Св. Гелазий I (S. Gelasius I)⁵

1.III.492 г. – 21.XI.496 г.

Св. Гелазий родился в Риме, в семье, происходившей из Римской Африки, отца его, как сообщает Liber Pontificalis, звали Валерий. До своего посвящения в Папы он был архидиаконом и ближайшим сотрудником Феликса II, который доверил ему вести свою корреспонденцию.

Когда Гелазий был избран на Престол апостола Петра, в Италии полыхало пламя новой войны. Еще в 488 г., коварный и подозрительный, византийский император Зенон, стремясь отвратить опасность от границ своей империи, на которые усиливалось давление остготов, несмотря на договор с правившим в Италии королем Одоакром, открыл им путь на Аппенинский полуостров. В 493 г. после затяжной военной кампании, остготскому вождю Теодориху удалось окружить войска Одоакра, который, доверившись своему сопернику, был убит во время пира. Захватив таким образом власть, Теодорих, еще до этого получивший титул консула и патриция, был теперь признан в Константинополе в качестве императорского наместника.

Захлестнувшая Италию война привела к еще большему упадку страны и полному развалу хозяйственной деятельности. По дорогам скитались толпы беженцев, в городах свирепствовал голод, многие церкви стояли заброшенными, и не было священников, чтобы совершать в них богослужения. Прирожденный руководитель, св. Гелазий, сразу же после своего избрания сконцентрировал свои усилия на восстановление нормальной жизни народа, используя личное состояние на помощь обездоленным войной людям. Папа признал как свершившийся факт политическую власть Теодориха над Италией. Со своей стороны, остготский король, хотя и был арианином, понимал, что для того, чтобы закрепиться в только что завоеванной стране, чуждой его народу не только этнически, но и по вере, необходимо проводить толерантную религиозную политику, и, что особенно важно – поддерживать добрые отношения с епископом Рима. Столицей остготского королевства стала Равенна, ибо светская власть уже давно покинула Рим, и Теодорих следовал в этом уже установившейся традиции.

Отношения св. Гелазия с Востоком по-прежнему оставались напряженными, и хотя все участники конфликта, вызванного изданием Генотикона, уже умерли: патриарх Акакий в 489 г., патриарх Петр Монг в 490 г., и, наконец, император Зенон в 491 г., тем не менее единства в вере восстановлено не было. После кончины Зенона византийским императором стал Анастасий I (491 – 518 гг.), продолжавший политику покровительства монофизитов. Новый Константинопольский патриарх Евфимий (489 – 495 гг.), сам поддерживавший догматику Халкидонского Собора, тем не менее следовал императорской политики на единение с монофизитами и отказывался осудить своего предшественника – патриарха Акакия, на чем настаивал св. Гелазий. Таким образом, схизма продолжалась.

Св. Гелазий был первым Папой, которого приветствовали как «наместника Христа на Земле», это приветствие впервые прозвучало на соборе в Риме 13 мая 495 г. (64, с. 48).

Св. Папа был похоронен в соборе Святого Петра. Память его по Римскому календарю отмечается 21 ноября.

«Гелазий, епископ города Рима, написал замечательное и обширное по объему сочинение против Евтихия и Нестория, а также трактат о различных сочинениях и таинствах, он составил изысканные проповеди и написал послания против Петра и Акакия, которых и ныне держится Вселенская Церковь. Он сложил и гимны по подобию гимнов епископа Амвросия». (Gennadius Mas- siliensis. De scriptoribus ecclesiaticis liber. XCIV).

Св. Гелазий был плодотворным писателем, причем очень многое из его обширного творческого наследия сохранилось: 6 трактатов, 60 посланий и более 50 фрагментов.

Апологетическая книга против сенатора Андромаха

(Adversus Andromachum senatorem caeterosaue Romanos qui lupercalia secundum morem oristinum colenda constituebant)

Эта книга, написанная в виде послания, и продолжавшая традицию апологий св. Августина, Орозия и Сильвиана, была обращено Андромаху, который в то время возглавлял сенат и выступил защитником праздника луперкалий.⁶

Св. Гелазий, воспламененный священной ревностью о христианской вере, писал, что нельзя одновременно насыщаться за трапезой Бога и за столом демонов, нельзя утолять жажду чашей Господней и сосудом диавола. Сохранение луперкалий не приведет к возвеличиванию Рима, падение которого было обусловлено пороками народа, его приверженностью языческому колдовству и сохранению нечестивых обычасв. Эта страстная проповедь Папы не осталась безрезультатной: в феврале в Риме больше уже не праздновались луперкалий, но торжественно совершался праздник Сретения Господня (7, т. 1, с. 238 – 239).

Теологические трактаты

Теологические сочинения св. Гелазия были посвящены двум волновавшим в то время умы проблемам: о соотношении благодати и свободы воли и о двух природах Спасителя. Обширный трактат «Dicta adversus pelagianum haeresim» был направлен против пелагиан, а также их более умеренных последователей – полупелагиан. Этому же были посвящены несколько посланий Папы, в том числе епископу Гонорию от 28 июля 493 г. и епископам Пицена от 1 ноября 393 г., причем в этом последнем (Epístola ad omnes episcopos per Picenum) Гелазий с прискорбием констатировал и ставил на вид епископам, что они совершенно не обращают внимания на ожесточенные нападки пелагиан на сочинения св. Августина и св. Иеронима. Из полемических сочинений против монофизитов наиболее известными являются «Gesta de nomine Acacii» и «De duabus naturis in Christo». Папа, отстаивая христологию IV Вселенского Собора, обращается к Томосу св. Льва Великого (см. «История Римских Пап» т. 1, с. 244 – 256), используя ставшим уже классическим сравнение двух природ Иисуса Христа с душой и телом человека.

Учение о двух властях.

В послании к императору Анастасию, а также в знаменитом трактате «Tomus de anathematis vinculo» св. Гелазий сформулировал учение о «двух властях», священной власти епископов и мирской власти государей. В глубокой древности обе власти были неразрывно соединены: Мельхиседек был священником и царем, но эти времена прошли, и римские императоры, взявшие на себя функции жрецов, были введены в заблуждение демонами. После же Пришествия Христа, открывшего истину миру, объединение этих властей перестало быть легитимным, так как Спаситель разделил их навсегда. Обе ветви власти автономны каждая в своей области, но все же главенствующее положение (gravius pondus) имеет священная власть епископов, ибо именно они несут ответственность перед Богом за спасение бессмертной человеческой души. Опираясь на учение св. Августина и св. Льва Великого, св. Гелазий отстаивал primatus iurisdictionis епископа Рима и его право судить епископов, не прибегая при этом к созыву соборов.

В дальнейшем учение «О двух властях» имело очень большое значение, особенно часто к сочинениям св. Гелазия обращались в Средние века, цитируя их в полемике о главенстве Церкви или государства.

О Евхаристии

Св. Гелазий, увлеченный полемикой с монофизитами, постоянно искал убедительные-примеры для подтверждения истинности учения Халкидонского Собора о двух природах Спасителя. В этом полемическом запале он привел пример Евхаристии, но использованные им не совсем ясные выражения дали повод современным критически настроенным исследователям обвинить Папу в ложном изложении учения о пресуществлении.

Св. Гелазий, основываясь на словах св. Льва Великого о сохранении в Спасителе «двух природ и субстанций и соединении их в одном лице» (Epistola ad Flavianum, 3), переносит это положение на евхаристические хлеб и вино (De duabus naturis in Christo). Хотя Папа использует также, как в свое время и св. Феодорит и анонимный византийский богослов, условно называемый псевдоЗлатоуст, термины imago (образ) и similitudo (подобие) по отношению к Телу и Крови Спасителя, тем не менее он не рассматривает Св. Дары как чистые символы, некие знаки, лишенные какой-либо реальности. Папа говорит о переходе хлеба и вина под действием Святого Духа в божественную субстанцию (divina res), используя глагол transire, который даже при самом критическом отношении не может быть лишен смысла «переходить в», то есть «превращаться».

Смысл рассуждений св. Гелазия заключается в том, что хлеб и вино под действием Святого Духа переходят в божественную субстанцию, хотя сами по себе в то же время сохраняют присущие им материальные свойства, таким же образом, как и в Иисусе Христе, Который сохраняет все человеческие свойства, но в то же время является Богом.

Безусловно, такой подход не является точным изложением учения о пресуществлении, но в то же время не менее очевидно, что это не является неким заблуждением, противоречащим вероучению и стремящимся его опровергнуть. Можно лишь констатировать, что здесь имеет место и терминологическая неточность и не очень удачная аргументация в христологическом споре. Подтверждением этого является то, что такое толкование Евхаристии не имело последователей среди латинских Отцов Церкви, не оставив никакого следа, оно так и осталось изолированным и единичным фактом.

5. De scriptis dubiis ас spuriis

Св. Гелазию приписывается составление т.н. «Декрета о принимаемых и непринимаемых церковных книгах» (Decretum Gelаsianum de libris recipiendis et non recipiendis), в котором приведено два списка: один – подлинных сочинений с указанием авторов, а второй – апокрифической литературы, в который вошли «Путешествия апостола Петра» псевдо-Климента, деяния апостола Андрея, Евангелие от Андрея, деяния апостола Фомы, книга о детстве Спасителя и др. Издание такого перечня, безусловно, свидетельствовало о критическом подходе, существовавшем в Римской курии к многочисленной религиозной литературе, анонимные авторы которой подчас стремились скрыться под именем великого святого или апостола.

Но окончательная редакция этого каталога, получившего имя св. Гелазия, была составлена позднее, вероятно в начале 20-х годов VI в., во время понтификата св. Гормизда.

Также к более позднему времени, а именно VII в. относится и окончательная редакция т.н. «Сакраментария Гелазия». Хотя очень вероятно, что в этот литургический сборник вошли и молитвы, написанные св. Гелазием.⁷

Гелазий епископ императору Анастасию

Слуги вашей милости, сыновья мои, славные мужи, учитель Фавст и Ириней, и их спутники, выполнявшие посольскую миссию, по возвращении в Рим сказали, что Ваша милость спрашивала, почему я не передал вам письма со своим приветствием. Хочу засвидетельствовать, что это произошло не из-за моего нежелания, а потому что прибывшие с Востока по всему Риму разнесли вести о том, что вашими предписаниями у них отнята даже возможность видеть меня, и я предпочел воздержаться от письма, чтобы не стать скорее докучным, чем учтивым. Итак, вы видите, что все это произошло не из-за моего тайного умысла, но из предусмотрительного опасения возбудить досаду своей назойливостью. Но узнав твою неизменную благожелательность, при вести о том, с какою благосклонностью ты добивался речей моего ничтожества, я рассудил, что по заслугам будут мне пенять за молчание, поскольку, славный сын мой, будучи римлянином, ведь я люблю, почитаю и принимаю тебя как римского императора, а будучи христианином, желаю быть в мире с истинными ревнителями веры, и, сколь бы ничтожным я ни был наместником Апостольского Престола, любой обнаруженный мной недостаток полноты католической веры я буду стремиться восполнить по своему разумению. И поскольку на меня возложена обязанность божественной проповеди, горе мне, если не благовествую (1Кор. 9). И если сам святой апостол Павел боялся быть сосудом избранным и в ужасе восклицал, насколько же страшнее мне, ничтожному, принять боговдохновенное и завещанное от отцов служение проповедничества. Молю твое благочестие не счесть дерзостью исполнение этого долга рассуждения о божественном. Молю тебя, да не сочтет римский государь, что та истина, которую я сообщаю ему, нарушает право. Ведь этим миром, император, правят две силы: священный авторитет духовенства и царская власть. И из этих двух сил большим весом обладают священники, поскольку на Суде они будут давать Господу отчет и за самих царей. Ибо известно тебе, кротчайший сын, что хотя ты и вознесен надо всем человеческим родом, но перед духовными руководителями и тебе надлежит благочестиво склонять голову: в них ты видишь путь к своему спасению и знаешь, что в принятии (и, если необходимо) в восстановлении должного порядка в совершении святых таинств ты должен подчиняться духовенству, а не повелевать. И кроме того, тебе известно, что сам ты зависишь от их суда, и ты не должен пытаться подчинить их своей воле. И если в том, что касается мирских дел, предстоятели Церкви, признавая, что твоя власть определена тебе свыше, добровольно подчиняются твоим законам, так, чтобы ни в чем не показаться противящимися твоей воле, то, спрошу я тебя, с каким же рвением ты должен подчиняться им, тем, кому дано допускать нас к величайшим таинствам? И подобно тому как нелегкое испытание выпало на долю священников – ради почитания Бога не вмешиваться в то, что находится не в их ведении, так великая опасность подстерегает и тех (да не случится того), кто пренебрегает долгом повиновения. И если перед всеми вообще священниками, истинно исповедующим веру, должны склоняться сердца верующих, насколько больший почет положен предстоятелю этого [Римского] Престола, кого Божественная власть пожелала возвысить над всеми, а впоследствии восславило благочестие всей Церкви? Где еще твое благочестие столь явственно увидит, что никто и никогда даже в глубине души не дерзнул возвыситься до всеми признанных привилегий того, кого глас Христа поставил над всеми, кого навеки признала святая Церковь и кого считает превосходящим всех прочих. То, что установлено Божественным суждением, может подвергаться нападкам человеческой самонадеянности, но никогда ничьей властью не может быть побеждено. О если бы дерзость была столь же безопасна для тех, кто ей обладает, сколь безвредна она для того, чего не может сокрушить никакая сила, как установлено: ибо твердое основание Божие стоит (2Тим. 2)! Да неужели же любое новшество, несущее угрозу религии, может поколебать ее, а не явить благочестие еще более непобедимым? И я прошу тебя, да не будет в твои времена тех, кто по каким угодно причинам недозволенно устремились бы к возмущению церковной жизни, а если и устремятся нечестиво, то пусть нисколько этого не достигнут, и пусть не упорствуют в этом перед Богом и людьми. Поэтому пред ликом Божьим я чистосердечно и искренне молю твое благочестие, свидетельствую и убеждаю, чтобы ты не счел недостойной мою просьбу: итак, я прошу, чтобы ты больше слушал моих упреков в этой жизни, чем (да не случится того) внимал обвинениям на Божьем суде. От меня не укрылось, император, каким усердием отличается твое благочестие в частной жизни. Ты всегда желал быть причастным обещанию вечной жизни. И потому, прошу тебя, не гневайся на меня, если люблю тебя так, что хочу, чтобы твое царство, сейчас временное, стало вечным, и ты, правящий сейчас миром, смог бы царствовать вместе с Христом. Своими законами, император, ты не допускаешь никакого ущерба, не терпишь никакого умаления римского имени. И разве ты, великий государь, жаждущий не только настоящих, но и будущих благодеяний Христа, допустишь, чтобы был нанесен хоть какой-либо ущерб религии, истине, искренности вселенского единения и вере, твоему времени? И как, спрошу я тебя, надеешься ты достичь награды Того, оскорблению Которого не препятствуешь? Молю тебя, да не будет тебе тяжело услышать все то, что говорится ради твоего спасения. Ты читал в Писании: искренни укоризны от любящего и лживы поцелуи ненавидящего (Притч. 27). И я молю твое благочестие принять эти слова с тем же чувством, с каким они говорятся мною. Никто да не обманет твое благочестие. Поистине мудро гласит Писание устами пророка: единственная – она, голубица моя, чистая моя (Песн. о), одна есть христианская вера – католическая. А католическая же поистине та вера, которая есть искренняя, чистая и отделенная от общности с нечестием. Иначе не будет завещанного от Бога различения, но плачевное смешение. И никакая причина не послужит оправданием, если мы хоть в чем-то захотим поддаться дурному влиянию, ибо тогда откроем путь и вход всем ересям. Кто согрешит в одном чем-нибудь, тот становится виновным во всем (Иак. 2); и: Тот, кто ни во что ставит малое, постепенно придет в упадок (Сир. 19). И именно этого Апостольский Престол опасается более всего: чтобы корень мира – славное апостольское исповедание – не осквернилось никакой трещиной кривизны, никакой заразой. Ибо если (да охранит Господь от этого! верим, что этого быть не может) произойдет что-либо подобное, откуда возьмем смелость противостоять заблуждению, да и как сможем потребовать исправления заблуждающихся? И если твое благочестие не может сохранить в мире и спокойствии народ одного государства, как же сможем мы справиться с совокупностью всех земель мира, если (да не случится того!) он будет охвачен нашим нечестием? А если весь мир исправится, отказав-шись от заблуждений отцов, то как же не исправиться народу одной страны, услышавшему истинную проповедь? Так что же, славный император, не хочу ли я мира между Церквами, наступление которого я бы с радостью принял, даже если бы это совершилось ценой моей крови? Но, умоляю тебя, давай взвесим, каким должен быть этот мир, и разберем это не как-нибудь, а по-христиански. Ибо каким же образом может быть истинный мир с тем, кто не сохранил в себе неоскверненной любви? А о том, какова должна быть любовь, нам ясно поведал апостол, сказавший: любовь от чистого сердца и доброй совести и нелицемерной веры (1Тим. I). Каким образом, спрашиваю тебя, будет она от чистого сердца, если подвержена пришедшей извне заразой? Как будет от доброй совести, если смешана со злом и обманом? Каким образом от нелицемерной веры, если пребывает с неверными? Все это мы уже не раз говорили, но необходимо вновь и вновь повторять, и не молчать до тех пор, пока будут оправдываться необходимостью мира; и поскольку наше дело не заключать мир (в чем нас упрекают недруги), а лишь мечтать о нем, мы покажем, каков есть единственно истинный мир, кроме которого другого быть не может. Ведь если поверить, что учение Евтихия, против которого неустанно предостерегает Апостольский Престол, нисколько не враждебно истинности католической веры, то оно может распространиться, усилиться и весьма укрепи ться, так что в полной мере станет ясно не только сколь оно само по себе враждебно христианской вере, но и сколь многочисленные и сколь губительные ереси может породить из своих нечистот. Если же (в чем мы уверены) это учение ни в коем случае не следует считать католическим, то я спрашиваю тебя, почему вы не сочтете нужным воспретить само общение с теми, кто явно им осквернен, ведь, согласно словам апостола: Они знают суд Божий, что делающие такие дела достойны смерти; однако не только их делают, но и делающих одобряют. (Рим. 1). И как нельзя, принимая соучастника извращения, не одобрять тем самым самого извращения, так нельзя отвергать извращение, принимая его последователя. Ведь по вашим законам преступники и их соучастники караются на суде равным наказанием, и не считается непричастным к преступлению тот, кто, хотя сам и не совершал его, был в дружбе и союзе с преступниками. Поэтому когда Халкидонский Собор, созванный в защиту католической веры, апостольской истины и единения, отлучил Евтихия, от которого пошло яростное отрицание <нашей веры>, то, не ограничившись этим, он наравне с ним поразил и его сообщника Диоскора и прочих. И таким же образом, чтобы, как и в любой ереси, не было никаких сомнений в оценке Церковью этих заблуждений, их последователей Тимофея, Петра и другого Петра – антиохийца – не стали осуждать поодиночке, вынося отдельное решение против каждого, но извергли всех одним ударом. И разве не стало очевидно из этого, что все они заодно, и подпадают под одно наказание; и все те, кто окажется их союзниками и сообщниками, заслуживают отлучения от католического и апостольского причастия, и поэтому мы с полным правом считаем, что Акакия следует изгнать из нашего сообщества, поскольку он предпочел перейти в стан неверных, а не пребывать в искренности католической и апостольской общности, хотя почти три года Апостольский Престол своими посланиями усердно стремился отвратить его от этого. Однако, он все же приобщился к другому исповеданию, и нам не оставалось ничего иного, как немедленно отсечь его от католического и апостольского сообщества, чтобы мы, уступив даже в малом, не казались бы из-за него зараженными общением с неверными. Но может быть, потрясенный таким наказанием, он раскаялся, пообещал исправиться, искупил свое заблуждение? Да мог ли смириться при мягком обращении тот, кого не образумили и суровые бичи? А коль скоро он погиб в вероотступничестве и отлучении, то имя его не может быть упомянуто в церковном поминовении, чтобы не открыть пути заражению. Поэтому либо пусть будет доказано, что чист от ереси тот, кто смешался с еретиками, либо вместе с ними будет исторгнут. А если же восточные епископы возражают, что Апостольский Престол этого им не предписывал, так это либо потому, что они сами своими письмами уведомили Апостольский Престол в необ ходимости законного принятия в лоно церкви Петра, или даже оказались чуть ли не причастными к незаконному возвращению того, чьего отказа от ереси они доказать не смогут, как не смогут и сами оправдаться в пособничестве еретикам. Потому что если бы они стали доказывать, что они через посредство Акакия единогласно сообщили Апостольскому Престолу о принятии Петра, то были бы вынуждены признать, что им через него же было письменно отвечено. Авторитет же Апостольского Престола, вознесенного во все христианские века над всею Церковью, подтверждается и канонами Святых Отцов, и всей традицией. А если кто выступит против установлений Никейского Собора, то это дело должно быть рассмотрено в самой общине, а не выноситься на всеобщее обозрение. А по их мнению, пусть кто угодно принимается опровергать и поучать Апостольский Престол. Пусть, следовательно, изгонится имя того, кто, выступая против вселенской общности, ратует за разделение Церквей; и вновь вернется искренний мир веры и общности и единство, и тогда кто у нас восстанет или только попытается восстать против издревле установленного порядка, пусть преследуется надлежащим образом и по закону. И тогда станет ясно, кто подобающим поведением сохраняет форму и традицию предков, а кто, неуважительно нападая на них, думает, что, прибегнув к воровству, может сравняться с другими. Мне могут возразить от лица константинопольского народа, что соблазна, то есть Акакия, никак нельзя изгнать. Я промолчу о том, что константинопольская чернь больше выказывала приверженность и некогда изгнанному еретику Македонию, и недавно смещенному Несторию, чем раскаянно прислушивалась к старейшим преторам. Молчу о том, что те, кто был крещен этими преступными главами, пребывают в католичестве, не подвергаясь никакими преследованиями. Молчу о том, что теперь лишь увеселениями авторитет вашего благочестия сдерживает народные волнения. Поэтому намного важнее для необходимости спасения своих душ, чтобы повиновалось вам множество константинопольских жителей, если бы под вашим водительством они были бы обращены к католическому и апостольскому единству. Ибо, великий император, если (да не случится так) кто-либо попытается выступить против государственных законов, то ты бы ни по какой причине не смог бы этого потерпеть. А как ты считаешь, разве не на твоей совести лежит то, чтобы вверенный тебе народ направлялся к чистому и искреннему божественному благочестию? И наконец, если не следует обидеть душу народа одной общины, чтобы (если это потребуется) божественные дела пришли в надлежащее состояние, то насколько больше, чтобы не оскорблять божественного, мы благочестивую веру католической общности не должны вообще оскорблять и не можем? И однако они же требуют, чтобы мы исцелили их. Следовательно, пусть позволят сведущим вылечить себя лекарствами, иначе (да не случится того), вступив в их гибель, вместе сними можем погибнуть, а не спасти. И теперь остав- лю на твоей совести решать, к чему следует более стремиться с божественной точки зрения: либо, как мы жаждем, сразу всех вернем к истинной жизни, либо, как они требуют, устремимся к явной смерти. Но до сих пор Апостольский Престол, подносящий им лекарства, продолжают называть гордым и кичливым. Так часто поступают слабые – больше обвиняют врачей, надлежащими советами возвращающих к здоровью, чем соглашаются отказаться от своих вредных пристрастий или осудить их. Если высокомерны мы, потому что подаем необходимые душам лекарства, то как же назвать тех, кто от них отказывается? Если высокомерны мы, говорящие, что нужно подчиняться установлениям Святых Отцов, то как же назвать тех, кто возражает против этого? Если надменны мы, с чистым и нескудеющим напряжением стремящиеся сохранять почитание Бога, как же назвать тех, кто думает и говорит против божественного? Такими и считают нас прочие, заблуждающиеся, поскольку мы не разделяем их безумия. Однако сама истина указывает, где на самом деле обитает строптивый дух гордыни.

И пусть не говорят, как это вошло в обыкновение, что если признается Халкидонский Собор, то должны соблюдаться все решения, которые были на нем приняты. Или что все решения Собора следует признавать безоговорочно, а если что-либо отвергается, то вообще его не следует признавать. Итак, пусть знают, что одно – то, что было принято в согласии со Священным Писанием и преданием Святых Отцов, по правилам и канонам Церкви, в соответствии со всеобщей верой и католической и апостольской истиной, ради которой Апостольский Престол и созвал этот Собор, и одобрил его по завершении, то это безо всяких оговорок принимается всею Церковью, другое же, что было там высказано несоответственно и даже скорее легкомысленно, чего никак не поручал Апостольский Престол и что, как известно, сразу же было отвергнуто престоятелем Апостольского Престола, а затем и его преемниками, несмотря на требование императора Маркиана.⁸ Об этом и тогдашний глава Константинопольской Церкви Анатолий заявил, что и он сам этого не принимает и подтверждает, что это находится во власти предстоятеля Апостольского Престола. Так вот, это другое Апостольский Престол не принял, потому что он ни за что не потерпит того, что противоречит привилегиям Вселенской Церкви. Так что же? Если в священных книгах, которые мы почитаем и которым следуем, встречается и язычество, и рассказы о преступных деяниях, разве должны мы равным образом и это почитать, и этому следовать, на том основании, что это содержится в священных и достопочтенных книгах? О святом Петре, первом из апостолов, написано, что он, стремясь проповедовать благодать Нового Завета так, чтобы не отходить от установлений закона ветхого, действовал как бы в подражание иудеям и язычникам. Так неужели по этой причине должно подражать тем его деяниям, которые по заслугам осудил и его соапостол и которых сам он впоследствии неуклонно избегал, и принимать наравне с тем, что он, будучи первым из апостолов, проповедовал ко спасению? Неужели же истинное его учение следует отвергнуть вместе с тем, что возникло вследствие человеческой слабости, или же принять его беспомощное незнание вместе с совершенным учением? И неужели же и в книгах самих еретиков не найдется многого, что являлось бы истинным? И неужели же истину следует отвергнуть потому, что отвергаются книги еретиков, содержащие много лживого? И разве следует принимать их лживые книги на том основании, что кое-где в них содержится истина, которую невозможно отрицать? Апостол говорит: «Все испытывайте, хорошего держитесь» (I Фес. 5, 21), Мы знаем, что апостол (Деян. 10) заимствовал кое-что даже из языческих книг. Но неужели из-за этого следует принимать все, что утверждается в этих книгах? Сам апостол (Фил. I) говорит, что множество проповедников по-разному проповедует Христа, но следует принять Христа, как бы Его ни проповедовали, но он не утверждает тем самым, что не нужно избегать той проповеди, когда проповедуется неверно. Он сам жалуется (Фил. 3, 2) на «злых делателей», у которых, как он учит, одно нужно отвергать, а другому следовать. Эти и подобные примеры учат нас, и божественные свидетельства подтверждают, что не все кем-то сказанное или где-то написанное следует без разбору принимать, но, нужно, позаимствовав благое, отвергать вредное. Грешный человек карается смертью, и однако же смерть, на которую осудили Иисуса Христа, покарала дьявола, потому что когда не было причины смерти, то есть греха, то не нужно было нести наказание. Приговор угрожает или выносится заблуждению. И приговор, вынесенный этому заблуждению, никогда не подлежит отмене. Итак, поскольку заблуждение как таковое никогда не перестанет быть заблуждением, постольку оно никогда не освободится от вынесенного приговора, и поскольку признается, что заблуждение подлежит каре, то сколь долго оно ни будет ей подлежать, это будет правильным. Итак, пребывающие в этом заблуждении подпадают под приговор этому заблуждению, и пока они в этом грехе пребывают, они никак не могут быть освобождены, как и само заблуждение, в котором они упорствуют, не может быть оправдано. Ибо само заблуждение никогда не получит оправдания, но лишь те, кто действительно от него отойдет и откажется. Следовательно, пока заблуждение пребывает в них, оно несет свое осуждение, которое никогда не исчезнет, потому что заблуждение всегда заслуживает наказания. И причастные этому заблуждению либо навеки причастны наказанию, если они не перестанут упорствовать в своем заблуждении, либо, если они отступятся от него, как только станут непричастными заблуждению и отделятся от него, вследствие этого станут непричастными и наказанию этого заблуждения. Заблуждающийся, которому присуждается наказание, подлежит этому наказанию, пока он пребывает в своем заблуждении, потому что заблуждающийся не может оставаться без наказания за заблуждение. И это наказание вечно и никогда не может быть отменено, доколе он упорствует в своем заблуждении. Если же он перестанет упорствовать в заблуждении, наказание, к которому навеки присужден заблуждающийся, для не заблуждающегося, то есть ставшего другим по сравнению с тем, кому оно было вынесено, не только не может быть вечным, но не является уже и наказанием. Ибо он уже не тот, кому оно было вынесено. Ведь оно было вынесено заблуждающемуся, а не, тому, кто не заблуждается. Ибо заблуждающийся присужден к нему навечно, и оно навеки связывает заблуждающегося, а над свободным от заблуждения уже не имеет силы. И пусть заблуждающемуся наказание было определено навечно, пусть было сказано, что от него никогда нельзя освободиться. Оно пребывает неизменным, но совершенно очевидно, что этот приговор означает, что наказание не отменяется, пока тот, кому оно было вынесено, пребывает в своем заблуждении. Не заблуждающемуся, однако, не может быть наказания, поскольку не заблуждающемуся оно не должно выноситься. Итак, то наказание, которое следует заблуждающемуся, никак не изменяется и не отменяется. Следовательно, оно выносится тому, кто под него подпадает, не может быть никогда отменено для того, кому предназначено, а над тем, кто под него не подпадает, не имеет власти, следовательно, оказывается безосновательным и не имеет прав в том случае, где нет повода для его существования. Священное писание изобилует примерами правосудия такого рода. Говорится: «Да исчезнут грешники с земли, и беззаконных да не будет более. Грешники да перестанут быть грешниками. Да исчезнут, то есть отступятся от своих грехов.» (Псал. 103). Впрочем, если бы грешники, следуя словам пророка, исчезли бы, так, что их совершенно не осталось бы, кого мог бы спасти наш Искупитель, Который пришел призвать не праведников, а грешников (Лк. 5)? Или о ком говорит апостол: «Христос пришел в мир спасти грешников, из которых я первый» (1Тим. I, Рим. 5)? И: «Бог послал Сына Своего, ибо мы были грешниками» (Гал. 4) и прочее того же рода? Поистине большая часть грешников погибнет совершенно, до конца упорствуя в своих грехах, и по отношению к ним этот приговор останется неизменным и никогда не отменится; однако каким же образом этот же приговор останется неизменным по отношению к тем грешникам, которым он был вынесен навечно, но которые не остались таковыми, то есть не упорствовали до конца в своих грехах? Ведь и они погибнут; но это грешники, обреченные не на вечное наказание, на искупление; и соответственным тому, как грешники погибнут, будет для них и приговор: либо продлится до тех пор, пока они не перестанут быть грешниками, или же сделает так, чтобы грешников не стало. В последних приговор исполнится до конца, погибающих грешников он уже никогда не исправит. И этот же приговор не может оставаться в силе для негрешников, потому что над теми, против кого он не был обращен, не имеет никакой власти. Таким образом получается, что ни сам по себе, ни при каком-либо посредстве этот приговор не отменяется, и, сохраняя свою силу в отношении тех, против кого направлен, отчуждается от тех, которые не подпадают под его действие. Но, оставаясь неизменным, он не может применяться к тем, кому он не был вынесен. Господь сказал, что согрешившим на Духа Святого не простится ни в сем веке, ни в будущем. (Мф. 12).

А скольких мы знаем грешащих на Святого Духа, то есть различных еретиков, ариан, евномиан, македонян, которые, обратившись к католической вере, получили здесь отпущение своей хулы и надежду на будущее прощение? И от этого не становится неистинным приговор Господа и не считается, что его можно каким-либо образом отменить, поскольку в отношении грешников, если они упорствуют, он вовеки пребудет неизменным, а к тем, кто перестал быть грешником, он неприменим. Так следует понимать и эти слова блаженного апостола Иоанна: «Есть грех к смерти. Не о том говорю, чтобы он молился. Но есть грех не к смерти. О том пусть молится.» (1Ин. 5): есть грех к смерти – пребывающим в этом грехе; и есть грех не к смерти – отходящим от этого греха. Итак, нет никакого греха, об отпущении которого либо не молила бы Церковь, либо властью, данной ей от Бога, не могла бы отпустить отрекшемуся от него или утешить раскаивающихся, о чем говорится: « Что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе» (Мф. 18, 18). В чем бы ни состояла вина, сколь бы страшной и сколь великой ни была, приговор ей остается в силе, приговор, о котором сказано, что его никогда не отменить: он имеет бессрочную власть. Все это следует учесть и при рассмотрении приговора, вынесенного Акакию, где ему хотя и было сказано «никогда не будешь помилован», но однако не было добавлено: даже если одумаешься, даже если отступишь от своего заблуждения, даже если перестанешь строить козни. Из всего этого ясен смысл сказанного: никогда не будешь помилован, имеется в виду, оставаясь таковым, каким был осужден, а не став таким, который должен быть оправдан как не подлежащий осуждению. И так как он не подлежал обвинению, поскольку не было причины для обвинения, то безусловно был бы оправдан, поскольку оказалось бы, что он должен быть оправдан как не подпадающий под необходимость действия данного приговора, ибо, став другим и освободившись от осуждения, он был бы оправдан, поскольку по отношению к таким людям приговор ни в коем случае не остается неизменным. Но разве он посылал, просил, требовал и был отвергнут? Итак, он сам сделал свой приговор не подлежащим отмене, потому что предпочитает оставаться таким, который никак не может быть помилован, и не желает становиться таким, против которого приговор, остающийся в силе по отношению к упорствующим, не может оставаться неизменным, потому что против ставшего не таким не имеет прежней силы. И, как уже было сказано, этим опасным примером были еще больше увлечены те, кто должен подпасть под тот же приговор и кто должен стремиться, чтобы не остаться такими, кому этот приговор будет вынесен безвозвратно, и постараться начать быть такими, для кого этот непреложный приговор может быть отменен. Потому что, если они не останутся такими, для кого вынесенный приговор не может быть отменен, а, повторяю, станут не такими, то приговор может быть отменен; а Акакию, не пожелавшему быть не таким и пребывающему таким до самого конца, и приговор пребывает непреложным: не желающему стать не таким приговор не может быть изменен. Разве не было у Акакия стольких предшественников, примеру которых он мог бы следовать: они, оказавшись замешанными в Эфесский разбой,⁹ все же смогли признать свою вину? А ведь (хотя этого и не было сказано) могли бы заслужить вечное осуждение, если бы не одумались и не стали бы не такими, каковыми будучи, заслуживали вечного осуждения, и так заслужили отмену направленного против них приговора, отступившись от причины вечного осуждения, а если бы они упорствовали, осуждение осталось бы непреложным. Итак, нет никакой разницы, ничем не отличается, провозглашают ли кого-нибудь никогда не подлежащим прощению или не провозглашают, и поскольку церковный приговор касается лишь виновных и кознодеев, постольку ему <Акакию> никак не может помочь то обстоятельство, что он не был провозглашен никогда не прощаемым, но если он и далее будет пребывать в своем заблуждении, то безусловно станет не подлежащим помилованию, и не избежит этого никак, кроме как став не таким; так, нельзя кого-нибудь осудить заранее, и если сказано, что никогда нельзя будет помиловать, то это означает, что никак нельзя будет его помиловать, если он будет упорствовать в пребывании таким, каким он был осужден, и никогда не будет помилован, оставаясь таким, каким он был обвинен. А что не добавлено, даже если раскается и исправится, то безо всякого сомнения ясно, что тогда будет свободным, поскольку стал не таким, о котором было сказано, что он не подлежит помилованию, но стал таким, о котором не было сказано, что он не подлежит помилованию, то есть очистился и исправился и, следовательно, может быть помилован. Заметим, что тем, кто говорит хулу на Святого Духа, если они раскаиваются и исправляются, прощается и здесь, и в будущем веке, и это не значит, что приговор Господа может меняться: он остается неизменным против тех, которые сами остаются неизменными, а не против тех, которые стали другими. Пока они пребывают в грехе, они таковы, кому не будет прощения. Когда же отойдут от этого, делаются не теми, кому было сказано, что не простится им. И поэтому может не отпуститься ни здесь, ни в будущем веке тем, кто не стал такими. Иначе (да не случится того!) покажется, что Церковь напрасно возвращает их в свое лоно. Однако поскольку она не может обманываться, то это нужно понимать таким образом, что приговор Бога остается неизменным, а изменения могут происходить лишь с нами. Итак, Акакий таков, кому вынесен приговор без права помилования. И таким он и остался до самого конца, таким и не перестал быть. Итак, он и сегодня таков, каковому был вынесен приговор. И не таким уже не может быть, и, следовательно, пребывая таким, никогда не должен быть оправдан: каковой если бы перестал быть таковым, то для не такового не остался бы неизменным приговор, потому что не такой, о каком было сказано, что он никогда не подлежит помилованию, может быть прощен, и для не такового утрачивает силу невозможность помилования, и поэтому может случиться, что он подлежит помилованию. Но с этим не согласился Апостольский Престол, этого не добился император и не поддержал Анатолий. Все (как сказано) во власти Апостольского Престола. Итак, что на Соборе одобрил Апостольский Престол, то сохраняет свое значение, а что отверг, не может иметь силы: и только у Апостольского Престола есть право определять, что Собор постановил принять несоответственно порядку, а Собор призван не выносить повторный приговор, но вместе с Апостольским Престолом исполнять прежний. Все то, что было сказано об одном человеке, либо оставшемся таким, какой по заслугам был присужден к наказанию, либо ставшем не таким и освобожденным от того приговора, который не такому не был вынесен, может быть отнесено и к любому государству, и к народу, и к племени, и ко всему миру.

Ибо о мире сказано, что он погибнет, – а слово Божие не может быть ложным, и тем не менее оно не исполняется, если мир отходит от неправедных устремлений. Так, Тир, и Берит, и Газа (Иер. 47), и Египет обречены были погибели, а потом в Евангелии (Лк. 10) узнаем, что они спасены. Итак, погибнут двояким образом: или упорствуя в том, чему был вынесен такой приговор, или отступившись от того, из-за чего были подвергнуты такому приговору, и ставши иными: и тогда вынесенный им прежде приговор уже не будет относиться к изменившимся, поскольку он был вынесен тем, какими они были, а не тем, какими они стали. Так Бог устами пророка Исаии обрек погибели род Иудейский: Ибо огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их (Ис. 6). Ибо здесь ясно видна невозможность исправления и исцеления, и отнимается сама надежда на то, что они одумаются. Однако мы знаем, что из этого народа вышли апостолы и первая Церковь, и тысячи людей в один день были спасены крещением (Деян. 2). Они остались такими же, кому был вынесен тот приговор, и не были допущены к спасению через исправление, и по Божьему приговору обречены были погибать в своем беспутстве, и не через собственное исправление, не своим пониманием или движением, не своей добродетелью или возможностью они были обращены, чтобы спастись, но милостью Божией были спасены, чтобы обратиться. Да не обратятся, сказал Он, чтобы Я исцелил их, то есть чтобы не по своей воле, не своими силами, на которые они только и полагались, не признавая лишь свою справедливость и считая, что они не должны быть подвластны справедливости Божией, полагаясь на свои силы и не предавая себя божественному милосердию и просветлению. И это чувство гордой самонадеянности оставляется в них именно затем, чтобы они не обратились собственными устремлениями, опираясь лишь на себя, как они считали возможным, но чтобы Я исцелил их, чтобы не по их заслугам, происходящим из их возможностей, даровалась спасительная милость: и милость не была бы милостью, если бы она не даровалась милостиво не заслужившим ее, но присуждалась бы, словно плата за заслуги. Итак, следовательно, да не обратятся сами, чтобы Я исцелил их: но исцелятся милостью, словно они обращаются, чтобы познать смирение Христа. Так и в тех, и в других, то есть и в пребывающих в том, чем был вызван приговор, и в спасенных затем, Божий приговор остается неизменным, и однако они в нем пребывают; таким удивительным образом приводятся они к спасению, что этот приговор не кажется изменившимся, но при том, что он не отменяется, спасение даруется им не по их заслугам, а предстает божественным даром. И если этого боятся даже касаться те, кому позволено судить лишь о мирских делах, а не заниматься божественным, и не считают, что это находится в их власти, то каким же образом они дерзают судить о тех, кем вершатся дела веры?

До пришествия Христа было так, что некоторые люди, все же, образно говоря, более предназначенные к исполнению внешних обрядов, были одновременно и царями, и священниками. Священная история повествует о том, что таковым был Мелхиседек (Быт. 14). Чему стал подражать и дьявол, всегда стремящийся тиранически присвоить себе все соответствующее божественному почитанию, так что языческие императоры одновременно провозглашались и великими понтификами. Но после рождения истинного Царя и Священника ни один император не присваивал себе имени священника, ни священники не притязали на царский сан.

И хотя в Нем Самом, то есть в истинном Царе и Священнике сочетались корни и царского, и священнического родов, однако Христос, помня о человеческой слабости, так разделил обязанности каждой из этих великих властей между различными действиями и даровал им различное достоинство, чтобы это благоприятствовало их спасению, и удержал от великой власти, желая исцелить их спасительным смирением и не дать им быть вновь захваченными человеческой гордостью, чтобы и императорам- христианам ради вечной жизни необходимы были священники, и священники бы подчинялись императорам в ведении мирских дел: поскольку духовное отстоит от плотского, то никакой воин [Иисуса Христа] не связывает себя делами житейскими (2Тим. 2, 4), и наоборот, тому, кто занят делами светскими, не должно заниматься делами божественными, чтобы соблюдалась и скромность обоих сословий и ни одно из них чрезмерно не возносилось и каждое наилучшим образом подходило бы к определенной ему деятельности. И вот, коль скоро все так устроено, то достаточно очевидно, что мирская власть не может ни обвинять, ни оправдывать священника. И чтобы окончательно доказать, что александриец Петр никоим образом не мог быть оправдан одним лишь императорским приговором, без наличия согласия священников, зададимся вопросом, приговор какой из двух властей будет иметь больший вес. Если признаем, что приговор епископов уступает по значению приговору императора, то все равно придем к тому, что помилование, заранее предписанное светской властью и объявленное императором, не будет иметь силы, а последовавшее за ним согласие епископов покажется скорее лестью, чем законным освящением. Если же, напротив, согласие священников имеет большую силу, то надо объявить, кем и когда оно было вынесено, совершено ли это по церковному уставу, соответствует ли традиции Святых Отцов, не противоречит ли обычаям предков, предшествовало ли его вынесению надлежащее исследование вопроса. И здесь, несомненно, следует разобрать, было ли это решение принято собором, – ведь очевидно, что только в таком порядке может совершаться снятие отлучения или его наложение; было ли это дело передано Апостольскому Престолу, главенствующему над прочими кафедрами, по чьему приговору Петр и был осужден – ведь именно такого порядка требует церковный устав; та ли кафедра его оправдала, какая и осудила; а если осудившая кафедра не только не сняла обвинения, но и не знала об оправдании, то может ли он быть оправдан. Если все это не так, то каким образом, по какому обычаю александриец Петр претендует на оправдание, если он не был оправдан священниками в соот ветствии с законами и церковными правилами и не может быть освобожден светской властью помимо Церкви? На это возразят: император не сам освободил его, но потребовал освобождения от священников. Тем более священникам нужно было убедить императора добиваться оправдания законным путем, то есть того, чтобы все это произошло по закону и все вышесказанное осуществилось через церковные установления: особенно когда речь идет о предстоятеле второй по значению кафедры, и его не имеет права оправдывать никакая другая кафедра, кроме Апостольского Престола. Ведь низший высшего освобождать не может. Только высшая власть может оправдывать низшую. Поэтому главы низших кафедр, без сомнения, сознававшие, что ни за что не могут оправдать превосходящего их по рангу в отсутствие Апостольского Престола, в особенности того, кто был им известен как осужденный приговором Апостольского Престола, своим вероломным освобождением не только его не оправдали, но и себя запятнали. Итак, оправдание Петра в любом случае не имеет законной силы, потому что не могут оправдать ответчика те, кто сами стали виновными в вероломном оправдании, и, изгнав отовсюду католических священников и призвав на их место еретиков либо тех, кто явно запятнал себя общением с еретиками и даже ложной верой, они не только не смогли оправдать своего сообщника, но и сами не могут быть оправданы. И они настолько же погрешили против церковных канонов, насколько осквернили священную безупречность духовенства общением с неверными, так что впору им самим быть ответчиками на подобном суде. Ибо по всему Востоку тот из католических священников, кто устоял в вере, изгнан, а удержался тот, кто согласился с заблуждением и не отказался от общения с заблудшими.

Итак, какое же суждение могут вынести о заблуждении те, кто явно сам всегда заблуждается, и, смешав воедино вероисповедание истинных христиан и еретиков, смутил все кафедры чистой и истинной веры, возмутил католическую и апостольскую чистоту? Вот кто смог оправдать ответчика, те, кто сами должны стать ответчиками. Вот с кем пришлось сойтись собору для оправдания ответчика. Если придерживались веры и католической общности, почему изгонялись католические предстоятели? Если изгонялись католические предстоятели, разве не еретикам это было на руку?