Ключник не всегда спрашивал об этом хозяина, а знал наперед, что следует готовить по годовой росписи; обыкновенно в таком случае ключник получал от хозяина деньги на известный срок и по истечении срока отдавал отчет. В утреннее время считалось нужным обойти службы. Хозяин навещал конюшню, ходил по стойлам, смотрел: постелена ли под ногами лошадей солома, заложен ли им корм, приказывал перед своими глазами давать лучшим лошадям овса, а страдным (т. е. рабочим) овсяной муки или невейницы, приказывал проводить лошадей перед собой к желобам, устроенным вблизи конюшни для водопоя; потом заходил в хлевы: коровий, свиной, птичий, приказывал скотникам пригнать несколько отборных штук скота, кормил их из своих рук и посыпал зерно курам и гусям, потому что когда сам хозяин из своих рук кормит их, их плодородие умножается. Иногда, воротившись после такого обхода, хозяин призывал дворецкого, заведовавшего всеми кладовыми и надворными строениями, и слушал его доклады; когда нужно было, то осматривал с ним что-нибудь, давал распоряжения к домашним работам, разбирал дела между слугами. После всех домашних распоряжений хозяин приступал к своим обычным занятиям: купец отправлялся в лавку, ремесленник брался за свое ремесло, приказные люди наполняли приказы и приказные избы, а бояре в Москве стекались к царю и занимались делами. Приступая к началу дневного занятия, будь то служба в приказе или черная работа, русский считал необходимым вымыть руки, сделать перед образом 3 крестных знамения с земными поклонами, а если предстоит случай или возможность, принять благословение священника.

В 10 часов по современной хронологии (в шестом часу дня по византийскому времени) служились обедни. Как было принято с глубокой древности, цари в сопровождении бояр и думных людей каждый день ходили в церковь. Так же поступали и другие русские люди. При первой возможности они ходили к обедне и в будни, особенно по пятницам и субботам; всякий же церковный праздник толпа народа наполняла храмы, но текущие дела, однако, не останавливались.

В полдень наступало время обеда. Холостые лавочники, парни из простонародья, приезжие в городах и посадах наполняли харчевни; семейные садились за стол дома или у приятелей в гостях. Цари и знатные люди, живя в особых покоях в своих дворах, обедали отдельно от прочих членов семьи: жены с детьми трапезовали особо; но незнатные дворяне, дети боярские, посадские и крестьяне – хозяева оседлые ели вместе с женами и с прочими членами семьи; иногда семейные члены, составлявшие со своими семьями одно семейство с хозяином, обедали от него и особо; во время же званых обедов женщины никогда не обедали там, где сидел хозяин с гостями. Стол накрывался скатертью, но не всегда это соблюдалось: очень часто люди незнатные обедали без скатерти и ставили на голый стол соль, уксус, перец и клали ломтями хлеб. Двое домашних служебных чинов заведовали порядком обеда в зажиточном доме: ключник и дворецкий. Ключник находился в поварне при отпуске кушаний, дворецкий – при столе и при поставце с посудой, стоявшем всегда против стола в столовой. Несколько слуг носили кушанья из поварни; ключник и дворецкий, принимая их, разрезали на куски, отведывали и тогда уже отдавали слугам ставить перед хозяином и сидевшими за столом.

В обычном царском быту кушанье прежде всего отведывал повар в присутствии дворецкого, который являлся за каждой переменой с толпой жильцов; сдав кушанье жильцам, дворецкий шел впереди их в столовую и передавал кравчему, который также отведывал и ставил перед царем. Обыкновенно кушанье подавали разрезанное на тонкие куски, так что можно было взять их в руки и понести в рот; от этого тарелки, поставленные в начале обеда перед обедавшими, не переменялись, потому что каждый брал руками со стоявшего перед гостями блюда куски и клал в рот, касавшись своей тарелки только тогда, когда случалось бросать на нее обгрызенную кость. Жидкое кушанье иногда подавалось на двоих или на троих человек в одной миске, и все ели из нее своими ложками.

Перед едой пили водку и закусывали хлебом, потом подавали в скоромные дни холодные кушанья, состоящие из вареного мяса с разными приправами, потом ели горячие, потом жареные, а далее разные взвары, за ними молочные кушанья, печенья и, наконец, овощные сласти. В постные дни тем же порядком подавали холодную рыбу или капусту, потом жидкие кушанья, далее жареную рыбу, взвары и, наконец, овощи. На званых обедах было иногда до 40 и до 50 перемен. Слуги, подававшие кушанья, назывались стряпчими.

После обеда хозяин пересматривал посуду и, находя все в порядке, хвалил дворецкого и стряпчих, потчевал их хмельным, делал подарки, и вся прислуга обыкновенно обедала после господского стола.

После обычного обеда ложились отдыхать. Это был принятый всеми обычай. После обеда спали и цари, и бояре, и купцы; простой народ отдыхал на улицах. Не спать или по крайней мере не отдыхать после обеда считалось в некотором смысле ересью, как всякое отступление от обычаев предков. Известно, что в числе подозрений, обличавших в Самозванце нецарское происхождение и уклонение к латинской вере, было и то, что он не спал после обеда. Этот отдых был тем необходимее, что обыкновенно русские люди вставали очень рано и любили очень плотно покушать.

Пробудившись от послеобеденного сна, русские опять принимались за обычные занятия. Цари ходили к вечерне, а часов с шести вечера по современной хронологии предавались забавам и беседам. Смотря по важности дела, иногда бояре собирались во дворец и вечером, работали там около трех часов. В приказах собирались по вечерам. В 1669 было указано, чтобы приказные люди сидели с первого до восьмого часа ночи, т. к. это было зимой, то, вероятно, до десяти часов по современной хронологии, считая первым часом ночи не седьмой час суточного деления, сообразно восточно-византийскому исчислению, а четвертый, когда ночь действительно наступала в Москве. Вечер в домашнем быту был временем развлечений; зимой собирались друг к другу родные и приятели в домах, а летом в палатках, которые разбивались перед домами. Русские всегда ужинали, а после ужина благочестивый хозяин отправлял вечернее моление. Снова затепливались лампады, зажигались свечи перед иконами; домочадцы и прислуга собирались на моление. После такого молитвословия считалось уже непозволительным есть и пить; все скоро ложились спать. Зажиточные супруги всегда имели отдельные спальни с той целью, чтобы не спать вместе в ночи перед церковными праздниками, воскресеньями, средами и пятницами и в посты. В эти ночи благочестивые люди вставали и тайно молились перед образами в спальнях; ночная молитва считалась приятнее Богу, чем дневная: «Тогда бо нощию ум ти есть легчае к Богу и могут тя убо на покаяние обратити нощные молитвы паче твоих дневных молеб... и паче дневных молеб приклонит ухо свое Господь в нощные молитвы». Некоторые старинные духовные поучения не запрещали супругам спать вместе в Петровский и Рождественский посты. «А в Петрово говенье и в Филиппово невозбранно мужем с своими женами совокуплятися, развее блюсти среду, пяток и субботу и неделю и Господских праздников». На Святой неделе цари обыкновенно спали отдельно от цариц, и когда царю угодно было спать вместе с царицей, то последней давалось об этом знать заранее и назначалось: или приходить к царю, или царя к себе ожидать, а на другой день оба ходили в баню. Этот обычай соблюдали и другие супружеские пары. После ночи, проведенной супругами вместе, было принято ходить в баню прежде, чем подойти к иконе. Набожные люди почитали себя недостойными, даже и омывшись, на другой день вступить в церковь и стояли перед дверьми храма, хотя и подвергались двусмысленным взглядам, а иногда и замечаниям молодых людей, которые догадывались, что это значило.

Русские ходили в баню очень часто; она была первой потребностью в домашней жизни как для чистоплотности, так и для наслаждения. Почти в каждом зажиточном доме была своя баня; кроме того, для простонародья и для приезжих всегда по городам существовали общественные, или царские, бани, где за вход платили деньги, составлявшие во всем государстве отрасль царских доходов. Бани топились каждую неделю 1, а иногда и 2 раза. В летнюю жару запрещалось их топить из-за опасения пожаров, с некоторыми исключениями для больных и родильниц, по воле воевод. Тогда-то особенно наполнялись царские бани; запрещение топить собственные бани касалось более посадских и крестьян; люди высшего сословия пользовались исключением.

Обычно ходили в баню после обеда, не страшась от этого вредных последствий. Жар был нестерпимый. На скамьях и полках постилалось сено, которое покрывали полотном. Посетитель ложился на него и приказывал себя бить до усталости, потом выбегал на воздух и бросался летом в озеро или реку, возле которых обыкновенно строились бани, а зимой катался по снегу или обливался холодной водой на морозе. Всегда тот, кто ходил в баню, парился: это было всеобщим обычаем. В общественных банях было 2 отделения, мужское и женское; они отделялись одно от другого перегородками, но вход и в то, и в другое был один; и мужчины, и женщины, входя и выходя в одну дверь, встречались друг с другом нагишом, закрывались вениками и без особого смущения разговаривали между собой, а иногда разом выбегали из бани и вместе катались по снегу.

Ист.: Костомаров Н. И. Домашняя жизнь и нравы великорусского народа. М., 1993.

Народное название дня св. мч. Анфима, епископа Никомедийского, и с ним др. мучеников, в т. ч. Дорофей и дева Домна, 3/16 сент.

В этот день отмечали именины Домны, которая являлась олицетворением домашнего порядка. На то она и Домна, что дом держит, мир и спокойствие от нее зависят. В этот день в доме наводили порядок, сжигали на огороде вышедшие из употребления и старые вещи. Дом прибирали празднично и нарядно, постилали свежие половики. В др. местах, наоборот, на Домну надо было тащить в дом всякую рухлядь, чтобы осень прошла благополучно. Особенно почитались старые лапти, считавшиеся верным средством от сглаза.

С именем Дорофея связывали погодные приметы: какая погода в этот день – таков и урожай Дорофей даст. Поэтому Дорофею молились, чтобы погода была теплая и ясная, а зерно крупное.

На Домну русские вспоминали еще одну святую мученицу – Василису, история которой особенно трогала женские сердца. Мц. Василисе было 9 лет, когда ей пришлось пострадать за Христа. Ее безуспешно пытались отговорить от Христовой веры, а потом подвергли истязаниям. Сначала ее секли розгами, затем повесили вниз головой, разожгли солому с серой, чтобы она задохнулась, но Василиса осталась жива. Когда ее посадили в разожженную печь, она сотворила крестное знамение и вышла оттуда невредимой. Тогда ее бросили к голодным львам, но звери не тронули ее. Видя все это, правитель города бросился к ее ногам, стал просить прощения и принял крещение. После этого Василиса тихо скончалась в молитве.

И. Б.

Старинное название гроба, воспринимавшееся русскими людьми как дом вечности.

Управление домашним хозяйством в России основывалось на учении «Домостроя» – науки вести хозяйство на духовнонравственных началах для обеспечения достатка и изобилия в условиях независимости от внешней среды. Каждое домашнее хозяйство стремилось сделать все необходимое руками своих членов. В каждой усадьбе или дворе производились все работы, необходимые для домашнего обихода; там ткали холсты, шили белье, сапоги, платье, делали мебель и всякую деревянную утварь, вышивали золотом и шелками. Все, что невозможно было сделать самим, обычно покупалось оптом. Рулоны материй и сукон копились в городских сундуках, т. ч. их хватало на много лет, на целую жизнь и передавалось детям. У хорошего хозяина всегда был большой запас разных продуктов: хлеба, соленого мяса, рыбы, сухарей, толокна, ветчины и пр. Хозяйственный человек не только ничего не покупал в розницу, но иногда еще и продавал из остатков. Только нуждающиеся люди питались с рынка и платили в 3 раза дороже, чем зажиточные, покупавшие все нужное оптом.

Когда у хозяина рождалась дочь, он для нее делал особый сундучок или короб и откладывал туда каждый год всякого рода имущество в счет будущего приданого, и в то же время выращивали на ее долю скотину: все вместе это называлось ее наделком. В случае ее смерти до замужества наделок обращался на поминовение души усопшей. Т. о., с самого рождения члена семейства готовили ему запас на жизнь.

Ворота дома были заперты и днем, и ночью, и приходящий должен был, по обычаю того времени, постучаться слегка и проговорить: «Господи Иисусе Христе, помилуй нас!» и потом дожидаться, пока ему скажут: «Аминь». По нравственным понятиям того времени честный человек должен был стараться, чтобы никто не слыхал и не видал, что у него делается во дворе, и сам не пытался узнавать, как живут в чужих дворах. Все в доме и кладовых хранилось под замками. Многое было известно только одному хозяину, как, напр., деньги, которые почитались драгоценнее вещей; так что многие держали их не иначе, как зарытыми в землю, а иные отдавали на сохранение в монастыри, что называлось поклажей. Большие масштабы домашнего хозяйства и разобщение домашней жизни от внешней совпадали с обычаем держать во дворах большое население. Старинная неделимость семей соединяла иногда несколько боковых родственных линий около одного родственника или старейшины. То были дети, братья, племянники хозяина и даже более дальние его родственники, жившие с ними не в разделе, смотря по обстоятельствам и желанию. По смерти хозяина члены или соглашались продолжать жить вместе, или старший дядя их отдавал ту часть, какая следовала членам многочисленного семейства; тогда отделялись другие семьи и образовывали новые дворы. В некоторых местах России этот обычай наблюдался в большем размере и строже в своем основании, в других – слабее, так что наследники спешили делиться и основывать новые семьи. В новгородских областях дети обычно делились отцовским имуществом, но оставляли одну часть, общую для всех. Обычай жить вместе с родственниками наблюдался более или менее у всех сословий, менее у знатных людей, имевших способы делиться скорее. У иных родственники, жившие при дворе, входили в уровень с прислугой. Так, напр., один гость в 1696, нанимая сторожа, заключал с ним условие, что он будет есть и пить с хозяйскими братьями. У крестьян и у посадских этот обычай соблюдался при значительном разветвлении рода; тогда, когда связь между родственниками делалась уже слабой, они расходились, а иногда те, которые беднели и попадали в зависимость к главным хозяевам, опускались на степень «подсо- седников», приписанных к семье, но не составляли ее прямых членов. Дух общинности, свойственный русскому нраву, не ограничивал связи одним родством, но соединял людей, не имевших между собой кровных связей. Так, были примеры, что несколько человек соглашались и покупали один двор, совершив купчую на общее имя, и двор принадлежал не одному лицу, а всем вместе. Кроме родственников, при дворе знатного господина, имевшего у себя домашнюю церковь, жил священник и был вместе с тем как бы членом семьи. Если он был женат и имел детей, то жил в особой избе и получал месячный корм, а если был монах или вдовец, то обедал вместе с хозяином. Сверх священника жил в таких дворах крестовый дьяк домашней церкви, заведовавший ее устройством. Наконец, в некоторых зажиточных домах жили сироты, мальчики и девочки, которых благочестивые отцы семейств воспитывали и обучали какому-нибудь занятию, а по достижении совершеннолетия отпускали, что называлось благословлять в мир.

Все это вместе уясняет систему построек старинных дворов, заключавших в себе по несколько изб. Но то, что составляло общее достояние сколько-нибудь зажиточного человека, – это множество слуг при дворе. Богатые и знатные держали у себя огромное число прислуги мужского и женского пола, иногда число их превышало 500, а у важных лиц доходило даже до 1000. Господа измеряли честь и значение свое огромным количеством дворни. Это были или вечные проданные холопы, или сами себя с потомством продавшие в рабство, или военнопленные, или кабальные, т. е. такие, которые, занимая деньги, обязывались служить вместо платежа процентов, или отданные в кабалу по суду за неплатеж долга, или беглые люди, или служилые и, наконец, чужие холопы и крестьяне, перебегавшие от одного господина к другому.

Всякий хозяин старался населить свой двор преимущественно мастеровыми и умелыми людьми. По их занятиям и знаниям давались им должности. То были повара, хлебники, квасовары, портные, столяры, сапожники, кузнецы, коновалы, швеи, сторожа и прочие. У знатных господ были люди, вооруженные луками, стрелами и самопалами, в белых и серых епанчах, в татарских шапках; они исполняли должность телохранителей. Кроме деловых людей, было еще много слуг, которые не имели определенных занятий. Обыкновенно двое из слуг были главноначальствующими лицами: ключник и дворецкий. Ключник был главный распорядитель, иногда значивший у хозяина больше, чем жена и родня, жившая во дворе. Не занимаясь хозяйством, хозяин отдавал ключнику в руки все домоуправление. Он был приходорасходчик, заведовал клетями и всеми строениями, держал у себя доверенные ему ключи и от этого получил наименование своего звания. Хозяин выдавал ему содержание иногда за неделю, а иногда за месяц вперед. По окончании срока хозяин проверял его, при проверке вычитал то, что ему следовало на пропитание, и сверх того дарил за службу. Другое начальственное лицо из двора – дворецкий, заведовал всеми дворовыми людьми, доносил обо всем случившемся во дворе, разбирал разные случаи спора между слугами, наказывал их по приказанию хозяина. Некоторые из слуг приобретали особую доверенность и благосклонность хозяина: уверившись, что на них можно положиться, он отправлял своих холопов для управления вотчинами, делал им поручения по торговле или по хозяйству. Прислуга женского пола находилась под управлением хозяйки, если муж доверял ей; в противном случае ею заведовала какая-нибудь из женщин, обычно жена ключника. Одна из прислужниц была приближенная к госпоже и называлась ее постельницей. Кормилицы и няньки детей были большей частью из прислуги и пользовались перед другими особым почетом. Одни из служанок – обычно девицы – занимались исключительно вышиваниями вместе с хозяйкой, другие – обычно замужние – исправляли черные работы, топили печи, мыли белье и платье, пекли хлебы, готовили разные запасы, третьи занимались пряжей и тканьем. У лиц, живших вместе с хозяином, прислуга была общая. В распорядках домашнего быта у домохозяев соблюдались такие же обычаи, как в царской придворной жизни: главный хозяин в своем дворе играл роль государя и в самом деле назывался государем: слово это означало домовладыку; другие члены семейства находились у него в таком же отношении, как родственники царя; слуги были то же, что служилые у царя, и потому-то все, служащие царю, начиная от бояр до последних ратных людей, т. к. и слуги частного домохозяина, назывались холопами. Хозяин, как царь, окружал себя церемониями; напр., когда он ложился спать, то один из слуг стоял у дверей комнаты и охранял его особу. Хозяин награждал слуг и оказывал им свое благоволение, точно так же, как поступал царь со своими служилыми: жаловал им шубы и кафтаны со своего плеча или лошадей и скотину, посылал им от своего стола подачу, что означало милость. То же делала госпожа с женщинами: одних «примолвляла», т. е. награждала ласковым словом, другим дарила подарки или посылала им еду со своего стола. При дворе частных домохозяев, как и при дворе царском, сохранялся обычай отличать заслуги и достоинство слуг большим количеством пищи. При большом количестве слуг во дворе богатого хозяина существовали приказы, такие точно, как в царском управлении государством, под главным контролем ключника и дворецкого. Прислуга разделялась, как служилые царские люди, на статьи: большую, среднюю и меньшую. Принадлежавшие к большей статье получали большее содержание; некоторые получали сверх одежды денежное жалованье от 2-х до 10-и руб. в год, другие же одежду, некоторые одно содержание. «Домострой» советовал, чтобы слуги по возможности были сыты государским жалованьем и одеты своим рукодельем. Т. о., им давалось льготное время, которое служилые люди употребляли для приобретения себе одежды.

Женатые служилые жили отдельно в избах: несколько семей помещались в одной и получали на содержание месячину; холостые и девки обыкновенно жили при господской кухне, бане, конюшне, сараях, в людских избах, для того построенных; девушки, занимавшиеся вышиванием, спали в сенях и от этого назывались сенными. Хозяева соединяли парней и девушек браком и праздновали их свадьбы.

Содержать хорошо слуг считалось делом богоугодным наравне с милостыней. В русских старых книгах были нравоучения такого рода: «Имейте рабы свои, аки братию и рабыни аки сестры себе, яко и те семя адамле есть».

Ист.: Костомаров Н. И. Домашняя жизнь и нравы великорусского народа. М., 1993.

Олицетворенное понятие огня, хранимого на домашнем очаге. Это выражалось в обрядах, сохранявшихся еще во 2-й пол. XIX в. При переходе на новоселье хозяйка топила печь в старой избе: как только прогорали дрова, она выгребала весь жар в чистый горшок и со словами «милости просим, дедушка, на новое жилье» переносит горящие уголья в новую избу. Великороссы считали, что домовой живет за или под печкой, но кроме избы он поселяется и в банях, овинах – словом, везде, где устроена печь. Домовой – малорослый старик, весь покрытый косматою шерстью. Ему приписывалась страсть к лошадям; считалось, что по ночам он любит разъезжать верхом, т. ч. нередко поутру видят лошадей в мыле. У домового есть всегда любимая лошадь, которую он холит и чистит, приглаживает ей шерсть и заплетает хвост и гриву. Домовой охотно ездит на козле, которого и держат на конюшне. С культом домашнего очага связывалось поклонение душам усопших предков. Некоторые исследователи видят «культ предков» и в названиях «род», «роженица» и «чур» (в восклицании «чур меня»). На Руси в лице домового чествуется основатель рода, первый устроитель домашнего очага. Это подтверждается некоторыми обрядами: в Малороссии невеста дает свое согласие пойти замуж тем, что слезает с печи. Это символически означает, что она передается как бы самим «дедушкой», покровителем семьи. В свадебных обрядах старались возбудить расположение чужого «дедушки» к невесте или проводили резкое различие между домовым своим и чужим: свой домовой большей частью добр, а чужой – непременно лихой. Но иногда он становится злым к семье своего хозяина, в особенности когда не исполняется обычных ему жертвоприношений, состоящих из хлеба, соли, пирогов и др. яств.

А. Афанасьев

Жители севернорусских губерний обычно поселяли домового в подполе, но и там он жил в том углу, в котором находилась печь. Он обитал также за печью, на печи, под печным столбом. Реже жил под дверным порогом, под углом дома, на чердаке возле печной трубы. Во дворе и в надворных строениях жил дворовой или хлевник, которого следовало отличать от собственно домового. Севернорусские говорили еще об одном духе, живущем в самой печи, и называли его сусуй, сысой, если это и не сам домовой, то нечто с ним сходное. Если хозяин уходил из дому, то для того, чтобы вместе с ним не ушел домовой, печь загораживали ухватом или закрывали заслонкой. При переезде в новый дом домового перевозили на помеле или на лопате, которой сажали хлеба в печь.

Домовой невидим, но иногда он показывается людям, чаще всего приняв облик самого хозяина, живого или мертвого. Он появляется также в виде старика с длинными седыми спутанными волосами и бородой, иногда без бровей. Севернорусские сказания рисуют домового маленьким, покрытым шерстью человеком, который однажды, при особых обстоятельствах, замерз. Обычно мохнатый, он иногда появляется голым – тогда он предвещает бедность. Бывают домовые женского рода: их считают также и женами домовых (рус. доманя, домаха, маруха). Нередко домовой появляется в образе разных животных, чаще всего – кошки, собаки, коровы или бычка, реже – змеи, крысы или лягушки. Когда в одном севернорусском доме однажды убили змею, пол покрылся сметаной и вскоре после этого умерли три члена семьи. В другом доме убили крысу, и там пали все коровы. Кошка и собака, так же как и козел, – любимцы домового, сорока же служит оберегом от него.

О происхождении домового рассказывали две разные легенды, но обе они появились уже во времена христианства. По одной из них ангелы, которых Бог прогнал с небес, попадали на землю в разных местах: кто упал на дом – стал домовым, кто в лес – лешим, в «летающего» духа. По др. версии домовой – человек, умерший без покаяния, т. е. заложный покойник.

По народным представлениям н. ХХ в. домовой в общем не зол, но иногда он сердится на людей и тогда мстит им. Когда он наваливается на спящего, он тем самым предсказывает будущее: если он теплый, предвещает добро, если же холодный – это к болезни. Он сам должен ответить на вопрос, что ждет человека – хорошее или плохое. Если дому грозит беда, он стонет и плачет. Хозяину дома заплетает бороду в косички. Иногда он по ночам прядет. Он сторожит дом и оберегает его. Если он сердит на хозяев, то ночью стучит, щиплет спящих, а иногда даже выгоняет людей своими проделками из дому. Он бьет посуду, выбрасывает кочергу, кирпичи из печки и т. д. Последнее происходит обычно в тех случаях, когда в доме при старом домовом поселяются новые хозяева или же когда кому-либо со зла впустит в дом чужого домового. Вообще домовому приписывают свойства старого упрямого хозяина дома.

Ист. Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991.

(полное название – «Книга, называемая «Домострой», содержащая в себе полезные сведения, поучения и наставления всякому христианину – мужу, и жене, и детям, и слугам, и служанкам»), свод советов и правил, определявших все стороны жизни русского человека XVI в., поражающий нас сегодня почти неправдоподобной одухотворенностью даже мельчайших бытовых деталей. «Домострой» не просто сборник советов – перед читателем развертывается грандиозная картина идеально воцерковленного семейного и хозяйственного быта. Упорядоченность становится почти обрядовой, ежедневная деятельность человека поднимается до высоты церковного действа, послушание достигает монастырской строгости, любовь к царю и отечеству, родному дому и семье приобретает черты настоящего религиозного служения.

«Домострой» создан в 1-й пол. царствования Ивана Грозного. Авторство окончательного текста связывают с именем сподвижника и наставника Ивана Грозного благовещенского иерея Сильвестра.

«Домострой» состоит из трех частей: об отношении русского человека к Церкви и царской власти; о внутрисемейном устроении; об организации и ведении домашнего хозяйства.

«Царя бойся и служи ему верою, и всегда о нем Бога моли, – поучает «Домострой». – Аще земному царю правдою служиши и боишися е, тако научишися небесного Царя боятися...». Долг служения Богу есть одновременно и долг служения царю, олицетворяющему в себе православную государственность: «Царю... не тщится служить лжею и клеветою и лукавством... славы земной ни в чем не желай... зла за зло не воздавай, ни клеветы за клевету... согрешающих не осуждай, а вспомни свои грехи и о тех крепко пекися». «А в котором либо празднике. да призывают священнический чин в дом свой. и молят за царя и великого князя (имярек), и за их благородные чада».

Та же часть сборника, которая посвящена вопросам семейного быта, учит, «как жити православным христианам в миру с женами и с детьми и домочадцами, и их наказывати и учити, и страхом спасати и грозою претити и во всяких делах их беречь. и во всем самому стражу над ними быть и о них пещись аки о своем уде. Вси бо есьми связаны единою верою к Богу...».

В «Домострое» есть все. Есть трогательные указания, «како детям отца и матерь любити и беречи и повиноватися им и покоити их во всем». Есть рассуждения о том, что «аще кому Бог дарует жену добру – дражайше есть камения многоценного». Есть практические советы: «како платье всяко жене носити и устроити», «како огород и сады водити», «како во весь год в стол ествы подают» (подробно о том, что – в мясоед, и что в какой пост). Есть указания по чину домашнего молитвенного правила для всей семьи – «как мужу с женою и домочадцами в доме своем молитися Богу». И все это – с той простотой, основательностью и тихой, мирной неторопливостью, что безошибочно свидетельствует о сосредоточенной молитвенной жизни и непоколебимой вере.

«Каждый день вечером, – поучает «Домострой», – муж с женою и детьми и домочадцами, если кто знает грамоту – отпеть вечерню, повечерие, в тишине со вниманием. Предстоя смиренно с молитвою, с поклонами, петь согласно и внятно, после службы не есть, не пить и не болтать никогда. В полночь, встав тайком, со слезами хорошо помолиться Богу, сколько можешь, о своих прегрешениях, да и утром, вставая, так же. Всякому христианину следует молиться о своих прегрешениях, и об отпущении грехов, о здравии царя и царицы, и чад их, и братьев его и сестер и христолюбивом воинстве, о помощи против врагов, об освобождении пленных, и о святителях, священниках и монахах, и об отце духовном, и о болящих, о заключенных в темницах – и за всех христиан.»

Митрополит Иоанн (Снычев)

Народное название дня 20 тыс. мучеников, св. ап. Никанора и прп. Игнатия Ломско-го, 28 дек./10 янв.

В этот день все русские семьи собирались вместе, за общим столом. Напоминал Домочадцев день о том, что семейное согласие дороже всего. В семейном согласии и труд спорится, и земля родит, и хлеба в закромах достаточно. Считалось, что родившийся в этот день будет добрым и отзывчивым; для него семейное тепло – дороже всего, поэтому будет он рачительно относиться к семейному очагу.

Чудотворная икона Пресвятой Богородицы. Принесена донскими казаками, прибывшими на помощь к вел. кн. Дмитрию Ивановичу Донскому в битве с татарами. Она была утверждена на древке, как хоругвь, и во все продолжение войны оставалась при русском войске. В день славной Куликовской битвы, бывшей в 1380 между Доном и Непрядвой, икону носили среди православных воинов для ободрения и помощи им против рати татарской, литовской и рязанской. Когда неприятели были поражены, казаки поднесли икону в дар вел. кн. Дмитрию, который привез ее в Москву и поставил сначала в Успенском соборе, а по сооружении Благовещенского собора перенес ее туда. В память победы, одержанной заступлением Пресвятой Богородицы на берегах Дона, икона названа Донскою. В 1591 крымский хан Казы-Гирей с многочисленными полчищами татар вторгся в пределы России и подступил даже к Москве. Царь Федор Иванович, не надеясь отразить своими силами внезапное нашествие татар, так как еще должен был защищаться от шведов, шедших на Новгород, обратился с молитвою о помощи к Небесной Заступнице. Он приказал с иконою Донской Богоматери и другими иконами совершить крестный ход вокруг города и потом поставить первую в походной своей церкви среди воинских рядов. Целую ночь царь усердно молился, прося Пресвятую Богородицу послать помощь на одоление врагов, и получил извещение, что силою Христа и предстательством Его Матери он одержит победу над врагами. При наступлении дня татары с ожесточением устремились на русские войска и целые сутки бились с ними, но вдруг были устрашены невидимой силой и обратились в бегство, оставив на поле сражения множество убитых, раненых и весь свой стан. В этом же 1591 был основан Донской монастырь на том месте, где среди воинов во время битвы стояла Донская икона. В монастырской церкви была поставлена чудотворная икона и установлен 19 авг./1 сент. ежегодный праздник в честь сей иконы Божией Матери, в память бывшей чудесной помощи от нее русскому войску, с крестным ходом из Успенского собора в Донской монастырь.

Прот. И. Бухарев

Народное название дня св. мч. Дорофея, епископа Тирского, 5/18 июня.

«На Дорофея сон-трава расцветает, – говорили русские крестьяне. – Кто на Дорофеев день сон-траву сорвет – спокойствие найдет». По народному поверью св. Дорофей управляет снами. Коли сон нехороший приснится, Дорофей поможет всякому, кто к нему обратится: и сон разгадает, и успокоит, и подскажет, какие меры предосторожности надо принять. Дорофей сон- травой владеет, потому все знает и ведает. Сама же сон-трава, по глубокому убеждению русских людей, имеет великую силу. Ее называли еще прострелом, потому что считалось, что она поражает своим соком всякую нечисть, служит русскому воинству. Русские богатыри в былинные времена ее соком смазывали копья, потому и побеждали врагов без труда. При сон-траве не страшен ни враг земной, ни дух злой. Сон-траву клали под голову перед сном. Крестьяне верили, что никто такой сон нарушить не может, а проснуться в урочный час поможет сама сон-трава.

На Дорофеев день русские также вспоминали злодейски убитого вел. кн. Игоря Олеговича (1147), поэтому день этот в некоторых местах назывался Игорь Воинственный. Кн. Игорь после усобных войн между удельными князьями занял киевский престол. Против него выступил князь Изяслав и, победив, заключил Игоря в темницу. Там Игорь прозрел, познал пагубность усобиц между князьями и принял схиму в киевском Феодоровом монастыре. Во время очередной смуты в Киеве злодеи умертвили Игоря, несмотря на его монашеский сан.

Н. Р.

Икона Богоматери. В России икона Божией Матери «Достойно Есть» почитается как защитница от эпидемий и несчастных случаев. Перед ней молятся о счастье в браке и исцелении от болезней. Во 2-й пол. XIX в. в русских монастырях на Афоне сделано много списков с чудотворного образа, которые потом доставляли в Россию. Один из них привез в С.-Петербург иеромонах Арсений, известный проповедник, ок. 1887. Его установили в построенном в честь Божией Матери «Умиление» Милующей храме в Галерной гавани. После закрытия храма в советский период, в 1950, митр. Григорий (Чуков) благословил перенести святыню в Смоленскую церковь с приделом в честь иконы «Достойно есть» на Смоленском кладбище.

Празднование иконы установлено 11/24 июня в день посещения архангелом Гавриилом послушника в его келье неподалеку от г. Кареи на Афоне.

Верхняя зимняя мужская и женская одежда, надевавшаяся поверх основной зимней одежды при дальних поездках в санях.

Дохи шили из осенних шкур оленей, маралов, диких коз, волков и собак. Собачьи дохи считались особенно теплыми. В отличие от шуб дохи шили мехом наружу, с подкладкой из холста. Дохи делали длинными, до самых пят, с широкими рукавами, большим отложным воротником, который от холода поднимали так, что он закрывал всю голову. Две полы прямые, первая иногда расклешенная. Доху запахивали справа налево и подпоясывали кушаком «в два обмота». Кушак завязывали спереди, а концы его подтыкали около бедер. Воротник у горла подвязывали платком или шарфом.

Большой многоквартирный (обычно в 3–4, в н. ХХ в. до 7 этажей) городской дом для сдачи в наем квартир. Включал как дорогие обширные (в 7, 10, 15 и более комнат) квартиры в нижних этажах (кроме первого), иногда занимавшие целые этажи, так и небольшие, в 3–5 комнат квартиры в верхних этажах, наниматели которого нередко от себя сдавали комнаты, а то и «углы». Доходные дома появились в Петербурге (1820-е) и в Москве (1840-е), где было много чиновников, студентов, рабочих, снимавших жилье. Сыграли важную роль в оформлении внешнего вида столиц. Ввиду дороговизны городской земли застройка была очень плотной, с тесными дворами-колодцами, лишенными зелени, с голыми для экономии, безрадостными дворовыми фасадами; особенно это было характерно для домов «дешевых квартир». В доходных домах, особенно в тех, где имелись дорогие квартиры, устраивались парадные подъезды, собственно для жильцов, выходящие на улицу, с роскошно оформленными вестибюлями, украшенными зеленью, с ковровыми дорожками, придерживаемыми медными прутьями, на широких пологих лестницах, со стойками для галош, зонтов, тростей, и черный ход во двор для прислуги и жильцов самых верхних этажей, с дешевыми квартирами, с узкими крутыми черными лестницами. Такие дома обычно имели управляющего, штат дворников и швейцара в вестибюле. Иногда доходным домом управлял сам владелец, живший здесь же. На ночь подъезды и ворота запирались, и жильцов по звонку впускали швейцар или дворник.

Л. Б.

Лодка, изготовленная из пиленых досок.

Лодки такого типа изготавливали по-разному. На Русском Севере были распространены дощаники, каркас которых состоял из хорошо обтесанного елового ствола с естественным изгибом у основания массивного корня. Обтесанный корень служил форштевнем, т. е. носовой вертикальной стойкой, а ствол – килевым брусом. Кормовая вертикаль стойки представляла собой прямой четырехугольный брус, соединенный с килевым брусом шипом. Затем к килевому брусу прикрепляли упруги (шпангоуты) из хорошо просушенных еловых корней, кривослойной ели или пихты. Их соединяли с брусом деревянными гвоздями, которые забивали в просверленные буром отверстия. Количество упруг зависело от размеров лодки и колебалось от 3–4 до 12–14. Их ставили на расстоянии 50–60 см друг от друга. На упруги набивали набои – хорошо высушенные еловые доски. Одна доска прикреплялась к днищу, из остальных досок изготавливали борта. Обычно на каждый борт шло не более 3–4 досок. На лодки больших размеров их нашивали столько же, но они были более широкими. Набои накладывали одна на другую с незначительным нахлестом, в высверленные в них отверстия забивали деревянные гвозди, после этого лодку конопатили паклей и смолили. У таких лодок нос и корма могли иметь одинаковые очертания: они были острые, высоко поднятые и выдавались вперед. Лодки строили с прямой задней кормой.

Лодки, сшитые из досок, изготавливали разной величины: для подъема вверх по рекам и для плавания по озерам их делали длиной до 5 м и шириной 75–80 см, для ловли рыбы неводом на больших реках – длиной 10–12 м.

На маленьких дощаниках стоя гребли одним длинным веслом с двумя лопастями. Весла, вставляемые в уключины, применяли только на больших лодках. Для подъема вверх по реке использовали обычно долинные шесты (3,5 м) с железным наконечником.

Ист.: Шангина И. И. Русский традиционный быт. Энциклопедический словарь. СПб., 2003. Сс. 268–269.

см.: Тарасий кумошник.

Грузовые сани, использовавшиеся для перевозки бревен, жердей, дров, соломы, снопов и разных громоздких грузов.

Дровни очень древний вид гужевого транспорта. Их детали находят при раскопках Великого Новгорода, Рязани и др. старинных русских городов.

Внешний вид дровней мог изменяться в зависимости от груза, который предполагалось на них перевозить. Так, для перевозки снопов, сена дровни делали с низкими копылами и кресалинами – своеобразным кузовом, представлявшим собой деревянную дугу, соединенную с головкой двумя снарвинами – прочными жердями, закреплявшимися вязовьем. Кузов был высокий и широкий сзади, узкий и низкий спереди. Дровни для перевозки бревен делали более короткими, но к ним сзади привязывали подсанки.

Для изготовления полозьев использовали дуб, вяз, березу, клен, при этом предпочтение отдавали дубу и вязу. Деревья выбирали молодые, здоровые, прямые и без сучков. Полозья, выгнутые из старого, больного дерева, были непрочными, быстро изнашивались и трескались.

И. Ш.

Четырехколесная телега для перевозки бревен, дров, сена, соломы и др. грузов. В дроги обычно запрягали одну лошадь через оглобли, дугу и хомут. Дроги широко использовали в крестьянских хозяйствах, прежде всего для вывоза из леса бревен.

В понятиях Святой Руси чувство, родственное любви, способность на неограниченную жертву, готовность положить душу, принять смерть за друга (Ин. 15:13; 1Ин. 3:16).

Дружбу рождает родство душ. В древнерусском сборнике к. XII – н. XIII вв. говорится: «Того считай другом, кто любит тебя, а не тех, кто вокруг тебя. Золото огнем испытывается, а друг – жизненными напастями. Рана от верного друга достойнее, чем поцелуй врага».

Русские пословицы: «Друг денег дороже»; «Не держи сто рублей, держи сто друзей»; «Кто друг прямой, тот брат родной»; «Друг и брат великое дело: не скоро добудешь»; «Будь друг, да не вдруг»; «Без беды друга не узнаешь»; «Друг познается в несчастии»; «Коня в рати узнаешь, а друга в беде»; «Нет друга, так ищи, а нашел, так береги»; «Не дорога гостьба, дорога дружба»; «Был я у друга, пил воду слаще меду»; «Для друга все не туго (не тяжело и не скудно)»; «Для друга нет круга»; «Для друга семь верст не околица»; «Для друга и пост разрешается».

О. П.

Одно из главных лиц свадебного поезда (см.: Свадьба), как со стороны жениха, так и со стороны невесты. Являясь представителем жениха, он брал на себя организацию угощения гостей, ездил впереди свадебного поезда, приходил сватом и приглашал гостей; в обрядах, сохранивших память об обычае увоза невесты, именно он изображался похитителем, за что в конце свадьбы его подвергали суду и «казни», вешая вместо него соломенную куклу. Дружка должен был хорошо знать весь свадебный ритуал, наговоры и приговоры, должен был уметь говорить в рифму, должен был отличаться находчивостью в ответах. В помощь себе дружка выбирал поддружье, который активной роли не играл, будучи только помощником при дружке.

Самое почитаемое в Древней Руси дерево, символизирующее мужское начало, мощь, силу, твердость. Под дубом совершались языческие ритуалы и жертвоприношения, особенно связанные с культом громовержца Перуна. О культовой роли дубов свидетельствуют археологические находки: в 1975 со дна Днепра подняли древний дуб, в ствол которого было вставлено 9 кабаньих челюстей; в 1910 подобный дуб достали со дна Десны. В древнерусской грамоте 1302 упоминается местность Перунов дуб.

Почитание дубов сохранилось и после принятия христианства. В отдельных местностях возле них вплоть до XIX в. служили молебны, совершали бракосочетания, приписывали им целительную силу, обращались к ним в заговорах. Духовный регламент (1721) осуждает тот факт, что некие «попы с народом молебствуют перед дубом, и ветви оного дуба поп народу раздает на благословение». В сер. XIX в. у старообрядцев-беспоповцев брачный союз заключался таким образом: парень, сговорясь с девушкой, отправлялся вместе с ней к заветному дубу и объезжал его три раза кругом. В Воронежской губ. пользовался уважением древний дуб: после венчания в церкви к нему направлялись молодые пары и трижды объезжали вокруг.

О. П.

Чудотворная икона Пресвятой Богородицы. Принадлежала с давних времен к семейным святыням знаменитого дома кн. Острожских. Доблестный защитник Православия в западнорусской Церкви, кн. Константин Острожский пожертвовал свою благоговейно чтимую икону Пресвятой Богородицы в Спасо-Преображенский монастырь, построенный его предками в г. Дубно на Волыни. С тех пор много испытала перемен Волынская земля. Спасо-Преображенский монастырь был захвачен униатами, впоследствии уничтожен и обращен в приходскую церковь; но невредимо сохранялась в продолжение 3 веков чудотворная икона – этот памятник благочестия кн. Острожского, самоотверженного защитника Православия. Дубенская икона по своей живописи не уступает лучшим произведениям церковного искусства и является образцом иконописной красоты и изящества. Драгоценная жемчужная риза, украшающая сию святую икону, служит доказательством благоговейного почитания ее православными жителями на Волыни.

Празднуется в день Преполовения Пятидесятницы.

Прот. И. Бухарев

Верхняя зимняя мужская и женская одежда. Дубленки шили из мягко выделанных и продубленных овечьих шкур мехом внутрь. Лицевая (кожаная) поверхность дубленки была хорошо обработана. Покрой этих дубленок был аналогичен покрою полушубков. В некоторых северных губерниях Европейской России дубленкой называли одежду, сшитую из шкур овец неместных пород. Ее обычно шили в талию, со сборками на спине, длиной ниже колен, с рукавами, закрывающими кисти рук, со стоячим воротником. Дубленку запахивали справа налево и застегивали до талии на крючки. Воротник, края рукавов, край подола обшивали шкурой нерпы или морского зайца.

Часть упряжной сбруи, применявшаяся в конной запряжке с оглоблями, обеспечивавшая движение повозки. Она представляла собой согнутый в полукруг или полуовал ствол дерева, который устанавливали над шеей лошади. На внешней стороне излучины – вершине дуги – имелась зга – металлическое дужное кольцо, использовавшееся для закрепления поводьев (см.: Узда). Если возница не видел «зги», то приходилось останавливать работу лошади или в поездке искать ночлег.

Дуги изготавливали из вяза, ветлы, липы, березы, черемухи. Обычно ценились вязовые дуги, отличавшиеся большой прочностью.

Дуга – необходимый предмет запряжки лошади в повозку с оглоблями. Она выполняла роль распорки между оглоблями, скрепляла через гужи оглобли с хомутом, удерживала гужи от соскакивания с оглобель. Благодаря дуге и гужам запряжка обладала большой упругостью. На плохой дороге с камнями, ухабами и рытвинами ременные гужи растягивались, дуга изгибалась, а хомут спокойно лежал на шее лошади, облегчая ей работу. Кроме того, дуга предохраняла повозку от толчков. Толчки могли беспокоить ездоков не только на ухабистой, но и на ровной дороге. Это объяснялось тем, что лошадь, запряженная в повозку, двигалась толчками. Хорошая, упругая дуга смягчала толчки, и повозка более плавно катилась по дороге. Если дуга была слабой, т. е. изготовленной из плохого дерева, то при сильных ударах она ломалась.

Эпический лирический жанр малороссийского фольклора. Исторические по своему содержанию, думы возникли и развивались в условиях казацкой вольницы XV–XVII вв. и были важнейшей частью репертуара слепых певцов-кобзарей (бандуристов). Думы исполняются мелодической декламацией в сопровождении кобзы (бандуры). Текст думы и подчиненная ему мелодия, родственная похоронным причитаниям, импровизировались при каждом исполнении, но в известных пределах. Стих думы – свободный, имеющий от 4 до 20 и более слогов; рифма почти исключительно глагольная; строф нет, текст делится на смысловые единицы-периоды. Этими особенностями стиха думы четко отличаются от родственных им по содержанию исторических песен. Для поэтики думы характерны постоянные эпитеты («тихи води», «ясни зори»), общие места, повторяющиеся в одной и даже нескольких думах, детальное, умышленно замедленное эпическое повествование. Большинство развитых дум имеют устойчивую композицию и состоят из своеобразной начальной музыкальной фразы-заплачки (запева), далее идет изложение событий (сюжета) думы и завершается она концовкой – обращением к слушателям от имени кобзаря или действующих лиц думы. Размер думы достигает иногда 400 стихов. Старейшие думы XV – н. XVII в. (т. н. «невольницки плачи», Дума о Марусе Богуславке, о побеге трех братьев с Азова и др.) рассказывают о тяжких страданиях пленников-рабов в татарско-турецкой неволе. Высокий патриотизм, мужество, верность духу товарищества, проявленные в самоотверженной борьбе против иноземных угнетателей, воспеваются в думе о казаке Голоте, или Не- тяге (древнейшая запись ее известна в списке 1684), о Федоре Безродном, Иване Коновченке, Матьяше Старом, Самойле Кошке и др. Большая группа дум возникла по свежим следам освободительной войны малороссийского народа против польско-шляхетского гнета. На первый план в этих думах выдвигается мужественный и мудрый образ гетмана Богдана Хмельницкого, образы его соратников, героизируются победы малороссов над шляхетскими войсками, осмеиваются польские магнаты и паны, осуждаются предатели из среды казацкой старшины (Дума о Корсунской победе, о походе в Молдавию, о Хмельницком и Барабаше, о смерти Хмельницкого и др.). Борьба «голоты» (образ «народного гетмана» Ганжи Андыбера) против старшины, «дукiвсрiбляникiв», против панов-поляков, жидов, орендарей-шинкарей отражена в ряде дум яркого социального звучания. Существовали также думы бытового характера (о сестре и брате, о казацкой жизни), иногда сплошь юмористические по обрисовке ситуаций и образов (дума об овчаре, о теще).

Лит.: Краткая литературная энциклопедия. М., 1964. Т. 2.

В представлении человека Древней Руси, частично сохранившимся вплть до XIX в., загадочный образ главной реки и земли предков. Для русских племен земли, по которым протекал Дунай, были исходной родиной, память о которой сохранялась многие века. В сознании русских Дунай представлялся своего рода мистическим центром, откуда пошел развиваться их род и где остались лежать их предки. В поверьях и сказках Дунай составлял особый рубеж, к которому следует возвратиться, ибо за ним лежит далекая земля предков, обильная богатством, но и грозящая опасностью. Именно за Дунаем – граница благодатной земли, именно к нему в своем национальном мистическом сознании постоянно возвращались русские люди.

О. П.

Русский былинный богатырь. Отправившись добывать для кн. Владимира в жены Опраксу Королевичну, дочь короля Литовского, на возвратном пути Дунай Иванович встречается с удалою Настасьей Королевичной, побеждает ее и женится на ней. На пиру у кн. Владимира супруги ссорятся, поспорив, кто из них лучше стреляет из лука. На состязании Настасья Королевична побеждает мужа, и рассерженный Дунай Иванович убивает ее. Но, распластав жену и найдя в ее утробе чудесного ребенка, Дунай Иванович сам закалывается над трупом жены, и от их крови потекли река Дунай и река Настасья.

Домашний шут или шутиха в барских домах или при Дворе в XVIII в., реже в 1-й пол. XIX в.: человек умственно недоразвитый, иногда идиот, часто инородец (калмык, финн и т. д.), нередко физический урод (особенно карлик) или даже здоровый человек с какими-либо физическими недостатками, наконец, просто обнищавший человек, снискивавший таким образом кров и кусок хлеба. Чаще у вельмож шуты были из крепостных, причем таких дураков покупали за большие деньги, а иногда подыскивали им пару для заключения брака и получения потомства. Но дураком мог быть и свободный человек, напр., изгнанный со службы мелкий чиновник или мелкопоместный помещик, в силу болезненности, уродства или иных причин неспособный жить самостоятельно, заработать себе на жизнь.

Как правило, дураков причудливо одевали, чтобы подчеркнуть их глупость или уродство; нередко мужчин одевали женщинами. Дураки обычно бывали злы в силу униженного положения и, пользуясь своим особым, нередко привилегированным положением, бранились, плевались, кидались вещами, дрались и т. п. Хозяева старались иметь нескольких дураков, чтобы, стравливая их, потешаться драками. В свободное от «службы» время дураки были обычными нездоровыми людьми, а чтобы они не ели хлеб даром, их часто заставляли исполнять какие-либо легкие работы, напр. вязать чулки. Иногда дураки, разумеется, умственно полноценные, становились любимчиками, а то и доверенными людьми хозяев: наушничали на членов семьи и прислугу, выполняли различные мелкие поручения и даже получали ключи от кладовых и амбаров.

Ист.: Беловинский Л. В. Энциклопедический словарь российской жизни и истории. М., 2003.

Остатки выжимки льна, конопли, подсолнечника. Использовались на корм скоту, иногда добавлялись в хлеб.

Второй день Пятидесятницы, празднуемый в понедельник после Троицы (см.: Троицкие гуляния), в честь Духа Святого.

У      русского народа существовало предание о том, что Духова дня, «как огня», страшится бродящая по земле нечисть. Во многих местах Поволжья считалось, что на этот праздник – во время Божественной службы – сходит с неба священный огонь, испепеляющий всех злых духов, попадающихся ему. «И бегут беси огня-духа, – говорило предание, – и мещут ся злые духи в бездны подземныя. И в бездне настигает их сила сил земных. Слышит вопль бесовский в сей день Господень заря утренняя, и полдень внемлет ему, и вечер – свете-тихий, – такожде до полунощи... Погибают огнем негасимым беси, их же тьма тем. И не токмо силу бесовскую, разит огнь небесный всяку душу грешную, посягающу на Духа Свята дерзновением от лукавствия».

В старину в Духов день устраивались по селам и даже городам особые, к этому празднику приуроченные игрища. Еще в 30-х гг. XIX столетия соблюдался этот обычай в Чухломском у. Костромской губ. Для сбора участников игрища, накануне вечером, заранее избранной «большухой» рассылались девчата-послы по всем девицам, звали их с матерями и всеми родственницами собираться после обеда на Духов день в заранее определенное место. В урочный час рядом с селом становились в кружок и запевали песни. Кроме большухи, выбирались две девушки, которых обступали хороводом. Они стояли посредине, до окончания одной игры отдавали всем поклоны и снова становились в кружок, а на их место выбирались две других. Очередь при выборе соблюдалась по старшинству лет: младшая пара не должна была выбираться раньше старшей. Песни «игрались» до вечера; перед стадами (возвращением скота с пастбища) все расходились по дворам, чтобы ночью снова сойтись на том же месте для новых игр и песен хороводных, продолжавшихся до самой полуночи. Все эти песни были отголоском свадебных. Вот, напр., одна из них, которую еще в н. XX в. можно было услышать во многих уголках крестьянской России:

Уж ты, улица, улица,

Уж ты, улица широкая!

Трава-мурава шелковая!

Изукрашена улица

Все гудками, все скрипицами,

Молодцами да молодицами,

Душами красными девицами.

Не велика птичка-пташечка

Сине море перелетывала,

Садилася птичка-пташечка

Среди моря на камышек:

Слышит, слышит птичка-пташечка:

Поет, пляшет красна девушка,

Идучи она за младого замуж:

Уж ты, млад муж, взвеселитель мой,

Взвеселил мою головушку,

Всю девичью красоту!

Конец этой песни иногда изменялся и пелся так: «.слышит, слышит птичка-пташечка: плачет, плачет красна девица, идучи она за стараго замуж: «Ах ты стар муж, погубитель мой! Погубил мою головушку, всю девичью красоту!»

В белорусских местах девушки в н. ХХ в. «завивали березки» на Духов день, приготовляя столько венков, сколько у каждой завивающей близких-дорогих людей: для родимых отца с матерью, для братьев с сестрами, для любезных сердцу. По этим венкам загадывали о судьбе. «Русалочки-земляночки на дуб лезли, кору грызли, завалилися, забилися....» – пели при этом гадании.

Были деревни, где сохранялось старинное предание о том, что перед солнечным на Духов день восходом Мать-Сыра-Земля открывает все свои тайны. В этот день кладоискатели, как и в ночь на Ивана Купалу (с 23 на 24 июня) (см.: Иванов день), ходили «слушать клады», помолясь перед тем Святому Духу, припадая ухом ко «груди земной». И открывалась им «вся несказанная» недр земных и подземных, но это только в том случае, если кладоискатель вел «богобоязненную- праведную» жизнь. С первыми лучами солнца умолкала вещая речь земли, могущая сразу навсегда обогатить человека. В малорусских деревнях была своя особенность: Троицын день праздновался там за «Духов», в понедельник же справлялось запаздывающее празднование «Троицы – Зеленых Святок».

Калики перехожие пели на Духов день следующее песенное сказание («На сошествие»): «Во граде в Ерусалиме, в Давыдовом доме, тамо предъявися предивное чудо: где обитает Пречистая Дева с ученики Господни, со апостолы Христовы, бысть шум презельный, носиму духу бурну, идеже седяще апостолы с Царицей Небесной Владычицей Богородицей. Там проистекает река медоточна; источник духовный радость днесь исполни, Троицы нераздельной благодатию наполни, молитвами Богородицы всех наполни стран сего света. Слышите, со апостолы приидите, в дом Христов-Давыдов с любовию внидите: приидите, приимите Духа Пресвятаго, Истинна Пророка, Утешителя Господня. Он совершает тайны несказанны; в Божией церкви судьбы неизреченны, в ней судятся племена, всяких родов лица; облацы разделяше; язы́цы всем даяше, ловцов умудряше, уста им отворяше, глаголом апостольским всех удивляше. Во всякое время с ними Дух Свят пребываше, в сердцах почиваше, в глазах цветом цветяше; на всяком месте в них всегда сияше, рыбарями огненная словеса испущяше; разными языками святыми рекоша, всех евреев ужасаша, врагом страшное объявляша. Спас Избавитель и Дух Утешитель, Отец безначальный, Творец Бог и сын единородный, Божеством сим равный, и Дух сопрестольный, существом купно полный, Святый Боже, от премудрости Твоей Т\творче, Святый Крепкий-Сильный, во всех языцех дивный. Святый Безсмертный Царю. Всегда аз благодарю. Приими от нас, рабов Твоих, пение днесь сию хвалу, поюще Тебе на веки, преклоняем свою главу. Свет пресветлый ныне в Ерусалимской силе, духом покрываше, шум бурный являше, в Божий град Давыдов верных призываше, в святой дом духовной всех собираше, очами небесными премудро дозираше, в жители небесные праведных собираше, а грешных на земли непокаянны оставляше, токмо Своею милостию всех покрываше...».

После восхваления Творца-Бога стих переходил к самим поющим-восхваляющим: «А мы, многогрешны, рабы недостойны, взыдем на гору с апостолы Христовы, на истнный путь правый, от Отца посланный. Посмотрим очами умными в зерцала небесна, вникнем в свою утробу: ан мы живем тесно, все в нас закрыто, будущая безвестна; редко засвечаема в сердцах своих свечи местны; всегда погашают прелести временны здеш- ны; прокрик почтимся услышать небесный-Божьими судьбами исцелим души многогрешны; слышав Божье слово, оставим сласти здешны. Туюжде дадим славу, наклонивше главу, тихо и умильно после ангельския песни, всегда и на веки с верными человеки. Чтим и величаем Небесную Царицу, со всеми небесными силами ублажаем. Дабы всех святых молитвами нас Бог не оставил, к вечному покою благополучно переправил, и ныне, и присно, и во веки веков, аминь!»

Кроме этого стиха калики пели и другие, величая этот праздник «источником радости духовной» и призывая боголюбивых слушателей приобщиться к ним:

Тайно восплещем, духом веселяща,

Словесны мысли духовно плодяще,

Яко руками, движуще устами:

Дух Святый с нами!

Всегда благословим всем владущаго

Царя и Бога, во всех могущаго.

Присно, в едином Божестве всесильном

Со Отцем и Сыном!..

Духов день начинал собой Всесвятскую неделю, запечатленную в народной памяти обрядами-обычаями, связанными с празднеством в честь древнеязыческого Ярилы.

Ист.: Коринфский А. А. Народная Русь. М., 1995.

Устанавливалось на основе восприятия крестимого из купели во время обряда крещения. В духовном родстве считаются восприемник, воспринятый, физические родители воспринятого и нисходящие родственники всех этих лиц. Степени духовного родства определяются следующим образом: восприемник полагается к воспринятому в первой степени родства, как отец; к физическим родителям воспринятого – во второй степени, как их брат; к физическим братьям воспринятого – в третьей степени – как их дядя. Отношения восприемника и воспринимаемого приравнивались с отношениям кровного родства между родителем и ребенком.

Уже в эпоху раннего Средневековья Церковь стремилась исключить лиц, находящихся в духовном родстве, из сферы брачных отношений. Постановление Трулльского собора о духовном родстве (правило 53) было истолковано в церковной практике в том смысле, что не только запрещалось вступление в брак восприемнику с родной матерью воспринятого, но и считалось участие отца или матери в обряде крещения в качестве восприемника поводом для развода. По признанию одного из церковных историков, этим правилом стали столь широко пользоваться как поводом для развода, что византийские императоры Лев IV и Константин VI (776–80) издали особую новеллу, в которой на виноватого в разводе супруга налагался значительный денежный штраф, а в случае несостоятельности виновного его подвергали телесному наказанию, семилетнему изгнанию и запрещали ему вступление в новый брак. Синодальным постановлением при патриархе Николае III Грамматике (в 1092 или в 1097) духовное родство признано препятствием к браку до седьмой степени включительно подобно родству кровному.

Влияние византийской традиции на Руси проявилось в XVII в. и было связано с распространением т. н. афонского Номоканона – сокращенного изложения правил для руководства священникам и духовникам. В нем запрещался брак между двумя лицами, принятыми от купели одним восприемником, и между их детьми до седьмой степени включительно. Мужу и жене воспрещалось также воспринимать вместе одного ребенка под угрозой принудительного развода или по меньшей мере наложения церковной епитимьи, где подразумевалось запрещение куму и куме вступать в брак.

С организацией Синода делались попытки ограничить случаи запрещения браков из-за духовного родства. Правительственный указ 1752 предписывал Синоду не расторгать браков, заключенных между восприемником и восприемницей, крестившими одного и того же ребенка, хотя и запрещал подобные браки. Практически же браки по духовному родству расторгались в этот период независимо от степеней духовного родства. Показателен пример одного из судебных дел, несколько лет тянувшегося в канцеляриях московской консистории и Синода. Согласно делу, пономарь одной из московских церквей Афанасий Иванов женился в 1747 незадолго до Филиппова поста на Авдотье Ивановой. 30 нояб. того же года жена дьякона этой церкви родила с большим трудом девочку. Викарный священник, живший в доме дьякона, тут же совершил обряд крещения. Восприемниками родившейся девочки стали викарный священник и жена пономаря, прибежавшая на помощь к дьконице. Затем жена пономаря ушла домой. Но жена дьякона через некоторое время родила еще одну девочку, тоже едва живую. Пономарь, не зная, что его жена крестила первую родившуюся девочку, стал при крещении восприемником другой новорожденной дочери дьякона. Обе новорожденные девочки вскоре умерли. Но пономарь и его жена, воспринявшие детей дьякона, стали между собой кумом и кумой и на основании церковных правил подлежали разводу. По доносу о случившемся архиепископ московский Платон начал следствие, а до решения вопроса разлучил пономаря с женой, отослав ее в Новодевичий монастырь. Жена пономаря оказалась беременной, поэтому из монастыря ее отправили к родственникам. Дело тянулось свыше 5 лет. В февр. 1753 жена пономаря жаловалась в консисторию на свое бедственное положение из-за разлуки с мужем: вместе с ребенком, которому пошел 5-й год, она не имела постоянного пристанища. Дело закончилось тем, что архиеп. Платон, не дождавшись на свой запрос ответа из Синода, разрешил жене пономаря вернуться к своему мужу.

В XIX в. Церковь ввела некоторые ограничения на запрещение браков в большинстве степеней духовного родства. Указ 1810 предписывал исходить при рассмотрении вопроса о степенях духовного родства из 53-го правила Трулльского собора, которое запрещало брак только между восприемником и восприемницей, а также ее матерью по крови. По-видимому, церковные суды не хотели принимать даже мизерного ограничения их юрисдикции, т. к. Указ Синода от 31 янв. 1838 главам епархий требовал руководствоваться относительно духовного родства буквальным смыслом Указа 1810, «не простирая на браки прещений, в том Указе не положенных». Еще больше была сужена сфера духовного родства Указом от 31 дек. 1875, согласно которому в духовном родстве с воспринятым считался лишь тот, кто произносил обеты за крестимого и, кроме того, был одного пола с крестимым.

В крестьянской среде к. XIX в. почитали родство духовное (кумовство) не меньше плотского. И все-таки нарушение духовного родства и свойства казалось меньшим грехом, чем кровного родства. Так, считалось возможным вступление в брак приемных детей с их усыновителями и детьми последних. Кумовья, как и приемные дети, между собой не женились (Шуйский у. Владимирской губ.). В Вологодской губ. крестьяне называли восприемника духовным отцом или «вторым отцом», и в случае смерти родного отца он заменял его во всех важных случаях: благословлял крестника на брак, на военную службу и т. п.

Лит.: Бердников И. С. Краткий курс церковного права. Казань, 1888.

Ист.: Лещенко В. Ю. Семья и русское Православие (XI-XIX вв.). СПб., 1999.

Высшая деятельность души, устремленность к стяжанию Духа Святого, безгрешности, моральному совершенству, преображению души. Русская духовность выражается в древней духовной традиции Православия и добротолюбия, иконописания и церковных песнопений, благочестия, старчества и подвижничества отечественных святых.

Понятие русской духовности обусловлено «естественной и первобытной географией русской души».

Огромные однообразные равнины, безграничные дали, где безмерная бесконечность, сверхъестественность составляют как бы часть каждодневных переживаний, определяют образ этой души и ее духовный склад. Как и просторы ее родной земли, она сама не знает границ. То чувство ясно определенной формы, которым так гордятся латиняне и греки, ей чуждо. Ей присущи от природы отсутствие рубежей и отсутствие меры, и щемящие противоречия, напоминающие резкую изменчивость климата ее страны. Как над ее родными степями, в ней разражаются грозы и проносятся вихри.

«Мы огромны, – любил повторять Достоевский, – огромны как матушка Россия». Русский человек мучается огромностью и безбрежностью своей земли. Для русского духа, для русского человека земля имеет немалое значение. Есть нечто мистическое в его отношении к ней. Первобытный дионический элемент в нем еще не угас. Он вошел и в русское христианство, придав ему особые черты, которых нет в христианстве византийском. Так, это в известной степени сказывается на культе Божией Матери. Черты духовного радикализма у русского народа, выражающиеся в большой доле безразличия к миру и к его благам, также определены в значительной степени строением Русской земли. В стране неограниченных далей и безмерных протяжений, с суровым климатом, почти без всяких внутренних рубежей и без определенных внешних географических границ, широко открытой для всевозможных нашествий, человек легко приобретает сознание своей физической слабости и бренности своих дел. Зачем, думает он, накапливать и дорожить тем, что обречено на гибель? К чему подчиняться юридическим нормам, которые сегодня имеют силу, а завтра потеряют всякое значение? Человек инстинктивно сосредоточивает привязанность на том, чего никто не может у него отнять. За этим духовным радикализмом, однако, не таится влечение к полному уничтожению. Он не восстает против самого принципа жизни.

Это безразличие вовсе не означает, что русский народ менее грешен, чем другие. Наоборот, он, может быть, даже более грешен, но он и грешен по-другому. Когда он бывает привязан к земным благам, к суетности и бренности земли, он к ним привязан своими грехами, а не своими добродетелями и не своими представлениями о правде или своим идеалом святости. Действительно, западный человек дорожит своим социальным положением, своей собственностью и своими жизненными удобствами не в силу своих слабостей и пороков, а в силу своих социальных добродетелей, религиозно обоснованных и оправданных. У него есть идеология, которая все это оправдывает. У русского человека такой идеологии нет. В глубине души он ничуть не уверен в том, что его собственность свята, что пользование жизненными благами оправданно и что оно может быть согласовано с совершенной жизнью.

Эта отчужденность, эта свобода духа лежат в основе русского бунта против буржуазного мира, бунта, в котором сходятся революционеры и реакционеры. Русская идея противоположна идее буржуазной. Ей присуще сознание, что непреходящего града нет на земле и что не приходится искать его в будущем: поэтому у нее не бывает слишком многих связей с земным градом. Духовное кочевничество – характерная русская черта, неотъемлемо присутствующая в русском идеале, и тип «странника» есть самый выразительный русский тип. Гоголь, Толстой, Достоевский, Константин Леонтьев, Вл. Соловьев – все были «странниками» и по своему духовному складу, и по своей внешней судьбе. Все они – искатели истины. Любовь к странничеству противостоит всему «буржуазному» в моральном значении этого слова.

Эта моральная черта безразличия и отчужденности просветляется христианством, которое дает ей направленность к небу. В русском христианстве, гораздо больше, чем в византийском, взгляд обращается к «небесному Иерусалиму», к «грядущему Граду». Ему свойственна жажда преобразования жизни, ее преображения, пришествия нового неба и «новой земли», Царства Правды на земле.

Эта жажда всеобщего преображения – одна из самых ярких черт русского религиозного духа. В противоположность западному духу он стремится, как пишет Бердяев, соединиться с источниками бытия; он ищет преображения жизни, а не создания культурных ценностей и не тех результатов, которые обычно считаются обязательными, будь то в области знания, или морали, или искусства, и т. д.

Таким образом, русская душа не чувствует себя скованной нормами цивилизации, или морали, или науки; перед ней нет ничего, что заслоняло бы реальность Бога. Поэтому весь ее динамизм сосредоточен на преображении, которое должно произойти в конце времен. В русской духовной жизни таится великое мессианское ожидание, и вот почему Пасха есть тот праздник, который особо любим русским народом. Для русского человека она не только воспоминание о воскресении Христа, мистически переживаемом вновь, она означает также ожидание космического воскресения, воскресения и прославления всего творения, в ней предвосхищаемого и заранее переживаемого. У верующего русского человека взор уже обращен к Свету Того, Который грядет. Склонность созерцать Христа Грядущего тесно связана с этой идеей. Христос принес обетование прославления и преображения, т. е. обетование Царства Божия. И это будет не результатом эволюции или исторического прогресса, а чудом, мировой катастрофой. Это ожидание, это искание грядущего Града всегда живо каким-то образом в глубинах русского духа. Это позволяет нам понять, почему русский народ, когда он забывает Бога, обязательно впадает в нигилизм. Он тем самым возвращается тогда к своим народным истокам, которые отрицают все, враждебны всякому духовному стремлению и укоренены в материи. Не дорожа ценностями цивилизации и не веря в Бога и в бессмертие души, русский человек в этом случае убеждает себя в том, что все позволено. Предметом его стремлений остается все то же: спасение и преображение, новая жизнь. Но поскольку он не видит никакого развития в направлении к этому новому миру, он готов принять гибель всего существующего. Он хочет, чтобы все кончилось как можно скорее, чтобы все преходящее действительно прошло, чтобы время остановилось, чтобы пришло начало нового мира, новой жизни. Он хочет совершить космический переворот, и если «преображения» при этом не получается, то жизненные ценности рушатся тем не менее. Но даже и в этом случае, под действием христианской веры, веками проникавшей в духовную сущность русского человека, христианские мотивы продолжают составлять глубинную основу его существа и его побуждения остаются глубоко религиозными. На этот счет было очень верно отмечено, что русский человек бывает с Богом или против Бога, но никогда не бывает без Бога.

Делать из всего сказанного вывод, будто русская духовность представляет собою отрицание этого мира и занята исключительно будущей жизнью, было бы равносильно обвинению ее в своего рода ложном монофизитстве. И это было бы ошибкой, заводящей в тупик, потому что при этом упускалась бы из виду самая сущность русской духовности: необходимо понять, что если она устремлена к преображению и к «новому» миру, то это потому, что она утверждает евангелие Слова, ставшего плотью для того, чтобы победить смерть. Действительно, глядя на мир, в котором мы живем, невозможно избежать дилеммы: или нет ни Бога, ни идеи и вообще ничего, что имело бы подлинное бытие, или Бог должен явить нам Свою победу, Свое торжество над миром. В действительности Он явил ее тем, что умер на кресте и воскрес. Иначе говоря, это означает, что Он воплотился для того, чтобы призвать нас к участию в Своей божественной жизни, и что страдание, крест есть единственный путь, ведущий к победе. Обоженное человечество, преображение мира – вот конец и цель истории и единственное положительное решение загадки существования. Воскресение, т. е. преображение всего мироздания, есть завершение дела Божия. Поэтому есть смысл жить, есть смысл рождать детей и воспитывать для жизни будущие поколения. Есть также смысл умереть, потому что только то, что умирает, может воскреснуть. Такова и глубокая основа отношения русского человека к надвигающейся смерти. «Удивительно умирает русский мужик! – писал Тургенев. – Состояние его перед кончиной нельзя назвать ни равнодушием, ни тупостью; он умирает, словно обряд совершает: холодно и просто».

Просветленное принятие креста и страдания, представляющих собою лишь привходящие обстоятельства смерти, входит в русскую духовность неотъемлемой составной частью. История русского народа – история очень тяжелая, очень мучительная, очень кровавая. Как писал Н. А. Некрасов:

Волга!Волга!.. Весной многоводной

Ты не так заливаешь поля,

Как великою скорбью народной

Переполнилась наша земля.

Русский человек самой природой приучен к страданию. Христианство лишь возвысило эту привычку – или это качество – тем, что показало ему будущее блаженство как дивное преображение страдания. Крест неотделим от славы. Это – две стороны одной и той же медали. Пасхального духа не может быть без духа Голгофского. Даже еще больше – тот вытекает из этого. «Русский народ – один из тех немногих народов, которые любят сущность христианства, крест, – писал французский историк Леруа-Болье, – он не разучился ценить страдание; он воспринимает его положительную силу, чувствует действенность искупления и умеет вкушать его терпкую сладость». Действительно, русский человек уважает страдание как таковое, независимо от тех или иных положительных качеств, которые могут его сопровождать, – уважает потому, что всякое страдание есть участие в страстях и в смерти воплощенного Слова, «запечатлевшего – как учил св. Ириней – Свой крест на всех и на всем». Он принимает страдание потому, что за всяким страданием стоит единственная жертва, принесенная Сыном Божиим, ставшим Человеком (и уже ясно, что монофизитство тут ни при чем). Страдание, таким образом, становится великим благом само по себе, оно само по себе ведет к сокровищнице благодати. Когда человек страдает и «несет свой крест», врата Рая тем самым открываются перед ним. Когда он полностью принимает солидарность всего человечества, как в вине, так и в вытекающем из вины страдании, он тем самым преодолевает то и другое и готовит путь для такого же общего воскресения и излияния благодати на всех.

Следует еще подчеркнуть, что речь тут идет не столько о так называемом юридическом искуплении, сколько о проникновенном, страждущем, органическом, сущностном участии в страждующей и вместе с тем неиссякаемо изобильной жизни Христа.

С идеей преображения всего творения в русском религиозном сознании связана идея всеобщего спасения. Это и неудивительно: преображение, «новая земля и новое небо» и спасение – это все то же самое. Это все – одна и та же идея, только рассматриваемая с разных сторон. Русская религиозная совесть никогда не удовлетворялась зрелищем личного спасения одной индивидуальной души, она всегда была озабочена общим спасением. Все души связаны между собою и ни одна не приходит к Богу без того, чтобы не увлечь за собою других. Следовательно, спасаться надо вместе, а не каждому в отдельности. Достоевский прекрасно выразил эту мысль, говоря, что «все отвечают за всех». Здесь перед нами – своего рода духовный коллективизм, имеющий, возможно, своим основанием древний, унаследованный от предков и уходящий в тьму веков коллективизм сельского «мира», до такой степени укоренившийся в обычаях и нравах страны, что он сохранился до самой революции. Черты этого духовного коллективизма, этой жажды общего спасения для всего народа, для всего человечества, для всей вселенной, присущи всей русской мысли, и верующей, и неверующей. «Спасен будет тот, кто спасает», – сказал Владимир Соловьев, и тут он сходится не только с теми, кто верит, как он, – с Достоевским, с Константином Леонтьевым, со славянофилами, но и с представителями противного лагеря: с Белинским, с Бакуниным, с Герценом, с Чернышевским, с Лениным. И те ищут тоже, хотя и в секуляризированной форме, спасения для народа и для человечества, они тоже исповедуют, что избавление от зол и страданий должно совершиться не для отдельного человека, а для всех.

Но, конечно, своего подлинного сверхъестественного величия эта характерная черта русской души достигает у русских святых. Поэтому нет большей ошибки, как представлять себе русских святых судорожно сосредоточенными на себе самих и занятыми исключительно спасением собственной души. Даже самые мистические из них никогда не относятся с безразличием к судьбе ближнего и к судьбе мира. Уход от мира является для них не чем иным, как только средством, путем к более тесному единению с Богом. К тому же он почти никогда не бывает у них окончательным. Достигнув своей цели, они обычно возвращаются к людям, чтобы принести им в утешение спасительную весть. Русские святые очень человечны и вместе с тем очень активны. Многие из них обладали перворазрядными организаторскими способностями и были наделены темпераментом борцов и апостолов. Они с одинаковой силой и мужеством борются с язычеством и со злой волей князей. Русская мистика всегда была очень активной. Она очень глубока, очень сильно переживается внутренне, и вместе с тем она всегда готова бороться со злом, где бы она его ни встречала. Этим она отличается от куда более созерцательной и куда более пассивной мистики византийской.

Ввиду всех этих стремлений и предрасположений русской души, нетрудно понять, что христианская вера, проникая на берега Днепра, нашла в этой душе особо благоприятную почву. Великое христианское благовестие дало этой душе в области абсолютного ту точку опоры, которой она не находила в мире преходящих ценностей. Оно дало метафизическое оправдание той дискриминации, которую русский человек инстинктивно проводил по отношению к земной действительности. В русской душе Царство Божие не наталкивалось ни на одно из тех стремлений к омирщению, которые так мощно сказывались в сложившемся под римским влиянием западном мире. Русские не знали ни восточного деспотизма, ни культа императора, ни культа государства. Они и приняли со свойственным им радикализмом новую веру, отвечающую их внутренним позывам, углублявшую их смутные стремления, указывавшую великолепную цель их непреодолимой тоске. Святые должны были стать глашатаями и наиболее подлинными представителями русской духовности, а их жития – жизненной философией русского народа. К ним в особенности приложимо прекрасное изречение Ф. М. Достоевского: «Может быть, единственная любовь народа русского есть Христос, и он любил образ Его по-своему, то есть до страдания».

Русская духовность веками питалась их идеалом: от их пламени зажигала свой светоч вся Святая Русь – святая не только в смысле моральной святости, но святая потому, что идеал святости составляет для нее самую высшую из всех вообразимых ценностей.

Иеромонах Иоанн (Кологривов)

Духовными стихами в русской словесности называют народные песни на религиозные сюжеты. Песни эти пелись бродячими певцами- странниками на ярмарках, базарных площадях, у ворот монастырских церквей – везде, где находилось достаточное число благочестивых слушателей. О любви русского человека к такой форме религиозного самовыражения достаточно говорит тот факт, что вплоть до н. XX в. духовный стих бытует гораздо шире, чем даже былины. По сравнению с героическим эпосом религиозная поэзия проявляет гораздо большую жизненность. Если «старинушки» о «святорусских богатырях» со временем остаются в репертуаре народных певцов преимущественно на севере России, то духовный стих продолжает сохраняться почти на всем протяжении земли Русской.

Время их появления установить с достаточной точностью затруднительно, можно лишь уверенно утверждать, что пелись они каликами перехожими на Святой Руси с незапамятных времен. В той форме, в которой стихи эти дошли до нас, они существовали уже в XV-XVI вв. На это время учитывая общий духовный подъем в России приходится и расцвет русской духовной поэзии.

Высота религиозного чувства и обширность познаний, отраженные в стихах, столь резко обличают несостоятельность точки зрения на русскую историю, предполагающей «темноту» и «невежество» средневековой Руси, что исследователи XIX-XX вв. вынуждены были придумывать самые неуклюжие объяснения, дабы спасти честь «исторической науки».

«В основе духовных стихов всегда лежали книжные повести», – уверенно заявляет один из них. «Можно ли утверждать, что все эти понятия и сведения, передаваемые духовными стихами, были вместе с тем общим достоянием народа?.. Разумеется, нет!» – вторит ему другой. Допустим, так, но только чем тогда объяснить, что на протяжении столетий, из поколения в поколение передавая искусство духовного пения, народ с такой удивительной любовью и постоянством поет то, чего не понимает?

На деле конечно же все обстояло иначе. И чтобы понять это, даже не надо быть ученым-фольклористом. Достаточно просто быть церковным, от сердца верующим человеком. Тогда станет понятно, что народ пел от полноты сердечного чувства, созидая духовную поэзию как молитву, под благодатным покровом покаяния и умиления, свидетельствуя тем о богатстве своего соборного опыта, поднимавшегося в иные мгновения до вершин истинно святоотеческой чистоты и ясности.

Певец духовных стихов не умствует лукаво, не «растекается мыслию по древу» немощного человеческого рассуждения. Он – верует:

А я верую самому Христу, Царю Небесному,

Его Матери Пресвятой Богородице,

Святой Троице неразделимой...

Живя в мире церковного опыта, народ твердо знает, что вся вселенная управляется всемогущим промыслом Всеблагого Бога:

Основана земля Святым Духом,

А содержана Словом Божиим.

И – о том же, еще поэтичнее:

У нас белый свет взят от Господа,

Солнце красное от лица Божия,

Млад-светёл месяц от грудей Его,

Зори белыя от очей Божьих,

Звезды частыя – то от риз Его,

Ветры буйные – от Свята Духа...

Роса утренняя, дробен дождик

От слез Его, самого Христа.

Нелепо искать в духовных стихах богословски точных, догматически выверенных формулировок. Вообще ученость – как принадлежность рассудка – не может служить показателем духовной зрелости и мудрости. Зато их недвусмысленно подтверждает благоговейно-сыновнее, трепетное и любовное отношение ко Спасителю, составляющее главный нерв народной веры.

«Ох Ты гой еси, Батюшка наш, Иисус Христос!» – обращаются ко Господу в детской простоте певцы стихов. При этом религиозное целомудрие народа, чувствующего в земной жизни Спасителя высокий, таинственный мистический смысл, почти никогда не позволяет себе касаться ее подробно в сюжетах песен. Острое сознание своей греховности, своего нравственного несовершенства, питая дух покаяния, разрешило народному творчеству одну тему – тему страстей Господних, Его невинных страданий, которыми Сын Божий искупил грехи человеческие.

В нее вложил русский человек всю силу своего сердечного чувства, весь поэтический дар своей души:

Над той над рекой над Иорданью,

На крутом, на красном бережочке,

Вырастало древо купарисо;

На том на древе купарисе

Там чуден Крест проявился...

На том Кресте Животворящем

Там жиды Христа мучили-распинали.

Так тесно соединил народ в своем сознании судьбу России со Христом и его учением, что есть даже стихи, говорящие о распятии Господа «во Русеи» – ибо где же, как не на Святой Руси, происходить Таинству Искупления? Плачет Русь у подножия Креста Господня. Плачет, повторяя слова Спасителя, обращенные ко Пресвятой Богородице:

По Мне, Мати, плачут небо и земля,

По Мне, Мати, плачут солнце и луна,

По Мне, Мати, плачут реки и моря,

По Мне, Мати, плачут старики-старицы,

По Мне, Мати, плачут вдовы-сироты.

В благоговейном страхе певец не смеет даже пристально вглядываться в страдания Христовы. В стихах мало подробностей, есть несоответствия с евангельскими текстами. Зато сколько в них живого религиозного чувства! Воистину это всенародный «плач сердца», о котором, как о состоянии благодатно-высоком, часто писали в своих творениях Святые Отцы:

И тут проклятые

Христу плащаницу сковали,

Христа в плащаницу клали,

Обручи набивали

И оловом заливали...

Желтыми песками засыпали,

Каменными горами закатали,

Горючими камнями завалили...

В третий день Христос воскресе...

Вставал наш батюшка

Истинный Христос, Отец Небесный.

Сознание, что человек искуплен от греха высочайшей, безмерной ценой вольных страданий Божиих, рождает сознание огромной личной религиозной ответственности:

Со страхом мы, братие, восплачемся:

Мучения – страдания Иисуса Христа.

Восплачемся на всяк день и покаемся,

И Господь услышит покаяние,

За что и нам дарует Царствие Свое,

Радости и веселию не будет конца.

Спасение души – смысл жизни человеческой. Этой главной цели подчиняется, в идеале, вся народная жизнь. Русь не потому «святая», что живут на ней сплошные праведники, а потому, что стремление к святости, к сердечной чистоте («Блажени чистии сердцем: яко тии Бога узрят» (Мф. 5:8) и духовному совершенству составляет главное содержание и оправдание ее существования.

Это ощущение всенародного религиозного служения столь сильно, что понятие «Святая Русь», приобретает в русских духовных стихах вселенское, космическое звучание. Святая Русь есть место – понимаемое не узкогеографически, но духовно, – где совершается таинство домостроительства человеческого спасения. Такова ее промыслительная роль, и народ русский есть народ-богоносец в той мере, в которой он соответствует этому высокому призванию.

«По Святой Руси» скитается Богородица в поисках распятого Христа. На Руси происходит мучение Егория (Георгия Победоносца) царем Демьянищем (имп. Диоклетианом), в действительности имевшее место в Риме в 303 по Рождеству Христову. «Не бывать Егорью на Святой Руси», – скорбит о своем герое певец. «Выходил Егорий на Святую Русь», – радуется он освобождению героя. Другой св. воин – Феодор Тирон (Тирянин), умученный при имп. Максимиане ок. 305 по Рождеству Христову, в одном из вариантов стиха идет «очистить землю Святорусскую» от несметной «силы жидовской». Причем, в отличие от героического эпоса былин, даже сама битва за Святую Русь носит черты духовной брани. С Евангелием отправляется святой Феодор на борьбу:

Он пошел в Божию церковь,

Он и взял книгу евангельскую,

Он пошел ко синю морю,

Он читает книгу, сам мешается,

Горючьми слезами заливается.

Даже в самой битве его оружие «книга, крест и Евангелие». Подобно Феодору, и Егорий Храбрый, очищая Русскую землю от нечисти, не сражается, а силой своего слова укрощает стихии и устрояет землю. Это очень показательно – и в ратном подвиге, в доблестных воинах народ прежде всего чтит святых, страдальцев и страстотерпцев.

Русь в духовных стихах становится местом действия лиц из священной истории Нового Завета:

Посылает Ирод-царь посланников

По всей земле Святорусской.

Рай и тот созидается на Русской земле, как поется об этом в «Плаче Адама»:

Прекрасное солнце

В Раю осветило

Святорусскую землю.

Но это не гордыня. В стихах нет и намека на утверждение своей национальной исключительности. Вопросы национальной принадлежности вообще не занимают певцов. Вера и верность, чистота и полнота исповедания Православного вероучения – вот единственные значимые для них человеческие качества. С ними связана особая судьба России, русского народа и Православного царя – Помазанника Божия. Вот как говорит об этом знаменитая «Голубиная книга»:

А сама книга распечаталась,

Слова Божии прочиталися:

У нас белый царь над царями царь.

Почему белый царь над царями царь?

Он принял, царь, веру хрещёную,

Хрещёную, Православную,

Он и верует единой Троицы,

Единой Троицы неразделимыя:

Потому тот царь над царями царь.

Пусть тяжела русская судьба, полон скорбей и теснот путь служения «святорусского» – верность своему долгу не остается без небесного воздаяния. Эта мысль характерна для духовного стиха. Особенно показательно, что подтверждения берутся из реального исторического опыта народа:

По тому ль полю Куликову

Ходит сама Мать Пресвятая Богородица,

А за ней апостоли Господни,

Архангели-ангели святыи...

Отпевают они мощи православных,

Кадит на них сама Мать Пресвятая Богородица.

К Матери Божией на Руси отношение испокон веку было особенно трепетным и ласковым – не зря называли Русскую землю Домом Пресвятой Богородицы. Ощущение этой особой близости, особого почтения и одновременно дерзновения не могло не отразиться и в духовной поэзии. «Вся тоска страдающего человечества, все умиление перед миром божественным, которые не смеют излиться перед Христом в силу религиозного страха, свободно и любовно истекают на Богоматерь, – пишет современный исследователь. – Вознесенная в мир Божественный. Она, с другой стороны, остается связанной с человечеством, страждущей матерью и заступницей».

Самые нежные и трогательные слова посвящает Ей певец, обращаясь к Ней в дерзновении искренности и простоты, как к собственной матери – ласковой и близкой:

Мать моя – Матушка Мария,

Пречистая Дева, Пресвятая,

Свет Мати Мария,

Пресвятая Богородица,

Солнце красное,

Пречистая голубица,

Мати Божжа, Богородица,

Скорая помощница,

Теплая заступница,

Заступи, спаси и помилуй...

Мир, освященный кровью Христа, освящен и слезами Его Матери:

А Плакун трава всем травам мати.

Почему Плакун трава всем трава мати?

Мать Пречистая Богородица

По своем по Сыне по возлюбленнем,

По своем по Сыне слёзно плакала.

А роняла слёзы на землю пречистыя,

А от тех от слёз от пречистых

Зараждалася Плакун-трава – травам мати.

Событиями Священной истории обусловлена жизнь мира. Не только земля и растения, но и человеческое общежитие – его устроение и бытие – укоренены в мистической библейской первооснове. Русское общество четко и ясно признавало эту связь, освящая сословное деление как деление единого для всех религиозного долга, а сами сословия – как церковные послушания, разные пути «израбатывания» спасения души:

От того у нас в земле цари пошли

От святой главы от Адамовой;

От того зачались князья-бояры

От святых мощей от Адамовых;

От того крестьяне православные

От свята колена от Адамова.

Это благоговейное отношение к миру земному вовсе не означает, однако, его идеализации. Чуткая народная совесть безошибочно определяет грех – искажение, искривление Божественного порядка вещей – как первопричину мирских неустройств:

От Кривды земля восколебалася,

От того народ весь возмущается;

От Кривды стал народ неправильный,

Неправильный, злопамятный:

Они друг друга обмануть хотят,

Друг друга поесть хотят.

При свете церковного вероучения видней и собственные изъяны, собственное недостоинство:

Дает нам Господь много,

Нам кажется мало:

Ничем мы не насытимся...

Очи наши – ямы,

Руки наши – грабли,

Очи завидущи,

А руки загребущи.

Особенной укоризны заслуживает уклонение от исполнения своего религиозного долга:

Вы за хрест, за молитву не стояли,

Господней вы воли не творили,

Господни заповеди нарушали,

Земных поклонов не кладали.

Однако нравственное несовершенство человека исправимо. Путь исправления – путь христианского подвижничества, путь православной аскезы. При общей целомудренной строгости народной жизни аскетические подвиги вызывают у певцов особое уважение, описываются с особой любовью. В описаниях «пустынного жития» – на удивление (для постороннего взгляда) поэтичных и ласковых – отражается богатейший благодатный духовный опыт русского благочестия, монашеского и мирского, внешне различный, но единый в сокровенных, таинственных глубинах мистической жизни Церкви. Так идет спасаться в девственную пустыню младой царевич Иоасаф:

Научи меня, мать пустыня,

Как Божью волю творити,

Достави меня, пустыня,

К своему небесному царствию.

Красота пустыни – главная тема стиха. В некоторых вариантах он так и начинается: «Стояла мать прекрасная пустыня». Однако красота эта безгрешная, духовная, неземная:

Тебя, матерь пустыня,

Все архангелы хвалят...

Трудничество – вот самое постоянное выражение, которым народ отмечает православную аскезу. «Трудник, трудничек, тружданик, труженик, тружельник» – так именует народ подвижников. «Со младости лет Богу потрудитися» – жаждут герои русских духовных стихов. Их подробное исследование еще ждет своего часа. И все же в области религиозно-нравственной, в области народного самосознания их свидетельство беспрекословно – к моменту расцвета духовной поэзии русский народ ясно и безоговорочно сознавал смысл своего существования в том, чтобы «Богу потрудитися», то есть привести свою жизнь в возможно более полное соответствие с Заповедями Божиими и промыслительным Его смотрением о земле Русской. Вместе с героями своих любимых песен всю свою надежду в этом святом деле возлагает народ на помощь свыше:

Я надеюсь, сударь батюшка,

На Спаса на Пречистого,

На Мать Божию Богородицу,

На всю силу небесную,

На книгу Ивангелия...

Надежда эта и доныне помогает народу нашему претерпевать скорби его нелегкого, исповеднического пути.

Митрополит Иоанн (Снычев)

Божественная основа человека, его жизненное начало, вместилище духовной потенции и способности к духовно-нравственному совершенствованию, по учению Нового Завета. Душа бессмертна и не умирает вместе с телом. Душа есть сам человек, его личность, но эта личность может быть бессмертна, только если душа будет спасена. Забота о спасении души – главное в жизни человека. От того, как человек прожил свою жизнь, душа либо спасается, либо обрекается на вечную погибель и соответственно идет либо в рай, либо в ад. После Страшного суда душа соединяется с воскресшим телом.

В русских понятиях душа резко противопоставляется телу: «Чистота духовная паче телесной», «Телу простор – душе теснота», «Что телу любо, то душе грубо», «Душа прохладу любит, а плоть пар», «Плоть грешна, да душа хороша», «Грешное тело и душу съело», «Душе с телом мука».

Для русского человека душа, душевные качества – главное в жизни. Об этом свидетельствуют народные пословицы: «Душа всему мера», «Душа меру знает», «Душа не принимает; с души прет, скидывает», «Душа душу знает», «Душа с душою беседует», «От души рад», «Мы с ним живем душа в душу», «Душа заветное дело». О человеке, который совершил неблаговидный поступок, говорили: «Покривил ты душой. Не пожалел ты души своей», «У него тело без души, бездушное тело, бездушный человек». Понятие души у русского человека тесно связано с понятием сердца.

Одухотворение души видно во всех сторонах ее жизни – мысленной, деятельной и чувствующей (Феофан Затворник). Душа человека есть недоступное хранилище его помыслов: если сам он таит их, то ни коварный глаз, ни предупредительный взор дружбы не помогут проникнуть в сие хранилище (А. С. Пушкин). Сущность души есть творчество (Б. П. Вышеславцев). Душа или покоряется природным склонностям, или борется с ними, или побеждает их. От этого – злодей, толпа и люди высокой добродетели (М. Ю. Лермонтов).

О. Платонов

Душа в народных представлениях – это двойник человека при его жизни, имеющий черты мифологического персонажа. После разделения с плотью человека (в случае его смерти или во время сна) душа покидает тело, принимая облик ветерка, пара, дыма или бабочки, мухи, птицы. Иногда душу представляют как маленького человечка с прозрачным телом или ребенка с крылышками.

Свое начало душа берет от матери при рождении человека, по др. представлениям – исходит от Бога. Она «живет» вместе с человеком, находится либо у него в голове, либо в ямке под шеей, в груди, в животе, в сердце. Душа растет, как и человек, чувствует тепло, холод, боль, радость, но питается только паром от пищи. При жизни человека она может покидать его только во сне, поэтому людям снится, что они путешествуют, попадают в необыкновенные места и т. д.

Если человек связан с нечистой силой, то душа, покинув его во сне, творит различные злодейства. Так, по малороссийским поверьям, тело ведьмы остается бездыханным, пока душа, являясь людям в различных обликах, отбирает у коров молоко, похищает с неба звезды и т. п. Если в это время изменить положение тела ведьмы, то возвратившаяся после ночных странствий душа не может попасть в свою телесную оболочку и летает вокруг ведьмы, оборачиваясь то курицей, то гусыней, то мухой, то пчелой. Люди, совмещающие в себе свойства реального человека и нечистой силы (колдуны, планетники и др.), по поверьям, имеют две души или у них нет христианской души, они продают ее дьяволу, заменяют на «нечистый дух».

В великорусских и малороссийских верованиях встречается представление души, присущей человеку (мужчине), и пара, заменяющего душу животным, «нехристям», иногда – женщинам.

После смерти человека душа покидает тело с последним выдохом умирающего, оставаясь некоторое время поблизости от тела. Чтобы помочь душе покинуть помещение, нередко открывали двери, форточки, заслонки в печи; из окна вывешивали полотенце, по которому она спускается, а затем при желании возвращается обратно. Считалось также, что душа утирает этим полотенцем свои слезы, отдыхает на нем. Белорусы во время одевания покойного ставили на окне стакан с чистой водой и вешали полотенце, чтобы душа умершего могла вымыться, обсушиться и чистой явиться на "тот свет». Малороссы полагали, что душа сопровождает тело до кладбища, плача и вопрошая: «Йой, а я де буду?» После похорон душа часто возвращается в дом, поэтому на поминках принято подавать к столу горячие блюда (борщ, свежеиспеченный хлеб, который специально ломают руками, и т. д.), чтобы душа могла подкрепиться паром от этой пищи. У белорусов в течение шести недель в красном углу под иконами стоит сосуд с водой: согласно поверью, душа покойника 40 дней находится в доме и нуждается в питье. На сороковой день после смерти происходят «проводы» души на «тот свет»; в Полесье, напр., этот обряд называется «поднимать воздух». Аналогичные представления о душе усопшего, пребывающей вблизи людей в течение первых 40 дней после смерти, характерны и для южных славян, исповедующих Православие. По истечении данного времени души «путешествуют по земле», поднимаются в высшие воздушные сферы, летят на суд к Богу и т. д.

Наиболее тяжелым считался переход души через воду. В различных фольклорных текстах говорится, что души на «тот свет» перевозит св. Никола; иногда подчеркивается, что он перевозит только праведные души. По малороссийским поверьям, счастливые души пребывают в доме Соломона или Давида, стоящем на земле среди моря. Они непрерывно молятся Богу или пируют за белыми столами, на которых яства не уменьшаются, поскольку души едят только пар. Грешные души мучаются в аду и голодают, т. к. их кормят золой. Считалось также, что души грешников беспрестанно носятся по земле, вызывая вихри, бури, ураганы. Души некрещеных детей становятся навками, мавками, русалками.

Согласно поверьям, существует тесная связь души с телом и после смерти. Чтобы душа могла время от времени видеть свое тело, малороссы делали в гробу окошечко. В поминальные дни она посещает родной дом, обходит места, где бывал покойник, обязательно появляется у могилы, поэтому родственники усопшего оставляют на могиле пироги, блины, льют водку. Русский обычай подметать могилу березовыми вениками объясняли тем, что душе якобы приятен запах березовой листвы. Повсеместно было распространено верование о том, что души возвращаются домой в Сочельник, Новый год, на Троицу и др.

Показываясь людям, душа принимает облики различных насекомых и птиц, что связано с представлением о ее легкости, способности летать, наличии крыльев и т. п. Так, в южной России при появлении бабочек у пламени свечи поминают умерших, молясь и называя их по именам; известны также запреты убивать бабочек, приметы о них как предвестниках смерти и т. п. Если к дому постоянно прилетала какая-либо птица (воробей, кукушка, коршун), то ее отождествляли с душой умершего. В Полесье о пролетающих в поле птичках говорили, что это летают души добрых людей. Нередко в знак поминовения усопших на могилах или перекрестках дорог рассыпали для птиц зерно. Иногда душу представляли себе в облике мыши, ящерицы и др. животных.

Ист.: Плотникова А. Душа//Славянская мифология. М., 1995.

Нагрудная девичья и женская одежда на лямках, как правило из дорогих фабричных тканей – бархата, плиса, парчи, полупарчи, шелка, – с подкладкой, часто на вате или кудели.

Душегрейка являлась составной частью комплекта одежды с сарафаном и получила распространение на той же территории, что и сарафан, т. е. в северных, центральных, а также в некоторых районах южной части Европейской России, местами на Средней и Нижней Волге и в Сибири. Принято считать, что эта одежда была уже в XVII в., ее носили девушки и женщины из боярских и купеческих семей. В XVIII–XIX вв. она бытовала в городской среде, у купцов и богатых мещан. В крестьянском костюме встречалась реже, лишь в богатых семьях, в основном из пригородных, торговых или ремесленных сел. В последней четв. XIX в. душегрейки стали использовать только в качестве свадебной одежды. В Архангельской и Вологодской губ. богатые невесты должны были сидеть на диванчике в сарафане и душегрейке. Душегрейка входила также в состав венчального костюма.

(греч. – клевещущий), то же, что чёрт (православн. – проклятый), сатана (евр. – противодействующий), денница (люцифер), велиал (велиар), вельзевул. По учению Христианской церкви, злой ангел, злой дух или глава злых духов, виновник зла в мире, враг истины, Бога и людей. В Ветхом Завете дьявол назван «негодным человеком» и искусителем, «завистью которого вошла в мир смерть». В Новом Завете дьявол назван «бесом или сатаной» родоначальником и виновником греха. Дьявол и его последователи иудейские сектанты стараются коварно обольстить людей, внушить им ложные мысли и злые желания.

«Ваш отец дьявол, – говорил Господь иудеям, – и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца из начала и не устоял в истине; ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое; ибо он ложь и отец лжи» (Ин. 8:44). Называются иногда дьяволом и детьми дьявола, так же как и сатаною, и люди, по злым качествам душ их (Ин. 6:70; 8:44; 1Ин. 3:10).

Как писал русский духовный писатель С. А. Нилус, «первый на земле народ, который признал дьявола своим богом и поклонился ему как Богу, был Израиль, ставший чрез то из народа Божия, богоизбранного, каким он был по первородству своему среди сынов человеческих, народом-богоборцем – богоубийцей, Вавилоном – женою любодеицею».

Т. о., тайна беззакония, над которой так деятельно трудился князь тьмы дьявол (Ин. 12:31; 13:2, 27), приобрела наконец в лице иудейского народа самую восприимчивую почву, где могло возрастать семя грядущего антихриста. Только в этом народе, превратившемся из народа богоизбранного в народ богоотверженный, только в его безграничной ненависти ко Христу дьявол мог заложить прочный фундамент для своей церкви антихриста. Об этой служебной роли иудейства в осуществлении сатанинских планов говорит и Св. Иоанн Богослов: они «говорят о себе, что они иудеи, а они не таковы, но сборище сатанинское» (Откр. 2:9).

О. Платонов

Русские для обозначения виновника зла в мире чаще всего использовали понятия нечистая сила, бес, черт. По русским народным представлениям, сонмы чертей неисчислимы, и мало на свете мест, куда бы они не дерзали проникнуть, вплоть до храмов. Называть черта – значит осквернять уста, совершая грех, и призывать его; поэтому люди пользовались эвфемизмами, говоря о нечистом, немытике, анчутке и т. п. Считалось, что когда сатана со своим воинством, восставший в гордыне против Бога, был низвергнут с небес в преисподнюю, черти падали куда придется и там приживались, так что нечисть обитает и в лесу, и в поле, и в болоте, и в воде, и в домах, и в хозяйственных постройках в виде леших, водяных, домовых, дворовых, овинников, банников и пр. Но масса чертей не имеет особого пристанища. Однако у чертей есть излюбленные места пребывания: глухие лесные чащи и непроходимые трясины, вообще малопосещаемые людьми сырые, поросшие кустарником места, – кулижки или кулички. Болотные черти живут семьями, плодя мелких чертенят (хохликов). Внешний вид чертей не совсем устоявшийся; известно, что они черные, поросшие шерстью, с копытами на ногах, когтями на руках, с хвостом и двумя рожками; морда же у них то ли козлиная, то ли свиная, то ли собачья. Впрочем, черт с легкостью и чрезвычайной быстротой может менять облик, превращаться в птиц (особенно в сорок), животных (особенно в черных кошек, собак и свиней), но только не в коров, петухов и голубей; черт может также «скидываться» живыми людьми и разными предметами, может изменяться в росте, превращаясь то в великана, то в малютку, которого можно посадить в тавлинку (табакерку). Черти очень общительны, любят ходить друг к другу в гости и пировать, особенно на свадьбах с ведьмами, устраиваемых на перекрестках дорог, где они пляшут, поднимая вихри пыли и снега. Они большие любители выпить, покурить, а особенно отличаются непреоборимой страстью с азартным играм, прежде всего в карты, немилосердно жульничая при этом и проигрываясь в пух и прах; их подозревают в изобретении вина, табака и карт. Черт очень любит подшутить над человеком, иногда очень зло, но главное его назначение – соблазнять людей, вводя их в грех, губить их души и затем мучить в аду. Черт обладает безграничными возможностями и может предоставить человеку разнообразнейшие соблазны, выторговывая себе взамен душу. Но в общем-то при необычайной хитрости он иногда бывает удивительно простодушен и верит на слово, хотя с грамотными составляет формальный договор, подписываемый кровью из правого мизинца. Он может навредить и даже погубить неосторожного человека. Поэтому сосуды для питьевой воды или кваса умные люди накрывают крышками, лучше всего с магическим узором (оберегом) по кромкам, или хотя бы двумя накрест положенными лучинками; перед питьем воды ли, вина ли нужно трижды дунуть в сосуд, зевая – крестить рот, перед тем, как сесть за трапезу или за выпивку, – креститься, а на рубахах по подолу, обшлагам, вороту и пазухе всегда вышивать магический узор-оберег, чтобы черт не проник через проймы к голому телу. Черт постоянно находится за левым плечом человека, и осторожные люди в случае сомнительного исхода дела полюют трижды через левое плечо. Бог, а точнее, Илья Пророк поражает черта молнией, и во время грозы, когда он прячется за спиной человека, при каждом раскате грома нужно говорить: «Свят, свят, свят», чтобы молния не убила. Страшной опасности

подвергаются те, кто снял шейный крест в бане или во время купания. Но если крещеный человек еще может оборониться от козней черта, то некрещеные младенцы – легкая и любимая добыча черта, и он подменивает их на своих детей, которые очень уродливы: руки и ноги у них тоненькие, висят плетями, брюхо большое, а голова непомерно огромна; они тупы, злы и склонны убегать в лес. Любит черт также похищать детей, проклятых матерями или просто неосторожно обруганных («чтобы тебя черти взяли»). Похищенные чертями дети раздувают пожары, девочки отдаются на воспитание русалкам, а мальчики – лешим. Черт очень сладострастен и сожительствует с женщинами, являясь, напр., к вдовам, тоскующим по покойным мужьям, в их обличье; в избу он залетает через трубу в виде огненного змея. Такие женщины нередко превращаются в ведьм. Болезни большей частью, а нервные и душевные заболевания всегда причиняются чертями. Оборониться от черта можно крестом и молитвой, а также зачуравшись, т. е. произнести заговор или просто: «Чур меня!» Почти беспредельной властью обладает черт с полуночи до третьих петухов, но после их пения или после третьего удара церковного благовеста он проваливается в преисподнюю.

Ист.: Беловинский Л. Энциклопедический словарь российской жизни и истории. М., 2003.

В поверьях малороссов черт, представитель злого, темного начала, явился самостоятельно, независимо от начала доброго: Бог еще до сотворения земли нашел черта, Сатанаила, в пене воды и впервые тогда узнал о его существовании. У Сатанаила также была большая склонность к творчеству, но он или бессилен был сотворить что-либо без дозволения на то Бога, или мог производить только пародии на творения Божии, хотя силился достичь того же, что и Бог; Бог творит ровную прекрасную землю, а черт камни и горы, Бог цветы и злаки – черт сорные травы, Бог дал жизнь корове, а черт в состоянии сотворить лишь козу. Отсюда зависть к силе Бога и ненависть к Нему. Он старается тайком портить Его творения, пробует утопить Его в море, но бессилен причинить Ему вред. Бог разрешил ему сделать ему подобных, омачивая пальцы в воду и стряхивая капли: из капель рождались черти. Наделав т. о. большое войско чертей, Сатанаил хотел низвергнуть Бога, но был низвергнут Им сам со всем войском своим. С этого времени Бог и архангел Михаил ведут непрерывную войну с чертями, убивая их молнией: громовые удары и молния не что иное, как звук и блеск выстрелов небесного ружья, поражающего черта; также и солнце сжигает чертей. Истребляет их не одна небесная сила: их убивают люди, по большей части стреляют охотники, – между прочим, известный казацкий полковник Семен Палий также застрелил однажды черта; волки едят чертей. Но уничтожить их до сих пор не удалось, т. к. они непрестанно размножаются таким же естественным путем, как и люди. Черти женятся на чертовках, а иногда крадут себе в жены женщин у людей. Метель и вихрь – это бесовские свадьбы (см.: Ветер). Сельские бабки-повитухи по обманному приглашению чертей неоднократно помогали своим искусством появлению на свет чертенят. Иногда и от обыкновенных жен людских рождаются чертенята, а иногда черти, в видах своего размножения, крадут у людей детей: вихрь подхватывает их и уносит; проклятые матерью дети также забираются чертом и превращаются в нечистых. Иногда черт подменивает новорожденное человеческое дитя своим, это чертово дитя называется вщмшок.

Внешний вид черта такой: он черен, имеет рожки и хвост, ноги в шерсти, конские или козьи, пальцы рук кривые, с когтями. Он обладает способностью превращения в разные виды: чаще всего является красивым панычем, попом; в виде обольстительной девушки, умершего жениха или мужа и вообще во всяком человеческом образе; из животных он превращается в коня, овцу, барана, барашка, козленка, свинью, собаку, петуха, ворону, лягушку, рыбу; летает огненным змеем. Малороссийский черт обладает сверхъестественной силой и некоторыми знаниями, напр.: от него люди узнали секрет ковки железа, он изобрел водку, табак; но все же дела его носят печать незаконченности: он сделал воз, но не мог догадаться, как его вывезти из мастерской; изобрел мельницу, но не сумел ее достроить, и пр. Вообще его умственные способности невелики: он постоянно бывает одурачиваем людьми, с которыми входит в компанию или заключает с ними договоры, его очень часто бьют; особенно черти боятся баб, которые их щиплют, обваривают им голову кипятком и проч. Вообще сила черта настолько ограничена, что иногда обыкновенная злая баба действует успешнее его, и он сам поручает ей, за известное вознаграждение, исполнение некоторых трудных для него дел. Решительный и знающий человек легко справляется с чертом: глупый черт залез в кувшин – перекрестить его, и он уже не сможет оттуда вырваться; залез в кошелек – человек завязал его и сбросил в воду; является черт к знахарю за его душой, а тот посадил его на лавку, и черт уже не имеет силы оторваться от нее и встать. Он самым неумным образом попадается в рыболовные снаряды, просит отпустить его, ссылаясь на то, что он черт, и получает в ответ: это все равно! съедят люди добрые с хлебом! Вообще это скорее комическая, чем страшная фигура.

Но все же это злой дух, который стремится вредить человеку, и поэтому не следует его раздражать. Он постоянно искушает человека, подстрекает его к различным греховным делам, да и сам непосредственно причиняет зло: крадет у купца деньги, чтобы тот повесился, калечит человека, сжигает пасечника в шалаше; являясь на дусвитки под видом парней, черти отрезают девушкам головы и вешают их за косы на колья и пр. Но у черта есть и более мирные отношения с людьми: он заключает с ними договоры о продаже ему души – обыкновенно на перекрестке и кровью из мизинца контрагента (впрочем, в последнее время делает это неохотно: часто его обманывают, да и без того люди сами стараются попасть в ад). Если огненный змей летит по воздуху – это он или несет деньги тому, кому обязался, или летает к женщинам для плотских сношений (перелесник). Черти бывают у людей в гостях, работают у них, пируют, танцуют с ними. Танцы и музыку черти очень любят и часто приглашают к себе сельских скрипачей; но под видом денег платят иногда разной гадостью. Впрочем, при серьезных договорах черт умеет держать слово и вообще не лишен чувства справедливости: однажды человек занял у черта деньги, а когда принес в срок, то оказалось, что его кредитор погиб; другие же черти не сочли себя вправе брать чужие деньги, и они остались человеку.

У черта множество имен: чорт, бю, люципер, сатана, сатанюк, идол, извiр, ирод, дьявол, лукавий, нечистий, куций и пр., и пр.; старший из чертей – Сатанаил. Главные места пребывания чертей кроме ада – болото, камыш, бузинный куст, сухая верба, вода (кроме времени освящения ее), лес, глубокий овраг, корчма, сарай, мельница, пустое полуразрушенное здание; кроме того, есть черти, постоянно сторожащие клады. Сообразно месту жительства нечистая сила также имеет особые названия: лисовик (полисун) – лесной черт, в некоторых рассказах являющийся волчьим богом; польовий – живущий в полях; болотяник – любит топить в болоте людей; очертяник – житель камышей; скарбник – охраняет казну богача.

Сохранились остатки жертвоприношений демонам: в Харьковской губ. для умилостивления водяных им подносили соль, хлеб, вареную рыбу, павших лошадей и мертворожденных детей. Пчеловоды для успеха пасеки топили первый рой в жертву водяному или домовому. Водяник часто рвет гати: это он сердится, что ему нет прохода, в таком случае нужно бросить ему в воду коня в сбруе или даже с возом и проч.

К нечистой силе малороссы относили также домовика (иначе хозяша), живущего преимущественно на чердаке дома и обыкновенно способствующего благосостоянию хозяина, но иногда вредящего ему (давит спящих, заезживает лошадей, может даже сжечь); во многих рассказах с домовиком сближается Доля, являющаяся в малороссийских народных представлениях существом с объективным бытием; мана или мара сбивает людей с дороги, отуманивает их; морок помрачает ум человека; машя – дух, навязывающийся людям или что-нибудь им предвещающий. Сюда же относятся: а) русалки (мавки), происхождение которых объясняется различно: по одним рассказам это самостоятельные богини, по другим – утопленницы и дети, умершие неокрещенными. Они живут в воде, лесах и полях; четверг Троицкой недели, называемой русальною, это их Велик-день. Существуют песни, посвященные русалкам; б) упыри – мертвецы, ходящие после смерти и сосущие кровь живых людей; чтобы прекратить их хождение, следовало пробить их в могиле осиновым колом.

С. Ю.

Лит.: Рязановский Ф. А. Демонология в древнерусской литературе. М., 1915; Милорадович В. П. Заметки и малорусской демонологии//Киевская старина, 1899. VII-IX; Беловинский Л. В. Энциклопедический словарь российской жизни и истории. М., 2003.