Внединастический Император

О детстве и юности нового Римского царя Льва V, получившего прозвище Армянин, известно немного. Детство он провел в Армении и происходил по одной линии из армянского рода, по другой – из сирийцев. Вскоре юноша перебрался в город Пидру, что находился в феме Анатолии, и там записался в армию. Лев был высок ростом, храбр до отчаяния, его физические возможности казались безграничными, и при этом воин отличался учтивостью и красноречием. Кроме того, Лев был очень набожен и ревностен в делах веры. Больше всего на свете он любил петь в храме с певчими, так что его считали самым искусным в пении псалмов среди всех современников. Нередко он регентовал хором и прекрасно знал церковный устав. Еще совсем молодым человеком он попался на глаза одному монаху-пустыннику, и тот пророчествовал Льву царский престол: не невероятное событие для тех времен, когда сила, отвага и решимость могли проложить дорогу на самый верх политической пирамиды. Неясно, насколько сам Лев придал значение этому пророчеству, но по складу характера он был честолюбив и жаждал славы³⁹⁰.

Вскоре на юношу обратили внимание командиры, по чьей рекомендации Лев был причислен к самым отважным смельчакам Анатолийской армии. Стратигом Анатолии и пяти других восточных областей, за исключением Армениака, в то время был назначен уже знакомый нам Варданион Турок, включивший в число своих телохранителей двух близких друзей – Льва Армянина и Михаила Травла. Как люди скромного происхождения, они связали свои надежды на карьеру с Варданионом, и, действительно, вскоре получили довольно высокие посты в армии. После этого Лев удачно женился на девушке по имени Феодосия, приходившейся дочерью знатному столичному сановнику Арсавиру.

Когда у Льва родился первенец, Михаил Травл стал крестным отцом младенца, то есть друзья породнились духовно. Правда, Льву предстояло поволноваться, когда его тесть организовал заговор против императора Никифора Геника. Но даже крушение планов Арсавира и пострижение его в монахи не сказалось на судьбе Льва – он по-прежнему служил в армии и стремительно продвигался по карьерной лестнице. Когда восточное войско объявило Варданиона императором, Лев и Михаил перебежали на сторону законного царя и были щедро вознаграждены им. Лев получил должность магистра федератов, царский дворец Зенона и Дагисфей. Михаилу достались должность комискорта и дворец Кариан³⁹¹.

После отречения Варданиона и принятия им пострига, Льву Армянину вдобавок к новой должности были фактически поручены все те фемы, которые ранее находились в управлении «Турка», а вместе с ними заботы по обеспечению безопасности восточного края от арабов. Время было неспокойное, мусульмане постоянно устраивали набеги на приграничные земли, но Лев, чей полководческий талант раскрылся в полной мере, успешно действовал на новом поприще. Он выигрывал сражение за сражением, и приобрел не только большую славу и опыт, но и весьма приличное состояние: в римской армии по-прежнему существовала традиция долевого распределения добычи, и полководец получал значительную ее часть³⁹².

Неизвестно, как дальше сложилась бы его судьба, но в какой-то момент времени Лев настолько почувствовал свою значимость и уверовал в собственную безнаказанность, что начал игнорировать распоряжения императора Никифора I Геника по армии. Как обычно, весной ему доставили жалованье солдат, которое надлежало раздать по сложившимся правилам. Но Лев сибаритствовал, проводил время в безделье, проживая в городке Евхаите, и со дня на день откладывал выполнение порученного ему задания. В приграничной полосе такое легкомыслие недопустимо, и нет ничего удивительного, что вскоре арабы, прознавшие о прибытии казны, ночью напали на ставку стратига. Сам он успел спастись, зато солдатские деньги оказались в руках сарацин.

Император Никифор был не тем человеком, который прощал подобные ошибки. Кроме того, как царь бережливый, он искренне сожалел о потере крупной суммы казенных денег. Было назначено следствие, установившее вину Льва, последовало возмездие. Несмотря на прежние заслуги, стратига не пожалели: он был подвергнут телесным наказаниям и отправлен в пожизненную ссылку. По счастью для Льва, пребывание в забвении продолжалось недолго: когда Никифор I Геник погиб в сражении и царем стал Михаил I Рангаве, полководца амнистировали и записали в число служащих при дворе самого императора. Там Лев встретил товарища своей боевой юности Михаила Травла, которому Рангаве доверил многие вопросы внутреннего управления государством, а также дипломатические дела. Впрочем, вскоре, ввиду нехватки опытных командиров, Лев был возвращен на Восток и назначен стратигом Анатолийской фемы – очень серьезное повышение³⁹³.

В начавшейся войне с болгарами император очень надеялся на Льва Армянина и его армию, не раз демонстрировавшую хорошую выучку и высокую боеспособность. Во время похода пассивность царя и его ставки не раз вызывала в полководце желание напасть на болгар, но в отсутствие приказа императора такое своеволие могло быть жестоко наказано – Лев уже на себе это испытал. Когда же в ходе злополучного сражения у Версиникии римское войско было разгромлено, Лев отвел 8 тыс. своих солдат назад к Адрианополю, сохранив, по существу, единственную организованную воинскую часть. В это время в Анатолийской армии неожиданно возникло предложение объявить Льва Армянина царем.

По одной версии, как указывалось в предыдущей главе, полководец не имел к этому почину никакого отношения и был застигнут врасплох. Но по другой, Лев втайне инспирировал солдатскую инициативу. Рассказывают, будто он говорил своим стратиотам: «Не пристало оленю, который ныне пустился в бегство и бежит к жене под юбку, а нас, свое войско, оставил на растерзание врагу, начальствовать надо львами». Все же, даже если принять эту версию – а его честолюбие было всем известно, Лев очень волновался и не решался публично объявить свое согласие. И только грозный окрик Михаила Травла, пригрозившего убить его в случае отказа от царства, вернул ему самообладание.

Но Льва можно было понять. Императорский титул имел в глазах византийцев сакральный смысл, и человеку с нормальным сознанием нелегко было решиться на обладание тем, что подвластно только Богу и Его ставленнику на земле. Кроме этого, существовали и сугубо земные причины: где-то доживали свой век сыновья Константина V, на одном из островов молился Богу в келье инок Варданион, некогда провозглашенный армией императором. Эти лица имели не меньшие основания для того, чтобы претендовать на императорский пурпур, и Лев всерьез опасался, что его царствование будет непрочным. По этой причине в дальнейшем новый император будет чрезвычайно внимателен ко всем мелочам, которые бы могли свидетельствовать о появлении нового претендента на трон.

Так или иначе, но Лев согласился на царство и со своей армией вошел через Золотые ворота в Константинополь. Здесь произошел один эпизод, впоследствии сыгравший немаловажную роль в грядущих событиях. Когда царь снял свой плащ, чтобы переодеться в пурпурные одежды, Михаил Травл, назначенный конюшенным нового императора римлян, набросил его на свои плечи. Из этого все сделали вывод, что вскоре Михаил сам станет царствовать в Римском государстве³⁹⁴.

Непосредственно перед венчанием произошел еще один любопытный инцидент, имевший самое непосредственное отношение к последующему царствию Льва Армянина. После поражения Рангаве в столице не осталось никакой авторитетной силы, способной повлиять на выбор личности нового императора, кроме Константинопольского патриарха. Но св. Никифор действовал не без осмотрительности. Опасаясь, что Лев Армянин, по живости и решительности своего характера вторгнется в церковную сферу, он потребовал от того письменного свидетельства о вере и обязательства (опять же, письменного) в том, что, став царем, не станет менять святые догматы. При всем понимании мотивов, которыми руководствовался святой патриарх, нельзя не заметить некоторой неловкости. Как показал пример Михаила Рангаве, в сложившейся к тому времени ситуации ни один царь не мог предопределить окончательную победу той или иной партии, и заявленные патриархом требования в адрес императора выглядели как публичное наступление на его исторически сложившиеся прерогативы. Такие комбинации могли пройти только со слабыми фигурами, но не с прирожденным бойцом Львом V. И вскоре попытка ограничить права императора в Церкви выльется в решительное наступление царя на полномочия самого Константинопольского архиерея.

Но в данный момент осторожный Лев в частном письме выполнил требования патриарха, однако тот не удовлетворился и потребовал официального документа. Тогда Лев пошел на хитрость: он пообещал архипастырю выдать ему просимый документ на руки после венчания, а до тех пор под неясными предлогами отказывался это сделать. Положение Римского государства в те дни стало совсем отчаянным, и патриарх, в котором чувство патриота пересилило осторожность, согласился.

11 июля 813 г. св. Никифор венчал Льва V на царство³⁹⁵. Впоследствии, когда вероисповедальные симпатии царя определились, начались разговоры, будто бы император обманул патриарха. Якобы многие признаки свидетельствовали о том, что на трон восходит еретик, который причинит Церкви много страданий. В частности, будто бы еще при венчании патриарх, возлагая диадему на голову Льва, укололся об колючку, застрявшую в его волосах, из чего сделал соответствующие выводы. Но, как представляется, это – не более чем поздний вымысел, своего рода «демонизация» Льва Армянина, очевидное отмщение ему со стороны иконопочитателей.

Став императором, Лев наградил тех, кто служил все эти годы рядом с ним, а также проявил мудрость и предусмотрительность, приблизив к себе бывших слуг Михаила Рангаве, предлагавших тому воевать со Львом ради царства. Михаил Травл стал патрицием, Фому, товарища своей молодости, назначил турмархом, а протоспротатора Мануила возвел в ранг стратига Армении, сказав при встрече: «Не к лицу тебе воевать со мной». На что полководец дерзко ответил: «А тебе не пристало поднимать руку на своего благодетеля». Однако Лев, храбрый человек, любил мужество во всех его проявлениях и простил обиду Мануилу.

Если опасение за свое царство и сжимало сердце Льва V, то времени на раздумья о будущем не оставалось – разгромив римское войско, хан Крум осадил Адрианополь и беспрепятственно подошел к стенам Константинополя. По языческому обычаю Крум принес на берегу Босфора в жертву своим «богам» множество людей и животных, затем вошел в морские волны и искупался. Выйдя на берег, он окропил морской водой болгарских воинов, приветствуемый своими многочисленными женами и бойцами, с восторгом взиравшими на великого вождя. Хотя хан находился в пределах полета стрелы, никто из защитников византийской столицы не решился выстрелить – все напряженно ожидали, что дальше будет делать варвар. Как опытный полководец, тот понял, что город, защищенный такими надежными укреплениями, ему не взять, но для того, чтобы припугнуть византийцев, приказал обнести эту часть городской стены насыпным валом.

Затем произошло одно событие, повлиявшее на ход военных действий, хотя достоверность его признается далеко не всеми историками. Итак, придя к выводу, что им ничего не угрожает, болгары активно занимались грабежом ближайших селений, не подозревая, что царь Лев Армянин уже придумал, каким способом наказать захватчиков. Во главе войск своей фемы он стал лагерем возле Месемврии, но ночью тайком от врага с изрядным числом опытных бойцов спрятался в засаде, не посвящая в свои планы остальных римских командиров. Наутро весть о том, что император покинул войско, разнеслась по всему византийскому лагерю и дошла до болгар, которые окончательно утратили бдительность. Однако на следующую ночь Лев V с засадным отрядом внезапно напал на врагов и нанес им поражение. Война – это война, поэтому римские легионеры не жалели ни взрослых, ни детей, отвечая болгарам за разорения. С тех пор холм, за которым скрывался император с войском, болгары назвали «холмом Льва», и память об этом нападении передали потомству³⁹⁶.

Правда это или нет, но в любом случае достоверно известно, что когда к болгарам прибыло посольство от Римского императора, предлагавшего мир, Крум согласился на переговоры. Болгарин не знал о хитрости, задуманной Львом, при помощи которой тот намеревался навсегда освободиться от главной опасности болгарских нашествий – самого хана Крума. По предложению Римского царя вожди должны были встретиться наедине в сопровождении всего троих человек охраны с каждой стороны. Ночью, накануне переговоров, Лев Армянин направил нескольких вооруженных воинов в засаду у Влахернских ворот, которые должны были по условному сигналу напасть на Крума и умертвить того. Как ни странно, но этот малопривлекательный способ устранения командующего вражеской армии не вызывал у современников никаких отрицательных эмоций – в той тотальной войне, какая образовалась между римлянами и болгарами, все средства казались хорошими, если вели кратчайшим путем к поставленной цели. К тому же в глазах византийцев Крум был пусть и не рядовым, но все же языческим вождем, а не Богом поставленным и венчанным Церковью христианским императором, главы которого нельзя было касаться. И убийство варвара казалось благородным делом, преследующим благие цели.

Утром Крум прибыл на берег моря и сошел с коня, ожидая, пока римляне подъедут к нему. Один из них, по имени Ексавул, снял головной убор – тайный знак для убийц, но болгарин каким-то звериным чутьем почувствовал опасность, вскочил на коня и ускакал. Византийцы помчались за ним, пуская в Крума стрелы – говорят, он был даже ранен, но убить хана не смогли. Единственным утешением было то, что римляне пленили спутников Крума, с которыми тот прибыл на переговоры. Но для забывших уже об успехах византийцев эта сцена явила залог будущей победы. В восторге многие из них поднялись на крепостные стены и в восторге восклицали: «Крест победил!»³⁹⁷

Ответ хана был адекватным: буквально на следующий день он начал систематически разорять окрестности Константинополя. Все, что можно было взять с собой, болгары брали, остальное сжигали и истребляли, однако и на этот раз не рискнули штурмовать римскую столицу. С огромной добычей они вернулись к своим товарищам, осаждавшим Адрианополь, и вскоре голод сломил сопротивление византийского гарнизона. Множество пленников, включая епископа Михаила, было отправлено в Задунайскую Болгарию³⁹⁸.

Зима с 813 на 814 г. не принесла византийцам облегчения: поступили известия о том, что хан Крум с 30-тысячным войском вновь двинулся на римские земли. Вскоре пришли сообщения о разоренных селениях и о взятии города Аркадиополя, все население которого болгары пленили и отправили к себе на родину. Варварам оставалось не так далеко до византийской столицы, когда наступила весенняя оттепель, и дороги развезло. Более двух недель болгары стояли на месте, но, не дождавшись благоприятной погоды, повернули обратно, уводя с собой более 50 тыс. пленников³⁹⁹.

Во время войны выяснилось также, что в самой византийской столице нашлось немало людей, недовольных унижением своей державы и весьма скептически относящихся к талантам Льва Армянина. Чтобы укрепить царство, император приказал патриарху венчать своего сына Симватия, которого после обряда и совершения таинства по желанию Льва начали величать Константином – в память царя Константина V. Помимо этого Лев Армянин жестоко расправился с распространителями злых слухов и потенциальными заговорщиками. Не прибегая к смертной казни, он повелел отрезать у них главные члены и вывесить на всеобщее обозрение; вскоре слухи прекратились.

Хотя Крум и отступил в Болгарию, опасность нового нашествия варваров в 814 г. приуменьшать было невозможно. Император деятельно готовился к предстоящей войне, спешно формируя новую армию, – старое войско перестало существовать год назад, – и укрепляя города по западной границе. Желая поднять боевой дух новобранцев, он «словно оса, никогда не расстающаяся со своим жалом, сам упражнял свое воинство, во многих городах Фракии и Македонии собственными стараниями возвел от основания города и объезжал земли, дабы вселить страх и ужас во врагов». Выходец из военных низов, царь прекрасно понимал, что талант военачальника далеко не всегда рождается в аристократических покоях. И потому активно отыскивал молодых способных командиров «из простых», доверяя им самые ответственные поручения и высокие должности.

После корыстного Никифора Геника и безвольного Михаила Рангаве Римская держава вновь увидела императора, достойного стать рядом с самыми прославленными царями: защитника отечества и патриота, полководца и справедливого судью. Являя собой блестящий пример человека, сумевшего подняться над сребролюбием, император охотно жертвовал личные сбережения на государственные нужды, и по аналогичному признаку расставлял новых офицеров и гражданских чиновников, отличая тех не по богатству, а по доблести и чести. С казнокрадами царь был крут, как с предателями и изменниками.

Желая восстановить порядок в стране, Лев Армянин выкраивал время, заполненное приготовлениями к войне с болгарами и текущими делами, для принятия жалоб по судебным делам. Часто его можно было видеть сидящим в одной из палат Большого императорского дворца, где он лично принимал своих подданных. Сохранилась история – прекрасная иллюстрация справедливого суда императора над нерадивыми чиновниками и обидчиками бедных. Один мужчина пожаловался царю на некоего аристократа, похитившего его жену. Обращения в адрес местного эпарха не принесли результата, и тогда он обратился к императору. Лев V немедленно вызвал к себе эпарха, лично допросил, удостоверился в его вине и бездействии (наверняка не безвозмездном), лишил должности и осудил. Аристократа же, посмевшего оскорбить женскую честь, предал отдельному суду и наказал⁴⁰⁰.

Все же, несмотря на старания царя, у всех складывалось впечатление, что предпринятые в последние месяцы усилия не в состоянии обеспечить перевес римлян над болгарами. Император даже направил посольство к Французскому королю Людовику Благочестивому (814–840), сыну Карла Великого, с просьбой прислать военный отряд для войны с болгарами, однако помощи не получил. Но тут внезапно судьба проявила благосклонность к Римской империи: едва выйдя в поход, 13 апреля 814 г., хан Крум внезапно умер – кровь пошла у него горлом и через уши, и он скончался. Разумеется, после такой потери болгары не осмелились продолжать наступление и отступили.

На некоторое время в Болгарии наступили волнения. Часть болгарских родов решили отделиться – их очень утомляла централизация власти, повергшая наземь былые вольницы. Но все же победили старые аристократические роды, заинтересованные в укреплении политической власти и в национальном единстве всех болгар. Единственно, им пришлось констатировать тот факт, что несколько славянских племен, ранее признававшие власть хана, жившие по Дунаю и реке Тимок, отложились от Болгарии и отдались под протекторат франков⁴⁰¹. В этой связи болгарам даже пришлось направить к франкам в 825 г. посольство, дабы определить границы обоих государств⁴⁰².

Наконец, к власти пришел сын Крума хан Омортаг (815–831) – талантливый и решительный человек, единственным недостатком которого в ту пору являлся слишком юный возраст, что создавало предпосылки для манипулирования молодым вождем со стороны более опытных лиц. Надо сказать, что к тому времени Болгария уже давно не представляла собой единого этнического государства, как когда-то раньше. Под властью Болгарского хана находились авары и, главное, славяне, начинающие играть большую роль во внутренних делах варварского государства. После гибели Крума часть старотюркских вождей попыталась вновь вернуть гегемонию своего племени, что, конечно, вызвало ответную реакцию со стороны славянских командиров.

Помимо этнической составляющей, в спор двух племен вмешался и религиозный вопрос: хан Крум положил за правило эффективно использовать пленных римлян, перенимая от тех культуру и знания, при этом многие славяне, общаясь с греками, приняли христианство. Поэтому принадлежность к Православию стала восприниматься болгарами как государственное преступление, и начались религиозные гонения на христиан. Многие из них стяжали мученический венец, включая архиепископа Мануила.

Раздробление мощной болгарской силы на разные противоборствующие группы было, несомненно, на руку Льву V, который, проявив смелость и решительность, не стал отсиживаться за стенами Константинополя, а летом 814 г. пошел в поход на Болгарию. Это было замечательное событие, без всякого сомнения, окрылившее византийцев. Еще вчера едва ли не уничтоженные варварами, опасавшиеся любой активности с их стороны, сегодня они шли на врага, желая отвоевать родные земли и расплатиться за прошлогоднее обидное поражение.

В этой кампании император показал себя блестящим стратегом, замечательным тактиком и храбрым воином, лично возглавив поход и приняв участие в сражении. Оценив ошибки своих предшественников, он использовал тактические построения самих болгар. Встретившись с ними у Аркадиополя, он ложным маневром завлек болгарскую кавалерию в засаду, где ее окружили и истребили гвардейские части. Омортаг и его советники были поражены: они и представить себе не могли такого исхода сражения. Как все варвары, уважающие силу и признающие только ее, болгары запросили мира, и в том же 814 г. был заключен мирный договор сроком на 30 лет (!). Условия его были небезвыгодны для обеих сторон – Болгария получала Филиппополь, а к римлянам возвращалась Сердика. Фракия и Македония смогли начать мирную жизнь после десятилетий разорений. Помимо этого, болгары также вернули Римской империи всех пленных, содержавшихся у них, включая многих военачальников и солдат, попавших к ним в плен во время войны 811 г.

Примечательно, что, заключая договор, император был вынужден совершить обряд скрепления его по варварскому обычаю: лил воду из блюда на землю, поворачивал собственноручно седла и тому подобное. При этом, по свидетельствам современников, он нигде в тексте договора не упомянул ни Пресвятую Богородицу, ни Христа Спасителя. Трудно сказать определенно, чем это было вызвано. Вполне возможно, что, опасаясь коварства болгар, царь преднамеренно совершал магические обряды, имевшие для них большое значение, то есть играл по правилам врага. Как ни странно, но этот договор доживет свой срок до конца – возможно, тому виной появление в 30-х гг. IX века на границах Болгарии венгров (угров), очень опасных соседей, с которыми мы встретимся еще не раз⁴⁰³.

После описанных событий внешняя политика Омуртага в целом стала несравнимо более мягкой по отношению к Византии, чем во времена его покойного отца. Хан весьма охотно развивал культурные и торговые связи с греками, и военные действия между двумя извечными врагами вскоре сошли на нет⁴⁰⁴.

Прекращение военных действий на Западе еще не означало полного восстановления спокойствия в самом Римском государстве – как и ранее, до сих пор сохранялось старое противостояние иконоборцев и иконопочитателей. И императору пришлось спешно решать эту задачу. Начав свое царствие, Лев Армянин не испытывал больших симпатий ни к одной из сторон по спору в отношении святых икон. Обычный офицер, всю жизнь проведший на войне и слабо разбирающийся в догматических тонкостях, он едва ли имел глубокие убеждения на сей счет. Другое дело, что сознание человека того времени не могло не быть религиозным, и если Церковь окончательно не определилась относительно рецепции VII Собора, и общество по-прежнему повсеместно делилось на иконоборцев и иконопочитателей, то царь не мог оставаться в стороне и должен был принять под свое покровительство тех или других.

Наиболее вероятно, что если бы император имел возможность заставить обе партии относиться друг к другу терпимо, он, по примеру Никифора Геника, занял бы нейтральную позицию. Однако страсти к тому времени были настолько накалены последними акциями Михаила Рангаве, что мирный исход становился невозможным⁴⁰⁵.

Ощутив на себе давление войска, где преобладали иконоборцы, император при встрече предложил патриарху: «Люди возмущаются против икон, говоря, что мы неправильно почитаем их, и за это враги одолевают нас; сделай милость, уступи что-нибудь». Как отмечают, в отличие от императора Льва III, Лев V первоначально предполагал ограничиться полумерами, однако этому желанию, как указывалось, не суждено было сбыться⁴⁰⁶.

Нетрудно догадаться, что многие обстоятельства объективно вели Льва Армянина в лагерь иконоборцев. Гонения императора Михаила Рангаве на представителей этой церковной партии, происшедшие на фоне тяжелых поражений, вызвали, во-первых, обратную реакцию со стороны иконоборцев, скрепили их и озлобили. Во-вторых, суеверные, как все люди, византийцы немедленно соотнесли свои последние неудачи с попыткой восстановить почитание святых икон. Силлогизм был прост донельзя: если Римское государство терпит поражение, то, следовательно, римляне уклонились от истинной веры и вызвали Божий гнев.

Существовали и более глобальные причины реставрации иконоборчества, которых мы коснемся в специальном приложении. Поэтому переход императора Льва в иконоборческий лагерь являлся делом времени, не более. Кроме того, Лев не мог забыть, что именно патриарх – почитатель святых икон и его соратники, в первую очередь прп. Феодор Студит, систематически заявляли о невозможности вмешательства царя в церковные и догматические дела. И когда иконоборцы высказывали мысли, более привычные для слуха императора, о необходимости восстановить благочестие в Церкви, он вполне естественно включил их в список своих союзников. Тем более что этой обязанности никто и никогда и не снимал с императора как главы земной Церкви.

В довершение всех бед для почитателей икон произошло еще одно событие, окончательно определившее религиозные симпатии императора. Став царем, Лев Армянин решил отблагодарить того монаха, который когда-то, еще при царе Никифоре I, предсказал ему, молодому оруженосцу Варданиона, императорский пурпур. Он направил посыльного в обитель, где проживал монах, но тот по прибытии выяснил, что старец уже скончался, а в его келье проживает другой монах, некто Симватий. К несчастью, этот инок был непримиримым иконоборцем и заявил царскому посланнику, будто Льву недолго осталось царствовать, если только он не уничтожит «идолопочитание».

Смятенный посланник вернулся во дворец, доложил обо всем императору, и тот, встревоженный, пригласил для совета своего старого товарища Феодота Каситера. Надо сказать, что патриций Каситер относился к лицам, уже давно вхожим в царский дворец, – достаточно упомянуть, что его тетка являлась третьей женой императора Константина V и фамилия имела устойчивое положение в иерархии Византии. Правда, при этом, как отмечали современники, Феодот был не очень образован и не блистал мудростью. Как и все люди того времени (или всех времен?), царь и его советник с глубоким пиететом относились к лицам, способным дать простой и ясный совет в сложной ситуации. Поэтому руководство монаха, проживавшего в келье известного своей святостью старца, было воспринято, как «глас Божий».

Но все же Лев решил перестраховаться, и по его поручению Каситер на следующее утро отправился к другому известному иноку (или юродивому), о котором ходила слава святого подвижника, при жизни общающегося с Ангелами. К несчастью, и сам Каситер не очень доброжелательно относился к почитанию икон. Поэтому, явившись к старцу, проживавшему в портике Мавриана, он без обиняков попросил того при встрече с царем, который хотел прийти инкогнито, пообещать василевсу долгое царствие и многочисленную сильную династию, если только Лев запретит почитание икон. В противном случае отшельник должен был напророчествовать императору всевозможные беды.

Так и случилось. Хотя император оделся в простое платье, юродивый, едва взглянув на него, произнес: «Негоже тебе, царь, менять пурпурную одежду на простое платье и морочить умы людей». Конечно, царь был поражен «духовными» способностями собеседника, который, уговаривая василевса истребить иконы, называл его «тринадцатым апостолом» и обещал ему 72 года царствия. Лев Армянин не блистал образованностью св. Юстиниана Великого, и после этой встречи вопрос об иконах можно было считать закрытым. Его убежденность еще более укрепил настоятель храма мучеников Сергия и Вакха, будущий Константинопольский патриарх Иоанн Грамматик, во время одной церковной службы подошедший к царю и заявивший: «Разумей, царь, что говорит святое речение, да не раскаешься ты в начинаниях своих. Выбрось прочь образы, лишь по видимости святые, держись веры тех, кто их не почитает»⁴⁰⁷.

Лев Армянин тут же привлек Иоанна Грамматика к себе, причислил его к дворцовому клиру и приказал совместно с помощниками подготовить сборник цитат из Священного Писания, где содержались бы доводы против икон. В декабре 814 г. необходимые доказательства, как считали Грамматик и Каситер, были собраны, и царь предложил патриарху св. Никифору выступить в публичном диспуте с противниками. Тот, однако, уклонился, небезосновательно напомнив Льву, что данный вопрос уже рассматривался на VII Вселенском Соборе, и потому он не вправе вновь затрагивать эту тему. Император упорствовал: «Арий один-единственный своей болтовней добился того, что из-за него был созван Собор», но патриарх не соглашался даже вступать в дискуссию с лицами, которые ему были не по рангу⁴⁰⁸.

Так или иначе, но выходило, что нужен новый церковный Собор, который бы ревизовал VII Собор. Но, как и всегда, такие мероприятия требовали определенной подготовки. В Рим, понятно, обращаться было бесполезно. Константинополь за малым исключением находился в руках иконоборцев, оставались три восточных патриарха, мнение которых следовало сформировать. Всю зиму и начало весны император рассылал приглашения и принимал епископов. Но, будучи не в состоянии постичь все нюансы догматики, Лев много передоверял своим советникам, в первую очередь Иоанну Грамматику, который без труда указывал ему тех архиереев, которые не согласны с приведенными иконоборцами доводами в пользу своей позиции. «Симфония властей» сработала и на этот раз, но с обратным результатом: некоторых непослушных епископов по приказу царя отправили прямо в тюрьму, где они и пребывали до окончания его царствования. Вообще, следует отметить, что такие ситуации случались в царствование Льва V очень редко: как правило, первоначально император не допускал судебного преследования в отношении иконопочитателей, ограничиваясь превентивными мерами.

Страсти в столице медленно накалялись. Патриарх наотрез отказывался дискутировать с Иоанном Грамматиком, совершенно справедливо задавая вопрос: почему он, «Вселенский» архиерей, должен спорить с рядовым клириком? А население города и солдаты армейских частей, где сохранялись стойкие иконоборческие настроения, устроили манифестацию у Халки, в очередной раз забросав камнями образ Спасителя. Патриарх совершал службы о даровании Церкви мира и пытался созвать Поместный Собор в Константинополе из епископов и игуменов столичных монастырей, но клирики-иконоборцы активно протестовали. Чтобы несколько успокоить обе партии, император распорядился повсеместно снять иконы, если же этот приказ запаздывал с исполнением, иконоборцы сжигали их, разбивали, замазывали грязью⁴⁰⁹.

Император пригласил патриарха на заседание синклита и там вновь повторил свое предложение провести дискуссию относительно икон. Ответ патриарха не лишен остроумия. Повернувшись к царю, он спросил: «Может ли пасть не существующее?» Поскольку вопрос носил довольно общий характер, присутствующие растерянно молчали, архиерей продолжил: «Пали при Льве и Константине Исаврийцах святые иконы?» Все сказали: «Да». И тут же последовал вывод: «Значит, они, конечно, стояли и были, и обычай их ставить – древний. Ибо не существующее и не стоявшее как может быть или пасть?»⁴¹⁰

Следует отметить, что и в дальнейшем Лев V довольно осторожно осуществлял свои планы по запрету икон. В день Рожества Христова, 25 декабря 814 г., во время праздничной службы, он даже облобызал икону Спасителя в храме Святой Софии, чтобы несколько остудить наиболее категоричных иконоборцев.

Но на пути императора, как и ранее, встал знаменитый прп. Феодор Студит и монахи его обители. Для Студита уклончивая позиция царя была равносильна предательству Православия, и этот тезис все чаще и громче начал звучать в его устах. Авторитет преподобного и ранее был чрезвычайно высок – он отличался не только своим ригоризмом и образованностью, но и благочестием. А твердость его характера изначально предполагала, что тюрьмой и ссылкой игумена не испугаешь. Студит написал и разослал окружное послание по всем обителям и епархиям Константинопольского патриархата, в котором потребовал открыто выступить против иконоборцев. Начались уличные столкновения солдат гарнизона с иконопочитателями, и Лев понял, что время молчания уже прошло⁴¹¹.

Император был вынужден пригласить игумена к себе на диспут, завершившийся в пользу Студита. Льву оставалось лишь строго заметить св. Феодору, что тот, излагая перед царем доводы в пользу почитания икон, был слишком дерзок; преподобный возражал. Согласно апостолу Павлу, сказал он, Бог поставил в Церкви, прежде всего, апостолов, затем пророков и учителей. А об императоре у святого апостола Павла ничего не сказано. Следовательно, царь обязан повиноваться в делах религии священству, а не посягать на чужие должности. «Так неужели ты исключаешь меня из Церкви?» – удивленно спросил император. «Не я, апостол», – отвечал Студит⁴¹². Изумленный Лев Армянин сказал, что за такие слова Студита следовало бы казнить, но он не доставит ему радости принять мученический венец.

Надо сказать, что преподобный привел сомнительные аргументы против церковных полномочий императоров. Ведь в Священном Писании ничего не говорится и о патриархах, тем более об их церковных полномочиях, а о повиновении властям недвусмысленно говорили и апостол Петр, и апостол Павел. Кроме того, нельзя не обратить внимания на то обстоятельство, что Студит был явно непоследователен в своем понимании характера отношений Церкви и императорской власти. Ведь совсем недавно он, нисколько не сомневаясь в своей правоте, вторгался в дела государственного управления и требовал от Михаила Рангаве начать войну с болгарами. Это лишний раз доказывает, что никакое раздельное существование двух союзов в те времена было принципиально невозможно. Очевидно, здесь – пример субъективного отношения к наиболее принципиальному вопросу, к сожалению, явленный в очередной раз преподобным Феодором.

В конце концов, окрыленный «пророчествами» и аргументами, собранными Иоанном Грамматиком, в марте 815 г. Лев V вызвал к себе патриарха св. Никифора и потребовал подписаться под царским указом об уничтожении святых икон. Но архиерей отказался, заявив, что готов отправиться в ссылку за ослушание приказа царя, но никогда не станет иконоборцем. Лев был не тем человеком, который откладывает решение в долгий ящик, тем более что иконоборцы из числа клириков активно начали «обрабатывать» царя. Их планам несколько помешала болезнь Константинопольского патриарха, в течение которой св. Никифор искренне надеялся отдать Богу душу и избавить императора от административных мер в отношении себя. Но в конце концов архиерей выздоровел и продолжал настаивать на своей позиции⁴¹³. Тогда созвали синод, низложивший св. Никифора, а затем отправивший его в ссылку в монастырь Агафа на Босфоре, некогда построенный им самим. Там св. Никифор прожил еще 14 лет и мирно скончался в благочестии и чистоте.

Теперь разгорелась борьба за патриарший престол. Иоанн Грамматик при поддержке царя активно продвигал свою кандидатуру, но его отвергли, как неподходящего по возрасту и положению. И вскоре Константинопольским патриархом на праздник Пасхи был поставлен тот самый Феодот Каситера (815–821), который так ловко подвел императора под гонения на иконопочитателей⁴¹⁴. Трудно сказать, насколько позднейшие свидетельства почитателей святых икон могут быть приняты во внимание, но некоторые современники утверждали, будто этот патриарх, вступивший на кафедру из светских лиц, и после своей хиротонии продолжал вести роскошный образ жизни, устраивая пышные обеды. Говорят, что на них он приглашал во множестве духовных лиц и даже будто бы заставлял монахов и иных клириков вкушать мясные блюда, даже когда на дворе стояли постные дни⁴¹⁵.

В апреле 815 г. состоялся Собор, на который, между прочим, был приглашен и прп. Феодор Студит. Однако он отказался, сославшись на то, что без благословения епископа, посвятившего его в игумены, не вправе посещать подобные мероприятия. Конечно, это был прямой намек на неканоничность низвержения св. Никифора и поставление в патриархи Каситера. Нельзя, однако, не заметить, что такие доводы уже не имели эффекта – все помнили, что не так давно преподобные Феодор и Платон категорически не желали вступать в общение с преследуемым ныне властями св. Никифором. И также ссылались на неканоничность посвящения того в Константинопольские патриархи.

Цель данного Собора, где наряду с епископами приняли участие и многие игумены, заключалась в восстановлении определений иконоборческого Собора 754 г. и предании забвению оросов VII Вселенского Собора. Эта задача была выполнена относительно легко; гораздо сложнее было реализовать данные решения в жизни. Непокорных иконопочитателей ждали тюрьмы и ссылки, а также поражение в правах, как еретиков – обычная мера правительства в таких случаях. Но Студит, возглавивший сопротивление, проигнорировал эти угрозы. В пику приказу царя и решению Собора он в Вербное воскресенье организовал Крестный ход с монахами своей обители, которые несли иконы и пели гимн, начинающийся словами: «Чтим образ Твой неоскверненный»⁴¹⁶. Его активность дошла до такой неприятной царю степени, что тот, не очень желая, приказал направить преподобного в ссылку в Малую Азию, а Студийскую обитель, где проживало уже более 1 тыс. монахов, закрыть. Это была смелая мера, характерная для твердой воли Льва Армянина. Однако она принесла гораздо больше вреда для «официальной» Церкви, поскольку разогнанные монахи разошлись по всей стране и, частью переселившись в Рим и Южную Италию, стали настоящими глашатаями своего игумена.

Послания Студита, в которых правительство не ограничивало прп. Феодора, моментально расходились по всей стране, так что он даже однажды заметил: «Недавно я говорил о таинственном, и сейчас же распространилось мое слово отсюда до Константинополя, а оттуда до Бруссы». Когда царские слуги недвусмысленно сказали ему, что за непослушание императору он может быть лишен языка, преподобный заметил: «Если император вздумает лишить меня языка, и тогда я найду способы взывать, окрыляемый Духом. Я буду писать всем находящимся в изгнании отцам, это приносит пользу как пишущему, так и получающему, – я готов взывать даже до последних пределов Вселенной»⁴¹⁷.

Несмотря на относительно невысокий чин в церковной иерархии, прп. Феодор Студит стал настоящим патриархом иконопочитателей. Запрещая своим сторонникам вступать в общение со священниками-иконоборцами, Студит разрешил принимать иереев, получивших посвящение на Западе. При нем вскоре образовался небольшой кружок опальных архиереев, твердо решивших идти до конца и претерпеть даже мучения за свой образ мыслей: епископ Солунский Иосиф, Никейский епископ Петр, Никомидийский архиерей Феофилакт, Эфесский владыка Феофил. На их стороне была громадная масса сельского населения, горой стоявшая за святые иконы и укрывавшая у себя монахов-беглецов из Студийской обители.

Как и раньше, прп. Феодор надеялся на авторитетное вмешательство Римского папы. В традиционном духе византийской теории «пяти чувств» Студит полагал, что «пентархия» является той инстанцией, куда можно жаловаться даже на самого патриарха. Поскольку же Константинопольская и другие восточные кафедры были в то время, по его мнению, заняты еретиками, папа оставался тем единственным судьей, к которому можно апеллировать⁴¹⁸.

Риму не очень понравилось такое понимание папских прерогатив, но понтифик открыто поддержал Студита, поскольку все же тот объективно работал на его авторитет. Когда из Константинополя прибыли апокрисиарии патриарха Каситера, папа Пасхалий I (817–824) отказался их принять и выслушать. Напротив, посланникам Студита и просто гонимым на Востоке иконопочитателям он предоставил монастырь св. Параскевы, где разрешил службы на греческом языке. Более того, апостолик направил в Константинополь своих легатов, чтобы те выразили крайнее неудовлетворение папы и беспокойство по поводу новых гонений на почитателей икон.

Режим содержания преподобного стал ухудшаться: ему запретили переписку, хотя, имея много добровольных помощников, он без труда продолжал сноситься с интересными ему лицами. В посланиях он именовал царя «Навуходоносором», «врагом Спасителя и Его Матери», и тому подобное. В 819 г. одно письмо Студита перехватили, и Лев V, рассвирепев, приказал дать преподобному 100 ударов плетьми, а затем перевел его в Смирну под контроль местного иконоборческого митрополита⁴¹⁹.

Столкнувшись с сопротивлением, император резко ужесточил меры против иконопочитателей. Они наказывались ударами плетьми, ссылались, некоторые были преданы казни. Иконы повсеместно изымались и уничтожались. Все гимны в честь икон были изъяты из литургических сборников, и в школах вводились специальные уроки, на которых детей учили презирать иконы и их почитателей⁴²⁰.

Император метал громы и молнии против иконопочитателей, но не знал, что час его уже близок. Лев V и раньше с недоверием относился к товарищу своей юности Михаилу Травлу, которого в знак признательности назначил начальником федератов. Императора мучили ночные видения и услышанное предсказание, что будто бы он погибнет в день Рождества Христова. Его мать, видимо, тайно сочувствовавшая иконопочитателям, также рассказала сыну о своем сне. Будто Пресвятая Богородица предложила ей во сне мясо в горшке, но она, принявшая определенный обет по причине давнего вдовства, отказалась. «Как же тогда, – прокричала Богородица, – твой сын непрестанно наполняет Меня кровью и гневит этим Моего Сына и Бога!» Дошло до того, что Лев V впал в бессонницу и пребывал в постоянном страхе за свою судьбу.

Невыдержанный и далеко не всегда осторожный на язык, Михаил Травл уже давно стал распространять рассказы о некоторых деталях молодости царя, его жестокости и необузданности. Как и следовало ожидать, в скором времени императору донесли об этом, но он, не желая действовать опрометчиво, приказал соглядатаям тайно подслушать беседы Травла. Те исполнили приказ и вскоре предоставили царю документально зафиксированную вину военачальника. Может быть, Михаилу и сошла бы с рук неосторожная болтовня, но он хвастливо заявил, что, согласно пророчеству, после Льва сам станет царем. Хуже всего то, что Травл был не одинок в своих мыслях, и возле него образовался кружок товарищей, убеждавших ускорить события и умертвить императора Льва. В таких случаях правила не знали исключения: Михаила арестовали и в ночь перед Рожеством 820 г. приговорили к страшной и редкой казни – сожжению в печи.

Едва был отдан этот приказ, как в покои царя ворвалась царица Феодосия, громко попрекавшая мужа в том, что даже в такой святой праздник, накануне своего причастия, он не стыдится убить человека. Ее упреки попали в самую точку – Лев вообще был человек богобоязненный, и император нехотя согласился перенести казнь на другой день. В камеру к Михаилу был посажен слуга, но самого узника царь приказал держать в кандалах, ключи от которых носил при себе. «Сегодня ты освободила меня от греха, – сказал он жене. – Но и ты, жена, и вы, дети, семени моего порождение, вскоре увидите, что из этого выйдет». Если бы только император знал, насколько он был прав...

Как обычно, страдая бессонницей, он среди ночи решил проверить, чем занимается Травл, и вошел в его камеру. Каково же было удивление царя, когда он увидел слугу, разлегшегося вместо Михаила на полу, а Травла – лежащего на кровати слуги. Оба они крепко спали и не услышали шагов Льва. Охваченный гневом, император вышел, но не предпринял никаких мер. Зато другой слуга случайно узнал о посещении камеры императором и уведомил о том своего товарища, караулившего Травла. Тот понял, что теперь его самого ждет неминуемая расплата и в свою очередь предупредил Михаила. Через него Травл передал товарищам по заговору устное послание, что если те не помогут ему бежать, то он раскроет их настроения императору, и тогда они вместе будут гореть утром в печи.

Угроза подействовала, и заговорщики, смешавшись с клириками, наводнившими дворец, в священнических одеждах с кинжалами под мышками, прошли в храм, где шла ранняя Литургия. Царь, как обычно, стоял рядом с хором, когда убийцы бросились на него с оружием. Лев попытался спрятаться в Святом Алтаре, но они проникли и туда. Император схватил цепь от кадильницы и пытался защищаться, но нападавших было много, и тело царя постепенно покрыли раны. Поняв, что смерть его близка, Лев взмолился о пощаде, но некий гигант из числа заговорщиков сказал: «Ныне время не заклинаний, а убийств!» – и с этими словами отрубил царю правую руку, в которой тот держал цепь от кадила. Затем кто-то другой отрубил императору голову⁴²¹.

После убийства тело царя, «как булыжник», вынесли из храма и бросили у ипподрома, что располагался рядом с царским дворцом. Его супругу и сыновей арестовали, в тот же день посадили на корабль и отправили на остров Прот. Перед посадкой мальчиков оскопили – жестокий обычай, навсегда препятствующий им заявлять претензии на царство, причем один из сыновей царя, Феодосий, скончался во время оскопления и был похоронен с отцом в одной могиле.

Так завершилось царствование Льва V Армянина, который храбростью, умением и разумением вернул Римское государство из небытия. Он был иконоборец, но честный христианин, искренне боровшийся за веру и ошибочно принявший ересь за истину. Лучшую оценку императору Льву V дал сам патриарх св. Никифор, сказавший о нем после кончины: «Не только злодея, но и радетеля общего блага потеряло государство в его лице»⁴²².

Пока на Востоке бушевали страсти по иконоборчеству и один император сменял другого, чтобы вскоре оставить престол, на Западе смерть Карла Великого и вступление на престол его сына Людовика Благочестивого (814–840) ознаменовали собой начало нового времени и постепенного раскола христианской цивилизации на Запад и Восток. Он проходил не по одному историческому вектору и обусловливался не только противостоянием Ахена и Константинополя. Здесь было много участников исторической драмы, каждый из которых имел свои интересы и претензии. В невиданном калейдоскопе событий и лиц вчерашние друзья становились врагами, враги – мирились, страны и континенты меняли правителей. Это были глобальные процессы, образно выражаясь, медленное движение гигантских тектонических плит, и никто не мог знать, чем они завершатся. Современники могли лишь наблюдать отдельные локальные события, далеко не всегда отдавая себе отчет, в чем их причина.

Как уже отмечалось выше, получение Карлом Великим императорского венца из рук папы еще не означало предание забвению идеи единой Римской империи. Другое дело, что ввиду беспрецедентности ситуации эта идея претерпевала многочисленные интерпретации в практической политике. Вначале, при св. Ирине, византийцы просто не признали Карла законным властителем римских земель, поскольку франк, собственно говоря, и не скрывал намерений заменить собой законных Византийских василевсов на императорском престоле. Затем, при Михаиле I Рангаве, в 812 г., вследствие военных и политических перипетий, признание Карла императором со стороны Константинополя состоялось, но, конечно, без закрепления за ним каких-либо прав на трон Римских царей. Иными словами, был признан императорский статус Карла, но без приложения его к каким-либо политическим реалиям. Более того, когда были живы его сыновья Карл и Пипин, сам Карл Великий в соответствии с древними франкскими традициями предполагал раздел королевства между ними, но не поднимал речь об императорском титуле – это было его сугубо личным правом, и оно не подлежало передаче по наследству⁴²³.

Гипотетически факт одновременного существования двух императоров – на Западе и Востоке дарил некоторые перспективы идее воссоздания Священной Римской империи, как это было в старину. Пожалуй, этот исход был наиболее желанен для жителей Рима и Италии, у которых стремление жить под единой властью и в одной Церкви все еще оставалось заветной мечтой. После того, как политический центр Римской империи переместился в Константинополь, и Запад остался один на один с многочисленными врагами, а затем едва не был порабощен дикими лангобардами, всем хотелось законной и крепкой власти христианского императора⁴²⁴.

Однако, объективно рассуждая, при всем желании заинтересованных лиц такая «теоретическая» возможность едва ли могла быть реализована. Во времена св. Константина Великого, Аркадия и св. Феодосия Младшего Римская империя подчинялась единой власти двух соимператоров, а Кафолическая Церковь при всех обрядовых различиях, ересях и догматических спорах не мыслила свое существование в виде обособленных церковных общин. Кроме того, общепризнанные прерогативы императора, полновластного правителя Римского государства и главы церковного управления, не позволяли отдельным архиереям материализовать свои амбиции на главенство в Кафолической Церкви.

Теперь же все было иначе. Политические и стратегические интересы Римского епископа уже давно не удовлетворялись той ролью в Кафолической Церкви, которую ему определял Римский император. К тому же, некогда вступив в союз с Пипином и Карлом, предав Византийского императора и присвоив себе царские прерогативы, папа волей-неволей связал свою судьбу с франками и оказался от них зависим. Теперь он объективно был вынужден подстраиваться под их интересы или, в крайнем случае, корректировать собственные планы под Франкского короля, что, впрочем, не означало прекращения творческого поиска, преследующего своей целью формирование такой политической конструкции, которая максимально учитывала бы интересы апостолика.

В сознании понтификов классическая имперская идея получила существенную интерпретацию. В контексте своих прежних амбиций, но с учетом политических реалий, папы сформулировали идею Рима, как вечного города, наполненного славой апостола Петра и его преемников, являвшегося потому достоянием всего человечества, а не конкретного государства. Это было своего рода учение о нейтралитете Рима, как центра всей Кафолической Церкви, как островка истинной веры, незапятнанного предания и благочестия среди мятущихся страстей земного мира, удивительным образом одновременно с этим вобравшим в себя идею о духовном главенстве Римского епископа в Церкви и о его политических притязаниях⁴²⁵.

Таким способом понтифик обеспечивал свою независимость и от Византийского царя, и от Франкского короля, заставляя, тем не менее, их нуждаться в себе, как высшей духовной силе. Но, конечно, такие идейные новации не имели никаких шансов получить признание на Востоке, где существовал Константинопольский патриарх, уже давно недовольный постоянным вмешательством понтификов в его дела, и Византийский царь, немало удивленный тому, что папа так легко и цинично примеряет на себя его традиционные прерогативы.

Здесь следует оговориться, что, конечно, ни о каких четко сформулированных «теориях» в те времена не могло быть и речи. Но образ мыслей и практические шаги всех трех главных участников мировой истории – византийцев, франков и Римского епископа и Константинопольского патриарха (его амбиций и истории статуса мы коснемся в отдельной главе), – постоянно повторяются, формируя известные тенденции, со временем принимающие устойчивое содержание. Кто и в какое время одерживал тактическую победу, зависело от множества обстоятельств, просчитать которые было невозможно. Только по истечении многих десятилетий и даже веков их действия и образ мыслей будут квалифицированы системным образом.

Наконец, самое главное: вскоре выяснится, что Карл Великий с его талантом гения и глубоким пониманием имперской идеи, являлся уникальным явлением среди германских народов, и образ его мыслей далеко не совпадал с сознанием соотечественников. За исключением небольшого близкого окружения короля, франки не понимали и не вникали в существо политических замыслов своего вождя. Их интересы были стандартны, как у всех германцев, и были подчинены главному приоритету – обеспечения своих личных прав. Как верно заметил один автор, единоличная власть Карла над франками покоилась на его персональном контроле над своими подданными⁴²⁶.

После воцарения Никифора Геника и Михаила Рангаве Карл, как опытный политический деятель, понял, что его надеждам без крови подчинить себе всю Римскую империю не суждено сбыться. Поэтому он занялся устроением собственной державы, максимально копируя византийские образцы, хотя и корректируя их под конкретные ситуации и планы. По мнению Карла Великого, Вселенская империя должна была стоять на трех столпах – политической мощи франков, которую символизировала их столица Ахен, Риме, как центре духовного единства, и Западном императоре, как главе духовной и политической власти. Это была почти «классическая» идея Вселенской империи, увы, не воспринятая германцами.

В отличие от римлян и романизированных греков, для которых настоящее государство могло быть только Империей и ничем иным, а сознание того, что Кафолическая Церковь объемлет собой всю Вселенную и ее границы совпадают или должны совпасть с Римской державой, было естественно, как улыбка младенца; франки, безусловно, являли собой совсем иной пример. Они, как носители иных культурных начал, оказались неспособны стать преемниками римлян. Более того, франки отчаянно боролись против превращения себя в римлян. Потребуется еще много времени для того, чтобы заглушить германский индивидуализм с его центробежными силами и создать новую имперскую конструкцию, существенно отличавшуюся от классической римской.

С другой стороны, древнее сознание уже переболело идеей национального государства. А после векового знакомства с великой римской культурой, а также арабами и персами, создавшими великие имперские державы, германское сознание невольно начало копировать то, что было у него перед глазами в качестве идеального политического образа – Империю и императора. Через короткое время отказ от имперской идеи был для потомков Карла Великого уже невозможен. Следует заметить, что, безусловно, именно Римская церковь с ее вселенскими масштабами мышления, игравшая далеко не второстепенную роль в деле образования германских народов, многое сделала для прививки империализма свободолюбивым и склонным к индивидуализму франкам. Ее упорное, ежедневное влияние не замедлило сказаться на политическом образовании франков.

В результате соединения и постоянного столкновения внутри германской политической культуры двух противоположных начал – имперской идеи и идеи «личных прав», Западная империя, которой еще предстоит пережить множество кризисов, нередко ставящих ее на грань существования, явила миру удивительный феномен. Скоро вся ее территория будет покрыта сетью суверенных королевств, герцогств и графств, признававших, однако, над собой высшую власть Западного императора, которого многие из них превосходили по могуществу и политическому влиянию.

Не признать того в данном качестве, не подчиняться ему было невозможно, поскольку рядом с императором располагался Апостольский престол, имевший духовную гегемонию над франками. А реализация его надежд на признание своей абсолютной власти в Кафолической Церкви была возможна лишь при помощи Западного императора. Если для франков понятия «разделять» и «дробить» являлись «священным правилом», то Рим они приводили в трепет. Разделить Римскую империю являлось тем же самым, что и разделить Кафолическую Церковь. Но в этом случае рушился незыблемый принцип имперской государственности: «Одна Церковь, одна власть, одна Империя». Неудивительно, что в последующие годы исключительно Римская кафедра выступала гармонизирующей и объединяющей силой на Западе, ежеминутно готовом привычно для себя разделиться и обособиться.

Правда, при этом возникала удивительная диалектика, создающая неразрешимые для Римских пап задачи. В значительной степени авторитет и сама легитимность власти императора Западной Римской империи зависели от папы. Но здесь присутствовал двухсторонний интерес и взаимозависимость – безопасность Римского епископа и возможность получить те или иные территории в Италии в свою собственность зависели от умонастроений императора франков. Понтифику был нужен сильный правитель Запада, сильный, но послушный его воле. Однако такой правитель не имел ни малейшего шанса справиться со своевольными вассалами, готовыми ради собственного интереса растоптать ростки имперской государственности. К тому же сильный правитель, как показал пример Карла Великого, не стеснялся копировать Византийских императоров и легко вторгался в компетенцию папы. Папы играли на противоречиях политики между франками и Константинополем, поочередно поощряя и давая небольшие авансы то одному, то другому властителю. Тем более что в духовном и церковном отношении они с греками были гораздо ближе друг к другу, чем к франкам. Столь неустойчивая конструкция оставляла много возможностей для маневров. Так возникала имперская конфедерация Запада, противопоставившая себя Византии⁴²⁷.

Запад и Восток, находящиеся под властью двух разных императоров и тяготеющие к различным духовным центрам, начали постепенно отделяться друг от друга. Для Запада и самих пап давно уже стало аксиомой, что все Вселенские Соборы созваны властью Римского епископа, и их догматические определения получают силу только после утверждения папой: «Всякий, желающий узнать что-либо божественное и сокровенное, пусть прибегает к слову и учению сего наставника». Когда папа Лев III не согласился включать Filioque в Символ Веры, Карл Великий спросил его: «Не от тебя ли исходит повеление петь этот самый Символ в церкви?» – и папа, помешкав, ответил утвердительно⁴²⁸.

А Константинополь пока еще жил «добрым» прошлым, недоумевая и по-своему понимая новые оттенки, звучавшие в посланиях Римского папы. Когда на VII Вселенском Соборе папа Адриан, нисколько не смущаясь, заявил, что Римская церковь является матерью и главой всех Церквей, эту реплику восприняли как обычное свидетельство пусть даже и выраженное излишне категорично, духовного авторитета Рима в Кафолической Церкви⁴²⁹. Но вслед за этим папа потребовал от императоров, св. Тарасия и Отцов немедленно анафематствовать иконоборческий Собор 754 г., созванный без его ведома (хотя, как известно, Константин V приглашал понтифика на это собрание), а потому противоречащий святым канонам и традициям. Это уже было прямым наступлением на царские полномочия, но ввиду чрезвычайности ситуации и необходимости восстановить с папой отношения, Константинополь «проглотил» и эту неуклюжесть со стороны апостолика⁴³⁰. Однако в действительности данное событие означало рождение нового века и новых отношений в иерархии Кафолической Церкви.

Сегодня мы с уверенностью можем констатировать, что столь наглядное различие в мотивации каждого из участников исторического процесса не позволяло создать нечто органически цельное, единое – то, что некогда оказалось по силам древним римлянам. Более того, мы увидим, как Западная Римская империя, десятилетиями собираемая Карлом Великим, вскоре рассыплется на несколько суверенных политических образований, собирать которые в единое целое придется уже другим лицам.

По одному справедливому выражению, универсальная императорская власть на Западе утверждалась на универсальной миссии Церкви. Односторонность этой конструкции по сравнению с византийской «симфонией властей» очевидна. И идея христианского государства, которую взял из рук папы Карл Великий, имела основание не в государстве, а в Церкви. Но не в понимании императора св. Юстиниана Великого, для которого Церковью являлось все христианское общество, а в латинской интерпретации, согласно которой понятие «Церковь» отождествилось с клиром и им же ограничилось. А потому статус «защитника Церкви», охотно принятый великим франком, на Западе привел не к появлению правовых полномочий для короля руководить ею, а, наоборот, к отнесению Западного императора к органам церковного управления; одного из самых высоких, но не главного. Ведь на верхушке церковной пирамиды находился сам Римский папа, и более никто.

Безусловно, Западный император должен был охранять Церковь от внешних врагов, но Церковь-клир не принимала на себя никаких обязательств по отношению к собственному защитнику. Более того, она приобрела только права, а император – исключительно обязанности в этой системе отношений. Это вполне понятно, поскольку в «Божественном государстве», о котором грезил Карл Великий под влиянием блаженного Августина, Церковь была всем, а государство – ее слугой.

Конечно, ни о каком господстве Западного императора над папой не могло идти и речи. То, что разрешалось Карлу Великому в силу неординарности его натуры и особых заслуг перед Римом, не передавалось по наследству. И если за его потомками признавали права поставления епископов, то не в силу наличия у тех церковных полномочий, а по традиции, которая очень скоро подверглась жесткой ревизии со стороны Римской курии⁴³¹.

Намечающийся дисбаланс власти был тем более вреден для западного общества, что церковная политика Карла Великого принесла чудесные плоды. Дикие, еще вчера почти варвары, франки в течение нескольких десятилетий чудесным образом преобразились и явили пример редкого благочестия. Монашество стало всеобщим увлечением, и самые знатные особы считали за честь принять постриг. Многие богатые аристократы передавали в дар местным епископиям все свое имущество, обрекая наследников на полуголодное существование. Карлу Великому пришлось даже давать специальное разъяснение о порочности данной практики. С его смертью, как легко понять, перекос в отношениях между Римской курией и Франкской державой стал тем более очевиден и ощутим.

В целом подытожим, что разложение некогда единой Римской империи на две части носило очень болезненный характер и для Италии, где на десятилетия возникли настоящие гражданские войны, и для Востока: там бушевал жесточайший кризис, выразившийся в реставрации иконоборчества и политической нестабильности власти Византийского императора.

Окидывая взором плоды своих многолетних трудов, Франкский император не подозревал, что его детище, Западная Римская империя, уже прожила лучшие годы, и вскоре ее ждет распад. В 806 г. он торжественно объявил о разделе своей империи на три равных доли, а также о выделении дочерям отдельных поместий, обеспечивать порядок в которых обязывались сыновья. В 813 г., как полновластный владыка Франконии и глава Западной церкви, Карл, чувствуя приближение смерти, на ассамблее в Ахене предложил объявить своего сына Людовика I Благочестивого (814–840) королем франков и императором Западной Римской империи.

Это было торжественное и запоминающееся зрелище. 71-летний император в короне на голове и с массивной золотой цепью на груди, опираясь на плечо сына, в мантии античных царей, вошел в неф своей любимой церкви. Он обратился к сыну Людовику с вопросом, согласен ли тот возложить на свою голову королевскую корону? После положительного ответа Карл потребовал от него принести клятву о защите всех бедных и несчастных, о помощи Церкви, а также сестер, племянников, племянниц и всех единокровных родственников. Толпа громко кричала: «Да здравствует Людовик, император Август!», а хор пел: «Приди Дух Святой...»⁴³²

Уже этот акт откровенно свидетельствовал о том, что желание Карла скопировать старую Римскую империю наталкивалось на индивидуализм германского сознания и взращенные им политические реалии. При всем могуществе Западный император не решился объявить сына своим преемником и спросил для этого согласия всех представителей Западной Римской империи, то есть собственных вассалов. На этой же ассамблее королем Италии был избран Бернгард (812–818), незаконнорожденный сын покойного Пипина, отпрыска Карла. Желая хоть как-то подчеркнуть самодержавие власти Людовика, Карл Великий проигнорировал Римского папу и собственноручно возложил императорскую корону на голову принца. Через несколько месяцев после этого, 28 января 814 г., Карл Великий скончался⁴³³.

Воспитанный в духе «Града Божьего» св. Августина, новый император франков стремился обеспечить единство своего. И как только тело его отца было предано земле, Людовик начал исправлять франкский мир по-своему. В первую очередь Западный император произвел чистку своих многочисленных родственников и королевского двора. Сестры императора были удалены в монастырь, дабы там поднакопить целомудрия, столь не достававшего им в юности, за ними последовали придворные дамы с сомнительным прошлым. После всего этого императорский двор стал напоминать монастырь, в котором император бдительно следил за поддержанием чистоты нравов и благочестия. Отныне самыми близкими товарищами Людовика стали епископы и монахи, во множестве проживавшие в его дворце. Лучшие из обителей перешли под королевскую опеку, а по всем владениям Людовика рассылались вероучительные грамоты⁴³⁴.

Эмоциональный и неуравновешенный, легко впадающий в гнев и подверженный приступам страсти в той же степени, что и смирения, Людовик обзаводился врагами быстрее, чем друзьями. Получивший прекрасное образование и окруженный, что еще более важно, мудрыми советниками, король франков дышал имперским духом. Уже в 817 г. он издал документ, известный как «Ordinatio Imperii» («Устройство империи»), а себя велел именовать гордым титулом «Divina Ordinante Providential Imperator Augustus» («Император август, правящий по Божественному провидению»). Озабоченный целостностью державы, Людовик не собирался разделять франкскую землю на различные части между своими сыновьями, но предусмотрел иную конструкцию.

Согласно его плану, старший сын Лотарь должен был получить императорский титул и наибольшую часть Западной империи. Пипину доставалась королевство Аквитания, Тулузская марка и часть Бургундии, а Людовику – Бавария. Все они были обязаны ежегодно присягать Лотарю и подносить ему подарки, как своему сюзерену, и не вести войн без его согласия. Более того, их королевства отходили бы в непосредственное владение Западного императора в случае их преждевременной смерти, останься они без наследников. Но все же младших сыновей нельзя было назвать простыми наместниками и вассалами, поскольку они сохраняли свою независимость от Лотаря. Это был смелый план и гораздо более «имперский», чем административно-политическое устройство Франконии времен Карла Великого, хотя и обремененный налетом германского индивидуализма. К несчастью для Людовика Благочестивого, его мечтам не суждено будет сбыться⁴³⁵.

При всех неоспоримых достоинствах, новый Западный император являл слабую тень своего грозного и могущественного отца. Он был благочестив, но, к сожалению, далеко не всегда последователен в собственных решениях и мужественен. Первым, кто поставил под сомнение его универсальную компетенцию, стал Римский епископ⁴³⁶. Понтифик, а им в то время являлся Лев III (795–816), решил не признавать власти нового Западного императора над Римом: ему совсем не хотелось получить второго Карла Великого в лице Людовика. Однако, к своему ужасу, папа обнаружил, что его собственные позиции в Риме моментально ослабли. Горожане никак не желали признать власть понтифика над собой, как тот не считал императора своим господином. И тут понтифик, желая продемонстрировать собственную власть над Вечным городом, совершил ошибку. В страхе перед очередным заговором папа Лев III, не спросив о том императора и даже не поставив того в известность, приказал казнить нескольких римских вельмож, сторонников своих конкурентов – Пасхалия и Кампула.

Даже Людовик, относящийся к апостолику с большим пиететом, пришел в негодование и справедливо посчитал свои права, как императора, нарушенными. Ведь согласно своему титулу римского патриция Людовик обязался оберегать право и свободу римских граждан. Он срочно отправил в Вечный город для проведения расследования нового короля Италии, своего племянника Бернгарда, и графа Герольда. Легаты папы не вполне удачно оправдывались перед франкскими вельможами, в самом Риме вспыхнули беспорядки, во главе которых стояли римские аристократы, недовольные понтификом. Лев III заболел и 11 июня 816 г. отдал Богу душу⁴³⁷.

Всего спустя 10 дней папой был избран вельможа, принявший после посвящения имя Стефан IV (816–817) – ставленник аристократической партии Рима. Его избрание вновь произошло без ведома Людовика Благочестивого. В качестве оправдания папа ссылался на внутренние неурядицы в городе и невозможность затягивать с процедурой своего избрания. Его извинительный тон в значительной степени был вызван тем, что для всех современников папа Стефан IV не являлся лицом, равным Западному императору, как это было ранее при жизни Карла Великого и Льва III. Тогда Карл спас Римского епископа, и тот в благодарность короновал его императором; теперь же Людовик уже был признан в данном статусе своими подданными и спокойно относился к предложениям папы о венчании.

Прибыв в сентябре 816 г. в Реймс, понтифик все же венчал на царство Людовика и его жену Ирменгарду в кафедральном соборе, и благочестивый франк не рискнул нарушить традицию. Для папы же главным было наглядно продемонстрировать для всех, что власть Людовику дана через него Богом. Впрочем, сам Людовик не придал акту венчания особого значения и продолжал считать годы своего правления от дня смерти отца. Но смена декораций чувствуется даже сегодня по нюансам описания тех событий древними летописцами. Если Карл Великий являлся полновластным хозяином Западной церкви, то Людовик лишь с согласия папы Стефана решился созвать в 816 г. в Ахене Собор для укрепления монашеской дисциплины. После Собора Стефан отправился в Рим, но уже 24 января 817 г. скончался⁴³⁸.

Новый папа Пасхалий (817–824), выдвиженец клерикальной партии, был посвящен в сан уже на следующий день, 25 января 817 г., и опять без согласия императора. Его легат привез Людовику письмо, в котором Пасхалий стандартно объяснил срочность своего избрания внутренними нестроениями в Риме и необходимостью водворить порядок, и франк простил его. Нет никакого сомнения в том, что заинтересованные современники не пропустили эти два эпизода: новый король явно уступал Карлу Великому, который никогда не позволил бы так обращаться с собой.

Слабость нового императора франков (относительная, конечно) проявилась и во внутренних делах. Лично его сознание дышало имперским духом, подогреваемым в Риме. Весьма характерна его переписка с некоторыми духовными лицами, которую можно охарактеризовать, как беседу двух единомышленников. В частности, укрепляя императора в имперском политическом идеале, архиепископ Лиона Агобард так писал Людовику Благочестивому: «Все народы, пребывающие под владычеством франков, отныне должны признавать один и тот же Божественный закон, и все они – франки, аквитанцы, лангобарды, бургунды, алеманы, саксы – не более чем единое во Христе тело. Терпимо ли, – далее вопрошал архиепископ, – чтобы в одной местности, в одном городе, а то и под одной крышей жили подданные одного императора, но при этом по разным законам?»

Однако эти благие начинания натолкнулись на жесткую стену «личного права», впечатанного в германское сознание, согласно которому каждый свободный франк, вне зависимости от того, какому суверену он подчинялся, сохраняет неотъемлемое право на жизнь и суд в соответствии с правовыми обычаями своих предков⁴³⁹.

Почти сразу же после того, как в 817 г. император официально определил вотчины для своих сыновей, начался «парад суверенитетов». В 818 г. восстал король Италии Бернгард, тяготившийся своим статусом императорского наместника полуострова, а не полноправного правителя. Бернгарда активно поддержали лангобарды, в которых не угасали стремление к самостоятельности и желание как можно быстрее сбросить власть ненавистных франков. Но несчастный Итальянский король был обманут в своих ожиданиях: Пипин и Людовик не осмелились открыто выступить против отца, и когда войско Людовика Благочестивого подошло к границам Италии, собственные солдаты оставили Бернгарда. В отчаянии тот поспешил в Авильон, чтобы на коленях выпросить себе прощение у дяди (по другим данным, был обманом завлечен к нему), но его ждал смертный приговор. Равно как и всех епископов и мирян, участвовавших в заговоре⁴⁴⁰. Правда, бывшего короля не казнили, а ослепили – этот относительно «гуманный» способ устранения конкурента с политической арены активно использовался и на Западе, и на Востоке. Но через три дня Бернгард все же скончался⁴⁴¹.

Удрученный Людовик Благочестивый 40 дней постился и затем принес публичное покаяние по поводу смерти племянника, что также не могло не сказаться на падении императорского авторитета и возвышения нравственной роли окружавших его епископов и монахов, под влияние которых он к тому времени попал⁴⁴². Почти два года после этого место короля Италии оставалось вакантным, и только в 820 г. Итальянская корона была возложена на голову Лотаря (818–855). На фоне плохо скрываемого недовольства этим фактом двух других своих детей Людовик довольно благоразумно решил соединить в одном лице титулы императора Западной империи и короля Италии. Но вскоре его ждало новое разочарование – на этот раз от неугомонного папы Пасхалия, решившего во что бы то ни стало вернуть утраченную при Карле Великом духовную власть понтифика над монархом. Для своих планов он решил сыграть на честолюбии Лотаря и его неопытности.

В 822 г. тот по приказу отца отправился в Италию, чтобы навести порядок и укрепить законность, но вскоре подозрительный Людовик Благочестивый отозвал сына к себе в Ахен, не разрешив надолго задержаться в Павии – резиденции короля Италии. Узнав об этом, Римский епископ заманил тщеславного (как выяснилось) юношу в Рим, где в Пасху 823 г. венчал его императором Западной Римской империи. По сохранившимся сведениям, отец-император не имел ничего против этого акта, вновь проявив отсутствие того ума и зрелости мысли, какие демонстрировал Карл Великий. Он даже не догадывался, сколько папа Пасхалий выиграл в своих отношениях с императорским престолом, короновав Лотаря в Риме, а не в Реймсе, как некогда самого Людовика Благочестивого. Теперь Римский епископ наглядно продемонстрировал, что Апостольский престол, и только он, является источником власти всех монархов, включая и Франкских королей. Отныне и на многие столетия императором мог стать только тот, кто непосредственно в Риме будет венчан понтификом.

Но, надо сказать, и папа недооценил всех последствий своего поступка. Молодой Лотарь с полным сознанием собственных прав начал наводить порядок в Риме, к вящему неудовольствию клириков и восторгу аристократической партии, не признававшей власти папы над городом. И едва юный император отъехал к отцу, в Риме вновь начались волнения, закончившиеся очередными казнями противников Пасхалия – двух министров папского двора Феодора и Льва. Поскольку эти лица относились к высшему сословию и являлись приверженцами императора, Людовик Благочестивый направил в Рим своих сановников для производства дознания. Прибыв в августе 823 г. в Вечный город, те с изумление обнаружили, что папа уклоняется от следствия и открыто бойкотирует приглашение императорских судей прибыть для дачи объяснений.

Время шло, папа являл собой пример открытого неповиновения императору и, чтобы раз и навсегда освободиться от необходимости объясняться перед судьями, принес очистительную клятву, попутно предав проклятию убитых и выступив с защитительной речью в пользу убийц. Поняв, что им делать больше нечего, франкские сановники вернулись в Ахен вместе с легатами папы. Людовик Благочестивый был в ярости: как император, он был обязан защищать своих подданных, но, вновь столкнувшись с открытой конфронтацией со стороны папы, не осмелился что-либо предпринять против него. Неизвестно, чем бы закончилась эта история, но вскоре папа Пасхалий умер⁴⁴³.

На место покойного Пасхалия был избран пресвитер церкви св. Сабины Евгений (824–827) – и снова без участия и согласия императора. Когда весть об этом дошла до Ахена, Людовик срочно направил Лотаря в Рим, чтобы тот на месте выработал «Имперский статус», регламентирующий отношения императора и папы. В сентябре 824 г. Лотарь прибыл в Рим и был встречен папой с большим почетом. Однако уже на следующий день его взору открылась неприглядная картина: многие знатные римляне закончили жизнь на эшафоте, а слуги покойного папы Пасхалия конфисковали их имения в папскую казну. Юный соимператор активно взялся за дело и вскоре восстановил порядок, потребовав возвращения незаконно конфискованного имущества, чем вызвал бурный восторг латинян. Затем, в ноябре 824 г., после консультаций и дебатов с понтификом, была обнародована «Конституция Лотаря», «Имперский статус», включавший в себя 9 параграфов.

Главное положение «Конституции» заключалось в том, что отныне государственное управление Рима признавалось принадлежащим и императору, и папе. Папа получал права местного правителя, императору же принадлежала верховная власть, верховный суд и надзор за распоряжениями апостолика, касающимися политической сферы. Вместе с тем «Статусом» признавалась и политическая власть папы – жителям Рима предписывалось повиноваться ему, как обычному правителю. Для предупреждения беспорядков было установлено, что никто не вправе вмешиваться в процедуру избрания очередного папы, хотя роль самого императора при избрании осталась крайне неопределенной. В виде отдельной преференции гражданам Рима было предоставлена возможность выбора права, по которому они желают быть судимы: римское, салическое или лангобардское⁴⁴⁴.

В соответствии со «Статусом», перед избранием очередного папы римляне обязывались дать следующую клятву: «Я клянусь Всемогущим Богом, и всеми четырьмя Святыми Евангелиями, и крестом нашего Господа Иисуса Христа, а также мощами первого апостола святого Петра, что с сего дня и навечно буду верен нашим господам императорам Людовику и Лотарю и что без обмана и зловредности буду существовать и не соглашусь на то, чтобы избрание на Римскую епископскую кафедру проводилось по-иному, чем это происходило законно и согласно канонам. И тот, кого избрали папой, не должен быть с моего согласия посвящен до тех пор, пока он не даст клятву в присутствии послов императора и народа, как это добровольно сделал папа Евгений»⁴⁴⁵.

При внешнем превосходстве Лотаря над апостоликом многим стало очевидно, что папа Евгений выиграл стратегический спор с императорским двором. И ироничная реплика историка, что в результате договоренностей «папа взял больше, чем давал ему на картине апостол Петр, и мог взять у императора и все остальное», верно отражает возможности понтифика и его растущую власть⁴⁴⁶. Итак, теперь на Западе начинают царить два владыки, политическая правоспособность каждого из которых закреплена правовым документом.

Увы, далеко не равноправных. Уже сам Людовик Благочестивый видел смысл своей жизни в приумножении силы и авторитета Римской церкви. А его преемник Людовик II (855–875) прямо утверждал, что получил свой статус от Римского епископа, и без миропомазания последнего никто императором стать не может. В одном из своих писем в Константинополь он писал: «Император приобрел власть над Римской империей не самовольным ее захватом, как ты предполагаешь, а по велению Божьему и по решению Церкви, через рукоположение и помазание от верховного священнослужителя».

Западное духовенство открыто рассуждало о своем преимуществе перед светскими владыками. И на Соборе в Вормсе в 829 г. епископы открыто высказались в том духе, что Церковь является божественным институтом, стоящим выше государства, а потому власть священника возвышается над властью императора. Чуть позднее, когда начались нестроения в королевской семье, депутация епископов объявила о низложении, а потом она же и вернула императору статус. А участники Собора 859 г. на своем заседании 14 июня установили общее правило, что епископы, взаимно советуясь и помогая друг другу, должны «руководить в Боге и исправлять королей, сановников и народ»⁴⁴⁷. Авторитет императорской власти стремительно падал вниз.

Это было далеко не единственное и не последнее разочарование Людовика Благочестивого. 3 октября 818 г. скончалась его супруга, королева Ирмгарда, и император в отчаянии даже собирался принять монашеский постриг, но затем одумался. Через год он вновь женился, и его вторая жена Юдифь, юная дочь Баварского герцога, вскоре приобрела решающее влияние на мужа. Она была воспитанна, недурна собой, получила прекрасное образование и считала своим долгом покровительствовать искусству и литературе. В 823 г. у королевской четы родился сын Карл, прозванный впоследствии Лысым, и королева предприняла решительные усилия, чтобы обеспечить права своему сыну. Неглупая и коварная, она попыталась сыграть на противоречиях между сыновьями своего мужа от первого брака и привлекла к себе Лотаря. Презрев имперские планы супруга, Юдифь встала на сторону тех, кому «личное право» казалось более традиционным способом обеспечивать государственные устои⁴⁴⁸.

По тайной договоренности Карлу должны были достаться те наделы, которые по первоначальной воле Людовика Благочестивого отошли Пипину (Пипину Аквитанскому) и Людовику Младшему (его еще называли Людовиком Баварским или Немецким). В свою очередь Лотарь согласился защищать наследственный удел своего единокровного брата и обеспечить тому права на оставшиеся земли. Однако вскоре понял, что он – лишь часть комбинации Юдифи, имевшей куда более далекие планы. Вскоре их отношения совершенно охладились, причем отец, Людовик Благочестивый, принял сторону жены, которая манипулировала им как хотела.

В это же время Людовику Благочестивому пришлось приложить немало усилий, чтобы прекратить славянизацию западных земель. В 819 г. те нанесли поражение маркграфу Кадолаю, и только в 822 г. объединенное войско алеманов, франков и баварцев разгромило войско маркграфа Людевита, погибшего в следующем году в Далмации. Как следствие его усилий, начатки славянской государственности к западу от Болгарии были уничтожены⁴⁴⁹.

Но вернемся к королевской семье. Первое открытое столкновение между Лотарем и Юдифью произошло в 826 г., когда в Испанской марке началось восстание. Получив это известие, император приказал своим подданным Гугону Турскому и Матфриду Орлеанскому, сторонникам и друзьям Лотаря, помочь королю Аквитании. Но пока те собирались и продвигались к театру военных действий, восставшие и их союзники-арабы, подданные Омейядов, успели захватить большую добычу и скрыться. Неудача была поставлена вельможам в вину как сознательное неисполнение приказа императора, и на ассамблее в Ахене в 828 г. по настоянию Юдифи ее муж освободил графа Орлеанского от должности. Это был тяжелый удар для Лотаря (Гугон Турский приходился ему тестем), усугубленный тем, что вскоре королева приблизила ко двору Бернара Барселонского, опытного и храброго военачальника, ранее успешно сражавшегося с сарацинами на юге Франции.

Как известно, умение использовать малейшие нюансы имеет едва ли не решающее значение в политических делах. Не желая упускать выпавший ему счастливый случай, в 829 г. Людовик Благочестивый на созванном в Вормсе сейме перераспределил Западную Римскую империю между своими сыновьями. Шестилетнему Карлу Лысому досталась Алемания и верхняя Бургундия, а владения Лотаря были разделены на две части с новыми административными центрами в Ахене и Реймсе. Нужно сказать, что Алемания представляла собой обширную область с включением современной Швейцарии, Эльзаса, Лотарингии, Вюртембурга, Бадена и была заселена дикими германскими племенами, яростно боровшимися с франками и очень неохотно поддававшимися романизации.

Самому Лотарю отец приказал удалиться в Италию и не появляться при своем дворе. Он перестал, как это делалось раньше, подписывать официальные акты от своего имени и имени сына, оставив только себя. Помимо этого, по настоянию Юдифи Людовик уволил весь нижний персонал двора, удалил от себя многих вельмож, чем вызвал негативную реакцию почти половины королевства⁴⁵⁰. Благочестивого короля за глаза называли разрушителем единства Франкского государства, и «консерваторы» сделали ставку на Лотаря⁴⁵¹.

Противостояние из разряда дворцовых интриг переросло в открытое неповиновение Людовику Благочестивому в 830 г., когда был объявлен поход на племя бриттов в Арморике. Хотя предводитель франкского войска – новый фаворит королевы Бернар Барселонский одержал ряд убедительных побед, духовенство, поддерживавшее Лотаря, вменило полководцу в вину то, что он начал поход в Страстную Пятницу, когда любые военные действия воспрещались. А правителю Аквитании Пипину было доведено до сведения, что якобы в действительности весь поход был затеян против него, чтобы отдать Аквитанию Карлу Лысому.

Пипин тут же выступил с армией против отца, к нему присоединился его брат Людовик Баварский, а из Италии на помощь мятежникам шел Лотарь. Целью их похода являлось удаление Карла Лысого, казнь Бернара Барселонского и восстановление договора 817 г. о разделе Западной Римской империи. Объединенные силы трех братьев оказались намного сильнее королевской армии, и Людовик Благочестивый благоразумно капитулировал. Ненавистный Бернар Барселонский был удален от двора, а сам император вместе с Юдифью и сыном Карлом отдали себя на милость победивших сыновей.

Но, как это нередко бывает, вскоре между победителями вспыхнули раздоры, вызванные территориальными спорами. Лотарь требовал от братьев пострижения отца в монахи и передачи ему императорской короны, но те не спешили поддержать претендента. Воспользовавшись этим, Юдифь организовала тайную встречу своего супруга с Пипином Аквитанским и Людовиком Баварским, и те потребовали назначения нового сейма в городе Нимвегене, что находился в Германии. Результат собрания высшей аристократии и духовенства Западной империи был обескураживающим для Лотаря: Бернара Барселонского признали невиновным, Юдифь принесла очистительную клятву, а сам Людовик Благочестивый восстановлен в правах императора Франкской державы⁴⁵².

Однако Юдифь была не той женщиной, чтобы прощать нанесенные ей обиды. По ее требованию благочестивый король вызвал к себе Пипина Аквитанского по частному делу, но по прибытии сына арестовал того. Тому каким-то чудом удалось бежать, и тогда отец созвал новую ассамблею в Орлеане, чтобы судить непокорного отпрыска как мятежника и отобрать его удел. Едва первая задача казалась выполненной, как королю доложили, что и Людовик Баварский замышляет против него нечто дурное. Пришлось вновь собирать войско и идти против мятежников – благо, что Баварский государь поспешил явиться с повинной к отцу в Аугсбург и принял те условия, которые тот ему продиктовал. Оттуда, не снимая доспехов, Людовик Благочестивый направился навстречу Пипину, бежавшему при приближении королевского войска. В качестве наказания император отобрал у того Аквитанию и передал ее Карлу Лысому

Но тут внезапно раздался ропот со стороны остальных франкских магнатов, недовольных нарушением условий договора 817 г. Как ни странно, в защиту мятежных сыновей выступил и Римский папа Григорий IV (827–844), поддерживавший Лотаря. Оказавшись в одиночестве, Людовик Благочестивый сделал последнюю попытку сохранить власть: он предложил Лотарю соправительство в Западной империи при условии, что вторая половина достанется Карлу Лысому по совершеннолетию, но Лотарь отказался⁴⁵³.

В пику Риму большинство франкских епископов собралось в Вормсе, где подтвердили свою верность Людовику Благочестивому и подготовили папе послание. В нем содержалось приглашение (требование?) к папе приехать к ним на самозваный Собор, если, конечно, тот верен присяге императору, а если нет, то они низлагают его, как изменника и клятвопреступника. Надлежит отметить, что сила Галльской церкви уже в то время не вызывала никаких сомнений. Во-первых, за ее епископами стояли мощные фигуры Пипина, Карла Великого и его сыновей, а, во-вторых, уже в те годы франкские архиереи владели почти третьей частью земель, находящихся в собственности императора Франконии. Король создавал епископии и архиепископии, и все архипастыри и аббаты давали ему клятву верности. Карл Великий, Людовик Благочестивый и Лотарь сами назначали епископов (светская инвеститура), и те, становясь вассалами, поднимались на одну ступень с графами и герцогами⁴⁵⁴. Поэтому франкские епископы находились лишь в номинальном подчинении Римского папы, не обременяя себя дополнительными обязательствами по отношению к Риму.

Неудивительно, что понтифик испугался франкского послания. Но некто аббат Вала доказал апостолику, что папа не подвержен никакому суду, как глава Кафолической Церкви. Успокоившись, Григорий IV отписал франкским архиереям соответствующее послание, ничуть не добавившее мира в Западной империи.

Не добившись своих целей мирным путем, Людовик Благочестивый в 833 г. двинул армию против объединенного войска трех сыновей, к которым присоединился и папа Григорий IV. На равнине «Красное поле» (после этой битвы его назвали «Полем лжи»), что располагалась возле Эльзасского имения императора Кольмар, противники встретились. Демонстрируя свое нежелание воевать с отцом, все три сына прислали уверения в сыновнем почтении и убеждали того, будто борются не с ним, а с враждебной им партией, нарушавшей их династические права. Сам папа явился в лагерь Людовика Благочестивого, где в течение нескольких дней вел с императором переговоры⁴⁵⁵.

Это-то и погубило Людовика. Пока он заседал с понтификом, его солдаты общались с франками из другого лагеря и вскоре разочаровались в Юдифи, которую все считали главной виновницей несчастий. Когда утром выяснилось, что папа не договорился с императором, целые толпы солдат из его армии открыто перешли на сторону Лотаря. Делать нечего – Людовик Благочестивый вновь сдался на милость своих сыновей, которые расправились с отцом и родственниками довольно сурово: Карла Лысого заточили в монастырь, Юдифь отправили за Альпы, в итальянский город Тортону, в ссылку, а отца посадили под стражу⁴⁵⁶.

Теперь полновластным императором стал Лотарь, не без тревоги, однако, заметивший резкое падение своего авторитета среди франков: те не могли простить измену сыновей отцу и при малейшей неудаче готовы были опротестовать единовластие амбициозного сына. Сожаление по поводу того, что и его втянули в эту неприятную историю, высказал и папа Григорий IV, вернувшийся в Рим. Лотарь решил отправиться с отцом на сейм в Париж, где надеялся добиться от того публичного отречения от императорской короны. Недалеко от Парижа императора заключили под стражу в монастыре Сен-Медард в Суассоне, где с ним начали плотно работать, стремясь вырвать акт отречения. Людовику ложно внушали, будто Карл Лысый постригся в монахи, а Юдифь скончалась. Все было напрасно: Людовик заказывал заупокойные службы по жене, но не отрекался.

Тогда кто-то надоумил Лотаря использовать древнее папское постановление по одному судебному прецеденту. Смысл папского решения сводился к тому, что лицо, принесшее публичное покаяние по тяжким преступлениям, не вправе более брать в руки оружие, а подлежит пострижению в монахи и лишается гражданских прав. Сыграли на благочестии несчастного короля – тот, не чувствуя подвоха, легко и даже с радостью согласился. В церкви Святого Медарда в присутствии большой толпы народа Людовик принес многочасовое покаяние. Епископ, принимавший его, снял с плеча короля перевязь с мечом и заявил, что отныне тот должен посвятить себя Богу. Но Людовик, понявший, в чем было дело, наотрез отказывался принять постриг.

Поскольку такого вида наказания, какое предусматривало папское постановление, салическое право не знало, а фигура раздавленного горем и обманом императора внушала всеобщую жалость, франкские аристократы отказались на сейме признавать Людовика Благочестивого в чем-либо виновным. А франкские епископы сняли с него интердикт и подтвердили в 834 г. его императорство. Массы народа с воодушевлением встречали любимого короля, и Пипину с Людовиком ничего не оставалось делать, как в очередной раз явиться к отцу с повинной. Лотарю оставили Италию, зато отобрали остальные владения. Юдифь была возвращена во дворец, а Карл Лысый освобожден из монастырской тюрьмы. Этот заговор и связанные с ним перипетии окончательно надломили императора. Остаток своей жизни он провел исключительно в служении Богу, заботах о Церкви и священниках, не интересуясь больше политическими делами⁴⁵⁷.

Но в игру опять включилась вездесущая Юдифь, решившая вновь объединить усилия с Лотарем – он все-таки казался ей самым могущественным из братьев и являлся венчанным императором, а потому мог поспособствовать ей и перераспределить Аквитанию, оставшуюся после смерти Пипина Аквитанского ничейной, в пользу Карла Лысого. Людовик Баварский, конечно, возмутился: ведь он в этом случае не получал ничего, и объявил войну отцу и Лотарю. Против него направился с армией сам Людовик Благочестивый, но по дороге скончался в июне 840 г. на одном из небольших рейнских островков⁴⁵⁸.

Смерть несчастного короля возбудила новый всплеск вражды между Карлом Лысым, Лотарем и Людовиком Немецким. Покойный император издал столько противоречивых распоряжений по поводу раздела территории Западной империи, что теперь едва ли не любой из сыновей имел полное право претендовать на новые области⁴⁵⁹. В борьбе за свои «права» Карл и Людовик объединились против старшего брата и 9 марта 841 г. дали тому сражение при Фонтенуа-ан-Пюизе. Битва была жестокая и стоила многих жертв – говорят, с обеих сторон легло более 30 тыс. франков, но в итоге император Лотарь I (840–855) был разбит. Как говорят, никогда ранее франки во взаимных распрях не доходили до такой степени ненависти к противнику. И, словно повторяя картины античных времен, братья и родственники уничтожали друг друга, неистовые в собственной ярости. «В этой битве, – писал летописец, – силы франков настолько ослабли, а известная доблесть настолько уменьшилась, что в последующем их не только не хватало для расширения королевства, но даже для защиты собственной земли»⁴⁶⁰.

Когда запал битвы прошел, орошенные братской кровью воины впали в ужас и обратились к Римской церкви с просьбой смыть с них это позорное пятно. Делать было нечего – желая покончить со смутой, епископы довольно убедительно объяснили, что битва велась франками во имя торжества справедливости (!), и ограничились всеобщим 3-дневным постом⁴⁶¹.

Принеся покаяние, победители разделили между собой Западную империю, и 14 февраля 842 г. в Страсбурге был подписан соответствующий договор⁴⁶². Примечательно, что договор был написан на различных франкских диалектах, давших начало современным германскому и французскому языкам, – единственно понятным подавляющему большинству присутствовавших лиц; латынь не использовалась.

В 843 г. Лотарь, чтобы окончательно не утратить свои последние владения, был вынужден составить с братьями новое соглашение о разделе. Переговоры, предшествующие подписанию договора, длились долго. С германской скрупулезностью был составлен перечень всего того, что подлежало разделу. Описано все королевское имущество, имущество графств и размер их отчислений в казну, все епископства и аббатства. Спор шел в основном по четырем позициям: равноценность трех частей, отходящих к каждому из братьев, территориальное единство каждой, сохранение трех существующих королевств – Аквитании, Баварии и Италии, и, наконец, взаимное уважение ко всем ветвям рода Карла Великого, на чем особенно настаивали крупные аристократы. Сюда же вплелись прежние политические договоренности: в частности, правитель графства Шалон-сюр-Сон, который остался верен Карлу Лысому, не должен был лишиться своего надела. Сложности возникли и с описанием границ – течение рек, всегда являющееся естественным ориентиром в подобных случаях, не совпадало с теми планами, которые чертили договаривающиеся стороны. Примечательно, что языковые различия вовсе не принимались во внимание при разделе земель⁴⁶³.

Соглашение было заключено в Вердене в августе 843 г. Лотарю отошла Италия и титул императора, Карл получил Аквитанию, Септиманию, Испанскую марку, часть Бургундии, всю Нейстрию, Францию, Бретань, Фландрию. Людовику Немецкому отошли Зарейнская Германия, часть Швейцарии и Австрийский Тироль. После этого можно было с уверенностью говорить о распаде империи Карла Великого и формировании основы для создания в Европе новых государств трех ведущих наций – франков (французов), германцев и итальянцев.

Франкский мир оказался в очередной раз (и уже окончательно, добавим мы) раздроблен. Поскольку никакие объективные соображения не брались в расчет при разделе Западной империи, ни восточные, ни западные франки не переставали обращать свой взор на богатые области, неожиданно оказавшиеся между ними. По справедливому утверждению одного историка, традиционная вражда между Францией и Германией не старше Верденского договора⁴⁶⁴.

От Западной Римской империи теперь осталось только наименование, и вместо единой политической силы на арену истории выступили три доминирующих государства: Германия, Франция, Италия. Отныне они начинают играть решающую роль в формировании портрета Западной Европы. Это событие было воспринято «знающими» людьми на Западе как конец света. Лионский клирик Флор скорбно писал, что «франкская нация отныне распростерта по земле, словно пыль», говорил о «корольках» и слабости «обрывков прежде могущественного королевства»⁴⁶⁵. Но эти слова уже ничего не могли исправить.

И нет ничего удивительного в том, что вскоре византийцы, регулярно получавшие сообщения о ситуации на Западе, «забыли» о договоре 812 г. Это случилось уже в 824 г. Тогда в Константинополь прибыли послы от Франкского короля Людовика Благочестивого, и греки обращались к ним, как к посланникам «короля франков и лангобардов, называющего себя императором»⁴⁶⁶.

Впоследствии процесс распада только усиливался. В 855 г. император Лотарь принял монашеский постриг и удалился в Прюмский монастырь, что в Италии, и 28 сентября того же года в молитвенном бдении отдал Богу душу⁴⁶⁷. После этого каждый из его сыновей получил по наделу, согласно отцовскому завещанию. Людовику (855–875) досталась Италия и номинальная императорская корона. Карлу (855–863) – Прованс, Лотарю Младшему – земли от Вогез до Северного моря, названные в его честь Лотарингией (855–869). После смерти Людовика Баварского Восточную Франконию ждала та же участь: Карломан (876–880) унаследовал Баварию, Карл Толстый (876–888) – Алеманию, Людовик Дитя (852–882) – Саксонию, Тюрингию и Франконию.

В Западной Франкии уже при жизни Карла Лысого (875–877), который все-таки стал императором, один мятеж сменял другой. Аквитания вышла из-под его власти и объявила о своей самостоятельности как независимое королевство. Аристократы, почувствовав свою силу, посчитали совершенно необязательным соблюдать старые клятвы и потребовали от короля, чтобы ни одно серьезное решение с его стороны не было сделано без предварительного совета с ними и их согласия. После 843 г. в течение короткого времени еще 5 раз (!) будут составляться новые и новые договоры о разделе империи Карла Великого, которой попросту не стало⁴⁶⁸.

В отличие от франков, неспособных вместить в свое сознание имперскую идею, Рим, как уже говорилось выше, по-прежнему мыслил существование мира в старых образах, хотя качественно перераспределил роли в церковной и политической иерархии. Пусть Западная империя разделена, но ведь все три короля – христиане, и все они в той или иной степени признают первенство Римского епископа в Кафолической Церкви. Почему же, спрашивается, не попытаться воссоздать если не Римскую империю, то организовать, например, Тройственный союз всех христианских западных государей?

Надо сказать, такие попытки предпринимались, и не раз. В 844 г., в 847 г. и в 851 г. созывались необходимые конференции, где говорилось много красивых слов и давалось множество обещаний, о которых забывали, не успев разъехаться по домам. На самом деле, сохраняя внешне братские отношения, все три наследника Людовика Благочестивого постоянно пытались сговориться двоем против одного, чтобы устранить «несправедливости» раздела их отцом Франкского государства.

В 848 г. Лотарь попытался объединиться с Людовиком Баварским против Карла Лысого, а в 854 г. – с Карлом против Людовика. В этом же году Людовик в отместку направил своих людей в Аквитанию, чтобы поднять восстание против брата. Дважды, в 858 и 875 гг., Людовик Баварский нападал на королевство Карла Лысого, пытаясь лишить того короны. После смерти Лотаря, происшедшей в сентябре 855 г., Карл дважды (в 861 и 869 гг.) вторгался в Лотарингию и Прованс, пытаясь отобрать эти земли у законных наследников. Лишь изредка оба брата, Карл и Людовик, договаривались о взаимных действиях, если их интересам угрожали третьи силы, или для того, чтобы посягнуть на чьи-то чужие территории. Поэтому соглашение, которое они заключили в 859 г., как вечное и нерушимое, стоило столько, насколько соответствовало интересам каждого из наследников покойного Лотаря в конкретную минуту⁴⁶⁹.

Императорский титул к тому времени совершенно девальвировался. Раздел государства Лотаря I между тремя его сыновьями – Лотарем II, Карлом и Людовиком, только способствовал тому, что память о единстве Франкской державы совершенно стерлась в умах современников. Лотаря II по-прежнему называли «императором», но за границами Италии его титул уже ничего не значил⁴⁷⁰.

Взаимные распри существенно ослабили легендарную франкскую силу. Теперь каждый из правителей с громадным трудом защищал свои владения от внешних врагов, которых вдруг оказалось великое множество. В 851 г. бретонцы, обеспокоенные тем, что «их земля лишается совета и знати», с оружием в руках вторглись во франкские земли. Они дошли до Пуатье и с богатой добычей уже возвращались домой, когда Карл Лысый, на свою беду, решил отомстить коварным кельтам (бретонцы принадлежат именно к этой этнической группе). 22 августа того же года противники встретились в решающем сражении. В первую линию Карл Лысый поставил саксов, но как только бретонская кавалерия, вооруженная длинными, тяжелыми копьями, налетела на них, саксы побежали. Франки мужественно защищались, но лишь ночь спасла их от окончательного истребления. По всему полю лежали их убитые и раненые товарищи, пала почти вся конница франков. В страхе Карл Лысый оставил свой шатер и ночью, бросив войско, бежал с поля своего позора. Утром, когда войско обаружило отсутствие короля, франки в панике бросили оружие и бежали. В результате бретонцы вернулись на родину с огромной добычей, прославленные победой над непобедимыми (некогда) франками.

А в 853 г. норманны на судах вошли в устье Луары и заняли города Нант, Анжер и Тур, «словно ураган разоряя все на своем пути» и сжигая храмы. Так было положено начало их многолетним разбоям на просторах цветущей Франции⁴⁷¹.

Единственной силой, где имперская идея жила и процветала, несмотря на все политические перипетии, осталась Римская церковь. И она начала свою работу по воссозданию единства политического тела, но уже в своей редакции и для собственных целей.

В истории ничего не происходит случайно, и в это же беспокойное время, между 809 и 849 гг., очень кстати для Римского епископа появились столь известные впоследствии «Лжеисидоровы декреталии» (Pseudo Isidorus), приписываемые Исидору Севильскому, жившему в VI в. и пользовавшемуся высоким авторитетом на Западе. Одной из частей «Декреталий» являлся «Константинов дар» – сочинение чуть более раннего происхождения. Действительным автором «Декреталий», написанных в первой половине IX века, является безвестный французский священник: рукописи написаны по-французски, содержат в себе точные цитаты из Парижского собора 829 г. и приводят события, которые могли иметь место только в это время⁴⁷².

И ранее на Западе пышно цвели всевозможные легенды, впоследствии ставшие едва ли не официальными историческими документами, преследующие своей целью доказать, что никакого земного суда над папой, ни светского, ни церковного, не существует и существовать не может. Это и «история» о крещении св. Константина Великого, которого, якобы больного проказой, крестил и исцелил папа. И так называемый «сборник папы Сильвестра» («Constitutum Silvestri»), изданный на несуществовавшем Римском соборе неопределенного года и узаконивающий статус папы как верховного законодателя Церкви. И акты не бывшего никогда в действительности Синуэсского собора (Synodus Sinuessana), подтвердившего якобы неподсудность папы даже соборному суду.

«История» эта не лишена интереса и должна была наглядно свидетельствовать о том, что высший суд для понтифика – он сам. По этой легенде, папа св. Марцеллин (296–304) по требованию императоров Диоклетиана и Максимиана принес в их присутствии жертву языческим «богам». Затем, раскаявшись, он будто бы в присутствии 300 епископов на Соборе в пещере близ неизвестного ныне города Синуэссе произнес над собой суд и подписал приговор – остальные архиереи были только свидетелями. Римская церковь очень ценит эту «историю», полную несуразностей, в частности: не совпадает хронология событий, упоминаемых в рукописи, использованы термины и выражения, неизвестные тому времени. Блаженный Августин ничего не знал об этом Соборе, хотя, как следует из текста, на нем присутствовало много африканских епископов⁴⁷³.

Вслед за ними идут вымышленные акты папы Сикста (432–440) о некоем Иерусалимском патриархе Полихронии, обосновавшие правоспособность понтифика единолично судить епископов и даже патриархов. И хотя едва ли справедливо утверждение, будто апостолики являлись тайными инициаторами или даже изготовителями этих «документов», но, бесспорно, они очень умело и охотно использовали их в своих многочисленных баталиях как с Восточной церковью, так и с Западными императорами⁴⁷⁴.

Под влиянием идей не признанного на Востоке Сардикского собора 343 г. на Западе появились императорские грамоты, закрепляющие особые права Римской кафедры. Так, эдикт императора Валентиана III от 445 г., изданный по поводу обращения к нему папы св. Льва I Великого, признает первенство Римской кафедры, утвержденное за ней якобы Сардикским собором. Папа назван «главой Церкви» на вечные времена, и все епископы, включая галльских архиереев, обязаны ничего не предпринимать без согласия святейшего (venerabilis) папы вечного Рима. То, что повелевает понтифик, должно служить законом для всех.

Фальшивки касались не только духовных полномочий апостоликов, но и политических, а также территориальных прав. В архиве Латерана до сих пор хранится грамота от 817 г., приписываемая Людовику Благочестивому. Согласно этому документу, Римскому епископу принадлежат не только те области, какие ранее были дарованы ему Пипином Коротким и Карлом Великим, но еще и Калабрия, Неаполь, острова Корсика, Сардиния и Сицилия. Кроме того, утверждалось, что с этого времени латиняне свободно могут выбирать себе папу, не испрашивая на то согласия императора и не утверждая у него избранника.

Подложность этого послания очевидна – указанные территории в то время принадлежали Византийскому императору, с которым у франков был заключен мирный договор, и никакая передача прав на эти земли, конечно, не могла иметь места. Но этот акт вместе с другими сыграет большую роль в последующем обосновании Римскими епископами своих территориальных притязаний⁴⁷⁵.

Но даже на этом фоне «Декреталии» и «Дар Константина» поражали воображение. В них традиционно для легенд излагаются небывалые истории, в частности, о неком совещании царя с сенатом и римским народом, где св. Константин Великий заявил, будто власть Апостольского престола должна быть признаваема выше императорской. Якобы помимо этого святой царь передал папе и его преемникам Латеранский дворец, сам Рим, окрестные земли и вообще все свои итальянские владения. Он же наделил пап правом носить знаки императорского достоинства. Таким образом, не франки предоставили папам земли во владение, но сам св. Константин Великий, раболепствовавший перед папой и служивший у того конюшенным. Следовательно, распорядителем всех этих прав и территорий, титулов и почестей мог быть только один понтифик.

Помимо «исторических» экскурсов, «Декреталии» содержат четкую систему священства, которое предстает в виде Богом установленной и неприкосновенной касты; миряне – суть "carnales». Кто грешит против священников, тот грешит против Бога – вот основной лейтмотив «Декреталий». Они не подчиняются земному суду и несут ответственность только перед Богом. Привилегии священников достигают своего совершенства в лице епископа, а епископов – в лице Римского папы. Кафедра апостола Петра – первая в мире и источник всякой власти, и понтифик, как episcopus universalis, является окончательным судьей во всяком споре, но сам никому не подсуден⁴⁷⁶.

Вообще, утверждали «Декреталии», жизнь священника во всех отношениях отличается от жизни мирян. Он стоит так высоко, что мирянам на него нельзя даже приносить жалобу. Впрочем, в исключительных случаях и только для мирян, отличающихся безупречной жизнью, такая возможность существует, но и в этом разе жалоба подается местному епископу. В свою очередь, соблюдая интересы корпорации, «Декреталии» категорично запрещают священникам подавать жалобы друг на друга – мотивы совершенно понятны⁴⁷⁷.

В документе содержалась также якобы выраженная воля святого императора относительно церковной иерархии в Кафолической Церкви: «И мы повелеваем и постановляем, чтобы Римский первосвященник управлял четырьмя главнейшими кафедрами – Антиохийской, Александрийской, Константинопольской и Иерусалимской, как всеми церквами Божьими по всему миру. И понтифик, который будет руководить святейшей Римской церковью, будет высшим и главой всех священников по всему миру, и все дела будут решаться по его суждению»⁴⁷⁸.

Кроме этого, в «Декреталиях» приводятся несколько важнейших постановлений Римских епископов, из которых вытекают три главных принципа папской теократии. Во-первых, устанавливается, что любое духовное лицо, осужденное любым Собором, может апеллировать к Римскому епископу. И тот властью, данной ему Богом через апостола Петра, вправе кассировать и отменить любое соборное постановление. Во-вторых, ни Вселенский, ни Поместный Собор не могут быть созваны без согласия Римского папы. Наконец, никакой епископ не может быть смещен с кафедры без согласия апостолика.

Очевидно, в итоге в корне подрывалась власть Римского императора и Франкского короля. Уже Карл Лысый и Лотарь были вынуждены заявлять, что только Собор епископов вправе отнимать у них власть, но это выглядело почти как признание своего поражения в идеологической баталии. В «Декреталиях» был поставлен крепкий заслон и против сепаратизма национальных церквей, в первую очередь Франкской церкви⁴⁷⁹.

Примечательно, что «Декреталии» извратили даже те каноны, на которых ранее основывали преимущества Римской кафедры. Так, в частности, вопреки правилам Сардикского собора, «Декреталии» предусматривали не просто возможность апелляции низвергнутого епископа к папе, суд которого становится окончательным, но устанавливали право обвиняемого архиерея обратиться в Рим еще до назначения суда (!). Как следствие, суды Поместных Церквей просто-напросто становились номинальными в системе папского судопроизводства⁴⁸⁰.

«Документ» этот, совершивший переворот в умах и породивший массу канонических толкований и глубокомысленных богословских рассуждений, не оставался неизменно строгим по своему содержанию. Притязательность пап возрастала параллельно с расширением их власти, и апологетам Рима приходилось вносить поправки и даже заведомые подделки в изначально подложные документы.

Не довольствуясь той территорией, которую франки передали папе, Рим желал подчинить своей власти всю Италию. Поэтому вскоре появляется «обновленная» редакция «Константинова дара», где св. Константин Великий передает папе Сильвестру (314–335) уже «все провинции, владения и города Италии или западных стран». Впоследствии, когда итальянские владения показались маловатыми, возникла более грандиозная идея доказать, что все государства Запада суть собственность Апостольского престола, а короли и императоры являются лишь ленниками папы. Поэтому предыдущая редакция «Дара» вновь подверглась «переработке», следствием которой союз «или» был изменен на «и»: «города Италии и западных стран».

Но и этот трюк был не последним. При папе Григории VII Гильдебранде, когда Рим начал посматривать на Восток и, в частности, на Русь, возникла необходимость доказать нелегитимность владения Византийскими императорами этими территориями. Папы объявили, что со времен Карла Великого Византийские цари носят власть и титул преемника св. Константина Великого незаконно, так как с тех пор корона была передана папами вначале Каролингам, а потом и германцам. Но старый текст был не в состоянии обосновать столь смелые мысли, и пришла пора в очередной раз вступить в дело канонистам-фальсификаторам.

Правда, в этом случае выходило, будто св. Константин Великий, подаривший папе Сильвестру вместе с Италией и Западом заодно и все восточные провинции своей Империи, должен был либо совершенно удалиться от дел (чего не было на самом деле), либо, оставив у себя Восток, заявить, что правит им в качестве наместника папы. Это была уже совершеннейшая нелепица, хотя с технической точки зрения не очень сложная по исполнению. «По счастью» для Византийских императоров, дело до этого не дошло⁴⁸¹.

Помимо отдельных подделок, «Дар» имел и множество толкований, которые, наслаиваясь на поздние редакции этой фальшивки, совершали один переворот в вопросе о правах императоров за другим. Безусловно, обаяние имени св. Константина Великого было велико, и ссылка на его волю, как основание для последующего владения конкретными территориями, признавалась всеми.

Но так было только на первых порах. Впоследствии папам показалось нелогичным и где-то даже ущемляющим высокое достоинство Римского престола, что в основании их всемирной власти лежит воля хотя и святого, но все-таки «просто» императора. Потребовалось переработать легенду под новые веяния времени. «Выяснилось», что св. Константин не просто передал папе Латеранский дворец со всеми землями, указанными в документе, а тому предшествовало событие, заимствованное из других легенд. Будто бы папа исцелил больного проказой императора, помолившись св. Петру, и царь, поняв, какими духовными дарами обладают и сам апостол, и его преемник, проникся единственно верной мыслью, что Римская империя по праву принадлежит не ему, а Богу. Поскольку же св. Петр является князем апостолов, то ему Господь передал всю свою небесную и земную власть, а от него эту власть получил папа. Таким образом, Римская империя является собственностью папы, как наместника Христа на земле.

Дух властолюбия к этому времени настолько уже завладел умами понтификов, что в Риме искренне полагали, будто, наделив в свое время папу ленными владениями, Пипин и Карл Великий где-то даже обманули их. Что они не оказали папам никакой услуги, а, строго говоря, остались в долгу, поскольку папа и так по своей должности обладает всей Вселенной⁴⁸².

Может показаться невероятным, но «Константинов дар» был настолько распространен, популярен и пользовался таким кредитом доверия, что в него верили знаменитые Грациан и Фома Аквинат. А восточные канонисты, например Антиохийский патриарх Феодор Вальсамон (1186–1203) и Матфей Властарь (XIV в.), признавали поступок св. Константина благородным и справедливым⁴⁸³.

«Лжеисидоровы декреталии» также содержат массу подложных древних писем, документов, актов, свидетельствующих в пользу непогрешимости и главенства Римского епископа. Принцип, выводимый из них, прост – авторитет Апостольского престола в Риме есть верховный во всей Церкви. Папе принадлежит право утверждать в сане епископов и митрополитов, созывать и утверждать Соборы, перемещать архиереев с кафедр и учреждать новые епископские кафедры, судить высших иерархов Церкви и принимать апелляции отовсюду, в том числе на приговоры Соборов; сам же папа никому не подсуден. Помимо духовной власти, сборник наделяет папу и высшими светскими полномочиями⁴⁸⁴.

Стоит ли говорить, что при столь различном сознании основных участников исторического процесса единая Римская империя уже не могла существовать? В условиях распада империи Карла Великого и расшатывания устоев государственности Запад уверенно шел к торжеству папизма и... кризису самой папской идеи.