Глава 8. Российская Церковь в годы второго заместительства митрополита Сергия

Принятый митрополитом Сергием курс не принес Церкви облегчения. Наоборот, конец 1920-х гг. стал для Церкви началом новых потрясений. Главная причина, как в 1917 г., так и теперь, была в онтологическом неприятии коммунистическим режимом Православной Церкви, как и религии вообще. Однако отдельные волны гонений каждый раз имели и конкретное объяснение.

Трагедия Церкви в конце 1920 – начале 1930-х гг. была напрямую связана с укреплением власти И.В.Джугашвили (Сталина). Первые самостоятельные шаги диктатора ударили прежде всего по основной массе населения – крестьянству. Методом слома крестьянства как сословия стала коллективизация – насильственное вовлечение крестьян в колхозы. Сам Сталин придавал ей такое же значение, как и октябрьскому перевороту.

Согласно официальным данным, в ходе коллективизации было выселено (нередко на верную гибель) более 2,2 млн человек, хотя сам Сталин говорил о 10 миллионах «раскулаченных». Следующим ударом по крестьянству стал массовый голод начала 1930-х гг., жертвами которого стало как минимум 3–4 млн человек, хотя некоторые специалисты доводят число погибших до 7 млн. Как указывает В.Д.Кузнечевский, имея сведения о надвигающемся бедствии, Сталин озаботился лишь тем, чтобы заранее обеспечить запасами хлеба Грузию, которой голод действительно не коснулся.

В контексте наступления на крестьянство следует рассматривать и антицерковные действия коммунистической власти. Успех новой кампании был невозможен без слома устоявшегося веками народного быта, имевшего в своей основе церковные традиции. Согласно подсчетам иерея А.Мазырина, если принять за 100% число арестов по церковным делам в 1926 г., то в 1927 г. показатель будет 171 %, в 1928 г. – 235 %, в 1929 г. – 807 %, в 1930 – 2204 %.

В каждый последующий год арестовывалось в полтора, а то и в три раза больше, чем в предыдущий.

Меры против Церкви принимались на самом высоком уровне. В феврале 1929 г. секретарь ЦК ВКП(б) JI.М.Каганович разослал по стране директивное письмо с критикой коммунистов и комсомольцев за недостаточную активность в борьбе с религией. Духовенство в этом письме было названо политическим противником коммунистической партии. 8 апреля 1929 г. президиум ВЦИК принял постановление «О религиозных объединениях», в соответствии с которым общины могли лишь «отправлять культ» в специальных зданиях, в то время как проповедь, просвещение и благотворительность запрещались. Частное обучение религии, предусмотренное декретом 1918 г., теперь было истолковано как право родителей обучать детей.

На деле же и такое семейное обучение, если о нем становилось известно, могло грозить родителям тяжелыми последствиями – религиозное образование для коммунистического государства было синонимом контрреволюционной агитации. В школах проявление ребенком религиозности в лучшем случае вы смеивалось. Всеобщей практикой стало вывешивание списков детей, посетивших храм в тот или иной праздник. Познакомиться с учением Церкви, как и любой религии, было невозможно.

В соответствии с объявлениями, вывешенными в библиотеках, порнографическая и религиозная литература читателям не выдавалась. Получалось, что в школе на ребенка обрушивалась вся мощь атеистической пропаганды, в то время как домашнее обучение совершалось нередко неискушенными в богословских вопросах людьми при отсутствии необходимых книг, к тому же полушепотом. Неудивительно, что в таких условиях относительно немногие могли вырасти духовно стойкими и истинно верующими людьми.

XVI Всероссийский съезд советов в мае 1929 г. изменил 4-ю статью Конституции. Теперь в ней говорилось о «свободе религиозного исповедания и антирелигиозной пропаганды», то есть проповедь любой религии основным законом коммунистического государства не предусматривалась. Усилил свою работу и «Союз безбожников», в 1929 г. переименованный в «Союз воинствующих безбожников». Атеистическая агитация лилась не только со страниц специальных изданий («Безбожник», «Безбожник у станка»), но и из прочих газет и журналов. Церковь не могла ответить на клевету – своих изданий у нее не было. Устная критика той или иной газетной статьи также могла привести к печальным последствиям – высказывания против советской прессы трактовались как контрреволюция.

Зная, что религиозные принципы вытравить из населения не так просто, власти пропагандировали «новую религиозность» с культом вождей, верой в науку и «светлое будущее». Одним из элементов антицерковной политики стала пятидневная рабочая неделя со скользящими выходными днями, целью которой было отвратить людей от посещения храмов в воскресные дни. Навязывалось размещение в переднем (святом) углу крестьянских изб портретов коммунистических вождей вместо икон, хотя некоторые колхозники могли спокойно поместить рядом и образа, и фотографии Ленина. Известен случай, когда приходской священник из-под Вологды священномученик Виктор Усов (память 21 января) получил срок и погиб в лагере за совет крестьянину убрать изображение Ленина из святого угла.

Духовенство попадало под удар антицерковных репрессий в первую очередь. Положение «лишенцев», не имевших элементарных прав, касалось не только самих священников, но и их семей.

Жизнеописание священномученика Александра Парусникова (память 27 июня) показывает жизнь той эпохи, где милосердие соседствовало со зверством, а святость – с подлостью. В конце 1920-х гг. у священника отобрали полдома, поселив туда начальника местной милиции. Последний болел туберкулезом, отчего потом и умер. Обычным занятием «блюстителя порядка» было ходить по дому, в особенности в той половине, где жила семья священника, и плевать. Супруга отца Александра не раз становилась перед ним на колени, умоляя его пощадить детей. «Поповская сволочь должна дохнуть», – отвечал тот. Некоторые дети отца Александра действительно умерли от туберкулеза.

В школе детей преследовали, демонстрируя их неравноправие в каждой мелочи. Это выражалось, например, в том, что дети священников, как «лишенцы», не получали бесплатного питания.

Один из обычных случаев тех лет сохранила в памяти дочь отца Александра. Пастырь идет с ней по улице, а прохожие оборачиваются и плюют священнику вслед. Дочь сжимает его руку креп че и думает: «Господи, да он же самый хороший!» Отец, чувствуя, каковы в этот момент переживания дочери, спокойно говорит ей: «Ничего, Танюша, это всё в нашу копилку».

Когда у семьи увели корову, отец Александр пошел служить благодарственный молебен. «Бог дал, Бог взял», – сказал пастырь.

Но с тех пор каждое утро на крыльце появлялась корзинка с бутылью молока и двумя буханками хлеба. Старшие дети до глубокой ночи дежурили у окна, выходящего на крыльцо, чтобы узнать, кто приносит им хлеб и молоко, однако благотворителя так и не увидели.

Пастыря неоднократно принуждали отречься от священства, во время допроса выбили все зубы. В 1938 г. он был расстрелян.

Пример священномученика Александра и его детей – один из десятков тысяч.

Окончание школы для члена семьи священника не означало окончания мытарств. Сыновей духовенства, например, одно время не брали в армию, которая считалась «рабоче-крестьянской». Юноши из священнических семей вместо армейской службы отбывали повинность перед государством в трудовых лагерях, мало отличавшихся от мест заключения. Получение высшего образования, и без того труднодоступное из-за высокой оплаты, для детей священнослужителей было и вовсе невозможным. Социальное происхождение было обязательным пунктом анкеты и для целых категорий населения оказывалось тупиком на пути получения образования или работы. В таких случаях «выходом» могло стать отречение от родителей, что также поддерживалось советской пропагандой. Культ Павлика Морозова, предавшего родителей, активнейшим образом навязывался по всей стране. Доходило до того, что сообщения о детях, награжденных за доносы на родителей, публиковались в газетах. Некоторые дети священников, как и других классово чуждых (дворян, «раскулаченных» и т.д.) элементов, пытались уезжать от родителей и скрывать свое происхождение. Такие люди постоянно находились под страхом разоблачения, скрывая историю своего рода не только от знакомых и сослуживцев, но и от потомков.

Сами священники, как представители «нетрудового элемента», облагались огромными налогами, сумма которых часто назначалась местными властями произвольно. Налагалась на священника и общественная трудовая повинность, например, заготовка дров. Невыполнение поставленных условий вело к обвинению в саботаже и, как следствие, к высылке или заключению. Ссылка для пожилых людей часто равнялась смертному приговору. Возраст не позволял им заниматься тяжелым трудом (а в местах ссылки другого не было), что оставляло людей без средств к существованию и приводило к смерти от истощения. Параллельно с этим советское руководство облегчило и закрытие храмов. Соответствующее решение на местах принималось всем населением (причем часто активным антицерковным меньшинством), а не только православными христианами. Однако, опасаясь преследований, некоторые из тех людей, кто считал себя верующими, предпочитали отмалчиваться. В таких случаях судьба храма была уже решена. Лишившиеся мест священники иногда получали новые назначения, а чаще всего устраивались на низкооплачиваемую работу (сторожами, разнорабочими) и совершали требы тайно.

Поводов для ареста и изоляции верующего человека, от архиерея до мирянина, также было предостаточно, основанием для обвинений могло стать не только возмущение происходящим, но и простой намек на гонения. Епископ Александр (Малинин), рукоположенный в Москве 25 ноября 1928 г., сказал в день наречения: «Впереди на пути своем я вижу шипы и терния, но верую во всемогущую благодать архиерейства, которую Вы, Святители, по воле Пастыреначальника Христа низведете в мое недостойное сердце».

Сказанные в узком кругу слова о «шипах и терниях» были переданы в ОГПУ. В ночь на 11 декабря архипастырь был арестован и обвинен в антисоветской пропаганде. Отягчающим обстоятельством стало присутствие при наречении гражданина другого государства – архиепископа Литовского Елевферия (Богоявленского). Епископ Александр был приговорен к трем годам заключения, отправлен в Вишерский лагерь, где вскоре и умер.

Любой человек, тем более священнослужитель, при всей своей лояльности находился под подозрением, как социально опасный. Тем более это касалось тех, кто не скрывал своего возмущения беззакониями. Священномученик Василий (Зеленцов) (память 7 февраля), обличивший «Декларацию» митрополита Сергия, в октябре 1928 г. был выслан в Сибирь. Казалось, для святителя наступили спокойные времена. Живя в глуши, он занимался исключительно богословской работой – писал толкования на Апокалипсис, переводил на русский язык песнопения литургии. Однако 9 декабря 1929 г. он был вновь арестован и доставлен в Москву.

«С декларацией Сергия я не согласен, – говорил святой на допросе. – В частности, не согласен с тем, что советская власть есть от Бога, тогда как она уничтожает все, что есть Божьего на земле».

7 февраля 1930 г. епископ Василий был расстрелян и погребен в безвестной могиле на Ваганьковском кладбище.

Вообще, конец 1920 – начало 1930-х гг. были ознаменованы массовыми арестами и убийствами архиереев и священников правой церковной оппозиции. Известны случаи, когда от арестованных прямо требовали ответить на вопрос: признаёт он «Декларацию» или нет. В случае отрицательного ответа последствия могли быть весьма печальными.

Среди лишенных свободы противников митрополита Сергия были митрополит Иосиф (Петровых), архиепископ Серафим (Самойлович), епископы Димитрий (Любимов), Алексий (Буй), Виктор (Островидов), Дамаскин (Цедрик). Некоторые архипастыри пострадали до смерти. В 1928 г. при аресте был смертельно ранен епископ Иерофей (Афонин). В начале 1930-х гг. были расстреляны епископы Максим (Жижиленко), Варлаам (Лазаренко), Сергий (Никольский), умерли в заключении епископы Димитрий (Любимов), Вениамин (Воскресенский), Павел (Кратиров).

В северной столице правой оппозиции принадлежал храм Воскресения на Крови, Никольский и Владимирский соборы. После их закрытия центром антисергиевского движения стал храм Тихвинской иконы Божией Матери, который был закрыт в 1936 г. В Москве правая оппозиция группировалась в Никольском храме в Кленниках, в церкви Воздвижения на Воздвиженке,

в Никольском храме «Большой крест» и в храме святых Кира и Иоанна на Солянке. Признанным лидером непоминающих в Москве был архимандрит Серафим (Битюков). Несколько легальных храмов правой оппозиции действовало в других районах страны. В основном же противники митрополита Сергия переходили на нелегальное положение.

Потерей для оппозиционного движения стала смерть святителя Виктора (Островидова) в 1934 г. Академик Д.С.Лихачев, находившийся в соловецком лагере вместе с епископом Виктором, вспоминал: «Он был очень образован, имел печатные богословские труды, но видом напоминал сельского попика. Встречал всех широкой улыбкой (иным я его не помню), имел бороду жидкую, щеки румяные, глаза синие. Одет был поверх рясы в вязаную женскую кофту, которую ему прислал кто-то из его паствы. От него исходило какое-то сияние доброты и веселости. Всем старался помочь и, главное, мог помочь, так как к нему все относились хорошо и слову его верили». После освобождения из лагеря святитель Виктор был отправлен в ссылку, где вскоре и умер (память 2 мая).

В те годы пострадало и немало священнослужителей, подчинявшихся митрополиту Сергию. Одним из таких страдальцев был архиепископ Воронежский Петр (Зверев). В воспоминаниях современников он остался как иерарх святой жизни, относившийся к пастве как к родным детям. Служил он неспешно, не допуская пропусков, не любил партесного пения и старался, чтобы за богослужением пел весь народ. Видя перед собой святого, воронежские обновленцы один за другим приносили публичное покаяние. Естественно, что такой святитель большевикам был опасен: начались вызовы в ОГПУ и допросы. Очевидцы говорили, что святость архипастыря была в те дни столь очевидна, что даже чекисты невольно обнажали перед ним голову. Святитель был отправлен на Соловки, а, чтобы не допустить его влияния на заключенных, его этапировали в удаленный Анзерский скит. 7 февраля 1929 г. священномученик Петр умер там от тифа.

Еще одной великой утратой для Церкви была кончина архиепископа Илариона (Троицкого), выдающегося православного богослова и историка, автора трудов «Очерки из истории догмата о Церкви», «Христианство или Церковь», «Гностицизм и Церковь в отношении к Новому Завету» и др. Святитель был ревностным поборником восстановления патриаршества, сподвижником патриарха Тихона. Аресты и тюрьмы священномученик испытал в полной мере, долгое время находился в Соловецком лагере. «Он доступен всем, – вспоминал современник, – он такой же, как все, с ним легко всем быть, встречаться и разговаривать. Самая обыкновенная, простая, несвятая внешность – вот что был сам владыка. Но за этой заурядной формой веселости и светскости можно было постепенно усмотреть детскую чистоту, великую духовную опытность, доброту и милосердие, это сладостное безразличие к материальным благам, истинную веру, подлинное благочестие».

Архипастырь отказался от ухода в оппозицию митрополиту Сергию, считая необходимым хранить Церковь от разделений. Категорически отвергал иерарх и возможность мира с обновленцами. Одному из них, «епископу» Гервасию Малинину, священномученик сказал: «Я скорее сгнию в тюрьме, а своему направлению не изменю».

В декабре 1929 г. архиепископа Илариона власти решили перевести в Среднюю Азию. Во время этапа святитель заразился сыпным тифом. «Вот теперь-то я совсем свободен, никто меня не возьмет», – умирая, говорил архипастырь (память 28 декабря).

Массово арестовывались и священники. Жене осужденного в 1931г. сельского пастыря Гавриила Масленникова (память 18 ноября), арестовавший его милиционер однажды упал в ноги с рыданиями: «Что мне было делать? Пришла разнарядка на трех человек. Кого брать? Ну конечно, в первую очередь пришлось брать священника».

В январе 1931 г. в Архангельске был произведен массовый арест группы духовенства во главе со священномучеником епископом Антонием (Быстровым) (память 16 июля). Вместе с ним были арестованы 20 человек, в том числе ссыльные архиереи – Аверкий (Кедров), Тихон (Шарапов), Иннокентий (Тихонов). Все они проходили по «Делу контрреволюционной группировки духовенства епископа Антония (Быстрова)». Архипастырям пришлось пройти через изощренные пытки – заключенных кормили селедкой и не давали воды. Поводом стала помощь, которую святитель оказывал гонимым. Епископ Антоний отказался стать осведомителем, ему ухудшили условия заключения, что ускорило его смерть.

В начале 1930-х гг. ограбление крестьян в ходе коллективизации привело к массовым народным выступлениям в ЦентральноЧерноземном регионе. Протесты, названные советской пропагандой «кулацкими мятежами», были жестоко подавлены, а местное духовенство обвинено в подстрекательстве. Среди десятков арестованных были и архиереи – архиепископ Курский Дамиан (Воскресенский), епископ Рыльский Иоанн (Пашин), епископ Орловский Николай (Могилевский). Двое из них, архиепископ Дамиан († 1937) и епископ Иоанн († 1938), впоследствии были расстреляны (память 3 ноября и 11 марта).

Массовый расстрел арестованного духовенства был проведен в 1932 г. и в ростовской тюрьме. Среди более чем ста пастырей погибли и архиереи – митрополит Серафим (Мещеряков) и епископ Александр (Белозер).

Совместные собрания духовенства и паствы, организация помощи заключенным, даже простые контакты приводили к обвинениям в создании «контрреволюционной организации». Возможность получить свободу для священников была – нужно было лишь выполнить поставленные властями условия, – например, через газету заявить о снятии сана и признаться в обмане народа. Священнослужитель мог получить свободу и другим путем – согласившись на сотрудничество с ОГПУ. Но на это шли немногие.

Антицерковная кампания сопровождалась закрытием церквей и монастырей, которые в те годы сносились по стране сотнями. Храмы либо разрушались, либо превращались в клубы, жилые помещения, склады зерна, удобрений. Часто это означало для них медленное разрушение. Среди преступлений коммунистической власти было разрушение памятника жертвам Отечественной войны 1812 г. – храма Христа Спасителя. 13 июля 1931 г. ЦИКСССР под председательством М.И.Калинина принял решение о сносе святыни. Не спасло храм и то, что он к тому времени принадлежал обновленцам. 5 декабря храм был превращен в груду развалин, но обломки вывозили затем в течение полутора лет. Коммунистические вожди вознамерились построить на этом месте Дворец Советов (420 метров в высоту), увенчанный огромной (75 метров) статуей Ленина. Строительство этой новой Вавилонской башни началось в 1937 г., правда, дальше фундамента дело не продвинулось. Впоследствии выкопанный котлован был превращен в плавательный бассейн «Москва».

Собор Страстного монастыря в 1929 г. стал музеем атеизма (снесен в 1937 г.). В том же 1929 г. были окончательно закрыты Даниловский монастырь (превращенный в изолятор для детей репрессированных), а также Донской монастырь. В 1929–1930 гг. были разрушены Чудов и Вознесенский монастыри в Кремле, Иверская часовня на Красной площади, а в 1933 г. – кремлевский собор Спаса-на-Бору. В те же годы были почти полностью снесены московские Симонов и Зачатьевский монастыри.

В одной только Москве в пределах Камер-Коллежских валов (в то время примерная граница Москвы) было разрушено около 200 храмов, не говоря о закрытых и поруганных.

По всем городам взрывались кафедральные соборы и как центры православной веры, и как городские архитектурные доминанты – любое напоминание о православных корнях русского народа искоренялось. Кафедральные соборы, являвшиеся еще и памятникам и архитектуры, были в конце 1920 – начале 1930-х гг. уничтожены в Архангельске, Вятке Екатеринбурге, Иванове, Иркутске, Костроме, Нижнем Новгороде, Одессе, Омске, Оренбурге, Пензе, Ростове-на-Дону, Самаре, Саратове, Симбирске, Симферополе, Ставрополе, Твери, Томске, Туле, Уфе, Хабаровске, Царицыне, Челябинске и т. д. В ряде городов соборы приспосабливались под хозяйственные нужды. В Брянске и Петропавловске-Камчатском кафедральные соборы были превращены в кинотеатры, в Воронеже – в промышленное предприятие, в Петрозаводске – в столовую, в Ярославле – в зернохранилище. Все это означало для когда-то величественных сооружений постепенное обветшание, разрушение и последующий снос. Кроме кафедральных соборов уничтожались и приходские церкви. Счет уничтоженным храмам в некоторых городах шел на десятки. Картина разрушения соборов, церквей и монастырей наблюдалась не только в областных центрах, но и в малых городах, где местные власти старались проявлять максимум усердия и по части варварства нередко превосходили свое областное начальство.

Страну накрыла и волна разрушения центров русской духовности – оставшихся монастырей. Незакрытые в первой половине 1920-х гг. монастыри, существовавшие в виде «трудовых коммун» и «артелей», теперь уничтожались один за другим. В 1927 г. были закрыты Серафимо-Дивеевский монастырь, Свято-Успенская Саровская пустынь (превращена в колонию), Нило-Столобенская пустынь (превращена в колонию), Иверский Валдайский монастырь. В 1928 г. был окончательно закрыт Толгский монастырь, в 1929-м – Троице-Одигитриева Зосимова пустынь. В 1930 г. настал черед Киево-Печерской лавры, часть братии которой была расстреляна, часть сослана. 1931-й стал годом закрытия Леушинского Иоанно-Предтеченского женского монастыря, впоследствии затопленного водами Рыбинского водохранилища.

Долго сопротивлялся закрытию петербургский Воскресенский Новодевичий монастырь. Эту обитель спасало то, что здесь находилась резиденция митрополитов, сначала священномученика Серафима (Чичагова), затем Алексия (Симанского). Под видом трудовой общины здесь жили и монахини. В феврале 1932 г. 90 монахинь и послушниц были выселены, монашеская жизнь прекратилась, а сам монастырь частично разрушен. В том же году были уничтожены остатки монашеской жизни в Варлаамо-Хутынском Спасо-Преображенском монастыре.

Некоторые русские обители спасло от поругания и разорения то, что они находились за пределами Советского Союза. Сохранились обители Западной Украины и Белоруссии в границах Польши (Почаевская лавра, Жировицкий монастырь и др.), на территории прибалтийских государств (например, Пюхтицкий и Псково-Печерский монастыри) и в Финляндии (Валаамский, Коневецкий, Печенгский монастыри).

Список разрушенных и оскверненных обителей можно продолжать. Из более чем тысячи русских монастырей на территории Советского Союза не осталось ни одного.

Большевистские зверства были известны за границей. Звучали протесты. Чтобы опровергнуть «происки западной пропаганды», было решено организовать официальные интервью митрополита Сергия (Страгородского) советским и иностранным корреспондентам, где бы отрицался факт гонений. Вопросы и ответы для интервью придумывались Ярославским, Молотовым и редактировались лично Сталиным.

В интервью советским корреспондентам (15 февраля 1930 г.) говорилось об отсутствии гонений, о том, что томящиеся в тюрьмах представители духовенства страдают не за веру, а за государственные преступления, что храмы закрываются «по желанию населения», а иногда и по просьбам верующих. В интервью иностранным корреспондентам, датированном 18 февраля, митрополит Сергий вновь заявил, что гонений на Церковь никогда не было и нет, Российская Православная Церковь включает 30 тыс. приходов, а ее епархии возглавляются 163 архиереями.

Вскоре через члена Синода архиепископа Филиппа (Гумилевского) в Ватикан была передана информация, что митрополит Сергий подписал текст, во-первых, по причине давления органов, во-вторых, чтобы спасти жизнь заключенным. «Мы находимся в пасти льва, – писал архиепископ Филипп, – и не можем ничего свободно сказать – ибо под угрозой жизнь всех тех, кто остается верен Церкви». Подобную информацию об обстоятельствах подписания интервью получили в те месяцы митрополит Евлогий (Георгиевский), канонист С. В. Троицкий и другие эмигранты.

В России тоже понимали, что интервью фальшиво, но одни осознавали, что иерарх пошел на эту жертву ради паствы, другие обвинили его в предательстве и отступничестве. Реальное положение дел действительно слишком отличалось от представленного в интервью. А.Ч.Козаржевский вспоминал, что интервью митрополита Сергия вызвало среди москвичей намного большее возмущение, чем «Декларация» 1927 г.

Уступки митрополита Сергия коммунистической власти этим не ограничивались. Как и говорили противники «Декларации», компромисс не мог закончиться одними словесными заявлениями, нужны были и конкретные действия. И они действительно были. Например, в 1934 г. Московская Патриархия под нажимом НКВД потребовала от преподобномученика Игнатия (Лебедева) прекратить духовничество в Москве.

Можно только предположить, чего стоило митрополиту Сергию и подчиненному ему духовенству наблюдать за творящимися беззакониями и не иметь возможности громогласно обличить их. Епископ Лука (Войно-Ясенецкий) прибыл в Среднюю Азию из очередной ссылки в разгар уничтожения там православных церквей. Незадолго до его приезда в Ташкенте был разрушен городской собор. Построенный на века, он не поддавался разрушению, и, чтобы уничтожить его, власти использовали артиллерию. Святителю пришлось служить в небольшой церкви преподобного Сергия Радонежского. Но вскоре власти решили разрушить и ее. «Я не мог стерпеть разрушения храма, – писал святитель Лука. – Оставаться жить и переносить ужасы осквернения и разрушения храмов Божиих было для меня совершенно нестерпимым». Епископа в отчаянии посещали мысли поджечь храм и сгореть вместе с ним, чтобы устрашить и вразумить врагов Божиих. Но все сложилось иначе – святитель Лука был арестован, и храм разрушили, пока он находился в тюрьме. Сказать, что интервью, как и другие действия митрополита Сергия, улучшили отношение советской администрации к Церкви, было бы большим преувеличением. Сам заместитель местоблюстителя все-таки рассчитывал на уступки со стороны властей. 19 февраля он обратился к председателю Комиссии по вопросам культов П. Е. Смидовичу, где просил о послаблениях – дать возможность детям духовенства получать образование, избавить Церковь от непомерных налогов и трудовой повинности, непосильной для пожилых пастырей. Также митрополит просил, чтобы при решении вопроса о закрытии церквей решающим было количество верующих людей, а не масса проживающих в этой местности атеистов. Наконец, еще одна просьба состояла в разрешении Московской Патриархии издавать периодический журнал или бюллетень. Послабления со стороны государства были незначительными и временными. Так, Московская Патриархия все же получила разрешение на издание журнала, но его тираж был мизерным. Всего за пять лет – с 1931 по 1935 г. – было издано 24 номера «Журнала Московской Патриархии». Однако в 1935 г. издание журнала остановилось. Митрополиту Сергию удалось на время облегчить положение арестованного духовенства. Например, в 1933 г. к митрополиту обратился с просьбой походатайствовать о сокращении срока архангельской ссылки епископ Онисим (Пылаев). Действительно, архипастырь был освобожден и назначен на Тульскую кафедру. Но такие случаи были редкостью, тем более что в 1935 г. епископ Онисим был вновь арестован с большой группой духовенства.

В остальном ситуация продолжала оставаться тяжелой.

В 1931 г. и вплоть до начала 1940-х гг. ежегодное количество арестованных за веру превышало уровень 1927 г.

Не обращая внимания на изъявления лояльности со стороны митрополита Сергия, коммунистическое руководство усиливало антирелигиозную пропаганду. В 1932 г. «Союз воинствующих безбожников» установил свой пятилетний план. В годы «безбожной пятилетки» планировалось искоренить веру в Бога полностью. В первый год должны были быть закрыты оставшиеся духовные школы (к тому времени таковые были только у обновленцев).

Во второй год планировалось массово закрыть большинство храмов, запретить издание религиозных сочинений, прекратить производство предметов культа. В третий год выслать оставшихся священно- и церковнослужителей за границу. В четвертый год ликвидировать последние храмы. В пятый год – закрепить успехи. К 1 мая 1937 г. «имя Бога должно быть забыто на всей территории СССР».

Мероприятия планировались не как государственные (это могло привести к международным проблемам), а как общественные. На практике же все запланированное «Союзом воинствующих безбожников» осуществлялось путем прямого вмешательства НКВД.

По-прежнему существовали поддерживаемые чекистами расколы, хотя их влияние было неодинаковым. Обновленцы для советского руководства были теми же «попами» и классовыми врагами, а потому репрессивная политика не обходила стороной и их.

Свое влияние еще более утратил григорианский раскол.

В 1928 г. Григорий (Яцковский) уступил председательство в ВВЦС «митрополиту» Виссариону (Зорину) и удалился в свою епархию, где умер в 1932 г., так и не принеся покаяния. В 1931 г. при невыясненных обстоятельствах погиб в тюрьме наиболее активный деятель этого раскола Борис (Рукин). Сам Виссарион был расстрелян в 1937 г.

Вернулись с покаянием в Православную Церковь авторитетные деятели незаконной украинской автокефалии – Пимен (Пегов), принятый в сане архиепископа, и епископ Лоллий (Юрьевский). Первый из них вскоре засвидетельствовал покаяние мученической кончиной. После ухода из раскола он преследовался властями, служил в Купянске, причем после закрытия храма совершал богослужения в церковной сторожке. В 1937 г. архипастырь был расстрелян. Епископ Лоллий после присоединения к Православной Церкви проживал во Ржеве, где и умер в 1935 г.

Репрессиям подвергались и самосвяты-липковцы. Сепаратистские тенденции Украины советскому руководству были теперь чужды, «самостийники» преследовались, а их лидеры попали под каток репрессий. Намного большую опасность для Церкви представлял обновленческий раскол. Выступления против него, как и прежде, могли привести к преследованиям и лагерному сроку. Со своей стороны, обновленцы не брезговали доносами на православных, стараясь уловить каждое неосторожное слово в адрес сталинского режима и сообщить об этом в органы. Немало православных архипастырей и пастырей в те годы пострадало из-за таких доносов. Убедившись в непопулярности модернизма, раскольники скорректировали свою политику. Хотя у них и оставались женатые священнослужители, а «митрополит» Александр Введенский состоял уже в третьем браке,

В целом обновленческая структура была в отношении канонических и обрядовых реформ более осторожна, чем в 1920-е гг. В 1930 г. умер председатель обновленческого «Синода» архиепископ Вениамин (Муратовский), именовавший себя «митрополитом». Его место занял Виталий (Введенский), рукоположенный во епископа еще до раскола – в 1920 г. Теперь он получил титул «митрополита Московского и Тульского, Первоиерарха православных церквей в СССР». Однако фактическим лидером раскола по-прежнему оставался его однофамилец «митрополит-благовестник» Александр Введенский. По имеющимся данным, обновленцам принадлежало несколько тысяч храмов, притом, что массовые репрессии конца 1920 – начала 1930-х гг. раскольников задели меньше, чем сторонников Патриаршей Церкви.

В этих условиях Московская Патриархия пыталась хоть как-то сохранить легальные структуры управления. Митрополит Петр по-прежнему был изолирован. В 1930 г. он еще находился в ссылке в зимовье Хэ, но в том же году был арестован, обвинен в «пораженческой агитации» среди местного населения и заключен в свердловскую тюрьму. В 1931 г. святитель отказался предоставить подписку о сотрудничестве с ОГПУ, хотя это дало бы ему свободу. При этом митрополит категорически отказывался от снятия с себя полномочий патриаршего местоблюстителя. Тяжело больной архипастырь в 1931 г. был приговорен к пяти годам концлагеря, но оставлен во внутренней тюрьме свердловского представительства ОГПУ. Как о милости, просил священномученик отправить его в лагеря. Страдалец писал: «Я постоянно стою перед угрозой более страшной, чем смерть. Меня особенно убивает лишение свежего воздуха, мне еще ни разу не приходилось быть на прогулке днем; не видя третий год солнца, я потерял ощущение его. Болезни всё сильнее и сильнее углубляются и приближают к могиле. Откровенно говоря, смерти я не страшусь, только не хотелось бы умирать в тюрьме, где не могу принять последнего напутствия и где свидетелями смерти будут одни стены». Но мучителям этого было недостаточно. С 1933 г. ему были запрещены прогулки в общем дворе даже ночью. Митрополиту было разрешено гулять лишь в маленьком дворике возле отхожих мест.

В Москве не имели точных сведений, где пребывает местоблюститель. Считалось, что он по -прежнем у находится в зимовье Хэ. Рассчитывать на возвращение патриаршего местоблюстителя не приходилось. Невозможен был и созыв Собора.

Митрополит Сергий вынужден был назначать иерархов своей собственной властью, опираясь на состоящий при нем Синод.

После смерти в 1929 г. экзарха Украины митрополита Михаила (Ермакова), проживавшего в Киеве, новым экзархом стал архиепископ Харьковский Константин (Дьяков). Центром экзархата была столица Украины – Харьков, в то время как на Киевскую кафедру был поставлен архиепископ Димитрий (Вербицкий), а после его смерти в 1932 г. архиепископ Сергий (Гришин). В 1934 г. столицей Украины вновь стал Киев. Сюда был переведен митрополит Константин (Дьяков), а владыка Сергий был поставлен на Харьковскую кафедру. Отсюда он был переведен во Владимир и вскоре арестован.

В северную столицу в 1928 г. митрополит Сергий назначил митрополита Серафима (Чичагова), в прошлом известного монархиста, автора «Летописи Дивеевского монастыря». Это назначение очередной раз показало, что большевикам удалось поссорить между собой достойнейших архипастырей. В частности, митрополиту Серафиму пришлось бороться на новом посту не только с обновленческим расколом, но и с представителями иосифлянского движения. В 1933 г. престарелый митрополит Серафим был уволен на покой, его место занял митрополит Алексий (Симанский).

Проблемой Российской Церкви было и то, что митрополит Сергий именовался Нижегородским, а потому уступал обновленцам, глава которых называл себя «митрополитом Московским». Чтобы повысить свой авторитет Временный Патриарший Синод в 1932 г. даровал митрополиту Сергию право служить с преднесением креста – отличием, которым обладают главы Церквей. 18 мая 1932 г. четыре члена Синода были возведены в сан митрополитов – Алексий (Симанский), Анатолий (Грисюк), Константин (Дьяков), Павел (Борисовский). 27 апреля 1934 г. митрополиту Сергию был присвоен титул «Блаженнейший митрополит Московский и Коломенский». Каноническая ситуация сложилась двусмысленная – патриарший местоблюститель митрополит Петр не имел титула «Блаженнейший», а его заместитель такой титул теперь носил, а кроме того, занимал и кафедру Московских патриархов.

Через год ситуация для Церкви ухудшилась – в мае 1935 г. по указанию НКВД Временный Патриарший Синод был ликвидирован. Хотя церковный центр продолжил свое существование, теперь его положение было нелегальным. К середине 1930-х гг. коммунисты считали, что Московская Патриархия запугана и готова на еще большие уступки.

В середине 1930-х гг. государство приступило к репрессиям против обновленцев. В 1935 г. обновленческий «Синод» принял решение о самоликвидации. Власть была передана «первоиерарху православных церквей в СССР» «митрополиту» Виталию (Введенскому), который получил широкие полномочия вплоть до единоличного назначения себе преемников. Были упразднены и митрополитанские, и епархиальные управления.

Одним из главных способов просвещения в годы воинствующего безбожия становилась личная святость православного христианина, особенно носящего архиерейский сан. Служение на кафедрах превращалось в самый настоящий подвиг – архипастырь должен был постоянно быть готовым к аресту, ссылке, лагерю или расстрелу. Многие иерархи и клирики арестовывались и приговаривались к лишению свободы неоднократно.

Невольное благоговение даже у отъявленных безбожников вызывал архиепископ Фаддей (Успенский) (память 31 декабря). Атеистическая пропаганда обращалась в ничто, если люди видели перед собой настоящего святого и ощущали на себе силу его молитв. Так, например, когда святитель занимал Саратовскую кафедру, к нему обратились местные жители – Волга вышла из берегов и грозит затопить дома. Епископ Фаддей вместе с народом вышел к реке и отслужил молебен, после чего вода сразу отступила.

Прозорливость не оставляла святого и в годы заключения. Священномученик Кирилл (Смирнов) вспоминал, что, находясь в тюрьме, епископ Фаддей всегда отдавал полученные посылки старосте камеры, чтобы тот разделил полученное между всеми заключенными. Но однажды владыка Фаддей спрятал часть передачи у себя и лишь потом отдал посылку старосте. Митрополиту Кириллу святой сказал: «Не для себя. Сегодня придет к нам наш собрат, его нужно покормить, а возьмут ли его сегодня на довольствие?» И действительно, тем же вечером в камеру привели епископа Афанасия (Сахарова), и святитель Фаддей дал ему поесть из запаса. Потом епископ отдал прибывшему свою подушку, а сам лег спать, положив под голову руки.

Архипастыри и пастыри ценой собственной жизни боролись за приходы. Священномученик Онисим (Пылаев) (память 27 февраля), занимавший Тульскую кафедру, видел свою задачу в том, чтобы не оставлять церкви без пастырей, поскольку осиротевшие храмы властям было легче закрыть. Бывали случаи, когда руководство колхоза, не закрывая формально храм, ссыпало в него зерно, рассчитывая, что службы после этого прекратятся. В таких случаях епископ благословлял священника совершать богослужения на паперти. Пастырям, оставшимся без приходов, епископ предписывал служить в домах прихожан, всем возвращающимся из лагерей старался дать место. Когда в 1935 г. священномученик был в очередной раз арестован, его обвинили в организации тайных богослужений, в создании контрреволюционной организации, в совершении тайных постригов, в подготовке Церкви к переходу на нелегальное положение. Большую роль в укреплении Церкви играли приходские общины, рассеянные по всей стране. Сильная община была создана в Белёве епископом священномучеником Игнатием (Садковским) (память 9 февраля). В 1935 г. общину возглавил другой назначенный сюда святитель – епископ Никита (Прибытков) (память 3 января).

Братство ревнителей православия было создано при храме святителя Алексия в Глинищевском переулке в Москве протоиереем Романом Медведем. Труды этого пастыря высоко ценил праведный Алексий Мечёв. «У тебя, – сказал он однажды отцу Роману, – стационар, а у меня только амбулатория». Священноисповедник Роман был арестован в 1931 г., до 1936 г. находился в лагерях. Праведный пастырь завершил свой жизненный путь 8 сентября 1937 г.

В московском Покровском храме на Лыщиковой горе, а затем в Вознесенской церкви Сергиева Посада служил другой праведник – иерей Николай Беневоленский. Пастырь был племянником преподобного Алексия (Соловьева), и некоторые духовные чада последнего после его смерти перешли к отцу Николаю. В Каслинском заводе крепкую общину создал архимандрит Ардалион (Пономарев) (память 29 июля). За десятки километров верующие приезжали к иеромонаху Мардарию (Исаеву) (память 18 марта), служившему в с. Деревеньки под Угличем.

Вести борьбу с попущенной Богом властью было возможно лишь новой христианизацией народа. Оставались проповедь и богослужение. Несмотря на гонения, многие священнослужители не оставляли пастырского слова. Священномученик Фаддей, находясь на кафедре, служил ежедневно, за каждой литургией произнося проповедь.

Назначенный в 1933 г. на Барнаульскую кафедру священномученик Иаков (Маскаев) служил каждый день и ввел всенародное пение, чтобы просветить народ через сознательное восприятие богослужения. По окончании службы святитель лично благословлял каждого из прихожан. В этот момент ему можно было задать любой вопрос и получить ответ. Исповедничеством и безмолвной проповедью было то, что архипастырь всегда ходил по городу в рясе и с посохом, не боясь насмешек.

Напрямую раскрывать ложь советской пропаганды было опасно, но некоторые священнослужители не могли молчать, обличая и гонения на Церковь, и другие преступления властей.

Священномученик Порфирий (Гулевич) (память 2 декабря), занимавший сначала Елисаветградскую, а затем Симферопольскую кафедры, в своих проповедях открыто возлагал вину за голодомор начала 1930-х гг. на сталинское руководство. Порицал архипастырь и гонения на Церковь. «Советская власть притесняет религию, арестовывает духовенство, доходя до беззакония, однако все это к лучшему и временно», – говорил священномученик.

Лишенные кафедр архипастыри продолжали служить Богу молитвой и личным подвигом. Некоторые священнослужители оставляли открытое служение и предавались подвигам либо в уединении, либо в миру. Священномученик епископ Никита (Делекторский) (память 19 ноября) покинул Орехово-Зуевскую кафедру, но остался в городе, принял подвиг юродства и добровольной нищеты. Старец окормлял духовных чад, почитался как прозорливец. Святитель был расстрелян в 1937 г. Еще один архипастырь, принявший на себя подвиг юродства, – епископ Варнава (Беляев). Иерарх считал, что от искушений мира монахов ограждает одежда, стены, особый статус. В миру, тем более в годину безбожия монаха могло спасти от соблазнов внешнее безумие.

По городам и селам жили и другие архипастыри святой жизни.

В Киеве проживал на частных квартирах архиепископ Димитрий (Абашидзе) (в схиме Антоний) († 1942). Скитался по ссылкам епископ Серафим (Звездинский), один из немногих угодников Божиих, сподобившихся видеть Божию Матерь на дивеевской канавке. Находясь в ссылке, он каждое утро совершал богослужение. «Считайте потерянным днем в своей жизни тот, когда вам не удалось быть за Божественной литургией», – писал священномученик Серафим. Если молиться в доме было нельзя, епископ уходил в лес. Здесь у него была пустынька, а круглый холмик стал кафедрой.

Центрами притяжения для верующих становились и монахи, ушедшие из поруганных монастырей или принявшие постриг на приходах.

Преподобномученик Алексий (Гаврин) (память 10 декабря), живший в Москве, был известен и как ветеринар, и как духовник, помогавший крестьянам советом и молитвой.

Схимонах Нило-Столобенской пустыни Дионисий (Петушков) (память 10 июня) скрывался у верных людей, жил на разных хуторах. В 1931 г. ОГПУ все же арестовало преподобномученика. На следствии отец Дионисий сказал: «Существующая советская власть есть власть антихриста, а поскольку ее организатором является Ленин, то последнего считаю антихристом. Советскую власть признаю лишь постольку, поскольку эта власть послана Богом, и считаю, что она послана нам за наши грехи в наказание». Преподобномученик Дионисий был расстрелян в 1931 г.

По всей стране создавались тайные или полулегальные общины монахов и монахинь. Изгнанные из своих обителей, они селились, как правило, неподалеку от своих монастырей. Многие дивеевские сестры во главе с игуменией Александрой (Траковской) († 1942) поселились в Муроме, в доме возле закрытого Благовещенского монастыря. Сестры Московского Богородице-Смоленского Новодевичьего монастыря селились неподалеку, на Большой Пироговской улице. В некоторых монастырях после их закрытия еще действовали храмы, и часть монахов оставалась жить при них. Но наиболее частыми были случаи, когда монахи и монахини устраивались возле какого-нибудь прихода.

Так, святитель Феодосий (Ганицкий) (память 3 мая), епископ Коломенский, был приговорен к ссылке за возрождение монастырей под видом приходских общин. Вместе с архипастырем пострадала и группа иноков.

В Сергиевом Посаде сложилась община монахов из упраздненной Зосимовой пустыни. Духовником братии был преподобный Алексий (Соловьев), в 1917 г. вынувший на Соборе жребий с именем святителя Тихона. После смерти преподобного в 1928 г. община продолжала существовать. В 1931 г. среди братии, обвиненной в создании «контрреволюционной церковной организации», начались аресты. Был арестован и бывший келейник преподобного Алексия иеромонах Макарий (Моржов). Следователь пытался узнать от него имена посетителей старца. Преподобномученик Макарий имен не назвал, а о коммунистической власти сказал, что считает ее попущением Божиим и наказанием за грехи. «Это наказание будет продолжаться до тех пор, пока люди не одумаются», – сказал святой Макарий. 10 июня 1931 г. он был расстрелян.

Часть братии Зосимовой пустыни находилась в Москве и была связана с Высоко-Петровским монастырем. Духовным руководителем общины этого монастыря был преподобномученик Игнатий (Лебедев), умерший в лагере в 1938 г. (память 12 сентября). Братия московского подворья Валаамского монастыря основала нелегальную обитель при храме Ржевской иконы Божией Матери. В Козельске принимал народ преподобный Никон (Беляев) из Оптиной пустыни. Преподобный был арестован, три года провел в лагерях и умер в ссылке в Архангельской области в 1931 г. В Москве принимал людей преподобноисповедник Георгий (Лавров) (память 4 июля), в Казахстане – преподобный Ираклий (Мотях) (память 10 июня).

Примером тайной монашеской жизни может служить небольшая община недалеко от г. Пошехонье, основанная архимандритом Никоном (Чулковым). Опасаясь преследований, архимандрит открыл монастырь как «сельскохозяйственную коммуну».

У сестер были скотный двор, пасека, они плотничали, строили дома. Хозяйство считалось одним из передовых. Внутреннее устройство общины было монашеское, хотя пострижены были очень немногие. Но «коммуна» со временем стала вызывать подозрения у ОГПУ: девушки не желали объединяться с колхозами, не принимали к себе посторонних. На общину стали собираться «агентурные сводки». Сестры были арестованы органами ОГПУ, а «коммуна» ликвидирована.

Было немало случаев, когда небольшие общины монахов-изгнанников формировались на новых местах, порой с помощью благочестивых мирян. Вологодская земля дала Церкви такую подвижницу – святую Нину Кузнецову (память 14 мая). С юности она вела фактически монашескую жизнь, после ареста родителей ее разбил паралич. Мученица с тех пор передвигалась с большим трудом, а жизнь свою посвятила помощи изгнанным монахам. Среди множества иноков у нее скрывался настоятель закрытого Коряжемского монастыря – игумен Павел (Хотемов). В 1937 г. мученица Нина была арестована, а в 1938 г. умерла в концлагере.

Тайные храмы появлялись по всей стране. Н.В.Урусова вспоминала о такой церкви в Алма-Ате:

«В передней был люк, покрытый ковром. Снималась крышка и под ней лестница в небольшой подвал. Не зная, нельзя было предположить, что под ковром вход в церковь. В подвале в одном углу было отверстие в земле, заваленное камнями. Камни отнимались, и, совсем согнувшись, нужно было проползти три шага – там вход в крошечный храм. Много образов и горели лампады. <...> Создавалось совсем особое настроение, но не скрою, что страх быть обнаруженными во время богослужения, особенно в ночное время, трудно было побороть. Когда большая цепная собака поднимала лай во дворе, хотя и глухо, но все же слышно под землей, то все ожидали окрика и стука ГПУ». Впоследствии община действительно была раскрыта, ее члены арестованы.

Но не меньшим подвигом было посещение легальных храмов. Люди, открыто молившиеся в них, обрекали себя на ежеминутное исповедничество, становились «неблагонадежными», что могло повлечь за собой множество неприятных последствий. Посещение храма могло стоить увольнения с работы и обвинения в участии в контрреволюционной группировке. Тяжело приходилось детям и молодежи, которые за посещение церкви попросту подвергались травле в школах и в институтах. Современники вспоминают, что венчания проводили при закрытых ставнях и без света, чтобы не привлекать внимания посторонних. Прихожанам приходилось сталкиваться с постоянными провокациями комсомольцев, которые могли ворваться в храм со свистом, песнями и кощунствами. Чтобы помешать молитве, возле церквей намеренно устраивали увеселительные мероприятия с громкой музыкой. Воспрепятствовать кощунству силой означало для христианина большой риск получить новые обвинения, начиная с хулиганства и заканчивая 58-й политической статьей.

Вклад мирян в дело христианского просвещения иногда мог быть огромным. Так, немало сделал для спасения храмов архитектор и реставратор Петр Дмитриевич Барановский. Именно он произвел обмеры Казанского собора в Москве перед его разрушением. Впоследствии, в 1990-е гг., чертежи Барановского позволили быстро восстановить этот собор. Перед разрушением Чудова монастыря в Кремле Петр Дмитриевич вынес из обители мощи святителя Алексия и тем самым сохранил их. Архитектор немало потрудился и для спасения собора Василия Блаженного на Красной площади, которому тоже грозил снос. Риск был велик, советская система рассматривала защиту памятников архитектуры как признак любви к царизму. Показателен один из заголовков газеты «Безбожник»: «Реставрация памятников искусства или искусная реставрация старого строя?» В 1933 г. Барановский был арестован за свою деятельность и оказался в лагерях. Чтобы надавить на психику заключенного, следователи на допросах не только прибегали к угрозам в отношении его семьи, но и лгали: «А мы вашего Василия Блаженного уже ломаем!»

После освобождения П.Д.Барановский вернулся к своей великой миссии спасения храмов и памятников архитектуры.

Как и в первохристианские времена, гонения не были препятствием для личной святости и исповедническое служение соседствовало с подвижничеством, как в монашеских общинах, так и в миру. 1920–1930-е гг. дали Церкви массу подвижников благочестия – монахов и мирян.

Большую известность имела рязанская подвижница – слепая и полупарализованная Матрона Белякова (память 29 июля). Блаженная жила в селе Анемнясево, принимала посетителей, имела дар исцеления и прозорливости. В 1935 г. против подвижницы было заведено дело. Одна из формулировок обвинения была попросту нацистской: святую назвали «больным выродком». Блаженную Матрону поместили в Бутырскую тюрьму, но там она сразу же стала объектом почитания заключенных. По преданию, старица исцелила безнадежно больную мать следователя, который вел ее дело. Исповедница была переведена в дом инвалидов, где и умерла через год. Вместе с ней был арестован и ее духовник – святой исповедник Александр Орлов (память 27 апреля), обвиненный в том, что прославлял подвижницу «в контрреволюционных целях». Пастырь получил пять лет лагерей и умер в 1940 г. вскоре после возвращения домой.

Даже в годы этих страшных гонений и мощной атеистической пропаганды бывали случаи обращения к вере. Те, кто жил в соответствии со словами преподобного Серафима Саровского: «Стяжи дух мирен – и тысячи вокруг тебя спасутся», одним своим примером могли обратить безбожника. Мученик Павел Елькин (память 15 сентября), когда-то помогавший устанавливать коммунистическую власть в Коми, в конце 1920-х гг. познакомился со ссыльными православными христианами, в том числе со священномучеником епископом Германом (Ряшенцевым). Под их влиянием бывший революционер пришел ко Христу, был исключен из партии, а в 1937 г. арестован и расстрелян.

В таком состоянии, внешне наполовину уничтоженная, а внутри сильная своими подвижниками и исповедниками, Русская Церковь и подошла к страшному Большому террору.