Г

Народное название дня Собора архистратига Гавриила, возвестившего благую весть о рождении Спасителя, 26 марта/8 апр.

По русским поверьям, в этот день сам архангел Гавриил заходит в крестьянские дома и выполняет их заветные желания, докладывая о них самому Богу.

В это время полагалось заниматься ремонтом и уборкой зимней конской сбруи.

Народное название дня архангела Гавриила, 13/26 июля. В этот день в средней полосе Руси поспевала рожь. Начинались зажинки. Первый сноп, сжатый старшей в семье женщиной, украшали лентами, с песнями уносили домой и ставили в красный угол под иконы.

В этот день наблюдали, не появится ли золотое сияние, сходящее на землю. По убеждению крестьян, такое сияние – знак архангела Гавриила, его крылья. Земледельцы на уборке ржи твердили, что их просьба, обращенная к Пресвятой Богородице, дошла, и она посылает им в подмогу архангела Гавриила. «Он крыльями машет, зарей полыхает, силу крестьянину прибавляет, с жатвой управиться помогает».

Древний языческий ритуал, направленный на установление связи с потусторонними силами в целях предсказания будущего. Византийский историк Прокопий Кесарийский (VI в.) свидетельствовал, что склавины и анты совершали гадание во время жертвоприношения богам.

Остатки этого языческого ритуала просуществовали в России вплоть до н. XX в.

Так, на Святках вынимали из-под блюда вещи, имеющие символическое значение, пели подблюдные песни, прятали кольца, затем кликали прохожих, спрашивая их имена, приносили петуха или курицу и смотрели, какую из кучек разложенных предметов (золотые и серебряные монеты, хлеб, серьги, др. вещи) они начнут клевать. Многие из гаданий были основаны на древних суевериях: таково ожидание суженого перед зеркалом, связанное с учением черной магии о призывании души умершего, или гадание у сарая, при котором прислушивались к тому, что хрюкнет или прошепчет свинья, гадание, связанное с верой в мистические, нечистые свойства этого животного. Были известны гадания на Рождество, Троицын день (по венку) и на Ивана Купалу (см.: Иванов день) (собирание трав) и в др. дни. Гадание в Малороссии было сильно распространено. Гадали о различных предметах, но наиболее об урожае, погоде, замужестве, смерти, продаже скота, украденных вещах и пр. Малорусские гадания были сходны с другими славянскими. Были гадания по различным внешним знамениям и гадания интуитивные. Способы гадания по внешним знамениям: 1) Метеорологические гадания, или гадания по небесным знамениям, сохранялись почти исключительно в виде примет, по которым гром или дождь при известных обстоятельствах предвещают урожай, неурожай, падеж скота, эпидемии, смерть тех или иных людей, мятежи и пр. Приметы эти сохранялись в устной передаче. 2) Гадания по неодушевленным предметам были очень многочисленны. Гадания по огню (печному, костровому, лучинному, свечному), к которым примыкали гадания по дыму, саже и углям. Здесь отражался древний культ огня. По лучинке гадали о смерти: чья лучина погаснет при пении обрядовой песни, тот скорее умрет; у кого из молодых под венцом быстрее сгорит свеча, тот ранее умрет; столкнутся на воде две горящие свечи – выйдет девушка замуж и пр. Гадания по воде были связаны с представлением о божествах воды, напр., в одной малорусской песне спрашивали криницу, и она давала ответы, как оракул; смотрели в воду, чтобы увидеть своих суженых, и пр. К гаданиям по воде примыкали гадания по другим жидкостям: по растопленному воску, олову, а в старину, в редких случаях, даже золоту. Гадания по растениям (лук, вишня и пр.), напр.: в день св. Екатерины (см.: Екатеринин день) девушки ставили в воду срезанную ветку вишни: если она зацветала на Рождество, то девушка выйдет замуж. Гадания по хлебу: печеному (балабушки, калета) или в зерне – о замужестве. Гадания по решету – преимущественно для определения вора: при чьем имени решето, поворачивающееся на пальце, остановится, тот вор. Гадания по поленьям дров (взятое в темноте гладкое полено – добрый муж, суковатое – злой); по кольям в плетне (молодец или вдовец будет муж, девушкой или женщиной будет гадающая и пр., на каком слове придется последний кол). Гадания по обуви девушек, переставляемой по направлению от стола к порогу: чья обувь ближе станет к порогу, та скорее выйдет замуж. Отчасти сюда может быть отнесено гадание по слову – писанному и устному. Разворачивают книгу (преимущественно Свящ. Писание, особенно Псалтирь) и первую попавшуюся фразу принимают как пророчество. Гадания по книге долгое время сохранялись в виде «оракулов» и «салимонов», по которым гадали, бросая зерно на круг с цифрами (позже появилась малорусская подделка под «Соломона»: «Угадько»). Подслушивали под окнами или дверьми, спрашивали встречных об имени. Наконец, гадание по картам. 3) Гадания по человеку и животным. Гадания физиологические по чиханию и дрожанию различных частей человеческого тела; по человеческой крови во время кровопускания – о смерти. Гадание по животным: по птицам – по полету журавлей, курам, петухам, по крику сыча и пр.; гадание по коню, быку, корове, собаке; в Екатеринославской губ. было замечено гадание по внутренностям животных: по селезенке кабана; у охотников – гадание по убитому зверю. 4) К математическим гаданиям относились гадания по чету и нечету. Из гаданий интуитивных, при которых воля божества проявляется путем непосредственных сношений с душой человека, у малороссов находим лишь гадания по сновидениям. Гадания эти распадаются на простое истолкование снов, появляющихся независимо от воли человека, и на искусственное подготовление сновидений с целью извлечь из них пророчество по данному вопросу.

Языческий характер гадания. Есть основания считать, что периоды гадания совпадали с брачными сезонами древности. Психологически это было вполне понятно, поскольку основной вопрос, встающий при этом перед невестой или женихом, – это вопрос о будущем. Летом гадали гл. обр. на Троицу и Иванов день, а зимой – на Рождество, т. е. в периоды, совпадающие, как можно предполагать, с брачными сезонами. Это время считалось наиболее благоприятным для гадания. Троицкие венки, костры Иванова дня, рождественские блюда и печенье давали богатый материал для всякого рода гадания.

Во время ритуальных трапез, связанных с земледельческим и скотоводческим культом и с культом предков, гадали о хозяйстве. Для гадания, относящегося к браку, больше всего подходили обряды, связанные с культом растений, воды, заложных покойников и гл. обр. с прежними брачными периодами. На Рождество обряды, связанные с культом предков, и обряды, связанные со свадебным сезоном, совпадали, и в это время гадания были наиболее многочисленны и разнообразны.

Севернорусские девушки начинали гадать за 12 дней до Рождества, а малороссийские – с Екатеринина дня (24 нояб.); в этот день срезали вишневую ветку, приносили ее в дом и ставили в воду. Если она к Рождеству зацветала, девушка в следующем году выходила замуж. Вечер накануне дня Андрея Первозванного (29 нояб.) – излюбленное время гадания малороссийской молодежи. Прекращали свадебные гадания обычно 6 и 7 янв.

Однако и на Рождество чаще всего гадали на магических предметах, связанных с каким-либо языческим культом. Место гадания – это обычно перекресток дорог, баня, рига, хлев, печь и порог дома. Перекресток считался местом пребывания нечистой силы, особенно заложных покойников. Баня – жилье банного духа, рига – духа риги, хлев – дворового, печь и порог – домового. Если иной раз и гадали в др. обстановке, то пользовались вещами, связанными с этими местами: напр., вместо печи фигурировал уголь, кочерга, помело, дрова и т. д. Дворового заменяли подвластные ему куры, лошади, даже хомут и т. д. Сравнительно благоприятной для гадания считалась близость водоемов и растений – очевидно, это следы древнего культа воды и растительности.

Очень часто при гадании использовали различные украшения и предметы одежды, особенно пояса, обувь, головные уборы, полотенца, кольца, гребни; однако чаще всего эти вещи являлись лишь символом гадающего; если же они иногда и играли роль магических посредников для предсказаний, то это, вероятно, был результат последующего развития.

Способы гадания у русских были весьма многочисленны и разнообразны. У всех ветвей русского народа были сходны не только элементы гадания, но и формы. Различия определялись исключительно условиями жизни: напр., отсутствие у малороссов бани и риги предопределяло отсутствие у них соответствующих видов гадания или их изменение.

Все восточные славяне знали гадание на мосту. В изголовье кровати или под ней ставили миску с водой, на которой лежал мост из соломы или щепок; перед сном девушка просила своего будущего мужа провести ее по мосту, и это должно ей присниться. Прорубь, колодец, снег, мост или баня – обычные места для гадания, очевидно связанные с культом воды. Гадая в бане, обращались к баннику. Севернорусские девушки брали землю из-под 9 столбов забора, бросали ее на каменку и приговаривали: «Байничек, девятиугольничек! Скажи, за кем мне быть замужем?»

Севернорусскиие девушки отправлялись в полночь в баню, завернув подол на голову, обнажали ягодицы, пятясь, входили и баню. Если к телу прикоснется волосатая рука, жених будет богатым, если безволосая и жесткая, он будет бедным и лютым, если мягкая – у него будет мягкий характер. То же самое проделывали они и в риге. Выбежав из бани, севернорусские девушки голыми ложились на снег, а назавтра разглядывали свой отпечаток: если на нем находили след, то считалось, что девушка выйдет замуж, и т. д.

Приносили в дом курицу и петуха и по их поведению старались угадать будущее: смотрят, чье зерно они станут клевать раньше, спокойно ли они ведут себя. Связывали их хвостами и смотрели, кто кого перетянет. В темном хлеву ловили овцу и старались определить ее пол: если это не баран, а овечка, то гадающий женится; иногда по ее возрасту определяли возраст будущего жениха. Переводили лошадь через дугу: если лошадь коснется дуги или в особенности кольца дуги ногой, девушка выйдет замуж. Южнорусские в Новый год разрезали хвост жареного поросенка на тонкие ломтики. Все присутствующие получали по такому ломтику и надевали их на палочки. Затем с палочками в руках садились в кружок и в дом впускали собаку. Тот, чей ломтик собака схватит первым, женится (выйдет замуж).

Многие гадания были основаны на подслушивании. Слушали на перекрестке дорог собачий лай и по нему определяли, откуда придет жених. Подслушивали под чужими окнами, взяв с собой при этом блин, испеченный утром в Рождество, или ложку кутьи: по отдельным словам из подслушанного разговора старались угадать свое будущее Подслушивали в риге или в саду, в обоих случаях около кучи мусора, вынесенного из дома в Рождество. Прослушивали зарезанную на Рождество свинью. Прежде чем слушать в поле и на перекрестке дорог, в доме ударяли кочергой по матице. Прислушивались к шуму жернова ручной мельницы, стараясь уловить имя жениха.

В ночь под Новый год каждая девушка зачерпывала своей ложкой воду и выплескивала ее во двор: у кого в замерзшей воде окажется углубление, тот в наступающем году умрет. Перебрасывали также через ворота пару башмаков или лаптей; если перелетят оба башмака, девушка выйдет замуж скоро, если же один, то еще не скоро. В др. местах перебрасывали через ворота один башмак и по тому, куда повёрнут его носок, узнавали, в какой стороне живет жених.

Особого внимания заслуживало гадание, которое сопровождалось пением, и именно пением т. н. подблюдных песен; это называлось также метать кольцо, хоронить золото. Те, кто хотел узнать свое будущее, клали свои кольца в блюдо или в шапку, которые затем накрывали платком. Над прикрытым блюдом пели особые песни, в большинстве случаев с припевом:

Кому поем, да тому добром.

Свят вечер!

Кому выйдется, тому сбудется,

Свят вечер!

После каждой песни блюдо встряхивали и наугад вынимали из него одно из колец, не снимая с блюда платка. К владелице вынутого кольца и относилась спетая перед этим песня; содержание предсказывало судьбу. Была, напр., песня, которая сулила свадьбу:

Звал кот кошурку в печурку спать:

Там тепло и мягко и спать хорошо!

Был и др. способ. Ставили на стол 4 блюда, прикрытых одним платком; в одно из них клали уголь, в другое кусок сухой глины из печки (это предвещало смерть), в третье – щетку (символизировало старого мужа), в четвертое – кольцо. Свою судьбу угадывали по тому, какой из этих предметов вынется. Особый вид гадания был следующий: наливали в блюдо воды и клали туда уголек. На краях блюдца раскладывали хлеб, кольцо и песок. Потом взбалтывали воду и ждали, пока уголек остановится; будущее определялось по тому, где остановится уголек: песок означал смерть, хлеб – отсутствие перемен.

Ист.: Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1.991.

Праздничное нагрудное украшение русских крестьянок. Было распространено на юге России.

Народное название дня свв. мчч. Галактиона и Епистимы, жениха и невесты, при гонителе христиан имп. Декии пострадавших, 5/18 нояб.

Бытовало поверье, что в этот день молодым влюбленным, которых разлучили родители, не по их воле женили или не с тем обручили, надо было, вспоминая свою прежнюю любовь, смотреть в сумеречное небо. Может быть, там и счастье свое отыщешь: милый появится или другой образ привидится. При гадании для «присухи» жениха из свежего веника-голика вырывали прутик и клали его на порог, ожидая парня. Как только он перешагивал через прутик, девушка убирала его в укромное место. В банный день прутик клали в бане на полок, приговаривая: «Как сохнет этот прут, так пускай сохнет по мне раб Божий (такой-то)».

Клецки, пшеничное тесто, сваренное комками в воде или борще. Иногда галушки замешивались на молоке или затирались на свином сале. Их ели с маслом или со свиным салом с чесноком.

В древнерусской мифологии вещая птица, посланница богов. Всем, кто умеет слышать тайное, она сообщает о происхождении земли и неба, богов и богинь, людей и чудовищ, птиц и зверей.

Популярный, особенно в к. XIX – н. ХХ в., прежде всего в городской мещанской среде, музыкальный язычковый духовой инструмент с мехами и металлическими клапанами и ладами. В Россию гармоника была принесена из Германии.

В 1-й четв. XIX в. началась переработка гармоники русскими мастерами, а собственное производство возникло в 1830-х. В России было создано множество разновидностей гармоники: тульская, бологойская, саратовская, сибирская, татарская, касимовка, венка, тальянка и др.

Преподобный († 1565), в миру Григорий, происходил из Могилева. Родился в семье богатых, но не отличавшихся благочестием родителей. Переодевшись в бедную одежду, Григорий тайком ушел из дома. Долго странствовал по разным русским землям, ища духовного успокоения и, наконец, в Вологодской земле он встретился с прп. Корнилием Комельским. Он и постриг в монашество юношу, и они вместе удалились в непроходимые костромские леса. Здесь, на берегу Сурского оз., они в 1505 основали обитель в честь Преображения Господня, впоследствии – Спасо-Геннадиев монастырь. Особенно любил прп. Геннадий иконописное дело, чутко переживая в своей душе Божественную красоту. За свою праведную жизнь подвижник получил редкий дар прозорливости и чудотворения. Канонизирован в 1646.

Память прп. Геннадию отмечается 23 янв./5 февр. и 23 мая/5 июня (в Соборе ростово-ярославских святых).

Архиеп. († 4.12.1506), происходил из боярской семьи Гонзовых, но светской карьере предпочел иноческую жизнь, которую начал в Валаамском монастыре под руководством прп. Савватия Соловецкого. Вскоре он становится архимандритом Московского Чудова монастыря, а затем посвящается в архиеп. Новгородского. В это время в Новгороде, а затем в Москве иудейскими проповедниками стало распространяться тайное учение, получившее наименование «ереси жидовствующих». Оно искажало основы Православия и грозило изменить весь ход истории русской церкви и государства.

Тяжелую 20-летнюю борьбу с еретиками, успевшими получить некоторую поддержку при великокняжеском дворе, возглавил архиеп. Геннадий совместно с др. русскими свв. Иосифом Волоцким и Нилом Сорским.

Прежде всего, были пересмотрены церковные книги, и из них изъято все чуждое русской православной традиции, ликвидированы иудейские синагогальные тексты, все сомнительные места, которыми еретики прельщали православных священников. По инициативе и под редакцией архиеп. Геннадия была полностью переведена Библия, точнее, все книги Ветхого Завета. До этого их полного перевода не было не только у русских, но и у др. славянских народов. Полный свод переведенных священных текстов составил Геннадиевскую Библию (1499). Этот перевод окончательно обезоруживал еретиков, которым в своих аргументах против христианства оставалось прибегать только к открытому обману.

Архиеп. Геннадий организовал также перевод полемических сочинений, в которых представлялось систематическое опровержение иудейских сект. Были переведены сочинения магистра Николая Делира «чина меньших феологии преследователя, прекраснейшие стязания, иудейское безверие в Православной вере похуляюще»; сочинение «учителя Самоила Еврейна на Богоотметные жидове, обличительно пророческими речьми»; сочинение Иакова Жидовина «Вера и противление крестившихся иудей в Африкии и Карфагене».

В 1504 свт. Геннадию и его сподвижникам удалось добиться полного осуждения еретиков. С именем свт. Геннадия связаны и создание «Четвертой Новгородской летописи», и первое уставное указание о почитании русских подвижников, и составление пасхалии «на осьмую тысячу лет» (от Сотворения мира), появление которой пресекло злонамеренные слухи о скором конце света.

Смущенный «простотой» своих сподвижников, свт. Геннадий выступил за создание училищ для духовенства.

При дворе свт. Геннадием было написано «Слово кратко» в защиту церковной собственности, позволяющее церкви вести просветительскую и благотворительную работу.

Деятельность свт. Геннадия вызывала злобу тайных врагов Православия при дворе. Их интригами святой был смещен с архиепископской кафедры и заключен в Чудовом монастыре.

Память свт. Геннадию отмечается 4/17 дек.

Соч.: Послание к волоцкому князю Борису Васильевичу; Грамота соборному духовенству о пасхалии//РИБ. Т. 6. СПб., 1908; Послание епископу Прохору Сарскому; Послание Никифору Суздальскому; Послание Иоасафу, бывшему архиепископу Ростовскому; Послание митрополиту Зосиме; Послание собору епископов; Послание неизвестному//Казакова Н. А., Лурье Я. С. Антифеодальные еретические движения на Руси XIV – н. XVI в. М.– Л., 1955.

Лит.: О ереси жидовствующих//ЧОИДР. 1902. Т. 3; Прохоров Г. М. Прения Григория Паламы «с хионы и турки» и проблема «жидовская мудрствующих"//Тр. отдела древнерусской литературы. Т. 27. Л., 1972; Грандицкий П. Геннадий, архиепископ Новгородский//Православное обозрение. 1880. № 12.

О. П.

Великомученик († 303), один из самых чтимых русских святых, покровитель Москвы и Русского государства. Русские люди видели в Георгии Победоносце мужественного воина, победоносного ратника воинства Христова. Высоко отмеченный имп. Диоклетианом как талантливый полководец, св. Георгий не прельстился этим и резко восстал против гонений на христиан, воздвигнутых императором-язычником. За это он был подвергнут жесточайшим мучениям: огромной тяжести камень клали на грудь, привязывали к колесу, под которым впивались в тело великомученика лезвия. Знамения Небесные укрепляли великомученика в его страданиях за Христа Спасителя. Ими была потрясена – и уверовала в Истинного Бога и сама имп. Александра, ставшая христианкой. Пытки св. великомученика продолжались. Тщетна была и попытка императора соблазнить св. Георгия разделить с ним царскую власть. Тогда имп. Диоклетиан приговорил его к смертной казни – через усекновение главы.

На Руси почитание Георгия Победоносца получило особое значение. Этого святого воспринимали как покровителя всего русского народа. Образ его на коне и поражающего змея вошел в герб Русского государства. Его имя носили тысячи церквей. В основе этого почитания, по-видимому, лежит древнерусский языческий культ Дажьбога, до Крещения Руси также считавшегося покровителем и родоначальником русского народа. Св. Георгий Победоносец вытеснил многие древние верования русских, но вместе с тем в народе ему были приписаны черты, которыми раньше наделяли Дажьбога. Почитание Георгия Победоносца – Егорий Вешний (23 апр.) и Егорий Осенний (см.: Юрьев день) (26 нояб.) – пришлось примерно на то же время, когда в языческой Руси праздновали Дажьбога. Как в свое время праздновали Дажьбога, так в христианскую эпоху праздновали Георгия Победоносца, открывая, а затем закрывая цикл сельскохозяйственных работ.

У русских крестьян св. Георгий известен под многими именами, напр. Ягория, Егория Храброго, Юрия, Георга, Георгия, Юрья, Юрки. Русские видели в этом угоднике особенного представителя и хранителя земли Русской и почитали его каким-то героем-полубогом. В то время, когда, по словам русских духовных стихов, «земля Русская была словом заказана, заповедана, что по той земле ни пеш человек не прохаживал, ни на коне по ней никто не проезживал», едет к ней на своем коне ретивом св. Егорий Храбрый. Наезжает он на землю Русскую, и здесь пред ним являются «леса темные, дремучие, горы высокие, моря глубокие и реки широкие, звери лютые и рогатые, стадо змеиное, лютое». Несмотря на это, хочет Егорий Храбрый «ту-то проехати, ту-то проторити». Для этого «возговорил он слово вещее», и вдруг, «по Божьему всевеленью, по Егорьеву моленью, по всей земли светлорусской разрастаются леса темные, раскидаются леса дремучие, рассыпаются горы высокие, становятся холмы широкие, текут моря глубокие, бегут реки широкие: заселяются звери могучие, плодятся звери рогатые; они пьют-едят повеленное, от Егорья Храброго заповеданное».

По народному представлению, св. Егорий своим словом, личною своею деятельностию устрояет землю светлорусскую, и, устроив ее таким образом, берет ее под свое непосредственное смотрение и утверждает в ней «веру крещеную». До XV столетия лик этого угодника один, без всяких прибавлений, составлял государственный герб нашего Отечества. В Древней Руси изображение св. вмч. Георгия тоже первоначально одно выбивалось на московских монетах. День св. Георгия, 23 апр., был известен в народе под именем Юрьева дня весеннего, или голодного, для отличия в этом случае от другого праздника, 26 нояб., осеннего, холодного. По своему значению вешний Юрьев день может быть назван великим церковно-народным праздником, особенно важным в земледельческом и пастушеском быту наших предков. В день его памяти, именно 23 апреля, существовал обычай служить обедни и молебствия, в которых крестьяне спрашивали у этого угодника благословения своим нивам и обилия земного. В Малороссии, кроме того, совершались общие крестные ходы для освящения посевов, и крестьяне верили, что во время этих процессий «сам св. Юрий ходит по полям и родит жито». В северо-западной Руси со дня св. Георгия тоже начинали служиться в селах обедни об успехах в хозяйстве. Крестьяне рано утром обходили засеянные поля с пирогом, водкой и др. съестными припасами и обтыкали межу косточками, сбереженными от пасхального стола, или посыпали жжеными косточками те места, где росла «осока». При этих обходах обыкновенно пелась песня в честь св. Георгия, покровителя земледелия.

Русские нередко называли св. Георгия Водоносом, т. к. в день его памяти было принято совершать особенного рода хождения для водосвятия на источники и реки. По народному верованию, вода, освящаемая в Юрьев день, имеет весьма благотворное значение для произрастания полей. Она известна в простонародье под именем «Юрьевой росы», и ею окропляются поля и посевы при крестных ходах.

Благодетельное влияние Юрьева роса имела на людей, скот и все живое; крестьяне видели в ней особенное целебное средство против всякого рода болезней. Отсюда вошло в обычай говорить о безнадежно больных в весеннее время, что «не выйти-де им на Юрьеву росу». При выгоне скота в поле сельские хозяева окропляли его юрьевскою водою, чтоб он был здоров и благополучен во все лето. Русские крестьяне отдали под покровительство св. вмч. Георгия домашний скот, а день его почитался в народе важным пастушеским праздником. По заведенному исстари обыкновению, сельские хозяева в Юрьев день в первый раз выгоняли скотину в поле. При этом многие из них служили молебствия, другие нередко налагали даже на себя пост за благополучие своего скота. В старинных народных сказаниях св. Георгий чтится как покровитель домашних животных и хранитель их от падежа и разных болезней. В честь этого угодника, как заступника скота, во многих местах к 23 апр. принято в сельскохозяйственном быту приготовлять из хлебного теста разные изображения коров, лошадей и др. домашних животных; такие же изображения в виде детских игрушек приготовлялись из глины. Выгоняя из зимних стойл скот, крестьяне ударяли его освященною вербой и отдавали как бы в ведение св. вмч. Георгия. По народному представлению, этот угодник лично выезжает 23 апр. в поле на своем белом коне, охраняет скотину от хищных зверей, особенно волков. Он же строго следит за самими пастухами: так, он помогает тем из них, которые хорошо берегут покровительствуемых им домашних животных, и, напротив того, жестоко наказывает тех, которые небрежно относятся к своему делу. В связи с этим-то поверьем стоит следующий обычай: отпуская свой скот на пастбище, крестьяне окачивали пастухов холодною водою, чтоб они были бдительнее при уходе за этими животными, и т. п.

Русские крестьяне верили, что весенняя юрьевская вода, особенно в виде дождя и снега, обладает целебными свойствами, способна возрождать природу, отгонять нечистую силу, подавать красоту, молодость, здоровье, крепость. В Древней Руси существовали поверья, что в Юрьев день, на заре, знахари и ведьмы нарочно выходят в поле, расстилают по росе холст и набрасывают его на рогатый скот, отчего он делается недойным, тощим и т. п.

С днем св. Георгия было связано немалое число примет и наблюдений, по которым крестьяне гадали об      урожае и погоде: «На Егорья мороз – будет просо и овес»; «На Егорья мороз – под кустом овес»; «На Егорья мороз – гречи хороши»; «Яровое сей на Егорья»; «Юрий начинает полевые работы, Юрий и оканчивает» и др. В народных приметах и пословицах, как весной, так и зимой, Егорьев день часто соединялся с Николиным (см.: Никола Вешний, Никола Зимний). Так, напр., крестьяне говорили: «Егорий с летом, а Никола с кормом»; «Егорий с водой, а Никола с травой»; «Егорий с кормом, а Никола с комарами» и т. п.

Память вмч. Георгию отмечается 23 апр./6 мая, 3/16 нояб., 10/23 нояб. и 26 нояб./9дек.

Преподобный (1490 – 1.05.1554), в миру Григорий, промыслом сапожник, 13 лет от роду поступил в Свято-Троице-Данилов Переславский монастырь при жизни его основателя прп. Даниила. Своей аскетической суровой жизнью стяжал всеобщее почитание, но это тяготило св. Герасима – он желал безмолвия и одиночества. В 26 лет он удалился в дикие смоленские леса и, видимо, по особенному видению, пришел на Болдину гору. Много оскорблений и унижений претерпел преподобный от местных поселян: его били палками и даже один раз, связав руки и ноги, хотели бросить в озеро, но по молитвам святого он был чудесно освобожден. С того времени имя св. старца снискало уважение, и в его пустынь стали приходить ревнители благочестия. Так вскоре была выстроена Свято-Троицкая обитель. Кроме Болдина монастыря прп. Герасим выстроил еще 4 монастыря. Устав он им дал особенный: монастыри эти были строго замкнутые, и никто из братии никогда из них не должен был выходить, даже согрешивших нельзя было изгонять. Настоятель должен был обязательно выбираться из среды братии и управлять с помощью 12 старцев. Прп. Герасим служил всем примером своей жизни: он спал сидя, питался хлебом и водой, исполнял самые тяжелые работы.

Память прп. Герасиму отмечается 1/14 мая.

Народное название дня прп. Герасима, 4/17 марта.

В этот день в связи с прилетом птиц крестьянки выпекали из теста «грачей», подавали выпечку на стол и угощали ею прохожих. С помощью заговоров выживали кикимору. Пожилые люди выходили на пригорки, вслушивались в весну и всматривались в птичьи стаи. Если грачи летят легко, то считалось это к доброй весне, а если с натугой над полями пролетали, то это сулило дождливое и ветреное лето. Считалось, что родившийся в этот день будет трудолюбивым и заботливым хозяином.

По народному поверью, в этот день нельзя было надевать новые лапти. Их скрип отвлекает от работы и приманивает нечистую силу.

Архиепископ (1505 – 6.11.1567), родился в г. Старице Тверского края в семье бояр Полевых, происходивших от князей Смоленских. В юности отличался склонностью к созерцательности и любил изучать Священное Писание, особенно псалмы Давидовы. В 25-летнем возрасте он поступил в Иосифо-Волоколамский монастырь. Там на молодого монаха оказали сильное влияние подвизавшиеся в обители Гурий, будущий просветитель Казани, и неправедно сосланный туда прп. Максим Грек. Пройдя все монастырские послушания, свт. Герман был архимандритом Старицкого Успенского монастыря и довел его до цветущего состояния. После этого он вернулся в Волоколамский монастырь на безмолвие. После избрания архим. Гурия первым архиепископом Казани свт. Герман был назначен его вторым помощником. Свт. Гурий поручил ему Свияжскую горную сторону непокоренной страны. Там свт. Герман создал монастырь с училищем, ставшим просветительным средоточием края. После кончины свт. Гурия в 1564 его преемником стал свт. Герман, который продолжал ревностные труды своего учителя. В годы опричнины святого вызвали в Москву, но митрополичьего престола он не занял, т. к. открыто выступил в защиту свт. Филиппа, которого обвиняли в заступничестве за осужденных. Через несколько дней свт. Герман был зарублен опричниками. Погребли его при церкви свт. Николая, а в 1592 его мощи были перенесены в Свияжск. К лику святых свт. Герман был причислен в 1696.

Память свт. Герману отмечается 23 июня/6 июля, 6/19 нояб. и 25 сент./8 окт. (перенесение мощей в 1595).

(ок. 1530 – 17.02.1612). Святой, патриарх, духовный писатель. Участвовал в избрании на царство Бориса Годунова. Обличал Лжедмитрия I, требуя крещения Марины Мнишек в православную веру, за что подвергся опале. В 1606 при царе Василии Ивановиче Шуйском был возведен на патриаршество и активно поддерживал деятельность царя. Рассылал грамоты против сторонников восстания И. И. Болотникова, в 1608 выступил против Лжедмитрия II.

В 1610 отказался целовать крест польскому королю и велел москвичам, собравшимся в Успенском соборе Московского Кремля, «королю крест не целовать». С дек. 1610 рассылал по русским городам грамоты, направленные против поляков. Был заточен поляками в Чудов монастырь и умер в заключении.

Память ему празднуется 12/25 мая и 17 февраля/2 марта.

см.: Подвиг.

(2.07.1831– 20.06.1872), славянофил, собиратель и исследователь

Родился в Варшаве в семье директора дипломатической канцелярии при наместнике царства Польского. Предки Гильфердинга приехали в Россию из Германии еще при Петре Великом. Отец Гильфердинга хотя и считал себя немцем и был католиком по вероисповеданию, но сына воспитал в истинно русском духе и крестил в Православии. Во многом это объяснялось близким знакомством отца Гильфердинга с Хомяковым и др. славянофилами. Гильфердинг с детства был связан со славянофилами и органически вошел в их братство. В 1852 Гильфердинг окончил историко-филологический факультет Московского университета. По совету Хомякова Гильфердинг занялся изучением санскрита. В 1853 Гильфердинг публикует магистерскую диссертацию «Об отношении языка славянского к родственным», что стало значительным событием в науке. Одновременно Гильфердинг занялся популяризацией славянской истории для русской публики. Так, в 1854 в «Московских ведомостях» он помещает «Письма об истории сербов и болгар», в «Москвитянине» – «Историю балтийских славян». По окончании университета Гильфердинг начал работать в МИДе и в 1856 стал консулом в Боснии. Помимо дипломатической деятельности Гильфердинг собирал древние славянские рукописи, беседовал с народными сказителями. В 1859 на основе собранного материала Гильфердинг выпустил книгу «Босния, Герцеговина и Старая Сербия». Гильфердинг занимался не только зарубежными славянами. Так, в 1858 он выпустил на французском языке книгу «Восточные славяне», знакомившую западную науку с этнографией русской нации. В 1861 перешел на службу в Госканцелярию и уже 2 года спустя стал помощником гр. Н. А. Милютина. Граф проводил административные реформы в Польше после усмирения мятежа 1863–64. Гильфердинг был одним из творцов правительственной политики в Польше. Именно ему принадлежит проект преобразования польской системы просвещения, действовавшей до 1918. Помимо госслужбы в жизни Гильфердинга все более крупную роль стала играть его общественная деятельность. В 1867 он стал председателем Петербургского Славянского комитета. Впрочем, в первую очередь Гильфердинг оставался ученым. В к. 1860-х Гильфердинг возглавил этнографический отдел Русского Географического общества. Гильфердинг не только руководил этнографами, но и сам ездил по самым «медвежьим углам» России, собирая образцы народного творчества. В Олонецкой губ. Гильфердинг стал одним из открывателей устного фольклора Русского Севера. Поскольку на Севере никогда не было крепостного права, не испытал он татарского ига, находится Север далеко от Центральной России, то именно здесь к XIX в. сохранились многие черты культуры Киевской Руси. Результатом поездки Гильфердинга по Северу стал сборник из 318 былин с указанием имен сказителей и названием деревень, где они были записаны. Для этнографии XIX в., когда преобладало создание авторских произведений по фольклорным мотивам, это было внове. Выпуск онежских былин стал научным подвигом Гильфердинга. Однако на выборах в Академию наук Гильфердинг был забаллотирован. Характерно, что многие академики не скрывали, что именно политические взгляды Гильфердинга привели его к неудаче. Гильфердинг отнесся к неизбранию спокойно, считая, что от немецкого состава российской Академии, не изменившегося со времен Ломоносова, другого ждать не приходиться. В 1872 он отправился во вторую поездку на Север, но в дороге простудился и умер в Каргополе.

Лит.: Полное Собрание произведений. Т. 1–4. СПб., 1868–74.

С. Лебедев

Музыкальный струнный щипковый инструмент, с к. XVIII в. популярный в русских городах, сначала в дворянской среде, в основном среди офицеров, помещиков средней руки, любителей загула, псовой охоты и цыган. В 1-й пол. XIX в. гитара распространилась также в купеческом и мещанском обществе, однако была почти неизвестна в деревне. На популярность гитары сильно повлияли романтические и постромантические настроения 1й пол. XIX в., а также огромная роль цыган в развлечениях русских горожан «среднего класса». У цыган вместе с цимбалами, бубном и скрипкой гитара стала самым распространенным музыкальным инструментом. Для гитары было сложено множество городских романсов и песен, она постоянно упоминается в русской классической литературе, фигурирует в живописи, как неотъемлемая часть русского городского быта.

Л. Б.

По форме глиняная посуда русских делилась на 3 основных типа. Она могла иметь форму овала, цилиндра или усеченного конуса, повернутого основанием кверху. Овальные горшки, на которых были изображены орнаментированные малороссийские горшки из Полтавской губ., делались гл. обр. для варки пищи, причем белорусы иногда оплетали их проволочной сеткой. Очень большие горшки имели особые названия. Русская корчага употреблялась гл. обр. для изготовления пива и кваса; в малороссийской макитре, макотерте держали воду и ставили тесто. Малороссийский пидворотень имел в высоту 30–35 см. Очень маленький горшок у южнорусских назывался махотка, у малороссов – махитка. Др. группа особых названий была связана с назначением данной посуды: к шник (русские и малороссы) использовали для варки каши, золинник (малорос.) – для кипячения воды при стирке, штеник (севрус.) – для варки щей. Очевидно, в эту же группу входит и русский е(я)гольник – маленький горшок для каши. Овальную форму имела тыква, в которой носили воду, кубышка (рус.), барило (малорос.) – бочонок. Стовбун и плоскун (малорос.) названы по их форме.

Цилиндрическую форму имела кружка для воды (малорос. кухоль, кихлик). Форма неправильного цилиндра у кринок для воды и молока (малорос. глек, глечик; рус. кринка, балакирь, горлач, кубан; белорус. гладыш; малорос. ставець, слоик).

Форму перевернутого усеченного конуса имела малороссийская миска, в которой подавали на стол все блюда, затем яндола, полумисок, ринка, а также русские латка, плошка, жаровня. В зависимости от назначения в малороссийских ринках различались гусятниця и поросятниця, в которых жарили птицу или поросят.

Особняком стояли малороссийские сосуды, имевшие скорее декоративное значение, напр. глечик в форме кольца, старинные сосуды для вина в виде различных животных, особенно барана, льва, медведя и др. (баран, лева и др.).

Непрочные горшки с трещинами севернорусские оборачивали полосками бересты и называли их молостов, берестень.

Ист.: Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991.

В народной традиции наделялось магическими свойствами (обеспечивающими плодовитость) и хранило в себе чудесные предметы. Название «гнездо» использовали в основном применительно к диким птицам, в меньшей степени – к летающим насекомым (осам, шмелям, диким пчелам), змеям (змеиное гнездо), а также к некоторым животным (ласке, кунице, белке, мыши и др.). Считалось, что гнездо может быть также у болезни и смерти: гнездо может обозначать место, где сосредоточена болезнь, а во фразе «смерть свила свое гнездо» оно являлось выражением смерти. Гнездом черта иногда считали омелу. Гнездо символизировало также дом, семью и домашний очаг («свить себе гнездо» – значит устроить свою семейную жизнь, обзавестись семьей; гнездом называли семью, супружескую пару), а в народных песнях также брачное ложе и супружество.

Широко распространен фольклорный сюжет о добывании из гнезда некоторых птиц волшебной разрыв-травы, с помощью которой можно открывать любые замки. Существовало поверье о камне в гнезде ворона или какой-то др. птицы, который делал это гнездо невидимым. В гнезде черного дрозда имелся камень, приносящий счастье; в гнезде орла – камень «огневик», или «орлов камень», охраняющий его обладателя от огня, болезней и порчи. Если во время жатвы найти мышиное гнездо с маленьким камешком внутри и дать его скоту, то он будет хорошо плодиться.

На Благовещение, по поверью, ни одна птица не вьет себе гнездо, а у той, что совьет, отнимутся крылья, и она на все лето «сделается пешею». Кукушка не имеет гнезда оттого, что свила его на Благовещение. Воробей тоже не «празднует» Благовещения и вьет в этот день гнездо. Крестьяне считали, что ястреб свое гнездо носит под крыльями.

Повсеместно было запрещено разорять гнезда некоторых птиц (аиста, голубя, ласточки), т. к. их гнезда на доме или вблизи жилья оберегают дом и скот. Считалось, что следствием нарушения запрета могут быть разного рода несчастья: пожар, молния, град, лишение крова, смерть, гибель скота, болезни, появление веснушек и т. п. Известен даже обычай специально устраивать гнездо аисту. На заходе или после захода солнца нельзя было заглядывать в птичьи гнезда, т. к. муравьи поедят яйца или птенцов, птенцы не выживут или птица покинет гнездо. По той же причине по возвращении домой или после захода солнца нельзя было никому рассказывать о находке гнезда некоторых птиц.

Гнезда употреблялись в магических действиях, оберегах и лечении. Считалось, что гнезда некоторых диких птиц (аиста, гуся) оказывают продуцирующее воздействие на домашнюю птицу. Так, в гнезда аиста кидали куриное яйцо, чтобы курицы несли крупные, как у аиста, яйца. При виде прилетающих весной диких гусей подбрасывали вверх солому гусям «на гнездо», а затем собирали ее и клали под домашних гусей или кур-наседок, чтобы не было яиц без зародыша. В магических целях использовалось гнездо ремеза, имеющего одно отверстие, а не два: его вешали на палку, которой затем ударяли ссорящихся супругов, чтобы восстановить семейное согласие между ними, окуривали им роженицу в случае трудных родов или освящали гнездо на Пасху вместе с куличами и окуривали им коров. Чтобы куры были плодовитыми, в гнездо наседки клали рождественскую солому, иногда делали гнездо для наседки из рождественской соломы, на которую сажали детей, первыми прибежавших в дом на Рождество. В некоторых местах такую обрядовую солому клали в гнездо курам, чтобы они несли яйца лишь на своем дворе или чтобы птенцов не оглушил гром.

Лит.: Клингер В. Животное в античном и современном суеверии. Киев, 1909–11.

А. Гура

Приготовление православных к таинству причащения. Говение включало пост, воздержание, посещение всех богослужений в продолжение хотя бы одной недели и чтение всех домашних молитв по молитвеннику.

В русской избе небольшая дощатая пристройка у русской печи у входа, вдоль ее боковой стены, обычно высотой до лежанки, иногда ниже, чтобы на нем можно было сидеть (припечек). В голбце устраивалась лесенка для подъема на лежанку, дверки с полками для хранения мелочей, сушки одежды, обуви, лаз в подполье.

У В. Даля голбец определяется так: «деревянная приделка к печи, с лазом на полати, со сходом в подполье или в подпечек; казенка у печи, деревянная лежанка, широкая лавка, рундук».

В некоторых областях России голбец расписывали масляными красками.

По народным поверьям, голбец считали домом доброго, расположенного к хозяевам домового.

(арам.: череп), место черепа, лобное место, холм на северо-западе от Иерусалима; место суда и смертной казни; место распятия Иисуса Христа. По христианскому преданию, в Голгофском холме был погребен Адам. Кровь Христа стекала на череп Адама и в его лице омывала все человечество от скверны греха, отсюда изображение черепа – «адамовой головы» – в подножии креста. Голгофа в представлениях Святой Руси, в поверьях крестьян – «Пуп Земли», священный центр мира.

Веник из березовых прутьев без листьев.

Голодное время, когда у крестьян кончались последние запасы хлеба и овощей. Название Голиндуха носили 2 дня в году: 5/18 февр. – Агафья Коровница, 12/25 июля – Прокл – Великие росы.

Кожаные рукавицы без подкладки.

Форма, в которой продавался в России сахар-рафинад, в виде округлого конуса весом несколько фунтов, завернутого в синюю вощеную «сахарную» бумагу. Сахар был плотный, голубоватого оттенка, перед употреблением его кололи тяжелым косарем, а при питье чая кололи на мелкие кусочки особыми щипцами. Чай в России пили только с рафинадом, гл. обр. вприкуску: считалось, что сахарный песок, тогда не рафинированный, портит вкус и цвет чая, высоко ценившегося.

Голова и часть хребта красной рыбы. Употреблялась в пищу, обычно в пироги, щи, селянку.

Женский головной убор в своих формах и декоре более др. частей одежды сохраняет архаичные черты, содержит многочисленные элементы напластования. Головные уборы хранились в семьях из поколения в поколение и были непременной частью приданого невесты из зажиточной семьи.

Со времен Древней Руси существовал общий для всех славянских народов обычай, по которому девичий головной убор строго отличался от головного убора замужней женщины. Это относилось и к прическе: девушка могла появляться на люди, не покрывая головы, с распущенными или заплетенными в одну косу волосами, а замужняя женщина не имела права находиться с непокрытой головой даже дома, должна была заплетать две косы. Отсюда получили развитие специфические формы головных уборов: у женщин – прячущие волосы, у девушек – оставляющие их открытыми. Это нашло отражение в свадебном обряде, где смена девичьей прически и головного убора на женские сопровождалась печальными причитаниями, сценами прощания с вольной жизнью, оплакивания ухода в чужую семью.

Традиционные головные уборы русских женщин сводились к четырем основным типам, из которых они, очевидно, развились. Это платок, чепец, шапка и девичий венец. Эволюция женского головного убора была в значительной мере обусловлена православными воззрениями, в числе прочего требовавшими, чтобы замужняя женщина тщательно закрывала свои волосы от постороннего взора. Если замужняя женщина случайно или нарочно засветит волосом, т. е. если в присутствии постороннего станет видна хотя бы одна прядь ее волос, это для нее величайший позор; кроме того, это опасно, поскольку домовому очень легко утащить ее на чердак, ухватив за непокрытые волосы. Более того, разгневанное божество может покарать за это, наслав неурожай, болезни, эпизоотии и т. п. У севернорусских нередко происходили судебные процессы по обвинению в нанесении женщине бесчестья; судили тех людей, которые опростоволосили или окосматили женщину, сорвав с ее головы чепец.

Головным убором замужней женщины, полностью и тщательно закрывавшим волосы, служило покрывало (древнерус. убрус; белорус. намитка, обмитка; малорос. намитка, перемитка, серпанок; рус. ширинка, фата, полотенце). Это длинное полотенце из тонкого, большей частью белого полотна, до 4–5 м длины и 60–70 см ширины. Существовали разные способы повязывать им голову: в форме цилиндра, усеченного конуса и т. д. Концы полотенца чаще всего свисали вдоль спины, иногда до самой земли (см. рис. «Намитка»). К н. XX в. намитка мало где сохранилась – только на западе Белоруссии и в Малороссии. В остальных местах ее сменил простой четырехугольный платок. Манера повязывать голову платком была также различна. Преобладавший в н. XX в. способ – с узлом под подбородком, был заимствован на Западе. Более старый способ повязывания платка – с узлом и двумя концами на затылке или на темени.

Очевидно, намитка являлась единственным женским головным убором, сохранившимся с древнейших времен. По всей России был известен также рогатый женский головной убор. Сама идея, лежавшая в основе этой моды, очень древняя; рога служили для ребенка и его матери, особенно для роженицы, оберегом от злого духа и от дурного глаза.

Существовал и двурогий головной убор под названием кичка. В н. XX в. он еще сохранялся в Южной России. Рога на кичке были обычно лубяные и прежде достигали в высоту 20 см и даже более. В XIX в. сельское духовенство боролось с высокими рогами южно-русских женщин, не допуская «рогатых» женщин к причастию или не позволяя им посещать церковь. Такую же борьбу вели и некоторые помещики, старавшиеся одевать своих крепостных по последней моде. Такие головные уборы носили донские казачки н. XIX в. На высоких рогах казачки сзади висело белое шелковое покрывало. Нередко концы рогов связывали лентами и шнурками, на которых висели разные украшения.

В н. XX в. русские женщины изменили рогатую кичку, так что рога не возвышались больше надо лбом, а лежали на голове горизонтально, и их острые концы были направлены больше назад, чем вверх. Так появился головной убор, широко распространившийся по всей России под названиями: кибалка, хомевка, хомля (малорос.); кичка, рога, рожки, колотовка (рус.); сдериха, шашмура, кибола (севрус.); кишачка, тканица, лямец, капица, кибалка (белорус.) В своей простейшей форме он имел вид обруча или дуги, обращенной концами назад. На этот обруч малороссийские женщины накручивали свои волосы, чтобы они не выбивались из-под платка. У белорусов это был просто жгут или кружок, сделанный из волокон льна, из войлока или же сшитый из куска холста. У южнорусских это был плотно простеганный кусок холста надо лбом и мягкая полоса на лбу; рога и завязки находились сзади. Кибалка – кичка служила лишь каркасом для верхнего головного убора – для покрывала и т. п. и как самостоятельный головной убор не употреблялась.

Поверх этого рогатого каркаса русские накидывали узорный платок особого покроя, известный под названием сорока, сорочка. Сзади у сороки хвост (также назатылень, позатылень), а по бокам – крылья, и, возможно, свое название она получила от птицы сороки, на которую она была похожа благодаря своей пестрой расцветке. Есть, однако, не меньше оснований связать это название с древнерусским словом «сорочка», имеющим значение «воротник рубашки, расшитый бусами или вообще как-либо украшенный». Для сороки были очень характерны украшения на лбу и на затылке, сделанные из мелких стеклянных бус, жемчуга, мишуры или вышитые. Малороссийская склендячка, происхождение которой аналогично происхождению русской сороки, получила свое название от украшения из стекла – продолговатых стеклянных бус.

У севернорусских сорока в н. XX в. сохранилась только на западе (Тверская губ.); напротив, у южнорусских она использовалась почти повсеместно. К белорусам она проникла только в Себежский у. Витебской губ., возможно благодаря сезонным рабочим.

У южнорусских был широко распространен особый тип головного убора в виде маленькой шапочки, в которой очень легко узнать сшитую сороку. Такую шапочку делали обычно из малинового бархата и украшали на лбу и на затылке золотым и серебряным шитьем. Покрой этой шапочки, так же как и маленькие рожки сзади, не оставляли никаких сомнений относительно ее близкого родства с сорокой. Однако были распространены шапочки и др. фасона. Их называли кокошник, однако они отличались от обычного кокошника, для которого был характерен гребень. В этом головном уборе мы также видим сороку, сшитую по образцу женской шапочки.

Обычно кончики рогов под сорокой соединялись перекладиной, которая называлась князёк. Это название заимствовано из архитектуры русского крестьянского дома, где так назывался гребень крыши. Вместе с князьком рога образовывали своего рода гребень, похожий на куриный или петушиный. Такой гребень являлся специфической особенностью русского головного убора, известного под названием кокошник. Само это название подчеркивало связь с гребнем: оно происходило от слова «кокошь», обозначавшего у русских петуха или курицу, и в дословном переводе слово «кокошник» должно обозначать «присущий курице», хотя кокошник был сходен с курицей лишь по одному признаку. Из всех многочисленных видов кокошника только упомянутая шапочка не имела гребня.

Кокошник был самым распространенным видом праздничного головного женского убора – род плотной твердой шапочки, который носили с сарафаном в северных и центральных губерниях России. Отдельные разновидности кокошника бытовали в южных губерниях. Кокошники XVIII – н. XIX в. северных и центральных губерний – прекрасные образцы народного искусства, сплав фантазии и высокого мастерства, выверенный и отработанный коллективным трудов талантливых мастериц многих поколений. Многообразные, сложные по форме и декору кокошники гармонично сочетались с сарафанной одеждой, образуя единый ансамбль. Формы кокошников необычайно своеобразны и самобытны: «двурогие» в виде полумесяца – владимирско-нижегородские, высокие с «рогом» – костромские, островерхие с «шишками» – торопецкие, низкие маленькие плоские шапочки с «ушками» – белозерские, типа «сборников» – вологодские, в виде опрокинутой чаши – тверские «каблучки» и др. Все они тесно связаны с местными обычаями и эстетическими представлениями. Кокошники шили из дорогих шелковых, парчовых, бархатных тканей, очелья дополняли выплетенными жемчужными поднизями в виде сетки, овальных зубцов или оборки-волана (новгородские, тверские). Верх и тыльные части расшивали пышным золотным узором, который иногда сплошь покрывал поверхность ткани (вологодские «сборники»). Кокошник, особенно богато украшенный, молодая женщина носила в первый год замужества или до появления первого ребенка, а потом только в исключительных случаях.

Три основных типа кокошника отличались друг от друга длиной гребня. У самого старого вида гребень шел поперек головы, от уха до уха. Этот тип был равно известен как на севере, так и на юге России. Второй тип отличался двумя идущими поперек головы гребнями, из которых передний был закруглен. Это южнорусский кокошник, гл. обр. курский; его называли также шеломок. У третьего вида был только один дугообразный гребень, охватывающий верхнюю часть головы от лба до подбородка и напоминающий нимб на изображениях святых. Этот вид был распространен у тех севернорусских, у которых колонизация из Владимирско-Суздальской Руси преобладала над колонизацией из Новгорода.

В течение всего XIX в., а отчасти и в XX в. у южнорусских шла борьба между кокошником и более древней сорокой, причем иногда победителем в этой борьбе оказывался третий, нейтральный элемент, а именно простой платок. Вообще же у южнорусских кокошник вместе с сарафаном был распространен в тех социальных группах, которые по своей культуре были наиболее тесно связаны с Москвой.

Развитие женского головного убора, начавшись намиткой и кибалкой, прошло промежуточную стадию от сороки к кокошнику.

Параллельно этому шел второй процесс, конечным результатом которого оказался головной убор более простого типа. Следует отметить, что сорока вместе со всеми своими принадлежностями состояла из 14 отдельных частей и весила до 19 фунтов.

Вместо тяжелой кибалки появилась мягкая легкая шапочка, похожая на ту сетку, которой у древних греков и многих др. народов женщины придерживали волосы. Появился мягкий чепец, который завязывался шнурком, продернутым сквозь подшивку. Чепец шили из куска тонкой ткани разных цветов, с поперечным подрезом на лбу. Этот подрез делали так, что надо лбом образовывались мелкие сборки, в то время как на лбу ткань оставалась гладкой. На затылке закладывали рубец, через который продергивали шнурок. Этот фасон самого простого вида чепца был одинаков по всей России.

Названия чепца были очень разнообразны: повойник, волосник, сборник, повоец, чехлик, шлык (рус.); очипок, чепець, чепчик (малорос.); чапец, каптур (белорус.); подубрусник (древнерус.).

Малороссы часто шили нарядные чепцы (очгпки) из золотой и серебряной парчи, на подкладке из накрахмаленного холста. Однако и эти нарядные чепцы обвязывали широкой лентой или тончайшим газом. Таким же образом делали нарядные чепцы и севернорусские. Верхняя часть этих чепцов была расшита золотом или серебром (т. н. моршень, почепешник, сборник); передний край этой вышитой верхушки выдавался вперед и был немного приподнят, так что очень походил на гребень кокошника, влияние которого здесь вполне возможно. Однако и эти нарядные моршеньки в большинстве случаев обвязывали цветными шелковыми платками, сложенными как лента, так что видна была только верхняя часть головного убора. Все это говорило о том, что чепец развился из скрытой части головного убора – из кибалки или, возможно, из маленькой сетки для волос, хотя наличие ее у русских никем не засвидетельствовано. Обыкновенный, непарчовый малороссийский чепец (очипок) всегда покрывали платком. Цилиндрические очгики с плоским дном, сшитые из золотой и серебряной парчи, были особой разновидностью древней продолговато-округлой формы чепцов в виде половинки яйца – разновидностью, возникшей под влиянием женских шапок. В седловидном чепце из золотой и серебряной парчи, с двумя стоячими гребнями поперек головы усматривается влияние южнорусского кокошника, у которого также два гребня.

Повседневные чепцы из легких тканей были распространены почти по всей Малороссии, в основном как интимный, домашний головной убор. Напротив, парчовые чепцы уже почти исчезли и сменились т. н. повязкой и наколкой. Женским головным убором служил красиво повязанный цветной шелковый платок; это и есть повязка.

Наколку делали следующим образом: на волосы клали кусок тонкой материи, смазанной сверху клейстером; на нее наклеивали кусок бумаги и, чтобы придать всему этому соответствующую форму, прижимали к голове. Поверх накалывали булавками или также приклеивали кусок шелковой ткани с лентами спереди и сзади. Когда головной убор высыхал, его снимали с головы. В противоположность очипку к повязке не требовалось дополнительное покрытие, ее надевали без платка, даже если шли в церковь.

Следует сказать о третьей группе русского женского головного убора, существовавшего независимо от двух уже рассмотренных. Это головные уборы в форме шапок. Женские меховые шапки обычно имели тот же фасон, что и мужские. Исключением являлся лишь т. н. кораблик, исчезнувший из обихода малороссийский головной убор, который в к. XVIII в. бытовал и у севернорусских. Эти кораблики делали из парчи или бархата с оторочкой из дорогого меха. Спереди и сзади эта оторочка переходила в торчащие кверху заостренные рога. Таких рогов у кораблика было либо 2, либо 4.

Особенно типичным женским головным убором в форме шапочки считалась кика, которую носили в старину московские женщины. В XIX в. кики носили севернорусские женщины.

Следует также упомянуть головной убор подзатылень, считавшийся необходимой принадлежностью русской сороки, а нередко и кокошника. Это был отдельный четырехугольный кусок цветной ткани, чаще всего малинового бархата, расшитый золотом и серебром и наклеенный на липовую кору. Длина его сторон доходила иногда до 40 см. Он надевался на затылок и прикреплялся лентами. Его считали украшением для косы. Подзатылень являлся прямым продолжением высокого древнерусского воротника, т. н. козыря.

Девичий головной убор отличался от описанных головных уборов замужних женщин гл. обр. тем, что девушки не закрывали темени и открывали волосы. При этом они не прятали косу, которая свешивалась на спину. Непокрытые волосы считались показателем девственности, и поэтому женщине, родившей ребенка, не полагалось носить девичий головной убор; отсюда и ее название – покритка (малорос.).

По форме девичий головной убор – это круг или полукруг различной высоты. Материал, из которого его делали, был разнообразен: металлическая проволока с подвесными украшениями, лента, сложенный наподобие ленты платок, кусок позумента, золотая или серебряная парча, ткань с вышивкой или каким-либо др. украшением, венок из живых или искусственных цветов, из крашеных перьев, нанизанных бус, лубяной или картонный круг с украшениями на нем и т. п.

Наиболее распространенные названия: венок, повязка (восточнослав.); лента (рус.); почёлок, связка, перевязка, венец (сев. – рус.); тканка, рефеть, рефиль (юж. – рус.); стричка, либок (малорос.).

Исследователи указывают на определенную символику, заключенную в вышивках головных уборов. Так, «шишки» на псковском кокошнике, подобно «шишкам» свадебного каравая, символизируют плодородие. В узорах многих головных уборов часто встречается мотив птицы, иногда – в сочетании с древом жизни (московский, каргопольский), в виде птиц-пав по сторонам лировидного мотива (белозерский) или водоплавающих птиц (костромской). Эти изображения отражают добрые пожелания молодой в новой жизни.

Портреты XVII-XIX вв. воспроизводят различные женские праздничные головные уборы и наглядно убеждают в их доминирующей роли в костюмном комплексе.

Праздничные девичьи головные уборы XVIII – н. XIX в. северных и центральных губерний представляли собой твердую (типа обруча) или мягкую широкую полосу, повязывающуюся на лоб и скрепляемую сзади лентами. Они были различных форм: ажурные с прорезями, «городчатые» с зубцами, плоские и объемные. «Венцы», «коруны», «почелки», как и кокошники, щедро украшались жемчугом, самоцветами, перламутровыми плашками, золотным шитьем. Их дополняли низко спускавшиеся по очелью поднизи ажурного плетения из речного жемчуга, рубленого перламутра в виде легкой сетки или округлых зубцов. Ленты сзади перевязывались бантом или свободно спускались по спине. В некоторых местностях расшитые лопасти заменяли одной широкой полосой шелка или бархата, также расшитой золотным «травным узорочьем». Косу украшали лентами, а к концу прикрепляли «косник», обтянутый шелковой узорной тканью или золотным с жемчугом шитьем.

Подружки прощались с невестой, расплетая ей косу, а невеста приговаривала: «Меня маменька ругала, на две косы не плети, выйдешь замуж, не увидишь своей девичьей красы»; или: «Прощай, коса, девичья краса, полно тебе по плечам мотаться, пора под кичку убираться». В Архангельской губ. (окрестности р. Пинеги) невесту везли к венцу и венчали в накинутом на голову платке, а после венца заплетали волосы в две косы, при этом она причитала: «Уж и покрасуйтесь, мои русы волосы, надевают повойник под причит молодой: «Темнота будет вам, да русы волосы, да тягота будет да буйной голове».

Женский костюм в северных и центральных областях дополняли сережки, низанные жемчугом, и нашейные украшения разнообразных форм, которые, так же как и головные уборы, очень ценили и берегли. Жемчуг в большом количестве добывался в северных реках. Его продавали на ярмарках, как и золотосеребряные нити.

Не каждая крестьянка умела шить золотом и низать жемчугом, поэтому головной убор отдавали расшивать специальным мастерицам или готовили его сами из покупных частей. Золотошвейное мастерство было развито при монастырях, но им занимались и отдельные мастерицы в округе, которые сохраняли определенные технические приемы шитья и мотивы узоров, характерные для данной местности.

Праздничные золотошвейные и жемчужные головные уборы стоили очень дорого. Так, торопецкий головной убор с «шишками» в н. XIX в. стоил от 2 до 7 тыс. руб.

Девичьи и женские головные уборы покрывали платками. Изобразительный материал, приведенный в альбоме, иллюстрирует различные способы ношения платков: их или свободно набрасывали поверх головного убора, или повязывали под подбородком узлом. Нарядные платки – кисейные и из плотных шелковых тканей – расшивали крупными узорами по углам. Имели широкое хождение тонкие парчовые коломенские платки с крупным цветочным и растительным узором.

Головное покрывало – фата представляла собой вытянутый прямоугольник, обшитый полосой золотного галуна. Фата низко спускалась по плечам и закрывала фигуру со спины. Своей красотой славились олонецкие и нижегородские золотошвейные платки, которые продолжали вышивать и носить на всем протяжении XIX в.

Ист.: Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991; Русский народный костюм. М., 1989.

Традиционные головные уборы русских мужчин были очень разнообразны по форме и материалу.

Основными материалами являлись мех (особенно овчина), шерсть в виде войлока и сукна и иногда др. ткани. По форме преобладали головные уборы в виде конуса, цилиндра и полушария. Форма не зависела от материала, поскольку головной убор одного и того же вида мог быть сделан из любого материала. Напр., шапки конической формы валяли из шерсти, шили из овчины и материи и вязали из пряжи.

В старой Москве головной убор являлся внешним признаком принадлежности к определенному сословию, откуда и пословица: «По Сеньке и шапка, по Фоме и колпак». Разумеется, главную роль играла при этом высота головного убора, однако форма и покрой были также тесно связаны с величиной шапки. Высокие шапки были привилегией бояр; чем знатнее был дворянский род или чем выше чин, тем выше была и шапка. Эти высокие шапки московских бояр обычно назывались горлатные (от «горло», так как их делали из меха не с брюшка животного, а из самых лучших частей шкурки – с шеи. Иногда их называли просто боярки.

Менее знатные люди, люди из народа и бедняки обычно носили в старой Москве конические шапки из сукна или меха. Этот тип мужского головного убора русских имел признаки большой древности. Вплоть до н. XX в. он под названием матерка был наиболее распространенным и типичным головным убором белорусов: усеченный конус, от 18 до 25 см высоты, валянный из белой овечьей шерсти, без полей. Белорусская маргелка, малороссийская магарка происходили от magierka (польск.) – так называли поляки венгерскую шапку. Более старые названия этого же головного убора: колпак, шлык, еломок (рус.); яламок (белорус.); йолом (малорос.). Русские часто вязали конические шапки из шерстяной пряжи (Архангельская, Воронежская губ. и др.). Валяные шерстяные шапки носили общее название шляпа, однако у шаповалов были для них специальные названия: шпилек, кашник, шиловатая. Верховка, которую носили на верхней Волге, срезка, туртапка по форме также близки к усеченному конусу, но для них характерна низкая удлиненная тулья. Малороссы делали высокие конические шапки из овчины и называли их йолом, кучма; шапки, сшитые из сукна, они называли шлик.

В форме полушария шилась кабардинка, распространенная в России почти повсеместно. У нее была узкая опушка и плотно прилегающее к голове суконное донышко, расшитое крест-накрест позументом и с пуговицей в центре. Имеются данные, что она получила свое название не от одного из кавказских народов – кабардинцев, а от ногайских татар, которые шили такие шапки из шкурок кабарды, т. е. выдры.

К головным уборам, имеющим форму полушария, относилась и меховая шапка с наушниками, которая чаще всего носила тюркское название малахай. Другие ее названия – треух, долгоушка, чебак (рус.); аблавуха (белорус.); капелюх, клетня (малорос.).

Из шапок цилиндрической формы следует упомянуть белорусскую капузу, идентичную малороссийской крисатке. Ее высота 30 см и даже больше, книзу она расширялась и, по-видимому, являлась прямым продолжением старинной боярской шапки. В некоторых районах Галиции такую шапку носили только женихи.

Среди многих шапок цилиндрической или почти цилиндрической формы следует упомянуть севернорусский гречушник, или гречневик, получивший название от печенья из гречишной муки. Этот вид валяных русских шляп обычно изготовлялся с перелумом или с подхвбтием, т. е. стенки цилиндра были немного сужены в середине. Малороссийская соломенная шляпа бриль была также цилиндрической формы, с широкими полями.

Широкое распространение в России имела шапка с четырехугольной тульей. Такая тулья была иногда у шапок разных типов, напр. у малахая с наушниками и др. В Бельском у. Гродненской губ. засвидетельствовано наличие шестиугольных шапок. Севернорусские щеголи любили заламывать на ухо один из четырех углов шапки. В старой Москве чиновники носили низкие четырехугольные шапки с меховой опушкой и суконной тульей.

В н. XX в. в крестьянской и рабочей среде очень распространились т. н. картузы (род военной фуражки) с козырьком, почти полностью вытеснив все др. летние мужские головные уборы.

Ист.: Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991.

Народное название дня Усекновения головы Иоанна Предтечи, 29 авг./11 сент. У православных один из двунадесятых праздников, требует соблюдения строгого поста и отказа от работы ради здоровья людей и скота. Считается концом лета и началом осени; в этот день остерегались ходить в лес, т. к. считали, что тогда змеи уходят на зиму в свои норы, под землю.

См.: Иван Постный.

Петровский пост, с 13/26 июня по 29 июня/12 июля, в канун Петрова дня. В это время кончались все прошлогодние припасы, а хлеба нового урожая еще не было, не поспели овощи, только начинали появляться грибы, и есть в деревне было нечего.

В русских верованиях принадлежность освоенного человеком пространства. Голос человека, животного, музыкального инструмента являлся существенной приметой «этого» мира, в то время как мир «иной» отмечен печатью беззвучия, ср. заговоры, в которых болезни изгоняют туда, где не кричат петухи, не блеют овцы, не звучит волынка, не поют девушки и т. п. Во время похорон и поминок их участники общались друг с другом шепотом (т. е. без голоса); в доме, где в течение года кто-либо умер, не пели и не веселились, около этого дома не водили хороводы; в случае смерти пастуха с коров и овец снимали колокольчики, чтобы стадо «онемело». Отрицательную оценку в этой связи получает любое отступление от правильного голосоведения в составе того или иного обряда. Если невеста во время свадьбы охрипнет и лишится голоса, если сорвется голос у кого-либо из поющих в церкви во время венчания – все это может повлечь за собой смерть одного из новобрачных. Считалось, что несчастья постигнут человека и в том случае, если во время исполнения адресованной ему колядки обходники сфальшивят или сорвут голос.

В народной культуре голос осознается как нечто материальное, подверженное влиянию извне и само могущее стать инструментом воздействия. Об этом свидетельствует сказочный мотив выковывания голоса (языка). С помощью голоса можно было навести порчу.

У белорусов при лихорадке, куриной слепоте и др. болезнях надо было пропеть, сидя на каком-либо высоком месте: «Кукарэку, заспеваю, хто то чуе, нехай мае» – и болезнь перейдет к тому, кто этот голос услышит. В то же время и сам голос человека мог быть подвержен неблагоприятному воздействию, поскольку мыслился отчуждаемым от человека. Обладательницы хороших голосов старались не петь после захода солнца на улице, поскольку ведьмы, получающие в это время особую силу, могли бы лишить их голоса. Отнимая голос у человека, черт завладевал его душой и принуждал совершать неблаговидные поступки. Леший тем же образом отбирал силу у человека, после чего тот медленно умирал.

Громкому голосу, пению и крику приписывались некоторые магические значения. С помощью голоса оказывалось возможным оградить культурное пространство от проникновения враждебных сил. Полагали, что если с какого-нибудь высокого места человек что-нибудь громко крикнет (напр., свое имя), скажет или пропоет, то там, где будет слышен его голос, град не побьет посевов, звери не тронут скот, холодный туман не повредит всходам, там летом не будет змей, на такое расстояние злодей не подойдет к дому и т. п. Громким голосом «отворачивали» от села градовые тучи, защищали посевы от ведьм, могущих отобрать урожай, и др.

Голосу придавалось и продуцирующее значение. В один из весенних праздников люди, собравшись на возвышенных местах, начинали громко петь или кричать. Считалось, что там, где слышен их голос, лучше уродятся хлеба, плодовые деревья и др.

Крестьяне верили, что голос может влиять также на плодовитость скота и домашней птицы: на Брянщине под Новый год колядки исполняли в т. ч. и для того, чтобы свиньи велись.

Изменение голоса, как правило, означало перемену некоего состояния или статуса. Повсеместно известно изменение голоса ряжеными и др. участниками «обходных» обрядов, связанное с представлениями об их «иномирности». Ряженые могли говорить с домочадцами нарочито высокими («тонкими») и низкими («толстыми») голосами, подделываться под голоса животных, женщин, детей, умерших родственников, дополнять речь иными звуками (хохотом, свистом, шепотом). Перемена тихого, приглушенного пения на громкое, «уличное», определяла в русских обрядовых песнях календарную границу зимы и весны.

Т. А.

Деревянный крест с двухскатной крышей и врезанной медной иконкой или распятием. Устанавливался на развилках дорог, где, по народным поверьям, обитала нечистая сила, над родниками и на могилах.

В. Даль определяет голубец как «могильный памятник, со срубом, с крышей, будкой домиком... особенно крест с кровелькой».

В некоторых местах слово голубец означало то же, что и голбец.

Памятник древней русской духовности и поэзии, свое название получила от слова «глубина», т. к. в ней содержалась «глубинка», премудрость знаний о происхождении мира, объяснялись сложные явления природы. Название «Глубина» нередко давалось Псалтири. Будучи первоначально книгой дозволенной, эта «Глубина», или «Голубиная книга», в XIII в. переходит в разряд запрещенных, или т. н. апокрифических. Последнее объясняется тем, что в книге объединились как христианские, так и языческие мотивы.

«Голубиная книга» известна в нескольких списках. Несмотря на некоторые их различия, книгу можно разделить на три части. В первой части, служащей эпическим введением, рисуется обстановка события – появления необыкновенной книги. По одним вариантам, «из-под тучи темныя», по другим – «на славную на Фавор гору, ко чудну Кресту Животворящему, ко Алатырю белу камню, ко честной главе ко Адамовой»; по третьим – «на матушке на святой Руси» выпадает книга голубиная, голубиная, лебединая, Божественная книга евангельская. «И не малая, не великая, долины книга сорок сажен, поперечины двадесять сажен». Около этой книги собираются различные лица: сорок царей, сорок князей, сорок попов и т. д. Вторая часть заключает разговор двух лиц: Волот Волотович (иначе Володимер Володимерович) предлагает вопросы, а Давид Ессеевич отвечает. Первый ряд вопросов касается космогонии. Волот спрашивает, отчего произошли свет, солнце, месяц, зори, звезды, ночи, росы, ветры, гром и дробен дождик. Ответы даются в духе христианского миросозерцания. Источник всех этих явлений – или Бог (Отец), или Христос – Царь Небесный, или Дух Святой Саваоф. В некоторых вариантах дальше идут вопросы о создании человека и сотворении каст. На вопрос о создании человека Давид отвечает: «у нас ум-разум самого Христа; наши помыслы – от облац небесных; мир-народ от Адамия; кости крепкия – от каменя; телеса наши – от сырой земли; кровь-руда наша – от Черна моря». Ответы на вопросы о создании сословий, – по всей вероятности, позднейшая вставка: «оттого у нас в земле цари пошли от святой главы, от Адамовой; оттого зачадились князья-бояры – от святых мощей от Адамовых; оттого крестьяны православные – от свята колена от Адамова». Далее во всех списках идут вопросы о первенстве, или старейшинстве, различных предметов. «Какой царь над царями царь, какой город всем городам отец», и так далее в такой же форме вопросы о Церкви, о горе, море, реке, озере, о рыбе, птице, звере, о древе, траве и камне. Ответы дают следующие указания на первенство: белый царь, Иерусалим, Церковь соборная, или Святая святых Иерусалимская, гора Фавора, Окиян море (в одних списках, потому что обошло вокруг земли; в других, потому что на нем выходит раз в год Церковь соборная, а в ней мощи Клима, Климентьева, папы римского), Иордань-река, кит-рыба, потому что на ней держится вся сыра земля, птица Страфиль, или Естрафиль; зверь-индрик, или единорог, или лев; трава-плакун, пошедшая от слез Богоматери; и, наконец, всем камням мати – камень Алатырь, или Латырь, на котором сидел Христос. Третья часть стиха в «Голубиной книге» передает сон, рассказанный Волотом: спорят правда и кривда, в образе или двух зверей лютых, или двух юношей, или двух зайцев, белого и серого. В некоторых вариантах излагается другой сон, пророческий: у Волота должен родиться сын, а у Давида – дочь Соломония, и они должны сочетаться браком.

«Голубиная книга» сыграла большую роль в развитии русского национально-православного самосознания и начал философской мысли (см. также: Алатырь-камень).

Популярная забава, гл. обр. среди мещанства, купечества, отчасти поместного дворянства. Во многих помещичьих усадьбах были голубятни, но прежде всего голубиная охота была развита в городах. Она заключалась в ловле и разведении голубей, в т. ч. выведении новых пород или птиц новых мастей, а также в том, чтобы гоняя голубей, любоваться их полетом. Голубиная охота разделялась на водную (от слова «водить» – разводить), в которой добивались красоты и поддержания породы голубей, и гонную, направленную на развитие полета. Разводили две основные породы голубей: чистых и турманов, среди которых различалось множество разновидностей, гл. обр. по масти. У гонных голубей ценились способы полета, а именно способность быстро подниматься вверх мелкими кругами чрезвычайно высоко и так же почти отвесно спускаться; в старину охотники следили за полетом таких голубей, глядя в начищенный таз с водой вместо зеркала. Турманы отличаются способностью быстро опускаться, фактически падать, переворачиваясь через голову, хвост или крыло. Т. к. голуби делают кольца при подъеме и спуске в правую (правики) или левую (леваки) сторону, сама охота с гонными голубями заключалась в том, что спугивали шестиком с тряпкой правиков и, дождавшись, когда они поднимутся максимально высоко и должны начать спуск, спугивали леваков, т. ч. получалась картина беспрерывного вращения стаи в разные стороны. Соревнование между охотниками заключалось в том, чтобы заманить и поймать сетями чужих голубей с помощью «скакуна», голубя, способного отбить чужую птицу от стаи и привести в свою голубятню. Охота с турманами считалась менее интересной, т. к. они не летают стаями. Для водной голубиной охоты птиц обычно не выпускали, чтобы не потерять их. Широкое распространение голубиной охоты привело во 2-й пол. XIX в. к организации официальных соревнований. Они проходили на особых конкурсах, устраивавшихся в Москве с 1860-х, а в Петербурге с 1880-х. Конкурсы с призами влияли на цены на голубей, т. ч. на редких серых турманов они доходили до 400 руб. за птицу.

Голубиная охота была настолько популярна, что в Москве был специальный трактир для голубятников на Остоженке, так и называвшийся «Голубятня», где на крыше имелась большая голубятня, и клиенты-любители могли погонять голубей.

Ист.: Беловинский Л. В. Энциклопедический словарь российской жизни и истории. М., 2003.

Ремесленник, которому в народных представлениях приписывалась связь с огнем, преисподней, нечистой силой. В Малороссии о богатом гончаре говорили, что он «что-то знает» и на него работает черт. В русской сказке черт нанимается в помощники к гончару или к кузнецу.

Связанное с огнем, гончарное ремесло устойчиво ассоциировалось с миром мертвых, ср. рус. пословицу: «Быть тебе в раю, где горшки обжигают!», т. е. в аду, или эвфемизм об умершем – «в Могилевской губернии горшки обжигает». В быличках и сказках горшечник встречался с ходячими мертвецами и одерживал над ними победу. На Гомельщине говорили, что если человек, укравший горшок у горшечника, встретит того в ином мире и попросит забрать этот горшок назад, то горшечник откажется со словами: «Грызи сам его замест хлеба!» С др. стороны, посуду специально крали у горшечников и били для того, чтобы вызвать дождь, или для того, чтобы девушки быстрее выходили замуж, а не сидели «как горшки».

Само изготовление гончарных изделий обставлялось множеством суеверных правил и запретов. В Подольской губ. отмечено 4 вида специфической молочной посуды, обладающей магическими свойствами, в частности особые кувшины для ведьм, отбирающих молоко у чужих коров. Черниговские гончары один раз в году в субботу на первой неделе Великого поста во время церковной службы изготавливали особые кувшины с крестообразным орнаментом.

Гончары, как и др. ремесленники, имели у крестьян устойчивую репутацию пьяниц. По малороссийской легенде, они отобрали у ап. Петра его золотые ризы и пропили их, за что и были осуждены им на пьянство.

По народным поверьям, приезд горшечника в деревню мог сказаться на судьбах местных девушек. В Воронежской губ. полагали, что если по улице проедет горшечник, то девушек не будут брать замуж; с др. стороны, в Брестской обл. считалось, что если горшечник приедет на Святках, то, наоборот, много девушек выйдет замуж. По малороссийскому поверью, если на Покров по селу проедет горшечник, то будет много свадеб, а если дегтяр – то девушки не выйдут замуж еще год. На Витебщине девушки подкладывали в воз горшечнику лапоть с правой ноги; куда отправится воз, с той стороны и следует ожидать суженых.

А. Топорков

(общеслав.: глупость, дурь), один из смертных грехов, превознесение над другими, спесь, чванство. Первая ступень гордости – тщеславие, когда гордец еще нуждается в похвале и одобрении других. Развитая гордость презирает чье-либо мнение. Гордость – грех сатаны. «Гордость,– писал Н. О. Лосский, – есть себялюбие, не допускающее никакого превосходства других существ над собою, никакого подчинения чужой воле». В понятиях Руси гордец воспринимался как глупый, недалекий человек, его не любили и даже презирали: «Гордым быть – глупым слыть», «Спесь не ум», «Спесь в добро не вводит», «Спесь не к добру ведет», «Во всякой гордости черту много радости», «Чванство не ум, а недоумье», «Гордый покичился да во прах скатился».

На Руси противопоставляли гордости понятия чести (достоинства) и смирения. «Гордым Бог противится, а смиренным дает благодать», «Честь превыше всего», «Бесчестье хуже смерти».

О. П.

Состояние, противоположное счастью, бедствие, скорбь, кручина. В понятиях Руси высокое очистительное чувство, возвышающее истинно православного человека. «Больше горя, ближе к Богу», – говорит народная пословица. «Горе с тобой, беда без тебя», «Дальше горе, меньше слез». «Злато плавится огнем, а человек напастями» («Моление Даниила Заточника», XII в). «Только горе открывает нам великое и святое, – писал В. В. Розанов. – До горя – прекрасное, доброе, даже большое. Но никогда именно великого, именно святого».

О. П.

Крепкая водка в Малороссии, горевшая, если ее поджечь, отчего происходило название. Производилась из зерна, затем из сахарной свеклы или картофеля.

Народная детская или молодежная игра. Игравшие стояли парами друг за другом перед «горящим» и по сигналу, под песню «Гори, гори ясно», разбегались, а «горящий» ловил девушек.

У крестьян: 1) вышка, верх, светелка, теремок, комнатка на чердаке; 2) иногда клеть, сальник, стоящий отдельно, с входом в него из сеней избы; 3) то же, что и горница.

Высокие шапки московских бояр, шившиеся из самого лучшего меха с шеи (горла) животных.

В русском жилище и, прежде всего, избе парадная комната, чистая половина, летняя гостиная без топки печей, которые если и были, то выходили в горницу задней или боковой стороной. От слова «горний» – высокий, возвышенный: в средние века горницу располагали на втором, жилом этаже постройки, над подклетом.

Популярная русская народная мужская игра: на кону, игровой площадке, в виде определенных фигур («колодец», «пушка» и т. д.) группами выставлялись «рюхи», короткие круглые палочки, а игроки, по очереди кидая с дальнего расстояния длинные деревянные биты, должны были выбить их с кона.

Укрепление из сруба с землей, крупным песком и пр.; также вообще сваи, устои.

Наиболее ритуализованные предметы домашней утвари. Связаны с символикой печи и земли; осмысляются как вместилище души и духов. Наиболее активно использовались в обрядах, связанных с культом предков, в частности в похоронных обрядах.

Важнейшей особенностью горшка, кувшина и посуды в целом является их антропоморфизм, что проявляется и на уровне лексики (горло, ручка, носик и т. п.), и в том, что посуде приписываются рождение и смерть (зачин загадки-притчи XVII в. о горшке: «Взят от земли, яко же Адам.»). Параллелизм между судьбой человека и горшком проявляется в обрядах битья посуды, отмечающих переломные моменты в жизни человека (рождение, свадьба, похороны), а также во фразеологии и поверьях. В Гомельской обл. полагали, что если горшечник проедет по селу на Святках, то девушек не будут брать замуж, поэтому они крали у него горшки и били их, «чтобы не сидели девки, как горшки»; каргопольское «ломаный горшок» (о брошенной жене), ростовское «девки – посуда аховая: и не увидишь, как разобьется» и т. п.

В Малороссии горшки (и посуда) различались по «роду» и «полу». В Харьковской губ., покупая новый горшок, его постукивали и прислушивались к звуку. Если звук глухой, то это горшок – борщ в нем не будет удаваться. Если же звук тонкий, звонкий, – горщица, все сваренное в нем будет вкусно. В Подольской губ. воду для купания мальчика грели в кувшинах, а для девочки – в горшках; в Киевской губ., наоборот, воду для девочки грели в кувшинах, «шоб стан тоненький був».

Особенно устойчиво в языке, поговорках и поверьях горшок отождествляется с головой человека (выражения типа «голова как пустой горшок»). В Костромской губ. горшок надевали на голову при изготовлении святочной маски «быка». В Малороссии и в Польше новый горшок надевали на голову, чтобы обмануть беса или ходячих покойников.

Печь и пространство около нее, где помещаются горшок и другая посуда, связаны с культом предков, с «тем светом». По поверьям Полтавской губ., горшок из печки нельзя обтирать «суконкою» или «запаскою», иначе покойные родители уйдут из хаты. В Витебской губ. человек, посетивший покойника или встретивший похоронную процессию, по возвращении домой дотрагивался до горшка или печи, чтобы смерть касалась их, а не людей.

Наиболее архаические черты имеет использование горшка в качестве урны в похоронных обрядах, для которых характерны переворачивание и битье посуды. Согласно «Повести временных лет» (н. XII в.), радимичи, вятичи и северяне сжигали своих мертвецов «и посемь собравше кости вложаху в судину малу, и поставляху на столпе на путех».

Как отголоски древнего восточнославянского похоронного обряда можно рассматривать такие действия, как помещение в гроб сосуда с пищей, битье горшка при выносе покойника из дома и в др. ситуациях, оставление на могиле перевернутого горшка. В Киевской губ. в гроб с покойником клали хлеб, горшок с кашей и графин с водкой. В др. местах в Малороссии в гроб ребенку ставили кувшин с молоком, а взрослым – горшок с водой. В Пинском у. за гробом несли в горшке освященную воду, которой окропляли могилу, остатки воды там же выливали, а сам горшок, перевернув вверх дном, ставили в головах покойника сверху могилы для того, чтобы ему на «том свете» было чем пить воду. В Олонецкой губ. горшок с углями был непременным атрибутом похоронной процессии; после похорон горшок ставили на могиле вверх дном, и угли рассыпались (обычай «греть покойников»).

В России горшок, из которого обмывали покойника, как и другие связанные с ним предметы – мыло, гребень, солому, относили на перекресток, на рубеж с другим селением, на чужое поле, закапывали во дворе, в доме, бросали в реку, вешали на высокий кол изгороди. Если умирал хозяин, то горшок, из которого его обмывали, закапывали под красный угол, чтобы не переводился домовой; если второстепенное лицо – то относили на рубеж поля, «чтобы покойник не являлся и не стращал».

В Полесье широко распространено поверье о том, что в наказание за воровство горшков человек осужден на том свете носить горшок или черепки – в руках, на боку или в зубах; тому, кто крадет посуду, в ином мире закроют глаза черепком или ему придется пролезть сквозь горшок.

Древний характер имеет и закапывание горшков. По сведениям так называемого «Каталога магии Рудольфа» (сер. XIII в.), в новых домах закапывали в разных углах дома, в т. ч. и за печью, горшки, наполненные разными предметами в честь «домашних богов». В некоторых местах России, по археологическим данным, был широко распространен обычай закапывать под фундаментом дома, а также в ямах во дворе и в саду горшки и другую посуду с различной пищей, – по-видимому, остатками обрядовых трапез. В Вятской губ. закапывали в землю или топили горшок с остатками курицы-"троецыплятницы».

В Малороссии девушки закапывали горшок с кашей на месте, где собиралась деревенская «улица», чтобы туда притянуло парней. Закапывание горшка с медом или вареной пшеницей в доме или на пасеке широко практиковалось в пчеловодческой обрядности малороссов.

В поверьях горшок и другие сосуды связаны с атмосферными осадками и небесными светилами. У малороссов и великороссов ведьмам приписывается способность красть с неба месяц, звезды, а также росу и дождь и прятать их в горшках или кувшинах. По малороссийским поверьям, ведьма крадет с неба Венеру и прячет ее под новым горшком, чем вызывает длительную засуху. В Курской губ. затмения объясняли тем, что ведьмы снимают солнце, луну и звезды и прячут их в кувшины. В Житомирской обл. говорили, что их «ведьма в горшке взяла».

В Белоруссии горшок, повешенный на забор, должен был уберечь кур от ястребов. В Покутье битый горшок или старая одежда и шапка, надетые на палку, призваны были защитить посевы не только от воробьев, но и от сглаза. В Вятской губ. в Великий четверг до восхода солнца хозяйка дома, нагая, бежала со старым горшком в руках на огород и опрокидывала горшок на кол, где он и оставался в течение всего лета; считалось, что он предохраняет кур от хищных птиц. Отбитое горло кувшина, горшок без дна служат у русских воплощением куриного бога.

Горшок, кувшин и др. сосуды широко использовались в народной медицине, в магических обрядах и гаданиях. У белорусов и малороссов сажали летучую мышь в просверленный новый горшок и закапывали его в муравейник; косточки из ее скелета впоследствии использовали в любовной магии. Согласно малороссийскому сборнику суеверий (1776), если посадить в горшок или в кувшин жабу и поставить в муравейник, то среди ее костей можно найти камешек, способный исцелить укушенное насекомыми место.

У русских и белорусов при переходе на новоселье использовали горшок для того, чтобы перевезти домового на новое место. Русские переносили в горшке жар из старого дома, приглашая «дедушку» домового в новую избу; там высыпали угли в печь, а сам горшок разбивали и ночью закапывали черепки под передний угол.

См. также: Глиняная посуда.

А. Топорков

Три богатыря-великана русских сказок. Наделены сверхъестественной силой. Горыня захватывает целую гору, несет в лог и верстает дорогу или «на мизинце гору качает, горы сворачивает». Дубыня «дубье верстает: который дуб высок, тот в землю пихает, а который низок – из земли тянет» или «дубье рвет». Усыня «спёр реку ртом, рыбу ловит усом, на языке варит да кушает», «одним усом реку запрудил, а по усу, словно по мосту, пешие идут, конные скачут, обозы едут».

см.: Успеньев день.

Радушие, склонность с радостью и удовольствием принимать и угощать гостей, охотно предоставлять кров путникам. Широко было распространено во всех слоях русского населения. В столичном, особенно московском богатом дворянстве гостеприимство принимало форму хлебосольства, когда за обеденным столом принимали званых и незваных, лишь бы они были «прилично одеты», и закармливали, потчуя, до полной невозможности есть и пить; на этом многие разорялись, «проедая» тысячи душ. Еще более широкие формы гостеприимство и хлебосольство принимали в среде поместного провинциального дворянства. Обычно гости даже из недальних имений приезжали на несколько дней, несколькими экипажами, с прислугой, и всем: лошадям, кучерам, лакеям и гостям, хватало места и пищи, хотя на комфорт в таких случаях не претендовали и нередко спали вповалку, на полу на расстеленных кошмах или сене. В провинции приехать просто с визитом, на несколько часов, считалось даже обидой для хозяев, а не принять гостя значило нанести ему несмываемое оскорбление. Такое широкое гостеприимство и хлебосольство стало принимать более умеренные формы лишь после отмены крепостного права, когда возможности у помещиков стали ограниченными. В купечестве, жившем замкнуто, гостеприимство в основном имело форму хлебосольства. В крестьянской среде в обычное время гостить не было принято, но на ночь пускали каждого прохожего и проезжего, стараясь накормить хотя бы последним. Но в Никольщину, престольные праздники принимали гостей из соседних деревень на 2–3 дня, заранее готовясь к пирам и выставляя на стол все, что было в доме. В городе во 2-й пол. XIX – н. XX в. гостеприимство имело уже умеренные формы, но угощение любого гостя чаем было непременным.

Ист.: Беловинский Л. В. Энциклопедический словарь российской жизни и истории. М., 2003.

В приеме гостей у высших сословий соблюдались тонкие различия сословных отношений. Лица высшего звания подъезжали прямо к крыльцу дома, другие въезжали на двор, но останавливались на некотором расстоянии от крыльца и шли к нему пешком; те, которые считали себя на сословной лестнице гораздо ниже хозяина, привязывали лошадь у ворот и пешком проходили весь двор – одни из них в шапках, а другие, считавшиеся по достоинству ниже первых, с открытой головой. В отношении царского этикета были подобные же различия: одни имели право только въезжать в Кремль, другие останавливались у ворот царского двора, и никто, под опасением кнута, не смел провести через царский двор лошадь. Со стороны хозяина встреча гостя также соразмерялась с его сословным достоинством. Важных гостей сами хозяева встречали у крыльца, других – в сенях, третьих – в комнате. Существовал обычай делать несколько встреч прибывающим гостям. Т. о., у ворот гостя встречало лицо низшего звания в доме; в другом месте, напр. у крыльца, другое лицо, выше первого; в третьем – еще высшее или сам хозяин. По этому обычаю устраивали при дворе почетные встречи: в одном месте встречал гостя стольник, в другом – сокольничий, в третьем – боярин. Когда отец Михаила Федоровича, Филарет Никитич возвратился из плена, то ему устроены были три встречи на дороге: первая в Вязьме, вторая в Можайске, третья в Звенигороде, где уже встречал его сам царь. Так же точно и по приезде его в Москву к церкви у саней встретили его архиепископ с двумя архимандритами, у дверей – митрополит с архимандритами и двумя игуменами, а в церкви – митрополит, по степени достоинства выше предыдущего.

В отношении допуска входить во дворец одни, ближайшие люди, пользовались правом входить в комнату государя; другие, ниже первых, только в переднюю; третьи ожидали царского выхода на крыльце, а люди меньших чинов не смели взойти даже на крыльцо.

Подобные оттенки различия в приеме гостей наблюдались у частных лиц. Старшие не ездили в гости к младшим; на этом основании и царь никогда не посещал подданного. Но если к хозяину приезжал гость, которого хозяин особенно чествовал и который по служебным, семейным или общественным условиям требовал уважения, хозяин расставлял слуг встречать гостя: например, у ворот его встречал дворецкий, у крыльца сын или родственник хозяина, а потом в сенях или передней хозяин в шапке или с открытой головой, смотря по достоинству гостя. Других же гостей не встречали; напротив, сами гости ожидали выхода хозяина в передней. Вежливость требовала, чтобы гость оставил в сенях свою палку, и вообще говорить, держа в руке палку, а тем более опершись на нее, считалось невежеством. Сняв шапку, гость держал ее в руке с платком в ней. Вошедши в комнату, гость должен был прежде всего креститься на иконы и положить три поясных поклона, касаясь пальцами до земли, потом уже кланяться хозяину; в поклонах ему соблюдалась также степень уважения к его достоинству. Т. о., перед одними только наклоняли голову, другим наклонялись в пояс, перед третьими вытягивали руки и касались пальцами до земли; те же, которые сознавали свое ничтожество перед хозяином или зависимость от него, становились на колени и касались лбом земли: отсюда выражение «бить челом». Равные и приятели приветствовали друг друга подачей правой руки, поцелуем и объятиями, так что один другого целовал в голову и прижимал к груди. Хозяин приглашал гостя садиться или говорил с ним стоя, также соразмеряя степень его достоинства: на этом основании, не приглашая гостя садиться, и сам или стоял, или сидел. Самое почетное место для гостя было под иконами; сам хозяин сидел по правую сторону от него. Гость из сохранения приличия воздерживался, чтобы не кашлять и не сморкаться. В разговоре наблюдалось то же отношение достоинств гостя и хозяина; так, приветствуя светских особ, спрашивали о здоровье, а монахов о спасении; одним говорили вы, а себя в отношении высших лиц называли мы; произносили разные комплименты, величая того, к кому обращались, а себя унижая, вроде следующих: «Благодетелю моему и кормилицу рабски челом бью; кланяюсь стопам твоим, государя моего; прости моему окаянству; дозволь моей худости». В обращении с духовными в особенности изливалось тогдашнее риторство: говоривши с каким-нибудь архиереем или игуменом, расточали себе названия грешного, нищего, окаянного, а его величали православным учителем, великого света смотрителем и прочее. Желая оказать уважение, называли лицо, с которым говорили, по отчеству, а себя уменьшительным полуименем. Было в обычае гостю предлагать что-нибудь съестное во всякое время, а особенно водку и какие-нибудь лакомства, как, напр., орехи, фиги, финики и прочее. Прощаясь, гость обращался прежде всего к иконам, полагал на себя троекратно крестное знамение с поклонами, потом целовался с хозяином, как и при входе в дом, если хозяин его удостаивал этим по достоинству, и, наконец, уходя, опять знаменовал себя крестом и кланялся иконам. По мере достоинства хозяин провожал его ближе или далее порога.

Ист.: Костомаров Н. И. Домашняя жизнь и нравы великорусского народа. М., 1993.

Комната для приема гостей, просторная и хорошо обставленная. Во 2-й пол. XIX в. мебель в гостиных расставлялась так, чтобы создать уютные «уголки» для небольших групп гостей, разделенные жардиньерками, трельяжами, высокорослыми или вьющимися растениями в кадках. На столах были разложены альбомы, увражи, стены украшены портретами предков; здесь же могли находиться в сложенном виде ломберные столы. В богатых домах бывало по несколько гостиных: большая и 2–3 малые, для гостей разных возрастов и интересов. Обычно большая гостиная была первой комнатой после передней.

Л. Б.

В русской народной традиции объект почитания, представитель чужого, иного мира (ср. древнерусское «гость» в значении «чужеземец», «приезжий купец»). Превращение «чужого» в «гостя» было связано с обрядовыми формами обмена, включающими пиры, угощения, чествования. В похоронных причитаниях русских гостем обычно называли покойника: «Пакидает нас татулочка... Ты ж наш госцичак, наш миленьки i нямного табе у нас гасцяваць». Ср. ритуалы приглашения в гости мифологических персонажей (Мороза, предков и др.).

Хождение в гости – акт, в достаточной степени регламентированный. На большие семейные торжества (крестины, свадьбу и др.), а также на некоторые праздники, связанные с хозяйственной деятельностью семьи (начало или завершение жатвы, начало стрижки овец и др.), гость приходил по приглашению. В то же время известны и ситуации, когда гости сами проявляли инициативу. Не принято было приглашать, но принято незваным приходить на похороны; не были предусмотрены приглашения для женщин, посещающих роженицу в первые дни после родов; родственники обязаны были посетить друг друга в Прощеное воскресенье; сложную систему представляли взаимные визиты новобрачных и их родственников в течение первого (послесвадебного) года (называемые в Поволжье «перегущением»). Вместе с тем существовали дни, когда ходить в гости запрещалось: первые дни Рождества, Пасхи, иногда Троицы и др.

Приглашение в гости оформлялось как специальный ритуал. В этом случае человек из дома, где устраивалось торжество, обходил предполагаемых гостей и нес с собой вино и хлеб. В каждом доме он угощал хозяина, приветствовал его и приглашал на праздник, ср. малороссийское: «Просыли мамуня и татуно, молоды и молода, буд’те ласкавы прийти на весиля».

Приход гостя также нередко обставляли как обряд, в основе которого – обмен приветствиями между гостем и хозяином дома. Хозяин выражал радость по поводу прихода гостя, здоровался с ним, спрашивал о здоровье гостя и его семьи, интересовался тем, как гость добрался. В ответ гость приветствовал хозяина, сообщал о цели визита (независимо от того, что она, как правило, была известна хозяину). Ритуал встречи гостя предусматривал также обмен рукопожатиями и поцелуями; кроме того, хозяин помогал гостю спешиться, брал на себя заботу о его коне и поклаже; иногда сразу же предлагал ему первое угощение. По-разному встречали знакомого и незнакомого: обмен приветствиями с незнакомцем имел цель «узнать» гостя, превратить его из чужого, возможно враждебного человека, в своего.

Во всех случаях гость воспринимался как носитель судьбы, лицо, могущее повлиять на все сферы человеческой жизни. Гость «приносит» в дом добрую волю, выражаемую в произносимых им приветствиях и благопожеланиях, формулах благодарности, застольных тостах, а также подарках. Хозяин же, в свою очередь, стремился как можно лучше принять гостя, надеясь путем символического «договора» с высшими силами, представителем которых является гость, обеспечить свое будущее. Хозяин предлагал гостю ночлег, угощение, отводил ему почетное место за столом, а иногда сажал его и во главе стола, порой прислуживал ему стоя, одаривал гостя и т. п.

Роль гостя, как правило, достаточно пассивна, он подчинялся требованиям этикета, в то время как хозяин вел себя очень активно. Гость не мог отказаться от предложенного ему угощения, т. к. это не только будет воспринято хозяином как оскорбление, но и могло привести к отрицательным последствиям для хозяина (умрут пчелы, поля зарастут сорняками и др.), а также обернуться несчастьями (гл. обр. – болезнями) и для самого гостя.

Принуждение к еде – обязательный элемент поведения хозяев. В Белоруссии в течение всего застолья хозяева были вынуждены постоянно повторять свою «принуку»: «Да ежчашь, ешща, дорогие наши госци! Штошь вы ничава ни ядзиця?», иначе гости уйдут домой полуголодные.

Поведение гостя в доме было строго регламентировано. Гость имел право попросить у хозяина все, что он видит в доме и в хозяйстве, а также то, чего в доме нет и что хозяин вынужден был доставать у соседей. Вместе с тем гость был ограничен в своих действиях в отношении к хозяину и его семье – он не должен был самостоятельно общаться с женщинами, проявлять интерес к приготовляемой пище, обходить дом и хозяйственные постройки без хозяина и т. п. Известны и специфические запреты, связанные с пребыванием гостя в доме. Так, ему запрещалось кормить собаку или кошку хозяина, поскольку считалось, что в противном случае в доме будет недоставать еды.

Суть отношений гостя и хозяина заключалась, как правило, в символическом и реальном обмене дарами. Хозяин и гость обменивались приветствиями на пороге дома; невеста, получая на свадьбе подарок, целовала каждому гостю руку, а молодой кланялся; гость, попав в обстановку будничного обеда, непременно – в отличие от домашних – благодарил хозяйку. Гость произносил застольные благопожелания в адрес хозяев, новорожденного или молодоженов, тем самым «отвечая» на предложенное ему угощение. Считалось, что человек, впервые пришедший в дом, где есть дети, должен был принести им подарок. Обмен дарами между гостем и хозяином происходил при любом семейном празднике.

Появление гостя в доме могло предвещать некоторые приметы, поведение домашних животных и т. п. Считалось, что в дом придет гость, если внезапно на пол упадет нож или ложка, треснет хлеб в печи, из печи на пол выскочит уголек, если хозяйка по ошибке поставит на стол лишний прибор, если у человека вдруг зачешется рот или он неожиданно хлопнет рукой по столу, если кошка умывается, если петух запел, сидя на пороге, а затем повернулся к дому, и т. п.

Лит.: Байбурин А. К., Топорков А. Л. У истоков этикета. Л., 1990.

Т. Агапкина

В народном представлении кара Божья, наказание за грехи и несоблюдение установленного порядка.

Градом наказывалось, прежде всего, рождение и умерщвление внебрачного ребенка: в Полесье говорили, что целый год будет бить град вдоль той дороги, по которой женщина несла убитого ею ребенка. Причиной града также считалось нарушение запрета на работу в «градовые» дни и погребение на кладбище заложного покойника, особенно висельника.

Считалось, что град бьет в нечистое, оскверненное место и не бьет там, где люди приняли специальные защитные меры. Малороссы в Юрьев день катались по земле, «чтоб град ее не бил», белорусы обходили озимые поля, устраивали трапезы на меже, закапывали в поле кости от пасхального поросенка. Также белорусы опоясывали поля нитками, выдернутыми из обыденного полотенца. В Подмосковье около Дмитрова в Юрьев день жгли на полях рождественскую солому, «чтобы не бил град».

Многочисленные табу в повседневной жизни соблюдались ради предотвращения градобитья летом, когда оно может погубить урожай.

На Мокея Мокрого, 11/14 мая, в отношении града у русских существовал особый ритуал. Православная церковь в этот день отмечала обновление Царьграда. В русском народе это событие осмысливалось по-своему. Крестьяне считали, что в этот день происходит празднование Царя-Града, насылающего грозовые тучи и град. В этот день грехом считалось сеять хлеб, потому что хлеб градом побьет.

На Черниговщине не ткали и не белили коноплю во время цветения ржи, «чтобы град не побил хлеб на корню». В Полесье на Святки не разрешалось бросать принесенные в дом дрова, чтобы предотвратить град. Специальные запреты касались обращения с покойником. В Полесье запрещалось везти покойника на кладбище открытым – это могло вызвать град.

Во многих местах России в град зажигали сретенскую («громничную») или четверговую свечу, жгли троицкую зелень, ветки вербы.

Когда град начинался, его старались остановить тем, что перекусывали или проглатывали несколько первых градин (это должен был сделать первый или последний у матери ребенок), перебрасывали градины через голову и бросали их в печь. В некоторых местах женщины, раздевшись догола или задрав юбки, обегали трижды вокруг дома, чтобы испугать тучу и остановить град.

Ист.: Толстая С. М. Град//Славянская мифология. М., 1995; Ермолов А. Народная сельскохозяйственная мудрость в пословицах, поговорках и приметах. Т. 4. Народное погодоведение. СПб., 1905.

Персонаж малороссийской демонологии. Основная функция градивныка – защита своего села от непогоды. Способностью воздействовать на погоду градивнык наделяется при рождении, но градивныком можно также стать, вступив в союз с чернокнижником (к которому после смерти градивныка переходит его душа), завладев чудесным посохом или свечой. При приближении бури градивнык бегает по земле, размахивая руками, как при драке, крестит тучи тремя соломинками, произнося заклятие, звонит в колокола. Градивнык может дважды отказать пришедшему к нему за разрешением высыпать град предводителю бури (черту, черному человеку на черном коне или белому человеку) и лишь на третий раз позволяет высыпать град где-то вдалеке от жилищ, садов и посевов: на дорогу, в овраг, ущелье, в реку и т. д. В гуцульских быличках два градивныка бьются между собой, определяя, на чье село должна обрушиться туча с градом, при этом зачастую один из градивныков погибает.

Ист.: Слащев В. Градивнык//Славянская мифология. М., 1995.

Умение читать и писать; органично входила в образ жизни русских людей. Разнообразны были пути проникновения книжной культуры в народную среду: сохранение в семьях старинных рукописных и первопечатных книг (преимущественно духовных); использование церковных и школьных библиотек и личных библиотек священника и учителя; покупка лубочных и др. изданий у офеней-разносчиков; привоз книг из городов отходниками; подписка и др.

От XVIII-XIX вв. дошло множество свидетельств о грамотности значительной части крестьянства. Так, многие челобитные были написаны собственноручно крестьянами; немало личных подписей крестьян встречается в подворных и подушных переписях, в «повальных обысках» (так назывался сплошной опрос при расследовании); не редкость – крестьянская деловая и частная переписка, найденная в документации учреждений и личных фондах; важным показателем умения читать и писать и владения книгами служат пометы на полях разного рода изданий и рукописных сборников; встречаются прямые указания на переписывание крестьянами сборников, молитвословов, лечебников, травников и пр.; наконец, часто устанавливается и авторство догматических, полемических, стихотворных и др. сочинений крестьян.

Статистические данные о грамотности крестьян далеки от реальной картины: по данным Всероссийской переписи 1897 грамотных крестьян в Европейской России было 22,9% (мужчины – 31,4%, женщины – 5,7%). Занижение показателей при официальном учете происходило по трем основным причинам:

Часть крестьян предпочитала скрывать свою грамотность, чтобы не нести ответственности за подписываемые документы или нарушаемые указы и пр. (старообрядцы – из религиозных соображений).

Принято было обучать прежде всего чтению, а потом – письму; некоторые умели только читать. В материалах опросов, напр., встречаются такие утверждения: «Грамоте читать знаю, а писать скорописью не умею и тому не учивался». Отражают ли подобные утверждения реальный уровень или лишь нежелание давать письменные показания или подпись, в любом случае они свидетельствуют о том, что среди крестьян, отказывающихся писать, были читающие.

Определенная доля крестьян умела читать по-церковнославянски и реализовала этот навык в чтении духовной литературы; т. н. гражданской грамоты они не знали и заявляли себя неграмотными, хотя их можно было застать за чтением объемной старопечатной книги.

В течение XIX в. число общественных и частных учебных заведений в сельской местности заметно нарастает (церковноприходские, земские и помещичьи школы, волостные училища), тем не менее и после реформы их было недостаточно. Основной формой обучения крестьянских детей грамоте были т. н. вольные, или домашние, временные школы, организуемые самими крестьянами. Обучали в них «бродячие» учителя, переходившие из деревни в деревню, отставные солдаты, грамотные крестьяне, заштатные церковнослужители и др.

Вольные (стихийные) школы отличались особенной гибкостью, приспособленностью к местным условиям, к составу детей и запросам родителей, к обстоятельствам жизни учителя. Крестьяне любили эти школы и нередко предпочитали их официальным, даже если последние были бесплатными. Повсеместно крестьянские общины или отдельные группы крестьян, дети которых достигли подходящего возраста, нанимали учителя и предоставляли поочередно помещение для занятий либо снимали совместно избу для такой школы. По сведениям губернских статистических комитетов, С.-Петербургского комитета грамотности и др. источников, вольные школы были распространены во всех губерниях. Срок обучения продолжался 3–4 месяца или более, по договоренности. Азбуки и буквари, Псалтыри и Часовники бытовали в крестьянских семьях и использовались для обучения. Заниматься начинали после совместной молитвы. В вольных школах изучали сначала церковнославянскую азбуку, затем переходили к чтению по Часослову, Святцам, Псалтырю. Только после этого приступали к гражданской азбуке. Земство, открывшее для себя существование множества стихийных временных школок, заявило о невозможности их сосчитать, и стало успешно перенимать их опыт, организуя в 1880-х передвижные школы в мелких населенных пунктах. В них учили чтению, письму, элементарному счету и основным молитвам. Школа оставалась на одном месте, пока дети не осваивали намеченную программу, обычно 3–4 мес.

Круг чтения крестьянства привлек особенно активное внимание общественности России во 2-й пол. 1880-х – 90-х. Корреспондент из Алексеевской вол. Малоархангельского у. Орловской губ. писал в Тенишевское этнографическое бюро, что духовная литература – «любимое чтение огромного большинства крестьян». Особенно предпочитали ее «пожилые и среднего возраста крестьяне и крестьянки, серьезно относящиеся к чтению».

Сведения о чтении крестьян из разных районов страны дают сходную в основных чертах картину. На первом месте идут Священное Писание (Библия в целом, Евангелие, Псалтырь), поминальные, заздравные и заупокойные молитвенники, Святцы (простые и с тропарями и кондаками); творения святых отцов – Ефрема Сирина, Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Тихона Задонского; Жития святых (более ста имен); сочинения и наставления на религиозно-нравственные темы – «Жизнь Иисуса Христа», «Жизнь Божией Матери», «Понятие о Церкви Христовой и объяснения семи церковных таинств», «Поучение как стоять в церкви», «О грехе и вреде пьянства», «Благочестивые размышления» и др.

Вторую группу (по уровню спроса в покупке и распространенности в домах крестьян) составляли азбуки, буквари, самоучители разного рода, прописи. Третью – басни, разные виды художественной литературы (больше всего – на исторические темы) и сказки.

При чтении религиозно-нравственных книг и взрослых и детей интересовали, по мнению А. В. Балова, «главным образом, чудеса, подвиги и строгость жизни различных святых и деятельность их на пользу ближних». В Великий пост иные большаки запрещали в своей семье чтение светских книг, читали только «божественное». Существенное дополнение в круге чтения духовной литературы составляли рукописи. В их числе в домах крестьян встречались и очень древние. Сборники старинных сочинений духовно-нравственного, исторического, богословско-полемического содержания при переписывании составлялись по-новому, пополнялись новыми текстами. Традиция переписывания духовных текстов сохранялась и ныне сохраняется не только у старообрядцев, которые не хотели пользоваться печатной литературой «никониан», но в русском народе в целом. Переписать своей рукой молитвы, каноны, акафисты, назидания старцев и др. считается делом душеспасительным. Часто встречались также рукописные травники и лечебники.

Среди светской литературы корреспонденты выделяли произведения А. С. Пушкина, крестьяне читали их очень охотно. Особенной популярностью пользовались повести; более других были любимы «Капитанская дочка» и «Дубровский». «Встречаются крестьяне, – отмечал А. В. Балов, – которые очень живо обрисовывают Гринева, Пугачева». Из прозы Пушкина очень популярны были также «История Пугачевского бунта» и сказки. «Сказки Пушкина знают даже безграмотные старухи». Из поэтических произведений больше знали «Полтаву» и многочисленные стихотворения, ставшие народными песнями: «Буря мглою», «Сквозь волнистые туманы», «Под вечер осенью ненастной в пустынных дева шла местах», «Утопленник», «Черная шаль», «Талисман», «Бесы» и мн. др. У отдельных крестьян встречалось Полное собрание сочинений Пушкина.

Из книг на исторические темы пользовались спросом лубочные издания: «Как жили-были наши предки славяне», «Дмитрий Иванович Донской», «Иоанн Калита», «Гибель Кучума, последнего сибирского царя», «Ермак Тимофеевич, покоритель Сибири», «Великий князь Василий Темный и Шемякин суд», «Пан Сапега, или 16-месячная осада Троицкой лавры», «Избрание на царство Михаила Федоровича Романова и подвиг крестьянина Ивана Сусанина», «Иван Мазепа – гетман малороссийский», «Москва – сердце России», «Карс – турецкая крепость и взятие ее штурмом русскими войсками», «Михаил Дмитриевич Скобелев 2-й», «Очерк 1812 года» и мн. др. Рассказанные занимательно и проиллюстрированные яркими картинками события запоминались; полученные сведения накладывались на устную традицию исторических песен и сказаний, обогащали и укрепляли историческое сознание народа. Читали крестьяне и научно-популярную литературу по медицине, о животных, сельскохозяйственную и пр. Во Владимирской губ., например, в каждое волостное правление приходило по 20–50 экз. «Сельского вестника».

Информаторы из разных мест единодушно свидетельствовали о том, что «интерес к чтению силен как среди грамотных, так и среди неграмотных». «В настоящее время (т. е. 1890-е) все крестьяне сознают пользу грамоты. Неграмотные сожалеют, что их не учили. Малограмотные, читающие с трудом, предпочитают слушать чтение кого-либо, чем читать сами»: «Читают и в одиночку, и собираясь вместе». Чтение вслух было очень распространено в крестьянской среде. Читали вслух в семье, группами, в специально выделенных местах (избах одиноких людей, школах, вновь открытых читальнях). Читал вслух старший в доме (особенно Евангелие в праздничные дни) и малыш, недавно освоивший грамоту, и молодой парень, приобретший занимательную книгу. С благоговением относились к чтению в церкви, где нередко Псалтырь читали подростки.

М. Громыко

Бытовой и ткаческий инструмент для расчесывания (волос, шерсти, волокна, пряжи) и прядения.

Существовали правила обращения с гребнем в быту. Его нельзя было оставлять на виду, класть на стол, на окно, на дежу – ангел не сядет. Расчесав косу, девушка должна была спрятать гребень. Новым гребнем сначала расчесывали кота или собаку или даже свинью, чтобы зубья дольше не ломались. При выпадении волос их чесали прядильным гребнем. На Святки из дома обязательно выносили гребень и др. ткацкие инструменты, это защищало скот от болезней, а людей – от змей.

В родинных обрядах гребень служил символом женской доли. Новорожденному мальчику перерезали пуповину на топоре, а девочке – на гребне, чтобы из нее вышла хорошая пряха. На крестинах бабка передавала куму мальчика через порог, а девочку – через гребень; кумовья, выходя из дома, ступали правой ногой на порог или на гребень. В девичьих гаданиях гребень клали под подушку и по тому, кто во сне будет причесываться, узнавали суженого. Часто гребень клали под подушку со словами: «Суженый, ряженый, приходи голову чесать». На свадьбу девушке было принято дарить гребень.

Гребень, которым расчесывали покойника, считался «нечистым» и подлежал, как и др. «покойницкие» предметы, удалению, отправлению за пределы жизненного пространства. Его бросали в реку, чтобы «поскорее уплыла смерть», или куда-нибудь забрасывали, относили в такое место, где никто не ходит, либо клали вместе с остриженными волосами в гроб.

Гребень для чесания волокна известен на Руси с глубокой древности. Он встречается при археологических раскопках в слоях XI-XII вв.

Гребень очень широко использовался как оберег от нечистой силы, болезней людей и скота. На Святках принято было выносить гребень из дома, чтобы защитить скот от болезней, а людей – от змей. Маленький чесальный гребень клали в колыбель, чтобы ребенка не мучила во сне нечистая сила и чтобы он спокойно спал. Гребень, по поверью, мог принести людям удачу в делах, вылечить от болезней. Так, если расчесать овец чесальным гребнем, а вычесанную шерсть и сломанный при этом гребень выбросить в загон для овец, то у них будет много шерсти. Если у женщины выпадали волосы, то ей советовали причесаться гребнем для чесания льна.

Гребень известен и как лечебное средство: в Полесье, когда заболевала корова, хозяйка выносила гребень и забрасывала его на грушу, где гребень должен был лежать неделю, после чего его мыли и использовали по назначению.

Гребень – характерный атрибут многих мифологических персонажей: русалки, женского водяного духа и др., которые в быличках расчесывали свои длинные волосы.

Гребень клали в мешок с семенами, чтобы жито было «частым», как зубья у гребня, или помешивали им семена, приготовленные к севу; гребнем расчесывали овец, а вычесанную шерсть и сломанный гребень бросали в загон к овцам, чтобы у них было больше шерсти.

Ист.: Толстая С. М. Гребень//Славянская мифология. М., 1995; Шангина И. И. Русский традиционный быт. СПб., 2003.

Чудотворная икона Пресвятой Богородицы. Находилась в Москве в церкви Успения Пресвятой Богородицы, что на Лубянке. Когда вел. кн. Димитрий Иоаннович Донской возвращался после победы над Мамаем с берегов Дона в Москву и достиг г. Гребни (в настоящее время этого города не существует) на р. Чири, впадающей в Дон, то тамошние жители поднесли ему икону Пресвятой Богородицы, прославившуюся чудотворениями и получившую от города наименование Гребневской. Великий князь с верою принял икону и поставил ее в московском Успенском соборе.

Празднуется 28 июля/10 авг.

Семейный поминальный обычай возжигания костра (огня), чтобы «передать» умершим тепло. Принадлежит к традиционным формам общения с предками (в их числе – кормление умерших, приготовление для них бани и т. п.).

В древнерусском «Слове св. Григория» (по Чудовскому списку XVI в.), осуждавшем «сатанинские дела», среди прочего было сказано: «(...) и сметье (мусор. – Т. А.) приходяще огреваются».

В составе погребального обряда обычай известен на западе малороссийско-белорусской зоны. Белорусы на второй или третий день похорон сжигали стружки, оставшиеся от гроба, полагая, что «покойника душа придет греться».

В Белоруссии и на Русском Севере было принято в один из святочных вечеров или в осенний поминальный день жарко растапливать печь для того, чтобы предки могли здесь обогреться. В южнорусских областях «родителей» также «грели» на Рождество, под Новый год или Крещение, разводя во дворах костры из соломы и навоза.

В восточных и центральных областях Малороссии широкое распространение получил обычай сжигать во дворах и садах солому, которая лежала в Рождество на полу, а также мусор, собранный в течение Святок. Кое- где люди верили, что тем самым они согревают предков, пришедших к костру.

На остальной славянской территории обычай входил в цикл весенних обрядов. У гуцулов он присоединил к себе черты детских обрядов обхода дворов. Здесь в один из дней на Страстной неделе хозяева жгли во дворах костры, вокруг которых бегали дети и кричали: «Грийте дида, дайте хлеба, грил бы вас Бог всяким добром!»

Лит.: Зеленин Д. К. Народный обычай «греть покойников» //Сборник Харьковского историко-филологического общества. Т. 18. Харьков, 1909.

Ист.: Агапкина Т. А. «Греть покойников"//Славянская мифология. М., 1995.

(слав.: грети; первоначальное значение: «то, что жжет, мучает, вызывает сомнение»), моральная вина человека перед Богом и другим человеком. Грешить можно словом, делом, помышлением или бездействием (неоказанием помощи), бессловесием, бессмысленностью (глупостью, немолитвенностью). По понятиям русского народа, грех – болезнь души. Как тело чувствует боль, пока человек жив, так и душа чувствует боль от греха, пока душа жива. О грехе человеку свидетельствует совесть. Человек сам не может избавиться от греха. Только Христос освобождает от него ценой Своей Крови.

В православном учении существуют также понятия смертных грехов, которые в случае нераскаянности ведут к вечной погибели. Смертные грехи происходят от корня всякого зла – гордыни. Григорий Великий называет семь смертных грехов: тщеславие, зависть, гнев, уныние (неверие в спасение), чревоугодие, расточительность, скупость. Эти грехи порождают другие: зависть – ненависть, тщеславие – непослушание и чванство и т. д. Другие святые отцы называют восемь смертных грехов: гордыня, убийство, уныние, воровство, блуд, пьянство, кощунство и ложь.

Народное сознание обостренно ощущает греховную природу человека: «Мир во зле (лжи) лежит», «Мир в суетах, человек во грехах», «Один Бог безгрешен (Един Бог без греха)», «Нет такого человека, чтобы без греха прожил», «Грех сладок – человек падок», «Рожденные во плоти причастны греху», «Невольно грех живет на всех», «И первый человек греха не миновал и последний не избудет», «Все одного отца дети», «Все Адамовы детки», «Адам плотию наделил, Ева грехом», «Адам согрешил, а мы воздыхаем», «Ева Адама прельстила, весь род погубила», «Ева прельстила древом, простонала чревом», «Адам грех сотворил – рай затворил».

Православный русский человек твердо считает: «Все на свете по грехам нашим деется», «Что ни творится над нами – все по грехам нашим», «Грешна душа, во что Бог поставит». И отсюда делает вывод: «Супротив греха и покаяние», «В чем грех, в том и спасение», «Грешники, да Божьи», «С грехом ссорься, с грешником мирись», «Ненавидь дурное в человеке, а человека люби», «Согрешить – дело человеческое, но упорствовать во грехе – дело дьявольское» (Тихон Задонский).      

О. Платонов

не расходились с церковным православным учением. Эти понятия были присущи уже детским представлениям – в связи с исповедью с семилетнего возраста. Далее они развиваются и совершенствуются на основе наставлений родителей, собственного духовного опыта, поучений и проповедей священников, посещений монастырей, коллективного опыта всей своей православной среды, чтения Священного Писания и других книг, рассказов паломников и пр. Тема греха постоянно присутствовала и в мимолетных упоминаниях в разговорах, и в серьезных обсуждениях событий, обстоятельств, поступков, а главное – в сознании каждого верующего.

При конкретизации понятий греха и кары Божией в повседневной жизни, в применении их к определенным случаям, эти представления могли несколько отклоняться от канонических: иногда в сторону усиления осуждения, расширительной трактовки того, что осуждается, как грех; иногда же, напротив, в сторону послабления в осуждении и даже полного отрицания греховности некоторых поступков.

Напр., по наблюдениям в Моршанском у. (Тамбовской губ.) в сер. XIX в. отмечалось, что крестьяне считают непростительным грехом поссориться с кумом или кумою. Это было связано с особенным уважением духовного родства. Желая исключить возможность совершения такого греха, предпочитали крестных брать из другого дома и не вступать в отношения кумовства с теми, кто непосредственно входил в свою семью, т. е. с теми, кто жил в одном доме.

Сложный набор понятий о степени греховности того или иного проступка был связан с постом. Так, нарушить Великий пост считалось великим грехом; тяжкими считались и нарушения Успенского поста и некоторых однодневных постов – крещенского Сочельника, дня Ивана Постного (усекновение главы Иоанна Крестителя 29 авг.) и Воздвижения (14 сент.). Нарушения же других постов и постных дней оценивались как менее тяжкие грехи. Но и в пределах одного и того же поста нарушения отличались по степени греховности: поесть в Великий пост рыбы – не такой тяжкий грех, как съесть молока или мяса. Многие крестьяне считали грехом даже говорить про скоромную пищу во время Великого поста.

В то же время в к. XIX в. отмечали заметные различия в оценке греховности нарушения постов даже в соседних волостях. Разумеется, степень строгости норм воздержания была всегда делом индивидуальным, т. ч. различия могли быть в пределах одной семьи. И все-таки складывались и общие представления о допустимости отклонений, характерные для конкретной местности. В Дулёвской вол. Жиздринского у. (Калужская губ.) на несоблюдение постов смотрели снисходительно, как виделось корреспондентке Тенишевского бюро Варваре Зориной – дочери священника. Молодые, которые ходили на заработки, ели по постам скоромное, ибо «голодным много не наработаешь». Последнее объяснение, столь распространенное в наши дни для оправдания отхода от постов, живо свидетельствующее об ослаблении веры и, соответственно, об отсутствии благодатной поддержки в несении аскетического подвига, – это объяснение было, как видим, в ходу у части русских уже в к. XIX в. Но эта же наблюдательница сообщала, что в д. Ивашковичи Будчинской волости (тот же Жиздринский у.) на соблюдение постов смотрят иначе. Там больной не станет есть скоромное, если даже врач ему предпишет.

Повсеместно сношение с женщиной во время поста считалось грехом. Если у супругов рождался ребенок в первой половине декабря, его называли насмешливо «постником», подчеркивая, что зачатие произошло в Великий пост. Отца такого ребенка священник «усовещал за невоздержанность». Тем не менее «постники» бывали не такой уж редкостью.

Набор оттенков и местных особенностей предстает перед нами из источников в оценке греховности работы в воскресные и праздничные дни. икона. Наиболее распространенным отклонением было следующее: не выполняя в эти дни работ в своем хозяйстве, ходить работать к другим – на толоку (помочи) или по найму. «Этот грех Бог нам простит, потому что, если мы не пойдем – хлеб пропадет; хлеб не должен пропасть – это дар Божий». Но в зимнее время и на подёнщину не ходили в праздники и воскресенья, т. к. дело не шло уже о гибели урожая, – оправдывающее обстоятельство отпадало. Местами в воскресенье обычай разрешал после обеда шить (церковное воскресенье заканчивалось примерно к середине дня), но прясть нельзя было. Печь хлебы в праздник считалось грехом (т. к. это будничное, обязательное дело), а печь пироги – допускалось (соответствующее празднику дело).

Вообще послабления в оценке греховности нарушения тех запретов, которые имели духовные причины, связаны были более всего с особенностями основных хозяйственных задач крестьянства, с уважительным отношением к своему труду, как делу Божию. Так, под рожь озимую не пахали в пятницу: это грех, и земля не уродит. Под яровой же хлеб пахали и в пятницу, т. к. посев яровых – дело срочное, нельзя запоздать. Нетерпимое отношение к греху в народе обнаруживается, когда речь идет о прямом нарушении заповедей. Здесь облегчение самому грешнику перед Богом и в оправдание в глазах других людей дает лишь глубокое покаяние.

«Основную причину бездетности при отсутствии видимых нарушений здоровья видели в наказании Божьем за свои грехи и даже за грехи родителей» – к такому выводу пришла Т. А. Листова, рассмотрев народную религиозную концепцию зарождения и начала жизни на многообразном материале полевых и письменных источников.

Очень четко понятие греха прослеживается в массовом сознании русских в связи с отношением к насильственному прерыванию беременности. «Нет греха больше, чем вытравить плод, это душегубцы, проклятые Богом». Знахари, специализировавшиеся на «вытравлении» плода, осуждались, по мнению Т. А. Листовой, «даже больше, чем решившиеся на плодоизгнание женщины, тем более что к подобным мерам, по общим отзывам, прибегали лишь отчаявшиеся, забеременевшие до брака девушки».

Осуждение добрачных связей, как греховных, нашло отражение в многочисленных источниках XVIII-XIX вв. «Потеря девственности считается большим грехом, – однозначно отвечали на тенишевскую программу из Ростовского у. «Беременность девушки составляет уже для родителей крайнюю степень позора и бесчестия», – утверждал наблюдатель из Пошехонского у. Подобные ответы даны были по Смоленской, Калужской, Орловской и другим губерниям. Греховной считалась и супружеская неверность. Но при этом крестьяне более жестко осуждали неверность жены, чем мужа.

Обращение к массовым источникам – ответам на программы различных обществ (в этих ответах наблюдатели стремились выделить характерные явления) – обнаруживает отнюдь не поверхностное отношение к понятию греха. Оно естественно и органично связано с представлениями о загробной жизни, Страшном Суде и о каре Божьей вообще. «До сих пор еще существует в народе убеждение, что ненаказанного преступника всегда покарает Бог, что Бог является мстителем оставшихся безнаказанными преступлений», – сообщалось по материалам Ярославской губ. в 1890-х.

В этой же рукописи (автор ее – А. В. Балов) находим и ответ на вопрос программы о том, как в народе различали понятия преступления и греха. Корреспондент пишет, что «преступление и грех в народных понятиях стоят довольно близко». Большая часть преступлений считается в то же время и грехом, но не все. Напр., «сбор грибов и ягод в чужих лесах, охота и рыбная ловля в чужих владениях, порубки леса в чужих дачах», хотя и являются преступлением, но грехом не считаются (в этом сказывалась длительная традиция отношения к лесу, как к ничьей, Божьей земле). С др. стороны, «деяния по существу не преступные» иногда преследуются как преступления, например, работа в праздники.

Балов замечает при этом, что принятие таких зароков (в других местностях – залогов, т. е. принятие на сходе волостной, сельской или деревенской общины решения об обязательности для всех членов общины запрета на работу в воскресенья, в праздники вообще или в конкретный праздник, или в пятницу) становится все более редким. Но из др. источников мы знаем, что подобные зароки принимались во многих местах в течение XIX в., и нарушение их наказывалось нередко штрафом в пользу общины, следовательно, оценивалось как преступление, касающееся общества, а не как личный грех, за который человек сам в ответе перед Богом. В основе этого подхода лежало представление, что за нарушение одним человеком принятого общиною решения духовного порядка может пострадать от кары Божией вся община. Положив залог, т. е. приняв решение такого рода, всей сходкой молились перед часовней, после чего залог вступал в силу, хотя и не был письменно зафиксирован.

«В особенности общество строго следит, чтобы в заказной день кто не поработал бы, не нанялся бы где в подёнщину (...). Крестьяне создали себе такой закон, что если запретит общество работать, то никто позволить не может. В воскресенье работай, тебе никто запретить не может, это для своей души, заказный же день ты всему обществу нагадишь, если поработаешь! Отчего засухи бывают, градом хлеб побивает и пр. Это «угодники наказывают, что их не почитают». Подобные ограничительные постановления могли касаться также сбора или употребления в пищу некоторых видов овощей или фруктов до церковного их освящения.

Юристы, изучавшие специально обычное право во 2-й пол. XIX в., отмечали отличие в подходах к определению преступлений в государственном законодательстве и в народных обычаях. «С точки зрения юриста-криминалиста, – писал С. Л. Чудновский, обстоятельно изучавший обычное право у русских на Алтае, – многое нравственное может быть преступным, и не всё, что преступно, должно быть безнравственным; с точки зрения обычно-правовых понятий народа, и в том числе алтайского населения, все преступное обязательно безнравственно: все, что нравственно, не может быть преступно!»

Расхождение с подходом государственного законодательства было заметно тогда, когда речь шла об особо тяжких, по народным воззрениям, грехах, не все проявления которых учитывались законодательством. Так, богохульство и кощунство оценивались в народе как преступления, подлежащие наказанию. В то время как грех вообще считался делом личным – «кто в грехе, тот и в ответе», а ответ имелся при этом в виду перед Богом, а не перед обществом. Так относились, напр., к неисполнению таинств покаяния и причастия или к напрасной божбе. Но общественное мнение осуждало человека, грех которого был у всех на виду. Массовым было представление о том, что совершению грехов препятствует страх Божий.

М. Громыко

Мужской головной убор в форме усеченного конуса из овечьей шерсти. Известен с XVII до XIX в. По праздникам гречневик украшали лентами, перьями и искусственными цветами.

Очень распространенный вид пищи в русской народной кухне. Собиралось, заготавливалось и употреблялось в пищу в разных видах огромное количество разнообразных грибов. Свежие грибы жарили в масле или сметане, варили из них похлебку, начиняли ими пироги. Для заготовки впрок грибы сушили, чтобы зимой варить из них похлебку, солили, мариновали и т. д. Грибы в разных видах были основной пищей во время многочисленных постов, а для крестьян, которым постоянно не хватало хлеба до нового урожая, первые летние грибы-колосовики были важнейшим подспорьем. Сбор и продажа грибов давали женщинам небольшой заработок, остававшийся в их личном распоряжении. Нередко помещики вводили грибы в состав натурального оброка, а государственные крестьяне Вологодской и Архангельской губ. поставляли к Царскому Двору соленые рыжики, причем принимались только грибы, проходившие в горлышко бутылки от шампанского. «Смиренная охота» брать грибы была излюбленным занятием в провинции, в т. ч. среди помещиков, которые целыми семействами выезжали на роспусках в заповедные леса по грибы.

Л. Беловинский

Народное название дня св. Григория Богослова, 25 янв./7 февр. По народному поверью в этот день следует вспоминать о добрых делах и добрых людях, чтобы с добром войти в весну, чтобы в семьях был мир и лад.

Народное название дня св. Григория, епископа Нисского, 10/23 янв.

В этот день крестьяне выходили смотреть в поле стога сена и хлебные скирды и по инею судили, будет ли лето сухим или дождливым.

см.: Харитин день.

В народных представлениях, карающее орудие небесных сил – Бога, Ильи Пророка, Перуна. Чаще всего гром объясняли тем, что св. Илья ездит по небу на колеснице с огненными конями, что Илья или Бог кидают по небу и с неба на землю камни.

Повсеместно существовало верование, что Бог, св. Илья или небесный змий громом поражают дьявола, черта, которые, прячась и спасаясь, забираются в воду или под дерево, под камень. Поэтому во время грозы людям нельзя укрываться под деревом или в воде. По представлениям белорусов, нельзя сидеть на меже (там водятся черти); опасны места, где зарыт некрещеный младенец, и т. п. Считалось, что «гром» (молния) не бьет в некоторые деревья, в крапиву, в дом, на котором есть гнездо аиста.

Человек, убитый «громом», мог считаться и праведником, счастливым, и грешником, в котором скрывался черт. Дерево, пораженное «громом», не употребляли для строительства или на дрова, однако ему приписывали иногда целительные свойства (щепкой такого дерева лечили зубную боль). Загоревшийся от молнии дом часто запрещалось тушить (считалось невозможным потушить пожар) или полагалось тушить не водой, а молоком от черной коровы, кислым молоком, сывороткой и т. п.

Во время грозы для защиты от грома зажигали сретенские («громничные») свечи, освященные в Вербное воскресенье ветки вербы, жгли в печи лен, травы, троицкую зелень, венки и т. п.

Выбрасывали во двор лопату, использовавшуюся для выпечки хлеба, или клали крест-накрест лопату и кочергу, выносили дежу, освященные предметы, воду и травы, пасхальную скатерть, яйцо, хлеб-соль. «Отворачивали», отгоняли тучу, размахивая рукой, косой, хлебной лопатой, скатертью, палкой, которой вызволяли лягушку из пасти змеи; обходили вокруг дома с лопатой, перебрасывали через дом яйцо и т. п.; произносили специальные заклинания.

Во время грозы запрещалось держать открытыми дверь, окно или трубу, сидеть у окна, есть, пить, разговаривать, ходить с непокрытой головой, ходить босиком, задирать подол и др. Все это могло навлечь на человека удар грома. Иногда предписывалось завешивать зеркало, сидеть под балкой с крестом и т. п.

Чтобы уберечься от грома, совершались предупредительные магические действия. На Сретение («Громницы») освящалась специальная «громничная» свеча, которая хранилась в красном углу и зажигалась во время грозы (иногда это была четверговая свеча).

Главным и наиболее надежным средством защиты от грома считалось соблюдение и почитание праздников и «громовых» дней, которых особенно много было у южных славян: все четверги между Пасхой и Вознесением, несколько дней в период жатвы, Ильин день и др., когда строго запрещалась всякая работа, особенно работа в поле и прядение-тканье.

Первый весенний гром считался значительным событием и сопровождался множеством магических ритуалов и гаданий. Было принято, заслышав раскаты грома, прислоняться к дереву (дубу) или тереться спиной о дерево, дубовый столб, забор и т. д. Это делалось для того, чтобы предотвратить или излечить боль в спине. С той же целью катались по земле или просто падали на землю, что должно было принести здоровье, благополучие, удачу.

Заслышав первый гром, крестились и крестили трижды тучу. Все эти меры должны были обеспечить силу, здоровье и удачу и защитить от грозы летом.

Ист.: Толстая С. Гром//Славянская мифология. М., 1995.

(в малороссийских народных поверьях), происхождение грома и молнии малороссийские крестьяне объясняли по-разному: 1) когда вздумается Богу послать на землю дождь с громом, то он повелевает свв. Георгию, Илье и Михаилу колебать скалы – от этого и происходит гром; 2) гром – стук от колесницы, в которой едет по небу св. Илья; молнии – искры из-под подков лошадей, везущих колесницу; 3) о молнии говорили еще, что это настоящее небо, видимое в щели разрывающихся туч. Бог показывает его людям только во время своего гнева; если бы упала на землю хоть малая часть его, она сожгла бы ее; 4) самым распространенным представлением малороссов было поверье, что архистратиг Михаил (иногда Гавриил, Илья), ведущий постоянную войну с чертями, стреляет в дьявола: гром и молния – это звук и огонь выстрела. Однажды архистратиг никак не мог поразить черта, прятавшегося под скалой; случившийся здесь охотник убил нечистого из своего ружья, в благодарность за что архангел Михаил поменялся с ним ружьем. Архангельское ружье убивало все, что хотел убить охотник, и гремело, как гром. Он испугался его и возвратил архангелу. Если гром убивает человека, то это значит, что за ним спрятался черт, которого нельзя было иначе поразить, как убив человека; считали, что убитый получает Царство Небесное. Находимые в земле окаменелые остатки моллюсков, а также каменные наконечники стрел и др. каменные орудия доисторического человека назывались у малороссов громовыми стрелами. Громовая стрела вонзается глубоко в землю – на 7 локтей (или сажен), но выходит снова наверх через 7 дней (месяцев, лет) и тогда имеет целебную силу, а также охраняет от грома и пр. Пожар от молнии гасить грешно, да и водой погасить его нельзя, а только козьим молоком или сывороткой. Грех во время грома спать и петь. Грому был посвящен целый ряд праздников – с 8 июля по 6 авг., которые носили название «громовi празники»; самые грозные из них: Илия (20 июля ст. с.) и Паликопа (27 июля ст. с.); кто в этот день работает, тому Паликопа (приурочиваемый здесь к св. Пантелеймону) сожжет молнией его копны. Возникнув на почве представления о борьбе двух божественных начал, доброго и злого, – образ бога-громовника Перуна, дающего добрым жизнь посылаемой им из туч влагой и карающего злых ударом молнии, перешел в верование принявшего христианство народа и, как видно из сказанного, языческое божество получило имена христианских святых. Впрочем, в некоторых местах Малороссии сохранилось название грома и молнии перуном; стрелы, пускаемые архангелом Михаилом, также называются перуновыми. «Оберегами» от грома, кроме громовой стрелы, считались лежащая в хате, «за сволоком», святая верба или каждение этой вербой, а также палочка, которой удалось отогнать гадюку, нападающую на лягушку.      

С. Ю.

Древнерусский языческий обычай купаться в реках и озерах в грозу. Считалось, что во время грома человек умывается с серебра – излечивается от многих болезней и молодеет. По-видимому, этот обычай был связан с поклонением Перуну.

Особый обряд освящения и чествования т. н. громничной свечи, проводимый на праздник Сретения. В основе его лежал языческий ритуал почитания огня, связанный с культом Перуна.

В н. XX в. в наиболее чистом виде этот обряд сохранялся в Белоруссии, где имел величайшее значение для всего народного обихода на весь год и, можно даже сказать, на всю жизнь. В деревнях несколько дворов (8–10) топили воск и крутили большие и толстые свечи, которые и хранились где-нибудь в хате перед общественной иконой. Приготовляли эти свечи к урочному праздничному дню обыкновенно на Николу Зимнего, и в др. избранные дни, напр., свечи «варваринские», «на Флора и Лавра», «Спасовские», «Михайловские», «Ивановские» на Купалу, 24 июня и т. д. Воск для свечи обыкновенно не покупали за деньги, а приносили из своих бортей в убеждении, что трудовая свечка Богу угодна. В обетный праздничный день брали общественную икону и носили ее из дома в дом в преднесении этой самой обетной свечи. Нес икону тот хозяин, чей дом был на очереди. Обыкновенно совершали эти церемонии ночью, предварительно пригласив священника, который и служил перед иконою один общий для всей деревни молебен. Общим хором пели молебен, на общественный счет угощали духовных лиц и отпускали их по домам, брали икону, зажигали свечи и общественную свечу, с которыми и выходили на улицу, где пели величанья, продолжая и оканчивая их в каждой деревенской хате; здесь ставили икону среди жилища и перед нею обетную свечу, вместо подсвечника – в чашку, наполненную овсом. Пели какие знали молитвы, но охотнее всех легкое для памяти и подходящее на голоса «величанье», а когда кончали петь, икону переносили на «куть» (передний, «красный» угол). Затем все садились за стол и угощались водкой, заедаемой жареным и вареным. Кто видел эти процессии в темную ночь и издали, тот, по словам одного знатока народных обычаев, не забудет красивой картины колеблющихся веселых огоньков на темной пелене глубокой зимней белорусской ночи, особенно если развернется эта деревенская картина неожиданно и послышится громкое пение многих здоровых голосов.

Кто же присмотрелся вблизи к этому ходу, тот не похвалит живую обстановку уличного шествия: идут-пошатываются на нетвердых ногах, ослабленных излишком горилки; вместо пения раздается нескладное и неладное мычание, особенно в глубокую полночь пред рассветом (бродят и гуляют всю ночь, пока не устанут ноги, не смежатся глаза). Таких ночных шествий в белорусских городах еще в н. ХХ в. встречалось на улицах много, и все эти братчики ходили своими компаниями, не смешиваясь с другими: тот не имеет права участия в ношении свечи, кто не состоит братчиком; желающие же из посторонних ходить и пировать обязаны были внести деньги, хотя и не очень большие. Умершему братчику полагалось право преднесения свечи при проводах в могилу (т. н. «ховтуре»). Тогда звонили обыкновенно «на собор», т. е. на сбор всех братчиков, почтить проводами умершего. Сверх того, полагался «аксамит» – особая пелена из черной бархатной материи, на которую нашивали белый крест с эмблемами смерти: адамовой головой и двумя костями, пришитыми снизу на крест. Этот аксамит несли перед гробом четыре братчика, держась за углы (то же кое-где и в Малороссии). Аксамит уже полежал в доме на столе под гробом, а затем в церкви либо вешался на стену, либо снова расстилался под гробом. Братская свеча горела тут же, поставленная в обычные белорусские подсвечники, деревянные, покрашенные зеленой краской.

Громничная, или сретенская, свеча тем и отличалась от всех прочих, что ей приписывали наиболее чудодейственную силу. Уже самый корень словопроизводства показывает, что в громничной свече заключается именно та скрытая благодеющая сила, которая оберегает всякий дом, где хранится свеча, от грома и молнии. Как и все другие, она сучилась толсто и грубо, кое-как, и, раз заделанная, свеча ежегодно увеличивалась прибавкою нового воска. Когда доходила она до одного пуда весом, ее сдавали в церковь, откуда и брали на дом по мере надобности и с соблюдением строгой очереди. Находящуюся в церкви свечу иногда, по большим праздникам, просили зажигать. Перед этой свечой служились священниками акафисты и молебны с водосвятием, а перед принятием ее в дом, обычно вечером, обязательно целый день постились. Освященной водой кропили все надворные постройки, а в Малороссии, где громничные свечи были давно забыты, но осталась лишь священная вода, ею вытирали больные места на теле, окропляли скот и пасеку и брызгали на волов, когда чумаки выходили в степь и Крым за солью. Малороссы убежденно верили, что в этот день, названный еще «Стречань», встречается зима с летом, чтобы побороться, кому идти вперед, кому возвращаться назад. Лето говорит: «Помогай тебе Бог, зима!"– «Дай, Бог, здоровья!» – отвечает зима. «Ты видишь, – говорит лето, – что я уже наделало и наготовило, довольно ты попила и поела».

Вместе с молебствием соединялся еще древний обряд, сохранившийся у великороссов лишь в больших и строгих монастырях после трапезы: т. н. «возношение панагии» (частицы просфоры, вынутой на проскомидии в честь Богоматери). В Новгороде этот исчезнувший в Москве обряд в XVI в. еще исполнялся во время больших праздников, совершался в храмах, и притом торжественно и открыто. В Новгороде святителя провожали в келью его с праздничным образом. После «возношения панагии», т. е. особого сосуда для богородичной просфоры, у новгородского владыки бывали заздравные чаши, государские и патриаршие, как, напр., в день Богоявления. В Белоруссии этот обряд соблюдался повсюду до н. XX в. и совершался в некоторых приходских церквах, но чаще всего в хатах. Частица, вынутая в честь Богоматери, выносилась из алтаря в трапезу в особом ящичке. По окончании панихиды священник вынимал из принесенного молельщиками и положенного на куске полотна каравая ржаного хлеба частицу. На хлеб он клал осеняльный крест, а на него – просфору и вынутую частицу. После ектении о здравии, при пении похвальной песни Богородице и тропаря храма, возвышали хлеб над головами. Заказчики-молельщики помогали священнику поднимать хлеб, который после обряда поступал на руки хозяевам дома, ломался на куски по числу членов семьи и вместе с просфорою раздавался на руки как «священное» между всеми деревенскими соседями, если хлеб изготовлялся в складчину.

У некоторых стариков сохранялся обычай обносить свечу и хлеб кругом стола, а потом около друг друга и затем обмениваться: хлеб из одной хаты передавался в другую, а из той взамен получался другой каравай. Свечу несли впереди маленькие мальчики, панагию – всегда старики, и при этом отмечалось, что скорее соглашались идти в складчину бедняки, охотливее жертвуя своими скудными остатками; богачи же предпочитали пристроиться к ним для дарового угощения. Некоторые из прежних помещиков польского происхождения чтили подобные народные праздники тем, что отпускали «холопам» свое вино даром. Во многих местах перед праздником варили меды, также на общие средства и своими трудами и хлопотами.

Бедняки, получившие свечи из рук священника, за неимением своей, смотрели, как она горит за обедней, и гадали: у кого первого погаснет, тот раньше умрет. У кого по выходе из церкви по пути домой не потухал огонь, а падал на руку воск тремя каплями, тому, считалось, будет хорошо и счастливо. Пришедший домой спешил огнем громницы подпалить себе вдоль и поперек волосы. Потушенная свеча разламывалась на кусочки, которые раскладывались по клетям и в хлевах, чтобы спасти скотину от падежа и чумной заразы. Считалось, что нечистая сила не дерзнет к ней прикоснуться. Свечу брали на поля при начале сева и жатвы. Она охраняла межи, предотвращала заломы в хлебе, истребляла вредителей в нивах. Громницу давали в руки покойнику в минуты кончины и зажигали ее, чтобы пламя спасло этого человека на пути загробных мытарств и во время хождений по мукам, среди геенны огненной.

См. также описание обряда братчина (канун, свеча).

Н. Степанов

Древнеязыческий ритуал, посвященный культу Перуна. После Крещения Руси его пережитки сохранились во время празднования Сретения (2 февр.) в обряде освящения т. н. громничной свечи (см.: Громница).

(р. 03.09.1927), этнограф, историк, доктор исторических наук (1966). Окончила исторический факультет Московского университета. С н. 60-х занималась изучением культуры русской деревни XVIII-XIX вв. Одна из первых специалистов начала исследование нравственных понятий крестьян, их исторических представлений, общинной жизни, быта и праздников. Итогом этих исследований стала книга «Мир русской деревни» (1991). В своих последующих работах Громыко показывала, что основой крестьянской культуры и нравственности было Православие. В книге «О воззрениях русского народа» (2000; совм. с А. В. Бугановым) Громыко убедительно доказывает, что Православная вера русских крестьян определяла их «отношение к живым и мертвым, поведение в доме, на сходке и в паломничестве, на крестном ходу и в бою. Вера формировала идеал монарха – Помазанника Божия, воздействовала на государственное сознание народа, пронизывала соборное решение дел в общине, определяла отношение к труду, богатству и нравственные устои семьи, очищающую силу покаяния и радость творчества».

Соч. (кроме указанных выше): Трудовые традиции русских крестьян Сибири (XVIII – перв. пол. XIX в.). Новосибирск, 1975; Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX в. М., 1986.

Полка под потолком избы на уровне полатей в виде жерди, бруса, двух досок между углом печи и противоположной стеной. Отделяла бабий кут от остальной избы. Использовалась как полка для кухонной посуды, под ней подвешивалась кутная занавесь, отделявшая печной угол. Грядкой также называли жердь, шест, подвешенные за два конца в печном углу над печью для сушки одежды, хранения связок лука, или положенный в клети на две вбитые в стену спицы для развешивания одежды.

В черной избе грядкой назывались две жерди над челом печи для сушки дров, лучины.

Одно из главных развлечений во всех русских сословиях. Городские гуляния происходили по определенным праздничным или воскресным дням в определенных местах, в городе или за городом, в парках и т. д. Так, в Петербурге гуляния происходили в общедоступных садах Нарышкина (у Красной мызы), Вяземских, Зиновьева, Апраксина, Потемкина, Шереметева и др., по Шлиссельбургскому тракту, на Елагином острове, в парках при загородных царских дворцах, зимой на Исаакиевской и Адмиралтейской площадях, на р. Неве перед Зимним дворцом, на Царицынском Лугу; самое массовое гуляние было 1 мая в Екатерингофе. В Москве гуляния происходили в Сокольниках (особенно славилось первомайское), в Петровском парке, на Петербургском шоссе, в Марьиной роще, на Святки и Масленицу под Новинским бульваром, где местность покато шла к Москве-реке и р. Пресне; в Н. Новгороде гуляния проходили на Откосе, в Самаре в парке дачи Струковых над Волгой и т. д. Гуляния собирали огромные массы народа, причем первомайские в Сокольниках или Екатерингофе – и людей из высшего общества: это было как бы непременное светское мероприятие, где нельзя не быть. Вельможи съезжались целыми поездами, с родственниками, прихлебателями, прислугой, разбивали большие шатры, где устраивались столы для гостей; особенно это было характерно для XVIII – н. XIX в., напр. для первомайского гуляния в Сокольниках. В др. случаях вереницы экипажей с гуляющими разъезжались по аллеям парков или по шоссе. На местах гуляний, особенно святочных и масленичных, устраивались для народа качели, карусели, гигантские шаги, балаганы, ледяные и американские горы, косморамы, куда стекались сбитенщики, самоварники, блинщики, пирожники, разносчики с фруктами и сладостями и т. п., а также карманники и иного рода «мазурики»; здесь же выступали паяцы, театр Петрушки, играла музыка. На гуляния, имевшие преимущественно простонародный характер, «чистая публика» приезжала, чтобы полюбоваться народным весельем, не выходя из экипажей. Масленичные и святочные гуляния длились по несколько дней. На постоянных местах гуляний строились трактиры и рестораны («Красный кабачок» в Петербурге, «Яр», «Стрельна» и «Эльдорадо» в Москве и др.), разного рода дешевые харчевни.

В небольших городах постоянным местом регулярных вечерних гуляний были вокзалы и привокзальные площади: первым из них стал «воксал» в Царском Селе, где для привлечения публики играл оркестр и где можно было полюбоваться на придворных кавалеров и дам, генералов, а то и членов Царской фамилии. В городах, где были большие пристани, местами гуляний становились набережные во время прибытия пароходов. На вокзалах и пристанях можно было угоститься в буфете, иногда бывшим единственным «приличным» торговым заведением со всегда свежей и разнообразной пищей, полюбоваться проезжими в столичных туалетах, «подцепить» новинку столичной моды или изящные манеры. В Петербурге своеобразное гуляние происходило на набережных в начале навигации, когда приходили первые иностранные корабли с грузом устриц, сельдей и немецкого, датского, английского, голландского пива, а также молоденькими швейцарками, француженками и немками для удовлетворения разнообразных потребностей социальной верхушки.

В деревне на Рождество, Святки, Масленицу, Красную горку, Семик происходили в определенных местах массовые гуляния с непременными качелями, приезжими торговцами, хороводами, песнями и т. д. В небольших масштабах гуляния происходили во время местных ярмарок и воскресных базаров, а всероссийские ярмарки вообще были местом не только торговли, но и развлечений и гуляний. Для деревенских уличных гуляний выбиралось приметное постоянное место: взгорок за деревней, широкая луговина, выгон либо площадь перед церковью, волостным правлением, кабаком и т. п. В течение года сельская молодежь собиралась на гуляния-"вечерки», летом на улице, где-нибудь в проулке, возле лежащих бревен и т. п., на берегу реки, а зимой в нанимавшейся в складчину избе вдовы или бобылки.

Ист.: Беловинский Л. В. Энциклопедический словарь российской жизни и истории. М., 2003.

см.: Овинник.

Крытый ток, хозяйственная постройка в виде сарая, чаще всего бревенчатого, иногда плетеного, с утрамбованным земляным полом либо мощеным толстыми плахами, с широкими воротами в двух или даже трех стенах для доступа воздуха. Часто гумно соединялось с овином. Кроме крытого гумна, строились и открытые без 3-х стен с крышей на столбах. Обычно гумно окапывалось канавой или обсаживалось деревьями во избежание пожара. Использовалось для молотьбы и веяния хлеба.

Во все времена на Руси гумно, наполненное скирдами хлеба, воспринималось как символ богатства. «Есть на гумне, будет и в суме». Странник, подходивший поздней осенью или ранней зимой к деревне, увидев полные гумна, услышав в холодной воздухе ритмичный стук цепов, знал, что в деревне все благополучно. Пустое же гумно, оставленное хозяевами, воспринималось как знак несчастья, беды и связывалось с нечистой силой.

Желая предохранить гумно от пожаров, «лихих людей», нечистой силы, русские крестьяне прибегали к различным магическим приемам: кропили его святой водой перед заполнением снопами, в Крещение рисовали углем крестики над въездными проемами, втыкали в стены ветки можжевельника или рябины, по поверью отпугивающие нечисть.

Гумно считали местом обитания гуменника (см.: Овинник), духа – хозяина гумна. В старинных быличках он описывается как существо в белой одежде, похожее на человека. Гуменник легко оборачивается бараном, стариком, журавлем. Находясь постоянно на гумне, он активно воздействует на обмолот зерна, сохраняет хлебные скирды, защищает их от лешего. Гуменник, недовольный по какой-либо причине крестьянином – владельцем гумна, может сжечь скирды, расставленные на гумне, или как-то иначе наказать провинившегося. Так, в одной из быличек говорится о наказании гуменником женщины, молотившей хлеб в праздничный день: он снял с нее кожу и повесил на стенку, прибив деревянными гвоздями. Вот почему гуменника боялись, его старались не рассердить, приносили ему дары в виде куска хлеба, ковша пива или браги.

Верили в то, что гуменник может предсказывать будущий урожай. В ночь на Васильев день хозяин шел к гумну «послушать гуменника». Если удавалось услышать звук гребла, сгребающего вымолоченное зерно в кучи, то стоило надеяться на добрый урожай и богатую жизнь. Звук же от метлы, разметающей сор, свидетельствовал о несчастьях, неурожайном годе. Счастливый хозяин, ладящий с гуменником, мог услышать в новогоднюю ночь звук въезжавших на гумно тяжело нагруженных телег, стук цепов. Полная же тишина на гумне сулила неприятности крестьянину в наступающем году.

Ист.: Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991; Шангина И. И. Русский традиционный быт. СПб., 2003.

Преподобномученик († 9.12.1589), игумен Трифонова Печенгского монастыря (с 1556). Ученик Трифона Печенгского. На время игуменства Гурия приходится расцвет Печенгского монастыря. 9 дек. 1589 ворвавшийся в монастырь отряд финнов из Эстерботнии (подданных шведского короля) убил находившихся в обители «во службах сущих иноков и мирских», затем окружил Зосимо-Савватиевскую церковь, в которой завершалась литургия. Многие из братии обратились к игумену за благословением дать бой в храме. Однако Гурий повелел продолжить литургию, исполнить волю Божию, возвещенную им прп. Трифоном, и принять мученические венцы.

Захватчики ворвались в храм и умертвили всех присутствовавших («ради тяж-чайшего мучения иных пополам пресекоша, другим ноги и руки отсекоша, иных вдоль разсекоша»). Гурия и прмч. иеродиакона Иосифа они особо жестоко пытали, надеясь узнать, где спрятана монастырская казна. Однако иноки ничего не сказали, и разбойники зарубили их, после чего, ограбив монастырские храмы, сожгли здания с останками преподобномучеников. В монастыре вместе с Гурием погибло 116 чел., из них 95 монахов.

Память Гурию Печенгскому празднуется 9/22 дек., в Соборе Новгородских святых, и 15/28 дек. в Соборе Кольских святых.

Д. К., Б. Г.

Народное название дня св. мч. и исповедника Гурия, 15/28 нояб.

По православному календарю в этот день начинался Рождественский пост. В народе его называли Филипповским.

Первый день Рождественского поста в древности был известен под именем Карачун. По народному преданию, Карачун напускает падеж на домашнюю скотину нерадивому хозяину. День Карачуна (23 дек.) по времени совпадал с Рождественским постом, который иногда называли Карачуновским.

Древнерусский многострунный щипковый инструмент. Бывают трех видов: 1) крыловидные, или звончатые; 2) шлемовидные, или гусли-псалтирь (встречаются в Поволжье); 3) клавироподобные, или прямоугольные (стационарные). Последние сконструированы в XVI-XVII вв. на основе гуслей звончатых и гуслей-псалтири. На их основе в 1905 Н. П. Фоминым созданы т. н. клавишные гусли. Основные приемы игры на любых гуслях – бряцание, защипывание, глиссандо. Использовались для сопровождения пения и плясов.

Прославилась в XVII в. Находилась в Троицкой церкви Густынского монастыря близ г. Прилуки Полтавской губ. Носила также название ярмарочной, т. к. выносилась во время ярмарки из храма и устанавливалась в часовне на торговой площади. Празднование 28 июля.

После закрытия Густынского монастыря в 1924 икона была утрачена.

В 2000 с небольших размеров списка древней Густынской иконы из Черниговского Елецкого монастыря была написана новая икона.