Часть III. Византийский нотариат⁴⁷⁷

Понятие «нотариат», будучи этимологически связано с латинским словом «нотарий» (notarius, в греческой транскрипции νοτάριος), на самом деле первоначально не имело с ним ничего общего. Последнее в классическое время означало протоколиста, ведущего запись бесед и прений сторон, стенографа (ταχύγραφος) или учителя стенографии, т. е. не было связано ни с какой нотариальной функцией.⁴⁷⁸ Зародыш нотариата как правового института усматривают в деятельности определенной категории лиц – профессионалов с техническим названием tabelliones (от tabella, т. е. дощечка, традиционный материал римского документа), которые, не состоя на государственной службе, но под контролем государства занимались в виде свободного промысла составлением юридических актов и служебных бумаг, т. е. облечением юридических сделок в документальную форму, получая за это установленное законом вознаграждение (например, в эдикте Диоклетиана устанавливалась такса вознаграждения табеллиона за составление бумаг и документов по числу строк – 10 динаров за 100 строк).⁴⁷⁹ Именно в этом учреждении усматривают зародыш того громадного института, который, «получив в Италии широкую организацию со стороны законодательства и новое имя «нотариат», вместе с римским правом (но в его византийской переработке. – И. М.) акцептирован и ассимилирован новыми европейскими народами».⁴⁸⁰

Впервые табеллионы упоминаются в начале III в. Ульпаном (D. 48. 19. 9. 4–7), причем в одном ряду с юристами (iuris studiosi) и поверенными (advocati).⁴⁸¹ Указаны их функции (instrumenta forinare, libellos concipere, testationes consignare, testamenta ordinare vel scrivere vel signare), а также места их деятельности. Но поскольку эти указания относятся ко всем трем категориям лиц, упомянутых Ульпианом, то неясно, что приходится на долю собственно табеллионов. Маловероятным, в частности, представляется то, что они осуществляли свою деятельность в архиве или грамматофилакиуме, т. е. публичных учреждениях, в которых, по свидетельству самого Ульпиана, сдавались в депозит документы (ео loci... quo in publico instrumenta deponuntur, arcliivo forte vel grammatophylacio). Возможно, что и тогда уже табеллионы работали в своих расположенных в публичных местах конторах (stationes), о которых мы знаем из более поздних источников.⁴⁸² Общая же эволюция этого института совершалась в направлении приобретения деятельностью табеллионов и табеллионатным документом как таковым все большей публичности, хотя ни сам табеллион не стал государственным служащим, ни табеллионатный документ не приобрел в полной мере значения публичного акта. В то время как на Западе после лангобардского нашествия слово «табеллион» вообще исчезло из сферы документоведения (за исключением тех областей, которые остались под византийским господством), по каким-то не совсем выясненным причинам будучи замененным на слово notarius⁴⁸³, в Византии институт табеллионов распространился повсеместно, вытеснив постепенно все другие античные системы нотариата, причем табеллионы стали обозначаться здесь (наряду с просто греческой транскрипцией – ταβελλίων) многими, более или менее синонимичными терминами – συμβολαιογράφος, νομικός, ταβουλάριος, но никогда – νοτάριος.

В таком примерно виде позднеримский нотариат и был унаследован Византией. Именно ему, по мнению Миттайса, было суждено в эллинистическую и ранне-византийскую эпохи стать фактором, больше всего способствовавшим рецепции римского права на Востоке, именно ему «надлежало направлять юридические отношения на пути нового права и создать в зыбкой бесформенности эллинистического права прочный базис, на основе которого только римский (читай: «византийский». – И. М.) судья и был склонен признать правоотношение».⁴⁸⁴ Но чтобы выполнить эту свою функцию, нотариату самому нужно было избавиться от «зыбкости и бесформенности», безусловно присущей ему на ранней стадии его истории. Это и явилось делом Юстиниана, издавшего ряд фундаментальных законов, которые послужили основой всего византийского законодательства о нотариате и частном письменном акте. Речь при этом прежде всего идет об одной конституции Юстиниана от 1 июня 528 г., во фрагментарном состоянии включенной затем в кодекс (С. 4.21.17),⁴⁸⁵ и о трех его новеллах (соответственно от августа 537 г., 31 августа 537 г. и 4 июня 538 г. ­­ N. 44, 47, 73). К ним присоединяются и ранее изданные императорами законы (например, ряд конституций Льва, воспрещавших табеллионам оформлять письменно сделки евнухов, отчуждения церковных имуществ, уступки владений с целью приобретения их патроном,⁴⁸⁶ или конституция Анастасия, в которой табеллиону вменялось в обязанность контролировать правильность заключения частных сделок и особенно регистрацию актов в соответствии с законом⁴⁸⁷), так как, будучи включенными в кодекс, они приобретали нормативное значение и входили составной частью в Юстинианову доктрину табеллионата.⁴⁸⁸

Итак, текст знаменитой конституции С. 4.21.17,⁴⁸⁹ столь часто воспроизводящейся в разного рода работах, гласит: сделки на продажу или обмен, или дарения, которые необязательно должны быть регистрированы (quas intimari поп est necessarium), а также сделки, касающиеся дачи задатков или чего-либо другого, стало быть, те соглашения, в отношении которых было желательно, чтобы они совершались письменно (quos in scriptis fieri placuit), а также сделки, которым надлежит быть зафиксированными документом (quas instrumento recipi convenit), – все они должны иметь силу (vires habere) не иначе, как через посредство переписанных набело и скрепленных подписями сторон документов (instrumenta in mundum recepta subscriptionibusque partium confirmata), а в случае, если последние составляются табеллионом, то также совершенных им самим (ab ipso complete) и в конце концов «отпущенных» сторонам (partibus absolute),⁴⁹⁰ и чтобы никому не было позволено, прежде чем так случится, присваивать себе на основании такого рода контракта или сделки какое-либо право, предъявляя составленный проект акта (a scheda conscripta), пусть даже содержащий подпись одной стороны или обеих, или же самый акт, который и не совершен, и не отпущен (vel ab ipso mundo, quod necdum est impletum et absolutum).

Из этого весьма краткого текста вытекают, однако, важные следствия. По мнению Дэльгера,⁴⁹¹ здесь речь идет о двух категориях документов: 1) о документах, которые составляются самими сторонами («документы сторон»), переписываются начисто и подписываются ими;⁴⁹² 2) о документах, которые по поручению сторон составляются табеллионом, затем «совершаются») им и вручаются сторонам, причем характерными конститутивными элементами табеллионатного документа были completio и absolutio, правильное понимание которых само по себе выливается в проблему, к которой нам еще предстоит вернуться.

Если конституция С. 4. 21. 17 касалась в основном форм и типов документов, то новелла 44, изданная позднее конституции, но логически как бы предваряющая последнюю, трактует вопросы внешней организации службы табеллиона, и поскольку эта новелла ни разу не приводилась в более или менее цельном виде, считаем полезным перевести ее целиком:⁴⁹³ «Нам стало известно об одной тяжбе, – говорит император в предисловии к новелле, – которая и дала повод для издания настоящего закона, а именно: от лица некоей женщины был предъявлен акт, не имеющий ее собственноручной подписи (ибо она была не сведуща в грамоте), но совершенный табеллионом,⁴⁹⁴ содержащий ее подпись, сделанную с помощью руки табулярия (т. е. за неграмотную расписался табулярий⁴⁹⁵), и отмечающий присутствие свидетелей. И поскольку затем в отношении документа возникло некоторое сомнение (так как женщина заявила, что ее волеизъявление совсем не соответствует тому, что говорилось в письменном акте), то слушавший дело пожелал узнать правду от табеллиона, с какой целью и вызвал его. Тот сказал, что признает письмо формулы совершения акта, но ничего не знает, что за этим (т. е. процедурой «совершения») последовало, ибо разбор начальной стадии (составления акта) он не взял на себя, а поручил это кому-то из своих помощников, да и позднее не присутствовал при совершении, но снова поручил это еще одному помощнику. Явился в суд и участвовавший в совершении, который, однако, сказал, что и ему ничего о деле неизвестно, так как не он был писцом документа; он знает только то, что в его присутствии акт был «отпущен» (ἀπολέλεται, dimissum est). Того же, кому было поручено начало составления акта, не удалось найти. И если бы судье не удалось с помощью свидетелей распутать дело, то явно возникла бы опасность, что он ничего и не будет знать, а это заслуживает компетентного рассмотрения и оценки.

Поэтому, – говорит Юстиниан, начиная главу I закона, – мы сочли нужным помочь каждому и издать для всех общий закон с тем, чтобы табеллионы, стоящие во главе службы, любым способом лично сами занимались составлением акта⁴⁹⁶ и присутствовали, когда последний «отпускается» (ἠνίκα ἀπολύοιτο, dum dimittitur), и чтобы не иначе осуществлялось совершение акта (πλήρωσις, completio),⁴⁹⁷ как с соблюдением следующих правил: они сами должны иметь представление о деле с тем, чтобы в случае, если спросят судьи, могли узнать и ответить, что случилось впоследствии, особенно когда сделавшие волеизъявление неграмотны, ибо им легко отказаться от того, что изложено в документе: это не поддается проверке. Так вот (1), чтобы предотвратить все это, мы и пишем настоящий закон, и хотим, чтобы он всячески соблюдался табеллионами и в этом благословеннейшем городе (т. е. Константинополе), и в провинциях. Пусть они знают, что если что-либо сделают вразрез с ним, то будут полностью отстранены от так называемых станций (ἐκπεσοῦνται πάντως καλουμένων στατιόνων)⁴⁹⁸ а тот, кто будет делегирован ими или для выполнения обязанностей по составлению документов, или для того, чтобы присутствовать, сам станет хозяином концессии на станцию (αὐτὸς κύριος τῆς ἐπὶ τῆς στατίονος αύθεντίας ἕσται).⁴⁹⁹ И все переменится: этот отныне займет то положение на станции, которое имел в отношении ее ее прежний начальник (ό κατ᾿ αυτήν πρωτεύων), а тот или покинет ее, или станет одним из рядовых писцов, обслуживающих нового начальника (εις των ύπογραφόντων έκτάνω, unus mi- nistrantium illi). Если же и он откажется делать то, что ему поручено, а другой сделает то же по воле этого, то и мы назначим для них такое наказание, чтобы из страха перед ним они старались быть справедливыми и более осторожными при обращении с документами, а из-за своего стремления к покою и наслаждению не разрушали чужие жизни. Если же (2) этот та- беллион случайно окажется неспособным взять на себя руководство (την εςουσίαν) станцией, составляя акты вопреки установленным нами настоящим законом правилам, то пусть будет совсем отстранен от этого, а другой вместо него пусть будет выдвинут, причем от этого не должен нести никакого ущерба собственник станции (ό τοῦ στατίονος κύριος, stationis dominus), если им окажется кто-либо из посторонних лиц, а не сам табеллион; он не должен терять ничего из доходов, получаемых от станции. Но только один табеллион, выдумавший такие вещи и отказавшийся исполнять свою работу, отстраняется от заведования, в то время как все другие права на станцию сохраняются неприкосновенными за ее собственниками, в отличие от табеллионов, допустивших такого рода ошибки. И пусть (3) не сочиняют табеллионы отговорок, ссылаясь на болезни или занятость, ибо им можно, если что-либо подобное произойдет, пригласить к себе заключающих сделку и самим совершить акт. Такого рода заключающиеся изредка сделки не станут, пожалуй, ни для кого препятствием, так как ничто у людей не бывает столь бесспорным, как то, что они (люди) не могут допустить и тени какого-либо сомнения, даже если речь идет о чем-то в высшей степени справедливом. Но и уменьшение доходов у них из-за (недостаточного) посещения контрагентов пусть не выдвигают в качестве предлога, ибо лучше немногие сделки оформлять надежно, чем рисковать, беря на себя многие. Однако (4), чтобы закон не показался им слишком суровым, мы, приняв в расчет человеческую природу, устанавливаем наши законы в соответствии с последней. Так, именно из-за их такого рода колебаний мы даем табеллионам разрешение (ἄδειαν, licentiam) каждому выдвинуть для этого одного (себе заместителя, зарегистрировав его) в ведущемся в соответствии с обычаем регистре у светлейшего магистра ценза благословенного города и дать ему (заместителю) право составлять в его (табеллиона) станции документы для заключающих соглашения и присутствовать при отпуске этих документов. И никому другому из пребывающих в станции не разрешается ни брать на себя начальный этап составления документа, ни присутствовать при их отпуске, но только самому табеллиону, имеющему концессию, или предложенному им для этого его заместителю. Если же что-либо, вопреки этому, случится и дело будет поручено кому-то другому, то пусть будет подвергнут ранее определенному нами наказанию табеллион, имеющий концессию, а сами документы в интересах контрагентов (διὰ τὸ χρήσιμον τῶν συμβαλ λόντων, propter utilitatem contrahentium) пусть остаются в силе (οὐκ ἀκυρουμένων). Выражаем уверенность, что из страха перед законом табеллионы отныне будут соблюдать установленные нами правила и документы будут находиться под охраной».

Не менее интересна и глава II новеллы, которая уже непосредственно посвящена самому документу. «К настоящему закону, – говорит император, – мы добавляем еще то, что табеллионы должны писать акт не на какой-нибудь другой чистой бумаге, а только на той, которая вначале содержит так называемый протокол, указывающий имя находящегося в этот момент при должности славнейшего комита священных наших щедрот и время изготовления бумаги,⁵⁰⁰ каковые (т. е. имя и время) на такого рода документах пишутся на верхней части листа (προγράφεται). Этот протокол не следует отрезать, но оставлять вставленным (ἐγκείμενον, insertum). Ведь нам известно немало подделок среди документов (παραποιήσεις, falsitates), уличавшихся и ранее, и сейчас. Так что если появится какой-либо письменный акт, имеющий не по правилам записанный протокол, но какую-либо иного рода надпись (ἄλλην τινὰ γραφήν) содержащий, то пусть не принимают его (к рассмотрению) как поддельный и непригодный для такого дела. Только на такой бумаге, о которой мы говорили, пусть пишут акты. Мы желаем, чтобы эти определенные нами правила, касающиеся качества листов бумаги и отрезания так называемых протоколов, были действительны только для этого благословенного города,⁵⁰¹ где, с одной стороны, заключается очень большое количество всевозможных сделок, а с другой – имеется значительный запас бумаги и можно законным образом использовать обстоятельства, а не давать повода кому-либо грешить подделыванием, ответственность за которое будут нести и сами табеллионы, если осмелятся совершить что-либо вопреки этому».

Эти распоряжения органично дополняются изданной спустя несколько дней (31 августа 537 г.) новеллой 47, касающейся способа датировки актов.⁵⁰² Юстиниан предписывает (гл. 1) «тем лицам, которые ведут регистры (gesta) в судах или везде, где составляются акты (πράξκις, acta), табеллионам и вообще пишущим документы по какой бы то ни было форме в этом великом городе и пи у других народов, быть во главе которых дал нам Бог, так редактировать начало документов: «В царствование такого-то божественнейшего августа и императора, в год такой-то», а затем указывать имя ипата (консула), в тот год находящегося при должности, на третьем месте – индикт (т. е. 15-годичный цикл, заимствованный из практики фиска. – И. М.), за которым следуют месяц и день.⁵⁰³ Ибо таким образом время сохранится навсегда, да и упоминание о царствовании, порядок консулатов и прочие наблюдения, включенные в документы, будут весьма способствовать тому, что последние не смогут быть подделаны. Если же (§ 1) у жителей Востока или у других людей сохраняется обычай исчисления времени от основания городов, не будем этому препятствовать, но пусть сначала ставится царствование, за ним следуют, как уже сказано, штат (консул), индикт, месяц и день, в который совершается и записывается происходящее (πράττεται καὶ γράφηται τὰ γινόμενα, geruntur et scribuntur quae aguntur),⁵⁰⁴ и уж потом пусть приводится и год с основания города. Ибо мы ничего не упраздняем из того что было раньше, но императорской прибавкой возвеличиваем дело». Во II главе новеллы предписывается судейским чиновникам проставлять даты актов на греческом или латинском языке в зависимости от того, на каком языке писан «контекст» (τάξις, ordo).

Наконец, новелла 73 от 4 июня 538 г., чрезвычайно важная, поскольку в ней затрагивается фундаментальная проблема юридической действенности документа в зависимости от способа его засвидетельствования.⁵⁰⁵ Дело в том, что до Юстиниана в целях сообщения частному письменному акту доверия (impositio fidei) широко применялся в судопроизводстве метод сравнения почерков (σύγκρισις των γραμμάτων, comparatio litterarum). Юстиниан на материале практики судов показывает несовершенство этого метода и вменяет в обязанность составлять документ, подписанный по меньшей мере тремя свидетелями, а еще лучше – совершенный табеллионом. Поводом к изданию закона послужил «парадоксальный» случай, происшедший в Армении, когда суду был предъявлен акт об обмене (το άμείψεως συμβόλαιον), почерк подписей свидетелей которого был признан «непохожим» и, значит, подписи недостоверными. Однако сами свидетели, позднее разысканные, опознали свои подписи, и акт «получил доверие». Этот случай побудил Юстиниана к весьма скептической оценке метода сравнения почерков: с одной стороны, он способствует появлению эпидемии подделок, ибо «у подделывателей один предмет увлечений – как можно больше упражняться в подражании почеркам; ведь подделка – это не что иное, как подражание истине, и в эти времена мы встречаемся с бесчисленным количеством подделок (μυρίας παραποιή σεις) в судебных процессах»; с другой – весьма неустойчива сама природа почерка, ибо «часто причиной непохожести его является время (ведь неодинаково, пожалуй, будет писать кто-либо, пребывая в молодом возрасте, в зрелом, постарев, а возможно, и дожив до самого дряхлого возраста), а зачастую и болезнь на это влияет; да что мы вообще говорим об этом, когда даже простая смена пера и чернил полностью уничтожает тождественность почерка» (praef.). Поэтому (гл. I), если, скажем, есть желание надежно поместить в депозит, пусть «не доверяют одним только распискам принимающего на хранение (именно этот случай был предметом рассмотрения в суде: ведь тот, о котором говорили, что это он писал документ, не опознал своего почерка, чем произвел большое смятение; его заставили написать другой текст, почерк которого показался довольно похожим, но не совсем тождественным, и то, что касалось почерка, так и осталось невыясненным). Тот, кто отдает в депозит, пусть вызовет свидетелей, по возможности честных и достойных доверия, числом не менее трех, чтобы мы уже не зависели только от почерков и их сличения и чтобы судьям была помощь и от свидетелей. Ибо мы допускаем и такого рода свидетельства, когда свидетели, придя, говорят, что в их присутствии подписало документ лицо, совершившее его, и что они это знают. И если мы узнаем, что свидетелей было не меньше трех и они достойны доверия, мы не станем противиться такого рода доверию: мы ведь устанавливаем закон не для того, чтобы сокращать доказательства, но чтобы они были, и были надежными. Но если (гл. II) кто-либо будет составлять акт о займе или какой-либо другой сделке и не пожелает его совершить публично (ἐπ᾿ ἀγορὰς συνθεῖναι),⁵⁰⁶ то пусть документ, который оформляется письменно, считается имеющим доверие не сам по себе (αὐτόθεν, ex ipso), но только от присутствия достойных доверия свидетелей, числом не менее трех, так чтобы или они лично присутствовали и свидетельствовали своими собственными подписями, или другие за них свидетельствовали, что именно в их присутствии составлен документ; и дело получит доверие и от того и от другого (т. е. от сличения почерка и свидетелей. – И. М.), так как и рассмотрение почерков не является полностью негодным, но лишь недостаточным, нуждающимся в подкреплении свидетелями. Если же (гл. III) случится нечто подобное тому, что произошло в Армении, и сличение почерков скажет одно, а показания свидетелей другое, тогда мы полагаем, что то, что говорится живым голосом (τὰ παρὰ ζώης λεγόμενα φωνῆς) и подкрепляется клятвами, более достойно доверия, чем письменный документ сам по себе.

В противном случае пусть от проницательности и боголюбия судьи зависит то, что доверие оказывается более истинным свидетельством, чем эти.⁵⁰⁷ Если же кто-либо сдающий в депозит или дающий заем, или как-либо иначе заключающий сделку удовлетворится одной только распиской того, с кем он вступает в соглашение, то он сам должен отдавать отчет в том, что он все дело поставил в зависимость от доверия к тому человеку. И постольку же доверие на основании письма (ἐκ τῆς γραφῆς) покажется, пожалуй (в соответствии с нашим законом), недостаточным, чтобы быть оказанным документу; если же присутствие свидетелей, при которых сделка происходила, или, может быть, последнее прибежище дела (скажем, клятва) помогут ему, то мы не объявим происшедшее недействительным. Ибо, остерегаясь подделок и подражаний и не доверяя тем сделкам, которые являются «голыми» (γυμναῖς οὔσαις αὐταῖς), мы придаем делу такого рода строгую точность не для того, чтобы лишить доверчивых их доверия по отношению к друзьям, но чтобы, насколько это возможно, всеми способами изобличить обман и запирательство. Но и акты (гл. V), совершаемые публично, даже если они содержат completio табеллионов, пусть перед формулой совершения (πρὸ τοῦ τελέσματος) сделают письменное указание на присутствие, как сказано, свидетелей. Нужно, однако (гл. VI), чтобы судьи, если они найдут какие-либо пометы, записанные на документах, разобрали их и попытались прочесть (мы ведь знаем, что многое и из них обнаруживается), и нелегко доверие к почеркам допустить на основании сличения их с другими по вышеуказанным нами причинам. Если же (гл. VII) все свидетели умрут или случайно будут отсутствовать, или по какой-либо другой причине будет нелегко придать доверие на основании подписей свидетелей, ни табеллион, совершивший документ (если тот будет совершен публично), не уцелел, чтобы в совершенном им деле выступить в качестве свидетеля, или его нет в городе, а совершенно необходимо произвести сличение почерков формул совершения, или нет тех, которые подписали документ, тогда следует пойти на сличение (мы ведь не запрещаем его совсем). Приступив к делу со всей тщательностью и в любом случае, если будет сочтено, что нужно оказать ему доверие, привести также к присяге предъявившего документ, который должен поклясться, что он, ничего плохого не зная в отношении предъявляемого им документа и не приготовив никакой уловки в отношении сличения, которое должно состояться, так им пользуется, чтобы и не было что-либо уничтожено совсем и чтобы в делах была всегда надежность. Относительно же (§ 1) документов, совершаемых публично, дело обстоит так: если придет табеллион и станет свидетельствовать клятвенно, то если он написал документ не лично, а через кого-то из своих помощников, пусть придет и тот, если он жив или если вообще возможно, чтобы он пришел и никакая причина не мешает его появлению (скажем, тяжкая болезнь или какое-либо из иного рода обстоятельств, которые встречаются у людей); а если акт указывает и счетчика (ὰριθμητήν, adnumeratorem),⁵⁰⁸ то и тот пусть присутствует, чтобы три было свидетеля, а не один. Если же и счетчик не был указан, а весь документ табеллион самолично и написал, и совершил, или же тот, кто его написал, отсутствует или по иной какой-то причине не может присутствовать, а табеллион сам клятвенно свидетельствует собственной формуле совершения (τῷ οὶκείῳ τελέσματι), чтобы не было места сличению, то пусть и в этом случае будут достойны доверия документы. Ибо свидетельство, происходящее посредством голоса совершившего документ и подкрепленное клятвой, придаст, пожалуй, некоторый дополнительный вес делу. Если же (§ 2) табеллион умер и его формула совершения будет засвидетельствована путем сличения с другими, если с другой стороны будет жив и составитель акта, и счетчик тоже, пусть явятся и те, если они находятся в городе, и пусть имеет грамота доверие, основанное на сличении формул совершения, и доверие, основанное на свидетельских показаниях. Если же никого из тех лиц не будет, тогда пусть осуществляется сличение формул совершения. Однако пусть одного этого будет недостаточно для такого дела, но пусть будут подвергнуты рассмотрению почерка и подписавших акт или и контрагентов, чтобы на основании многочисленных сличений и формулы совершения, и почерков подписавших или также контрагентов свести отовсюду единое доверие и завершить его. Если (§ 3) ничего другого не будет найдено, кроме сличения документов, то до сих пор господствовавшее правило пусть имеет преимущество перед тем, что предъявляющий документ для разбирательства сличения приносит торжественную клятву. Чтобы дело вообще приняло какое-то прибавление для большего доверия к нему, пусть к тому же присягнет и сам проситель того, чтобы это осуществилось, а именно – что, не располагая иным доверием, он пришел на разбирательство сличения актов, что он в отношении его (сличения) не сделал никаких уловок и ничего такого, что могло бы, естественно, скрыть истину. От всего этого позволено быть свободными контрагентам, если они (и та и другая сторона) пожелают прийти к тому, чтобы зарегистрировать документы (ἐμφανῆ ποιεῖσθαι, utinsinuent),⁵⁰⁹ и сами контрагенты внесут в регистры, чтобы гарантировать от обмана, порчи и подделываний, и всяческие другие злокозни исправляя, мы устанавливаем настоящий закон. Те документы, которые уже санкционированы нами на основании происшедшего сличения почерков с привлечением собственноручных текстов, остаются в силе. Разумеется, и те документы, которые исходят от лиц, не сведущих в грамоте, и которые уже приняты в судах, пусть сохраняют свою силу, так как такие документы получили подобающее рассмотрение в судебном порядке. Когда же (гл. VIII) речь идет о контрагентах, не сведущих в грамоте, должны быть привлечены два табулярия⁵¹⁰ и свидетели в тех местах, где имеются табулярии, но особенно свидетели, незнакомые контрагентам. Все это для того, чтобы одни (т. е. табулярии. – И. М.) писали за неграмотного или малограмотного, а другие – свидетельствовали, что в их присутствии это проходило и они знают об этом, и таким образом доверие к такого рода актам будет гарантировано. Ясно, что для такого рода сделок должно быть привлечено не менее пяти свидетелей, в числе которых будет и пишущий за контрагента, причем пишущий или весь документ целиком, или только то, что следует за несколькими пометами, поставленными контрагентом, и таким образом будет соблюдена строжайшая точность. Это (§1) мы утверждаем в отношении письменных актов. Если же кто-либо пожелает заключить какую-либо сделку без письменного оформления (ἀγράφως πρᾶξαι οίονδήποτε συνάλλαγμα⁵¹¹), то совершенно ясно, что это получит доверие или через свидетелей, или через клятвы, причем истец приводит свидетелей, а ответчик – присягает или отвергает присягу, в зависимости от того, как судья поставит вопрос, чтобы ничто и ни у кого из них не осталось непроверенным. Хорошо (§ 2), однако, к закону и то добавить, что при сделках до 1 литра золотом (­72 солида, см. С. 10.72.5) такое требование не должно предъявляться, а дело должно происходить в соответствии с тем, что до сих пор имело права гражданства, чтобы из-за малых дел люди не претерпевали большого разорения. И наконец (гл. IX), мы желаем, чтобы все сказанное было действительно для городов. В деревнях же, где гораздо проще и где ощущается большая нужда в умеющих писать и могущих свидетельствовать, те правила, которые в них до сего времени были действительными, пусть и сейчас остаются непоколебимыми. Ибо это уже санкционировано нами и в отношении самих завещаний, о которых мы особенно заботимся. Так пусть же господствует закон во всех документах и соглашениях, которые будут после этого совершаться; ибо зачем узаконять то, что уже минуло».

С изданием новеллы 73 складывание византийской доктрины нотариата было в основных чертах завершено. Главным ее элементом, как видим, была фигура символеографа-табеллиона, в контору которого («станцию») должны были обращаться лица, желавшие совершить документ. На основании устного сообщения сторон о свойстве сделки табеллион составлял проект акта (так наз. scheda), цель которого заключалась в том, чтобы выяснить характер юридического отношения, в которое вступают стороны, и желание их относительно взаимных правоопределений, как это делается нотариусами в наше время. С этого scheda писался самый акт (mundum), но, вероятно, не раньше, чем scheda прочитывался контрагентам и утверждался их согласием.⁵¹² Для написания акта употреблялся род гербовой бумаги – «протокол». Переписанный акт еще раз прочитывался контрагентам в присутствии свидетелей, приводимых ими (причем соблюдался принцип «unus testis nullus testis»), подписывался теми и другими, после чего подписывался табеллион, используя стереотипную формулу, содержащую completio и absolutio.

Но что, собственно говоря, такое completio и absolutio? В старой историко-юридической литературе превалировала точка зрения (она резюмирована у Ляпидевского), согласно которой completio состоит в написании проекта акта, т. е. выяснении как свойства сделки, так и взаимных правоопределений сторон, и в приготовлении на основании этого проекта mundum, т. е. настоящего документа; absolutio есть акт, состоящий в прочтении документа (mundum) сторонам и свидетелям и в утверждении его подписями как тех и других, так и табеллиона.⁵¹³ Но сейчас вопрос об этих (ключевых для средневекового нотариата) понятиях стоит в науке иначе. Что касается первого из них (completio, которую греческие источники передают терминами πλήρωσις, τελείωσις или же соответствующими глаголами), то здесь среди ученых существует относительное согласие: «С точки зрения субстанциальной, – пишет Амелотти, – completio состоит в прочтении документа нотарием сторонам и в его обращенном к ним вопросе, соответствует ли он (документ) их воле, т. е. точно ли поняты и выражены их волеизъявления при составлении проекта акта (scheda) и при переводе его in mundum; с точки же зрения формальной completio заключается в заявлении нотария в конце акта о том, что он, нотарий, только что осуществил completio. Делая это, табеллион берет на себя ответственность перед сторонами за форму и содержание акта».⁵¹⁴

Мнения расходятся, когда речь заходит об absolutio (или ἀπόλυσις, ее греческом эквиваленте). Казалось бы, бесспорно то, что этот термин означает «отпуск», выдачу документа, а согласно наиболее естественной интерпретации слова partibus в конституции С. 4.21.17 (или соответственно μέρεσιν в упомянутой парафразе Феофила) как дательного падежа – заключительное действие нотария, который обязан передать документ, снабженный его completio, сторонам.⁵¹⁵ Именно в этом значении, очевидно, фигурирует absolutio в западноевропейских юридических актах (начиная с равеннских папирусов), которые упоминают ее вместе с completio в финальной фразе табеллиона: complevi et absolvи. Однако такое понимание затрудняется собственно византийской практикой, так как в византийских юридических актах ἀπόλυσις встречается в конце корроборационной клаузулы или в разделе подписей контрагентов и собственно интерпретируется как действие сторон, как передача документа выпускающей стороной контрстороне.⁵¹⁶ Это и побудило Бруннера еще в прошлом веке выступить со своей знаменитой теорией, согласно которой в С. 4.21.17 и в других текстах вышеупомянутые partibus или μέρεσιν следует понимать как dativus agentis. Следовательно, absolvere – это деятельность сторон, таким образом, налицо полное совпадение между предписаниями Юстиниана и византийской юридической практикой. Напротив, считает Бруннер, западноевропейская практика неверно понимает конституцию и относит absolvere к нотарию как его последнее действие, в то время как действия сторон уже раскрывались ранее в traditio cartae, т. е. в акте передачи, который имеет смысл не только материального вручения документа, но и его совершения: он выражается в переходе несовершенного документа из рук выпускающего контрагента в руки де- стинатора, которому этот документ передается (по выражению Cartularium Langobardicum) ad proprium. Но пока он не передан, он не есть carta в юридическом значении слова и не имеет никакой силы по отношению к контракту, о котором в нем говорится. Он не может быть средством доказательства, так как и сам этот контракт без traditio не получает юридической силы. Но после того как traditio совершена, следуют subscriptiones свидетелей, и документ переходит в руки табеллиона, который прилагает completio и отдает документ совершенным дестинатору, выполняя тем самым absolutio.⁵¹⁷

Концепция Бруннера в отношении traditio cartae подверглась весьма энергичной критике.⁵¹⁸ Согласно Амелотти, дело обстояло как раз наоборот по сравнению с тем, как это понимал Бруннер, а именно: Запад совершенно адекватно понял распоряжение Юстиниана, без колебаний отнеся absolutio к действию табеллиона, в то время как в Византии (или «на Востоке», как предпочитает выражаться Амелотти) в соответствии с древней восточной юридической традицией («принцип инкорпорации права в документе») данное распоряжение Юстиниана не привилось. И до него, и во время его царствования, и после него этот вопрос здесь решался несколько иначе. Так, тот факт, что в договорных документах ἀπόλυσις (присутствует ли она в конце удостоверительных клаузул или в разделе подписей сторон), как правило, следует за стипуляционной клаузулой, очевидно, означает, что контрагент, который подтверждает свое обязательство формулой ἀπερωτηθείς ὠμολόγησα, желает еще больше усилить ее объявлением о выдаче документа. По мнению Амелотти, этому не противоречит и то, что, будучи последним, кто подписывал акт, на практике именно табеллион вручал совершенный документ заинтересованной стороне. Юстиниан, выпуская свою конституцию, как раз и попытался сделать нотария ответственным за акт передачи, но и он не был последовательным в этом своем намерении, так как в новелле 44 говорится об absolutio в присутствии табеллиона.⁵¹⁹

Наиболее последовательно вопрос рассмотрен Зепосом как в его старой, уже цитировавшейся нами статье,⁵²⁰ так и в позднее опубликованной.⁵²¹ По его мнению, под влиянием «всегда живых» древнегреческих и эллинстических воззрений и постепенно возраставшей роли клириков в составлении нотариальных актов предписывавшаяся Юстиниановыми нормами ἀπόλυσις ­ absolutio утратила свое первоначальное значение и фактически растворилась в процедуре «совершения» (τελείωσις ­ completio) акта нотарием, в то время как нотариальный акт сам по себе приобрел самодовлеющее диспозитивное значение и по существу поглотил функцию частного акта. Результатом подобной контаминации правовых воззрений было то, что нотариальный акт совершался окончательно путем чистовой его записи и присоединения completio нота- рия, а вручение его правопреемнику не было строго обязательным с процедурной точки зрения и с точки зрения законности акта. Другими словами, выдача документа в руки правопреемнику, если она оговаривалась в нем специальной клаузулой, совершалась naturaliter для большей надежности и уверенности правопреемника, которому необходимо было иметь средство доказательства его благоприобретенных прав против потенциальных оспариваний их в будущем.⁵²²

Важно в этой связи отметить, что в более поздних византийских законодательных текстах (Василики, Книга Эпарха Льва VI, Исагога и др.) при определении прав и обязанностей нотариев, связанных с составлением актов, речь идет только о completio. Особенно показательно, что Василики, воспроизводя в греческой редакции конституцию Юстиниана С. 4.21.17 (­ В. 22.1.76), упоминают только τέλεσμα нотария и вообще опускают ἀπόλυσις – факт, который отразился и в схолии Гариды (XI в.) к этому месту в Василиках. Согласно схолии, письменный акт, фиксирующий продажу собственности, «не иначе получает совершение, чем если будет записан, переписан начисто и подписан сторонами; если же письменный акт составляется табеллионом, он получит τέλεσμα или κομπλατίονα, т. е. формулу о том, что совершил такой-то».⁵²³ Правда, тут же приводится схолия 6 к В. 22.1.76, которая цитирует видного юриста Юстиниановской эпохи Фалелея, полагавшего, что контракт не может считаться законным, если «номик не совершил документ или, если тот был совершен, стороны взаимно не выпустили его друг другу»⁵²⁴ (следовательно, absolutio недвусмысленно названа здесь как ή παρὰ τῶν μερῶν ἀπόλυσις).⁵²⁵ Менее ясна мысль Феодора в схолии 1 к В 22.1.76, для которого контракт незаконен, если документ не был исполнен (очевидно, как набросок), переписан набело, выдан и не получил completio нотария: εἰ μὴ πληρωθῇ καὶ καθαρογραφῇ καὶ ἀπολυθῇ καὶ σχῇ τοῦ ταβελλίωνος κομπλατίωνα.⁵²⁶ На кого здесь возлагается обязанность ἀπολύειν, сказать трудно, хотя думается, что не на табеллиона.

Не желая опережать результаты нашего исследования, мы воздержимся здесь от высказывания собственного мнения. Отметим лишь, что, как бы там ни было, но письменный акт становился если и не единственным, то все же преимущественным, а на практике и господствующим способом заключения соглашений, особенно в сфере купли-продажи. Таким он предстает и в позднейшем византийском законодательстве. Правда, Эклога уделила мало внимания документам (пожалуй, лишь раздел о свидетелях в ней представлен богато), но зато это с лихвой восполняет новелла императрицы Ирины (797–802)⁵²⁷. «Мы предписываем, – говорится в ней, – чтобы всякий судебный процесс и тяжба, для разрешения который требуется письменное или устное свидетельство, проходили как положено: все сделки в нашем царственном городе, а именно – помолвки, договоры о приданом, все возможные виды эмфитевтической аренды (ἐμφυτευτικὰ ἐμπερίγραφα παν τοῖα), описи имуществ сирот, всякого рода соглашения, расторжения, дарения, сделки купли и продажи, займы, залоги, завещания, отпуски на свободу и прочее в том же роде – с привлечением семи или пяти (только при завещаниях и отпусках на свободу достаточно и трех) достойных доверия свидетелей, а именно священников, архонтов, лиц военного и гражданского состояния, имеющих соответствующее имущественное положение и занятие, живущих, разумеется, благочестиво и в благоприличии, – так вот, нужно, чтобы все эти контракты и всевозможные соглашения, а также (оформляющие их) письменные документы совершались в их присутствии. И если автор документа (ὁ τὸ ἔγγραφον ποιῶν) в состоянии сам написать (его), пусть пишет весь документ целиком (γραφέτω τὸ πᾶν) и пусть будут указаны и свидетели.⁵²⁸ Исключением из этого являются сделки о приданом и всевозможные срочные аренды, ибо при них пусть пишут, как принято, и табулярии, и номики, и свидетели, причем пусть подписываются такие свидетели, о которых мы только что сказали. И всякий раз, когда в совершенных таким образом сделках какой-либо стороной будет возбужден спор, следует вызвать свидетелей и принести документы, и спросить их относительно документов, подлинны ли они. И если они, призвав в свидетели Бога, единодушно признают, что представленные документы подлинны, пусть судебное разбирательство будет прекращено, а вчинивший иск пусть будет подвергнут судьей штрафу, предусмотренному представленным документом, и выплатит его своему противнику (по процессу). Если же судебный иск будет вчинен после смерти названных в представляемом документе свидетелей, то и в этом случае процесс пусть будет прекращен без расследования.

Но если тот, кому вменяется в обязанность изготовлять акт в ранее названных случаях, неграмотен или по причине болезни не в состоянии писать этот акт, то пусть он проставит (προτάσσειν αὐτόν) честной крест, а остальное пусть пишется табулярием, номиком или другими клерками; и если необходимо, чтобы свидетели подписали его, – быть посему; если же не необходимо, то пусть они становятся известными путем обозначения их имен.

Устные же соглашения должны совершаться таким образом: когда привлечены, как было сказано, семь или пять достойных доверия свидетелей (ибо только при завещаниях и отпусках на свободу достаточно и трех), все контракты и всевозможные соглашения должны совершаться в их присутствии. И если случится, что одна из сторон будет оспаривать соглашение, пусть будут опрошены отысканные свидетели. И если они, спрошенные дважды и трижды судьями, будут в согласии с возбудившим дело, пусть собственноручно изготовят документы (ποιείτωσαν ἔγγραφα έξ ιδιοχείρου) и сдадут их в церковь (καὶ τιθέτωσαν αὐτὰ ἐπ᾿ ἐκκλησιάς). Если же они неграмотны, пусть поставят честные кресты, а остальное пусть пишут через клерков буквально в таких выражениях: «Такой-то и такой-то, род занятий или звания. Свидетель – господь Бог и это святое место, в котором находимся и сдаем документы. Мы засвидетельствовали истину и ни в чем не солгали, и с этим нашим свидетельством мы предстанем перед страшным (судейским) алтарем Христа, Бога нашего. И да воздастся нам и детям нашим и ныне и во веки веков согласно нашему свидетельству. И если когда-либо в какой-то момент или год мы окажемся лжесвидетелями, то да возместим потерпевшему причиненный нашим свидетельством ущерб, и пусть мы подвергнемся каре, предусмотренной для лжесвидетелей, согласно поговорке, гласящей: »...лживый свидетель не останется безнаказанным за свои злодеяния» (Раrоеm. 19.5; 19.9)». Если же свидетели противоречат друг другу или обе стороны приводят своих свидетелей, пусть судьями будет произведен отбор (γενέσθω έκλογή) свидетелей, и те, которых больше и которые более достойны доверия, пусть изготовят, как было сказано, собственноручные акты (ιδιόχειρα), и процесс, таким образом, завершен. Это имеет силу и в иноземных городах (ἐν ταῖς ἔξω πόλεσι), и провинциях, за исключением, правда, тех случаев, когда речь идет о границах (τῶν ὀροθεσἰων); ибо мы предписываем, чтобы споры в отношении границ решались так, чтобы размежевывающие свидетели держали в руках Св. Евангелие или честной крест, как и вплоть доныне было в обычае (καθῶς каὶ ἔως τοῦ νῦν ἐκράτησεν ἡ συ νήθεια), причем они, хотя и не приносят присяги, все же надежно удостоверяют документы, как уже было сказано выше».

Как отмечено уже Бургманом в его комментарии к изданию новеллы,⁵²⁹ последняя в некоторых своих пунктах близка к Эклоге, что «понятно из-за исторической близости» памятников: тот же (при различии в порядке перечисления и отдельных особенностях) каталог юридических сделок,⁵³⁰ почти те же, хотя и несколько расширены, квалификации «достойных доверия» свидетелей, введенные еще Юстинианом (в новелле 90.1 он требует для них τὸ τῆς ἀξίας ἢ στρατείας ῆ εὐπορίας ἢ ἐπιτηδεύσεως ἀναμφισβήτητον)⁵³¹ и принятые почти дословно в Эклоге (14.1: Оἰ μάρτυρες ἢ ἀξίαν ἢ στρατείαν ἢ ἐπιτήδευμα ἢ εὐπορίαν ἔχοντες κατὰ πρόληψιν όεκταῖοι τυγχάνουσιν);⁵³² Та же фразеология новеллы, которая отчетливо показывает, что тот же самый ход процесса предполагается как общепринятый и в Эклоге (ср. 14.5), и т. д. Но зато резко завышено как по сравнению с Эклогой, так и по сравнению с Юстиниано- выми предписаниями число свидетелей;⁵³³ ничего не говорится о присяге сторон, которую все еще предусматривает Эклога (17.2); нет в новелле речи и об опечатывании документов, хотя в Эклоге (5.2) оно предписывается при завещаниях.⁵³⁴ В целом новелла Ирины также свидетельствует о повышении значимости документального доказательства, что особенно отчетливо видно в определении, что тогда, когда уже нет в живых свидетелей, процесс после изготовления документов должен быть завершен ἄνευ ζητήσεως ⁵³⁵.

Обращает на себя внимание тот факт, что в новелле Ирины вообще не встречается упоминание табеллиона-символеографа; говорится только о табуляриях и номиках, участие которых в сделках о приданом и ἐμπερίγραφα предусматривается и как обязательное, и как общепринятое. По мнению Бургмана, здесь имеется в виду изготовление именно табеллионатных документов,⁵³⁶ хотя, как мы видели, раньше табулярии участвовали в составлении документов в качестве писцов (в частности, пишущих вместо неграмотных контрагентов сделки). Конечно, не исключается и то, что в новелле Ирины под табуляриями имелись в виду табеллионы, являя типичный пример смешения названий в позднеримском и ранневизантийском праве.⁵³⁷

Скорее всего, в послеюстиниановское время табулярии и табеллионы вообще слились в одно учреждение, будучи облечены одними и теми же функциями, причем наиболее употребительным их названием становится именно табулярии (а также символеограф, номик и другие, т. е. те более или менее синонимичные названия, о которых уже говорилось).⁵³⁸

Наиболее отчетливо статус и круг полномочий табуляриев предстают перед нами в памятнике X в. – в сборнике уставов константинопольских цехов, собранных и обработанных в 912 г. самим Львом VI Мудрым под названием «Книга Эпарха».⁵³⁹ Действительно, первый титул книги – «О табуляриях», состоящий из 26 статей, текстуально совпадает с соответствующей (115-й) «новеллой» этого законодателя⁵⁴⁰ и может восприниматься как своеобразный нотариальный регламент, регулирующий организацию нотариальной службы в Константинополе и профессиональную подготовку нотариев. Из Книги Эпарха мы узнаем, что составление всяких актов, соглашений и прочих письменных документов – πρᾶσεις (запродажных актов), προικῷα συμβόλαια (брачных контрактов), διαθῆκαι (завещаний), συμβιβάσεις (договоров) и т. д. – было монополией лиц, избранных и принятых в корпорацию табуляриев-символеографов во главе с примикирием, причем даже младшим чинам этой корпорации – учителям права⁵⁴¹ – не разрешалось составлять документы.⁵⁴² Избрание нового члена корпорации (как «преподавателя законов», так и «учителя традиционных дисциплин»⁵⁴³) происходило на общем собрании (συλλόγῳ) членов корпорации, в торжественной обстановке и завершалось угощением, которое устраивал членам корпорации вновь принятый (или зачисленный на должность примикирия). Избирался желавший быть принятым в число табуляриев голосованием, пройдя к тому же испытания (διάγνωσις) со стороны примикирия и подчиненных ему табуляриев на предмет того, «обладает ли он необходимыми иознаниями в законах, владеет ли он искусством письма в большей мере, чем другие, к тому же не болтлив ли он, не заносчив ли, не ведет ли распутную жизнь. Требуется, чтобы он был также благочестивым по нраву, чистым в помышлениях, образованным, рассудительным, владел правильной речью и умел точно выражать мысли, чтобы, таким образом, он мог легко отличить подлоги в документах (τὰς τῶν φαλσευμάτων γραφάς) и двусмысленные выражения, вводимые в текст соглашений с целью обмана».⁵⁴⁴ Еще более существен второй параграф титула, в котором желавшему стать табулярием вменялось в обязанности знать досконально (ἐπὶ στόματος) 40 титулов Прохирона и 60 книг Василик,⁵⁴⁵ а также «пройти курс энциклопедического образования (τὴν ἐγκύκλιον παίδευσιν), чтобы не делать ошибок при составлении документов и чтобы не допускать при произнесении речей непринятых выражений. Он должен быть в достаточно зрелом возрасте, чтобы быть развитым и умственно, и физически. На общем собрании (табуляриев) он должен оформить собственноручно документ (с обязательством) не допускать в своей деятельности ничего противозаконного, ибо в противном случае он будет лишен должности»⁵⁴⁶. Общее число табуляриев – членов корпорации – не должно было превышать 24, так как оно соответствовало числу районных нотариальных контор в Константинополе – «станций» (§ 23: ὅσαι στατίονες, τοσοῦτοι καὶ συμβολαιογράφοι) – со штатной единицей в каждой из таких станций одного писца, которого табулярий также не мог нанять, не представив его общему собранию и примикирию и не засвидетельствовав, что тот достоин быть принятым на эту должность.⁵⁴⁷ Что же касается непосредственных обязанностей табуляриев, связанных с оформлением юридических актов, то они были следующие: σημειοῦν τὴν ὑπόθεσιν (§ 8), т. е. «обозначить существо вопроса» или же, полагаем, на основании устного сообщения сторон выяснить характер сделки и таким образом составить проект акта;⁵⁴⁸ ἐκθέσθαι χαρτίου γραφὴν (§ 6) или συμβόλαιον ἐργάζεσθαι (§ 7), т. е. в общем значении оформить документ; τὴν κόμπλαν ἐπιτιθέναι κατὰ τὸν νόμον (§ 12) или ἐν τοῖς συμβολαίοις τὴν κόμπλαν ποιεῖν (§ 18), т. е. в специальном значении – совершить акт, прибавив к нему в соответствии с законом формулу completio или так называемую «комблу»; τὸ συμβόλαιον ἐκπληροῦν (§ 12), что, по мнению Штекле, соответствует латинскому instrumentum supplere (ср. латинский Authenticum в новелле 73. 5 Юстиниана), т. е. означает «заключить документ» и, стало быть, равно completio.⁵⁴⁹ Разумеется (и на это уже обращено внимание⁵⁵⁰), что и здесь «блистает своим отсутствием» обязанность табулярия ἀπολύειν документ (contractum absolvere), предписанная его предшественнику – табеллиону конституцией С. 4.21.17 Юстиниана. Полагаю, что слова § 12 Книги Эпарха о том, что нотарий должен совершать акт, прибавляя к нему комблу «в соответствии с законом» (κατὰ τὸν νόμον), имеют конкретное значение и отсылают к распоряжению Василик (В. 22.1.76), которое, как уже говорилось, воспроизводит в греческой редакции конституцию С. 4.21.17 Юстиниана, но без упоминания обязанности нотария contractum absolvere. Не забудем, что Василики были сводом, издателем которого был тот же Лев VI и знание которого было непременным условием профессиональной пригодности табулярия.

Показателен, кроме того, и характер оплаты труда табуляриев. Занимаясь составлением и совершением документов по поручению частных лиц, табулярии ими же и оплачивались, получая за свои услуги гонорар по твердо установленному государством тарифу. Так, в § 25 титула говорится, что «табулярии при оформлении документа должны получать плату (ὑπὲρ μισθοῦ) из следующего расчета: если договор на сумму сто номисм и ниже, сколько бы ни было, он получает 12 кератиев; если еще на столько же (т. е. на 200 номисм) – одну номисму, если еще выше – две номис- мы. И пусть не пытаются повысить плату и не делают разницы в отношении отдельного лица и в зависимости от характера акта, т. е. запродажных актов, брачных, дарственных, соглашений. Кто же будет уличен в попытке получить больше, тот пусть будет лишен кафедры и облагоразумлен эпархом путем телесного наказания. Если же без всякого требования или вымогательства (табулярий) будет почтен кем-либо подарком из добровольной признательности (κατὰ προαίρεσιν), он может принять подобный подарок, не неся за это ответственности. Ведь из-за высокой платы за нотариальные услуги (τῷ βάρει γάρ τῶν μισθῶν) клиенты, отказываясь от получения своих документов, оставляют их у символеографов. Проходит время, о документах забывают, и вследствие этого среди граждан возникают распри и столкновения».⁵⁵¹ Что касается оплаты писца, помогающего табулярию, то он, согласно § 19, получает из гонорара табулярия по 2 кератия на каждую номисму.⁵⁵² Штекле обращает внимание на мизерность вознаграждения табулярия, но (как это справедливо уже отметил М. Я. Сюзюмов) на деле табулярии брали много больше под видом «добровольных подношений», которые были, согласно §25, вполне легальными.⁵⁵³

Таким образом, по своему статусу и по характеру своего труда табулярии, как они предстают перед нами в Книге Эпарха, не отличаются в сущности от своих предшественников – табеллионов, продолжая оставаться частными лицами, свободными ремесленниками, которые, не будучи на государственной службе, но, получив от государства концессию, занимались в виде промысла составлением юридических актов и судебных бумаг (под контролем государства) для всякого нуждающегося в них за установленное законом вознаграждение.

Что касается дальнейших судеб византийского официального законодательства о письменном частном акте, то они заключались в рецепции отдельных положений уже разобранного нами Юстинианова законодательства, но, разумеется, не непосредственно, а прежде всего через Василики (или, скорее, их синопсисы) и другие греческие юридические сборники. В 22-й и 60-й книгах Василик,⁵⁵⁴ помимо уже упоминавшегося воспроизведения конституции Юстиниана (С. 4.21.17 – В. 22.1.76) и соответствующих схолий, содержатся и другие заимствования из Юстинианова законодательства, из которых обращает на себя внимание заимствованное из сентенций Павла (D. 22.4.2 ­­ В. 22.1.31) положение о том, что суду должны представляться не копии и не черновики документов, а только подлинники (οὐκ ἀπὸ ίσοτὑπων ἢ ἰνδικών, ἀλλ᾿ ἐκ τῶν αὐθεντικῶν ὁ δημόσιος ἐνάγει).⁵⁵⁵ Этому мнению схолиаст противопоставляет несохранившееся распоряжение Алексея I Комнина (1081–1118), согласно которому при утере записи в регистре (κῶδιξ) суду могли быть предъявлены две идентичные копии или минуты.⁵⁵⁶ В отличие от этого положения, не нашедшего отражения в позднейших сборниках, другие эксцерпты постоянно воспроизводились в них вплоть до Шестикнижия Константина Арменопула (1345), где эти разрозненные отрывки приведены в относительную систему, будучи сгруппированы в специальный (8-й) титул книги 1, озаглавленный «О документах» и включающий в себя 15 отрывков.⁵⁵⁷ Правда, здесь «блистает своим отсутствием» конституция Юстиниана (С. 4.21.17 ­­ В. 22.1.76), хотя она рецепировалась Исагогой (Eis. 13.2) и так называемым «Пространным Прохироном» (17.69),⁵⁵⁸ которые, несомненно, были известны Арменопулу. Но еще более необъяснимым является то, что источником Арменопула в данном случае был Большой синопсис Василик, а он тоже содержит указанное распоряжение Юстиниана (SMB. Σ. VII).

Раздел «О документах» своего Шестикнижия Арменопул логично начинает восходящим к Дигестам (D. 22.4.1 ­­ В. 22.1.30) определением документа, согласно которому «документом является памятная запись (ὑπόμνημα ἤτοι καταγραφὴ) соглашений и договоров, заключенных между обеими договаривающимися сторонами, ибо соединение волеизъявлений и договаривающихся лиц называется сделкой (συμβολὴ), а письменное установление об этом именуется актом (τὸ ἀπὸ ταὑτης ἔγγραφον σύνταγμα συμβόλαιον ὀνομάζεται).⁵⁵⁹ Все же прочие отрывки касаются главным образом проблемы использования документов в качестве средства доказательства в гражданском судебном процессе. Констатируется, что в контрактах должна прежде всего приниматься во внимание истина дела (ἡ τῶν πραγμάτων ἀλήθεια), а уж потом то, что написано;⁵⁶⁰ воспроизводится распоряжение новеллы 73 (гл. I. 8) Юстиниана о том, что в документе, чтобы он был действительным и неподверженным всякому оспариванию и наговору, должны быть указаны три свидетеля; приводится положение Василик (В. 60.41.58­С. 9.22.24) о том, что при возникновении подозрения в подлинности любого документа надобно требовать доказательств сперва от предъявившего документ, а уж потом от того, кто утверждает, что документ поддельный;⁵⁶¹ распоряжение новеллы 119 (гл. 3) Юстиниана (ср. D. 22.4.2 ­­ В. 22.1.31) о том, что «если кто-либо упомянет в каком-либо документе о другом документе, то по этому упоминанию не может быть никакого требования, если не будет предъявлен в подлиннике тот другой документ, о котором упомянуто во втором, или в соответствии с законами не будет иным образом доказано, что сумма, о которой упомянуто, в самом деле является долгом»;⁵⁶² положения о том, что обещавший письменно не пользоваться документом уже не может его употребить в качестве средства доказательства (ср. С. 4.21.3 ­­ В. 22.1.62), что утрата документов не лишает права иска, когда можно другим способом доказать истину (ср.: С. 4.21.1 ­­ В. 22.1.60; Eis. 13.3; Proch. auct. 17.72), и что никто не может выводить достойное доверия доказательство долга на основании собственноручно изготовленных (и, очевидно, не заверенных нотариально) актов (ср. С. 4.19.5 ­­В. 22.1.39).⁵⁶³ Далее следует отрывок, в котором в духе гл. 2 новеллы 49 Юстиниана (ср. С. 4.21.20) говорится, что «в собственноручно изготовленных (сторонами) документах не требуется никакого сличения почерка (разве что хирографы не имеют подписи трех свидетелей, а сами свидетели признают, что они подписали, или же, отказываясь признать свою руку, будут изобличены путем сличения других их грамот), но только в публичных (ἐκ μόνων τῶν ἀγοραίων). Если же и противная сторона представит грамоты той же самой руки, тогда не будут отвергнуты; ибо то, чему истец доверяет и что он сам предъявил ранее, и на чем он основывает собственные права – это он, пожалуй, не отвергнет. А то, что предъявляется из публичных актов, и то, что, являясь собственноручно изготовленным, имеет публичное свидетельство – это, мы полагаем, может приниматься для сличения»;⁵⁶⁴ уточняется (в соответствии с новеллой 73 Юстиниана), что при отсутствии свидетелей «собственноручные» акты (τὰ αὐτόχειρα) получают доверие от присяги, что при «бесписьменных» контрактах (ἐπἱ τῶν ἀγραφων συναλλαγμάτων) доверие приобретается или посредством свидетелей, или посредством присяги, причем истец представляет свидетелей, а ответчик или присягает, или требует от истца присяги, в зависимости от того, как решит судья.⁵⁶⁵ Наконец, вслед за новеллой 18 (ср.: Proch. 16.12; Eis. 28.13; Proch. auct. 17.9) определяются санкции отказывающемуся признать свою расписку, по-которой был сделан какой-либо платеж.⁵⁶⁶

Как видим, все эти эксцерпты из древнего законодательства довольно-таки бессвязны, а будучи лишенными своего контекста, порою и невразумительны. Подбор их достаточно случаен (пожалуй, большей популярностью пользовалась 73-я новелла Юстиниана⁵⁶⁷). В сущности после Юстиниана мы вообще не наблюдаем в Византии попыток серьезного и самостоятельного осмысления роли документа в оформлении юридических сделок и теоретической разработки проблем нотариата. Это, конечно, не означает, что в ней не существовало иных способов удовлетворения потребности в документальном оформлении сделок, кроме тех, которые были выработаны Юстинианом. Более того, все, что последним было в этом отношении предписано, – лишь сухая теория, «принципиальная схема», которая (как это явствует из актового материала) бесконечно варьируется в зависимости от местных условий. И здесь прежде всего следует отметить, что тот византийский нотариат, который демонстрируют нам византийские частноправовые акты, – это почти исключительно церковный нотариат, в значительной мере подменивший и вытеснивший (почти повсеместно) гражданский нотариат. Зепос, очевидно, прав, когда говорит, что «клирик-нотарий, который составлял частные письменные акты в поздневизантийскую эпоху, не мог быть тесно связанным с распоряжениями о нотариях официального юстиниановского и постюстиниановского византийского права: он чувствовал себя более свободным в своей деятельности, удовлетворяя нужды в оформлении контрактов в соответствии с традициями живого народного (по происхождению греческого) права. Номик – духовное лицо, исполняя обязанности нотария, был более любого другого близок как к живой традиции греческого права с диспозитивным характером частного акта, так и к каноническим правилам, которые также насаждали обязательство на основе письменно изложенной ὁμολογίας и ὑπογραφῆς» (ссылка на 13-й канон Карфагенского собора).⁵⁶⁸

Показателен в этом отношении и вопрос о назначении табуляриев и главы их корпорации (примикирия, экзарха), как он решался в поздневизантийскую эпоху. Вот перед нами формуляр императорской простагмы как раз о назначении «экзарха табуляриев димархии» (т. е. городского квартала),⁵⁶⁹ который «обязан составлять купчие, дарственные, брачные договоры и прочие гражданские акты (τἄλλα πολιτικὰ συμβόλαια) по точному смыслу законов, по господствующему благословенному и древнему обычаю и согласно образцу, указанному ему вселенскими судьями ромеев; обязан он также следить, исправлять и скреплять собственноручными подписями акты, писанные в любой такого рода димархии другими табуляриями, которые в свою очередь должны приходить к нему как к своему экзарху и советоваться о своих делах, показывать составленные ими документы и просить об исправлении всего того, что было неправильно (μὴ καλῶς) ими написано или сделано, с тем чтобы подписанные самим экзархом и каждым табулярием акты были верными и надежными (βεβαίως ἔχειν καὶ ὰσφαλῶς) и чтобы ни один из этих актов не имел законной силы (τὸ κῦρος) без подписи самого экзарха и других лиц, назначенных для этого указом моей царственности. И пусть делает и пишет все означенный (экзарх) без какого-либо умысла и злодейства, воздерживается от подлога и не допускает ничего вопреки точному смыслу законов и выданных ему образцов. Уличенный же в подобного рода деяниях, пишет ли он сам или подписывает написанное другим табулярием, сначала отстраняется от нотариальной службы, а затем наказывается по закону, будучи обязан дать отчет секрету моей царственности не только за то, что делает и пишет сам, но и за то, что писано другим, но скреплено его собственноручными подписями».⁵⁷⁰

Издатель датирует сборник образцов, среди которых и дошел до нас формуляр императорской простагмы, XII в.,⁵⁷¹ но уже Шильбах справедливо отметил, что по крайней мере этот формуляр (№ 7) не мог возникнуть раньше 1329 г., так как именно в этом году был введен институт «вселенских судей ромеев» (καθο λικοὶ κριταὶ τῶν ´Ρωμαίων), о которых упомянуто в про стагме.⁵⁷² Конечно, формуляр – это еще не документ, но то, что это и не выдумка какого-нибудь нотария, показывает изданный Шильбахом в цитируемой работе так называемый «Ипотипосис» императора Ма- нуила II Палеолога (датируется издателем предположительно 1398 г.), т. е. служебный регламент для все тех же вселенских судей ромеев.⁵⁷³ Среди 25 параграфов, на которые условно расчленен издателем текст документа и которые регламентируют деятельность судей, нас в данном случае интересует § 20, трактующий вопрос о взаимоотношении судей и табуляриев и выдержанный в тех же тонах (и по содержанию, и по терминологии), что и формуляр простагмы.⁵⁷⁴ Он предписывает, чтобы «табулярии находились под вашим (т. е. вселенских судей. – И. М.) надзором, и ни один табулярий не может считаться таковым и писать гражданский акт (πολιτικὸν συμβόλαιον), если у него нет простагмы святого моего властителя и императора, покойного блаженной памяти отца моей царственности, или же простагмы моей царственности, за исключением архонтов патриархата; но и последние пусть все соблюдают регламент и принятый у табуляриев порядок (τὴν ταξιν τῶν ταβουλλαρίων),⁵⁷⁵ с одобрения и по указу (κατὰ τὴν ἀποδοχὴν καὶ τὸν ὁρισμόν) моей царственности,⁵⁷⁶ в противном случае составленные ими грамоты будут недействительны, а сами они – отстранены от такого рода службы. Если же понадобится и наказать их за какой-либо проступок, то вы открыто доложите об этом моей царственности, и будет так, как она решит. Это относится к табуляриям, назначенным простагмой. Что же касается церковных архонтов, то если кто-то из них допустит подобный проступок, пусть его грамота будет недействительной, а вы об этом доложите моей царственности, и она отдаст соответствующее ее воле распоряжение».

Мы, таким образом, сразу получаем массу уникальных сведений относительно нотариата в эту позднюю эпоху византийской истории: он и сейчас еще существует в своих двух главных ипостасях – как светский и церковный; и тот и другой подлежат государственному контролю, причем даже более строгому, чем прежде; если право назначения светского табулярия в ИХ-Х вв. принадлежало главе корпорации (Книга Эпарха), а с 1043 г. – номофилаку, ректору высшей юридической школы в Константинополе⁵⁷⁷ (правда, Шильбах полагает, что и в этих случаях назначение табуляриев могло совершаться также императорским кодициллом и только на практике производилось примикирием табуляриев или номофилаком от имени императора),⁵⁷⁸ то теперь это – прерогатива самого императора, назначавшего императорской простагмой не только экзарха табуляриев, но и каждого табулярия персонально.

Отождествляя этих табуляриев с принадлежавшими, начиная с царствования Михаила VIII Палеолога, к штату императорской канцелярии «императорскими нотариями», которые к тому же (явно по западноевропейскому образцу) с 1406 г. используют формулу «императорской властью» (βασιλικὸς νοτάριος βασιλικῇ ἐξουσίᾳ ­­ imperiali auctoritate notarius), Икономидис считает, что речь идет о создании в Византии в XIV в. «собственно имперского нотариата».⁵⁷⁹ Однако такое отождествление представляется нам весьма проблематичным прежде всего потому, что упомянутые «императорские нотарии» участвовали в качестве секретарей в составлении публичных императорских документов (скажем, договоров с Венецией и Генуей), но ни в чем не проявили себя как лица, которым было бы доверено совершать частноправовые акты. Если их и можно было бы сравнить с западноевропейскими нотариями ad acta, составлявшими главным образом тексты публичных актов, то с нотариями ad instrumenta, занимавшимися составлением текстов всевозможных частных документов, вряд ли.⁵⁸⁰ К тому же, будучи служащими императорской канцелярии и имея в этом качестве свое собственное «начальство» (согласно Псевдо-Кодину, во главе императорской канцелярии были два высших чина империи – великий логофет и месадзон; непосредственно же «нотариями» – секретарями руководил протонотарий),⁵⁸¹ «императорские нотарии» вряд ли подлежали контролю «вселенских судей ромеев». Нет, все же думается, что системы публичного, государственного нотариата так и не было создано в Византии, хотя попытки усилить контроль государства над деятельностью лиц, совершавших частноправовые акты, «имели место».

Соответствовала ли теоретическая модель нотариата, которую дают законодательные источники, повседневной византийской практике? Впрочем, назвав эту модель «теоретической», мы, пожалуй, несколько сгустили краски, так как и законодатели, формулируя свои предписания, «отталкивались» от реальной жизни (особенно это характерно для Юстиниана, исходным пунктом конституций которого всегда был какой-то конкретный случай), да и такие документы, как устав константинопольской корпорации табуляриев, который находим в Книге Эпарха, и «Ипотипосис» Мануила II Палеолога, в котором затронут вопрос о назначении нотариев и контроле за их деятельностью, не могли, очевидно, не отражать реального положения, по крайней мере в столице, давая нам образ светского константинопольского табуляриата, находившегося под строгим контролем светских властей. Другое дело, что мы почти не в состоянии проверить и подтвердить эти сведения данными документального материала. С одной стороны, большинство рассмотренных законодательных памятников как раз приходится на период «темных веков» – период, от которого вообще не сохранилось документов. Тем самым у нас нет возможности уловить тот момент, когда последний греко-египетский папирус превратился в первый собственно византийский, написанный на пергамене частный акт. С другой стороны, хотя основная масса актовых источников по времени появления и относится к последним векам истории Византийской империи – XI-ХV вв. и, казалось бы, можно сопоставить эти данные с пожеланиями императорской простагмы о назначении экзарха табуляриев и «Ипотипосиса» Мануила II Палеолога, но именно столица империи, к которой эти положения прежде всего относятся, прямо-таки «зияет отсутствием» актового материала даже в эту позднюю эпоху.

До нас дошли лишь единичные акты из Константинополя. Так, в константинопольском патриархате был составлен написанный в 987 г. «экзархом табуляриев» Михаилом Энгоном (Εγγονος) гарантийный акт по обмену имуществом между монастырями Лампония и Св. Павла на горе Латрос (близ Милета), сохраненный картулярием монастыря Св. Павла (акт составлен от лица одной из сторон – представителя монастыря Лампония монаха Варфоломея, который в своей пространной подписи пишет, что «собственноручно προέταξα καὶ ὑπέταξα», но тут же отмечает, что его ὑποταγὴ писана «табулярием Михаилом, написавшим и весь текст документа»; подпись самого Михаила Энгона отсутствует, и сведения о нем содержатся лишь в формуле корроборации и подписи монаха Варфоломея).⁵⁸² В 1081 г. аналогичный акт,⁵⁸³ по которому игумен и монахи столичного монастыря Космидион гарантировали игумену и монахам монастыря амальфитанов владение ранее проданной им местностью Плаганос, был составлен в Константинополе (где конкретно, неизвестно), по-видимому, теми двумя нотариями, которые в одном месте упомянуты как «табулярии», в присутствии которых была передана «из рук в руки» условленная сумма (р. 233.12), а в другом – как «табеллионы», по приглашению авторов акта зачитавшие им текст документа и разъяснившие каждое слово (р. 234. 41: ἀνερμήνευσαν κατὰ ρῆμα); в конце акта, на месте, где обычно указывается нотарий, упомянут еще βασιλικὸς κληρι κὸς καὶ νοτάριος монастыря Влахерны Иоанн, но был ли он одним из вышеназванных табуляриев – табеллионов (при тех странностях формуляра, выспренности стиля и смешении терминов, которые демонстрирует акт, это вполне возможно) и какова его роль в составлении документа, остается неясным (в качестве свидетелей акт подписали и другие представители Влахернского монастыря, бывшего соседом монастырю Космидион, но не все их подписи сохранены копией XII в., в которой дошел до нас акт, многие из них не были списаны копиистом, «будучи стерты временем», как он сам отметил). К Константинополю относится и акт, составленный в 1094 г. нотарием и табулярием Перама Иоанном и подписанный протопапасом и экономом церкви Св. Ирины τοῦ Περάματος Николаем, другими клириками той же церкви и двумя спафарокандидатами, а также нотарием Иоанном Агиогеоргитом и Евлампием Агиоиринитом, судьей и табулярием, который, хотя и не был клириком, долясен был каким-то образом быть связанным с церковью Св. Ирины, по поручению которой он исполнял свою должность.⁵⁸⁴

Всо прочие акты константинопольского происхождения относятся уже к позднейшему времени – к XIV-ХV вв. Так, например, оба сохранившихся в копии «великого сакелария, дидаскала дидаскалов и архидиакона» Феодора Мелитедиота и изданных Шрайнером акта (купчая 1388 г. и акт приема супругом приданого от 1387 г.)⁵⁸⁵ были составлены грамотно и (что редко) почти без орфографических ошибок (не результат ли это обработки оригинального текста высокообразованным копиистом, принадлежавшим к ученой элите Константинополя во второй половине XIV в.?), в них нет никаких указаний на писца и нотария (правда, все подписи в копиях опущены, но ведь для этого существует еще формула корроборации!). То же самое можно было бы сказать о дарственной 1394 г. нз Константинополя, которой монахиня Евгения дарит своему сыну, иеромонаху Феофану, виноградник.⁵⁸⁶ В ней также нет упоминаний о писце и нотарии, но здесь выручает то, что это подлинный документ (есть свидетельские подписи, очень индивидуализированные) и что на основании сличения почерка, которым писан документ, и почерка скрепившего на обороте своей подписью акт «великого сакелария святейшей божьей Великой церкви (т. е. Св. Софии) диакона» Димитрия Гемиста можно заключить, что как раз последний и был писцом текста дарственной.⁵⁸⁷ То, что столь высокопоставленное в церковной иерархии лицо снисходит до собственноручного писания акта для какой-то монахини, как мы увидим далее, – не редкость. Пока что укажем еще на один аналогичный факт из константинопольской практики, но теперь уже из XV в. Имеются в виду две дарственные из архива Лавры, составленные в Константинополе в 1445 и 1447 гг., об одном и том же предмете – дарении мирянином Феодором Ватацем афонскому монастырю Всех Святых зданий мастерской в столице.⁵⁸⁸ Из анализа их содержания и их палеографических особенностей (обе дарственные писаны на одном куске плохого пергамена) видно следующее: в октябре 1445 г. игумен и основатель монастыря Всех Святых Мелетий явился в столицу, чтобы получить необходимые для его существования пожертвования (впрочем, об этом известно еще из простагмы Иоанна VIII Палеолога от октября 1445 г., который жалует монастырю Всех Святых ежегодный взнос зерном и сухофруктами из доходов Лемноса⁵⁸⁹); Феодор Ватац также дарит ему здание мастерской по утерянному ныне акту 1445 г., сведения о котором узнаем из копии (наш первый документ – А), изготовленной и подписанной в 1447 г. «номофилаком и диаконом» Львом Атрапесом, деятелем, весьма известным в историографии.⁵⁹⁰ В тексте дарственная названа самим дарителем «моя настоящая собственноручная грамота» (τὸ παρὸν οἰκειόχειρον μου γράμμα), не упомянуты ни писец, ни нотарий, а, напротив, подчеркнуто самим дарителем, что он, «собственноручно написав, подписал». Оригинал дарственной, следовательно, не был официальным нотариальным актом, это был чистой воды хирограф. Списав его, номофилак воспроизвел и подпись Феодора Ватаца, а также датировку месяцем и индиктом. После этого в копии следует запись Атрапеса о том, что документ «содержит собственноручное благочестивое дарение архоита Ватаца, которое, будучи (им самим) написано на пергамене, и подписано им, а после этого пергамен содержит и следующее», далее списывается дополнительная клаузула, которая рукой Ватаца была добавлена внизу основного текста оригинала дарственной на том же куске пергамена, не будучи датированной, но явно сделанной вскоре после 15 октября 1445 г., ибо, как об этом правильно замечают издатели,⁵⁹¹ в противном случае была бы обозначена новая дата. Этот документ – оригинал, который в обеих своих частях оформляет дарение post mortem, как уже отмечалось, утерян. Но в июне 1447 г. он еще существовал, так как номофилак Лев Атрапес, списав и вторую часть, известную нам по другим источникам формулу о сличении копии с оригиналом, об идентичности текстов, о дате записи (июнь 1447 г.), помимо своей подписи, дал подписаться (причем первому) дарителю Феодору Ватацу, который, следовательно, присутствовал при снятии копии.

Издатели наших документов считают, что «имя номофилака и диакона Льва Атрапеса, который, должно быть, руководил всей этой операцией, фигурирует в конце документа А, но не как подпись, а как вписанное рукой того (не его ли?), кто писал текст».⁵⁹² Своим восклицанием «не его ли?» издатели показывают, что у них мелькнула мысль о принадлежности текста документа руке Льва Атрапеса, но, не будучи «в курсе» его известных теперь автографов, они и не продвинулись в правильном направлении; не способствовал этому и тот факт, что эта подпись Льва Атрапеса была сделана не монокондилом, как на втором документе, а его обычным почерком, которым написан и весь текст документа. И все же это подпись, ибо принадлежит она самому Льву Атрапесу, как и вся копия. К тому же издатели упустили из виду, что в формуле аутентификации копии сказано, что копия «подписана нами» (παρ᾽ ἡμῶν), т. е. самим дарителем и номофилаком, а не «мной» (παρ᾽ὲμοῦ). Конечно, немного странно давать на подпись автору документа копию последнего (ведь тем самым копия превращается в оригинал!), но это объясняется особенностями дела, которые становятся яснее, если рассмотреть второй документ – В.

В июне 1447 г., неясно, по каким причинам (возможно, не без основания полагают издатели,⁵⁹³ по настоянию игумена монастыря Всех Святых Мелетия, который уже смог добиться прибавки арендной платы к дарению post mortem и теперь, в приближении срока ее выплаты – 1 сентября 1447 г., смог добиться еще большего – (превращения дарения post mortem в немедленное и окончательное), Феодор Ватац решил вместо дарения post mortem сделать дар немедленно и с этой целью обратился к номофилаку Льву Атрапесу, чтобы переоформить дар, причем составить новый документ в двух экземплярах (ἀντίγραφα),⁵⁹⁴ что и было осуществлено, как это явствует из документа В, также писанного и подписанного (но теперь уже монокондилом) номофилаком Львом Атрапесом. Последний дал акт также на подпись самому дарителю Феодору Ватацу (сразу после даты) и, кроме того, зачем-то (по мнению издателей, для возможных свидетельских подписей или же для возможной нотариальной записи, которые отсутствуют⁵⁹⁵) оставил много пустого места между подписью дарителя и своей. Нам остается лишь добавить, что в составленных номофилаком актах много своеобразного, я бы даже сказал «непрофессионального», писаны они по простому сокращенному формуляру, может быть, даже без всяких образцов.

Таковы известные нам скудные данные о практике константинопольского нотариата. Невольно начинаешь думать, уж не перевелись ли совсем в столице профессиональные нотарии – табулярии, если таким крупным церковным чинам, как великому сакеларию патриархата и номофилаку (впрочем, по мнению Даррузеса, номофилак занимал с XI в. промежуточное место между церковью и государством: титул и должность – светские по своему происхождению, но они часто отдаются церковникам⁵⁹⁶), приходится самим браться за перо. Надо думать, что дело все же обстояло не так. Ведь еще в 1357 г. среди собранных экзархами подписей всех священников и диаконов столицы под декретом патриарха Каллиста I содержатся имена 32 табуляриев (все иереи).⁵⁹⁷ Некоторые из них исполняют по совместительству пресвитерскую должность экдика и катихита, но среди них нет ни одного «табулярия Великой церкви», титула, который связывал бы их с центральной церковной администрацией. Стало быть, все эти табулярии были членами приходского духовенства, рассеянного по всем кварталам столицы, и по-прежнему трудились в нотариальных конторах – «станциях», образуя корпорацию во главе со специальным экзархом и обслуживая население столицы. Вот имена лишь некоторых из них, зафиксированные весьма неудовлетворительным в этой части изданием Миклошича и Мюллера⁵⁹⁸ (полный список табуляриев выверен по рукописи Даррузесом, но пока не опубликован): экдик и катихит Великой церкви экзарх и табулярий Михаил Вальсамон; экдик и катихит Великой церкви, экзарх и табулярий Иоанн Пелиот; экдик и катихит Великой церкви, экзарх и табулярий Михаил Кутариот; от царского клира Влахернского дворца эконом, табулярий и экзарх Патриот; иерей, экзарх и табулярий Георгий Комиан; экдик и катихит Великой церкви, табулярий и экзарх Феодор Апостол; экдик, экзарх и табулярий Иоанн Афиат; табулярий Хрисоверг; экдик, катихит и табулярий Иоанн Пунк; пресвитер Великой церкви и табулярий Христодул; референдарий Великой церкви и табулярий Михаил Панарет; от царского клира св. апостолов иерей и табулярий Иоанн Старас.

Но как же все-таки обстояло дело на всей территории империи? Несмотря на относительно большое число греческих письменных частноправовых актов из разных областей и провинций империи, в нашем распоряжении и здесь имеются лишь весьма скудные сведения о византийском (и об итало-греческом как его разновидности) нотариате этого периода. Благодаря тому, что господствующим типом византийского частноправового акта был табеллионатный документ, в корроборационной клаузуле которого содержится упоминание о «писце» документа (т. е. о его составителе) или о нотарии, «совершившем» документ (часто и о том, и о другом), а также из подписи⁵⁹⁹ выявляется множество имен нотариев и других лиц, занимавшихся составлением частноправовых актов, но из этого множества не вырисовывается достаточно ясной картины организации нотариата. Неизвестно, например, каковы были критерии отбора кадров для нотариата, каким было их «базовое образование» в условиях исчезновения светских ремесленных корпораций, в том числе и константинопольской светской корпорации табуляриев, находившейся под контролем эпарха столицы,⁶⁰⁰ каким было социальное происхождение нотариев⁶⁰¹ и т. д. Мы не знаем даже и можем лишь догадываться о том, где именно составлен тот или иной акт, поскольку византийский формуляр частного акта не предполагал никаких data loci, столь характерных для латинского западноевропейского документа (см., например, «Акты Падуи», в которых не только указаны сам город Падуя, другие населенные пункты Падуанского дистрикта, но и то или иное официальное или неофициальное место: дворец коммуны – док. 4, епископский дворец – док. 33, монастырь – док. 34, кафедральная церковь – док. 48, зал городского совета – док. 56, часто дом одного из участников сделки или портик жилища нотария – док. 25 и др.⁶⁰²), а те немногие исключения из этого правила, которые все же имеют место (например, в купчей 897 г. из архива Лавры указано место составления документа: «в этом блестящем и прославленном городе фессалоникийцев»,⁶⁰³ в купчей 1259 г. из Вазедонского монастыря указано, что документ составлялся в самом монастыре: ἐγεγόνει ὲν τῇ μονῇ;⁶⁰⁴ дарственная 1375 г. из архива Лавры «писана в городе Янине»;⁶⁰⁵ и т. д.), свидетельствуют лишь о том, что составители этих актов или сознательно нарушали формуляр, или делали это по незнанию, возможно, находясь под влиянием латинской практики.⁶⁰⁶ Во всяком случае даже единственного упоминания Димитрием Хоматианом в XIII в. нотариальной конторы (τῆς ταβουλαρικῆς στατίωνος) в г. Янине, принадлежавшей некоему табулярию-диакону,⁶⁰⁷ достаточно, чтобы заключить, что и в эту позднюю эпоху деятельность нотариев протекала в стенах такого рода контор, где, следовательно, и могли составляться акты, но часто также и с выездом писца и нотария на место заключения сделки (например, в монастырь, в церковь, в митрополию и т. д.)» «по приглашению» сторон.

И тем не менее совокупность изученных нами документальных материалов позволяет высказать некоторые наблюдения, имеющие определенное значение для воссоздания системы византийского нотариата. Прежде всего создается впечатление, что каждый город и каждое местечко (даже деревня) должны были в принципе иметь своих собственных нотариев (или своего собственного нотария), назначавшихся на неопределенный срок (далее мы увидим, что некоторые табулярии подвизались на этом поприще в течение десятилетий).⁶⁰⁸ Если же таковые по каким-то причинам отсутствовали, то их замена каким-то должностным лицом могла оговариваться в акте: так, акт жителей Дрианувены 1271 г. и купчая 1271 г. из картулярия Макринитиссы писаны «по приглашению» сторон рукой архиерея Димитриады и Альмироса протосинкелла Михаила «по причине отсутствия табулярия во всей хоре Димитриады».⁶⁰⁹ Показательно, что в это же самое время в Альмиросе активно действует на нотариальном поприще анагност и табулярий Константин Рангаве,⁶¹⁰ которым, однако, не сочли возможным воспользоваться жители соседней Димитриады. По-видимому, анагност и табулярий города Альмироса (как и все прочие его собратья по профессии) не имел права исполнять свою работу за пределами очерченной для него территории, и это как раз то, что дает нам возможность локализовать места изготовления того или иного документа, пользуясь топонимами, часто сопровождавшими обозначение нотария.

Второе впечатление от знакомства с документальным материалом: тот византийский нотариат, который демонстрируют нам византийские частноправовые акты, – это почти исключительно церковный нотариат, в значительной мере подменивший и вытеснивший (почти повсеместно) гражданский нотариат. Несмотря на то что в актах иногда встречаются и нотарии-миряне (например, номик деревни Геникон и Неохорион Константин Асканис⁶¹¹), подавляющее число нотариев, фигурирующих в актах, – это клирики разных рангов, которые, вопреки платоническим запретам канонического права, не только активно участвуют в совершении различных сделок, но по существу и монополизируют их документально-правовое оформление. Можно было бы подумать, что древние каноны св. апостолов (6, 81, 63), четвертого Халкидонского (3, 7), седьмого Никейского (10), первого и второго Константинопольских (11) соборов уже устарели для того времени, которым мы занимаемся, но нет – «Завещание» патриарха Матфея (1407 г.) снова и в категорической форме воспрещает монахам принимать участие в процессах, заключать торговые сделки, быть опекуном или куратором, выступать в суде в качестве свидетеля и т. д.⁶¹² Правда, профессия нотария при этом не упоминается и, может быть, не случайно: возможно, она и не подпадала под запрет тех канонов, которые закрывали клирикам доступ к светским должностям, так как само это занятие было, скорее, свободной профессией, чем светской государственной должностью.⁶¹³

Нам неизвестно ни одного закона, который был бы выпущен императорской властью и которым было бы юридически закреплено за церковниками право занятия нотариатом в империи. Феррари вообще склонен объяснять подмену светского нотариата церковью чисто практическими соображениями, тем фактом, что в эпоху широко распространенной неграмотности по необходимости приходилось обращаться к церковникам, которые были образованными и потому более пригодными для исполнения обязанностей табеллионов,⁶¹⁴ – довод, безусловно, идущий к делу, но вряд ли достаточный для того, чтобы объяснить причину явления во всей ее полноте. Последняя, может быть, станет яснее, если вспомнить о грамоте, приписываемой королю Сицилии Роджеру II (сейчас признается подделкой, вероятно, изготовленной после смерти Гильома I), которой якобы король в 1144 г. жаловал кафедральной церкви и архиепископу Палермо табуляриат (τὴν ταβουλαρίαν) города, т. е. право назначать в качестве пребенды на посты нотариев клириков по своему выбору, но тех из них, которые были этого достойны.⁶¹⁵ «Неизвестно, – говорит по этому поводу Фалькенхаузен, – благодаря ли этой подделке или независимо от нее табуляриат Палермо был передан церковной власти, но ясно, что архиепископская курия рассматривала табуляриат города как инструмент власти и источник дохода, достойные того, чтобы за них бороться, даже незаконными средствами».⁶¹⁶ Думается, что это суждение справедливо для всей империи, где повсеместно в самых различных сферах общественной жизни наблюдается стремление церкви занять ключевые позиции, «прибрать к рукам» источники дохода.⁶¹⁷ Данное явление не имеет смысла ставить в связь с франкским завоеванием 1204 г., как это делает Цахариэ фон Лингенталь,⁶¹⁸ так как и в дофранкский период византийские частные акты демонстрируют нам почти исключительно церковный нотариат.

В документах название нотария (ноиик, табулярий) почти всегда сопровождается определением его духовного чина – иерей, клирик, монах, диакон, иеромнимон, протэкдик, доместик и т. д. – еще одно (и, может быть, самое наглядное) проявление отмеченной уже Даррузесом тенденции к «совместительству» должностей и титулов в византийской церкви.⁶¹⁹ Считается, что чаще всего табулярием был архисвященник – «протопапас», на основании чего делается вывод о существовании особой связи между этими должностями.⁶²⁰ В отношении южноитальянского греческого нотариата как будто так оно и есть. Но в собственно византийских областях дело обстоит иначе: из не полностью учтенных нами нотариев известны лишь два номика и один простой писец, которые были в то же время протопапасами, и ни одного табулярия. Что касается табуляриев, то 9 из них были иереями, 5 – чтецами-анагностами, 8 – диаконами, 3 – протэкдиками, 5 – клириками, 1 – ипомнимато- графом, 1 – логофетом, 1 – сакеллиу, 1 – нотарием, 2 – протонотариями, 1 – иеромнимоном, 1 – референдарием, 1 – девтеревоном, 1 – экономом, 1 – великим скевофилаком, 1 – вторым скевофилаком, 1 – пресвитером, 2 – хартофилаками, 1 – судьей. Из номиков 6 были анагностами, 1 – протонотарием, 1 – кувуклисием, 5 – диаконами, 1 – архидиаконом, 6 – клириками, 25 – иереями, 1 – ипомниматографом, 1 – скевофилаком, 1 – девтеревоном, 1 – сакеллиу. Простыми писцами актов (без обозначения нотариального титула) выступили 5 иереев, 6 монахов, 2 иеромонаха, 2 клирика, 2 пресвитера, 1 иеромнимон, 1 анагност, 1 протонотарий, 1 сакеллиу, 1 хартофилак, 3 диакона, 1 великий эконом, 1 девтеревон, 1 чиновник по прошениям (ἑπὶ τῶν δεήσεων).

Как видим, почти все высокопоставленные сановники церкви (в том числе самые высшие на митрополичьем уровне, от эконома до хартофилака) совмещали титул своей церковной должности со званием номика или табулярия; они не гнушались даже взять в руки перо, в качестве простых писцов подписываясь в этом случае в конце акта, после свидетелей (например, в 1238 г. великий эконом Никита Калоинарис, «написав, подписал» акт на продажу хорафия; в 1208 г. скевофилак Константин Ксанф «написал и подписал» акт на продажу угодий;⁶²¹ и т. д.). Но все же основная масса нотариев – это представители рядового и низшего клира (священники, диаконы, чтецы), находившиеся в самом низу церковной иерархии.⁶²² Это подтверждается и табелью о церковных рангах, где нотарий фигурирует в самом конце списка, т. е. «отброшен слишком низко, чтобы рассматриваться в качестве принадлежащего к классу архонтов».⁶²³ По мнению Даррузеса, в титулатуре церковников всякого ранга (иерей, диакон, анагност) название «клирик такой-то митрополии» означает прежде всего принадлежность к литургической службе в соборе; в случае же «совместительства» – исполнение должности сверх литургической службы, если только не напоминание о почетной принадлежности к митрополичьему клиру. «На практике клирик, связанный с богослужением, – говорит он, – может исполнять профессию табеллиона и законника (homme de loi) в городе, где он живет, и в близлежащих окрестных населенных пунктах, если служба в церкви обеспечена, как в Св. Софии, недельным циклом».⁶²⁴ Что касается номенклатуры обозначений византийских практиков-нотариев, то, судя по данным актов, из всего набора терминов удержались почти повсеместно лишь два – ταβουλλάριος и νομικός. В актах почти не фигурируют ни табеллионы (за единственным, если не ошибаюсь, исключением – в меновной 1117 г. из архива Дохиарского монастыря ⁶²⁵), ни συμβολαιογράφοι (этот термин, столь часто встречающийся в византийских законодательных источниках как техническое греческое выражение табеллиона и усвоенный современной греческой юридической практикой для обозначения нотариуса, лишь в нескольких ранних византийских актах зафиксирован в значении нотария⁶²⁶), ни σημειογραφοι, ни συναλλαγματογράφοι, ни (за исключением южноитальянских актов) νοτάριοι,⁶²⁷ ни хартофилаки и ни хартулярии,⁶²⁸ только табулярии и номики, реальные взаимоотношения которых с трудом поддаются выяснению.⁶²⁹ Еще Цахариэ фон Лингенталь считал, что речь здесь идет не о синонимах, а о двух различных категориях должностных лиц, хотя иногда и облеченных аналогичными функциями. В то время как табулярии были объединены в самостоятельную корпорацию под начальством примикирия, у комиков такая организация нигде не упоминается, они, скорее, назначались непосредственно государственной властью и ей же были подчинены (во времена Юстиниана – магистру ценза); номики имели более высокий ранг, в более позднюю эпоху они даже принадлежали к официалам префекта города; табулярии же занимали более низкое положение, так как в Книге Эпарха, например, им угрожает наказание битьем. В отношении занятий письменными документами о юридических сделках частных лиц, где табулярии и номики в общем были конкурентами, также, по мнению Цахариэ, имело место достойное внимания различие: прерогативой номиков было главным образом составление дарственных.⁶³⁰ Это мнение Цахариэ оспаривает Феррари, который на первый взгляд весьма убедительно доказывает абсолютную эквивалентность (complete assimilazione) табулярия и номика (часто слово νομικός, свидетельствует он, вообще было прилагательным, в том числе и к существительному ταβουλάριος).⁶³¹ Действительно, тот пример, на который он ссылается (дарственная 1257 г. из картулярия монастыря Лемвиотиссы), позволяет сделать такой вывод: в клаузуле корроборации сказано, что по поручению сторон «акт писан рукой диакона, номика Смирны и логофета Иоанна Аргиропула», который затем в эсхатоколе подписался как «диакон, логофет и табулярий Смирнской митрополии».⁶³² Беда только в том, что лемвийские документы вообще «грешат» смешением функций и названий служб, внося большую путаницу в наши представления об известной по другим источникам «глобальной» византийской табели о рангах.⁶³³

Оставив на время в стороне вопрос о порядках в нотариальной практике Смирнской митрополии, попытаемся суммировать наши наблюдения в этой области, основываясь на реальных фактах. Как и Цахариэ, нам кажется, что речь здесь идет не о синонимах, но о двух различных категориях нотариев, хотя и близких, порой до смешения, но различных отнюдь не по принципу разделения компетенции. Ссылка на то, что в Книге Эпарха (1. 25) δωρεαὶ не упоминаются среди тех συμβόλαια, которыми должны были заниматься табулярии,⁶³⁴ не представляется убедительной, так как у редактора Книги Эпарха и не было намерения дать исчерпывающую номенклатуру актов, находившихся в компетенции табуляриев. Что же касается реального актового материала, то он свидетельствует о том, что табулярии занимались составлением дарственных ничуть не меньше, чем номики, так же, впрочем, как последние – составлением дарственных, купчих и всех прочих типов документов (например, в табелях о рангах дополнительно фигурирует определение «номика» как писца брачных контрактов и актов купли-продажи: ὀ νομικός † γράφων τὰ προικοσύμφωνα καὶ τὰς πράσ εις).⁶³⁵ Различие в другом: в то время как табулярии связаны прежде всего с митрополией, составляя корпорацию во главе с примикирием, образуя основное и официальное звено византийского церковного нотариата и обслуживая церковно-монастырскую и светскую клиентуру в сравнительно широких территориальных пределах, совпадавших с границами митрополии, номики, как кажется, были предназначены для какого-либо конкретного местечка – епископии, хоры или «энории» (т. е. церковного прихода), совмещая обязанности и составителя (писца) актов, и нотария, и мыслились вспомогательным по отношению к табуляриату митрополии звеном, обслуживающим ту же самую клиентуру, но на местах.

Лучше всего, пожалуй, этот «нотариат на епископальном уровне» засвидетельствован в епископии Иериссос, суфрагане Фессалоникской митрополии, городке близ Афона, где мы не встречаем ни одного табулярия, только номиков.⁶³⁶ Первым из них упомянут «архидиакон и номик Иериссоса» Константин, действовавший в этом качестве, если судить по дошедшим до нас нескольким купчим Ивирского монастыря на Афоне и одной дарственной из архива Лавры, с 1001 по 1014 г.;⁶³⁷ гарантийный акт епископа Иериссоса Николая от 1032 г. писан «доместиком и номиком» епископства Феодосием;⁶³⁸ в 1042 г. в качестве «клирика и номика» засвидетельствован еще один Феодосий (тождествен первому?);⁶³⁹ с 1080 по 1085 г. зафиксирована актами деятельность «кувуклисия и номика» Георгия (им писан и «совершен» акт 1080 г. о разделе владений Лавры и Ксиропотамского монастыря;⁶⁴⁰ среди других свидетелей он подписался в акте судьи Григория Ксероса от 1085 г.;⁶⁴¹ им писан и подписан акт 1085 г. отвода земли под мельницу Ксиропотамскому монастырю,⁶⁴² пять актов на продажу афонской Лавре земельных участков хорафиев, писанные рукой иерея Димитрия около 1290 г., удостоверены «иереем и номиком» Иоанном (его подпись, первая среди подписей еще трех свидетелей, срисована под каждым из пяти актов, скопированных на пергаменном свитке в сокращенном виде);⁶⁴³ «иерей и номик епископства Иериссос» Димитрий был писцом купчей 1301 г., по которой парики Алексея Амнона продали Эсфигменскому монастырю на Афоне поле в 25 модиев (номик Димитрий плохо образован, часто коверкает формуляр, делая текст документа маловразумительным, невежествен в вопросах орфографии до такой степени, что издателю пришлось дать транскрипцию документа в соответствии с нормами научной орфографии);⁶⁴⁴ «диакон и номик епископства Иериссос» Михаил подписал серию купчих 1329–1332 гг., которые были оформлены без упоминания писца (писал сам номик?);⁶⁴⁵ и т. д.

Обращает на себя внимание обычай номиков Иериссоса указывать лишь свое личное имя, опуская патроним. Так же, впрочем, поступил «иерей и номик» архиепископии Лемноса Иоанн, который наряду с другими шестью свидетелями, членами клира Лемносской архиепископии, «свидетельствуя, подписал» грамоту архиепископа островов Лемноса и Имвросаот 1321 г.⁶⁴⁶ Но это абсолютно не свойственно номикам других епископий и церковных приходов, которые всякий раз указывают как свое личное, так и родовое имя. Так, иерей и номик епископии Приены Георгий Перистериот был «писцом текста» купчей 1246 (или 1248) г.;⁶⁴⁷ другой иерей и номик этой же епископии – Николай Анкириан, «сам свидетельствуя, написал и подписал» купчую 1251 г.;⁶⁴⁸ «писцом текста» купчей 1255/56 г. из того же картулярия монастыря Иеры-Ксерохорафион был «иерей и номик императорского домена» (τῶν βασιλικῶν χωρίων) Михаил Ампелит;⁶⁴⁹ картулярием монастыря Лемвиотиссы сохранены тексты двух документов (завещание монаха Геронтия от 1192 г. и купчая 1232 г.), которые, «присутствуя, свидетельствуя и написав, подписал» иерей и номик деревни Приноварис Феодор Гунгуликис,⁶⁵⁰ а также тексты двух купчих 1283 г., которые, «написав, подписал» анагност – номик деревни Геникон Лев Капатос;⁶⁵¹ по данным этого же картулярия можно восстановить деятельность иерея и номика деревни Мурмунды Георгия Каронита (он же Каринат, Коронит), который, «написав, подписал» пять документов (купчие, дарственную) с 1263 по 1276 г.,⁶⁵² а также деятельность Николая Филокинигита, который, начав свою карьеру иереем и номиком прихода Мантеи (в этом качестве он, «написав, подписал» купчую 1274 г. и дарственную 1278 г.⁶⁵³), закончил ее примикирием табуляриев митрополии Смирны, оставив после себя в картулярии монастыря Лемвиотиссы 18 составленных, написанных и подписанных им всевозможных актов и судебных бумаг.⁶⁵⁴ Благодаря картулярию Лемвиотиссы нам также известны клирик и номик Константин Стратиот (не указано, какого местечка), расписавшийся в числе свидетелей купчей 1208 г.;⁶⁵⁵ номик деревни Силлиу Иоанн Пигин, который, «написав и свидетельствуя, подписал» дарственную 1265 г. (но после него под актом расписался еще зачем-то иерей и номик деревни Мурмунды Михаил Керамевс);⁶⁵⁶ иерей и номик (без указания топонима) Георгий Гунаропул, который, «написав и свидетельствуя, подписал» три купчих – в 1280, 1286 и 1287 гг. (купчая 1286 г. подписана еще наряду с другими свидетелями номиком – иереем Мануилом Вестархом).⁶⁵⁷

Патмосские документы сохранили имена номика г. Эфеса и анагноста Николая Калоидиса, который написал и подписал купчую 1216г.;⁶⁵⁸ номика епископии о-ва Калимнос и анагноста Никиты Врамия, расписавшегося в числе свидетелей в одном недатированном завещании;⁶⁵⁹ номика и клирика епископства Иеру Иоанна Комиса;⁶⁶⁰ номика и клирика этого же епископства Константина Карантина, подписавшего купчую 1236 г.;⁶⁶¹ номика (крепости) Палатиев и ипомниматографа митрополии Милета Никиты Карантина, написавшего и подписавшего купчую 1250 г.;⁶⁶² номика крепости Палатиев и девтеревона митрополии Милета Константина Мирсиниота, которым составлены и подписаны пять купчих 1212–1213 гг.⁶⁶³

В отличие от епископии и других мелких местечек, имевших, как правило, одного номика (нам известен лишь один акт жителей малоазийской деревни Неохорий от 1293 г., который был подписан двумя иереями и номиками «этой деревни» – Константином Манном и Иоанном Мармарой),⁶⁶⁴ работавшего, однако, неограниченное время и, по-видимому, имевшего даже возможность передавать свое ремесло по наследству (например, представители семьи Мосхиносов – Михаил, Феодор и Георгий – в разное время занимали пост номика в приходе Левки и Кукули),⁶⁶⁵ митрополии располагали целым штатом табуляриев, организованных по цеховому признаку, во главе с примикирием (иногда – с экзархом). Впрочем, ни число табуляриев, ни условия их труда, ни принципы организации предполагаемой церковной «корпорации табуляриев» нам неизвестны, поэтому представляются несколько рискованными попытки ее реконструкции с помощью константинопольской светской корпорации табуляриев, известной по Книге Эпарха.⁶⁶⁶ Может быть, правомочнее было бы сопоставить ее с одной из тех «схол», из которых, еще по свидетельству Иоанна Лида,⁶⁶⁷ состояли некогда канцелярии различных служб при префектурах и в которых писцы различных категорий (exceptores ­­ ταχογράφοι) также исполняли свои обязанности не как государственные служащие (milites), получавшие содержание от государства (аннона),⁶⁶⁸ а как лица, занимавшиеся свободным промыслом и вознаграждавшиеся теми, кто извлекал из их услуг непосредственную пользу? Но, с другой стороны, упоминание Димитрием Хоматианом (XIII в.!) нотариальной конторы (τῆς ταβουλαρικής στατίωνος) в Янине (митрополичий город!), принадлежавшей некоему табулярию – диакону,⁶⁶⁹ показывает, что и в эту позднюю эпоху деятельность табуляриев протекала в стенах такого рода контор, а это как будто напоминает условия работы табуляриев, известные по Книге Эпарха. Возможно, что обе эти формы организации труда табуляриев сосуществовали, и в этом случае оправданным оказывается мнение Дэльгера, который, говоря о должности πριμηκήριος τῶν ταβουλαρίων как о «начальнике (Vorsteher) табуляриев», понимает под последними «писцов документов, частично работавших в публичных канцеляриях, а частично находившихся в распоряжении населения».⁶⁷⁰

Следует сразу оговориться, что от многих митрополий, как и от Константинополя, дошли лишь единичные акты. Так, благодаря тем актам из архива Патмосского монастыря нам известно, что корпорация табуляриев в XII в. существовала на Крите, членом которой в 1193–1206 гг. был иерей Михаил Лименит, а примикирием в 1197 г. – Андроник Папандроникопулос;⁶⁷¹ из одной-единственной купчей 1246 г. из Диррахия, хранящейся ныне в Отделе рукописей РНБ, мы узнаем, что подобного рода нотариальная служба существовала и в этой митрополии: акт писан рукой чтеца и примикирия чтецов-анагностов митрополии Диррахий и табулярия Николая Перегрина и, кроме него, подписан еще четырьмя представителями митрополии, два из которых тоже совмещают церковные должности с должностью табулярия (диакон и третий остиарий Иоанн Хил, анагност и протопсалт Феонас);⁶⁷² в митрополии Мельника действовал анагност и примикирий табуляриев Мануил, который, «написав, подписал» в 1355 г. купчую, хранящуюся в архиве Хиландарского монастыря (по ней Феодор Калохерет продал земельный участок Василию Воронтрицасу);⁶⁷³ в митрополии Филадельфии (Малая Азия) действовал иерей и табулярий Иоанн Селларис, который в 1231 г. заверил своей подписью дарственную монахини Ксении Ангелины, составленную и написанную иереем и иеромнимоном митрополии Иоанном Конидисом;⁶⁷⁴ табулярием Тивериуполя был (по совместительству) великий эконом епископства Струмицы Иоанн Нин, писец и нотарий купчих сборной копии 1286 г., которую он же и заверил своей подписью;⁶⁷⁵ в митрополии Янины в 1375 г. трудился анагност и номик (!) Николай, составивший и написавший дарственную, по которой деспот Эпира Фома Комнин Преалимп и его жена василисса Мария Ангелина Дукена Палеологина принесли в дар Лавре церковь Богородицы Габалиотиссы в Водене и ряд других владений (подписей нет никаких, хотя акт подлинный).⁶⁷⁶

Известен ряд нотариев, трудившихся в митрополии Серры. В конце XIII в. здесь действовал протонотарий, анагност и примикирий табуляриев Феодор, писавший и подписавший купчую 1287 г., по которой Мануил Комнин Пелиарг продал монастырю τοῦ Λατόμου землю около Серр;⁶⁷⁷ на рубеже XIVI-XIV вв. – анагност и табулярий Иоанн Фалакр, который в 1301 г. писал и подписывал акт о продаже Мануилом Лигарасом иеромонаху Исааку Кидонису дома близ Опсаромеси (при этом Иоанн Фалакр работал «в паре» с примикирием табуляриев Феодором Калигопулом, взявшим на себя труд разъяснения контрагентам текста документа),⁶⁷⁸ а в 1305 г. – купчую о продаже Петром Карасой и его дочерью Ириной Косьме Панкалосу виноградника близ Серр (в клаузуле корроборации сказано, что акт писан «одним из табуляриев» митрополии Серр анагностом Иоанном Фалакром).⁶⁷⁹ Несколько позднее «в паре» работали диакон и табулярий Алексей Лизик, писавший купчую 1308/09 г. на продажу Феодосиной родового дома Акиндину Филоматису, и примикирий табуляриев Георгий Триволис, подписавший ее наряду с писцом и другими четырьмя сановниками Серрской митрополии.⁶⁸⁰ Примикирий табуляриев Феодор Калигопул, работавший совместно c Иоанном Фалакром (но, может быть, он тождествен еще и примикирию Феодору купчей 1287 г. из архива Кутлумушского монастыря?), обнаруживается продолжающим свою деятельность (если только речь идет об одном лице) еще в 1323 г., когда он – «почтеннейший (ὲντιμότατος) логофет и примикирий табуляриев» – по-прежнему выступает в роли «герменевта-объяснителя» контрагентам текста купчей, которую писал на сей раз анагност и табулярий Серрской митрополии Феодор Логариаст (интересно, что, «растолковав текст», Феодор Калигопул ни в случае с Иоанном Фалакром, ни в данном случае не расписался сам под актом).⁶⁸¹ Далее эстафету принимает его помощник, анагност и табулярий Феодор Логариаст, который с 1323 по 1326 г. самостоятельно, без какого-либо сотрудничества с другими нотариями, составляет и пишет серию актов продажи.⁶⁸² Завершает этот ряд известных нам табуляриев Серрской митрополии протэкдик и табулярий, диакон Михаил Калорризос, подписавший дарственную 1336 г. (данных о писце нет) из архива Хиландарского монастыря.⁶⁸³

Но наиболее полно засвидетельствована деятельность табуляриев Фессалоникской и Смирнской митрополий. Первая из них обязана сохранностью выпущенных ею документов афонским монастырям, которые она обслуживала. Правда, вплоть до XIII в. нам неизвестны табулярии Фессалоникской митрополии. Неоднократно упоминавшуюся купчую 897 г. из архива Лавры писал и заверял «клирик, ливелисий и символеограф нашего богохранимого города» (т. е. Фессалоники) Николай;⁶⁸⁴ купчую, гарантийный акт и меновную 982 г., а также дарственную 984 г. из Ивирского монастыря писали и совершали соответственно монах Евфимий, кувуклисий и ливелисий Фессалоники Николай, пресвитер Авксентий, монах Иоанн;⁶⁸⁵ писцом одной мировой 942 г. между жителями Иериссоса и монахами Афона был кувуклисий и орфанотроф Фессалоники Димитрий (сделка заключалась в Фессалонике, перед стратигом Катакалоном, но акт скрепил своей подписью не он, а митрополит);⁶⁸⁶ самый ранний акт из архива Зографского монастыря – купчая 980 г. – «писана рукой монаха и ὑποκτίτου φιλο σόφου» Симеона;⁶⁸⁷ дарственную 996 г., гарантийный акт 1007 г. и протокол свидетельских показаний 1008 г. из Ивирского монастыря написали и совершили соответственно монах и пресвитер Никон, монах Василий и пресвитер и девтеревон «кафолической церкви» (Св. Софии Фессалоникской?) Андрей, обнаруживший умение составить акт по обычному формуляру, но весьма низкую квалификацию писца (разговорные конструкции, анаколуфы, дикая орфография);⁶⁸⁸ дарственная 1023 или 1038 г. из Зографского монастыря писана, как об этом говорит сам даритель монах Савва, «рукой монаха Игнатия, моего ученика»;⁶⁸⁹ в Пантелеймоновом монастыре хранятся акт продажи келлии от 1030 г. и акт продажи земельного участка от 1033/34 г., писанные рукой монаха и пресвитера Иакова, а также мировая 1048 г., писанная «рукой монаха монастыря Сисойи Афанасия»;⁶⁹⁰ монах Дионисий Вериот был писцом купчей 1034 г. из Эсфигменского монастыря;⁶⁹¹ и т. д.

Лишь в 1056 г. мы впервые встречаем в качестве номика клирика Св. Софии Иоанна, который называет себя также «внуком маистора» и который написал и совершил в том году гарантийный акт, хранящийся ныне в архиве Дионисиевского монастыря.⁶⁹² Что касается табуляриев, то первым из них нам встречается Мануил Лампудий (назван просто табулярием, без совмещения с другими титулами, поэтому неясно, был он мирянин или церковник), который, «подтверждая, написал» в 1240 г. дарственную Матфея Пердикария, составленную по его, Мануила Лампудия, поручению диаконом и чиновником по прошениям Димитрием Пирром.⁶⁹³ Представители фессалоникской семьи Пирров, чувствуется, вообще охотно подвизались в писании частных актов. Так, дарственную 1265 г. из Хиландарского монастыря писал по поручению протэкдика и табулярия Никифора Маллеаса «архонт кондаков» и представитель клира церкви Св. Димитрия («агиодимитриат») Георгий Пирр,⁶⁹⁴ а гораздо позднее, с 1310 по 1328 г., в качестве писца частных актов действовал, работая в паре с табулярием Димитрием Диавасимером, клирик Иоанн Пирр.⁶⁹⁵ Но еще до них известны хартофилак Фессалоникской митрополии и табулярий Иоанн Ставракий, который, «подтверждая, подписал» в 1284 г. завещание экс-архиепископа Фессалоники Феодора Керамеаса, составленное по его, Иоанна Ставракия, поручению писцом Львом Фовином;⁶⁹⁶ клирик и табулярий Димитрий Хинара, который, «подтверждая, подписал» три акта (1303, 1304 и 1306 гг., из них два писаны им самим, а один по его поручению рукой Георгия Хрисоверга),⁶⁹⁷ клирик (позднее второй скевофилак церкви Св. Димитрия) и табулярий Василий Веаск, который написал и, «подтверждая, подписал» акт о продаже 1295 г. из Ксиропотамского монастыря, а также купчую 1309 г. из Хиландарского монастыря, писанную по его, Василия Веаска, поручению рукой Феодора Пегалиса;⁶⁹⁸ сначала сакеллиу, а затем великий скевофилак Фессалоникской митрополии, диакон и табулярий Иоанн Пердикарий, который в 1295 г. в числе других светских и церковных чиновников подписывает постановление светского суда в Фессалонике,⁶⁹⁹ в 1296 г., «подтверждая, подписывает» купчую из Хиландарского монастыря, составленную по его поручению Иоанном Стримваком,⁷⁰⁰ а в 1304 г. то же самое делает в отношении дарственной, хранящейся ныне в архиве Лавры, писцом которой по его поручению был Димитрий Диавасимер.⁷⁰¹

Показательно, что Иоанн Стримвак и Димитрий Диавасимер, пройдя школу Иоанна Пердикария в процессе совместной с ним нотариальной деятельности, сами превращаются в дальнейшем из простых писцов (в актах Иоанна Пердикария у них даже нет никаких определений и званий, просто писцы) в табуляриев и сановников церкви. Так, Иоанна Стримвака мы встречаем в 1324 г. уже в чине протонотария Фессалоникской митрополии, табулярия и диакона, когда он, «подтверждая, подписал» акт о расторжении ранее заключенного контракта, хранящийся в архиве Хиландарского монастыря и писанный по поручению Стримвака рукой Иоанна Вриенния;⁷⁰² подписи хартофилака Фессалоникской митрополии и диакона Иоанна Стримвака (без указания на его профессию табулярия) фигурируют среди других удостоверительных подписей на оборотной стороне купчей 1327 г. и мировой 1328 г. из Хиландарского монастыря, писанных клириком Иоанном Пирром и заверенных табулярием Димитрием Диавасимером.⁷⁰³ Что же касается последнего, то по его многочисленным актам, хранящимся в архивах Лавры,⁷⁰⁴ Хиландарского,⁷⁰⁵ Эсфигменского,⁷⁰⁶ Зографского,⁷⁰⁷ Дохиарского,⁷⁰⁸ Ксенофонтова⁷⁰⁹ монастырей на Афоне, можно проследить его карьеру по меньшей мере с 1304 по 1352 г.: начав свою деятельность, как уже отмечалось, в качестве простого писца и помощника табулярия Иоанна Пердикария, он затем сам становится табулярием, будучи в то же время клириком и ведя дело главным образом самостоятельно, без помощников (т. е. сам и пишет акты, и скрепляет их своей подписью), но иногда и в сотрудничестве с писцами-помощниками (например, со своим родственником Феодором Диавасимером, с уже упомянутым писцом клириком Иоанном Пирром, который в 1322 г. совмещает свое занятие с должностью чтеца-анагноста, с Феодором Докианом). С 1321 по 1327 г. Димитрий Диавасимер действует уже как скевофилак церкви Св. Димитрия («мегалонаит») и табулярий, а с 1328 г. – как эконом-"мегалонаит» и табулярий, заслужив эпитет «почтеннейшего» (πανεντιμότατος). Все эти долгие годы своей нотариальной деятельности Димитрий Диавасимер пользуется одним и тем же весьма квалифицированно составленным формуляром, приспосабливая его к различного рода сделкам и проявляя иной раз и правовую самодеятельность (как в случае с пожертвованием проний – об этом далее). Для его актов характерно то, что они начинаются чаще все с краткого изложения существа сделки («начальное резюме»), всегда весьма обстоятельны и развернуты, писаны грамотным, почти свободным от ошибок языком, почерком, который можно отнести к типичному Fettaugen-стилю.⁷¹⁰

Из других нотариев, действовавших в Фессалоникской митрополии, известны эконом церкви Св. Димитрия («мегалонаит») и табулярий Михаил Сарантин, который, «подтверждая, подписал» купчую 1326 г. из архива Ивирского монастыря, писанную по его поручению рукой клирика Иоанна Анастасопула,⁷¹¹ который сам спустя много лет (в 134И г.), уже будучи ὁ ἐπὶ τῶν γονάτων Фессалоникской митрополии, табулярием и диаконом, пишет и подписывает акт на продажу зевгилатия (формуляр акта почти буквально совпадает с формуляром документа, совершенного Михаилом Сарантином);⁷¹² Никита Сотириот, клирик и табулярий (в этом качестве он в 1349 г. пишет и подписывает купчую из Ксиропотамского монастыря⁷¹³), сделавший карьеру при дворе императрицы Анны Савойской во время ее пребывания в Фессалонике и позднее – в годы правления в Фессалонике сначала деспота, а потом императора Мануила II Палеолога, при которых Никита становится протонотарием императорского дворца и вселенским судьей Фессалоники, сохраняя за собой и должность табулярия, т. е. право составлять и скреплять своей подписью частные акты,⁷¹⁴ имея в качестве своего помощника писца клирика Иоанна Сгуропула (так, по его поручению Иоанн Сгуропул написал в 1373 г. купчую Дохиарского монастыря, проявив при этом немало умения и ловкости, чтобы облечь непростой правовой случай в соответствующую документальную форму, а также мировую 1374 г. из Лавры);⁷¹⁵ канстрисий Великой церкви (т. е. Св. Софии Фессалоникской), диакон и табулярий Иоанн Оловол, который, «написав, подписал» дарственную 1374 г. из Хиландарского монастыря (Константин Ласкарь дарит русскому монастырю Св. Пантелеймона деревню Вресницу близ Струмицы).⁷¹⁶ Можно было бы подумать, что в XV в. табулярии Фессалоники куда-то исчезают (так, купчая 1402 г. из архива афонского монастыря Св. Павла составлена и подписана протопапасом и дикеем Андроником, а дарственная 1405 г. – оттуда же – скреплена подписью митрополита Фессалоники Гавриила и т. д.⁷¹⁷), если бы дарственная 1471 г. из Лавры не была снова подписана сакеллиу, табулярием и пресвитером Михаилом (впрочем, составлен ли документ в Фессалонике, еще неизвестно).⁷¹⁸

Вернемся, однако, к Смирнской митрополии, которая, с одной стороны, дает благодаря картулярию Лемвиотиссы богатейший просопографический материал для истории византийского нотариата, с другой же – путает нам карты в наших попытках воссоздать систему этого нотариата (в митрополиях – табулярии, в епископиях и других мелких местечках – номики). Ведь именно здесь был писан акт, нотарий которого в клаузуле корроборации был обозначен как номик, а в эсхатоколе расписался как табулярий. Выше нашего понимания и купчая 1272 г., содержащая уникальную подпись нотария: «Я, ничтожный иерей, номик и примикирий примикириев табуляриев (πριμμικήριος τῶν πριμμικηρίων τῶν ταβουλλαρίων) за пределами эпархии святейшей митрополии Смирны, написав, как это явствует из текста, настоящий акт продажи и свидетельствуя, подписал» (при этом нотарий не указывает своего имени, оставаясь анонимным).⁷¹⁹ Логично было бы предположить на основании подписи, что сами примикирии корпораций табуляриев были собраны в особую корпорацию во главе с примикирием более высокого ранга.⁷²⁰ Но что сие означало в действительности? Что означает выражение «за пределами эпархии» (της πέραν ἐνορίας)? Может быть, имеется в виду особый экзарх при патриархате, в ведении которого был контроль за деятельностью примикириев нотариальных корпораций всех митрополий? Но причем в таком случае «пределы митрополии Смирны»? Непонятно⁷²¹ – так же, впрочем, как существование наряду с табуляриями номиков крепости и митрополии Смирны. Так, известны «иерей и номик крепости Смирны» Феодор Полея, составивший и подписавший дарственную 1210 г.⁷²² (среди трех свидетелей акт подписал также иерей, скевофилак и примикирий табуляриев Константин Ксанф, известный и по своим собственным актам⁷²³); иерей, номик, клирик и управляющий (архонт) монастырями митрополии Смирны Николай Сиропул, составивший и подписавший акт 1231 г., по которому Анна Комнина продала монастырю Лемвиотиссы поле;⁷²⁴ диакон и номик митрополии Смирны Георгий Каллист, составивший и подписавший недатированную купчую (1235?);⁷²⁵ иерей и номик митрополии Смирны и эпархии Мантеи Феодор Каллист, деятельность которого прослеживается по составленным и подписанным им актам с 1213 (правда, здесь он фигурирует как номик и анагност) по 1251 г.;⁷²⁶ иерей и номик митрополии Смирны и эпархии Мантеи Иоанн Лаодикин, который, «написав и свидетельствуя, подписал» купчую 1259 г.;⁷²⁷ диакон и номик «патриаршей эпархии» Василий Цикапит, который также, «свидетельствуя и написав, подписал» купчую 1263 г.;⁷²⁸ диакон и номик Михаил Лист, который не оставил нам собственных актов, но он то расписывается среди свидетелей на купчей 1274 г., составленной и подписанной примикирием табуляриев Николаем Филокинигитом, то ставит свой сигнон среди свидетельских сигнонов на дарственной 1274 г., то подписывает судебный акт (недатированный, 1280 г.?);⁷²⁹ анагност и номик митрополии Смирны и эпархии Мантеи Иоанн Фока, который, «написав и свидетельствуя, подписал» купчую (не датирована, 1293 г.?).⁷³⁰ Есть ряд смирнских документов со всеми признаками нотариальных документов, составленных и подписанных иереями (Лев Копадис, Лев Липарин, Стефан Левкатис, диакон и великий эконом Никита Калоинарис), которые вообще не были ни номиками, ни табуляриями.⁷³¹

Однако и в Смирнской митрополии табуляриат как будто лежал в основе нотариата.⁷³² Так, помимо уже упоминавшихся табуляриев, известны иерей, номик, сакеллиу митрополии и примикирий табуляриев Иоанн Кампанис, написавший и подписавший дарственную 1230 г. (акт подписали еще три мирянина – севаст, великий эконом митрополии Лев Лист и диакон, номик, протонотарий Феодор Астрагалин);⁷³³ Георгий Алифин, который в качестве иерея и табулярия митрополии Смирны в 1242 г., «написав и свидетельствуя, подписал» дарственную,⁷³⁴ а в 1257 г., став к тому же еще и ипомниматографом, поставил свою подпись пол другой дарственной наряду с другими свидетелями (среди них диакон, иеромнимон и табулярий митрополии Смирны Михаил Астрагал, уже упоминавшийся диакон, логофет и табулярий Иоанн Аргиропул, а также протэкдик и табулярий Иоанн Куналис).⁷³⁵ В 1239 г. последний, будучи еще просто доместиком митрополии, уже занимался составлением актов, в частности, «свидетельствуя и написав, подписал» купчую;⁷³⁶ в 1254 г. он действует аналогично, уже будучи протэкдиком и табулярием,⁷³⁷ а в одном недатированном (1258?) акте он упомянут среди свидетелей как клирик митрополии, протэкдик, референдарий и табулярий.⁷³⁸ Известны также иерей, клирик и табулярий Роман Калоидас, подписавший купчую 1256 г., писавший и подписавший купчую 1263 г., расписавшийся в числе свидетелей в купчей 1266 г.;⁷³⁹ девтеревон диаконов, клирик и табулярий Георгий Хрисоверг, подписавшийся в числе свидетелей в купчей 1256 г. и в купчей 1263г.;⁷⁴⁰ анагност и табулярий Георгий Воловондис – писец и нотарий дарственной 1267 г.;⁷⁴¹ сакеллиу митрополии и табулярий Алексей Маруллис, писавший, подписавший и еще раз скрепивший документ на обороте, на месте склейки, дарственную 1274 г.;⁷⁴² диакон и табулярий Поликарп, сын Дорофея, который, «свидетельствуя и написав, подписал» акт об обмене 1287 г.⁷⁴³ Как видим, многие табулярии Смирнской митрополии занимались нотариальной деятельностью долгие годы, порою десятилетия, посвящая этой профессии всю жизнь.

Аналогичную картину являет нам византийская и поствизантийская Южная Италия, где даже скромные местечки имели собственного табулярия.⁷⁴⁴ Так, в конце X в. подвизался в составлении документов «протопапас и табулярий крепости Таранто» Куртикис, по поручению которого неким Григорием был написан самый ранний греческий частный акт на южноитальянской почве – дарственная 981 г. и который подписался первым среди свидетелей, а также в 984 г. сам писал акт о разделе имущества.⁷⁴⁵ Правда, в XI в., т. е. во время, когда в Таранто существенно увеличивается количество документов, их составители, как кажется, не носили здесь никакого нотариального звания (нет упоминаний ни о табулярие, ни о номике; пять документов с 1029 по 1040 г. писаны рукой иерея Василия,⁷⁴⁶ один акт 1035 г. – рукой Николая,⁷⁴⁷ семь документов за 1043–1054 гг. – рукой Иоанна Куркуаса⁷⁴⁸), акты по их формуляру, каллиграфии и грамматике демонстрируют редкую компетентность и высокий профессионализм. Дукт письма и некоторые нотариальные приемы (например, особый способ написания предлога ἐν в словах ἐν ὁνόματι инвокации) передавались от одного нотария к другому. Более того, само это занятие передавалось от одного члена семьи к другому; целую династию нотариев основал уже упомянутый Иоанн Куркуас (несколько документов с 1084 по 1086 г. писаны его сыном Панкальо; в актах 1143–1145 гг. встречаем писца Куркуаса, сына Иоанна; акт 1182 г. писан также Куркуасом, сыном судьи Иоанна, которого не следует отождествлять с предыдущим).⁷⁴⁹ Ни один из Куркуасов не определяется как табулярий, но несомненно то, что эта семья имела почти наследственное право на нотариальную деятельность, практикуя эту профессию свыше ста лет.⁷⁵⁰

Связь нотариальных функций с церковной должностью протопапаса, о которой говорилось выше, прослеживается по актам Калабрии (так, в епископстве Оппидо 13 документов 1051–1057 гг. подписаны «протопапасом Сицилии»;⁷⁵¹ в Стило большая часть документов, составленных в норманнский период, писана или скреплена протопапасами,⁷⁵² которые часто называются номиками; аналогично – в Кротоне, где, однако, в конце XII – начале XIII в. функцию табулярия исполняют и другие высокопоставленные сановники епископской церкви, например, в 1199 г. девтеревон, т. е. заместитель протопапаса,⁷⁵³ а с 1219 по 1228 г. – один протопсалт⁷⁵⁴), Базиликаты (так, дарственная 1043/44 г. из Виджано писана протопапасом Урсолеоне по поручению иерея Николая, табулярия Виджано;⁷⁵⁵ два акта из Карбоне – 1055/56 и 1058/59 гг. – писаны протопапасом Николаем;⁷⁵⁶ дарственная 1053 г. писана протопапасом церкви Св. Кирика Феофилактом⁷⁵⁷) и т. д. Но в то же время акты Черсосимо (провинция Потенца) и Меркуриона (Южная Калабрия) писаны табуляриями, а протопапас не упомянут ни разу (интересен случай, когда иерей Хрисафий, написавший в 1057/58 г. дарственную по поручению табулярия Хрисоиоанна, становится затем преемником табулярия⁷⁵⁸).

Таким образом, и в византийской Южной Италии нотариат находился в ведении церкви. Но в то же время (и особенно позднее) здесь весьма ощутима традиция светского нотариата. Так, в Стило сложный акт раздела имущества пишет в 1054 г. императорский спафарокандидат Иоанн;⁷⁵⁹ другой спафарокандидат написал в 1065/66 г. дарственную в калабрийской деревне Макерицы;⁷⁶⁰ в 1086 г. спафарий Андрей подписал в Россано дарственную в пользу монастыря Кавы.⁷⁶¹ И если здесь не совсем ясно, исполняли ли эти должностные лица обязанности нотариев «профессионально» или же «окказионально» (акты, впрочем, составлены ими вполне компетентно), то в других местах прямо указывается на их профессиональную принадлежность к нотариату: в Таранто в первое тридцатилетие XII в. все известные документы писаны мирянином Калосом, сыном Думнендо (лишь в акте 1131 г. он квалифицирован как протопапас, возможно, потому, что в конце своей долгой карьеры нотария он возглавил еще и греческую религиозную общину в Таранто⁷⁶²); мирянами же были и преемники Калоса – табулярии Таранто Иоанн сын Льва (1155 г.),⁷⁶³ Урсо сын Анастасия (1157 г.),⁷⁶⁴ Стефаницес сын Петра (1171–1377 гг.),⁷⁶⁵ Константин сын Николая и Агапит сын Никифора (два последних вместе составили в 1193 г. дарственную в пользу греческого монастыря Св. Ильи ди Карбоне⁷⁶⁶); в Галлиполи, где в 1111/12 г. встречаем еще в качестве номика иерея и протосинкелла Григория, а в 1172 г. в качестве табулярия города – иерея Георгия, все прочие известные табулярии города с середины XII в. и вплоть до 1208 г. были миряне⁷⁶⁷ (но в 1227 г. «табулярием и номиком» был снова церковник – протопапас Лев Унгрелис). Следует также отметить тесную связь, которая в этих местах существовала между профессией светского табулярия и профессией судьи (κριτής): хотя совмещение обеих служб в одном лице и крайне редко (например, в 1154/55 г. табулярий τῶν Μεσῶν Илья был в то же время ὁ τῆς περιχώρου Μεσῶν κριτής),⁷⁶⁸ известно немало табуляриев – детей судей и судей – детей табуляриев. Так, табулярий Галлиполи в 1203 г. Пасхалий был сыном судьи Иоанна;⁷⁶⁹ табулярий Таранто в начале XIII в. Георгий был сыном судьи Петра;⁷⁷⁰ в 1148 г. в Трикарико греческий судья был сыном табулярия Константина:⁷⁷¹ в начале XIII в. в том же городе греческий судья Капуанос был сыном табулярия⁷⁷² и т. д. – примеры, которые показывают, что в некоторых семьях профессии юристов были наследственными.

Что касается Сицилии, то здесь картина нотариата представляется более запутанной. В Палермо, например, контроль за нотариатом, как кажется, был поделен между церковными и гражданскими властями. Если два нотариальных греческих акта (1138, 1146 гг.) были писаны иереем Константином по поручению протопапаса Василия,⁷⁷³ то в то же время (вернее, с 1133 по 1177 г.) прочие акты писались табуляриями-мирянами по поручению судей Палермо, причем как те, так и другие нередко были несицилийского происхождения (так, судьи Петр Калуменос и Лев были из Реджо, калабрийцем был и табулярий Феодор).⁷⁷⁴ С 1177 г. (видимо, после смерти или отставки табулярия – мирянина Калокира, который занимался нотариальной деятельностью 22 года, с 1155 г.)⁷⁷⁵ акты снова пишутся по поручению протопапаса, а табулярии набираются среди диаконов и священников – иереев. В Мессине же нотарии, которые, как уже отмечалось, обозначались всегда термином νοτάριος и которые чаще всего были клирики, писали частноправовые акты по поручению стратига, позднее – стратигов Мессины, всегда самолично скреплявших документы подписями (местопребыванием последних был «преторион», где, по-видимому, находился необходимый штат греческих писцов – нотариев).⁷⁷⁶ Только акты, касавшиеся греческих религиозных учреждений, писались и подписывались по поручению протопапаса Мессины табулярием или одним писцом, которые всегда были священниками. Налицо, таким образом, своеобразное «сращивание» светского нотариата с церковным.

Положение в Южной Италии меняется в 1231 г., когда Фридрих II, вознамерившийся создать публично-государственный институт нотариата, издал указ (так называемые «конституции Мельфи») о недопущении к функциям судей и нотариев клириков и их детей,⁷⁷⁷ после чего сразу же повсеместно (и в сельской местности, и в городах) распространилась сеть «публичных нотариев» – мирян (πούβλικοι νοτάριοι). Мы встречаем их, в частности, в Смирне,⁷⁷⁸ Кротоне,⁷⁷⁹ Сквиллаче,⁷⁸⁰ Умбриатико,⁷⁸¹ Катанцаро.⁷⁸² Только в Палермо традиция церковного нотариата не прервалась с промульгацией конституций Фридриха II: за иереем и табулярием Василием, действовавшим до декабря 1239 г., последовал в ноябре 1243 г. диакон и πούβλικος ταβουλάριος Николай.⁷⁸³ Лишь в 1259 г. мы обнаруживаем мирянина в лице «публичного табулярия города Палермо» Бенедикта, который, впрочем, составлял документы как на греческом, так и на латинском языке (notarius Benedictus publicus tabellio grecus et latinus).⁷⁸⁴ Подобного рода двуязычные нотарии существовали в это же время и в Мессине: Григорий из Гарафалов 1265 г., Лев из Сан Маттеов 1267 г., ПаганоКоллура в 1267 г. По мнению Фалькенхаузен, они были и в Калабрии, и в Терра д'Отранто, хотя документов и не сохранилось.⁷⁸⁵ Вообще с XIV в. подлинный византийский нотариальный формуляр практически исчезает с южноитальянской почвы, а писцы актов переводят с помощью словаря текст латинского формуляра на греческий язык.⁷⁸⁶

Возвращаясь в собственно Византию, отметим, наконец, еще две митрополии, которые (от них сохранились интересующие нас частные документы) блистательно демонстрируют всякое отсутствие нотариата как особой профессии, – это митрополии Зихны и Трапезунда. Правда, от первой до нас дошло лишь несколько поздних (XIV в.) актов: так, купчая 1321 г. писана по поручению продавца рукой диакона и хартофилака Георгия Каломена и скреплена на обороте подписью епископа Кесарополя Мелетия;⁷⁸⁷ далее эстафету принимает другой представитель семьи Каломенов – анагност и протонотарий митрополии Иоанн Каломен, известный по нескольким актам из Хиландарского монастыря: купчей 1329 г., писанной и подписанной им, но на обороте опять же скрепленной подписью епископа Кесарополя Мелетия (среди свидетелей фигурирует и Георгий Каломен);⁷⁸⁸ купчей 1353 г., которую Иоанн Каломен написал и подписал, будучи уже в чине сакеллиу митрополии Зихны;⁷⁸⁹ сборному подлинному документу из двух актов продажи 1355 г. крестьянами Зихны виноградника и других земель Хиландару («сакеллиу митрополии Зихны Иоанн Каломен, писец настоящего акта, подписал»);⁷⁹⁰ другому такому же сборному – из двух купчих 1355 г. – документу.⁷⁹¹ Не исключено, конечно, что мы случайно имеем дело с актами, которые составлены непрофессионалами (есть в клаузулах некоторая путаница, как будто подтверждающая это), но в то же время кажется, что Каломены вряд ли случайно на протяжении десятилетий подвизались на поприще составления частноправовых актов, не нося, однако, звания табулярия, номика и т. д. Еще сложнее обстоит дело с Трапезундской митрополией. Ведь здесь мы имеем целый картулярий Вазелонского монастыря, в документах которого отразилась не только вся церковная табель о рангах, но и светская (скажем, очень важны сведения о распространении и в этой отдаленной митрополии института вселенских судей), и при этом ни одного упоминания табулярия, номика или какого-либо иного обозначения нотария! Во многих трапезундских (вазелонских) актах вообще не указаны даже писцы. Из указавших все же себя известны «слуга императора Великого Комнина» (Ό δοῦλος τοῦ ἁγίου ήμῶν αὐθέντου καὶ βασιλέως τοῦ Μεγάλου Κομνηνοῦ) Никита Пафлагон, который подписался под купчей 1264 г. (текст документа не сохранился), назвав себя к тому же «писец и свидетель»;⁷⁹² как писец он указан в клаузуле корроборации еще одной купчей 1264 г., хотя подпись его отсутствует;⁷⁹³ иеромонах Феоктист Маврон, написавший и подписавший несколько необычную по формуляру купчую в 1349 г.;⁷⁹⁴ Константин Мурму, написавший и подписавший дарственную (XIII в.?),⁷⁹⁵ бывший, очевидно, мирянином; иеромонах Косьма Лалатцис, «писец текста» двух купчих (1273 и 1275 гг.), которые он, «свидетельствуя, подписал»;⁷⁹⁶ иерей Константин Диплоит, написавший и подписавший дарственную (второй половины XIII в.) и купчую этого же времени;⁷⁹⁷ монах Лазарь, написавший и подписавший дарственную в 1397 г.,⁷⁹⁸ – скудные сведения, на основании которых трудно сделать какое-либо заключение.

Таковы приблизительные «количественные» характеристики повседневного практического нотариата, которые прослеживаются в разное время и в разных районах и провинциях империи. В чем же конкретно заключалось совершение нотариальных действий и совпадало ли оно с теми предписаниями законов о нотариате, о которых говорилось выше? На основании рассмотренного актового материала можно сделать вывод, что правилом (из которого, впрочем, делались многочисленные исключения) считалось участие в удостоверении сделок двух нотариев – нотария-писца и полномочного нотария, причем инициатива в их приглашении для совершения нотариальных действий исходила от самих участников сделки, что чаще всего фиксировалось в клаузуле корроборации словами «по нашему (ибо клаузула, как и весь документ, писана от лица автора. – И. М.) поручению» (τῇ προτροπῇ или ἐκ προτροπῆς ήμῶν), «по нашей воле» (τῇ προσκλήσει), «по нашему требованию» (τῇ ἀξιώσει ημῶν), «по нашей просьбе» (τῇ παρακλήσει ήμῶν) или «по нашему приглашению» (τῇ προσκλήσει ήμῶν), т. е. греческим эквивалентом латинских mandatu, iussu. Нередко, правда, ангажированность нотариев участниками сделки подразумевалась, а в клаузуле корроборации оговаривалось, что «текст писан таким-то писцом по поручению такого-то нотария». Это означало, что сторонами (или одной из сторон, которая выступала в качестве автора документа) конкретно был ангажирован один нотарий, который уже сам подбирал себе «напарника» – писца, как правило, того, с кем он уже привык работать. Иногда же в клаузуле корроборации подчеркивалось, что документ «писан по нашей (т. е. участников сделки) воле рукой такого-то и по поручению табулярия такого-то»,⁷⁹⁹ а иногда и в своей подписи под документом писец или нотарий давал знать о том, кем именно он ангажирован. Например, писец дарственной, совершенной в 1231 г. в митрополии Филадельфии, подписался под актом так: «Иеромнимон святейшей митрополии Филадельфии Иоанн Конидис, приглашенный (προσκληθείς) той, которая выше собственноручно проставила крест (имеется в виду автор документа – монахиня Ксения Ангелина, пожертвовавшая обители великомученика Георгия Эксокастрита поле. – И. М.), написав текст настоящего акта и свидетельствуя, сам же и подписал».⁸⁰⁰ Смысл концовки подписи в том, что писец берет на себя и функции нотария, но часто бывало и наоборот: нотарий брал на себя функции писца, и это следует иметь в виду во всех тех немалочисленных случаях, когда и писец и нотаций выступают в одном и том же лице.

Но мы здесь рассматриваем тот случай, когда в совершении нотариальных действий принимали участие двое – писец и собственно нотарий, функции которых (это чувствуется) принципиально различались, отнюдь не ограничиваясь полномочиями, представленными им Исагогой (Eis. 13. 16), в которой говорится о том, что табулярии (речь идет об участии двух табуляриев) должны писать (Что именно? Сам акт, сигноны, подписи?) вместо неграмотного или малограмотного автора документа (ἵνα оἰ μὲν γράφωσιν ύπέρ τοῦ ἀγραμμάτου ἢ ὀλιγογράμματου καθεστῶτος) и выступать в качестве свидетелей. И только продумывая этот неясный текст, можно прийти (вслед за Цахариэ фон Лингенталем и Феррари) к выводу, что речь здесь идет о том, чтобы один чз двух табуляриев действовал как συμβολαιογ ράφος, т. е. исполнял обязанности полномочного нотария, а второй – как χειρόχρηστος, т. е. в качестве писца, и расписывался за безграмотного.⁸⁰¹ Конечно, γραφεύς τοῦ ὕφους, который пишет акт от имени одной из сторон – участниц сделки, о самом себе сообщает в клаузуле корроборации в третьем лице (впрочем, некоторые все же сбивались на первое лицо, выдавая тем самым себя и внося путаницу в формуляр акта)⁸⁰² и лишь подписывает акт в личной форме, это отнюдь не «простой писец». Именно в его компетенцию входило решение не столь уж легкой задачи: ознакомившись с обстоятельствами дела, возможно, и с проектом сделки, с краткой записью ее, сделанной нотарием (уж не этими ли проектами – «схедами» – и являются те «начальные резюме», которыми предваряются некоторые акты и которые вкратце воспроизводят суть сделки и основные части акта,⁸⁰³ – своего рода минуты, подобные западноевропейским notulae или imbreviaturae), и выбрав соответствующий образец – формуляр, составить письменный акт как таковой, т. е. облечь документ в соответствующую форму. Для этого мало было иметь под рукой все необходимые «инструменты работы» и владеть навыками пользования ими, нужно было еще хорошо знать действующее законодательство, чтобы не допустить ошибки и не вступить с ним в конфликт, не нарушить законность и правопорядок и тем самым не нанести ущерб своим клиентам, т. е. быть в полном смысле слова юристом. Γραφεύς τοῦ ὕφους – это прежде всего составитель, редактор акта,⁸⁰⁴ которого справедливее было бы обозначать συντάκτης τοῦ ὕφους, и уже в последнюю очередь его писец. И хорошо, если подлежащая удостоверению сделка ясна по характеру нового, рождающегося правоотношения и укладывается в обычные, предусмотренные законом рамки, а если нет?

Такого рода «нестандартных», не предусмотренных законодательством случаев византийская действительность давала немало, ставя составителей актов в весьма сложное положение и заставляя их проявлять порой правовую самодеятельность, известное правотворчество. Так случалось при отчуждении имуществ, принадлежавших несвободным, в частности парикам.⁸⁰⁵ Известно, что парикия представляла собой своеобразную византийскую форму квазифеодальной крестьянской зависимости, а парическое право формировалось как обычное, при котором господин имел известные права на частное имущество этого последнего и даже мог быть его наследником, а парик мог продать, дарить или отказать по завещанию свое имущество только с предварительного разрешения господина. Именно такой случай зафиксирован дарственной 1311 г. из архива Дохиарского монастыря на Афоне.⁸⁰⁶ Из нее явствует, что парики Георгий и Михаил Аретосы, принадлежавшие некоему Дукопулосу по наследству, совершили дар Дохиарскому монастырю в виде их доли (две трети половины) водяной мельницы в местечке Каприникея (вторая половина принадлежала Лавре). Одобряя сделку своих париков (αποδεχόμενος τήν τούτων πρδςιν),⁸⁰⁷ Дукопулос в присутствии трех свидетелей также совершает дар в виде той трети половины мельницы, которая к нему перешла после смерти бездетного брата названных париков Иоанна и которой тот владел по наследству. Далее акт строится по обычному формуляру дарственной, причем Дукопулос обязуется сам и обязывает своих наследников никогда не возбуждать пересмотра не только своего настоящего дарения (ἀφιέρωοις), но и ранее совершенного дарения своих париков.

Таким образом, этот уникальный акт демонстрирует нам парикию в чистом виде; он показывает, до какой степени феодальный обычай возобладал над официальным законодательством: ведь данный случай не опирается ни на какой законодательный текст, и речь здесь идет об имуществах, являвшихся, казалось бы, полной собственностью париков, на которые господин теоретически не имеет никаких законных прав. Соответственно и собственники – прониары, защищая свои права, были лишены возможности апеллировать к закону; они в таких случаях удовлетворяются тем, что указывают на отсутствие закона, который бы противоречил этому.⁸⁰⁸ Осознавалась ли в нашем случае редактором акта или нотарием щекотливость ситуации? Не свидетельствует ли каким-то образом об их смущении то, что дарственная составлена не по форме (нет протаксиса или сигнона автора документа, клаузулы инвокации, не выдержан формуляр), что писец или нотарий, отредактировавший акт, пожелал остаться анонимным, не упоминать о себе (дарственную подписал сам даритель, на обороте – два свидетеля)?

Аналогичным образом обстояло дело, когда удостоверению подлежал договор на отчуждение не полной частной, а условной, например прониарской, собственности, о чем можно судить хотя бы на основании двух дарственных из архива того же Дохиарского монастыря – от 1313 и 1314 гг., составленных уже известным нам табулярием Димитрием Диавасимером.⁸⁰⁹ В них фиксируются факты дарений прониарами монастырю земельных угодий, которые они держали на правах пронии от императора, не в полную собственность, а на срок, на то время, пока они, прониары (в первом случае даритель и его дети), будут держателями пронии. Естественно, что нотарию пришлось отказаться от привычных формул и сочинять новые, прежде всего ключевую клаузулу, идущую вразрез с традицией – μέχρις ἂν παρʼ ἐμοῦ καὶ τῶν παίδων μου (во втором случае παρʼ ήμῶν ἀμφοτέρων) η πρόνοια κατέχηται. Интересна также дальнейшая судьба этих дарений, прослеженная Икоиомидисом: несмотря на их временный характер, Дохиар упорно и терпеливо добивался окончательного присвоения подаренных владений. Сначала монахи соглашаются уплачивать налоги, которыми облагалась часть этих владений, и таким образом продолжают держать их непрерывно; затем, пользуясь расположением вестиария Мануила, они добиваются их окончательного и безусловного присвоения, освобождения от налогов и, наконец, получения на них в мае 1343 г. подтвердительной жалованной грамоты императора Иоанна V Палеолога.⁸¹⁰

Интереснейший случай демонстрирует нам еще один дохиарский документ – купчая 1112 г., писанная рукой иерея, клирика и номика Кириака Стравомита и удостоверяющая сделку на продажу Евдокией, дочерью патрикия Григория Вуриона и женой протоспафария Стефана Расополиса, проастия монастырю.⁸¹¹ Необычность ситуации – в особом статусе отчуждаемого имущества, которое является приданым и, следовательно, по закону не может быть ни продано, ни заложено мужем, если даже имеется на то согласие жены.⁸¹² Трудно сказать, кто (уж не номик ли Кириак Стравомит?) подсказал выход из положения, указав на норму, разрешающую супруге продавать недвижимые имущества, входящие в состав приданого, в некоторых особых случаях, в частности из-за нужды и в целях прокормления детей и других членов семьи (обнищавших родителей, мужа).⁸¹³ И вот, принадлежа к высшему и привилегированному классу общества (титул протоспафария гарантирует ранг сенатора) и явно располагая немалыми богатствами, супруги начинают эксплуатировать эту версию: жена обращается к севасту Андронику Дуке, претору и дуке Фессалоники, с прошением об издании, согласно закону, декрета, разрешающего продать пресловутое приданое с тем, чтобы она на вырученные деньги смогла накормить умирающих с голоду детей и себя; был опубликован λύσις, предписывавший проэдру и логариасту Хандреносу издать соответствующий декрет, что и было сделано на особом судебном заседании в присутствии многочисленных сановников, которые единодушно подтвердили, что муж просительницы – совершеннейший бедняк, у которого нет пропитания на каждый день и дети которого просят подаяния; прошение Евдокии признается соответствующим законом (делается ссылка, несколько неточная, на указанное распоряжение Василик), и она получает разрешение продать владения. Вообще вся эта история выглядит как мистификация: с одной стороны, постоянные (и признаваемые властями!) жалобы на крайнюю бедность и отсутствие пропитания, с другой – достаточно высокий имущественный ценз продавцов и (опять же!) обладание высокими титулами. Впрочем, издатель документа (Н. Икономидис) также задается вопросом о правдивости заявлений Евдокии и полагает все же не лишенными значения ссылки на «трудные времена», на «многие неурожайные годы», на заброшенность владений, подтвержденную описанием их, причем запустение проастия Исон он склонен объяснить удаленностью его от фессалоникской резиденции Расополиса и нехваткой рабочих рук в данном районе.⁸¹⁴

Здесь нас интересует прежде всего поведение составителя акта. Он находит выход в том, что в непомерно разросшейся narratio воспроизводит in extenso и в их временной последовательности тексты всех основных документов, предшествовавших совершаемой им купчей, а именно прошения Евдокии к претору и дуке Фессалоники Андронику Дуке; λύσις этого последнего; декрета логариаста Хандреноса, который по существу был протоколом судебного заседания. Купчая составлена от имени Евдокии, но завершается (перед клаузулой корроборации) сигноном и дополнением ее мужа Стефана Расополиса, который подтверждает факт сделки и со своей стороны дает гарантии против возможного ее пересмотра. Отмечается также, что с тем, чтобы не возникало никакого повода к опротестованию сделки, оба супруга пригласили табулярия Николая Кондопавла, кувуклисия и архидиакона церкви св. Димитрия, который и разъяснил им детально содержание акта; они, следовательно, не смогут ссылаться в будущем на то, что не поняли зачитанного им текста. Таким образом, и здесь работают два нотария, из которых один был «писцом» а другой – полномочным нотарием.

Наконец, еще одной и весьма своеобразной формой «правотворчества» составителей актов были вводимые ими юридические новшества, проистекавшие от непонимания используемых образцов или соответствующих законов. Вот такой случай. В двух дарственных из картулярия Лемвиотиссы – от 1210 г. (иерей Иоанн Полея и его сын Фома дарят оливковые деревья Льву Музифре; акт писан и подписан иереем и номиком крепости Смирны Феодором Полеей) и от 1246 г. (монах Матфей Хиотис с сыновьями дарят пресвитеру Стефану поле; акт писан и подписан иереем и номиком митрополии Смирны и энории Мантеи

Феодором Каллистом) – в клаузуле отказа от эксцепций содержится следующая оговорка: «Если дарители и могут, передумав перед смертью (ἐк μεταμελείας θανάτου), аннулировать (ὰνατρέπειν) дар, то мы ныне отказываемся от этого права и никогда не придем к пересмотру нашего настоящего дара».⁸¹⁵ Поскольку и в том и в другом актах речь шла о даре при жизни, т. е. о «простом даре», совершаемом без каких-либо условий и немедленно (ἀπεντεῦθεν άπλὴ δωρεά), то оказывается, что составители актов сознательно или, скорее всего, бессознательно (например, следуя за образцом, который был у них под руками) создают прецедент, новую концепцию, согласно которой сделанный при жизни дар мог быть отменен умирающим дарителем по его «главному слову», т. е. завещанию, в то время как по римско-византийскому праву свободно мог быть отмененным только дар, совершенный по случаю смерти (ἠ αὶτία θανάτου δωρεά ­ donatio causa mortis).⁸¹⁶ И мы были бы введены в весьма серьезное заблуждение, если бы не остроумная догадка греческого ученого Матцеса, показавшего (мне, кажется, бесспорно), что вышеизложенная клаузула возникла из-за ошибочного понимания одного места в Василиках.⁸¹⁷ Последнее выглядит так: Ό δωρησάμενος θανάτου αἰτία μεταμελόμενος ἕχει ὰγωγήν εἰς τὸ ἀπαιτῆσαι τὸ δωρηθέν.⁸¹⁸ Поскольку два причастных оборота, входящих в состав предложения (δωρησάμενος и μεταμελόμενος), пунктуационно не обособлены (что представляется вполне допустимым с точки зрения греческой грамматики), то создаются возможности для перевода фразы за счет отнесения слов θανάτου αἰτία или к первому причастному обороту (и тогда получается правильный и контролируемый соответствующим местом из Дигест⁸¹⁹ перевод: «Совершивший дар на случай смерти, передумав, имеет право иска на истребование подаренного»), или ко второму («Совершивший дар, передумав перед смертью, имеет право иска на истребование подаренного»). Этот-то второй (ошибочный) путь и избрали для себя составители актов, создав немыслимую норму. Благодаря Матцесу мы избежали заблуждения, но избежали ли его сами византийцы?

Вернемся к вопросу о разделении труда между писцом документа и нотарием как таковым. Как бы ни была важна роль, которую писец документа играл при совершении нотариальных действий, все же даруемое государством право или концессия (αὐθεντία, auctoritas) на удостоверение сделок, следовательно fides publica, т. е. ключ нотариата, принадлежало «другому» нотарию (он так иногда в актах и называется – ἕτερος), облеченному общественным доверием. В его обязанность входило, как мы видели, выяснить характер юридической сделки, составить проект акта (так называемую scheda), а после того как писцом составлен и переписан набело самый акт (καθαρογραφή, mundum), в присутствии свидетелей зачитать его контрагентам, разъяснить их права и обязанности, предупредить их о последствиях совершаемых нотариальных действий, чтобы юридическая неосведомленность и другие подобные обстоятельства не могли быть использованы во вред одной из сторон (как в современном нотариате!), дать акт на подпись свидетелям, писцу (который в этом случае выступал также в качестве свидетеля) и, наконец, скрепить его собственноручной подписью. В отличие от подписи его западноевропейского коллеги, сложной и обычно перегруженной клаузулами, подпись византийского нотария проста: помимо данных о нем самом (имя, фамилия, чины и звания), в нее входит лишь глагол ὑπέγραψα (­ subscripsi), которому, впрочем, часто предпосылаются причастия βεβαιῶν («утверждая» или «подтверждая»), μαρτυρῶν или συμμαρτυρῶν («вместе с тем свидетельствуя»), иногда παρὼν (аналог латинскому presens interfui) или же, если нотарий выступает и в качестве писца, γράψας («написав»), – примеры бесчисленны. Лишь единичные и наиболее ранние из дошедших до нас актов подписаны нотарием с использованием формулы, содержащей completio (в форме γράψας ἐτελείωσα).⁸²⁰

Тем самым еще больше подчеркивается полное пренебрежение византийских нотариев к предписаниям законов. Вполне возможно, что реальный смысл такого абстрактного понятия, как τελείωσις (а также его синонимов πλήρωσις, τέλεσμα, κομπλάτιον), ускользал от них (и еще больше от их клиентов!), и это понятие само собой вышло из употребления. Нотарий, таким образом, лишил себя единственной возможности придания авторитета своим действиям, так как никакого другого средства для этого, в том числе и своего личного нотариального знака (signum tabellionis), которым столь рано стал располагать его западноевропейский коллега, у него как будто не было.

Сказав это, мы тут же вспоминаем о том месте в Книге Эпарха, где говорится о церемонии назначения нового табулярия в секрете Эпарха соответствующим должностным лицом «посредством печати» (I, § 3: σφραγῖδι τοῦτον προχειρίζεσθαι ἐν τῷ ἐπαρχικῷ σεκρέτῳ παρὰ τοῦ τὴν ήγεμονίαν ἔχοντος). В латинском переводе Николя фраза передана так: per sigillum (vel signum crucis), in tribunali praefecti a praeside tribunalis eligatur.⁸²¹ Ho что сие значит? Чья печать и на каком документе она должна фигурировать? Должны ли мы предположить, что вновь избранный получал какой-то документ, скрепленный печатью эпарха? А если имелся в виду «знак креста» (слово σφραγίς вполне может означать и это), то кто его ставит и на каком документе? Может быть, прав М. Я. Сюзюмов, предположивший, что под словом σφραγίς могло пониматься вообще всякое утверждение в должности или звании, как, впрочем, и скреплена присяга крестным знамением?⁸²² Или, напротив, прав Даррузес, склонный видеть во σφραγίς печать табулярия, которую эпарх вручает кандидату, прошедшему испытания?⁸²³

Печати табуляриев (моливдовулы) действительно существовали в Византии.⁸²⁴ Так, известны печать императорского табулярия (βασιλικὸς ταβουλάριος) Феодора, датируемая 550–650 гг.;⁸²⁵ печать ипата и императорского табулярия Леонтия (VII в.);⁸²⁶ печать табулярия г. Авидоса Иоанна;⁸²⁷ печать табулярия Ни- кифора (не датирована);⁸²⁸ печать анфипата, патрикия постельничего, эконома Великой церкви и табулярия Василия (первая половина IX в.).⁸²⁹ Особо отметим моливдовулы табуляриев, хранящиеся в составе богатейшей коллекции моливдовулов Государственного Эрмитажа: еще один экземпляр печати императорского табулярия Феодора (Μ 7657);⁸³⁰ печать императорского табулярия Григория (М 7404, датируется Шлюмберже VIII или IX в.);⁸³¹ неизданные и неизученные печати «великого табулярия» (μέγας ταβουλάριος – Μ 7508) и просто табуляриев (М 7746, Μ 7769, Μ 7811), все без имени. Беда лишь в том, что в Византии (как и в Западной Европе, например в Италии) на частноправовых нотариальных актах никогда не бывает печатей, так что монотонная фраза «Следов печати не обнаружено», которая сопровождает все современные издания такого рода актов, представляется совершенно излишней и возбуждает желание задать издателям вопрос: «Разве вообще было возможно, чтобы к частному акту прикладывалась или подвешивалась печать?»⁸³² Правда, дарственная 1023 (или 1038) г. из архива Зографского монастыря снабжена свинцовой печатью судьи Волерона, Стримона и Фессалоники, протоспафария Андроника,⁸³³ но, во-первых, ни об участии последнего в совершении акта, ни о его печати в тексте документа ничего не говорится и, стало быть, такая печать, по средневековым понятиям, не могла приниматься во внимание, являла собой testis mutus; во-вторых, сам протоспафарий и судья указанных фем Андроник – личность известная, его деятельность на этом посту датируется временем после 1044 г. и до 1049/50 г.,⁸³⁴ т. е. его печать не могла скреплять дарственную 1023 (или 1038) г. и была кем-то подвешена позднее.

Не может изменить сложившегося у нас представления об отсутствии опечатания частных актов и то место из Пиры (14.11), где содержится подробное описание процедуры распечатывания (ἀνασφραγισμός) завещания, так как упоминаемые там σφραγίδες – это печати свидетелей, в то время как нет никакого упоминания о печати нотариев. «Продираясь» сквозь неясности текста,⁸³⁵ можно заключить, что у завещания различались внутренняя (ἔσωθεν τῆς διαθήκης) и внешняя (ἔξωδεν) стороны. Внутренняя сторона, содержавшая текст документа, оставалась скрытой в результате того, что документ, очевидно, был свернут в трубочку, ошнурован и скреплен печатями «первых» свидетелей, присутствовавших ранее при оформлении завещания и отсутствовавших сейчас при распечатании (имелись ли в подписях этих «первых» свидетелей необходимые упоминания об их печатях, не отмечено). Автор Пиры рассказывает, что магистр Евстафий призвал квестора, антиграфевсов, «нотариев» (τούς νοταρίους, т. е., вероятно, секретарей канцелярии квестория, которых не следует путать с нашими нотариями – символеографами) и «других свидетелей» (специально подчеркнуто, что при процедуре не присутствовал ни один из свидетелей, подписавших завещание); «нотарии квестория» пометили (на чем именно, не указано) число, когда производилось распечатание, место, где это происходило, свидетелей, в присутствии которых они заседали, и свидетелей, сделавших пометы о своих печатях иа (внешней стороне?) завещании (так мы интерпретируем слова καὶ τούς μἁρτυρας τούς γεγραμμένους σφραγῖσιν έν τῇ διαθήκῃ, ведь речь идет о действиях, которые предшествовали вскрытию документа, поэтому имена «первых» свидетелей, не будь они отмечены на внешней стороне, были бы еще неизвестны). Затем магистр разрезал шнур (λίγανον) вместе с печатями, зачитал весь текст документа (ή πᾶσα ὑφὴ τῆς γραφῆς), после чего и была изготовлена копия -дубликат (τὸ ἴσον). Тогда же были сняты (букв.: сброшены) и печати «первых» свидетелей, скреплявших внутреннюю сторону завещания (та?с по смыслу мы интерпретируем слова καὶ τότε ἐ

νεβλήθησαν καὶ πρῶται σφραγῖδες ἔσωθεν ταύτης τῆς διαθήκης), а с внешней стороны завещание перевязали другим шнуром вместе с нанизанными (на него?) печатями «первых» свидетелей. Документ скрепили печатями ныне приглашенные свидетели, причем каждый сделал помету о своей печати (так по смыслу интерпретируем слова ἔγραψαν ἕκασ τος ἐν τῇ σφραγίδι), указав: «Печать моя, такого-то», чтобы было ясно, что он сам пометил свое имя. На внутренней же стороне документа они ничего не добавляли (οὑχ ὑπείραν, считаем предложенную Цахариэ конъектуру ύπέγραψαν излишней). Наконец, завещание скрепил своей печатью (ἐβούλλωσε) и квестор.

«Вещественным доказательством» действительности подобного способа оформления завещания является «открытое завещание» (φανερὰ διατύπωσις) Луки, игумена монастыря Св. Иоанна Продрома (Галеагра), от 1036 г. из архива Ивирского монастыря на Афоне. Это единственное завещание из всех, хранящихся в архивах афонских монастырей, которое было свернуто в трубку, ошнуровано и «опечатано»: на шнур были нанизаны печати четырех свидетелей, подписавшихся под текстом завещания, и еще трех, не оставивших своих подписей. Печати и шнуры в настоящее время исчезли (по мнению издателей, они были сняты в момент вскрытия завещания), но на обороте документа писцом его были сделаны семь помет с упоминанием печатей и их владельцев. Пустоты в этих пометах указывают на те места, через которые проходили шнуры.⁸³⁶ Для нас в данном случае важно констатировать, что, как и в Пире, здесь также нет никакого упоминания о печати нотария, вернее, писца документа пресвитера Иакова, который один только и упомянут в клаузуле корроборации.

Более сложным на первый взгляд кажется случай с «мистическим» завещанием и дополняющим его «кодициллом» Христодула соответственно от 10 и 15 марта 1093 г. из архива Патмосского монастыря, составленными в Эврипе и сохранившимися в подлиннике.⁸³⁷ Дело в том, что они были подписаны и опечатаны не только свидетелями, но и тем лицом, которое писало тот и другой документы и которое в конце кодицилла, после подписей самого Христодула и свидетелей, подписалось следующим образом: «Георгий, ничтожный пресвитер и нотарий Эврипа (νοτάριος Εὐ ριπου), писец, который сам, упрошенный (προτραπεὶς) монахом кир Христодулом, подписал и скрепил печатью (ὑπέγραψα καὶ ἑσφράγισα), как писец и всего текста». Именно слово νοτάριος показывает, что писец документов не был профессиональным нотарием (последний был бы назван или номиком, или табулярием, или символеографом, или табеллионом), что он, как многие свидетели, подписавшие завещание Христодула и скрепившие его своими печатями (они тоже называют себя «нотариями»), относился к служащим канцелярии епископства Эврипа и в этом своем качестве, конечно же, располагал личной печатью (печати такого рода «нотариев» сохранились, как известно, в значительном количестве). За отсутствием по каким-то причинам на месте номика г. Эврипа к составлению завещания и кодицилла был привлечен «пресвитер и нотарий» Георгий, который, скрепляя кодицилл, воспользовался по примеру свидетелей своей печатью,⁸³⁸ т. е. совершил действие, которое не допустил бы номик. Правда, он оговорился, что сделал это как «писец текста», а не как номик. Поэтому, если наша интерпретация верна, и этот случай не может рассматриваться как типичный. Да, но как быть с печатями табуляриев, о которых говорилост, выше? Одно из двух: или эти печати не были инструментами нотариальной деятельности и использовались в других целях, или же речь шла о таких категориях табуляриев, которые не имели отношения к профессии нотария. Табуляриат как институт отличался, особенно на ранних стадиях развития, сложной и неоднородной структурой, допускал параллельное существование различных категорий лиц с совершенно различными функциями (например, табулярии как финансово-счетные чиновники при пресидах провинции, называемые также нумерариями (С. 12.49.2.4); чиновники, приставленные к канцелярским архивам с функциями, почти аналогичными функциям хартофилаков;⁸³⁹ табулярии как persona publica, присутствие которой необходимо при некоторых юридических действиях, например при усыновлении, равно судебному акту и заменяет его⁸⁴⁰, но выступавших под одним названием. Это последнее предположение подтверждается как будто и тем, что в актах вообще не фигурирует такой встретившийся нам на печатях титул, как «великий табулярий» (μέγας ταβουλάριος), и лишь на одном из 1225 принятых нами во внимание актов (а именно на дарственной из архива Ватопедского монастыря, составленной в Фессалонике в 1405 г.) значится подпись «императорского табулярия» Димитрия Катавлаттаса, личности весьма загадочной и, как мы увидим далее, обвинявшейся в подделках.⁸⁴¹

И еще одна констатация, что касается подписи нотария: в ней, в отличие от западноевропейской нотариальной практики, самым решительным и последовательным образом отсутствует какая бы то ни было absolulio – ἀπόλυσις (ср. почти повсеместно в западноевропейских актах конечное absolvi). Как мы видели, считается (Амелотти, Зепос), что ἀπόλυσις в византийских актах перенесена в текст документа и встречается в конце «текста» или в разделе подписей контрагентов.

Следовало бы уточнить, во-первых, что подобная формула действительно появляется во многих византийских частноправовых актах, но в замещение клаузулы корроборации и на ее месте. Пожалуй, только один акт можно было бы указать, где эти две клаузулы соседствуют, возможно, по незнанию правил обе внесенные в текст писцом акта.⁸⁴² Обычно же формуляр акта четко разграничивает: или клаузула корроборации с упоминанием писца и нотария, или же клаузула ἀπόλυσις, причем обе клаузулы появляются в актах примерное одинаковой частотностью. Во-вторых, есть ли тут полное тождество с тем, что понимается под absolutio- ἀπόλυσις? Ведь глагол ὰπολύειν (­ absolvere) в той клаузуле византийских актов, которую мы имеем в виду, отсутствует, он заменен на глагол επιδίδωμι, который лишь предположительно синонимируется с первым,⁸⁴³ выступая в форме пассивного сказуемого (ἐπεδόθη) к подлежащему, которым является сам акт. Субъектом действия при этом подразумевается сторона, выпускающая акт, и поскольку глагол ὲπιδίδωμι выступает здесь к тому же в паре с глаголом γίγνομαι, то вся формула принимает следующий вид: «Акт (или заменяющие его слова и обозначения) совершен и передан (ἐγένετο καὶ ἐπεδόθη) тебе и твоей стороне (т. е. контрагенту, причем вместо дательного падежа может употребляться аккусатив с предлогом εἰς) для надежности (εἰς ὰσφάλειαν, могут добавляться еще слова καὶ δήλωσιν или καὶ βεβαίωσιν)».⁸⁴⁴ Смысл клаузулы, таким образом, предельно ясен: сторона, отчуждающая свою собственность и выпускающая по этому поводу соответствующий документ, заявляет о совершении последнего и о передаче («отпуске») его своему контрагенту-правопреемнику. Логически это последнее действие автора или авторов документа, а все последующие элементы эсхатокола (подписи свидетелей, писца и нотария) удостоверяют не только факт юридической сделки и совершения документа, но и факт «отпуска» последнего, чему не противоречит и то (в этом мы полностью согласны с Амелотти), что, будучи последним, кто подписывал акт, на практике именно нотарий вручал совершенный документ заинтересованной стороне. Насколько верно это соответствовало духу Юстинианова законодательства и кто адекватнее понял смысл распоряжения С. 4.21.17 с его пресловутым и двусмысленным partibus – византийцы ли, отдавшие инициативу absolvere стороне, выпускающей документ, или западноевропейцы, закрепившие ее за нотарием, сказать трудно. Возможно, что конституция Юстиниана вообще имела в виду архаическую форму двустороннего римского документа с двойным текстом,⁸⁴⁵ вышедшую из употребления и вызвавшую непонимание относящегося к ней распоряжения, – непонимание, послужившее питательной средой для зарождения двух различных концепций «отпуска» документов – византийской и западноевропейской.

Вообще говоря, если исключить подпись нотария под актом, то круг его прав и обязанностей, связанных с совершением нотариальных действий, почти никак не отражен в самом акте, остается, так сказать, за кадром. Лишь иногда в клаузуле корроборации вскользь упоминается о том, что текст (ὕφος) был «зачитан»⁸⁴⁶ и «растолкован» нотарием или другим должностным лицом, выступающим в роли такового (например, в купчей 1193 г. из архива Патмосского монастыря: «после зачтения нам его и разъяснения со стороны приглашенного нами табулярия мы поставили вверху честные кресты; текст же писан по нашему поручению рукой Михаила Лименита, иерея и табулярия о. Крит»).⁸⁴⁷ Последнее из указанных действий – «растолковать», «разъяснить» текст (т. е. опять же разъяснить содержание акта, права и обязанности контрагентов, юридические последствия сделки, оказать помощь юридически неосведомленным и т. д.) – выражалось всегда глаголом ἑρμηνεύειν или ἐφερμηνεύειν в форме пассивного причастия к ὕφος или к другим словам, обозначающим самый документ.⁸⁴⁸ Сколь важное значение придавалось этим действиям, мы почти случайно узнаем из тех актов, составители которых по каким-то соображениям решили все же не ограничиваться стандартным формуляром, а ввести в структуру акта раздел narratio и рассказать вкратце о перипетиях оформления сделки. Так, в уже упоминавшейся купчей 1112 г. из архива Дохиарского монастыря о продаже приданого говорится, что продавцы – супруги Расополы (Евдокия и ее муж протоспафарий Стефан), – чтобы не было никакого предлога к опротестованию сделки, пригласили (προσεκαλεσάμεθα) табулярия Николая Кондопавла, «который, – говорят продавцы, – детально растолковал (ἐφηρμήνευσεν) нам всю юридическую силу (πᾶσαν τὴν δύναμιν) настоящего акта. Так что если кто-либо из нас двоих когда-либо скажет, что документ был нам прочитан, но мы его не поняли, – пусть нас не слушают».⁸⁴⁹

Еще более показателен другой дохиарский документ – меновная 1117 г., согласно которой проэдр Никифор Вурцис и его жена Анна уступают Дохиарскому монастырю половину проастия Росеон в обмен на семь лавок со двором в Фессалонике.⁸⁵⁰ «По закону, – говорит Вурцис, явно имея в виду В. 22.4.8 и соответствующую схолию, § 3, – я должен был бы пригласить другого (в смысле «второго». – И. М.) табеллиона с тем, чтобы он разъяснил содержание настоящего письменного акта, так как я малограмотен и неопытен в том, что касается письменных документов. Но я внимательно прочитал этот акт, хорошо понял все содержавшиеся в нем клаузулы (τὰ ρητά) и, ни в чем из этого не сомневаясь и не нуждаясь в каком-либо разъяснении, признаю, что отныне у меня нет и не будет права раскаяться в отношении чего бы то ни было или поставить под сомнение под предлогом того, что это мне не было разъяснено другим табеллионом».⁸⁵¹ Думаю, можно не сомневаться, что Никифор Вурцис рассчитывал таким образом сэкономить на «другом табеллионе», однако это ему не удалось, как можно понять из заявления его жены Анны, тут же приведенного писцом акта, о том, что она как неграмотная (ὰγράμματος,) подробно проконсультирована (ἐρμηνεῖσα) о юридической силе настоящей меновной «другим табеллионом», а именно клириком Великой церкви табулярием Константином Влизимой.⁸⁵² И еще далее, уже в постскриптуме, она отказывается от права ссылаться на закон, который запрещает продажу владений из предбрачного дара во время брака, ибо настоящая сделка – это не продажа, а обмен, совершенный к тому же в интересах ее стороны; в конце Анна подчеркивает, что все это также было подробно разъяснено ей приглашенным и вышеназванным табулярием.⁸⁵³ По-видимому, монахи Дохиара (одна из договаривающихся сторон), обеспокоенные решением самого Вурциса не приглашать табеллиона-"герменевта» и опасаясь, что из-за этого договор будет уязвимым, настояли на том, чтобы супруга была тоже привлечена к сделке, и поскольку она была полностью неграмотна, Вурцисам в конце концов пришлось прибегнуть к услугам второго табулярия.

Акт, таким образом, самой своей структурой отражает различные этапы заключения и удостоверения сделки: между заявлением Вурциса и заявлением его жены должно было пройти какое-то более или менее продолжительное время, в течение которого предприняли свой демарш монахи Дохиара, был приглашен второй табулярий, выполнивший свои профессиональные обязанности, и даже сам Вурцис за это время повысился в чине (в начале акта, вернее, в протаксисе, он обозначен как магистр; в тексте же акта он уже проэдр, жена – проэдрисса⁸⁵⁴). Курьез в том, что составитель акта не зачеркнул начало документа, уже не соответствующее ходу дела, не выбросил его в корзину и не засел за новый акт, а продолжил старый с учетом происшедших за это время изменений.

И еще один, последний, пример на эту тему. По поручению уже упоминавшегося Никиты Сотириота (οἰκείου императрицы Анны Савойской и протонотария) в 1373 г. рукой клирика Иоанна Сгуропула была написана интересная и сложная по содержанию купчая (хранится в архиве Дохиарского монастыря⁸⁵⁵), согласно которой великая доместикисса Анна Кантакузина Палеологина (с согласия своего мужа, великого доместика Димитрия Палеолога) продает Дохиару свое приданое – владение Марианну – за 600 иперпиров и гарантирует, что сделка не будет опротестована монахами соседнего Ватопедского монастыря со ссылкой на право предпочтения или «чего-либо иного». Для этого Анна прибегает даже к «юридическому шантажу», зафиксированному купчей. Дело в том, что в составе проданного дохиаритам владения находилась мельница одного парика (μύλων παροικικός), собственником которой была Анна и ее семья. Незадолго до этого монахи Ватопедского монастыря добились от ее мужа, великого доместика, акта, делающего их собственниками этой мельницы (кстати, в нарушение закона). Анна, которая является ее подлинной собственницей (ή ὰληθὴς κυρίιι), не возражает против этого, но при условии, что и ватопедцы признают настоящий акт и никогда не станут беспокоить дохиаритов. Если же монахи Ватопедского монастыря попытаются причинить вред дохиаритам, то Анна заявляет, что акт о мельнице будет аннулирован, дохиариты получат ее в полную собственность, возместив ватопедцам сумму, которую те заплатили. «Ибо если я и расписалась в акте, – говорит Анна, явно имея в виду не дошедший до нас акт продажи мельницы Ватопеду, – то сделала это, будучи введена в заблуждение и застигнута врасплох, не получив соответствующего объяснения и не наученная никем, в отличие от того, что сейчас было сделано в отношении этой купчей».⁸⁵⁶

Из этих примеров мы видим, что юридическая помощь (νομικὴ βοήθεια), оказывавшаяся «вторым» табулярием отдельным гражданам и целым учреждениям (монастыри) путем дачи квалифицированных консультаций по смыслу заключавшихся договоров и сделок, разъяснения юридической силы акта, его содержания, всех возможных правовых последствий, вытекавших из факта подписания акта, была одной из важнейших среди прочих его профессиональных действий. По существу, она рассматривалась в качестве предпосылки законности сделки и самого документа, а ее отсутствие могло послужить основанием для пересмотра сделки и аннулирования акта. Нотариальное делопроизводство шло иногда извилистыми путями, порой на грани нарушения закона, редко укладываясь в рамки, предписанные законодательством. Византийские нотарии, самый массовый отряд юристов-практиков, выполняли важную работу, удовлетворяя потребность общества, всего населения империи, в осуществлении его прав и законных интересов.

Табеллионатный документ представляется доминирующим типом частноправового акта уже в ранневизантийскую эпоху, а в период, от которого до нас дошла основная масса частных актов, т. е. от Х-ХV вв., ему по существу нет альтернативы. Действительно ли он «не имеет ничего общего с публичностью»?⁸⁵⁷ Конечно, если связывать fides publica с отправлением государственной и прежде всего судебной власти, носителей которой отличало обладание печатью (так было, по-видимому, в Европе вплоть до XII в.), то в этом смысле fides publica не была свойственна византийскому нотариату и тогда нужно было бы ставить вопрос об отсутствии нотариата в Византии вообще, ибо fides publica – ключ нотариата.⁸⁵⁸ Но если под этим понятием иметь в виду достоверность документа, его удостоверительную силу (ибо, как и на Западе, византийский табеллионатный документ может быть определен как instrumentum publice confectum, не будучи, однако, публичным документом), то тогда придется признать, что и византийскому нотариату была присуща fides publica.

Вопреки Шереметису,⁸⁵⁹ мы полагаем несомненным, что византийский нотарий не достиг того высокого положения в обществе, которое его, скажем, итальянскому коллеге обеспечивала fides publica, основанная прежде всего на том, что выданный им документ можно было сверить по книге имбревиатур. Византийский частноправовой акт, скорее, объединял черты как западноевропейской средневековой грамоты, подлинность и надежность которой гарантировались наличием подписей автора акта и свидетелей, а также процедурой traditio cartae, так и instrumentum итальянских городских коммун, юридическая действенность которого создавалась исключительно участием нотария, и, может быть, именно поэтому он отнюдь не был чужд публичности, обладая всеми свойствами полноправного средства доказательства в случае судебного разбирательства (см. ниже). Византия не родила своего Роландино Пассаджери, в ней не было детально разработанной теории нотариата, нотариального права, но ведь в конце концов у каждого общества свои представления о публичном доверии (на Руси, например, вообще не было никаких нотариев),⁸⁶⁰ об удовлетворении потребностей в документах, оформлявших юридические сделки.

Известная незрелость византийского нотариата по сравнению с западноевропейским явствует, помимо всего прочего, еще и из той огромной роли, которую при заключении сделок и их документальном оформлении играл институт свидетелей. Если в Западной Европе начиная с XII в. повышение статуса нотария и авторитета нотариального акта как такового привело к упадку значения института свидетелей и к почти повсеместному исчезновению свидетельских подписей из акта⁸⁶¹ (хотя в самом тексте акта присутствие свидетелей отмечается всегда), то в Византии частноправовой (и в том числе нотариальный) акт до самого конца получал силу не столько от участия нотария, который составлял акт, сколько от присутствия свидетелей, которые акт подписывали и в случае спорности акта могли снова подтвердить его главнейшие части перед судьей. Большое внимание институту свидетелей уделяло, как мы видели, законодательство, определявшее как количественный, так и качественный состав свидетелей; не меньшее внимание уделялось ему и в практической деятельности византийских юристов, в частности нотариев.

Структурой акта предусматривалась специальная клаузула упоминания «подписавшихся ниже свидетелей», в присутствии которых (παρουσία, ὲνώπιον, реже – ἐπ` ὅψεσι⁸⁶²) была совершена уплата цены. Эта древняя формула, фигурирующая еще в папирусах начиная с VI в. (например, папирусы С. Masp. 67126.15; SB. 5175. 10),⁸⁶³ по своей функции относится к клаузуле корроборации, хотя чаще всего и оторвана от последней, помещаясь обычно после даты, непосредственно перед свидетельскими подписями, но иногда примыкая вплотную к клаузуле уплаты цены.⁸⁶⁴ Стандартная формулировка «в присутствии нижеподписавшихся свидетелей», наличествующая в подавляющем числе актов, иногда варьируется, и эти вариации – не без некоторого значения. Так, причастие ύπογραψάντων заменяется на καθ-, παρ-, или просто εύρεθέντων, и это отражает то обстоятельство, что упомянутые свидетели, по-видимому, случайно оказались в то время и в том месте, когда и где составлялся акт⁸⁶⁵ (особенно ясно это значение видно по вазелонским актам, где оно подчеркнуто глаголом τυχόντων, например в купчей 1245 г.: κατὰ μαρτυρίας τῶν ὲκεῖσε τυχόντων ⁸⁶⁶). Введение же клаузулы в купчей 897 г. из архива Лавры в форме παρασκευάσαντες καὶ μάρτυρας ἐν αὐτῇ καθυποσημήνασθαι ⁸⁶⁷ или в калабрийском акте 1036 г. в форме παρακαλέσαντος δέ μου καὶ ὰξιοπιστούς μάρτυρας⁸⁶⁸ ясно показывает, на ком лежала обязанность обеспечения необходимых свидетелей, – на самих авторах (или авторе) акта. Иногда, помимо общего указания на присутствие свидетелей, в клаузулу вводятся и конкретные имена свидетелей, не обязательно всех (но в последнем случае может следовать приписка «и многих других»⁸⁶⁹).

Далее идут собственноручные подписи свидетелей, сформулированные в субъективной форме: «Я, такой-то, свидетельствуя, собственноручно подписал». Кроме этих обязательных элементов,⁸⁷⁰ свидетели часто считали нужным заявить, что они присутствовали при заключении сделки, путем введения в свою подпись причастия παρών, иногда с обозначением вида сделки или типа акта в дательном падеже, а в меновной 1117г. из архива Дохиарского монастыря семь свидетелей (члены солунского клира) заявляют (все по одному шаблону, вероятно, каждый копировал подпись предыдущего коллеги), что они присутствуют при обмене недвижимостями и при уплате 50 иперперов цены.⁸⁷¹

В количественном отношении чаще всего встречаются 5 и 7 свидетелей, но немало и других чисел (6, 9), причем с тенденцией к увеличению. Создается впечатление, что считалось: чем больше свидетелей, тем лучше.⁸⁷² Избыточное количество свидетельских подписей демонстрирует, например, дарственная 1274 г. из картулярия Лемвиотиесы, которую, помимо писца и табулярия Алексея Марулла, подписали 10 высокопоставленных сановников Смирнской митрополии, 7 свидетелей поставили свои сигноны, да еще на обороте акта есть подпись митрополита Смирны и еще одна скрепа табулярия.⁸⁷³ Аналогичную «субскрипционную инфляцию» наблюдаем мы и в других актах, например в купчей 1030 г. из архива монастыря Св. Пантелеймона на Афоне, которую подписали 12 свидетелей (все монахи и игумены афонских монастырей, из которых только один употребил формулу – «свидетельствуя, собственноручно подписал»);⁸⁷⁴ в меновной 982 г. из архива Ивирского монастыря, подписанной 10 свидетелями (собственно говоря, подписей под актом 16, но из них 6 подписей принадлежат не свидетелям, а авторам акта, каждый из которых отмечает, что он, «прочитав написанный текст, собственноручно προέταξα καὶ ὑπέταξα»),⁸⁷⁵ в дарственной 1101/02 г. из архива Лавры, подписанной 12 свидетельскими подписями;⁸⁷⁶ и т. д.

Чаще всего свидетелями выступают духовные лица, но также миряне, среди которых следует прежде всего отметить родственников и соседей: в тех случаях, когда право предпочтения не было ими использовано, они зачастую выступали в качестве свидетелей совершавшейся сделки, выражая свое согласие на отчуждение собственности.⁸⁷⁷ Среди свидетелей часто фигурируют высокопоставленные персоны, представители высшей гражданской и церковной администрации, и поскольку, расписываясь, они всякий раз тщательно указывают свои звания и должности, акты становятся ценнейшим источником по просопографии и администрации. Участие должностных лиц иногда особо оговаривается и в клаузуле, они как бы выделяются из общего числа свидетелей. Так, в дарственной 1101/02 г. из архива Лавры говорится, что она совершается «в присутствии святейшего прота и нижеподписавшихся свидетелей» (действительно, список 12 свидетельских подписей начинает подпись прота св. Горы Косьмы, который отметил только, что ὑπέγραψα, не употребив слова μαρτυρῶν, впрочем, из остальных 11 свидетелей только двое употребили слово μαρτυρῶν в своих подписях);⁸⁷⁸ в дарственной 1291 г. монастыря Лемвиотиссы сказано, что сделка совершена «в присутствии достойных доверия местных архонтов» (поскольку редактор картулярия опустил свидетельские подписи, нам неизвестно, какие именно «архонты» имеются в виду);⁸⁷⁹ дарственная 1381 г. из архива Дохиарского монастыря была совершена «в присутствии архонтов Мануила Девлицина, Георгия Ангела и Мануила Касандрина, которые и расписались как свидетели (других подписей нет);⁸⁸⁰ при совершении купчей на ветряную мельницу (1436 г.) сделка получает особый вес от присутствия «всесвятейшего митрополита Кизикского и экзарха всего Геллеспонта» Митрофана.⁸⁸¹ В качестве таких «архонтов» часто присутствуют при изготовлении документов, оформляющих частные сделки, такие церковные чины, как проты Афона, игумены монастырей, скевофилаки, протэкдики, великие экономы, иеромнимоны, девтеревоны и т. д., а из светских – спафарокандидаты (примеры бесчисленны). При этом, как уже заметила Арвейлер, порядок подписей и упоминания сановников в документах отражают иерархию церковных должностей и санов: как правило (которое, впрочем, не без исключений), они подписывались или упоминались в актах в соответствии с их иерархическим рангом; случалось, правда, что престарелые священнослужители подписывались раньше своих настоятелей, когда среди них не было большой разницы в ранге.⁸⁸² Если же под актом подписывались и духовные лица и миряне, обычно (и это правило было не без исключений) сперва расписывались свидетели духовного состояния. Один только пример: мировую 982 г. из архива Ивирского монастыря подписали, не считая писца, 10 свидетелей в таком порядке: епископ Иериссоса Феодот (он, кстати, употребил не обычный глагол ὑπέγραψα, а более торжественный ὑπεσημήναμεν!), игумен Лавры Афанасий, игумен Даниил, монах Дорофей, игумен Петр Калиукас, «царский спафарокандидат, назначенный турмархом» Николай, некий Димитрий сын Ламари (по-видимому, мирянин), игумен Кирилл, спафарокандидат Кириак Катава, некий Павел сын Феофана (без сомнения, тоже мирянин).⁸⁸³

Известно, что именно участие (помимо писца и нотария) должностных лиц, большей частью церковных «архонтов», а также и светских (например, судей и местных стратигов в южноитальянских актах),⁸⁸⁴ в совершении актов, когда они наряду с автором документа и официальными свидетелями тоже ставят свою подпись в эсхатоколе, побудило Феррари выступить с предположением о связи этого явления с практикой совершения instrumentum publicum по римскому праву, реализуемого путем его инсинуации в gesta municipalia.⁸⁸⁵ Однако, еще раз проанализировав доступный нам материал, мы склонны присоединиться к точке зрения Фалькенхаузен и Амелотти, что такого рода лица упоминаются в тексте актов и затем расписываются «как нормальные свидетели», хотя, может быть, и наиболее желанные, более «достойные доверия» и авторитетные, так как принадлежат к местной чиновной знати, гражданской и церковной.⁸⁸⁶ Именно поэтому им отдается предпочтение и оказывается особое уважение путем выделения из общего числа свидетелей. Но это уже имеет, скорее, моральное, нежели юридическое, значение. Что же касается insinuatio частноправовых актов ad gesta municipalia, то этот институт, исчезнув в Византии еще в VI в. вместе с исчезновением городских архивов и других муниципальных институтов, отсутствовал в византийской юридической практике вплоть до самого конца империи.⁸⁸⁷

И еще одно: выше мы имели возможность убедиться, что новелла Ирины, определяя различные категории свидетелей, «достойных доверия», исходила прежде всего из их социального статуса, а не из культурного уровня. Лев VI своей 43-й новеллой также прямо и недвусмысленно предписывал, что «как в сельской местности, так и в городах завещания (а значит, и все прочие частные акты. – И. М.) могут быть скреплены и неграмотными свидетелями, лишь бы их образ жизни свидетельствовал о том, что они достойны доверия».⁸⁸⁸ Надо сказать, что юридическая практика буквально следовала этим предписаниям: среди свидетелей действительно встречается много и малограмотных, и просто неграмотных. Последние в таких случаях ограничивались собственноручной постановкой креста, а расписывался за них от их лица или писец акта, или один из грамотных свидетелей, что всякий раз оговаривалось следующей формулой: «Я, такой-то, присутствуя при такой-то сделке, свидетельствуя, подписал (честной) крест собственноручно, текст же (τὸ δὲ ὕφος) – рукой такого-то» или «...честной крест и имя мое собственноручно, остальное – рукой такого-то».⁸⁸⁹

Особого внимания в этом смысле заслуживает вспыхнувший в рамках круглого стола на конференции по греко-византийской палеографии (Париж, октябрь 1974 г.) спор о письме «олигограмматов» (малограмотных) на материалах их свидетельских подписей в актах XI-ХV вв. Андре Гийу, в частности, оперируя актом из архива Ватопедского монастыря на Афоне, воспроизводит факсимильно и публикует 31 свидетельскую под ним подпись (все «монахи и игумены»), из которых 14 выполнены унциалом.⁸⁹⁰ Был сделан общий вывод, что унциалом расписались «олигограмматы». Однако внимательное ознакомление с унциальными свидетельскими подписями как этого акта, так и других, нам известных,⁸⁹¹ заставляет нас усомниться в общезначимости этого вывода; ведь их орфография, как правило, ничем не уступает орфографии минускульно-курсивных подписей. Не имеем ли мы здесь дело с элементарными попытками удовлетворить существовавшее в те времена (как, впрочем, и сейчас) требование «читабельности» подписи (ср. нередко встречающееся и ныне требование заполнять какой-либо бланк «печатными буквами»), что имело важное значение в случае судебного разбирательства, ибо позволяло апеллировать как к свидетелям, так и к автору документа, чтобы гарантировать его подлинность? В пользу этого говорит как будто и нарочитая читабельность минускульных подписей.