Хохлов А. Н. Стажеры и стипендиаты при Пекинской Духовной Миссии

Потребности развивающейся торговли с цинским Китаем через Кяхту, являвшуюся главным пограничным пунктом обмена российских товаров на китайские, привозимые сюда из Калгана – с юга страны, побудили русское правительство в середине 50-х гг. XIX в. принять комплекс мер по ее стимулированию. В 1854 г. было разрешено отпускать китайской стороне за чай серебряные изделия, но при условии, что их стоимость не будет превышать 7з стоимости вывозимых мануфактурных и ¹/₂ стоимости пушных товаров. В 1855 г. правительство разрешило частичную торговлю на деньги при сохранении прежнего натурального товарообмена. В 1856 г. к торговым операциям в Кяхте были допущены купцы 2-й гильдии, главным образом сибиряки¹⁸³, что способствовало наряду с другими мерами их дальнейшему расширению.

В этих условиях потребность в переводчиках китайского языка, подготовкой которых занималось кяхтинское училище, стала еще более ощутимой. Эпизодический характер общения воспитанников училища с китайскими купцами в периоды расторжки товаров, ограниченный эффект языковой практики из-за того, что большая часть торговцев говорила на шаньсийском диалекте, а не на пекинском, а также расширяющиеся личные контакты с представителями цинской администрации, состоявшей чаще всего из маньчжуров и реже из монголов, побуждали кяхтинское пограничное начальство изыскивать меры для улучшения практической подготовки будущих переводчиков путем посылки их в Пекин. По инициативе пограничного комиссара А. И. Деспот-Зеновича в июле 1858 г. с новым составом Духовной Миссии (в сопровождении П. Н. Перовского) отправились из Кяхты в Пекин двое подростков. Как видно из письма архим. Гурия от 11 августа 1858 г. из Урги на имя кяхтинского пограничного комиссара, один из них – бурят по имени Буда – в пути почувствовал недомогание и даже была мысль отправить его обратно¹⁸⁴. Однако этого не случилось, и оба подростка благополучно прибыли в цинскую столицу.

О их занятиях восточными языками по приезде в Пекин архим. Гурий сообщил А. И. Деспоту-Зеновичу. В письме от 15 октября, в частности, говорилось: «Буда... начинает заниматься маньчжурским яз... Иван тоже занимается (читает и пишет) по-китайски. Мальчик очень понятливый и что особенно важно – не ленив, донимает меня своими расспросами»¹⁸⁵. Через несколько месяцев – после ратификации Тяньцзиньского русско-китайского договора 1858 г. – в ходе переговоров П. Н. Перовского с цинскими сановниками, члены старой миссии во главе с П. И. Кафаровым стали готовиться к отъезду. Воспользовавшись этим, архим. Гурий отправил с ним для кяхтинского пограничного комиссара, помимо нескольких кусков тканей, письмо, в котором, в частности, говорилось: «Иван возвращается в Россию, к величайшему моему сожалению. Оч(ень) хороший, усердный, послушный мальчик. Здесь все занимался (чтением и письмом) по-китайски, по-русски и даже по-маньчжурски... Буда тоже занимался маньчжурским языком и, конечно, успел в нем, насколько позволили ему обстоятельства»¹⁸⁶.

Удачный опыт воодушевил А. И. Деспота-Зеновича, ставшего в апреле 1859 г. кяхтинским градоначальником. Приняв деятельное участие в отправке российского уполномоченного Н. П. Игнатьева из Кяхты в Пекин для ведения переговоров с цинским правительством, он затем решил отправить к нему в качестве курьера и сопровождающего лица одного бурята для изучения на месте маньчжурского языка. Сообщая о возвращении в Кяхту П. Н. Перовского с членами старой духовной миссии, А. И. Деспот-Зенович поделился своим планом с Игнатьевым в письме от 18 августа из Троицкосавска. «10-го сентября,– сообщал он, – я отправляю к Вам Буду Хутуктуева курьером, который и останется при Вас и вместе с тем будет изучать маньчжурский язык. Он бойкий и умный человек, который Вам будет очень полезен. Батумункуева же, если Вам угодно, можете отослать назад, курьером, с двумя казаками...»¹⁸⁷.

В апреле 1860 г. Деспот-Зенович обратился к Н. П. Игнатьеву с просьбой выяснить вопрос о возможности приема в Пекине двух воспитанников Кяхтинского училища с целью усовершенствования знаний в китайском языке. «Нельзя ли было бы, – спрашивал он, – дозволить хоть двум мальчикам, кончившим курс в здешнем китайском училище, отправиться в Пекин для изучения китайского языка? Я сам бы сделал выбор наиболее способных и приискал бы средства для их содержания. Буду ожидать от Вас серьезного на этот счет ответа... У нас совершенный недостаток в людях, знающих этот язык»¹⁸⁸.

Российский дипломат с интересом отнесся к этому предложению. В ответном письме от 13 мая 1860 г. из Пекина Н.П.Игнатьев сообщал: «Совершенно одобряю Ваше намерение послать в Пекин 2-х мальчиков для изучения китайского языка. Мера эта принесла бы впоследствии несомненную пользу. Я полагаю возможным устроить дело в течение нынешнего лета. Для пребывания 2-х мальчиков в духовной миссии не будет препятствий. О. архимандрит разделяет мое мнение. Остается переговорить с китайским правительством»¹⁸⁹.

Сложный ход политических событий, связанных с англо-франко-китайской войной, помешал реализации не только этого плана. После того как переговоры Игнатьева с цинскими сановниками зашли в тупик – под влиянием роста воинственных настроений, порожденных победой цинских войск над англо-французской эскадрой в июне 1859 г. при обороне форта Дагу,– российскому дипломату не оставалось ничего другого, как, выехав из Пекина в Шанхай, ожидать развязки военного конфликта. Когда же военно-морские силы союзников, овладев в конце июля 1860 г. фортами Дагу, захватили Тяньцзинь и приблизились к цинской столице, Игнатьев, следовавший в арьергарде союзных англо-французских войск, направился в Пекин, где цинские сановники обратились к нему с просьбой о помощи. Благодаря посреднической миссии российского дипломата военные действия были прекращены, после чего последовали переговоры, завершившиеся подписанием цинской стороной 24 и 25 октября 1860 г. договоров с Англией и Францией. Позднее, 14(2) ноября великий князь Гун (Исин) подписал с Игнатьевым договор, который не только подтвердил условия Айгуньского договора (16 мая 1858 г.), но и окончательно закрепил за Россией Уссурийский край¹⁹⁰.

Пекинский договор, восстановив право российских подданных посылать торговые караваны в цинскую столицу, открыл новые перспективы для дальнейшего развития русско-китайской торговли. Придавая важное значение ее организации в пределах Китая, архим. Гурий в письме от 4 декабря 1860 г. тесно увязывал решение этой проблемы с подготовкой российских переводчиков, необходимых для заключения различных сделок с местными купцами. «Прошу Вас, – писал он Деспоту-Зеновичу, – принять на себя труд растолковать кяхтинскому купечеству, кате для них было бы полезно в настоящее время иметь постоянного агента в Пекине, а для будущего времени приготовить людей, которые переводили бы с китайского на русский и обратно, то есть переводчиков при торговых сделках. Я полагаю, что гг. старшины (кяхтинского купечества. – А. X.) сделают очень хорошо, если выберут какое-либо благонадежное... лицо, придадут ему 2–3-х мальчиков (из возрастных) и отправят их сюда. Мальчики будут учиться и готовиться быть переводчиками, а то лицо – надзирать за ходом их занятий..., а главное – следить за внутренней и иностранной торговлей Китая и сообщать купечеству все интересное по этой части»¹⁹¹.

В другом письме от 5 января 1861 г. архим. Гурий делился с Деспотом-Зеновичем конкретными соображениями относительно организации в будущем в Пекине школы-«училища» и касался набора учащихся и учителей, изучаемых предметов, срока обучения и «производственной» практики. «По-моему мнению, – отмечал он, – сюда должны быть присылаемы уже подготовленные и, следовательно, не слишком молодые люди, лет с 12 до 16-ти. Сюда посылать их уже для практического усовершенствования в языке и наглядного приспособления к тому делу, к которому они предназначаются. Они должны уметь легко и правильно написать объявление, счет, приход и расход товаров,, письмо, жалобу и тому подобные бумаги (контракт, накладную и пр.). Для этой цели русская и китайская словесность может быть передана не в широких размерах. Равным образом история, география, арифметика должны быть рассказаны в очерках, больше практически... так, чтобы молодой человек, считая что-либо, мог правильно и скоро сосчитать, а... слушая разговор людей образованных, мог с понятием следить за ходом речи. Такая цель в 4 года может быть достигнута удовлетворительно. Время классных занятий не должно быть слишком продолжительно. Китайская и русская словесность по 1¹/₂ часа, прочие предметы по часу... Молодые эти люди при всяком удобном случае должны посещать здешние магазины и лавки, знакомиться с ходом и предметами торговли, вслушиваться (в) говор и оттенки произношения...». «Учебники и ученые пособия русские, – писал архим. Гурий, – должны быть доставлены из России. Для занятий языком надо пригласить хорошо образованного китайца, он будет заниматься с учениками ежедневно до 12 часов (дня). В помощь ему пригласить одного репетитора который будет вместе и гувернер, и будет день и ночь неотлучна при учениках и всюду им сопутствовать, помогать им повторять уроки, а главное – постоянно говорить по-китайски»¹⁹².

Все увиденное и услышанное в торговых заведениях, по мнению архим. Гурия, ученики должны были фиксировать в особом журнале и эти сведения сообщать старшинам кяхтинского» купечества. Касаясь оплаты труда преподавателей, архим. Гурий предлагал ориентироваться на почасовую нагрузку. «Плата учителю, – указывал он, – должна быть не менее 10 лан серебром в месяц, а с подарками – в год около 300 руб. сер. Репетитору – тоже и с содержанием. Преподавателю русского языка, истории, географии и пр., по моему мнению, можно положить по 100 руб. сер. за годовой час, т. е. если по Вашему расписанию будет в неделю, например, на географию 5 часов, то учитель географии получит в год 500 руб. сер. и пр. ...Так как купцы будут постоянно жить в Пекине, то они могут сами легко определить, много или мало назначают на этот предмет»¹⁹³.

Предлагая кяхтинскому градоначальнику снестись по данному вопросу (хотя бы через Н. П. Игнатьева) с министерством иностранных дел, которое могло бы принять участие в расходах на будущую школу, архим. Гурий не исключал того, что ведомственная переписка может затянуться на неопределенное время и в результате не дать нужного и скорого эффекта. Поэтому ему представлялась более реальной – в качестве первоочередной и временной меры – присылка в Пекин в ближайшее время по меньшей мере двух учеников. «С училищем, – подчеркивал он, – Вам долго не устроиться: одна переписка потребует значительного времени. Не найдете ли Вы полезным пока прислать мне двух мальчиков из кяхтинского училища, которые бы, числясь при мне прислугою, занимались китайским языком и таким образом исподволь, но верно и непродолжительно готовились бы на службу купечеству. Это потребует и расходу меньше»¹⁹⁴.

22 февраля 1861 г. в помещении кяхтинского училища китайского языка в И час. утра состоялся отбор наиболее способных учеников для отправки в Пекин с целью усовершенствования полученных знаний. 11 марта четверо из них (Михаил Шевелев, Петр Шеркунов, Феодосии Черепанов и Михаил Андропов) отправились из Кяхты к месту назначения с первым караваном российских купцов, возглавляемых Иваном Нерпиным. За этой группой учеников вскоре последовали двое других, посланных с караваном, направлявшимся в сторону цинской столицы. О их предстоящей отправке А. И. Деспот-Зенович сообщил М. С. Корсакову в приписке к письму от 19 марта 1862 г. из Троицкосавска. В ней говорилось: «С караваном, который пойдет внутрь Китая 25 марта, я отправляю еще 2-х способных мальчиков для изучения китайского и английского языков. Летом будет отправлен 3-й мальчик, прямо в Шанхай для изучения тех же языков и, кроме того, конторских английских дел»¹⁹⁵.

Первые известия о посланных в Пекин питомцах кяхтинского училища были получены с письмом Ивана Нерпина, который 15 мая 1861 г. сообщал, в частности, следующее из Пекина: «Ученики наши, по совету о архим. Гурия, будут помещены в Северном подворье и учиться в одной комнате с 4-мя мальчиками-албазинцами, обучающимися русскому языку. Китайскому языку будет учить их албазинец же, под непосредственным надзором иеромонаха Исаии. Программа учения их еще не составлена и теперь исправляется для них помещение; во всяком случае я постараюсь, чтобы мальчики наши принялись за свое дело»¹⁹⁶.

Обнадеживающие успехи посланных в цинскую столицу учеников помогли кяхтинскому градоначальнику стоически выдержать серьезный удар судьбы – смерть К. Г. Крымского (11 октября 1861 г.), с которым он постоянно общался в течение почти 10 лет, и последовавшее за этим закрытие училища китайского языка в Кяхте. Уведомляя Н. П. Игнатьева о смерти этого трудолюбивого востоковеда и усматривая в этом не только большую личную потерю, «потому что в Сибири нет ни одного переводчика, который мог бы заменить этого человека», А. И. Деспот-Зенович 18 ноября 1861 г. сообщал из Троицкосавска о своем намерении в скором времени представить «свои соображения о том, чтобы ввести преподавание монгольского языка в здешнем уездном училище, а обучение китайскому и маньчжурскому языкам сосредоточить в Пекине»¹⁹⁷. Эту же мысль он высказал в письме от 2 декабря 1861 г. к М. С. Корсакову. Признавая заслуги К. Г. Крымского в преподавании восточных языков, А. И. Деспот-Зенович высказывал и критические замечания, касающиеся подготовки переводческих кадров. Считая главным недостатком преимущественно теоретическое изучение китайского языка, препятствующее, по его мнению, активному использованию выпускников училища на дипломатическом поприще или в сфере торговли, он доказывал важность овладения им для практических нужд. «Из того же училища, как Вам известно, – отмечал он, – отправлено было... несколько мальчиков в Пекин. В семь месяцев они достигли значительных успехов. Один из них находился при агенте Нерпина, и по отзыву его во время переговоров с китайцами не было никаких затруднений. Этот ученик находился и при караване, со времени отправки его из Тяньцзиня. Ясно, что одно теоретическое изучение языка, без практики, не может быть успешно... Тем более сказанное условие – есть непременное при изучении китайского языка, потому что в этом случае важное значение имеет непосредственное знакомство с обычаями и нравами народа и вообще с тою средою, в которой этот язык есть господствующий. Вот почему я полагаю училище закрыть совершенно, а изучение китайского языка сосредоточить в Пекине... Для изучения же языка – посылать в Пекин людей, получивших достаточное образование, дабы они могли посвятить себя исключительно изучению этого языка. Осуществление этого предположения принесло бы действительную пользу. Об нем я буду иметь честь представить Вам официально. Здесь же я передаю о нем вкратце, дабы Вы изволили видеть, что назначение г. Асламова, вместо Крымского, не принесло бы, по моему мнению, пользы и не соответствовало бы изменившимся требованиям торговли и правительства...»¹⁹⁸.

26 августа 1862 г. кяхтинский градоначальник направил М. С. Корсакову «Записку о мерах образования переводчиков китайского и маньчжурского языков». В ней предполагалось продолжить обучение китайскому языку в Кяхте в особом училище и открыть школу для его выпускников в Пекине. Срок обучения в училище определялся одним годом, а в Пекине – тремя¹⁹⁹. В другой докладной записке о мерах сближения с Монголией (в связи с подписанием 20 февраля 1862 г. з Пекине дополнительных правил русско-китайской сухопутной торговли) Деспот-Зенович по-прежнему энергично отстаивал идею основательной подготовки переводчиков китайского, маньчжурского, монгольского и тибетского языков, при этом ссылался на то, что еще прежде (до записки, составленной 26 августа 1862 г.) «помещено было мнение по этому вопросу во всеподданнейшем отчете государю-императору и Его Величеством обращено на это внимание г. министра иностранных дел и г. управляющего министерством народного просвещения». «Развитие дипломатических и коммерческих сношений со Среднею Азиею и Китаем, – подчеркивал он, – возможно лишь в том случае, если мы будем иметь постоянно достаточное число переводчиков китайского, маньчжурского, монгольского и тибетского языков. Для этого полезно приготовлять молодых людей в Кяхте и для доставления им возможности изучать эти языки основательно – учредить особую школу в Пекине»²⁰⁰.

Пока дело о создании школы переводчиков при Пекинской Духовной Миссии рассматривалось в различных правительственных инстанциях, обрастая, словно снежный ком, ведомственной перепиской, в цинскую столицу время от времени из Кяхты прибывали новые ученики. Обучением их занимался иеромонах Исаия (Поликин), подготовивший для своих питомцев ряд учебных пособий. Среди них русско-китайский словарь типа добротного разговорника. Касаясь появления его в Пекине, российский посланник А. Е. Влангали 1 марта 1868 г. писал в Петербург П. Н. Стремоухову: «Член здешней духовной миссии иеромонах Исаия составил и отпечатал ныне русско-китайский словарь разговорного языка. Книга эта есть первое произведение подобного рода на отечественном языке и может быть очень полезна для приезжающих в Китай русских, не успевших ознакомиться со здешним языком. Она начата была иеромонахом Исаиею и окончена еще в то время, как Пекинская духовная миссия состояла в ведении МИД»²⁰¹.

О другом труде о. Исаии П. Н. Стремоухов узнал из донесения поверенного в делах Е. К. Бюцова, который 4 января 1870 г. сообщал об издании им краткой грамматики китайского языка – в дополнение к составленному ранее китайско-русскому словарю²⁰².

Судя по всему, желание составить китайско-русский словарь, предназначенный для развития навыков устного общения, возникло у иеромонаха Исаии в 1865 г., во время следования через Кяхту²⁰³ и Иркутск в европейскую часть России. Тогда ему довелось познакомиться с рукописью аналогичного словаря, составленного Ин. Диановым, служившим переводчиком в Восточной Сибири²⁰⁴. О знакомстве с этой рукописью, сохранившейся до наших дней, свидетельствуют многочисленные дополнения в словаре, сделанные рукой Поликина.

Среди переводов китайских оригинальных сочинений, выполненных этим ученым-миссионером, можно упомянуть «Дорожник китайского чиновника Юй-цай, веденный им во время переезда из Пекина чрез Губэйкоу по Монголии в царствование императора Канси (в 1690 г.)»²⁰⁵. Подготовкой этой рукописи к печати²⁰⁶ занимался, судя по почерку и примечаниям, В. П. Васильев. Им написана вторая половина работы (стр. 21–42), а также все примечания (в виде 15 сносок к тексту). Заголовок дан В. П. Васильевым, которым оговорена принадлежность перевода иеромонаху Исаие – с указанием места и даты его выполнения (Пекин, 15 октября 1871 г.). После текста перевода, написанного переписчиком на одной половине листа, следует текст в переводе В. П. Васильева, который начинается так: «В губернии Аньхуэй я видел, что для горных полей проводят воду из горных ключей, но так как ключевая вода холодна, то в нее кладут известь. Известь, растворяясь в воде, кипит и своею теплотою согревает ее». Примечания – предельно сжаты. Так, против слова «Бэй-ча» (стр. 19) Васильевым написано в виде сноски: «Название горы, считающейся самой высокой в том крае».

Можно полагать, что преподавание китайского языка в Пекинской Духовной Миссии велось на довольно высоком уровне, так как эпизодически присылаемые сюда ученики, по словам Е. К. Бюцова, «в течение двух-трех лет приобретали очень удовлетворительные познания в разговорном и письменном языке». В письме от 24 сентября 1870 г. на имя М. С. Корсакова российский дипломат склонен был даже считать, что таким же образом «могли бы быть подготовлены переводчики для службы в Восточной Сибири, если кто-либо из живущих здесь русских согласился наблюдать за их занятиями». При этом он полагал, что для подготовки хорошего переводчика для официальных сношений требуется гораздо больше времени, чем необходимо для приобретения только навыков в разговорном языке. «Даже после многолетних трудов, – подчеркивал Е. К. Бюцов, – иностранец редко доходит до того, что он в состоянии вести переписку по-китайски без помощи туземного секретаря; даже самые лучшие драгоманы иностранных миссий в Пекине не могут обходиться без такой помощи»²⁰⁷.

Идея подготовки переводчиков в стенах Пекинской Духовной Миссии, выдвинутая и частично реализованная А. И. Деспотом-Зеновичем на средства кяхтинского купечества, в 80-х гг. была подхвачена И. Е. Паргачевским, бывшим сельским учителем, нашедшим свое призвание в торгово-предпринимательской деятельности. В качестве доверенного лица Амурской пароходной компании он в 1876 г. совершил выгодную в коммерческом отношении поездку в Шанхай и Ханькоу, доказавшую перспективность морской доставки чая и других китайских товаров на Амур. По самым оптимальным расчетам, эта поездка дала И. Паргачевскому более 30 % прибыли на вложенный капитал²⁰⁸. Поселившись впоследствии в Семипалатинске, он летом 1884 г.. приехал в Москву. Остановившись в доме Воейковой (1-го участка Тверской части города), он 9 августа явился в нотариальную контору, чтобы оформить духовное завещание. Назвав, в качестве душеприказчиков кяхтинских купцов И. Ф. Токмакова и Н. Г. Сахарова, Паргачевский в своем завещании предложил на проценты, полученные с его капитала, который останется от будущей продажи его имущества, «посылать в Пекин, и содержать там при духовной миссии одного или двух воспитанников из окончивших курс учения в одном из средних учебных заведений, гражданских и духовных, Восточной Сибири – для основательного изучения китайского языка, как письменного, так и разговорного, с присовокуплением изучения и других нужных языков азиатских и европейских народов». «Китайский язык, – подчеркивал И. Е. Паргачевский, – я ставлю на первом плане, как считающийся при изучении его более трудным. Для молодых русских людей, посвящающих себя на деловое служение отечеству в пределах Китая или на границах его, я почитаю необходимым и знание других языков, как то: татарского, монгольского и из европейских: английского, французского или немецкого»²⁰⁹.

После смерти И. Е. Паргачевского Симферопольский окружной суд 16 октября 1865 г. уведомил И. Ф. Токмакова (жившего в то время на даче в Ялте) о вступлении его в права распорядителя имущества, оставленного умершим. В соответствии с волей покойного Министерство иностранных дел 26 апреля 1887 г. представило царю доклад с просьбой разрешить Азиатскому департаменту принять деньги, вырученные от продажи, имущества И. Е. Паргачевского в сумме 26 тыс. руб. золотом и 35 300 руб. кредитными билетами (в процентных бумагах по* номинальной стоимости)²¹⁰.

Когда Александр III 28 апреля в Гатчине утвердил этот доклад короткой резолюцией: «С-ъ» («Согласен»), желание стать стипендиатами И. Е. Паргачевского изъявили окончившие в 1890 г. Троицкосавское Алексеевское реальное училище Митрофан Громов и Андрей Нефедьев, из которых последний мог объясняться по-китайски с раннего возраста. Будучи сыном кяхтинского купца, женатого на китаянке, он родился в Китае и до 7-летнего возраста говорил только по-китайски²¹¹. Однако» первым стипендиатом стал учитель сельской школы Н. Н. Добровидов, уроженец Амурской области, сын дьякона Усть-Уссурийской Петро-Иннокентьевской церкви. Вторым стипендиатом был утвержден В. Г. Григорьев, выпускник Иркутского промышленного механико-технического училища. После обучения в Пекине в течение трех лет первый служил переводчиком в Приамурье²¹², а второй принят на службу в торговую фирму «Токмаков, Молотков и К°» в Ханькоу.

Следующей парой стипендиатов стали Николай Паршунов, сын кяхтинского мещанина, и Александр Устюжанинов, сын учителя Троицкосавского Успенского училища. После двухлетнего пребывания в Пекине первый из них, по представлению главы Миссии архим. Амфилохия был отчислен, так как «вследствие своей болезненности не оказал решительно никаких успехов в изучении китайского языка»²¹³. Другой стипендиат, выехав из Троицкосавска в Пекин 18 ноября 1894 г., менее чем через год после прибытия на место скончался. В связи со смертью последнего российский посланник П. В. Кассини 20 ноября 1895 г. писал Д. А. Капнисту из Пекина об этой паре стипендиатов, несколько утрируя факты: «Они, по-видимому, смотрели на отпускаемые на их содержание и учение деньги как на доходную статью или пособие оставшимся у них в России родным, заботясь лишь о том, чтобы сократить до минимума расходы на найм, хотя бы для виду, китайских учителей»²¹⁴.

В последующие годы отбор стипендиатов производился более тщательно. В июле 1896 г. Министерство иностранных дел сообщило Приамурскому генерал-губернатору о согласии отправить в Пекин в качестве стипендиата П. А. Кандинского, выпускника Читинской гимназии, служившего в Верхне-Амурской золотопромышленной компании. Пройдя курс обучения, он в марте 1899 г. поступил на службу в торговую фирму «Токмаков, Молотков и К°» в Ханькоу. В октябре 1896 г. Иркутский генерал-губернатор в письме на имя Н. П. Шишкина предложил МИДу направить в Пекин в качестве стипендиата Илария Уфтюжанинова, обучавшегося вначале (1887–1892) в Томском реальном училище, а затем (1892–1896) – на специальных курсах Промышленного училища в Иркутске. В декабре того же года российскому поверенному в делах в Пекине было сообщено о зачислении на стипендию им. И. Е. Паргачевского предложенного выше кандидата²¹⁵. В связи с тем, что один из будущих стипендиатов Сергей Синцов, окончивший в 1897 г. Иркутское промышленное училище, не дождавшись окончательного решения вопроса об отправке в Пекин, поступил на службу в г. Николаевск с обязательством отслужить три года, его место занял Константин Пискунов, который должен был отправиться к месту назначения в сентябре 1899 г. вместе с Н. И. Гомбоевым, начальником почтовой конторы в Пекине²¹⁶. Примерно в это же время Министерство иностранных дел сообщило в цинскую столицу о назначении стипендиатом кяхтинского мещанина Н. И. Осипова, прошедшего полный курс обучения в Троицкосавском реальном училище²¹⁷.

Присутствие светских лиц в Пекинской Духовной Миссии,, все более приобретавшей черты миссионерского учреждения, не всегда и не всеми ее членами воспринималось должным образом. Это видно из телеграммы поверенного в делах А. И. Павлова, отправленной из Пекина 20 августа 1898 г. В ней говорилось: «Начальник духовной миссии арх. Иннокентий, уже ранее неоднократно высказывавший взгляд на неудобство содержания стипендиатов Паргачевского в духовной миссии в Пекине с возложением наблюдения за их занятиями на начальника, ныне обратился ко мне письменно, прося содействия в видах освобождения... миссии от возложенной завещателем обязанности... Нельзя не признать, что опыт первых шести лет содержания стипендиатов при духовной миссии очень мало оправдал ожидания. Не только прямая цель завещателя – изучение стипендиатами китайского и иных языков и подготовление их к практической деятельности в Китае не была достигнута в желательной мере, но самое замещение свободных вакансий лицами вполне соответствующими сопряжено было-с затруднениями, отчасти именно потому, что подходящих кандидатов часто останавливала перспектива подчинения монастырскому режиму духовной миссии. Нахождение ныне в Пекине постоянного отделения Правления Восточно-Китайской дороги, которое само очень заинтересовано в подготовлении людей, обладающих практическими познаниями, для замещения местных переводчиков, агентов и многочисленных иных должностей маньчжурской дороги, наводит меня на мысль желательности и целесообразности помещения стипендиатов Паргачевского именно при этом учреждении с возложением на его директора непосредственного наблюдения и руководства занятиями... Покотилов, с которым я частно переговорил по этому вопросу» отнесся к настоящему предположению очень сочувственно и одновременно телеграфирует в этом смысле Министерству финансов»²¹⁸.

Предложение главы Пекинской Духовной Миссии, изложенное в приведенной выше телеграмме, не встретило поддержки в правительственных сферах Петербурга. Позиция Св. Синода нашла отражение в письме К. П. Победоносцева, направленном в МИД 27 ноября 1898 г. В нем обер-прокурор Св. Синода сообщил, что им дано указание начальнику Пекинской Миссии о том, что «стипендиаты Паргачевского должны и впредь помещаемы в духовной миссии и находиться на ее попечении, согласно высочайшему повелению от 28 апреля 1887 г. о принятии завещанного на этот предмет Паргачевским капитала»²¹⁹.

Этот же вопрос, но в иной плоскости – в связи с возможным устройством в стенах Пекинской Духовной Миссии студентов Восточного института во Владивостоке на время их летней практики – обсуждал с главой миссии Д. М. Позднеев. С лета 1898 г. он занимался делами Пекинского отделения Русско-Китайского банка, тесно связанного со строительством КВЖД. Сообщая о беседе с главой миссии брату А. М. Позднееву, директору Восточного института, он 16(28) октября 1899 г. писал: «Я имел случай говорить с арх. Иннокентием о том, можно ли будет студентам Восточного института жить в миссии, в случае приезда в Пекин. Он отвечал согласием, но выразил желание, чтобы они во время пребывания там более или менее считались с монастырскими порядками миссии. Я полагаю, что... следует войти с ним в соглашение по этому поводу»²²⁰. Считая, что поездки студентов в Пекин могут быть использованы в интересах совершенствования знаний по китайскому языку, А. М. Позднеев 17 февраля (1 марта) 1900 г. писал брату: «Полагаю, что студентам твоим приехать в Пекин будет очень полезно... надзор за ними, конечно, придется иметь мне же, а потому я их прямо засадил бы за Вэйда и заставил бы пройти 40 уроков. Это расширило бы их кругозор после Аренда...»²²¹.

Обучение и стажировка в Пекинской Духовной Миссии позволила некоторым ученикам, в том числе стипендиатам, основательно познакомиться с китайским и маньчжурским языками. Среди них – Н. Н. Добровидов, сумевший реализовать свои знания в китайском языке в виде учебных пособий и книг. Многие воспитанники Пекинской Духовной Миссии своей работой в качестве переводчиков в российских торговых фирмах и других учреждениях способствовали налаживанию деловых связей между Россией, Монголией и Китаем.