Св. Иоанн Златоуст, его жизнь и деятельность

Святой Иоанн Златоуст жил в IV веке. Этот век – золотой век христианской литературы имеет в нем наилучшего своего представителя. Впрочем, справедливость требует сказать, что самые знаменитые церковные ораторы в христианстве всех девятнадцати веков должны уступить Златоустому проповеднику пальмы ораторского первенства. Всякому христианину, хотя немного образованному, известен Златоустый проповедник Восточной церкви. Это отец и учитель церкви из великих – величайший. Свет его учения льется чрез его творения и поныне на всех, желающих черпать из великого и глубокого океана премудрости. Как количеством проповедей, так и их внутренними достоинствами, Златоуст производит на читателя неотразимое впечатление. Один из древних русских книжников выразился: «Златоустовы уста – Павловы уста; Павловы уста – Христовы уста; убо (следовательно) Златоустовы уста – Христовы уста». Впрочем, все восторженные отзывы о Златоусте представляют собой лишь лепет ребенка, пораженного грандиозностью какого-либо памятника и не могущего его описать… Златоуст более, чем кто-либо, достоин изучения. И находились люди, всей жизни которых едва хватало на изучение его творений…

Но у св. Златоуста слово не расходилось с жизнью. Это было живое и действенное слово. Жизнь св. Иоанна показывает нам дивную высоту христианского совершенства, коей может достигнуть христианин. Жизнь св. Иоанна высокопоучительна. Доблести жизни и слова возвели сирийского аскета на высоту кафедры «нового» Рима, а злоба и зависть осатанелых врагов св. Иоанна уготовили ему глубокую чашу тяжелых страданий, испив которую до конца, он и умер в изгнании, с хвалой к Богу за радости и скорби жизни: Слава Богу за все!

Лучшим из «христиан», каких дала миру Антиохия Сирийская, был св. Иоанн, архиепископ Константинополя и патриарх Востока, от современников и потомства прозванный Златоустым за свое неподражаемое красноречие.

Нужно познакомится с городом, в котором родился св. Иоанн, чтобы точно определить ту среду и обстановку, в которых прошли детство и первая половина пастырской деятельности Златоуста.

Антиохия была расположена в Сирии по обоим берегам глубокой и быстрой реки Оронта. «Цветущие массы пахучих олеандров и нежно-благовонных жасминов» составляли приятное украшение города, лежавшего у подножья горы Сильпия. Равнина, окружавшая город, была богата виноградниками, лавровыми и миртовыми рощами, из коих особенно была знаменита «Дафна» своими цветниками, фонтанами и капищем Аполлона. Климат Антиохии был весьма приятен; она была любимой летней резиденцией тех, которым надоедал шум столицы империи. В Антиохии всего было довольно: сквозь Ливанские проходы в нее доставлялись все богатства Востока, коих потребителей здесь всегда было много. Вообще Антиохия была одним из лучших городов «всемирной» империи, как по красотам природы, так и по богатству двухсот тысячного народонаселения. Император Констанций назвал Антиохию «царицей Востока». Во времена св. Златоуста Антиохия была «столицей Сирии и всего Востока». Св. Иоанн называл ее «главой и матерью» городов римской Азии. Ее населяли: греки, римляне, сирийцы, евреи, арабы и др. Характер каждого племени отражался в складе духовной жизни города. Антиохийцы были просты, изящны, энергичны, искренни, сердечны, легкомысленны и мятежны. По мнению Ливания, Антиохия в отношении средств образования была тем же для Азии, чем были Афины для Европы.¹

Христианство, еще при св. апостоле Павле привившееся в Антиохии, впоследствии сформировалось здесь в знаменитую апостольскую церковь, одну из старейших церквей Востока. Во времена Златоуста сто тысяч антиохиян (половина городского населения) исповедовали святую веру. Христианские воспоминания и памятники города весьма знаменательны. Златоуст говорил, что «Антиохия – первый из городов украсился, как дивным венцом, именованием христиан». Антиохии досталась честь иметь у себя епископами: св. Игнатия, дивного жизнью, еще более предсмертными посланиями, а более всего мученической смертью в римском амфитеатре, и св. Вавилу, тоже мученика. Их мощи хранились в Антиохийский храмах, посвященных их памяти. В Антиохии было два знаменитых храма: «древний», построенный Константином В., и «новый», весьма величественный, – основанный им и освящённый целым собором епископов. О церковном значении города дал суждение св. Василий Великий: «Антиохия – глава, в случае здоровья сообщающая его всему телу церкви».

Но город отличался распущенностью нравов: многие антиохийцы носили только имя «христиан». Дафнийская «нравственность» вызывала улыбки у лиц, хорошо знакомых с Антиохией. Было время, когда Дафнийские увеселения в праздник мраморной статуи Аполлона делали город «постоянным праздником порока», как выражаются историки.

Кажется, на той самой Сингонской улице Антиохии, которая (улица) в дни древние имела своим временным жителем св. «учителя языков» Павла, один весьма приличный и зажиточный дом принадлежал военачальнику Сирийских войск Секунду. Его жену звали Анфусой. Это была весьма добродетельная женщина. Оба они были «ревностными» христианами Антиохийской церкви. Не долго пришлось им наслаждаться семейным счастьем: Секунд умер, оставив двадцатилетней вдове на ее попечение двух малюток, из коих одному суждено было стать славой и гордостью христианства. Малютку звали Иоанном. Он родился в 347 году.

Молодая, не по летам заботливая мать, особенные труды употребила на то, чтобы сын ее получил наилучшее образование. Она берегла и любила его, как зеницу ока. В своем сыне св. Анфуса видела и надеялась иметь утешение среди многих забот и горестей, постигших ее, как вдову. Ребенок был для нее сокровищем, дарованным от Бога, пред Коим она молилась, чтобы Всемогущий Господь сохранил его от многочисленных видимых и невидимых врагов. Ради него св. Анфуса решила остаться вдовой, хотя имела весьма почетное положение в обществе и большие богатства, ради которых было много искателей ее руки, но, как истинная христианка, св. Анфуса ничему из того, чему завидовали люди, не придавала никакого значения.

Первоначальные уроки веры и нравственности св. Иоанн получил под наблюдением своей матери, у которой священные книги были настольными. Вероятно, св. Анфуса поручила какому-либо священнику давать начальные уроки религии дорогому мальчику в своем доме. Св. Анфуса не очень торопилась отдать сына языческим учителям, кои вместо того, чтобы образовывать ум поручаемых им детей, иногда развращали их нравственность. Наставники языческих школ так гордились своей образованностью, ценили ее так высоко, что, как говорит блаженный Августин, готовы были скорее простить ученику нарушение правил нравственности, нежели погрешности против правил словесности и красноречия². Св. мать сама старалась научить мальчика всему святому и доброму и только лишь тогда решилась вручить его образование чужим людям, когда увидела, что юноша сумеет быть твёрдым от их искушений.

Св. Иоанну ко времени начала его образования было около 16 лет. Оно началось и окончилось в Антиохии. Знаменитому Ливанию выпало на долю быть учителем двух христианских светил – свв. Василия Великого и Иоанна, впоследствии названного Златоустом. Ливаний был, действительно, замечательный человек своего времени. Он имел в Антиохии, в которой и родился, самую знаменитую школу красноречия. Впрочем, Ливаний знал не одну Антиохию: он был в Константинополе, где ему не посчастливилось, в Никомидии, в Афинах и снова в Антиохии, в которой и умер. У Ливания всегда было много учеников и он никогда не переживал свою славу; его сочинения расходились весьма быстро и в языческом обществе лишь возрастал интерес к ним. Его судьба тесно связана с Юлианом, несчастным императором Востока и Запада, который хотел повернуть историю назад возвращением язычеству всей той славы и того почётного положения, которые быстро перешли христианству. Ливаний был ближайшим сподвижником Юлиана, хотя не одобрял насилия в деле веры и совести и отличался осторожностью в суждении о христианстве, с примесью легкой иронии и недоверия.

Св. Иоанн поступил учеником в школу Ливания после смерти Юлиана, когда знаменитый ритор оставил свою политическую роль и предался более благодарному труду образования юношества. Ливаний со свойственной ему проницательностью быстро нашел в новом своем ученике те необыкновенные дарования ума и сердца, коими последний действительно выдавался из ряда прочих. Ливаний, как любитель своего искусства, с радостью занялся литературным развитием юноши. И последний со свойственным ему прилежанием и талантом принялся за учение. И ученик знал цену своему учителю, почему не желал терять времени. У него не было досуга для развлечений, которых, помня заветы горячо любимой матери, он избегал. Успехи св. Иоанна в школе Ливания были быстры и поразительны и учитель не мог не радоваться, глядя на своего лучшего ученика, в счастливо-знаменательной будущности которого он не сомневался, предугадывая и предсказывая ему славу и богатство, например, в занятии адвокатурой. Желая отличить своего любимого ученика в ряду прочих, менее его даровитых, Ливаний, однажды, в дружественном собрании товарищей по ремеслу прочитал им написанную в похвалу императоров речь св. Иоанна, вызвавшую восторг в слушателях, какими были настоящие знатоки и ценители красноречия. Сам Ливаний о сей талантливой речи, которая, вероятно, относилась к императорам Валентиниану и Валенту, дал отзыв, служивший выражением мнения собрания: «Счастлив писатель, умеющий так прославлять императоров! Счастливы императоры, что царствуют в такое время, когда мир владеет таким удивительным писателем». Нам неизвестна эта речь, которая была первым литературным трудом св. Иоанна, и достигла ли она ушей прославляемых императоров – мы не знаем. Известно только, что в сей речи, по отзыву Ливания о ней с формальной стороны, св. Иоанн «с искусством судебного слова соединил силу ораторских доказательств». Необходимо заметить, что в школе Ливания св. Иоанн изучил подробно и основательно греко-римскую литературу. На том и закончил он свое литературное образование у Ливания. Св. Иоанн был весьма многим обязан ему, как учителю. Привлекаемый к Ливанию его терпимостью и честностью, мягким его отношением ко всякому человеку, помимо его убеждений и внешнего положения, св. Иоанн «научился у Ливания на началах свободы воли и совести возводить задуманное здание, словом, как отзвуком души, влияя на волю человека³.

Из школы красноречия св. Иоанн стал ходить в школу философии, в которой преподавал Андрофагий, имя которого история сохранила только потому, что он был учителем Златоуста. Андрофагий не был настолько замечательным мыслителем, чтобы мог сильно влиять на убеждения своих учеников. Но для такого глубокого ума, каким владел уже литературно-образованный Златоуст, это не представляло существенных неудобств. Св. Иоанн стал самостоятельно заниматься философией, причем роль учителя, вероятно, сводилась к тому, что он указывал лишь лучшие сочинения и источники для знакомства с историей человеческой мысли.

Школьное образование св. Иоанн закончил, имея немного более 20 лет от роду. При описании жизни замечательных в истории человечества деятелей имеют обыкновение останавливаться на подробностях детства и юности описываемых людей. Сделаем это и мы.

Мать Златоуста жила на Сингонской улице, откуда юноша и ходил к своим учителям в школы. Златоуст происходил из зажиточной и благородной семьи, но в обстановке ее жизни было все просто. Одежда св. Иоанна, весьма приличная, не была, однако, роскошна и изысканна. В школу он ходил пешком в противоположность своим богатым товарищам, которые ездили в колесницах или водили за собой большое число рабов. Он и по окончании образования чужд был стремлений к роскоши и блеску, как сам говорил о себе впоследствии.

В обращении с товарищами св. Иоанн был прост, смирен, скромен и не любил блистать своими богатыми познаниями. Были у него в школе товарищи и друзья, но он отличался особенной осторожностью в их выборе. История знает, как близких ему лиц по школе: Феодора, Максима и особенно Василия. Все они впоследствии были предстоятелями знаменитых церквей. Друзья Златоуста весьма ценили его дружбу, потому что он умел быть искренним, твердым, постоянным и неизменным другом. Дружбу свою с Василием Златоуст подробно описал в творении «о священстве». «Много было у меня, – пишет святитель – друзей искренних и верных, знавших и строго соблюдавших законы дружества. Но из числа многих один превосходил всех других любовью ко мне, и сколько отличался пред ними расположением к мне, сколько сии последние в сравнении с людьми, не имевшими особенной ко мне привязанности. Он был всегда неразлучным спутником моим, мы учились одним наукам, слушали одних учителей, с одинаковой охотой и ревностью занимались красноречием и другими науками, одинаковые имели желания и из одного источника проистекавшие. И не только в то время, когда ходили к учителям, но и по выходе из училища, когда надлежало советоваться, как лучше избрать нам путь жизни, и в сем случае мы оказались согласными в наших мыслях. Кроме того и другие причины сохранили наш союз неразрывным и твердым. Ибо мы не могли превозноситься один перед другим преимущественной славой отечества; не случилось также и того, чтобы я изобиловал богатством, а он жил в крайней бедности; но и мера нашего имущества была столь же равна, как наши чувствования.»

Если св. Иоанн в дни своей юности шел твердой нравственной дорогой, если он всегда осторожно относился к искушениям «дафнийской нравственности» и не увлекался ими, то потому, что благодать Божья уже искала его и уготовляла в нем себе избранный сосуд и потому, что любящий глаз матери всегда наблюдал за ним, а ее священные заветы добра и любви всегда громко звучали в его чистой непостыдный совести. А она все силы и средства употребила на его воспитание, что признавал и весьма ценил горячо любивший ее сын. Ему хорошо была известна трудная вдовья жизнь его матери, заботы и издержки, употребленные ей на его воспитание. «Сын мой! Я не долго, – передает св. Иоанн рассказ своей матери, – наслаждалась сожительством твоего добродетельного отца. Так угодно было Богу. Смерть его, последовавшая вскоре за болезнями твоего рождения, принесла тебе сиротство, а мне преждевременное вдовство со всеми его горестями, которые могут быть хорошо известны только вдовам. Ибо никакими словами невозможно изобразить той бури и тех волнений, каким подвергается молодая женщина, недавно вышедшая из родительского дома, еще не опытная в делах жизни, – и вдруг, пораженная скорбью вдовства и принужденная принять на себя заботы, превышающие возраст и саму природу ее. Она должна исправлять нерадение слуг, примечать их лукавства, разрушать злые умыслы родственников, мужественно переносить притеснения и безжалостные вымогательства сборщиков податей. Если же по смерти супруга останутся дети, – пусть это будет дочь, – много и она принесет заботы матери, по крайней мере забота о ней не будет соединена с издержками и страхом. Но за сына она подвергается тысяче опасений на каждый день и великим заботам. Я не говорю уже о тех издержках, какие требуются от матери, если она желает дать сыну хорошее воспитание. Однако, никакие невыгоды моего положения не заставили меня вступить во второй брак и ввести другого мужа в жилище твоего отца. Среди смятений и беспокойств я пребывала твердой… Меня подкрепляла высшая помощь. Не мало в моих печалях утешалась тем, что всякую минуту смотрела на твое лицо и видела в нем живой и верный образ твоего отца. Будучи еще младенцем и едва умея лепетать, когда дети бывают особенно приятны родителям, ты уже приносил мне много отрады… С своей стороны я делала все, чтобы удалить от тебя малейшее попечение о нуждах жизни… Никто из друзей не может доставить тебе большего спокойствия. Нет никого, кто бы заботился о твоем благополучии столько, сколько я». Какой высокий взгляд высказала в сих словах св. Анфуса на положение христианской вдовы и на отношение ее к своей семье, прекрасно при том осуществленный на деле замечательной матерью Златоуста. Недаром Ливаний, на свои расспросы о матери св. Иоанна получавший от него точные и восторженные рассказы о ней, воскликнул: «какие чудные женщины у христиан»⁴.

Эти речи приподнимают завесу над семейной жизнью св. Анфусы. Мы отсюда знаем, что воспитание сына она считала главным призванием своим. И вот, достойная мать великого сына учила его самоотречению, самопожертвованию, покорности высшему Промыслу, горячей любви к людям. Уроки эти успешно привились к св. Иоанну. Он никогда не пренебрегал советами матери, клонившимися к тому, чтобы он принял в свое юное сердце Христа, Коего она была последовательницей.

Св.Иоанн усердно слушал советы матери. У него еще во время образования была мысль по окончании учения посвятить себя Христу; он уже решался было под влиянием своего друга Василия принять даже иночество. Но 20-летний юноша, каким был св. Иоанн, оказался менее решительным в выборе жизненного пути, чем св. Василий. С сожалением вспоминал впоследствии св. Иоанн о своем намерении, когда он хотел в 20 лет сделаться иноком. «Когда друг мой, по истине блаженный, решился посвятить себя иноческой жизни и истинной философии, тогда на весах жизни нашей потерялось равновесие. Его жребий, по причине легкости своей, возвысился, а я, все еще «увлекаемый пожеланиями мирскими», унизил мою участь, клонил ее долу, отяготив «юношескими мечтами"… Оказалось невозможным жить вместе тем, у которых «различны были желания». Св.Василий сделался иноком, а св. Иоанн избрал путь светской жизни, который, быть может, рисовался тогда его воображению самыми радужными красками. Тут-то для матери св. Иоанна настала пора самых разнообразных, тягостных и великих забот, опасений, тревог, волнений, тайных молитв за своего любимого сына…

Но Промысл Божий вел его по пути, им предначертанному. Богу угодно было, чтобы сей юноша, увидев жизнь с самой ее неприглядной стороны, признал собственным опытом суетность жизни в миру. Св. Иоанн вместо иночества избрал адвокатуру. И он в короткое время так освоился с сим сложным делом, что своей успешной защитой невинных быстро приобрел себе известность, друзей, многие почести. Св. Иоанн повел светский образ жизни, стал посещать театры и места увеселительные, начал забывать сладость Священного Писания, которое с детства было ему знакомо, заветы матери казались скучными… К счастью, это увлечение продолжалось слишком не долго. Легкое облачко мирских прелестей набежало на сознание св. Иоанна с тем, чтобы быстро сойти и никогда, никогда не возвращаться… Однако, этот опыт не прошел даром: св. Иоанн узнал всю горечь мирских забот, кои, как бы сложны и расчетливы ни были, никогда не награждают человека душевным благодушием. Наблюдение за жизнью показало ему, что в мире слишком часто попирается правда, закон, совесть, честь.

Театры и зрелища, кои составляли страсть жителей сирийской столицы, скоро возбудили отвращение в св. Иоанне. Он пришел к сознанию непригодности нравственных начал языческой жизни опытом, как тоже самое раньше ему подсказывали Св. Писание, мать, совесть его и наука, которую он изучил тщательно.

Св. Иоанн быстро изменил раз и навсегда свои цели и стремления, а с ними и порядок своей жизни. Он, к великой радости матери и христиан, весьма о нем наслышавшихся, решил посвятить себя христианству, которое и по существу и в истории изучил основательно. Кроме блестящего образования (причина отрицательная), какое дали ему учителя, кроме строгого нравственного воспитания (положительная причина), какое дала ему мать, симпатии св. Иоанна к христианству развились под впечатлениями детства и родины. Юность св. Иоанна выпадает как раз на то славное и неповторимое время, когда центр всемирной жизни переходил из язычества в христианство. Св.Иоанн на родине своей мог наблюдать предсмертную агонию язычества, после удара, нанесенного ему св. Константином Великим, и полный расцвет могучих Божественных сил христианства. Из недалекого прошлого св. Иоанну передавались рассказы о мученических временах, о славных исповедниках, которые стариками были еще в его время, о страшных орудиях мучений, о победе христианства, о великих всемирно-религиозных волнениях, наступивших после победы, о вселенском соборе в Никее, о его многострадальном великом деятеле св. Афанасии, о борьбе православия с арианством, удары которой весьма сильно слышались и в его родном городе, о славной деятельности св. Василия Великого, о неудаче, постигшей Юлиана, при исполнении его намерения вновь отстроить совершенно разрушенный Иерусалим, когда ниспавший с неба чудесный огонь попалил все начатые постройки, так что иудеи в ужасе отказались восстановить свою столицу, разрушенную в возмездие за Богоубийство…

Все знаменитые отцы IV века, славнейшего в истории христианства, воспитались на этих впечатлениях. И Златоуст в полной мере испытал сладость воодушевления, обнимавшего его во время сих рассказов. А великие характеры всегда образуются посреди бурь и скорбей.

Св. Иоанн в Антиохии собственными глазами видел гонение на христианство от язычников, давшее ей славных мучеников и исповедников. Это случилось в двухлетнее царствование Юлиана, который сделал последнюю отчаянную попытку восстановить и обновить язычество в греко-римском мире и подавить христианство. Для достижения этих целей были Юлианом употреблены различные меры, не приведшие к желательным последствиям, хотя и наделавшие много вреда св. церкви. Пришлось употребить старое испытанное средство – гонения. Но Христос посрамил язычника-императора. Это случилось на глазах у мальчика св. Иоанна, когда ему было около 15 лет. Юлиан в 362 году прибыл в Антиохию и стал теснить христианство. В предместии ее был древний храм Аполлона. «Дафнийская» роща окружала его. Никто уже не молился в идольском капище, храм был пуст. Погребенные неподалёку от него мощи св. Вавилы, еп. Антиохийского, в храме его имени, привлекали постоянно толпу богомольцев христиан, верой получавших исцеление от св. мощей. Думая, что присутствие св. мощей умалило славу и толпу богомольцев идольского храма. Юлиан приказал христианский храм закрыть, а св. мощи Вавилы перенести в другое, более отдаленное место. Нечестивое повеление было исполнено. Христиане торжественно перенесли св. мощи при пении псалма: «да посрамятся кланяющиеся истуканам, хвалящиеся о идолах своих». Это оскорбило Юлиана и он приказал арестовать многих христиан, ввергнуть их в темницы и предать мукам, которыми 15-летний певец Феодор и некоторые диаконисы уготовили себе небесные венцы. Бог отомстил за мучимых: неожиданно для всех капище Аполлона поражено было молнией и сгорело. Юлиан, озлобившись сильно, приказал закрыть и разграбить главный христианский храм в Антиохии.

При исполнении приказания пострадал мученически пресвитер Феодорит. Мальчик св. Иоанн видел эти ужасы, видел печаль христиан и матери своей, которая объяснила ему, конечно, весь смысл сих потрясающих событий.

В душе мальчика зарождались глубокие симпатии к славному христианству. С какой-же радостью оба – и мать и сын – услышали, что нечестивый гонитель поражен стрелой в битве с персами: в этом они увидели исполнение предсказания, данного пресвитером Феодоритом пред смертью и одним христианским учителем, на вопрос Ливания: что поделывает сын плотника? – ответившим, «что сын плотника есть Господь, Христос и Бог, строящий теперь погребальные дороги» (оказалось) для Юлиана. Свет язычества померк совсем и последствия гонения быстро исчезли. Чудная сила христианства для св. Иоанна была очевидна.

Переменив жизнь, св. Иоанн начал готовиться ко крещению. Огласителем его в истинах св. христианской веры был сам епископ Антиохии Мелетий.

Это был замечательный архипастырь, пользовавшийся удивительной любовью у пасомых. «При одном имени его они приходили в восторг», именем Мелетия называя детей своих и помещая изображения его на перстнях, печатях, чашах и стенах жилищ. Св.Мелетий, пророческим духом предвидя будущую славу св. Иоанна, особенные заботы приложил к его душе, возвращая ее в познании тайн Христовых и укрепляя на будущие подвиги пастырства.

Высокообразованный и высоконравственный св. Иоанн так серьезно относился к своему духовному просвещению, что счел нужным целых три года пользоваться уроками и наставлениями св. Мелетия, богомудрого епископа Антиохии.

Учитель по чувству удивления пред талантами ученика, а сей последний по благоговению и любви к учителю, в эти годы весьма сблизились между собой. В 367 году началось духовное знакомство свят. Мелетия с св. Иоанном, когда он тогу адвоката и язычника переменил на бедную одежду черного цвета.

Крещение св. Иоанна совершилось в 369 году. Св.Иоанн давно понимал важность сего таинства, которое для него было полным внутренним обновлением. По Палладию, красноречивейшему биографу Златоуста, его другу и ученику, св. Иоанн по принятии благодати крещения никогда не употреблял клятвы, не говорил неправды, не злословил, не зложелательствовал и не дозволял себе насмешек и даже шуток над ближними, но был весьма скромен и молчалив. Златоуст с особым рвением, присущим ему и раньше, принялся тщательно изучать священное Писание и вместе с другом монахом Василием начал посещать христианскую Антиохийскую школу, в монастыре находившуюся, знаменитостями которой были известнейшие толкователи св. Писания – пресвитеры Диодор и Флавиан.

Св. Иоанн начал давно, но теперь усиленно продолжал аскетические подвиги, пока в доме матери, хотя св. Василий, посещавший его ежедневно, убеждал его оставить шумный город и переселиться в пустыню для подвижнических целей. И хотя в 370 году св. Иоанн был сделан «чтецом» свящ. Писания (какая скромная должность для христианина с такими блестящими талантами, какими обладал св. Иоанн!) в главной Антиохийской церкви, он тем не менее было окончательно решился последовать советам своего друга. Убеждения и слезы матери, по удалении сына имевшей остаться совершенно одинокой, однако, еще раз оказались сильнее пламенных и красноречивых описаний прелестей аскетической жизни, коей св. Иоанн в душе глубоко сочувствовал. Мать говорила ему: «Потерпи до моей кончины. Может быть жизнь моя не долго продлится… Когда предашь тело мое земле и прах мой соединишь с прахом твоего отца, тогда предпринимай далекие путешествия… Но пока я дышу, не разлучайся со мной… Если я делаю со своей стороны все, чтобы удалить от тебя малейшее попечение о нуждах жизни, то пусть хотя бы это привяжет тебя ко мне"… Златоуст послушался матери, которая еще не долго жила. Ей суждено было с высоты небес созерцать борьбу, торжество и страдания, которые суждены были ее любимому сыну. И св. Иоанн после ее смерти получил полную свободу действий, которой воспользовался для того, чтобы, покончив счеты с миром, удалиться в монастырь. Это случилось в 373–374 году, когда св. Иоанну было не более 26,5 лет.

Но в это время случилось еще одно событие, которое сначала было препятствием, а потом поводом для того, чтобы скорее скрыться в монастырь. Император Валент, арианин по исповеданию, начал с 370 года преследовать православных епископов, из коих многих (даже св. Мелетия Антиохийского) отсылал в заточение, вследствие чего многие епископские престолы остались без епископов. Православным Антиохийцам уже теперь настолько были известны и любезны имена Василия и Иоанна, что собор епископов решил поставить сих «юношей», по уважению к их православию, учености и нравственной крепости, епископами, не смотря на то, что св. Иоанну, например, тогда едва минуло 27 лет. Но «мудрость не числом лет исчисляется» – особенно та, которая состоит в покорности всепросвещающему св. Духу благодати и ведения. Друзья смутились, когда узнали решение собора, и начали совещаться, что предпринять в сем истинно затруднительном случае. Св. Иоанн, узнав о колеблющемся согласии Василия принять епископство, не хотел лишать церкви Рафанской, к которой его поставить хотели, такого достойного мужа, каким был св. Василий, и решил содействовать его посвящению. Сам же св. Иоанн положил в сердце бежать, бежать в пустыню от опасной епископской почести, которую считал для себя совершенно непосильным бременем. Св. Иоанн просил друга повременить с решением, которое подскажут обстоятельства, и друзья расстались, при чем св. Василий был убежден, что св. Иоанн будет единодушен с ним в решении. В назначенное время св. Василия вызвали на заседание собора из пустыни и обьявили ему касавшееся его решение. Когда св. Василий начал отказываться, ему нечаянно намекнули, что св. Иоанн согласился на принятие епископства, – и он выразил покорность принять посвящение. Но каковы же были его удивление, печаль и слезы, когда он узнал, что св. Иоанн удалился в милую пустыню для аскетических подвигов, которую св. Василий теперь потерял, сделавшись Рафанским епископом!

Намерения собора, имевшего такое высокое мнение о достоинствах 27-летнего Иоанна, взволновали весь его внутренний мир. Он искренно удивлялся, как выдающиеся пастыри могли находить в нем скрытые таланты, когда, по собственному суду, он имел одни только недостатки. Св. Иоанн и сам рад был послужить в пастырском сане Церкви Христовой, но ужасался своей нравственной немощи, не дозволявшей его совести дать свое согласие на избрание в святительский сан. Он понял, что ему надо было много работать над собой, чтобы освободиться от немощей, сколько последнее по силам для христианина. Для чего св. Иоанн удалился туда, где главным и единственным делом было искоренение страстей, воспитание души по закону Христову – в монастырь, в горы Сирии. Для св. Иоанна монастырская жизнь была школой воспитания пастырского духа, которое сводись к личному нравственному совершенствованию и возращению в себе любви к людям до отдания за их спасение жизни своей. Св. Иоанн хорош знал, что пастырем может быть только тот, кто, по силе возможности, достиг нравственной победы над своими немощами, ибо без сего нельзя быть примером благочестия, и возлюбил немощных людей, не смотря на их немощи, так как нельзя спасать людей, не любя их. Св. Иоанн полюбил иноческую жизнь общежительных сирийских монастырей, которую вел четыре года под неослабным и бдительным руководством одного грубого и сурового пустынника (Гезихия), которого советы исполнял беспрекословно. Он всегда с благоговением описывал иноческую жизнь, ее обстановку, удобство спасения, недостатки удобств житейских и проч.

Жизнь монахов, в среду которых вступил Златоуст, была очень сурова. Ими населялись сирийские горы, пустыни и долины. «Сии светильники мира, едва начинает восходить солнце, или еще до рассвета, встают с ложа здравы, бодры и свежи. Ибо их не возмущает ни печать, ни забота, ни труд, ни множество дел; но они живут подобно Ангелам на небе. Встав с ложа, бодрые и веселые, все вместе с светлым лицом и совестью составляют один лик, и как бы едиными устами поют гимны Богу всяческих, прославляя и благодаря Его… С коленопреклонением призывают они Господа на помощь в таких делах, которые другим не скоро бы и на ум пришли». После молитвы иноки занимались священным Писанием, а неграмотные рукоделием. По разговору их легко догадаться, что они – граждане неба. «Уста их не могут произносить ни одного дурного слова…, но каждое достойно неба». «Низших там не оскорбляют презрением; ибо там никто не унижает других. А если бы кто их и унижал, они тем более учатся переносить презрение, поругание, унижение в словах и делах.» «Там не услышишь, чтобы кто оскорблял другого, не увидишь там оскорбляемых». «У пустынников не только одна пища и одинаковая одежда, но и одна душа по взаимной любви, по отсутствию у всех гордости… У них нет ни бедности, ни богатства, ни славы, ни бесчестия«… «Трапеза их без всякого излишества, чиста, исполнена благочестия… В пищу у них употребляется только хлеб и вода – хлеб от трудов праведных и вода от чистого источника, овощи составляют их лакомство»… «Трапеза их – трапеза ангелов». «Одежду делали они себе из козьей или верблюжьей шерсти, а некоторые довольствовались одной кожей, и то ветхой». «Многим постелью служит просто трава, небо служит вместо покрова, луна вместо светильника». «Сон их благоприличен… Великий страх пред Богом не позволяет им впадать в глубокий сон и погружать душу в плоть». «Там никто не призывает слуги, ибо всякий сам может удовлетворить свои нужды. Сами они разводят огонь, сами колют дрова, сами готовят пищу, сами служат приходящим. Нет там ни принимающих приказания, ни приказывающих, но все слуги, каждый омывает ноги странников и один перед другим стараются оказывать им услуги, не разбирают они, кто к ним пришел, раб или свободный, но делают это для всех равно». «Любят они обращаться с нищими и увечными и за столом их много таких гостей и потому-то они достойны неба. Один врачует раны недужного, другой водит слепого, иной носит безногого». «И все это происходит у иноков от благого настроения души». «Самоумервшление и любовь к ближним – вот отличительные начала жизни братий». «И если бы можно было отворить двери сердца их и увидеть душу их и всю красоту внутреннюю, то невозможно было бы вынести сияния красоты их души, светлости внутренних одежд и блескам их совести». «Они суть светильники, сияющие по всей земле; стены, которыми ограждаются и поддерживаются города»⁵.

Св. Иоанн разделял с братией все трудности иноческого жития, учась смирению, побеждая горячность и гневливость, борясь с плотью, служа другим по любви к ним. Он старался бороться с многоразличными искушениями и победа досталась ему после тяжелой борьбы, о которой он сам рассказывал. Дамаскин сказал в похвальном слове св. Иоанну, что «как роза вырастает среди шипов, так в подвигах добродетели возросло это благовонное и приятное Богу растение», именно высокопоучительный и мощный характер св. Иоанна. Не говоря об искушениях плоти и дьявола, сама суровость обстановки иногда ужасала его. «Вид густых лесов, сотрясаемых бурными порывами ветра, на вершине которых вили гнезда хищные птицы, невозмутимое уединение, неприступные скалы над глубокими пропастями, свирепый рев быстрых потоков, со стремительностью несшихся по каменистой поверхности горных ущелий, не могли не производить грустного впечатления на сердце человека, привыкшего видеть чистые, прозрачные источники с кипарисовыми рощами Дафны, роскошные сады Антиохии с ее великолепным зданиями, и ее очаровательные окрестности»⁶. Однако, все условия, под совокупным действием которых развивался пастырский дух св. Иоанна, помогли ему воспитать в себе такую твердость, что он говорил: «Пусть станет против меня все – поношение, брань, насмешки, клевета, меч, огонь, голод, болезни, смерть и все жестокое, что ни случается в этой жизни – я пойду своим путем». Это – результат четырехлетнего подвижничества. И Промысл уже указывал св. Иоанну направление его пути. Арианствующий император Валент, в 372 году изгнавший горячолюбимого христианской Антиохией и св. Иоанном еп. Мелетия в заточение, теперь в 376 году издал указ о изгнании монахов из монастырей для передачи их на военную службу. Монахи были оплотом преследуемого императором православия. Св. Иоанн, монах и приверженец иночества, по влечению мужественного сердца своего и просьбе других, выступил с сочинением в защиту гонимых, произведшим ослабление действия странного указа. Наконец, св. Иоанн (подобно Моисею, Илии и самому Спасителю пред началом их общественной деятельности) удалился в уединенную пещеру для новых тяжелых аскетических подвигов. «Одному Богу известны великие подвиги, им в ней совершенные, все труды, им подъятые, все скорби, им испытанные»⁷, и пламенная молитва, непрестанно чистым фимиамом из глубины сокрушенного сердца его возносившиеся к Богу. Два года подвизался святой Иоанн в уединении, в котором питался одним хлебом и мало отдыхал, опираясь на стену пещеры, мрачной, сырой и холодной. Все это тяжело отозвалось на слабом и болезненном теле подвижника, но, при немощи тела, дух отличался твёрдостью и полнотой сил. А из Антиохии, с ее стотысячным христианским населением, уже доходил до Иоанна зов возвратившегося из ссылки епископа Мелетия, приглашавший нового Илию, нового Иоанна, нового Моисея – святого Иоанна послужить обуреваемой волнениями и страстями людей церкви Божией и немощным людям. Св. Иоанн, уже муж, крепкий духом, великий умом, нежный сердцем, еще раз оглянулся на себя, самоуглубился в свою душу, сказал себе под влиянием благодати Христовой: «я готов» – и явился в Антиохию…

Отчасти это нужно было ему для восстановления ослабленных подвигами телесных сил и здоровья. Но «не только для излечения от тяжких недугов, не для покойной жизни возвратился св. Иоанн в мир, а главным образом для трудного и тяжелого служения человеческому страданию и возрождению в качестве пастыря Церкви… Его возвращение в Антиохию подобно таковым же возвращениям великих отшельников, столиников и подвижников в оставленный ими мир, когда наставали трудные времена для церкви Христовой. Оно подобно выступлению на общественное служение великих носителей пастырского духа – пророков Ветхого Завета, когда они, долго отказываясь и избегая возвещения греховному миру необходимости покаяния, наконец были побеждаемы внутренним призванием. И шли эти великие и пламенные люди в греховный, ожесточенный, жестоковыйный мир возвещать людям покаяние… Так и созревшее в Златоусте пастырское призвание проявилось в нем, как великий и всепоедающий пламень, как горящий уголь в устах пророка, и покорило его противоборствующую волю»⁸. Св. Иоанн, в посте, молитве, подвигах и самоуглублении проведший шесть лет, явился в Антиохию «глаголом жечь сердца людей».

Велика была радость многострадального Мелетия, когда он увидел своего ученика мужем, исполненным духовно-аскетических опытов и готовым к пастырскому деланию. Непродолжительный отдых по возвращении (380 г.) из пустыни настолько восстановил силы св. Иоанна, что в начале 381 года он готов был принять смиренное диаконское служение, которое нес в течении 5 лет при приемнике Мелетия, епископе Флавиане. Какое медленное восхождение по ступеням церковной иерархии для человека, восемь лет назад избранного во епископа! Но не место красит человека, а он возвышает его значение. И в должности диакона Златоуст сумел быть весьма полезным для церкви Христовой. По должности диакона, св. Иоанн обязан был заведовать церковной благотворительностью. Св. Иоанну пришлось иметь дело прежде всего с бедными, больными, старыми, не имевшими крова, пищи и одежды. Нежному и сострадательному св. Иоанну, бывшему раньше свидетелем многоразличных неправд и обид, причинявшихся людям, теперь пришлось видеть бедность и убожество со всеми их последствиями, часто содрогавшими душу. Св. Иоанн стал опорой бедных, кормителем алчущих и жаждующих, и делал это с такой любовью, что все удивлялись прекрасным качествам его сердца. «Первое серебро, которое св. Иоанн отдал бедным, – это его собственное"… и с этого времени «это был первый бедняк Антиохийской церкви»⁹. Да, св. Иоанн, действительно, умел любить до полного забвения своих материальных нужд!

Антиохийцы узнали красоту его сердца, по аскетическим писаниям его – прекрасным плодам пустынных уединений – судили о глубине его ума, но христианам еще не известна была прелесть и потрясающее могущество его огненного слова. С саном диакона в Антиохийской церкви не соединялись учительские обязанности. Учить и проповедовать – считалось главной обязанностью пресвитерского служения, к которому после 5-летнего диаконства призван был Златоуст. Для сего служения «св. Иоанн прошел двойное воспитание: – воспитание пустыни, которая укрепляет и возвышает дух, и воспитание жизни общественной, которая показывает человеку человека и дает ему знание страстей, интересов, бедствий, пороков, – печальное знание, но необходимое для того, кто хочет иметь какое-нибудь влияние на подобных себе» – для пастыря¹⁰.

Св. Иоанн, опытный подвижник, ученый и писатель, пресвитером стал лишь после 15-летнего служения в клире, на 39 году жизни, посвященный в 386 г. пред началом великого поста, при громадном стечении народа в главном Антиохийском храме, который отныне стал весьма часто оглашаться красноречивейшими проповедями св. Иоанна Златоуста. Обязанность проповедничества в Антиохии, любившей красноречие и ораторов, поручалась наиболее образованным пресвитерам-проповедникам, среди которых быстро занял первое место Златоустый оратор. Слава св. Иоанна, как проповедника, быстро росла. В главный храм Антиохии послушать Златоуста сходились люди разных партий, возраста, пола, состояния, народности и убеждений. Тут были: язычники, иудеи, еретики (ариане, аномеи и маркиониты) и православные. И всем слушателям проповедник давал обильную пищу, объясняя догматы, обличая пороки, опровергая лжеучения, призывая к миру и любви. Его проповедям рукоплескали. Но смиренному Златоусту сие не любо было. «Не нужно мне ни рукоплесканий, ни волнений, ни восклицаний. Одного желаю, чтобы, слушая с безмолвием и разумением, вы исполняли сказанное. Это для меня то же, что рукоплескание, это для меня – похвала». Св. Иоанн постановил, чтобы ему не рукоплескали, и любящие его проповеди, хотя с трудом, однако, стали удерживаться от языческого обычая рукоплескания. Св. Иоанн удостоил их за сие послушание благодарности. Его назвали за красноречие Златоустом и история утвердила за одним св. Иоанном этот исключительно почетный титул. Сама история жизни Златоуста есть собственно рассказ о дивных действиях его красноречия, о возраставшей славе св. Иоанна, как оратора. Жадно внимавший вдохновенному, высокосодержательному, ясному и простому слову св. Иоанна народ никогда не утомлялся в слушании бесед своего достойнолюбимого проповедника, так что иногда согласно желанию народному епископ Фливиан уступал слово св. Иоанну, не завидуя, но радуясь его успехам в пастырском делании. И святой Иоанн шел на встречу этой любви народной к его огненному слову, готовый всегда и везде проповедовать, лишь бы находились внимательные и усердные слушатели. О предметах же проповеди св. Иоанн никогда не заботился: наличная жизнь и собственный духовный опыт всегда выручали св. Иоанна, делая его проповедь жизненной, убедительной и назидательной. Он владел импровизацией в лучшем и полном смысле этого слова. В продолжении 12 лет священничества, святой Иоанн обязательно проповедовал раз в неделю, большей частью – дважды, весьма часто – каждый день, а иногда в день – два раза. И если св. Иоанну, вследствие усиленных проповеднических трудов приходилось заболевать и лежать в постели или отлучаться из города, хотя бы на короткое время, Антиохийская паства томилась в ожидании, в котором дни ей казались неделями, и не успокаивалась до тех пор, пока Златоустый оратор не появлялся на кафедре. Св. Иоанн дал наставление, пасомыми исполненное, как слушать с пользой его проповеди. «Одной милости прошу у вас, прежде нежели приступлю к словам Евангельским, прошу не откажите же в просьбе. Не важного и не тяжелого требую, и если получу, польза из того не для меня только, а и для вас, или лучше далеко больше для вас. Чего же прошу у вас? Того…, чтобы каждый из вас ту часть Евангелия, которую надобно слушать в проповеди, имел на руках, часто читал в доме, часто испытывал и исследовал слова, и замечал бы, что ясно, что темно покажется, что представится противоречащим или не противоречащим, и, испытав таким образом, приходил бы слушать проповедь». «Умный совет! Превосходная просьба!» – повторим вслед за святителем Филаретом¹¹.

Св.Иоанн весьма старался словом своим ослабить так называемый мелетианский раскол в Антиохийской церкви. Последний возник довольно неожиданно во время арианских смут и преимущественного господства ариан в Восточной церкви. В 330 году они низложили православного епископа Антиохии Евстафия, а на его место поставили еретика Павлина, но православные считали своим архипастырем низложенного и не подчинились новоизбранному. После Павлина, умершего в 361 году, ариане поставили для Антиохийской церкви епископом Мелетия, считая его своим одноверцем. Но еретики ошиблись, ибо скромный Мелетий оказался строго православным. Тем не менее православные не все признали его своим епископом, ибо он был поставлен арианами. Православные подчинились, как епископу, пресвитеру Павлину. Хотя ариане преследовали епископа Мелетия, ими же поставленного, но православного, и хотя не все православные признавали его, но дело еще было легко поправимо, и Афанасий Александрийский, умиротворитель Востока, послал двух епископов убедить православную партию Павлина подчиниться епископу Мелетию, как тоже православному. Но Люцифер, еп. каральский, еще до прибытия сих епископов поставил пресвитера Павлина епископом Антиохии. В ней оказалось таким образом два православных епископа, которые весьма уважали друг друга, но не успели, не могли убедить своих пасомых, обе партии, жить в мире и любви. Это и поставил своей задачей красноречивый пресвитер Иоанн, принадлежавший к партии преемника Мелетия епископа Флавиана, при котором раскол и окончился смертью еп. Павлина в 392 году. Но до тех пор пастырское слово Златоуста в данном случае не имело обычного блестящего успеха. Златоуст прибег к другой чисто пастырской мере. И это дело было одним из первых по постановлении его в пресвитера. Епископ Антиохийский Мелетий умер в 381 году в Константинополе во время II-го вселенского собора. Тогда же тело его было перевезено в Антиохию и христиане встретили его мощи с любовью и благоговением. Св. Иоанн тогда был диаконом. Теперь он, как проповедник, в день памяти святителя, решил почтить его особенным похвальным словом, для чего устроил торжественное чествование его памяти. В слове были восхвалены его православие и страдание от ариан, его сердечные качества, снискавшие любовь и благоговейную память большинства православных Антиохийцев – все это для того, чтобы побудить меньшинство (Евстафиан-Павлинистов) прекратить раскол. Повторяемое ежегодно торжественное чествование памяти еп. Мелетия с пламенными речами Златоуста достигли цели; по смерти еп. Павлина его приверженцы признали своим епископом Флавиана, преемствовавшего Мелетию. Златоуст имел радость наслаждаться плодами своего пастырского влияния. Но еще ранее оно возросло до колоссальных размеров. Этому способствовали чрезвычайные обстоятельства, пережитые Антиохией.

Мы говорим о бунте, который был произведен в 387 году жителями Антиохии в следствии показавшегося им тяжелым налога, предписанного императором Феодосием, для удовлетворения военных нужд полуразрушенной империи. В ней корыстолюбивые чиновники всегда излишне строго производили сборы налога. Не смотря на то, что налог был чрезвычайно тяжел, чиновники не были милостивее в его сборе. Во время бунта, произведенного какими-то темными личностями, пришельцами, богохульниками, нанесено было величайшее оскорбление священной особе императора разрушением Антиохийской статуи его и любимой им почившей супруги Флациллы. Власти сначала оказали робость, что дало возможность развиться бунту и усилиться мятежникам, но потом, собравшись с силами, власти войсками успели подавить восстание. За преступлением последовали наказания: казни, пытки, допросы и пр. Антиохийцы пришли в ужас, сознав великость зла и грядущего за ним наказания. Все их укоряли, а заступника не было. Тут-то св. Иоанн Златоуст оказался истинным утешителем смятенных Антиохийцев, как епископ Флавиан – их заступником. Златоуст, подобно Иову, молчал всю неделю бедствий, не выходя из своего дома. Наконец, в сыропустное воскресенье (пред началом Великого поста) начал свои утешительно-обличительные слова к Антиохийцам, призывая их к покаянию и перемене жизни. Эти беседы (числом 21, но собственно 17 из них относятся к Антиохийскому бунту), снискали ему славу первого оратора в мире. Император Феодосий, узнав о происшедшем, пришел в страшное негодование на свой раньше любимый, обласканный и, так сказать, избалованный милостями город и порешил наказать его лишением всех преимуществ, раньше дарованных. Для расследования о существе бунта, для наказания мятежников, теперь уже трепетавших и покорных, посланы были императором два сановника Еллевих и Кесарий, облеченные безграничным правом карать, пытать, казнить и миловать. Слух о грядущей беде поверг в страшное отчаяние Антиохийцев, которые, вопреки советам Златоуста, истинного отца несчастного города, начали разбегаться, оставляя дома, имущество и спасая жизнь свою. Флавиан, епископ Антиохии, не смотря на зимнее время года, неудобное для путешествий, свою старость, болезнь единственной горячо любимой сестры, решился ехать ( 840 миль) в Константинополь, предстать пред императором, не помнившего в гневе самого себя, и испросить прощение мятежному городу.

Между тем, императорские чиновники прибыли и начали кровавую расправу с мятежниками. Допросы, пытки, темницы, казни, стоны матерей, лишавшихся мужей и детей, стоны детей, лишавшихся родителей и сродников, всеобщий ужас наполнили Антиохию, город славный и царицу всего Востока… В сердцах Антиохийцев, безумных, безрассудных и мятежных (по отзыву поэта Авзония), едва-едва мягким ласкающим светом искрилась надежда на то, что христианский епископ Флавиан сумеет испросить прощения погибающему городу у христианина-императора. Эту надежду в прекрасных своих речах теперь и поддерживал св. Иоанн. Это был чистый елей, возливавшийся вдохновенным пастырем-врачем, на сердечные раны трепетавших от ужаса антиохиян. Св. Флавиан спешил в Константинополь: «как юноша, летел старец, окрыленный ревностью». Что испытала его душа, видевшая много бурь на своем веку, во время этого путешествия? Что почувствовал великий святитель, когда предстал пред могущественным властелином востока и запада хлопотать за тот город, в котором опозорена была статуя его любимой императрицы Флациллы? Отправляя чиновников, Феодосий думал, что ему далее придется испытать лишь земные чувства удовлетворенного страшной местью самолюбия – чувство весьма сладкое для обладателя могуществом. Но нет: ему еще раз пришлось поднять в своей душе всю бурю гнева и горя, связанных с Антиохийскими событиями – для того лишь, чтобы за тем под влиянием христианского представителя милосердия испытать всю небесную сладость чувств, связанных со всепрощением врагов, не ведавших, что творили. Величественный представитель правосудия встретился лицом к лицу со смиренным образом Христова милосердия – и последнее победило. Святитель Флавиан знал, что за счастливым исходом его дела трепетной душой следит 200 000-ная Антиохия: и язычники и христиане, и это наполняло его душу неземным мужеством. Явившись пред лицом Феодосия, святитель стал в дверях залы, с поникшей головой, молча и лишь плачем умоляя о помиловании его сограждан. Он был в сей момент воплощенной виновностью. Речь Феодосия звучала укором виновным, обидой на них, раньше обласканных милостями, за то, что они оскорбили в своем неистовстве даже мертвых. Феодосий был спокоен, когда оканчивал свою речь, мало думая еще о прощении оскорбителей. Епископ Антиохии начал свое проникнутое горькой печалью слово, приготовленное, по вероятным предположениям, Златоустом. Св. Флавиан указывал, что преступление города не может быть достойно наказано, что преступники в великом ужасе от своего дела. Епископ просил простить город: «Низвергнули-ли твои статуи? Но можно тебе воздвигнуть более тех блистательные. Если простишь вину оскорбивших и не подвергнешь их никакому наказанию: они воздвигнут тебе не медный, не златый, и не каменный столб на площади, но дражайший всякого вещества, украшенный человеколюбием и милосердием. Так каждый из них поставит тебя в сердце своем, и у тебя будет столько статуй, сколько есть и будет людей во вселенной! Утверждают о блаженном Константине, что когда некоторые бросали камни в его изображение, и когда многие побуждали его наказать оскорбителей, представляя, что они все лицо его изранили камнями, то он, осязая лицо свое рукой и несколько улыбнувшись, сказал: «Я не чувствую никакой раны на моем лице, у меня цела и вся голова, цело и все лицо». Это изречение его и доныне все произносят. Долгое время не истребило из памяти сего великодушия царя. Не славнее ли оно многих трофеев? Прощение мятежников, изреченное императором-христианином, показало бы язычникам, что «воистину велик Бог христианский» – выяснил св. Флавиан. Он указывал далее, что, уважив ходатайство христианского епископа, император дал бы всем понять, что он «во всей подвластной ему державе более всех уважает священников Божьих, хотя они и не знатны». Последним словом святителя было твердо высказанное им намерение скорее удалиться в ссылку – подальше от несчастного города, чем видеть свое ходатайство не уваженным и свой родной город не прощенным, а главным предметом речи было святительское убеждение императора последовать скорее голосу милосердия, чем голосу правосудия, быть подражателем Господа, простившего своих врагов в минуту величайших мучений на кресте. «Умоляю тебя подражать твоему Господу, Который, будучи ежедневно оскорбляем нами, не перестает подавать всем блага свои. Не постыди меня в надежде, не отвергни моего предстательства». Ходатай умолк. Он ожидал решения судьбы Антиохии. О, если бы она могла угадать этот момент: как бы тревожно забились сердца антиохиян, как бы они зарыдали, склонив свою повинную голову, умоляя о помиловании. О, если бы они могли в сей момент слышать голос всесветного повелителя, как бы жадно они стали ловить каждый отзвук его речи, каждое движение его глаз, каждое содрогание мускулов на его «мужественном» лице! Ведь теперь шел вопрос о жизни и смерти Антиохии, царицы востока, бывших во власти императора Феодосия. Он как бы колебался с минуту, но она показалась Флавиану целой вечностью: в минуту можно много пережить. Бывали случаи, когда в один момент люди седели. Феодосий прослезился и сказал в порыве христианского великодушия, объятый, как пламенем, чувством всепрощения, свое царское слово. Он прощал Антиохию, прощал ей оскорбление своего величия и памяти своей любимейшей почившей супруги, потому что «если Господь вселенной, Который для нас сошел на землю, для нас принял зрак раба и был распят облагодетельствованными Им, молился за распинателей Отцу Небесному: «Отче, отпусти им: не видят бо, что творят», – то как не простить ругавшихся надо мной мне, подобно им, человеку»! За обедом царским святитель был вне себя от духовного одушевления, распевая стихи об отчаянии и покаянии Антиохийцев. Приближалась Пасха и еп. Флавиан в знак благодарности к императору хотел провести ее в Константинополе, но император просил еп. Флавиана к Пасхе прибыть в Антиохию, чтобы в сей великий день она могла ликовать, «увидев своего кормчего», привезшего ей согласие оскорбленного императора изгладить из памяти все грустное прошедшее в Антиохии. Привезенный нарочитым гонцом императорский указ был составлен в сем смысле и Антиохия, по нему, получила обратно на время отнятые у нее все преимущества столичного города всего востока; даже бедные были обрадованы обычной годовой раздачей хлеба, хотя, как мятежники, не могли на это расчитывать.

Что же великий оратор, утешитель народа в его горестях, соучастник его необычных радостей? Он ликовал, радуясь торжеству христианского Бога, величию влияния своего епископа, посрамлению язычников-философов, ничего для облегчения судьбы города не сделавших, поражению язычества. «А вот иноки, подобно ангелам, спустившись со своих пустынных высот, устрашили величие меча и скипетра славой христианской святости» – говорил проповедник, вспоминая из прошлого, как на пути следования императорских чиновников плотными рядами стали иноки и умоляли судей быть снисходительнее к виновным, коих пытали и казнили без жалости. Но прошедший урок не пропал даром. Антиохийцам глубоко стал памятен великий пост 387 года со всеми его ужасами. Они научились горьким опытом почитать силу христианского епископа. Его смелости и мужеству они были обязаны своими последними великими радостями. И Антиохийцы были глубоко благодарны св. Флавиану, что выразилось в торжественной встрече своего святителя-спасителя. Он едва успел возвратиться к началу Пасхи. «Никогда еще пасхальная заря не загоралась так ярко над Антиохией. Многим из народа казалось, что они вместе со Христом воскресли из мертвых»¹² – говорит Фаррар. В своей знаменитой беседе, произнесенной в день Пасхи 387 г., св. Иоанн описал всю историю путешествия св. Флавиана, заключив проповедь увещанием к многочисленному народу, тысячами теснившемуся в главный храм, украшать жизнь свою розами добродетели, а душу – светильниками мудрости и благочестия, подобно тому, как антиохийцы в порывах радости украсили дома цветами и иллюминацией.

Счастливым исходом бедствия, облегчением сердечной скорби Антиохия обязана была в значительной мере Златоусту, который был, так сказать, душой ходатайства за смятенный народ. Последний теперь слишком хорошо узнал увлекательную силу ораторского таланта Златоуста для того, чтобы внимательно относится к советам и предостережениям, укорам и обличениям, исходившим из его «златых» уст. Никто раньше, как теперь Златоуст, никогда не владел умами и сердцами Антиохиян. «Теперь именно достигло высшего обнаружения его значение, как всенародного церковного учителя Антиохии. С этого же времени проповедническое слово его, прошедшее чрезвычайное упражнение в девятнадцати сряду сказанных беседах по поводу события в 387 году, сохраняя свойства любви, кротости, простоты живости, приобрело черты некоторой властности, господства учителя над учениками, отца над детьми»¹³. Св. Иоанна знала вся Антиохия. Он приобрел великий нравственный авторитет над пасомыми, коих число было весьма велико. Но великие нравственные потрясения, связанные с антиохийским бедствием, которое св. Иоанн пережил в душе, более, чем кто-либо другой, не прошли для подвижника-пастыря даром: болезнь уложила его в постель на несколько недель после Пасхи. В августе 387 г. Златоуст уже безостановочно продолжал свое пастырско-проповедническое служение.

Антиохия была местом ораторского торжества Златоуста, местом, где росла его слава, как великого христианского оратора, своим блеском помрачившая даже славу ритора Ливания, как Константинополь, новая столица мира, стал впоследствии причиной страданий св. Иоанна, нравственных и физических, коих концом был далекий Питиунт, на пути к которому великий страдалец-мученик «без пролития крови» скончался. Но тучи на горизонте жизни св. Иоанна появились гораздо позднее и в настоящем блестящем положении великого проповедника еще ничто не предвещало столь печальный конец. И если бы кто предположил его, то, конечно, был бы встречен насмешками. Лишь, быть может, св. Иоанн, хорошо осведомленный о жизни св. мужей Божьих, предсказал бы себе сию участь, если бы имел смелость считать себя в их числе. Но он о себе был самого скромного мнения. Другие, как Ливаний, справедливо были о нем противного мнения. Ливания пред смертью ( † 395 г.) ученики спросили: кого он хочет назначить своим преемником? Иоанна, – ответил их учитель, с глубоким сожалением, что «его у него отняли христиане» и его не кем было заменить. Это беспристрастный отзыв о силе ораторского таланта Златоуста. Слава Златоуста, как пастыря-оратора, проникла далеко за пределы Антиохии, распространяясь по Сирии, Египту и дошла до Константинополя. С 395 г. в нем уже царил другой император – Аркадий, сын, совершенно непохожий на своего великого отца Феодосия. Это был слабый, вялый, пресыщенный жизнью и властью восемнадцатилетний юноша. Всеми действиями его руководил временщик Евтропий, преемник знаменитого Руфина. В жизни Златоуста он сыграл, быть может, самую важную роль. Ему, Евтропию, именно св. Иоанн обязан тем, что стал архиепископом Константинополя и патриархом Востока. И в жизни Евтропия это, быть может, было самое благородное дело, когда он, низкий, презренный, лживый и хитрый старик, первый и единственный раз в своей порочной жизни последовал голосу своей совести, ко благу церкви воспользовался своей властью и влиянием на императора, посоветовав ему на место скончавшегося Нектария, преемника Григория Богослова, избрать красноречивого антиохийского пресвитера подвижника.

Евтропий когда-то имел случай слушать красноречивую речь св. Иоанна в Антиохии. «В его пламенном красноречии Евтропий признавал вопль, исходящий из глубины человеческого сердца. Никогда он раньше не слышал столь неземных тонов и столь сильной, пламенной искренности. Его слова подобно молнии озаряли внутреннюю сущность каждого, обнажая ту мрачную бездну злобы, ожесточенности и коварства, под которыми подобно погасающей искре под толстым слоем пепла, томилась истинная натура человека, каким его создал Бог»¹⁴. Прекрасное впечатление от суровой речи св. Иоанна неизгладимо врезалось в памяти испорченного Евтропия и он вспомнил об антиохийском проповеднике теперь, когда освободился за смертью архиепископа Нектария константинопольский престол. Это было в конце 397 г. Явилось весьма много кандидатов на эту должность, «которая в руках достойного и верного своему долгу человека могла бы считаться одной из величающих должностей в мире», по мнению Феррара¹⁵. Но все кандидаты на константинопольское епископство были уже тем недостойны, что хотели добиться его путем подкупов, упрашиваний, лести, пресмыкательства пред власть имущими. Были такие искатели, которые устраивали сходки или сборища и став пред толпой на колена, упрашивали ее подать голос за них: так им хотелось архиепископства и связанного с ним блестящего положения при дворе, а о важности сана, о связанной с ним ответственности за души многочисленных пасомых они не помышляли. «О, жалкие люди! Священники по названию, но недостойные священства!» – восклицает Палладий¹⁶. Конечно, таких недостойных носителей сана было весьма немного. Все избиратели и влиятельные лица при дворе понимали, что нельзя предоставить столь высокую кафедру какому-нибудь проходимцу, более других искусному. Надо было найти такое лицо, с которым никто бы не мог идти в сравнение: это требовалось уже самым достоинством константинопольской кафедры. В это тревожное время при дворе жил Феофил, патриарх Александрийский. Он выставил своего кандидата на константинопольскую кафедру, священника Исидора, человека хорошей жизни, достаточно умного, бывшего в должности попечителя о пришельцах и бедных ( в Александрии), но все же не настолько знаменитого, чтобы им можно было заместить свободную столичную кафедру. Но рекомендации Феофила не доверяли. При том сам Исидор скрылся в Александрию, когда узнал, что его хотят поставить в избирательный список. Евтропий своей находчивостью вывел всех из затруднения. Он представил собору епископов, бывшему в Константинополе, кандидатом на архиепископию такое лицо, о блестящих достоинствах которого слава гремела по всему востоку после антиохийского бунта. Это был св. Иоанн. Император утвердил выбор клира и народа, к вящей досаде мстительного Феофила.

Но св. Иоанн, пастырствуя в Антиохии, конечно, не знал о том, что имя его в Константинополе было у всех на устах, что все ждали его приезда и посвящения в архиепископа Константинопольского и патриарха всего Востока. Он безостановочно занимался проповедью, исполняя и другие обязанности своего звания: посещая больных и бедных, помогая им деньгами и влиянием, вразумляя и утешая, поддерживая отношения с пустынниками, от которых оторвало его пастырство.

Плодотворно-ли было проповедническое служение св. Иоанна в Антиохии? Да, оно оказало сильное, неотразимое и глубокое влияние на жизнь Антиохийцев в весьма многих отношениях. Раньше пресыщенные и избалованные различного рода риторами, они было потеряли уважение к пастырскому слову, интересуясь более его внешними качествами, нежели внутренними достоинствами. Св. Иоанн научил их уважать и ценить пастырские увещания и стараться пользоваться ими в жизни по выходе из церкви. Благочестие стало процветать в Антиохии. Церкви посещались весьма усиленно; службы в них правились торжественно; народ выстаивал службы до конца; семейная жизнь стала выше; родители начали посылать детей своих для религиозного воспитания к пустынникам. Клятвы стали раздаваться реже. Благотворительность возросла. Театры потеряли свою прелесть для Антиохийцев. Все эти явления были весьма заметны в нравственный жизни города, составляя плоды 12-летней пастырской ревности Златоуста. Пастырь и паства любили и понимали друг друга; у них были общими и печали и радости духовной жизни. Они не думали между собой расставаться. Если бы антиохийцам сказали, что их любимого проповедника, их радость, гордость и отраду, хотят отнять у них, то они день и ночь стали бы стеречь его, доколе воображаемая опасность не миновала бы, и никогда бы добровольно от себя его не отпустили. Если бы св. Иоанн узнал, что ему предстоит судьба гораздо более блестящая, то он никогда бы не променял свою родную Антиохию с ее великолепным храмом, с мощами мучеников, на неведомое счастье в другой стране, никогда бы не расстался «с городом апостолов», где его так любили и его пастырскому слову покорялись – тем более, что все это ему стоило громадных пастырских трудов и болезней. А что достается труднее, обыкновенно дороже ценится.

Однако, Промысел Божий судил иное. И для Златоуста и для Антиохиян это было неожиданностью. Как же это случилось?

В Константинополе не знали, как увезти св. Иоанна из Антиохии, ибо были справедливо уверены, что народ добровольно не пустит своего любимого пастыря. Боялись и того, что Златоуст, узнав об избрании, снова скроется, как было уже раз, когда его избрали во епископа, ибо смирение его не покинуло на вершине ораторской славы. Но изворотливый Евтропий нашелся. Он указал восточному правителю Астерию средство тайным образом доставить новоизбранного в Константинополь, посоветовав лишь действовать осторожно. Астерий, выбрав время и людей, пригласил однажды за город св. Иоанна помолиться, как он писал, св. мученикам и переговорить о важном деле. Удивленный необычностью приглашения, Златоуст не замедлил явиться в назначенное место. Астерий и Златоуст уселись в коляску, которая доставила их до первой станции, а там почетного пленного уже ждали посланные от императора, которые, по перемене лошадей, отправились с ним в Константинополь. Златоусту не суждено было более видеть ни родной Антиохии, ни Сингонской улицы, ни великого храма, а антиохийской пастве – своего любимого оратора.

«Мой обычай таков, чтобы

терпеть гонение, а не гнать, быть

утесняему, а не утеснять».

Златоуст

Во все время приятного пути до Константинополя св. Иоанн мучился неизвестностью: зачем он понадобился в шумной столице? Разгадка скоро последовала. В Константинополе он был торжественно встречен народом и властями. Император Аркадий, которому представил св. Иоанна Евтропий, назначил днем посвящению 26 февраля (398 года). Для посвящения Златоуста вызваны были наиболее старейшие епископы, почему оно отличалось особой торжественностью. По посвящении св. Златоуст произнес первую беседу, до нас не дошедшую, которая произвела сильное впечатление на народ. Надобно заметить, что Нектарий, преемник великого Богослова и предшественник Златоустого оратора по кафедре, не отличался даром слова. До принятия кафедры Нектарий был мирянином, даже не был крещен, что тогда часто случалось, к епископству не имел призвания, выбор его был случаен и неожидан. Нектарий был честный человек, но слишком бесхарактерный вельможа. В жизнь епископа он ввел привычки вельможи, приучил вельмож посещать епископские пиршества, до которых и сам был большой охотник. Мало понимая сущность управления церковью и будучи весьма не деятелен, Нектарий не сумел остановить быстро увеличивавшейся распущенности нравов в клире и мирянах, чем и создал трудную задачу своему преемнику.

Преемник был совершенной противоположностью своему предшественнику. «Пред лицо двора развратного и пышного, который занимался церковными делами между наслаждениями, Евтропий поставил непреклоннейшего из иноков; пред лицо клира, до крайности суетного, – отшельника, благоговевшего пред одной пустыней; перед лицо общества, гордого своим богатством и роскошью, – человека, которому богатство внушало ужас, и который до последней крайности отличался простотой жизни»¹⁷. Св. Иоанн не убоялся трудностей возлагаемых на него саном и обстоятельствами задачи, а, сознавая ее, призывал лишь на помощь Божию благодать, все немощное укрепляющую и недугующее восполняющую. Св. Иоанн на первых же порах заявил себя весьма деятельным, каким был и всю жизнь, не смотря на непривычную ему новизну лиц, событий, обстановки, сана и его обязанностей. В это время св. Иоанну шел 52 год. Оно было могучим расцветом его гениальных духовных дарований. Слава св. Иоанна теперь достигла своего апогея. Скоро весь Константинополь заговорил о новом архипастыре. Народ толпами спешил в церковь послушать знаменитого витию. Ценителей его ораторских дарований было здесь много, но исполнителей пастырских увещаний было гораздо меньше, чем в Антиохии. Оттуда на крыльях стоустной молвы прилетели все подробности жизни и служения св. Иоанна, но все слухи являлись лишь слабым отголоском того, что пришлось видеть самим жителям столицы «второго Рима». Св. Иоанна стали величать Златоустым, рукоплескать его проповедям и репутация его, как оратора, установилась весьма быстро: самые строгие ценители его ораторского искусства остались от него в изумлении и пред ним преклонились. Св. Иоанн со свойственной ему энергией, которой ничуть не ослабил пожилой возраст, немощи тела и многочисленность новых обязанностей, быстро принялся за исправление настроений церковных, которых время и бездеятельность Нектария накопили громадное количество. «Обширное поле открылось теперь для деятельности св. Иоанна и почти необозримы дела, которые совершил он в немногие годы пастырского служения»¹⁸.

Как аскет, св. Иоанн начал с епископского дворца, в котором все – от слуг до мебели – показалось ему чрезвычайно роскошным. Св. Иоанн никогда не заботился о блестящей обстановке своей епископской жизни и ее удобствах: он доволен был весьма малым. Епископский дворец был роскошен и обширен; Златоуст занял в нем лишь три-четыре комнаты. Во дворце была роскошная мебель; Златоуст всю ее продал, а деньги роздал бедным: свои же жилые комнаты украсил самой простой мебелью.

«Не было более видно шелка на нем, ни золотой парчи, ни багряниц на его свите: самые простые ткани на ней и род монашеского одеяния на самом архиепископе – вот неожиданная новость, поразившая Константинополь»¹⁹. Нектарий для поддержания достоинства своего держал многочисленный штат прислуги; Златоуст удовольствовался услужением двух-трех преданных лиц, а остальных удалил. Расходы по столу аскет-архипастырь сократил до крайности; пиры, к которым привыкла константинопольская знать, Златоустом были сразу же уничтожены; он обедал всегда один, довольствуясь весьма скромной пищей. Златоуст и сам не посещал роскошных пиршеств константинопольского двора, ибо не желал терять дорогое время, предназначенное для пастырского делания.

Строгий к самому себе, святитель Златоуст был столь же строг к пастырям и к пасомым. И те, и другие увидели в нем ревностного, справедливого и настойчивого обличителя своих пороков. Такие деятели, как Златоуст, быстро наживают себе врагов, непримиримых и злобных. Простота жизни Златоуста уже возбудила большое удивление в той массе лиц, которые думали, что богатство и роскошь – необходимая прибавка к жизни власть и почести имущих, без которой нельзя быть и считаться вельможей. И простой народ скоро увидел, что Златоуст тратил на себя мало средств потому, что любовь его к бедным, голодным и холодным почти не имела себе пределов. Скоро убедились, что Златоуст все свои средства тратил на помощь бедным. А средства Константинопольской кафедры были весьма велики. И св. Иоанн, еще в Антиохии прозванный «защитником бедных», умел эти богатства расходовать по-апостольски. Странники, немощные, больные и бедные были любимыми гостями у св. Иоанна, удалявшегося от роскошных пиршеств знати. И сам св. Иоанн любил навещать бедных и несчастных, делая им неизреченную радость видеть своего самоотверженного пастыря. Простой народ с любовью относился к своему пастырю, толпами стремясь на его сладко-словесные беседы. Впрочем, вначале св. Иоанн не находил в сердцах богачей и знати сочувствия своим заботам о бедных. Богачи мало помогали ему своим золотом. И речи св. Иоанна против богатства и богатых, им злоупотреблявшим, лившиеся огненным потоком в их ожесточенные души, были для них горьким ядом, а не приятной пищей. Впрочем, кто же мог устоять против огненного красноречия св. Иоанна, когда он громил роскошь и распущенность богатых, забвение ими нужд бедных и больных, когда он говорил о «царице добродетелей» милостыне, как величайшем долге христиан, открывающем им двери вожделенного рая и его святых радостей? Под влиянием речей Златоуста, и богатые проявили сильную заботливость о бедных и больных. Благодаря Златоусту, быстро пришли в порядок богоугодные заведения, раньше устроенные, и кроме того появилось весьма много новых богаделен, больниц вокруг храма Господня, представлявших собой лучшие «плоды христианского человеколюбия». Надзор за больницами св. Иоанн поручил наиболее бескорыстным пастырям. Обращая все свои деньги на помощь бедным, Златоуст не мог все-таки удовлетворить всех нужд сего многочисленного класса, почему однажды продал несколько даже священных сосудов для той же великой цели. Чтобы удобнее помогать бедным, он сделал распоряжение в известные сроки собирать их в одно место: какая раскрывалась трогательная картина, когда милостивый архипастырь появлялся в сей сорока-тысячной толпе, рассыпая радость и помощь всем, кто ее был достоин; благословения и знаки любви были наградой Златоусту за его любовь к бедности и нищете. Популярность его росла быстро.

Одновременно с заботами о бедных шли обличения пороков, духовенства, девственниц, монастырей. И тут у св. Иоанна нашлись враги; ими стали те, которых особенно касались пламенные речи проповедника. Он был новым Иоанном в этом Вавилоне разврата. Было, действительно, чем возмущаться! Священнослужители полюбили балы, пиршества богатых более, чем труды пастырства. Служителям алтаря для пропитания было мало доходов церковных: по свойственному многим из них корыстолюбию они весьма усердно заботились о составлении завещаний в свою пользу, любили строить роскошные помещения для себя, приобретали земли и т.д. Златоуст вооружился против сих беспорядков нравственной жизни пастырей, чем нажил в их среде себе много врагов. Пастырей св. Иоанн убеждал жить сообразно своему призванию, а пасомых – доставлять все необходимое для безбедного существования духовенства.

Со всей силой своего убеждения восстал св. Иоанн против совместной жизни пастырей-иноков с девственницами. Некоторые пастыри того времени считали иночество самым удобным средством для выполнения целей пастырского служения. Но в то же время насущные житейские хлопоты заставляли сих девственников брать к себе в дом благочестивых женщин и дев, с которыми жили под одной кровлей, ели с одного стола и называли друг друга братьями и сестрами. Иногда сожительницы оказывались очень пристрастными к светским удовольствиям, что заставляло покровительствовавших им духовных лиц отвлекаться от пастырских забот. Этот обычай вызвал понятные и иногда справедливые насмешки со стороны иноверных (язычников и евреев), а со стороны Златоуста, как и других достойных пастырей того времени, горькие укоризны и жестокие обличения, ибо от сего обычая происходило много несправедливых нареканий на духовных лиц. «Бойтесь, – говорил таким пастырям св. Иоанн, – расслабить свои силы, потерять энергию через обращение с женщинами. А это неизбежно с вами случиться, если вы их часто будете посещать. Знайте, что они соделают вас слабыми, неразумными, неосторожными, гневливыми, дерзкими, раздражительными, низкими, презренными, скупыми, жестокими, пустыми, изнеженными, каковы они сами». В сих словах указываются опасности для пастырей-иноков от обращения с женщинами.

Институт девственниц подвергся нравственной порче, которую всеми мерам пастырского воздействия Златоуст старался искоренить. Некоторые девственницы, посвятившие себя служению Господу, и вдовы, благоговейные и воздержанные, позволяли в своих домах распоряжаться житейскими нуждами мужчинам. «Если сих лиц нельзя причислить ни к разряду дев, ни к разряду жен замужних, то остается одно: отнести их к состоянию потерянных женщин» – писал св. Иоанн. В Константинополе было несколько монастырей, в которых строгость иноческой жизни быстро исчезла под растленным влиянием столицы. Населявшие их монахини более «помышляли о банях, благовониях и нарядах, чем о посте и молитве». Принятые Златоустом меры к очищению монашеской нравственности достигли того, что сии «училища нравственности» стали достойны своего наименования.

Из девственниц и благочестивых вдов выбирались наилучшие в церковное звание «диаконисс». Их обязанности были те же для женщин, какие у диаконов для мужчин. Диаконисы посещали темницы, помогали больным и т.д. Богатые из них жертвовали свое состояние в пользу церкви, которой служили. Суетность и пристрастие к непозволительным удовольствиям омрачали их звание, что и послужило предметом пастырских попечений неутомимого св. Иоанна. Впрочем, в рядах диаконисс были иногда истинные подвижницы, как, например, Олимпиада, судьба которой тесно связанна с судьбой св. Иоанна Златоуста, бывшего руководителем в ее духовной жизни, исполненной благотворений и милостыни. Олимпиада, «украшение вдов церкви восточной», была воспитанницей Феодосии, сестры св. епископа Амфилохия. Поучительна история жизни этой замечательной женщины. Она вышла замуж за юношу, бывшего главным управителем царских имений Феодосия Великого и вместе константинопольским префектом. Но муж Олимпиады через два года скончался. Она, дав обед посвятить свое вдовство Господу, начала служить бедным и больным. Феодосий же скоро нашел ей другой жениха, еще более знаменитого, чем первый. Это был весьма близкий родственник императора, Елпидий. Отказ Олимпиады, проистекавший из ее твердости раз данному обету, послужил началом гонений, обрушившихся на нее со стороны разгневанного императора. Происходя из знаменитой и богатой фамилии, Олимпиада владела громадными богатствами, которыми распоряжалась в пользу церкви и бедных. Феодосий Великий отнял у Олимпиады распоряжение ее имуществом и имениями, запретил ей виделся с духовными лицами, выезжать из Константинополя, и пр. Никакие гонения не могли поколебать твердости Олимпиады. Оскорбленная диаконисса написала императору: «Благодарю тебя, августейший монарх, за то, что с мудростью и благоволением, достойным не только государя, но и епископа, ты соизволил возложить на себя управление моим имением и тем облегчить мне тяжесть земных забот. Соблаговоли увенчать твое дело, раздав это богатство бедным и церквям, как я это намеревалась сделать. Твои уполномоченные это исполнят с большим знанием дела, а сверх того ты избавишь меня от уколов преступного тщеславия, которые очень часто сопровождают благотворение»²⁰. Этот мужественный ответ Олимпиады, побудивший императора возвратить ей права распоряжения своими богатствами, вполне оправдывает замечательный отзыв о ней диакона Палладия: «Олимпиада обладала сердцем поистине великодушным, и кто узнавал ее и видя соединение такой красоты и прелести с мужественной и твердой смелостью духа, которая презирала мелочи света, всякий страх и опасность, – тот колебался назвать ее женщиной». Между прочим, сей Олимпиаде Златоуст дал совет не слишком доверять епископам и священникам, которые взялись быть благотворителями из ее имущества и от ее имени, но предложил дать ему одному право распоряжаться ее имениями для помощи бедным, что Олимпиада с удовольствием исполнила, ибо св. Иоанну она доверяла более, чем отцу. Ее обильные милостыни, по сравнению св. Иоанна, лились широкой рекой, которая, протекая до конца земли, обилием вод своих превосходила сам океан: все церкви испытали ее благотворительность.

У Олимпиады, как диаконисы, были весьма достойные подруги по должности, из которых наиболее замечательна Пентадия тем, что, как жена консула Тимасия, пострадавшего от Евтропия, сосланного за оскорбление величества в ссылку, чуть было не удостоилась одной участи с невинно оклеветанным мужем. Она нашла убежище в церкви, которая спасла ее от постыдной участи. Евтропий приказал силой взять гонимую из церкви, чем нарушил право убежища, дарованное христианской церкви. Тут вступился за Пентадию Златоуст, как охранитель прав и интересов церковных, и успел отстоять пред императором право убежища. Пентадия всю жизнь была признательна св. Златоусту, явившемуся спасителем ее жизни. Впоследствии она сделалась украшением сословия диаконисс.

Борьба между архиепископом столицы св. Иоанном и всесильным министром Евтропием по вопросу о праве убежища окончилась гибелью последнего. Евтропий был сделан консулом (т.е. первым сановником империи после священной особы императора), что еще более прибавило надменности этому хитрому и нравственно ничтожному человеку. Судьба как бы в насмешку наградила Евтропия этой высшей почестью, какой мог удостоиться придворный сановник того времени (и притом евнух), лишь для того, чтобы низринуть его с этой головокружительной высоты, дабы падение его было более ужасным и поразительным. Св. Иоанн Златоуст принимал участие в этой борьбе, достойное его личности. Св. архипастырь был противником Евтропия до тех пор, пока не успел защитить церковные интересы о праве убежища, которого Евтропий был нарушителем. Достигнув восстановления закона о праве церковного убежища, св. Иоанн явился далее защитником Евтропия, которому Промысел Божий за гордость, несправедливости, им сделанные, послал целый ряд бедствий в достойное возмездие. Гордый консул забылся до того, что осмелился оскорбить саму императрицу Евдокию, которая со слезами на глазах, приведя своих детей к императору Аркадию, потребовала от него наказания Евтропию. Аркадий приказал ему оставить все должности и содержаться под стражей до окончательного решения. Несчастный временщик понимал, что решением будет ему смертная казнь, но заступников у него не оказалось. Что было делать? Он, недавно управлявший «всеми действиями императорской власти», принужден был бегством скрыться под защиту церкви. Лишь теперь он вспомнил о праве убежища, которое сам же раньше отменил. Св. Иоанн укрыл несчастного беглеца от ярости врагов, весьма многочисленных, не смотря на то, что раздраженная императрица приказала было военной силой взять Евтропия от церковного жертвенника. «Вы убьете Евтропия не раньше, как умертвив меня» – сказал ревностный защитник церковных прав и преимуществ св. Иоанн, в таких случаях «всегда оказавшийся на высоте свойственного его сану величия и непреклонного великодушия». Его потребовал император для объяснений, которых следствием была лишь ссылка Евтропия. Но Промысел готовил ему новый и последний удар. Св. Иоанн, по случаю сих поразительных обстоятельств, сказал проповедь, «в которой огненными красками изображалась суетность человеческая» и непрочность земного величия. Местом ссылки Евтропия был назначен остров Кипр.

Начальник римских войск Гайна, гот по происхождению и арианин по исповеданию, по поручению Аркадия, отправился в 398 году в поход для усмирения мятежника Требигальда, который возмутил часть Фригии, отпавшей теперь от империи. Гайна, изменнически соединившись с Требигальдом, потребовал от Аркадия головы Евтропия, доложив императору, что страшного бунтовщика можно успокоить только этим средством. Аркадий согласился и Евтропий, быть может, не достигнув места ссылки, был выдан своим врагам, которых в дни могущества не захотел обласкать, и ими обезглавлен. Гайна, ослепленный своей удачей и ободренный слабостью Аркадия, стал себя считать наследником всех должностей Евтропия, но, обманувшись в своих планах, начал мстить Аркадию грабежами и разорениями Фригии. Аркадий испугался последствий разрушения и послал к Гайне вельмож для переговоров, но условия последнего были весьма тяжелы тем более, что постепенно, по мере удач, увеличивались. Гайна, наконец, потребовал самого императора для переговоров, состоявшихся в Халкидоне. Гайна клятвенно уверил Аркадия в своей дальнейшей покорности и получил от него управление армией.

Скоро представился случай самому св. Иоанну иметь серьезные объяснения с Гайной. Св. Иоанн весьма ревностно, как видно из дела Евтропия, оберегал интересы св. Христовой церкви. Ко времени управления св. Иоанна константинопольской кафедрой уже все церкви от ариан перешли к православным и ариане свои богослужебные собрания вынуждены были устраивать за городом, где имели и храмы. Гайна, как арианин, не желал молиться в одном храме с православными, почему для молитвы должен был ездить за город в единоверный храм. Это показалось Гайне оскорбительным, почему он потребовал, чтобы один из столичных храмов был передан во власть ариан. Сколько император ни просил Гайну отказаться от своего оскорбительного для православной церкви требования, гордый гот остался непреклонным. Император передал дело св. Златоусту, который силой своего пастырского убеждения заставил Гайну уступить. Между прочим, св. Иоанн сказал, что если Гайна желает молиться, то для него открыт каждый храм в Константинополе, чем указано было на необходимость присоединиться к православию. Кроме того, св. Иоанн поставил на вид государю, что интересы православия он обязан блюсти выше своих государственных преимуществ и в доказательство своей мысли показал изданный Феодосием указ, коим запрещалось арианам иметь молитвенные дома в столице. Гайна покорился, но не надолго. Вскоре мстительный варвар уже открыл бунт во Фракии, чем в Константинополе устрашились до того, что все военачальники отказались идти в поход против Гайны. Но тут-то вот, когда меч военный не мог помочь беде, меч духовный спас столицу от варварского опустошения. И Златоуст умел владеть мечем духовным. Когда все отказались отправиться к рассерженному Гайне в качестве посла-умилостивителя, Златоуст принял на себя это трудное, опасное и ответственное дело; ведь он был ученик антиохийского епископа Флавиана и, подобно ему, не боялся положить жизнь свою за пасомых. Однако св. Иоанну почти не пришлось употребить в дело своего грозного оружия, огненного слова, коим единственно и был силен. Суровый и злобный Гайна, узнав, что посланником от императора идет святитель – слава мира, вышел к нему на встречу и поклонился ему и подчинился всем его увещаниям. Гайна поклонился силе пастырского влияния, действовавшей в св. Иоанне. Стало быть, тот, кто не убоялся целой империи, подчинился слабому воину Христа, сильному Его силой, потому что он был сильнее целой армии. Это было великой победой Златоуста в 398–9 году. Однако, Гайну скоро постигла давно заслуженная им участь: он был убит в войне с варварами.

Гайна действовал, конечно, по проискам ариан, коих был силой, гордостью и главой. Но происки их не увенчались успехом: волки не проникли в церковную ограду. Это впрочем не была их единственная к сему попытка, но и прочие окончились неудачей, потому что во главе православного стада стоял пастырь добрый – св. Иоанн Златоуст. Для распространения своих лжеучений ариане придумали новое довольно сильное средство: торжественные внецерковные процессии по улицам столицы с пением священных песен арийского содержания. Эти процессии оказались весьма полезны для еретических целей, ибо увлекали даже многих православных, любителей церковного пения. Златоуст признав увлекающую силу церковного пения, обратил с обычной мудростью это средство в пользу православия. Из православных церквей в урочное время стали выходить православные процессии с пением гимнов православного характера, с взожженными факелами, привлекшие громадные толпы народа, одушевлённого религиозной ревностью. В православных процессиях участвовала даже императрица, принявшая на себя весь свечной расход по сему делу. Это противодействие православия еретическим замыслам, душой которого был архиепископ столицы, раздражило еретиков. Они устроили беспорядки. Однажды процессии ариан и православных встретились на одной улице, послышались в промежутках пения обоюдные насмешки и ругательства, полетели камни в головы православных и ариан, при чем приближенный к Евдокии евнух Бризон был тяжело ранен камнем в голову.

Правительство запретило процессии. Златоуст с улиц, так сказать, перенес торжества в храмы, которых в городе у ариан не было. Православные, собираясь по вечерам в храмы, ярко освещенные, одушевлялись в них пением гимнов, что послужило началом наших всенощных бдений, которые в век Златоуста были всенощным в собственном смысле… «Ночь», говорил святитель, «создана не для того, чтобы всю проводить ее во сне и покое… Церковь Божия встает в полночь. Встань и ты и созерцай хор звезд, это глубокое безмолвие, эту безграничную тишину. Преклонись пред Провидением твоего Господа. Во время ночи душа более чиста, более легка, она с меньшими усилиями поднимается выше; самая тьма и это величавое безмолвие располагают ее к созерцательности"…

Златоуст, действительно, любил и умел одушевлять свою паству, убеждая ее к великим подвигам, для чего иногда пользовался выдающимися обстоятельствами в ее жизни. В 398 году случилось величайшее землетрясение в Константинополе; с ним и раньше случались подобные бедствия, но ни одно из них не принесло столько горя и бед жителям столицы, как это. Народ был в волнении; власти не могли управиться с беспорядками; царская семья поспешно удалилась из столицы. В ней остался один хозяин, один утешитель, один начальник – св. Иоанн. Ему эта роль была хорошо знакома. И архипастырь выполнил ее так же блестяще, как и в Антиохии. Его проповеди привлекали массы народа и успокоили его. От бедствия осталось лишь одно горькое воспоминание. Златоуст весьма удачно сумел повернуть мысль и чувство народное к религии. В 9 милях от Константинополя за Босфором был устроен новый великолепный храм в честь св. апостола Фомы. Св. Иоанн решил перенести в новоустроенный храм мощи св. мучеников, что и было исполнено в сентябре. По совершении всенощного бдения в так называвшейся Великой Константинопольской церкви св. мощи ночью, при громадном стечении жителей с зажженными факелами, имевших во главе саму императрицу, были перенесены в предназначенный храм св. апостола Фомы.

Это шествие было умилительно. Златоуст красноречиво описал его в проповеди. «Как бы некое новое море (народа) разлилось от самого города до сего места (храма св. Фомы, в котором произнесена эта проповедь), море, не воздымаемое волнами, не угрожающее кораблекрушением, не имеющее подводных камней, море с водой сладчайшей всякого меда и более всякой другой воды годное к питью.»

«Не ошибется тот, кто сие море назовет огненной рекой. Подлинно в продолжение ночи светильники в великом множестве и непрерывно через весь путь, даже до самого сего храма распространенные, представляли вид реки огненной». Пустыня сделалась городом, который за отсутствием жителей сделался пустым. «Смотри: сколько овец и ни одного волка! Сколько винограда и нет терния!» – воскликнул проповедник. Присущее Златоусту смирение не позволяло ему сознаться, что именно он был виновником такого прекрасного духовного настроения христиан. Император Аркадий со всей свитой на другой день явился для поклонения мощам, чем увеличил торжество, к великой радости его устроителя св. Иоанна²¹. Это торжество св. веры и усердия к ней православных привело в уныние еретиков, населявших Константинополь, чем св. ревнитель православия был очень доволен, потому что мог стараться далее распространить его свет во тьму язычества.

Св. Иоанн, действительно, был замечателен своей миссионерской работой. Приближался 400-й год христианской эры. Язычники, увлеченные своим оракулами, начали распространять убеждение, что сей год – роковой для христианства, которому суждено существовать лишь четыре столетия, чтобы за тем снова уступить место язычеству. Оно подняло было голову. Но императоры востока и запада издавали указ за указом, клонившиеся к ослаблению язычества, нелепых надежд которого не разделяли, конечно. Язычество сильно было в Финикии, в которой очень распространена была слава маиюмских празднеств, отличавшихся развратом. Несколько раз подвергавшиеся запрету и потом возобновлявшиеся эти безобразия были окончательно отменены при несомненном старании об этом Златоуста, хорошо знакомого с Финикией. Он отправил для насаждения христианства туда миссию, о которой всегда впоследствии заботился.

Но Златоуст мало доволен был всем этим. Это был – глубокий государственный ум того времени (IV в.). Одушевленный идеей Промысла Божия, строящего мир, он лучше других понимал сущность совершавшихся около него народных движений с востока на запад, понимал роль христианства в великом переселении народов, уверен был в их будущности и не желал оставаться праздным зрителем современных ему мировых переворотов. Как апостол, св. Иоанн горел желанием просветить варваров-язычников или ариан светом православия, о котором он думал, что оно должно стать основным камнем их цивилизации. Скифы, занимавшие равнину по Днепру и Дунаю (часть нынешней России), и готы-ариане испытали благотворное влияние снаряженной к ним св. Иоанном миссии. Бог благословил ее труды и те варвары, «которые раньше пили кровь человеческую», научились считать любовью, явленную во Христе, высшим благом жизни и сердца. Не мало святитель заботился и о готах, которым позволил совершать богослужение на их туземном языке и сам беседовал иногда с ними чрез переводчиков в храме, для готов отведенном.

Другие дела церковные не менее озабочивали Златоуста. Он образовал вокруг себя партию преданных ему лиц. С ними он хотел исправить все церковные пороки. Партия его была немногочисленна, но в ее среде были достойные люди, как, например, архидиакон Серапион, суровый и непреклонный инок. Златоуст желал, чтобы учащее сословие – пастыри самым делом проповедовали то, чему учили. Для архипастырских бесед Златоуст собирал к себе клир, которому внушал ходить достойно принятого звания. Но проповеди епископа-аскета падали на невосприимчивую почву: изнеженные столичные пастыри рассеяно и равнодушно слушали укоры, обличения, наставления и советы своего верховного вождя. Это раздражило, однажды, преданного Златоусту архидиакона Серапиона, наблюдавшего за действием речи на слушателей, настолько, что он сказал, обратившись к Златоусту: «не можешь, владыка, исправить их, если всех не погонишь одним жезлом».

Этот совет дал другое направление чувствам слушавших. Они с негодованием встретили этот совет и многие из них стали ярыми врагами Златоуста.

Но «как пламя, тем более возвышается, растет и укрепляется в своей силе, чем более получает для своего питания горячего вещества: так и ревность апостольская всегда возгорается и взрастает по мере встречаемых препятствий и величия жертв, которые она должна принести для славы Божьей и спасения ближних. Человек с апостольской ревностью, чем более сделал, тем более желает делать; и так как он заимствует свою силу от Бога, то с усердием делает не тогда только, когда видит успех в делах, но и при встречающихся препятствиях не унывает и не ослабевает в усердии к делу. Как поток течет всегда, хотя бы никто не черпал бы из него воды: так и пастырь духовный, согретый пламенной любовью к ближним, не перестает заботиться о спасении своей паствы, не смотря на бесплодие почвы, им возделываемой»²². В сих словах точно высказано основное правило пастырской деятельности Златоуста, – настойчивость в проведении раз принятых пастырских целей без всякой уступки обстоятельствам времени и лицам. Слабый телом св. Иоанн обладал весьма крепким духом.

Весьма резко выразилась эта пастырская настойчивость св. Иоанна в результатах его поездки по Малоазийским церквам, в управлении которых он произвел существенные перемены. Предстоятелем церкви Эфесской в самом начале V столетия был некто Антонин, епископ, совершенно недостойный носимого сана. Его он приобрел подкупом, «на чистые деньги», и чтобы вернуть понесенные при избрании расходы, он продавал церковные должности.

Не Антонин вел этот порядок купли-продажи церковных посвящений, но он был скупее и жаднее других, так что сильно разросшееся зло, к которому уже начали привыкать, потребовало серьезных мер для лечения.

На Константинопольском соборе 400 года явился обвинителем Антонина и поставленных он него за деньги епископ Евсевий Валентинопольский и св. Иоанн ужаснулся пред той глубиной нравственного падения, в какой погряз Эфесский клир. Обвинителя обязали немедленно представить свидетелей, но обвиняемый скоро умер, а дело, на время затихшее, быстро разгорелось. Беспорядки при избрании преемника Антонину разрослись до такой степени, что лучшие люди в Эфесе из клира и народа, собравшись, послали письмо св. Иоанну, которым просили его, как архиепископа столицы, приехать в Эфес для восстановления запутанных дел. «В то время, как мы пишем тебе, щедро раздаются деньги (в народе, избирателям) и стая бешеных волков бросается на наш епископский престол, как на свою добычу». Архиепископ, не смотря на трудность зимнего пути и нездоровье, не замедлил явиться в Эфес, в котором избирательная горячка достигла высшей степени. На собранном из 70 епископов соборе, Златоуст, оплакав бедствия Эфесской церкви, предложил избрать диакона Гераклида с ним приехавшего, во епископа Эфеса. Это было неожиданным, но неотразимым ударом для всех искателей, действовавших подкупом. Мнение Златоуста было принято большинством собора и народа и Гераклид был посвящен. Он отличался красноречием, был известен, как толкователь Писаний и аскет. Бог послал ему долю Златоуста.

Гераклид умер в изгнании. Порешив дело, по которому приехал, Златоуст взялся за другие преобразования в Малоазийских церквях. Евсевий, снова появившийся, представил такие веские обвинения и такую массу свидетелей, что шесть епископов были низложены и заменены другими, избранными не за деньги, а по достоинству. Скоро и другие епископы других областей Востока, в числе тринадцати, были низложены за безнравственность, симонию²³ и др. пороки. Особенно строго поступил св. Иоанн с никомидийским епископом Геронтием.

Эта личность была загадочна. Когда-то Геронтий в Милане (на Западе) был врачем и магом, но так искусно умел притворится благочестивым, что св. Амвросий, епископ медиоланский, сделал его диаконом. Новопосвящённый не переставал заниматься медициной и магией. Когда об этом узнал св. Амвросий, то исключил его из клира. Геронтий удалился в Константинополь попытать счастья. В столице империи ему повезло: благодаря своим медицинским познаниям, пронырливости, хитрости, Геронтий попал ко двору. Оттуда взял его в клир Гелладий, епископ Кесарии Кападокийской, которому Геронтий сумел оказать крупную услугу, и посвятил его во епископа Никомидийского. Не смотря на любовь Никомидийцев к Геронтию, Златоуст привел его к суду, ибо знал его позорное прошлое. Геронтий защищался, но безуспешно: он был осужден. Его место занял Пансофий, когда-то бывший учителем императрицы, человек достойный, хотя никомидийцы приняли его с ненавистью, ибо Геронтий им нравился.

Крутые меры Златоуста были причиной того, что против грозного архипастыря в Малой Азии составилась целая партия недовольных, с Геронтием во главе. Их, впрочем, было гораздо больше в Константинополе.

Во время отсутствия св. архипастыря из столицы в ней происходило соединение многочисленных врагов Златоуста в одну партию. Ее составляли: епископы, священники, диаконы, диаконисы и монахи, недовольные обличениями Златоуста, близко их касавшимися; дамы высшего столичного общества, которых неумолимо-суровый подвижник-архипастырь обличал за роскошь, безнравственность, пересуды, жадность к деньгам, – в числе их особенно были известны: Марса, Кастриция и Евграфия, близкие ко двору и императрице; богачи, трепетавшие пред красноречивым описанием тех мук, которые уготованы немилосердным и многие другие, «им же число легион».

Но мы не указали еще самых главных врагов Златоуста, которых имена сохранила история для того лишь, чтобы запятнать их позором. Три женщины – Марса, Кастриция и Ефграфия – были тайными пружинами заговора. Он имел целью низложение св. Иоанна.

Но не им принадлежала главная роль в сем позорном деле. Душой заговора была сама императрица, оскорбленная намеками на свои пороки в проповедях св. Иоанна. Ей передавали, что под Иезавелью и Продиадой, разумеется, именно сама августейшая царица, а имена этих позорных женщин весьма часто попадались в речах Златоуста. Евдокия была женщина мстительная, честолюбивая, властная, внешне религиозная, безнравственная и жадная. Она действительно могла узнать себя во многих обличениях св. Иоанна, хотя он и не направлял их против нее.

Вина его была в том, что «он умел давать плоть и кровь самым суровым наставлениям; что он сильно бичевал порок, вполне освещая его, дабы представить его отвратительным и достойным посмеяния»²⁴. Как вербовались в эту партию церковные сановники, могшие быть полезными, легко представить по нескольким случаям. Акакий Берийский, весьма уважаемый 80-летний старец-епископ, из крепких друзей Златоуста, живший с ним в одном доме, превратился в ожесточенного врага потому лишь, что св. Иоанн не умел угостить его, как следовало бы. Акакий любил поесть, а св. Иоанн предложил ему самый простой обед, которым сам всегда довольствовался. Акакию объяснили, что Златоуст хотел чрез это посмеяться над его сластолюбием, чему старик поверил и, оскорбленный, воскликнул: «если он так пренебрегает мной, то оплачу же ему и заварю питье, которое ему не так-то легко будет выпить»²⁵. Еще раньше малоазийских событий в столицу приехал епископ габальский Севериан, земляк Златоусту (оба – из Сирии).

Севериан был умный, пронырливый, льстивый, несколько красноречивый человек. Он сказал несколько проповедей, понравившихся при дворе. Златоуст пред отъездом поручил Севериану управление кафедрой – и ошибся: он оказался тайным врагом святителя.

Севериан решил превзойти Златоуста красноречием. Честолюбивому Севериану, цели которого были очевидны всем, дали понять при дворе, что его красноречие дает ему право быть преемником св. Иоанна, если Севериан поможет его низложению. У Августы Евдокии родился сын, которого крестил заместитель св. Иоанна Севериан, ставший чрез это весьма близким епископом при дворе. Севериан из поклонников Златоуста быстро перешел в число врагов, надеясь быть его преемником. Антиох епископ Птолемаидский подобным же образом был завербован в партию врагов св. Иоанна, который к маю 401 года возвратился в Константинополь. Народ, весьма любивший Златоуста, торжественно встретил своего пастыря. Побуждением скорее возвратиться в столицу для св. Иоанна было письмо к нему его друга Серапиона, который писал о всех кознях Севериана. Приветственная речь св. Иоанна к народу сквозит намеками на его врагов, которые во время его отсутствия весьма усиленно развивали свою деятельность, вредную для блага церкви. При свидании св. Иоанн лично сказал Антиоху и Севериану: «Вы ведете жизнь прихлебателей и льстецов; вы стали басней города, вас изображает в театре комедия». Это была правда.

Народ смеялся над этими проповедниками, видя их безуспешные усилия соперничать с св. Златоустом в красноречии. Лагерь сторонников Златоуста в среде аристократии был весьма многочислен, но на его стороне был народ и правда. И вот теперь, к началу 402 года, – когда слава Златоуста стала всемирной, ненависть его врагов уже не знала себе пределов. В Константинополе разгорелась война, в которой противниками оказались враги и почитатели Златоуста. Двор и знать образовали центр его врагов, а народ и лучшая часть клира составили крепкую защиту св. страдальца. Впоследствии же любовь и ненависть к нему поделили даже весь христианский мир на две половины.

Поводом к обнаружению ненависти послужила ссора между Северианом и Серапионом. Севериан уже рассчитывал скоро сменить Златоуста, значение которого уже пошатнулось после путешествия, почему стал горд, заносчив и не оказывал повиновения и почтения архиепископу. Серапион дал понять Севериану неприличие его поведения. Севериан оскорбил архидиакона. Оскорбитель судом архиепископа был лишен причастия св. Тайн и должен был бежать из столицы, ибо народ, узнав о кознях Севериана, хотел было с ним расправиться по-своему. Евдокия заступилась за Севериана. Она просила Златоуста простить его. Тот не соглашался было, но, наконец, уступил настойчивости императрицы. Св. Иоанн сказал речь, которой убеждал народ простить Севериану его неповиновение. Севериан принял примирение св. Иоанна с извинением пред ним. Буря таким образом улеглась, но не надолго. «В то же время собиралась другая – на далеком краю Восточной империи, близ Нильской долины – и дуновения, враждебные Златоусту, надвигали ее из Александрии в Константинополь»²⁶.

Перо отказывается изображать те действия, которые причинила эта новая буря Златоусту, сведя его в безвременную могилу в далеком изгнании.

«Слава Богу за все!»

Аминь

Как ни велика была партия врагов Златоуста, все же в ней не было настолько видного церковного сановника, который мог бы завязать борьбу с Златоустом. Известно, что умелое начало дела есть предвестник его хорошего конца. Почва для борьбы была подготовлена. Нужно было начинать саму борьбу, искать для нее нового повода, ибо желание врагов Златоуста видеть его низложенным – желательный результат предполагавшей борьбы – заявляло в них о себе с большей силой, нежели потребность питания и сна. Такое преследование возбудили, правда, и добро в высшем своем обнаружении в лице Златоуста.

Нужно заметить, что историки жизни Златоуста уже ничего не передают нам о его административной архипастырской деятельности, ибо она до крайности сузилась под противодействием врагов, а занимаются лишь изображением борьбы, открывшейся между Златоустом и его врагами. Насколько безупречно было поведение Златоуста в сей борьбе, настолько враги его запятнали себя подкупами, лестью, наговорами, клеветой, насилиями, подлогами и т.п. пороками.

Наконец, нашли повод для борьбы и лицо, весьма высокопоставленное для того, чтобы начать ее.

Далеко от Константинополя, в Египетской Нитрийской пустыне, где «городами были монастыри, а земледельцами – пустынники», пользовались великой славой четыре брата, известные под именем «Длинных» или «Долгих» (сообразно их высокому росту). Ведя аскетическую жизнь, они занимались толкованием священного Писания и их литературные опыты этого рода стяжали им известность. Епископы Александрийские относились к ним внимательно. Поочередно всем сим братьям предлагались епископские престолы, от которых они упорно отказывались, кроме Диоскора, поставленного епископом «гор Нитрийских» (заселенных одними скитами), но не оставившего обычных суровых подвигов аскетизма. Эти братья дружили с «великим страннопреемцем» Исидором, который имел несчастье обратить на себя несправедливый гнев Феофила, александрийского архиепископа, по делу, в котором Бог и совесть оправдывали поведение Исидора.

Феофил был злым гением своего века. Он обладал громадными богословскими познаниями и авторитет его, как ученого, был весьма высок. Его церковная деятельность была длинным рядом злодеяний. Феофил был мстителен, честолюбив и корыстолюбив и для удовлетворения сих страстей употреблял хитрость, лесть, насилие, клевету, подкуп и прочие недозволенные средства. Клирики его не любили. Епископов он притеснял. Церковное имущество присваивал себе. Исидор Пелусиот называл Феофила «пламенным другом драгоценных камней, усердным почитателем золота». Пользуясь в Константинополе уважением, Феофил всегда принимал сильное участие в замещении Александрийской префектуры. Феофилу шпионы усердно (за деньги) доносили, что делается в императорском дворце и в среде высшей столичной знати. Палладий называет Феофила «христианским фараоном» Египта.

Вражда между Исидором и Феофилом возникла из-за корыстолюбия последнего, которое было безмерно. Исидор, по просьбе одной женщины, не заявил Феофилу, что от нее получил сумму денег для раздачи бедным. Деньги были розданы без участия Феофила, которому ничего не досталось. Во второй раз Исидор не подтвердил ложного показания, которого требовал от него Феофил, чтобы присвоить себе наследство, предназначенное через его сестру в пользу церкви. Исидор был предан суду Феофилом, но не за эти поступки. «Долгим» братьям приказано было подтвердить взведенные на Исидора Феофилом клеветы. Но «Долгие» монахи сказали, что «не знают в Египте человека более достойного», чем Исидор. Исидор, все-таки осужденный, должен был искать спасения от преследований мстительного Феофила и ненадолго нашел покой в Нитрийском ските у Долгих братьев. Они старались испросить ему прощения у Феофила, но сие не удалось.

Феофил обвинил Долгих братьев в ереси Оригена, в оригенизме²⁷, заковал в цепи, а Аммонию избил лицо до крови, заключил несчастных иноков в тюрьму, а потом, выпустив их по настоянию любившего их народа, отправил в места их суровых подвигов. Обитатели пустыни удивились, что монахи, составлявшие их гордость, закованы в цепи. Скоро послание Феофила разъяснило, что оригенизм Долгих братьев навлек на них сию кару. Феофил подговорил негодных личностей, «которых не захотели бы ранее сделать привратниками», а в последствии одного из них посвятили епископом, – наклеветать, что в Нитрии оригенизм нашел себе прочное гнездо. Желанный донос явился и Феофил с войском, пьяным и грубым, отправился походом на Нитрию, чтобы оттуда изгнать ересь.

Ужасна была ночь, в которую происходила расправа с мнимыми еретиками: их кельи грабили и ломали, обитатели разбежались в ночь, которую осветило зарево пожара. Долгие братья скрылись, почему Феофил, питавший надежду поймать их, сильно разгневался, сжег их хижину вместе с охранявшим ее мальчиком и «уехал не ранее, как потухли последние отблески пожара». Разбежавшиеся монахи – около 300 – были осуждены, как еретики, без принятия от них оправданий окружным собором Египетских епископов по настоянию Феофила, и родной Египет стал для всех сих монахов чуждой страной, из которой осужденные спешили удалиться, чтобы где-нибудь найти на земле правду и защиту от насилия. Но… их надеждам не суждено было сбыться.

Долгие братья, о них теперь речь, спешили в Константинополь, к великому Иоанну, который по положению столичного епископа был выше Феофила; у святого Златоуста, о котором слава шла по всему Египту, невинные страдальцы искали справедливого суда над Феофилом. Труден был путь иноков до столицы, ибо окружное послание Феофила извещало, что они еретики, но наконец, после многочисленных лишений, Долгие братья с другими монахами – их было до 50 человек – достигли столицы. Явившись к св. Златоусту, Долгие братья рассказали о всех неистовствах Феофила так правдиво и обстоятельно, что сомнению мало оставалось места. Св. Иоанн, «сам воспитанный цветом восточных учений», нашел братьев православными. Св. Иоанн обещал Долгим братьям, что или убедит Феофила снять с них отлучение или новый собор их оправдает. Однако, осторожный святитель не поместил пришельцев в своем доме, не допустил их до св. Причастия и советовал им хранить молчание, чтобы не подвергать позору церковь, в которой творились такие дела. Златоуст хотел испытать все средства к примирению Нитрийских иноков с Феофилом. Ему св. Иоанн написал письмо, умоляя Феофила именем церкви и славы Божьей даровать ему, как брату и сыну, прощение мнимых преступников, в учении которых не оказалось ничего противного вселенской вере. Феофил ответил Златоусту письмом, в котором упрекал его в нарушении никейских соборных правил, но совершенно не правильно. Скоро за письмом Феофила явилась депутация из членов клира Александрийской церкви к императору с просьбой изгнать из Константинополя мятежников против церкви и государства, чародеев и еретиков, коим имя – Долгие братья и их товарищи, явившиеся обвинителями Феофила. Но несчастные иноки подали на него жалобу императору, впоследствии чего защитник их Златоуст отказался содействовать им, как нарушителям данного ими слова хранить молчание о деле и не жаловаться в мирской суд. Императрица же из ненависти к Златоусту взяла их под свою защиту и в руках этой порочной женщины дело закипело.

Под ее влиянием императором, с согласия Златоуста, был подписан указ о созыве собора для рассмотрения жалобы Долгих братьев на Феофила, к которому Елафий лично ездил в Александрию передать приказ явиться для оправдания во взведенных на него обвинениях. Сей неблагоприятный Феофилу оборот дела перепугал его сильно: вместо судьи ему приказали явиться обвиняемым. Но ловкость Феофила помогла ему выпутаться из беды. Имея в Константинополе массу шпионов, Феофил прекрасно знал все положение дел при дворе. Феофил понимал, что все дело обращалось в борьбу между ним и Златоустом. Но Феофил знал по сообщениям своих шпионов, что высшая знать не любила св. Иоанна, что в столице у него было много врагов, которым не доставало лишь предводителя. Феофил решил взять на себя эту роль, трудную и ответственную. И он сумел провести ее до конца. Но как из обвиняемого пред собором превратиться в обвинителя первого патриарха Востока? В чем его обвинить? И кто явится поддержать обвинение? Все эти вопросы Феофил порешил скоро. Он решил на Константинопольском созываемом соборе обвинить Златоуста в оригенизме на том основании, что св. Иоанн оказал поддержку нитрийским монахам, объявленным Феофилом оригенистами. Злобный епископ забыл, что св. Иоанн не нашел ничего еретического в их исповедании. Феофил написал письмо знаменитому архиепископу Саламинскому святому Епифанию, прося его приехать в Константинополь на собор по делу об оригенизме, защитником которого со всеми крайностями явился будто-бы св. Иоанн. Епифаний, надо заметить, всю жизнь провел в обличении оригенизма, точнее говоря – крайностей Оригенова богословствования. Получив от Феофила акты Египетского собора, на котором Долгие братья были судимы за оригенизм, св. Епифаний познакомился с лицевой стороной дела о братьях и воспылал к ним ненавистью. Епифаний, 80-ти летний старец, решил явиться в Константинополь для торжественного поражения оригенизма с его воображаемой главой Златоустом, которого он искренно, но ошибочно считал еретиком. Узнав об этом, Феофил решил ехать в Константинополь с сорока египетскими епископами, чтобы в нем составить свой собор для суда над Златоустом, по обвинению в оригенизме. Бедный Феофил! Напрасно он трудился в Египте над составлением обвинительных против Златоуста пунктов: по прибытии в Константинополь он нашел столько сторонников себе, которые быстро приняли его руку, когда узнали, что Феофил приехал судить Златоуста, и столько обвинений против него, что заготовлять все это в Египте оказалось совершенно напрасным. Феофилом намеченный в качестве союзника св. Епифаний тоже не помог ему. Епифаний, явившись торжественно в столицу, как враг Златоуста, отказался вступить в общение с предстоятелем столицы и Востока, за что с восторгом был принят его многочисленными врагами. Мало того, Епифаний нарушил права его тем, что без надлежащего разрешения в чужой церкви служил литургию, произвел посвящение в диаконскую степень, и уже хотел вооружить простой народ речью против Златоуста, которого собирался объявить низложенным за оригенизм. Когда эти намерения сделались известны Златоусту, последний дал распоряжение не пускать в церковь св. Епифания. Серапион, став у церковного входа, в присутствии многочисленной толпы народа, показал входившему Епифанию всю неправильность его поступков. Как человек высоконравственный, св. Епифаний, чистосердечно обсудив свое поведение, сам нашел его не правильным, почему даже возвратился домой. Скоро его посетили Долгие братья и объяснили, что он осудил их, по доверию к Феофилу, их обвинителю, не читав их произведений, в которых будто-бы защищались заблуждения Оригена. И это была правда. Св. старец понял, что он был средством мщения со стороны Феофила Златоусту, что ему дальше делать нечего и решил уехать из столицы. При прощании св. Епифаний сказал: «оставляю вам ваш город, ваш дворец, ваши зрелища; не дождусь, когда покину все это, уверяю вас»²⁸. На пути к Саламину святитель скончался. Феофил уже уехал в Константинополь производить суд над св. Иоанном, как писал и говорил восточным и малоазийским епископам, составляя в их среде себе приверженцев. В столице Феофила уже ждали с нетерпением, чтобы с его прибытием начать борьбу с Златоустом. В Константинополе Феофил нашел почву для нее совершенно подготовленной – и борьба началась. Св. Епифаний не дожил до ее серьезного начала.

Явившись в столицу, Феофил первым своим поступком обидел Златоуста, чем показал, что он не простил ему ни поражения при замещении Константинопольской кафедры, ни оскорбления, нанесенного делом Долгих братьев. Феофил совсем забыл, что он еще обвиняемый, а не обвинитель. При дворе его ласкали: императрица, считавшая себя обиженной недавней проповедью св. Иоанна, советовалась с ним, как погубить Златоуста; влиятельные епископы, Антиох и Севериан, разъясняли Феофилу все планы и средства борьбы. Сам Феофил, поселившись в одном из императорских дворцов, собирал себе сторонников обычными своими средствами: обедами, деньгами, лестью и т.п. Забытое на время дело Нитрийских иноков снова всплыло. Долгие братья в гражданском суде по делу о волшебстве были оправданы; их обвинителям грозила смертная казнь, под влиянием которой они сознались, что действовали под влиянием Феофила. Феофилу опять пришлось худо, но он успел выпутаться, чему помогли его сторонники, которым он был нужен для низложения Златоуста. Роль Феофила, как обвиняемого, сим окончилась и он готовился к выступлению в роли обвинителя Златоуста.

Началась борьба. Во дворе Плакидии, где поселился Феофил, весьма часто происходили совещания, как погубить праведника. Феофил был руководителем заговора, а императрица – его душой. Описываемые нами события происходили весной 403 года. Народ, услышав о кознях врагов Златоуста, решил охранять его, а он убеждал своих охранителей лучше «молиться и противопоставить заступничество неба злым замыслам земли». Местом собора, назначенного на лето 403 г., был выбран Руфинов дворец, «чудо искусства V в.», в Халкидонском предместье, называвшимся «Дубом»: слишком боялись константинопольской черни, преданной Златоусту и способной к возмущениям. В сей собор прибыли египетские епископы и часть восточных, недовольных малоазийскими реформами Златоуста. Феофил председательствовал в соборе, а его деятелями были: Антиох, Севериан, Акакий, низложенный Гераклид и др. Их назвали «александрийцами», а «иоанниты» собрались под руководством св. Иоанна в его дворце: их было весьма много и это была лучшая часть константинопольского клира.

Собор в Дубе созван был рассмотреть: а) жалобу нитрийских монахов; б) преступления Иоанна, совершенные им в Малой Азии и в) его проступки церковные и политические. Архидиакон Иоанн, Златоустом некогда наказанный за грубость обращения со слугой, представил в заседание собора против святителя обвинительный акт в 29-ти пунктах. «Это был набор обвинений, по большей части неправдоподобных, частью очевидно ложных, почерпнутых из слухов несправедливых или фальшивых, мнимых или преувеличенных, которые два года злоба враждебной партии распространяла про Златоуста, по которым свидетельство архидиакона (в церкви он считался сведущим высокопоставленным лицом) придавало неожиданное подтверждение»²⁹. Обвинения говорят, что Златоуст однажды ударил Мемнона, а потом служил литургию, что он выражался грубо о своих подчиненных, что он на малоазийских соборах был обвинителем и судьей, что он посвящал четырех епископов за раз, что он возводил преступников в церковные степени, что он был корыстолюбив, что он обедал один, предаваясь излишеству, что он называл императрицу Иродиадой и Иезавелью, что в его проповедях встречались богохульные и неудачные выражения и т.д.

Златоуста позвали к ответу на собор. В сие время св. Иоанн убеждал преданных ему епископов быть верными церкви, не раздирать ее мятежами и расколами, разъяснял смысл бедствий, постигших церковь. Епископы плакали, потому что они «оставались сиротами, а церковь – вдовой; ее святые законы ниспровергнуты, а гордость и нечестие торжествуют; бедные покинуты; народ без наставления…»³⁰, как заявил один из епископов. Надо сознаться, что он нисколько не преувеличил тогдашних зол церковных… Епископы, сидевшие вокруг Златоуста, выслушав содержание письма от собора, решили послать ответ, в котором показывали, что собор в Дубе – не настоящий, что в нем нарушены правила церковные и т.д. Златоуст прибавил от себя, что он тогда только явится для дачи показаний в собор, когда Антиох, Севериан, Акакий и Феофил станут в ряду его прямых обвинителей, а не судей, которыми они не могут быть по известной всем и каждому их ненависти к обвиняемому. Собор, не исполнив законного требования Златоуста, еще раз прислал епископов, в числе коих был негодный монах Исаак, только что посвящённый за услуги соборищу в сан епископа, звать Златоуста на собор. Скоро явился к св. Иоанну и посланец императора с приказанием немедленно отправиться в Дуб. Златоуст послал трех епископов вторично передать его прежний ответ. Епископы-посланцы подверглись истязаниям на соборе, а один из них был закован в цепь, предназначенную уже для Златоуста: так скоро решили его дело! О свидетелях не очень заботились: их явилось, по вызову всесильного Феофила, достаточное количество и они способны были, по своей злобе, показывать и подтверждать, что угодно. После нескольких заседаний, собор перешел к решению посредством подачи голосов, но о характере его уже нам судить легко. Еще раньше этого будущие преемники Златоуста Арзас и Аттик кричали: «виновность Иоанна доказана с избытком; нет никакой нужды продолжать допросы». И как впоследствии их усердно наградили за ревностную их деятельность! Собор решил низложить Златоуста, и император утвердил соборный доклад об этом.

Собор хотел было пересмотреть жалобу нитрийских иноков, но Феофилу это еще раз грозило опасными скандальными разоблачениями, почему он, поразив главного врага, с мелкими согласился помириться. Нитрийские иноки были истомлены и неудачами и смертью весьма многих из них, почему согласились покаяться перед собором в прегрешениях, на них взведенных, что и исполнили в одном из его заседаний, и тогда же получив прощение, отправились в родной Египет, но не многие достигли гор нитрийских. Об Оригене же сам Феофил после выражался: «творения Оригена – сад, в котором смешаны цветы и терние, – я отбрасываю терние и любуюсь цветами». Как изменчивы иногда бывают суждения людей!

Оставалось собору рассмотреть дело епископа Гераклида, которого Ефесские христиане свергли с престола. Но тут случились гораздо более важные события, бывшие причиной того, что собор прекратил свое существование и разошелся, не поставив многих решений…

По обнародовании приговора о низложении Златоуста народ константинопольский выразил такое участие к гонимому праведнику, своему Златословесному учителю, что трудно было исполнить приговор. Чем более оставляло Златоуста епископов, раньше ему преданных, тем более народ проникался к нему любовью, не допускавшей разлуки пастыря с паствой. Император не очень спешил исполнением приговора, но проповедь³¹ Златоуста, в которой о императоре было сказано, что он в делах правления явился рабом женщины, а императрица была названа «бесчестной», заставила слабого Аркадия покончить с колебаниями своей трусливой и жалкой совести, как-будто смущавшейся тем, что Златоуст подвергался изгнанию. Еще раз явился к нему императорский чиновник с строгим приказанием удалиться в изгнание, о месте коего еще не было известно: об этом враги Златоуста еще не сговорились. Народ и день и ночь стерег дом Златоуста, боясь, как бы у него не отняли любимого учителя. Раздавался лишь один голос: «требуем вселенского собора для суда над архиепископом». Но не устерегли верные христиане своего Златоуста: его ночью увезли от них тайно за Босфор. Скоро узнали о секрете и толпа совершенно онемела: не хотели верить случившемуся. Однако, Златоуст научил верных, как поступать в скорбных случаях жизни, а горе народа было не изобразимо. Все бросились в церкви «молить небеса о возвращении отца, похищенного людьми». В эту ночь, по Златоусту, «весь город обратился в одну церковь». Плачь, рыдания перемешались со словами и звуками церковной и внецерковной молитвы. Никто не знал, что делать. Севериан, в проповеди назвавший праведника «гордецом», был изгнан из церкви и города. Феофил народом не был допущен в архиепископскую церковь, а его распоряжений не слушали. Приверженцы Феофила и по трусости склонившиеся пред ним епископы и священики с презрением народом были отвергнуты. Когда для усмирения черни пустили в дело войска, то произошло побоище: крестильная чаша наполнилась кровью, а храм трупами.

Новая ночь принесла неслыханные ужасы. Земля заговорила: подземные удары были так сильны, что императрица не нашла спасения в своей спальне: ее кровать упала. Испуганная виновница всех зол Златоуста бросилась к императору с мольбой весьма неожиданной – возвратить Златоуста: Евдокия верно угадала причину землетрясения. «Тот, кого нас заставили изгнать, – праведник (теперь она боялась даже назвать его имя: несчастная!), и сам Бог вооружился мщением. Если ты хочешь спасти империю, немедленно пошли возвратить его». Страх небесной казни заставил Евдокию солгать пред св. Иоанном, коему в письме она дрожащей рукой начертила: «Святейший! Умоляю тебя, не думай, что я принимала участие в том, что произошло с тобой. Злые и совращенные люди (как справедливо!) составили против тебя заговор. Бог свидетель моих слов и тех слез (весьма дешевых и вынужденных), которые я приношу Ему в жертву». Гонцы один за другим с собственноручным письмом и словесными приказами раскаявшейся императрицы спешили догнать Златоуста. Златоуст был обрадован милостью Божьей и смущен неожиданными переменами в настроении своих врагов. Когда Златоуст подплывал к Константинополю, то мог наслаждаться чудной картиной: море сделалось (встреча происходила ночью) как бы огненным от множества факелов, с которыми плавали в лодках по проливу тысячи христиан: это они встречали своего отца и пастыря. Ни один триумфатор древнего Рима и Греции не был встречаем с такой искренней радостью, которая одушевляла верных, увидевших св. страдальца. Св. Иоанн не хотел вступать в свою епархию, не восстановленный в сане и власти новым собором, более многочисленным и законным. Но народ насильно вовлек св. Златоуста в церковь, где его посадили на кафедру, прося преподать слова мира и наставления. Речь, сказанная Златоустом, была наполнена благодарностями императрице (настолько он был всегда исполнен чувств любви и всепрощения) и изъявлением радости свидания паствы с пастырем. Враги Златоуста быстро исчезли из Константинополя. Как торжественно Феофил явился в столицу, так постыдно из нее бежал со своими единомышленниками. Златоуст все же настоял на своей законной просьбе: император издал повеление о созыве вселенского собора для оправдания Златоуста. Он теперь силой событий получил влияние на Аркадия и императрица, по-видимому, примирилась с новым оборотом дела, но не надолго, как потом оказалось. Златоуст победил правдой и силой Божьей еще раз, но уже последний.

Новый, весьма короткий период управления церковью Златоуст начал исполнением воли народа, который, возведя его на кафедру, дал совет: «епископ, очисти клир твой, прогони предателей». Златоуст наградил мужественных своих приверженцев повышением в церковных степенях и доверием, а слабодушных, изменников и предателей наказал сообразно вине каждого. Но эти меры епископа, весьма нужные при тогдашнем остром положении дел, возбудили умы снова. Снова Златоуст стал во враждебные отношения ко двору. Настроение женщин порочных, своенравных меняется быстро: Евдоксия не представляла исключения из сего правила. Скоро страх перед Златоустом в ней сменился дерзостью, а раскаяние исчезло под влиянием порывов гордости и мщения. Ее властолюбие подготовило почву и повод для новой борьбы с Златоустом. Императрица пожелала чести, которой не удостаивалась ни одна женщина Запада. По ее внушению, император Аркадий дал повеление поставить статуи Евдоксии для поклонения рядом с его собственными. Народы Востока должны были поклоняться ей, как божеству. Сенат Константинополя решил поставить статую Евдоксии из массы серебра, в императорской одежде, в положении повелительном. Для статуи было выбрано в столице самое почетное место, откуда Евдоксия как бы «господствовала над церковью, дворцом, городом и как бы являлась душой заседаний Сената»³². Императрица-христианка требовала языческого поклонения: неудивительно, что Златоуст вооружился в душе против сей новизны. Статую поставили. Народу были предложены угощения и игры, почему он забыл церковь и Златоуста. Это продолжалось несколько дней. Крики и ликования бурной толпы мешали богослужению в главной церкви Златоуста. Он через префекта столицы просил обуздания неистовств толпы, но она не унималась. И Златоуст разразился проповедью (до нас не дошедшей), которая вместе с двумя другими, сказанными по низложении и возвращении Златоуста, считается «чудом церковного красноречия», – примерами, равных которым еще не явила история проповеди. В проповеди еще раз появились имена Иоанна и Иродиады – как бы для того, чтобы новая Иродиада помучилась чувствами, подобными тем, кои мучили древнюю Иродиаду и заставили ее требовать головы ненавистного ей святого проповедника. Евдоксии судьба не дала лишь проколоть новому Иоанну иглой язык, а головы его она таки добилась, хотя не в буквальном смысле.

Настроение врагов св. Иоанна снова стало для него опасно: они опять явились в Константинополь, кроме Феофила, которого страх еще не прошел. Уже снова совещались, как погубить св. Иоанна. Хотели обвинить его в оскорблении величества, но это было по многим причинам опасно. Решили прибегнуть к тому средству, которого просил сам св. Иоанн, потому что надеялись обратить это средство против него. Собор, созывавшийся для оправдания Златоуста, должен был теперь обвинить его. Снова Златоусту из судьи, как и в первый раз, пришлось стать обвиняемым. Собирали обвинения и свидетелей против св. Иоанна. Императрица Евдоксия и епископы: Севериан и Антиох были душой заговора. Звали Феофила, но он отказался (сильно напугала его ревнивая любовь Константинопольцев к Златоусту) за множеством дел, пообещав помочь низложению и советами, и епископами-сторонниками, и какими-то документами.

Епископы уже съезжались на собор. Он открылся в 404 году в начале января. Собору было поручено заняться пересмотром решений Дубского собора о Златоусте. Враги Златоуста могли из числа епископов, съехавшихся на собор, выбрать в свою партию не более половины: в ней (партии) оказались и новые епископы: Леонтий Анкирский, умный, но высокомерный богослов, Кирин Халкидонский, Аммоний Лаодикийский, приехавший, как говорили, «подложить под церковь огонь» и др. Члены собора медлили приступить к серьезному разбору дела Златоуста: они боялись любившего его народа. Египетские епископы пока приглядывались и изучали среду, в которой действовали. Их единомышленником оказался Леонтий и он-то дал серьезный ход обвинениям против Златоуста. Это был второй Феофил. Златоуста обвинили в том, что он без соборного разрешения по возвращении занял престол. Мы знаем, сколько фактической правды в сем обвинении: Златоуста насильно ввели в церковь. Но имело ли это обвинение основание в церковных законах? Враги Златоуста основывались на двух правилах Антиохийского собора 341 года. Но эти правила не были известны и приняты на Востоке и Западе, а лишь в Египте. Антиохийский собор пользовался малым авторитетом, потому, что догматические решения его были не православны. И Златоуст отверг значение этих церковных правил для его дела – тем более, что правила, запрещавшие низведенному епископу снова без соборного решения занимать свой престол, к Златоусту были не применимы, ибо он никогда не был низложен законным собором. Собор разделился на две партии. Одни члены защищали силу и приложимость к Златоусту спорных правил Антиохийского собора, а другие и то и другое отвергали. В народе даже интересовались вопросом: можно ли признать Антиохийский собор православным? Император, видевший разделение и не знавший, как устранить его, принял совет Севериана, предложившего самому императору быть судьей спора, который будут вести пред ним члены той и другой партии. Находчивость епископа Елиидия много помогла Златоусту. Елиидий предложил сторонникам Антиохийских правил и, следовательно, низложения Златоуста подписать догматические постановления (арианские) спорного собора. Враги Златоуста побледнели, ибо их уличили в том, что они защищали ересь. И все-таки св. Иоанна снова решили низложить.

Приближалась Пасха. Св. Иоанну предложено было удалиться из города. «Если император хочет этого, то пусть принудит меня к тому силой, – ответил невинный св. Иоанн, – ибо город принадлежит ему. Насилие будет моим оправданием перед небом; но никогда не выйду отсюда добровольно». Аркадий, заключив св. Иоанна во дворце его, запретил ему являться в церковь. Но в великую субботу Златоуст явился в храм, чтобы видеть крещение 3000 лиц. Императору донесли о нарушении его запрещения. Войска отправились исполнять императорское приказание водворить епископа в месте плена. И тут-то произошли сцены, «одно воспоминание о которых приводило в ужас историков полвека спустя». Солдаты ворвались в храм, схватили архиепископа, перебили массы новокрестившихся, разогнали готовившихся к просвещению полураздетых женщин, ворвались в алтарь, осквернили св. Дары, пролили св. Кровь Христову, купель крещения обагрилась кровью, «св. воды возрождения представили взорам цвет крови». «Что же еще могло бы быть совершено в городе, взятом приступом варварами?» – спрашивал св. Иоанн, очевидец всех сих безобразный ужасов, в письме к папе Иннокентию. Разогнанные верные собрались, по уговору, в термах Констанция для окончания прерванного таинства. Люций (язычник) с войсками произвел там еще большие избиения. Истинная церковь Христова, следовательно, подпала гонению, подобное которому можно отыскать лишь в истории третьего века. Все депутации епископов к императору оставить насилие не имели успеха. Иоаннитов стали преследовать, ими наполнили тюрьмы, которые «превратились в церкви, а последние – в места беззакония и богохульства»³³.

Златоуст, продержанный в плену до Троицына дня, перестал уже питать надежду на оправдание. Ему оставалось только облегчить свои страдания перепиской с епископом Рима – Иннокентием. В этой переписке Златоуст изложил свое дело и просил Иннокентия быть милостивым к нему и созвать епископский собор на Западе для его оправдания. Епископы повезли письма папе Иннокентию, у которого Феофил потерял доверие своим нахальством и дерзостью. Иннокентий развил целую систему борьбы для защиты св. Иоанна, но обстоятельства, в которых он виновником не был, не позволили папе довести дело до конца. Феофил извещал Иннокентия о низложении св. Иоанна. Тот молчал. А св. Иоанну дружелюбно писал: «Да не возобладает скорбь, тебя отягчающая, над голосом чистой совести, тебя утешающей. Она есть непобедимый оплот против всяких несправедливостей"… Феофилу было послано папой холодное приглашение явиться на западный собор для оправдания по делу Златоуста.

Во мнении народа св. Иоанн так высоко стоял, что боялись употребить над ним новое открытое насилие. Враги его стали тогда искать тайных средств убить св. Иоанна. Но все покушения на его жизнь окончились неудачей, к великой досаде врагов. Убийц поймали и народ едва не растерзал их на части. После Пятидесятницы враги Златоуста: Антиох, Акакий, Севериан и др. явились к императору, прося его изгнать, наконец, св. Иоанна из столицы. «Да будет низложение Иоанна на главах наших!» – заключили они свою просьбу. Император дал необходимый приказ. Солдаты окружили дом св. Иоанна и, не смотря на кровопролитную схватку с охранявшей дом толпой народа, из которой весьма много потом оказалось убитых, еще более раненных, увели Златоуста тайным ходом, едва дав ему проститься с церковью. Ни дома, ни церкви любимой Златоуст не видел более: «Ангел церкви удалился вместе с ним» – писал Палладий. Печально, но верно! Снова разразилась морская буря, на этот раз над храмом св. Софии. Вдруг она запылала; кажется пожар начался от епископского места по неизвестной причине. Сгорел весь храм. Сгорело здание сената. Они оба были украшением столицы. Златоусту оставалось лишь оплакивать невыразимые бедствия, постигшие Константинопольскую церковь, по пути следования в изгнание.

По делу о пожаре предпринято было расследование. Иоаннитов заподозрили в поджоге и так как их было весьма много, то следствие обещало быть кровавым. От Златоуста отняли его спутников, чтобы подвергнуть их допросам и пыткам. Златоуст остался один с сопровождавшей его стражей без друзей. Грубые воины смягчились и заменили ему их. Они усердно старались облегчить св. страдальцу тяжести пути и невыразимые физические страдания, коим часто подвергался Златоуст. Он, как и окружавшие его, не знал еще о месте ссылки, о чем очень беспокоился, ибо боялся жестокости врагов. В Никее Вифинской Златоуст нашел многие удобства, отдых и несколько оправился. Но каково же было его огорчение, когда он узнал, что местом ссылки был ему назначен Кукуб (в далекой Армении). Евдоксия, гордая победой, нашла еще новое средство увеличить страдания гонимого святителя.

Но взор Златоуста направлен был в будущее. Он видел в своей жизни таинственные пути Промысла – и был спокоен, находя силы успокаивать даже епископов, священников и диаконис константинопольской церкви, оставшихся ему верными. В Константинополе иоанниты, действительно, нуждались в ободрении и утешении. В столице совершались ужасы. Были подвергнуты допросам и пыткам все главнейшие деятели партии св. Иоанна. Тигрий диакон был мучен и отправлен в изгнание. Серапион, епископ Гераклийский, был подвергнут пытке и удален в Египет под присмотр епископа Феофила, своего злейшего врага: умели, действительно, мстить приверженцам Златоуста за их преданность законной власти. Даже Олимпиаду, эту благороднейшую благотворительницу, едва не подвергли пыткам, но ограничились изгнанием, которым не спешили. Никарета за свою благотворительность получила в вознаграждение изгнание. Другие диаконисы были более несчастны: некоторых из них подвергли пыткам. Всем им Златоуст писал письма, в коих утешал их в страданиях и благодарил за верность правде.

По изгнании Златоуста враги его позаботились о преемнике. Севериан, Антиох, Акакий и другие обманусь в своих честолюбивых надеждах. Евдоксия выбрала Арзаса, брата Нектария, 80-летнего протоиерея, во всю жизнь ничем о себе не заявившего, человека ленивого. О нем современники говорили, что у него многоречие рыбы³⁴. Выбирая его, Евдоксия хотела, чтобы новый архиепископ был чужд всяких стремлений к обличениям ее пороков – и не обманулась. Соперники Арзаса помирились с ним потому, что ожидали его скорой смерти. Этот человек предназначен был заменить Златоуста: он называл его «слабоумным пустомелей». Златоуст удивился выбору императрицы. Олимпиаде он писал: «Не сокрушайся сердцем от того, что одна церковь застигнута свирепыми волнами, другая потрясена бурей, третья покрыта невыносимыми ранами, что эта церковь получила волка вместо пастыря, а та морского разбойника вместо кормчего, палача вместо врача"… Все это было приложимо к действиям Арзаса на столичной кафедре, которыми руководили другие.

Следствие над иоаннитами по делу о пожаре решено было покончить за невозможностью отыскать виновников его. Но скоро началось другое. Все враги Златоуста были возмущены тем противодействием, которое оказали иоанниты Арзасу. Он издал 11 сентября 404 года указ о преследовании их за раскол и мятеж в церкви, ими будто-бы произведенный. Иоанниты отказались посещать церкви, управляемые врагами Златоуста, тем более, что их при вдохе в церковь заставляли проклинать имя Златоуста, но ни один честный человек на это не имел духу согласиться – и церкви опустели. Войскам был дан приказ силой собирать народ в церковь, а собрания иоаннитов за городом разгонять. Повторились прежние надругательства, избиения, насилия: воистину Арзас был «палач», а не «врач» зол церковных!

Не успел этот «палач» сойти со сцены истории, как умерла императрица – и смерть ее была ужасна. «Придворные епископы пожалели ее, но плакал о ней один только муж»³⁵. Бог наказал ее, когда она не хотела вразумиться Его угрозами. Грозная смерть, надо заметить, вообще была безжалостна к врагам Златоуста. Палладий описывает их смерть. Один епископ упал с лошади, возвращаясь после осуждения св. Иоанна, и умер. Другой, заболев гнойной водянкой, был заживо съеден червями. Третий, заболев злокачественной рожей, умер от чесотки. У четвертого язык, произнесший осуждение, распух так, что страдальцу нельзя было дышать – и он задохнулся. Константинополь потрясали землетрясения, град, истребивший хлеба, и голод. Все – и иоанниты и их противники – одинаково видели в сих совпадениях и ужасах проявления небесного гнева за изгнание св. Златоуста. Император, слабый и жалкий Аркадий, страдал вероятно, более других: императрицы не было – и совесть его, усыпленная раньше, теперь проснулась. Преподобный Нил, к которому Аркадий обратился за душевным утешением, оттолкнул его, упрекая за изгнание праведника.

Скоро умер и сам Арзас. Его преемником, более умным и деятельным, но столь же бесчестным, был Аттик, священник константинопольский. Ему принадлежит честь гонения иоаннитов в союзе с Феофилом и другими патриархами Востока по всему Востоку. То, что несколько раз, повторялось в Константинополе, должно было теперь произойти во всех наиболее больших городах Востока: мы разумеем избиение и преследования иоаннитов; для этой цели составился даже триумвират патриархов. Его деятельность для подавления иоаннитов не заслуживает описания: она слишком уже позорна. Римский епископ Иннокентий получил послание с изложением гонений на иоаннитов от нескольких добросовестных пастырей Востока, в коем они просили папу о восстановлении порядка и законности в восточных церквях.

Что же делал в это время св. изгнанник? Он, конечно, благословлял врагов своих, плакал о бедствиях церкви, ему дорогой, утешал ее лучших представителей, писал письма на Запад о помощи. 6-го июля 404 года Златоуст выехал из Никеи в Кесарию. Путь чрез епархию Леонтия был весьма тяжел для страдальца: он устроил изгнаннику несколько огорчений. Каппадокия встретила Златоуста с любовью. Жители толпами вышли ему на встречу; многие говорили: «Лучше бы солнце лишило землю своего света, нежели видеть эти золотые уста, обреченные на молчание». Его встретил архиепископский клир, нашлись врачи, которые помогли св. страдальцу в снова возвратившихся к нему болезнях желудка. Житель Кесарии Диоскор поместил его в своем доме, где за ним тщательно ухаживали. Но… архиепископ Кесарии не оказал св. Иоанну никакого внимания, желая лишь, чтобы он поскорее уехал. До Кукуза проехать осталось лишь 200 в. Но этот путь был чрезвычайно опасен. Шайки разбойников исаврян, дикого горного народа, наводившего ужас по всей стране, могли ежеминутно наделать путнику тысячи неприятностей. Лишь только Златоуст хотел выехать из Кесарии, как в городе раздались крики: «Исавряне грабят! К оружию!» Пришлось отложить отъезд. Но архиепископ Кесарии Фаретрий вооружил толпу монахов, которые на следующий день пришли к дому, занятому св. Иоанном, и кричали, чтобы он немедленно удалился. Сколько их ни убеждали, монахи стояли на своем. Священники города, видя недовольство своего епископа перестали посещать путника. Ему нужно было выбирать между смертью от монахов и смертью от Исаврян. Он избрал последнее. Конвой Златоуста повез его далее. Хотели было остановиться в предместии города, но Фаретрий и там произвел насилие. Глубокой ночью, почти в виду разбойничьих шаек, глубоко потрясенному и больному Златоусту пришлось отправиться далее. Дорога шла по крутым уступам гор. Конвой ежеминутно ожидал свалиться в пропасть: не видно было ничего, а тут еще разбойники… Вдруг лошадь св. Иоанна пала на одно колено и он свалился: его подняли без чувств… Наконец прошла эта ночь несчастий, а другая готовила такие же хлопоты. Таким образом продолжали путь, пока не прибыли в Кукуз. Златоуст потом писал Олимпиаде: «Я теперь в Кукузе, уважаем всеми и вне опасности: не бойся в отношении меня Исаврян, которых зима заключила в их норы; я же сам никого не боюсь так, как епископов (намекая на Фаретрия), исключая немногих».

Гостеприимный Диоскор, известный Златоусту по Кесарии, поспешил упокоить путника в своем кукузском доме. Св. Иоанна тотчас посетили епископы города и его правитель, предлагая свои услуги. Сирийский богач, владевший землями около Кукуза, обставил жизнь изгнанника всеми удобствами. «Как видно, небольшие городки приносили ему больше счастья, нежели большие города, селения – более, чем столицы – эти жилища зависти, честолюбия и низости»³⁶. Златоуст ожил. За ним ухаживала Сабиниана, диакониса, его родственница, из Антиохии, приехавшая для сей цели в Кукуз. Ему было хорошо, насколько возможно это для человека в положении ссыльного. Зима, в тех местах суровая, еще не успела дать себя почувствовать. Но скоро ее ужасы сделали положение изгнанника невыносимым. Он стал страдать кашлем, головной болью, и ему стало так тяжко, что он после писал: «Я был у самых дверей смерти, и в течении двух зимних месяцев во мне оставалось жизни лишь настолько, чтобы чувствовать страдания"… Наступило лето и Златоусту стало лучше. Он тотчас принялся за дела, которых накопилось много. Когда всему миру сделалось известным, что великий Иоанн сослан в Кукуз, письма и посланцы со всех сторон полетели туда: еще много было у него друзей в мире, в котором теперь ничего не было известнее и славнее имени Иоанна. Кажется, теперь он узнал о смерти Флавиана, епископа Антиохийского, и в нем пробудились жгучие воспоминания, связанные с его родиной и его служением ей. В Антиохии партия иоаннитов была сильнее, чем где либо. Почему насилия, открывшиеся при избрании преемника Флафиану, отличались большей жестокостью. Хитростью попал на престол Порфирий, чародей и развратник. Его выбрали Антиох и Севериан. Переписка св. Иоанна была громадна. Посетители-путешественники спешили в нему отовсюду. Порфирий писал ко двору: «вся Антиохия в Кукузе».

Кукузкий изгнанник предпринял три дела. Он собирался обратить персов и финикиян в христианство и укрепить готов в православии посредством преданных делу миссионеров. Златоуст начал их искать. Но обращение Финикии, начатое давно, несмотря на мужество миссионеров, продвигалось вперед настолько плохо, что за несколько лет едва основано было несколько приходов. Священник Руфин просил у Златоуста св. мощей и он указал на Аравийского епископа, который, по любви к изгнаннику и его делу, дал священнику Терентию св. останки некоторых мучеников, с которыми тот вернулся в Финикию и дело обращения ее настолько продвинулось вперед, что скоро вся страна стала христианской. Своим просветителем она считала всегда св. страдальца-изгнанника. У готов Киммерийских умер епископ Унила, человек удивительный. В Кукуз попало письмо с просьбой прислать епископа. Св. Иоанн, сколько ни старался, не успел устроить это дело. На границах Персии основался христианский городок, которого основателем, а потом епископом был Маруфа, человек малоученый, но хорошей жизни. Златоуст начинал завязывать с ним отношения, чтобы познакомить его со своим планом обращения Персии в христианство. Но Маруфа слишком был враждебно настроен против него, чтобы войти с ним в сношения. Он не думал, чтобы у изгнанника могли быть достаточные средства для успешного начала проповеди. Златоуст понес новое огорчение, о котором поспешил написать Олимпиаде. Его переписка с ней описывает нам все трудности его жизни в Таврийском Кукузе. Следующая зима была еще более ужасна, чем предыдущая, и принесла Златоусту знакомые болезни, а нападения исаврян, грабежи их, голод и пр. заставили изгнанника бежать в Арависсу, считавшуюся неприступной. «Арависский холод едва не убил его». Нападения исаврян на окрестности города довершил чашу зол. «Куда ни оглянешься, – писал Златоуст, – везде видишь потоки крови, разрушенные дома, разоренные деревни». Тяжело было изгнаннику без писем. «Ничто не доходит сюда, ничто не проникает отсюда» – жаловался страдалец. Наступила новая весна. Златоуст снова пересесился в Кукуз, где ожидала его масса переписки. Но известия ее опечалили его глубоко. Он прочитал о новых ссылках, о пытках, о казнях его последователей. Сердце его болезненно сжалось. Впрочем, облегчением Златоусту были небольшие заметки, что многие светские сановники приняли его сторону, когда им стали ненавистны неистовства Аттика и его клевретов. Услышав, что Иннокентий готовит посольство к Аркадию с собственноручным письмом Гонория (западного императора) и своим посланием, св. Иоанн еще раз написал Иннокентию просьбу о соборе и дополнил ее последними известиями о себе. Но посольство, прибавим теперь, не имело успеха. Послы, прибыв в Константинополь, были оскорблены, заключены в темницу, у них отняли письма и прогнали назад. Враги Златоуста теперь приобрели слишком большую власть над Аркадием. Златоуст потерял теперь всякую надежду на оправдание и возвращение в столицу, но враги его еще не забыли. После зимы 406 года, ко всем случайностям которой святой Иоанн приготовился заранее, наступила последняя весна его жизни. Но нерадостна она была для него: получен был новый указ – свидетельство бесчеловечной мстительности его врагов – заключить пленника в Арависскую крепость и запретить ему переписку и сношения с миром: враги ужаснулись тех симпатий, которые оказывались ему в Кукузе. Златоуст благословлял Бога за страдания и врагов, которые ему их доставили. Но тяжело ему было. Из Арависсы он успел послать одно и последнее письмо Олимпиаде³⁷, проникнутое дивной верой в Промысел Божий.

Но злоба врагов Златоуста на том не успокоилась. Порфирий Антиохийский хлопотал о том, чтобы Златоуста услали еще дальше: сочувствие Антиохиян Златоусту было ему ненавистно. Страшно подумать, как мстительны иногда бывают люди! Врагам Златоуста «хотелось бы видеть его умирающим, просящим пощады». По их настоянию, Аркадий назначил Златоусту местом ссылки Питиунт, на границе кавказских владений римлян. Враги были уверены, что «златые уста Иоанна обрекались здесь на молчание могильное»³⁸. Конвою, присланному из столицы, враги дали приказ, обходиться с пленником с крайней грубостью. Златоуста повлекли в место новой ссылки. Тяжелый путь страдальца чины конвоя сделали еще более жестоким. Св. Иоанна старались вести или во время дождей, или во время полуденного зноя, при чем избегали остановок в городах, запрещали оказывать изгнаннику какое-либо сочувствие… Прошли Команы и остановились у уединенной церкви, посвященной св. Василиску (епископу Команской церкви, III в.): Златоусту стало худо. Ночью явился ему св. мученик Василиск и сказал: «Надейся, Иоанн! завтра мы будем вместе». На следующий день хотели отправиться далее, но едва прошли несколько верст, как св. страдалец невыразимо начал мучиться лихорадкой; видно было, что ему немного часов осталось жить. Вернулись к месту стоянки. Священник, по просьбе Златоуста, одел его в белую одежду, приобщил св. Тайн у самого алтаря. Златоуст начал молиться; горяча была молитва праведника; она окончилась словами: «Слава Богу за все. Аминь.» Златоуст лег на пол церковный, перекрестился, взор его угас и он не встал более… «Душа его стряхнула прах земной жизни», взойдя на небо, куда Златоуст обращал взгляд свой всю жизнь. Весь мир, узнав о кончине св. Иоанна, оплакивал изгнанника. И кто из его друзей мог бы пожелать ему опять возвращения в этот негодный «мир злобы»?

Кончина последовала 14 сентября (407 года), когда весь христианский мир поклоняется св. Кресту Христову. Кто точнее Златоуста исполнил завет Спасителя: «аще кто хочет по Мне идти, да отвержется себе, возмет крест свой и по Мне грядет?» Вся жизнь великого Иоанна, для которого самое название «великого» мы считаем малым, была самоотвержением ради дела Христа, с которым наконец страдалец соединился, бодро пронесши «крест свой» во всю свою многострадальную жизнь. Но да умолкнут наши похвалы: все равно, нам не выразить словами величие подвига жизни св. Иоанна. Потщимся по силам подражать его терпению, его любви к ближним, его всепрощению врагов, не знавших никогда границ своей злобе.

Златоуст жил шестьдесят лет, епископом был 9,5 лет и из коих 3 года и 3 месяца провел в страданиях изгнания.

Но история жизни св. Иоанна не окончилась с его смертью: «праведники во веки живут» – на небе духом своим, а на земле – в памяти людей, чтущих их подвиги и поклоняющихся их св. мощам. Остается описать торжества прославления св. Иоанна вслед за ужасами последних годов его жизни.

Имя св. Иоанна разделило при жизни его носителя мир на две половины, а по смерти оно же и соединило их в «едино тело Христово», которое терзало раньше ненависть людская.

Чрез 7 месяцев по смерти Златоуста умер Аркадий; преемствовал ему его сын Феодосий II, юный мальчик. Между восточными и западными епископами завязалась переписка, предметом коей был поступок нового патриарха Антиохии Александра (почитателя св. Иоанна), внёсшего имя св. Иоанна в церковный помянник и просившего о том других патриархов. Наконец, по смерти Феофила, который написал клевету на почившего св. Иоанна и скоро был найден мертвым на своей постели, его место занял его племянник Кирилл. Его-то было особенно трудно убедить в необходимости внести имя Иоанна в помянник, как епископа. Злейший враг св. Иоанна Константинопольский Аттик под влиянием народа уже внес имя епископа Иоанна в диптихи (помянники), когда Кирилл еще упорствовал, но наконец и он согласился. На Западе папа Иннокентий сразу же по смерти св. Иоанна начал поминать его в церковных молитвах, как епископа. Наконец Восток и Запад, при патриархе Константинопольском св. Прокле, признали Иоанна святым и мучеником, а его мощи торжественно были перенесены в столицу.

Однажды св. Прокл говорил к народу похвальное слово св. Иоанну. Из среды народа раздались желания видеть его мощи в столице. Император согласился, ибо уважал великого борца за правду. Бог устроил таким образом, что Златоуст, позорно изгнанный из Константинополя при жизни, с торжеством возвратился в него по смерти. Это случилось через 30 лет по кончине св. Иоанна. Император за отца и мать письменно просил прощения у св. изгнанника. Посольство с письмом прибыло в Команы, место упокоения св. Иоанна, и началось перенесение его мощей (совершившееся в 437 году, празднуемое 27 января). Торжественно было это обратное шествие святителя в свою столицу. Исавряне уже не угрожали; епископы не преследовали; вражеские уста сомкнулись под печатью смерти. Святые останки Иоанна во все время пути окружали: пресвитеры, монахи, девственницы и толпы народа, всегда благоговейного. Приблизились к Босфору; в третий раз он украсился судами, лодками, факелами, так что «море казалось сушей». Слезы радости по случаю возвращения св. мощей были у всех на глазах. Императорское судно приняло св. Иоанна и тихо-тихо поплыло к столице. На берегу ожидала св. мощи другая несметная толпа: весь Константинополь со двором во главе был на пристани. Отсюда мощи были перенесены в церковь св. Апостолов, в которой и остались. Народ и царское семейство преклонились пред св. мощами со словами молитвы, прощения и слезами. Св. Прокл обратил лик св. Иоанна к народу; он возопил: «Святейший отец! Займи свой престол». Некоторые, более чистые души, услышали его тихое, как легкое веяние ветра, приветствие: «мир вам». Так успокоились «сильные волны», утихла «жестокая буря!» «Благословен Бог!» сказали бы уста св. Иоанна при жизни. Воистину «слава Богу за все!» Как бы ни волновали страсти людские «крепкий корабль Иисусов», он достигнет своей пристани! И нам, христианам, не твердым верой в Промысел Божий, эту истину нужно твердо всегда помнить! Слава же Богу, давшему Златоусту крепость духа! Слава Венчавшему его венцом нетленным!

Теперь мощи св. Иоанна покоятся в Риме, куда они были перенесены при разорении Константинополя латинянами.

«Не знать столь прекрасных

творений тоже значит, что не

видеть солнца в самый полдень».

Преп. Исидор Пелусиот о творениях

св. Иоанна Златоуста

Прослужив Церкви Христовой беззаветно всю жизнь, Златоуст оставил ей богатое наследство. Это – его дивные творения. Но нам, отдаленным от св. Иоанна четырнадцатью столетиями, трудно разобраться в этом богатстве премудрости и ведения духовного.

Нет прежде всего точной, так сказать, описи этому наследству. Никто из современников св. Иоанна не позаботился собрать все его сочинения и сохранить их в надежных руках. Да это, скажем в извинение современников, весьма трудно было сделать тогда, как теперь совсем невозможно.

В Златоусте мы прежде всего дивимся необыкновеннейшей плодовитости его ума и сердца. «Никто кроме Бога – говорит Свида – не знает, сколько всего написал Златоуст». Но и того, сколько дошло до нас чрез 14 веков, вполне достаточно для изучения в течении целой жизни. И находились любители письменности св. Иоанна – он вполне этого заслуживает, – которые посвящали ее изучению всю свою жизнь. Творения св. Иоанна писаны им во время жизни в пустыне, в годы служения родной Антиохии и в Константинополе.

Первым самым ранним христианским произведением св. Иоанна были два его «увещания», написанные к другу «Феодору падшему» во время подвижничества св. Иоанна в пустыне (369 г.). Основной мыслью «увещания» было изображение суетности мира с его прелестями, на время увлекшими друга. Эта «проба пера» удалась св. Иоанну: иноки пустни зачитывались первым трудом юного Иоанна, радуясь благодати слова, в нем открывшейся. Скоро «сокрушенные и опечаленные своими грехами» могли утешаться сладостью надежды на спасение, разлитой в новом лучшем произведении св. Иоанна – двух словах «о сокрушении»: это сочинение установило писательскую известность св. Иоанна. Писания его удовлетворяли самым строгим требованиям; читатели-иноки уже воспитали в себе уверенность, что всякое произведение св. Иоанна будет прекрасно.

Наступившие гонения на монахов от императора Валента побудили св. Иоанна стать мужественным защитником гонимых. Защита монахов выполнена им в трех словах, написанных около 376 года. Литературная известность св. Иоанна возросла после сих и подобных опытов настолько, что его собирались поставить епископом, но избранник бежал.

Это событие взволновало смиренную душу св. Иоанна многоразличными мыслями «о священстве», которые он и изложил в небольшом дивном творении сего имени. Св. Иоанн оправдывает в нем свое бегство указанием на высоту, важность и трудность священнического сана и свою к нему неподготовленность. Сочинение наполнено мыслями, которые в течении 14 веков не устарели и побуждают пастырей дорожить правами и обязанностями своего высокого звания, а пасомых – чтить пастырей, иногда недостойных, за высоту и трудность священнического смирения, почти непосильную грешному человеку. «Древность не представляет ничего подобного сему произведению». «Нет такой души, которая, читая его, не воспламенилась бы божественной любовью»³⁹ – говорил преп. Исидор Пелусиот.

Книги «о девстве» и «к молодой вдове» написаны св. Иоанном, кажется, до принятия пресвитерского сана.

С получением священной благодати св. Иоанн стал исключительно проповедником слова Божия. Проповедничество св. Иоанна стяжало ему славу, коей он пользуется четырнадцать столетий и она будет возрастать все более и более, ибо христианский мир не явил человека, подобного св. Иоанну.

Потомство не уступало в похвалах св. Иоанну, как проповеднику, его современникам. Его называли «величайшим светильником мира, вселенским учителем, светом истины, трубой Христовой, мудрым истолкователем божественных тайн, оком церкви византийской и всех церквей»⁴⁰ и пр. Название Златоустого утвердилось за ним на веки.

Проповеди св. Иоанна часто вызывали у слушателей слезы и рыдания – лучшее свидетельство их высокого качества, а иногда – неприятные ему рукоплескания. Эти блестящие успехи приходились на долю св. Иоанна потому, что он был отличным психологом. «Сердце человеческое не было для него недоступной бездной; он знал, он умел проникать во все сокровенности его, раскрывать самые затаенные его изгибы»⁴¹.

Проповеди антиохийского периода, говорят, лучше и выше проповедей константинопольского происхождения. Но мы думаем, что оценить сравнительное достоинство проповедей св. Иоанна столь же трудно, сколько не легко из массы алмазов и бриллиантов, ослепляющей глаза, выбрать самые лучшие. Красноречие св. Иоанна неописуемо: «говорить красноречиво для Златоустого было тоже, что просто говорить»⁴². Почти невозможно соединить ясность речи и глубину мысли так удачно, как это делал дивный гений св. Иоанна. Кажется, справедливо замечают, что проповеди св. Иоанна, сказанные без приготовления, по непредвиденным обстоятельствам, лучше его обыкновенных проповедей. Это замечание – новое свидетельство о необыкновенном проповедническом даре св. Иоанна.

Беседы «о статуях», слово о Евтропии, «о нищих», пред удалением из столицы и по возвращении в нее, третья похвала св. Павлу – образцы красноречия св. Иоанна. Он редко записывал свои проповеди прежде произнесения. За ним записывали другие почти с буквальной точностью. А Златоуст сочинял проповеди в момент их произнесения, чем еще более поднимается в нашем мнении личность св. Иоанна, как оратора. Речь проповедника движется легко и свободно. Примеры из библии, из жизни свв. отцов и мучеников, иногда даже из истории греко-римского мира, сравнения, уподобления, вопросы для возбуждения внимания в слушателях чередуются и в обилии находятся во всех проповедях св. Иоанна. Их цель – быть как можно более понятным слушателям, возбудить их волю и чувство к исполнению заповедей Христовых. Все это показывает, что св. Иоанн был, так сказать, поэт в душе и проповеди. Поэтично, например, его сравнение церковного собрания с волнующимся морем и нивой. «Как, – говорил св. Иоанн, – приятны для нас воды этого духовного моря, – приятнее и волн морских! Ибо те воздвигаются возмущением ветров, а эти желанием слышать поучение; те, воздымаясь, приводят кормчего в великий страх, а эти, появляясь, влагают в говорящего великое дерзновение. Те суть знак ярящагося моря, а эти признак души радостной; те, ударяясь о камни, производят глухой шум, а эти, приражаясь слову учения, издают приятный звук. Равным образом и дуновение легкого ветра, когда он падает на нивы и то приклоняет к земле, то поднимает вверх головки колосьев, – представляет на суше подобие морских волн. Но и тех нив приятнее эта нива: потому что не дуновение ветерка, а благодать Св. Духа возбудила и согрела души ваши». Св. Иоанн часто пользовался самыми маловажными обстоятельствами для уяснения церковного учения. Однажды он произносил проповедь. Слуга церковный стал зажигать лампады. Слушатели загляделись на зажигающего лампады, чем и вызвали упреки со стороны проповедника. «Мы говорим вам о Писании, а вы, отведши глаза от нас, устремили их на лампады и возжигающего лампады. Какая это небрежность, оставив нас, смотреть на этого человека! И я возжигаю огонь от Писания, и на языке нашем говорит светильник учения. Этот свет важнее и лучше того света; мы зажигая не светильню, увлажненную маслом, как этот человек, но воспламеняем любовью к слушанию души, увлажняемые благочестием».

Вообще все богатые дарования своего ума и сердца св. Иоанн вложил в дело служения проповеди, стараясь лишь быть простым, понятным и назидательным для слушателей.

В Антиохии св. Иоанном составлено было краткое обозрение содержания книг Ветхого и Нового Завета, истолкованы книги: Бытия (в 386 году), псалтырь (не вся), Иова, часть пр. Исаии и некоторых других больших и малых пророков, сказаны беседы об Иове, об Анне и Самуиле, Давиде и Сауле, Маккавеях, «о темноте пророчеств», объяснены Евангелия от Матфея, от Иоанна, Деяния Апостольские, послания св. ап. Павла к Римлянам, Коринфянам, Галатам, Ефесеям, Тимофею, Титу (остальные послания объяснены с константинопольской кафедры), написаны слова и беседы на дни Рождества Христова, Богоявления, Пасхи, Вознесения, Пятидесятницы, воздвижения Креста Господня, св. Четырехдесятницы (и страстной седмицы), в дни памяти святых мучеников, особенно чтимых в Антиохии, сказаны слова против иудеев, язычников и еретиков, потом продолженные в Константинополе, о покаянии и др.

Константинопольская кафедра огласилась толкованиями на послания к Колоссянам, Филипписеям, Солунянам, Евреям и знаменитыми проповедями, сказанными по случаю выдающихся обстоятельств жизни св. церкви и св. Иоанна.

Из всей массы произведений св. Иоанна до нас дошло только 804 беседы и несколько сочинений, вероятно, столько же, если не более бесед утеряно, а многие искажены, вследствие чего принадлежность их св. Иоанну сделалась сомнительной.

Как видим, св. Иоанн Златоуст объяснил почти все Священное Писание Нового Завета и весьма многое из книг Ветхозаветных. Новозаветные толкования св. Иоанна выше Ветхозаветных, потому что для толкования речений Ветхого Завета потребны были прежде всего отличные знания еврейского языка, которыми св. Иоанн не владел, а толкования его по Новому Завету справедливо считаются образцовыми, потому что греческий язык, на котором он написан, св. Златоуст знал отлично, обладая всей массой греческой учености.

Сильная любовь св. Иоанна к толкованию Слова Божия объясняется глубоким значением последнего для христианина. «Великое ограждение против греха чтение Писания, великая беда, глубокая бездна – незнание Писания, великая погибель – ничего не знать из Слова Божия; это-то породило ереси, это-то ввело жизнь развратную, это-то поставило все вверх дном».

Св. Иоанн любил объяснять Священное Писание в своих вдохновенных проповедях, из которых каждая разделяется на две части. Первая излагает истолкование текста, а другая объясняет, как приложить Священное Писание к жизни, как осуществить то, что заповедует Писание. Таким образом св. Иоанн в своих истолковательных проповедях представляет нам обильнейший материал для нравственного назидания и построения жизни по правилам Слова Божия. Толкования Св. Писания, принадлежащие св. Иоанну, отличаются ясностью, доступностью для каждого, внимательно к Слову Божию. Св. Иоанн давай буквальное объяснение всему Писанию и лишь в некоторых необходимых случаях отыскивал смысл переносный, иносказательный. Для уразумения прямого смысла известного места св. Иоанн обращал должное внимание на связь мыслей, на общую цель, которой подчинена вся священная книга, для чего иногда сравнивал переводы Священного Писания, толковал еврейское речение с помощью греческого текста и т.д. Св. Иоанн осторожно относился к пророческому значению Ветхозаветных Писаний, имея в виду «темноту пророчеств», в них заключавшихся.

Из образцовых толкований Священного Писания Нового Завета лучшее – объяснение св. Евангелия от Матфея. Оно – антиохийского происхождения и уже при жизни толковника переведено было на другие языки. О толкованиях Павловых посланий говорят, что сам «св. учитель языков» Павел, являвшийся в видениях неоднократно своему истолкователю, научал и вдохновлял его в многотрудной работе. «Если бы св. Павел захотел языком греческим объяснить себя самого, то он не иначе стал бы толковать, как толковал св. Златоуст знаменитый»⁴³ (Исидор Пелусиот). Что может быть выше сей похвалы, впрочем совершенно заслуженной? Послания к Римлянам и Галатам объяснены св. Иоанном лучше других посланий⁴⁴. «Наибольшей помощью св. Иоанну были его святое настроение, добрая жизнь, благоговение и чистое разумение христианского учения, а отсюда его способность мыслью и сердцем воспринимать смысл Слова Божия, воспринимать высшее озарение благодати, отверзавшей ему ум разуметь Писания, и вводить других в разумение его»⁴⁵.

На первом месте в истолковательных беседах св. Златоуста, в проповедях его против язычников, иудеев, еретиков, стоит, конечно, догматическое учение, как основа и корень нравственного учения. Но догматические сочинения св. Иоанна после опровержений арианства св. отцами Церкви: Афанасием Александрийским, Василием Великим и Григорием Богословом для нас уже не имеют всех прелестей новизны содержания, хотя для современников Златоуста они были тем же в Антиохии, чем творения св. Афанасия – в Александрии, Григория Богослова в Константинополе, Василия Великого в Кесарии, т.е. пробным камнем для православного богословия, ибо отличались (догматические сочинения св. Иоанна) всеми лучшими достоинствами творений св. Иоанна.

Златоуст – главным образом учитель нравственности. Сущность нравственного учения св. Иоанн полагал в любви к Богу и ближнему. Он по преимуществу проповедника любви во всех ее многоразличимых видах. «Началом и концом, корнем и верхом, полнотой и содержанием добродетели Златоуст считал любовь к Богу, соединенную с любовью к ближнему»⁴⁶. По его учению, высший и единственный предмет любви человека на земле – Бог любви, всепрощения и милосердия. «Кто воспламеняется любовью к Богу, тот уже не хочет более смотреть на предметы, подлежащие зрению телесному, но, имея у себя другие очи, очи веры, постоянно устремляет ум свой к небесным предметам, их созерцает, и, ходя по земле, делает все так, как бы жил на небе, не встречая ни в чем человеческом препятствия к подвигам добродетели».

Христианин по пламенной любви к Богу всегда изливает все чувствования свои пред ним в молитве, ибо «она есть союз любви с Богом, беседа с Ним». На вопрос: может ли Бог даровать нам благо без нашей просьбы, Ему известной по всеведению Божественному – Златоуст ответил, что «Бог может подать нам и прежде прошения нашего, но Он потому ожидает нашего прошения, чтобы иметь случай праведно удостоить нас Своего промышления». Посему «не переставай, – говорит святитель, – просить, пока не получишь, конец молитвы – получение просимого. Тогда перестань, когда получишь, или лучше и тогда не переставай, но пребывай в молитве. Если ты не получил, то молись, чтобы получить; если же получил, то благодари за то, что получил». Прекрасно св. Иоанн развивает мысль о действенности церковной молитвы. «Как пристань (при море), защищенная от ветров и волн, дает полную безопасность входящим в нее судам: так и дом Божий, как бы исторгая входящих в него из бури мирских дел, дает им стоять спокойно и безопасно, и слушать Слово Божие. Храм – есть школа добродетели, училище любомудрия не только во время службы, но и раньше и после нее… Войди в преддверие и как бы ветерок какой-то духовный повеет на твою душу. Эта тишина внушает страх и учит любомудрию; возбуждает ум, и не дает помнить о настоящем, но переносит тебя с земли на небо. Если же так полезно быть здесь и без собрания, то какую пользу получают здесь присутствующие и какую потерю несут отсутствующие тогда, когда пророки возглашают, когда апостолы благовествуют, когда Христос стоит посреди, когда Отец одобряет происходящее здесь, когда Дух Святой сообщает свою радость?» Златоуст ценит и домашнюю молитву. «Нет ничего прекраснее жилища, в котором совершаются молитвы» всеми его членами вместе.

Из любви к Богу вытекает любовь к ближним, Златоустом называемая «матерью всех благ и совершительницей всякой добродетели». «Всякое благое дело,– говорит св. Иоанн, – есть плод любви».

«Любовь, по Златоусту, есть великая наставница, она может выводить людей из заблуждения, преобразовывать сердце, руководствовать к любомудрию и из камней делать людей. Если хочешь испытать ее силу, приведи ко мне дикого, который боится всякого шума, пугается тени, человека вспыльчивого, свирепого, похожего более на зверя, чем на человека, сладострастного, распутного, словом – человека со всеми пороками; отдай его в руки любви, введи в ее училище и скоро увидишь, что дикий и не смелый сделается человеком мужественным, великодушным, отважным на все». Но самый благой плод любви к ближним, по учению св. Златоуста, есть человеколюбие и милостыня. В учении св. Иоанна обе эти добродетели являются лишь другими именами той же любви. И неподражаемо-красноречивый Златоуст умел одушевлять христиан на подвиги человеколюбия и милостыни. Кажется, ни о чем от так часто не говорил, как о необходимости благоукрашаться сими добродетелями, коими мы уподобляем себя милосердному Христу, принимающему наши подаяния из рук бедных, больных, обездоленных и т.д.; кажется, ничего так часто не обличал Златоуст, как скупость, жадность к золоту, жестокость сердца богачей. «Бог предал за тебя, – говорил однажды св. Иоанн им, – Своего Сына, а ты не даешь и куска хлеба этому Сыну, который был предан и заклан за тебя? Отец без колебания предал Его за тебя, хотя Он истинно Его Сын, а ты оставляешь умирать Его с голода, хотя даже и то, что бы ты дал Ему, происходит от Него, и ты дал бы это ради твоей собственной пользы. Может ли быть нечестие больше этого? Он распят ради тебя, Он умер за тебя, Он терпит голод ради тебя; ты дал бы Ему только то, что принадлежит Ему и притом ради твоей собственной пользы и ты отказываешься дать это? Не жестче ли камня те, которые, увлекаемые столькими побуждениями быть добрыми, продолжают упорствовать в этом «дьявольском бесчеловечии»? Для Иисуса Христа недостаточно того, что Он умер на позорном древе: Он хочет быть бедным, нагим, странником, Он хочет быть узником и больным, чтобы приобрести тебя по крайней мере этим. Если ты, говорит Он, не отзываешься за мою любвь, то сжалься над Моей бедностью. Если ты нечувствителен к Моей бедности, не будь таким к Моим болезням и к Моей темнице. Если бедствия, которые терплю Я, не могут смягчить твоего сердца, порассуди, как малого Я требую, и не отказывай. Я не требую от тебя какой-нибудь чрезмерной щедрости, а только хлеба, крова, утешения в нескольких словах. Если ты все еще безжалостен, то сделайся человечнее при мысли о царстве небесном, о наградах, которые обещаю Я. Если все это не действует на тебя, то сжалься при виде Меня нагим, припоминая Мою наготу на кресте. Я был наг, и наг еще и теперь; Я был узником, и таков еще и теперь. Пусть то или другое состояние подействуют на твою душу. Ради тебя терпел Я голод, и терплю его еще и теперь. Я жаждал на Голгофе, и жажду в лице бедных, дабы Мои прошлые бедствия и бедствия настоящие привлекли тебя ко Мне и умилосердили тебя ради твоего же собственного спасения. Хотя бы ты обязан был Мне тысячью благодеяний. Я не долга требую от тебя, а венец предлагаю тебе: Я обещаю тебе небо за скромную милостыню. Я не говорю тебе: избавь Меня от бедности, отдай Мне твои богатства, хотя Я и беден, то ради тебя; Я прошу у тебя только немного хлеба, одежды, пособия в своей бедственности. Будучи узником, Я не прошу тебя разбить Мои оковы, но посетить того, кто связан ради тебя; Я удовольствуюсь этим благодеянием, за которое обещаю тебе небо. Я разрешил твои цепи, самые тяжелые из цепей; взамен этого Мне достаточно, если ты придешь посетить Меня в темнице. Я мог бы и без всего этого увенчать тебя, но Я хочу быть твоим должником, дабы, получая венец, ты имел удовлетворение в том, что он заслужен тобой. Вот почему, Сам имея возможность питать Себя, Я выпрашиваю себе пропитание. Вот почему Я стою у твоих дверей, протягиваю руку и прошу помочь Мне, ибо Я люблю тебя. Я люблю столь, как это в обычае у друзей; Я отлагаю мою славу, чтобы принять от тебя Свой хлеб; скажу перед всей землей, возвещу всем людям, что ты именно утолил Мой голод. Мы стыдимся жить за счет других; мы скрываем благодеяние, которое полученно нами. Иисус Христос, напротив, любит нас настолько, что когда даже мы тайно подаем милостыню, Он повсюду возвещает о ней с великими похвалами и не стыдится сказать, что Он был наг и мы одели Его, был голоден и мы напитали Его».

Этот отрывок составляет часть одной из восторженных бесед Златоустого о «царице добродетелей» – милостыне, вызвавший гром рукоплесканий со стороны слушателей. Но проповедник их отверг. «К чему мне, – восклицает он, – эти клики и весь этот шум? Одного только прошу я у вас – примера добрых дел, вашей внимательности, доказываемой делами. Вот что для меня лучше прекраснейшей диадемы. Постараемся же получить эту диадему от рук бедных».⁴⁷

На учении о любви к Богу и ближним св. Иоанн построил целую систему нравственного учения, для которого творения его представляют богатейший материал. Св. Иоанн, как мы знаем из истории жизни его, учил терпению, сокрушению о грехах, смиренномудрию, милосердию; обличал гордость, самонадеянность, страсть к зрелищам, к злословию и пересудам, к клятве и т.д.

Источником нравственного учения св. Иоанн признавал лишь Священное Писание, а философии отводил весьма малое место. Св. Иоанн не любил обосновывать нравственной истины на началах разума, но для уяснения ее всегда старался отыскивать прямой смысл Священного Писания, понять заключающиеся в нем мысли и изложил их просто и общедоступно. Эти особенности в толковании Писания и в изложении нравственного учения были воспитаны в Златоусте Диодором, которого сам он называл своим «отцом и учителем», и Флавианом. Оба они вместе с Златоустом были лучшими представителями антиохийской богословской школы, в которой одновременно с толкованием Священного Писания обращалось главное внимание учеников на вопросы нравственно-аскетические и самое толкование велось по методу, который должно назвать практическим, и который мало давал простора для тонкостей умозрения и рассуждений философских. В противоположность Афанасию Великому, Григорию Богослову и Василию Великому, разработавшим догматику христианства, св. Иоанн Златоуст выставил на вид нравственный смысл Писания, его руководящее значение в жизни. Если те великие отцы изучали Писание главным образом с той целью, чтобы вывести из него основы веры, то Златоуст день и ночь читал его для того, чтобы на его основании возвести стройное здание христианской нравственности.

Св. Иоанн не мало потрудился в устроении богослужения, о благолепии которого он всегда заботился с ревностью, достойной сего великого дела. Немного после того, как Св. Василий Великий сократил чин древней литургии, св. Иоанн Златоуст сократил литургию св. Василия Великого, быстро вошедшую на Востоке во всеобщее употребление, но константинопольским христианам казавшуюся слишком продолжительной. Они не могли выстаивать всей литургии, и уходили, не дослушав ее до конца, почему подвергались упрекам со стороны св. Иоанна. Чтобы отнять у христиан всякий повод к лености, св. Иоанн сократил Васильеву литургию и сделал это трудное дело не менее удачно, чем св. Василий Великий. Впоследствии Златоустова литургия дополнилась многими песнопениями, каковы: песнь «Единородный Сыне», «блаженны», «трисвятое», «Херувимская песнь» и молитва, ее поясняющая, «Достойно есть», «Да исполнятся уста наша», – так что литургия св. Иоанна по объему теперь едва ли меньше Васильевой. История жизни св. Иоанна показывает нам, что им устраиваемы были впервые крестные ходы и всенощные бдения. Он составлял церковные гимны для них, изливая в них свою высокорелигиозную поэтически настроенную душу, писал молитвы и пр. Из молитв, составленных св. Иоанном, известны молитвы пред принятием св. Тайн (в их числе: «Верую, Господи, и исповедую"…), при крещении, при погребении («Боже духов и всякия плоти»), некоторые из вечерних («Господи, в покаянии прими мя» – особенно прекрасная молитва) и др. Св. Иоанну Константинопольскому именно обязана древне-церковная песнь – славословие «слава Отцу и Сыну и Святому Духу…» тем, что с его времени песнь эта стала входить в состав каждого богослужения, стала припевом в конце почти каждой молитвы; теперь она внятно поучает самой высокой тайне (истине единосущия св. Троицы) и простые сердца»⁴⁸.

Наконец св. Иоанн Златоуст известен своими письмами к Олимпиаде. Все писатели самого высокого мнения об этих письмах. «Ни одно философское произведение древности не кажется мне, – говорит Тьерри⁴⁹, – более достойным такого искреннего удивления, как вся совокупность небольших сочинений в форме писем и рассуждений, обращённых Златоустом к Олимпиаде из ссылки… Их писем видно, что часть их писана во время путевых остановок, под кровлями, открытыми всяким переменам погоды, урывками в минуты остановок, которые давались ему для сна; другие – в диких пустынях, частью в Кукузе под страхом исаврян, частью в Арависсе среди вечных снегов. В этом ужаснейшем их изгнаний не было такого страдания, горечи которого не испил бы св. Иоанн до дна, каплей по капле, – и в тоже самое время он утешает других, а о себе говорит: «изгнание – ничто», показывая это и самим делом⁵⁰. А Олимпиаде утешение было необходимо: она была удручена свыше меры, говоря: «не услышу я более голоса Божия из этих золотых уст, его лучших толкователей». Доказав ей, что «есть одно только зло – грех, и нет другого блага кроме добродетели»⁵¹, Златоуст выясняет, «что в борьбе дух человеческий укрепляется самими испытаниями, которые он претерпевает. Такова природа скорбей: они возносят превыше всех страданий тех, кто их испытывает спокойно и великодушно. Деревья, вырастающие в тени, лишены крепости и становятся неспособны производить плоды; те же, которые предоставлены все переменам воздуха, порывам ветра, лучам солнца, – полны силы, одеваются листьями и покрываются плодами…»⁵² и далее советует: «не допуская себя до отчаяния, оживи мысли других, научи их презирать пустые тени, призраки ночи, мечты, грязь, ими попираемую; научи их презирать этот дым летучий, не смотреть на паутину, как на действительное препятствие; научи проходить, не останавливаясь пред травой, готовой истлеть, – ибо что же другое, как не все это, наши земные благополучия и бедствия?» Да, такие письма, получаясь в Константинопольском лагере сторонников Иоанна, могли ободрить, подкрепить, закалить и обратить их в такую грозную твердыню угнетённой правды и невинности, что никакие волны торжествующей ненависти и злобы не были в силах расшатать и уничтожить ее (твердыню)… Скучавшей разлукой с св. Иоанном Олимпиаде он советовал поучаться из его творений.

Св. Иоанн Златоуст, поставлявший одной из целей своего служения Слову Божию воспитать в слушателях любовь к Богу и ближнему, сам был образцом любви к ближним. Если он проповедовал дважды в неделю, каждый день, в день два раза, то потому, что пламенно любил своих пасомых, желал им спасения, старался быть поддержкой их в сем подвиге. В устах Златоуста обычные термины: «возлюбленный, ваша любовь, братья и сестры» были «живыми отголосками любящей души»⁵³. «И недавно к Вам, и теперь к вам говорю: о, если бы и всегда быть с вами! А, впрочем, я и всегда с вами, если и не телом, то силой любви: потому что для меня и нет другой жизни, кроме вас и заботы о вашем спасении. Земледелец только и заботится, что о семенах и посевах, и кормчий о волнах и пристанях: так и проповедник – о слушателях и их успехе, как и я теперь. Поэтому и ношу всех вас в уме моем, не только здесь, но и дома. Хотя число народа и велико, а мера моего сердца мала, за то любовь обширна и не тесно вмещается в нас». «Если бы не стали обвинять меня в честолюбии: ты каждый день видел бы, как проливаю я потоки слез. Вы все для меня… Если бы сердце мое, разорвавшись, могло открыться перед вами: вы бы увидели, что вы все там просторно помещены"… А Филарет добавляет: «в душе св. Иоанна была и нежная любовь любимого ученика Христова (ап. Иоанна) и ревность учителя языков» (Ап. Павла).

Если слушатели платили любовью праведнику, слушали и исполняли его слово, то он не чувствовал труда учительства, потому что его облегчала польза слушания. «Этой награды достаточно, чтобы ободрить нас, и окрылить, и сделать отважными, и убедить к перенесению за вас всякого труда».

Если же пасомые оскорбляли чем-нибудь ревность и любовь к себе Златоуста, он говорил: «Тем более буду любить вас, чем, более любя, менее любим буду… Ведь быть учеником Христовым и значит быть кротким и незлобивым». «Если ты тысячу раз впал в грех – иди ко мне,– говорит Златоуст, – и будешь исцелен. И полный любви к грешнику, расточал пред ним сокровища любви вечной, чтобы одушевить его любовью к своему спасению, чтобы победить в грешнике грех его». Такое отношение к грешнику понятно в проповеднике любви. «Не столь ты, – говорил Златоуст грешнику, – желаешь, чтобы прощены были тебе грехи, сколько Господь желает простить грехи твои».

Ради любви к слушателям-пасомым св. Иоанн не давал себе достаточного отдыха, потребного для выздоровления (он заболевал нередко), но, едва оправившись от страданий, спешил к кафедре.

«Не так горячка, – говорил он в одном из сих случаев, – жжет, обыкновенно, тело одержимых ей, как наши души – разлука с любимыми, и как те ищут чаш и стаканов и холодной воды, так эти – лиц любимых: это хорошо знают привыкшие любить. Так вот, когда освободились мы от болезни, опять насытимся друг другом, если только можно когда-нибудь насытиться; потому что любовь не знает насыщения, но постоянно наслаждаясь любимыми, более и более воспламеняется». После болезни Златоуст говорил более обширные беседы. «Молчавшая пред тем душа проповедника изливается неудержимым потоком беседы, окрыляемой любовью»⁵⁴.

Дух кротости и смиренномудрия, дух молитвы и высшего озарения виден в проповедях Златоуста, в силу чего они неотразимо убедительны, составляя следствие всепроникающей их любви к пастве, тем более, что пламенное слово свое проповедник осуществлял в многотрудном своем пастырском подвиге.

«Вот подсудимый, – пишет блаженный Феодорит, – называет его своим адвокатом; голодный просит пищи, нагой – одежды, иной – разувает его… Тот тащит его посмотреть раны; вот должник обливается слезами, а там зовут мирить домашние ссоры и слуга бежит к нему же объяснять горькую жалобу на господина. Вдова вопиет: умилостивись надо мной; другая оплакивает сиротство свое. Тысячи дел у отца (св. Златоуста) и разные от разных»⁵⁵ – и все Златоуст умел удачно оканчивать. Имея столько забот, Златоуст просил молитв о себе от своей паствы… «Молитесь за нас. Хотя не великую и не удивительную пользу получаете вы от нас, но «за сан молитесь». Вот посильное очертание личности св. Иоанна, как пастыря. «Есть-ли столь бесчувственный человек, который не возблагодарил бы Провидение, даровавшее миру столь блистательное светило?» – закончим мы словами преп. Исидора Пелусиота.

В жизни св. Иоанн показал нам «высоту смиренномудрия», а в слове – огненную светлость благодати Христовой, «от небес приятую».