Период от татаро-монгольского нашествия до разделения митрополии 1237–1458 гг.

Процесс углубления христианизации Руси, столь успешно начавшийся при Ярославе Мудром, продолжался в эпоху, которая характеризовалась потерей единства и раздробленностью Русского государства. Киевская Русь распадается на множество удельных княжеств. Великий князь Киевский по традиции еще считается старшим среди русских князей. Причем, в начале XII в. Владимиру Мономаху и его сыну св. Мстиславу Великому на какое-то время еще удается восстановить власть Киевского князя и удерживать в повиновении удельных князей. Однако, уже с середины XII в. значение Киева как политического центра Руси стремительно падает. За Киев еще борются отдельные князья-честолюбцы. Но дальновидный св. благоверный князь Андрей Боголюбский уже созидает новое великое княжение во Владимиро-Суздальской земле, которая перенимает первенство у Киева. Однако, и св. Андрей, и его брат Всеволод III Большое Гнездо, будучи сильнейшими князьями Руси и фактическими самодержцами в своей Суздальской земле, тем не менее, уже не могли быть столь же полными хозяевами всей Руси. Единой державы по сути больше не было. К началу XIII в. Русь представляла собой множество совершенно обособившихся и независимых княжеств, которые трудно было считать даже какой-то федерацией.

Потерявший свое политическое значение, завоеванный и разграбленный войсками Андрея Боголюбского Киев, тем не менее, продолжает оставаться церковной столицей Руси. Святая София – по-прежнему кафедра Киевских и всея Руси митрополитов. И хотя Русь сотрясают кровопролитные войны между князьями, единая Русская Церковь не дает окончательно забыть и похоронить идею Руси как единой страны, единого народа. Церковь, таким образом, является в условиях феодальной раздробленности наиболее значимым связующим и объединяющим фактором. Единство Русской Церкви сохраняется незыблемым в течение всего домонгольского периода истории Руси. В этом выразилось огромное национально-государственное значение Русской Церкви. Ибо она всегда оставалась началом, противодействующим дроблению и распаду государства. Нечто сходное мы можем наблюдать и сегодня, когда вновь происходит процесс распада единой Российской державы. Отсюда и нападки на Русскую Православную Церковь, которые в последнее время становятся все ощутимее и сильнее.

Вслед за распадом Киевской державы и кровавыми усобицами русских князей очень скоро последовало и вразумление русскому народу. Совсем недавно он принял в сердце свое проповедь Евангелия. Но далека была от христианского идеала евангельской любви жизнь русского народа в эпоху раздробленности и кровавых княжеских усобиц. Поэтому, когда летописец говорит, что «по грехам нашим навел на нас Господь безбожных агарян», или, например, автор «Повести о разорении Рязани Батыем» отмечает: «И была сеча зла и ужасна.... Все это навел Бог грехов наших ради...», то ясно, что между страшным бедствием, ниспосланным Руси, и ее беззаконным бытием имеется самая непосредственная связь. Летописцы признают греховность своего народа как причину беды. Русской земле очень много было дано. В готовом виде она получила Православную Церковь и христианское просвещение. С таким даром народ должен был трудиться во славу Божию, приумножая полученное духовное богатство. Но вместо этого начинается братоубийственная вражда, за которой неминуемо должно было последовать вразумление.

Другой духовно-нравственной причиной катастрофы, постигшей Русь в середине XIII в., было то, что более, чем за два с половиной века, которые минули со времени крещения Руси, наш народ в полной мере так и не воцерковился. Уже были явлены вершины святости на примере таких подвижников, как преп. Антоний и Феодосий Киево-Печерские, было немало святых и благочестивых князей и святителей, но огромная масса народа оставалась полуязыческой. Имели место двоеверие и пережитки язычества. Полноценной церковной жизни во многих районах Руси, особенно в сельской местности, так и не было налажено. А кое-где просто еще продолжали поклоняться идолам.

Как пример недостатков в сфере церковной жизни можно упомянуть то, что подавляющее большинство населения не считало необходимым венчаться в церкви. Вообще, в области таинства брака на Руси было допущено немало искажений. Слишком живучи были рудименты языческого сознания. И хотя Церковь утверждала моногамный брак, оставалось много неприемлемого с точки зрения христианства. В простонародье еще бытовали обряды т.н. «купальской ночи», разного рода «русалии» и иные безнравственные обычаи. Но даже в княжеской среде можно было столкнуться с нехристианским отношением к таинству брака. Так, князь Мстислав Удалой после поражения своего зятя, князя Ярослава Всеволодовича Переславль-Залесского, в битве под Липицей отобрал назад его жену – свою дочь княгиню Феодосию-Ростиславу (мать св. кн. Александра Ярославича Невского). Князь считал вправе распоряжаться дочерью даже после ее замужества.

Мы вспоминали ряд благоверных князей, прославленных в лике святых. Но они при всей своей многочисленности, к сожалению, составляют лишь очень малую долю от всей массы русских князей. В большинстве своем князья, которые как вожди своего народа были призваны проповедовать и утверждать среди своих подданных христианство, не исполняли своего предназначения. Вместо этого они воевали друг с другом, являя омерзительные примеры того, что было прямо противоположно евангельским заповедям. Достаточно вспомнить ослепление князя Василька Теребовльского, что было сделано его родственниками-князьями. Или насильственное пострижение князя Киевского Рюрика Ростиславича, который, однако, не смирился, а при первом же удобном случае снял монашеские одежды и вновь стал княжить в Киеве. Огромные силы, энергия, средства были истрачены впустую на эти междоусобия. Если бы все это было направлено на христианское просвещение русского народа, страна была бы совершенно другой. Хотя часто можно встретить утверждение, что эпоха Киевской Руси – это «золотой век» нашей отечественной истории. Может быть, такое утверждение возникло, потому что в ту пору все-таки существовало сознание единства Руси, потому что Руси удавалось отстоять свою независимость от внешнего врага. И новгородцы, и киевляне, и суздальцы, и даже галичане одинаково сознавали себя частью Руси. И обусловлено это было во многом именно их церковным единством в лоне Киевской митрополии. Характерно, что игумен Даниил, который в XII в. посетил Гроб Господень, поставил там лампаду за всю Русскую землю. Точно так же поступила, посетив Святую Землю, и преп. княжна Евфросиния Полоцкая. Правда нужно сказать, что не стоит переоценивать это древнерусское сознание народного единства. Как подметил Е.Е.Голубинский, мы всюду встречаем в источниках название «Русская земля» и нигде не встречаем выражения «русский народ». То есть было скорее ощущение единства земли, к которой все принадлежат, а не целостности народа.

Все эти факторы во многом обусловили ту трагедию, которая разразилась на Русской земле в середине XIII в., когда полчища Батыя за короткий срок – всего в несколько лет – по сути смели с лица земли Киевскую Русь. Нашествие монголо-татарских орд обозначило новый период в истории Руси и Русской Церкви.

Говоря о т.н. «монгольском» периоде русской церковной истории, необходимо остановиться на общей характеристике эпохи зависимости Руси от Золотой Орды. В исторической науке существуют самые разные точки зрения на события периода завоевания Руси татаро-монголами.

Так, например, у ряда авторов существует тенденция к умалению отрицательного значения татаро-монгольского нашествия для Руси. Более того, такие авторы, как весьма популярный в последние годы Лев Гумилев, приходят даже к отрицанию самого факта зависимости русских княжеств от монгольского государства. У Гумилева немало интересных идей, но к его попыткам построить оригинальную концепцию русско-монгольских взаимоотношений нужно относиться с большой осторожностью.

Описывая Батыево нашествие на Русь, Гумилев приуменьшает количество военной силы татаро-монголов. По его мнению, у Батыя было от 50 до 70 тысяч человек. В то же время, согласно источникам XIII столетия, численность Батыева воинства можно оценить в пределах 300 тысяч человек. Причем, к подобному выводу можно прийти, используя не только русские, но и китайские источники. Известно, что в походе на Русь приняли участие не только воины улуса Джучи, но и главнейшие силы всей империи потомков Чингисхана. Гумилев считает очень преувеличенными эти сведения. Между тем, такой авторитетный исследователь, как Георгий Вернадский, полагал, что 50 тысяч воинов – это лишь число монголов в армии Батыя, ее ядро. Но были и влившиеся в орду половцы-кипчаки, и другие тюркские племена. С учетом их войско Батыя, по оценке Вернадского, достигало свыше 120 тысяч человек.

Монголы повсюду сеяли смерть и разорение. Так было не только на Руси а вообще всюду, куда приходило монголо-татарское войско. Например, в Азербайджане, как пишет арабский историк Ибн-эл-Атир, монголы, взяв один город, «положили они мечи на жителей и не осталось ни малого, ни великого, даже ни единой женщины, они распарывали даже утробы беременным и убивали зародышей, насиловали женщин и потом убивали их. Бывало, кто-нибудь из них зайдет в улицу, на которой множество людей и убивает их одного за другим, пока не управится со всеми, но ни один из них не протянет на него руку». Причем весть об этой страшной жестокости монголов шла впереди их войска и парализовывала людей. Еще один эпизод времени покорения монголами Закавказья: «Женщина татарская вошла в дом, убила множество находящихся в нем людей, которые приняли ее за мужчину. Положила она оружие и оказалось, что это женщина. Тогда убил ее мужчина, которого она забрала в плен. От некоторых жителей в Мирабе я слышал, что когда татарин вошел в улицу, в которой было 100 мужчин, стал убивать их одного за другим до тех пор, пока не уничтожил их всех. Но ни один не протянул руки на отпор». Великолепно разработанная тактика сражений, железная боевая дисциплина, основанная на страхе смерти, и страшная жестокость, – вот причины успешного продвижения монголо-татарского войска на Запад.

В короткие сроки монголы захватили большую часть Китая, Среднюю Азию, Персию, Закавказье. В 1223 г. отряд монгольских полководцев-нойонов Джебэ и Субэдэя вышел через половецкие степи к южным рубежам Руси. Столкновение с монголо-татарами произошло на реке Калке. Здесь русские полки впервые встретились с монгольской ратью, посланной Чингисханом в разведку. Монголы объявили, что воюют только против половцев. Однако, половцы в союзе с русскими дружинами выступили объединенным войском против татар. Почему монголо-татары преследовали половцев? Это объяснялось тем, что половцы, будучи частью огромного тюркского этноса, кочующего на огромных пространствах от Черного моря до Китая, уже вступили в борьбу с монголами. Большое количество половцев служило в мусульманской среднеазиатской империи в войсках хорезмшаха Мухамеда. Чингисхан вел с ним победоносную войну. Половцев как своих противников монголы преследовали вплоть до границ Руси. К этому времени у русских князей с половцами уже были давно и тесно налаженные связи, часто скрепляемые династическими браками. Достаточно вспомнить хотя бы князя Андрея Боголюбского, мать которого была половецкой княжной – супругой Юрия Долгорукого. Летопись нам сообщает, что половцы пришли к русским князьям и предложили выступить против монголов вместе, объяснив, что если этого не сделать, то всех разобьют поодиночке. На съезде князей в Киеве были колебания относительно целесообразности союза с половцами, которым не доверяли. Но по предложению Мстислава Галицкого решено было все же выступить против монголо-татар. Князь Мстислав Галицкий сказал, что половцы могут покориться монголам, и тогда они обрушатся на Русь уже в союзе с половцами. Мстислав считал, что лучше выступить на монгольское войско вместе с половецкими отрядами. В итоге русские дружины пришли вместе с половецкими на Калку. Русские в этой битве были полностью разбиты. Половцы первыми побежали с поля брани, смяв русские полки. Между русскими князьями не было единогласия. Не было единого командования. Одни воевали самостоятельно, мечтая получить всю славу победителя в одиночку, другие стояли, не решаясь выступить на врага. В конце концов все были разбиты порознь. На поле боя осталось великое множество убитых и раненых русских воинов, в том числе почти все князья, так и не достигшие согласия между собой. На их тела монголы положили доски и пировали, празднуя победу.

Это было первое знакомство русских с монголо-татарами. Впрочем, скоро они повернули назад и растворились в степях. Вместо того, чтобы извлечь для себя урок, русские по традиции успокоились, почему-то решив, что больше монголы на Руси не появятся. Но для монголов эта экспедиция против половцев отнюдь не была эпизодом. У Чингиса и его потомков были завоевательные планы, идущие весьма далеко. Речь шла о покорении Европы и дальнейшем всемирном господстве. Чингисхан мечтал об империи, протянувшейся от Тихого океана до Атлантики. Однако, вскоре после битвы на Калке, в 1227 г., Чингисхан умер. Он оставил завещание, в котором исчислялись еще непокоренные народы. На Западе их значилось 11. Среди этих 11 народов упоминаются и русичи.

Когда Чингисхан умер, его преемником на престоле великого хана монголов стал один из его сыновней – Угэдэй. На курултае – съезде принцев крови, чингизидов, – было решено продолжить покорение еще не завоеванных народов. Так что завоевательные действия татар отнюдь не ограничивались, как пишет Гумилев, только намерением защитить свои западные границы. Ведь к моменту смерти Чингисхана они проходили еще очень далеко от Европы. Безусловно, продолжение монголо-татарской экспансии на Запад было результатом оформившейся при Чингисе завоевательной политики, страсти к мировому господству. Этим была уже буквально одержима монгольская аристократия – потомки и наследники Чингисхана, которым не терпелось повторить блестящие захватнические походы своего почившего предка. Идея мировой империи стала главной причиной нашествия татаро-монголов на Русь.

После смерти Чингисхана его сыновья разделили империю на уделы-улусы. Однако, единство монгольского государства было достаточно прочным на протяжении почти целого столетия. Во главе империи стоял великий хан, вассалами которого признавали себя все остальные Чингизиды. Старший сын Чингиса – Джучи – скончался прежде отца. Поэтому во главе улуса, выделенного потомкам Джучи, встал его сын – Бату, более известный на Руси как Батый. Его удел был самым западным. Он включал в себя Запад Сибири, нынешний Казахстан, нижнее Поволжье и Северный Кавказ. Ядро владений улуса Джучиева составили половецкие степи, известные под названием Дешт-и-Кипчак. Покоренные тюрки-половцы частично влились в татаро-монгольский этнос, уже вобравший в себя множество других народов. Собственно монголы составляли в нем уже меньшинство. Впоследствии даже язык монголов был вытеснен тюркским. Часть непокоренных половцев ушла на Запад, в Венгрию.

Итак, Батыю предстояло теперь завоевать Русь и идти на Европу. Причем, сделать он это должен был не только силами своего улуса. В помощь Бату были выделены войска и других уделов империи, а также опытные монгольские полководцы и младшие принцы дома Чингисхана.

Первым делом монголы в 1236 г. взяли Волжскую Болгарию. Путь на Русь был открыт. Опустошительный поход на русские княжества начался в декабре 1237 г. взятием Рязани. Тщетно взывал о помощи Рязанский князь Юрий. Его тезка – Юрий Владимиро-Суздальский – сводил личные счеты, а потому не пошел на помощь Рязани. Так же точно поступили и другие недальновидные и мелочные в своих амбициях русские князья. В результате монголы сумели разбить всех порознь. Рязань пала после пятидневного штурма. Город и его жители были практически полностью уничтожены. Князь Юрий разделил участь своих подданных. Рязань так и не смогла уже оправиться от перенесенного погрома: позже, в XIV в., город был заново создан уже на другом месте. Раскопки на городище Старой Рязани выявили огромное количество изрубленных человеческих костяков в братских могилах. Все это очень мало похоже на обрисованную Гумилевым идиллическую картину мирного сосуществования русских и монголов в едином «евразийском» государстве.

Предание донесло до нас рассказ о подвиге сына князя Юрия – Феодора, удельного рязанского князя. Прибыв к Батыю с дарами, он выразил ему покорность ради спасения от гибели своих подданных. Батый потребовал от Феодора отдать ему красавицу-княгиню Евпраксию. Естественно, Феодор отказал, чтя святость таинства брака. За это он был казнен по приказу хана. Евпраксия, по преданию, во время монгольского штурма сбросилась с высокого терема вместе с малолетним сыном Иоанном, дабы избежать поругания от монголов. Отсюда возникшее впоследствии название городка, где все это произошло, – Заразск (т.е. место, где «за раз» убилась княгиня), позднее и ныне – Зарайск. Среди рязанских князей, павших, защищая родину от монголов, древние святцы называют местночтимым святым наряду с Феодором и Евпраксией также князя Олега Ингваревича. Он был взят в плен и предан мучительной казни за отказ служить Батыю.

В начале 1238 г. татаро-монгольские полчища опустошили Владимиро-Суздальскую землю. Коломна и Москва были стерты с лица земли. В праздник Сретения Господня, 2 февраля 1238 г., монголы осадили Владимир. Князь Юрий, отказавшийся помочь Рязани, оказался теперь сам в положении оставленного другими князьями, один на один со страшным врагом. Юрий отъехал из города, чтобы набрать армию. Город обороняли его старшие сыновья Всеволод и Мстислав. Однако, силы были неравны. Используя осадную технику, сделанную китайскими инженерами, монголы пробили городскую стену, так как разбить Золотые ворота так и не смогли. Владимир повторил участь Рязани: резня, пожары и грабежи. Княгиня Агафия и вся княжеская семья, епископ Владимирский Митрофан и последние защитники города заперлись в Успенском соборе. Почти все они были уморены дымом от костров, разведенных вокруг храма. После этого монголы ворвались в собор и добили остававшихся в живых. Собор, как и весь город, был разграблен. Однако, чудом после всего случившегося кошмара уцелела Владимирская икона Божией Матери. После ухода монголов немногие уцелевшие жители Владимира водворили ее на место в заново освященном после поругания соборе.

Проявивший себя поначалу столь неблаговидно великий князь Владимиро-Суздальский Юрий (Георгий) искупил свою вину подвигом мученичества за веру и Отечество. Несмотря на малочисленность своей дружины он 4 марта 1238 г. дал сражение Батыевой рати на реке Сить, неподалеку от Ярославля. Князь пал, как герой, сражаясь с врагом. Мощи его через два года после гибели были обретены на поле брани и положены в Успенском соборе Владимира. Князь Георгий почитается в лике святых мучеников. Вместе с ним пал в бою и первый удельный князь Ярославский Всеволод Константинович. Брат последнего – князь Ростовский Василько Константинович, – израненный попал в плен. Ему было предложено стать союзником Батыя, но молодой князь предпочел мучительную смерть измене своей вере и Отечеству. Вдова Василька – княгиня Мария – вскоре также потеряла и отца – святого князя Михаила Черниговского. Она приняла постриг и удалилась в основанный ею в Ростове Спасский монастырь.

Разгромив основные силы Владимиро-Суздальской земли, монголы рассредоточили свои отряды и принялись за менее значительные города. За один лишь месяц они взяли и разграбили четырнадцать городов Северо-Восточной Руси. В их числе были Ростов, Ярославль, Переяславль-Залесский, Юрьев-Польской, Дмитров, Галич-Мерьский и другие. После разорения Северо-Восточной Руси монголо-татары устремились к Новгороду. По пути были взяты и уничтожены Тверь, Волоколамск и Торжок. Повсюду творились страшные зверства. Однако, не доходя 100 верст до Новгорода, монголы почему-то отступили от богатейшего русского города. Что случилось, остается загадкой, но Промысл Божий уберег Новгород. Едва ли правы историки, которые объясняют все надвигавшейся весенней распутицей и страхом перед новгородскими болотами. В марте-апреле монгольской коннице еще можно было не опасаться весенней распутицы. От Новгорода монголы повернули на юг.

По пути они приступили к Козельску, но маленький городок неожиданно оказал невероятное сопротивление. Семь недель монголы не могли взять его приступом. Город был прозван ими «злым». Овладев, наконец, Козельском, монголы, которым чуждо было какое-либо великодушие, уничтожили все население города. По преданию, малолетний князь Василий Козельский погиб, захлебнувшись в крови своих подданных.

Монголы так и не решились приступить к Смоленску. По преданию, этим город обязан святому воину Меркурию, который один выступил против монгольского отряда и своими героизмом так ошеломил врагов, от рук которых мученически погиб, что они не дерзнули штурмовать город, в котором столь храбры его жители. После всего учиненного на Северо-Востоке разгрома татаро-монголы ушли в половецкие степи, что в междуречье Дона и Волги. Здесь орды Батыя отдыхали от ратных трудов и готовились к дальнейшему продвижению на Запад.

Казалось бы, что после всего происшедшего князья Южной и Западной Руси, видя печальную участь Рязанской и Суздальской земель, наконец-то должны прийти в себя. Однако, отрезвления не последовало. Распри и усобицы не прекратились даже после кровавых событий зимы 1237–1238 г.г. Русские князья проявили уже не только попрание евангельской заповеди любви к ближнему и братолюбия, но и просто отсутствие элементарного здравого смысла. Объединения сил для отпора монголам так и не произошло. Не было сделано абсолютно никаких попыток защитить оставшуюся не разгромленной часть Руси от надвигающейся опасности. Напротив, между двумя наиболее влиятельными князьями Южной Руси – Даниилом Галицким и Михаилом Черниговским – завязалась ожесточенная борьба. Князья отбирали попеременно друг у друга Галич и Киев. Пока в Киеве княжил Михаил, он успел умертвить присланных к нему туда Батыевых послов, требовавших покориться хану. Согласно своду монгольских законов Чингисхана – Яссе, – это означало, что Киев обречен на уничтожение. Вскоре Михаил бежал в Венгрию, оставив Киев пожинать плоды легковесного отношения князя к монгольской угрозе. Город занял Даниил, но вскоре последовал в Венгрию за своим соперником, оставив Киев под управлением своего воеводы Димитрия.

В 1240 г. татаро-монголы разгромили родовой удел Михаила – Чернигов, опустошили Переяславль Южный. Вскоре они подошли к Киеву. После нескольких дней ожесточенной осады 6 декабря 1240 г. город был взят приступом и практически полностью разрушен. Сопротивление киевлян было отчаянным. Об этом свидетельствует, в частности, полное разрушение стенобитными орудиями Десятинной церкви, в которой укрылись последние защитники былой столицы Руси. Почти все население было перебито или уведено в плен. Город с населением свыше ста тысяч человек превратился в груду развалин. После ухода монголов на пепелище вернулось лишь несколько сот уцелевших жителей. За Киевом пришел черед Галицкой, Волынской и Турово-Пинской земель. Здесь монголы также прошлись кровавым смерчем.

Помимо уже упомянутых князей, отдавших свои жизни за веру и Отечество в годы Батыева погрома Руси, погибло, совершая подвиг, великое множество русских людей. Но если князья-мученики были впоследствии канонизированы, то множество безымянных жертв монгольского завоевания, в том числе священномучеников, так никогда и не было причтено к лику святых. В годы татарщины это было невозможно по политическим мотивам, а потом память о них постепенно стерлась. Если у князей были их родственники и подданные, благодаря которым и через несколько веков о них помнили, а потому канонизировали, то большинство принявших мученический венец священнослужителей, монахов и мирян оказалось просто забыто.

Все они, безусловно, совершили великий подвиг. Простые люди защищали свою землю и веру. Священнослужители во дни Батыева погрома совершали богослужения, исповедывали воинов и горожан, воодушевляли на ратный подвиг. Большинство из них умирало потом при штурме с крестом в руках. Пока шел захват Руси, никаких поблажек духовенству не делали. Татаро-монголы резали всех подряд. Льготы и ярлыки, даруемые Церкви, – все это будет позже, когда Русь будет покорена. К сожалению, так ни когда и не было предпринято попытки подсчитать, сколько было убито священнослужителей в годы Батыева нашествия, хотя, несомненно, было огромное количество священномучеников. Известны лишь имена архимандрита Пахомия, игуменов Даниила и Феодосия – настоятелей владимирских монастырей, погибших при штурме города Батыем в 1238 г. Сохранились и имена нескольких епископов, погибших в 1237–1240 г.г. Среди них – епископ Рязанский Евфросин, епископ Переяславский Симеон и епископ Владимирский Митрофан.

После кровавого погрома Руси путь монголов лежал далее – в Европу. Причем, наиболее важным в стратегическом отношении регионом монголам представлялась Венгрия, куда откочевала часть половцев во главе с ханом Котяном. Венгрия была самым западным участком степной зоны, гигантским пастбищем, и поэтому кочевники-монголы хотели превратить ее в плацдарм для наступления на страны Европы. В 1241 г. армия Батыя разгромила объединенное польско-германское воинство под Лигницей, в Польше. Орда прошла через Богемию и Силезию в Венгрию, где разгромила венгров и половцев. Затем монголы разорили Хорватию с Загребом и вышли к берегу Адриатического моря в районе Сплита. Впереди лежала Европа, почти столь же беззащитная, как и Русь, так как объединить ее усилия в борьбе с монголами надежды не было. Папа Григорий IX и император Фридрих II враждовали не менее отчаянно, чем Даниил Галицкий и Михаил Черниговский. В Европе началась паника. Фридрих приготовил в Сицилии корабль для бегства от монголов.

Однако, продолжения похода Батыева войска не последовало. Орда была измотана длительным походом. Русь, принявшая на себя основной удар, по сути спасла Европу от повторения своей участи. Кроме того, на свертывание похода повлияло еще одно обстоятельство: в Монголии в декабре 1242 г. неожиданно умер великий хан Угэдэй. Батый поспешил назад, чтобы принять участие в выборах нового великого хана, намереваясь повлиять на их исход.

Вернувшись в 1243 г. на Южную Русь, Батый основывает на покоренных им землях свое государство, которое называлось «ханство Кипчакия», так как земли половцев-кипчаков – южнорусские степи и Поволжье – составили ядро владений Бату. Государство это также известно под названием «Золотая (или Синяя) Орда». Оно простиралось от Хорезма на Востоке до Болгарии на Западе, от Руси на Севере до Крыма и Кавказа на Юге. Первоначальные же территории улуса Джучи в Средней Азии и Казахстане отошли брату Батыя – Орде. Русь, разгромленная и обескровленная, а потому практически не способная к сопротивлению, вошла в состав державы Батыя на правах подконтрольных монголам земель с правами частичной автономии. Конечно, это было насилием над Русской землей, а отнюдь не ее добровольным вхождением в состав Золотой Орды, как это представляет Гумилев. У русских князей просто не было выхода. Можно было либо признать Батыя своим верховным государем, «царем», как позже стали называть его на Руси, либо, в случае непокорности и попыток сопротивления, русские княжества просто обрекались на полное уничтожение, а русский народ – на истребление.

В устье Волги, на берегах одного из ее рукавов – Ахтубы, в ста километрах от нынешней Астрахани, Батый построил свою столицу – город Сарай-Бату (ныне городище Селитряное). Сюда он вызывает русских князей, обязанных отныне прибывать к хану с выражением своей вассальной зависимости и покорности. С государственной самостоятельностью Руси надолго покончено. Северо-Восточная Русь и юго-западные княжества смогли, признав Батыя свои верховным государем, сохранить прежнюю структуру княжеского управления и местные династии Рюриковичей. Но южные земли с Киевом, Переяславлем, а также часть Черниговского княжества и Подолия стали территориями, непосредственно управляемыми монголами, которые держали там свои войска. Эти земли наиболее пострадали от монголов, а после нашествия более всего испытывали на себе их насилие. Поэтому большая часть населения отсюда бежала на Северо-Восток или в Галицию. Укрываться от монголов в почти безлесой Киевской земле было очень сложно.

Князья, сохранившие свои уделы, отныне получали от хана ярлык на управление своими княжествами. Уже в 1242 г. князь Ярослав Всеволодович, отец св. Александра Невского, отправившись в ставку Батыя, был утвержден великим князем Владимирским. Ярослав также должен был отправиться и в Каракорум, ко двору великого хана монголов Гуюка. Подобные визиты в Орду или в Монголию на первых порах после завоевания Руси должно было совершать большинство русских князей.

Поездку в Орду, на поклон к Батыю, вскоре был вынужден совершить и Даниил Романович Галицкий. В 1246 г. в Орду прибыл и св. князь Михаил Черниговский. Он ехал фактически на верную смерть, так как его активная борьба с монголами и убийство послов в Киеве не давали никаких шансов на помилование. Михаилу было предложено пройти через очистительные языческие огни и поклониться идолу Чингисхана, что православный князь с негодованием отверг. Михаил проявил себя не лучшим образом в борьбе с Даниилом Галицким и в годы нашествия Батыя. Известно, что на Лионском соборе он пытался заручиться помощью западных католических держав в борьбе с монголами. Но в конечном итоге князь Михаил на исходе жизни многое переосмыслил как православный христианин и возвысился над своими духовными немощами. Его жизнь была увенчана мученическим подвигом: за отказ совершить языческий обряд Михаил и его верный боярин Феодор были казнены по приказу Батыя. Святые мощи Черниговских чудотворцев впоследствии были привезены из Орды в Москву и положены в монастыре св. Иоанна Предтечи под Бором, в Замоскворечье. Позже их перенесли в Архангельский собор Кремля, где они почивают и доныне. На месте первоначального погребения мучеников построена церковь Черниговских чудотворцев, по имени которой и переулок назван Черниговским.

Однако, нужно отметить, что казнь Михаила Черниговского носила скорее политический характер, а религиозно-обрядовый момент был использован как повод. Это, впрочем, нимало не принижает подвига святого князя и не уменьшает его святости. Но в целом, монголо-татары, при всей их жестокости, были очень терпимы по отношению к любой религии. Уважение ко всякой религии монголы строили на признании единого Божественного начала. Сами они таковым почитали Небо. Монголы проявляли большую терпимость и к христианству. Одной из причин этого было также и то, что в эпоху завоеваний Чингисхана и его потомков в Монголии большое влияние имели христиане-несториане. Несторианство исповедовали многие тюркские и монгольские племена, в частности, уйгуры и кераиты, крещеные миссионерами-монахами из Персии. Несторианками были жены многих монгольских ханов. Сын Батыя Сартак также принял несторианство. Известно, что великие ханы Гуюк, Мункэ и Хубилай очень симпатизировали христианам. Хубилай на Пасху и Рождество приказывал несторианским священникам приходить во дворец с Евангелием и совершать богослужение с каждением Евангелия, которое Хубилай почтительно целовал. Точно также поступали и приближенные хана, не будучи христианами. Правда, одновременно с христианами при дворе хана отправляли свои обряды мусульмане, язычники и даже иудеи.

Толерантное отношение к религии было одним из принципов политики Чингисхана. Понятно, что это было одним из условий, при котором Чингис мог надеяться создать мировую империю. Основным законодательным сборником, которым руководствовались преемники Чингисхана была его «Книга запретов» или «Ясса», в которой предписывалось уважительное отношение ко всем религиям. И все ханы должны были клятвенно обещать исполнять эти предписания, в том числе – быть терпимыми ко всем религиям. Великий хан монголов Мункэ в ответ на предложение монаха-францисканца Рубруквиса принять католичество заявил: «Все люди обожают одного и того же Бога, и всякому свобода обожать Его как угодно. Благодеяния же Божии, равно на всех изливаемые, заставляют каждого из них думать, будто его вера лучше других». Чем не экуменист XIII века?

Отношение Батыя к Русской Православной Церкви естественным образом вытекало из этой устоявшейся монгольской традиции терпимости и даже покровительства к христианам. Конечно, Церковь и духовенство пострадали в Батыево нашествие точно так же, как и весь русский народ. Храмы и монастыри были разграблены и преданы огню. Множество священнослужителей перебито. Погиб или, как полагают, бежал в Грецию и митрополит грек Иосиф. Однако, как только монголы ушли, утвердив зависимость Руси от Золотой Орды, так сразу же утвердилось в русских землях основанное на Яссе Чингисхана покровительственное отношение монголов к Русской Церкви. Она осталась фактически единственным свободным установлением на покоренной Руси. Когда в 1246 г. по приказу ханов Гуюка и Батыя была произведена перепись населения с целью обложения его данью, все духовенство было освобождено от любых выплат монголам. Отношение к священнослужителям у монголов помимо идеологически обусловленной терпимости в то же время имело и некоторый оттенок суеверия. Православные священники воспринимались язычниками-монголами отчасти, как и свои собственные шаманы, которых, как считалось, лучше не обижать. Церковь была освобождена от выплаты дани, а церковный суд остался неприкосновенным. Это стало одной из причин значительного роста церковного землевладения – чем более земель переходило в собственность Церкви, тем большее число людей освобождалось от уплаты дани Орде.

Отношение монголов к Православной Церкви не изменилось и после того, как брат и третий по счету преемник Батыя – Берке – принял ислам. Вероятно, это было еще не глубокое обращение в магометанство, так как житие святого царевича Петра Ордынского свидетельствует, что для исцеления своего больного сына Берке, как типичный носитель языческой психологии, приглашает представителей различных религий, в том числе и Ростовского епископа Кирилла. При том же Берке, в 1262 г., в столице Орды – Сарае – была учреждена православная епископская кафедра. По мнению Карташева, едва ли инициатива открытия этой епархии в столь сложное время могла принадлежать Священноначалию Русской Церкви, тем более, что и в самой кафедре особой практической нужды не было. Возможно, что именно хан по соображениям престижа решил открыть у себя в Орде эту Сарайскую епископию. Вероятнее всего, что это была не совершенно новая епархия, а древняя Переяславская, центр которой после разгрома Переяславля Южного был перенесен в Сарай. Эта епархия в самом центре Золотой Орды должна была духовно окормлять русских пленных, рабов, прибывавших в Орду князей. Вероятно, выполняла она и некоторую дипломатическую функцию в отношениях между Ордой, Русью и Византией.

Хан Менгу-Тимур (1266–1281 г.г.) положил начало еще одной традиции в отношениях между Ордой и Русской Церковью. Он впервые выдал первому после Батыева нашествия митрополиту Киевскому и всея Руси Кириллу II ярлык на управление Русской Церковью, подобно тому, как это делалось в отношении русских князей. Поскольку с самого начала монголы не посягали на права православного духовенства, появление ярлыков, по мнению Карташева, было мерой не учредительной, а охранительной, дабы избавить духовенство от посягательств ханских чиновников, злоупотреблявших своими полномочиями. Во всяком случае, характер ярлыков митрополичьих заметно отличался от характера княжеских ярлыков: монголы в дела управления Русской Церковью никогда не вмешивались.

В ханских ярлыках можно было встретить такие утверждения: «Кто будет хулить веру русскую, надругаться над нею, тот ничем не извинится, а умрет злою смертию». Ярлыки вменяли в обязанность русскому духовенству молиться за хана и его семью. Ярлык Менгу-Тимура объявляет: «Мы пожаловали попов и чернецов и всех богадельных людей, да правым сердцем молят за нас Бога, и за наше племя без печали, благословляют нас...». Столь же благожелательно отношение к Русской Церкви и хана Узбека, выраженное в его ярлыке митрополиту св. Петру. Несмотря на то, что Узбек и все последующие за ним ханы Золотой Орды уже были мусульманами, они считали необходимым продолжать следовать традиционной монгольской веротерпимости и не проявляли столь характерного для ислама религиозного фанатизма. Узбек, например, подобно многим другим ханам, был женат на христианке – дочери византийского императора Андроника Младшего Палеолога. Сестра же Узбека – Кончака – вышла замуж за Московского князя Юрия Данииловича и в крещении получила имя Агафия. Вообще же подобные случаи женитьбы русских князей на крещенных монгольских принцессах были не редки на Руси в XIII-XIV в.в. Так, на дочери Менгу-Тимура, получившей в крещении имя Анна, был женат князь Ярославский и Смоленский св. Феодор Чермный.

Позже, в XIV столетии, Русские митрополиты также приезжают в Орду за ярлыками. Митрополит св. Феогност в 1343 г. получил ярлык от Джанибека, который, будучи мусульманином, оставался, однако, весьма благосклонным к Русской Церкви. Его отношение к православному духовенству традиционно для монголов: для исцеления своей жены Тайдулы он приглашал св. митрополита Алексия Московского. В 1357 г. св. Алексий приезжал за ярлыком к хану Бирдибеку. Последний же ярлык датирован 1379 г.: его выдал нареченному митрополиту Михаилу-Митяю хан Атюляк. После этого вскоре последовала знаменитая Куликовская битва, и отношения Руси с Ордой вошли в иную фазу. Власть монголо-татар на Руси стремительно ослабевала, и выказывание ханами расположения к Русской Церкви утратило всякий смысл. Кроме того, исчезли старые монгольские традиции, сменившиеся фанатичным исламизмом.

Характеризуя в целом «монгольский» период русской истории, необходимо отметить, что отношения между русскими князьями и татарскими ханами имели характер вассалитета. Причем, отнюдь не добровольного. Русские князья поневоле должны были стать вассалами татарского хана, которого на Руси стали именовать «царем». Иначе невозможно было сохранить свой удел и даже жизнь. Это означало также, что русские князья помимо уплаты «выхода в Орду» обязаны были поставлять ханам-чингизидам воинов. Известно, что в начале «Монгольского» периода русские ратники служили в монголо-татарской армии. В частности, это имело место в Персии, Китае. Этот вассалитет выражался и в том, что право на владение землей князья получали не по наследству, как ранее, а как дар, милость, оказанную ханом за лояльность и подтвержденную ярлыком. Первоначально все князья должны были ездить за ярлыком в Орду. Но примерно лет через 70 все уже ограничилось получением ярлыка одним лишь великим князем. Это означало вассальную зависимость великого князя и всех подчиненных ему князей от хана Золотой Орды.

В этот период сильно меняется значение различных областей Руси. Киев в своем политическом значении пал окончательно. Образуются новые центры. Первоначально соперничали за гегемонию Владимиро-Суздальское и Галицко-Волынское княжества, затем возвышаются Тверь, Москва, Нижний Новгород. Татары организуют на Руси те же органы управления, что и в других покоренных странах. Они ставят в городах Руси т.н. «баскаков», которые назначаются, главным образом, из представителей монгольской аристократии. Баскаки собирали дань и контролировали деятельность князей. Во главе надзирательных органов в русских княжествах стояли татарские мурзы, а среди их подчиненных могли быть и местные русские соглашатели. Произвол баскаков нередко вызывал восстания на Руси. Татары охотно поддерживали междуусобную борьбу князей, им это было выгодно. Объединение русских земель медленно продвигалось вопреки татарской политике.

Политика русских князей в отношении Золотой Орды тоже была достаточно активной. Русские старались использовать внутренние трения, вражду между различными родами и кланами внутри Золотой Орды, сложные отношения между ханами Золотой Орды и великим ханом, главой государства Чингизидов. Такой характер, в частности, носила деятельность святого князя Александра Невского. Его дипломатия и политика в отношении татар базировалась на использовании внутренних разногласий среди монголов. Характерно, что борьба внутри Орды, которая в XIV-XV в.в. усиливается, ведет и к размежеванию среди русских князей. Определяются группы русских князей, близких к тем или иным монгольским кланам, ведущим борьбу за власть в самой Орде. К одной из тесно связанных с монголами групп в XIII в. относились князья Ростовские. В XIV в. Московские, Тверские и Суздальско-Нижегородские князья также опираются на различные группировки в Орде, когда ведут борьбу за гегемонию среди русских княжеств. В результате этих сложных взаимоотношений уже в XIV в. начинается постепенное объединение русских земель, намечается политический союз центральных русских княжеств во главе с Москвой. Татары, однако, стараются посеять вражду между Москвой и Тверью, Москвой и Рязанью, Москвой и Литвой. Русская Церковь в процессе централизации русских земель постоянно выступает как решающая объединительная сила. Благодаря ей было сохранено сознание единства русского народа, и стало возможным восстановление всех сторон его жизни.

Подъем на Руси оказался возможным и потому, что в самой Орде к исходу XIV в. наметилось ослабление. Монголо-татарский этнос не смог консолидироваться, как это сделал русский народ. Известно, что столица Орды – Сарай – была построена по последнему слову китайской техники: там был водопровод, прекрасные мостовые, удобные дома. Но всего через столетие на его площадях и улицах появляются кладбища. Все зарастает травой, приходит в полный упадок. Происходит разложение общества и государства, обусловленное отсутствием внутренней духовной силы. Особенности менталитета монголо-татар, благодаря которым они сумели создать свою империю, одновременно обернулись и их слабостью. Для них было характерно абсолютно лишенное духовного стержня сознание, запрограммированное исключительно на грабеж. Уже в XVI в., после распада Орды, когда Московский государь упрекал Крымского хана в постоянных набегах, тот отвечал, что не может запретить своим людям грабить русских, так как иначе татарам нечем будет жить. То есть грабеж постепенно стал способом существования, особенностью национального менталитета. Естественно, что такой народ не только не мог развиваться, но даже удерживаться на прежнем уровне. На Руси же, наоборот, все время нарастает процесс укрепления внутренних сил на основе православной духовности, который заканчивается свержением ига после знаменитого «Стояния на Угре» в 1480 г.

Несмотря на терпимое в целом отношение татар к Православной Церкви, эпоха монголо-татарского ига (особенно начальный ее период) характеризуется большим числом мучеников за веру. Мы уже называли имена святых князей, павших, защищая Русь в годы Батыева нашествия, и так и не прославленных мучеников из числа священнослужителей Русской Церкви. В период, последовавший за утверждением господства монголов на Руси, мучениками были, в основном, князья. Среди духовенства в это время почти не встречается жертв монголо-татар, так как к Церкви они стали относиться лояльно. Но князья в это время очень часто оказываются именно мучениками за веру. Конечно, их гибель очень часто была обусловлена и политическими причинами. Но при этом, желая погубить неугодного князя, ему, как правило, предлагали сделать выбор: жизнь ценой измены Православию или мученическая смерть за веру. Именно так произошло со св. Михаилом Черниговским.

Мучеником окончил свои дни и князь Роман Олегович Рязанский, который был зверски казнен в Орде в 1270 г. Его заживо разняли по суставам. Князь Роман тоже причислен Церковью к лику святых. Согласно его житию, он пал жертвой клеветы ханского баскака, нещадно грабившего рязанцев. Роман вступился за своих подданных, но это стоило ему жизни. Князя обвинили в том, что он хулил хана Менгу-Тимура и веру монголов. Терпимость язычников имела, однако, и обратную сторону: уважение монголами христианства требовало и взаимного благожелательного отношения к их язычеству. Князь Роман, который, согласно доносу, осуждал веру хана, должен был понести наказание в соответствии с религиозным законодательством Яссы.

Святой князь Михаил Тверской был замучен в 1319 г. О нем известно, что он также был оклеветан своим соперником, Московским князем Юрием Даниловичем. Кроме того, ему вменили в вину, что у него в плену скончалась супруга Юрия – Агафия-Кончака, сестра хана Узбека. Михаил, добровольно явившийся по приказу хана в Орду, отказался от побега. В его подвиге, может быть, и нет прямого исповедания веры, но его смерть Церковь признала мученической. Это добровольное шествие на смерть «за други своя», ибо в случае непослушания князя ханской воле его родной Твери грозил карательный рейд монголов. Кроме того, неизбежно началась бы война между Москвой и Тверью. Михаил пожертвовал собой, чтобы спасти вверенных ему Богом подданных и не возбуждать междуусобной розни. По приказу Узбека Михаил был казнен самым жестоким образом. Сын Михаила – князь Тверской Димитрий, прозванный «Грозные очи», – считал главным виновником гибели отца оговорившего его перед Узбеком Московского князя Юрия Данииловича. Встретив его в Орде, Димитрий, горя жаждой мести, самолично убил Юрия. За это он был в 1325 г. казнен по приказу Узбека. Однако, назвать кончину Димитрия подлинным мученичеством за веру едва ли возможно. Это скорее наказание за самосуд. Но все же симпатии народа были на стороне Димитрия: его местно чтили в Твери. И ныне его память также празднуется Церковью в общий день памяти Тверских святых.

Говоря о «Монгольском» периоде истории Русской Церкви надо отметить и такой важный аспект ее апостольской, миссионерской деятельности, как обращение в Православие монголо-татар. Оно шло не только через браки, заключаемые княжескими и боярскими семьями со знатными монгольскими родами и даже родственниками хана, но и через прямые обращения. Одним из самых ярких примеров такого рода является судьба Петра, царевича Ордынского, причисленного Русской Церковью к лику святых. Он был племянником хана Берке, т.е. принадлежал к самой верхушке татарской знати. Он крестился, переехал в Ростов, основал здесь Петропавловский монастырь, где перед смертью принял постриг и стяжал к исходу жизни святость. Огромное количество русских дворянских фамилий – Сабуровы, Годуновы, Давыдовы, Толбузины, Бегичевы, князья Ширинские-Шихматовы, Урусовы, Юсуповы, Мещерские, Тенишевы, Кугушевы и многие другие – это все принявшие христианство татарские фамилии. Важно отметить, что более высокий духовный и культурный уровень русского народа способствовал постепенной ассимиляции татар. Причем, принятие христианства имело почти всегда следствием не только переход на службу к русским князьям, но и обрусение. Именно потому, что понятия «христианство» и «Русь» в это время отождествлялись. Недаром слово «крестьянин» первоначально означало – «христианин». Характерно, что слово «крестьянин» распространяется в своем новом значении именно в это время и совершенно вытесняет слово «смерд», которым в домонгольское время обозначали сельского жителя, трудившегося на земле. Т.е. низший слой населения, несмотря на все упомянутые выше рецидивы язычества, именно в монгольский период христианизируется очень глубоко и осмысляется как подлинно христианский народ. Русские летописцы, повествуя о событиях «Монгольского» периода, всегда упоминают только два «народа» – христиан и «поганых». То есть для Руси было чуждо с самого раннего времени какое-либо проведение границ между народами по этническому признаку. Дифференциация всегда проводилась по религиозно-культурному принципу. Перемена веры и адаптация к новой культуре делали вчерашнего монгола вполне русским человеком.

Однако, лояльное отношение ханов к христианству, переход в Православие многих монгольских аристократов, татарской элиты, нисколько не смягчили отношений между русскими и татарами. Они остаются столь же напряженными и враждебными вплоть до падения ига. Переход из числа «поганых» в христианство означал переход в лагерь русских. Еще острее это начинает ощущаться после массовой исламизации татар в XIV в. Жестокость татар остается прежней на протяжении всего периода их владычества над Русью. И к концу XIV, в нашествие Тохтамыша, видны та же жестокость, то же коварство, что и полутора столетиями раньше. «И тот час начали сечь их всех подряд... Эти беды от поганых роду христианскому за грехи наши... Воистину суета человеческая, и всуе суетность людская,» – писал современник разорения Москвы.

Страшные карательные набеги на Русь повторялись периодически до самого конца татарского ига в XV в. (впрочем, набеги татар с целью теперь уже не усмирения, а грабежа будут происходить и после свержения ордынского ига). Поэтому имел место, конечно, никоим образом не союз, а противоборство двух совершенно полярных систем – христианской Руси и языческой (а затем мусульманской) Орды. Причем, одна была основана на Евангельском учении о мире и любви, а вторая, наоборот, ставила во главу угла жестокость, возведенную на уровень доблести.

Для начала «Монгольского» периода русской истории характерно, в первую очередь, то, что государственное начало в жизни страны очень сильно ослабевает. Но русский народ, несмотря на все недостатки Киевского периода и последовавшее за Батыевым нашествием страшное духовное одичание, – это уже народ православный. Именно поэтому недостаток государственности компенсируется за счет возрастания значения Церкви в жизни общества. Именно Русская Церковь является ведущей консолидирующей силой, которая препятствует полному развалу разоренной страны.

В домонгольскую пору мы видим очень мало выдающихся митрополитов Киевских. И напротив, мы встречаем таких великих князей-государственников, как Ярослав Мудрый, Владимир Мономах, св. Мстислав Великий, св. Андрей Боголюбский, Всеволод Большое Гнездо. В XIII-XIV в.в. картина меняется. Это, наоборот, время великих святителей Русской Церкви: Кирилла II, Максима, Петра, Феогноста и Алексия. Среди Предстоятелей Русской Церкви мы уже гораздо чаще встречаем русских по происхождению, которые занимают митрополичью кафедру в законном порядке, в отличие от прецедентов с Иларионом и Климентом Смолятичем. И даже митрополиты-греки этого времени мало похожи на отстраненных и безвыездно пребывавших в Киеве Первосвятителей прежней поры, как правило, даже не знавших русского языка. Владыки-греки Максим и Феогност ведут себя не менее ревностно и патриотично, чем русские Кирилл или Петр.

Именно Церкви в первую очередь обязана Русь тем, что к XV веку она смогла, несмотря на потерю западных земель, вновь консолидироваться и сбросить ордынское иго. Русские митрополиты, проявлявшие, сменяя друг друга, поразительное единодушие и преемственность, заложили основы той политической линии, которую впоследствии восприняли и развили Московские великие князья.

Первым в ряду этих великих святителей необходимо назвать митрополита Кирилла II. Иногда его именуют Кириллом III, хотя реальность бытия митрополита XI в. Кирилла I, помещаемого между Феопемптом и Иларионом, не доказана. Предшественник Кирилла II – грек Иосиф – прибыл на Русь в 1237 г., перед самым нашествием Батыя. Летописи дружно молчат относительно его последующей участи. Если бы он погиб мучеником, то скорее всего память об этом сохранилась бы. Скорее всего он просто покинул Русь. Быть может, это было не малодушие или нежелание положить жизнь за чужую ему русскую паству, но политическое требование Никейских императоров, которые стремились к миру и союзу с монголами ради совместной борьбы с латинянами-крестоносцами. Скорее всего, по этой же самой дипломатической причине греки не могли найти замену Иосифу. Кроме того, после страшного разгрома, учиненного на Руси Батыем, Русская митрополия уже мало прельщала византийских иерархов. В итоге Русская Церковь оказалась обезглавленной в самое трагическое время. Этим попытался воспользоваться Угровский епископ Иоасаф, самочинно присвоивший себе митрополичью власть. Он был за это низложен Даниилом Галицким. Однако, вмешавшись в дела церковные, князь вошел во вкус. И поскольку греки дипломатично медлили с присылкой митрополита, а князья Северо-Восточной Руси не проявляли в этом необычном для Руси деле никакой инициативы, Даниил решил провести на митрополию своего кандидата. Им в 1242 г. стал Кирилл. Кем он был до своего наречения в митрополиты точно неизвестно. При дворе Даниила Галицкого служил какой-то боярин – хранитель печати – по имени Кирилл. Быть может, это и был будущий Первосвятитель. В 1243 г. Кирилл уже именуется нареченным митрополитом, хотя митрополит Макарий (Булгаков) сомневался в том, что ему могли подчиняться не только южные, но и северо-восточные епархии Руси. Это стало возможным лишь после того, как при патриархе Мануиле II в Никее состоялось поставление Кирилла в митрополиты. Он отправился туда в 1246 г., а возвратился на Русь в 1249 г. Вероятно, греки рады были в это сложное время перепоручить Киевскую митрополию заботам русского выходца. Кирилл управлял Русской Церковью довольно долго, до 1281 г.

Практически с самого начала правления митрополита Кирилла проявляется его наиболее характерная черта – Первосвятитель почти что не бывает в кафедральном Киеве, но посвящает большую часть своего времени поездкам по Руси. Тому были свои причины. Во-первых, Киев был разорен дотла, и пребывать в нем было для митрополита весьма затруднительно. Даже кафедральный Софийский собор лежал в развалинах. Город превратился в захолустную деревеньку с ничтожным числом жителей. Киевская земля находилась в непосредственном подчинении монголов, которые управляли ею по своему усмотрению, повсюду чиня насилие и притеснения. Но была и вторая причина для поездок митрополита по Руси: необходимо было устроить церковную жизнь после разорения, ибо везде налицо были черты страшного духовного одичания и деградации.

Уже в 1250 г. митрополит Кирилл посещает Черниговскую, Рязанскую и Суздальскую земли, прибывает во Владимир на Клязьме. С этого времени начинает крепнуть связь этого галичанина, выходца из Юго-Западной Руси, с великим княжением Владимиро-Суздальским и лично со св. князем Александром Невским. Надежды Даниила Галицкого не оправдались: Кирилл отнюдь не стал проводником его политики, но обратил свой взор в сторону святого Александра, духовное родство с которым ощущал все больше и больше. Даниил не снискал симпатий Кирилла, главным образом, в силу своего западничества. Митрополиту были, вероятно, весьма неприятны его заигрывания с папским Римом, от которого Галицкий князь получил в 1253 г. корону и обещание помощи в борьбе с монголами, разумеется, в обмен на обязательство перевести свой народ в католичество. Естественно, что для Предстоятеля Русской Церкви на первом месте стоял вопрос верности Православию, а не сиюминутной политической выгоды. И хотя Даниил впоследствии порвал свои связи с Римом, Кириллу гораздо больше импонировал великий князь Александр, который по отношению к латинянам-крестоносцам был непримирим. Его победы над ливонскими рыцарями и решительный отказ от католицизма перед лицом присланных к нему папой легатов-кардиналов были антитезой прозападным настроениям Даниила.

И дело здесь, быть может, было не только в духовно-нравственной оценке позиции обоих князей. Как мудрый архипастырь Русской Церкви и настоящий подвижник Кирилл, вероятно, умел заглянуть намного вперед. А потому понимал, что стратегия Александра, направленная на замирение с монголами и активное противостояние латинской агрессии, была единственно правильной. Митрополит видел, что лояльность Александра к монголам вовсе не является проявлением угодничества по отношению к ним, но лишь жесткой необходимостью при невозможности воевать на два фронта. Сил противостоять Орде у Руси еще не было. Вместе с тем, при всех ужасах татарщины взаимоотношения с Ордой были таковы, что Русь могла при этом сохранить свою государственность, пусть и ограниченную, сберечь свою православную веру и национальную культуру, самобытность. А это давало в перспективе надежду на возрождение Руси.

В то же время на примере Прибалтики Русь уже могла составить себе представление о том, что такое латино-германский Drang nach Osten. Целые племена, такие, как, например, пруссы, просто истреблялись физически, а их остатки насильственно германизировались. Исчезал язык покоренных народов, исчезали любые формы национальной самобытности. Сами покоренные народы превращались в сословие рабов и обрекались на вековое подневольное бытие. Но главное, не приходилось даже и думать о сохранении Православия на Руси в случае успеха натиска ливонских крестоносцев. Всех ждало насильственное обращение в католицизм. Так что Александр из двух зол все-таки выбирал меньшее.

Поэтому именно ему оказал поддержку Кирилл. Митрополит, вероятно, имел замечательную возможность убедиться в том, что несет православному миру Запад, когда побывал у греков, приехав в Никею для поставления. Это было время, когда Империя Ромеев пала под натиском западного крестоносного воинства в 1204 г. Константинополь, разграбленный и поруганный европейскими вандалами, лежавший в таких же руинах, как и Киев, стал столицей Латинской империи. На обломках Византии возникло множество княжеств крестоносцев и несколько греческих православных государств. Крупнейшим из них была Никейская империя, претендовавшая на преемство от Византии. Никейские патриархи стали Константинопольскими патриархами «в изгнании». Борьба между Никеей и крестоносцами за обладание Константинополем развернулась самая ожесточенная. Причем, налицо было религиозное противостояние католического Запада и православного Востока в этой войне. Митрополит Кирилл, поставленный на Киевскую кафедру в Никее, очень ярко должен был ощутить характер этого противостояния двух христианских миров, трагически разошедшихся между собой.

Этого не в состоянии был постичь Даниил Галицкий, который видел главного противника не в западных феодалах, а в монголах. В конечном итоге политика Даниила и его преемников оказалась обреченной на провал. Западные «союзники» – Польша и Венгрия – к XIV столетию поглотили Галицко-Волынское княжество. В то же самое время, продолжая политику св. Александра Невского, Русь Московская окрепла и положила основание единому Российскому государству. У его истоков, таким образом, лежит та подлинная православная симфония государства и Церкви, которая проявилась в страшное время монгольского разорения в деятельности митрополита Кирилла и св. князя Александра Невского.

Святитель Кирилл особое внимание уделяет Северо-Востоку Руси. В 1251 г. он посещает Новгород. В 1252 г. торжественно встречает Александра Невского, своего духовного сына, по возвращении из Орды и ставит его на великое княжение. А в 1263 г. погребает святого князя в Рождественском монастыре во Владимире. Еще несколько раз приезжал он по разным поводам в столицу Северо-Восточной Руси. Лишь в 1276 г. летописец упоминает о его пребывании в Киеве. Но в 1280 г., за год до кончины, он снова во Владимире. Никоновская летопись говорит о причинах нового путешествия митрополита: «Того же лета (1280) преосвященный Кирилл митрополит Киевский и всея Руси изыде из Киева по обычаю своему и прохождаше грады всея Руси, учаше, наказуеше, исправляше». Здесь, в Суздальской земле, в Переславле-Залесском, великий Первосвятитель скончался 9 декабря 1281 г. Но погребен был по старой традиции Русских митрополитов в Киеве, в соборе св. Святитель Кирилл был очень ревностным и энергичным митрополитом, который деятельно трудился над тем, чтобы сохранить, насколько это было возможно, русскую церковную и культурную жизнь. Он непрерывно разъезжал по различным городам и весям Руси и восстанавливал все, что было возможно. Он ставил епископов и священников, возрождал епархии, монастыри и храмы. Вся его жизнь прошла в поездках по епархиям.

Митрополит Кирилл вынес из своих поездок по Руси впечатление страшного духовного одичания русского народа, серьезнейших искажений и нестроений в церковной жизни. Его жизнь была посвящена тому, чтобы предотвратить духовную деградацию Руси, возродить православную духовность. Его главной задачей было устроение церковной жизни в разоренной стране. Одним из главнейших мероприятий в этом направлении стал Собор во Владимире, созванный в 1274 г. Формально он созывался для поставления на Владимирскую кафедру епископа Серапиона. Кстати, эта кафедра пустовала более двадцати лет после гибели епископа Митрофана. Быть может, Кирилл держал ее вакантной, подумывая о переезде во Владимир. Так что перенос сюда кафедры при преемнике Кирилла – Максиме – осуществился, возможно, не без учета нереализованных планов самого митрополита Кирилла.

Однако, помимо вопроса о поставлении Серапиона, едва ли не главным предметом обсуждения на Соборе стали те нестроения, которые имели место в Русской Церкви. Вот что говорил митрополит, обращаясь к собравшимся епископам, духовенству и мирянам: «Какую прибыль получили мы, оставив Божии правила, не рассеял ли нас Бог по лицу всей земли, не взяты ли наши города, не погибли ли сильные князья наши от острия меча, не уведены ли в плен наши дети, не запустели ли святые Божии церкви, не томят ли нас на всякий день нечестивые и безбожные язычники – все это случилось нам за то, что не храним правил святых наших и преподобных отцов». Итогом работы Владимирского Собора стало «Правило митрополита Кирилла», которое подытожило все, что Собор определил в целях уврачевания нравов. Вместе с митрополитом Кириллом Правило составляли епископы Долмат Новгородский, Игнатий Ростовский, Феогност Переяславский и Симеон Полоцкий. Пункты Кириллова Правила дают представление о нравах, бытовавших среди русского народа в ту страшную пору.

Первый пункт Правила касается вопроса о симонии, то есть продаже церковных должностей и даже священного сана. «Приде бо в слухе нашем, яко неции от братиев наших дерзнувше продати священный сан,» – говорится в Правиле. Митрополит Кирилл обрушивается со всей строгостью на это страшное зло – поставление священнослужителей за мзду, взятку. Святитель считал это особенно недопустимым в пору постигших Русь испытаний, ибо в этом видел корень многих зол. Коль скоро за мзду ставится недостойный пастырь, то чего ждать тогда от его паствы? Кого он может воспитать в таком случае, если сам бездуховен?

Второй раздел говорит о нарушениях богослужебного характера. Особенно сильные искажения отмечались, когда речь шла о практике совершения таинств крещения и миропомазания. Владимирский Собор осуждал практику обливательного крещения, которая распространилась на Руси в это время в силу пастырского небрежения. Митрополит Кирилл считал допустимым крестить через обливание лишь в случае крайней нужды, при невозможности совершать погружение. Собор отмечал также, что по невежеству священнослужителей часто смешивалось помазание елеем при оглашении и миропомазание после крещения. Это, безусловно, страшный показатель полнейшей безграмотности части духовенства. Отчасти это могло случиться и потому, что не было достаточного количества Требников: к этому привели пожары, гибель писцов, недостаток материалов для письма. Да и в клир, ввиду гибели большинства священнослужителей в дни Батыева нашествия, нередко приходилось принимать людей, мало пригодных к священническому подвигу, элементарно безграмотных. Видимо, неграмотные священники заучивали что-то с голоса, не особенно понимая смысл совершаемых священнодействий, – отсюда и страшные погрешности.

Третье правило Владимирского Собора 1274 г. решительно осуждает чудовищный языческий обычай, распространившийся на Руси после Батыева нашествия. Речь идет о кулачных боях на праздники. Почти всегда они заканчивались смертоубийством и последующим снятием одежды с убитого. В Киевский период истории Руси этот варварский языческий обычай был практически изжит. За подобное изуверство законодательство Ярослава Мудрого предусматривало самые суровые кары. Но в пору татарщины, когда жизнь человеческая невероятно обесценилась, когда к смерти привыкли, как к обыденному явлению, возрождаются эти безумные языческие «турниры». Митрополит Кирилл решительно протестовал против этого проявления очерствления душ.

Еще одно правило Владимирского Собора направлено против такого богослужебного нарушения, как совершение проскомидии диаконами. Митрополит Кирилл во время путешествий в Новгородскую землю обнаружил, что там диаконы запросто перед литургией приготовляют Агнец. Этот древний обычай к XIII в. на Руси уже исчез, но после Батыева разорения эта практика появилась вновь в силу безграмотности духовенства и дефицита богослужебной литературы, в том числе Служебников.

Но самым диким нарушением богослужебного устава является, безусловно, возникший в ряде мест в годы татарщины обычай начинать празднование Пасхи уже в день Вербного Воскресения. В результате на Страстной вместо важнейших служб, предваряющих Пасху, шло сплошное гуляние и пьянство. Так низко пал уровень духовного просвещения одновременно с упадком нравственности клириков. Это закономерно, ведь лучшие погибли, а на их место ставили кого попало, так как выбор кандидатов в клирики был небогат.

Два правила митрополита Кирилла особо касались такой тяжелой проблемы, как возобновление среди народа языческих праздников. Церковь решительно встала на борьбу с этими рецидивами языческих культов, которые неожиданно подняли голову в смутные годы анархии и разорения. В частности, осуждает Владимирский Собор празднество «русалии», которое выглядело особенно кощунственным, так как совершалось в Пасхальную ночь или в ночь на Рождество Иоанна Предтечи. Участвовала в «русалиях» молодежь. Это были крайнее разнузданные оргии, сопровождавшиеся ритуальными языческими плясками и массовым блудодеянием.

То есть, можно видеть, что период, последовавший за Батыевым нашествием на Русь, характеризуется не только огромными жертвами и упадком культуры. Запустели не только земли, но и души русских людей. Страшная духовная деградация постигла массы народа. Погибло множество пастырей, и паства моментально стала неуправляемой. Понадобились нечеловеческие усилия митрополита Кирилла и его преемников, прежде чем удалось воспитать по-настоящему православный народ, преодолев всю эту поднятую в годы татарщины бесовскую муть. И тогда стало возможным начать процесс возрождения и объединения русских земель.

Выражением заботы митрополита Кирилла о нравственном воспитании своего народа стало и приобретение им нового, более совершенного славянского перевода Кормчей-Номоканона, сделанное через болгарского князя Иакова-Святислава. При Кирилле была, как уже упоминалось ранее, основана епархия в столице Орды – Сарае. В 1261 г. был поставлен первый Сарайский епископ Митрофан. Новая епархия открылась при митрополите Кирилле также и в Твери. Ко времени Кирилла относится и древнейший ханский ярлык русскому митрополиту. Его выдал Кириллу в 1267 г. Менгу-Тимур.

Преемником Кирилла на митрополии был св. митрополит Максим, грек по происхождению. Ко времени смерти митрополита Кирилла греки сумели отвоевать у латинян Константинополь и возродить Византийскую империю. Политическая ситуация изменилась, и теперь, после некоторой стабилизации положения империи, можно было не опасаться иметь греческого иерарха во главе Русской Церкви, на подвластных монголам территориях.

Несмотря на свое греческое происхождение Максим проявил себя столь же ревностным архипастырем, как и Кирилл. Он продолжал линию своего предшественника, направленную на возрождение духовной жизни в русских землях. Максим был поставлен на Киевскую кафедру в 1283 г. Прибыв в следующем году на Русь, он отправился в Орду за ханским ярлыком. Возвратившись в Киев, Максим в 1284 г. созвал Собор епископов. Характерно, что в годы татарщины активизируется соборное начало в Русской Церкви. Соборы созываются намного чаще, нежели в спокойный Киевский период, ибо есть потребность соборным разумом решать важнейшие дела церковной жизни и устранять недостатки.

Вероятно, целью Киевского Собора было довести до ведома русских архиереев ситуацию, сложившуюся в Константинопольском Патриархате. Наверное, на первом месте стоял вопрос о Лионской унии 1274. То, что Кирилл созвал свой Владимирский Собор в том же году, наводит на мысль о том, что он явился антитезой Лионскому собору. Быть может, после этого имело место некоторое недоверие к грекам. Митрополит Максим, вероятно, желал объявить русским епископам о том, что затея императора Михаила Палеолога с унией потерпела крах, и в Византии по-прежнему торжествует Православие.

Максим очень скоро подтверждает, что его образ управления Русской Церковью остается тем же, что и при Кирилле. В 1285 митрополит предпринимает дальнее путешествие по русским землям, также повсюду уча, проповедуя и внося исправления в церковную жизнь епархий. Он посетил Новгород и Псков, приходил в Суздальскую землю, к которой тоже, как и Кирилл, начинает наиболее тяготеть. Поначалу Максим не помышляет о переезде во Владимир, о чем свидетельствуют совершенные им хиротонии епископов для Владимира – Иакова (в 1288 г.) и Симеона (в 1295 г.). Наконец, в 1299 г. Максим, переведя епископа Симеона в Ростов, все же решается перебраться из совершенно разоренного татарами Киева во Владимир. Выбор Максима, скорее всего, диктовался приверженностью Владимиро-Суздальских князей Православию в противовес пролатинским авантюрам Галицких князей.

Перенос кафедры, конечно же, был делом непростым. Первоначально это, скорее всего, выглядело как частное мероприятие самого Максима, сменившего не кафедру, но лишь резиденцию. Перенесение кафедры могло совершиться лишь при условии соборного утверждения и императорского указа. Все это было позднее задним числом проделано в Константинополе много позже. Вероятно, решение Максима было связано с тем, что Киев был в очередной раз подвергнут монголами разгрому. Под 1300 г. Лаврентьевская и Никоновская летописи сообщают: «...митрополит Максим, не терпя татарскаго насилия, оставя митрополью и збежа ис Киева, и весь Киев разбежался; а митрополит иде к Бряньску, и оттоль иде в Суждальскую землю, и со всем своим житьем и с крылосом». Уже из Владимира Максим вновь совершает свои поездки по Руси: в Новгород, на Волынь. Отсюда он едет в Константинополь.

Максим скончался во Владимире в 1305 г. и был погребен там же, в Успенском соборе, а не в Софии Киевской. Хотя именовался по-прежнему митрополитом Киевским и всея Руси. Грек Максим показал себя иерархом, близко к сердцу принимающим заботы о Русской Церкви. Он обладал, конечно же, и замечательным чутьем, ибо верно уловил особенности политической ситуации на Руси, сделав свой выбор в пользу Владимиро-Суздальского, а не Галицко-Волынского княжества, чья судьба уже была предрешена губительной политикой его князей. Митрополит Максим, наверное, понимал, что ему, греку, легче провести столь болезненную процедуру, как перенос церковной столицы из Киева во Владимир. Этим он оказал неоценимую услугу и Церкви, и государству. По сути новый статус Владимира как церковного центра Руси являлся благословением великим князьям Владимирским на собирание русских земель.

Погрязшие в своих сепаратистских амбициях Галицко-Волынские князья были очень недовольны начинанием митрополита Максима. Они верно угадали, что шаг Первосвятителя был направлен на укрепление авторитета князей Северо-Восточной Руси. Смириться с этим ради единства Руси, если не политического, то хотя бы церковного, они не могли. Галицкие князья опасались, наверное, также и возможности подпадения митрополита в зависимость от Владимирских князей. Это побудило князя Юрия Львовича Галицкого начать хлопоты о создании в Галиче собственной митрополии, независимой от Киево-Владимирской. Эти хлопоты увенчались успехом в 1302–1303 г.г. при императоре Андронике II Палеологе Старшем и патриархе Афанасии. Галицкий епископ Нифонт получил титул митрополита. В его юрисдикции оказались 6 епархий: Галицкая, Перемышльская, Туровская, Владимиро-Волынская, Луцкая и Холмская. Однако, новоиспеченная митрополия, впервые нарушившая единство Русской Церкви и создавшая крайне опасный прецедент, просуществовала очень недолго. В 1305 г., почти одновременно с кончиной св. Максима, Нифонт умер, а с ним до времени была упразднена и Галицкая митрополия.

Следующим после Максима Предстоятелем Русской Церкви стал святитель Петр, митрополит Киевский, Московский чудотворец. С личностью этого святого Первоиерарха нашей Церкви связен очень важный этап в ее истории – начало Московского периода.

Святитель Петр был выходцем из Галицко-Волынской земли, как и митрополит Кирилл II. Очень рано он принимает монашество в одном из монастырей на Волыни. Позже основывает собственную обитель на реке Рать (на границе нынешних Львовской и Волынской областей Украины). От сюда и прозвание Петра – Ратский (или Ратенский, как принято его именовать на Западе Украины). Известно, что святой Петр был замечательным иконописцем. Во время поездки митрополита Максима в Константинополь, Предстоятель Русской Церкви посетил Волынь, где игумен Петр, по преданию, подарил ему написанную им икону Божий Матери, позже прославившуюся своими чудесами под именем «Петровской». Она дошла до нашего времени, и некоторые исследователи видят в ней стилистические особенности, близкие к западной готической живописи, что в принципе могло быть характерно для галицо-волынской школы как наиболее близкой к Западу и подверженной влиянию польских, чешских и немецких мастеров.

Поставление Петра на митрополию произошло при весьма примечательных обстоятельствах. Собственно в Константинополь он прибыл в качестве кандидата в митрополиты Галицкие, на место умершего Нифонта. Его прислал в Византию в 1305 г. Галицко-Волынский князь Юрий Львович. В это же время скончался митрополит Киевский Максим, который, как уже отмечалось, свою резиденцию перенес во Владимир. Великий князь Владимирский Михаил Ярославич Тверской, также как и Юрий Галицкий, отправил в Царьград своего кандидата в митрополиты – игумена Геронтия. Однако, в Константинополе, по-видимому, решили исправить ошибку, допущенную с учреждением Галицкой митрополии, независимой от Киевской. Те же самые император Андроник II Палеолог и патриарх Афанасий, которые учредили Галицкую митрополию, решили упразднить ее. Поэтому в Царьграде был поставлен лишь один митрополит для единой Русской Церкви. Более достойным сочли Петра. Кроме того, это могло компенсировать Галицкому князю утрату собственной митрополии. Однако, вновь, как и в случае с Кириллом II, мы видим поразительный пример того, как уроженец Галиции становится союзником князей Северо-Восточной Руси. В отличие от Галицких князей, озабоченных лишь интересами их княжества, в угоду которым они готовы поступиться даже Православием, митрополиты-галичане Кирилл и Петр выступают в качестве ревностных поборников единства Руси и Русской Церкви.

Петр был поставлен на митрополию в 1308 г. А в 1309 он приехал на Русь. К разочарованию Юрия Галицкого он отправился туда же, где резидировал митрополит Максим, – во Владимир на Клязьме. Однако, здесь его ожидал весьма прохладный прием. Святой князь-мученик Михаил был, конечно же, недоволен тем, что митрополитом стал Петр, а не отправленный им на поставление Геронтий. Вероятно, угождая неприязни своего князя к Петру, епископ Тверской Андрей, сын литовского князя Герденя, отправил в Константинополь клеветнический донос на Петра. Этому делу в Царьграде дали ход, так как, видимо, весьма серьезные обвинения содержались в послании Андрея. В первую очередь, Петра обвиняли в симонии, с которой так боролся митрополит Кирилл. Для разбирательства в Переславле-Залесском был около 1311 г. созван Собор, в котором приняли участие, кроме митрополита Петра, епископы Андрей Тверской и Симеон Ростовский, множество игуменов монастырей, представители приходского духовенства, князья и бояре. Замечательно в этом Соборе столь активное участие мирян в разбирательстве важнейшего вопроса церковной жизни. Оно было весьма бурным. В конечном итоге Петр был полностью оправдан, а Андрей изобличен как клеветник. Все его обвинения строились на том, что Петр действительно при поставлении духовенства взимал какую-то небольшую денежную сумму, что было предусмотрено Правилами Кирилла II. Речь шла не о плате за поставление в священный сан, а о возмещении издержек, связанных с хиротонией: оплата проезда архиерея и его свиты, средства на их содержание (если речь шла о выездах в другие города), оплата всего необходимого для богослужения и хиротонии. Ведь и сегодня в случае хиротонии кого-либо во епископа, ставленник сам приобретает облачение, панагию, посох и т.д. Это вполне нормально. До революции, например, даже всякий награжденный каким-либо орденом Российской империи заказывал его за свои деньги на «Монетном Дворе». Так что проводивший независимое расследование представитель патриарха Константинопольского признал, что Петр ни в чем не погрешил против Кириллова правила о симонии.

Житие святого Петра говорит о том, что он простил клеветника Андрея и оставил ему Тверскую кафедру. Однако, на этом попытки очернить Петра не прекратились. Вероятно, Андрей продолжал интриговать против Первосвятителя, надеясь занять его место, ибо епископствовал в Твери, князь которой – св. Михаил – был в ту пору великим князем Владимирским и всея Руси. Наверное, именно Андрей умело подогревал в Михаиле Тверском неприязнь к Петру, возникшую поначалу из-за того, что митрополитом стал не ставленник князя – Геронтий, – а галицкий кандидат. Иначе трудно объяснить себе эту долговременную вражду св. Михаила против святителя Петра. Тверской князь, без сомнения, искупил ее своим мученичеством в Орде. Однако, митрополит, что естественно в такой ситуации, стал искать себе союзника среди других князей. И нашел его в лице Московского княжеского дома.

Это, конечно же, был огромный политический промах Михаила Тверского. Беспочвенной враждой оттолкнув от себя митрополита, он дал возможность своему пока еще слабому сопернику – Москве – обрести союзника, авторитет которого обеспечивал грядущую победу этому новому политическому центру Руси. Опора святителя Петра на Москву была закономерной. Родной Галич был далеко, его князья слабели с каждым днем, и Петру было очевидно, что их губительная политическая стратегия приведет в скором времени к полному исчезновению Галицко-Волынского княжения. На Северо-Востоке Руси, где уже стал клониться к упадку Ростов, а Ярославль, Суздаль или Рязань не представляли большой политической силы, основное соперничество развернулось между Москвой и Тверью. Поэтому Московский князь Юрий Данилович, человек, надо заметить, абсолютно по-макиавеллиевски беспринципный, тут же замечательно уловил, какую ошибку допускает Михаил. И Юрий мгновенно протянул, пусть из самых корыстных побуждений, свою руку Петру. Именно Юрий на Переславском Соборе выступил наиболее горячим защитником Петра. Конечно, сделано это было Московским князем не случайно: он «спал и видел» стать великим князем Владимирским, отобрав престол у Михаила. Авторитет Петра, как умно рассчитал Юрий, мог ему в этом помочь. Святитель Петр принял эту руку дружбы, протянутую ему князем Московским. Вскоре он отплатил взаимностью Москве: когда в 1311 г. тверская рать во главе с сыном Михаила Димитрием пошла войной на Москву, Петр отлучил его от Церкви за разжигание междоусобицы.

О Петре его житие свидетельствует, что он, подобно своим предшественникам, много ездил по Руси, окормляя духовно даже самые отдаленные епархии. В том числе бывал он и на родной Волыни. Пребывать в стольном и кафедральном Владимире Петру было, наверное, не слишком уютно, опять-таки из-за враждебности к нему Михаила Тверского. Поэтому он нередко подолгу жил в Москве, которая принадлежала его митрополичьему округу, не имея своего епископа. Поскольку интриган Юрий Московский почти все время пребывал в Орде у своего родственника – хана Узбека, – то Москвой управлял его младший брат Иоанн Данилович Калита. С ним у святителя Петра завязываются самые дружественные отношения. Иоанн был мало похож на брата Юрия. Это был князь благочестивый и нищелюбивый. Калитой его прозвали будто бы за кошелек для денег – калиту,– который он носил на поясе, чтобы в любой момент подать милостыню нищим. Другие полагали, что князя так прозвали за его прижимистость, даже скупость. Скорее всего, было и то, и другое. Только не врожденная скупость как порок отличала князя Иоанна, а бережливость ради накопления сил Московского княжества, ради возрастания мощи Руси для борьбы с Ордой. В этом была огромная мудрость Иоанна. Он ведь по сути закладывал сад, плодов которого, как он понимал, ему не суждено было дождаться. Но он как скромный труженик работал на будущее Руси, не заботясь о кривотолках по поводу своего скопидомства.

Как святой прозорливец Петр это понимал, а потому весьма благоволил к Калите. Уже с 1322 г. митрополит практически безвыездно живет в Москве. В 1325 г. здесь, в Москве, св. Петр рукополагает на Новгородскую кафедру архиепископа Моисея. Однако, об официальном переносе церковного центра речи пока нет, ибо нет повода переносить ее из крупного, вполне процветающего Владимира в куда менее значительный городок Москву. К тому же Владимир – это стольный град Руси, хотя Михаил, а позже его дети – Димитрий и Александр – как великие князья лишь титулуются Владимирскими, проживая в своей Твери.

Между тем, в Москве Петра окружают почетом и уважением. Митрополит отвечает дому московских Даниловичей искренней дружбой. В 1325 г. он погребает в московском Кремле убитого в Орде Димитрием Тверским Юрия Даниловича. Юрия сменяет на Московском княжении Иоанн Калита. Своему любимцу Петр оказывает всемерную поддержку. Чувствуя приближение смерти, святитель решает, что должен быть погребен здесь, в Москве. Его мощи должны как бы освятить будущую столицу Руси. Поэтому по совету Петра Калита в августе 1326 г. (то есть в конце строительного сезона – полное «неразумие» с точки зрения технологической по меркам того времени!) спешно закладывает первый в Москве каменный храм – Успенский собор в Кремле. Здесь святой митрополит собственноручно устраивает свою гробницу – в алтаре строящегося храма, вблизи жертвенника. Святитель Петр скончался 20 декабря 1326 г. и был погребен в еще недостроенном Успенском храме. Конечно, во всей истории взаимоотношений святителя с Московским и Тверским княжескими домами налицо сложная политическая коллизия. Но вместе с тем нельзя не видеть в обращении митрополита к Москве и Промысла Божьего об этом граде, которому скоро суждено будет стать новой духовной и политической столицей Руси.

Необходимо отметить и такое важное обстоятельство: митрополита Петра погребал епископ Луцкий Феодосий, земляк святителя. То есть очевидно, что с упразднением Галицкой митрополии в 1305 г. она более не возобновлялась, а епархии Западной Руси подчинялись святителю Киевскому, пребывавшему в Москве.

В то же время, в правление святого Петра имел место еще один прецедент дробления Русской Церкви. На сей раз инициатором отделения от Киево-Владимирской Церкви новой независимой митрополии выступил князь Гедимин, великий объединитель Литвы.

Уже во второй половине XIII столетия Литва, прежде дикая, не имевшая своей государственности и платившая дань русским князьям, объединяется под властью князя Миндовга. Миндовг (Миндаугас), создавший сильное государство и притворно принявший католичество ради королевского титула, дарованного папой, начал захват соседних русских земель. Анархия и разброд, царившие на Руси после Батыева нашествия, а также некоторая обособленность Полоцкой и других земель Белой Руси от других русских княжеств, сделали возможным приглашение литовских князей на княжение в северо-западные русские города. В этой необычной мере многие видели возможность спасения от татар. В Полоцке, например, сначала русские утвердили на княжение не Рюриковича, а литовского князя Товтотила. И даже Псков принял в качестве князя крещеного литовца Довмонта-Тимофея, впоследствии прославившегося своими подвигами против немцев и литовцев и причтенного к лику святых (ум. в 1299 г.).

Однако, вскоре большинству городов Белой и Черной Руси пришлось признать власть Миндовга Литовского и войти в состав его державы. После того, как Миндовг погиб в междоусобице, в Литве вновь началась борьба за власть между князьями, и процесс захвата русских земель Литвой на время замедлился. Но в начале XIV в. натиск литовцев на Русь продолжился после того, как в 1315 г. Гедемин стал великим князем и вновь объединил Литву в мощное единое государство. Начались новые завоевания. Сначала Гедимин захватил Волынь: в Луцке стал княжить сын Гедимина Любарт, крестившийся с именем Димитрия. В 1321 г. Гедимин взял приступом Киев. За время его правления (1315–1341 г.г.) Белая Русь и большая часть Юго-Западной (или иначе – Малой) Руси вошли в состав Литовской державы. Дальнейшее присоединение земель Малой Руси продолжалось при сыне и преемнике Гедимина – Ольгерде. Это стало возможным вследствие крайнего ослабления Галицко-Волынского княжества и запустения центральных районов Руси, наиболее страдавших от набегов татар. Мелкие князьки из дома Рюриковичей, сидевшие в некоторых городах Западной и Центральной Руси (в том числе некий князь Станислав в Киеве), не могли защитить от ордынцев свои уделы. В условиях монгольского ига население Западной и Центральной Руси предпочло признать над собой власть более сильных Литовских князей. Тем более, что очень скоро держава Гедимина и Ольгерда стала состоять на три четверти из русских земель. Государственным языком стал русский. Само Литовское государство все более приобретало русский характер. Подобно Владимирскому княжеству на Северо-Востоке, Литва на Западе представлялась русскому населению очагом возрождения русской государственности. То есть с выходом на политическую арену Литовской державы полностью меняется ситуация в бывших землях Киевской Руси. Отныне к противостоянию Руси и Орды присоединяется борьба между Русью Северо-Восточной и Русью Литовской за право консолидации всех русских земель, за наследие Киевской Руси.

Русские стали законно признаваться одним из двух основных народов великого княжества Литовского, наряду с самими литовцами. Однако, русских вскоре стало намного больше. Это в дальнейшем определяло характер Литовского государства. Даже в XVI столетии Статут Литовский 1566 года указывал, что высшие должности в государстве могут занимать только «литвины и русины». До того, как в конце XIV в. Вследствие Кревской унии Литовский князь Ягайло объединил Литву с Польшей и стал Польским королем, влияние русского элемента и русской традиции в Литовском княжестве было исключительно велико. Многие литовские семьи, включая великокняжескую, переходили из язычества в Православие. Уже Гедимин был женат на русской княжне Ольге Полоцкой, хотя сам оставался язычником. Их сын Ольгерд, дважды женатый также на русских княжнах (на Марии Витебской, а затем на Иулиании Тверской), перешел в Православие. Православными первоначально были и все дети Ольгерда, в том числе и Ягайло (он был крещен с именем Иаков). Государственные и правовые институты Киевской Руси были приняты в великом княжестве Литовском. Русский язык стал языком делопроизводства в княжеской администрации и суде.

В такой ситуации Гедимин, уже знавший о первом прецеденте нарушения единства Русской Церкви – создании независимой от Киево-Владимирских митрополитов Галицкой митрополии, – решает повторить его, на сей раз с Литвой. По политическим мотивам ему хотелось иметь в своем княжестве митрополию, независимую от митрополита, пребывавшего на Северо-Востоке Руси. Византия, клонившаяся к упадку, в лице императора Андроника II Палеолога (1282–1327) была не против подобной акции, так как союзная поддержка со стороны Гедимина была нужна Константинополю. Патриарх Иоанн Глика (1316–1320) был известен своим крайним мздоимством, поэтому можно думать, что литовские деньги помогли скорее решить это дело. Литовская митрополия была открыта. Уже в 1317 г. Митрополит Литовский присутствует на Соборе в Константинополе. Под актами Патриаршего синода в 1327 и 1329 г.г. также стоят подписи Литовского митрополита Феофила. Так что, едва лишь с избраннием святителя Петра была пресечена попытка церковного сепаратизма со стороны Галициких князей, как вскоре все повторилось снова – теперь уже с Литвой. Появлялась пока еще не очень устойчивая, но все же тенденция к дроблению Русской Церкви. Постепенно сознание русских людей начинало привыкать к мысли о возможности бытия нескольких независимых митрополий на территории Руси.

Ряд исследователей полагает, что Литовская митрополия при Гедимине еще являлась собственно Литовской и включала в себя только Туровскую и Полоцкую епархии, но не другие епископии Западной Руси. Голубинский, однако, считал, что в состав новой митрополии вошли и все прежние епархии Галицкой митрополии. Однако, этому явно противоречит факт погребения святителя Петра Луцким епископом. Да и едва ли это было возможно при митрополите Петре, бывшем родом из Галиции. Считают, что одновременно с созданием Литовской митрополии была образована и новая епархия, ставшая кафедрой Литовских митрополитов, – с центром в Новогрудке (или Новгородке Литовском), бывшей столице Черной Руси.

Эта новая митрополия, как и Галицкая, просуществовала недолго. Уже при преемнике св. Петра – св. митрополите Феогносте – удалось добиться ее упразднения. Прибыв в 1328 г. на Русь, Феогност поставил архиереев на кафедры в Галиче и Владимире-Волынском при участии епископа Туровского. Следовательно, последний уже был в юрисдикции митрополита Феогноста. А присутствие Феофила Литовского в Царьграде в следующем, 1329 г., вероятно, могло быть связано с хлопотами о возрождении митрополии в Литве. Что, впрочем, не удалось.

Новым митрополитом Киевским и всея Руси после кончины Петра стал Феогност. Митрополит Петр вместе с Московским князем неудачно пытался указать себе преемника – архимандрита Феодора. Но в Константинополе этому не вняли и, стремясь сохранить контроль над самой богатой митрополией Константинопольского Патриархата, по сути содержавшей в это время не только Патриархию, но и императорский двор, поставили на Киевскую кафедру грека Феогноста. Святитель Феогност прибыл на Русь в том же 1328 г., когда Иоанн Калита стал великим князем Владимирским. Однако, в отличие от Михаила Тверского дальновидный Калита не стал изливать обиду за неудачу с поставлением своего кандидата – Феодора – на главу Феогноста. Он поспешил наладить с митрополитом самые дружеские отношения. Некоторые обвиняли обоих – и князя, и митрополита – в сближении на почве стяжательства. Быть может, отчасти это справедливо, в том смысле, что и митрополит, и князь одинаково понимали важность укрепления финансово-экономического положения Руси и Русской Церкви в условиях начавшегося робкого пока еще процесса централизации и объединения русских княжеств. Стяжательство Феогноста – это не греховная страсть, а суровая необходимость того времени: чем больше земель и имущества принадлежало митрополичьему дому, чем больше людей служило у митрополита, тем больше их становилось свободными от татарской зависимости, ведь это были земли, люди, средства, свободные от выплаты дани ханам. Так что Феогност делал великое дело для Руси, копя средства митрополии. Кроме того, Церкви нужны были средства, чтобы совершать свое служение: заниматься благотворительностью, развитием церковных художеств, монастырским строительством и многим другим, – все это требовало значительных средств. Митрополит должен был быть достаточно богатым и для того, чтобы оставаться полностью независимым от князей, выполняя свою роль духовного лидера народа и арбитра в княжеских разногласиях и усобицах. Вообще же Феогноста обвиняли в скупости, в первую очередь, те недовольные новым митрополитом бояре, которые за время, прошедшее после смерти Петра, успели разворовать казну и земли митрополичьего дома. Феогност сумел их быстро приструнить, но породил ропот и клеветы из уст тех, кто не сумел реализовать своих корыстных планов. Очень скоро после своего приезда на Русь Феогност, как положено, посетивший Киев, потом Владимир, все же полностью перебрался на жительство в Москву. Для этого он, в отличие от Петра, уже имел серьезный повод: в Москве теперь жил великий князь. Поразительно, как грек Феогност, близко к сердцу принимая заботы нового своего Отечества, тонко понимал специфику политической ситуации на Руси. Он сознавал, что единственно верной в условиях татарщины является политическая линия Московских князей, а потому всецело выступил в поддержку Московской династии.

Свой новый центр митрополии и одновременно новую столицу великого княжения Феогност обильно украшает каменными храмами. Святитель знал цену зодчеству как средству влияния на сознание современников. При нем деревянный Кремль Иоанна Калиты украсился храмом Иоанна Лествичника (небесного покровителя князя; позже на его месте встал столп Иоанна Великого), Архангельским собором, церковью Спаса на Бору с обителью при ней, куда были переведены иноки Свято-Данилова монастыря. Не менее значимым для престижа Москвы явлением стала канонизация митрополита Петра после многочисленных чудес, отмеченных у мощей святителя. Феогност, в отличие от митрополитов Домонгольского времени, не слишком склонных к прославлению русских святых, выступает ревностным поборником канонизации святителя Петра. В 1339 г. он получил согласие на это от патриарха Иоанна Калеки. Начинало сбываться предвидение св. Петра, который своим погребением в Москве предвещал ей великое будущее.

Подобно своим предшественникам, Феогност много путешествовал по Руси. Известно, что он бывал в Брянске, Костроме, дважды ездил в Новгород и на Волынь. Подобные первосвятительские поездки уже воспринимались как неотъемлемая часть митрополичьего служения. Новгородцы, правда, встретили митрополита не слишком ласково. Уже сказывался страх перед возвышением Москвы, поддерживаемой Первоиерархом. Тем более, что новгородцы были недовольны тем, что на их деньги Москва украшается новыми церквами.

Отношения митрополита Феогноста с Ордой складывались тоже не безоблачно. Дважды он ездил в Сарай. Впервые, еще в правление Узбека. А во время второй поездки в 1342 г. был оклеветан пред ханом Джанибеком. Какие-то лица, по всей вероятности удельные князья (в первую очередь Тверские), недовольные союзом митрополита с Москвой, донесли хану, что митрополит обладает огромными денежными средствами. Джанибек, бывший уже мусульманином, был, естественно, менее терпим к Православной Церкви, чем его предшественники. Он чуть было не лишил Русскую Церковь ее привилегий, требуя дани и от духовенства. Феогност проявил весь свой дипломатический талант и чисто византийскую изворотливость, но все же сумел отстоять свободу Русской Церкви от выплаты «выхода» в Орду. Сообщали, что Феогност израсходовал на взятки монгольским чиновникам и придворным около 600 рублей, чтобы сохранить привилегии митрополии. Так что видно, куда шли деньги, которые копил митрополит. В результате мнимой «скупости» своего Предстоятеля вся Русская Церковь могла спокойно продолжать свою деятельность, не заботясь о выплате дани для Орды.

Много неприятностей святителю Феогносту причиняли проблемы, связанные с новыми попытками нарушения единства Русской Церкви. Едва лишь он добился в самом начале своего правления закрытия Литовской митрополии, как вновь Галицкие князья уже в последние годы существования своего княжества вновь добиваются от патриарха Исайи открытия Галицкой митрополичьей кафедры. Это произошло при последнем князе из дома галицких Даниловичей – Юрии II Андреевиче (1324–1336). В 1331 г. под актами Константинопольской патриархии ставит свою подпись новый митрополит Галицкий Феодор. Голубинский полагал, что это была инициатива не слабовольного Юрия, а его тестя – Гедимина Литовского, – в державе которого митрополия была закрыта с мотивировкой немногочисленности христиан в Литве и отсутствием надобности в самостоятельной митрополии. В то же время Гедимин не оставил попыток оторвать своих православных подданных от Москвы. Тем более, что хищный Литовский князь, вероятно, имел виды и на Галицию после того, как он завоевал большую часть Волыни.

Феогност энергично принялся за дело ликвидации Галицкой митрополии. В 1330–1332 г.г. он сам побывал в этой «горячей точке». Здесь митрополит Киевский при участии почти всех архиереев Западной Руси Владимиро -Волынского, Холмского, Перемышльского, Галицкого и Полоцкого – поставил епископов Новгородского и Тверского. Тем самым он подтвердил свою юрисдикцию над всей Русью. Отсюда, с Волыни, Феогност отправил в Константинополь послов с требованием упразднения митрополии Галича. В 1332 г. он по этому поводу самолично прибыл в Царьград и добился своего: митрополит Галицкий вновь был низведен до степени простого епископа в юрисдикции Феогноста.

Едва затихшая галицкая церковная смута вновь вспыхнула через пятнадцать лет. Около 1346 года епископ Галицкий вновь приходит в Царьград и, воспользовавшись нестроениями в самой Византии, добивается своего утверждения митрополитом. Этому немало способствовали споры о фаворском свете, которые велись между сторонниками св. Григория Паламы и Варлаама Калабрийского. Скорее всего патриарх Иоанн XIV, сторонник Варлаама и его рационалистической теории, открыл вновь митрополию в Галиче в пику исихасту Феогносту. Кроме того, здесь могло сказаться и влияние Рима: не сумев ввести унию при Данииле Галицком, латиняне не могли не сознавать, что постепенный отрыв Галиции от Руси в церковном отношении облегчит впоследствии ее совращение в католичество. Подобную схему Ватикан в будущем еще не раз применит на Западе Руси. Влияние католицизма в Галиции в 1330–40-х г.г. сильно возросло. Этому в немалой степени способствовал последний самостоятельный Галицкий князь Юрий III. Он был потомком Даниловичей по линии матери – княжны Марии, правнучки Даниила Галицкого. Отцом Юрия, носившего ранее в католичестве имя Болеслав, был польский князь Тройден Мазовецкий. Болеслав перешел в Православие ради наследования Галицкого княжения после смерти последних прямых наследников династии Даниловичей. Но в душе Болеслав-Юрий оставался все тем же католиком. Он наводнил Галицию поляками, чехами и немцами, привел ксендзов и католических монахов, открыто попирал все русское. Это в конце концов стоило ему жизни: около 1339 г. Болеслава-Юрия отравили заговорщики-бояре. В 1340 г. Галиция была захвачена королем Польши Казимиром III Великим. Но удержать новые земли король не смог: поднялось антипольское восстание. Затем почти целое десятилетие за право обладания Галицией вновь борются различные группировки бояр, некоторые из которых в погоне за властью вступают в тесный союз с поляками и венграми. Во время этой смуты и происходит вновь образование Галицкой митрополии. Возможно, что этому поспособствовал также и новый великий князь Литовский Ольгерд, сын Гедимина (княжил с 1345 по 1377 г.г.).

В состав Галицкой митрополии (открываемой уже в третий раз) вошли епархии на территории Галиции и Волыни, а также земли Литовской Руси, подвластные Ольгерду, а именно: Владимиро-Волынская, Холмская, Перемышльская, Луцкая, Туровская и Полоцкая епископии. Феогност вновь протестовал против нового разделения Русской Церкви. Митрополита поддержал князь Московский Симеон Гордый, сын Калиты. Однако, добиться успеха Киевский митрополит смог лишь после того, как в Константинополе к власти в 1347 г. пришел император Иоанн Кантакузен, а патриархом стал паламит Исидор Вухир. Они отменили решение об открытии Галицкой митрополии. Особым хрисовулом император, а затем и патриарх утверждали на вечные времена незыблемость единства Русской Церкви. Галицкая митрополия называлась в этих документах нововведением, нарушающим обычай. Послания с изложением вопроса об упразднении Галицкой митрополии были отправлены в Москву Симеону Гордому и Феогносту, а также Любарту в Луцк. Последнего просили впредь почитать своим единственным митрополитом Феогноста. Смута вновь улеглась. А сам митрополит Феогност приезжал на Волынь для устроения церковных дел.

К подобным прецедентам, к сожалению, стали постепенно привыкать. Смуты в Константинополе и на Западе Руси много этому способствовали. Тем более, что вскоре Галиция была окончательно захвачена Польшей. Польские короли-католики были заинтересованы в отрыве православных галичан от единой Русской Церкви, чтобы затем легче было навязать им католицизм.

Новые испытания ждали Русскую Церковь и святителя Феогноста незадолго до его смерти. В 1352 г. некий монах Феодорит прибыл в Константинополь из русских пределов и заявил, что митрополит Феогност уже скончался. Патриарх, однако, проявил недоверие и послал на Русь своих людей. Феодорит, поняв, что его обман неминуемо раскроется, бежал из Царьграда в Тырново, где ранее была восстановлена Болгарская Патриархия. Здесь он получил обманом поставление на митрополию всея Руси. Быть может, если Русская Церковь при св. Владимире действительно находилась в Болгарской юрисдикции, именно это обстоятельство повлияло на проведение столь необычной акции. Но к XIV в. это уже не могло восприниматься всерьез как повод для подобных действий. Это попрание канонов как со стороны Болгарского патриарха, так и со стороны Феодорита, было осуждено и в Москве, и в Константинополе. Но это не помешало Феодориту прийти в Киев и поселиться здесь при Софийском соборе в качестве митрополита всея Руси. Впрочем, русские епископы не признали его таковым. Однако Феодорит продержался в Киеве около года, что было возможно лишь благодаря поддержке великого князя Литовского Ольгерда, который мечтал, подобно Гедимину, об отделении своих русских подданных от пребывавшего в Москве митрополита Киевского. Более того, в голове Ольгерда зрел и другой план: возродить митрополию в Киеве по-настоящему, а не титулярно, с тем, чтобы единому Киево-Литовскому митрополиту подчинить и православных Северо-Восточной Руси. Это, по мысли Ольгерда, могло бы способствовать объединению всех русских земель вокруг Вильны, а не Москвы. Однако, бывший в ту пору еще язычником Ольгерд, не понимавший канонических тонкостей и стремившийся к достижению своей цели любым способом, сделал все очень грубо. Поняв, что Феодорит не будет принят и поддержан, Ольгерд отрекся от него. Впоследствии князь извлек из этой истории урок и стал действовать более умно.

В разгар всей этой малоприятной истории от чумы, свирепствовавшей в Москве, скончались великий князь Симеон Гордый и святитель Феогност. Митрополит умер 11 марта 1353 года. Погребли его в выстроенном им близ Успенского собора приделе св. Петра, рядом с гробницей канонизированного им св. Петра митрополита. Незадолго до своей кончины, подводя печальный итог имевшим в годы его управления Русской Церковью смутам, митрополит принял решение просить патриарха Константинопольского еще при жизни самого Феогноста утвердить своего преемника на Киево-Московской кафедре. Выбор святителя Феогноста пал на св. Алексия.

Время святительства св. митрополита Киевского и всея Руси Алексия, Московского чудотворца, – это необычайно важная в истории Русской Церкви и Русского государства эпоха. Эпоха эта ассоциируется в нашем сознании с деятельностью трех наших великих соотечественников, причтенных к лику святых. Будучи святыми Русской Православной Церкви, они в то же время внесли исключительный вклад и в созидание Российской государственности. Без их подвига невозможно было бы объединение Руси вокруг Москвы и создание могущественного, централизованного Российского государства. Это, в первую очередь, святитель Алексий, который был устроителем церковной жизни на Руси во II половине XIV в. Во-вторых, это святой благоверный князь Димитрий Донской: при нем Москва стала бесспорным центром объединения Руси, а Куликовская битва показала, что монголо-татар можно побеждать и можно, в конце концов, добиться свержения ига Золотой Орды. А основой этого процесса освобождения от татарского ига и созидания Российской державы стал исключительный по масштабу духовный подъем, в центре которого лежал молитвенный подвиг третьего крупнейшего святого этого времени – преподобного Сергия Радонежского. Именно Радонежский игумен способствовал возрождению того православного духовного начала в жизни русского народа, без которого он так никогда бы и не осмелился подняться с колен и стряхнуть с себя иго поработителя-татарина.

Святитель Алексий родился около 1300 года в семье боярина Феодора Бяконта, представителя родовитой черниговской фамилии, который вместе со своей женой Марией перебрался из разоренной татарами Черниговщины в набиравшую силу Москву, ко двору св. князя Даниила Александровича. Вновь на примере святого Алексия мы видим, как западно-русские выходцы в это время трудятся ради единства Русской земли и Русской Церкви. Феодор Бяконт стал впоследствии родоначальником многих знатных русских фамилий: Плещеевых, Бяконтовых, графов Игнатьевых и прочих. Боярин пользовался такой благосклонностью св. князя Даниила, что крестным отцом одного из его многочисленных сыновей, нареченного Симеоном-Елевферием, стал молодой княжич Иоанн Данилович, будущий Калита. Впоследствии крестного и крестника связывали тесные узы дружбы. Уже в молодые годы Елевферий (в древне-русской транскрипции – Алферий), получивший блестящее образование и даже знавший греческий язык, проявил склонность к монашеству. В двадцатилетнем возрасте он стал монахом в Богоявленском монастыре, что в Китай-городе. Обитель эта впоследствии стала местом упокоения Феодора Бяконта и его многочисленных потомков, почитавших за честь быть ктиторами Богоявленского монастыря. Свыше двадцати лет провел будущий святитель простым монахом в этой московской обители. Он обращал на себя внимание своими аскетическими подвигами, отличался воздержанием. Здесь же он продолжал совершенствовать свое образование. О молодом подвижнике узнали великий князь Симеон Гордый и митрополит Феогност. Он был вопреки своему желанию и устремлению к тихой монашеской жизни приближен ко двору, чему немало способствовало его знатное происхождение. Около 1340 г. Феогност сделал Алексия своим митрополичьим наместником во Владимире. А когда в 1350 г. Первосвятитель заболел, он принял решение ходатайствовать перед патриархом Константинопольским о поставлении Алексия на митрополию в случае своей кончины. Ставший горячим патриотом Руси и приверженцем объединительного курса Московских князей Феогност тем самым хотел обеспечить продолжение уже четко оформившегося к тому времени союза между великокняжеской властью и митрополией всея Руси. Не дожидаясь ответа из Царьграда, Феогност совершил в 1352 г., незадолго до своей кончины, хиротонию Алексия во епископа Владимирского. Поскольку к этому времени во Владимире уже более полувека не было собственных архиереев, а город с прилежащей областью входил в митрополичий округ, такая титуляция Алексия должна была свидетельствовать о том, что как викарий митрополита он является его официальным преемником.

Голубинский объяснял поставление Алексия на Владимирскую кафедру таким образом: это будто бы было сделано на случай поставления какого-либо другого митрополита, который в таком случае, при наличии во Владимире своего архиерея, был бы принужден жить в Москве. Однако, подобная постановка вопроса представляется несколько упрощенной. Добиться союза митрополита и великого князя столь примитивной хитростью едва ли было возможно. Феогносту нужна было именно конкретная личность, способная продолжить его дело. И он сделал все для того, чтобы поднять авторитет Алексия в глазах Константинополя и убедить патриарха поставить в митрополиты именно его. Посольство Феогноста вернулось в Москву, привезя весть о согласии на поставление Алексия в митрополиты, в 1353 г., когда уже не было в живых ни самого Феогноста, ни великого князя Симеона, умерших от чумы. Великим князем стал Иоанн Иоаннович Красный (1353–1359 г.г.). Он отправил Алексия в Царьград на поставление. Здесь его, однако, продержали около года, долго не решаясь поставить в митрополиты. Алексия испытывали. По официальной версии – в плане духовно-нравственном. Но скорее всего, на предмет лояльности по отношению к грекам. Кроме того, утвердив Алексия на митрополичьей кафедре, его поставили под весьма строгий контроль со стороны Патриархии. Ему вменялось в обязанность раз в два года являться в Константинополь для отчета о своей деятельности. На Русь был также отправлен экзарх – диакон Георгий Пердика, – который должен был также держать под контролем дела Русской Церкви.

Уже ощущалось, что церковная зависимость от Константинополя для Русской Церкви, вполне созревшей к середине XIV в. для своей автокефалии, становится фактором неблагоприятным. Если в период раздробленности независимые от русских князей греки-митрополиты много содействовали объединению Руси в смысле духовном, то теперь, когда начался процесс государственного объединения Руси, греческое влияние становилось его тормозом, так как в Константинополе стремились учитывать в первую очередь свои собственные интересы, а не русские. Если бы на кафедре оказался какой-либо архиерей, равнодушный, в отличие от Феогноста, к делам Руси, это могло бы привести к печальным для Руси последствиям. Очень скоро это ярко проявится в случае с митрополитом Исидором, который в интересах гибнущей Византии втянет Русскую Церковь в авантюру с Флорентийской унией. Поэтому вполне объяснимо стремление русских видеть на митрополичьей кафедре в столь ответственное время своего соотечественника. Однако и греки отчаянно пытаются сохранить свое влияние на Русскую Церковь, дабы извлечь максимум выгоды в годы, когда судьба Византии «висит на волоске». Отсюда обострение противоречий между русскими и греками при поставлении митрополитов на Киево-Московскую митрополию в XIV-XV в.в. К этому примешивается и еще одна проблема – стремление Литовских князей к созданию независимой от Москвы митрополии на подвластных Литве землях Руси. И в этом направлении греки также действуют, прежде всего оценивая политическую выгоду от союза с Литовским князем.

По этой причине в Константинополе во время пребывания там св. Алексия произошел весьма неприятный для новопоставленного митрополита и опасный для Русской Церкви эпизод, связанный с появлением нового ставленника Ольгерда Литовского – Романа. Последний происходил из рода Тверских князей и был свояком Ольгерда, женатого на княжне-тверитянке Иулиании. Князь Литовский, который извлек полезный урок из неудачной аферы с Феодоритом, решил повторить попытку изъятия своих православных подданных из Московской юрисдикции. Ольгерд убеждал Царьград посвятить Романа в митрополиты для Литвы, обещая взамен принять Православие и крестить всех литовцев. Перспектива политического союза с могущественным князем и его щедрые подношения сделали в Константинополе свое дело. Роман был поставлен в митрополиты Литовские еще во время пребывания Алексия в Царьграде. Но к этому времени Алексий, к счастью, уже был поставлен на Киевскую кафедру. Иначе Ольгерд имел бы возможность интриговать в плане поставления Романа митрополитом Киевским и всея Руси. Это было вполне реально, учитывая сколь оппозиционно по отношению к Москве были тогда настроены некоторые княжества Северо-Восточной Руси, в первую очередь, Тверское. Новое разделение Русской Церкви оказалось также возможным и в силу продолжавшегося в Византии противостояния паламитов и варлаамитов. Последние активно поддерживали Романа. Он получил под свое начало те же епархии, которые входили в состав Литовской митрополии при Гедимине: Туров, Полоцк и Новогрудок. Тем не менее, Роман претендовал на Киев, рассчитывая утвердиться в нем с помощью Ольгерда. Но в Константинополе все же определили иначе: святитель Алексий сохранил за собой Киев и титул митрополита Киевского и всея Руси.

После поставления на Русь двух митрополитов оба они какое-то время еще пребывали в Константинополе. Здесь Алексий и Роман весьма поиздержались, давая взятки сребролюбивым грекам. В связи с этим произошел любопытный эпизод: оба митрополита обратились за деньгами в Тверь. Очевидно, Роман, будучи выходцем из Тверского княжеского дома, надеялся на положительный ответ земляков. Это могло быть впоследствии использовано им в плане утверждения своей юрисдикции над Тверью. Но тверичи политическую борьбу между Тверью и Москвой не смешивали с вопросами церковной жизни. Деньги они послали Алексию, которого и признали своим законным митрополитом. Роман не оставил попыток выйти за пределы очерченных ему узких рамок Литовской митрополии. Вскоре он предпринял попытку явочным порядком утвердиться в Киеве. Резидируя здесь, он мог претендовать на преемство от митрополитов всея Руси, а заодно и на все епархии Русской Церкви, которые находились на территории Литовского княжества, но были отнесены к юрисдикции св. Алексия. Однако, «не прияша его кияне». Но домогательства Романа продолжались. Этому благоприятствовало то, что в 1355 г. в Константинополе императором вместо низложенного Иоанна VI Кантакузена вновь стал Иоанн V Палеолог. Патриарха Филофея сменил Каллист. Роман, надеясь на пересмотр своего статуса, в 1356 г. снова прибыл в Царьград. Сюда же был вызван и Алексий. Однако, у Алексия была грамота на Киевскую и всея Руси митрополию, поэтому его статус был не оспорим. Но все же Роману удалось оттягать у Алексия епархии Галицко-Волынской земли: Владимирскую, Луцкую, Холмскую, Перемышльскую и Галицкую. Это, тем не менее, не удовлетворило Романа. Он уехал из Константинополя обиженный, не простившись с патриархом. В 1356 г. Роман самовольно прибыл в Киев и утвердился здесь, очевидно, не без помощи Ольгерда. Роман совершал здесь богослужения и хиротонии. А когда Ольгерд завоевал Черниговское княжество и подчинил своей власти Брянск, Роман присвоил себе главенство и над Брянско-Черниговской епархией. Ненависть Романа к святителю Алексию была столь велика, что по его наущению литовцами была разорена митрополичья вотчина св. Алексия – город Алексин на Оке (ныне в Тульской области).

Св. Алексий жаловался на Романа в Константинополь, но особого успеха это не возымело. Когда же Алексий в 1358 г. лично приехал в Киев, он был арестован по приказу Ольгерда, его казна разграблена, а сам святитель едва сумел спастись бегством. По этой причине Алексий более не посещал православных епархий на территории Литовского княжества. Это позднее дало повод Ольгерду выставлять в качестве аргумента в пользу независимой от Москвы митрополии мнимое нерадение св. Алексия о западных епископиях.

Вскоре, в 1360 г., Роман предпринял ответный демарш, прибыв в родную Тверь. Однако, Тверской епископ Феодор не принял его, хотя Тверские князья, враждебные Москве выказали Роману дружественные чувства. Распря между Алексием и Романом превращалась в продолжительную церковную смуту. Увы, она постепенно, но неуклонно приучала русских людей к мысли о возможности разделения единой Русской Церкви и последующего бытия двух независимых друг от друга митрополий – Московской и Литовской. Наконец, в дела Русской Церкви решил вмешаться патриарх Каллист, который послал на Русь двух своих клириков для расследования причин конфликта. Но их помощь не понадобилась: в 1361 г. распря двух иерархов закончилась со смертью Романа.

Подводя итог этой очередной попытке Литовского князя создать независимую от Москвы митрополию, патриарх Каллист объявил Ольгерду, что не будет по смерти Романа ставить ему преемника: было слишком очевидно, сколь пагубны для судеб Русского Православия устремления Литовского государя. Впрочем, и сам Ольгерд имел возможность убедиться, как мало сочувствия его церковная политика находит среди его православных подданных: Романа практически не признавала даже Русь Литовская. Поэтому Ольгерд примирился с Алексием, но поставил условием признания его Предстоятелем единой Русской Церкви переезд митрополита в Киев. Впрочем, это заведомо невыполнимое условие скорее было, что называется, «хорошей миной при плохой игре». Карташев считал, что Ольгерд провоцировал тем самым новые обвинения против митрополита Алексия на случай возможных в будущем требований к Константинополю восстановить Литовско-Русскую митрополию.

Филофей, вновь ставший в 1362 г. патриархом после низложения Каллиста, хотя и был ранее вынужден уступить требованию Ольгерда поставить Романа митрополитом на Литву, теперь думал загладить свою вину перед св. Алексием. Филофей в 1364 г. издал акт, который объявлял Русскую Церковь неделимой на вечные времена, при всех последующих преемниках святителя Алексия. Однако, привести его в исполнение уже было невозможно. Патриаршая грамота дошла до нас в перечеркнутом виде, с пометкой о признании акта недействительным. И хотя окончательное разделение Русской Церкви на две митрополии произойдет лишь спустя почти столетие, но уже в правление митрополита Алексия обозначилось со всей очевидностью, что в создавшейся политической ситуации это разделение неминуемо должно случиться. К противостоянию Москвы и Литвы в борьбе за наследие Киевской Руси добавлялась агония гибнущей Византии, судорожно цеплявшейся за любую возможность продлить свое бытие. На все эти обстоятельства наслаивалась также вполне различимая тенденция Рима использовать клубок восточно-европейских противоречий для реализации своих экспансионистских планов.

Но на этом рациональном фоне политических событий II половины XIV столетия мы не можем не видеть закономерностей духовно-иррациональных. В русском народе и Русской Церкви наметился духовный подъем, что было ответом на ужасы и испытания периода татарского ига. И как только это духовное, а вслед за ним и государственное возрождение Руси обозначилось, а во главе Русской Церкви встали такие великие святители, как Петр и Алексий, почти мгновенно последовала реакция ополчившихся сил зла. Взлет святости, начавшийся со времени преподобного Сергия и святителя Алексия, не мог не вызвать против себя борения духовного. И частью его стали непрекращающиеся попытки расколоть единство Русской Церкви.

И тем не менее, несмотря на столь сложную обстановку, святитель Алексий продолжает дело возрождения православной духовности на Русской земле, начатое его предшественниками. Во время его святительства Москва окончательно обретает статус духовного центра Северо-Восточной Руси, что немало способствовало и государственному объединению русских земель вокруг Московского княжеского дома. И хотя лишь при поставлении св. Алексия на митрополию в Константинополе был юридически оформлен акт перенесения Первосвятительской кафедры из Киева во Владимир, на деле уже можно было говорить об окончании короткого Владимирского периода русской церковной истории: митрополиты со времени св. Феогноста прочно обосновались в Москве. Трудами св. Алексия за Москвой был окончательно закреплен авторитет нового церковного центра Руси. Не последнюю роль при этом сыграло то обстоятельство, что Первосвятитель стал, согласно духовной великого князя Симеона Гордого, попечителем его братьев – князей Иоанна Красного и Андрея. По смерти же Иоанна (правил в 1353–1358 г.г.) Алексий становится опекуном малолетнего сына и преемника великого князя – Димитрия Иоанновича, – будущего Донского, героя Куликовской битвы. Это был беспрецедентный случай, когда Предстоятель Русской Церкви стал фактически главой Русского государства. Подобное стало возможным благодаря небывало высокому авторитету, который имела Церковь на Руси в это тяжелейшее время, ибо в ней народ видел главный залог единства. Русь воскресала из небытия в эти годы именно как православная держава, как Святая Русь.

И в то же время, несмотря на исключительное положение святого Алексия как правителя-регента при князе-отроке Димитрии Иоанновиче, смешения государства и Церкви, подмены одного другим не произошло. Православие дало Руси счастливую возможность избежать клерикализма в западном духе и реализовать на практике идею подлинной симфонии государства и Церкви. Причем, тяготы и страдания Руси в период татарщины позволили в значительной степени преодолеть соблазн возвышения одного начала над другим. Мудрость и святость митрополита Алексия проявились в том, что он не воспользовался слабостью государственной власти для того, чтобы возвысить над ней Церковь. Святитель помнил слова Спасителя: «Царство Мое – не от мира сего», которые св. Алексий поставил во главу угла своей деятельности на благо Церкви и государства. К сожалению, уже очень скоро, как только Русь минует критическую фазу своей истории и начнет стремительно возвышаться, государство Русское, окрепнув благодаря Церкви, проявит тенденцию к нарушению этой симфонии.

Святитель Алексий служил верой и правдой Московским князьям, но отнюдь не как их царедворец. Убеждение в том, что им суждено стать той силой, которая объединит Русь, лежало в основе деятельности митрополита. Св. Алексий понимал: если Русь не станет великой и свободной от Орды и Литвы державой, она потеряет не только государственность, но, неминуемо, и православную веру. Интересы Церкви и государства в этом историческом промежутке сошлись как никогда тесно.

Примером того, как послужил на благо Церкви и Отечества митрополит Алексий, являются его взаимоотношения с ханами Золотой Орды, в которых проявились и духовно-нравственная высота святителя, и его блестящие политический и дипломатический таланты. Общеизвестна история исцеления св. Алексием в 1357 г. Тайдулы, жены Ордынского хана Джанибека. Последний обратился к Московскому князю с просьбой прислать великого святителя к нему в Орду, пределов которой уже достигла слава о духовных подвигах молитвенника-митрополита. Джанибек, хотя и был мусульманином, в этой ситуации проявил типично языческий релятивизм в духе уже заметно иссякшей к этому времени традиции веротерпимости монголов. Впрочем, Джанибек свою просьбу сопроводил угрозой разгромить Русь в случае отказа митрополита помочь его ослепшей жене. Алексий едет в Орду, не зная что его ожидает. Если бы ханша не выздоровела, ему реально могла угрожать смерть. Но митрополит фактически жертвует собой ради того, чтобы отвести угрозу нового татарского нашествия на Русь. Молитва святителя, который, по слову Спасителя, возлюбил и врагов, исцелила больную ханшу. Алексий вернулся в Москву с почетом и подарком: ему был подарен татарский двор в московском Кремле. Подобные дворы имелись в каждом крупном городе Руси и являлись центрами административного контроля татар над русскими княжествами. Алексий избавил своим подвигом Москву от этого страшного символа ига. На месте двора в память о чуде исцеления, случившемся 6 сентября, святитель основал монастырь во имя Чуда святого архистратига Михаила в Хонех, в котором впоследствии и был, согласно своему завещанию, погребен (обитель уничтожена в 1930-х годах, мощи святителя Алексия впоследствии перенесены в Патриарший собор Богоявления в Елохове).

Вскоре Джанибек был убит своим сыном Бирдибеком, который сменил отца на ханском престоле. Отцеубийца похвалялся, что пойдет на Русь в поход, ибо не довольствовался той данью, которую она платила Орде до сих пор. Но даже этого изверга сумел укротить вновь приехавший в Орду Алексий. Проявив недюжинный талант дипломата и обаяв своей светлой личностью нового хана, митрополит получил от него ярлык в подтверждение прав Русской Церкви и изъявление отказа от намерения идти в поход на Русь.

Свою верность объединительной политике Московских князей митрополит Алексий засвидетельствовал и после того, как малолетством Димитрия Иоанновича Московского воспользовался князь Димитрий Константинович Суздальско-Нижегородский. Он добыл себе ярлык на великое княжение у свергнувшего Бирдибека хана Навруза. Однако за полвека, прошедшие со времени, когда Калита закрепил за Московским домом великокняжеское достоинство, уже успела окрепнуть в сознании русских людей идея единения Руси вокруг Москвы. То, что начиналось как личное дело Московских князей, уже стало всенародным чаянием. Поэтому за князя-ребенка мгновенно вступились его бояре и митрополит, душой болевшие за продолжение объединительной политики Московской династии. Великое княжение удалось вернуть Димитрию Иоанновичу уже к 1363 г. В этом была немалая заслуга святителя Алексия.

Авторитет Церкви еще не раз помогал сохранить политическую линию Москвы, столь нужную в это время. Так, святитель Алексий и преп. Сергий Радонежский помогли исключительно своим духовным авторитетом бескровно покончить с конфликтом, возникшим в Нижнем Новгороде. Здесь в 1365 г. власть узурпировал князь Борис Константинович, изгнавший своего брата Димитрия, того самого, который еще совсем недавно претендовал на великое княжение. Димитрий Константинович обратился за помощью к Москве, что способствовало упрочению ее лидирующего положения среди русских княжеств. Алексий тогда наложил на Нижний Новгород интердикт за непослушание законному князю. Прибывший в город преп. Сергий затворил в отлученном от Церкви городе все храмы. Авторитет св. Алексия и преп. Сергия был столь высок, что Борис мгновенно покаялся, и конфликт в Нижнем был улажен. В другой раз св. Алексий отлучил от Церкви Смоленского князя Святослава и некоторых других русских князей за клятвопреступление, нарушение союзного договора с Москвой и последующее участие в походе на Москву Ольгерда Литовского.

Однако, иногда союз митрополита и великого князя Московского оборачивался для св. Алексия большими трудностями. В частности, некоторая тень пала на митрополита после того, как в 1368 г. в Москве был вероломно взят под стражу шурин Ольгерда Тверской князь Михаил Александрович. Он был отпущен лишь после того, как целовал крест, обещая пребывать в союзе с Московским князем. Но Михаил нарушил клятву и бежал в Литву. Он спровоцировал поход Ольгерда на Москву, за что был отлучен св. Алексием. Это отлучение было подтверждено по просьбе митрополита и патриархом Каллистом. В то же время патриарх просил князей и митрополита примириться между собой. В конечном итоге этого удалось достичь.

Однако, одна недовольная сторона все же осталась при своем мнении. Ольгерд Литовский использовал любую возможность для того, чтобы очернить святителя Алексия перед лицом патриарха и вновь вытребовать для своего Литовского государства отдельного митрополита. Заваливая Константинополь жалобами на митрополита Алексия, вменяя ему в вину промосковскую ориентацию и небрежение к делам западно-русских земель. Причем, Ольгерд в 1371 г. требовал отдельного митрополита не только для Литвы, но и для всех других русских княжеств, которые находились в оппозиции Москве. Но, помня о нестроениях церковных, связанных с деятельностью Романа, в Константинополе не хотели идти навстречу пожеланиям Ольгерда.

Гораздо труднее дела обстояли с еще одним желающим оторвать от Русской Церкви часть ее епархий – королем Польши Казимиром III Великим. Во II половине XIV в. он окончательно присоединил к своим владениям Галицию и часть Волыни. На этом основании король требовал восстановления Галицкой митрополии, независимой от юрисдикции святителя Алексия. При этом, посылая в Константинополь на поставление в митрополиты Галицкие своего кандидата – Антония, – Казимир утверждал, что это необходимо ради блага его православных подданных, так как дела церковные в Галиции пришли в упадок. Это было естественным следствием постигших Галицкую землю испытаний: сначала она подпала под власть Венгрии, а затем вошла в состав католической Польши и была практически изолирована от всей остальной Руси. Казимир лукаво изображал себя защитником интересов православных галичан и требовал восстановления «исторической справедливости», ссылаясь на то, что Галицкая митрополия существовала якобы «испокон веков». Свои требования король подкреплял нешуточной угрозой – в случае невнимания к его пожеланию король обещал перевести всех православных галичан в католичество. Очевидно, этот аргумент был решающим. В 1371 г. Антоний был поставлен митрополитом Галицким. В его юрисдикцию вошли, помимо Галича, епархии Владимиро-Волынская, Перемышльская и Холмская.

Подобный пример, конечно же, не мог не вдохновить Ольгерда Литовского на новые притязания. После новых жалоб Ольгерда на Алексия патриарх прислал в Литовскую Русь для ознакомления с церковными делами иеромонаха Киприана, родом из элинизированных болгар (или, по другой версии, серба). Его целью было примирение Ольгерда с Алексием. Однако, честолюбивый Киприан повел дело так, что сумел убедить Филофея Константинопольского в невозможности мира между Литовским князем и митрополитом Алексием и необходимости ради блага Православия поставить на Литовскую Русь независимого от Москвы митрополита. Киприан привез из Литвы грамоту, которая содержала новые обвинения в адрес св. Алексия и угрозу Литовского князя перевести свой народ в католичество в случае отказа греков дать Литовской Руси отдельного митрополита. Киприан, судя по всему, был не прочь встать во главе не только митрополии Литовской, но и объединить под своей юрисдикцией всю Русскую Церковь, перенеся ее центр в завоеванный Литвой Киев.

Константинополь в создавшейся ситуации поступил самым недопустимым и бестактным образом. Случившееся можно было объяснить лишь сложной сетью интриг и продажностью греческих чиновников. В конце 1375 г. Киприан был поставлен в митрополиты «Киевские и всея Руси», то есть с тем же титулом, который имел Алексий. При этом в Москву была направлена группа греческих патриарших чиновников для проведения расследования. В случае доказательства вины митрополита Алексия соборное определение предписывало отрешить его от управления церковными делами, а Киприану возглавить всю Русскую Церковь.

Однако, в Москве греки не обнаружили фактов, подтверждающих возведенные на Алексия обвинения. Киприан, между тем, прибыл в Киев и отсюда отправил грамоты в Новгород и Москву, объявляя себя митрополитом всея Руси. Из обоих городов ему ответили достойным образом, объявив, что признают лишь одного митрополита – Алексия. Ситуация складывалась скандальная, что отметил в своей отповеди Киприану князь Димитрий Иоаннович Московский. На Руси такого еще не бывало, чтобы при живом митрополите вся Руси поставили вместо него нового. Димитрий и Алексий послали в Константинополь свой протест.

Между тем, реальностью стало расчленение Русской Церкви на три независимые митрополии с центрами в Москве, Киеве и Галиче. Такого в истории Руси до сих пор не случалось. Очевидно было, что Русская Церковь начинает становиться заложницей политики – главным образом, литовской и византийской. Наступало время, когда появлялась необходимость обрести независимость от Царьграда. Неблаговидные действия Константинопольской патриархии уже поставили Русскую Церковь в ситуацию, которая могла привести к весьма драматическим последствиям в случае смерти святого Алексия. Принять Киприана в Москве после всего случившегося не представлялось возможным. Вместе с тем, Москва уже не могла позволить, чтобы Русскую Церковь возглавил человек, враждебно настроенный к ее политической линии. Преп. Сергий, которому Алексий предлагал стать его преемником, решительно отказался. Князь Димитрий исподволь готовил почву для продвижения в митрополиты своего духовника – священника Митяя-Михаила. Впереди уже обрисовывались контуры новой церковной смуты. Она разразилась после кончины св. Алексия, последовавшей 12 (25) февраля 1378 г.

Говоря о конфликте между св. Алексием и Киприаном, необходимо отметить, что рядом исследователей была выдвинута оригинальная гипотеза, которая сводилась к тому, что противостояние между иерархами на деле было лишь уловкой. Целью ее, по мнению сторонников этой версии, было обмануть Ольгерда, которому нельзя уже было открыто отказывать в его притязаниях на создание в Литве митрополичьей кафедры. Возможно, что между Киприаном, который действительно прежде, чем ехать в Литву, прибыл в Москву, и Алексием существовала договоренность, согласно которой они и действовали. Престарелый Алексий якобы был согласен на то, чтобы Киприан занял кафедру в Москве после его кончины и вновь объединил Русскую Церковь. Все остальное – кляузы Киприана и протесты Алексия – якобы было мистификацией, направленной на усыпление бдительности Ольгерда. Существует ряд фактов, которые могли бы свидетельствовать в пользу подобного предположения. В частности, поддержка, которую оказали Киприану после кончины св. Алексия преп. Сергий Радонежский и некоторые другие видные церковные деятели Московской Руси. Да и сам факт последующего переезда Киприана в Москву, его деятельность, продолжающая промосковскую линию его предшественников на митрополичьей кафедре и, в конечном итоге, его канонизация – все это также может свидетельствовать в пользу данного предположения. Но все же с трудом верится в то, что такой духоносный старец, каким был св. Алексий, стал бы участвовать в столь изощренной интриге, тем более, в преддверии близкой кончины.

Завершая обзор деятельности св. митрополита Алексия, надо отметить, что он немало способствовал возрождению русского монашества. Один лишь факт дружбы, существовавшей между Первосвятителем и преп. Сергием Радонежском, говорит сам за себя. Кроме того, св. Алексий основал несколько монастырей. В частности, в Москве: Спасо-Андронников, созданный им по обету в благодарность за спасение от бури на Черном море; Чудов в Кремле; Алексеевский женский, где подвизались родные сестры святителя. В Серпухове митрополит основал Владычный монастырь.

Святитель Алексий, митрополит Киевский и всея Руси, Московский чудотворец скончался в 1378 г. Это был один из самых замечательных Предстоятелей Русской Церкви. Однако трагизм той эпохи, в которую совершал свой подвиг св. Алексий, заключался в том, что даже столь выдающийся иерарх уже не мог в сложнейшей политической обстановке остановить начавшийся процесс разделения Русской Церкви. Это было обусловлено прежде всего стремлением литовских и польских государей изъять своих православных подданных из юрисдикции митрополита всея Руси, прочно обосновавшегося в Москве и ставшего активным приверженцем объединительной политики Московских великих князей. В то же время политические амбиции завоевателей западно-русских земель всякий раз опирались на узкий национальный эгоизм представителей Константинополя, озабоченных прежде всего соблюдением интересов агонизирующей Византии. В результате к моменту кончины св. Алексия Русская Церковь оказалась разделенной на три независимые друг от друга митрополии: Московскую, Литовскую (причем, возглавлявшие обе эти кафедры архиереи именовались «митрополитами Киевскими и всея Руси») и Галицкую.

В Киеве, как уже говорилось, на митрополичьей кафедре пребывал Киприан, поставленный в Константинополе в 1375 г. по просьбе Ольгерда Литовского. После смерти св. Алексия Киприан сразу же вновь заявил о своих притязаниях на возглавление всей Русской Церкви. Однако, хотя Москва постоянно боролась за единство митрополии, безропотно принимая от Константинополя даже не самых желаемых Предстоятелей, Киприана здесь видеть категорически не хотели. В глазах великого князя Димитрия Иоанновича Киприан не только запятнал себя обличением св. Алексия и узурпацией митрополичьей кафедры, но и виделся откровенным ставленником, едва ли не агентом Литвы. После того, как Царьград уважил требования Польши и Литвы об отдельных митрополиях, Москва считала себя вправе иметь угодного ей митрополита. Причем, преемником святителя Алексия св. князь Димитрий хотел видеть русского по происхождению, дабы по возможности избежать влияния Константинополя и Вильны. В то же время великий князь Димитрий уже осознавал себя достаточно могущественным государем, готовым сразиться с монголами и сбросить ненавистное иго. К сожалению, осознание своей силы привело князя к мысли оказать давление на Церковь, принудить ее признать своим Предстоятелем верного князю человека и заставить ее служить политическим интересам государства. Это, пожалуй, первый со времени Изяслава Киевского и Климента Смолятича подобный прецедент. В дальнейшем, к сожалению, почти традиционной для русской истории станет следующая схема: Церковь в самые трудные годы всеми силами поддерживает устроение православной государственности на Руси, но как только благодаря ей государство усиливается, оно всякий раз поддается искушению оказать давление на Церковь и использовать ее в политических целях. Увы, но св. благоверный князь Димитрий Донской, при котором возвышение Москвы стало еще более стремительным, также не устоял перед соблазном наложить свою руку на дела церковные. Пока святитель Алексий подбирал кандидата в митрополиты, руководствуясь духовными критериями, князь сам нашел преемника митрополиту, ориентируясь на совсем иные качества кандидата. Выбор Димитрия пал на священника Михаила, по прозванию Митяй.

Это был, как говорили о нем современники, «коломенский поп», которого великий князь перевел служить в Москву. Димитрий сделал фаворита своим духовником и хранителем государственной печати. Михаил, судя по всему, был человеком богато одаренным. О нем современники отзывались так: «Сей убо поп Митяй бысть возрастом велик зело и широк, высок и напруг (т.е. мускулист – прим. лектора), плечи велики и толсты, брада плоска и долга, и лицем красен, – рожаем и саном (т.е. внешней представительностью – прим. лектора) превзыде всех человек: речь легка и чиста и громогласна, глас же его красен зело; грамоте добре горазд: течение велие имея по книгам и силу книжную толкуя, и чтение сладко и премудро, и книгами премудр зело, и никтоже обреташесь таков: и пети нарочит; и в делех и в судех и в разсуждениях изящен и премудр, и слово и речь чисту и незакосневающую имея и память велiю; и древними повестьми и книгами и притчами духовными и житейскими никтоже таков обреташеся глаголати». Эти выдающиеся способности Митяя расположили к нему великого князя, чрезвычайно привязавшегося к своему любимцу. Вероятно, благоволили к священнику и бояре – приближенные Димитрия, – многие из которых, судя по словам летописца, также избрали Митяя своим духовником.

Эрудит и эстет, Михаил-Митяй, однако, отнюдь не был аскетом. До бесстрастия и духовной глубины ему также было весьма далеко. Известно, что он очень любил пышность в быту и одежде. Отмечали, что он, подобно моднице, понескольку раз на день менял свои туалеты, блистая «ризами драгими и светлыми». Просто удивительно, как в подобных наклонностях купно с прямо-таки какой-то фобией по отношению к монашеству сходились все такого сорта лица: Феодорец Белый Клобучек, Митяй и, наконец, обновленческий лжемитрополит ХХ в. Александр Введенский. Сибарит Митяй, судя по дошедшим до нас свидетельствам, очень не хотел постригаться в монахи, хотя это было необходимо ради дальнейшего карьерного продвижения. Но в преддверии кончины святителя Алексия Димитрий Донской принудил Михаила принять монашество. В тот же день великий князь сделал своего фаворита настоятелем придворного кремлевского монастыря Спаса на Бору. Это чрезвычайно возмутило русское духовенство и монашество. Летописец писал: «Бяше видети дива плъно: иже до обеда белец сый, а по обеде архимандрит, иже до обеда белец сый и мирянин, а по обеде мнихом начальник и старцем старейшина и наставник и учитель и вожь и пастух».

Естественно, что такому подвижнику и строгому аскету, каким был митрополит Алексий, бездуховный выскочка Митяй был неприятен, как неприятен был и тот факт, что его воспитанник – Димитрий – упорно требовал от старого Первоиерарха благословить Митяя на преемство митрополии. После отказа преп. Сергия Алексий уже не мог более противостоять князю и благословил Митяя, хотя и в достаточно уклончивой форме.

Едва лишь преставился свят. Алексий, как Митяй, вероятно, при поддержке великого князя и Константинопольского патриарха Макария водворился на митрополичьем дворе в качестве нареченного митрополита всея Руси. Михаил-Митяй, еще не будучи хиротонисанным, уже начал управлять Русской Церковью, что было в общем-то еще терпимо с канонической точки зрения. Но дальше – больше: артистическая натура требовала внешних эффектов, и, будучи по сану пресвитером, Митяй надел на себя первосвятительское облачение – мантию, белый клобук, митрополичий параманд с золотым крестом. Он, взяв в руки митрополичий посох, становился на кафедре, восседал в алтаре на горнем месте.

Обласканный князем фаворит с духовенством повел себя необычайно жестоко. Вновь мы видим удивительное совпадение с поведением Феодорца Белого Клобучка, любимца великого князя Андрея Боголюбского. Митяй проявил непомерное властолюбие, карая направо и налево священников, архимандритов и даже епископов. Пафос репрессий Митяя был направлен, главным образом, против монашества и его наиболее ярких представителей – преп. Сергия Радонежского, Дионисия Суздальского и других. Этим противостоянием нареченного митрополита и терроризируемого им духовенства решил воспользоваться митрополит Киприан. Повидимому еще не вполне оценив возросшую силу великокняжеской власти, он решил с помощью великорусского монашества утвердиться в Москве. В расчетах Киприана была своя логика. Хотя он и показал себя с крайне неприглядной стороны в деле св. Алексия, но Киприан все же был известен как представитель монашеских кругов, близких традициям паламитов и афонского исихазма. Высказываемые им идеи монастырского нестяжательства были близки по духу многим русским инокам. Между Сергием и Киприаном существовала оживленная переписка. Писал митрополит и к другим вождям русского монашества, в частности Феодору, игумену Симоновскому. И все же, прибывший в Москву окольными путями, минуя кордоны Димитрия, Киприан не смог добиться своего. По приказу великого князя его ограбили и выпроводили вон из Москвы как незаконного «восхитителя» митрополичьей кафедры. В Царьграде, где накануне гибели Византии уже практически все покупалось и продавалось, он также не смог противостоять усилиям Москвы: ссориться с Димитрием греки не решились, а потому Киприана не поддержали.

Однако, можно думать, что Димитрием Донским двигала не только привязанность к своему любимцу, но и стремление поставить под контроль столь важную для дела объединения Руси силу, какой была Церковь. Логика вмешательства государства в дела Церкви всегда оставалась и остается одинаковой. Согласно ей, первым делом необходимо прежде всего получить автокефалию или, по крайней мере, максимально обширную автономию. Это поможет избежать апелляций к находящемуся вовне духовному центру с целью противостоять давлению государства. Эту схему, скорее всего, избрали Димитрий и Митяй, который стал предлагать совершить свое поставление не в Царьграде, а в Москве, с участием исключительно русских архиереев. Князь и его окружение, естественно, ухватились за эту инициативу нареченного митрополита. В столицу были вызваны епископы для поставления Первоиерарха. Но все же планы Митяя строились на пока еще слишком зыбком основании. Поэтому, когда епископ Суздальский Дионисий обличил перед лицом князя устраиваемую затею, от нее пришлось отказаться. Вновь русское духовенство показало себя на огромной пастырской и нравственной высоте, предпочитая благо Церкви узким национально-тщеславным амбициям и ограждая его от вмешательства государства. Кроме того, великорусское духовенство не могло не понимать, что с поставлением Митяя надолго, а быть может, и навсегда будет похоронена надежда на объединение Литовской и Московской митрополий в единую митрополию Киевскую и всея Руси. С этой точки зрения Киприан при всех его отрицательных моментах опять-таки был предпочтительнее Митяя.

Митяй вынужден был покориться воле русского духовенства, выраженной устами Дионисия, но затаил на Суздальского святителя обиду. Нареченный митрополит не замедлил рассчитаться с архиереем, вставшим у него на пути. Митяй в деле с Дионисием проявил всю свою мелко-честолюбивую натуру. Он гневно упрекнул епископа в том, что тот не явился к нему, Митяю, поклониться и принять благословение как от митрополита. «Разве он не знает, что я имею власть над ним и всей митрополией,» – риторически вопрошал нареченный митрополит. На это епископ Дионисий вполне логично заявлял ему: «Надо мной ты не имеешь никакой власти; а тебе бы следовало явиться ко мне принять благословение и поклониться; я епископ, а ты поп». Далекий от смирения Митяй тут же отпарировал угрозой, что не оставит Дионисия даже попом и собственноручно спорет с его мантии скрижали. Но видимо, все же чувствовал, что чего-то ему не достает для приведения в исполнение обещания, а потому отложил кару до своего поставления в Царьграде.

Дионисий бежал в Константинополь, вероятно, желая обрисовать там истинный облик искателя митрополичьего сана, столь ярко проявившийся за время его администрирования в качестве нареченного митрополита. Сам Митяй отбыл в Царьград летом 1379 г. с огромной свитой и чистыми великокняжескими бланками на случай возможного заема денег для взяток чиновникам. Казалось, что честолюбивый сибарит вскоре прочно утвердится на митрополии. Но Господь судил иначе. Русское посольство уже достигло столицы Византии, и корабль встал на рейде Константинополя, как вдруг Митяй внезапно скончался. Высказывалось предположение, что его отравили. Едва ли это справедливо: иметь дело с великим князем после такого громкого преступления не решился бы ни один, даже самый отчаянный, честолюбец. Тем более трудно предположить, что убийство могли совершить сопровождавшие Митяя монахи.

Тем не менее, Михаил-Митяй скончался, а его спутники вместо того, чтобы известить о случившемся Москву и справиться о дальнейших шагах, предпочли действовать на свой страх и риск. В итоге самочинно был избран новый кандидат в митрополиты – игумен Горицкого, что в Переславле-Залесском, монастыря Пимен. На что он надеялся, самовольно добиваясь митрополии, трудно сказать. Однако в Царьграде в это время находились Киприан и Дионисий, и все дальнейшие действия можно было бы списать на угрозу греков поставить на Московскую кафедру одного из них. Возможно также, что Пимена провоцировали на авантюру и сами греки, не желавшие лишаться возможности обогатиться за счет поставления русского митрополита и, наоборот, при всей щекотливости положения Пимена получившие дополнительный шанс собрать еще более обильные поборы с сомнительного кандидата. Об этом косвенно может свидетельствовать и тот факт, что к привезенным из Москвы деньгам добавились 2 тысяч гривен серебра, которые были заняты под долговые бланки-обязательства, выданные Димитрием Донским Митяю, – сумма по тем временам астрономическая!

В итоге Пимен был поставлен на Москву митрополитом Киевским и всея Руси, хотя Киприан был оставлен митрополитом Литовской Руси. Его притязания на возглавление всей Русской Церкви греки, неслыханно обогатившиеся на поставлении Пимена, отмели, пригрозив, что в противном случае его лишат и юрисдикции над Малой Русью. Реакция великого князя Димитрия на все происшедшее в Царьграде, как и следовало ожидать, была яростной. Он отказался принять Пимена. И здесь неожиданно казавшимся безнадежными планам Киприана суждено было исполниться: он был приглашен Димитрием в Москву вместо Пимена. Ездил за митрополитом от великого князя игумен Феодор Симоновский, племянник преп. Сергия, ставший великокняжеским духовником. Пимен же, дерзнувший появиться на Руси, был схвачен и отправлен в ссылку в Чухлому. Митрополит Киприан вновь объединил под своим омофором всю Русскую Церковь, предпочтя Москву Литве. Но продолжалось это поначалу недолго. Патриарх Константинопольский Нил неоднократно писал Димитрию о необходимости изгнать Киприана, как осужденного соборно за неканоническое поставление при жизни Алексия (как будто Константинополь был здесь ни при чем!), и принять Пимена митрополитом. Однако, решающим поводом для изгнания Киприана, вероятно, стал другой факт. Митрополит, прибывший из Новгорода в Москву за два дня до нашествия на нее Тохтамыша, нашел здесь такую анархию, что счел за лучшее удалиться из города вместе с великой княгиней Евдокией, женой Димитрия. Едва ли упрекать Киприана в оставлении столицы имел право сам Димитрий, при известии о наступлении татар отъехавший из Москвы с традиционной формулировкой: «собирать полки». Тем более, что Киприан по сути спас от верной гибели княгиню, оставленную супругом в Москве. Скорее подлинной причиной было то, что митрополит отъехал во враждебную Москве и союзную Литве Тверь. Да и вообще упрек Киприану выглядит скорее придиркой, поводом, тогда как истинной причиной была, скорее всего, давняя неприязнь Димитрия к ставленнику Ольгерда.

Димитрий прогнал Киприана в Киев, а митрополитом признал вызванного из заточения Пимена. Однако, последнему не долго довелось занимать митрополичью кафедру. В 1383 г. прибывший из Константинополя архиепископ Дионисий Суздальский имел возможность рассказать, каким образом Пимен получил поставление от корыстолюбивых греков. Вновь великий князь воспылал гневом на честолюбца и изгнал его из Москвы. В Царьград снова отправился Дионисий, на сей раз уже как ставленник Димитрия, который просил патриарха поставить Суздальского архиепископа в митрополиты всея Руси. В своем послании великий князь также требовал низложения Пимена, как самовольно восхитившего первосвятительское достоинство. Уличенный в соучастии в афере с поставлением Пимена патриарх Нил, заглаживая вину, согласился на поставление Дионисия, хотя в это время здравствовали два митрополита Киевских – Киприан и Пимен. Итак, к ним добавился третий. Более скандальной ситуации на Руси еще не было.

Стало очевидно, что каноническая зависимость от греков в новых исторических условиях уже работает во вред Русской Церкви. Но удивительно, что даже после таких отвратительных эпизодов, как поставление Киприана при жизни св. Алексия и скандальные поставления Пимена и Дионисия, на Руси, тем не менее, отнюдь не стремятся к автокефалии. Идея Митяя насчет его поставления в Москве – это, пожалуй единственный пример автокефалистских устремлений. Причем, именно в это время на Руси происходит подъем национального сознания, обусловленный победой на Куликовом поле. Русские осознали впервые, что избавиться от ига татар – это вполне реальная и посильная при умелом подходе задача. Русь окончательно встала на путь объединения вокруг Москвы, которая на Куликовом поле бесспорно утвердила свое право быть новым центром собирания русских земель. К концу XIV в. Русь, даже несмотря на такие тяжелые испытания, как нашествие Тохтамыша, находилась в фазе политического и духовного подъема. Это ощущалось всеми с очевидностью. И тем не менее, никакого стремления избавиться от Константинопольской юрисдикции внутри самой Русской Церкви мы не наблюдаем. Конечно, в этом можно в известной степени видеть опасение возможного подчинения Церкви государству – великий государственный деятель и полководец, благочестивый праведник, св. великий князь Димитрий Донской в тоже время (и на солнце бывают пятна!) в области своей церковной политики зарекомендовал себя как сторонник диктата над Русской Церковью. Но, пожалуй, главной причиной отсутствия автокефалистских настроений на Руси все же было то, что это время – II половина XIV – I пол. XV в.в. – было золотым веком русской святости. Эта эпоха дала Руси максимальное количество святых подвижников, в чем нельзя не видеть важнейший показатель высоты общего уровня духовности среди русского народа. А для людей, живущих духовной жизнью проблема автокефалии, почти неизменно связанная с проявлением церковного национализма, не могла иметь существенного значения. Каноническая безупречность для русского православного сознания была столь важна, что воспринималась как неотъемлемое выражение праведности и благочестия. Понадобилось отступничество греков от Православия на Флорентийском униатском соборе, чтобы оказалось пробужденным устремление русских к автокефалии своей Церкви.

Но вернемся к поставлению Дионисия. Ему так и не удалось водвориться на митрополии в Москве. Святитель возвращался в 1384 г. из Константинополя через Киев, где князь Владимир Ольгердович, возможно, не без участия Киприана, взял его под стражу. Через год Дионисий скончался в узах и был погребен в Киево-Печерской Лавре, где некогда начинался его монашеский путь. Позже он был канонизирован. Между тем, прибывшие в Москву от Нила Константинопольского митрополиты расследовал на месте деятельность Пимена и объявили его низложенным. Пимен поехал с апелляцией в Царьград. Сюда же вновь прибыл и Киприан. Началось соборное разбирательство. Пимен, вероятно чувствуя, что правда не на его стороне, бежал вместе с архимандритом Феодором Симоновским к туркам. Заочно они были осуждены и низложены, а митрополитом единой Русской Церкви был, наконец, признан Киприан. Тем не менее, ехать в Москву он не решался, зная, сколь враждебно настроен по отношению к нему Димитрий. Пимен же, напротив, прибыл в Москву и снова стал здесь действовать в качестве митрополита. Феодора он, в частности, поставил епископом Ростовским. Вероятно, Пимен был по натуре откровенным авантюристом. Удивляет, что он, зная крутой нрав своего князя, всякий раз вновь и вновь пытался обманом утвердиться в Москве. Очевидно, что и на этот раз Пимен сумел до поры до времени держать князя в неведении относительно всех подробностей своего Константинопольского путешествия, завершившегося его низложением. Вскоре, однако, Димитрий Донской вновь рассорился с Пименом, узнав обо всем, что произошло с митрополитом в Византии. Пимен в начале 1389 г. решился втайне от князя бежать, причем, почему-то в осудивший его Царьград. Вероятно, причиной было повторное соборное разбирательство его дела при новом патриархе Антонии. Но приговор о низложении был подтвержден вновь. Пимен, так ничего и не добившись, умер в Халкидоне в сентябре 1389 г.

Еще раньше, 19 мая, умер св. благоверный князь Димитрий Донской. Его преемник – Василий Димитриевич – счел, что пора положить конец смуте и принять митрополитом на Москву Киприана, единственного оставшегося к тому времени в живых претендента. В начале 1390 г. Киприан торжественно въехал в Москву, кафедру в которой он занимал уже до конца своих дней. Этим церковная смута на Руси была, наконец, исчерпана.

Однако, она не прошла бесследно для Русской Церкви. Каковы же ее последствия? Во-первых, авторитет греков весьма упал в глазах православных русских людей. И хотя на Руси еще по-прежнему не помышляли о выходе из Константинопольской юрисдикции, но отношение к былому центру восточно-христианского мира было уже достаточно скептическим: денежные аферы с поставлением русских митрополитов сделали свое дело. Поэтому, когда вскоре фактом станет отступничество греков на Флорентийском соборе, для решения о разрыве общения с ними будет налицо уже вполне подспудно подготовленная почва.

Во-вторых, был создан крайне опасный прецедент вмешательства государства в дела Церкви. Однако, при Димитрии власть Московского государя была еще слишком слаба для того, чтобы диктовать свою волю митрополитам. Было очевидно, что все затеи великого князя с поставлением угодного и послушного ему митрополита привели в итоге к жесточайшему кризису в отношениях между Церковью и государством и обернулись смутой на Первосвятительской кафедре. Урок из этого прецедента был извлечен: еще недостаточно сильное государство, нуждающееся в поддержке Церкви, оставило попытки давления на нее вплоть до II половины XV столетия.

К сожалению, имело место еще одно последствие смуты на Московской митрополии – резко негативное. Быстрая смена великокняжеских ставленников на Первосвятительской кафедре, их вражда друг с другом, – все это крайне отрицательно сказалось и на авторитете церковной иерархии среди тех кругов русского народа, которые уже выражали известную долю вольномыслия и скепсиса в отношении Православной Церкви. Подобный образ мыслей был характерен для части новгородцев, которые, будучи преимущественно торговым людом, закономерно тяготели к более материалистическому и рациональному образу мысли. Велико было в Новгороде, ставшем партнером городов Ганзейского союза, и влияние идей, заимствуемых из Западной Европы. В частности – отголосков богумильской и альбигойской ересей, а также антицерковных идей, близких по духу тем, которые впоследствии оформятся в движение Реформации. Полагают, что именно на этом субстрате возникла в Новгороде ересь т.н. «стригольников», начало деятельности которых обычно приурочивают к 1371 г.

О воззрениях стригольников вкратце можно сказать следующее. Наиболее характерной чертой их учения было отрицание благодати за церковной иерархией, ибо еретики считали, что безблагодатность явилась следствием симонии. Иерархия Церкви как якобы зараженная симонией ими отвергается настолько радикально, что они фактически образуют отдельное от Церкви сообщество-секту. Принимать любые таинства от православного духовенства стригольники категорически воспрещали. Вместо священнослужителей они из своей среды поставляли себе «учителей» без какого-либо посвящения. «Таинство покаяния» они совершали, «исповедуясь» земле.

Споры о симонии уже имели место в Русской Церкви, начиная со времен митрополитов Кирилла и Петра. Наиболее резко в мздоимстве новгородцы обвиняли св. Феогноста, который в действительности большую часть собираемых в Новгороде средств расходовал на колоссальное строительство, развернутое им в новой церковной столице Руси – Москве. Так что здесь, помимо чисто умозрительного, примешивался и политический момент неприязни вольного Новгорода к собирающей вокруг себя Русь Москве.

Первое достоверное упоминание о стригольниках относится к 1376 г., под которым упоминается о казни трех ересиархов новгородских, в том числе диакона Никиты и Карпа Простца. Именно Карп, бывший ранее диаконом, а по расстрижении за еретические убеждения освоивший профессию стригольника, дал название этой ереси. Гибель еретиков, утопленных в водах Волхова, однако, не привела к исчезновению ереси. Через 6 лет в Новгород и Псков для борьбы с ересью был послан св. Дионисий Суздальский. Грамоты патриарха Нила, с которыми Дионисий прибыл для выполнения своей миссии, рисуют основные черты учения стригольников. Дионисий лишь на время сумел потушить еретические настроения. В 1394 г. патриарх Антоний присылал своего посланца – архиепископа Вифлеемского Михаила – для искоренения ереси в Новгороде. Митрополит Киприан с той же целью отправил в Псков Полоцкого епископа Феодосия. Тем не менее, ересь существовала долгое время и после этих мер. В 1416 и 1427 г.г. вновь увещевал псковитян-еретиков св. митрополит Фотий, преемник св. Киприана. После последней его грамоты православные псковичи, негодовавшие на стригольников, учинили над ними самую решительную расправу. Все нераскаявшиеся еретики были заключены в темницы, где многие из низ пробыли до конца жизни. После этого ересь, более полувека будоражившая церковную жизнь Пскова и Новгорода, практически прекратила свое существование.

В целом же можно считать стригольническую ересь едва ли не первым проявлением протестантского сознания среди русского народа, что, надо отметить, в целом для Руси мало характерно. На появление ереси повлияли, конечно, обстоятельства смуты на Московской митрополии и недостатки, имевшие место в церковной жизни в целом. Однако, столь крайние формы реакция на них смогла принять лишь там, где духовный уровень населения был много ниже, чем в других землях Руси, а влияние западно-европейских антицерковных идей было наиболее ощутимым, – в Пскове и Новгороде.

Справедливости ради надо отметить, что какое-то влияние на распространение в этих местах стригольничества мог оказать еще один довольно скандальный эпизод времени святительства митрополита Киприана. Речь идет о его неудачной борьбе с жителями Новгорода за право месячного суда. Киприан проявил себя в этом деле как ревностный продолжатель линии своих великих предшественников на митрополичьей кафедре. Став вновь митрополитом на Москве при вел. князе Василии Димитриевиче, Киприан своей активной деятельностью на благо единой Русской Церкви и единого Русского государства полностью реабилитировал себя за свое не самое этичное поведение прежних лет. Ныне имя св. Киприана числится в наших святцах.

Одним из проявлений промосковской политики митрополита стало дело о новгородском суде. В нем столкнулась объединительная линия Московского святителя и традиционно сепаратистский дух новгородцев. Воспользовавшись церковной смутой и полной неразберихой в вопросе о том, кого признавать своим законным Предстоятелем, новгородцы постановили на вече впредь отказаться от услуг митрополичьего суда в Москве, а самого митрополита лишить традиционного права месячного суда в Новгороде, с тем чтобы судиться исключительно у своего епархиального архиерея. Прежде было обыкновением, что раз в четыре года митрополит в течение месяца совершал в Новгороде апелляционный суд. За это соответственно тяжущимися выплачивалась в пользу митрополита определенная пошлина. Она была довольно значительной. Кроме того, митрополиту и его свите необходимо было выплачивать содержание на время пребывания в Новгороде, а со всего духовенства взимался в пользу Предстоятеля Русской Церкви особый сбор. Очевидно, что в этом деле одинаково переплелись политические и имущественные интересы, как со стороны Киприана, так и со стороны новгородцев.

Митрополит Пимен, который был занят единственной целью своей жизни – путем интриг и обмана удержаться на кафедре как можно более долго, – разумеется, не успел отреагировать на своеволие Новгорода. Однако, Киприан решительно взялся за дело вразумления мятежных новгородцев. Его поддержал патриарх Антоний, который отправил в Новгород грамоту с призывом к новгородцам слушаться своего митрополита и вернуть ему право суда. Новгород оставил патриаршую грамоту без внимания. Тогда Киприан прибыл в бунтующую епархию самолично, но не преуспел в деле возвращения права суда. Наложив интердикт на Новгородскую епархию во главе с архиепископом, Киприан уехал. Он писал жалобу на бунтовщиков в Царьград, но новгородцы сделали то же самое, причем, угрожали принять латинство в случае, если патриарх не освободит их от суда Киприана. Этот момент наиболее красноречиво отражает степень духовного оскудения жителей Новгорода. Они также требовали, чтобы их архиепископ был освобожден от обязанности являться в Москву по вызову своего Предстоятеля. Словом, сепаратизм новгородцев и их антимосковские настроения достигли апогея. Новые патриаршие грамоты в защиту Киприана успеха не принесли, и тогда поддержку митрополиту оказал великий князь Василий, оценивший, что за непослушанием церковным неминуемо последует и политический разрыв Новгорода с Москвой. В 1394 г. Василий одолел новгородцев, но приехавший в 1395 г. в Новгород Киприан вновь получил отказ. Так и не удалось митрополиту сломить свою бунташную паству, хотя ему пришлось применить самые крайние меры, вплоть до низложения архиепископа Иоанна.

Как уже отмечалось, Киприан не оправдал надежд Литовских князей: перебравшись в Москву, он стал столь же активным поборником единства Русской Церкви и сторонником Московских князей, как и его великие предшественники. Однако как истинный архипастырь Киприан, совершая поездки по епархиям, не оставлял своим попечением и Западную Русь. Дважды за время своего святительства в Москве он выезжал в Литву (в 1396 и 1404 г.г.), где жил подолгу. В том была насущная необходимость, так как после переезда Киприана в Москву православные в Литовской Руси оказались далеко не в самом лучшем положении. Брак великого князя Литовского Ягайла с королевой Польши Ядвигой (1386 г.) и Кревская уния имели своим следствием объединение Польши и Литвы в одно государство, где господствующим исповеданием признавалось католичество. Притеснения православных в Галицкой Руси начались раньше, чем в других завоеванных западно-русских землях. Уже вскоре после вхождения в состав Польши галичане ощутили, что польское королевское правительство не намерено соблюдать обещанное Казимиром Великим религиозное равноправие. В 1376 г. в Галицкой Руси были образованы Львовская католическая архиепископия и три епископии. В 1381 г. здесь монахами-доминиканами была учреждена инквизиция. При Ягайле в ряде мест Галиции у православных стали отбирать их храмы, которые переосвящали в костелы. Например, подобная участь постигла кафедральный собор в Перемышле, построенный еще Даниилом Галицким. Православные все более стали подвергаться дискриминации. Особенно тяжелым было положение крестьян на землях, пожалованных панам-католикам. В городах же повсеместно вводимое Магдебургское право также ограничивало права православных русских ремесленников, которые не могли быть приняты в цеховые объединения. Даже православной аристократии был весьма ограничен доступ ко двору и государственным должностям, что влекло за собой постепенное совращение галицких бояр в латинство.

После Кревской унии православные подданные Литовского княжества поначалу тоже были существенно ограничены в правах, а Православная Церковь поставлена в весьма стесненное положение. Знать была лишена своих прав, в том числе права на герб. Русским православным боярам и князьям не дозволялось занимать придворные и государственные должности. Однако, в Литве православные составляли подавляющее большинство населения и благодаря этому смогли выступить за свои права. После того, как в ходе конфликта между Ягайлом и его двоюродным братом Витовтом произошла жестокая распря, последний стал великим князем Литовским (1392–1430 г.г.). Поддержавшие его православные подданные смогли вернуть себе большую часть своих прав. Но все же господствующим исповеданием в Литве отныне считалось католичество. Витовт-Александр и большинство последующих великих князей Литовских уже были католиками. Продолжали действовать, хотя почти что не исполнялись на практике, дискриминационные законы в отношении православных. Однако, в 1413 г., в момент усиления польского влияния они были вновь официально повторены на Городельском сейме.

Дипломатический талант Киприана и его умение находить компромисс со всеми много способствовали благу Православия в Литве и Польше. Так, вполне дружественно складывались у Киприана отношения с Ягайлом, который после своего перехода в католичество именовался королем Владиславом II. Между Ягайлом и Киприаном даже была достигнута договоренность по поводу переговоров о возможном соединении Православной и католической церквей, к которым они собирались подключить Константинополь. Однако, едва ли Киприана можно заподозрить в подлинных униональных симпатиях. Скорее, он, как и многие греки, еще верил в возможность реального восстановления общения с Римом без подчинения ему. Эта идея увлекала тогда многих эллинов, чаявших в ее претворении в жизнь спасения гибнущей Византии силами христианского Запада. Не исключено, однако, что это был тактический прием, направленный на то, чтобы разговорами об унии, не имеющими серьезного продолжения, обеспечить православным Польши и Литвы более благоприятные условия существования. Приверженность Киприана традициям афонского паламитского исихазма и поддержка, оказанная ему преп. Сергием и другими отцами русского монашества, свидетельствуют наиболее красноречиво о том, что приверженцем латинства Киприан быть не мог.

С Витовтом у Киприана тоже складывались вполне ровные отношения, так как в отличие от Ягайла Литовский князь был весьма веротерпим, будучи лишь формальным католиком. Кроме того, между Москвой и Литвой на время наступило примирение, так как Василий Димитриевия вступил в брак с Софьей, дочерью Витовта.

Главным достижением Киприана, бесспорно, было воссоединение Литовской и Московской митрополий в единую Русскую Церковь. Однако, ему так и не удалось вернуть под свой омофор Галицкую Русь. Здесь в течение 2 лет митрополитом являлся поставленный еще Казимиром Великим Антоний (1371–1391 г.г.). После его кончины кафедра Галицкая около двух лет была вакантной, и, вероятно, в это время Киприан сумел перевести в свою юрисдикцию ранее подчиненные Галицкому митрополиту епархии: Холмскую и Владимиро-Волынскую, – как относящиеся к Литве, а не собственно Польскому королевству. Однако, кафедры Галицкая и Перемышльская были переданы Ягайлом в ведение Луцкого епископа Иоанна. Последний отправился за поставлением на Галицкую митрополию в Царьград, но туда же пришла жалоба на него от Киприана, так как Иоанн продолжал оставаться епархиальным архиереем в юрисдикции митрополита Киевского и всея Руси. Иоанн, обвиняемый во многих недостойных деяниях, бежал из Константинополя. Луцкой кафедры Киприан его лишил, но в Галиции несмотря на отлучение, наложенное патриархом, Иоанн продолжал вершить все церковные дела властью, полученной от короля Владислава. Митрополитом Иоанн, вероятно, так и не стал, но и сместить его Киприан не мог вплоть до самой своей смерти. Лишь преемник Киприана Фотий сумел добиться упразднения Галицкой митрополии и возвращения ее под свой омофор.

Киприан уже не имел нужды ездить за ярлыком в Орду, где наступил период неразберихи и усобиц. Вместо этого отныне великий князь выдавал митрополитам свои грамоты. Причем, эти грамоты отменяли некоторые прежние льготы, дарованные митрополитам ханами. Так, уже в некоторых случаях Церковь обязывали делать выплаты в пользу княжеской казны, хотя пока еще незначительные. Некоторое ограничение было наложено и на объем церковного суда: например, в случае жалоб от мирских на митрополичьих чиновников, судил их сам князь.

Последние годы своей жизни престарелый Киприан проводил, главным образом, в Москве. Его любимым местом пребывания было село Голенищево. Митрополит много занимался литературными трудами, переводил с греческого. Например, заново перевел Служебник и ряд чинопоследований большинства таинств. Писал и собственные произведения. Много занимался вопросами упорядочения богослужения. В частности, это было связано с переходом на новый богослужебный устав – Иерусалимский Савваитский, – заменивший собою прежний, Студийский. Киприан много выступал против проникшего с Запада обливательного обряда крещения и ряда других новшеств. Он также стремился ужесточить каноническую дисциплину среди духовенства и мирян.

Св. Киприан скончался 16 сентября 1406 г. в своем любимом селе Голенищеве. Погребен он был в Успенском соборе Кремля, где мощи его покоятся под спудом и ныне.

После кончины св. митрополита Киприана (1406 г.) вновь обострились взаимоотношения между великим князем Московским Василием Димитриевичем и его тестем – великим князем Литовским Витовтом. Следствием этого стало обращение Витовта с просьбой к патриарху Константинопольскому поставить митрополитом на Киев и Литовскую Русь епископа Полоцкого Феодосия, ставленника Литовского князя. Снова вполне реальной стала угроза разделения Русской Церкви, либо подчинения ее влиянию католического государя Литвы. Вероятно, для того, чтобы не допустить этого, из Москвы в Царьград обратились с просьбой поставить митрополита «по старой пошлине (обычаю)». Поскольку никаких конкретных кандидатов Василий Московский не называл, это следовало понимать в том смысле, что Москва готова принять митрополита, указанного патриархом. Первоиерарх-грек в данной ситуации представлялся предпочтительнее литовского ставленника. Сговорчивая позиция Москвы в Константинополе, естественно, больше пришлась по душе, чем просьба Витовта: в канун падения Империи Ромеев греки рады были укрепить свое влияние в крупнейшей и богатейшей митрополии Константинопольского Патриархата и держать ее под контролем. Ранее уже отмечалось, что в это время не только Константинопольский Патриархат, но и императорский двор существовали почти исключительно на средства, присылаемые Русью. В частности, только в 1395–1396 г.г., во время попытки султана Баязида овладеть Константинополем, грекам было отправлено вспомоществование от великого князя Василия Димитриевича и других русских князей – 20 тыс. рублей. Сумма по тем временам колоссальная.

В пользу московского предложения греки склонялись и по причине предполагавшегося нового династического союза: дочь Василия Анна вступила в брак с сыном императора Мануила II – Иоанном Палеологом, также будущим императором. Таким образом, в Царьграде было принято решение пренебречь просьбой Витовта и вновь поставить на митрополию всея Руси грека. В 1408 г., спустя два года после смерти Киприана, новым Предстоятелем Русской Церкви стал св. Фотий. Это был уроженец Мореи-Пелопоннеса, с молодых лет посвятивший себя монашеским подвигам. Фотий был представителем кругов, близких исихастам-паламитам.

В 1409 г. он прибыл в Киев. То, что свое святительство на Руси он начал с Первопрестольного митрополичьего города, обещав Витовту не оставлять своим попечением Литовскую Русь, сделало возможным примирение митрополита с Литовским князем. В 1410 г. Фотий прибыл в Москву. Свою деятельность здесь он начал с устроения весьма запущенных дел Русской митрополии. Четыре года вдовства митрополичьей кафедры и нашествие Эдигея в 1408 г. привели в упадок хозяйство Первоиерархов Русской Церкви. За это время почти вся собственность митрополичьего двора была разграблена и расхищена, а церковными землями завладели бояре. Митрополит весьма решительно занялся наведением порядка, дерзновенно обличая всех похитителей. В их числе оказался даже великий князь, присвоивший себе право пользования частью доходов митрополии. Фотий в короткий срок самыми энергичными мерами сумел восстановить хозяйство митрополичьего дома. В результате святитель нажил себе немало врагов, которые всячески старались рассорить Фотия с великим князем, в чем нередко преуспевали. Многие из них бежали в Вильну, к Витовту, и интриговали там против Фотия. И хотя митрополит приезжал вновь в Киев в 1411 г. и рукополагал там архиереев для Литовской Руси, его отношения с Витовтом вскоре оказались безнадежно испорченными.

В 1414 г. Витовт лишил Фотия права управлять западно-русскими епархиями. Он жаловался в Царьград и просил патриарха поставить митрополитом на Литву племянника Киприана – Григория Цамвлака. Но греки обижать своего соотечественника Фотия не захотели. Тогда Витовт принудил собранных им в 1415 г. западно-русских епископов отречься от Фотия и подать на него жалобу патриарху, еще раз требуя для Литвы отдельного митрополита и угрожая в противном случае поставить митрополита самостоятельно. Запуганные угрозами Витовта расправиться со всеми несогласными епископы Литовской Руси предали своего Первосвятителя и написали в Константинополь послание, полное клеветы на Фотия. Тот, в свою очередь, доложил в Царьград об интриге Витовта и Григория. В результате Цамвлак был лишен священного сана за учиненную им церковную смуту. Фотий пытался было приехать в Литву и решить все проблемы на месте, встретившись с Витовтом, но не был им принят. Митрополита ограбили до нитки и прогнали в Москву. Все митрополичьи имения в Литве были конфискованы и переданы приближенным князя. В ноябре 1416 г. затерроризированные Витовтом архиереи поставили Григория митрополитом Киевским и Литовским, в очередной раз мотивируя свои действия небрежением Фотия к литовской пастве. Кроме того, епископы Литовской Руси, заявляя в своем послании, что по-прежнему признают юрисдикцию Константинопольского патриарха, также в качестве одного из мотивов своих действий называли нежелание подчиняться влиянию византийского императора, который, по их мнению, насаждает симонию в Церкви.

Таким образом, от Москвы вновь откололись 7 епархий: Полоцкая, Смоленская, Луцкая, Черниговская, Туровская, Холмская и Владимиро-Волынская. Епархии, находившиеся в пределах Польского королевства – Галицкая и Перемышльская, – скорее всего, формально не вошли в состав новоявленной митрополии Цамвлака, хотя фактически могли пребывать в его ведении. Однако, известно, что еще при поставлении Фотия в 1408 г. эти области были возвращены под власть митрополита всея Руси, и более самостоятельная Галицкая митрополия уже никогда не возобновлялась.

О самом Григории сохранилось немного сведений. Склонность к частым перемещениям с места на место обличает в нем личность весьма авантюрного склада. Начинал он свое служение в Болгарском Тырновском Патриархате. Затем пребывал то в Молдавии, то в Сербии, пока наконец по зову своего дяди Киприана не прибыл на Русь. Но до Москвы не успел доехать – Киприан скончался. Поэтому Григорий обосновался в Литве, где и вошел в доверие к Витовту. Политический интерес последнего в сочетании с честолюбивыми амбициями самого Цамвлака привел в итоге к новой церковной смуте. При этом Григорий не обратил никакого внимания на акт о его извержении из сана и отлучении от Церкви, принятый в Константинополе. Словом, личность это была весьма сомнительная в нравственном отношении, но блестяще эрудированная и просвещенная.

В 1418 г. Григорий с своими приближенными присутствовал на Констанцском соборе католической церкви. Предполагалось, что здесь будут вестись переговоры об унии православных с Римом. Это была затея Ягайла. Однако, на соборе произошел казус: когда посланцев Витовта спросили, желают ли они соединиться с Римом, они отвечали отрицательно. Свой приезд Григорий объяснил исключительно требованием Витовта принять участие в соборе. Можно думать, что Витовт послал Цамвлака в Констанц, подчиняясь лишь по видимости униональным требованиям Владислава Ягайла, но в действительности не имел намерения затевать реальную унию в своем государстве. Витовт, вероятно, опасался, что это может привести к поглощению Литвы Польшей и бунту православных подданных, а значит и к падению его, Витовта, власти. Известно, что Цамвлак написал несколько произведений, направленных против латинян. Очевидно, что он отнюдь не был приверженцем унии, как это рисовали отрицательно настроенные по отношению к Григорию москвичи, а позднее – фальсифицировавшие историю униаты XVII в.

Русские летописи сообщали о смерти Григория в Киеве зимой 1419–1420 г.г. Однако в настоящее время многие авторы полагают, что появившийся в это же самое время в молдавском Нямецком монастыре книжник и писатель схимник Гавриил и бывший митрополит Литовской Руси – это одно и то же лицо. Почему Григорий удалился на покой? Возможно, что он по-настоящему раскаялся в совершении церковной смуты и хотел замолить свой грех, приняв схиму. Но вполне могло статься и так, что после обострения отношений с Ягайлом Витовт искал возможности примириться с великим князем Московским в целях противостояния Польше и отстаивания независимого положения Литвы, а потому пожертвовал столь неприятным для Москвы деятелем, каковым являлся Цамвлак. Косвенно об этом может свидетельствовать тот факт, что после исчезновения Григория все православные епархии Литовской Руси вновь вернулись под омофор Фотия. Это было закреплено поездками Фотия на Запад Руси в 1420–1421 и 1423 г.г. В 1430 г. Фотий вновь был у Витовта – на сей раз в Тракае, по случаю предполагавшейся, но так и не состоявшейся коронации князя королевским венцом (Витовт умер в том же году). Вскоре по возвращении в Москву, 1 июля 1431 г., св. Фотий скончался и был погребен рядом с св. Киприаном в Успенском соборе Московского Кремля. Впоследствии митрополит Фотий был причтен к лику святых.

Деятельность Фотия много содействовала тому, что Русская Церковь сохраняла свое единство в условиях, когда оно, казалось бы, неминуемо должно было разрушиться. Ни малейшего намека на национальный эгоизм и прогреческую направленность в действиях Фотия усмотреть совершенно невозможно. Этот великий святитель продолжал уже совершенно устоявшуюся линию своих предшественников на Московской кафедре. Он целиком поддерживал объединительный курс Московских князей, зачастую оказывая им весьма существенную помощь. Так, именно Фотий содействовал заключению уже упомянутого брака Анны Васильевны Московской с Иоанном Палеологом в 1411 г. Но еще более важным, если не решающим, стало участие Фотия в установлении нового порядка престолонаследия в Московском великом княжестве. После кончины Василия Димитриевича в 1425 г. митрополит активно поддержал поставление на Московский престол сына почившего князя – Василия Васильевича, а не брата – Юрия Димитриевича Звенигородского, – как ранее было принято на Руси. Тем самым в Московской Руси утверждался новый принцип наследования великокняжеской власти – от отца к сыну (вместо прежнего: от старшего брата к младшему). После того, как Юрий поднял мятеж против Василия, Фотий ездил в его удельный город Галич уговаривать взбунтовавшегося князя покориться племяннику. Причем, как сообщают летописи, убедило Юрия чудо: после отказа Фотия дать мятежнику свое первосвятительское благословение последовал сильный мор в Галиче.

В русле промосковской политики Фотия лежала и унаследованная им от Киприана проблема месячного суда в Новгороде. Архиепископов Симеона (1416 г.) и Евфимия (1424 г.) Фотий поставлял на кафедру лишь после их клятвенных заверений относительно восстановления в Новгороде митрополичьего суда. Однако, даже это успеха не принесло. По кончине Евфимия Фотий и вовсе отказался ставить нового владыку Новгородского до тех пор, пока новгородцы не согласятся выполнить требование митрополита. Однако, смерть Фотия помешала ему добиться успеха в этом деле.

Кончина святителя Фотия практически совпала по времени с новым конфликтом между Юрием Звенигородским и Василием Васильевичем Московским. Их спор, как и в более раннее время, решался в Орде. Естественно, что Москве в такой сложной ситуации было не до того, чтобы решать в скором порядке вопрос о преемнике Фотию. И хотя уже называлось в качестве такового имя епископа Рязанского Ионы, однако, из-за междуусобицы в великокняжеском доме его не могли вовремя направить на поставление в Царьград. Задержкой этой поспешил воспользоваться новый государь Литвы – великий князь Свидригайло Ольгердович. Он отправил в Константинополь на поставление своего кандидата – епископа Смоленского Герасима, который и стал новым Предстоятелем Русской Церкви. Однако, не вполне ясно с каким титулом Герасим был поставлен на митрополию. Новгородские летописи называют его «Киевским и всея Руси» и даже «Московским и всея Руси». Но это могла быть и намеренная фальсификация, связанная с тем, что новгородцы использовали нового митрополита в своем противостоянии с Москвой: Герасим поставил для Новгорода архиепископа Евфимия II, которому в хиротонии отказал Фотий. В Москве Герасим не появлялся ни разу. Но это могло быть связано и с протекавшей там усобицей.

Сохранились какие-то туманные свидетельства о задуманной Свидригайлом (православным по исповеданию) и Герасимом новой попытке унии с Римом, но судить вполне о достоверности этих сведений очень трудно. Свидригайло, князь жестокий и деспотичный, едва начав править в Литве, вскоре настроил против себя значительную часть своих подданных. В конце концов он был изгнан из Литвы князем Сигизмундом, но все же сохранял контроль над частью земель Западной Руси. Тем не менее, его влияние стремительно падало. Будучи весьма подозрительного нрава, Свидригайло в конечном счете заподозрил в измене и Герасима, которого четыре месяца продержал в оковах, а потом сжег на костре в Витебске в 1435 г.

Только лишь после смерти Герасима в Москве решились отправить в Константинополь на поставление Иону Рязанского. Быть может, причиной такой медлительности Москвы было именно то обстоятельство, что Герасим был поставлен митрополитом на всю Русскую Церковь, а не только на Литву. Вероятно, Москва не желала нарушать единство Русской митрополии поставлением параллельного Герасиму митрополита на Московскую кафедру.

Иона был избран весьма представительно: кандидатом на митрополию его назвал Поместный Собор 1432 г., в составе которого были великий князь, епископы, представители белого и черного духовенства и мирян. Возможно, это делалось в надежде на то, что после столь внушительных выборов греки не смогут отказать в поставлении русского кандидата. Прекратившая смуту в великокняжеском доме смерть Юрия Звенигородского в 1434 г. и казнь митрополита Герасима в 1435 г. открыли, наконец, дорогу Ионе в Константинополь. Однако, отправившись на поставление в конце 1435 – начале 1436 г.г., Иона опоздал. Не считаясь с настроениями русских, греки прежде, чем приехал Иона, уже успели к лету 1436 г. поставить митрополитом на Русь своего соотечественника Исидора. Константинополь шел напролом в вопросе о новом митрополите всея Руси, не считаясь с возможной неприязненной реакцией русских – слишком велико было значение Руси для той униатской затеи, которую уже планировали в Константинополе ради спасения погибающей империи. Впрочем, формально патриарх мог оправдываться последовавшим по смерти Киприана от самих русских предложении ставить митрополита «по старине» – то есть по усмотрению самого патриарха Константинопольского. Прецедент с поставлением Фотия как бы подтверждал за Царьградом это право.

К моменту поставления Исидора греки уже вовсю готовились к Ферраро-Флорентийскому собору, который должен быть рассмотреть вопрос об унии Константинополя с Римом. Такой ценой греки надеялись купить военную и финансовую помощь против наступавших турок. Уже было совершенно очевидно, что в скором времени Константинополь может быть захвачен турками. Империя угасала, ее история стремительно приближалась к своему трагическому финалу. Размеры Византии в I половине XV в. свелись к одному лишь Константинополю с его окрестностями да маленькому Морейскому деспотату на Пелопоннесском полуострове. Тем не менее, в Царьграде еще продолжал существовать император, и Первоиерархом православного мира по-прежнему считался Константинопольский патриарх. Но в некогда блестящей столице Империи Ромеев царила ужасающая нищета. Население Царьграда было во много раз меньшим, чем прежде. Целые кварталы города лежали в руинах, в том числе и Большой императорский дворец. Практически отсутствовало войско. Денег катастрофически не хватало на самое необходимое. Даже император ел на деревянной посуде. Все это были явные признаки агонии империи и приближающегося конца. В то же время турецкая мощь была несопоставима с силами угасающей Византии.

При этом распад Византии стимулировался бездуховностью ее населения. Уже не раз упоминалась коррупция, которая царила в Константинопольской патриархии и при дворе. Но самое страшное, что в преддверии гибели империи торговля уже шла не «по мелочам» – кафедрами, титулами и т.д., – а фундаментальными духовными ценностями. Запад в лице папства соглашался оказать помощь Константинополю только в обмен на уступки в вероучении и подчинение Православной Церкви власти Рима. Не раз уже Византия находилась на волосок от гибели, но по вере ее православного народа она всякий раз была спасаема чудесным образом и от персов, и от арабов, и от наших языческих предков – руссов. Однако, на это раз греки искали спасения не у Бога, а у латинского Запада. Но вероотступничество не могло принести спасения – Византия была обречена. И тем не менее, Константинополь еще строил иллюзии и надеялся на земную силу католического воинства.

В такой ситуации, когда готовилась уния, важно было, чтобы крупнейшая митрополия Константинопольского Патриархата – Русская – была вполне лояльна к этой антиправославной затее, а сами русские, от которых можно было ожидать неожиданности, максимально отстранены от участия в этой акции. Поэтому столь поспешно и бестактно, без всякого согласования с великим князем Московским, был поставлен на митрополию Исидор. Несмотря на продолжающееся стремление Литовских князей к отделению своих православных подданных от Московской кафедры, Исидору была подчинена вся Русская Церковь, включая и западно-русские епархии. Это вполне объяснимо, так как в деле подготовки унии важно было унифицировать контроль за Русью. Кроме того, можно было в таком деле рассчитывать и на поддержку польско-литовских государей, имевших в униональной затее и свой политический интерес.

Таким образом, в 1437 г. Иона возвратился на Русь, но не митрополитом, как ожидалось, а все тем же Рязанским епископом в свите нового Предстоятеля Русской Церкви. Впрочем, его утешили обещанием (надо заметить, тоже весьма бестактным), что по кончине Исидора он непременно будет поставлен на митрополию. Исидор был верным соратником патриарха Иосифа и императора Иоанна VIII Палеолога в деле созидания унии с латинянами. Патриотически настроенный грек (хотя, вероятно, болгарского происхождения), он с огромным энтузиазмом отнесся к плану обороны империи силами католического Запада. Вероятно, его прокатолический настрой не был исключительно следствием политического компромисса. Современники отзывались об Исидоре как о человеке обширнейших познаний, которые, впрочем, не соседствовали в нем с духовной глубиной. Как и его соратник в деле заключения унии – митрополит Никейский Виссарион, – Исидор выглядит, скорее, интеллектуалом ренессансного типа, чуждым православной духовности и, напротив, близким идеалам западно-европейского гуманизма в духе «Возрождения».

Приверженцем западной ориентации он зарекомендовал себя еще до того, как стал митрополитом всея Руси. В 1433 г. Исидор уже побывал на Базельском соборе католической церкви, где начал диалог об унии. Так что на влиятельнейшую кафедру Константинопольского Патриархата был поставлен убежденный приверженец союза с Западом, что, по мысли греков, не только гарантировало их от возможных протестов русских по поводу унии, но и вовлекало Русскую Церковь в самое активное участие в диалоге с латинянами. Быть может, наряду с этими соображениями имел место также и самый меркантильный расчет обнищавших «ромеев» – воспользоваться для осуществления своей дорогостоящей затеи деньгами Русской Церкви.

Реакция великого князя Василия Васильевича на появление Исидора в Москве, как и следовало ожидать, была отрицательной. Он даже думал о том, чтобы прогнать нового митрополита. Но решил не устраивать скандала: положение самого Василия в Москве было не вполне уверенным, так как дело Юрия Звенигородского готовы были продолжить сыновья мятежного князя. Едва лишь приехав в Москву, Исидор стал собираться в Феррару на предстоящий собор. Удержать втайне от великого князя цель своей поездки в Италию митрополит, конечно, не мог. Но скорее всего он сумел убедить Василия в том, что соединение с Римом возможно и без ущерба Православию. Выгоду же от объединения сил всего христианского мира для противостояния исламским странам Исидор мог обрисовать великому князю в весьма заманчивом виде. Это тоже могло сыграть свою роль, так как Русь вступила в решающую стадию борьбы за полное освобождение от татарской зависимости: Орда уже сто лет, как была исламизирована.

Исидор выехал в Феррару с огромной свитой в 100 человек, в составе которой был и Суздальский епископ Авраамий, и гигантским обозом: 200 коней везли имущество митрополита, подаренное Василием. Великий князь напутствовал митрополита: «Если уже ты непременно желаешь идти на Осьмый Собор, то принеси нам оттуда наше древнее Православие, которое мы приняли от предка нашего Владимира, а нового и чужого не приноси нам, – мы того не примем». Исидор обещался в том клятвой. Отбыл он в сентябре 1437 г. По дороге митрополит прибыл в Новгород. Здесь, как и по всей Руси, уже успел распространиться не без участия Исидора распущенный слух о том, что митрополит едет во «Фряжскую землю» обращать «латину» в Православие. Благодаря этой рекламе Исидору удалось даже то, чего не смогли добиться его предшественники: восторженные новгородцы отказались ради такого случая от борьбы с митрополитом за право «месячного суда» и вернули ему все былые привилегии. Помимо этого Исидор сумел изъять Псков из юрисдикции Новгордских владык и присоединил его к своей митрополичьей области: псковичи давно уже тяготились церковной зависимостью от своего торгового конкурента – Новгорода.

Однако, уже в соседней Ливонии Исидор повел себя так, что стало вполне ясно, чего в действительности следует ожидать от него в Ферраре. При встрече митрополита местными католиками и православными он первым делом прикладывался к латинскому кресту, а затем уже к православному, иногда посещал костелы, не заходя при этом в православные храмы. В августе 1438 г., миновав Германию, Исидор через год после выезда из Москвы прибыл в Феррару, где еще в апреле 1438 г. начался собор, впоследствии перенесенный во Флоренцию. Здесь уже находилась вся греческая делегация, которая дала папе Евгению IV убедить себя ехать в Феррару, а не в Базель. Там заседал другой собор Западной церкви, который находился в разрыве папой, и с которым ранее греки поддерживали связь. Базельский собор, назвавший себя «Вселенским», постановил, что собор стоит выше папы и имеет право низлагать последнего. Такая позиция могла бы дать больший шанс для подлинного богословского диалога с Западом о соединении Церквей. Кроме того, Базельский собор был поддержан большинством европейских монархов, в том числе и императором «Священной Римской империи Германской нации», что сулило более реальную помощь грекам. Евгений IV отлучил от Церкви всех участников Базельского собора, а те, в свою очередь, угрожали аналогичной мерой всем собравшимся на собор в Ферраре. Ни один европейский монарх не приехал в Феррару. Никто из них, кроме герцога Бургундского, не прислал сюда даже своих послов. Поражает политическая недальновидность всегда столь изощренно хитрых греков: при конфликтной ситуации, которая на тот момент сложилась в отношениях между папством и государями европейских стран, было очевидно, что никакой реальной помощи Константинополю ожидать не приходится, каковы бы ни были итоги Феррарского собора.

С апреля по октябрь 1438 г. проходили предварительные переговоры по вопросу о чистилище и состоянии праведников по смерти. Исидор прибыл уже к их концу. Результатов эти прения не принесли: греки остались при своем мнении, не приняв католического учения о чистилище, и папа стал оказывать на них грубое давление. Грекам сильно урезали выдаваемое содержание, а потом и вовсе перестали его платить: православные делегаты терпели крайнюю нужду. Многие собирались уже уехать, но император Иоанн VIII приказал никого из Феррары не выпускать. В такой обстановке, так и не дождавшись приезда кого-либо из европейских государей, были начаты официальные соборные заседания. Главным вопросом их стала проблема filioque. Однако, вновь общего мнения не было достигнуто, и опять греков стали принуждать к компромиссу, используя материальный фактор: деньги на проживание снова перестали выдавать.

С февраля 1439 г. заседания собора были перенесены во Флоренцию. Снова проблема filioque была центральной на прениях. От греческой стороны выступал святитель Марк Эфесский, ревностный защитник Православия и крупнейший богослов того времени. Поскольку он аргументированно подвергал критике католические догматические новшества, латиняне так и не смогли навязать грекам своего учения. Но и сами при этом остались при своем мнении, не приняв православного. Раздражению папы Евгения не было предела. Он предъявил грекам ультиматум: к Пасхе 1439 г. либо принять католическое учение, либо убираться к себе в Константинополь. Соборные заседания прекратились, но начались частные встречи папы с греческими делегатами. Используя то материальные ограничения, то, напротив, щедрые выплаты, католики склонили на свою сторону многих византийцев. В числе наиболее активных поборников соединения с Римом оказались и убежденные западники по своим принципам: митрополиты Исидор Русский и Виссарион Никейский, а также духовник императора Иоанна – Григорий (впоследствии униатский патриарх). На сторону готовящейся на латинской основе унии удалось склонить и престарелого патриарха Иосифа, который вскоре после якобы выраженного им согласия с латинским учением скончался при весьма загадочных обстоятельствах. После этого греков убедили принять и прочие католические догматические новшества, в том числе и учение о папском примате.

5 июля 1439 г. уния была подписана всеми греческими делегатами, за исключением одного лишь Марка Эфесского. Узнав об этом, папа Евгений с раздражением воскликнул: «Так мы ничего не сделали!» Вскоре после подписания унии непреклонный Марк бежал из Италии. Исидор же поставил красноречивую подпись под актом о соединении с Римом: «подписуюсь с любовью и одобрением». Спутник митрополита всея Руси – Авраамий Суздальский – был принужден к подписанию акта тюремным заточением и насилием. После подписания он, однако, бежал домой, в Россию, где поведал об увиденном и принес покаяние. Весьма показателен тот факт, что на следующий день после заключения унии во флорентийском кафедральном соборе была совершена торжественная месса. Однако, никто из греков, еще вчера подписавших акт о признании благодатности латинской мессы, не дерзнул причаститься опресноками при ее совершении.

Греки, кажется, очень скоро поняли, что дали увлечь себя в мероприятие, столь же постыдное, сколь и бесполезное для их гибнущего Отечества. В этом они смогут окончательно убедиться вскоре, в дни штурма Константинополя турками. А пока что многие греческие иерархи, подписавшие унию, высаживаются на родной берег со словами горького раскаяния: «Мы продали нашу веру, мы променяли Православие... Да отсечется рука, подписавшая беззаконное определение! Да исторгнется язык, изрекший согласие с латинянами!» И хотя Иоанн VIII ставит на патриаршую кафедру сначала Митрофана Кизического, а потом своего духовника Григория Мамму – ревностных униатов, – народ унии не приемлет. Ее проклинают повсюду. В итоге император Иоанн перед кончиной и сам отрекся от своего беззаконного детища и умер православным.

Однако, в Риме пока что выражают свое удовлетворение. Роль Русского митрополита в деле заключения унии была столь велика, что папа выказал ему свое особенное расположение. Исидор перед отъездом на Русь получил кардинальскую шапку и титул «legatus de latere» – «легата от ребра апостольского». Его юрисдикции подчиняют не только Русь и Литву, но также Ливонию и Польскую Галицию. Вскоре Исидор двинулся в путь, неспешно направляясь в Россию. Повсюду он призывает православных причащаться вместе с католиками. Об этом же из Буда-Пешта он в 1440 г. отправляет окружное послание своей пастве. В Кракове митрополит был принят королем Польши и служил греческую литургию в римском костеле. Многократно сослужил он с католиками. Но поддержки католических властей Польши и Литвы, на которых Исидор возлагал большие надежды, он так и не встретил. Причиной этому было то, что король Польши Владислав III Ягеллон (сын Владислава II Ягайла) не признавал в то время ни папу Евгения IV, ни базельского антипапу Феликса V, а потому не воспринял и Флорентийской унии. В Литве же князем после смерти Сигизмунда стал брат Владислава Казимир Ягеллон (будущий король Польши Казимир IV), который боялся конкуренции за престол со стороны сына Сигизмундова, а потому не хотел вносить смуту в умы своих православных подданных поддержкой унии. Однако, многие православные удельные князья Литовской Руси, в том числе и Киевский князь Александр Владимирович, внук Ольгерда, приняли Исидора как своего законного митрополита. Трудно сказать, почему так произошло. Быть может, просто по своей безграмотности не поняли до конца смысла происшедшего.

Объехав большинство городов Галиции и Литовской Руси, в марте 1441 г. Исидор наконец прибыл в Москву. Здесь его ждал прием, совершенно другой, нежели в Европе. В Москве были вполне в курсе всех деяний Исидора на Флорентийском соборе. Бежавшие из Италии люди из свиты Исидора уже успели рассказать о его папизме и оказанном им активном давлении на других греков, склоненных к унии усилиями Русского митрополита. Наиболее веско, разумеется, прозвучало покаянное слово Авраамия Суздальского, живой жертвы Исидорова униатства. Москва имела время, чтобы оправиться от шока, вызванного осмыслением катастрофической ситуации, когда вдруг оказалось, что давшие Руси православную веру греки во главе с патриархом и императором оказались отступниками и еретиками. Причем, все усугублялось сознанием того, что православный русский народ остался сиротой, потеряв в лице своего митрополита-отступника духовного лидера. После всех ранее описанных безобразий, связанных с поставлением митрополитов в погрязшем в коррупции Царьграде, отступничество греков стало финальным аккордом, после которого ни о каком доверии к вчерашним учителям – грекам – на Руси говорить уже не приходилось. Русская Церковь начинала понимать, что вопреки своим желаниям и устремлением волею Божией она в тот момент оказалась единственной Поместной Церковью на земле, оставшейся верной Истине Православия. Православные русские люди вдруг поняли, что кроме них, великого Марка Эфесского и горстки афонских монахов во всем мире больше нет православных. Кроме их Святой Руси нет больше в мире Вселенской Церкви. Обнаружить подобный факт – значило абсолютно по-новому взглянуть на себя и весь окружающий мир.

Задача, которая встала перед русскими, была невероятно сложной: в самый короткий срок нужно было сориентироваться, как далее существовать самостоятельно, в кольце враждебных Православию соседей, без привычной оглядки на Константинополь. Кроме того, нелегко было сообразить, как разрешить скандальную ситуацию, которая складывалась с приездом в Москву Исидора. Во многом это удалось сделать благодаря мудрой и твердой позиции, которую занял молодой князь Василий Васильевич. Его в нашей исторической науке принято по традиции рисовать абсолютно серой и невыразительной личностью. С легкой руки Ключевского, не признававшего за потомками св. Димитрия Донского никаких достоинств, образ Василия Темного и его эпохи хрестоматийно рисовался по контрасту. Безликий князь, наломавший немало дров за время своего якобы бездарного княжения, с одной стороны. И с другой, – его окружение, которое неуклонно ведет Москву по пути возвышения и собирания Руси под скипетр этой «посредственности». Конечно, все это выглядит большой натяжкой. И история с Исидором показывает, сколь далек подобный взгляд от объективности. Тонкий ум и дипломатический талант Василия со всем блеском проявились в вопросе о низложении Исидора и достижении автокефалии Русской Церкви.

Митрополит-отступник прибыл в Москву Великим Постом 1441 г. Перед ним как перед папским легатом и кардиналом несли латинский крест – «крыж лятский». Москва молчала. Здесь разумно рассудили, что отступник сам должен изобличить себя своими действиями. В столь тонком деле, которое режиссировал Василий, необходимо было проявить максимум беспристрастия и непредвзятости. Канонический такт Москвы в деле низложения Исидора удивителен. Митрополит стал совершать богослужение в Успенском соборе Кремля. За ектениями он велел на первом месте поминать имя папы Евгения, а не патриарха Константинопольского. По окончании службы Исидор велел зачитать с амвона главного храма России акт об унии Константинопольского Патриархата с Римом. Затем митрополит передал великому князю послание от папы Евгения с призывом помогать Исидору в деле утверждения унии. Папе, а не патриарху, как раньше, пропели многолетие. Таким образом, Исидор сам своими действиями обличил в себе отступника от Православия. После этого великий князь Василий имел уже полное право объявить митрополита Исидора «еретиком и латинским прелестником», что Государь и сделал. Отказавшись принять от отступника благословение, Василий II повелел взять его под стражу. Митрополита заключили до соборного разбирательства в Чудов монастырь. Карташев полагал, что первоначально в Москве возникла растерянность в связи с тем напором в деле утверждения унии, какой Исидор развил сразу же по прибытии. Едва ли с этим можно согласиться. У москвичей было время все обдумать и подготовиться к встрече униата. Ничего принципиально нового с его приездом в Москве не узнали: все подробности Флорентийской унии уже давно поведали Авраамий и другие русские беглецы. Скорее в действиях москвичей можно видеть тщательно продуманный сценарий: Исидору дают возможность максимально изобличить себя как отступника от Православия, и лишь затем инициативу берет на себя великий князь. Это, вероятно, тоже не случайно. После Флорентийского собора в мире нет уже ни православного Вселенского Патриарха, ни православного императора, есть лишь одна верная Православию Поместная Церковь – Русская. И отныне она тождественна Вселенской Церкви. Прежде занимавший заурядное место в имперской теократической системе великий князь Московский и всея Руси теперь осознал себя как подлинный преемник православного царского достоинства, настоящий «епископ внешних дел Церкви», каким мыслили себя, начиная с Константина Великого, все Императоры Ромеев. Даже само царственное имя Василия, наверное, было им осмыслено в это время как призвание быть возглавителем того православного остатка, с которым после унии еще можно было связывать понятие «православный мир». Здесь уже впервые мы можем увидеть истоки идеи «Третьего Рима» – Москвы. Отсюда и такая неожиданная активность Московского государя в делах Церкви, выказанная им при обличении Исидора.

Лишь после Василия высказывают свое суждение о митрополите русские архиереи. В Москву на Собор Русской Церкви для рассмотрения дела митрополита-отступника приехали епископы Ефрем Ростовский, Иона Рязанский, Варлаам Коломенский, Иов Сарайский, Герасим Пермский и Авраамий Суздальский, многочисленные архимандриты, игумены важнейших монастырей, представители черного и белого духовенства. Собор рассмотрел флорентийское определение и признал его «ересью, противной Божественным правилам и Преданию». Кстати, это определение неплохо было бы помнить сегодня тем ревнителям экуменизма, которые утверждают, что Православной Церковью католицизм никогда соборно не квалифицировался как ересь – постановления Московского Собора 1441 г. никто до сих пор не отменял!

Интересно сопоставить эти два собора – Флорентийский и Московский. Один, на котором, помимо императора, Константинопольского патриарха и греческих архиереев, присутствуют папа, 11 кардиналов и 150 латинских епископов, гордо называет себя «вселенским» и фактически уничтожает Православие. Он как бы олицетворяет собой всю мощь Католического Запада, у ног которого в роли униженного просителя валяется предавший свое Православие Восток. А на другом, в далекой от центральных событий европейской политики, малокнижной и не блещущей богословским образованием Москве, собрались всего 6 русских епископов, один из которых – это кающийся вчерашний униат Авраамий. И эти шесть епископов дерзают осудить самого митрополита-кардинала Исидора, который только что так блистал и торжествовал перед лицом всей Европы на Ферраро-Флорентийском соборе и уже мнил себя победителем. Гордый грек, большой эрудит и утонченный политик, Исидор, вероятно, не мог и предположить, каким фиаско вскоре обернется его триумф, когда шесть полуобразованных (разумеется, с его точки зрения) русских архиереев, прибывших в Москву из своих таежных углов, и молодой великий князь учинят над ним суд и в этой критической ситуации уберегут Церковь и Священное Предание. Понятно, что Господь не дал бы погибнуть Церкви, которая пребудет на земле до самого Второго Пришествия, но Промысл Божий претворяется в жизнь человеческими руками. И в этом смысле, конечно, именно эти 6 русских архиереев сохранили миру Истину Православия тогда, когда нигде, кроме Руси его уже не оставалось. Именно они, русские епископы, сделали то, чего не смогли сделать греки на Ферраро-Флорентийском соборе. Осуждение унии Восточными патриархами в 1443 г., возвращение Константинопольского Патриархата в Православие после падения Царьграда, – все это будет потом. А тогда, в 1441 г., православная вера была сохранена исключительно благодаря Русской Церкви и Московскому государю. К сожалению, эпохальный по своему значению Московский Собор 1441 г. и его отцы так по достоинству никогда и не были оценены – в церковно-исторической литературе этому событию почему-то всегда уделялось крайне мало внимания.

Митрополиту Исидору предлагали покаяться и вернуться в лоно Православия. Но он наотрез отказался – еще одно свидетельство того, что в основе униатской деятельности Исидора лежали серьезные пролатинские убеждения, а не только мотивы получения помощи грекам от Запада. Упорство Исидора ставило русских перед большим затруднением: предстояло судить, низложить, а быть может, в перспективе, и казнить за отступничество самого Предстоятеля Русской Церкви. Такого на Московской Руси еще никогда не бывало. К тому же это автоматически приводило к полному и окончательному разрыву с Константинополем, к которому русские привыкли питать искренние сыновние чувства. Поэтому несмотря на непоколебимую решимость Руси отстаивать Православие, нелегко было делать это с помощью столь крутых мер.

Москвичи, безусловно, робели перед тем, что предстояло совершить. Во-первых, не было подобных прецедентов: новации всегда вызывают трудности. Во-вторых, приходилось действовать полностью самостоятельно – к этому на Руси при былой зависимости от греков тоже не привыкли. В-третьих, выступление против греков создавало естественную этическую трудность: обличать в ереси приходилось Константинопольскую Церковь-мать и греков – наших учителей в православной вере. И наконец, имел место просто страх за возможные последствия, основанный на политической оценке ситуации в мире. Это немаловажно, если принять в расчет, что в это время Русь была теснима врагами со всех сторон. На юге и востоке татары: Орда, ослабевшая от внутренних усобиц, все же еще была опасна – стоит ей преодолеть смуты и она вновь будет в состоянии разгромить и поглотить Русь. На северо-западе – Тевтонский и Ливонский Ордена, которые, имея на руках такой козырь, как акт Флорентийской унии, вполне могут возобновить крестовый поход против непокорных Риму «схизматиков». И наконец, с запада – Литва и Польша, также всегда готовые выступить против Москвы, тем более теперь, когда с помощью унии открывалась такая заманчивая перспектива создания из Польши, Литвы и Руси гигантской католической империи под властью Ягеллонов. Словом, между мусульманским Востоком и католическим Западом, как между молотом и наковальней, была зажата маленькая Московская Русь – все, что на тот момент осталось на земле от Православной Ойкумены.

Неожиданно часть трудностей разрешил сам Исидор. Митрополит, проведя в заключении почти полгода, осенью 1441 г. бежал вместе со своим учеником архидиаконом Григорием в Тверь. Причем, можно думать, что против его побега не были против и сами его московские судьи, не желавшие предельно обострять ситуацию. Однако, и Тверской князь Борис, несмотря на традиционную вражду Твери и Москвы, посмотрел на дело глазами православного христианина, а не политика: он также велел арестовать митрополита, и в результате Исидору довелось еще полгода просидеть в заключении. Из Твери он попадает в Новогрудок – митрополичью кафедру Литовской Руси, – но и здесь его ожидает полный провал: великий князь Казимир признал законным не Ферраро-Флорентийский собор и папу Евгения IV, а Базельский с его антипапой Феликсом V. В результате унию не приняла даже Литва. Такого, вероятно, Исидор не мог предположить даже при самом худшем прогнозе событий. Незадачливый кардинал уезжает в дорогой его сердцу Рим с тем, чтобы уже больше никогда не появляться на Руси, в которой он так жестоко обманулся.

Справедливости ради надо отметить, что Исидор как греческий патриот приехал в Константинополь накануне его падения в 1453 г. и находился там вплоть до того момента, когда город пал под ударами турок. Кардиналу-униату, вероятно, помимо страданий, испытанных при виде гибели тысячелетней империи, было не менее тягостно сознавать, что несмотря на предательство своей веры греки так и не получили от католического Запада никакой реальной помощи.

Значение событий, которые произошли во Флоренции, а потом в Москве, было огромным для судеб Православия вообще и для России, в частности. Ферраро-Флорентийский собор был покушением на Церковь Христову как таковую, на Вселенское Православие. Это была попытка Рима поглотить целиком всю Православную Церковь. Если бы она удалась, Православие должно было бы вообще прекратить свое существование. А это могло означать только одно: либо Православие не есть Истина (с чем невозможно согласиться), либо наступает конец мира, поскольку на земле исчезает истинная Церковь Христова. И быть может, конец света состоялся бы тогда, если бы не нашлись эти шесть русских православных епископов, один князь Василий Темный и святитель Марк Эфесский, которые не побоялись ни мусульманского Востока, ни католического Запада. Их руками и трудами на задворках Европы, среди лесов и снегов, Промыслом Божиим для мира было сохранено Православие.