Глава III. Церковное управление при патр. Адриане

Состояние русской церкви конца XVII века требовало от церковного правительства энергичной, всесторонней деятельности, чтобы плодотворно разрешить все выдвинутые жизнию запросы времени. Патр. Адриану, как руководителю церковного правительства, нужно было не отставать в кипучей духовной работе, по улучшению всех сторон церковной жизни, от гражданского правительства Петра I, напрягавшего в то время силы к государственному собиранию, «рассыпанной храмины», и тем фактически доказать право церкви на самостоятельное существование, с былым значением ее в государстве.

Патриарху Адриану предстояло прежде всего упорядочить епархиальное управление во всех частях патриархата с разрешением острого вопроса всего патриаршего периода об увеличении количества епархий и улучшении архиерейского надзора за жизнию паствы; далее нужно было патриарху, как «главе и образу Христову», собрать все нравственные силы пастырей на защиту паствы как от иноверия, надвигавшегося на Русь с западно–европейскими выходцами и иноземной культурой, так и от внутренних врагов–раскольников и сектантов. Много требовалось работы и над проведением в жизнь тех идеалов, какие одушевляли патриарха при его вступлении на патр. кафедру, когда в окружном послании патриарх от пастырей требовал «необиноватися лиц сильных, вдов, сирот и всех неимущих помощи от обидящих защищати и душу полагати по словеси Христову», а сам обещал быть во всем примером обществу, даже «глаголати пред цари свободно–устно и нестыдетися». Наконец время требовало от патриарха Адриана особых забот о церковном просвещении русского общества, отставшего и огрубевшего в силу неблагоприятных исторических, экономических и географических условий.

Общим недостатком церковного управления всего патриаршего периода было недостаточное количество епархий в русском патриархате и вследствие этого обширность каждой отдельной епархии, особенно на окраинах, что вредно отзывалось на надзоре епархиального владыки за жизнию духовенства и паствы. Этот недостаток не был устранен и при патр. Адриане. Всех кафедр при нем, так же, как и при его предшественнике, было 23, считая в этом числе две малороссийские (Киевскую и Черниговскую) и Тамбовскую, которая в 1700 г. была прикрыта Петром I. Епископу при обширности епархии невозможно было знать хорошо свою паству. Поездка архиерея по епархии, раскинувшейся на несколько сотен верст, при тогдашних путях сообщения была целым событием и крайне редким. Сам патриарх Адриан не мог подать примера другим архиереям в объездах епархий, так как московская епархия была в несколько раз обширнее других епархий. Патр. Адриан подобно своим предшественникам не совершал объезда своей епархии с ревизионной целью. Известны загородные «походы» патриарха, но они имели совершенно иные цели и захватывали крайне ограниченный район¹⁰⁵. Не меньше страдало общецерковное управление при патр. Адриане от долгих «вдовствований» епископских кафедр по смерти архиерея и частых отлучек преосвященных из епархиального города в Москву или на «чреду служения», или на поставление нового епископа. За исключением 7 кафедр (Киевской, Тверской, Вологодской, Холмогорской, Суздальской, Коломенской и Воронежской) все остальные в 10 летнее правление патр. Адриана вдовствовали раз или два. На одни промежутки между днем смерти епископа и днем поставления ему преемника в 12 кафедрах падает не меньше 72 месяцев или 6 лет (на каждую след. по полугоду)¹⁰⁶. Если же прибавить сюда время пути из Москвы нового епископа в свою епархию (особенно отдаленную), то прибавится к вдовствованию еще несколько недель. Случалось в то время и так, что новопоставленный архиерей некоторое время по своем поставлении проживал еще в Москве¹⁰⁷. Оставалась затем та или другая епархия без руководителя своего и все время «чреды служения» епархиального архиерея в Москве. Все важные церковные дела на это время приостанавливались, обычный же ход управления сосредоточивался в руках местных епархиальных учреждений, что давало их начальникам большой простор для злоупотреблений. Сколько отнимало времени у епархиального архиерея «чреда служения» в Москве можно приблизительно установить по пребываниям в Москве на «чреде служения», хотя бы Афанасия, архиепископа Холмогорского, присутствие которого необходимо было скорее в своей северной епархии, чем в столице. «11 декабря 1692 г., – читаем в исследовании Верюжского «Аф. Холмогорский», – Афанасий Холмогорский в третий раз отправился в Москву на «чреду священо–служения теперь уже по грамоте патр. Адриана (следовательно, в течение 10 лет с 1682–1692 г. преосв. Афанасий побывал в Москве два раза) 1 января 1693 г. он прибыл в Москву, проведя в дороге 20 дней. Поездка Петра I в Архангельск сократила время чреды, архиеп. Афанасия по июль 1693 г. По воле Великого Государя, «за благословением всесвятейшего», Афанасий был отпущен из Москвы «на ямских подводах». След. в Москве Афанасий пробыл 1/2 года. 13 января 1697 г. «по указу Великого Государя и по благословению патриарха архиепископ Афанасий в четвертый раз отправился из Холмогор в Москву на чреду священослужения. В Москве провел весь 1697 год и начало 1698  г.¹⁰⁸ Следовательно епархиальные архиереи призывались на «чреду священно–служения» через 4 года и проводили там целый год. В 10 лет правления патр. Адриана каждая епархия, вследствие отъезда на «чреду священно–служения», расставалась с своим архипастырем не менее, чем на два года, не считая времени дороги туда и обратно. Избрание и постановление нового епископа на вдовствующую кафедру также вызывали отлучку епископов из своих епархий. Патриарх, как предписывал «чин и устав на избрание епископа» извещал об этом «всех сущих под ним епископов», приглашая их прибыть в Москву¹⁰⁹. Для избрания нового архипастыря все ближайшие архиереи и те, которым ничто не препятствовало, являлись лично в Москву. Присутствие архиереев на избрании было обязательно под страхом церковного наказания. Только отдаленность и другие уважительные причины освобождали архиерея от приезда в Москву на избрание епископа¹¹⁰. Неудивительно, что на избрании самого патриарха Адриана в Москве было, кроме самого Адриана, 5 митрополитов и 4 архиепископа (половина всех великорусских иерархов. Те же иерархии присутствовали в Москве при возведении в сан Киевского митрополита Варлаама 31 авг. 1690 г.¹¹¹ Конечно, при избрании и постановлении прочих архиереев не могло быть такого количества иерархов, но во всяком случае менее четырех архиереев вряд ли бывало. Не напрасно в настольных грамотах патр. Адриана епископам отмечается: «наша мерность со всеми присутствующими архиереи в царствующем граде суждше правильно и законно, в дело служения сего избравше сего благочестивого мужа"…¹¹² А в грамоте патр. Адриана, утверждающей Феодосия Углицкого в звании архиепископа Черниговского, в январе 1694 г., перечисляются присутствовавшие в то время в Москве архиереи: «Наша мерность, – говорится здесь, – со всеми присутствующими во время то архиереи, с сыны и сослужители нашего архипастырства, с митрополиты: Игнатием Сибирским и Тобольским, Иоасафом Ростовским и Ярославским, Евфимием Сарским и Подонским, Ионою Вятским и Пермским, волю имущих и неприбывших зде архиереев, советовахом»¹¹³. Участие епархиальных архиереев в избрании и поставлении нового архиерея конечно отвлекало их от плодотворной и планомерной для церкви работы на местах, так как не столько много времени уходило на самый акт избрания и поставления епископа, сколько на проезды в Москву и обратно. За время патриаршества Адриана поставлено было 16 архиереев¹¹⁴. Если к присутствовавшим на чреде священнослужения в Москве прибавить одного–двух архиереев «волею прибывших» на поставление нового епископа, то и тогда наберется еще немалое количество недель, даже месяцев, проведенных архиереем вне своей епархии. Вдовствование кафедры, чреда священнослужения, участие иерархов в поставлении и избрании нового архиерея, проживание некоторое время в Москве новопоставленного архиерея, долгая дорога при несовершенстве путей сообщения и отдаленности некоторых кафедр от Москвы – все это лишало епархию ее архипастыря и оставляло ее на длинные промежутки времени без авторитетного руководства, не только личного, но даже и бумажного, так как и почта в то время почти отсутствовала.

Патр. Адриан ничего не предпринимал к устранению такого порядка церковного управления, так как единственная в то время мера упорядочения последнего – это отмена проживания в Москве архиереев¹¹⁵ и в силу этого единоличное назначение и поставление патриархом преемников умершим архиереям, без замедления, была бы нарушением церковных канонов, требовавших присутствия при патриархе освященного собора епископов для решения многих дел управления, а патр. Адриан, как известно, был хранителем святоотеческих канонов. При нем всегда находился освященный собор из вызывавшихся на «чреду священнослужения» епархиальных архиереев, с которым он и обсуждал все текущие дела церковного управления. В этом сильная и слабая сторона патриаршества Адриана. Участие в делах церковного правления представителей высшего епархиального духовенства предохраняло патр. Адриана от принятия мер, несогласных с убеждениями великороссийской иерархии и слагало с него ответственность за тот или иной ход церковного управления, но это же соборное решение всех вопросов, без резкой индивидуальности направления, сообщаемой патриархом, делало его мало влиятельным, низводило в ряды прочих участников собора и превращало в простого исполнителя велений участников освященного собора. Везде, как–то, проглядывает слабая инициатива патр. Адриана в общецерковных вопросах, нерешительность его в принятии экстренных, самостоятельных, от себя лично и за свой страх и риск, мер. Патр. Адриан, предлагая все церковные дела на соборное решение, свою собственную власть, патриарха, делал мало заметной и мало влиятельной. Выходило, что не патр. Адриан направлял церковную жизнь, а находившийся при нем собор, который, не имея руководителя с темпераментом и с резко определенной практической программой (теоретическая же программа патр. Адриана была слишком «не от мира сего», возвышенна и далека от действительности русской церковной жизни), действовал канцелярски, по традиции, ни в чем резко не отступая от того, как заведено при отцах и дедах. Отсюда в церковном управлении при патр. Адриане ничего нового, выдающегося, сильного, жизненного, что говорило бы за широкий размер деятельности патриарха и его собора...

Не только для избрания епископов нужен был патр. Адриану собор, но и в делах, требовавших экстренных мер более административного характера, патр. Адриан не обходился без собора. Мало того, при патр. Адриане, большею частью, даже самые церковные вопросы поднимались не им, a скорее окружавшими его церковниками. Часто патриарх своей нерешительностью и медлительностью в некоторых вопросах, не терпевших отлагательства, возбуждал в близких ему лицах неудовольствие и настоятельный просьбы приняться энергичнее за дело.

Особенно характерно в этом отношении дело диакона Петра Артемьева, которое с другой стороны указывает, насколько опасно в то время для русской церкви было слабоволие и растерянность высшей церковной власти, отсутствие одной единоличной воли все и вся направляющей и воодушевляющей. Сын священника г. Суздаля Петр Артемьев получил образование в Московской славяно–греко–латинской академии под руководством братьев Лухудов. Во время путешествия (1688–1691 г.) в Венецию вместе с одним из своих учителей, Иоанникием Лихудом, Артемьев столкнулся с иезуитами, увлекся католичеством и сделался ярым его приверженцем (тем более, что и сам Иоанникий Лихуд, его учитель, хвалился после в Москве «быти латинского мудрования»)¹¹⁶. По возвращении в Москву его сношения с католиками и в частности с иезуитами не прекратились¹¹⁷. Несмотря на именной указ, объявленный иезуитам–ксендзам Давиду и Товии, (от 2 октября 1689 года) о немедленном их выезде из Москвы за распространение соблазнительных и вредных толкований, противных учению Восточной церкви, и другой именной указ от декабря 1690 года о позволении быть в Москве при одном ксендзе другому с тем, чтобы они никаких противностей вере греко–российской не чинили, и чтобы под их именами не проживали в Москве иезуиты¹¹⁸, в Москву иезуиты не переставали наезжать. Так, напр., в 1690 г. сюда прибыл с востока иезуит Терпеловский, которого Артемьев называл «апостолом из Персиды». Артемьев сблизился с «апостолом» и причащался у него¹¹⁹. Да и ксендзы, жившие в Москве, именовавшиеся «мирскими» не были равнодушны к размножению своей римской веры¹²⁰. Артемьев был знаком и с ними¹²¹. К несчастию патр. Адриан не присматривался близко к возвращавшимся из–за границы русским, не следил за их поведением, не собирал об них справок; мало обращая внимания на католическую пропаганду в Москве, патр. Адриан дал даже Петру Артемьеву дьяконское место при Петропавловской церкви в Московской Новомещанской слободе. Артемьев свое служение в сане дьякона превратил в публичную пропаганду католичества. Священник Петропавловской церкви не скрыл этого, и в 1697 г. донес на своего дьякона патр. Адриану, перечислив все его католические выходки. Так, по донесению, Петр Артемьев «после Евангелия читал поучение, похвалял в вере поляки, лях, литву, прочитал молитву «Отче наш» на амвоне по римски, приклякнув на колена, и иные некие молитвы прилагая римская; носит он на себе вместо животворящего креста мошонку, а в ней образок латынина Антония Падвиянина, еретика суща; глаголет исхождение Духа Св. от Отца и Сына, исповедывался и приобщался у иезуитов, и с иными иезуитами, из Москвы изгнанными, зело слезно разлучался; освященный собор называет забором, который перескочить хвалится; патриархов называет потеряхами, потому что истинную православную веру потеряли. Боляр и судей безыменно лает и бесчествует; по поводу пыток раскольникам называет этих боляр и судей, стоящих у дыб в Константиновской башне, немыми учителями, которые вместо Евангелия просвещают огнем, и вместо апостола учат кнутом»¹²². Критика дьяконом Артемьевым церковной жизни дает яркие штрихи для характеристики церковного управления конца XVII века. Патриарх, по его словам, потеряха; собор–забор; вместо Евангелия просвещают огнем, вместо апостола наставляют кнутом; вместо воздействия на раскольников духовной власти, – их пытают на дыбах бояре. Презирая русскую церковную власть, растерявшую, по его убеждению, православную веру, Артемьев нашел по своему сердцу другую, более авторитетную для него, церковную власть – католическую, где его привлекала строгая церковная дисциплина, субординация в католической иерархии и та ревность, с которой иезуиты отдавались миссии католицизма и папства. Увлечение дьякона Артемьева было опасно для русской церкви. Ревностно проповедуя, с пылом новообращенного, с церковного амвона, дьякон приобретал в Москве последователей католицизма: «И мнози в след его прелести уклонишася» – доносилось патриарху¹²³. Как же отнесся патр. Адриан к такому резкому отзыву о себе и всем церковном управлении, публично разглашаемому с церковного амвона дьяконом–ренегатом? Требовались конечно решительные меры воздействия на совратившегося в католичество диакона и пресечения дальнейших успехов католической пропаганды других ренегатов православия. Но патр. Адриан обнаружил колебание, медлительность и административную непрактичность. Другой на его месте, напр. патр. Иоаким, позаботился бы, в таком экстраординарном явлении русской церкви, раскрыть всех принадлежавших к кружку Артемьева и всесторонне осветить условия, способствующие появлению отступников и борцов против православия, с тем, чтобы противопоставить какое–либо оружие напору иноверия на Русь. Патриарх же Адриан то меланхолично замечал по адресу хулителя православия: «Полно мне принемогается, а то бы он давно был отправлен; да так то ему не пройдет у меня, потщуся для него нарочито собор собрать, если таков и отец то¹²⁴, каков сын, то обоих доводится сжечь». То, смягчившись, говорил: «Про отца его я думал давно и сам послать для него же дьяконишки, – для того добрый человек сказывают, отец у него». Мягкий, добрый сердцем патриарх неспособен был на крутые меры к дьякону. Ему предносился в воспоминаниях пример патр. Иоакима, жестоко расправлявшегося (ересь Кульмана) с еретиками, но практически брало верх милосердие истинного аскета, желавшего любовью своею покрыть недостойного диакона. Узнав, что отец Петра Артемьева добрый священник, патриарх хотел, в простоте сердца, ему поручить возвращение в лоно православной церкви заблудшего сына. Но надежды патр. Адриана на воздействие отца на Артемьева не оправдались. Диакон Петр был наэкзальтированным фанатиком нового учения, что проглядывало как в письме его к отцу в Суздаль, так и в дальнейшем поведении его, вызвавшем в церковном обществе сильную тревогу. В писульке Артемьев исповедывался своему отцу: «Батюшка! батюшка! Лазил я, лазил в мысленную Христа бездны язву на небо, а ныне лезу и в Круцификс Его, писанный тобою: лезу в ребренную Его язву сердцем, гвожжю к рукам Его мои руки, и отняв у Него уста Его, делаю в них своя уста и говорю с Ним так по Бернарду: не хощу, Господи Мой, без язвы жити, когда вижу Тебя всего в язвах; остави с собою, Господи, мне хоть один уголок на кресте, да распнусь с Тобой! Слыхал у тебе, что того ради меня рекл еси Петром, – да Петрови теплоты причастник буду, и се не погрешил еси воистину, яко свежий кал теплехонек есмь, чего ради и явлено проповедахся Петров и кафедры его исповедник«¹²⁵. Отец Артемьева «про ту писульку» едва не дал заушину сыну, этим исчерпалось все его воздействие на отступника. Между тем священник Петропавловской церкви подал патриарху второй донос; очевидно дьякон его не унимался. Патр. Адриан ограничился и на этот раз ссылкой Артемьева в Московский Новоспасский монастырь. Но этого, по мнению московских ревнителей православия, было теперь недостаточно. И в монастыре диакон мог найти себе аудиторию для пропаганды католичества. Патриарху начали поступать письма с таким внушительным замечанием: «Аще ныне от малых, паче от единаго сына погибели, тако явлено внушаемо злочестие латиномыслимое многия в пропасть западную низрияет; а егда малый недуг сей латинства расширится и от многих размножится и растлит все тело, православия глаголю, тогда что будет, разумевай!»¹²⁶ В это время с тем же намерением побудить патриарха к разбору дела Артемьева появилось «на еретика Петра Раздьякона» патр. Адриану моление св. церкви¹²⁷. Патр. Адриан наконец в июне 1698 года созвал собор по этому делу. На соборе заблуждения дьякона Петра Артемьева были осуждены, сам он был лишен священного сана и послан к преосвященному Афанасию, архиеп. Холмогорскому на увещание¹²⁸. Патр. Адриану, как исполнителю соборного постановления, оставалось только привести в действие решение собора. «И за то ево отступление, – писал патр. Адриан в грамоте архиеп. Афанасию от 8 июня 1698 года, – указали мы, св. патриарх, соборне советовав с архиереи, ево роздьякона послать тебе, сыну, на Холмогоры, и такие впредь ево слова тебе, сыну, рассмотреть и ево роздьякона приводить к сущему обращению».¹²⁹ В инструкции, посланной Афанасию, предписывалось держать Артемьева «в приличном месте под крепким началом, или в юзилище твердом». Посторонним лицам, кроме самого архиепископа вход к узнику воспрещался; не позволялось также давать ему чернил и бумаги. Запрещен был для Артемьева, как еретика и отступника от православия, и вход в церковь, равно как и пользование церковною святынею; разрешение на это он мот получить только под условием искреннего раскаяния в своем заблуждении. Но даже и в том случае, если бы такое раскаяние имело место, Артемьева не позволялось выпускать на свободу из опасения побега его куда–либо, а в особенности в Рим¹³⁰. Для лучшего ознакомления с заблуждением Артемьева в начале июля Афанасию была послана с его домовыми людьми копия (в двух тетрадях) с письма, «которое... он Петрушка в безумии своем писал в Суздаль к отцу своему попу Артемью, пришед в отчаяние и творя себя святые церкви чужда». «И ты бы, сыну, – говорилось в посланной вместе с тем Афанасию патриаршей грамоте, – тот список в тетратех за печатью принял и прочел, а прочетши, увразумився о всем о Господе, ему, Петрушке, вины того неправого письма сказал»¹³¹. В случае нераскаянности Артемьева, его велено было послать в Соловецкий монастырь «и держать в земляной тюрьме за караулом». Артемьев упорно держался своих убеждений и защищался на столько успешно, что сам архиепископ Афанасий «едва избавился богохранимо от сетей его». Афанасий нарушил приказание собора (настолько мал был авторитет собора в глазах архиепископа!) не давать Артемьеву чернил и бумаги, и тот писал для Афанасия «своея руки книги». Как нераскаянный еретик, от Афанасия Артемьев, по грамоте патр. Адриана, был сослан в Соловецкий монастырь¹³². А собравшийся собор в Москве вторично осудил его окончательно и анафематствовал¹³³. 30 марта 1700 г. Артемьев умер, исповедавшись у духовника своего монаха Боголепа, но причаститься уже не успел. Патр. Адриан был извещен о смерти Артемьева архиепископом Афанасием своевременно¹³⁴. Из дела диакона Петра Артемьева видно, насколько патр. Адриан был слаб и нерешителен в принятии лично от себя мер к предотвращению опасных для церкви явлений и насколько легко превращался в послушное орудие в руках приближенных клириков и освященного собора, диктовавших ему те или иные мероприятия. Также уклонился патр. Адриан принять лично от себя меры или решить своим патриаршим авторитетом дело о дьячке новгородской епархии Шелонской Пятины Юшке Микляеве или Михееве¹³⁵, который, как доносил патр. Адриану митрополит новгородский Иов, не быв рукоположен во священники священнодействовал, крестил, венчал и погребал. Митр. Иов спрашивал у патриарха – принимать ли его священнодействия за действительные. Патр. Адриан предложил этот вопрос на соборное обсуждение в 1698 году. Собор отверг их действительность. Патр. Адриан, в силу соборного определения, предписывал митр. Иову особой грамотой над крещенными, венчанными и погребенными самозванцем Юшкою снова совершить крещение, браковенчание и молитвы погребальные законным священником¹³⁶. Здесь характерно то, что патр. Адриан даже такой вопрос не считал возможным решать своим патриаршим авторитетом и прибег к обсуждению соборному, чем принижал свое значение, как патриарха, в церкви и делал свою власть малозаметной.

На обязанности патр. Адриана, как «главы церкви и образа Христа», лежало высшее руководство деятельностью епархиальных владык на местах, чтобы создать единое направление всего течения церковной жизни русского народа. Патр. Адриан не был авторитетным руководителем епархиальных архиереев, так как даже в тех случаях, когда к нему обращались они за указанием твердых решительных мер, направленных к упорядочению каких–либо сторон церковной жизни или к торжеству на Руси православной веры, он обнаруживал боязнь действовать решительно, смело, предпочитал приводить в порядок церковную жизнь постепенно, без шуму, с оглядкой и опаской, не задеть бы кого, не обидеть своим распоряжением и не создать бы новых лишних врагов церкви. В деле о Соловецком монастыре, поднятом Афанасием, архиепископом Холмогорским, можно видеть боязнь крутых мер, предпочтение патр. Адрианом мер мягких, не удовлетворявших его горячих соработников. В январе 1695 г. Афанасий Холмогорский прислал патр. Адриану распросные речи Соловецких монахов с обвинением некоторых видных иноков монастыря в тяжких преступлениях: убийствах, страшных пытках, практиковавшихся монастырскими властями в отношении к рядовым монахам, нечистой жизни, произвольном обращении с монастырской казной и проч. Особенно Афанасий в черных красках представлял личность и деятельность архимандрита Фирса. Афанасий ждал со стороны патр. Адриана твердых, решительных мер к упорядочению жизни распустившегося монастыря; более же всего в своих интересах желал, чтобы патриарх отдал Соловецкий монастырь под его надзор. Патр. Адриан отнесся к этому донесению (Холмогорского архиепископа), вопреки надеждам Афанасия, крайне холодно, какбы не придавая никакого значения распросным речам, подтверждавшим обвинения архиепископа. В грамоте Аaанасию от 14 февраля 1695 г. патр. Адриан, соглашаясь только с Афанасием относительно уничтожения в Соловках пыток, с отсылкой преступников в Холмогоры, и улучшения ведения монастырского хозяйства, – об остальном внушительно замечал горячему владыке: «А о архимандрите Фирсе. – Он посвящен синодально во архимандриты и по брацкому излюблению, и живет монашески искустно доселе, и челобитья от братии на него и по се время не бывало. А что было у них прежде сего, и они во всем в том прощены от великих государей и от нас разрешены и к тому им не во укоризну, a тебе было о том нужды не было допрашивать и к нам доносить, и тем святую обитель безчестить, – и впредь тебе тою соловецкую обитель оберегать и во всем снабдевать отечески, а таких хульников и празднословцев и изветчиков довлеет смирять, да накажутца к тому святых мест не поносить, да и протчии страх возымеют, да будет имя Господне препрославлено»¹³⁷. Из этих слов патр. Адриана видно, как он недоверчиво относился к доносам, и от кого бы они не поступали, от иноков ли, или от архиепископа, не придавал им значения. Возвышенный аскетический склад характера Адриана не позволял ему спускаться в низменную прозу жизни. Патриарх ценил мир церковный более всего и от пастырей церкви желал прежде всего такого настроения, которое делало бы их выше житейских дрязг. Он готов был ради церковного мира поступиться самой справедливостью. Энергичный Афанасий Холмогорский не удовлетворился ответом патр. Адриана. Думая, что патриарх не внял его посланию «духовне и келейне» сообщающему «о смертных винах и иных неудоборешимых гресех Соловецкого монастыря – »по навету некиих« он вторично посылает от 14 июня 1695 г. новое донесение на соловецких иноков «да неулекованное врачимо будет вашим государским милостивым указом и повелением ко мне смиренному чрез грамату вашу»¹³⁸. В этом донесении Афанасий в ярких красках представляет распущенность и преступность монахов Соловецкого монастыря. По его словам, соловецкие иноки «убийцы, и блудники, и творящии противная монашеского обетования, и гражданския испытания, жечи, и всякия пытки (яже не достоит творити) творящии, и священства без воли архиереев лишающии и монашеского чина поругательно извлачащии, и мучащии и творящии противная над каноны отцев, и хотящии быти самоглавы, и тем святую обитель соловецкую взазор и безчестие вводящии неприящ (?) по канонам казни». К прежним преступлениям, описанным в первом послании к патр. Адриану, архиепископ прилагает новые, происшедшие «по первом послании у соловьян», напр.: убийство – старца (зарезали в смерть), распутство – унеженского усолья прикащика чернеца Дамана (многих жен крестьянских сильно блудом осквернил) и новопостриженного чернеца Варсанофия, а также насилия монастырских властей и их молодых ставленников над настоящими монастырскими старцами. Касаясь нелюбимого архим. Фирса, Афанасий припоминает историю его поставления в архимандрита, вопреки желанию патр. Иоакима, благодаря только его, Афанасия, ходатайству о нем, представившемся на исповеди не тем, чем он есть на самом деле. На основании мрачной картины монастырской жизни соловецких иноков Афанасий просил о принятии следующих мер к поднятию монастырских нравов. 1) Да не будут Соловьяне самоглавы (т. е. пусть находятся в ведении Холмогорского архиепископа). 2) Пусть архимандрит Соловецкого монастыря не ездит в Москву без Холмогорского архиерея. 3) Да не творят Соловецкие власти пыток и судов неправедных, но подчиняются суду своего архиерея и 4) пусть не вверяют великих служб (должностей) монастырских подначальным чернецам, особенно беглым и ссыльным¹³⁹. Нет основания не доверять донесению Афанасия Холмогорского, что в Соловецком монастыре происходили такие крупные беспорядки во всех сторонах жизни: убийства, нечистая жизнь, насилия властей над рядовой братией, так как описанные нравы Соловецкого монастыря являются не единичным явлением монастырской жизни на Руси конца XVII века. И в других монастырях замечалось современными бытописателями то же самое. На эти недостатки, как на обычное явление, указывала даже гражданская власть, например, на соборе 1682 г. в «предлоге 3» о подъеме нравов в монастырях. Епархиальные же владыки в грамотах в местные монастыри в последнее десятилетие XVII века¹⁴⁰ и сам патр. Адриан, в третьем и четвертом пунктах окружного послания указывали, что беспорядки в монастырской жизни продолжались и после собора 1682 года. Итак, патр. Адриану не было основания не верить Холмогорскому архиепископу, но на самом деле вышло иное. Патриарх не принял во внимание сетований Афанасия, продолжая стоять на стороне Соловецкого монастыря. Во второй ответной грамоте архиепископу Афанасию, в июле 1695 г., он еще настойчивее и внушительнее сделал отпор нареканиям Афанасия на внутреннюю жизнь монастыря, еще снисходительнее отнесясь к архимандриту и братии. Он так охлаждал пыл архиепископа. «Нашея мерности напредь сего к тебе, како что творити тебе в Соловецком монастыре, писано. И по времени нынешнем, аще Господь восхощет и жизнь дарует, о исправлении чесого либо в том монастыре потщание даст нам сотворити. Прочее, ради всяких случаев ныне и непотребные распри, остави. В бытности же ныне Соловецкого монастыря архим. Фирса о тебе каких–либо злоречий и поношений не слышахом, что писал еси. И мы напаствовати (подвергать бедствию) никого же в благодати Господни хощем. Но дабы и врачевание благовременно и ко спасению чесого возможно, не за все же оскорблятися подобает. Благодушествуй же паче о Господе. Всещедрый же Владыка Господь тебе, сыне, здравие многолетно и всесовершенное спасение в духовождении врученного пасомства, вся мирствуя к лучшеству, да подаст: усердствуем и молимся. А чтобы архимандритом соловецким без присутства (присутствия?) семо Колмогорского архиерея не ездити и тому быти неподобно. Зане монастырь великий и случаи различны бывают. А и зде, кто откуду прибудет, и чесо ради, смотрят»¹⁴¹. Грамота патр. Адриана достаточно характеризует его самого как церковного администратора. Она показывает его мягкосердечие, евангельское настроение, снисходительность к пасомым и пастырям, впадавшим в грехи, и в то же время неспособность его к энергичной шумной деятельности, реформирующей церковную жизнь. Патр. Адриан в руках держал скорее елей милости, чем архипастырский жезл, больше заботясь о том, чтобы были в церкви тишь, гладь и Божья благодать. Удовлетворившись тем, что архимандрит Фирс, явившись лично, своим смирением и кротостью (может быть показною) не производил впечатления такого грешника и грубияна, каким выставлял его Афанасий Холмогорский, а главное ни одним резким словом не отозвался худо о Холмогорском владыке, патр. Адриан оставлял в покое преступных Соловецких монахов и стыдил даже самого Афанасия за его немирное, нелюбовное настроение, не соответствующее пастырю церкви. Здесь же сказалась и осторожность патр. Адриана, как бы не раздражить северных монахов, едва замиренных с церковью со времени реформы Никона и Соловецкого возмущения и всегда готовых перейти в ряды раскольников. Не даром патр. Адриан, просил Афанасия оставить дело «ради всяких случаев и непотребные распри». Главное же исправление в деле Соловецких иноков патриарх оставлял своему личному воздействию на архимандрита и братию и постепенным улучшениям в жизни монастыря, которые он намеревался сам вводить «по времени, аще Господь восхощет и жизнь дарует». Этим патр. Адриан отстранял энергичное вмешательство в жизнь знаменитого монастыря епархиального Холмогорского архиерея. Тактика патр. Адриана в церковном управлении, сказавшаяся в деле Соловецких иноков более ярко, не соответствовала времени, когда требовалась властная крепкая рука сильного волей и зоркого администратора, когда назрела нужда в коренном переустройстве церковной жизни. Миролюбие и осторожность во всех церковных вопросах не могли удовлетворить ревнителей православия¹⁴². Епархиальные владыки чувствовали слабость центральной церковной власти и не прислушивались к голосу своего евангельски настроенного, но нерешительного в действиях при проведении в жизнь своих идеалов – русского первосвятителя. Иногда архиереи не повиновались прямым распоряжениям патр. Адриана, признавая их неподходящими. Так в 1694 г. Афанасий, архиепископ Холмогорский, спросил у патр. Адриана, каким чином принимать присоединяющихся к церкви лютеран и кальвинистов. Патр. Адриан, похвалив Афанасия за то, что он советуется с ним, патриархом, («не просто, якоже случися – писал он в грамоте от 2 дек. 1695 г., – но с вопрошением нашей мерности предсутствовавших в пасомстве Римского архиепископа ко общению нами пасомого стада приимати восхотел еси, еже твориши воистину хвалы достойно») предписывал ему как католиков, так и лютеран с кальвинистами присоединять к православию через миропомазание. Афанасий Холмогорский поступил по своему личному убеждению; вопреки прямому указанию патриарха, он принимал кальвинистов и лютеран в лоно православной церкви через перекрещивание¹⁴³. Спрашивается, зачем же у патр. Адриана просил указаний епархиальный архиерей, если действовал по своему произволу? Во всяком случае, патр. Адриан не был, следов., авторитетом для других пастырей церкви, когда прямые его распоряжения не приводились в исполнение. Мы с целью отметили похвалу патр. Адриана архиеп. Афанасию за то, что последний обратился к патриарху «с вопрошением по такому важному вопросу». Выходит, обращения к патр. Адриану за советом были настолько редки, a епархиальные владыки были настолько самостоятельны в своих епархиальных делах, что для патриарха было очень лестно внимание архиепископа Холмогорского к его «мерности».

Но что удивительнее всего, сам патриарх много способствовал тому явлению в церковной жизни, что пастыри и пасомые были разобщены от своего архипастыря. Патр. Адриан избегал вмешиваться во внутреннюю жизнь и отношения, пастырей и пасомых каждой епархии, даже тогда, когда его втягивали сюда сами же пастыри и пасомые и давали возможность произнести ему свой нелицеприятный суд. Таких фактов наберется достаточное число. В 1691 году на Варлаама, м. Киевского, сделал в Москву донос великим государям и патриарху Феодосий Углицкий, архим. Елецкого Черниговского монастыря, бывший пред тем игуменом Киевского Выдубецкого монастыря, обвиняя митрополита в произвольном распоряжении имуществом Выдубецкого монастыря. Патр. Адриан не дал ходу этому делу. Поверив отписке царям м. Варлаама, представившего удостоверение подчиненных ему «пречестных отцев игуменов Киевских», что никакого де разорения монастырю Выдубецкому м. Варлаам не учинил и всячески о нем в созидание промышляет, – патриарх в 1692 г. послал письмом строгий выговор архимандриту Феодосию, а митрополиту Варлааму выразил полное свое доверие и благоволение¹⁴⁴, оставив Выдубецкий монастырь в его руках. Такое отношение к делу – невмешательство патр. Адриана во внутреннюю жизнь других епархий, подведомых высшему надзору русского первосвятителя, даже тогда, когда справедливость требовала расследования дела и защиты епархиальных учреждений (монастырей) от произвола епархиального владыки, вредно могло отражаться как на самом ходе церковного управления, так и на авторитете «главы русской церкви», принимающей сторону сильного, а не слабого. Другой более характерный случай. В 1700 г. м. Киевский Варлаам просил патриарха оставить без внимания несправедливые жалобы и клеветы киевских граждан на него, митрополита, и не давать им, к огорчению его, благословенных грамот. Патр. Адриан и здесь устраняет себя (в письме к м. Варлааму) от разбирательства Киевской распри между мещанами и митрополитом. По его мнению, Киевских мещан, непокорных митрополиту и четвероженцев должны смирять гражданские начальники, ибо того ради видимый меч и бич носят. «В суд же Киевской митрополии, – заявлял патр. Адриан, – он не вступался и не вступается»¹⁴⁵. Совершенно уклоняясь от разбирательства распри паствы Киевской с своим владыкой, патриарх лишал паству защиты от произвола архиерея¹⁴⁶. – Был подобный же случай в самой Москве у Афанасия, архиепископа Холмогорского, где патр. Адриан опять всецело стал на сторону архиерея, не придав никакого значения показаниям, может быть и истинным, иеродиакона Холмогорского преосвященного. В конце 1697 г. в бытность Афанасия на «чреде священно–служения» в Москве возникло очень неприятное дело иеродиакона Ефрема, ризничего архиеп. Афанасия. Преосв. Афанасий за пьянство, хождение по непотребным домам и служение в церкви «не очистя совести своей» смирял Ефрема шелепами, а за растрату им ценных вещей из ризницы, а также намерение бежать посадил его на цепь 20 окт. 1697 г. Иерод. Ефрем бежал с цепи и закричал караул, за что и приведен был на суд в патриарший разряд. Здесь Ефрем описал картину обращения с ним архиеп. Афанасия, обвиняя его в жестокости и показывая, будто бы Афанасий и в Холмогорах заставлял бить его плетьми, а сам, обходя, бил тростью; пред настоящим же бегством хотел его, Ефрема «оскорбить». Боясь «оскорбления жестокого и ссылки» он по утру 23 окт. и убежал. Ефремом даже была заготовлена перед бегством свят. патриарху челобитная, чтобы «ево, Ефрема, сослать в ссылку»¹⁴⁷. Кто был более прав в этом мрачном деле, характеризующем епархиального архиерея не в добрых чертах, трудно судить, так как в патр. разряде была придана полная вера показаниям Афанасия и наказан был Ефрем «ссылкой в Новоспасский монастырь и посажением там в хлебне в чепи с тем, чтобы всякие монастырские труды работать». Даже в Москве, под боком патр. Адриана совершался полный произвол в отношениях епископа к ризничему, и от патриарха не было отеческого заступления, или по крайней мере должного внушения принявшему на себя «мучительский сан» епархиальному владыке, – когда–то упрекавшему в жестокостях властей Соловецкого монастыря.

При патр. Адриане бывали недоразумения и столкновения между епархиальными владыками из–за границ их епархий. Известен спор между митр. Варлаамом Киевским и архиепископом Лазарем Барановичем из–за трех протопопий, где патр. Адриан принял сторону сильнейшего–митр. Варлаама, а не Лазаря, хотя ранее последний владел спорными протопопиями по царской грамоте¹⁴⁸. В 1699 г. возник спор между тамбовским епископом Игнатием и митр, астраханским Сампсонием из–за города Петровска на р. Медведице. Епископ Игнатий опирался на указ патриарха Адриана от 23 мая 1698 года, коим в ведомство Тамбовской кафедры, по духовному управлению, отдавался новопостроенный город Петровск и все города, которые будут строиться по реке Медведице, вниз по Дону и вверх по Дону по реке Серет. А митр. астраханский Сампсоний ссылался на новый указ самого государя от 20 окт. 1698 г. и грамоту из Приказа Казанского Дворца, которыми Петровск передавался в ведение митр. астраханского. Патр. Адриан в грамоте от 29 апр. 1699 г. к м. Сампсонию не давал ясного решения спора между владыками, прибегнув тактично к полному замалчиванию о г. Петровске. Пожелав астраханскому владыке милости Божией, пречистой Богородицы и великих святителей московских, патриарх ничего не сказал для разрешения спора, обратив его внимание на другое. «Как эта грамота к тебе придет, ты бы новопостроенные города на Усть–Камышенке, да по той черте к Дону реке ведал, а в них церкви великомучеников Георгия и Дмитрия, давал туда благословенные грамоты, посвящал попов, дьяконов и духовными делами ведал всех духовного и мирского чина»¹⁴⁹. Не дав определенного решения и новой грамоты какому–либо из спорящих о г. Петровске владык, патр. Адриан очевидно оставлял в силе свой прежний указ епископу Игнатию. И после, когда прикрыта была Петром I Тамбовская кафедра, a все города бывшей епархии перешли в ведение рязанского преосвященного, город Петровск был в числе их. Но отсутствие определенного указа патр. Адриана по спорному делу давало основание астр. митрополиту Сампсонию, в силу царского указа и покровительства близкого к царю Бориса Алексеевича Голицына, считать Петровск принадлежащим к Астраханской епархии и посылать туда священников¹⁵⁰. Уклонившись от определенного ответа на поднятый архиереями спорный вопрос, патр. Адриан проявил странную нерешительность, граничившую с трусостью, нераспорядительность, вызывавшую неустройство в церковном управлении и естественное неудовольствие в своих соработниках, епарх. архиереях, не находивших в Адриане твердого распорядителя в общецерковных делах.

Вызывал патр. Адриан неудовольствие в пастырях церкви и тем, что подпадал, как мягкий, незлобивый, евангельски настроенный аскет, весь ушедший в идеальный свой мир, под власть более сильных и решительных по характеру окружавших его клириков. Это отмечается в некоторых известиях, дошедших от того времени. Архиеп. Холмогорский Афанасий в письме по соловецкому делу приписывает невнимательность патр. Адриана к его первому донесению «навету некиих». Кого разумеет Афанасий под «некиими» – в данном случае неизвестно. Но в другом деле об учреждении архимандрии в Сийском монастыре, также неприятном для Афанасия Холмогорского, на патриархе сказалось влияние его казначея монаха Паисия, действовавшего наперекор желаниям Холмогорского владыки. В 1692 г. казначей Сийского монастыря Никодим и келарь Питирим просили патр. Адриана об учреждении в Сийском монастыре архимандрии. Этому ходатайству содействовал постриженник Сийского монастыря казначей патриарший Паисий¹⁵¹. Архиепископ Афанасий, наоборот, мало сочувствовал желанию Сийского монастыря, как шедшему в разрез его интересам: архимандрит мог быть более независим от власти архиепископа Холмогорского, чем игумен (как это и сказалось, напр., в деле Соловецкого монастыря). Но патр. Адриан поступил согласно желанию Паисия не только в самом учреждении в Сийском монастыре архимандрии, но и в поставлении архимандритом казначея Никодима, рекомендованного не Афанасием, желавшим во всяком случае видеть архимандритом своего кандидата, игумена монастыря Варфоломея, a тем же Паисием. Между Паисием и Афанасием при возведении архимандрита в Сийском монастыре не обошлось без столкновения и пререканий по этому делу. Афанасий после жаловался патр. Адриану, что Паисий держал себя слишком гордо и заносчиво, послал даже на него, Афанасия, царям и патриарху «клеветовидные писания». Сам Афанасий медлил посвящением архимандрита, но в конце должен был исполнить желание Паисия¹⁵². Если Паисий держал себя гордо и заносчиво с Афанасием, архиепископом Холмогорским, выдающимся из ряда прочих архиереев по своему влиянию на дела церкви и на самого патриарха, то можно судить, как обращался Паисий, пользуясь расположением к себе патр. Адриана¹⁵³, с другими лицами из духовенства.

Большим влиянием на патр. Адриана пользовались инок Чудова монастыря Евфимий, секретарь патр. Карион Истомин и архидиакон Иона. Инок Евфимий заявил себя, как неутомимый деятель церковного просвещения в конце XVII века и потому влияние его на патр. Адриана сказывается больше в этой области, хотя нужно думать, что и в вопросах церковного управления Евфимий не мог не оказать соответствующего давления на патриарха в духе его греко–русских убеждений, напр. по вопросу о соборном рассмотрении всех важных дел его времени и церковных произведений, составлявшихся при энергичной поддержке и участии самого Евфимия. Горский и Невоструев в предисловии к Описанию славянских рукописей Моск. Синод. библиотеки отводят скромному иноку Евфимию видное место среди сотрудников последних патриархов, заявляя: «Для истории последних патриархов всероссийских необходимо знать, сколько новых переводов трудами этого инока (Евфимия) и его школы приготовлено было к изданию, и какое участие принимал он во всех вопросах церковных своего времени"¹⁵⁴. Нам думается, что из кружка Евфимия выходили моления св. церкви патр. Адриану о еретиках, появлявшихся в то время (Петре Артемьеве, Григории Скибинском и др.), и воздействия на патриарха энергичнее, решительнее отнестись к «сынам погибели», разоряющим св. православную церковь. Такой ревнитель православия, как Евфимий, составлявший для священников наставления, что «долженствуют ведети приличное чину их священному», переводивший разные книги, потребные для церкви, издававший полемические сборники вроде Щита веры, с характерным предисловием, заключавшим прошение к патр. Адриану содействовать распространению в обществе противоеретических сочинений и т. под., конечно не мог быть спокойным зрителем совершающегося на его глазах и так или иначе воздействовал на патр. Адриана и в делах общецерковного управления.

Карион Истомин, иеромонах Чудова монастыря, делопроизводитель патр. Адриана также пользовался расположением последнего, что сказывается как в несении Карионом интимной должности личного секретаря патр. Адриана, причем патр. Адрианом поручалось ему писать от его лица письма и грамоты, проповеди, даже завещание духовное, черновики с которых сохранились до сего времени¹⁵⁵, так в знаках благоволения патр. Адриана к Кариону – напр., в назначении Кариона Истомина 4 марта 1698 г. начальником печатного двора с годовым жалованием в 100 руб. (около 2 тыс. на наши деньги), кроме особых доходов за услуги патриарху. Не может быть, чтобы этот даровитый инок, также много поработавший на пользу просвещения, не оказывал влияния на патр. Адриана, если с ним не гнушались быть в дружбе видные иерархи того времени: митр. Казанский и Свияжский Маркелл, митр. Киевский Варлаам, а также составитель Житий Святых Димитрий – состоявшие с делопроизводителем патриарха в оживленной и сердечной переписке¹⁵⁶. Как лицо, близкое к патр. Адриану (быть может в глазах Петра I находившееся в ряду тех, кто, по донесению Петру I Возницына, «под его (патриарха) именем делали, что хотели, и все за ними и в их руках было»¹⁵⁷) и притом разделявшие взгляды патриарха об отношении к иностранцам, – Карион Истомин, по смерти своего покровителя, был указом государя от 15 ноября 1701 г. отставлен от должности начальника типографии, что ясно свидетельствует о некотором значении Кариона в общецерковном управлении патр. Адриана. Евфимий и Карион Истомин, вряд ли во зло пользовались своим влиянием на патр. Адриана. Они, как и патр. Адриан, отличались добрым возвышенным настроением, а их деятельность вызывала добрую славу даже среди недоброжелателей церковного правительства при патр. Адриане. Курбатов, доносивший Государю о состоянии церковного управления в последние дни жизни больного патриарха в таких же мрачных красках, как и Возницын, однако выделял из монахов – Кариона, патриаршего казначея, очевидно Истомина, наряду с Палладием Роговским школ учителем, да с Феологом, монахом Чудова монастыря, и Афанасием архиеп. Холмогорским и находил их подходящими «Для временного в духовных управления»¹⁵⁸.

Гораздо печальнее по своим результатам было влияние на патр. Адриана, в последние годы его служения, архидиакона Ионы, который как бы забрал управление епархией патриаршей в свои руки и в делах общецерковных, вероятно на ряду с другими окружавшими моск. кафедру клириками, распоряжался именем патр. Адриана, когда последний при тяжкой болезни (параличе) не мог править церковью и проживал в своем любимом подмосковном Перервинском монастыре. Краткое исследование о личности и деятельности архидиакона Московского патр. Адриана дал прот. Николаевский. По его словам, «он был любимцем патриарха, снискал полное доверие его и, при слабости и постоянных болезнях патриарха, получил при нем влияние и на управление епархиальными делами обширной патриаршей области; здесь он завладел, главным образом, ставленными делами и избранием на должности игуменов и архимандритов. Не обладая образованием и высокими нравственными качествами, он своим вмешательством в церковные дела вносил в управление ими большие беспорядки; этим возбудил в обществе недовольство патриархом и если не может быть назван виновником уничтожения патриаршества в России, то дал ближайший повод сначала к приостановке избрания преемника патр. Адриану на неопределенное время, а потом и к полной замене патриаршей формы управления синодальной»¹⁵⁹. Архидиакон Иона (Васильевич Григоров, родом «Костромитин») служил во все десятилетнее правление патр. Адриана, а в должности патр. архидиакона был еще при патр. Иоакиме¹⁶⁰, который ценил его и награждал денежными дачами. Патр. Адриан еще более приблизил к себе Иону, сделал его доверенным своим лицом в делах церковного управления и не только удержал за своим любимцем прежние возвышенные денежные дачи из патр. казны, но сам даже возвысил их¹⁶¹. Курбатов в доношении о смерти патр. Адриана приводит как общеизвестный факт влияние архидиакона на патр. Адриана и управление им всею церковью. «Ныне же всемилостивейший Государь, – писал он 25 окт. 1700 г. под Нарву, – видишь, яко и в духовных хощет Бог, да ты попечешися и усмотриши правительства того от многих бывшия поползновения, понеже, яко же тебе, государю, известно, святейший патриарх от временныя преселися в жизнь вечную, а и в животе его за болезнию его, усмотрение то было ему трудно. Видишь и ныне, ежели, государь, те же будут во управлении, добра никакого не будет. Тебе государю из них о архидиаконе известно. И зело, государь, о сем мнози сетуют, что в таком великом деле, во избрании архимандритов и прочих священного чина людей вверено одному, который и себе единого управити не может»¹⁶². Архидиакон Иона вряд ли походил на дьяка патр. Иосифа и патр. Никона Кокошилова, который рисуется в мрачных красках, как взяточник и зазнавшийся выскочка, измывавшийся над духовенством¹⁶³; патр. Иоаким и патр. Адриан по своим нравственным качеством не могли возвысить и питать доверие к явно недостойным людям. Но несомненно то, что архид. Иона, не могший, по замечанию Курбатова «и себя то единого управить» (быть может, был человек невыдержанный или вернее всего «прилежал хмельному питию», как это свойственно было многим без различия класса москвичам того времени), к тому же не обладал талантами правителя и достаточным образованием, чтобы пользоваться уважением в глазах церковного общества. Отсюда, и общее недовольство, что именем патриарха правят лица, подобные архидиакону, в иерархической лестнице стоящие ниже епископов, архимандритов, протопопов, игуменов, а на деле имеющие большие чем они права в церкви.

Петр В. ревностно принявшийся за реформирование русской государственности не обошел своим вниманием церковное ведомство и, в виду расстройства высшего церковного управления, за малоспособностью к энергичной деятельности болеющего патр. Адриана, стал входить во многие стороны чисто церковной жизни, часто ставя себя на место патриарха в церковных распоряжениях. В конце патриаршего периода нарушается самый «чин и устав на избрание епископа». Как известно из «чина и устава на избрание и рукоположение и возведение на епископский престол, свидетельствованного патр. Иоакимом в лето 7184 (1676 г.) с древнего греческого чина и славянского, яко бысть при прежних великих государех царех и великих князех и при преосвященных митрополитех всея России», обычный порядок избрания епископа был такой: «В назначенный день патриарх призывал к себе всех собравшихся в Москву архиереев и, объявив им о цели собрания, сам удалялся во внутренние палаты. Епископы же шли в особливое место или в церковный предел, в сопровождении хартофилакса или какого–нибудь из сановных патр. клириков. Здесь старейший из архиереев, возложив на себя епитрахиль и покадив святые иконы и архиереев, стоявших по правую и левую стороны, совершал краткую литию, состоявшую из тропаря и кондака пятидесятницы и эктении, на которую отвечали архиереи. После отпуста начиналось избрание. Каждый из присутствовавших архиереев, начиная с старшего, объявлял, кого он в своей епархии находит достойным епископского сана. Из всех названных епископами кандидатов избирались три «лучшие», имена их тут же вносились в акт избрания, имевший определенный образец. Этот акт, подписанный епископами и запечатанный, отдавался хартофилаксу, для вручения патриарху. Собрание расходилось. Патриарх, получив запечатанный свиток, уединялся в свою моленную и там, после довольной и слезной молитвы, распечатывал его и выбирал из трех названных в нем кандидатов одного, кого хотел. На утро, или в другой какой–либо день, патриарх со всеми епископами шел к благочестивейшему царю «ради возвещения об избранном»¹⁶⁴. Этот порядок избрания практиковался конечно и при патр. Адриане, когда царь Петр I был отвлечен от государственных дел Своими потехами, азовскими походами и заграничным путешествием. Мы видим в числе избранных до 1699 г. епископов лиц, единомышленных патр. Адриану, как Игнатий Тамбовский, Трифиллий Нижегородский, Евфимий Новгородский и др., прошедшие на кафедры, благодаря своей близости к нему, хотя и путем соборного избрания. Положение дел меняется после возвращения государя из–за границы. Петр I не довольствуется «возвещением об избранном», сам иногда намечает кандидата в архиереи, предписывая патриарху поставить его, а за соборным избранием оставляя только одну проформу. Письма патр. Адриана царю Петру в 1700 г. раскрывают подробности нового порядка замещения кафедр и показывают упадок власти патриарха и значения освященного собора в конце патриаршего периода. 17 марта 1700 года патриарх писал государю следующее. «Егда Твое величество благоволил еси, по милости твоей царской, нынешнего времени меня старца немощна посетити и при том изволил глаголати: еже бы Киевского Николаевского монастыря игумена Стефана Яворского (иже прислан в царствующий град от Киевского Варлаама митрополита в делех своих просительных) зде, в Великороссийской стране, где прилично, не в дальнем расстоянии от Москвы, во епархию посвятити во архиереи, и наша мерность о том тщание имехом. И сего ради по твоему государскому изволению и по смотрению нашему, ему, игумену из Москвы в Киев ехати не велено до указу, донележе обыщется где место архиерейства праздное и приличное. И нынешнего 1700 г. марта в первых числех митр. Авраамий Рязанский порученного ему престола правительства за немощью своею остави и пойде в монастырь Солотчинский обитати; и мы, велевше оттуду приехать с ризницею по обычаю к Москве, велели ему игумену Стефану сказати, что по твоему великого государя указу и по нашей мерности архипастырскому благословению, имать он быти митрополит рязанский. И он нам скуча много челобитьем своим, чтобы его ныне отпустити в Киев токмо побывать ради нужд его, и весною хоте, управяся тамо, приехати. Отрекше же мы его таковое прошение, сего марта в 15 день сказахом ему, чтобы он во утро бы готов был в ту Рязанскую митрополию к назначению, яко обычай есть церкве; и в то время посланному сказа, яко в том воле Божией повинуется и в послушании готов будет. Во утрии же в 16 день, егда архиереи и священного причта на нарицание в крестову нашу палату, по обычаю чина, собрашася, и абие по него на подворье малороссийское послахом, и посланнии его на подвории не обретоша и сказаша, яко он, игумен, уеде в Донской монастырь. И мы по него туда посылахом дважды и благовесту быть с часа два, и велехом его взяти; и он игумен всяким образом архиерейства отрекся, и из монастыря в собор не поехал к нам, преслушав нас, и введе во оскорбление неповиновением своим; и ныне из того Донского монастыря пущати его игумена Стефана не велехом до твоего великого Государя указа. Тем же об отпуске его в Киев и о посвящении в ту епархию и о преслушании к нам прошу твоего великого Государя благорассудного смотрительства и совершенного указа, како о том благоволиши»¹⁶⁵. Царь велел спросить у Стефана Яворского, что за причина такого поступка. Игумен Стефан прислал объяснение или «вины, для которых он ушел от посвящения»: 1) «Писал ко мне, – оправдывался он, – преосвященный митр. Киевский, чтобы я возвращался в Киев и его во время старости не оставлял при его немощах и недугах, 2) епархия Рязанская, на которую меня хотели посвятить, имеет еще в живых своего архиерея, а правила св. отец не повелевают, живу сущу архиерею, иному касатися епархии – духовное прелюбодеяние! 3) Изощренный завистью язык многия досады и поклепы на меня говорил: иные рекли будто я купил себе архиерейство за 3000 червонных золотых, иные именовали меня еретиком, ляшенком, обливанником, 4) не дано мне сроку, чтобы я мог приготовиться на такую высокую архиерейства степень очищением совести своея, чтением книг богодухновенных»¹⁶⁶. Несмотря на явное публичное ослушание и оскорбление высшей церковной власти, – самого патр. Адриана, – Стефан Яворский все–таки по новому указу Петра I, (как сообщал о том митр. Варлааму от 8 апреля 1700 года патр. Адриан), был оставлен в Москве на служение церковное и 7 апреля посвящен в митрополиты Рязанские, согласно желанию государя¹⁶⁷. Также круто, вопреки законным желаниям патр. Адриана иметь у себя помощником, митрополитом Сарским и Подонским, Афанасия, архиепископа Холмогорского, государь распорядился переводом в 1699 году на Крутицы, вместо Афанасия, митр. Нижегородского Трифиллия (Инихова). Патриарх в письме Стрешневу, приближенному Петра, протестовал против такого перевода и говорил: «Сие дело неприлично таковому содействию, что без всякия церковныя вины и гражданския вины на иную степень превести его, яко священная правила о том глаголют, чего ради камо преводити кого; а и он уже устарел и болезнен и зде в непрестанном труде, ради славы Божией и христианского благочестия, быти едва может; еще же и в Нижнем граде многия от приказного сына его митрополья (яко слышахом) сотворишася оскорбления людям и в доме тамо архиерейском в вещах истеря и в делах великая неисправа и тщета напрасная. Изволь твоя сыновская любовь во Господе благочестивейшему нашему царю сие донести, что он, государь, и сам о том, быв у меня в келии, изволил говорити, чтобы в тое служение избран был кто потребен, паче же в здешнем граде при их Царском Величестве и при нашем архиерействе, ради всяких нужных церковных требований и гражданских дел, и чтоб изволил сие провождение отставить и сотворити нам милость и лучшее в пользу церкве Божия и людей христианских, быть же зде кому приличнее и способнее изволил бы. И о том его, государя царя, аз и вси сущии зде архиереи просят. И по сему доношению, прошу, возвести нам во имени Господни чрез почту письменем ради церкве Божия в немедлении. Здравствуйте». При сем приложена особая записка. – «Еще же вельми таковый зде надобен архиерей, еже бы приказать кому книжный печатный двор и назирание школ, где учатся дети и возрастные отроки словенского нашего, греческого и латинского языка и грамматического знания в пользу церкве Божия и ради всяких к потребе гражданских благоразумных соделований и переводчиков, – и лекарских искусств, даст Господь, будут навыкати, и о сем быти попечению должно. И ради немощей моих прежде бысть намерение о Холмогорском владыке, дабы и в вышеописанных делах способствовал. Пожалуй, Господа ради, сотвори любовь: будет возможно доложи, или зачем будет невозможно отпиши, чтобы было лучшее и угоднее всем»¹⁶⁸. Петр I не обратил никакого внимания на протест патр. Адриана, оставив в силе свое распоряжение о переводе Трифиллия в Москву на Крутицы¹⁶⁹. Государь не мало содействовал косвенно тому, что церковное управление при больном патриархе стало находиться в руках лиц подобных архидиакону Ионе, так как викарный митрополит Трифиллий был также больной и неспособный к энергичному руководству церковного общества старец.

Вмешательство Петра в церковные дела сказалось и в фактах распределения между епархиальными архиереями находящихся в сфере их ведения сел и городов. Без сношения с патриархом государь отбирал города и селения у одного архиерея и передавал другому. Выше был отмечен спор между Тамб. епископом Игнатием и Астрах, митр. Сампсонием о городе Петровске. Несмотря на грамоту патр. Адриана от 23 мая 1698 г., отдававшую г. Петровск епископу Игнатию, Петр I своим указом, без отписки с патриаршими учреждениями, от 20 окт. 1698 г., передавал Петровск в ведение митр. Сампсония, заручившегося потом поддержкой придворного вельможи Бориса Алексеевича Голицына – вследствие чего и происходил спор между архиереями. – Также без предварительного сношения с патриархом государь в бытность свою, во время похода, в Воронеже, в 1699 г. 9 апр. указал приписать в епархию святителя Митрофана «города Рязанской епархии: Усмань, острожки – Демшинский и Белоколодезь с уездами и дворцовую волость село Мокрый Боерак с приселком», а книги отдать во Воронеж¹⁷⁰ на том основании, что рязанская митрополия «не скудна и довольствоваться ей без тех городов и волостей мочно», и что «те города с уезды, и волости к Воронежу в ближних верстах»¹⁷¹. Грамота патр. Адриана Авраамию, митрополиту Рязанскому, об отдаче по указу Петра означенных городов и волостей из Рязанской епархии в Воронежскую последовала с запозданием в месяце мае 1699 г. уже после того, как о распоряжении государя известил патриарха сам Авраамий. В грамоте патр. Адриан, отмечая, что митр. Авраамий «не отписався к свят. патриарху» велел отдать окладные книги с распискою, находил извинение поступку Авраамия сделавшего так «опасаясь Великого Государя гневу»¹⁷².

Назначение, перемещения и отписка городов и сел от одной епархии к другой давали Петру I действительную власть над русскими архиереями, бо́льшую, чем имел над ними патр. Адриан. Неудивительно, что епархиальные владыки почувствовали, к кому они больше должны тяготеть, к царю или патриарху, чтобы прочнее занимать свои кафедры и получить для себя повышение или увеличение епархии и других духовных и материальных благ. Единомышленники патриарха должны были стушеваться или заявить себя сторонниками реформ Петра, делая это искренно, или только прикидываясь; в противном случае, при поддержке и проведении в жизнь теоретических взглядов патр. Адриана, столь расходившихся с воззрениями и намерениями Государя, их могла ожидать суровая расправа и немилость реформатора России. Искренно пошел за реформатором России в гражданской области св. Митрофан, епископ Воронежский, как известно, последние средства от своего скудного епископского бюджета отдававший «на ратных» Государю, за что и пользовался у него нелицемерной любовью и привязанностью, обнаружившеюся во вне припиской к Воронежской епархии нескольких городов и сел, взятых от митр. Рязанского Авраамия, единомышленника патр. Адриана¹⁷³, и участием Государя в выносе тела святителя при погребении. «Не стало у меня такого святого старца!» – сказал Государь. Вот лучшая характеристика, данная Петром св. Митрофанию, чуждому келейной монашеской предубежденности против благих реформ Петра для государства и здравым чутьем угадавшего в Петре великого исторического деятеля. Остальные иерархи, не сочувствуя немецким затеям Петра, в отношениях к нему держались тактики патриарха: боялись высказывать свои взгляды открыто, а в обращениях с Государем выражали полную преданность и даже ласкательство. Типичен в этом отношении правая рука патр. Адриана¹⁷⁴, кандидат в заместители его, бывший раскольник и потом ревнитель старорусской традиции архиепископ Холмогорский Афанасий (Любимов). В своих приветственных письмах Петру, писанных во время посещений последним Архангельска, Афанасий не находит для него другой параллели, как только в Боге и Христе и постоянно прибегает к ней. В письме напр., посланном на встречу царю в 1694 г., Афанасий пишет: «Превечное Слово, Сын Отца небесного, во худость естества нашего облекся, дабы примирити небо с землею, тварь с Творцом, раба с Господом, человека с Богом. Егда прииде, яко добрый Пастырь, к овцам своим с небесныя страны, сия словеса ангелам своим завеща воспевати: Слава в вышних Богу и на земли мир. Подобне и ваше высочайшее царствие, грядущее с высоты престола вышнего к нам смиренным, яко от Отца небесного Сына Божия. Сего ради, подражая горним силам, всерадостною душою восклицаю аз недостойный. Тебе, государя нашего, прославляю"¹⁷⁵. Интересен эпитет, прилагаемый Афанасием к царю в письме 1695 г.: «Радуйся превожделенное ми имя, каменю веры, незыблемое утверждение церкви Христовой, о нем же Спас рече: ты еси Петр и на сем камени созижду церковь мою и врата адова не одолеют ей»¹⁷⁶.

Искренность таких эпитетов сомнительна; сам Петр не доверялся Афанасию, хотя поддерживал с ним добрые отношения, как и с патриархом, опасаясь задевать его, чтобы не создать тайного врага. Петр I пред заграничным путешествием, так же, как и к патриарху, заходил в келью преосвященного архиепископа (последний был в это время в Москве «на чреде священнослужения»). «В четвертую неделю св. и Великого поста 1697 г. благочестивейший Государь... Петр Алексеевич изволил быть в кельи у преосв. архиепископа, в ночи, не со многими своими ближними людьми», – так свидетельствует Двинская летопись и тут же почти непосредственно прибавляет: «Февраля в последних числах великий Государь изволил путешествовать... в немецкие земли». Визит знаменательный, имеющий то же значение, что и посещение царем в это время патр. Адриана –узнать настроенность влиятельного иерарха старорусского закала и заручиться, путем того или иного воздействия, спокойным отношением к задуманному им шагу. Лаская и имея всегда на виду Холмогорского архиепископа, обещая даже ему при других чуть ли не патриаршество по смерти патр. Адриана и тем ослабляя силы противников своих реформ¹⁷⁷, Петр на самом деле, когда скончался Адриан, не мог доверить важный пост предстоятеля русской церкви великороссийскому архиерею, хотя бы и Афанасию Холмогорскому, несочувственно относившемуся к иностранным заимствованиям, и отдал местоблюстительство патр. престола молодому митрополиту рязанскому Стефану, нелюбимому великороссийским духовенством и обязанному своим возвышением всецело ему – Государю, а по убеждениям, как ошибочно полагал царь–реформатор, более терпимому ко всему заграничному, новому. То льстивое отношение архиереев, каким отличались письма Афанасия к Государю, пожалуй, и было единственно возможным. Недовольство, выраженное гласно деятельностью Государя, подрывающею древние устои русской жизни, вызывало крутую расправу пылкого, идущего на пролом и гневного молодого царя. Пример на лицо. Это расправа Государя с Игнатием, еписк. Тамбовским, за участие его в деле Григория Талицкого. Талицкий, как известно, в 1699 году распространял «письмами» в народе мнение, что Петр – антихрист, а Москва – Вавилон, что нужно отступить от царя, который сам мучит, не платить податей, избрать себе другого царя Михаила Алегуковича Черкасского и т. под. Игнатий лично познакомился с Талицким в Москве на Казанском подворье. Слушая Талицкого, он плакал и, взяв его тетради, поцеловал их... «Павловы твоя уста!» – говорил он Талицкому. Талицкий надеялся, через епископа Игнатия, и патр. Адриана сделать сторонником своих убеждений и распространителем их в народе. «Возможно ль тебе о сем возвестить святейшему патриарху, чтобы про то и в народе было ведомо?» – спросил Талицкий Игнатия. Характерен ответ епископа: «Видим мы и сами, – жалобно ответил близкий патр. Адриану архиерей, выражавший как бы общее настроение великорусских архипастырей того времени, – видим мы, что худо делается... Да что мне делать? Один я немощен»! Так говорили, наверное, все иерархи, каждый в отдельности считая невозможным отстаивать единодушно свои старозаветные убеждения. Вся вина епископа Игнатия в этом и заключалась. Вскоре он уехал в Тамбовскую епархию, не оказав никакой действительной поддержки Талицкому. Последний продолжал свое дело в кругу простонародия, но скоро 28 июня 1700 года был выдан Преображенскому Приказу певчим дьяком и разыскан¹⁷⁸. Талицкого пытали и требовали указать сообщников. Среди оговоренных им лиц самое видное место занял епископ Игнатий. 23 авг. 1700 г. «по указу великого Государя взят из Тамбова Игнатий, епископ Тамбовский», – отмечено в местной тамбовской летописи. Когда Игнатий был доставлен в Москву, светское правительство хотело немедленно взять его «к суду и розыску» в Преображенское. Но этому воспротивилась власть духовная¹⁷⁹. Епископ Игнатий, подвергнутый допросу пред патриархом, старался смягчить свою вину; патриарх также его, быть может, выгораживал пред царем. Но Талицкий не щадил епископа и откровенно рассказывал о своих беседах с ним. Светская власть теперь стала настаивать на том, чтобы Игнатий был лишен сана и допрошен с пытки. Но лишить епископа сана мог лишь патриарх с освященным собором. Патр. Адриан оказал пассивное сопротивление. Он медлил с печальным обрядом до самой своей смерти. По смерти Адриана среди членов освящ. собора нашлись также защитники Игнатия, в роде, например, Нижегородского митр. Исаии, который впоследствии заявил себя горячим противником нововведений и кончил жизнь в ссылке¹⁸⁰. Но настойчивая защита в таком деле была рискована, и потому в присутствии собора архиереев над Тамбовским епископом, совершено было снятие сана и монашеского чина в конце октября или начале ноября 1700 г. Игнатий превратился в растригу Ивашку Шангина и поступил в руки страшных приставников Преображенского приказа. 5–го ноября объявлен был приговор по делу Талицкого. Сам он с двумя единомышленниками и тремя «распопами», укрывавшими его, казнен смертью, прочие замешанные в этом деле были биты кнутом, «запятнаны» и сосланы в Сибирь. Игнатия отправили в Головенкову тюрьму Соловецкого монастыря на неисходное заключение за крепким караулом¹⁸¹. Так наказан был Государем архиерей, не сочувствовавший его деяниям и неосторожно одобривший только словом, наедине, воззрения фанатичных противников Петровской реформы при ее зачатии. Такая же кара могла конечно ожидать всякого, кто решился бы протестовать против вмешательства Государя даже в чисто церковные дела; отсюда мы и замечаем покорное и смиренное отношение представителей духовной власти, начиная с патриарха, ко всем распоряжениям Петра I, свидетельствовавшим, что новый порядок церковного управления наступил еще раньше, чем скончался последний древнерусский патриарх.

Вышеописанное состояние церковного управления при п. Адриане, как неудовлетворительное, неопределенное и нетвердое, говорившее о растерянности власти в смутное по идеям, переходное по строю общественной и церковной жизни время, находило себе резкую критическую оценку во всех группах церковного общества и меткую характеристику в устах их представителей от простолюдина до царя включительно. Этой критикой задевался и главный руководитель церковного управления п. Адриан.

Из народа критиком явился некто Ивашка (Парамон) Нагой. Этот не то ханжа, не то юродивый, ходил по московским рядам и по погребеньям. Ему «ради святости», как он сам показал на допросе, давали деньги, которые он раздавал нищим. И вот такой авторитетный в глазах простонародья «святой», или «блаженный», как и теперь называют юродивых в деревнях центральных губерний, сеял в народе смуту и привлечен был в судилище, где на допросе открыто заявлял духовным судьям: «Я де хочу и не то делать, – идти в Преображенское царя обличать, что бороды бреет и с немцами водится, и вера стала немецкая». На слова допросчика Знаменского архим. Иосифа: – «Проклятый сатана, нагой бес! Что ты видел, или от ума отошел? У нас св. патриарх глава и образ Божий носит на себе, а никакого соблазну от него, государя, не слыхал», – Нагой отвечал: «А какой де он патриарх? Живет из куска, спать бы ему, да есть, да бережет де мантии да клобука белова, за тем де он и не обличает, а вы де власти все накупныя»¹⁸². Таков голос народный о патриархе Адриане. Окружные послания в начале патриаршества с анафематствованием брадобрийцам и западникам и полное молчание в конце, когда Государь ввел все, против чего восставал патр. Адриан, утверждали в народе взгляд на главу церкви, высказанный Ивашкой (Парамоном) Нагим.

Белое духовенство высказало свой взгляд на патр. Адриана и освященный собор устами диакона Петра Артемьева. Нам думается, Артемьев сделался жертвой неудовлетворительного состояния русской церкви в конце XVII века, толкавшего его в объятия иезуитов. Более всего привлечь его могли сюда не догматические учения, а стройная организация католического духовенства, высокий

авторитет папы и влияние католической церкви на жизнь общества, что было в упадке на Руси. «Собор – забор» – «патриарх – потеряха»! Всякий, кто вдумался бы в положение церкви в государстве при Петре I, мог бы прийти к такой резкой реплике диакона–ренегата.

Игумен Стефан Яворский, – представитель монашествующих, – своим поведением при возведении в сан митрополита рязанского показал, во что ставился в то время авторитет освященного собора и патриарха, обезличенных царем. Яворский ослушался патриарха и его собора, убежав от наречения в митр. рязанские, и тем унизил в глазах всей церкви высшую духовную власть. В объяснении он выставил патриарха и его собор, действовавших не по своим убеждениям, а по воле Государя, поступившими не канонически, когда при живом митр. Авраамии ставили на его место другого митрополита. А высказывая желание быть при преосв. митр. Киевском Варлааме (и расчитывая, вероятно, быть его преемником) в Малороссии, где было больше свободы и независимости в церковной жизни от патриарха и царя, игумен Стефан тем самым не высоко ценил и сан митрополита в Великороссийской церкви, где исполнялась даже в духовных делах воля Государя, а не патриарха. Все это косвенно подчеркивало неудовлетворительное состояние высшего церковного управления. Дальнейшая биография Стефана митр. рязанского, волей Государя, сделавшегося по смерти патр. Адриана местоблюстителем патриаршего престола, является комментарием к факту бегства его от посвящения в сан митрополита рязанского и поясняет, каким иерархом мечтал быть Яворский, какой высокий идеал церковной власти, близкий к католическому, лелеял он в себе, и как этому противоречила Московская действительность при Петре I. Из сопоставления поведения местоблюстителя Стефана Яворского¹⁸³ с поведением его во время поставления на Рязанскую кафедру можно видеть, что игумен Николаевского монастыря не из смирения отказывался от кафедры, а из нежелания разделять судьбу чуждого ему великороссийского духовенства во главе с патр. Адрианом, молчаливо и послушно исполнявшего волю Царя, хотя бы он расходился с канонами, церкви и собственными их заветными убеждениями. Игумен Стефан не хотел быть игрушкой в руках светской власти и своим непослушанием патр. Адриану еще более, чем Ивашка (Парамон) Нагой и диакон Артемьев, дал почувствовать патр. Адриану глубину падения авторитета высшей церковной власти в глазах монашествующих.

Потерпел унижение и оскорбление патр. Адриан и от высшей иерархии в лице митрополита Игнатия Тобольского и Сибирского. Патр. Адриан так доносил царю Петру обстоятельства оскорбления. «Марта (1700 г.) в 16 день Игнатий митрополит Сибирский пришел ко мне в келию, яко обезумився зело, неистовыми словесы мене в лице оскорби и в досаду злословил без всякие правды; а от меня выбежав из келии во крестовую палату, архиереев, на наречение тогда сшедшихся имущего быти архиерея, (Стефана Яворского), вельми бесчестными словесами поругая поносил нелепыми укоризнами и в крестовой всем людям сотворил смущение и зазор великий архиерейской чести; и за таковое его бесчинство, да вразумится, послах к нему на подворье и велел сказать, чтобы не служил священнодействия и с двора не съезжал ни по какому образу, да уцеломудрится и в разум приидет. И он тамо при всем народе посланному еще больше всякой непристойной нелепицы говорил, что не токмо писати, но говорити не подобает; да и слушати нас, говорил, не хочет ни в чем; и что он никого не слушает. И в людех какова не учинил бы смущения и сумнения тебе Государю, и каковыя досады не принес бы, зело опасно. А на его подворьи беречи, чтобы не съезжал со двора, без твоего великого Государя указу, служивых людей не дают. А он митрополит в недоумении своем, преслушав наше отеческое ему прещение и что служивого караулу несть у него, в вечернее пение в крестовую нашу палату пришед, еще брань и смущение многое учинил и непристойно много говори. По доношению же нам от стоящих в пении наших служителей, за таковое его бесчинство и нелепый крик, велехом свести в нашу хлебню и оттуду в Чудов монастырь в келию, и велели его тамо в бережении держать и каковое его будет исправление, впредь неизвестно. Пожалуй, Государь аще он сие в уме творит оборони от него и чтоб архиерейский чин в поругании не был; аще ли в изумлении от чего–либо, впредь имамы известити. И о сем, благочестивейший Царь, благорассуждение и повелительное смотрительство изволь сотворити»¹⁸⁴. Означенный м. сибирский Игнатий Римский–Корсаков хиротонисан в 1692 г. 3 апр. из архимандритов Моск. Новоспасского монастыря. Это «был, – по словам проф. И. М. Покровского, – образованный и ревностный архипастырь своего времени и в Сибири надорвал последния силы»¹⁸⁵. В 1699 г. митр. Игнатий прибыл в Москву – по вызову патриарха или царя (по делу о бесчинии его властей), или по собственному желанию, – неизвестно; во всяком случае пребывание его в Москве не было почетным и приятным, иначе оно не привело бы его к такой резкой выходке против патриарха и его собора¹⁸⁶. Митр. Игнатий, – нервная, горячая личность, не выдержал, быть может, недоброжелательного отношения к себе царя за Сибирские дела¹⁸⁷, или вследствие неуспеха его поисков перейти из Сибири в Россию – впал в острое помешательство «от бессонницы великой» «яко ли мало сна приемлет и пищу едва яст, или от чего иного, повредился в уме», – доносил патр. Адриан царю Петру от 7 апр. 1700 г. Дальнейшая судьба митр. Игнатия такая: на кафедру он уже не возвратился, жил в Симоновском Московском монастыре, где и скончался 13 мая 1701 года. Неистовые слова, оскорбления, злословия в лицо патриарху нанесенные митр. Сибирским, впавшим под конец в безумие, конечно не могут иметь того значения, какое они имели бы если бы их произносил человек «целым умом». Однако нельзя их оставить вовсе без внимания. У митр. Игнатия образовалось одно предметное помешательство бичевания освященного собора, во главе с патриархом Адрианом. Какие непристойности и нелепости говорил митр. Игнатий, какими бесчестными словами поносил он патриарха и собор, неизвестно, так как патр. Адриан не счел возможным их передать Петру I, заметив, «что нелепицы не токмо писати, но говорити не подобает». Сущность протеста м. Игнатия след. неизвестна, но характерны слова Игнатия, приводимые самим патриархом, – «что слушать (патриарха) он (Игнатий) не хочет ни в чем и что он никого не слушает». И здесь мы в безумных речах митрополита встречаем туже потерю патриархом авторитета, что и в «голосе народном», и в фанатических выкриках диакона–отступника. О том, что патр. Адриан не пользовался искренним уважением со стороны царя и встречал у него не поддержку, а только замечания и выговоры, достаточно было отмечено выше.