Глава 3. Видения патриарха Никона и их роль в структуре его посланий царю

В «Известии о рождении и воспитании и о житии» патриарха Никона, составленном патриаршим клириком Иваном Шушериным, есть два рассказа о видениях патриарху Никону, содержание которых он, возможно, слышал от самого святителя. Видения знаменовали наиболее важные этапы в жизни патриарха: первый рассказ о видении связан с началом жизненного пути будущего патриарха, второй – с окончанием его. Однажды Никону, послушнику старца Елеазара Анзерского, – рассказывает И. Шушерин, – в сонном видении представился сосуд, до краев полный семян. Человек, стоявший рядом с сосудом, обратившись к Никону, сказал: «Исполнилась мера твоих трудов». Обернувшись, Никон нечаянно рассыпал семена, когда же собрал их, сосуд оказался не таким полным, как был. Автор трактует этот сон как отражение неблагоприятной ситуации, сложившейся между Никоном и Елеазаром Анзерским⁴⁶⁸. Рассказ о сне Никона отсутствует в краткой редакции «Известия» И. Шушерина, автор которой, вероятно, по-другому понял этот эпизод: Никон добился в своей жизни всего сам, своим трудом, но сам же и разрушил то, что создал, а когда попытался вернуть, собрать все заново, уже не достиг прежнего величия. Такая трактовка могла «снизить» образ главного героя⁴⁶⁹. Второе видение патриарху Никону – некоего «благообразного юноши» – было, как свидетельствует И. Шушерин, в Ферапонтовом монастыре, в ссылке. Никон, а с ним и протопоп московского большого собора Михаил, как рассказывает автор, очутились в неизвестном огромном каменном здании, и Михаил звал Никона на освящение некоей церкви. Вместе они проследовали из палаты в палату, дивясь красоте сооружения. И тут появился некий юноша, который интересовался у Никона, нравится ли ему здание и знает ли он, чье оно. Затем юноша сообщил Никону, что здание это построено его, Никона, терпением и призвал патриарха к усердию в прохождении жизненного пути⁴⁷⁰. Включение рассказов о видениях в жизнеописания людей для дальнейшего их прославления – общее место в агиографии. «Известие» о Никоне, созданное после смерти патриарха, в определенной степени готовило почву для прославления как самой личности патриарха Никона, так и его деяний. Однако рассказы о собственных видениях Никона, которые находятся в его сочинениях, представляют значительно больший интерес, поскольку выражают собственную точку зрения автора-визионера на определенные события его биографии и не являются плодом художественного вымысла агиографа, составляющего посмертное жизнеописание патриарха.

Мне известны семь рассказов о видениях патриарха Никона, которые записаны самим автором. По тематике их можно разбить на две группы. Первую составят видения, содержание которых связано с прославлением валдайского Иверского монастыря, возводимого по инициативе патриарха Никона в Новгородской епархии с 1653 г. В феврале 1654 г. патриарх Никон перенес в монастырь частицы мощей четырех московских святителей Петра, Алексия, Ионы, Филиппа и мощи святого Иакова Боровичского чудотворца. Два рассказа о явлениях Никону святых – покровителей обители содержатся в сборнике «Рай мысленный», издание которого осуществлено в типографии Иверского монастыря в 1658 – 1659 гг. доя прославления обители⁴⁷¹. «Слово» о создании Иверского монастыря, куда входят рассказы о видениях Никона и перенесении мощей этих святых, чудесных явлениях над Иверским монастырем, написано самим патриархом Никоном⁴⁷². Во вторую группу входят видения, содержание которых связано с епископским служением Никона. Рассказы об этих видениях включены Никоном в его послания царю. Эти видения случаются в наиболее напряженные моменты жизни Никона. Они разделены мной на три группы, которым даны условные названия.

1)«Знаковые» видения – их содержание определяло судьбу Никона, его карьерный рост от новгородского митрополита до московского патриарха. В соответствии с требованиями явившихся Никону святых он организовывал свою жизнь [видения Филиппа митрополита в Соловецком монастыре (июнь 1652 г.) – «соловецкое» (1652-№ 8, л. 19 об.) и московских святителей Ионы и Петра в Воскресенском монастыре (18 декабря 1664 г.) – «воскресенское» (1664-№ 14, л. 47 – 46)]; божественным откровением определилось пастырское служение будущего патриарха Никона [видение венца от Спасова образа в Новгороде (19 марта 1650 г.) – «новгородское» (1650-№ 1,л. 124)];

2)«Царское» видение, содержание которого адресовано царю Алексею Михайловичу в декабре 1661 г.: митрополит Петр показал Никону пожар в царских палатах (1661-№ 9, л. 253 – 254);

3)«Монастырское» видение – из Ферапонтова монастыря в июле 1675 г. Никон писал царю о бесах, в облике жителей Кириллова монастыря досаждавших ему и его старцу во время сна (1675-№ 34, л. 218 – 219).

Рассказы о собственных видениях Никона не бытовали самостоятельно, а становились частью его более обширных повествований. Наличие видений внутри разнообразных жанровых структур – характерная особенность средневековой письменности. В древнерусской литературной традиции можно встретить видения в составе житийных памятников, сказаний о монастырях или в летописных повествованиях; сочинения русских публицистов пестрят самыми разнообразными по форме и содержанию видениями; хотя в традициях древнерусской письменности бытовали и частные видения. Заключая рассказы о своих видениях в другие жанровые структуры, патриарх Никон действовал в традициях средневековой культуры, в которой основная цель видения заключалась в том, чтобы открыть «истины, недоступные непосредственному человеческому познанию»⁴⁷³.

Жанру видений посвящен ряд специальных работ⁴⁷⁴. Обобщая предшествующий теоретический опыт, можно заключить, что видение, как самостоятельная жанровая единица, строилось по определенной схеме: 1) молитва или раздумье тайнозрителя, после чего он впадает в «тонок сон»; 2) собственно видение – появление чудесных сил, которые сообщают тайнозрителю «откровение» или побуждают к действиям; 3) испуг визионера; 4) разъяснение смысла «откровения»; 5) рассказ тайнозрителя об увиденном, приказание о проповеди «откровения» среди народа. При включении видения в ткань повествования другого художественного полотна эта схема, как правило, не выдерживалась и изменялась в зависимости от целей автора. Обратимся к текстам видений патриарха Никона.

Видения, прославляющие Иверский монастырь, построены Никоном по традиционной схеме. Автор подчеркивает, что они происходят во сне: перед отъездом в монастырь «к воскресению пред всенощным ... // И се вижу такоже и в сонном видении...» (л. 54 об. – 55); или уже в монастыре: «в нощь к суботе февраля ко 25-му дни мало ми возлегшу и в сон тонок снидох» (л. 62). Границу между видением и реальностью Никон обозначает типичными выражениями: «воспрянув от сна» и «востав от сна». В соответствии с требованиями жанра, традиционными этикетными выражениями Никон фиксирует ощущаемое им чувство страха, испуга в видении: «Аз же ужаснувся от того словеси» (л. 55); об увиденном Никон рассказывает митрополиту Макарию и монастырским властям: «...исповедав сущим со мною: господину Макарию, митрополиту Новгородъцкому, и тоя обители архимандриту Дионисию, и вяжицкого монастыря архимандриту Евфимию, и спасскому игумену Феодосию и прочиим ту о видении том» (л. 62 – 62 об.). Видения Никон связывает с мыслями о строительстве монастыря, при этом патриарх не обращается к Богу с молитвой о помощи в сооружении обители, наоборот, автор подчеркивает, что все совершается само собой: «...и помышляющу, како отити во святую обитель, и в таком помышлении уснух» (л. 54 об. – 55) или «И посем же внидох в келию и помышляющу ми о всем том монастырском строении и утрудившися от путнаго шествия...»(л. 61 об. – 62). Божий промысел и покровительство святых в создании валдайского монастыря Никон подчеркивает и такой деталью: он не узнает явившихся ему в видении святых. В первом видении святые, как будто собравшись с патриархом в дорогу, сами «представились» Никону: «Аз же вопросих, занеже не познавающу ми их, и един от них поведа ми: „Мы есмы Петр и Иона и Филипп"» (л. 55). Размышления Никона по окончании видения объясняют, что принесение в Иверский монастырь частиц мощей именно этих московских святителей обусловлено не личным решением патриарха Никона, а продиктовано ему свыше: «...и недоумевахся, что хощет се быти. Помыслих: не просто сему быти. И паки вложи ми ся в мысль, яко да возму части и от мощей святых чудотворец Петра и Ионы. И // сему же сбывшуся верно ми бысть, яко от Бога всему тому аз быти верова» (л. 55 – 55 об.).

Во втором видении святой так и остается неизвестным Никону: «И се видех свет мног на месте, идеже святая та обитель строится, яко во дне, и некоего человека на некоем высоком месте устроеном лежаща нага светла телесем... мне же мнящу мертва суща. И пришед, хотящу ми. И егда наченшу ми онему творити, видех у лежащаго руки, яко благословящия, и отпрятовашеся, яко жив, и руки своя складоваше на перси своя по чину» (л. 62), а узнавание происходит только на следующий день, когда патриарх в присутствии митрополита и монастырских властей вскрывает нетленные мощи Иакова Боровичского и по останкам святого отождествляет его с тем «некоим человеком» из своего видения: «В суботу же по совершении святыя литоргии пев молебная и вземше святыя мощи с ветхою древяною ракою, яко да преложим святыя мощи Иякова от ветхия в новую сребряную раку, и открывше, видех святыя руки Ияковли, якоже видех во сне благословящими, и святыя его перси нетленны. И положих тако, якоже видех во сне по чину на святыя его перси» (л. 62 об.). Цель этого видения Никона не только прославить монастырь, но и создать почву для местного почитания и прославления святого Иакова Боровичского. Не случайно сборник «Рай мысленный» открывается гравюрой с изображением святого Иоакова Боровичского, Христа ради юродивого (л. 1 об.). Дело в том, что достоверных сведений о происхождении и жизни праведного Иакова не сохранилось. По преданию, он сын простых поселян (ремеслом судовщик или бурлак), будучи молодым, принял юродство и погиб от удара грома⁴⁷⁵. На иконах блаженный Иаков изображается в отроческом возрасте со скрещенными на груди руками⁴⁷⁶ – как раз на эту деталь (скрещенные на груди руки) обращает внимание Никон, описывая мощи святого. Тело будущего местночтимого святого в полуразрушенной колоде весной 1540 г. было принесено на льдине по реке Мета к селу Боровичи в Новгородской области. По преданию. местные жители три раза отталкивали льдину от берега, трижды она возвращалась обратно. Праведник Иаков явился во сне нескольким жителям, после чего гроб с телом отрока был перенесен в построенную на берегу часовню. Последовавшие от мощей чудеса тщательно фиксировались при новгородском архиепископе Феодосии. По благословению московского митрополита Макария осенью 1544 г. мощи были перенесены в боровичскую церковь Сошествия Святого Духа⁴⁷⁷. После 1572 г. установлено всецерковное празднование святому⁴⁷⁸. Со временем почитание блаженного Иакова пришло в упадок. Зная об этом, патриарх Никон писал в «Слове» о создании Иверского монастыря: «Слышав же и о мощех святаго праведнаго Иякова Боровицкаго, яко велик есть в чудесех, обаче ово от // скудости монастырю, ово за нестроение настоятелей никим же брегомы есть честныя те мощи; и ни службе святей содеватися на много время, ниже иерею ту быти за многое нестроение. Еще же приложися и о сем желание, яко да принесше мощи святаго праведнаго Иякова Боровицкаго чудотворца в новой той Ивирский монастырь» (л. 54 – 54 об.). Для прославления святого Никон использует характерные для житийной традиции символы и метафоры, связанные с понятием «света»: «свет мног на месте» и «светла телесем». Устойчивые метафоры «свет над будущим монастырем» и «святой – свет, светильник» представляют собой наиболее употребительные варианты получившего большое распространение в славянских агиографических памятниках топоса светящегося столпа как сакрального знака, призванного свидетельствовать святость места или человека⁴⁷⁹. Кроме того, при описании тела нагого человека, показавшегося Никону мертвым, автор стремится зафиксировать мельчайшие детали, которые свидетельствовали бы о том, что тело не подверглось порче: чистота тела человека «светла телесем» полностью видна, поскольку, как замечает Никон, человек «точию о нужных телеси некия рубы имяше»; фиксируя возникшее желание «нечто ему милостиво сотворити или одеяти наготу телесе его», Никон тем самым подчеркивал, что человек выглядел как обыкновенный смертный, при виде открытого и незащищенного тела которого возникало естественное желание помочь ему. Описывая подробно тело нагого человека и фиксируя свои чувства, возникшие при созерцании его, Никон тем самым подтверждал нетленность мощей святого. Отдельными деталями описание мошей праведника Иакова, сделанное Никоном, напоминает акт свидетельствования мощей блаженного, составленный первой церковной комиссией 1544 г.: «...глава вся цела и плоть его присохла к костем... на обеих странах плоть личная от щек оттянулась и исхла... рука левая по локоть с костью по запястье с телом засхла и нохти и персты все цело, а левая рука благословенная, а правая рука по локоть с костью, два перста у ней, а иные поотпали, а на перстех плоть и нохти есть... лежат кости обнаженны»⁴⁸⁰. Благословляющий жест, который в видении некий человек «требовал» сохранить нетронутым, а затем воспроизведенный Никоном на мощах святого после их вскрытия, становился знаком покровительства Иверского монастыря свыше.

Таким образом, эти видения Никона имеют назначение утвердит святость возводимого им монастыря, и по форме, и по применению автором образных средств полностью соответствуют агиографической традиции, в рамках которой видения, будучи частью житий святых или сказаний об их чудесах, сохраняли свою главную функцию прославить святого или святыню⁴⁸¹.

Видения, связанные с епископским служением Никона. «Знаковые» и «царское» видения имеют несколько общих признаков. 1) В отличие от других видений Никона, они не случаются сами собой, а происходят по молитве патриарха или во время богослужения; они застают Никона в привычной для него обстановке – в новгородском Софийском соборе или в Воскресенской церкви подмосковного Ново-Иерусалимского монастыря, в Соловецком монастыре или в «Отходной пустыни» (ските) патриарха Никона. Автор каждый раз подчеркивает эту особенность видений: «Да марта ж в 18-й день был я, богомолец ваш, в соборной церкви у заутрени и после полунощницы по своему обычаю ексапсалмы сам говорил, а после ексапсалмов втай себе говорил канон Исусу сладкому на первой кафизме. И после первые статьи на другой кафизме стал я, богомолец ваш, и молитву Исусову творя, взирая на спасов образ местной...» (1650-№ 1, л. 124) или «...и от многаго труда, седох во церкви на месте своем...» (1664-№ 14, л. 47), или «169 (1661)-го <года> генваря во 12–й де[нь] во святей церкви Святаго Воскресения бывши нам у завтрени. И по исполнении первыя кафисмы, на седальне, седши нам на месте и во время чтения воздремався мало...» (1661-№9, л. 253). 2) Для структуры этих видений характерна фиксация автором начала и конца «сонных» видений («Мало ми воздремавшу...» – «Аз же, возбнув, страшен велми быв»; «...в мал сон сведен бых, седя» – «И абие невидим бысть») и изложение его содержания. Остальные жанровые признаки не являются для Никона важными: включение рассказов о его видениях в послания к царю выполняло прежде всего информационно-коммуникативную функцию – сообщение тайнозрителем о его видении, что являлось немаловажным требованием жанра.

Две интересные особенности этих видений Никона сразу заметны. Во-первых, в видениях патриарх Никон общается с очень узким кругом святых – это одни и те же московские святители: митрополиты Филипп, Петр и Иона; в зависимости от содержания видений и роли, которую патриарх Никон отводит каждому из них, они появляются либо все вместе, либо по отдельности. Во-вторых, в видениях патриарха Никона четко прослеживается связь с иконографией как в описании внешнего вида явившихся ему святых, так и в композиции самих видений. Чтобы выяснить особенности влияния законов иконографии на повествование патриарха Никона и то, какую роль в конкретных видениях Никона играют московские святители, обратимся к текстам.

Среди «знаковых» видений Никона «новгородское», которое произошло 18 марта1650 г., занимает особое место. Рассказ о том, как во время молитвы в Софийском соборе с иконы «Спас Златая Риза» с головы Христа на голову митрополита Никона опустился царский венец, находится в «отписке» Никона из Новгорода 19 марта 1650 г. (1650-№ 1, л. 124 – 125). «Отписка» адресована всем членам царской семьи, чем подчеркнута важность ее содержания.

Основной принцип изложения видения Никона традиционен для этого жанра и основан на документализме и доказательстве достоверности произошедшего; видение имеет четкую структуру, автор обозначает начало и конец видения, описание события предельно конкретно и сухо, отчего у читателя возникает ощущение, что все произошло очень быстро и неожиданно даже для Никона. Возможно пытаясь именно это доказать царю, автор подчеркивает такие детали, как внезапность видения («И се внезапну я, богомолец ваш, стоя на своем месте, увидел венец царский на воздусе злат...»), обычност занятий Никона, которые не предвещали ничего чудесного; размышления Никона об увиденном, которые сопровождают его рассказ о чудесном явлении, усиливают мотив божественного промысла и подчеркивают, что все произошло не по желанию Никона, а по воле свыше («И то в разуме помыслил: кем тот венец движится? И то в памяти есть, что тот венец собою двигался...»). Стремление к достоверности в изображении видения привело Никона к использованию способа «литературной материализации» (термин А.Н. Робинсона) видения – при помощи перенесения конкретных ощущений, полученных во время видения, в реальность: очнувшись от страха, Никон ощущал на своей голове венец («И аз... чая чювствено и обоими рукама на своей главе осязал»). Такой художественный прием характерен для видений святых, созданных в традициях агиографии⁴⁸². Влиянием житийной традиции можно объяснить и стремление автора усилить долю чудесного при характеристике обстановки видения: Никон говорит о странных явлениях, происходивших в соборной церкви, свидетелями которых стали казначей Никандр, дьяк Парфений и другие люди, слышавшие «клопот велик» и «голку необычную» (1650-№1, л. 125). Использование традиционной схемы для рассказа о личных психологических опытах – прием средневековой литературы, дающий автору возможность уподобить описанное им событие другому, давно произошедшему событию, для придания ему большего значения⁴⁸³. Мировоззрение Никона – человека Средневековья, отразило пронизывающий культуру того времени принцип подобия, уподобления сакральным образцам, характерный для всех сфер человеческой деятельности⁴⁸⁴.

Краткость, четкость и документализм повествования, характерные для повествования Никона, обусловлены не только требованиями жанра официально-деловой переписки, но и обстоятельствами, при которых составлялся документ: по наблюдению историков, «отписка» о нападении на митрополичий двор и избиении митрополита Никона оформлялась срочно, в тот же день, когда случились эти события, хотя сразу отослана не была, а дожидалась удобного момента для отсылки⁴⁸⁵.

Действие в видении происходит у иконы Спасителя, которую митрополит Никон охарактеризовал следующим образом: «...Спасов образ местной, что стоит пред нашим местом, списан с тово образа, который взял к Москве блаженные памяти государь царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии из Великого Новагорода, и поставлен на Москве в соборной апостольской церкви, которая именуется „Златая Риза“, от него же и чюдо было Мануилу, греческому царю» (1650-№1, л. 124). В новгородском Софийском соборе находилась копия 1572 г. с так называемой «корсунской» иконы «Спас на престоле», наиболее почитаемой святыни Новгорода, в 1561 г. по требованию Ивана Грозного переправленной в Москву и установленной в Успенском соборе⁴⁸⁶. С особенностями иконографии новгородского образа связано известное новгородское предание о написании этой иконы византийским императором Мануилом 1 Комнином, которое легло в основу «Сказания о видении Спасова образа царю Мануилу»⁴⁸⁷. Об этом Сказании, сложившемся в первой четверти XVI в. и рассказывающем о наказании иконой греческого царя⁴⁸⁸, и упоминает митрополит Никон. На иконе «Спас на престоле» из Успенского собора, послужившей оригиналом для новгородского Спаса⁴⁸⁹, изображен сидящий на престоле Иисус Христос, указывающий правой рукой на открытый текст Евангелия (Ин. 8:12). Поза Христа строго фронтальная, колени симметрично сведены⁴⁹⁰. Жест Спасителя на иконе больше всего привлекал внимание зрителя и подчеркивал значимость еван- гельского высказывания. Однако ни о жесте Спасителя, ни о Евангелии, ни о позе Христа Никон не говорит. В восприятии и осмыслении митрополитом содержания иконы имел значение образ Христа вселенского Судии, Царя царей, наказывающего грешника: впечатление от иконы усиливалось и содержанием «Сказания о видении Спасова образа царю Мануилу», хорошо известное Никону; в одном из своих посланий царю в 1659 г. патриарх, ссылаясь на «Сказание», обосновывал приоритет высшей церковной власти⁴⁹¹. Не случайно, что при описании видения Никон уделяет особое внимание такой важной детали, как царский венец, чудесно перемещающийся по воздуху с головы Спасителя на голову Никона.

Мотивы «подачи» иконой «знака» визионеру в качестве «ответа» на его просьбу (молитву), отделение от иконы какой-то ее «части» и прикосновение к молящемуся, – характерные для этого видения, встречаются в памятниках агиографии⁴⁹², Яркой параллелью к изложению Никоном его психологического опыта можно назвать видения его духовного учителя и наставника на Соловках – Елеазара Анзерского, который был склонен документально фиксировать факты чудесных явлений и знамений, особенно вызванных молитвой у иконы. В «Своеручной хартии о видениях и откровениях» Елеазар рассказывал, например, как во время его слезной молитвы у образа Христа с иконы слетел голубь и «лице... крилом тихо приразися»⁴⁹³. Другой мотив, характерный для видения Никона, – возложения (дарения) частей священнического облачения на Богом избранного иерея – восходит к агиографии⁴⁹⁴. В житиях святых венец, возлагаемый на голову святого, – знак, не только предвещающий архиерейское служение, но и мученичество: Бог отмечал того, кому суждено пострадать во имя Христа. Особенно много таких примеров в византийских житиях святых⁴⁹⁵. Сочетание в видении митрополита Никона характерных для агиографии мотивов богоизбранности иерея и перенесение мучений во имя Христа делает содержание его рассказа об увиденном предельно конкретным и понятным для средневекового читателя: Богом избранныму иерею предстоит нести на себе мученический венец, следовать путем страданий Христовых.

Спаситель на иконе «Златая Риза» изображен без головного убора; сканый венец имелся на серебряном окладе⁴⁹⁶. В иконографии Христа изображение Спаса на престоле с царским венцом являло собой образ Спасителя Царя царей, в отличие от изображения Спаса в митре как Великого архиерея⁴⁹⁷. Видение венца, «переместившегося» с иконы на голову новгородского митрополита, можно трактовать в русле агиографической традиции не только как знак свыше, означающий богоизбранность митрополита, но и как предопределенность будущего возвышения Никона: чудесный знак от иконы пророчил Никону высокий духовный сан. Сакральный смысл видения Никона получал, таким образом, политический оттенок: Спаситель на иконе как будто сам избрал Никона в архиереи и совершил над ним посвящение. Впоследствии, уже будучи первым архиереем, Никон, обосновывая свое понимание статуса патриарха в Русской Церкви, связывал патриаршество не с кафедрой, а с саном⁴⁹⁸. Особое положение патриарха, по Никону, определяется не местом, которое он занимает, а особой благодатью, получаемой при посвящении и относящейся непосредственно к человеку⁴⁹⁹. Никон утверждал, что патриарх являет собой образ Христа, причем в большей степени, чем другие епископы⁵⁰⁰. Таким образом, содержание видения Никона отразило его взгляды на патриаршую власть, которые, как можно думать, сформировались задолго до того, как Никон стал московским патриархом: первый архиерей во образ Христа обладает полнотой духовной власти и имеет право от имени Христа вершить духовный суд над нарушителями церковных законов; патриарх, по Никону, – главный вершитель духовных дел, избранный и поставленный самим Христом.

Митрополит Никон назвал свое видение «страшным»; несмотря на то, что эта характеристика видения – этикетная деталь (в видениях упоминание об испуге ясновидца обязательно), увиденное, возможно, действитель- но поразило Никона, так как он не только рассказал о откровении всем, кто его окружал, вернувшись из церкви («и твоему государеву окольничему и воеводе князь Федору Андреевичю, и дьяком, и домашным своим»: хотя рассказ визионера об увиденном – это тоже требование жанра)⁵⁰¹, но и ежедневно стал совершать богослужение («и по вся дни литоргию Божию служил», т. е. Никон постоянно находился в храме), исповедался духовному отцу, «и от того времени почал ожидать иного себе посещения». Содержание видения Никона было предопределено и содержанием самой иконы «Спас царя Мануила». По наблюдениям искусствоведов, икона заключает в себе

несколько тем, важнейшими из которых являются темы «Христа-Пантократора», «Христа-Света» и «Евхаристии» – искупительной жертвы Христа⁵⁰². М.Н. Тихомиров, подробно изучавший документы о Новгородском восстании, писал, что «отписка», в которой Никон рассказывает о видении, «бросает яркий свет на личность Никона, объясняя те способы, которыми он создал себе блестящую карьеру, получив патриаршество. Никон явно злоупотреблял склонностью царского семейства к мистике, не стесняясь выставлять себя чуть ли не святым мучеником»⁵⁰³. «Отписка» заключает в себе перечень событий, произошедших с 15 по 19 марта 1650 г., среди которых рассказ Никона о видении занимает промежуточное положение, следовательно, можно предположить, что события, случившиеся накануне видения, как будто спровоцировали его, а события, последовавшие после видения, определенным образом раскрыли, объяснили его смысл.

Видение царского венца митрополиту Никону случилось 18 марта, а 15 числа в Новгороде «стало нестроение болшое меж всяких чинов людей»; восставшие создали свое правительство, во главе которого встал бывший дворецкий Софийского дома, митрополичий сын боярский Иван Жеглов, незадолго до этого посаженный Никоном в тюрьму и освобожденный народом из-под стражи 16 марта (имена других членов нового правительства – посадских людей, освобожденных народом из заключения на митрополичьем дворе, Никон не называет). На следующий день, 17 марта, в день именин царя Алексея Михайловича во время обедни митрополит Никон предал проклятию главу восставших новгородцев Ивана Жеглова и всех восставших («И я... молив Бога за ваше, государево, многолетное здравие, а ево, Ивашка, изменника твоего, государева, предал клятве, и тоя ради клятвы у них крестное целованье разрушил») и освободил их от данной друг другу клятвы «друг за друга стоять и никого в своем воровстве тебе, государю, не выдавать». Таким образом, обстановка в Новгороде, как показывает Никон, была накалена, а поведение митрополита, активно принимавшего участие в подавлении восстания, а также проклятие Никоном Ивана Жеглова и всех бунтовавших новгородцев⁵⁰⁴, получившее одобрение патриарха⁵⁰⁵, вызвало негодование восставших. Реакция новгородцев на поступок Никона последовала 19 числа, когда на Софийский двор пришел из числа отлученных «Ивашка Жеглова единомышленик» бывший пристав Гаврилко Нестеров, «бутто в своей вине покаянные принося». Согласно «отписке» Никона, митрополит велел «поберечь» пришедшего и собрался читать над ним разрешительные молитвы. Узнав об этом, Жеглов ударил в набат. Разъяренная толпа вломилась в Софийский двор. Никон попытался уговорить ворвавшихся, но был жестоко избит. Никона повели было в земскую избу, где заседал Иван Жеглов, но митрополит отпросился посидеть у Золотых дверей «пред церковью на лавке», так как в храм его не пустили. Никон стал упрашивать толпу позволить ему быть на литургии в церкви Знамения Богородицы и с трудом получил разрешение. В церкви Никон «стоя и седя... и с великой нуждею и спехом служил», а затем, казалось, уже при смерти, «в санях взвалясь» возвратился на Софийский двор.

Чтобы усилить мотив страданий автора от причиненных ему восставшими телесных повреждений, который несомненно присутствует в сценах столкновений с новгородцами, Никон детально описывает, как его избивали: «И оне меня ухватили... и ослопом в грудь торчма ударили и грудь розшибли и по бокам камением, держа в руках, и кулаки били» (1650-№ 1, л. 125). Из документов о новгородском восстании видно, что митрополит Никон не сразу вышел к восставшим, а его поведение определилось как раз поведением воеводы и неспособностью мирских властей найти взаимопонимание с восставшими⁵⁰⁶. На таком фоне действия митрополита Никона – пастыря и проповедника, чье убедительное слово в нужный момент сыграло определенную роль в усмирении конфликта, были решающими в повороте новгородских событий. Убеждение словом и непротивление злу насилием – образец евангельского поведения, который показал Иисус Христос. Однако духовная власть над людьми, знаком которой служит венец на Спасителе, – это следствие его страданий и восшествия на крест⁵⁰⁷. Физические мучения и унижения были необходимой ступенью к славе Спасителя, и чтобы последовать Христу (напомню, что патриарх, по убеждению Никона, – образ Христов), необходимо претерпеть страдания. Видение Никона, по словам М.Н. Тихомирова, «предвещало мучения Никона»⁵⁰⁸. Мученичество, как особая форма подвижничества, включает в себя понимание христианского подвига в двух аспектах: как «продолжение апостольского служения в мире» и как следование путем Христовым, повторение страстей и искупительной жертвы Христа. Христос выступает как первообраз мученичества, свидетельства собственной кровью⁵⁰⁹. Таким образом, Никону, прежде чем получить высокий духовный сан и обрести полноту духовной власти, необходимо было пройти испытание веры и духа. Первым испытанием стало Новгородское восстание и избиение митрополита новгородцами. Возможно, как человека Никона и напугало осознание им того, что путь к вершинам духовной власти проходит через физические страдания и унижения. Но промыслительно Никон понимал, что испытания его неизбежны, поскольку они предопределены свыше – он избран для высокого служения Христом.

Несомненно, Алексей Михайлович понял смысл этого видения и по-своему его истолковал. Может быть, не случайно на место московского патриарха в 1652 г. царь прочил «богоизбранную» кандидатуру Никона, проявившего свои организаторские способности во время новгородского восстания и готового к новым «испытаниям» ради реализации государственных задач. Давая Никону понять, что кандидатура в патриархи уже определена, Алексей Михайлович писал митрополиту на Соловки: «А ожидаем тебя, святителя, к выбору, а сего мужа три человека ведают: я, да Казанской митрополит, да отец мой духовной, тай не в пример, а сказывают – свят муж»; при этом царь просил Никона поторопиться, чтобы «обирать на патриаршество именем Феогноста»⁵¹⁰ (курсив мой. – С. С.). «Феогност» в переводе с греческого – «Богом знаемый»⁵¹¹; возможно, эти строки были написаны царем под впечатлением от видения Никона. Для Никона же венец Христов стал символом спасительных страданий и мученичества, неизбежно сопровождавшим пастыря в его нелегком служении. Здесь уместно, на мой взгляд, вспомнить показательный в этом отношении жест Никона. В начале июля 1659 г. в Воскресенском монастыре у патриарха Никона были патриаршие певчие дьяки Иван Тверетинов, Савва Семенов и ярославский дьякон Косма. После разговора с певчими Никон стал направлять Косму с поручением к царю, но дьякон отказывался. Тогда Никон сказал: «Если и постраждешь – вот тебе мой венец (снял с себя камилавку и надел на Косму), а потом и небесный будет, а может быть, и царскую милость к себе обрящешь»⁵¹².

Можно заключить, что «новгородское» видение Никона стало ключевым не только в его судьбе, но и в жизни царя Алексея Михайловича: возможно, под воздействием содержания видения выбор царя при избрании патриарха был сделан в пользу Никона.

Второе «знаковое» видение Никона – «соловецкое» – произошло в июне 1652 г. в Соловецком монастыре, куда новгородский митрополит Никон ездил за мощами митрополита Филиппа. Перенесение мощей митрополита Филиппа в московский Успенский собор стало заключительной частью начатой во второй половине 1640-х гг. (вероятно, после открытия на Соловках гробницы митрополита Филиппа в мае 1646 г.) высшей церковной властью «программы» настойчивого формирования культа митрополита Филиппа; инициатива повсеместного почитания святого исходила непосредственно от высшего руководства Русской Церковью: духовник царя Алексея Михайловича протопоп Стефан Вонифатьев образом митрополита Филиппа благословил Аввакума, когда тот еще «попом бысть»⁵¹³; под руководством патриарха Иосифа в Москве над созданием похвального Слова митрополиту Филиппу работал соловецкий книжник Сергий Шелонин, причем идея создания произведения, где бы митрополит Филипп был бы «явным» Златоустом, как считает О.С. Сапожникова, исходила от патриарха⁵¹⁴. Житие митрополита Филиппа в его Хронографической редакции было включено как исторический источник в составленный при патриаршей кафедре Летописный свод 1652 г.⁵¹⁵. Тот факт, что именно Никон переносит мощи митрополита Филиппа в Москву, как считает Е.К. Ромодановская, в значительной мере случаен, поскольку это входит в обязанности новгородского митрополита, пост которого занимал Никон⁵¹⁶. С.В. Лобачев считает, что канонизацию митрополита Филиппа следует рассматривать в контексте процесса translatio relidionis, который заметно оживился в начале царствования Алексея Михайловича: собирание православных святынь и перенесение в столицу мощей церковных святителей свидетельствовало о стремлении властей превратить Москву в центр православного христианского мира⁵¹⁷. Между тем перенесение мощей митрополита Филиппа приняло такой масштабный характер, что это событие не обошли вниманием находящиеся в России иностранные агенты: 23 марта 1652 г. в донесении королеве Христине из Москвы шведский агент Иоганн де Родес сообщил о посольстве на Соловки за мощами Филиппа⁵¹⁸.

Рассказ о случившемся в Соловецком монастыре видении митрополита Филиппа, как и о других «знаковые» видениях, Никон включил в свое послание к царю, чем определился тип повествования о чудесном явлении: видение описано кратко и документированно. В соответствии с требованиями жанра автор указывает обстоятельства видения: «Мало ми воздремавшу», Никон увидел святого митрополита Филиппа, лежащего в раке. Детально описаны действия святого, за которыми наблюдает Никон: святой Филипп приоткрыл покров, лежащий на нем. пошевелился, как бы желая сесть; немного привстав, святой, обратившись к Никону, стоявшему в стороне и не смевшему двинуться, приветствовал его словами: «Мир ти, братие!»; затем снова лег, и снова «восклонься», сел прямо и сказал: «Мир ти, брате, и не отходи от Мене». Никон, боясь приблизиться, робко произнес: «Прости мя, владыко святый, яко за многая своя согрешения к твоей святыни приближи ти ся не смею». «Прииди!» – ответил святой и лег. На этом видение прекратилось. Говоря о внешнем виде святого, Никон замечает, что лицо его «вельми светло» и нисколько не отличается от того, каким его писали на иконах: иконографический тип послужил источником видения. Никон, как и в предыдущем видении, выступает в роли наблюдателя и «объекта» воздействия

высших сил. Поэтому о своих переживаниях и ощущениях он сообщает только после окончания видения, используя традиционные формулы: «Аз же, возбнув, страшен велми быв» (1652-№8, л. 19 об.). Таким образом, в рассказе о собственном видении Никон не использует никаких деталей и художественных средств, свидетельствующих о своеобразии его индивидуального восприятия, сводит к минимуму описания собственных действий и ощущений.

Особое внимание автор уделяет тому, что говорит митрополит Филипп; эти слова, переданные в форме прямой речи святого и его диалога с Никоном, непосредственно имеют дидактическую функцию: в видениях святых, включенных в состав памятников агиографии, с которыми обнаруживает наибольшую близость рассказ о видении митрополита Никона, святые в ответ на просьбы визионера давали ему советы, в соответствии с которыми он строил свои поступки, или сами просили его выполнить их волю. Митрополит Филипп помимо слов приветствия Никону произносит еще две фразы: «Мир ти, брате, и не отходи от Мене» и «Прииди!», которые, как мне кажется, могут быть истолкованы в двух значениях, во-первых, как призыв митрополита Филиппа к Никону подражать его подвигу и, во-вторых, как призывпрославлять митрополита Филиппа, чтить его память. Независимо от содержания этого видения в разное время историки указывали на две линии поведения Никона по отношению к митрополиту Филиппу, которые формировали его церковно-национальные идеи. «Для Никона образ Филиппа приобретал как важный политический, так и глубоко личностный смысл. Митрополит Филипп стал для него своего рода примером для подражания», – пишет современный историк Д.Ф. Полознев⁵¹⁹. Церковный историк Г.П. Федотов считал, что «Никон имел личное желание... прославления» митрополита Филиппа⁵²⁰.

Культ святителя Филиппа имел лично для Никона огромное значение. Ему, еще новгородскому митрополиту, из Соловецкого монастыря была привезена частица мощей московского митрополита («з гортани костка»)⁵²¹. В домовой казне патриарха Никона была книга с житием митрополита Филиппа «местами в лицах, а инде писаны речи в тетратех, не дописаны» и образ святого «писан на золоте»⁵²². В описях подмосковного Ново-Иерусалимского монастыря, основанного патриархом Никоном, неоднократно упомянуты иконы с изображениями митрополита Филиппа⁵²³. По мнению исследователей, знаменательную роль в жизни патриарха играли те даты церковной истории, которые были связаны с памятью Филиппа. Так, третя, последняя служба в Холмогорах перед отправкой митрополита Никона и сопровождавших его людей на Соловки состоялась на память святого Николая Мирликийского (9 мая) в посвященном ему храме. По наблюдению Д. Ф. Полознева, перенесение мощей Филиппа должно было вызвать у современников прямую ассоциацию с перенесением мощей самого популярного в народе святого – Николы, которое осуществлялось морским путем и отмечалось как раз 9 мая⁵²⁴. Поставление Никона в патриарха – 25 июля 1652 г. – произведено в тот же день, когда на митрополию был поставлен Филипп⁵²⁵; по признанию самого Никона, 3 июля 1653 г. «на память пренесения мощей иже во святых отца нашего священномученика и исповедника Филиппа митрополита», на всенощной службе в Успенском соборе, он принял окончательное решение о строительстве монастыря на Валдае (л. 52, 53 об.). В 1681 г., возвращаясь из ссылки, из Ферапонтова монастыря, Никон велел везти себя вниз по Волге, повторив, таким образом, путь, которым сам некогда вез мощи Филиппа, придав символическое значение своему возвращению⁵²⁶. По заказу патриарха Никона в 1653 – 1654 гг. написано как минимум 10 икон митрополита Филиппа, причем над их созданием, согласно записям книг патриаршего Казенного приказа, трудился один иконописец– Леонтий Остафьев⁵²⁷. Другой художник – Г.А. Кондратьев – писал иконы «стоять у раки чудотворца Филиппа»: в декабре 1654 г. была создана икона Богоматери, в январе 1655 г. – икона свт. Филиппа⁵²⁸. 26 июня 1657 г. третий мастер, Афанасий Фомин, работавший по заказу патриарха, получил из патриаршего Казенного приказа 4 р. с полтиною за то, «что он писал запасные образы для государева благословения, среди которых был и образ Филиппа митрополита⁵²⁹.

В первой половине 1650-х гг. в Москве по инициативе патриарха Никона создаются архитектурные памятники, посвященные Филиппу. Церковь во имя Трех святителей на Патриаршем дворе к престолам московских святых Петра, Алексея и Ионы получает четвертый – во имя митрополита Филиппа⁵³⁰. В личных покоях патриарха Никона на Патриаршем дворе устроена теплая домовая церковь во имя апостола Филиппа, святого небесного заступника митрополита Филиппа⁵³¹.

По мнению исследователей, приверженность Никона к монументальному строительству берет начало от подражания Филиппу. Есть мнение, что Никон был зодчим всех трех основанных им монастырей – Крестного Кийостровского, Иверского Валдайского и Воскресенского Ново-Иерусалимского⁵³². Более того, ориентация на северные постройки, особенно ярко проявившаяся при сооружении Успенского собора Иверского монастыря, привела Никона к использованию некоторых принципов северного культового зодчества, примененных при строительстве Спасо-Преображенского собора Соловецкого монастыря⁵³³, возведение которого, как известно, велось под наблюдением митрополита Филиппа⁵³⁴. Первые и главные храмы своих монастырей Никон посвящал митрополиту Филиппу: уже в октябре 1653 г. в первом – Иверском монастыре готовы к освящению две деревянные церкви: соборная холодная в честь Иверской иконы Богородицы и теплая с трапезной во имя митрополита Филиппа⁵³⁵. А 19 августа 1655 г. антиохийский патриарх Макарий совершил закладку трех престолов (водружены подпрестольные кресты) Успенского собора Иверского монастыря на Валдае: главного – во имя Успения Пресвятой Богородицы, двух других – во имя святителя Филиппа, митрополита Московского, и во имя святого Иакова Нового (Боровичского)⁵³⁶. Среди частиц мощей пятидесяти святых, собранных Никоном в этот монастырь⁵³⁷, особое место занимали части мощей митрополита Филиппа, привезенные в обитель самим Никоном в конце февраля 1654 г. (л. 54 – 62). Частица мощей московского святителя была вложена в один из ковчежцев Кийского креста-мощевика, водруженного патриархом Никоном в онежском Крестном монастыре⁵³⁸. Крестный же монастырь, как он поименован в царской грамоте 13 июня 1655 г. каргопольскому воеводе Ф. И. Малыгину, патриарх Никон возводил «...во имя Честного и Животворящего Креста и святого чудотворца Филиппа митрополита...»⁵³⁹. Таким образом, культ митрополита Филиппа имел для патриарха Никона лично огромное значение.

Однако нельзя рассматривать рассказ о видении Никону московского святителя вне контекста его послания царю и без учета произошедшего во время поездки Никона на Север события – кончины патриарха Иосифа 15 апреля 1652 г.

Письмо Никона из Соловецкого монастыря открывается приветствием царю: «А аз, грешной богомолец ваш, слыша про ваше, государево, здравие, вельми о сем Бога благодарю и покланяюся Ему, яко здравие ваше хранит, и со святыми ангелы и яз воспою, якоже пишет: „Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение» (Лк. 2:14), еже есть „Слава в вышних Богу», давшему тебе благоразумное смирение. А яже о твоей, света нашего, государя, благодати ко мне, смиренному, моя умоестественная простота и разумная скупость противу твоей благодати ответа, их же и достойно ти есть воздати не может, разве сей, егда узрю святое твое благородие, по образу блудницы, иже слезами умы нозе Исусу» (1652-№ 8, л. 19). Библейские тексты и образы отправляют адресата к литургическому действу. Слова первой евангельской цитаты читаются в определенные моменты литургии: славословие, воспетое ангелами при рождестве Христове, на утрени повторяется дважды. Первый раз перед шестопсалмием, причем это славословие содержит только ту евангельскую фразу, которую процитировал Никон. Это так называемое Малое славословие произносится одним чтецом: символически он изображает ангела, посланного от Бога. Второй раз ангельская песня исполняется в начале Великого славословия, в конце утрени. Симеон Солунский в толковании литургии разъяснял: это славословие «...пространнее и поется совокупно всеми, как воспевающее таинство, явившееся не пастырям только, но всему миру и всем народам»⁵⁴⁰. Церковные историки объясняли символическое значение этой части утрени как «выражение хвалы Господу от Царства Благодати, т.е. Церкви земной»⁵⁴¹. Образ евангельской блудницы служит Никону для выражения глубокой духовной любви к царю; символическое значение сюжета объясняется самими евангелистами: некая женщина в доме Симона фарисея, омыв слезами и смазав миром ноги Христа, приготовила Его к смерти (в отличие от Симона, не оказавшего должного уважения гостю). Признанием Никона в духовной любви к царю завершается послание: «И твою, государеву, премногую любовь и по смерти отцу нашему по-премногу благодарю, и покланяюсь твоим щедротам, яко Богу и царю ныне и во вся дни живота своего» (1652-№ 8, л. 20).

В признаниях Никона в духовной любви к царю, обрамляющих послание, в тексте евангельского песнопения скрыто сравнение Алексея Михайловича – царя земного – с Богом – Царем Небесным. Уподобление царя Христу, характерное для русской средневековой культуры, особенно раскрывается в чине помазания на царство (в отличие от византийской практики, когда Христос помазует царя)⁵⁴². Помазание включается в литургическое действо. Предшествующий помазанию обряд венчания на царство (коронации) построен как сокращенная утреня, поэтому венчание соотносится с утреней, а помазание – с обедней⁵⁴³. Евангельские тексты и образы отсылают адресата-царя к определенным частям утрени и вызывают воспоминания о чине помазания и коронации. Сама же утреня, согласно толкованиям отцов церкви, «совершается ради наставшего дня, за который человеку следует благодарить Приводящего свет, разрушившего тьму лести и подавшего нам свет благочестия»⁵⁴⁴. Используя богослужебную символику, приводя конкретные тексты, звучащие на утрени, Никон как будто намекает царю, что наступил новый период его царствования, который ознаменовался двумя событиями – перенесением мощей митрополита Филиппа в Успенский собор и кончиной патриарха Иосифа.

Известие о кончине патриарха Иосифа потрясло митрополита Никона: «Аз же вельми содрогнухся едва, како не пришед поразить и мене Господь внезапу, таж уведал и о кончине исхода». Мысль о смерти, приходящей к каждому человеку независимо от его положения при жизни и имеющей страшное «лицо», испугала Никона, и он признавался царю: «бежати ми было сотвори, аще великим таков исход немилостивен!» (1652-№ 8, л. 19). Но «явлением своим» митрополит Филипп, как признавался Никон, «утвердил в то ж время» его. Мысль, возникшая у Никона по окончании видения, сформулирована так: «И от того времяни, надеяся впредь на твое благородие, яко да по милости твоей исполнит Господь желание прошения моего» (1652-№ 8, л. 19 об.). О каком «желании прошения» Никона идет речь – неизвестно. Возможно, оно имело отношение к сложившейся в Москве после кончины патриарха Иосифа ситуации: Русская Церковь осталась без архипастыря. О необходимости скорейшего выбора нового патриарха писал Никону царь: «...а мати наша, соборная и апостольская Церква, вдовствует, зело слезно и вельми сетует по женихе своем...»⁵⁴⁵. Но митрополит Никон в своем послании к царю ни разу не свел разговор к обсуждению конкретной кандидатуры на патриаршую кафедру. Отвечая Алексею Михайловичу его же словами о том, что Церковь соборная «вдовствует» без пастыря, Никон говорил, что «всяко имеет Бог и о малых смотрение свое, колико паче о святей велицей соборной Церкви святой свой промысл показати имать, и добраго нам, словесным Его овцам, пастыря дати, могущаго изводити честное от недостойнаго. И его же твое благородие назнамени, мню, и аз сего быти, аще и мною незнаем есть, обаче от Бога назнаменован, яко богочтец есть. А еже бес пастыря быти надолзе стаду Христову – многая беда от волк есть душетленных». При выборе патриарха Никон советовал царю положиться на Божью волю: «О нем же Бог благоволит, и ты, великий государь царь и великий князь // Алексей Михайловичь всеа России, и твои, государевы, богомолцы, наша братья, и я, смиренный, такожде» (1652-№ 8, л. 19 об. – 20).

После «общения» с почившим митрополитом Филиппом Никон определил конкретные качества, которыми должен обладать тот, кому предстоит занять вакантное место. По Никону, пастырь – это, во-первых, пастырь «добрый», справедливый, способный «изводити честное от недостойнаго»; во-вторых, он должен быть «назнаменован» Богом, нести на себе Божью благодать, своими деяниями и образом жизни доказывать окружающим силу веры и духа, «яко богочтец есть»; в-третьих, это воинственный пастырь, способный уберечь «стадо Христово» от «волк... душетленных». Никон, на мой взгляд, сформулировал византийский образец пастырского служения: первосвятитель есть образ справедливого судии – Христа, его жизнь состоит в подражании подвигу и страданиям Спасителя, и он самоотверженно исполняет свой первейший долг – «пасет стадо Христово», радеет о «словесных Его овцах». Представления Никона о качествах пастыря были неразрывно связаны с осмыслением образа митрополита Филиппа и его эпохи. Покидая патриаршую кафедру в 1658 г., Никон объяснял провожавшему его народу, что он об «овцах не радел: и я отселе вам несть патриарх...». Источник этих слов патриарха – 29-я Беседа Иоанна Златоуста на послания апостола Павла «Какову достоит быти учителю». О.С. Сапожникова отмечает, что те же слова произносил и митрополит Филипп в Похвальном Слове Сергия Шелонина⁵⁴⁶. Между тем в «Рае мысленном» патриарх Никон указал на пример «образцового» пастырского служения, назвав московского митрополита Макария, предшественника митрополита Филиппа, «богопоставленным первопрестольником благорачительным», «опасным стада Христова пастырем»⁵⁴⁷. В «Возражении» на вопросы С. Стрешнева и ответы на них Паисия Лигарида Никон подчеркивал, что гарантом благополучного царствования Ивана IV было единение царя с митрополитом Макарием⁵⁴⁸. Церковно-исторический опыт России XVI в. в эпоху царствования Ивана Грозного внушал Никону мысль о взаимной поддержке светской и духовной властей. Мысль о единении властей звучит и в соловецком послании, в признании Никона царю о его с ним «единомыслии»: «А что мене ради, смиреннаго, такому делу молчание есть, – не буди то: аз со святым вашим благоволением единомыслен есмь» (1652-№ 8, л. 19 об.). Таким образом, видение святого Филиппа прочно утвердило Никона в мысли о преемственности патриаршей власти.

С позиций преемственности духовной власти рассматривается Никоном и кончина святителей Иосифа и Филиппа. Для посмертного почитания первосвятителя не сама смерть, как таковая, имеет значение, а причины и обстоятельства, ее вызвавшие; пастырь прославляется после смерти не только благодаря своим прижизненным поступкам, но и обстоятельствам своей кончины, тем, как смерть «принимает» умирающего: благодаря мученической кончине одни причисляются к лику святых (митрополит Филипп был канонизирован 3 июля 1652 г. сразу по перенесении его мощей в столицу), другие, мучительно умирая от старости и болезней, как патриарх Иосиф, заслуживают плача и слез (в конце послания Никон сообщает царю, что во время пребывания в «Савинском» монастыре он читал всем статейный список о кончине патриарха Иосифа и «чтучи его, все плакал со удивлением многим, како сотворилося то смотрение Божие»). Мученический венец митрополита Филиппа сделал его одним из самых популярных святителей в Древней Руси; Филипп стал символом непреклонности в выполнении обязанностей, налагаемых духовным саном⁵⁴⁹. Таким он был для идейных антагонистов XVII в.: о мученической смерти митрополита неоднократно вспоминал протопоп Аввакум⁵⁵⁰, а соловецкий старец Герасим Фирсов, ярый противник никоновых нововведений, посвятил Филиппу несколько произведений⁵⁵¹. Между тем и митрополит Филипп, и патриарх Иосиф – оба были жертвами произвола светских властей⁵⁵², оба пострадали при жизни от царской власти, но именно митрополит Филипп, принявший не только мученическую смерть, но, подобно «второму Златоусту», «положил душу за овцы своя»⁵⁵³, стал эталоном «доброго» и «честного» пастыря не только для митрополита Никона и высшей церковной власти; его как мученика и святого признала и светская власть, о чем свидетельствовало перенесение мощей святителя Филиппа в Успенский собор Кремля и последовавшая затем канонизация⁵⁵⁴. Предсмертные страдания Иосифа от тяжелой болезни и старости не создали почвы для последующего почитания его светскими властями; возможно, такому отношению к усопшему патриарху способствовали не только сложные взаимоотношения с царем Алексеем Михайловичем⁵⁵⁵ и с представителями духовной власти (напомню об отрицательной позиции патриарха по поводу введения единогласия и открытом столкновении с боголюбцами)⁵⁵⁶, но и обстоятельства его кончины, детально описанные в статейном списке самим царем⁵⁵⁷. На фоне яркого и повсеместного почитания московского митрополита Филиппа, признания светской властью своей вины за его мученический исход внимание к личности патриарха Иосифа казалось совсем незначительным: в своем послании к царю Никон даже не упоминает ни о погребении усопшего патриарха и предсмертном желании его быть погребенным у ног еще одной жертвы произвола светских властей – митрополита Иова (все эти подробности есть в статейном списке царя), однако вспоминает о кончине новгородского митрополита Аффония, одобряя какое-то решение Алексея Михайловича об Аффонии (вероятно, о погребении митрополита)⁵⁵⁸; о бывшем новгородском владыке Никон отзывается с большой теплотой: «А о брате нашем, паче же о отце преосвященном, Аффонии митрополите, вельми добро твое благоволение. Аз и брат мой – единое»⁵⁵⁹ (1652-№ 8, л. 20).

Для патриарха Никона мученическая смерть митрополита Филиппа за «овец Христовых», т. е. за свою паству, впоследствии получила своеобразное осмысление. Вероятно, около 1656 г., когда случились первые столкновения патриарха Никона с царем Алексеем Михайловичам по вопросам церковной обрядности⁵⁶⁰, Никон осознанно обратился к образу митрополита Филиппа, пострадавшему от светской власти, и спроецировал судьбу Филиппа на свою жизнь, проведя параллель между мученической кончиной московского святителя и своей собственной судьбой. Глубокое почитание Никоном митрополита Филиппа породило чувство духовного родства с ним; из всех достоинств святителя Филиппа, которые Никон прославлял годами и которым старался подражать, подвиг мученичества, принятый от светской власти, теперь стал для патриарха Никона самым важным. Слова митрополита Филиппа, произнесенные им в «соловецком» видении Никона («Прииди!», «Не отходи от Мене»), стали для Никона пророческими и, возможно, теперь были им буквально истолкованы. Это нашло, на мой взгляд, отражение в иконографии обоих иерархов. Понимание Никоном себя и Филиппа митрополита как двух пастырей-мучеников, имеющих общую историческую судьбу, реализовалось в выполненной по заказу патриарха Никона в 1657 г. иконе «Спас на престоле с припадающими митрополитом Филиппом и патриархом Никоном»⁵⁶¹ и 9 октября того же года привезенной из Москвы в Новый Иерусалим⁵⁶². По описанию специалистов-искусствоведов, изучавших этот образ, хранящийся сегодня в подмосковном музее «Новый Иерусалим» (дерево, темпера, 137 х 87 см; икона: КП-7346, оклад: Б-801, ЗВ-71)⁵⁶³, к стопам Спасителя припадают слева Филипп митрополит, справа – патриарх Никон. Оба в крестчатых ризах, с омофорами, конец которых придерживают в руках, на головах – митры. Митрополит Филипп изображен чуть выше патриарха Никона с приподнятой головой и нимбом, Никон запечатлен в позе «смиреннаго», что, по мнению исследовавшей эту икону Л.Н. Савиной, продиктовано историческим подтекстом содержания иконы⁵⁶⁴. Патриарх Никон написан без портретного сходства и, в отличие от митрополита Филиппа, без нимба: так изображались в Древней Руси ктиторы храмов и монастырей⁵⁶⁵. Но в этом портрете патриарха есть важная особенность: Никон приносит Господу покаянную молитву – над его изображением написан кондак, читаемый в среду на Страстной седмице («Паче блудницы, Блаже, беззаконовах, Щедре, слез точение никакож Ти принесох, но молчанием моляся, припадаю Ти, и любовию лобызаю Пречистем Нозе Твои, да прощение ми, яко Владыко, даси грехов, яко да зову Ти: Спасе, от скверных дел моих избави мя, смиреннаго Никона, раба Своего»)⁵⁶⁶; этот текст, включенный в строй иконного образа, отражал идеи и настроение заказчика иконы – патриарха Никона. Тема спасительных страданий Христа и победы над смертью нашла отражение не только в изображении орудий страстей (Крест, копие и трость написаны частично поверх крещатого нимба Спасителя), но и в облачении святителей. Темно-красная фелонь митрополита Филиппа украшена золотыми крестами с надписями между ними «IИС ХС», «НИКА». На серебристо-голубой фелони и белом омофоре патриарха Никона – золотисто-желтые кресты. Цветовое решение облачений символично: оно означает и мученическую смерть, и свет Воскресения. В 1661 г. икона установлена в Голгофской церкви Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня, справа от Царских врат⁵⁶⁷. Икона упоминается в описях Воскресенского собора Ново-Иерусалимского монастыря 1679 и 1685 гг. как местный образ иконостаса Голгофской церкви⁵⁶⁸. Здесь на Голгофе, у Креста с Распятием и у иконы Господа Вседержителя, перед отъездом на церковный собор 30 ноября 1666 г. патриарх Никон отслужил свою последнюю божественную литургию. Поэтому не случайно после осуждения и ссылки патриарха Никона к окладу иконы «Спас на престоле» были привешены его панагии⁵⁶⁹.

Образы пастырей-мучеников митрополита Филиппа и патриарха Никона, в своих страданиях от светских властей проявивших подвиг, подобный подвигу христианского мученичества, возможно, под воздействием идей патриарха Никона воплотился в другой иконе, хранившейся в Воскресенском монастыре и числившейся там по описи 1679 г.: «...дщица серебряная белая, на ней вырезан Спасов образ в молении Федор Стратилат, да у Спасова образа в подножии в молении: с правую сторону Филипп митрополит да персона святейшего Никона патриарха»⁵⁷⁰. Можно предположить, что этот вариант иконографии иерархов-мучеников Филиппа и Никона мог быть выполнен по заказу патриарха Никона в начале 1660-х гг., когда сделанный Арсением Греком перевод жития мартирия Феодора Стратилата из сборника «Сокровище» греческого писателя XVI в. Дамаскина Студита был опубликован в составе сборника «Анфологион» (М.: Печатный двор, 1660)⁵⁷¹.

Осознание духовного родства с митрополитом Филиппом и готовность Никона повторить мученический подвиг московского святителя привели к тому, что патриарх Никон после оставления патриаршей кафедры в разговорах с современниками и в посланиях царю Алексею Михайловичу и сочувствовавшим судьбе Никона людям часто стал упоминать о своей скорой смерти. Так, в первом письме царю Алексею Михайловичу из Воскресенского монастыря Никон объяснил свой уход из Москвы физической немощью («По отшествии вашего болярина князя Алексея Никитича с товарыщи ждал от вас, великих государей, по моему прошению, милостиваго указу и не дождахся, и многих ради своих болезней велел отвестися в ваше, государево, богомолье, в Воскресенской монастырь» – 1658-№ 1, л. 32); а приехавшему в Воскресенский монастырь 12 июля 1658 г. князю А.Н. Трубецкому патриарх Никон говорил, «что поехал он с Москвы вскоре, не известя великому государю... а убоялся того, что его постигла болезнь, и ему б в патриархах не умереть»⁵⁷². С первых дней пребывания в ссылке в Ферапонтовом монастыре положение патриарха Никона и его спутников было настолько тяжелым, что в конце декабря 1666 г. Никон написал строителю Воскресенского Ново-Иерусалимского монастыря Сергию, чтобы тот умолил царя разрешить похоронить тело Никона после смерти в монастыре, в Предтеченской церкви под святой Голгофой⁵⁷³. Оставившего патриаршую кафедру Никона не покидало ощущение, что его непременно должны убить и он примет мученическую смерть. Летом 1660 г. патриарх Никон написал из Крестного монастыря своему другу боярину Н.А. Зюзину о попытке Крутицкого митрополита Питирима и чудовского архимандрита Павла, подославших к Никону дьякона Феодосия, отравить его. Никон поручил расследовать это дело находившимся при нем сотнику Савво-Сторожевского монастыря Осипу Михайлову, приказному дворянину Василию Посконину и поляку Николаю Ольшевскому, которые производили дознание с пристрастием: пытали много раз Феодосия и портного мастера Тимофея Гаврилова, и в пытках заставили Феодосия написать патриарху повинную⁵⁷⁴. В 1663 г., когда в Воскресенский монастырь по доносам Ивана Сытина и Романа Боборыкина приезжали следственные комиссии, между окольничим Осипом Сукиным и патриархом состоялся такой разговор: «И Осип Сукин говорил Никону патриарху, смотря в наказ государев: „Будет ты не станешь отвечать и с Ываном Сытиным и с Романом Бабарыкиным, и государь укажет по своему разсмотрению указ учинить. А для зделки пришлет два приказа стрелцов и велит так учинить, как ему годно»... И говорил Никон Осипу, околничему: „Буде есть у тебя указ от царя такой, еже убити мя, Никона – Никон не боится». И, открыв ребра своя, говорил околничему, давал – да убивает. И он говорил, коли де такой указ государев будет, – не посоромимся»⁵⁷⁵. На остановке в селе Чернево, когда патриарха Никона везли на церковный собор 1666 г., архимандрит Новоспасского монастыря Иосиф, сопровождавший Никона, зачитал ему инструкции, в соответствии с которыми Никон должен был с малым числом своих людей прибыть в Москву 3 декабря либо рано утром, либо поздно вечером; Никон, услышав это, воскликнул: «Зачем приказываете мне приехать ночью с немногими людьми? Или хотите задушить меня, как некогда наедине задушили митрополита Филиппа?»⁵⁷⁶. На одном из заседаний собора царь Алексей Михайлович спрашивал Никона, зачем, выезжая в Москву, он постился, исповедовался, соборовался и служил святую литургию, «будто бы готовясь к смерти»; Никон отвечал, что действительно все это сделал, ожидая от царя «не только страданий и мучений, но и самой смерти»⁵⁷⁷.

Короткие, емкие по форме, документированные и сухие по типу изложения «новгородское» и «соловецкое» видения митрополита Никона обладают огромным внутренним содержанием, глубоким политическим и важным личностным смыслом, который невозможно понят, если рассматривать их только с точки зрения художественной специфики, не обращаясь к историко-культурному контексту, способствовавшему их возникновению. Видение митрополита-мученика накануне поставления Никона в патриархи вновь, как и видение мученического венца Спасителя в Новгороде, утвердило будущего первосвятителя в мысли о том, что путь к вершинам церковной власти тернист, однако страдания и мучения имеют смысл в том случае, если архипастырь переносит их ради своей паствы, ради высокой идеи. Мученическая смерть митрополита Филиппа от светской власти сделала его святым после кончины и в XVII в. примирила церковную и светскую власти. Преемственность патриаршей власти, «единомыслие» церковной и светской властей – идеи, декларируемые и Никоном, и Алексеем Михайловичем во время торжественного перенесения мощей митрополита Филиппа, впоследствии составили основу проводимой Никоном в начале его патриаршества политики симфонии властей. Однако образ мирополита Филиппа, «второго Златоуста», символа Русской Церкви, перед которым светская власть показала свое смирение и который надежно укрепил права Церкви по отношению к государству, но ненадолго связал в «сугубую двоицу» царя и патриарха, после оставления Никоном патриаршей кафедры в сознании Никона ограничился образом непокорного митрополита, изгнанного царем и замученного в ссылке.

Последнее «знаковое» видение патриарха Никона названо мной «воскресенским»: оно произошло 18 декабря 1664 г. в Отходной пустыне (ските), построенной Никоном на северо-западе от Воскресенского монастыря; в скит Никон удалялся во время постов, которые проводил среди избранных учеников в самых строгих молитвенных подвигах⁵⁷⁸.

В отличие от всех видений патриарха Никона, включенных им в качеств структурных единиц в послания царю, рассказ об этом видении в качеств самостоятельного повествования Никон приложил к письму царю. Видение имеет и свое название: «Сказание смиреннаго Никона, Божиею милостию патриарха, какою виною из Воскресенского монастыря возвратися на свой стол, во царствующий град Москву» (1664-№14, л. 47 – 46). В XVII в. в эпистолярном жанре связь основного текста и приложения к нему усиливается. Яркой параллелью к письму патриарха Никона о причинах его приезда в Успенский собор и приложенному к нему Сказанию о видении может служить пятая челобитная протопопа Аввакума, написанная в 1669 г., сопровождающаяся тремя большими рассказами-приложениями о видениях Аввакума. Эти рассказы, присоединенные к челобитной, по наблюдению А.С. Демина, отражают «процесс формального превращения самостоятельного документа – приложения – в обычное эпистолярное добавление, естественно продолжающее повествование основного документа»⁵⁷⁹.

Содержание видения Никона сводится к следующему: с началом Рождественского поста 14 ноября патриарх Никон удалился в пустыню. 13 декабря он предался сугубой молитве, бдению и посту. На пятый день, 17 числа, в сонном видении московские святители Петр и Иона призвали его вернуться на патриарший престол. Никон так описывает эту сцену: в залитом ярким светом московском соборном храме Успения Богородицы некий «святолепный муж» с листом бумаги и «киноварницей с киноварем» в руках обходил стоящих «по странам» священников («во священных святительских одеждах вси стояху»), которые ставили свои подписи на свитке. Заинтересованный происходящим Никон спросил: «Что сие творите, подписующе руки на хартии?» Старец ответил: «О твоем пришествии на престол святый» и показал лист с подписями. На бумаге Никон рассмотрел и подпись того, кто подносил хартию к священникам: им оказался митрополит Иона. Никон понял, что священники побуждают его встать на патриаршее место в соборе, и направился туда, однако «обретох святителя стояща на месте в честных одеян архиерейских одеждах, и ужасохся». Святитель, обращаясь к Никону, произнес: «Не ужасайся, брате, яко тако воля Божия есть. Взыди на стол свой и паси словесныя Христовы овцы, яже ти Господь поручил». И только после этого Никон понял, что собор святых московских святителей благословил ему возвратиться на московскую патриаршую кафедру. «Аз же утвердився, взыдох», – заканчивает Никон рассказ о видении, которым объясняет причину своего внезапного появления в Успенском соборе 18 декабря 1664 г.

Замечу, что Никон ни разу не обмолвился о побудившей его к приезду в Москву переписке со своим другом боярином Никитой Алексеевичем Зюзиным, который в посланиях к Никону настойчиво просил его приехать Москву. Из документов «дела» патриарха Никона известно, что 6 декабря новгородский священник Сисой Андреев привез Никону первое письмо от боярина Зюзина. С Сисоем патриарх передал ответное письмо Зюзину; а с письма боярина снял копию. 13 декабря Никон получил второе письмо от Зюзина, настоятельно зовущее его в Москву; это послание было передано с иподьяконом Никитой Никитиным, который 15 декабря привез Никону третье письмо от Зюзина. В письмах боярин сообщал, что Алексей Михайлович через своих довернных людей – Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина и Артамона Сергеевича Матвеева – выражает желание, чтобы патриарх Никон вернулся в столицу. В посланиях Зюзина называлось число – 18 декабря, когда опальный патриарх должен прийти к Москве, и время – к воскресной заутрене; Никон должен представиться у городских ворот «властью» (архимандритом) Саввино-Сторожевского монастыря. В Успенском соборе, став на патриаршем месте, Никон, опершись на оставленный там посох митрополита Петра, должен был принять три царских делегации и взять из их рук ключи от патриаршего дворца. Эти события, как полагал Зюзин, должны были прекратить распрю между Никоном и царем Алексеем Михайловичем. Прочитав последнее письмо Зюзина, Никон сказал: «Хотя я патриаршего престола не ищу, но однако церкви Божией всякого умирения и себе царскаго милосердия желаю: отдаюсь воле Божией и царскому изволению». Это письмо Зюзину Никон не возвратил. Точно следуя инструкциям, патриарх Никон выехал в столицу⁵⁸⁰. Непоследовательность царя, который то собирал церковный собор против Никона⁵⁸¹, то отправлял в Новый Иерусалим одну за другой следственные комисси⁵⁸², то посылал Никону гостинцы и деньги⁵⁸³, склонила Никона поддаться на уговоры боярина: патриарх отправился в Москву для примирения с царем. Этому намерению патриарха соответствует содержание его письма к царю и «Сказания»: тема «доброго» пастыря, пасущего «словесное Христово стадо», проповедующего Слово Божие и несущего мир, связывает послание с его приложением.

«Сказание» построено в соответствии с требованиями жанра видений: Никон подчеркивает, что видение случилось в привычной для него обстановке («от многаго труда седох во церкви на месте своем» и «бысть, яко седох, в мал сон сведен бых, седя»); при помощи типичных выражений Никон характеризует состояние испуга, в котором он пребывает во время общения с явившимися ему святителями («Аз же со страхом приступив», «...и ужасохся. Он же рече ми: „Не ужасайся, брате...“»). Видение застает автора во сне, однако пребывание Никона в этом состоянии является результатом естественной физической и душевной усталости человека, не спавшего несколько дней и измученного постоянной молитвой и жестким постом: «...и от многаго труда седох во церкви на месте своем, понеже по вся четыре нощи, и три дни не исходил для спания». Никон подробно описывает истязание им своей плоти, душевные муки, сочетавшиеся с усердной молитвой, результатом которой стало небесное откровение: «И декабря от 13-го дне уязвихомся любовию Божиею паче первыя, и приложихом пред Господем Богом молитву к молитве, и слезы к слезам, и бдение ко бдению, и пост к посту, и постихомся даже до 17-го дне; бе же день той, отнележе нача поститися, вторник. И постихомся до суботы, ничтоже вкусив, ни воды пия, но хлеб менив молитву и питие слезы, и ни сну причашаяся, лежа на ребрех, развее утомився, седев с час в сутки, но трудихомся и моляхомся со слезами, вопиюще и плачюще, Дóндеже известит ми Господь Бог, что суть подобает сотворити, и что суть годно Его святой воли». Молитва Никона к Богу «соткана» из коротких евангельских фраз, построенных на антитезе («просите – дастся», «просите и приимете», «просяй приемлет»), главное содержание которых – просьба молящегося и ответ Бога; Никон дробит молитву, используя наречия «паки» и «помале», отчего речь его становится прерывистой, взволнованной, а каждая фраза, вычленная таким образом из общего контекста, означает новую просьбу: «И моляхся множицею, глаголах ко Господу нашему Иисусу Христу: „Ты, Господи, рекл еси пречистыми своими неложными усты: „Аще что просите, моляшеся, и о имени Моем, дастся вам“ (Ин. 16:23). И паки рекл еси, Господи: „Просите и приимете, ищите и обрящете, толцете и отверзется вам“ (Мф. 7:7; Лк. 11:9). И помале рече: „Всяк бо просяй приемлет и толкущему отверзется“ (Мф. 7:8: Лк. 11:10)“» (1664-№14, л. 47). Здесь уместно напомнить о том, что, по мнению Б.И. Ярхо, видение есть и «психофизическое явление, в основе которого лежат три фактора: летаргическое состояние, галлюцинации (в экстазе или бреду) и сновидение. Всякое видение содержит один из этих трех мотивов <...>, если только обстановка его не обойдена молчанием»⁵⁸⁴. Иван Шушерин писал, что в Воскресенском монастыре патриарх надел на себя железные вериги и предался молитве, посту и воздержанию, сам следил за ходом монастырского строительства, подавал братии пример, выполняя тяжелую физическую работу (носил кирпичи, рубил лес, сгребал сено)⁵⁸⁵. Строгий пост, исполнение Никоном монашеских правил Анзерского скита, физические испытания и смирение плоти стали для патриарха Никона необходимой частью его подвижнического образа жизни и способствовали появлению в его сознании образов потустороннего мира.

Никон замечает, что в видении его окружают только те святители, чьи мощи покоятся в Успенском соборе: «...обаче от живущих никого ту видех, но прежде бывшими леты усопших святителей и свяшенников, стоящих по странам, идеже гроби прежде усопших святых отец митрополитов и патриархов» (1664-№14, л. 47).Никон «узнает» лишь двоих из них. Внешность первого – митрополита Ионы, который обходил других святителей с листом бумаги, – Никон подробно описывает («Един же некто святолепен муж, сединою честною доволен, или велми красен, браду имея густу велми, мало продолговату, во священных святительских одеждах вси стояху»), но идентифицирует свое описание с конкретным иерархом только по подписи, поставленной митрополитом в «полтретьи строки» («И показа ми о себе написанное. Аз смотрив со вниманием, и обретшеся истина, написано полтретьи строки сице: „Смиренный Иона, Божиею милостию митрополит, тако страхом Божиим подписую подобно есть"»). Внешний вид святителя Ионы описан Никоном в традициях иконографических подлинников, содержащих рекомендации изображений святых; особое внимание во внешности Ионы Никон уделяет описанию его бороды: особенности характеристики этой возрастной приметы персонажа специально оговаривались в сборниках-руководствах художников-иконописцев⁵⁸⁶. Внешний вид другого святого митрополита автор вообще не описывает, ограничиваясь лишь замечанием о его архиерейском одеянии; Никон отождествляет его с митрополитом Петром уже по кончании видения: «Мню же святителя стояща – Петра чюдотворца. Ей ей, тако ми Господь свидетель на се».

Выделение Никоном из всех погребенных в Успенском соборе только этих двух митрополитов может быть объяснено, на мой взгляд, двумя причинами. Во-первых, влиянием иконографии митрополитов Петра и Ионы, что нашло отражение и в описании внешнего вида святителя Ионы. Иконы с изображением сразу двух московских митрополитов, своими прижизненными деяниями возвышавших авторитет духовной власти, изготавливались по особым заказам; иногда изображения этих святых заполняли поля богородичных образов. Так, 26 июня 1657 г. по заказу самого патриарха Никона иконописцем Афанасием Фоминым были написаны «образ Пречистыя Богородицы с четырьмя святители московскими чюдотворцы, образ четырех святителей московских чудотворцов, образ Петра митрополита, образ Алексея митрополита, образ Ионы митрополита, образ Филиппа митрополита»⁵⁸⁷. Возможно, патриарху Никону была известна и написанная в 1572 г. по заказу Григория Бельского (Малюты Скуратова) икона «Богоматери Владимирской» с образами митрополитов Петра и Ионы на боковых полях: этот вариант иконографии Богоматери получил наименование «Богоматери Волоколамской» по названию монастыря, где в местном ряду иконостаса Успенского собора она была помещена⁵⁸⁸. На этой иконе митрополиты изображены в святительских одеждах с книгами Священного Писания в руках; различаются иерархи по своему внешнему виду, важной приметой которого является борода: у митрополита Ионы она довольно длинная и чуть продолговатая, в отличие от бороды первого московского святителя, имеющей короткую и округлую форму⁵⁸⁹. Во-вторых, эти митрополиты были особо чтимыми на Руси святыми иерархами: их церковная политика содействовала укреплению власти московских князей. Особо почитал их и патриарх Никон. В честь митрополитов Петра, Ионы и Филиппа назван основанный Никоном Иверский монастырь; частицы мощей святых иерархов привевезены Никоном на Валдай в феврале 1654 г., а позже частицы мощей этих святых иерархов помешены Никоном в отдельные ковчежцы Кийского креста-мощевика⁵⁹⁰. На воскрылиях одного из клобуков, выполненных по заказу царя Алексея Михайловича специально для патриарха Никона, шиты попарные изображения трех вселенских святителей Григория Богослова, Василия Великого, Иоанна Златоуста и четырех московских святителей Петра, Ионы, Алексия, Филиппа⁵⁹¹. Богослужения в память святителей Ионы и Петра при участии патриарха Никона всегда были обставлены необычайно тожественно, что отмечал, например, антиохийский патриарх Макарий, который присутствовал на богослужениях в память святителя Ионы 20 апреля⁵⁹² и митрополита Петра 21 декабря 1655 г.⁵⁹³. В декабре 1655 г. патриарх Никон выстроил в Крестовой палате маленькую церковь во имя московских святителей Петра, Алексия, Ионы и Филиппа⁵⁹⁴. В саккос митрополита Петра был одет Никон 25 июля 1652 г. – в день посвящения его в патриарха⁵⁹⁵. В день памяти святителя Петра 21 декабря патриарх Никон устраивал поминальную трапезу, к которой приглашал царя Алексея Михайловича⁵⁹⁶, а накануне, 20 числа, в Успенском соборе сам «у гроба святителя Петра пел каноны по чину»⁵⁹⁷. 24 августа, в день празднования перенесения мощей святителя Петра, патриарх Никон раздавал щедрую милостыню нищим⁵⁹⁸. По заказу патриарха Никона для его походов по монастырям патриаршие мастера писали иконы московских святителей Ионы и Петра⁵⁹⁹. 10 июля 1658 г. свою последнюю литургию в Успенском соборе патриарх Никон служил с посохом митрополита Петра, который по его просьбе принес ему ризничий Иов⁶⁰⁰. Панагия с изображением митрополита Петра и пророка Даниила была у патриарха Никона в ссылке в Ферапонтовой монастыре⁶⁰¹.

Несмотря на глубокое почитание Никоном обоих митрополитов, в его видении каждый из них выполняет свою роль. Митрополит Иона – сборщик подписей за возвращение Никона на патриаршую кафедру. Пример Ионы мог служит Никону образцом стойкости и смелости, проявленных митрополитом в непростых политических условиях возведения этого иерарха на митрополичью кафедру; благодаря историческим и агиографическим источникам в XVII в. хорошо были известны обстоятельства поставления Ионы русским митрополитом в 1448 г.⁶⁰². Приняв активное участие в борьбе с междоусобицами, Иона выступал за сильную власть московского князя; именно он склонил Дмитрия Шемяку к прекращению вражды. Содействуя в борьбе с татарами великому князю, он склонял к тому же и удельных князей⁶⁰³. Послания Ионы к русским иерархам всегда были сдержанными и содержали призывы к адресатам прекратить «некая междоусобная стирания и раздоры»⁶⁰⁴. Но основная деятельность Ионы была связана с борьбой за утверждение его митрополичьих прав, что нашло отражение в его сочинениях⁶⁰⁵. Возможно, именно поэтому в видении Никона он – инициатор сбора подписей за возвращение опального патриарха на престол, за единое и всецерковное решение русских митрополитов, ведь в надежной поддержке русского духовенства, в процедуре законного поставления его на русскую митрополию Иона сам долгое время нуждался.

Образ Петра митрополита, второго иерарха, узнанного Никоном в видении, был воплощением идеального русского первосвященника. Именно он заложил в Кремле Успенский собор, который должен был стать главной святыней Русской земли; преемник византийских патриархов – первый московский епископ, он в 1326 г. перенес митрополичью кафедру из Владимира в Москву и благословил московских князей на великое княжение. Почитание Петра началось сразу после его смерти (в 1326 г.): Петр канонизирован сначала во Владимирском соборе в 1327 г., а в 1339 г. по инициативе митрополита Феогноста, преемника митрополита Петра на престоле, святитель Петр был канонизирован в Константинополе, став первым московским святым⁶⁰⁶; в конце XIV в. митрополитом Киприаном было написано житие Петра⁶⁰⁷. Киприан вложил в уста своего агиографического героя пророчество о будущем политическом величии Москвы при условии поддержки ею православия⁶⁰⁸. По откликам современников, митрополит Петр был суровым, как ветхозаветные пророки, решительным и смелым политическим деятелем, не боявшимся открытых столкновений со светскими властями⁶⁰⁹. Возможно, поэтому именно митрополит Петр произнес в видении Никона ключевую фразу, убеждая его вернуться на патриаршую кафедру: «Взыди на стол свой и паси словесныя Христовы овцы, яже ти Господь поручил». Слова митрополита Петра удивительным образом напоминают пророчество ветхозаветного пророка Михея о Христе: «Паси народ Твой жезлом Твоим, овец наследия Твоего» (Мих. 7:14) и требование самого Христа, обращенное к апостолу ИоаннуБогослову: «Паси овец Моих» (Ин. 21:16, 17). Пастырь во образ Христов, самоотверженно исполняющий свой пастырский долг, – вот идеал архиерейского служения, к которому призвал митрополит Петр в видении патриарха Никона.

Но пастырь в качестве знака законного управления «словесными Христовыми овцами» должен иметь в руках символ духовной власти – жезл (посох) архиерейский, олицетворяющий странничество, проповедничество и пастырство⁶¹⁰. Символом духовной власти для Никона стал посох самого митрополита Петра, который патриарх, покидая столицу, попытался забрать с собой. Никона догнали в селе Черневе⁶¹¹. Через воскресенского архимандрита Герасима он возвратил патриарший жезл и письма боярина Н.А. Зюзина⁶¹². Лишившись конкретного символа первосвятительской власти, принадлежавшего глубокочтимому им московскому митрополиту Петру, Никон остался верным своим представлениям об идеальном пастыре: первый архиерей, подражая Христу, несет мир, справедливый суд, проповедует Слово Божие и пасет «словесныя Христовы овцы, яже... Господь поручил».

Видение Никона, названное мной «царским», произошло в январе 1661 г. и описано патриархом в послании к царю Алексею Михайловичу (1661-№ 9, л. 253 – 254). Содержание его сводится к следующему. Во время литургии в Воскресенской церкви монастыря Новый Иерусалим патриарх Никон «воздремався мало» и оказался в московском соборе Успения Пресвятой Богородицы. Собор был полон огня «пламенна, повсюду ярящеся, и кодящевельми страшно и ужасно», в котором Никон увидел встающих из гробов и собирающихся вместе давно усопших московских святителей. В видении Никон присоединился к ним. Среди иерархов он узнал митрополита Петра. Перед идущими архиереями по воздуху парил царский венец, «никим несену», который поднялся над краем престола и замер перед Евангелием. Петр митрополит положил через царский венец свою правую руку на Евангелие; то же сделали все архиереи, в том числе и Никон. Обратившись к патриарху Никону, Петр потребовал сказать царю, «почто он святую и великую Церковь преобидел, иже нами собраныя святыя недвижимыя вещи восхитил безстрашием, и несть ему на пользу се. Но рцы ему, да возвратит паки, яко мног гнев Божий того ради навел на ся: двожды мору бывшу, и колико тысещь изомроша и запустеша, и сущих его ныне не имать пред враги своими стати». Никон попытался возразить, что царь не послушает его, но Петр настаивал: «Судьбы Божии не повелели сему быти, но рцы ты; аще тебя не послушает, то аще кто и от нас бы явился, не послушает». Обратившись на запад, митрополит показал Никону, что ожидает царя, если «не уцеломудрится»: патриарх увидел объятый огнем царский дворец. После чего «един от тех сед муж» сообщил Никону, что царь собирается отнять и двор, который Никон купил для Церкви (1661-№ 9, л. 254).

Патриарх Никон строит рассказ о видении по традиционной схеме. Автор подчеркивает, что видение про- изошло в «тонком сне»: «...седши нам на месте и во время чтения воздремався мало, и в том дремании обретшимся во святей соборней церкви Успения, и зревши» (1661-№9, л. 253). Чтобы доказать реальность происходящего, автор точно называет дату события (12 января 1661 г.), место (монастырская церковь Святого Воскресения), характеризует занятие, за которым его застало видение («...бывши нам у завтрени. И по исполнении первыя кафисмы, на седальне, седши нам на месте...» – 1661-№9, л. 253). Стремление к достоверности в описании происходящего приводит к тому, что Никон постоянно фиксирует свое зрительное восприятие: «И зревши», «И се, зрех и никого от человеке видимых видех, но видех прежде почивших архиереов», «И зрех». Однако Никон не сторонний наблюдатель, а активный участник событий: он присоединяется к собравшимся у престола святителям, общается с ними. Заняв место между архиереями и внимательно наблюдая таким образом за происходящим, Никон подчеркивает мельчайшие подробности увиденного: передвижения святых, их внешний вид и действия. Для автора важно зафиксировать все увиденное и услышанное, поэтому значительную часть видения занимает пересказ диалогов святителей с Никоном. Содержание пророчества предназначено царю, поэтому Никон рассказывает об увиденном не монастырской братии, как это было принято в визионерской традиции (если видение случилось в монастыре), а близкому к царю человеку – окольничему Р.М. Стрешневу. Внимание автора к содержательной и событийной сторонам случившегося привело к тому, что описание видения детализированно и безыскусно по форме; смысл происходящего в видении прозрачен, ясен, конкретен, и Никону не приходится разъяснять «божественное откровение», а он только должен донести его до адресата: «Аще от Бога или мечтанием – не вем, Бог весть, обаче тако бысть. Аще ли кто помнит человечески, яко собою замыслил, то со- жжет мя оный огнь, его же видех» (1661-№ 9, л. 254).

Видение застает Никона во время литургии в Воскресенском монастыре. Само богослужение и участие в нем – действия для патриарха Никона привычные, поэтому конкретность, простота и обыденность становятся характерными чертами видения Никона. Меняются только действующие лица (вместо монастырской братии – почившие архиереи) и обстановка (вместо деревянной церкви Воскресения Христова – Успенский собор), а сама служба как будто продолжается. Никон не упоминает и о своем выходе из состояния сна, в котором он пребывал во время видения, что, на мой взгляд, отражает стремление автора подчеркнуть реальность происходивших с ним событий. Кроме того, Никон ни разу не упоминает об испытываемых им чувствах страха или удивления, его не поражает увиденное. Именно реалистичность увиденного потрясла Никона, который и сам не сомневался в реальности «божественного откровения»: «аще от Бога или ни, при о сем не творим», – замечает патриарх. По мнению исследователей, особенно в ХVII в. «чудотворение... казалось привычным и надежным средством преодоления всех сомнений и решения всех проблем социальной и духовной жизни»⁶¹³. Именно поэтому Никон не просто желает сообщить царю о видении, а «нехитрою речию исповедати хощем». Такой публицистической направленностью, побуждением к немедленному исполнению «откровения», простотой формы, реалистичностью и обыденностью содержания видение Никона особенно близко видениям Смутного времени, которые в публицистике начала XVII в. получили наивысшую степень «обмирщения»⁶¹⁴.

Несмотря на простоту и конкретность содержания, видение Никона отличается яркой образностью. Используя присущие данному жанру такие художественные приемы, как сравнения и иносказание, Никон не объясняет содержание видения, роль в нем действующих лиц, суть монологов архиереев, а предоставляет царю самому все разгадать, тем более что символы и образы видения органично связаны с символикой и образностью всего послания Никона к царю, в состав которого встроен рассказ о видении.

Митрополит Петр – главное действующее лицо в видении Никона. В его устах – обвинения царя Алексея Михайловича в расхищении церковного имущества и притеснении Церкви. Из всех архиереев, погребенных в Успенском соборе и явившихся Никону в видении собирательным образом «во святительских одеждах», назван только он. Никон узнает Петра по внешнему виду, который соответствует иконографическому изображению святого: «образ же его не инаков, но таков, яко же пишется» (1661-№9, л. 253). Иконография святителя восходит к началу XV в., когда, по мнению искусствоведов, Петр изображался в составе деисусного ряда иконостаса: в саккосе, белом клобуке, с широкой бородой⁶¹⁵. Ссылка на иконопись – один из традиционных способов описаний явившихся в видении святых. Несомненно, Никону была известна больших размеров икона митрополита Петра, по заключению искусствоведов, созданная Дионисием по заказу митрополита Филиппа в первой половине 1472 г.

для местного ряда Успенского собора; величественный образ митрополита Петра с «деяниями» символизировал полноту духовной власти Русской Церкви и свидетельствовал о ее определяющем влиянии на судьбы русского княжества⁶¹⁶. Возможно, иконография митрополита Петра и отдельные художественные приемы Дионисия, использованные великим мастером при написании облика святого, повлияли на рассказ Никона о явившихся ему святых.

Дионисий – реформатор художественных приемов древнерусской живописи. Главную роль в его иконах играют безукоризненно точный, предельно скупой рисунок, ритм и цвет. В искусстве Дионисия опосредованно сказались идеи русской письменности второй половины XV в., особенно учения Иосифа Волоцкого и Нила Сорского⁶¹⁷. Поэтому иконы Дионисия отличаются четким рисунком, гармонией плавных линий и богатством внутренней жизни. Патриарх Никон писал иконы и владел законами иконографии: по Житию Елеазара Анзерского, в ските преподобного учителя Никон, еще никому не известный ученик строгого старца, написал образ Спасителя⁶¹⁸; осенью 1666 г. патриарх Никон написал образ Иоанна Предтечи и послал икону в дар новорожденному царевичу Иоанну Алексеевичу (1666-№ 17, л. 342а).

Знание правил иконописания, возможно, помогло Никону композиционно организовать действующие лица в пространстве его видения. По содержанию видение Никона можно разбить на несколько сцен. Постоянная фиксация Никоном его зрительного восприятия как бы отделяет сюжетные «картинки» друг от друга и создает определенную фрагментарность повествования. Следуя за визионером, читатель, как и сам Никон, зрительно воспринимая происходящее, приходит к кульминационной сцене видения в алтаре – к собранию святителей у престола. Вот первая сцена – объятая пламенем внутренняя часть Успенского собора и восставшие из гробов архиереи; вторая сцена – архиереи, собравшись вместе, друг за другом следуют к алтарю, а перед ними парит по воздуху царский венец; третья сцена – восставший из гроба митрополит Петр, идущий к престолу, и московские святители, стоящие за святым жертвеником; четвертая сцена – группа архиереев и митрополит Петр у престола со сложенными на Евангелии руками; пятая сцена – митрополит Петр обращается к патриарху Никону с требованием передать его слова царю; шестая сцена – митрополит Петр, повернувшись на запад, показывает Никону и всем архиереям «знамение» – пожар в царском дворце; наконец, последняя сцена – к Никону обращается «един оттех сед муж» и сообщает ему о намерениях царя.

Патриарх Никон, как знаток иконописного дела, четко продумал пространственную композицию видения. Так, например, в четвертой, центральной, сцене Никон выделяет три самостоятельных, приковывающих внимание объекта, которые, будучи объединенными вместе, образуют форму круга: первый «объект» – группа архиереев, стоящих «окрест»; второй – фигура митрополита Петра; третий – венец царский, «вознесеся на край престола и ста пред Евангелием». Возможно, что индивидуальное восприятие патриархом Никоном иконы митрополита Петра из Успенского собора повлияло на расположение персонажей в пространстве его видения. По мнению искусствоведов, в иконах Дионисия очертания групп и отдельных фигур часто образуют правильные формы круга или овала, но круг при этом выглядит не как естественный принцип композиции (как, например, у Андрея Рублева), «а как заранее задуманная, наиболее совершенная форма, и фигуры сознательно подчинены этой форме, вписаны в нее. Дионисий подчеркивает геометрическую правильность форм сильной акцентированной линией; строит композиции по принципу контраста»⁶¹⁹. Композиционная замкнутость фигур, расположенных в геометрически правильной форме круга, в видении патриарха Никона является кажущейся; круговой мотив, объединяющий все фигуры, разрывается, и композиция строится на сопоставлении множества отдельных кругов-«объектов», которые пересекают друг друга в сложном ритмическом пространстве: митрополит Петр через царский венец правую руку кладет на Евангелие; все архиереи, не касаясь венца, кладут свои руки на Священное Писание, к ним присоединяется и Никон. Тот же принцип пространственной композиции, как отмечают искусствоведы, – в клеймах на иконе митрополита Петра. Асимметрия в расположении фигур на иконе – еще один прием Дионисия: нарушение уравновешенности сцены проявляется в появлении пустот, композиционных «пауз», которые оказываются в центре композиции. Этот прием можно «увидеть» во второй, третьей, пятой и шестой сценах видения Никона. Совершенно очевидно, что для Никона при описании видения главным принципом была ясность и понятность для читателя «откровения», в изображении образов – скупость и конкретность с минимумом движений.

Нельзя, конечно, утверждать, что особенности описания патриархом Никоном видения имеют своим источником конкретные приемы, использованные Дионисием в его творчестве. Но отдельные из них, например детальность изображения, фрагментарность и завершенность сцен, неподвижность образов при глубоком внутреннем содержании могли быть подсказаны внимательному созерцателю работ, выполненных великим мастером. Если же всетаки представить видение Никона как иконографический сюжет в виде мозаики сменяющих друг друга сцен, то «иконография» видения патриарха Никона больше, на мой взгляд, напоминает новгородские иконы и книжные миниатюры, которые отличаются яркостью и детальностью одновременного изображения цельного события⁶²⁰.

Метафора огня в видении Никона, возможно, навеяна зрительным впечатлением от иконы митрополита Петра. Впечатление светлости и просторности возникает при взгляде на эту работу Дионисия, поскольку в ней много белого. Благодаря разреженным композициям с широкими участками свободного фона, белым и золотым полосам на одежде, большим светлым зданиям в житийных сценах, икона кажется пронизанной светом. У Дионисия свет и освещенность выступают как некая антитеза цвету⁶²¹. Да и сам митрополит Петр представлен как «светильник духа»: его образ отрешенный и внутренне недосягаемый⁶²². Между тем мотив света – традиционный элемент топики видений⁶²³. Темы огня, пожара как бы обрамляют видение Никона: оказавшись в Успенском соборе, Никон увидел заполненную огнем церковь; в конце видения митрополит Петр показывает Никону объятый огнем царский двор: «...и собрася еже хождаше огнь во церкви, изыде на царский двор и возгореся страшно зело» (1661-№9, л. 254). В Священном Писании огонь, как правило, сопутствует божественным явлениям или самому Богу⁶²⁴; синоним огня в Библии – слово Божие (Иер. 23:29) и сам Господь (Втор. 4:24; Евр. 12:29). Библейское происхождение метафоры огня у Никона несомненно. Традиционная метафора служит Никону для обозначения сначала незримо присутствующего в храме Бога, а затем Господа Нового Завета в виде «огня поядающего». Однако традиционная образность и метафоричность видений используется Никоном в полемических целях для выявления истоков конфликта между царствующим правителем и опальным патриархом.

В видении Никона архиереи шли, «яко бы вход великий творити во святый олтарь». Во время литургии свяшенники совершают два входа: малый и великий. Во время первого – на престол выносится Евангелие; во время второго – Святые Дары⁶²⁵. На мой взгляд, события в видении связаны с конкретным эпизодом из литургического действа, происходящим в алтаре. Царский венец в видении – совокупный символический образ царя и царской власти. Следовательно, Никон показывает незримое присутствие царя Алексея Михайловича в алтаре: обращаясь к государю, он подчеркивает, что перед священниками по воздуху передвигался царский венец: «Пред ними же никим несену великому твоему венцу царскому (курсив мой. – С. С.). И вознесеся на край престола и ста пред Еуангельем» (1661-№ 9, л. 253). В каком случае царю – человеку мирскому – разрешено было присутствие в святая святых храма? Со второй половины XVII в. в алтаре царь начинает причащаться. Первым из русских государей, кто приобщался ко Святым Тайнам в алтаре, был Алексей Михайлович⁶²⁶. Новый порядок причащения Алексея Михайловича определился, как считает Б.А. Успенский, вскоре после разрыва с патриархом Никоном, т. е. не ранее 1658 г.⁶²⁷. Ориентируясь на византийскую практику причащения василевса, Алексей Михайлович причащался в алтаре по чину священнослужителей (отдельно телу и крови Христовой), как это делали в свое время византийские императоры. В отличие от византийской практики причащения императора, который приобщался Святым Тайнам в алтаре только во время коронации, Алексей Михайлович вообще причащался таким образом⁶²⁸. Учитывая вышесказанное, можно предположить, что в видении Никон описывает сцену приготовления ко святому причащению царя: принесение Святых Даров, царский венец над престолом – все готово к совершению таинства. Митрополит Петр, подойдя последним к святому престолу, первым опускает свою руку через царский венец на Евангелие. В богослужебной практике наличие Евангелия на престоле означает символическое присутствие Иисуса Христа⁶²⁹. Малый вход на литургии с преднесением Евангелия через Царские врата символизирует, что Христос начинает проповедовать Евангелие и являет Себя миру⁶³⁰. Полагая руки на Евангелие, московские святители подтверждали данное им свыше право свидетельствовать от Бога и передавали земному царю Божью волю. Прикосновение святителей к Евангелию через царский венец в то же время могло означать и символическое единение светской и духовной властей, при котором постижение глубинных основ христианского вероучения верховным правителем возможно лишь при ведущей и направляющей роли священства. Но если остановиться на версии о причащении царя в алтаре, то жест святителей – через царский венец к Евангелию – мог означать прекращение тайного действа для свидетельства об откровении свыше: царь Алексей Михайлович недостоин причастия Тела и Крови Христовых как человек, не осознающий своих деяний как греховных, которому, следовательно, необходимо разъяснить суть совершаемых им поступков. Грех царя – в неправедных и оскорбительных действиях по отношению к Церкви. Поэтому митрополит Петр через патриарха Никона предупреждает царя о грядущем наказании и об ответственности за его «преступления». В рассказе о видении патриарха Никона содержалось прямое указание на царя Алексея Михайловича, царский венец в алтаре олицетворял собой правящего монарха, попирающего православные обряды и традиции и разрушающего идеал православного царя.

Патриарх Никон отчетливо осознавал пророческий смысл видения: в одном из писем к своему другу боярину Никите Алексеевичу Зюзину он сетовал: «Писал прежде государю царю много о неправдах тех, иное удержалося, а иное посмеялось. Прежде дву месяцов о пожаре писал, яко имать быти на царском дворе, по откровению, и они посмеялися лише, а егда збылось, тогда ничтоже прибысть добро, развее о Вельзеуле рече»⁶³¹. Миссия Никона – передать царю предупреждение свыше – особенно четко сформулирована митрополитомПетром в обращении к Никону: «Судьбы Божии не повелели сему быти, но рцы ты; аще тебя не послушает, то аще кто и от нас бы явился, не послушает» (1661-№9, л. 254). В словах святителя – парафраза из притчи о богатом и Лазаре. В заключение беседы между Авраамом и богачем, попавшим после смерти в ад, на просьбу грешника послать в его дом Лазаря, чтобы тот предупредил пятерых братьев богача о существовании «места мучения», Авраам произносит следующие слова: «Рече же ему: „Аще Моисеа и пророкы не послушают, ни аще кто от мертвых въскреснет, не имут“ (Лк. 16:31)»⁶³². Знание законов Священного Писания достаточно для того, чтобы привести человека к покаянию – вот смысл евангельского текста. Никон, по выбору и согласию иерархов Русской Церкви XV – XVI вв., подобно библейскому пророку передает слово Божие царю, призывая его к покаянию за греховные, с точки зрения духовной власти, деяния, совершенные по отношению к Церкви. Тот факт, что видение заканчивается сообщением неузнанного Никоном архиерея о намерении царя относительно купленного патриархом церковного двора, не случаен. Информация важна не столько для Никона, сколько для царя: о его помыслах и деяниях известно свыше, и этот факт должен стать предупреждением Алексею Михайловичу об ответственности за содеянное.

Таким образом, патриарх Никон пророческим по сути видением пытается произвести впечатление на царя, воздействовать на него дидактически, но и эмоционально, возможно, даже напугать Алексея Михайловича образной символикой видения, мощной духовной энергией слова Священного Писания и привести царя к покаянию.

Особенности формы и содержания видения патриарха Никона в его послании к царю наиболее очевидны при сравнении с повествованием о том же видении Никону, записанным кем-то из братии Воскресенского монастыря. Этот текст как самостоятельное сочинение бытовал в рукописной традиции XVII – XIX вв. в составе сборников, объединявших посвященные патриарху Никону и Воскресенскому монастырю статьи. В дальнейшем, чтобы не путать рассказ Никона о видении и повествование об откровении, составленное позднее, буду называть их следующим образом: «Видение 1» (для автобиографического рассказа Никона) и «Видение 2» (для монастырского сказания о видении).

Текст «Видения 2» неоднократно издавался⁶³³, однако специально не исследовался. Мне известно около 20 его списков конца XVII – середины XIX в., 14 из которых привлечены к исследованию; все они относятся к одной редакции и имеют незначительные расхождения в передаче текста архетипа⁶³⁴.

Для сравнения двух рассказов об одном и том же событии воспользуюсь текстом «Видения 2» по самому раннему списку, 80-х гг. XVII в., – ГИМ, Синодальное собр., № 1068, л. 1 – 1 об⁶³⁵.

«Видение 2» имеет классическую структуру жанра видений: чудесное явление застает патриарха в церкви за «обычным» занятием; патриарх впадает «в тонок сон»; рядом с восставшими святыми в залитом светом внутреннем помещении московского собора патриарх испытывает страх и испуг – традиционные чувства визионера; по окончании видения Никон просыпается и, «едва в себе пришед», сразу рассказывает об увиденном монастырской братии.

Традиционная ситуация – видение в церкви во время службы, – многократно воспроизводившаяся в литературе, под пером неизвестного автора наполняется реальными фактами, подробностями и деталями, связывающими чудесное событие с Воскресенским монастырем. Приведу характерные примеры (подчеркиванием выделены отличия между текстами):

Рассказы о видении самого Никона и монастырского автора различаются по своему назначению, что нашло отражение в содержании диалога между патриархом Никоном и митрополитом Петром: слова святителя Петра, обращенные к патриарху Никону, в которых, как уже отмечалось, отчетливо угадывается новозаветная цитата о роли пророка Моисея в судьбе грешников (в «Видении 1»), заменены на другие – о предстоящих испытаниях Никона, да и в самих репликах патриарха слышна тема его страданий. Для Никона важно зафиксировать факт видения и пророчество свыше о царе. Неизвестный автор, пересказывая содержание видения Никона, обращает внимание на пророчество святителей о судьбе патриарха Никона:

По сравнению с рассказом самого патриарха Никона, метафорическая и символическая основа монастырского сказания о видении Никону иная. Метафора карающего грешников огня из «Видения 1», восходящая к топике Священных текстов, сменяется метафорой света «неизреченного», базирующейся на топике агиографии, и используется автором для показа ангельской чистоты и святости почивших митрополитов («И зрит в церкви велий неизреченный свет»; «Посем зрит от олтаря от северных врат пресветла юношу, идуща со многими последующими светлеющимися...»; «И той пресветлый юноша царский венец поставляет на престоле»; «...и зрит свет такожде неизреченный. И в том свете видит воставша первопрестолнаго Петра митрополита, великаго чюдотворца...»; «...бывый свет в велицей церкви обратился в неизреченный пламень огня...»). Обвинительная речь митрополита Петра в монастырском сказании содержит перечень конкретных грехов царя Алексея Михайловича, однако нет в ней мотива Божьего наказания за «преступления» царя против Церкви, который ярко выражен в «Видении 1», отсутствуют также требования немедленного возврата царем присвоенного им церковного имущества:

Отличаются два текста и по своей идейной направленности. В рассказе о видении, составленном самим патриархом Никоном, московские святители им не узнаны, кроме митрополита Петра. В «Видении 2» многие из них

поименованы. Но если соотнести названные автором имена митрополитов с местами их захоронений в усыпальнице Успенского собора, то окажется, что митрополиты появляются не из тех мест, где они погребены. Создается ощущение, что автор монастырского сказания плохо знал состав захоронений мемориального комплекса Успенского собора. Вот, что он пишет: оказавшись в Успенском соборе, Никон увидел «на обе страны... из гробов востающих <всех архиереев> ту сущих»: справа Киприана, Фотия и Филиппа священномученика, слева Иону митрополита «и прочих всех». Когда Никон проходит к алтарю, он видит «воставша первопрестолнаго Петра ми- трополита, великаго чюдотворца, вкупе и Геронтия», «грядуща ко преждереченным архиереем». Согласно новейшему исследованию захоронений в кремлевских усыпальницах Т.Д. Пановой, комплекс погребений иерархов Русской Церкви XV – XVII вв. располагался вдоль северной, южной и западной стен Успенского собора⁶³⁶. А захоронение митрополита Петра, второе по хронологии погребение в Успенском соборе⁶³⁷, было устроено в жертвеннике храма (погребен 21.12.1326 г.). Именно поэтому митрополит Петр в видении патриарха Никона шел навстречу архиереям. Однако сопровождать его должен был не Геронтий, а митрополит Феогност (ум. 14.03.1353 г.), захоронение которого разместилось в жертвеннике Успенского собора рядом с ракой святого Петра. Это было третье и последнее захоронение в алтаре. Митрополит Геронтий был погребен у северной стены собора.

Формирование северо-западной части некрополя Успенского собора началось с захоронения митрополита Ионы (ум. 31.03.1461 г.), которое всегда пользовалось особым почитанием, поэтому со временем было пышно оформлено и помещено под сень. До наших дней сохранилась деревянная, отделанная серебром рака, изготовленная в конце XVI в. по заказу царя Федора I Ивановича. Вдоль западной стены от захоронения Ионы до входа в собор погребений нет. Замечание автора «и прочих всех» относится, по-видимому, к погребениям, расположенным вдоль северной стены за могилой митрополита Ионы. Все они свободно попадают в поле зрения человека, стоящего спиной к западному входу в собор. Это погребения митрополитов Филиппа 1 (ум. 05.04.1473 г.), Гертия (ум. 28.05.1489 г.), Симона (ум. 20.04.1511 г.), Макария (ум. 31,12.1563 г.).

Формирование юго-западной части некрополя началось с захоронений митрополитов Киприана и Фотия; они всегда упоминаются вместе: в конце XV в. их могилы были закрыты близкими по форме белокаменными надгробиями, и в древности с этими двумя погребениями был связан и редкий памятный знак – крест, который был установлен снаружи, у юго-западного угла храма. А вот захоронение митрополита Филиппа, которого автор называет после Киприана и Фотия, располагается в другой части собора: у южного входа в собор, на солее, поэтому он не мог «востать» с митрополитами XV в. с западной стороны. Перед захоронениями митрополитов Киприана и Фотия вдоль западной стороны собора с «десныя страны» от визионера с 1653 г. находилось погребение патриарха Гермогена, от которого вдоль западной стены до входа в собор были поставлены однотипные надгробные памятники над могилами четырех патриархов второй половины XVII в. – Иоасафа II (ум. 17.02.1672 г.), Питирима (ум. 19.04.1673 г.), Иоакима (ум. 17.03.1690 г.) и Адриана (ум. 15.10.1700 г.). Все известные мне списки «Видения 2» после имен митрополитов Киприана и Фотия называют имя святителя Филиппа, причем как священномученика, однако из русских святых именно Гермоген (Ермоген) вместе с другими мучениками, принадлежащими к священному чину, вспоминается на литургии как священномученик, а не митрополит Филипп (см. об этом сн. 167). По-видимому, имя Филиппа митрополита появляется в поздних списках не случайно: святителя Филиппа патриарх Никон особо чтил и испытывал к нему чувство духовного родства. Подвиг мученичества, принятый митрополитом Филиппом от светской власти, был для патриарха Никона самым важным из всех достоинств московского митрополита. Не случайно, думается, и митрополит Геронтий появляется в «Видении 2» как сопровождающий святителя Петра. Наконец, совсем не случайно автор, записавший рассказ о видении патриарха Никона не позднее 80-х гг. XVII в. (этим временем датируется самый ранний список «Видения 2»), не называет имен московских митрополитов, почивших в 70-е гг. XVII столетия.

Имя каждого исторического лица – это знак, вызывающий ассоциативные связи, состоящие из качеств и характеристик того или иного деятеля. Историческая память выявляет и чтит в деяниях каждого иерарха Русской Церкви наиболее важные и заметные для современников и последующих поколений поступки.

Митрополиты Филипп и Геронтий вошли в историю тем, что в разное время имели «столкновения» со светской властью. Мученический венец сделал Филиппа одним из самых почитаемых святителей Древней Руси. Тема мученичества и страданий святителей от светской власти пронизывает все монастырское сказание о видении патриарху Никону. В уста святого митрополита Петра автор вкладывает пророчество о страданиях «даже и до крове», которые постигнут патриарха Никона. Вероятно, не случайно автор вспоминает и о хранящейся в Успенском соборе святыне – Ризе Господней, в священном пространстве Успенского собора⁶³⁸ являющейся важнейшей реликвией Страстей⁶³⁹. Годы правления Русской Церковью были для митрополита Геронтия почти непрерывной цепью столкновений и споров с великим князем Иваном III, который постоянно проявлял активное стремление к единодержавию. В 1482 г. после возникшего между князем и митрополитом спора по каноническому вопросу (следует ли при освящении новых церквей и, в частности, Успенского собора в 1479 г. ходить посолонь или против солнца – это соответствовало греческой традиции)⁶⁴⁰ Геронтий демонстративно покинул митрополичий престол, и Иван III вынужден был «бить ему челом», просить митрополита вернуться на кафедру, винясь во всем и обещаясь слушаться митрополита⁶⁴¹. Не случайно, на мой взгляд, то, что митрополита Петра, деятельность которого была направлена на возвышение и укрепление власти московских князей, сопровождает митрополит Геронтий, который своим поступком – оставлением митрополичьей кафедры – заставил великого князя уступить и тем самым показать свое уважение к власти духовной и покорность великого князя ей. В истории Руси эта пара первопредстоятелей Церкви своими деяниями особенно ярко демонстировала, что великие московские князья не могли бы достигнуть высоких успехов в своем правлении без духовной поддержки первосвятителей московских. Возможно, автор монастырского сказания увидел в современной ему ситуации конфликта царя и патриарха повторение близкого ему по содержанию и известного в русской истории события, которое завершилось примирением властей благодаря тому, что светская власть в лице великого князя осознала, что в управлении государством ей не обойтись без направляющей роли духовной власти.

Упоминание имени митрополита Ионы, последовательно поддерживавшего великого князя Василия II, могло вызывать у современников патриарха Никона воспоминания об участии митрополита всея Руси в церковнополитической борьбе во второй четверти XV в. и серьезных проблемах, возникших при занятии им митрополичьего престола, который был предназначен ему великим князем Василием II. Как утверждают современные историки, Иона был наречен на русскую митрополию и получил соответствующее обещание от константинопольского патриарха и императора. Но несмотря на просьбы московского правительства поставить Иону митрополитом Руси и организацию нескольских посольств в Константинополь для «благословения» Ионы на русскую митрополию, он долгое время не получал официального поставления от константинопольского патриарха⁶⁴².

В условиях церковной смуты проходило поставление в митрополита Киевского и всея Руси Киприана. В великом московском князе он видел идеал князя всероссийского, поэтому под властью Киприана Церковь объединилась во всех русских землях, в том числе и входивших в состав Великого княжества Литовского⁶⁴³. Однако вел себя митрополит достаточно независимо. Темы не только политического величия Москвы при поддержке ею православия, но и укрепления митрополичьих прав пронизывают многие его сочинения (особое место занимает Житие митрополита Петра); Уставная грамота (1392 г.) разграничивала княжеские и митрополичьи права и владения⁶⁴⁴. Утверждение Киприана на московской митрополии привело к усилению византийского влияния на Руси⁶⁴⁵; при Киприане расширились связи Русской Церкви с Афоном⁶⁴⁶.

Главные церковно-политические установки митрополита Фотия были обращены на единство великорусско- малорусской церкви «всея Руси» и укрепление связей Руси с Византией. Отстаивая интересы Церкви, в своих посланиях и грамотах он обсуждал тему раскола митрополии, писал о церковной дисциплине, важности священства и обязанностях священнослужителей⁶⁴⁷.

По-видимому, имя каждого иерарха, по замыслу автора, должно было вызывать ассоциации с важнейшими направлениями в его святительском служении и его конкретными поступками. Присоединение патриарха Никона в видении к главам Русской Церкви XV – XVI вв. означало вступление его в ряд московских иерархов, что символизировало единение Русской Церкви и духовную преемственность. Многогранный, но цельный образ московского иерарха, сложившийся на основе духовных биографий святителей ХV – ХVI вв., которые укрепляли власть московских князей и поддерживали их политические и культурные интересы на православном Востоке, окончательно, по мнению автора монастырского сказания, завершился во время патриаршества Никона. Русские иерархи, в отличие от митрополитов-современников патриарха Никона, осудивших своего архиепископа, «приняли» московского патриарха и встали на его защиту. Автор монастырского текста, по-видимому, активно стремился привлечь внимание своих современников к судьбе патриарха Никона, продолжившего традиции архиерейского служения на Руси, но пострадавшего от светской власти «даже и до крове». Именно поэтому, на мой взгляд, среди встречавших патриарха Никона в Успенском соборе архиереев автором не названы патриархи Иоасаф II⁶⁴⁸ и Питирим, которые активно поддерживали абсолютистскую политику царя Алексея Михайловича и выступили на его стороне в «деле» патриарха Никона⁶⁴⁹.

Внимание к художественной стороне в монастырском повествовании свидетельствует о том, что это самостоятельное произведение, созданное в традициях жанра видений, имело своей целью не только прославить патриарха Никона и Воскресенский монастырь, но и привлечь внимание современников к судьбе патриарха. Намеки на то, что царь грозит Никону заключением и ссылкой, но отсутствие упоминаний о кончине патриарха («Ты, брате, в жизни сей, – говорит Никону митрополит Петр, – тебе подобает засвидетелствовати и пострадати о сем даже и до крове» и «...хвалится, – говорит патриарх Никон о царе, – на мя мученми и изгнанми в заточение») позволяют предположить, что «Видение 2» было составлено после 1666 г., когда патриарх Никон был осужден на церковном Соборе и сослан в Ферапонтов монастырь, и до августа 1681 г., когда, возвращаясь из ссылки в Воскресенский монастырь, Никон скончался. Однако в раннем списке «Видения 2» во фразе «пострадати о сем даже и до смерти» зачеркнуто слово «смерти» и над ним между строк написано слово «крове», причем чтение «до крове» характерно для всех известных мне списков: по-видимому, этот ранний список составлялся в то время, когда патриарх Никон уже скончался, и переписчик, зная об этом, непроизвольно написал о смерти патриарха, но в соответствии с оригиналом, который, по-видимому, повторял текст архетипа, составленный все-таки при жизни патриарха Никона, сразу слово зачеркнул. Между тем такое двойственное понимание выражения «пострадати о сем даже и до смерти (крове)» и как подчеркивающее действительную кончину патриарха Никона в ссылке и как выражающее надежду на возвращение патриарха из ссылки живым возникает и сегодня. Но совершенно очевидно, что автор монастырского сказания, независимо оттого, был ли патриарх Никон жив или уже нет, придал своему повествованию яркую публицистическую направленность и при помощи обличительной речи, вложенной в уста митрополита Петра, содержание которой изменил по сравнению с оригинальным текстом патриарха Никона, свидетельствовал об усилении абсолютистских тенденций в политике правящего монарха и призывал к ослаблению влияния государства на Церковь.

Автор сказания сетует на то, что видение патриарха Никона «забвению предано даже до днесь». Эта традиционная для жанра видения фраза, как и сообщение о том, что пророчество Никона «вскоре збысться», тем не менее может служить доказательством тому, что автор решил напомнить современникам о конкретном эпизоде из духовной биографии патриарха Никона и, возможно, использовать его не только для прославления патриарха Никона, но и для обращения к светской власти. Однако вряд ли один и тот же сюжет использовался бы для дидактического воздействия на царя Алексея Михайловича. Может быт, монастырский автор адресовал свой текст другому царю – Федору Алексеевичу, или Иоанну Алексеевичу, или Петру Алексеевичу – наследникам Алексея Михайловича в качестве назидательного напоминания о бедах, постигших их отца, пытавшегося подчинить своей абсолютной власти и Церковь? Тогда автора «Видения 2» следует искать среди монастырской братии, населявшей Воскресенскую обитель после 1676 г., когда скончался царь Алексей Михайлович, и в 1680-е гг., когда был составлен ранний список монастырского сказания о видении патриарха Никона.

Тот факт, что автором «Видения 2» был кто-то из монастырской братии, причем из ближайшего патриарху Никону окружения, не подвергается сомнению: почитанием патриарха (автор называет Никона «святейшим патриархом») и любовью к Воскресенскому монастырю пронизано все повествование; автор постоянно подчеркивает, что события происходили в «строении» «Живоноснаго <Христова Воскресения монастыря> Новаго Иерусалима». Некоторые детали и подробности, характерные для этого повествования, позволяют представить реальную обстановку монастырской службы. В рассказе Никона царский венец сам передвигается по воздуху, а в монастырском сказании его несет некий «пресветлый» юноша «со многими последующими светлеющимися»; неизвестному автору происходящее в видении действо напоминает тот эпизод литургии, «яко бывает вход со святым Евангелием». Сам патриарх Никон ничего не говорит о братии, окружавшей его на богослужении, а автор монастырского сказания дважды подчеркивает, что в Воскресенском соборе собралась братия «всякаго чина и возраста». Известно, что населявшее Воскресенский монастырь при патриархе Никоне монастырское братство, около пятисот человек, составляли разные по возрасту и сану духовные лица; столько же в обители было и трудников разной национальной принадлежности: русские, украинцы, белорусы, греки, а также принявшие крещение евреи, поляки, немцы – все вместе трудились и молились. Автор «Видения 2» называет книгу – Евангелие толковое, из которой архимандрит Герасим читал текст, и замечает, как настоятель по окончании чтения замер перед патриархом Никоном в ожидании «по обычаю» «благословеннаго прощения». Внимательный автор монастырского сказания зафиксировал и длительность видения патриарха Никона – от начала первой кафизмы до окончания второй кафизмы. В тексте неоднократно упомянут архимандрит Герасим, что не случайно: Герасим – один из самых близких патриарху Никону людей в Воскресенском монастыре. Он управлял обителью с мая 1658 г. до своей смерти 5 декабря 1665 г. в звании патриаршего наместника⁶⁵⁰. Этот старец пользовался полным доверием патриарха Никона⁶⁵¹: Герасима уважал и царь Алексей Михайлович⁶⁵². Архимандрит изображен вместе с другими монахами и подвижниками Воскресенского монастыря на парсуне-портрете патриарха Никона с клиром, который создан неизвестным художником в 1660-х гг.; Г.М. Зеленская считает архимандрита Герасима заказчиком этого портрета⁶⁵³.

Но если принять во внимание версию о том, что текст о видении патриарха Никона мог быть обращен к царю Федору Алексеевичу, то его составление следует относить ко времени не позднее 27 апреля 1682 г. – даты кончины царя, и не ранее конца 1670-х гг., когда царь совершил несколько паломнических поездок в Воскресенский монастырь, после чего возобновились работы по строительству Воскресенского собора, а в конце 1678 г. государь принял решение о возвращении опального патриарха в основанную им обитель⁶⁵⁴. В это время к составлению «Видения 2» мог быть причастен лишь один человек – архимандрит Герман.

Иподиакон Герман жил в Воскресенской обители с юных лет, он постриженник и любимый ученик патриарха Никона. В историю русской культуры старец Герман вошел как выдающийся мастер акростиха, автор церковных песнопений, стихотворных эпитафий, как музыкант-исполнитель и, видимо, композитор⁶⁵⁵. Юношеский облик иподиакона Германа запечатлен на парсуне «Патриарх Никон с братией». До 1681 г., когда строитель Герман был избран братией настоятелем Воскресенского монастыря, старец сменил несколько монастырских должностей: он был келейником патриарха Никона, уставщиком, соборным старцем, экономом; в 1676 г. по делу «о срыве казенной печати и о ключах» он на соборе при всей братии был бит шелепами⁶⁵⁶. Скончался Герман 11 декабря 1682 г. На протяжении многих лет Герман был верен своему духовному учителю и наставнику, в своих трудах он воспевал духовный облик патриарха Никона и описывал его деяния. В 1679 г. старец Герман участвовал в составлении Устава церковного и Чина монастырского, которые сложились в обители при патриархе Никоне⁶⁵⁷. В 1680 г. он поставил свою подпись под челобитной братии Воскресенской обители о возвращении патриарха Никона из Кирилло-Белозерского монастыря в Новый Иерусалим⁶⁵⁸. 26 августа 1681 г. архимандрит Герман в Воскресенском монастыре облачил тело патриарха Никона в погребальные одежды и в присутствии царя Федора Алексеевича отпевал патриарха⁶⁵⁹. На гробницу патриарха Никона Герман написал две стихотворные эпитафии. Текст одной из них вырезан на белокаменной плите, поставленной у изножия гробницы патриарха Никона, и представляет собой краткое описание жизненного пути патриарха Никона⁶⁶⁰. В другой эпитафии (сохранился небольшой ее фрагмент) патриарх Никон предстает как небесный молитвенник за царя Федора Алексеевича⁶⁶¹. Герман завершает стихотворный текст похвалой царю Федору, вернувшему патриарха Никона из ссылки; «Пресече святый царь предбывших дело, // Являя свое в благости цело, // Изрядный Божий дар тезоименит, Феодор, в любви к Богу не отменит. //Сам принес в место, еже яви Творец, Полож, целя вред, иже подъя отец»⁶⁶². Автор сформулировал действия царя по отношению к патриарху Никону как искупление вины перед ним, подобно тому, как царь Алексей Михайлович признал вину за царя Ивана Грозного перед гробом святителя Филиппа устами патриарха Никона⁶⁶³.

Известно, что в последние годы жизни Герман пользовался покровительством царя Федора Алексеевича. Во время посещений государем Воскресенского монастыря Герман читал царю орации, а тот одаривал старца подарками: однажды Герману подвели из государевой конюшни иноходца, в другой раз для старца была «построена» драгоценная архимандричья шапка⁶⁶⁴. Возможно, для духовного воздействия на царя Федора Алексеевича и было составлено монастырское сказание о видении патриарха Никона. Автор предлагал государю путь к искуплению вины его отца перед патриархом Никоном и хлопотал о возвращении святителя из ссылки.

В 1680-е гг. после смерти царя Федора Алексеевича и последовавшей в том же году кончины архимандрита Германа к составлению сказания о видении патриарха Никона могли стать причастными монастырские авторы, чьи литературные дарования особенно ярко проявились как раз в 80-х гг. XVII в. и были связаны с прославлением Воскресенской обители и особым почитанием личности ее основателя.

Прежде всего, это ученик патриарха Никона – старец Никанор. Постриженик патриарха Никона⁶⁶⁵, он впервые упомянут в монастырских документах в 1668 г. при передаче монастырской библиотеки «новому книгохранителю Никанору»⁶⁶⁶. В 1671 г. Никанор уже иеродьякон; в 1672 г. – послушник на Воскресенском подворье в Москве; в 1674 г. – строитель Галилейской пустыни на озере Велье; в 1679 г. в числе других иноков Воскресенской обители участвует в написании Устава церковного «по чину, как было при Святейшем»; с 13 марта 1685 г. по 16 января 1686 г. – ризничий Воскресенского монастыря; до 1698 г. он был архимандритом Воскресенского монастыря⁶⁶⁷. Никанор обладал ярким литературным дарованием. В своих трудах архимандрит Никанор воссоздавал историю Воскресенской обители и фиксировал мельчайшие подробности монастырской жизни своего времени. Отец Никанор составил в стихах монастырский «Летописец», текст которого был вырезан на каменных плитах при южных дверях Воскресенской церкви⁶⁶⁸. В летописце нашли отражение сведения, связанные с судьбой патриарха Никона⁶⁶⁹. В 1686 г. архимандрит Никанор, пользуясь посещением Воскресенской обители митрополитом Леонтием, прибывшим в Москву со Святой горы Афон «милостыни ради», и расспросив гостя об истории написания перво- образа «Троеручицы», составил повесть об иконе «Троеручицы» в Воскресенском Ново-Иерусалимском монастыре, расширив рассказ афонского митрополита сведениями об иконографических изводах иконы Богоматери, святителя Николая и других святых, иконные изображения которых связаны с чудотворениями в разных местах и городах⁶⁷⁰. Повесть архимандрита Никанора легла в основу надписи на «таблице», составленной 10 августа 1710 г. при настоятеле Воскресенского монастыря архимандрите Антонии⁶⁷¹. Никанор написал стихотворную эпитафию своему духовному другу – архимандриту Герману⁶⁷². В 1693 г. по листам напрестольного Евангелия он сделал собственноручную запись о сооружении в Воскресенском монастыре Трапезных палат с храмом Рождества Христова⁶⁷³.

Автором текста «Видения 2» мог быть еще один, пожалуй, самый преданный патриарху Никону человек, его сподвижник и биограф – патриарший клирик Иоанн Корнильев Шушерин-Рипатов⁶⁷⁴. Шушерин был взят на воспитание новгородским митрополитом Никоном и был предан своему учителю до церковного Собора 1666 г.; во время «прихода» Никона в Москву Иоанн нес перед патриархом крест. Шушерин был арестован накануне Собора (30 ноября)⁶⁷⁵, провел три года под стражей⁶⁷⁶ и отправлен в ссылку в Новгород. В 1681 г. с воцарением Федора Алексеевича патриарший клирик был возвращен из ссылки в столицу, где до своей кончины в 1693 г. занимал должность крестового дьяка царевен⁶⁷⁷. Главный труд Иоанна Шушерина – «Известие» о патриархе Никоне, составленное в первой половине 1680-х гг. Яркая судьба героя повествования, множество деталей и подробностей, ссылки на документы и авторские рассуждения оценочного характера, красочные характеристики персонажей, художественно воссозданные сцены и диалоги – сделали это житие патриарха Никона одним из самых читаемых и переписываемых произведений ХVII – ХIХ вв.⁶⁷⁸. По предположению исследователей, Иван Шушерин был и автором частично сохранившегося до наших дней в составе хронографа «Келейного летописца» новгородского митрополита, а затем патриарха Никона⁶⁷⁹.

Вопрос об авторстве монастырского сказания о видении патриарха Никона остается пока открытым, но очевидно одно – только ученики и последователи патриарха Никона могли написать о пророческом даре патриархаи использовать такой текст для прославления святителя и назидания светской власти. «Прикровенное» изображение правящего царя, «публицистический подтекст», касающийся главы царства, по мнению Е.К. Ромодановской, были характерной особенностью литературы последней четверти XVII в.⁶⁸⁰

«Монастырское» видение. В челобитной царю, составленной летом 1675 г. (1675-№34, л. 214 – 223), среди жалоб Никона на старцев Кириллова монастыря есть сообщение о том, что ему по ночам не дают покоя «демоны», а живущим с ним старцам «беси» досаждают. К описанию бесовских «пакостей» Никона подтолкнули услышанные им от служки Кириллова монастыря Калинки Хрисанфова известия о том, что боярин князь Яков Никитич Одоевский недоволен затеянным Никоном строительством просторных келий в Ферапонтовом монастыре, возводимых за счет средств Кириллова монастыря: «Кому, де, он те хоромы строит, чертям ли в них водитца?»; при этом Калинка говорил, что в Москве решено вскоре перевести Никона из Ферапонтова монастыря «подале», так как он «с Кириловым монастырем и заедаетца». Находясь под впечатлением этих известий, Никон даже потребовал от царя «того служку кириловского Калинку взять к себе, великому государю, к Москве, и роспросить накрепко, почему он твои, великого государя, тайные дела знает, што мне быть дале сослану, и для чего он такие слова говорил, што в тех кельях в их строенье чертям водитца» (1675-№ 34, л. 218 – 219).

Рассказ Никона о борьбе с бесами до того момента, как он при помощи молитвы и кропления святой водой одержал победу над нечистой силой («...дондеже молитвы святые говорил над обуреваемыми от духов нечистых домов, и святою водою кропил, и в кельях благодатию Божиею чисто стало от бесовскаго действа»), не развернут сюжетно, в отличие от рассказов о видениях Никону святых, представляющих собой художественно значимые сцены. Все события описываются Никоном ретроспективно. Бесы, приходящие ночью, ведут себя совершенно одинаково по отношению к Никону и его старцу. Однажды июльской ночью, как рассказывает Никон, «демоны» не дали ему уснуть: они дважды за ночь «сволокли долой» с него одеяло, а со старца в соседней комнате «сволокли» шубу, тем самым «и ему тоже беси спать не дали». Таким поведением, когда бесы причиняют монаху неудобства, отвлекают его от сна, досаждающие Никону и старцу «демоны» напоминают бесов, приходящих в келью к монахам – стойким аскетам, например к Епифанию Соловецкому: «...паки приидоша два беса в нощи, и не мучат мя, но потрясают одр мой, не дающи ми покоя»⁶⁸¹ или к монахам Киево-Печерского монастыря, испытывая подвижников, уже преодолевших «бесовские мечтания», лишая их даже того короткого сна, который они позволяют себе для поддержания сил⁶⁸². Однако повод для появления бесов-искусителей, приходящих к Никону и монахам-аскетам, разный: причина бессонницы Никона в тяжелых условиях душной и тесной кельи, его физические страдания от старческой немощи и болезней, а не строго аскетический образ жизни: «...июля в де[нь] вышел я Кирилова монастыря в строение в верхную келью ночью спать от многих мух, и клопов, // и блох...» Несмотря на то что поведение бесов не отличается от действий демонических персонажей патериковых повестей, в повествование Никона проникают отголоски личных переживаний и неприятных ощущений, испытываемых им от общения с братией Кириллова монастыря. В другой раз бесы приходят под видом кирилловских жителей: «Да и во многие дни великие беды беси творили, являяся овогда служками их, кириловскими, овогда старцами, грозяся всякими злобами...» Внешний облик антропоморфных демонических песонажей неконкретен, расплывчат. Однако бесы, досаждающие Никону в зооморфных видах, «выглядят» в соответствии с народными средневековыми представлениями о «масках» нечистой силы и ее способностях перевоплощаться в животных и птиц, а также с представлениями об окне как нерегламентированном входе в жилище⁶⁸³: «А в окна и нынеча пакостят, как не затворены, овогда зверми страшными являются, грозяся, овогда птицами нечистыми показуются». Внешний вид бесов, охарактеризованный Никоном, соответствует и восходящим к местной народно-поэтической традиции представлениям⁶⁸⁴ монахов Киево-Печерского монастыря об облике нечистой силы. В рассказе о преподобном Исакии пещернике из Киево-Печерского патерика (Слово 36) говорится о том, как Исакий, обретя чудесную власть над нечистой силой, пройдя испытание бесовским прельщением и обманом, в очередной раз увидев пришедших к нему бесов, заключил: «Якоже бесте вы мене прелстили во образе Иисуса Христове и в аггельстем, недостойни суще таковаго сана, но се в истинну является в образе зверином и скотием, и змиами и всякым гадом, аци же и сами есте»⁶⁸⁵.

Вечером, накануне появления бесов, внимание Никона привлекла птица, залетевшая в кельи: «И того вечера птица, неведомо откуды взявшися, яко вран черна, пролетела сквозь кельи во все двери и исчезла, неведомо куды» (1675-№34, л. 219). Тенденция видеть мистический «знак», символический смысл в происшествиях с залетевшими в помещение птицами была свойственна Никону и раньше. Например, в начале лета 1666 г. патриарху Никону стало известно, что 20 мая в алтарь соборной церкви Иверского монастыря влетел соловей, сел на горнем месте на окне «и пел дивно». Настоятель велел пономарю его поймать и посадить в приготовленную клетку. Соловья поймали в шапку живого и принесли архимандриту, «и тот, де, соловей у тебя, архимандрита, умер в руках». Завязалась переписка между архимандритом Иверского монастыря Филофеем и патриархом Никоном об этом происшествии в церкви. 7 июня Никон велел архимандриту Филофею «отписан, не замотчав ни часу, обо всем подробну». 23 июня архимандрит, оправдываясь, отвечал патриарху, явно не поняв, зачем Никону нужны подробности случившегося: «...прощения просим, что о том соловье простотою своею к тебе, милостивому отцу, не писали»⁶⁸⁶. По мнению историков, «патриарх взглянул на это происшествие как на предвестие ожидавшей его судьбы»⁶⁸⁷. Между тем в подробном изложении Филофеем события инцидент лишился чудесного элемента: Никон решил, что соловей сел на патриаршее место, а не на окно, как написал Филофей, и скончалась птичка, видимо, от неловкости поймавшего ее «малого»⁶⁸⁸. В случайно залетевшей в кельи Никона черной птице в Ферапонтовой монастыре Никон, вероятно, тоже увидел символический смысл, иначе он не сообщил бы о ней в челобитной к царю. По народным представлениям, черная птица (особенно из семейства вороновых) – нечистая и зловещая: черный цвет указывает на дьявольскую природу птиц семейства вороновых, поэтому верили, что черт может принимать облик черного ворона или вороны⁶⁸⁹; души злых людей представлялись в виде черных птиц (в противоположность птицам с белым окрасом – добрым, кротким и святым, особенно голубю). Народные представления выявили связь птиц семейства вороновых со смертью и миром мертвых⁶⁹⁰. У русского народа были широко распространены приметы о том, что если ворон пролетает над жилищем, двором, селом, садится на крышу, бьет крыльями в окно, летает перед домом – значит, в том месте кто-то скоро умрет; черная птица во сне тоже сулит смерть⁶⁹¹. Вероятно, предчувствие скорой смерти не покидало Никона: его тяжелое положение в ссылке усугубилось именно в 1675 г. открытым столкновением с властями Кириллова монастыря: в феврале Никон жаловался царю, что жители Кириллова монастыря грозились избить его и живущих с ним людей⁶⁹². В течение всего года Никон много раз жаловался царю на свое бедственное положение. В челобитной, содержащей рассказы о появлениях в его кельях бесов, Никон, разъясняя Алексею Михайловичу неправоту старцев Кириллова монастыря, неоднократно просит государя не позволять кирилловским старцам его «гладною смертию уморить», признается государю, что он «занемощевал» и молит царя его, Никона, «убогово, алчного, жадного, страдного, неодеянного, больнаго и в темницы седящаго» «помиловать» (1675-№ 34, л. 217, 222, 223). Из других челобитных Никона за этот год, а также отписок и челобитных старцев Кириллова монастыря и других северных монастырей, на которых по царскому указу лежала обязанность снабжать Никона продуктами⁶⁹³, приставов, находящихся при Никоне, известно, что Никон затребовал от властей Кириллова монастыря выдать ему на содержание деньги⁶⁹⁴, так как присылаемые ими продукты не всегда были свежими или их количество было меньше требуемого Никоном⁶⁹⁵. В марте в Ферапонтов монастырь прислана особая комиссия (думный дьяк Стрелецкого приказа Ларион Иванов, подьячий того же приказа и два молодых подьячих для письма)⁶⁹⁶, чтобы рассмотреть содержание опального патриарха и решить вопрос о переводе по просьбе Никона натуральной повинности 9 белозерских и вологодских монастырей на денежную⁶⁹⁷. По мнению историков, Никон имел все основания жаловаться на настоятелей Кириллова монастыря: с декабря 1673 г. по царскому указу он должен был ежегодно получать из этого монастыря годовой запас на свое содержание. Кроме того, он стал получать и другие запасы для келейного обихода, которые своевременно по разным причинам не были предоставлены ему, поэтому все платежи были переведены на деньги. В «Отписных книгах крепостям» 7197 (1689) г. записано: «В ящике окладная роспись, по чему монаху Никону за запасы платить на год денгами, и по той росписи за недовозные годовые запасы на 182 (1674) и 183 (1675) и 184 (167б)-й год плачено денгами, и в тех долгах отпись; в том же ящике прежние заручные росписи Кузмы Лопухина, по чему плачено монаху ж Никону запасов», т. е. Никону было заплачено только за «недовозные запасы». Царский приказ – «имать со всех монастырей деньгами» на содержание Никона в размере 839 р. – привез стряпчий Кузьма Лопухин 26 января 1676 г.⁶⁹⁸. Кроме всего прочего, затеянное Никоном строительство келий, размер которых значительно превышал тот, который монастырским властям предписывалось строго соблюдать при воздвижении жилья Никону и его старцам, раздражало жителей Кириллова монастыря⁶⁹⁹. Таким образом, рассказ Никона о посещавших его бесах демонстрирует своеобразное видение автора происходящих с ним событий; личная тема определяет содержание его повествования о встречах с нечистой силой. Обращает на себя внимание еще одна деталь: молитва и святая вода, при помощи которых Никон отгоняет бесов, помогают ему лишь временно, нечистая сила как будто постоянно одолевает его. Вероятно, этот художественный прием необходим Никону для того, чтобы показать своему адресату – царю, что встречи с бесами и борьба с ними – это образ жизни Никона в ссылке; «общением» с бесами, имеющими вполне материализованный вид и принимающими облик и животных, и птиц, и жителей Кириллова монастыря, пронизано все существование опального патриарха в Ферапонтовом монастыре. Таким образом, мотивы физических страданий и ожидания смерти, по-разному воплощенные в других видениях Никона, получают здесь своеобразное преломление.

Интерес к видениям у Никона – явление закономерное и обусловлено развитием русской литературы XVII в. Видения патриарха Никона, разнообразные по содержанию, в зависимости от включения их в ту или иную жанровую структуру различаются по назначению и идейной направленности. Их разное функционирование является отражением эволюции самого жанра видения в русской литературе XVII в. С одной стороны, видения Никона об Иверском монастыре находятся в русле агиографической традиции и сохраняют свою главную функцию прославить возводимый Никоном Иверский монастырь: в составе традиционных жанров русской литературы – житий святых, летописных повествований или сказаний об иконах – видения, как правило, доказывали святость визионера или прославляли святыню. В использовании художественных средств Никон также находится в традициях агиографии: символы света и огня, наиболее характерные для житий святых и сказаний об основании монастырей, – преобладают в описании видений Никона. С другой стороны, видения Никона, включенные автором в собственные послания к царю, находятся в русле традиций русской публицистики XVII в.: они не только дидактичны, но и открыто публицистичны, их главное назначение – выражение автором собственной точки зрения на важные вопросы современности, и в частности – о качествах пастыря. Своей острой публицистической направленностью эти видения Никона напоминают видения его современников – старообрядческих авторов, которые, осознавая уникальность и трагизм переживаемой ими эпохи, обращались к литературным традициям предшествующей эпохи – Смутного времени, сходным образом описывая далекие, но близкие по духу и настроению события⁷⁰⁰. Именно в эпоху Смуты видения приобретали самостоятельный характер, становясь «острополитическими произведениями, рассчитанными на то, чтобы заставить читателей безотлагательно действовать⁷⁰¹. Агитационная и пропагандистская направленность видений, отражение в их содержании животрепещущих проблем современности были важными особенностями русской публицистики XVII в.⁷⁰². Публицистическая и полемическая направленность видений патриарха Никона обусловила и разные способы включения автором автобиографических рассказов о видениях в ткань собственного повествования: видение могло быть встроено в послание патриарха и являться органичной частью структуры публицистического письма (послание царю 1661-№9, л. 253 – 254) или вынесено за границы послания и служит приложением к основ-ному тексту, но являться в то же время самостоятельным и завершенным авторским повествованием (послание 1664-№ 14, л. 47 – 46).

Представления патриарха Никона о патриаршей власти и качествах первосвятителя, судя по содержанию его «знаковых» видений, постепенно эволюционировали. Мысль патриарха Никона о том, что архиерей несет на себе образ Христов, впервые выраженная в «новгородском» видении, продолженная в «воскресенском» видении и окончательно оформившаяся в «Возражении», не была статична: из главного предназначения первого иерарха следовать путем Христовым, неоднозначного по смысловому наполнению, в зависимости от жизненных обстоятельств и исторических событий, формировавших биографию Никона, автор-иерарх вычленял то или иное качество пастыря, демонстрируя разные грани главного свойства первосвятителя подражать подвигу Спасителя. Тема взаимодействия патриарха со светской властью и лично Никона с царем Алексеем Михайловичем пронизывает все видения Никона, поэтому разные варианты их отношений (духовная любовь и дружба, вражда и попытки примирения) послужили основой, на которой Никон выстроил свои представления о качествах иерарха и его роли в разделении властей. Под духовной властью и архипастырем Никон, несомненно, подразумевал только себя; светская власть ограничивалась в его представлениях конкретной персоной царя Алексея Михайловича. Для подтверждения своей точки зрения среди самых почитаемых московских святителей патриарх Никон выбирал себе заступников-покровителей, прижизненные деяния которых обнаруживали наибольшую близость к поступкам Никона. В «новгородском» видении ясно выражена, на мой взгляд, мысль о пастыре-мученике и тяжести пастырского служения: венец Христа как символ неразрывного единства духовного царствования и страданий, который постоянно несет на себе первосвятитель, отличает его от других епископов. В «соловецком» видении Никон показывает мудрого пастыря: «добрый» первосвятитель не только должен «изводити честное от недостойнаго», но и находиться в «единомыслии» с государем; при этом пастырь обязан самоотверженно исполнять свой долг (идеальный пример для Никона – митрополит Филипп). Такое понимание пастырского долга приводит Никона к мысли о воинственном пастыре: пастырь – обличитель царских неправд, отступлений светского правителя от православного закона – еще одно качество первосвятителя, которое появляется в «царском» видении Никона (идеальный образец – московский митрополит Петр). Наконец, в последнем из «знаковых» видений, в «воскресенском», под воздействием внешних обстоятельств (мысль о примирении с царем ему внушена другом, боярином Никитой Зюзиным) Никон возвращается к образу «доброго» пастыря, несущего мир и любовь, ищущего былого «единомыслия» с царем («герои» видения – митрополиты Петр и Иона). Однако цели единения с царем, мирные условия сосуществования представителей двух властей в корне изменились.

Формулируя свои представления о первосвятителе в 1652 г., после кончины патриарха Иосифа, новгородский митрополит Никон твердо понимал, что единомыслие с царем на тот момент означало поддержку реформаторской деятельности Алексея Михайловича: царь нуждался в новом и надежном архипастыре, способном совершить церковные преобразования в русле идей ревнителей благочестия, чьи взгляды в то время он разделял. Ревнителей благочестия объединяло «признание главенства царя Алексея Михайловича над Российской церковью и его мессианской роли в мировом православии»⁷⁰³. В 1664 г. в сопровождавшем рассказ о видении Никона послании царю патриарх требовал от царя покаяния, исполнения заповедей Божиих, призывал к прощению и доброделанию. Церковные преобразования Никон свел к оцерковлению всех сфер общественной жизни, строгому исполнению евангельского закона, следование которому требовал прежде всего от царя. Если в 1652 г., когда Никон занимал патриаршую кафедру, Алексей Михайлович был царь полностью «православный» и «христианский», то позже царь отступил от православного закона (в грамоте константинопольскому патриарху Дионисию в декабре 1665 г. Никон признавался: «И от исперва убо благороднейший царь бысть благочестив вельми и милостив, и во всем божественным законом послушлив... Тогда нача помалу гордети и выситися и нами глаголемая от заповедей Божиих презирати...»)⁷⁰⁴. Никон хотел, чтобы Алексей Михайлович предстал перед всеми образцом смирения и христианского послушания. Вера Никона в направляющую роль духовной власти, его стремление к усилению духовного начала в жизни каждого члена общества, в том числе и царя, были той основой, на которой строились представления патриарха о духовной власти в России и качествах архипастыря.

Тяжесть пастырского служения, ощущаемая Никоном в разные периоды его пребывания на святительских кафедрах, способствовала появлению главной темы его видений – темы страданий и мученичества, которая в каждом конкретном случае получила своеобразное преломление. Тема страданий физических проявилась в «новгородском» видении; мученичество как необходимый шаг к прославлению посмертному – тема «соловецкого» видения; страдания от светских властей – в «царском» видении; страдания душевные – в «воскресенском» видении; страдания физические – тема «монастырского» видения. Все эти варианты есть преломления одной темы – подражание Христу в страданиях, повторение Его подвига на земле. Несение на себе образа Христова не только в смысле обладания патриаршим саном, но как жизненная установка, жизненный принцип было характерно для патриарха Никона. При чрезвычайно активной жизненной позиции для Никона преобладающим направлением его духовной жизни был аскетизм, строгое подвижничество; в наиболее напряженные моменты жизни Никона этот принцип возобладал (Анзер, пустынь Кожеозерского монастыря, устроение обителей со строгими монастырскими правилами и дисциплинарным уставом, возведение Отходной пустыни Воскресенского Ново-Иерусалимского мона- стыря и собирание в обители разных форм подвижничества, строгий образ жизни в Ферапонтовом монастыре) и завершился принятием схимы в конце пути.