Часть вторая

Мы рассмотрели, какое значение в еврейской жизни и истории должен был иметь иерусалимский храм по духу закона, по идейному нормальному укладу жизни еврейского народа, и по мысли строителей храма, и руководителей и вождей еврейского народа. В какой же мере сказалось влияние иерусалимского храма на ход и характер еврейской истории? Ответ на это должна дать еврейская история, современная существованию иерусалимского храма.

Что касается первого времени существования иерусалимского храма, в царствование Соломона, то в свящ. книгах этого времени нет ясных и определенных данных по интересующему вас вопросу. Конечно, можно с большой вероятностью допустить, что в это время храм сохранял свое значение для еврейского народа. Ведь это было время Соломона – строителя храма; а Соломон, как мы видели, ясно сознавал и вслух всего народа выяснял значение, которое иерусалимский храм должен был иметь для евреев. Г. Покровский усматривает влияние Иерусалимского храма уже с первых дней его существования. Приведя тот факт, что народ еврейский «собирается, например, на праздник освящения храма, приносит многочисленные жертвы во время его и уходит с него, благословляя даря, радуясь и веселясь в сердце о всем добром, что сделал Господь рабу своему Давиду и народу Своему Израилю» (3Цар.8:3; 3Цар.8:5; 3Цар.8:62; 3Цар.8:66), г. Покровский заключает: «таким образом, как внешний блестящий представитель религиозного единства храм Соломонов уже теперь начинает оказывать и свое внутреннее объединяющее значение (срв. 3Цар.12:27)»¹³⁸.

В первые же годы царствования Соломона мы встречаем между прочим, и случай, когда жертвенник всесожжения явился местом убежища для ненамеренного преступника. Хотя этот случай имел место еще при жертвеннике в скинии свидения, но от этого факт не теряет своего значения, ибо жертвенник всесожжения при иерусалимском храме и жертвенник всесожжения Моисеевой скинии свидения по идее и значению были одинаковы. И хотя, после закона Исх.21:14, случай убежища у жертвенника всесожжения встречается в свящ. повествованиях впервые, тем не менее здесь мы находим уже некоторое изменение закона Исх.21:14 в смысле расширения его действия, кроме ненамеренных убийц, и на преступников иного рода. Обстоятельства разбираемого событья в свящ. повествовании представляются так. «Адония, боясь Соломона, встал и пошел и ухватился за роги жертвенника. И донесли Соломону, говоря: вот, Адония боится царя Соломона, и вот, он держится за роги жертвенника, говоря: пусть поклянется мне теперь царь Соломон, что он не умертвит раба своего мечем. И сказал Соломон: если он будет человеком честным¹³⁹ то ни один волос его не упадет на землю; если же найдется в нем лукавство, то умрет. И послал царь Соломон, и привели его от жертвенника. И он пришел и поклонился царю Соломону. И сказал ему Соломон: иди в дом твой» (3Цар.1:50–53). Другой подобный же факт был с Иоавом. «Слух об этом (т.е. наказании участников в политическом заговоре против Соломона) дошел до Иоава, – так как Иоав склонялся на сторону Адонии, а на сторону Соломона¹⁴⁰ не склонялся, – и убежал Иоав в скинию Господню и ухватился за роги жертвенника. И донесли царю Соломону, что Иоав убежал в скинию Господню, и что он держится за роги жертвенника¹⁴¹. И послал царь Соломон к Ванею, говоря: что с тобой, что ты убежал к жертвеннику? и сказал Иоав: я убоялся лица твоего и бежал к Господу. И послал Соломон Ванею, сына Иодаева, говоря: пойди, умертви его. И пришел Ванея к Иоаву в скинию Господню и сказал ему: так сказал царь: выходи. И сказал Иоав: не выйду, я хочу умереть здесь. Ванея передал это царю, говоря: так сказал Иоав и так отвечал мне, Царь сказал ему: иди и сделай, как он сказал, и умертви его, и похорони его, и сними невинную кровь, пролитую Иоавом, с меня и с дома отца моего... И пошел Ванея, сын Иодаев, и поразил Иоава, и умертвил его и он был похоронен в доме своем в пустыне» (3Цар.2:28–31; 3Цар.2:34). Преступлением для Адонии и Иоава являлось в данном случае не убийство, а политический заговор, направленный к тому, чтобы еврейский престол перешел к Адонии. Всем участниками этого заговора угрожала смертная казнь (3Цар.1:51; 3Цар.2:24–25; 3Цар.2:26). И вот, Адония и Иоав обращаются к жертвеннику всесожжения в целях найти здесь защиту от наказания за означенное преступление. Как смотреть на эти факты? Были ли они явлениями исключительными, необычными до селе, или же они являлись выражением живого в сознании евреев этого времени представления о жертвеннике, как месте убежища для скрывшегося там?

Для этого мы должны обратить внимание на то, как отнеслись другие, например, Соломон и окружающие его к появлению Адонии и Иоава у жертвенника в целях защиты от смерти. Мы видим, что Адония, стоя у жертвенника, уже не умоляет Соломона, а требует от него клятвы; почему? – Да, очевидно, потому, что убежден, что здесь он в безопасности; Соломон, с своей стороны, дает ему условное прощение; и только тогда Адония идет от жертвенника, потому что чувствует себя в безопасности; и действительно, его убеждение и надежда не обманывают его: Соломон отпускает его с миром (53 стх.).

      Переходим теперь к повествованию об Иоаве. После того, как Соломону донесли о цели бегства Иоава к жертвеннику, Соломон приказывает Ванее идти и умертвить Иоава. Признавал ли при этом Соломон за жертвенником значение места убежища или нет? Для ответа на это нужно решить другой вопрос: где приказал Соломон умертвить Иоава, – у жертвенника или вне его, выведя предварительно Иоава от жертвенника? Для решения этого вопроса в приведенном приказании Соломона Ванее еще нет данных. Разбираем повествование далее. Ванея, придя в скинию, говорит Иоаву: «так сказал царь: выходи». Ванея не получил полномочий распоряжаться именем царским по своему усмотрению; следовательно, если он говорил, что предлагает Иоаву выход из скинии по требованию царя, то очевидно, что это было действительное приказание царя. Иоав отвечает на это: «я хочу умереть здесь». Если бы Соломон приказал Ванее умертвить Иоава при жертвеннике, то приведенное желание Иоава совпало бы с приказанием Соломона, и Ванее в таком случае оставалось бы только исполнить то и другое, т.е. умертвить Иоава при жертвеннике. Между тем, Ванея не делает этого, а обращается к Соломону за новым указанием; почему? – Очевидно, потому, что после заявления Иоавa дело приняло другой оборот и прежнего приказания было недостаточно (ибо в нем было включено требование о выходе Иоава из скинии), а требовалось новое. Наконец, когда донесли Соломону, что Иоав не соглашается уходить из скинии и желает умереть там, тогда Соломон соглашается на это и отдает новое приказание умертвить Иоава при жертвеннике, причем мотивом для этого решения Соломон выставляет собственное желание Иоава отодвигая в сторону свою личную инициативу. Таким образом, Соломон соглашается на умерщвление Иоава при жертвеннике только после некоторых переговоров, под влиянием известного хода событий. Все это побуждает допустить, что в начале своего намерения покончить с Иоавом Соломон не желал умерщвлять Иоава при жертвеннике¹⁴² и это, очевидно, потому, что в сознании Соломона жила мысль о жертвеннике, как месте неприкосновенности для открывшегося у него преступника и Соломон хотел сохранить это значение жертвенника и для Иоава.

Представление о таком значении жертвенника, как места убежища, было не чуждо, конечно, и сознании Иоава. Он сам, прибежав к жертвеннику, заявляет, что он надеется найти здесь защиту от гнева царя. Даже и тогда, когда Иоав почувствовал, что осуждение его состоялось, он отказывается покинуть жертвенник; почему? – несомненно, потому, что у Иоава и в эти последние минуты еще теплилась в душе надежда: «а, быть может, они ради святости и неприкосновенности места не решатся умертвить меня здесь»¹⁴³ быть может, он, по инстинкту самосохранения, надеялся хотя немного еще продлить свою жизнь; а все это могло быть, очевидно, потому, что и в эти минуты в его сознании сохранялась мысль о скинии, как месте убежища, как месте неприкосновенности для преступника.

Таким образом, мы видим, что в сознании трех лиц – Адонии, Соломона и Иоава жило представление о храме, как месте убежища.

Для полноты в данном случае представления об этом значении храма нужно решить еще вопрос, почему Адония нашел себе у жертвенника убежище от грозившей ему казни; пребывание же Иоава при жертвеннике не спасло его от смерти? Чтобы решить этот вопрос, нужно обратить внимание на характер и степень виновности Адонии и Иоава. Для Адонии участие в политическом заговоре было своего рода грехом неведения. Ведь до этого времени, по-видимому, еще не было обнародовано решение Давида сделать Соломона своим преемником (3Цар.1:20, 3Цар.1:27). Между тем, Адония имел основание претендовать на престол, потому что он, видимо, был старшим между оставшимися сыновьями Давида: Амнон, первый сын, был убит (2Цар.13:29); Авессалом, третий сын, также был убит (2Цар.18:15); ничего только неизвестно о втором сыне Давида, Далуиа (2Цар.3:3); но из того, что он почти нигде не упоминается, можно допустить, что он тоже умер к этому времени; а четвертым сыном и был Адония; так что он, на этом основании, мог считать себя наследником престола¹⁴⁴. При виде же все более и более стареющегося отца, Адонии вполне естественно было позаботиться об увеличении своих шансов на престол и усилении своей популярности. Все эти обстоятельства значительно смягчали вину Адонии перед Соломоном; а потому, когда Адония схватился за роги жертвенника, то он был тогда, так сказать, непреднамеренным преступником. Иное дело с Иоавом. Здесь уже нельзя извинить поступок Иоава его неведением, ибо Иоав уже и после провозглашения Соломона царем «склонялся на сторону Адонии¹⁴⁵, а на сторону Соломона не ссклонялся» (28 стх.); следовательно, его преступление было вполне сознательным и обдуманным. Вместе с тем, Соломоном было здесь вспомянуто и вероломное убийство Иоавом Авенира и Амессая (2Цар.3:27; 2Цар.20:10). Все это характеризовало Иоава, как преступника умышленного, и потому лишало его права найти убежище у жертвенника. Поэтому Соломон и отдал приказ поступить с Хоавом по его желанию, т.е. умертвить его при жертвеннике.

Таким образом, Адония нашел убежище в скинии потому, что был преступником неумышленным; Иоав же не мог найти защиты при жертвеннике потому, что был преступником умышленным. Здесь, как мы видим, значение жертвенника, как места убежища, расширяется в своем объеме, сравнительно с законом Исх.21:14, и при жертвеннике находят защиту не только нечаянные убийцы, но непреднамеренные тяжкие преступники и иного рода. Трудно сказать определенно, от чего могло это зависеть; быть может, это было результатом сравнительно большого к этому времени развитая религиозных представлений евреев о Боге, как благом, защищающем не только убийц нечаянных, но и других ненамеренных тяжких преступников, что могло побуждать и такого рода преступников обращаться к храму для защиты от смерти.

О влиянии храма на жизнь евреев в последующее время царствования Соломона мы не находим ясных библейских данных от этого времени. О влиянии храма в это время можно говорить только путем заключения от событий, прошедших после смерти Соломона. Иеровоам, воцарившийся над десятью коленами еврейского царства, выражает такое опасение: «царство может опять перейти к дому Давидову; если народ сей будет ходить в Иерусалим для жертвоприношения в доме Господнем, то сердце народа сего обратится к государю своему, к Ровоаму, царю иудейскому, и убьют они меня и возвратятся к Ровоаму, царю иудейскому» (3Цар.12:26–27). Причиной опасения Иеровоама, как видим, является паломничество евреев северных колен к иерусалимскому храму. Очевидно, путешествия евреев к иерусалимскому храму имели широкое распространение, настолько широкое, что вызывали у Иеровоама даже беспокойство за прочность его царствования. Следовательно, в данном факте мы имеем указание на централизующее влияние храма в религиозной жизни еврейского народа. Вместе с тем, в результате посещения евреями северного царства иерусалимского храма Иеровоам предвидеть возможность восстановления и национально-политического объединения евреев в одном царстве. Возможность эта должна была основываться, конечно, на чем-либо реальном, и этой реальной основой должно было служить, очевидно, проявляющееся в это время сильное объединяющее влияние иерусалимского храма на национально-политическую жизнь еврейского народа. Это влияние было настолько сильно, что со стороны Иеровоама, желавшего парализовать его, потребовались такие решительные меры, как запрещение посещения иерусалимского храма (3Цар.12:28), изгнание из Израильского царства священников и левитов (2Пар.11:14) и, введете нового культа (3Цар. 13:28). Но такое влияние храма не могло, конечно, развиться в первый короткий период царствования Иеровоама (до введения золотых тельцов); очевидно, это явление во всем объеме его нужно относить к предшествовавшему царствованию Соломона.

Таким образом, заключая обратно от событий, имевших место непосредственно после смерти Соломона, мы можем сказать, что во времена Соломона иерусалимский храм оказывал сильное централизующее и объединяющее влияние на религиозную и национально-политическую жизнь еврейского народа.

Более рельефно выступает значение иерусалимского храма в еврейской жизни уже после Соломона. В еврейской истории в это время произошли события, которые должны были явиться пробным камнем, показателем значения храма в жизни и истории еврейского народа. При преемнике Соломона Ровоаме еврейское царство разделилось на два царства: Израильское и Иудейское, причем Израильское царство не имело у себя храма, который остался в Иудейском царстве. В этом случае, в целях выяснения значения иерусалимского храма для еврейской жизни, важно сравнить религиозно-нравственное и национально-политическое состояние Израильского царства, не имевшего храма, с таковым же состоянием царства Иудейского, сохранившего у себя храм. Что представляла собой религиозная жизнь евреев Израильского царства? – Постепенное падение в народе религии Иеговы. В самом начале существования Израильского царства Иеровоам ввел культ тельцов и, по политическим расчетам, запретил евреям северного царства посещать храм иерусалимский. По причине невозможности религиозных посещений храма, евреям царства Израильского не удалось освободиться от их религиозного заблуждения до конца политического существования их царства. Даже лучшее из царей Израильских, как например, Ииуй, сознававший за собой Божественную миссию (4Цар.9:25–26 др.), ревновавший, по его словам, о Господе (4Цар.10:16), истребивший культ Ваала в царстве Израильском, (4Цар.10:28), – и те «не отступали от грехов Иеровоама, сына Наватова, который ввел Израиля в грех, от них не отступал Ииуй, – от золотых тельцов» (4Цар.10:29). Введением культа этих тельцов для израильтян была открыта дверь к проникновению и постепенному распространению в Израильском царстве различных языческих ку тарты и проч.; Израильтяне «поклонялись всему воинству небесному, и служили Ваалу, и проводили сыновей своих и дочерей своих через огонь, и гадали, и волшебствовапи, и предались тому, чтобы делать неугодное в очах Господа и прогневлять Его» (4Цар.17:16–17). Религиозное колебание и развращение евреев царства Израильского доходило до того, что Илия пророк сомневался, существуют ли еще, кроме него, почитатели истинного Бога в Израильском царстве; «сыны Израилевы, восклицал он к Богу, оставили завет Твой, разрушили Твои жертвенники и пророков Твоих убили мечем; остался я один, но и моей души ищут, чтобы отнять ее» (3Цар.19:10–14).

Нельзя сказать, чтобы в царстве Израильском все поголовно были богоотступниками; среди израильтян были и почитатели истинного Бога. Встречаем мы там, например, и пророков: Авдий – начальник дворца Ахава, как известно, скрывал сто пророков от Иезавели (3Цар.18:4); известны и другие пророки, действовавшие в Израильском царстве, например, Ocиa, Ина, Амос, Илия, Елисей. Пророк Илия говорит, например, о «жертвенниках Господних» (3Цар.19:10), хотя и разрушенных в его время; очевидно, существовали в Израильском царстве верные Иегове евреи, которые совершали на этих жертвенниках служениe Господу. Когда прор. Илия отчаялся найти в Израильском царстве верных Богу израильтян, кроме него самого, то Бог говорит пророку, что есть еще «между Израильтянами семь тысяч мужей, которых колена не преклонялись перед Ваалом и уста которых не лобызали его» (3Цар.19:18). Среди евреев северного царства были такие почитатели Иеговы, которые для поклонения Ему путешествовали и в Иерусалиме. При Езекии, например, в числе пришедших на праздник Пасхи были и «некоторые из колена Асирова, Манассиина и Завулонова», а также из Ефремова и Иссахарова (2Пар.30:11, 2Пар.30:18). По возвращении этих Израильтян домой происходит между прочим, уничтожение высот и жертвенников в земле Ефремовой и Манассиной (2Пар.31:1). При Иocии, когда евреи приносили серебро в дом Божий, «левиты, стоящие на страже у порога, собрали это серебро, между прочим, и из рук Манассии и Ефрема и всех прочих Израильтян» (2Пар.34:9). На празднике Пасхи при Иосии в Иерусалиме присутствовали также некоторые Израильтяне (2Пар.35:18). Примером благочестивых Израильтян является и Товит, который в точности исполнял предписания закона о религиозных посещениях Иерусалима (Тов.1:6).

Д. Хвольсон представляет религиозное состояние евреев северного царства в более светлых красках. Обращая внимание на несколько слов памятника моавитского царя Меши, где Меша говорит: «взял я оттуда (из Израильского города Набго) сосуды Иеговы и посвятил их Хамосу», Хвольсон по поводу этих слов замечает: «что бы ни значило это неполное место надписи, мы из него несомненно видим, что имя Иеговы тут было тесно связано с городом, населенным Израильтянами, и что поклонение истинному Богу в упомянутом городе должно было быть довольно распространенным»¹⁴⁶. Бросая же общий взгляд на религиозную жизнь евреев Израильского царства, Хвольсон, согласно с Гейгером, утверждает, что, «идолопоклонничество было там (т.е. в Израильском царстве) собственно только, так сказать официальным культом, покровительствуемым из политических соображений, чтобы удерживать народ от пилигримства к центральной святыне в Иерусалиме, столице враждебного государства; что Иегова тем не менее в народе имел еще много поклонников и верных приверженцев¹⁴⁷. С этим представлением Хвольсона нельзя вполне согласиться. Правда, мы сейчас видели, что в Израильском царстве были еще почитатели истинного Бога, но отсюда далеко до утверждения, что в северном царстве идолопоклонничество было только официальным, а не народным культом, и что, следовательно, народ в массе оставался верен Иегове. В самом деле: можно ли назвать язычество официальным, а не народным культом, если прор. Илия, например, сомневается в существовании среди народа Израильского верующих в истинного Бога, и Господь говорит Илии, что осталось семь тысяч верующих. Только семь тысяч! и это на сотни тысяч, быть может, миллионы евреев северного царства! Товит, касаясь религиозного состояния родного ему колена Неффалимова, а попутно и других колен Израильского царства, говорит: «как все отложившиеся (от Иерусалима) колена приносили жертвы Ваалу, юнице, так и дом Неффалима, отца моего; я же один часто ходил в Иерусалиме на праздники» (Тов.1:5–6). Далее Товит говорит: «я знал Анании и Инафана, сыновей Семея великого; мы вместе ходили в Иерусалим на поклонение... ибо не увлекались заблуждением братьев наших» (Тов.5:14). Среди всего колена Неффалимова Товит мог насчитать три примера последователей и ревнителей Бога и его закона! Можно ли говорить в таких случаях об идолопоклонстве, как о религии только официальной_, а не народной, если число истинно верующих в народе выражается крайне скромной цифрой?! Нет, гораздо вернее и соответственнее с историческою истиной будет представлять дело так, что, «имя Иеговы мало по малу забывалось в этом Израильском царстве, что весь народ, за исключением лишь немногих лучших людей, был предан идолопоклонству»¹⁴⁸. Пророки этого царства энергично восставали против культа Ваала; упрекали Израильтян и за служение тельцам (Ос.10:5;       Ам.3:14, Ам.4:4; Ам.5:5) и обращали взоры народа к Иерусалимскому храму, как месту пребывания Бога (Ам.1:2), месту поклонения Господу (Ин.2:5, Ин.2:8). Но эти внушения пророков если и имели какое-либо влияние, то, очевидно, весьма незначительное, ибо «поступали, – говорит свящ. автор, – сыны Израилевы по всем грехам Иеровоама, какие он делал, не отставали от них, доколе Господь не отверг Израиля от лица Своего» (4Цар.17:22, 4Цар.17:23).

Рядом с религиозным расстройством шло и потемнение национального самосознания Израильтян. После разделения царств, евреи северного царства в массе своей уже не всегда создают свое национальное единство с евреями южного царства. Между обоими царствами все время существуют натянутые, а то и совсем враждебные отношения; если и заключаются между ними иногда союзы, то по чисто политическим основаниям и соображениям, а не из сознания национального единства евреев обоих царств. Пророки Израильского царства время от времени напоминают своим согражданам о национальном единстве их с Иудеями, и располагаюсь их к добрым отношениям к Иудеям (например, прор. Одед 2Пар.28:9–11 и хотя пророки иногда в этом отношении и достигали цели (2Пар.28:12–15), но подобные случаи бывали очень редко. Примеры сознания Израильтянами своего национального единства с Иудеями являются в Израильской истории только в виде отдельных исключений, причем обращает на себя внимание то, что этими исключениями являлись тe лица, которые не прекращали своей религиозной связи с иерусалимским храмом. Таков, например, упомянутый выше Товит. Путешествуя в положенное законом время в Иерусалиме и, таким образом, соприкасаясь чаще с евреями южного царства, Товит яснее сознает свое национальное единство с этими евреями. В предсмертном наставлении своему семейству он называет евреев южного царства «братьями» своими (Тов.14:4) считая, очевидно, себя одним с ними национальным целым. А с какою любовью говорит он об Иерусалиме в своей молитве и с какой радостью возвещает о будущей славе и величии его! «Иерусалим, город святой, – восклицает он, – ... роды родов восхвалять тебя с восклицаньями радостными; прокляты все ненавидящие тебя, благословенны будут во век все любящие тебя!.. да благословляет душа моя Бога, Царя великого, ибо Иерусалим отстроен будет"… (Тов.13:9, Тов.13:11, Тов.13:12, Тов.13:15, Тов.13:16).      Но сколь немногочисленны были примеры поддержания Израильтянами религиозной связи с иерусалимским храмом, столь же редкими были примеры сознания евреями северного царства своего национального единства с евреями Иудейского царства: примеры Товита вероятно, были единичными. В то же время и внутри самого Израильского царства, несомненно, шло разложение национального самосознания. Вместе с языческими культами должно было проникать в Израильский народ и языческое миросозерцание, которое, конечно, не могло не оказывать вредного влияния на чистоту национального самосознания израильтян. Государственная жизнь Израильского царства представляет собой быструю смену царствующих династий; подданные нередко восстают против своих царей, и эти восстания кончаются низложением не только правящего государя, но и всей его династии¹⁴⁹.

Такую печальную картину представляла собой религиозно-нравственная и национально-государственная жизнь евреев Израильского царства. Результатом этого было то, что это царство, включавшее в своих границах более ²/3 всего еврейского народа, пало гораздо раньше Иудейского царства, и, что особенно замечательно и поразительно, пало почти безвозвратно. Евреи северного царства не сохранили своей физиономии на всемирно-исторической арене, и, как плохие исполнители своей роли, должны были сойти с исторической сцены. И это все зависело, конечно, от того, что национальное самосознание Израильтян не имело для себя фундамента в прочном истинном религиозном миросозерцании; а это последнее находилось здесь в упадке потому, что не имело для себя опоры и поддержки, не имело того фактора, который одушевлял бы, возобновлял и поддерживал его в сознании израильтян, словом, потому, что они порвали религиозную связь с иерусалимским храмом.

Нечто иное мы находим в южном царстве Иудейском, где остался иерусалимский храм. Бросая общий взгляд на характер религиозно-нравственной и национально-политической жизни евреев Иудейского царства в период до плена Вавилонского, мы замечаем, что в Иудейском царстве в большей, сравнительно с царством Израильским, чистоте сохранилась истинная религия; «окружил Меня, – говорит Господь у прор. Осии, – Ефрем ложью и дом Израилев – лукавством; Иуда держался еще Бога и верен был со святыми» (Ос.11:12). Вместе с тем, в Иудейском царстве сильнее было национальное самосознание; здесь крепче был и политический строй государства. Важную роль в этом отношении должен был сыграть факт, который случился в самом начале существования Иудейского царства, и о котором автор 2Пар.13:14 говорит так: после разделения царства, «священники и левиты, которые были по всей земле Израильской, собрались к Ровоаму из всех пределов, ибо оставили левиты свои городские предместья и свои владения и пришли в Иудею и в Иерусалиме, так как отставил их Иеровоам и сыновья его от священства Господня». «А за ними и из всех колен Израилевых расположившие сердце свое, чтобы взыскать Господа Бога Израилева, приходили в Иерусалим, дабы приносить жертвы Господу Богу отцев своих» (16 стх.). Отсюда видно, что в Иудейском царстве собралась почти вся еврейская иерархия, следовательно, более оказалось элементов способных освежать и поддерживать в евреях истинные религиозные представления, причем, деятельность их должна была быть тем интенсивнее и успешнее, что, с одной стороны, число их увеличилось, с другой стороны уменьшился район их деятельности, ограниченный только евреями двух колен. Вместе с иерархией собрались в Иудейском царстве, и наиболее усердные исполнители религиозных предписаний еврейских, наиболее чистые в религиозном отношении элементы из Израильского царства. Вследствие этого уровень религиозного сознания евреев южного царства должен был держаться на надлежащей высоте; а более высокое религиозное развитие народа, конечно, должно было благотворно влиять и на национальное самосознание евреев южного царства, и сообщать большую крепость политическому строю государства¹⁵⁰. Эту сторону дела и подчеркивает свящ. автор, говоря о переселившейся иерархии и благочестивых Израильтянах, что «укрепили они царство Иудино и поддерживали Ровоама, сына Соломонова,.... потому что ходили путем Давида и Соломона»... (2Пар.11:17). Переселение же иерархиям и правоверных евреев из царства Израильского в Иудейское обусловливалось, конечно, существованием в Иерусалиме храма. Таким образом, храм является первою причиною, первоначальным фактором сохранения истинной религии и национального духа в большей чистоте в царстве Иудейском.

Из разобранных фактов мы видим, что, при самом начале существования Иудейского царства, находящейся в нем храм, благодаря собравшимся вокруг него наиболее здоровым и освежающим элементам еврейского народа, дал благотворное направление истории Иудейского царства, содействуя поддержанию и обновлении религиозного и национального духа в южном царстве.

И это влияние храма, как центра и души религиозно-нравственной и национально-политической жизни евреев, сказывалось и в дальнейшей истории Иудейского царства, побуждая не только религиозно-нравственную, но и государственную жизнь народа еврейского время от времени стремиться к храму, как своей душе и центру, чтобы оттуда получать новые силы и одушевление. В критические моменты своей истории, в годины народных бедствий, евреи обращались к храму, как своей национальной святыне как месту, где Бог обитает и принимает моления, – обращались все от старого до малого, и находили здесь себе утешение и успокоение, и почерпали себе новые силы для борьбы с этими бедствиями. Такой момент случился, например, при Иосафате во время нападения на Иудею Моавитян, Аммонитян и др. (2Пар.20:1). В это время когда на Иудею шло множество великое из из-за моря» (2 стх.), и когда Иосафат «объявил пост по всей Иудее» (3 стх.), то «собрались иудеи просить помощи у Господа, из всех городов Иудиных пришли они умолять Господа»¹⁵¹ (4 стх.); «все иудеи стояли перед лицем Господним, и малыя дети их, жены их и сыновья их» (13 стх.). В молитве, произнесенной по этому поводу, Иосафат говорит о храме, именно, как национальном святилище, куда евреи должны прибегать во времена бедствия, и где они могут получать спасение от этих бедствий (8–9 стх.). После пророчества Иозиила, сына Захарии (15–17 стх.) произнесенного по этому поводу, «преклонился Иосафат лицем до земли, и все иудеи и жители Иерусалима пали перед Господом, чтобы поклониться Господу» (18 стх.). Наконец, после успешного исхода этой войны, «все Иудеи и Иерусалимляне и Иосафат во главе их ... пришли в Иерусалим с псалтирями и дитрами и трубами к дому Господню» (27–28 стх.), Таким образом, в эту тяжелую минуту храм собрал вокруг себя весь народ царства Иудейского, обратившийся здесь с горячей молитвой к Богу об избавлении; к храму же они пришли, чтобы воздать здесь благодарение Господу.

Подобного же рода явление мы встречаем и в царствование Езекии. Когда при этом царе нашествие Ассяриян коснулось и Иудейского царства, и Иерусалим был осажден Рабсаком, Езекия пред лицом всех евреев, находящихся в это время в Иерусалиме, отправился в храм с молитвой к Богу об избавлении от врагов (4Цар.19:1; 4Цар.19:14–15); когда же евреи избавились от нашествия Ассириян, то для выражения благодарности Богу они опять обратились к иерусалимскому храму; ибо «тогда многие, замечает свящ. автор, приносили дары Господу в Иерусалиме» (2Пар.32:23). Таким образом, и теперь храм явился местом, где, в моменты опасности от врагов, евреи возносили свои молитвы к Богу о помощи и избавлении от неприятелей; в минуты радости по случаю избавления от врагов, евреи опять для выражения благодарности Богу приходили к храму же. Несомненно, что подобного рода явления должны были сильно повлиять на подъем религиозного и национального духа среди евреев и при этом, явления эти тесно были связаны с иерусалимским храмом.

Но если храм иерусалимский оказывал свое влияние на поднятие религиозно-национального чувства евреев в таких исключительных случаях, как вышеотмеченные, то не оставались безрезультатными и те религиозные собрания, которые должны были устраиваться вокруг храма в великие еврейские праздники Пасхи, Пятидесятницы и Кущей. История допленного времени сохранила несколько фактов такого влияния этих собраний. Во времена Езекии была совершена Пасха, для празднования которой собралось много народа в Иерусалиме. И вот, прежде чем приступить к совершенно этой Пасхи, собравшееся евреи «встали и ниспровергли жертвенники, которые были в Иерусалиме, и все, на чем совершаемо было курение идолам, разрушили и бросили в поток Кедрон» (2Пар.30:14). Такой же подъем религиозного духа они обнаружили и после этого пасхального празднества: «по окончании всего этого_{, –} говорит свящ. автор, – пошли все Израильтяне, [там] и находившееся, в города иудейские и разбили статуи, срубили [посвященные] дерева и разрушили высоты и жертвенники по всей Иудее, и в [земле] Вениаминовой, Ефремовой к Манассииной до конца. И [потом] возвратились все сыны Израилевы, каждый во владение свое, в города свои» (2Пар.31:1). Мы видим, что здесь евреи проявили особенное религиозное одушевление, особенную приверженность к истинной религии, разрушающую и отстраняющую все враждебное ей. За таким подъемом религиозного духа, без сомнения, следовал и подъем национального духа евреев Иудейского царства, сознание евреями своего национального единства. Это тем вероятнее, что послания, изданные Езекией по этому поводу, начинались напоминанием всем евреям об их общих родоначальниках Аврааме, Исааке п Израиле (2Пар.30:6), как бы подчеркивая этим национальное единство всех евреев между собою. И нет оснований сомневаться, что источником и поводом этого религиозного и национального воодушевления было упомянутое религиозное собрание евреев в праздник Пасхи.

При всем том, это религиозное одушевление было не мимолетным порывом религиозного чувства, скоро погасшим; нет, следы его мы встречаем и в последовавших затем событиях. Когда Езекия, после этого празднования Пасхи, повелел народу давать определенное содержание священникам и левитам, то народ с большим сочувствием отнесся к этому. «Когда обнародовано было это повеление, тогда нанесли сыны Израилевы множество начатков хлеба, вина и масла, и меду, и всяких произведений полевых; и десятин из всего нанесли множество. И Израильтяне¹⁵² и Иудеи, живущее по городам иудейским, также представили десятины из крупного и мелкого скота и десятины из пожертвований, посвященных Господу Богу их; и наложили груды, груды. В третий месяц начали класть груды, и в седьмой месяц кончили. И пришли Езекия и вельможи, и увидели груды, и благодарили Господа и народ его Израиля. И спросил Езекия священников п левитов об этих грудах. И отвечал ему Азария первосвященник из дома Садокова и сказал: «с того времени, как начали носить приношения в дом Господень, мы ели досыта, и многое осталось, потому что Господь благословил народ Свой. Из оставшегося [составилось] такое множество. И приказал Езекия приготовить комнаты при доме Господнем. И приготовили. И перенесли [туда] приношения и десятины и пожертвования со [всею] точностью». (2Пар.31:5–12).

Всматриваясь в приведенный факт, мы замечаем, что местом, куда стекаются эти народные приношения, служил храм, что видно из слов первосвященника Азарии, который говорит: «с того времени, как начали носить приношения в дом Господень»... (10 стх.). С другой стороны, судя по ходу и связи речи, приказ об обеспечении левитского сословия последовал в непродолжительном времени после празднования Пасхи. Ведь этим празднованием было положено начало восстановлению и возобновлена всего строя еврейского народа яри Езекии. За этим началом вполне естественно могло последовать восстановление прежней организации священнического служения (2Пар.31:2); в это же время, когда рассматривался и решался вопрос о восстановлении служения священнического, вполне естественно мог быть затронут и вопрос о восстановлении прежнего законного способа обеспечения священнического сословия, и результатом этого явилось вышеприведенное распоряжение Езекии о начатках и десятинах. Таким образом, эти два явления: народное собрание во время праздника Пасхи и приношение установленных законом начатков и десятин для содержания священников, стоят по времени близко друг к другу, и, по нашему мнению, нет достаточных оснований сомневаться, что между ними существовала и внутренняя связь, что на такой подъем религиозного духа, который сказался в евреях во время этих приношений, не малую долю влияния оказало то повышенное религиозное настроение, которое они переживали при собрании на празднике Пасхи, и которое, затем, проявилось в истреблении высот. И если в этом случае, во время приношений, евреи стремились ко храму, то вполне естественно, что и теперь в душе евреев жили те же чувства по отношению к храму, какие должны были существовать в них незадолго перед тем, во время празднования Пасхи. Таким образом, и в этом случае наблюдается продолжение того же влияния храма на народ еврейский, какое храм оказывал и во время праздничных религиозных собраний евреев.

Подобная же картина влияния на евреев праздничных религиозных собраний вокруг храма представляется нам и во времена Иосии. В его царствование была совершена со всею надлежащею торжественностью Пасха; свящ. автор замечает_, что «не была совершаема такая пасха у Израиля от дней Самуила пророка; и из всех царей Израилевых ни один не совершал такой пасхи, какую совершил Иосия, и священники, и левиты, и все Иудеи, и Израильтяне, [там] и находившиеся, и жители Иерусалима» (2Пар.35:18). Не малое влияние на торжественность праздника должна была оказать сама многочисленность собрания евреев, о каковой многочисленности можно судить по большому количеству агнцев и козлов, подаренных царем и сановниками народу, священникам и левитам «для жертвы пасхальной» (около 37000 скота, 2Пар.35:7–9). Такое многолюдство собрания, и при том, такая торжественность празднования должны были оказать несомненно сильное впечатление на народ еврейский и сильно подействовать на него в религиозном отношении. В этом случае опять должно было сказаться влияние храма на евреев во время происходящих вокруг него их религиозных собраний.

Таким образом, разобранные исторические факты свидетельствуют, что, по причине существования храма в Иерусалиме, в южном царстве еврейском сохранялся и поддерживался религиозно-национальный дух; мы видим, что религиозно-национальная жизнь евреев Иудейского царства время от времени в соответствующих случаях направлялась к храму, чтобы найти здесь себе подкрепление, и действительно получала здесь новые силы и одушевление.

Укрепляя и одушевляя государственно-политическую жизнь евреев Иудейского царства путем поддержания на соответствующей высоте религиозно-национального духа в еврейском народе, храм иерусалимский оказывал влияние на государственную жизнь южного царства и в том отношении, что, побуждая народ еврейский к частым сношениям со своим святилищем и по религиозным и другим мотивам и, вместе с тем, находясь в столице государства, храм, естественно, привлекал евреев в то же время и к Иерусалиму и, таким образом, теснее связывал национально-государственную жизнь евреев Иудейского царства с их столицей Иерусалимом. Так что Иерусалим явился не по имени только, но и в действительности столицей еврейского государства, сердцем иудейского народа. Представление об Иерусалиме в сознании евреев тесно связывается с представлением обо всем еврейском государстве: Иерусалим является, так сказать, олицетворением государства; символом благоденствия или бедствия еврейского государства и народа является благоденствии или несчастие Иерусалима; например, «утешил Господь народ Свой»; знаком сего служит «искупление Иерусалима»; посему, должны «торжествовать, петь вместе развалины Иерусалима» (Ис.5:9); так близко связываются эти явления в представлении пророка! Согрешил народ еврейский, почему и пало царство Иудейское; по представлению Иеремии «тяжко согрешил Иерусалим, за что и сделался отвратительным» (Плач.1:3); подвергся несчастию народ еврейский и государство, – а Иерусалим «горько плачет ночью, и слезы его на ланитах его» (Плач.1:2) и др. Этого представления об Иерусалиме не чужды были и евреи царства Израильского, и опять именно те из них, которые усердно посещали иерусалимский храм, как это мы видим на примере Товита. В своей одушевленной и горячей хвалебной песни Иерусалиму Товит говорит: «Иерусалим, город снятый! Господь накажет [тебя] за дела сынов твоих и опять помилует сынов праведных»; «радуйся и веселись о сынах праведных, ибо они соберутся и будут благословлять Господа праведных, ... они возрадуются о тебе, когда увидят всю славу твою и будут веселиться вечно» (Тов.13:9; Тов.13:13; Тов.13:14), т.е. слава Иерусалима будет для них источником радости, блестящее и великолепное восстановление Иерусалима будет символом наступления лучших времен для народа еврейского (Тов.13:16–18).

Очень важную роль в деле поддержания и закрепления такой связи национально-государственной жизни евреев Иудейского царства с Иерусалимом играло то обстоятельство, что Иерусалим, со времени построения в нем храма, стал в народном представлении и священным городом и местом. Иерусалим для евреев сделался городом святым (Ис.52:1; Тов.13:9), городом Господним (Ис.60:14) на Иерусалиме наречено имя Господне (Иер.25:29); в Иерусалиме жилище Господа (Пс.75:3; Пс.134:21); Иерусалим – престол Господа (Иер. 3:17); в Иерусалиме горнило Господне (Ис.31:9); в Иерусалиме воздаются обеты Господу (Пс.64:2; Пс.115:9–10); из Иерусалима выйдет слово Господне (Ис.2:3). Иерусалим, по представлению евреев, должен был явиться священным городом и для других народов. Пророки возвещали евреям, что «назовут Иерусалим престолом Господа, и все народы ради имени Господа соберутся в Иерусалиме» (Иер.3:17). Исаия, обращаясь к Иерусалиму, говорил: «падут к стопам ног твоих все, презиравшие тебя, и назовут тебя городим Господа» (Ис.60:14; срв. Ис.60:6, и др.). Почему же, ради чего Иерусалим должен приобрести такое значение? – священные писатели отвечают: «ради храма Божия в Иерусалим цари принесут Богу дары» (Пс.67:30); «все народы ради имени Господа соберутся в Иерусалиме» (Иер.3:17); «все остальные из всех народов, проходивших против Иерусалима, будут приходить из года в год (в Иерусалиме) для поклонения царю, Господу Саваофу и для празднования праздника кущей» (Зах.14:16). Все благожелания, которые евреи питают в своем сердце по отношению к Иерусалиму, обусловливаются все также присутствием там храма; «ради дома Господа Бога нашего, говорит псалмопевец, обращаясь к Иерусалиму, желаю блага тебе» (Пс.121:9). Эти выражения отмечают тот факт, который имел место в психике народа еврейского, и на который мог рассчитывать Давид, именно, что существование храма в Иерусалиме сообщит Иерусалиму священный характер, возвысить его среди других городов земли иудейской и закрепит за ним значение столицы государства.

Наконец, государственная жизнь Иудейского царства характеризуется, по сравнению с царством Израильским, существованием на царском престоле только одной династии Давидовой. Правда, и здесь, как и в царстве Израильском, были заговоры против отдельных царей и убийства их; но место низверженного царя всегда занимал законный по праву наследства преемник его. В свящ. повествованиях иногда прямо подчеркивается, что этого требовала воля народная. Например, когда против Амасии составили заговор и умертвили его (2Пар.25:27; 4Цар.14:19), то «взял весь народ иудейский Озию … и поставили его царем на место отца его Амасии» (2Пар.26:1; 4Цар.14:21). Иногда народ иудейский даже с гневом обрушивался на самих заговорщиков; например, «составили против него (Амона) заговор слуги его и умертвили его в доме его; но народ земли перебил всех, бывших в заговоре против царя Амона, и воцарил народ земли Иосию, сына его, вместо него» (2Пар.33:24–25). Подобного отношения к царствующей династии мы не находим в царстве Израильском.

Не последнюю роль в деле поддержания династии Давида на иудейском престоле играло существование в Иерусалиме храма. Наглядным образом проявилось это значение храма в одну из трудных минут для династии Давида, когда против представителя ее Ровоама восстали десять колен еврейского народа, и династия Давида осталась только на престоле двух колен. В эту трудную для дома Давидова минуту «из всех колен Израилевых расположившие сердце свое, чтобы взыскать Господа Бога Израилева, приходили в Иерусалим, чтобы приносить жертвы Господу Богу отцев своих; и укрепили они царство Иудино и поддерживали Ровоама, сына Соломонова» (2Пар.11:16–17). Таким образом, в такой важный для династии Давидовой момент ее поддерживают евреи из северного царства, собравшиеся в Иудейское царство, в Иерусалим. Привлекло же их сюда желание приносить жертвы Господу, или, иначе сказать, храм, потому что только здесь они могли совершать жертвоприношения. Следовательно, в этом случае храм, как средоточие религиозной жизни евреев, находясь в Иерусалиме, оказал сильное влияние на сохранение царского престола за династией Давида¹⁵³. И касаясь вопроса о причинах прочности династии Давида на престоле Иудейского царства в дальнейшей истории последнего, мы едва ли ошибемся, если одной из главных причин этого будем считать религиозные заслуги Давида и построенный им и Соломоном храм. Если даже остальные религиозные заслуги Давида сами по себе с течением времени могли изгладиться в сознании еврейского народа, то иерусалимский храм являлся величественным памятником религиозной деятельности Давида и Соломона; с представлением о храме в сознании еврея невольно могло связываться представление о личности строителя храма, и священный ореол, окружавший личность Давида, мог сиять с тою же силою в сознании народа, и вместе с тем, побуждать народ относиться с большею преданностью и уважением к представителю Давида на царском престоле, его преемнику. Все это должно было содействовать прочности династии Давидовой и обеспечивать продолжительность ее существования на иерусалимском престоле.

Таким образом, сопоставив историю царств Иудейского и Израильского, мы находим, что в Иудейском царстве в большей чистоте сохранилась истинная религия и национальное самосознание еврейского народа. Вместе с тем, и государственная жизнь Иудейского царства представляется более стройной и крепкой; тесная связь государства со своей столицей и пребывание на престоле иерусалимском все время одной династии Давида дополняют и характеризуют сравнительную стройность и нормальность общественно-государственной жизни евреев южного царства. Вообще жизнь Иудейского царства течет спокойнее и ровнее, нежели жизнь царства Израильского. Рассмотренные же нами соответствующее исторические факты показывают, что очень важное влияние на историю Иудейского царства в разобранном отношении оказывал иерусалимский храм.

Но как ни выигрывала, благодаря Иерусалимскому храму, религиозно-нравственная и национально-государственная жизнь Иудейского царства в своей правильности и чистоте, по сравнению с жизнью евреев Израильского царства, все-таки, рассматриваемая сама по себе, безотносительно к царству Израильскому, жизнь евреев южного царства представляет собой не вполне утешительную картину. Рассмотренная доселе нами история Иудейского царства предлагает нашему вниманию сравнительно немного моментов влияния иерусалимского храма на подъем и поддержание религиозно-нравственной и национально-государственной жизни евреев. Наряду с такими фактами, история Иудейского царства представляет нам примеры и неуважения евреев к иерусалимскому храму, даже прямо оскверняя его. Такое, например, отношение к храму мы наблюдаем во времена Ахаза и Манассии; такое же, если не больше, неуважение к храму мы видим и при последних царях иудейских, близко ко времени разрушения храма, как об этом говорится в свящ. книгах. «Во внутренних вратах, обращенных к северу, поставлен был идол ревности» (Иез.8:3); по стенам написаны были «всякие изображения пресмыкающихся и нечистых животных и всякие идолы дома Израилева (Иез.8:10); перед нами воскуряли старейшины дома Израилева (Иез.8:11); у входа в северные врата дома Господня сидели женщины, «плачущие по Фаммузе» (Иез.8:14); "у дверей храма Господня, между притвором и жертвенником ... мужи еврейские становились спинами своими ко храму Господню, а лицами своими на восток, и кланялись на восток солнцу» (Иез.8:16). Религиозное развращение в это время, следовательно, глубоко пустило свои корни в еврейском народе; евреи, допустив уклонение от истинной религии, забыли, что храм есть напоминанием их исторических идеалов, душа их религиозно-национальной жизни; они, образно выражаясь словами того же свящ, автора, «становились спинами своими ко храму Господню». При таких обстоятельствах нужно было особое средство, сильное и решительное, которое заставило бы евреев почувствовать и сознать значение храма для них; нужно было – лишить их храма. Ведь все значение таких явлении, которые органически и существенно необходимы для человека, познается тогда, когда в них ощущается недостаток. Так и значение храма иерусалимского недостаточно сознавалось Иудеями пока он существовал; но стоило им его лишиться, и они должны были живо и ясно почувствовать необходимость храма для правильного течения их религиозно-национальной жизни. И вот, с нашествием Навуходоносора, они лишаются храма, столицы, и начинается для них Вавилонский плен.

В этом плену религиозно-национальное сознание евреев прошло через горнило испытаний и вышло очищенным, обновленными крепким и сильным, настолько сильным, что оно не ослабевало и не умирало в дальнейшее время до самого конца исторического существования иудейского политически-национального целого. И при переживании ими этого очистительного процесса, к чему направлялись все их мысли, около чего они вращались? «При реках Вавилона, – говорят нам пленники, мы плакали, – когда вспоминали о Сионе» (Пс.136:1). Послушайте, в чем изливается их наболевшая душа, какие песни звучат в их устах? – все те же «песни Сионские» (Пс.136:3), «песни Господни» (Пс.136:4). Под Сионом для них разумелся храм, к которому, след., неслись все их мечты, который был центром всех их мыслей. Обратим внимание на другое обстоятельство: пророк Иезекииль с таким вниманием останавливается на иерусалимском храме, который он созерцает в своем видении, и с такой подробностью описывает его. На что это может указывать? – без сомнения на то, что эта мысль о храме сильно занимала пленных евреев¹⁵⁴, была, так сказать, главной идеей, которая жила в их сознании; для них были дороги всякие частности и подробности в его постройке, дороги были всякие отдельные украшения различных частей храма. Вспоминая о нем, как о дорогом предмете, евреи наделяли его признаками большого величия и внушительности. Такое общее настроение переживал, конечно, и прор. Иезекииль, что и должно было отразиться на его пророческом видении, в котором храм представлен в таком обширном и грандиозном виде и описан с такой подробностью.

Чего же могли евреи ожидать для своей религиозной жизни от восстановления храма? – возрождения этой жизни. Сетуя, например, перед Богом о том, что «язычники пришли в наследие Божие, осквернили снятый храм Его, Иерусалим превратили в развалины» (Пс.78:1), евреи просят Бога о восстановлении их прежнего состояния для того, чтобы «вечно славить Бога и в род и род возвещать хвалу Ему» (Пс.78:13). Вспоминая в плену о Сионе, они так молились Господу: «Ты восстанешь, умилосердишься над Сионом, ибо время помиловать его, – ибо пришло время,... созиждет Господь Сион и явится во славе Своей» (Пс.101:14–15; Пс.101:17); какую же цель должно будет иметь это восстановление Сиона? – «дабы возвещали на Сионе имя Господне и хвалу Его в Иерусалиме» (Пс.101:22).

Национальное сознание евреев царства Иудейского в плену не утратилось, как это случилось с евреями Израильского царства; находясь в плену Вавилонском, евреи южного царства все-таки помнили о своем отечестве, Иерусалим постоянно предносился их сознанию. «Если я, – говорил там еврей, – забуду тебя, Иерусалим, забудь меня десница моя; прильпни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя» (Пс.136:5–6). Главным предметом всех радостных надежд и мечтаний пленных евреев является тот же Иерусалим: «прильпни язык мой к гортани моей, восклицают они, если не поставлю Иерусалима во главе веселия моего» (Пс.136:6).

В сознании евреев в это время уже определеннее выясняется связь между национальной и религиозной сторонами их жизни. Обратим внимание, как в этой песни (Пс.136), в которой вылились чувства и душевное настроение пленных евреев, как в ней перемешиваются чувства религиозные с чувствами национальными; «как нам, восклицают они, петь песнь Господню на земле чужой?» (Пс.136:4), сопоставляя здесь пение песней Господних (т.е. явление религиозного характера) с сознанием того, что они «на земле чужой», т.е. что они составляют в данный момент особую нацию, которой отечество не здесь (т.е. сопоставляя с явлением национального характера). Яснее сознавая теперь тесную связь между собой религиозной и национальной сторон их жизни, евреи должны были, вместе с «песнями Господними», с воспоминаниями о Сионе, т.е. храме, как религиозном центре, смотреть на него, как на опору в национальной их жизни, как на знамя, символ их национально-политического бытия; короче сказать, они теперь яснее должны были сознавать все громадное и всеобъемлющее значение для них иерусалимского храма. И действительно, в их сознании он является теперь, как «опора силы их, утеха очей их, отрада души их» (Иез.24:21).

Теперь в плену евреи смотрят на храм, как на источник оздоровления, оживления и обновления их жизни. Этот взгляд нашел себе образное выражение в пророчества Иезекииля. Здесь вспомнилось пророчество Иоиля о том, что «из дома Господня выйдет источник и будет напаять долину Ситтим»¹⁵⁵ и идея этого пророчества нашла у Иезекииля подобное же выражение. Созерцая в видении храм, Иезекииль увидел, что «из-под порога храма течет вода» (Иез.47:1), и чудесный Путеводитель пророка сказал ему: «эта вода ... войдет в море и воды его сделаются здоровыми. И всякое живое существо, пресмыкающееся там, где войдут две струи, будет живо; и рыбы будет весьма много, потому что войдет туда эта вода, и воды [в море] сделаются здоровыми, и куда войдет этот поток, все будет живо там. У потока по берегам его с той и другой стороны будут расти всякие дерева, доставляющая пищу; листья их не будут увядать, и плоды на них не будут истощаться; каждый месяц будут созревать новые (признак постоянного обновления жизни еврейского народа), потому что вода для них течет из святилища; плоды их будут употребляемы в пищу, а листья на врачевание» (Иез. 47:8, Иез.47:9; Иез.47:12). То высокое представление о благотворном, освежающем и обновляющем влиянии храма на еврейскую жизнь, которое теперь возродилось и жило в сознании пленных евреев, нашло себе выражение в образе этой живой воды, текущей из храма, и освежающей, обновляющей и оздоровляющей окрестности, и не только окрестности, но и всякое место, где бы она ни потекла, и всякое живое существо, пресмыкающееся там, где войдут две струи»,¹⁵⁶ каковые черты выражений дают возможность допускать, что мысль пророка об обновляющем и возрождающем значении храма не ограничивалась народом европейским, а направлялась и к другим народам, и в сознании пророка рисовалась картина всемирно-исторического значения Иерусалимского храма.

Возродившаяся и обновившаяся в сознании пленных Иудеев идея великого значения храма для истории еврейского народа, особенно в соединении с возможной в представлении евреев картиной мирового масштаба значения храма, – идея эта побуждала евреев в лишении и отсутствии храма у них видеть лишение их всемирно-исторического значения… «Мы умалены, Господи, паче всех народов и унижены ныне на всей земле за грехи наши»; в чем же выражается это унижение? – в том, что «нет у нас в настоящее время… ни всесожжения, ни жертвы, ни приношения, ни финиама, ни места, чтобы нам принести жертву Тебе"… (Дан.3:37–38), Вместе с тем восстановление храма является знаком восстановления этого игрового положена Израиля среди других народов; «я устрою их (евреев), говорит Господь, и размножу их и поставлю среди них святилище Мое на веки. И будет у них жилище Мое, и буду им Богом, а они будут Моим народом и узнают народы, что Я – Господь, освящающей Израиля, когда святилище Мое будет среди них во веки» (Иез.37:26–28). «На Моей святой горе... там будет служить Мне весь дом Израилев;… приму вас, как благовонное курение,... и буду святиться в вас перед глазами народов» (Иез.20:40–41).

Восстановитель такого высокого мирового положения еврейского народа, храм, по представлению евреев, сообщает и другим народам, более или менее соприкасающимся с ним. Например, одним, из признаков мирового величия царя Тирского является то, что он «быль на святой горе Божией» (Иез. 28:14). В виду такого высокого положения и значения иерусалимского храма, и другие народы земли должны оказывать ему дань уважения, и за непочтительное отношение к нему должны платиться. В пророчествах Иезекииля слышится, такая, например, угроза Аммонитянам: «так говорит Господь Бог: за то, что ты о святилище Моем говоришь: а! а! потому что оно поругано,... за то вот, Я отдам тебя в наследие сынам востока... (Иез.25:3–4). Евреи теперь ревниво относились к славе дорогого для них храма и посылали угрозы всем, кто непочтительно относился к храму.

Мы видим, таким образом, какое представление о величии храма и значении его для еврейской жизни имело место в душе пленных иудеев. Какое же влияние оказывало это представление на характер отношений евреев к храму? Если прежде мы наблюдали неуважительное отношение евреев к храму, то теперь у пленных евреев мы видим решимость с благоговеем и почтительностью относиться к храму. Прежде всего, чтобы опять иметь у себя храм, евреи, по их сознанию, должны проявить решимость отказаться от всех грехов и беззаконий, которые в свое время были причиной лишения евреев храма; «если они устыдятся всего того, что делали (вот – условие!), то покажи им вид храма и расположение его, и выходы его и входы его, и все очертания его и все уставы его, и все образы его и все законы его, и напиши при глазах их, чтобы они сохраняли все очертания его и все уставы его и поступали по ним » (Иез.43:11). Соответственно такому началу, иудеи и дальше должны поступать так же и с таким же благоговением относиться к храму; Господь говорит пророку Иезекиилю: «сын человеческий! Это место престола Моего и место стопам ног Моих, где Я буду жить среди сынов Израилевых во веки; и дом Израилев не будет более осквернять святого имени Моего, ни они, ни цари их... Теперь они удалят от Меня блужение свое и трупы царей своих, и Я буду жить среди них во веки» (Иез.43:7; Иез.43:9). Теперь евреи уже не пойдут для жертвоприношений на высоты; Господь говорит, что «на Моей святой горе, на горе высокой Израилевой, там будет служить Мне весь дом Израилев – весь, сколько ни есть его на земле» (Иез.20:40), и пророку уже рисуется в представлении как «народ земли будет поклоняться перед Господом», «народ земли будет приходить пред лице Господа в праздники» (Иез.46:3; Иез.46:9).

Такое благоговейное отношение евреев к храму такая любовь к нему осуществлялась ими и на деле, конечно, теми средствами, которые были в их распоряжении в плену. Их мысли, как мы видели, были сосредоточены на храме; воспоминания о нем были самыми дорогими для них; на требование притеснителей пропеть для них «из песней Сионских», они отвечают отказом, не желая отдавать свои драгоценные остатки храмового богослужения на забаву и развлечете пленителям. Дорожа храмом, они к нему направляли не только мысли, но и взоры свои. О пророке Данииле, например, священные книги говорят, что «окна в горнице его были открыты против Иерусалима, и он три раза в день преклонял колена и молился своему Богу и славословил Его» (Дан.6:10).

Это обновившееся в сознании пленных иудеев представление о громадной важности для них и их истории храма, и такое благоговейное отношение их к последнему наблюдается и в дальнейшей их истории и кладет на нее свой резкий отпечаток. Нечего и говорить, что позволение Кира возвратиться из плена и построить храм, храм, о котором самые воспоминания были для них священны и исторгали у них слезы, – это позволение было для них событием величайшей радости¹⁵⁷. По их представлению все заботы Кира по отношению к иудеем сводятся к построению иерусалимского храма; в священных книгах говорится: «так говорит Кир, царь Персидский: все царства земли дал мне Господь Бог небесный, и Он велел мне построить Ему дом в Иерусалиме, что в Иудее. Кто есть из вас, из всего народа Его, .., пусть он идет в Иерусалим, что в Иудеи, и строит дом Господа Бога Израилева... А все оставшееся во всех местах, ... пусть помогают ему жители места того серебром и золотом и [иным] имуществом, и скотом, с доброхотным даянием для дома Божия, что в Иерусалиме» (1Езд.1:2–4 срв. 2Езд.2:3–7). Причина, почему благосклонное отношение Кира к иудеям могло выражаться, главным образом, в заботах царя о восстановлении иерусалимского храма, могла лежать в том, что евреи, занятые мыслью о храме, могли просить у нового царя, разрушившего господство их пленителей, главным образом, позволения восстановить храм. Потому и Кир мог обратить свое внимание, главным образом, на восстановление иерусалимского храма¹⁵⁸. Таким образом, храм стоит в начале и во главе нового фазиса в ходе исторической жизни еврейского народа, послепленной истории.

И вот, только лишь получилась возможность для евреев осуществить в действительности давно лелеянную ими мечту восстановления храма, как они с радостью откликнулись на это своими пожертвованиями. «Все соседи их (евреев) вспомоществовали им серебряными сосудами, золотом, [иным] имуществом и скотом, и дорогими вещами, сверх всякого доброхотного даяния [для храма] (1Езд.1:6); так что Ездра «отдал на руки им (возвращающимся из плена священникам) весом серебра шестьсот пятьдесят талантов, и серебряных сосудов на сто талантов, золота сто талантов, и чаш золотых – двадцать, в тысячу драхм, и два сосуда из лучшей блестящей меди, ценимой как золото (1Ездр.8:26–27). Пожертвования эти продолжались и в Иерусалиме; «из глав поколений [некоторые], пришедши к дому Господню, что в Иерусалиме, доброхотно жертвовали на дом Божий, чтобы восстановить его на основании его» (1Ездр.2:68); так что было пожертвовано «тысяча мин золота и пять тысяч мин серебра и сто священнических одежд» (2Ездр.5:44). Когда наступило время устройства первого жертвенника и, затем, основания храма, то «собрались все единодушно на открытое место при первых воротах на восток» (2Езд.5:46), когда же было совершено основание храма, то «весь народ восклицал громогласно, славя Господа за то, что положено основание дома Господня» (1Езд.3:11).

Такая же ревность о храме и такое же одушевление и энтузиазм сопровождали евреев и при дальнейшей постройке храма. По представлению Фафная (областеначальника) с товарищами, «работа сия (по постройке храма) производится быстро и с успехом идет в руках их» (1Езд.5:8); она совершается со всем великолепием и тщательностью» (2Езд.6:10); по словам И. Флавия, «храм, благодаря весьма великому усердию строителей, скорее был окончен, нежели можно было ожидать»¹⁵⁹. Вместе с тем, было сделано все для обеспечения средствами содержания храма и служащих при нем священников и левитов» (Неем.10:33–39; 13:10–12).

С восстановлением храма совершилось торжество религиозно-национальной идеи в еврейском народе; теперь эта идея опять получила свое видимое выражение во вновь устроенном храме. И при этом, замечательно, этот послепленный храм не имел таких главных и важных предметов, как ковчег завета, священный огонь, священный елей; но при всем том, в этот период истории иудейской мы наблюдаем более благоговения, приверженности и любви иудеев к храму; это потому, что они теперь ясно видят, что храм есть носитель их исторических идеалов. Теперь храм становится действительным центром и душей остального периода еврейской истории; вся послепленная история еврейская вращается вокруг храма; вся еврейская жизнь направляется к храму, и получает здесь одушевление; храм служит маяком, указывающим иудеям направление их жизни. В виду обилия и разнообразия данных, характеризующих значение храма в жизни и истории послепленного иудейского народа, мы, в целях более ясного и раздельного изложения предмета, представим сначала, как это значение храма для жизни еврейской отражалось в сознании самих евреев, какое представление о значении для них иерусалимского храма носили в своем уме иудеи; затем, укажем, как это представление влияло на фактическое отношение иудейского народа к иерусалимскому храму,

Какое же представление о значении иерусалимского храма для еврейской жизни было присуще сознание послепленных иудеев? В общем – такое же, как и представление об этом предмете пленных иудеев, только с чертами более глубокими и яркими. Та тесная связь между существованием храма и нормальным, правильным течением исторической жизни евреев, мысль о которой возродилась в представлении иудеев в плену Вавилонском, – теперь эта связь сознается ими глубже, чище и сильнее. Это сознание слышится и в том еврейском предании, которое повествует, как прор. Иеремия скрыл ковчег завета и другие священный вещи. Здесь, между прочим, говорится: «когда Иеремия узнал о сем (что некоторые иудеи хотели узнать пещеру, в которой пророк скрыл ковчег завета), то, упрекая их (этих иудеев), сказал, что это место останется неизвестным, доколе Бог, умилосердившись, не соберет сонма народа. И тогда Господь покажет его, и явится слава Господня»... (2Мак. 2:7–8). Здесь подчеркивается та мысль, что с восстановлением национального и политического существования евреев («соберет сонм народа») произойдет и восстановление прежних святынь еврейских. Тот же автор 2 Мак. замечает далее: «самое место (священное, т.е. храм), сделавшись причастным бывшим народным несчастиям, приобщилось потом благодеяний Господа и, быв оставлено Всемогущим во гневе, опять, с умилостивлением Верховного Владыки, восстало во всей славе» (2Мак.5:20), чем выражается мысль о тесной связи храма с историей еврейской, о связи фазисов истории храма и развития истории еврейского народа. Это же сознание евреями связи храма с их историей слышится и в приводимом Иосифом Флавием «некоем древнем пророческом предсказании, что город (Иерусалим) тогда разрушен будет... (т.е. произойдет лишение политической независимости еврейского народа),... когда... руки граждан осквернят храм Божий». (Война IV, 6:3). Эта тесная связь между храмом и национально-политическим существованием евреев и сознание евреями этой связи были фактами настолько разительными и рельефными, что, по представлению других народов, храм и еврейская столица, служащая представителем и центром иудейского государства, являются тожественными между собой; Полибий, например, по Иосифу Флавию, так выражается об идеях: «по истечении немногого времени покорились ему (Антиоху) те из иудеев, которые жили около храма, называемого Иерусалимом» (Древн.ХII.3:3). Такое характерное название храма Иерусалимом Полибий, очень естественно, мог прямо заимствовать от иудеев, с которыми ему приходилось сталкиваться, или о которых слышать. Возможность такого рода явления становится тем более вероятной, что послепленные Иудеи, как и допленные, считали Иерусалим священным местом, и в этом отношении наделяли его такими же признаками, как и храм. Иерусалим был для иудеев «городом, на котором наречено имя Господне» (Дан.9:18), как и на храме; по убеждению иудеев, «Господь избрал этот город (Иерусалим) и освятил это место» (3Мак.2:8), «Сам Бог избрал его (Иерусалим) Своим жилищем» (Войн.VII,8:7); словом, по представлению иудеев, «Иерусалим есть город Божий» (Войн, VI.2:1); в устах Самого Иисуса Христа Иерусалим был «городом великого Царя», т.е. Бога (Mф.5:35). Такое сходство признаков представлений о священном характере Иерусалима и храма могло, естественно, выливаться даже в тождество этих представлений о храме и столице государства Иерусалиме, тождество, которое мы встречаем в приведенном замечании Полибия, и которое могло выражать жившую в уме иудеев мысль о тесной связи между храмом и национально-политической жизнью народа, выражать представление о храме как основании, душе, центре их религиозно-национальной и политической жизни.

В представлении пророков это значение храма для жизни евреев рисовалось еще шире; они поставляли даже материальное благосостояние народа в зависимость от такого или иного состояния храма и отношения к нему евреев. Например, у пророка Аггея Господь, обращаясь к идеям, говорит: «ожидаете многого, а выходит мало, и что принесете домой, то Я развею. За что? – говорит Господь Саваоф, – за Мой дом, который в запустении, тогда как вы бежите – каждый к своему дому. Посему-то небо заключилось и не дает вам росы, к земля не дает своих произведений. И Я призвал засуху¹⁶⁰ на землю, на горы, на хлеб, на виноградный сок, на елей и на все, что производит земля, и на человека, и на скот, и на всякий ручной труд» (Агг.1:9–11). «Принесите, – говорит Господь у другого пророка, – все десятины в дом хранилища, чтобы в доме Моем была пища, и хотя в этом испытайте Меня, не открою ли Я для вас отверстие небесных и не изолью ли на вас благословения до избытка?» (Мал.3:10). Вместе с тем, если евреи будут благоговейно относиться к храму, то Господь обещает улучшить и их материальное благосостояние. «Обратите же сердце ваше, – говорить евреям Господь,– на время от сего дня и назад, от двадцать четвертого дня девятого месяца, от того дня, когда основан был храм Господень; обратите сердце ваше: есть ли еще в житницах семена? Доселе ни виноградная лоза, ни смоковница, ни гранатовое дерево, ни маслина не давали плода; и от сего дня Я благословлю их» (Агг.2.18–19). «Я для нас запрещу пожирающим¹⁶¹ потреблять у вас плоды земные, и виноградная лоза на поле у вас не лишится плодов своих, – говорить Господь Саваоф» (Мал.3:11).

Подобные воззрения, по которым материальное благосостояние, обилие произведений земных и пр. зависят от благоговейного отношения евреев к храму, способны были еще в большей степени вселить в евреях уважение к храму и укреплять сознание значения его для них.

Такое великое и исключительное явление, как храм иерусалимский, сознание такого важного и всеобъемлющего значения его для евреев должны были производить на последних глубокое и сильное впечатление. Под влиянием его они в состоянии были смотреть на храм, как на нечто мировое. В сознании апостолов, например, разрушение храма являлось признаком кончины всего миpa. «Приступили, – повествует евангелист Матфей, – ученики Его (Иисуса Христа), чтобы показать Ему здания храма. Иисус же сказал им: видите ли, все это? Истинно говорю вам: не останется здесь камня на камне, все будет разрушено. Когда же сидел Он на горе Елеонской, то приступили к Нему ученики наедине и спросили: скажи нам, когда это (т.е. о чем Он только что говорил им, именно, разрушение храма) будет? и какой признак Твоего пришествия и кончины века?» (Мат.24:1–3). Здесь в представлении апостолов оба эти события: разрушение храма и конец мира как бы совпадают, сливаются между собою. Та же мысль о существовании храма до конца мира имела место, очевидно, и в сознании Иоанна, предводителя засевших в храме иудеев, который говорил, что «никогда не должно бояться разорения, потому что Иерусалим принадлежит Богу» (Война VI.2:1)¹⁶².

Та мысль о значении храма не только для одних евреев, но и для других народов мира, которая жила в сознании иудеев в плену Вавилонском, теперь, после плена, нашла себе более яркое выражение. Пророки проповедовали Иудеям: «будут приходить многие племена и сильные народы, чтобы взыскать Господа Саваофа в Иерусалиме и помолиться лицу Господа. Так говорит Господь Саваоф: будет в те дни, возьмутся десять человек из всех разноязычных народов, возьмутся за полу иудея и будут говорить: мы пойдем с тобою, ибо мы слышали, что с вами Бог» (Зах.8:22–23). Или еще: «все остальные из всех народов, приходивших против Иерусалима, будут приходить из года в год для поклонения Царю, Господу Саваофу, и для празднования праздника кущей. И будет: если какое из племен земных не пойдет в Иерусалим для поклонения Царю, Господу Саваофу, то не будет дождя у них. И если племя Египетское не поднимется в путь и не придет сюда, то и у него не будет [дождя] и постигнет его поражение, каким поразит Господь народы, не приходящее праздновать праздника кущей. Вот, что будет за грех Египта и за грех всех народов, которые не придут праздновать праздника кущей!» (Зах.14:16–19). Высоко ценя значение храма, поддерживаемые и вдохновляемые подобными пророчествами, иудеи доходили до представления, что их храм славнейший на всей земле, что пред ним преклоняются все народы. По словам автора 2 Мак., воины, сподвижники Иуды Маккавея, «воссоздали славный во всей вселенной храм» (2Мак.2:28), Иосиф Флавий, повествуя о споре александрийских иудеев с самарянами о храме, замечает, что иудеи «с трудом переносили, когда кто-либо хотел отнять преимущество у этого храма, столь древнего и самого славного во всем свете» (Древн. XIII.4:4). По словам того же историка, Елена, мать Изата, царя Адиавинского «пожелала отправиться в Иерусалим и поклониться храму Божиему, прославляемому всеми людьми«… (Древн.XX.2:6)¹⁶³. Рассказывая, далее, о том, что стрелы, пускаемые Симоном, сыном Гиоры, долетали до жертвенника и храма, Флавий замечает, что «многие, с усердием собравшееся из отдаленных стран земли вокруг славного и для всех людей священного места, сами пали пред жертвами, и жертвенник, священный для всех греков и варваров, обагрили своею кровью»… (ВойнаV.1:3). Иисус первосвященник в своей речи к идумеям, пришедшим к Иерусалиму, называет храм «местом, покланяемым вселенною и иноплеменниками из отдаленных стран почитаемым по слуху» (понаслышке) (ВойнаIV.4:3); а Иосиф Флавий в своей речи, обращенной к осажденным в Иерусалиме иудеям, говорит: «храм сделался вместилищем всяких (нечистот) и руками жителей осквернено священное место, которому и римляне издали поклонялись оставляя много из своих обычаев по нашему закону»... (ВойнаV.9:4)¹⁶⁴.

В таких чертах выражалось представление иудейского народа о величии храма и о важности его для еврейской жизни. Как же это представление отражалось в жизни иудейского народа, как оно влияло на фактические отношения послепленных иудеев к иерусалимскому храму? Самым прямым и естественным результатом и следствием существования в сознании иудейского народа такого представления о великом значении для еврейской жизни храма было стремление иудеев ревностно исполнять предписания закона относительно храма. Фаррар замечает: «хотя иудеи и поселялись в тех языческих странах, куда были увлекаемы завоеванием или путешествием по делам торговли, но не нужно предполагать, что они уже совсем забывали свои предания. Напротив того, огромное большинство держалось их с необычайным упорством. В уничтожении своей независимости они видели грозное возмездие, давно провозглашенное тем множеством пренебрегавшихся ими пророчеств, в которых пророки укоряли их за идолослужение. От всех наклонностей к многобожию иудей был исцелен навсегда, и как бы в видах вознаграждения за минувшие века неповиновения и равнодушия, как бы в видах достижения исполнения того великого обетования Избавителя, которое было центром всех их упований, они тем с большим пылом самосознательной гордости предавались тщательнейшему соблюдению своего закона и своей обрядности... Они молились в направлении к Иерусалиму. В Иерусалим они постоянно отправлялись на поклонение святым местам»¹⁶⁵. Послепленная иудейская история своими многочисленными данными подтверждает приведенные слова.

Мы видели (см.выше) уже, с какою ревностью и мужеством, граничащим даже с самопожертвованием, исполняли евреи предписания закона относительно жертвоприношений при храме. С не меньшей тщательностью и ревностью наблюдали они за исполнением закона о религиозных собраниях при храме в великие праздники. Николай, защитник Архелая перед кесарем, говорил в своей защитительной речи, что «закон праздничных дней иудеями соблюдается» (Древн.XVII.9:6). Это мы находим у иудеев уже с самых первых годов их послепленной истории. Вскоре же по возвращении их из плена, при Ездре, когда наступило время праздника кущей, «все общество возвратившихся из плена сделало кущи и жило в кущах. От дней Иисуса, сына Навина, до этого дня, не делали так сыны Израилевы. Радость была весьма великая» (Неем.8:17). Такая ревность наблюдается в евреях и после. В каком бы положении еврей ни находился, занят ли он был, например, войною или иным чем, он не жалел ничего и все оставлял, когда нужно было праздновать эти дни. Иркан, например, запертый Антиохом Сотером в храме, обратился к Антиоху и просил у него для отправления праздника (кущей) на семь дней перемирия (Древн. XIII.8:2). Аристовул и его сообщники, будучи осаждены в храме и не имея жертв для праздника Пасхи, «просили их у своих единоплеменников, предлагая им за жертвенных животных цену, какую они пожелают. Когда же те потребовали за каждую голову (животного) по тысяче драхм,.. то Аристовул с священниками охотно на это согласились» (Древн.XIV.2:2). Также и Иуда Маккавей с воинами, строго исполняя закон о праздничных собраниях, хотя, например, были заняты войной, прервали свой поход и «отправились в Иерусалим, потому что приближался праздник седмиц; после праздника, называемого Пятидесятницею, пошли они против Горгия» (2Мак.12:31–32). Aп. Павел прерывал дело проповеди, при приближении одного из подобных праздников, и отправлялся в Иерусалим на праздничные собрания. Когда в Ефесе «просили его побыть у них далее, он не согласился, а простился с ними, сказав: мне нужно непременно провести приближающийся праздник в Иерусалиме» (Деян.18:20–21); в другой раз «Павлу рассудилось миновать Ефес, чтобы не замедлить ему в Асии, потому что он поспешал, если можно, в день Пятидесятницы быть в Иерусалиме» (Деян.20:16). Евангелист замечает, что «каждый год родители Его (Иисуса) ходили в Иерусалим на праздник Пасхи (Лк.2:41). И Сам Иисус Христос, как известно, посещал в праздник Пасхи храм; также приходил Он в храм и в праздник кущей (Ин.7:10). Подобно сему, и всякий иудей, исполняя предписания закона о праздничных собраниях, стремился побывать в великие праздники в Иерусалиме в храме. Об этом мы находим многочисленные свидетельства. На этих собраниях мы находим, прежде всего, жителей самой Иудеи». Когда, например, «приближалась Пасха иудейская, многие из всей страны пришли в Иерусалим перед Пасхой, чтобы очиститься» (Ин.11:55)¹⁶⁶. «При наступлении, – говорит И. Флавий, праздника опресноков, [у иудеев называется он Пасхой и приносится великое множество жертв] и собралось для богослужения из страны несметное множество народа (Война II.3:1). Точно так же было и на празднике Пятидесятницы. «При наступлении праздника, который называется Пятидесятницей, – говорит И.Флавий, – все место вокруг храма и весь город наполнен был множеством поселян» (Война I.13:3). «Когда наступил сей праздник (Пятидесятницы), -дополняет тот же автор, – то около храма собрались многие десятки тысяч людей» (Древн. XIV.13:4)¹⁶⁷. Но контингент паломников на праздничных собраниях не исчерпывался жителями только лишь Иудеи; к храму стекались жители и других местностей, сопредельных с ней. Евангелист, например, говорит о Галилеянах, что «и они ходили на праздник в Иерусалим» (Ин.4:45)¹⁶⁸. Приходили на праздники в Иерусалим и жители других сопредельных с Иудеей стран; например, «при наступлении Пятидесятницы, – говорит И. Флавий,.., сошлось несметное множество из Галилеи, Идумеи, Иерихона и Переи, что за Иорданом» (Война II.3:1). «Кестий, – повествует И. Флавий, – прибыв из Антипатриды в Лидду, не нашел в городе ни одного мужчины; ибо по случаю праздника кущей весь народ устремился в Иерусалим» (Война II.19:1). Но состав праздничных собраний при храме не ограничивался жителями Иудев и сопредельных с нею местностей И. Флавий замечает, что на праздники собирались «из самых отдаленнейших мест государства» (Древн.XVII.9:3). И действительно, Евангелист свидетельствует, что «из пришедших на поклонение в праздник (Пасхи, последний в земной жизни Спасителя) были некоторые Еллины (Ин.12:20). В свящ. повествовании о сошествии Святого Духа в день Пятидесятницы говорится, что «в Иерусалиме (в это время) находились Иудеи, люди набожные, из всякого народа под небесами» (Деян.2:5); а находившиеся при этом событии, слыша апостолов, говорящих на разных языках, спрашивали: «как мы слышим каждый собственное свое наречие, в котором родились, Пареяне и Мидяне и Еламиты, и жители Месопотамии, иудеи и Каппадокии, Понта и Асии, Фригии и Памфилии, Египта и частей Ливии, прилежащих к Киринее, и пришедшее из Рима, иудеи и прозелиты, Критяне и Аравитяне...» (Деян.2:11). – свидетельствуя, след., что из всех этих мест собирались на праздники к храму в Иерусалиме. О том же усердии иудеев к праздничным, около храма, собраниям говорит и многолюдство этих собраний. Повествуя о взятии Иepycaлима, И. Флавий, например, говорит: «число всех пленных, (взятых) за время всей войны, простиралось до девяносто семи тысяч, а погибло во время всей осады миллион сто тысяч. Из них большая часть (были) единоплеменники, но не одного места (жители). Ибо те, которые со всей страны собрались на праздник опресноков, неожиданно были застигнуты войною... А что город мог вмещать такое множество, это видно из переписи при Кестии; .. он поручил первосвященникам по возможности исчислить народ. Когда наступил праздник [называемый Пасхою], в течение которого от девятого часа до одиннадцатого приносят жертвы и при каждой жертве собирается общество, не менее десяти человек [потому что одному нельзя вкушать жертву, а часто собираются и до двадцати], они (священники) сосчитали двести пятьдесят шесть тысяч пятьсот жертв. Если положить на каждую (жертву) по десяти участников, то всех чистых и освященных (мужей) было два миллиона семьсот тысяч"…(Война VI.9:3), В другом же месте Иосиф говорит, что «когда Кестий Галл пред наступлением праздника опресноков прибыл в Иерусалим, то не меньше трех миллионов народа окружили его»... (Война II.14:3).

Таким образом, храм Иерусалимский постоянно сосредоточивал вокруг себя множество иудеев, собиравшихся сюда со всех стран миpa, и оказывал, благодаря этому, объединяющее и связующее влияние на всех иудеев; «эти паломничества иудеев к храму, – говорит Гольтцман, – естественно помогали сохранять живое чувство общей связи их с основой нации»¹⁶⁹.

Такое централизующее влияние храма должно было усиливаться и закрепляться благодаря тем многочисленным материальным пожертвованиям и приношениям, которые постоянно направлялись в иерусалимский храм от иудеев всех стран. Строго исполняя предписания закона о приношениях в храм и ревнуя о славе и благолепии последнего, иудеи «приносили, – говорит Фаррар, – в сокровищницу храма не только установленную храмовую подать в полсикля, но и гораздо более ценные дары, которые свидетельствовали об их непоколебимой преданности религии своих отцев»¹⁷⁰, так что «все священные хранилища были полны присылаемыми Богу со всего миpa дарами» (ВойнаV.5:1). Бывали примеры, когда иудеи в порыве усердия отдавали в пользу храма все свое имущество; о вдовице, например, которая положила в церковную сокровищницу две лепты, Христос сказал, что она «положила сюда все, что имела, все пропитание свое» (Мр.12:44). При такой ревности иудеев к храму, можно судить, как должны были жертвовать на храм богатые люди. Тот же евангелист, который упомянул о жертве вдовицы, как бы мимоходом говорит, что «многие богатые клали много» (Мр.12:41). Обыкновенно присылались деньги; но «очень часто, – говорит Ширер, – были присылаемы отдельные предметы, которые употреблялись при богослужении, или служили для украшения храма (Ios. Belt, lud, V,13:6; Mischna loma, III, 10). Можно привести для примера, как для расширения золотой виноградной лозы над воротами храма золото было присылаемо в форме отдельных листов, гроздов и ягод (Middoth, III, 8 fin); богатый алаварх Александр в Александрии устроил золотую и серебряную облицовку для ворот двора (los. Bell. Iud. V, 5:3); даже знатные неиудеи присылали нередко дары для храма. В сокровищнице храма были поставлены тринадцать сундуков, в которых лежали деньги, назначенные для целей богослужебных. Не менее шести из них заключали только «добровольные дары» без определенного ближайшего назначения¹⁷¹.

В сокровищнице храма, по словам И. Флавия, находилось, «бесчисленное множество денег, одежд и иных драгоценностей, одним словом, собрано было все богатство иудеев» (Война VI, 5:2)¹⁷². Можно отсюда судить, насколько тесна должна была быть происходящая отсюда связь иудеев с храмом, выражавшаяся постоянными пожертвованиями и приношениями в храм. А такая тесная связь с храмом, естественно, должна была влиять объединяющим образом и на весь рассеянный иудейский народ. «Это постоянное общение с Иерусалимом (с целью пожертвований и приношений в храм) много, – говорит Гольтцман, – содействовало единству и общению иудеев рассеяния»¹⁷³.

Таким образом, иерусалимский храм являлся центром, объединявшим всю иудейскую нацию и привлекавшим к себе всех иудеев, для которых существовало, как мы видели, много поводов и причин посещать храм: приходили они сюда для приношения жертв, а виды жертв были многочисленны; путешествовали иудеи сюда и с своими пожертвованиями и приношениями; стекались они сюда и в великие праздники, когда вокруг храма собирались громадные толпы иудеев из всех стран. «Здесь, – говорит Гольтцман, – действительно было место, где израильтяне сходились с востока и запада, с севера и юга»¹⁷⁴.

Поэтому, при храме всегда можно было найти большую или меньшую толпу иудеев¹⁷⁵, почему храм служил удобным местом общественного, публичного учительства. Посему и Христос и апостолы часто избирали храм местом своей проповеди. Христос, обращаясь к народу, пришедшему вместе с Иудой взять Его, говорил: «каждый день с вами сидел Я, уча в храме». (Мф.26:55); почти то же говорил Он и на суде у первосвященника: «Я всегда учил в синагоге и в храме, где всегда иудеи сходятся» (Инн.18:20). В параллель этому, и другой Евангелист говорит о Христе, что Он «учил каждый день в храме» (Лк.19:47); «и весь народ с утра приходил к Нему в храм слушать Его» (Лк.21:38)¹⁷⁶. Точно также и апостолы часто избирали храм местом своего учительства. В Деян. повествуется, что сам Ангел указал апостолам на храм, как на место проповеди. «Ангел Господень ночью отворил двери темницы и, выведши их (апостолов), сказал: идите и, ставши во храме, говорите народу все сии слова жизни»... (Деян.5:19–20). И апостолы, действительно, «выслушавши (Ангела), вошли утром в храм и учили» (Деян.5:21), как и донес об этом начальникам иудейским «некто», говоря, что апостолы «стоят в храме и учат народ (Деян.5:25); и после сего апостолы «всякий день в храме и по домам не переставали учить и благовествовать об Иисусе Христе (Деян.5:42). Таким образом, храм являлся сборным и удобным центральным пунктом, где известные идеи могли проникать в народную массу и откуда они могли распространяться по всем странам, где были разбросаны иудеи.

Присутствие при храме постоянной толпы народа, вместе с высоким положением, которое храм занимал в глазах иудейского народа, должно было в известной мере содействовать тому, что храм являлся местом и официальных, общественных собраний евреев; здесь вожди народные произносили речи к народу, здесь правительство возвещало народу об известных своих намерениях и мероприятиях. Так, первосвященник Инафан, «собрав весь народ в храм, определил восстановить Иерусалимские стены"… (Древн. XIII.5:11); Симон, брат Инафана, «видя иерусалимских граждан, пораженных страхом перед этим (нашествием Трифона), и желая сделать их (своею) речью более мужественными для решительного сопротивления вторжению Трифона, собрал в храм народ и начал там их увещать (Древн. XIII.6:3). Также и «Ирод, прибыв в Иудею и вошедши в храм, говорил (к народу) о том, что случилось» (Древн. XVI.4:6); «Неаполитан... вошел в храм, где собрал народ, высказал им много похвал за (их) верность к римлянам, долго увещевал (их) сохранить спокойствие» (Война II.16:2)». Также однажды и вельможи иудейские с первосвященниками и знатнейшими фарисеями, «решив испытать мятежников словами, созвали народ к медным воротам (храма)» (Война, II.17:3)¹⁷⁷. Как центр и средоточие общественной и государственной жизни, храм явился для Иркана я Аристовула местом, где состоялось их торжественное примирение; «когда они порушили это (т.е. примирение) в храме, то закрепили соглашение клятвами» (Древн. XIV.1:2 срв. Война 1.6:1). Храм был и местом, где новые цари после своего восшествия на престол представлялись народу; так, например, «Архелай (при вступлении на престол) одел белую одежду и пошел в храм, где народ принял его с различными радостными восклицаниями» (Война II.1:1).

Важная роль, которую храм играл в общественной жизни еврейской, восполнялась и тем обстоятельством, что храм иерусалимский являлся местом верховного иудейского суда, давая в одном из находящихся при нем помещении место для собраний верховного синедриона. Этот синедрион, но словам Гольтцмана, «был местом высшего суда, к которому всякий мог обращаться в трудных вопросах». Синедрион собирался ежедневно, за исключением субботы, и местом этих заседаний являлась одна из зал при храме¹⁷⁸.

Наконец, как священное место_, как средоточие государственной жизни, храм был у евреев и, своего рода, государственным архивом. Здесь хранились у евреев их священные книги¹⁷⁹; здесь же находились их государственные документы. Царь Дмитрий Никатор приказывает, например: «позаботьтесь сделать список с сего (письма его к Ласфену), и пусть будет отдан он Инафану_, и положен на святой горе в известном почетном месте» (1Мак.11:37)¹⁸⁰ точно также в другой раз иудеи «решили начертать запись сию (о прерогативах Симона первосвященника) на медных досках и поставить их в ограде храма на видном месте»... (1Мак.14:48).

Из представленных фактов еврейской истории мы видим, таким образом, какое высокое положение занимал иерусалимский храм в религиозной и общественной жизни послепленного иудейского народа. Он являлся религиозным центром еврейского народа, привлекал к себе иудеев, стекающихся сюда по частым и различным религиозным поводам и сосредоточивал вокруг себя общественную жизнь иудейского народа. Постоянное и живое общение народа иудейского с храмом неизбежно влияло соответствующим образом и на психологию народную, глубже запечатлевая в сознании иудеев представление о храме, как центре и душе их религиозно-национальной жизни. Показателем существования в душе иудеев такого представления о храме является то обстоятельство, что в критические моменты своей истории евреи обращаются к храму, как к центру, душе их национально-политической жизни, чтобы здесь в молитве к Богу почерпнуть новые силы и одушевление. Так, при приближении к Иудее Тимофея «бывшие с Маккавеем обратились к молитве Богу, посыпавши землею головы и опоясавши чресла вретищами; припадая к подножию жертвенника, они умоляли Его, чтобы Он был милостив к ним» (2Мак.10:25–26). Также, когда Иасон и его соумышленники «сожгли ворота и пролили невинную кровь», тогда евреи «молились Господу и были услышаны, и приносили жертву и семидал и возжигали светильники и предлагали хлебы» (2Мак.1:8); а приносить жертвы и предлагать хлебы можно было только в храме. Таким образом, в минуты общественных и государственных несчастий взоры иудеев обращались к храму. Сюда же иудеи приходили с благодарностью по случаю избавления от подобных бедствий и приносили к подножию храма свои победные трофеи. Например, Иуда Маккавей с воинами, возвратившись из трудного похода, «взошли на гору Сион с весельем и радостью и принесли всесожжения» (1Мак.5:54); также иудеи, после поражения и преследования Кестия, «с победными песнями возвращались к столице» (Война II.19:8).

Эти факты с новой подробностью иллюстрируют собой то положение, что и национально-политическая жизнь иудейского народа тесно была связана с храмом иерусалимским.

То же сознание иудеями тесной связи между храмом и национально-политическою жизнью народа проявляется и в таких случаях жизни иудейского народа, когда такое или иное состояние храма отражалось соответствующим образом и на настроении общественно-государственной жизни иудейского народа, и наоборот.

Всякие торжественные моменты в истории храма наполняют глубокою радостью и торжеством сердца иудеев, и наоборот, какое-либо несчастие с храмом повергает весь народ в печаль, уныние, скорбь, траур. Так, обновление и очищение храма при Иуде Маккавее было для евреев радостным и торжественным событием. После принесения жертв на новоустроенном жертвеннике, «весь народ падал на лице свое, и молились и воссылали благодарение на небо Благопоспешившему им... Так совершали обновление жертвенника восемь дней с веселием». И была весьма великая радость в народе»... (1Мак.4:55, 1Мак.4:56, 1Мак.4:58 срв. 2Мак.10:6, 2Мак.10:8, Древност.XII.7:7). Подобно сему, чрезвычайно радовались и торжествовали иудеи, когда окончилось неудачно намерение Никанора «храм Божий сравнять с землей, раскопать жертвенник и воздвигнуть здесь храм Дионису» (2Макк.14:33); обрадованные этим событием, «все, обращаясь к небу, прославляли явившего помощь Господа и говорили: «благословен Сохранивши неоскверненным место Свое!»... (2Мак.15:34). События эти были настолько важны в глазах иудеев, что в память их установлены были особые праздники. «И установил Иуда и братья его и все собрание Израиля, чтобы дни обновления жертвенника празднуемы были с веселием и радостью в свое время, каждый год восемь дней»... (1Мак.4:59). Точно также «всеобщим приговором определили: никогда не оставлять без торжества день сей (поражения Никанора), чтить же празднеством тринадцатый день двенадцатого месяца»... (2Мак.15:36). Таким же веселием и радостью исполнены были иудеи, когда произошло окончание перестройки храма, предпринятой Иродом; «когда храм за один год и шесть месяцев отстроен был священниками, то весь народ преисполнился радости, и приносили Богу благодарение, во-первых, за быстроту (работы), затем, и за усердие царя, празднуя и торжествуя перестройку (храма)» (Древн. XV.11:6).

И если на такие торжественные моменты в истории храма евреи отзывались с живой радостью и веселием, то моменты несчастия с храмом повергали всю нацию в печаль и скорбь. С таким чувством народ еврейский отнесся, например, к нечестивому поступку Антиоха Епифана, осквернившего храм; когда «храм наполнился любодейством и бесчинием от язычников... и жертвенник наполнился непотребными, запрещенными законом вещами» (2Макк.6:5), то «тяжело и невыносимо было для народа наступившее бедствие» (2Макк.6:3), По причине этого события «был великий плач во Израиле, во всех местах его; стенали начальники и старейшины, изнемогли девы и юноши, и изменилась красота женская; всякий жених предавался плачу, и сидящая в брачном чертоге была в скорби; вострепетала земля за обитающих на вей, и весь дом Иакова облекся стыдом» (1Мак.1:25–28). Подобною же скорбью и печалью отозвалось в сердце Иуды Маккавея и его сподвижников зрелище опустошенного и оскверненного храма; «разодрали они одежды свои, плакали горьким плачем и сыпали пепел на головы свои, и падали лицем на землю и трубили вестовыми трубами, и вопили к небу» (1Мак.39–40). Подобно сему, когда И. Флавий в своей речи к осажденным в Иерусалиме иудеям говорил, что «огонь касается уже храма», то «народ отвечал на это сокрушением и молчанием (Война VI.2:1). Но особенно поразительное и потрясающее описание подобного смущения и печали народа мы находим в повествовании о намерении и Птоломея Филопатора войти в святилище. Когда храму угрожало подобное осквернение, то «священники в священных одеждах пали ниц и молились великому Богу, чтобы Он помог им в настоящей крайности и удержал стремление насильственно вторгающегося; храм наполнился воплем и слезами, а оставшиеся в городе сбежались в смущении, полагая, что случилось нечто необычайное. И заключенные в своих покоях девы выбегали с матерями, и, посыпая пеплом и прахом головы, оглашали улицы рыданиями и стонали. Другие же во всем наряде, оставивши приготовленный для встречи брачный чертог и подобающий стыд, беспорядочно бегали по городу. А матери и кормилицы, оставляя и здесь и там новорожденных детей, иные – в домах, другие – на улицах, неудержимо сбегались во всесвятейший храм. Так разнообразна была молитва собравшихся по случаю беззаконного его намерения… От совокупного, напряженного и тяжкого народного вопля происходил невыразимый гул; казалось, что не только люди, но и самые стены и все основания вопили, как бы умирая уже за осквернение священного места» (3Мак.1:14–15, 3Мак.1:24–25). Здесь прямо чувствуется, что храм есть сердце национально–государственного еврейского организма; возможное несчастие с храмом наполняет болезненным смущением и волнением весь организм еврейской нации.

Вместе с тем, и храм иерусалимский является как бы сострадателем еврейского народа. Угрожает ли, например, иудейской земле и Иерусалиму разрушение и погибель, предвестия и знамения сего происходят и совершаются в храме. И. Флавий, повествуя об этих знамениях, говорит: «когда народ собрался на праздник опресноков,... в девятом часу ночи вокруг жертвенника и храма воссиял сильный свет... В тот же самый праздник корова, приведенная первосвященником для принесения в жертву, посреди храма родила теленка. К тому же, восточные ворота внутреннего храма... сами собой отворились... В праздник, называемый пятидесятницей, ночью священники, войдя во внутренней храм, по обычаю, для отправления служения... слышали сначала движение и шум, а потом голос большого собрания: «переселимся отсюда»...¹⁸¹ Иисус, сын Ананов,.., пришед на праздник (кущей).., вдруг около храма начал кричать... У иудеев было записано в божественных писаниях, что храм и город тогда будут разрушены, когда храм сделается четвероугольным»... (Война VI.5:3–4)¹⁸². Точно также и евангелисты, повествуя о таком важном не только в истории еврейского народа, но и в истории всего мира событии, как смерть Иисуса Христа, обращают внимание и на то, как это событие отразилось на храме. Евангелист Матфей, повествуя о смерти Христа, говорит: «Иисус... и спустил дух; и вот, завеса в храме раздралась надвое, сверху до низу; и земля потряслась и камни расселись» ... (Мф.27:50–51; срв. Лк.23:44–45); также и Евангелист Марк: «завеса в храме раздралась надвое, сверху до низу¹⁸³ (Мк.15:38). Таким образом, несчастья народа, болезненные явления еврейского национального организма отражаются соответственно и в сердце этого организма, иерусалимском храме. Представленные нами факты полепленной иудейской истории раскрывают перед нами великое значение храма для жизни иудейского народа и, вместе с тем, свидетельствуют, что иудеи ясно сознавали это значение храма для них, живо чувствовали тесную связь религиозно-национальной и политической их жизни с иерусалимским храмом.

Но если иудеи ясно сознавали и представляли себе все великое значение для них иерусалимского храма_, то естественно, они должны были позаботиться о том, чтобы оградить и обезопасить существование храма, сохранить его целость и неприкосновенность, И послепленная иудейская история дает нам подтверждение этого; она говорит нам, что иудеи принимали разнообразные меры, чтобы обезопасить существование храма, что они не щадили ничего, готовы были жертвовать всем, даже своею жизнью, чтобы отстоять целость и неприкосновенность иерусалимского храма.

Прежде всего, иудеи постарались укрепить гору храма, чтобы в критические минуты самые укрепления ее помогли им отстоять храм. Так поступил Иуда Маккавей, которого вся деятельность направлена была на защиту национальной святыни. Когда он со своими сподвижниками, после первых побед над врагами, обновил и очистил храм, то «в то же время они обстроили гору Сион вокруг высокими стенами и крепкими башнями, чтобы язычники, пришедши когда-нибудь, не попрали их, как сделали это прежде» (1Мак.4:60); причем, доносчик сказал царю Антиоху, что иудеи «святилище по прежнему¹⁸⁴ обнесли высокими стенами» (1Мак.6:7), так что как будто бы представляется, что идея – обнести храм укреплениями принадлежала еще не Иуде, а возникла и осуществлена раньше его. В таком виде храм представлял собой уже внушительную крепость, так что Иуда мог здесь выдерживать продолжительную осаду против всего войска царя Антиоха Евпатора; царь «много дней осаждал святилище» (1Мак.6:51); он сам заявлял своим воинам: «место, осаждаемое нами, крепко» (1Мак.6:57); вошедши уже после заключения мира с осажденными в храм, Антиох увидел, что «это место было очень укрепленное» (Древн. XII.9:7). Последующее вожди еврейские из рода Асмонеев усиливали укрепления храма; они, например, устроили в районе расположения храма укрепленную башню (Древн.XV.11:4). Укреплениями храма воспользовался и Аристовул в войне с Ирканом; Аристовул выдержал в нем осаду Ареты Аравийского (Древн. XIV.2:1). Также, когда через несколько времени у Аристовула возник конфликт с Помпеем, то сторонники Аристовула надеялись выдержать в храме осаду римлян; они «заняли храм, и, разрушив мост, который идет от него к городу, решились выдержать осаду» (Древн. XIV.4:2), и хотя Поимей взял храм, но только после больших усилий, воспользовавшись, к тому же, субботним покоем евреев (там же). Ирод, предпринявши перестройку храма, еще более увеличил и усилил его укрепления: он усилил толщину стен, устроил тройную ограду вокруг храма; башню, находившуюся внутри ограды, превратил в настоящую крепость, назвав ее Антонией, устроил подземные ходы. Если прибавить к этому, что холм на котором расположен был храм, имел скалистые стороны, упирающиеся на дно глубокой долины, настолько глубокой, что «у тех, кто смотрел в нее сверху, кружилась голова» и «кто хотел посмотреть на самое дно долины, тот должен был опасаться, чтобы не упасть в обморок» (Древн. XV.11:8), – то мы можем представить себе, какую внушительную крепость представлял собой храм¹⁸⁵. Он был прямо иерусалимским кремлем; Иосиф Флавий говорит, что «храм был цитаделью для города» (ВойнаV.5:8). «Гора храма, – говорит Гольтцман, – была национальной твердыней, и осады города римлянами направлялись, главным образом, к овладению храмом»¹⁸⁶ так что Тит, например, «не взяв храма, не считал безопасным (обеспеченным) обладание и городом» (Война V.9:2). Отсюда же понятно, почему храм во время войн, особенно во время последней междоусобной войны и войны с римлянами, играл важную роль, почему им старалась овладеть та или иная партия: храм давал владеющему им несомненные военные выгоды, обеспечивая, благодаря своим укреплениям, известный военный успех. Посему, например, зилоты, «овладев внутренним храмом и всеми находящимися в нем запасами, еще сильнее сопротивлялись Симону» (Война V.3:1), Равным образом, когда Кестий подступил к Иерусалиму, то «мятежники, – говорить Флавий, – устрашившись стройной организации римлян, покинули наружный части города и пошли во внутреннюю и в храм» (Война II.19:4), очевидно, надеясь на укрепления последнего. И надежды их в значительной мере оправдались: «в шестой день (осады) Кестий с многочисленными лучшими воинами и стрелками приступил к храму с северной стороны, но иудеи защищались с галереи и часто отражали подходящих к стене» (Война II.19:3). Мало того, Кестий вскоре снял осаду и поспешно отступил, так что в данный момент храм помог за севшим в нем выдержать осаду. А какую важную роль играл храм в последнюю войну иудеев с римлянами, когда происходила осада и взятие Иерусалима Титом! осада Иерусалима собственно была осадой храма и иудеев, засевших в нем. Каких громадных усилий и жертв она стоила римлянам! Бывали моменты, например, по взятии Антония, когда римляне падали духом и отступали, и Титу стоило значительных усилий побудить их решиться на новые приступы.

Заботясь о наружной безопасности храма и ограждая его со вне до степени могущественной крепости, иудеи в то же время наблюдали и за неприкосновенностью и правильностью отправления функций внутренней жизни храма, следили за тем, чтобы никакой чуждый элемент не мог нарушить чистоту храма, осквернить его святость. Сознавая, что даже «огонь и пепел храма свят» (2Мак.13:8) они

тщательно наблюдали за тем, чтобы сохранить храм от всякого осквернения. Посему у них, прежде всего, по словам И. Флавия, «по ограде [между внешним храмом и вторым или святилищем] и на равном расстоянии, были расставлены колонны, на которых на греческом и римском языках был написан закон очищения, чтобы никакой иноплеменник не входил во святилище; святилищем назывался второй храм» (Война V.5:2; срв. Древн. XV.11:5)¹⁸⁷. По поводу этого закона против ал. Павла было поднято жестокое обвинение что он «Еллинов ввел в храм и осквернил святое место cие; ибо перед тем они видели с ним в города Трофима Ефесянина и думали, что Павел его ввел в храм» (Деян.21:29–29); по поводу такого предполагаемого поступка ап. Павла «весь город пришел в движение, и сделалось стечете народа; и схвативши Павла, повлекли его вон из храма» (Деян.21:30)¹⁸⁸. Принимая во внимание эту ревность евреев о чистоте храма и опасаясь затронуть эту чувствительную сторону народной психологии, Ирод при взятии Иepyсалима и храма, с помощью римлян, «старался... обуздать (своих) чужеземных союзников; ибо иностранное войско устремилось посмотреть храм и святыни, находящаяся в нем; одних царь удержал просьбой, других угрозами, а иных оружием, полагая, что победа была бы тяжелее поражения, если бы они увидели что-либо, чего нельзя видеть» (Древн. XIV.16:3; срв. Война I.18:3)¹⁸⁹.

Заботясь о сохранении храма от осквернения со стороны иноплеменников, иудеи ревниво оберегали его от осквернения и другими запрещенными законом нечистыми вещами. Можно представить себе, какую бурю негодования должен был вызвать поступок самарян, разбросавших мертвые человеческие кости в пределах храма (Древн.ХVШ.2:2). Еще прежде, когда Архелай при своем вступлении на престол при подавлении мятежа избил несколько человек в храме, то это обстоятельство в глазах противников Архелая казалось главным, в чем его обвиняли, и что могло подорвать значение Архелая. Так, Саломия с царскими братьями и зятьями устроила специальную поездку в Рим, с жалобой «на допущенные в храме преступления против закона» (Война II.2:1). Когда же в Риме перед кесарем происходил спор между Архелаем и другими претендентами на иерусалимский престол, то Антипатр, сын Саломии «особенно описывал в речи убийство людей, находящихся в храме (Древн. XVII.9:5), даже «всю силу слова основывал на множестве побитых в храме» (Война II.2:5). Иудеи, находившееся в Риме, жаловались кесарю на то же обстоятельство, что Архелай «наполнил храм таким множеством убитых» (Война II.6:2; срв. Древн» XVII.11:2). Впоследствии первосвященник Анан, осаждая храм с целью изгнать оттуда зилотов, несмотря на благоприятный для себя момент, «не решился приступить к священным воротам не потому, что неприятели сверху бросали (стрелы), но потому, что считал грехом, в случае даже победы, ввести войско без предварительного очищения» (Война IV.3 –12). Тот же Анан «послал к зилотам посольство о примирении. Ибо он заботился, чтобы храм не был ими (зилотами) осквернен, и чтобы кто-либо из единоплеменников не был умерщвлен в нем» (Война IV.3:13). Благодаря, вероятно, тому же представлению о храме, и первосвященники постеснялись вложить в церковное казнохранилище деньги, возвращенные Иудой Предателем: «не позволительно, сказали они, вложить их в сокровищницу церковную, потому что это цена крови» (Мф.27:6).

Возможно допустить, что такая ревность иудеев к сохранению чистоты и святости храма, стремление не допускать осквернения храма кровью или убийством, могли, с своей стороны, содействовать в послепленное время появлению также случаев, когда храм являлся местом убежища, когда под его сень прибегали для защиты жизни от преследования врагов, в тех расчетах, что прибегающих к храму спасет от смерти благоговение их врагов перед храмом и опасения осквернить храм убийством. Подобные факты встречаем мы, например, в истории Неемии. Последний повествует о таком случае в своей жизни: «пришел я в дом Шемаии... и он заперся и сказал: пойдем в дом Божий внутрь храма и запрем за собой двери храма, потому что придут убить тебя, и придут убить тебя ночью» (Неем.6:19). Шемаия здесь, таким образом, предлагает Неемии воспользоваться храмом, как местом убежища, чтобы обезопасить себя от смерти. В храме же нашел себе убежище от смерти и И. Флавий, как он говорит об этом в своей автобиографии: «опасаясь, чтобы мне, … не подпасть ненависти и подозрению, будто бы я был неприятельским единомышленником, и чтобы не подвергаться опасности быть схваченным ими (иудеями, восставшими против римлян), я, после взятия крепости Антонии, скрылся внутрь храма (Жизнь И. Флавия, 5)¹⁹⁰.

Но после плена, когда, вследствие очищения и возвышения уровня религиозного сознания евреев, храм пользуется у них большим почтением и благоговением, когда он обнаруживает и больше влияние на историческую жизнь еврейского народа во всех ее проявлениях, – расширяется и объем значения храма, как места убежища. Правом неприкосновенности теперь пользуются не одни люди, но и имущества, вверяемые храму на сохранение; причем попытки нарушить это право вызывают громадное волнение и бурю негодования в иудейском народе. Яркий пример этого мы видим в попытке Илиодора отобрать находящиеся в храме на сохранении имущества. Событие это представляется в следующем виде. Илиодор, по поручению царя Селевка, прибыл в Иерусалим, чтобы отобрать находящаяся в храме, по слухам, громадные сокровища. «Первосвященник (Ония) показал, что это есть вверенное на сохранение имущество вдов и сирот; ... обижать же положившихся на святость места, на уважение и неприкосновенность храма, чтимого во всей вселенной, никак не следует. Но Илиодор, ... назначив день, вошел, чтобы сделать осмотр этого, и произошло немалое волнение во всем городе. Священники в священных одеждах, повергшись перед жертвенником, взывали на небо, чтобы Тот, Который дал закон о вверяемом святилищу имуществе¹⁹¹, в целости сохранил его вверившим. Кто смотрел на лице первосвященника, испытывал душевное потрясение; ибо взгляд его и изменившийся цвет лица обличал в нем душевное смущение. Его объял ужас и дрожание тела, из чего явна была смотревшим скорбь его сердца. Иные семьями выбегали из домов на всенародное моление, ибо предстояло священному месту испытать поругание; женщины, опоясавши грудь вретищами, толпами ходили по улицам; уединенные девы иные бежали к воротам, другие – на стены, а иные смотрели из окон, все же, простирая руки к небу, молились. Трогательно было, как народ толпами бросался ниц, а сильно смущенный первосвященник стоял в ожидании. Они умоляли Вседержителя Бога вверенное сохранить вверившим в целости, со всякою безопасностью» (2Мак.3:10; 2Мак.3:12; 2Мак.3:14–22). Последовавшее, затем, чудесное наказание Илиодора должно было явиться знаком того, что Господь как бы Сам подтверждает право храма быть местом неприкосновенности для вверенных имуществ, и наказывает всякую попытку к нарушение сего права¹⁹².

Возможно, что в этой картине краски слишком сгущены; но если даже отбросить здесь поэтические преувеличения, все-таки остается тот факт, что попытка нарушить право храма, как места убежища и неприкосновенности, вызывала сильное возмущение в народе иудейском.

И если попытки нарушения даже такого права храма, как места убежища, вызывали сильное волнение и протест в народе иудейском, то чего же можно было ожидать от иудеев, когда дело касалось защиты самого храма от осквернения или только попытки к последнему? В этом случае протест иудеев принимал грандиозные размеры и простирался до готовности жертвовать даже своею жизнью за сохранение святости и неприкосновенности храма. Сознание тесной связи между храмом и отечеством побуждало иудеев в жертвах и лишениях ради храма видеть патриотические подвиги. Они сознавали, что, страдая и умирая за храм, они страдают и умирают за отечество, и это сознание в бессмертные минуты наполняло сердца их спокойствием и радостью. Послепленная иудейская история представляет нам не один пример этого. Таковой случай мы встречаем, например, в повествовании историка о поставлении Иродом золотого орла над воротами храма. Тот самый Ирод, который в начале своего царствования, при взятии храма, отнесся внимательно к чувству благоговения евреев к храму и не позволил римлянам осквернить его, теперь, в конце своего царствования, в порыве самовластия решил игнорировать религиозное чувство евреев и «поместил над большими воротами храма очень дорогой жертвенный дар, большого золотого орла; а закон, замечает историк, запрещает и думать о поставлении изображений и о посвящении каких-либо животных (Древн. XVII.6:2). Такая насмешка Ирода над храмом и религиозным чувством народа еврейского, конечно, должна была возбудить против царя иудеев. Два уважаемые раввина Иуда и Матфий возбуждали народ к уничтожению орла, говоря: «незаконно, чтобы в храме были изображения, бюсты или изделие, носящее имя какого-либо животного» (Война I.33:2); «они призывали сбросить этого орла ибо если и была бы какая-либо опасность подвергнуться смерти, то предлагаемое доброе дело является более ценным, нежели удовольствие жизни, для тех, кто захочет умереть за сохранение и спасение отечественного закона (Древн.XVII.6:2). Руководимая и возбуждаемая ими пылкая и решительная иудейская молодежь «в полдень, когда много народа находилось в храме, спустившись с крыши на толстых веревках, топорами изрубили этого золотого орла» (Война I. 33:3). Призванные за это на суд, они предстали перед грозного судью с веселыми лицами, и на вопрос Ирода: «чему они так радуются, если они скоро будут казнены» (Война I. 33:3), отвечали: «мы исполнили это дело с мужеством, наиболее соответствующим мужчинам. Ибо мы защищали и честь Божию и заботились об исполнении закона. Ничего нет удивительного в том, что мы выше оценили те законы, которые Моисей изрек и оставил записанными по вдохновению Бога, чем твои постановления. Мы с удовольствием подвергнемся смерти и какому угодно наказанию, ибо мы сознаем, что подвергнемся этому не за преступный деяния, но за любовь к благочестию» (Древн. XVII.6:3). Казненные юноши сделались народными героями, и народ, после смерти их, воздал им должное уважение и почтение за их геройский поступок: «когда окончился общий по царе (Ироде) траур, начали оплакивать казненных Иродом за уничтожение золотого орла, находившегося на воротах храма. Этот траур не был сдержанным, но душу раздирающие стоны, искусственно возбужденный плач и вопли огласили весь город; так они оплакивали тех, которые, по их словам, пали за отечественные законы и храм» (Война II.1:2); «собравшись на сходку, требовали от Архелая, чтобы он наказал тех, кому благоволил Ирод» (Древн.XVII,9:1); они «считали обидным, лишившись друзей при жизни Ирода, не иметь возможности, после его смерти, отомстить своим врагам» (Древн.XVII.9:2). С такой же нетерпимостью отнеслись иудеи и к намерению Пилата употребить храмовые деньги на устройство водопровода в Иерусалиме. «Народ этим был сильно возмущен» (Война II.9:4); «много десятков тысяч людей собравшись, громко требовали от него оставить этот план» (Древн.XVIII.3:2); но этот бунт был подавлен, хотя, и во время избиения иудеев, последние «продолжали держаться стойко» (Древн.XVIII.3:2). Подобно этому не оставили иудеи без горячего протеста такой же поступок Флора, который, «послав за храмовой казной, взял (оттуда) семнадцать талантов предлогом как бы для нужд кесаря. Негодование тотчас охватило народ и, сбежавшись в храм, они с громкими криками взывали к имени кесаря и просили освободить их от тирании Флора; а некоторые из мятежников кричали по адресу Флора величайшие оскорбления и, нося кругом корзину, просили ему милостыни, как бедному и нищему» (Война II.14:6). Иудеи с упорством и решительностью запротестовали против Ирода Агриппы, который устроил свой банкетный зал во дворце так, что оттуда было видно богослужение храма во всех его подробностях. «Когда главари иерусалимские заметили это, то страшно рассердилась; так как ни законом, ни отечественным обычаем не было позволено нам, – говорит автор, – смотреть на происходившее в храме, особенно вовремя священнослужения. Посему они построили у галереи, которая была во внутреннем храме, на западной стороне, высокую стену» (Древн. XX.8:11). Но так как эта стена препятствовала наблюдать за храмом не только Ироду, но и коменданту башни Антонии, Фесту, то Ирод и Фест приказали срыть ее. Но иудейские старейшины отвечали, что «они не останутся в живых, если будет разрушена какая-либо часть храма» (Древн.XVIII.3:2), и Фест настолько уступил, что позволил им отправить посольство в Рим в ожидании решения кесаря (Древн.XVIII.3:2).

Наконец, еще более величественную и потрясающую картину представляет собой то всеобщее возбуждение, в которое вылился протест иудеев по поводу приказания кесаря Kaия Калигулы поставить в Иудейском храме его статую. Об этом прежде всего узнали послы александрийских иудеев, присланные в Рим. На пути в Путеолу один человек с безобразным видом и с трясущимся от возбуждения телом и с подавленным рыданием и голосом едва в силах был передать им страшное известие, что Каий высказал намерение поставить свою статую с атрибутами Юпитера во «святая святых» самого иерусалимского храма. Исполнение этого намерения кесарь поручил военачальнику Петронию. Лишь только злополучные иудеи услышали об этом угрожающем им осквернении, как объяты были невыразимым ужасом, заставившим их забыть обо всем другом. Тысячами стекаясь в Финикию (к Птолемаиде, где находился Петроний), они переполнили всю страну, разделились на шесть партий: стариков, юношей, мальчиков, старух, женщин и девиц, и наполнили воздух воплями и прошениями, валяясь по земле и пригоршнями посыпая пылью свои головы. Они просили Петрония, «чтобы он не принуждал их (быть) преступниками закона и нарушителями отеческого устава. Если же (говорили они) тебе безусловно необходимо внести и поставить статую, исполняй предписание, но сначала перебей нас самих; потому что, будучи в живых, мы не можем допустить вещи, запрещенные нам авторитетом законодателя и наших предков, считавших это (запрещение) побуждением к добродетели». «Если ты, Петроний, – говорили иудеи, – так решил, не нарушать повелений Гая, то и мы сами не станем нарушать предписания закона, которому мы, повинуясь Богу, (подражая) добродетели и трудам наших предков, до сих пор остались верными; и мы не решимся из страха перед смертью на гнусное нарушение тех предписаний, которые, по постановлению Бога, должны принести нам счастье. Посему мы останемся, попытавши счастья, при соблюдении отечественных законов, и, соглашаясь подвергнуться опасности, мы имеем твердую надежду, с помощью Божиею, на победу, особенно, если мы ради Его славы примем бедствия» (Древн. XVIII.8:2) Петроний, желая ближе узнать настроение Иудеи, отправился в Тивериаду, но и там видел те же сцены. «Многие десятки тысяч иудеев встретили Петрония, по его прибытии в Тивериаду, умоляли (его) никак не доводить их до такой крайности, и не осквернять города постановкой статуи» (Древн.XVIII.8:2). На вопрос Петрония: не желают ли они воевать против кесаря за это? иудеи отвечали, что «они за кесаря и народ римский дважды в день приносят жертвы; но если он хочет поставить свои статуи, то он должен прежде принести в жертву весь иудейский народ; они с женами и детьми готовы предать себя закланию» (Война II.10:4). «При этом, они падали ниц и, открывая свои шеи, говорили, что они готовы умереть. И это происходило в течете сорока дней, и оставлены были окончательно занятия земледелием, хотя и было время посева; у них было твердое намерение и полная готовность скорее умереть, нежели видеть постановку статуи (Древн.XVIII.8:3). Наконец, Петроний решил уступить им и принять на себя весь гнев кесаря за это. «Я считаю справедливым,– говорил он иудеям, – жертвовать своею безопасностью и честью ради вас, которых так много, и которые преклоняетесь перед добродетелью закона, который вы считаете обязанностью защищать, как и отечество (Древн. XVIII.8:5). Таким образом, этот энтузиазм, это упорство и решительность, которую обнаружили иудеи по вопросу о поставлении в храме статуи императора, заставили самого Петрония признать, что храм и отечество для них равноценны, что они не меньше хотят «защищать закон (и, добавим, храм ), как и отечество» (Древн. XVIII.8:5).

Благоговение иудеев к храму и сознание его важности для них побуждает их не ограничиваться одними только лишь жертвами ради храма, как бы велики они ни были не ограничиваться только лишь, так сказать, пассивным сопротивлением против всяких попыток осквернить храм; нет, это сопротивление часто принимало активный характер, являясь восстанием против осквернителей, восстанием всеобщим, быстрым, самым яростным и решительным, на которое только способны были иудеи, когда дело касалось самого важного, драгоценнейшего и священного наследия их, храма, центра и души их религиозно-национального существования, когда, таким образом, поднимался для них вопрос: быть или не быть. «С страшными войнами иудеев в последние столетия их государственной жизни, – говорит Иост, – не могут сравниться войны греков против персидского могущества, или войны других народов, которые восставали против могущественным притеснителей и погибали в потоках крови. Иудеи переносили персидское и египетское, и сирийское, и римское владычество, как непостижимое Божие решение, уклоняться от которого они не считали себя вправе. Но как только надменные враги касались или только угрожали их венцу, святилищу, то иудеи всего миpa воспламенялись чувством гнева, которое ободряло их к деятельности; лишь только раздавался клич: – не отечество, нет, – но святилище в опасности, – и звучало оружие, раздавались торжественные молитвы, и все готовы были проливать последнюю кровь за святилище»¹⁹³. Возьмем, например, одно из самых крупных событий после пленной истории евреев: освободительную деятельность Иуды Маккавея и его братьев. Восстание Маттафии, продолженное сыновьями его, составило эпоху в еврейской истории, окружило деятелей этой эпохи ореолом славы, создало независимое Иудейское государство и, в заключение, привело евреев к решению установить, так сказать, новую эру летосчисления (Древн.XIII.6:7). Что же было поводом, причиной восстания Maттафии? – "Видя богохульства, происходившие в Иудее и Иерусалиме, он (Маттафия) сказал: «горе мне! для чего я родился видеть разорение народа моего и разорение святого города и оставаться здесь, когда он предан в руки врагов и святилище – в руки чужих? Храм его сделался, как муж бесславный, драгоценные сосуды его унесены в плен... Святыни наши и благолепие, и слава наша опустели, и язычники осквернили их. Для чего нам еще жить?» (1Мак.2:6–9, 1Мак.2:12–13). Здесь мы видим, что мотивом восстания было, поругание религии иудейской и осквернение храма¹⁹⁴. Этот вопль отчаяния Маттафии: «для чего нам еще жить?», если осквернено святилище, – показывает, что иудеи ясно сознавали всю важность храма для их жизни; и они теперь решили употребить все силы, чтобы возвратить себе храм. Этот принцип борьбы за святилище, провозглашенный Маттафией, одушевлял и его сыновей в их славной деятельности. Принцип этот поставил девизом своим Иуда Маккавей, провозгласивший в начале своей деятельности: «сразимся за народ наш и за святыню» (1Макк.3:43); то же отмечает и автор 2Мак., говоря, что Иуда Маккавей с друзьями своими, занимаясь подготовлением восстания, входили в селения и, собирая верных закону иудеев, «взывали к Господу, чтобы Он призрел на народ, всеми попираемый, и пожалел храм, оскверненный людьми нечестивыми» (1Мак.8:2). И в продолжение войны в решительные моменты, когда нужно было воодушевить войско, Маккавей напоминал воинам о храме_: перед сражением с Никанором «Маккавей собрал бывших с ним … и увещевал ... мужественно сражаться, имея перед глазами неправедно нанесенное ими (врагами) оскорбление святому месту... (2Мак.8:16–17)193¹⁹⁵. Напоминая иудеям о храме, Иуда сознавал, что он пользуется самым важным и действительным средством для воодушевления войска, ибо иудеи сами сознавали, что сражаются, главным образом, за храм. Во время, например, самого главного сражения с Никанором «иудеи решились… отважно напасть и, с полным мужеством вступивши в бой, решить дело, ибо город и святыня и храм находились в опасности. Борьба за жен и детей, братьев и родных, казалась им делом менее важным; величайшее и преимущественное опасение было за святый храм» (2Мак.15:17–18). Этот принцип – борьбы за храм одушевлял и других братьев Иуды, продолжавших его дело. Это подтвердить Симон, напомнивший во вступительной своей речи иудеем : знаете, сколько я и братья мои и дом отца моего сделали ради законов и святыни (1Макк.13:3); эту же идею борьбы за храм и народ Симон провозгласил девизом своей и дальнейшей деятельности, воскликнув: «буду мстить за народ мой и за святилище» (1Макк.13:6), Этот мотив и принцип деятельности Симона и братьев его, наконец, был подтвержден и народным сознанием и засвидетельствован был всенародным актом: «написали на медных досках и выставили их на столбах на горе Сион: ... «Симон... и братья его, подвергая себя опасности, противостали врагам народа своего, чтобы сохранить святилище его и закон» (1Мак.14:27, 1Мак.14:29)¹⁹⁶.

Таким образом, вся деятельность братьев Маккавеев была одним могучим восстанием иудеев за попранные права храма против его осквернителей. Подобным образом и в других случаях, когда с чьей-либо стороны делались попытки оскорбления храма, протест иудеев против этого переходил в энергичный отпор. Подобным образом восстали иудеи против Лисимаха, который похитил золотые церковные сосуды; «когда, – повествует автор 2Мак., – в городе были произведены многие святотатства Лисимахом... и разнесся о том слух, то народ восстал на Лисимаха, ибо похищено было множество золотых сосудов... Увидевши... насилие Лисимаха, одни схватили камни, другие – толстые колья, а иные, хватая с земли пыль, бросали все вместе на людей Лисимаха, и таким образом многих из них ранили, других поразили, и всех обратили в бегство, а самого Святотатца умертвили близ сокровищницы» (2Мак4:39, 2Мак 4:41–42). Подобным же бурным восстанием готово было разразиться то возбуждение, которое вызвано было намерением Птолемея Филопатора войти в храм: «некоторые из граждан возымели смелость не допускать домогавшегося вторгнуться и исполнить свое намерение. Они воззвали, что нужно взяться за орудие и мужественно умереть за закон отеческий, и произвели в храме великое смятение; с трудом только бывши удержаны старейшинами и священниками, они остались в том же молитвенном положении» ... (3Мак.1:19–20).

Но самым ясным и решительным образом пришлось иудеям доказать всю важность для них храма в самый важный и решительный момент, когда Иерусалим подвергся осаде римлян и угрожала опасность существования храма. Это, можно сказать, – одна из самых блестящих, славных и героических страниц истории иудейского народа, и страница эта посвящена защите храма, Де Сольси говорит: «ни один народ не погибал таким великим и достойным образом, как народ иудейский»¹⁹⁷ и предсмертная великая, героическая борьба была направлена к защите и сохранению храма. Еще прежде этой осады, во время предшествующей междоусобной борьбы в Иерусалиме, охранение храма от осквернения было одним из главных предметов заботы иудеев. Посему, когда засели в храме зилоты, не стесняясь святостью места, позволяли себе разные бесчинства, то «такой их дерзости не перенес народ (Война IV.3:9); «когда народ сошелся толпой, все негодовали против занятия храма, грабежей и убийств» (ВойнаIV.3:10), Инициатором вооруженной борьбы с зилотами явился уважаемый, «премудрый» старик, первосвященник Анан. В своей речи, сказанной по этому случаю народу, он возбуждал его встать на защиту храма. Для большей убедительности и воодушевления народа, он во время речи «часто взирал на храм глазами, полными слез. Он говорил: «потерпите ли вы теперь? потерпите ли, видя святые места попираемыми? Если бы… предстояла (здесь) какая опасность, то славно умереть перед священными воротами, и отдать жизнь, если не за жен и детей, то за Бога и за святыни» (ВойнаIV.3:10), Он восклицал: «лучше бы мне умереть, прежде чем видеть дом Божий полным стольких преступлений, и недоступные и святые места оскверненными ногами преступников!..» (ВойнаIV.3:10). Этими словами первосвященник выражал то, что думали и чувствовали в это время все иудеи; они решили теперь все силы свои принести храму, и «каждый из умирающих устремлял свой взор к храму» (Воин.V.12:3). Какая трогательная черта! Умирающий обращает свой потухающий взор на храм, как на знамя, за которое он сражался.

Вскоре эта междоусобная война закончилась осадой Иерусалима римлянами, этим последним актом великой трагедии еврейского народа. Теперь все иудеи, быть может, живее, чем когда-либо, сознавали, что нужно, во что бы то ни стало, отстоять храм, что пока существует храм, еще возможно национально-государственное существование иудеев, их религиозно-политическая жизнь, и что таковая должна прекратиться, если им не удастся удержать за собой храма. Это сознавали и римляне, которые, понимая, что храм есть центр всего иyдейства, говорили: «пока будет оставаться храм, к которому иудеи отовсюду собираются, они никогда не перестанут производить мятежи» (Войн. VI.4:3). В этом приходилось римлянам убеждаться горьким и тяжелым опытом, ибо осада Иерусалима была для них одной из самых тяжелых военных операций; «храбрость иудеев одерживала верх над (военной) опытностью римлян» (Войн. VI.1:7). Где же был источник этой храбрости? – «смелость иудеев разжигалась страхом за сам их себя и за храм» (Войн. VI.2:6); «всех иудеев побуждало к храбрости сознание опасности окончательного поражения (Войн. VI.1:7) с разрушением храма¹⁹⁸. «Вступление римлян во святое место (иудеи) считали окончательным поражением, что и римляне считали началом победы» (Войн. VI.1:7). Спаситель сказал апостолам: «когда увидите мерзость запустения,... стоящую на святом месте,.., тогда будет великая скорбь, какой не было от начала мира до ныне, и не будет» (Мф.24:15, Мф.24:21); и вот теперь приблизилось исполнение этого пророчества. Наступали последние часы существования храма: осаждающими римлянами были зажжены переходы храма. «Иудеи, увидев кругом огонь, ослабели телом и духом, и от ужаса никто не устремился защищаться или тушить; но, как остолбеневшие, они стояли и смотрели. Но сколько ни сожалели о погибающем, однако же не пытались (сохранить) остальное; еще больше увеличивали ярость свою на римлян, как будто горел уже храм» (Войн, VI.4:2); но это горел еще не храм. Наконец, зажжен был и самый храм. «Когда вспыхнуло пламя, иудеи подняли вопль, достойный этого бедствия, и ринулись на защиту, не щадя уже жизни, не умеряя сил, ибо погибало то, о сохранении чего они прежде заботились» (Войн, VI.4:3). «Ничего нельзя было представить больше или ужаснее этого крика. Ибо был и победный клик дружно подвигавшихся римских легионов, и крик окруженных огнем и мечем мятежников и смятение покинутой наверху толпы, которая, вопия в страхе, (бежала) к врагам на мучения. Находящимся на холме отвечал воплем народ, который был в городе. Многие, изнуренные голодом и лежавшие молча, когда увидели пожар храма, опять собрали силы для вопля и рыданий; отдавалось эхо от Пиреи и окружающих гор, делая гул еще более страшным» (Войн.VI.5:1), Этот вопль был воплем отчаяния погибавшего Иудейского государства и национальности, разлучающихся с своей душей; этот вопль был последним погребальным гимном в честь разрушающейся великой национальной еврейской святыни; храм погиб так же огнем, как погибнет и нынешний мир (2Пет.3:7), предвестником разрушения которого иудеи считали разрушение их храма; храм, столько времени сиявший своей славой, в последний раз осиял страшным светом охватившего его пламени, и, посылая к небу огненные языки, озарил ими картину крушения иудейства; развалины храма похоронили под собой всю религиозно-национальную жизнь иудейского народа, все его идеалы, чаяния, надежды. Здесь заключились и мессианские чаяния и надежды иудеев, ибо Мессия, согласно словам пророков (Агг.2:7–9; Мал.3:1), должен был прийти в этот именно храм, а если храм этот разрушен, то, следовательно, Мессия уже больше не придет; а, следовательно, Он уже пришел. С разрушением храма, корабль иудейства, не выдержав последней бури и потеряв все жизненные части, «без руля и без ветрил» понесся по морю всемирной истории.

С разрушением храма, конечно, должна была прекратить свое существование и ритуальная сторона религиозной жизни еврейского народа, – должно было прекратить свое существование еврейское богослужение, а вместе с тем, и священническое сословие. Это сознали и священники, и некоторые из них добровольно окончили свою жизнь в пламени храма, которому они были призваны служить при жизни, и с которым вместе и умирали; «два из знатнейших священников, имевших возможность спастись, перебежав к римлянам, или вместе с другими ожидать участи, бросились в огонь и сгорели вместе с храмом» (Войн. VI.5:1). Так же понял дело и Тит; когда к нему привели захваченных священников, то Тит, «сказал: священникам подобает погибнуть с храмом, – повелел их казнить» (Войн. VI.6:1).

С разрушением храма прекратилась и политическая жизнь иудейского народа; это как бы символизировалось сдачей предводителя иудейского Симона в плен на развалинах храма. Симон, предводитель иудеев, этот последней борец за свободу и независимость иудейского народа, этот отдаленный преемник славных Маттафии и его сыновей, своего рода олицетворение свободной политической жизни иудейского народа, «надев белую тунику и поверх ее пурпуровую хламиду, появился из подземелья в том самом месте, где прежде был храм» (Войн. VII.2:1), и там сдался римлянам, как бы указывая, что на развалинах храма пала иудейская свободная политическая жизнь.

Надгробная речь храму и всей политически-национальной жизни иудеев была произнесена Елеазаром, предводителем сикариев, занявших крепость Масаду. Елеазар один из самых ярых поборников иудейской независимости, после разрушения Иерусалима занял крепость Масаду с горстью сикариев, этих последних носителей угаснувшей иудейской национальной независимости. Когда римляне уже готовились войти в эту крепость, Елеазар держал к своим соратникам речь, в которой говорил между прочим: «кто в такой степени враг отечества, или кто так труслив и привязан к жизни, чтобы не раскаивался, что живет до сего времени? О, если бы мы все умерли прежде, нежели увидели этот священный город опустошенным руками врагов, и священный храм так нечестиво разрушенным. Но так как нас воодушевляла смелая надежда, что, может быть, мы будем в состоянии отомстить за это врагам, – а теперь она потеряна и нас одних оставила на произвол судьбы, то поспешим же умереть со славою!»... (Войн. VII.8:7). В этом клике: «для чего нам еще жить после разрушения храма», выразилось все значение храма для евреев, весь смысл их истории. Так воскликнул Маттафия в Модине: «святыни наши... опустели, и язычники осквернили их; для чего нам еще жить?!» – клик этот прозвучал через столетия и отозвался эхом в этом предсмертном вопле отчаяния Елеазара. Да, иудеям ничего теперь не оставалось; для них наступила национально-политическая смерть. Так поняли этот момент вместе с Елеазаром и все его соратники в Масаде, и все покончили жизнь свою самоубийством, умертвив предварительно своих жен и детей, как бы символизируя национально-политическую смерть иудейского народа. «Одни несчастные старики сидят у пепла храма» (Войн. VII.8:7), – воскликнул в своей последней речи Елеазар.

«Со времени разрушения храма, – говорит раввин Симон Бен Гамалиил, – ни один день не проходил без проклятия, роса не падала с благословением и плоды потеряли свой вкус»¹⁹⁹.

Итак, иepyсалимский храм прекратил свое историческое существование. Но еврейское сознание не могло примириться с этим фактом. За время своего существования иерусалимский храм успел оставить в сознании еврейского народа очень яркий след, который не мог изгладиться вместе с разрушением храма. Идея необходимости существования для евреев храма успела настолько проникнуть собой сознание иудейского народа, так сроднилась со всем его существом, что евреи, современные падению Иерусалима, никак не могли допустить, что это разрушение храма есть последнее в решительное. Ведь существовало же у некоторых евреев убеждение в том, что Иерусалим есть город вечный (Войн.VI.2:1) и храм должен существовать до конца мира (Мф.24:3). Посему, и это разрушение еврейской жизни, произведенное Титом, представлялось евреям только временным, аналогичным вавилонскому плену; после известного времени должно было, по их убеждению, произойти полное и блестящее восстановление всего прежнего. Следы этого мы можем видеть и в восклицании И. Флавия, с которым он обращается к Иерусалиму «несчастнейший городи! ... ты однако опять можешь быть лучшим, если когда-либо умилостивишь Бога, разорившего тебя (Войн.V.1:3). Это было сказано автором после разрушения Иерусалима; следовательно, и у И. Флавия жила мысль о том_, что Иерусалим с храмом может быть опять восстановлен, причем, условия этого лежат не вне воли народа иудейского, а зависят от самих иудеев; нужно только известное религиозно-нравственное обновление народа иудейского, подобно обновлению, какое сказалось в вавилонском плену, – и все будет восстановлено в лучшем виде. Временным, по мнению иудеев, заместителем Иерусалима и храма явилась Иамния с ее школой и синагогой. Отсюда исходили распоряжения, постановления и уставы, которые говорили о существовании у евреев горячей уверенности в том, что храм опять скоро будет восстановлен и что, следовательно, все должно направляться к достойному приготовлению к этому событию. Так, во словам Гольтцмана, прозелиты должны были откладывать деньги для покупки жертвы, которую они обязаны были приносить при своем посещении храма, на тот случай, когда храм опять будет восстановлен; кроме того, иудеи исполняли обряды, которые имели значение только при мысли о существовали храма; были предпринимаемы меры к тому, чтобы поля Иудеи не переходили надолго в собственность язычников. До восстановления жертвы, место которой временно заняли молитва, благотворительность и изучение закона, предписывалось строжайшее исполнение закона. Потомкам Аарона давали десятину и остальные священнические дары; оставляли края полей для бедных, соблюдали год отпущения, который распространялся и на обработку полей. За исполнением законов о чистоте священников и левитов наблюдали с особенной строгостью²⁰⁰. Внутреннее устройство Иамнийской общины также говорило о том, что она, по мнению иудеев, являлась временным заместителем столицы иудейской. В Иамнии, по разрушении Иерусалима, собрался синедрион, который заставлял всей жизнью народа иудейского. Во главе этого синедриона стоял потомок из рода Давидова, представителем которого являлась фамилия Гиллела. А восстановление еврейского царства под скипетром дома Давидова являлось одной из главных черт мессианского времени. И вот, потомство Давида, в последние времена потерявшее свое царственное значение, теперь в лице председателей Иамнийского синедриона вновь явилось облеченным почти царским достоинством и властью²⁰¹.

Представителем такого настроения народа иудейского, а вместе с тем, и его вдохновителем, был раввин Акиба. Он был твердо уверен, что Иерусалим и храм скоро опять будут восстановлены. Уже, когда он, по словам Иоста, с своими тремя спутниками посещал Рим, и его товарищи, при виде величия и могущества Капитолия, который принес им столько горя, – плакали, Акиба улыбался, Те удивлялись ему. Он спросил их, о чем они так плачут? «Как нам не скорбеть, – отвечали они, – когда мы видим, что идолопоклонники живут в спокойствии и могуществе, а жилище нашего Бога сделалось добычей огня и обиталищем диких зверей?» – «Я радуюсь,– сказал Акиба, – потому, что если так хорошо живется Его врагам, то для Его послушных детей нужно ожидать гораздо лучшего жребия». Также, когда они однажды шли в Иерусалим, и с горы храма сбегал шакал, о чем они также горько плакали, Акиба радовался. «Если, – говорил он, – одно пророчество исполнилось, то также исполнится и другое; он имел здесь в виду пророчество Аггея (Агг.2:6–7)²⁰². Эта мысль о скором восстановлении Иерусалима и храма была главной темой его проповедей; вся его энергичная и искусная деятельность была направлена к тому, чтобы вдохновить этой идеей весь народ еврейский, с каковою целью он предпринимал обширные путешествия. Результатом всех этих событий было восстание Бар-Кохбы при императоре Адриане. Восстание это приняло грандиозные размеры и охватило многие области. И в этом восстании вопрос о храме играл далеко не последнюю роль. Об этом в известной мере может нам говорить хотя бы тот факт, что, когда это восстание иудеев готово было разразиться еще 14 лет назад, то главной причиной восстания тогда был вопрос о храме. Адриан дал иудеям согласие на восстановление иерусалимского храма; это, конечно, возбудило в идеях большую радость. Но, по проискам врагов иудейских, вскоре же пришел второй указ, по которому иудеям хотя и разрешалось восстановить храм, но на другом месте, а не на прежнем. Этот указ произвел тогда сильное волнение в народе, и решено было восстание; народ вооруженный собрался в долине Риммон и только красноречием раввина Иисуса был пока удержан от мятежа. Таким образом, главной причиной предполагавшегося тогда восстания был вопрос о храме.

Посему, когда восстание все-таки разразилось под предводительством Бар-Кохбы, то Бар-Кохба, в виду этого события, приказал вычеканить новые монеты²⁰³, на которых в виде государственного герба был изображен храм, являвшийся, таким образом, олицетворением и символом национально-политической жизни евреев.

И сами римляне, которым пришлось иметь дело с этим восстанием, несомненно, сознавали важное значение мысли о восстановлении храма в деле восстания евреев, почему, по подавления восстания Бар-Кохбы, главные меры римского правительства были направлены к тому, чтобы нанести решительный удар живущей в сознании иудеев мысли о восстановлении храма. С этой целью правитель Палестины Тит Анний Руф вспахал плугом место храма, чтобы навсегда осквернить его. Гора храма была засажена деревьями. На месте прежнего святилища был построен храм Юпитеру Капитолийскому, в котором (храме) стояли две конные статуи Адриана; одна из которых, на месте Святого Святых, существовала еще во времена блаж. Иepoнима. На городских воротах по направлению к Вифлеему виднелось изображение свиньи. Особым указом Адриана, подтвержденным и Антонином, иудеем под страхом смерти запрещено было даже приближаться к Иерусалиму. «Для иудеев Иерусалим более не существовал»²⁰⁴. Исторические события, по словам Гольтцмана, в течение столетия не давали поводов вспоминать об этом городе. Прежнее имя было настолько забыто, что, когда один мученик в Цезарее при Максимине назвал Иерусалим (он подразумевал небесный) своим отечеством, римский правитель Фирмиллиан спросил, какой это город и где он находится²⁰⁵.

Но как ни сильны были эти средства, как ни тяжело должны были эти обстоятельства влиять на душу иудея, они все все-таки были слабы для того, чтобы окончательно искоренить в душе еврея мысль о храме. Душа еврея так сроднилась с этой необходимой для нормальности его существования идеей, что он не мог и не может никогда отрешиться от нее; она жила и живет в душе еврея, не смотря на все превратности истории еврейского народа. И лишь только исторические обстоятельства начинали благоприятствовать евреям, живущая в их душе мысль о храме побуждала их стремиться к восстановлению его. Так было, например, при императоре Юлиане, когда евреям было позволено восстановить храм иерусалимский. Правительство и евреи собрали значительные суммы для производства работ. Но едва началась закладка оснований, как последовало страшное землетрясение, соединенное с извержением пламени из древних подземелий храма. Работники в ужасе разбежались и предприятие было оставлено²⁰⁶. Во второй половине 17 в. у евреев появился лже-мессия, по имени Цви. Один из его последователей, александрийский иудей Натан, в роли провозвестника наступающего царства мессии, объезжая улицы Александрии, объявлял в недалеком будущем открытие царства мессии, а в следующем за сим году построение храма²⁰⁷. Здесь опять подчеркивалась та мысль, что первым делом по открытии царства Мессии являлось для евреев восставление так дорогого для них храма.

Горячая любовь к храму, скорбь о его разрушении и желание его восстановления сохранились в душе еврея и до настоящего времени. Вещественным напоминанием об иерусалимском храме является теперь, так называемая, стена плача, представляющая собой остаток стены второго иерусалимского храма. Эта стена плача «считается, по словам А. Никитина, величайшей святыней, перед которой льются слезы потомков Израиля и воссылаются молитвы о возвращении прошлого»²⁰⁸. Один из путешественников, А. Олесницкий живо описывает, какие чувства переживают евреи, стоя у стены плача. «Кто видел, – говорит он, – молящихся и плачущих здесь евреев, не имея наперед особенного предубеждения, тот согласится, что в них говорит не простой обычай, а свежее и как будто вчерашнее горе. Посмотрите, вот совершенно седой молящийся старик приклонился к стене и, устремив плачущий взор в голубое небо, шепчет дрожащими устами: «долго ли, Иегова?» Другой, еще не старый, схватил себя за голову и, как безумный, топает ногами и тоже плачет. Третий, встретивши, вероятно, в молитве место, где высказывается надежда возвращения храма, подскакивает, хлопает в ладоши и повергается на холодный камень, покрывая его поцелуями. Вот и женщина; она не обязана правилом являться сюда для молитвы; ее привело свободное чувство; не смея поднять громкого вопля вместе с мужчинами, она обняла камень и тихо плачет над ним, как над умершим первенцем, стоя целые часы коленями на холодном помосте. Ужели все это пустой обряд и дело обычая? В пятницу, кроме обыкновенных молитв, здесь читается особая литания. Предстоятель говорит:

Ради чертогов, которые разрушены, ...

Ради храма, который разорен....

Ради стен, которые разбиты, ...

Ради величия нашего погибшего, ...

Ради великих мужей наших, павших здесь, ...

Ради драгоценных предметов наших, сожженных здесь,...

Ради священников наших, согрешивших здесь, ...

Ради царей наших, пренебрегших это святилище...

и на каждый стих получает ответ народа: «мы сидим здесь и плачем». Затем, предстоятель поднимает голос выше и читает:

Молим Тебя, умилосердись над Сионом.

Народ. Собери чад Израиля.

Предстоятель. Поспеши, поспеши, Искупитель Сиона.

Народ. Скажи отрадное Иерусалиму.

Предстоятель. Пусть слава и величие увенчают Сион.

Народ. О, будь милостив к Иерусалиму.

Предстоятель. Пусть снова явится царство на Сионе.

Народ. Утешь плачущих об Иерусалиме.

Предстоятель. Пусть мир и счастье войдут на Сион.

Народ. И жезл Иессея зацветет на Сионе»²⁰⁹.

Мы видим, какие скорбные чувства и какие горячие моления о восстановлении прошлого вызывает в душе еврея этот остаток иерусалимского храма.

Но не одна стена плача слышит скорбные вздохи и моления сынов Израиля о храме; молитвы о восстановлении этой святыни раздаются повсюду в синагогах, звучат они и в ежедневных домашних молитвах евреев. Эти молитвы говорят нам и о том, что евреи и доселе сознают все важное значение для них храма; так, при чтении торы в понедельник и четверг они молятся: «да благоволит Отец наш небесный соорудить храм, жизнь нашу» ^... Это сознание важности храма для евреев вызывает в их душе и доныне глубокую скорбь о его разрушении и, вместе с тем, горячие моления к Богу о восстановлении храма. В молитвах на праздники и в новолетие евреи молятся: «за беззакония наши изгнаны мы из земли нашей, удалены от нашей страны, и нет нам возможности восходить, являться и преклоняться перед лицом Твоим и исполнять долг наш в избранной Тобою обители, в великом и святом храме, именовавшемся именем Твоим, – из-за руки, тяготеющей над святилищем Твоим. Да будет благоугодно Тебе, Господи, Боже наш и Боже предков наших. Царь милостивейший, вновь умилосердиться над нами и над святой обителью Твоею по беспредельной милости Твоей, и сооруди ее вскоре и возвеличь славу ее²¹⁰. О восстановлении дорогого для них храма евреи молятся каждый день. Будничная, ежедневная их тефила заключает моление: «Господи, Боже наш, благоволи к народу Твоему Израилю, и его молению; восстанови вновь служение Твое в храме – доме Твоем и жертвоприношения Израиля»²¹¹. При этом, восстановления храма евреи желают не в далеком будущем; они молятся о скорейшем, при жизни самих молящихся, восстановлении храма, как явления, очевидно, весьма важного для нормального течения их жизни. В той же будничной молитве евреи вызывают к Богу: «сооруди священный храм вскоре, в наши же дни; ... да будет воля Твоя, Господи Боже наш, и Боже отцев наших, чтобы священный храм был сооружен вскоре, в наше же время»²¹². Эти молния возвещаются Богу евреями каждый день с утра; этими же молениями и заканчивается еврейская тефила, будничная и праздничная, на новолетие и в день очищения. Не менее интенсивно звучит это моление евреев и в день Пасхи: «величественен Он, соорудит Он обитель Свою вскоре, немедленно, в наши дни, вскоре. Боже сооруди, Боже сооруди, сооруди де обитель Твою вскоре!»²¹³.

Эти молитвы являются ясным показателем того, как живо евреи и доселе сознают важное значение для них храма, как глубоко скорбят они об отсутствии его, как горячо они желают восстановления его. Всесокрушающее время оказывается бессильным изгладить эти чувства в душе еврее.

Итак, храм иерусалимский не умер и живет в сознании евреев; из глубины ветхого завета он бросает свой свет на последующую историю еврейского народа; – и отблеск этого сияния не ограничивается небольшим кругом еврейского народа.

Если в ветхом завете, как мы видели, значение иерусалимского храма, хотя бы в идее, не должно было ограничиваться одним еврейским народом, а простираться и на прочий мир, если храм тогда должен был сделаться единственным местом истинного богопоклонения для всей земли, религиозным центром для всего ветхозаветного мира, то можно ожидать, что значение такого исключительного явления могло таким или иным образом сказаться в последующей истории и других, кроме еврейского, народов. Конечно, после того, как Христос предрек этому храму полное разрушение и всегдашнее запустенье, значение его в истории христианских народов не могло сказаться так же заметно, как в истории еврейской; но некоторые исторические события являются как бы отголоском прежнего значения иерусалимского храма. Храм Соломонов фигурирует, например, в истории ордена тамплиеров или храмовников. В производившемся над этим орденом судебном процессе рыцари ордена нередко именуются воинством храма Соломонова (militia templi Solomonis)²¹⁴. «Свое название, – говорит Леви, – орден храмовников получил по следующей причине: кроме внешней своей цели – защиты христиан в Святой земле орден имел еще и тайную цель – постройку вновь Соломонова храма по образцу пророчества Иезекииля (гл. ХС и сл.). Рыцари взяли себе за образец воинов каменщиков Зоровавеля, которые работали, держа в одной руке лопату, а в другой меч. Отсюда меч и лопата сделались эмблемами храмовников»²¹⁵.

Призрак храма Соломонова всплыл, затем, в масонстве, где Соломонов храм получил важное значение, причем даже самое происхождение свое масонство связывает с построением Соломонова храма. Масонская легенда об Адонираме или Гираме²¹⁶, строителе Соломонова храма, называет этого Адонирама основателем масонства; от него к масонам будто бы перешли разные знаки и слова, употреблявшиеся при постройке храма Соломонова, и получившие, затем, в масонстве мистическое значение и сделавшиеся принадлежностями и тайными приметами различных масонских степеней²¹⁷.

Не ограничиваясь прошедшими и настоящими временами, всемирное значение иерусалимского храма проявится, наконец, и в будущем, когда храм этот, по существующему преданию, будет фигурировать в деятельности антихриста. Чтобы обольстить и привлечь к себе иудеев, антихрист покажет великое усердие к иерусалимскому храму, внушая о себе ту мысль, что он из рода Давидова и что ему необходимо восстановить храм, некогда сооруженный Соломоном²¹⁸. В храме антихрист восхитит себе председательство, покушаясь выдавать себя за Бога²¹⁹. Таким образом, восстановление иерусалимского храма явится одним из предвестий близости кончины мира, наступления Страшного Суда.