Глава II. Отношения царя Петра и п. Адриана. Положение церкви в государстве при п. Адриане

Ко времени патриаршества Адриана русской церкви было возвращено привилегированное положение в государстве, нарушенное было Уложением Алексея Михайловича и учреждением Монастырского Приказа. Постановлениями Соборов 1667 и 1675 гг. церковь снова является как особое status in statu с своими вековыми привилегиями, святительскими судами, архиерейскими и монастырскими вотчинами. Патриарху Адриану предстояло охранять и поддерживать удельное положение церкви в государстве от новых посягательств на ее имущественные и административно–судебные права. Государство, в течение всего XVII века стремившееся собрать, централизовать свою власть путем уничтожения веками создавшихся привилегий отдельных классов общества – боярства и духовенства, уже заявившее «Уложением 1649 г.» и Монастырским Приказом свои права на церковное имущество и гражданский суд духовенства, как на свое государственное достояние, на соборах 1667 и 1675 годов как бы сделало временную уступку церкви, но от исторической задачи своей не отказалось. Лишь только воцарился Петр I, для церкви наступили тяжелые времена. Церковной власти выпала трудная задача отстаивать то, что ходом всех событий исторической русской жизни XVII в. осуждалось на исчезновение. Правительство в лице Петра I энергично стягивало в свои руки все функции государственной власти, желало всех подданных без изъятия поставить в зависимость от одного начала. Церковь с своими имущественными и административно–судебными привилегиями (как и боярство с политическими и имущественными правами) стала в противоречие с стремлениями правительства. В патриаршество Адриана должно было невольно произойти столкновение представителей двух порядков: старины, традиции, охватывавшей всю русскую жизнь и выдвигавшей на первое место значение церкви, и государственной реформы, поставившей целью выдвинуть на это место значение государства. За старину, традицию, стоял п. Адриан. При самом возведении на кафедру и в окружном послании, как было изложено выше, он открыто начертал обстоятельную, всестороннюю программу в духе старины; за реформу стояла молодая партия, постепенно увеличивавшаяся в рядах и нашедшая себе энергичного руководителя и вдохновителя в самом русском царе. Между руководителями двух партий, с резко определившимися настроениями, п. Адрианом и Петром В., должна была возникнуть борьба за господство над умами и совестью русских людей: кто окажется сильнее, тот поведет общество по своему пути.

В первые годы патриаршества Адриана до 1694 г. в церковно–гражданской жизни царил дух старины и традиции, унаследованный от п. Иоакима, как известно в последние годы своего служения разгромившего иностранное влияние на Московскую Русь. В это время власть находилась в руках матери Петра, малоспособной и неопытной в делах правления царицы Наталии Кирилловны (ⴕ 1694 г.), почитательницы п. Иоакима и Адриана, поклонницы русской старины. Сам же царь Петр в делах правления до смерти своей матери не участвовал. Он проводил время в военных играх, изучении математики, в поездках по подмосковным дворцовым селам, в Переяславль, в Архангельск, часто проводил ночи в попойках. Компания, окружавшая его с отроческих лет, теперь расширилась: к «потешным» конюхам и придворным лакеям присоединились искатели приключений из немецкой слободы. Рядом с Алексашкой Меньшиковым, невежественным, но сметливым и умным гулякой, теперь сел разорившийся купчик из Женевы, Франц Яковлевич «Лаферт», невежественный не меньше Меньшикова, но человек бывалый, веселый говорун, незаменимый герой и добрый товарищ за бутылкой»³¹.

Патриарх Адриан, как ставленник партии старорусской, партии царицы Наталии Кирилловны, имел видное положение при дворе и некоторое влияние на государственную жизнь³², хотя в это время государственные дела, находившиеся в руках присных Наталии Кирилловны бояр, – или недалеких или «непрестанно пьяных», как например, Тихон Стрешнев, Лев Нарышкин и кн. Борис Голицын, – были в большом расстройстве³³. К тому времени и относятся послания патриарха, в которых он определил задачи и направление церковной и гражданской жизни русского общества. Покровительство и единомыслие правительницы давало в руки патриарха сильное оружие для борьбы с иноземным влиянием. Но не в характере Адриана были крутые меры. В своих посланиях он кипит, негодует против иноземных обычаев, появившихся в Москве, бичует брадобритие, обличает табакокурение и ношение немецкой одежды, умоляет русских не подражать западу, рекомендует сильные меры в обращении русских с отступниками от старины (напр. прекращение общения с ними); но в то же время не предпринимает практически никаких действительных мер ограждения русского общества от немецкого влияния.

Главное препятствие для своей борьбы с иноземными новшествами патр. Адриан встретил в молодом царе. Петр I сам подавал пример придворному обществу в перенимании «гнусных обычаев»: он брился, курил табак, носил немецкую одежду, водил компанию с еретиками. Все наставления патриарха русскому обществу парализовались поведением царя и окружавшей его придворной молодежи. Патр. Адриан дерзнул было однажды сделать замечание молодому царю за ношение немецкой одежды, но результат получился плачевный. Когда однажды, в 1694 т., в присутствии царицы Наталии Кирилловны, увидев Петра в иноземной одежде, патриарх начал упрекать его в изменении русского платья, Петр на это вспыхнул и резко дал патр. Адриану совет: «Вместо того, чтобы заботиться о портных, пещись о делах церкви»³⁴. Вспышка Петра и резкий ответ даже в присутствии любимой матери, почитательницы патр. Адриана, не обещали впереди ничего доброго для патриарха и сдерживали Адриана от активных выступлений против иностранцев. Патриарх вероятно с тоской и страхом ожидал смерти царицы и предвидел наступление худших времен для русской церкви при самостоятельном правлении царя Петра. Ожидание такой смены правления также не могло возбуждать особой энергии патриарха в борьбе с новым течением.

По смерти царицы в 1694 году Петр начал проводить в жизни свои планы, обнаруживать симпатии и антипатии более решительно и смело. Патриарх Адриан скоро оказался в стороне, вне сотрудников царя. Петр I начал править по–новому: не так как раньше. Скорее он не правил государством, а работал подобно простому рабочему, – наряду с своими друзьями детства «потешными», набранными из разных групп общества, и вкравшимися в его доверие иноземцами, – над новым делом для Руси, устройством флота. Молодой царь отбросил в сторону русский придворный этикет, покинул московский дворец, жил как простой мастеровой, ходил в необычной для русского царя немецкой одежде, все делал не так, как исстари было заведено при царском дворе. Спустившись с высоты престола до плотнического топора и разгульной попойки в немецкой слободе и тем изменив свое царское достоинство в глазах русского общества, царь скоро изменил и достоинство русского первосвятителя. Обычно ранее во всех важных и даже не важных делах светская власть опиралась на сочувствие власти церковной. Случалось, если духовная власть не соглашалась на какую–либо меру, светская власть уступала (например, при Никоне, Иоакиме). Во многих делах чисто гражданского характера светская власть советовалась с духовной, что видно в участии освященного собора в земских соборах и боярской думе. При Петре нарушается это взаимодействие светской и духовной власти. Петр явно и сознательно желал устранить участие патриарха советом в государственном строении на новых началах. Уже совет Петра патриарху – «пещись о делах церкви, вместо того, чтобы заботиться о портных», – решительно отмежевывал патриарху только дела духовные, церковные. Чтобы всенародно показать независимость власти гражданской от власти духовной, Петр уничтожил древний обычай хождения патриарха на осляти в Вербное воскресение, обычай, свидетельствовавший о превосходственном значении патриарха над царем. Этот обычай прекрасно характеризовал отношения на Руси царской и патриаршей власти друг к другу. В церковной церемонии недели ваий Государь являлся как почетный участник, как первый сын церкви, а не как главный ее распорядитель. В праздник Ваий или Входа Господня в Иерусалим во время торжественного шествия патриарха на жребяти царь держал конец повода того жребя, на котором ехал патриарх. Вся церемония праздника Ваий состояла в крестном ходе из Успенского собора до Покровского, в котором находился придел во имя Входа Господня во Иерусалим; из Покровского собора шествие направлялось к Лобному месту, где читалось праздничное Евангелие. Во время чтения Евангелия на распев, двумя священнослужителями приводилось жребя, на которого садился патриарх. Прежде начала чтения Евангелия на Лобном месте патриарх раздавал царю и придворным вербу, приготовленную в двух кадочках, и когда садился на жребя, брал в руки крест, которым и осенял сперва царя, a затем народ на все стороны. Царь брался за конец повода; поддьяк и певчие, идя пред патриархом, пели осанна, что повторяли станицы (хоры) певчих, шедших сзади, а отроки по всему пути, на пространстве 234 сажен от Лобного места до Успенского собора, расстилали сукна и полусукна³⁵. Во время этой церемонии главным лицом, предстоятелем и начальником, являлся патриарх. Русский же царь по входе в собор считал священным долгом воздать прежде всего поклонение местным иконам и затем принять благословение у патриарха. «И тако пришед Государь царь в соборную церковь и Государь святейший патриарх его Государя благословлял» (замечено очевидцем в Описании этой церемонии) и в другом месте «и как пришли Государи в собор, знаменались у св. икон и св. патриарх благословлял их рукою без креста». Совершенно также без всяких церковных церемоний шел государь и из церкви. Часто не было даже звона. Так в 1693 г. в неделю Ваий «благочестивые государи пришли в собор обое (Иоанн и Петр) и звону им не было; как пошли с красного крыльца, так преста позванивати благовестить в большой колокол в один без перестанку». Ведя за повод жребя, царь высказывал свое смирение пред Христом, лицо которого изображал патриарх. Царь этим резко отличал свою власть, как власть мирскую, хотя и Богом дарованную, от власти духовной и церковной, и тем ставил себя и свое государствование под высший авторитет церкви. Самый обряд «шествия на осляти» в день Ваий появился вероятно в патриарший период. Он установлен был, как высказывают участники соборного деяния 1678 г., собравшиеся для суждения об обряде, бываемом в неделю Ваий, «не от древних лет, не мало прежде жития нашего, и во время мятежное, бывшу в государстве сем смятению великому, введеся в церковь»³⁶. Целью учреждения его, по всей видимости, было возвышение пред народом сана русских иерархов, но вместе с тем имелось вероятно в виду и упрочение авторитета гражданской власти государя чрез участие его пред лицом всего народа в религиозной церемонии. Русские государи XVII в. до Петра I, действительно, в силу ли религиозных или в силу политико–государственных побуждений, считали своею священною обязанностью принимать участие в «шествии патриарха на осляти». Да и сам Петр, вместе с братом Иоанном, в 1693 г., когда еще жива была Наталия Кирилловна, и когда сам он еще не принимал почти никакого участия в деле правления, оставался верен церковно–гражданской традиции и вместе с Иоанном Алексеевичем держался за повод во время шествия патр. Адриана на осляти³⁷. Только после смерти матери, Наталии Кирилловны, когда немецкая слобода захватила ум и сердце молодого царя, обряд этот был отменен, как унизительный для царской власти. Духовная власть в лице Адриана получала бо́льшее оскорбление, чем то, какое нанес Ромодановский патриарху Никону, сказав ему от имени царя: «Царь гневается на тебя за присвоение титула великого Государя и больше почитать тебя не будет». За унижение духовной власти уничтожение обряда было понято не только самим патриархом и духовенством, но и народом, который в лице стрельцов высказал свой протест против порушения традиционной церковной церемонии. Стрельцы одним из главных мотивов бунта против Петра в 1698 г. выставляли уничтожение обряда Ваий и хотели немецкую слободу разорить, немцев побить за то, что благочестие от тех закоснело: прекратились ходы на богоявление и цветную неделю»³⁸. Когда был отменен обряд неизвестно: во всяком случае между 1694 и 1696 годами.

Вскоре самолюбие патриарха еще более пострадало, когда он не мог не узнать, как царь Петр учредил необычный, вакханальный «всеплутейший, сумасброднейший и всепьянейший собор князя Иоаникиты, патриарха Презбургского, Яусского, и всего Кукуя». При нем был «Конклав» из 12 «кардиналов», отъявленных пьяниц и обжор, со штатом епископов, архимандритов и т. д., носивших прозвища, которые, по замечанию проф. Ключевского, никогда не появятся в печати при каком бы то ни было цензурном уставе. Петр был протодьяконом в этом соборе. Устав этого собора был сочинен Петром после, в 1709 г., накануне Полтавской битвы³⁹. Когда была учреждена всешутейшая компания, пародия на папу и патриарха, неизвестно. Во всяком случае «всеплутейший собор» существовал еще при жизни патр. Адриана. Из письма Стрешнева царю под Азов, относящегося к 1695 г., видно, что уже в это время на пирах главою компании, в борьбе с иностранцем Бахусом и с своим доморощенным Ивашкою Хмельницким – был «Всешутейший отец Иоаникит (Никита Зотов), Презбургский, Кокуйский и Всеяузский патриарх»⁴⁰. Петр был диаконом, дополняет в записках под 1694 г. Желябужский. На святках компания ездила Христа славить; сам царь ездил по всем боярам и палатным людям, Зотов ездил по купцам⁴¹. Всешутейший собор был учреждение с этого времени постоянное. Об нем упоминает под 13 января 1699 г. Корб, секретарь австрийского посольства в 1698–1699 году. «Здесь, – говорит он, – устраивается, в день Рождества нашего Спасителя комедия. По выбору царя значительнейшие москвитяне возводятся в разные духовные достоинства. Один играет роль патриарха, другие митрополитов, архимандритов, попов, диаконов и проч. Каждый, кто по царскому указанию получит одно из сих званий, должен надеть соответственное одеяние. Его царское величество представляет диакона. Театральный патриарх в сопровождении многих своих митрополитов и прочих лиц, числом всего 200 человек, прокатился в восьмидесяти санях чрез весь город в Немецкую слободу, с посохом, в митре и с другими знаками присвоенного ему достоинства»⁴².

«Что за намерения были у Петра I при таких странных затеях об этом, – говорит Фоккеродт, – различно судили и русские и иностранцы. Некоторые воображали себе, что во всех поступках этого монарха кроется почти нечеловеческое благоразумие, думали находит тут иероглифическое изображение прежнего и теперешнего состояния русского народа и употребленных для него Петром стараний. Другие полагали, что он хотел этим поднять на смех римско–католическую иерархию, да косвенным образом тоже и свое духовенство. Однако ж всего проще считать это вроде потехи, да и такой еще, которая достаточно согласовалась с его умом и душевным расположением: у него не было ни малейшего вкуса в удовольствиях, так же как и в других вещах, служащих людям для украшения и развлечения; он вовсе не понимал разборчивости в том. Все его развлечения имели в себе что–то грубое и неприятное. Самые непристойные виды забав нравились ему больше всего и ничто не приводило его в такое восхищение, как возможность насильно принудить людей сделать или вытерпеть что–нибудь противное их природе (каковы, напр., набивание рта сыром, устрицами и тому под. тех, кто от этого корчит рожу). При всем этом нет ничего невозможного, что тут имел он и косвенные виды на иерархию римской церкви, потому что учение папистов о независимости их духовенства от светского правительства внушало ему не мало ненависти и недоверия к папству; довело его до того, что он всеми силами старался покровительствовать стороне протестантов. Напротив, то же учение было причиной чрезвычайного расположения русского духовенства, кроме немногих, к римской церкви, и сильной ненависти его к протестантам; оно охотно приложило бы свои руки к притеснению и истреблению протестантов, если бы оне не были связаны у него»⁴³. В объяснении Фоккеродта, хотя оно и носит субъективно протестантский оттенок, больше правдоподобного, чем в попытках современных историков, представить «всешутейшую компанию» шуткой невинного, незлостного характера. «Иноземные наблюдатели готовы были, – говорит В. О. Ключевский, – видеть в этих безобразиях–политическую и даже народовоспитательную тенденцию, направленную будто бы против русской церковной иерархии и даже самой Церкви... Петр играл не в одну церковную иерархию или в церковный обряд. Предметом шутки он делал и собственную власть, величая кн. Ф. Ю. Ромодановского королем, Государем, «Вашим пресветлым Царским величеством», а себя «всегдашним рабом и холопом Piter´ом» или просто по–русски «Петрушкой Алексеевым»⁴⁴. Соображения современников Петра, приводимые Фоккеродтом и его собственное заключение, подтверждаются другими иностранцами, прозревавшими истинную сущность таких нелепых учреждений как князя папы, или князя кесаря. Петр I неуклонно шел к достижению своей цели быть неограниченным повелителем всех своих подданных, не исключая патриарха с духовенством, желал видеть во всех их только орудие своей власти. Во всяком действии, на первый взгляд даже сумасбродном и нелепом, скрывалась у Петра I, тонкого политика и гениального практика, одна и та же мысль: все и всех подчинять своей воле и власти, прибегая ко всем дозволенным и недозволенным, крутым и мягким, серьезным и шутовским мерам. Так, у иностранца Корба раскрывается глубокий смысл игры Петра в собственную власть, предоставлением титула и власти князя–кесаря Ромодановскому, или неограниченного властителя в Москве князю Черкасскому. «Черкасский, князь пожилых лет, – пишет Корб под З1 марта 1699 г., – остается (после отъезда царя из Москвы) для управления Москвою, хотя кроме его и другие лица предъявляют права на это место, будто бы порученное им от царя, потому что царь, прощаясь при выезде со многими вельможами, препоручал им попечение в Москве и разным личностям говорил: «Я тебя оставляю здесь на мое место, будь тут главным распорядителем». «Я думаю, – говорит Корб, – что не следует осуждать царя за то, что он поручал многим лицам верховную власть; так как они через это не признают друг друга единственно облеченными этой властью, а постоянное между ними несогласие не позволит ни одному из них во зло употребить верховную власть и никто, таким образом, не в состоянии будет воспользоваться во вред Государя»⁴⁵. Еще характернее отношение Петра к «полудержавному властелину» Меньшикову с объяснением к нему Юста Юля в записках под 7 июня 1710 г. «Сам царь, – пишет Юль, – выехал к нему (Меньшикову на встречу) за три версты от города, несмотря на то, что недавно хворал и теперь еще не совсем оправился. Замечательно, что князь даже не слез с лошади, чтобы почтить своего Государя встречею, и продолжал сидеть до тех пор, пока царь к нему не подошел и не поцеловал его. Множество русских офицеров и других служащих тоже выехали верхом встречать князя, все целовали у него руку, ибо в то время он был полубогом, и вся Россия должна была на него молиться»⁴⁶. Будет ли и это игра Петра I в царскую власть? Юль иначе объяснил себе это странное явление, приписав Петру хитрый расчет. Коснувшись, в другом месте «записок», всесильного положения князя Меньшикова и его насилий и вымогательств, взяточничества с иноземцев – купцов и военных, а также и русских, Юль замечает: «Очень может быть, что доходами с имуществ, отнятых князем Меньшиковым у многих лиц, пользуется сам царь. Вообще Его Величество только прикидывается сторонником законности. Когда совершается какая–нибудь несправедливость, неудовольствие пострадавших должен отвлечь на себя князь. Если бы князь Меньшиков в самом деле обладал всем, что считается его собственностью, то доходы его достигали бы нескольких миллионов рублей. Но возможно ли допустить, чтобы такой правитель, как царь, крайне нуждающийся в средствах для ведения войн и столь расчетливый для самого себя, как какой–нибудь бедняк простолюдин, решился одарить кого–либо подобным богатством? На вопрос: кто пользуется тою или другою монополией, правом торговать царскою рожью и всевозможными товарами и проч., всегда слышен тот же ответ «Князь Меньшиков». Словом, все принадлежит ему, так что он властен делать, что ему угодно. И вот складывается убеждение, что сам царь справедлив, виноват же во всем один князь. Но на самом деле, хотя князь и отличается несправедливостью, а во всем, что относится до почестей и до наживы, является ненасытнейшим из существ, когда–либо рожденных женщинами; тем не менее он неповинен во многом из того, в чем его обвиняют. Когда царь не хочет заплатить содержания какому–либо офицеру или не хочет оказать ему защиты, то говорит, что сам он всего генерал–лейтенант, и направляет офицера к фельдмаршалу, князю Меньшикову; но, когда проситель является к князю, последний обо всем предупрежден и поступает так, как ему кажется выгоднее. Если бедняга снова идет к царю, то Его Величество обещается поговорить с Меньшиковым, делает даже вид, что гневается на князя за то, что он не удовлетворил ходатайству офицера, но все такие действия – одно притворство. Порок этот весьма затемняет добрую славу Его Величества»⁴⁷. Из приведенных суждений очевидцев–иностранцев видно, какова эта игра Петра I в собственную власть. Она не носит такой невинный характер, который придается ей профессором Ключевским. Нам игра эта скорее напоминает Царя Иоанна Грозного с таким же смирением поставившего в русские цари Симеона Бекбулатовича и низведшего себя в разряд «Иванца Князя Московского» с тою же заднею мыслью высматривать и расправляться с теми, кто действительно возомнит себя выше царя, и снимать с себя ответственность за политико–государственные промахи. Вопреки объяснению Ключевского, и во «всешутейшей компании» приходится видеть, к сожалению, более серьезное, нежели простого рода забаву. Впрочем, можно согласиться, что это была забава, подобная игре в кораблики, со всеми последствиями ее. Как из игры в кораблики вышло создание крупного русского флота, так и из игры в церковную иерархию явилось грустное для Русской церкви уничтожение патриаршества. Всеплутейшим собором с его козлогласованиями, пьянством, дикими обрядами и одеждами часто кощунственно переплетенными с церковными гимнами, песнопениями и др. частями богослужебного ритуала, Петр, помимо своего личного грубого развлечения, преследовал осуществление одной своей цели: сокращение влияния, в древне–русском духе, церкви и ее представителя на гражданско–общественную жизнь русского народа, с тем, чтобы беспрепятственно положить в основание государственного строя иные, иноземные начала, по крайней мере в отношениях церкви и государства. Петр I кощунственными вакханалиями, которых так чуждалось старорусское общество XVII в., старался настроить русскую душу поиному. Что было ценно и свято в глазах русских до Петра, то он хотел дискредитировать. Достоинство, сан и положение патриарха древней Руси было «удерживающим» в глазах Петра наступление Новой России с иноземным строем жизни и с подначальным положением церкви и религии в государстве. Петру I нужно было свести к нулю авторитет патриарха в глазах всего русского общества, чтобы патриарх не стоял на дороге при осуществлении новой государственной программы. Религиозная обрядность сковывала русского человека в его порывах на запад, нужно, следовательно, и ее представить в глазах его несущественной, неважной. Лучшим средством явилось для Петра высмеивание, комическая карикатура как сана патриарха, так и окружавшего его церковного ритуала. Нельзя сказать, чтобы Петр не достиг в данном случае успеха. Круг деятельности «всешутейшей компании» расширялся, год от году увеличивался кружок, среди которого происходила забава Петра с «патриархами». Он захватывал в себя как придворных, так и именитых купцов, как мужчин, так и женщин. Сан патриарха и религиозные обряды были обесценены. При дворе Петра, в высших кругах дворянства и именитом купечестве, где часто происходили попойки царя с «патриархами», – при помощи «всепьянейшего собора» скорее и вернее достигались цели Петра, чем царскими указами, последовавшими уже тогда, когда была подготовлена в правящих классах почва. Самое название патриарха уже стало скоро соединяться с образом шута, скомороха, пьяницы. Религиозные обряды, песнопения низведены в разряд шутовских развлечений пьяной компании. Даже церковные таинства и те не избежали печальной участи попасть в разряд кощунственных забав. Вот картина кощунственной пародии патриаршего богослужения, нарисованная в 1699 г. очевидцем иностранцем Корбом. Праздновали торжественное посвящение Вакху дворца, покроенного царем и обыкновенно называемого дворцом Лефорта. «Шествие, назначенное по случаю этого обряда, (очевидно публичное всенародное) выступило из дома полковника Лимы. Патриарха весьма приличное облачение возводило в сан первосвященника: митра его была украшена Вакхом. Амур с Венерою украшали посох, чтобы показать, какой пастве был этот пастырь. За ним следовала толпа прочих лиц, отправлявших вакханалию: одни несли большие кружки, наполненные вином, другие сосуды с медом, иные фляги с пивом и водкой, последним из приношений во славу сына земли. И как по причине зимнего времени они не могли обвить свои чела лаврами, то несли жертвенные сосуды, наполненные табаком, высушенным на воздухе, и, закурив его, ходили по всем закоулкам дворца, испуская из дымящегося рта самые приятные для Вакха благоухания и приличнейший фимиам. Чубук, имеющий то достоинство, что воображение человека, даже наименее наделенного в этом отношении природою, разыгрывается, когда он, для удовлетворения своей привычки, втягивает в себя дым из этого орудия, был также на сцене при этом обряде. Театральный первенствующий жрец подавал чубуком знак одобрения достоинству приношения. Он употреблял для этого два чубука, на крест сложенные. Кто бы в самом деле, – замечает изумленный Корб, – подумал, что изображение креста, драгоценнейшего символа нашего спасения могло служить игрушкой!»⁴⁸.

В шутовство обращались и таинства, например, брак. «В январе 1694 г. женился шут Яков Тургенев на дьячьей жене. Свадебный поезд ехал на быках, козлах, собаках, свиньях, в смешных платьях–кулях мочальных, шляпах лычных, в крашенинных кафтанах, опушенных кошачьими лапами, в серых разноцветных кафтанах, опушенных бельими хвостами, в соломенных сапогах, в мышьих рукавицах, в лубочных шапках. Женился Яков в шатрах на поле между Преображенским и Семеновским, и тут был банкет великий три дня»⁴⁹. У Юста Юля описана подобная же свадьба карлика с карлицей, устроенная Петром I. «Во все время, пока длилось венчание, кругом слышался подавленный смех и хохот, вследствие чего таинство, – говорит Юль, – более напоминало балаганную комедию, чем венчание или вообще богослужение. Сам священник, вследствие душившего его смеха, насилу мог выговаривать слова молитв.»⁵⁰

Все описанное пролагало путь в русское общество индифферентизму к религии, к заветным верованиям и обрядам, что служило впоследствии верным средством для привнесения в русскую жизнь более серьезных изменений.

В исторической литературе нет указания, как относился патр. Адриан к кощунственному учреждению Петром «всеплутейшего собора», треплющего имя патриарха в пьяных оргиях, по немецкой слободе, среди иностранцев и придворных русских. Вероятно, патриарх, после указанного выше инцидента еще при жизни своей покровительницы, видел бесполезность вмешиваться в личную жизнь царя и опасался, зная его крутой нрав, своим протестом вызвать еще большее зло как для себя, так и для всей русской церкви. [Во всяком случае между царем Петром и патр. Адрианом не могло установиться добрых, сердечных отношений, какие замечались между царем и патриархом ранее, на протяжении всего патриаршего периода (за исключением только времени размолвки царя Алексея Мих. и патриарха Никона). Программа патр. Адриана, его рiа disideria красноречиво говорили царю Петру, насколько они расходятся между собою во взглядах на существенные потребности русского общества. Один с упованием смотрел на Восток, другой начинал заглядываться на Запад. Первый провозглашал преимущественное значение в земной жизни церкви и религии, второй – государства и земной культуры. Пути царя и патриарха, до этого времени шедшие рядом (с временными незначительными отклонениями) разошлись в противоположные стороны. Царь Петр и патриарх Адриан оказались идейными противниками, как представители двух совершенно различных миросозерцаний. Борьбы в собственном смысле между ними быть не могло, так как материальная сила была на стороне царя Петра⁵¹, а моральная к тому времени также успела ослабнуть вследствие религиозного разделения русского общества на несколько групп. Патриарху Адриану приходилось сознаться в своем бессилии и быть молчаливым зрителем надвигающегося на Русь иноверного запада с его самыми непривлекательными проявлениями разгула и разнузданности, ибо первыми плодами воздействия запада ни русское общество, в глазах староверов, и были только внешние заимствования иноверных обычаев: брадобрития, немецкой одежды, табакурения, легкого отношения к постам и преданиям старины. Царь Петр придал этим обычаям еще и атмосферу широкого разгула, ночных кутежей. Патриарх молчал, когда широкой рекой полились на Русь те самые заимствования с иноверного запада, которые он так усердно всесторонне и всенародно обличал в первые годы своего патриаршествования. Молчал патриарх вероятно и тогда, когда царь отменил церемонию Ваий и еще стал высмеивать самый его патриарший сан.

Надо заметить, что Петр I имел достаточно такта, чтобы со вне, в официальных отношениях, оказывать патриарху должный почет, и тем отнимал у патриарха вид жертвы, утесняемой верховной властью, жертвы, которая могла бы привлечь к себе симпатии всех недовольных зачатками реформ и поведением Петра – объединить их вокруг авторитетного в истории звания «патриарх». Патр. Адриан в свою очередь, при оказываемом ему от царя внешнем почете, также не мог довести разницу во взглядах на задачи переживаемого времени до острой борьбы; в противном случае выходило бы, что патриарх сам портит отношения свои с царем и из жертвы превращается в несимпатичный, на взгляд многих, образ Никона. Из всего периода патриаршества Адриана найдутся два–три безрезультатных случая столкновения между царем и патриархом. С виду, официальные отношения между царем и патриархом вообще не носили враждебного или неприязненного характера. Петр I неоднократно посещал патриарха в его покоях. Так 9 дек. 1695 г., собираясь в поход Азовский, он изволил быть и сидеть со святейшим патриархом в столовой палате с начала 5 часа ночи до 8 часа и по восстании и шествии его В. Государя, патриарх благословлял его образом Богородицы Владимирской. – «По взятии города Азова Великий Государь Петр Алексеевич изволил быть у патриарха и сидеть в столовой палате с последнего часа дневных часов до другого часа ночи, до последней четверти»; на отпуске патриарх благословил его образом Всемилостивого Спаса. В 1697 г. февраля 21, в первое воскресенье Великого поста Государь опять изволил быть у свят. патриарха и сидел с ним в столовой с первого часа ночи до третьего часа ночи; на отпуске патриарх благословил его образом Владимирской Богородицы. (Это посещение было пред отправлением Петра I за границу). В 1698 г. авг. 31, в среду, в 8 часу, в исходе, Великий Государь по своем пришествии из–за моря изволил быть у патриарха и в столовой изволил сидеть до 10 дневного часа, после чего патриарх благословил его образом Успения Богородицы. Во все посещения патриарх угощал царя яствами и питием⁵². До путешествия Петра за границу в 1697–1698 г. в программах царя и патриарха было даже одно общее место, которое могло подавать Адриану надежду на обращение Петра, временно увлекшегося немецкой слободой, к русской традиции. И Петру, и Адриану осталась в наследство от предшественников мечта об изгнании турок с Балканского полуострова и освобождении восточных христиан от мусульманского ига. Религиозное самосознание русских XV и XVI века побуждало довершить миссию русского народа, начатую после падения Константинополя, объединить Восток под скипетром Московского царя. Все регалии царя были уже перенесены в Москву – третий Рим, оставалось совершить политическую работу – изгнание турок с Балканского полуострова или по крайней мере воздвигнуть в св. Софии Константинопольской, на месте полумесяца, крест. К этому русских более всего побуждали сами же восточные христиане. Еще в конце XVI века уважаемый на востоке патриарх Александрийский Мелетий Пигас писал царю Феодору Ивановичу: «Восточная церковь и четыре патриархата православные не имеют другого покровителя, кроме твоей царственности; ты для них как бы второй Великий Константин. Да будет твое царское величество общим попечителем и заступником Церкви Христовой и уставов богоносных отцов»⁵³. А в конце древнерусского периода, в 1698 г. Иерусалимский патриарх Досифей писал Петру: «В нынешнее время ваше богохранимое царство не только есть глава всех христиан, но и единая христианская глава, поскольку нет, на земле, иного царя православного, как ты един»⁵⁴. Кроме такого признания русского царя царем всех восточных христиан, из уст восточных иерархов XVII в., раздавались и более смелые политические пожелания и призывы. В 1688 г. последовало обращение валашского воеводы Щербана, константинопольского патриарха Дионисия, Сербского архиепископа Арсения с воззванием к царям Иоанну и Петру Алексеевичам, чтобы они силою оружия освободили православные народы от турецкого ига. Насколько простиралось радение восточных иерархов о славе русского оружия и осуществлении надежд освобождения восточной церкви от турок видно из того характерного явления, что со времени приезда в Москву Константинопольского патриарха Иеремии восточные патриархи посылали на Русь особые отписи от себя с разными политическими вестями. Особенно энергичен в этом отношении был патр. Иерусалимский Досифей, современник патр. Адриана и Петра. Он зорко следил за делами на Востоке и Руси; хотел быть руководителем русского царя как в восточной политике, так даже в самом направлении внутренней русской жизни⁵⁵. Предшественники царя Петра и патр. Адриана – царица Софья Алексеевна и патр. Иоаким укрепили в сознании русских греко–филов мечту осуществить миссию русского народа по отношению к Балканскому полуострову. Патр. Иоаким, греко–фил по убеждению, восстановил, благодаря своему ходатайству пред ц. Феодором Алексеевичем, (находившимся, как известно под латинопольским влиянием и недружелюбно относившимся к восточным гостям – просителям милостыни), прежние сношения Руси с Востоком через приезжавших восточных иерархов, а царевна Софья не только не издавала никаких распоряжений, стеснительных для восточных просителей, но встречала их в Москве особенно радушно и щедро одаряла их. Это объяснялось тем, что Софья хотела явить себя Востоку действительно православною царицею, пекущеюся о поддержании святых мест, столь дорогих для каждого христианина. Царь Петр и патр. Адриан усвоили в отношениях к Востоку один и тот же взгляд, что несколько объединяло их до времени. Патр. Адриан, как задушевный друг Иоакима, по отношению к восточным христианам одушевлен был теми же чувствами и желаниями, что и предшественник, а Петр I сначала царствования деятельно продолжал политику сестры, наследовав от нее начатую войну с Турцией. В 1695 и 1696 г.г. Петром были предприняты два Азовских похода, направленных против турок с целью овладеть турецкой крепостью Азовом на Дону и северными берегами Черного моря. Патр. Адриан в этом деле оказывал царю материальную и моральную поддержку. От этого времени сохранилось напр. «слово на случай войны с турками», приписываемое историком Соловьевым патр. Адриану, сказанное около 1695 г.⁵⁶, кроме того в Истории Соловьева, находим и другое свидетельство о том, насколько горячо принимал к сердцу русский патриарх успех русского оружия в борьбе с турками. Когда получено было 31 июля 1696 г. известие о сдаче Азова значительнейшими людьми в Москве, «Виниуса сейчас же послали к патриарху; святейший заплакал от радости и велел ударить в большой колокол к молебну, на который сошлось бесчисленное множество народа», которому прочитали царскую грамоту на имя патриарха с подробным изложением радостного события⁵⁷. Материально патр. Адриан участвовал в так называемых «Кумпанствax», выставив к 1698 году 2 корабля⁵⁸. Сам Петр I считал патр. Адриана заинтересованным в восточном вопросе. Характерна для иллюстрации этого переписка Петра I с Адрианом во время его заграничного пребывания. В письмах царь свою поездку за границу и работу в Амстердаме представляет патриарху, как имеющую целью исполнение его заветного желания об освобождении восточных христиан от турецкой неволи. «Мы, (пишет в 1697 г. от 10 сент. Петр Адриану в ответ на благопожелания), в Нидерландах, в г. Амстердаме благодатию Божиею и вашими молитвами при добром состоянии живы. Последуя слову Божию, бывшему к праотцу Адаму, то чиним не от нужды, но доброго ради приобретения морского пути, дабы искусясь совершенно могли, возвратяся, против врагов имени Иисуса Христа победительми a христиан тамо будущих свободительми благодатиею Его быти. Чего до последнего издыхания пожелав, церкви святой и Вашим молитвам предаю себя. Питер»⁵⁹. Не видно ли из этого письма, на что хочет подействовать Петр I, чтобы примирить русских староверов с странною на их взгляд поездкою его в еретические страны! Он выставляет себя решительным сторонником старорусских традиций, направлявших русскую историю и внешнюю политику на юг, и тем желает заручиться поддержкой в русском обществе чрез патр. Адриана даже и в новом странном своем поведении по отношению к западу. А какой радостью и довольством исполнено следующее письмо от 13 сент. 1697 г. «Святейшему Архипастырю Россиян. Чиню Вашей Святости известно некоторую новину. Вчерашнего дня прислали послы цесарские к нашим дворянина с такою ведомостью, что Господь Бог подал победу войскам цесарским на турок такую, что турки в трех окопах отсидетися не могли, но изо всех выбиты и побежали было через мост, но цесарцы со своих батарей по мосту стрелять стали. И видя турки то, стали бросаться в воду, а цесарцы сзади рубить. И так в конце турок побили и обоз взяли. На том было убито турок 10000 или 12000, между которыми великий Визирь и янычарской Ага. Иные сказывают будто и Салтан убит, но про то подлинно не ведают. На том же бою взято 102 пушки медные и 7000 телег и т. под. Сим поздравляя триумфом, желаем Вам от Господа Бога во всяком добром состоянии долговременного жития. Питер Piter»⁶⁰. В великой радости Петр готов и в патр. Адриане видеть своего друга и уважаемого пастыря. Самый тон письма звучит сердечными нотами к «Архипастырю Россиян». Зная задушевные мечты патр. Адриана, видя хоть одно его желание совпадавшим с своим и получив известие о благоприятном начале исполнения общей их надежды царь Петр готов забыть всю пропасть, разделявшую его и патриарха, и вместе с ним поликовать над русским врагом. Патр. Адриан, с свойственной ему, как видно из всех его частных посланий, задушевностью, кротостью и любовью, достойно своего сана ответил вскоре также письмом, где присоединяется в радости к царю и желает, чтобы между ними существовали любезные огношения⁶¹. Таким образом, восточный вопрос объединил царя и патриарха и мог еще подавать надежду как патр. Адриану, так и восточным христианам, особенно патр. Иерусалимскому Досифею, что русский царь будет верен русским традициям не только во внешней политике, но и в симпатиях к Востоку, во внутреннем укладе церковно–гражданской жизни по Византийскому образцу.                  

Каково же вскоре последовало разочарование старорусской партии во главе с патриархом, когда Петр I, ознакомившись с силами западно–европейских государей и их действительными целями в борьбе с турками и убедившись в неосуществимости надежды заменить полумесяц крестом на берегах Босфора, возвратился из–за границы с иным проектом – повернуть лицо Руси с юга на северо–запад, вошел в прибалтийскую коалицию против Швеции с тем, чтобы пробиться к новому чужому морю и подчинить Русь культурному немецкому влиянию. Это разочарование усиливалось еще поступками царя Петра как за границей, так и в Москве по приезде домой, явно свидетельствовавшими, что молодой царь топчет ногами старину и ее традиции, все, за что ратовал патриарх и что ограждал угрозами гнева Божия и отлучения от церкви. Петр I, еще до поездки за границу, позволил продажу табаку; сбор пошлин с этой продажи был отдан торговому человеку гостинной сотни Мартыну Орленку; а потом, будучи в Англии, царь предоставил права исключительной торговли табаком в России маркизу Кармартеню за 20000 фунтов стерлингов (48000 руб.) с уплатой всей суммы вперед⁶². Голиков в дополнении к I тому Деяний Петра Великого отмечает следующее характерное отношение Петра к консерваторам (с патр. Адрианом во главе) при табачном контракте Головина с Кармартеном. Когда Кармартен колебался в заключении контракта, указывая на запрещение употреблять в России табак людям греческого закона (а запрещение исходило, как мы знаем из уст самого патриарха Адриана чрез его окружную грамоту) монарх, пишет Голиков, отвечал: «Я приведу все в порядок, когда возвращусь домой»! Что это за приведение в порядок, как не знаменитая Петровская дубинка в лучшем случае и Преображенский застенок для противников царской воли в худшем? Замечательно также в самом торговом договоре такое место: «И понеже многия трудности приключиться могут, изволит Его Царское Величество свободный приступ Кармартену, или его учрежденным и прикащикам, позволить к своей Царского Величества особе, дабы во всяких случаях всемилостиво приняты и выразумлены быть могли и удовольствованы были и проч.»⁶³. Продажа табаку, около которой разгорались страсти ожесточенной борьбы староверов и западников еще в царствование Алексее Михайловича, когда табак то продавался от казны, то, под влиянием ревнителей отеческих преданий, особенно патр. Иоакима, был правительством запрещаем под угрозой «градских казней», – становилась теперь под грозную защиту самого царя, обещала казне порядочные выгоды, а русскому обществу широкое распространение и большой соблазн для церкви. Что мог теперь чувствовать п. Адриан, который пред тем всенародно громил богоненавистное табакопийство, какие меры предпринять к охране русских от «злосмердого обычая»? По Корбу, п. Адриан к купцу (Мартыну Орленку) будто бы отнесся очень круто. Он «отлучил его от церкви и распространил отлучение на жену, детей и внуков, прокляв весь род его навеки»⁶⁴. Такое свидетельство вряд ли справедливо. Патриарх не мог поступить так сурово по отношении к купцу, который получил право торговли табаком от самого царя. Отлучение могло быть истолковано, как мера, направленная против самого царя, а это было рискованно⁶⁵. Гораздо вернее думать, что русские, окужавшие Корба, в разговорах подводили этого купца под то отлучение, которым угрожал патр. Адриан в окружном послании первых лет всем табакопийцам, а Корб записал их рассуждения в дневник. Патр. Адриан не мог обличать Петра I за продажу табака, так как это повело бы его в опасное время розыска стрельцов к лишению кафедры и застенку, как бунтовщика против царя. Не обличал патриарх Петра и за другое по взгляду патриарха богоненавистное дело, – брадобритие, которому когда–то было посвящено им целое послание, настолько оно в глазах его было пагубно и заразительно, не обличал и иноземное платье, когда–то ставшее предметом первого столкновения между царем и патриархом. Возвратившись из–за границы в 1698 году, Петр тотчас принялся стричь бороды и резать длинные полы однорядок и ферязей у своих приближенных, ввел парики⁶⁶. Начав с шутки, Петр I впоследствии переходил к строгому указу⁶⁷. Скоро брадобритие и иноземное платье сделались общеустановившимися обычаями во всех группах населения, кроме духовенства и крестьянства. Патриарх Адриан был унижен в глазах русского общества; все, что он выставлял как центральное место своей программы, было поругано. Он молчал и собирал на свою голову, кроме антипатии молодого царя, понимавшего конечно его настроение и тем более раздражавшегося на молчаливого противника, что он мог во всякое время снова заговорить, – укоризны староверов, говоривших: «Патриарх бережет мантию да клобука белого, затем и не обличает»⁶⁸. Но эти нововведения Петра были только прелюдией более коренных реформ русской жизни. Опасения патр. Адриана оправдались: за введением на Русь немецких внешних обычаев последовало коренное изменение всего уклада древне–русской жизни. Заграничное путешествие утвердило царя Петра в решимости сблизить Русь с Западно–Европейскими державами, сообщить ей все то, чем западная Европа превосходила восточную. Введением на Руси иноземного платья и брадобрития, как государственных реформ, Петр I желал разрушить плотину, которая задерживала течение на Русь западно–европейских новшеств в общественно–государственной жизни. Подражая западным немецким монархам, Петр I хотел провести и на Руси строгую централизацию государственной власти и подчинить интересы всех подданных государству. Петр по приезде из–за границы задумал произвести полную перетасовку общественных групп, с лишением привилегированного положения двух древних классов: боярства и духовенства.                  

Петр I начал с духовенства, воспользовавшись относительной слабостью в его время влияния русской иерархии на общество и разделением, царившим в Русской церкви в конце XVII века. Реформа коснулась скоро положения вообще церкви в государстве и отразилась в частности на представителе высшей церковной власти – русском патриархе. Патриарху Адриану первому пришлось испытать на себе тяжелую руку царя–реформатора, желавшего видеть в патриархе свое послушное орудие, обыкновенного подданного русского монарха. Последние годы п. Адриана исполнены горечи унижения и низведения к нулю авторитета русского патриарха. В истории сохранились лишь отзвуки этой печальной, тяжелой драмы отношений царя Петра к последнему патриарху. По свидетельству Корба, Петр, как только приехал в Москву из–за границы, тут же сделал патриарху суровый выговор по следующему поводу. Уезжая за границу, царь повелел патриарху постричь нелюбимую его жену Евдокию. Когда царь вернулся домой, то, найдя Евдокию непостриженной, рассердился на патриарха, зачем не исполнено его повеление? «Патриарх, когда потребовали у него объяснения, оправдывал себя тем, что нашлись лица, дерзнувшия не считать сие повеление справедливым. Царь пришел в сильное негодование и велел своим солдатам посадить в малые извощичьи повозки архимандрита и четырех попов, которых именно обвинял в этом патриарх, и отвезти их ночью в Преображенское».⁶⁹ Гнев царя на патриарха, переведенный последним на архимандрита и четырех попов, был несправедлив. Патриарх не мог произвольно, по приказанию хотя бы и царя, расторгать без «благословной» вины брак и постригать насильно, вопреки канонам, царицу. Оправдание патриарха и указание им истинных виновников пред царем может носить иной характер, а не тот, какой придал ему Корб. Патриарх просто указывал на несогласие многих духовных авторитетных лиц (как архимандрит и 4 священника) на такой неканонический постриг, а это несогласие могло вести к соблазну в церкви, утвержденной на соборных основаниях, где голос каждого верующего, тем более духовного лица, должен быть принят к сведению и не заглушен произвольно властью предстоятеля церкви. Характерно, что наказание понес, по Корбу, не патриарх, а указанные им духовные лица, противники царского распоряжения. Очевидно царь Петр I боялся публично расправиться с самим патриархом, чтобы не сделать из него жертвы и не собрать вокруг него всех недовольных преобразовательной деятельностью царя. Патриарх Адриан все–таки в этом случае много терял для своего авторитета, как у царя, так и у всего русского общества. И царь, и общество видели в патриархе слабовольного иерарха, не решающегося действовать открыто и смело. Люди с таким пассивным характером, как п. Адриан, не могут повести за собой общество, теряют последних союзников своей программы, вызывают презрение у сильных противников, непопулярны в народе. Даже поистине высокие подвиги и единичные смелые выступления таких деятелей не достигают цели.                  

Вскоре за описанным столкновением, где п. Адриан выступал пассивно, произошло другое столкновение царя и патриарха, где последний выступил уже активно, но также неудачно. Было время ужасного стрелецкого розыска. «Делались страшные приготовления к казням ставили виселицы по Белому и Земляному городам, у ворот под Новодевичьим монастырем и у четырех съезжих изб возмутившихся полков. Патриарх вспомнил, что его предшественники в подобных случаях становились между царем и жертвами его гнева, печаловались за опальных, умаляли кровь. Адриан поднял икону Богородицы и отправился к Петру в Преображенское. Но богатырь расходился, никто и ничто его не удержит; завидев патриарха, он закричал ему: «К чему это икона? Разве твое дело приходить сюда? Убирайся скорее и поставь икону на свое место. Быть может, я побольше тебя почитаю Бога и Пресвятую Его Матерь. Я исполняю свою обязанность и делаю богоугодное дело, когда защищаю народ и казню злодеев, против него умышлявших»⁷⁰. Голиков дополняет известие Корба: «Патриарх не смел ничего на сие произнести и отошел со стыдом»⁷¹. Патриарх ушел со стыдом... Петр I действовал как богатырь... С одной стороны, стыд, унижение; с другой – настойчивость, величие. Так представили Соловьев и Голиков правое по существу и величественное дело ходатайства п. Адриана за опальных... дело, которое, при ином конце, могло создать Адриану славу м. Филиппа. Патриарх не довел своего заступничества до решительного конца, смиренно уступил дошедшему до жестокости в расправе с стрельцами царю и удалился, с места Казни, умыв свои руки, не произнесши того, что должен был сказать как верховный первосвященник. От п. Адриана требовалось геройство и самопожертвование. Силе физической царя, патриарх мог противопоставить силу нравственную, силу героя–мученика за Христов идеал всепрощения. Патриарх мог сделаться жертвой Петра подобно св. м. Филиппу в Москве и Фоме Бекету в Англии, грудью своей заслоняя жертвы царского гнева. Этим он отстоял бы право церкви быть верховной блюстительницей высшей Правды. Патриарх Адриан удалился после окрика царя и тем древний церковный обычаи печалований из геройства обратил в пустой обряд, не произведя доброго впечатления ни на царя, ни на русское общество, подав даже повод глумлению над ним как современников–старообрядцев, так позднейших историков. Публичное унижение патриарха царем, прогнавшим его от себя, еще более становится рельефным, если примем за действительный факт свидетельство Голикова, что царь Петр, не внявший ходатайству главы русской церкви за бунтовщиков, иначе совершенно отнесся к заступничеству за них иностранца Лефорта. «Лефорт, – сообщает Голиков, – с твердостью представил Петру, что государь должен наказывать злодеяние, но не приводить в отчаяние злодеев: первое есть следствие правосудия, a последнее есть действие жестокости»⁷². «Государь в тот же самый час приказал остановить казнь, назначая ссылку или службу в разные города, или поверстку в новые свои полки»⁷³. Не оскорбительно ли это для патриарха и для церкви? Высшая духовная власть со «стыдом» должна уступить свое влияние на царя православного пришлому искателю приключений и иноверцу!                  

Ни во что ставя для своих дел авторитет патриарха, Петр I не замедлил дать патриарху, где ему казалось нужным, указания, инструкции, вмешиваясь уже в самую область патриаршего ведения. Так 6 октябре того же 1698 г., посетив больного патриарха, царь навел, в беседе с ним, резкую критику на церковно–школьное образование. Петр I говорил патриарху: «Священники ставятся малограмотные; надобно их сперва научать таинствам и потом уже ставить в этот чин; для этого надобно человека, и не одного, кому это делать, и определить место, где быть тому. Надобно промыслить, чтобы и православные христиане, и зловерцы – татары, мордва, черемисы и другие познали Господа и закон Его; для того послать бы хоть несколько десятков человек в школы. И здесь есть школа, можно бы и здесь было об этом деле порадеть; но мало учатся, потому что никто не смотрит за школою, как надобно; нужен для этого человек знатный чином, именем, богатый, и нет его. Евангельское учение – вот знание Божеское, больше всего в жизни сей нужное людям. Многие желают детей своих учить свободным наукам, – и отдают их здесь иноземцам; другие же в домах своих держат учителей иностранцев, которые на славянском нашем языке не умеют правильно говорить; кроме того, иноверцы и малых детей ересям своим учат, отчего детям вред и церкви нашей святой может быть ущерб великий, а языку нашему от неискусства повреждение; тогда как в нашей бы школе, при знатном и искусном обучении, всякому добру учились»⁷⁴. Как переменялись положениями царь и патриарх? В начале своего патриаршего поприща, Адриан хотел руководить обществом, составив для этого обширную программу, влиять на самого царя, «глаголати правду и не стыдетися», а в конце – царь не только устранил патриарха от участия в государственном строении, но и вмешиваясь в церковную область, стал его руководителем в сфере чисто церковной. Какая ирония судьбы? Насколько энергичные практики оставляют позади себя слабовольных теоретиков. Как рушатся строго продуманные программы пред натиском самой жизни, часто беспорядочной, но во всяком случае деятельной, живой. П. Адриан на указания царя ответил полной готовностью действовать в духе пожеланий преобразователя. Петр I достиг своей цели весьма скоро и успешно: он превратил патриарха в послушного слугу своей царской воли. В последние годы, 1699–1700, патр. Адриан даже в церковных делах, напр. при назначении иерархов на кафедры, должен был исполнять желание Петра. Мало того, патриарх, подобно прочим подданным, стал искать защиты и поддержки в своих иногда чисто церковных просьбах царю у царских приближенных: Меньшикова, Стрешнева и других. Известны в печати письма патр. Адриана к Стрешневу в 1699 г., к царю Петру, Меньшикову, Стрешневу в 1700 г., где патриарх смиренно ходат

айствует пред царем, а его приближенных просить замолвить словечко за него, патриарха, царю в делах чисто церковного характера – о назначении тех или иных лиц на кафедры, о заступлении патриарха от оскорблений психически расстроенного митрополита Сибирского Игнатия и т. под.⁷⁵ Авторитет патриарха, как независимого главы русской церкви, влиявшего раньше на другие стороны, кроме церковной, жизни русского общества исчез. Патриарх прекратил свои обращения, послания, окружные грамоты к народу; от второй половины его патриаршествования в актах и документах конца XVII века не встречается уже его поучений, наставлений народу. Их вероятно и не было. И что назидательного мог писать к пастве лежавший в параличе патриарх Адриан, почасту проводивший последние дни своей жизни в любимом его подмосковном Перервинском монастыре, если все то, что провозглашал он и с церковной кафедры, и в грамотах к народу в первые годы своего патриаршества за исконные русские начала и обычаи: отчуждение от иноверцев, ношение бороды и русского платья, не курение табаку, провождение времени по древне–русскому домострою, – все это властной рукой Петра Великого искоренялось, а вводилось совершенно противное. Патриарх Адриан с грустными гнетущими чувствами доживал последние дни; с ним доживала их и древняя Русь.                  

Постепенное низведение патриарха на положение простого подданного с бесприкословным послушанием царской воле шло параллельно с постепенным лишением господствующего положения церкви в государстве. Петр I наложил свою тяжелую руку на церковные имущества и церковную юрисдикцию – фундамент привилегированного положения церкви на Руси.

Еще до Петра I, как обстоятельно выяснено в труде Горчакова «О земельных владениях всероссийских митрополитов, патриархов и Св. Синода» в течение всего XVII в. или патриаршего периода наблюдалось новое отношение гражданской власти к имущественному владению церкви. «Существенные перемены историко–юридического развития, – пишет Горчаков, – патриарших вотчин, как церковно–имущественного института привели к тому, что со смертью патр. Адриана церковно–имущественное значение их совершенно исчезло»⁷⁶. Замечается в отношениях государей к имущественным правам церкви двоякие мероприятия ведущие к одной и той же цели – поставить церковное имущество под власть престола.

I. Правительство XVII века стремилось сосредоточить большую часть земель, принадлежавших в митрополичий период церковным учреждениям, в руках и ведении патриарха, выделив их от кафедр и других учреждений, сообщив им и новое имя «патриарших вотчин», и новое положение, как особого церковно–имущественного института, вверенного исключительно патриарху. В течение всего XVII века, несмотря на постановления соборов 1581 и 1584 гг., коими не велено митрополитам увеличивать имущественных владений, – церкви «некоторыми делы», или по жалованным грамотам царей XVII в., или путем приписки монастырей (особенно в конце века) приобретали себе новые владения. Во второй половине XVII века приписка монастырей узаконена была собором 1670 г. и на будущее время⁷⁷. Так в описываемый период приписаны были: монастырь Фроловский (около Галича Костр. губ.) с крестьянами и со всеми угодьями к патриаршему благовещенскому на Унороже монастырю, по заручному челобитью этого монастыря строителя Пафнутия с братиею⁷⁸, Севастьянова пустынь⁷⁹ и Тропский Николаев монастырь (в Пошехонском уезде)⁸⁰. Означенные монастыри имели много побуждений приписываться из–за льгот к патриаршему дому. Политика царей XVII в., передавшая в ведение патриарха имущества митрополитов и церковных учреждений и установлений, сосредоточила в руках московского первосвятителя к концу века огромное вотчинное владение – с пашенной и не пашенной землей в 170 1/2 версты в длину и 115 1/2 в. в ширину, с 8 700 дворами крестьян или 26 899 мужских душ⁸¹.                                                                  

II. Сосредоточивая большую часть церковно–имущественных владений в руках патриарха, московское правительство делало это в своих государственных расчетах. Ряд других мероприятий превращал патриарший церковно–имущественный институт в общегосударственное установление. Земельные владения патриархов, получившие название «патриарших вотчин», самым своим названием подводились в отношениях к государству под те же условия, в каких стояли другие землевладельцы⁸². Воззрения царей на зависимость права владеть патриаршими землями от царского пожалования, касавшиеся новых приобретений патриархов, вопреки соборам 1581 и 1584 гг., легко могли быть перенесены и на те земли и вотчины патриаршие, которые были унаследованы патриархами от митрополитов. Такому перенесению воззрений содействовало еще прикрепление крестьян к земле, на которой они жили в XVI веке, и развитие отношений патриаршей власти к государству⁸³. С прикреплением крестьян к земле, объектом вотчинного права мало по малу стали признаваться не только земли и установления, но и сами поселяне⁸⁴. Государство, справедливо считая себя в праве иметь большую власть над крестьянами, чем какую имели землевладельцы, в то же время, не отделяя положения крестьян от земельного участка, считала себя в праве смотреть на вотчинные земли, состоявшие во владении крестьян, как на такое свое достояние, которым, как и крестьянами, оно имело право распоряжаться (Улож. 19, 9). Государство, по существу своих отношений к землевладению, считало себя в праве распорядиться патриаршими вотчинами для государственных целей в видах «устроения государства»⁸⁵. Право государства на распоряжение патриаршими вотчинами XVII в. развивалось и усиливалось также положением патриаршей должности в государстве и отношением патриарших вотчин к государству в их устройстве и управлении». Патриарх Филарет Никитич, сделался не только высшей властью в церкви, но и первым после царя государственным лицом. Значение патриарха, как первого сановника, продолжалось и после его смерти. Оно признано Уложением 1649 г. (Гл. 10, 27–31; 90–94); обнаруживалось в торжественных случаях (прием послов), указывалось в перечислении земских чинов московского государства. Патриарх стоял первым и во главе сановников, а не только церковных властей. Но, с другой стороны, Государь считал земли сановников государственными, потому и патриаршие вотчины в юридическом значении были равны вотчинам государевых служилых. Оне в XVII веке имели характер государственного имущества, состоявшего в пользовании владельцев⁸⁶. Управление института патриарших вотчин имело характер государственный. Государь при жизни патриарха поручал как бы управление ему, патриарху, а вовремя между патриаршества, т. е. после смерти одного до назначения другого патриарха, управлял сам своими именными указами. Таким образом, церковные владения московских патриархов, благодаря политике государей XVII в., еще до Петра I постепенно превращались в сознании правительства в государственную собственность, находившуюся только во временном пользовании патриарха, как высшего сановника государства.                                                                  

Петр I своими указами довершил только, или резче выразил взгляд правительства на церковные имущества, находившиеся в ведении как патриарха, так и других церковных учреждений. Он привел к желанному концу дело своих предшественников, постепенно, скромно, но непреклонно подготовлявших обстановку или атмосферу, благоприятную для секуляризации церковных имуществ. Петр сначала практически, a затем юридически вводил ограничение имущественных прав и привилегий церкви, пользуясь «туне гибнущими» церковными богатствами. В обществе он не мог не заметить недоброжелательного отношения к имущественным привилегиям церковного ведомства. Жалобы земских людей на церковно–монастырские владения в течение XVII в. раздавались все сильней и сильней. Щапов в своем труде «Земство и раскол» собрал много свидетельств протестующего настроения земства против духовенства на земских соборах ХVII века. В конце XVII века протест земства стал выражаться на деле в самоуправлении земцев, что видно из сообщения псковского митрополита Маркелла в 1688 году государям Иоанну и Петру Алексеевичам. «В Пскове и Новгороде в уездах 160 церквей и над теми церквами архиереи воли не имеют, владеют мужики, а церкви все вотчинные; и теми вотчинами владеют, и себя полнят и корыстуются сами, a архиерею непослушны, о чем указ пошлешь, не слушают и безчестят, на счет нейдут, многая церковная казна за ними пропадает от давних лет»⁸⁷. Петр I мог надеяться легко довершить секуляризацию церковных имуществ; при слабости и непопулярности церковной власти он рассчитывал на легкую победу правительства над духовной властью. Практика скоро утвердила его в этом убеждении. С 1696 года, – времени войны с турками, – он начал властно, а не просительно или заимообразно, как делалось раньше, распоряжаться церковными средствами на нужды государствами не встретил сильного протеста духовной власти. Для того, чтобы имущества церковные имели государственное назначение, Петр устанавливает в 1696 г. контроль в приказе Большого дворца над церковными средствами обеспечения: указом запрещается строить лишние здания, держать лишние деньги и расходовать без великого государя указу, а деньгам и хлебу приход и расход записав в книгу присылать те книги к великому государю к Москве⁸⁸. Грамоты с царским указом об ограничении власти монастырей и духовных властей были разосланы епархиальными владыками в подведомственные церковные учреждения, имевшие вотчинные владения (напр. Афанасием архиепископом Холмогорском и Важеским в Архангельский монастырь)⁸⁹. Духовная власть не протестовала против этого контроля. Архиепископ Афанасий, например, пишет в заключении грамоты: «И как к вам сия наша архиерейская грамота придет, и вы бы игумен с братиею у себя в монастыре о сборе и о сбережении денежной казны чинили потому великого государя указу и по сей нашей грамоте, как о том написано выше сего, во всем непреложно, и поскольку у вас в монастыре всякого приходу, также и на окладные расходы денежной казны в расходе в год будет выходить, о том к нам преосвящ. архиепископу вы по вся годы в Казенный наш приказ писали и счетные списки с подлинной очисткой за своими руками присылали»⁹⁰... Характерно заявленное в этом акте гражданской власти требование контролировать церковное достояние, как казенное имущество, и покорное, смиренное подчинение церковных властей царскому указу. За этим указом не замедлили последовать распоряжения более решительного характера. Петр в 1696 году, чтобы утвердиться на Азовском море и затем овладеть северными берегами Черного моря, решил завести большой флот, при чем в заседании боярской думы было постановлено построить флот на счет светских и духовных землевладельцев. В 1697 г. было образовано, как известно по делам Архивов Морского Министерства, вотчинного департамента в Москве и губернского правления в Воронеже –духовных кампанств 19, а именно: святейшего патриарха (два кумпанства); митрополитов Новгородского, Казанского, Рязанского, Ростовского, Псковского, Крутицкого, Суздальского и Белогородского; архиепископов Тверского, Вологодского; епископа Тамбовского; монастырей: Троицко–Сергиева (три кумпанства), Саввина Сторожевского; Вознесенска девичья и Новодевичья⁹¹, и Работа заданная всем кумпанствам была, по сообщению самого государя в письме из Воронежа к Виниусу, исполнена удовлетворительно. «Мы, – писал Петр, – слава Богу, зело в изрядном состоянии нашли флот»⁹². В 1697 г. Петр обнаружил явно, к чему ведет контроль церковной казны государственной властью, ибо не ограничился только контролем, но начал брать из монастырей нужные ему деньги. Из одного Троицкого монастыря было взято на разные дела в 1697 г. 50 000 и еще 20 000, в 1698 г. 20 000, в 1700 г. 30 000 руб.⁹³ Одновременно с этим Петр сокращал обычные государственные расходы на содержание некоторых монастырей, пользовавшихся казенной ругой. В 1699 (?) г., пишет Голиков, Его Величество дал указ дек. 9 дня «чтобы архимандритам, игуменам, и игуменьям с монахами и монахинями и приходских церквей священникам и причетникам, за которыми есть крестьяне, земли и другия угодья, и которым из их доходов определено, и дается указное число хлеба и денег на пропитание, впредь дач сих не давать до указу: «для того что они с крестьян хлеба и за продажный скот деньги не малые себе собирают; a где те деньги у них и на какие расходы употреблены, того не ведомо. А нашим Великого Государя служилым людям, которые посылаются на вся годы во оборону как государства, так и архиерейских и монастырских и церковных слобод, противу неприятеля за оскудением казны бывают недодачи». Далее монарх пишет, что поскольку не только прежнее число войска, но и новое набирать и содержать нужно, то тем больше, должно деньги сберегать. – «Которые монастыри и церкви деревень не имеют, тем по–прежнему производить денежное и хлебное жалованье. И дать знать, можно ль им впредь содержать себя подаяньем от доброхотных дателей; сколько же оного производится и какое число в тех монастырях и церквах находится всякого звания людей, также и сколько при котором монастыре и церкви есть деревень, земель и сколько с оных дохода и чем можно каждому монастырю и церкви содержаться, то все вычислено и по монастырям разослано с таковым предписанием, чтобы все доходы, какие у них есть, верно записывали в книги и оные присылали в Москву для ревизии; буде же необходимо в Енисейском уезде нужно будет что вновь построить, о том просить его государя письменно» . В Сибири же Петр указом от 1698 г. запретил даже строить новые монастыри, «потому что в Сибири монастырей мужских и женских, где всякого чина православным христианам постригаться и спасаться, довольное число есть»⁹⁴.      

Какие были последствия для церкви от этой меры Петра I можно судить по горькому сетованию о печальных для церкви днях св. Дмитрия м. Ростовского в письме, писанном несколько позднее (в начале XVIII в.) к Иову митр. Новгородскому ... «Я, грешный, пришедши на престол ростовской паствы, завел было училище греческое и латинское, ученики поучились два года и больше (1702–1704 г.), и уже начинали было грамматику разуметь недурно, но, попущением Божиим, скудость архиерейского дома положила препятствие, питающий нас вознегодовал, будто много издерживается на учителей и учеников, и отнято все, чем дому архиерейскому питаться, не только отчины, но и церковные дани и венечные памяти. Умалчиваю о прочих поведениях наших. Sapienti sat!»⁹⁵. Если Петр I экономил те церковные деньги, которые назначались на ценное в его глазах дело просвещения, тем более на другие церковные нужды Петр старался вовсе прекратить расход. Это привело к полному упадку церковного и монастырского хозяйства – церковные и монастырские здания приходили в ветхость, новые не строились; хозяйственные службы сокращались к невыгоде самого же правительства, так как через 20 лет все церковные владения не приносили уже былых доходов и влачили жалкое существование⁹⁶.                                          

Кроме строгого контроля над монастырскими и церковными доходами, приведшего к употреблению церковных богатств на государственные нужды, в ущерб церкви, проводились в то время и другие распоряжения Петра I, лишавшие церковные учреждения былых имущественных льгот и привилегий. В 1699 г. 31 окт. был издан именной указ о сборе печатных пошлин с грамот, наказов, купчих и со всяких письменных актов в Печатном приказе с духовных и мирских лиц без всякого изъятия, в отмену прежних узаконений⁹⁷. А в 1700 г. было предписано: «Тарханы, с кого пошлины не имать, все отставить и брать пошлины всякого чина со всех по торговому уставу и по новоуказным статьям равные, для того, что по Его Величества Государя Царя Указу, каков состоялся в Печатном приказе, печатные пошлины велено имать со всяких чинов людей равные, а с кого наперед сего не имано и то отставлено, потому что по прежним указам 180, 185г. (1672 и 1677 г.) всякие тарханы отставлены»⁹⁸. Из перечисленных распоряжений Петра I по отношению к церковному ведомству видно, что гражданская власть к концу XVII века достигла крупных результатов в стремлении, подобно многим западно–европейским правительствам, наложить свою руку на имущество церкви. Фактически церковные владения являлись государственным достоянием. Контроль над церковными и монастырскими доходами был очевидным показателем действительного их собственника. Монастыри и архиереи, с патриархом во главе, постепенно поставлены были на положение добытчиков и счетчиков, приказчиков особого вида государевой казны, без права пользоваться ею на церковные нужды.                                                                  

Фактический переход в казну церковных доходов в самом конце XVII века уже грозил церкви формальным, юридическим переходом всего церковного земельного достояния в собственность государства, когда в 1700 г. был поднят вопрос о святительском суде и церковных владениях в учрежденной Петром I особой комиссии из 48 человек для составления Нового Государственного Уложения с уравнением пред государством всех подданных и уничтожением привилегий церкви в суде и имуществах. Комиссия имела задачи явно реформаторские99. От патр. Адриана затребовали сказки о новоуказных статьях, которые состоялись после Уложения (1649 г.), а также о тех законах, коими патриарший разряд руководится в делах о богохульниках и раскольниках и о зауморных животах, с тем, чтобы к новоизложению те статьи всеми святыми правилы и указы Великих государей утверждены были неподвижно. Патр. Адриан крайне встревожился. По всем совершавшимся мероприятиям Петра I патриарх ожидал полного лишения церкви древних ее имущественных и судебных привилегий.                                                                  

Как бы в отповедь замыслам правительства Петра I и в защиту древнего строя русской церкви, патр. Адриан не ограничивается присылкой просимого комиссией; он составляет целый юридический трактат под общим заглавием: «Статьи о судах святительских», в котором доказывает на исторических и канонических основаниях неприкосновенность церкви и ее учреждений в той форме, в какой они находились в конце XVII в.¹⁰⁰ На закате дней своих, больной, параличный патриарх силился защитить древние, сложившиеся исторически, права русской церкви на имущественные владения и самостоятельную юрисдикцию, как внешнее выражение господства религии в русском обществе. «Великий господин, святейший Кир Адриан..., – написано в предисловии к «статьям», – повелел в соборней, святей, восточней и апостольской церкви Успения Пресвятыя Девы Богородицы, в своей патриаршей разнице и в казенном своем приказе взыскати древния благочестивых царей надписания и книги харатейные и вселенских святейших патриархов и апостольских преемников и благочестивых, пресвятейших пап от древле–явленного папы Сильвестра и Российских святейших патриархов московских...            

Ради усмотрительства сущего благочестивейшему Великому Государю... Петру Алексеевичу и палате его изъявити хотяй церковь святую, ю же Искупи Христос Бог наш Пречистою Кровию Своею, опаственно во всем сохранити и неведущим суще положити все явственно, дабы утверждение апостольскими и отеческими святыми правилы и за повелением греческих и российских благочестивых царей и великих князей и святейших вселенских православных патриархов и всего освященного собора, дабы самому ему, архипастырю, за неизвестие хранения церковного своего архипастырского под суждением управления, от страшного и неумытного Судии всех Бога, осуждения вечного не понести и от св. вселенских православных патриархов и всех архиереев, преосвященных митрополитов, архиепископов и епископов по всей вселенней, во благочестии пребывающих, клятвы на себе церковные не понести и их общего совета отметну не быти, иже имать свидетельство святых апостол и отеческих преданий, за великими завещании утвердивше и церкви и архиереем суд церковный и правильный, иже бо к сему его Великого Государя правосудственному новоизложению древлее узаконение о всех пред Святым Богом с подобающею честью запечатлех, в тетратех выписах соизволи в палату его царскую боярам послати, дабы церковный суд был неотменен и никакоже нарушен, в чем чрез заповеди клятвенныя преданы ни от кого не были и ни един кто суда будущаго или клятвы не понес"¹⁰¹.                                                                  

Статьями о судах святительских ограждаются: а) особый духовный суд церкви и б) имущественные права и привилегии церковных учреждений.                                          

I.    К духовному суду церкви по «статьям» принадлежат 1) все лица черного и белого духовенства в делах духовных, гражданских и уголовных, исключая татьбы (воровства) с поличным, убийства и разбоя 2) все светские люди в преступлениях против веры – (богохульство, ереси, расколы, волшебство); против нравственности – (плотская нечистота); по делам брачным – (незаконные браки и нарушение чистоты брачных уз); в отношениях детей к родителям и обратно; дела по наследству, о духовных завещаниях о разделе имущества после умерших и проч.

II. «Статьями» охраняются имущественные права церкви, указывается историческая древность и практика всех благочестивых князей, царей, даже ханов, предоставивших церкви земельные владения. За нарушение имущественных и судебных прав церкви статьи грозят отпадением от Христовой части, подобно Иуде, проклятием от всех святых здесь и за гробом, лишением райского блаженства и ввержением в царство диавола¹⁰².                                                                  

Голос патр. Адриана в защиту древнего status quo церкви в государстве был заглушен молотом Петровской наковальни, на которой преобразователь ковал новую Россию без участия освящавшей ранее, все деяния правительства, русской правящей иерархии. Петр I, правда, при жизни патриарха не сделал того, чего боялся Адриан¹⁰³. Власть и значение еще живого патриарха быть может удерживали Петра от последнего удара. Он дожидался смерти Адриана, чтобы прекратить сначала патриаршеское достоинство, обезличить русскую церковь и тогда уже делать все в интересах одной светской власти, поставив себя во главе русской церкви на месте патриарха. Петр I не без основания после боялся продолжения патриаршего сана на Руси, так как авторитет патриарха в глазах народа мог дать преемнику Адриана сильное оружие в отстаивании древних прав церкви и тем затормозить задуманное Петром обновление России. Петр I придавал патриарху даже преувеличенное значение в русской жизни; видел в нем своего соперника по власти над умами и совестью народа. Страх этот чувствуется в Духовном Регламенте, где Петр оправдывает учреждение коллегиального духовного правления ссылкой на «замахи» патриархов к государственной власти и невежество народа, могущего поставить в столкновении между духовной и гражданской властью патриарха выше царя, как «поборствующаго по Боге»¹⁰⁴.