Несветлые стороны нашей церковной жизни

Две статьи, одновременно (от 1-го ноября 1867 г.) появившиеся в разных епархиальных ведомостях, одна – О чтении в Церкви и церковном пении во Владимирских, другая – Заметки для священно- и церковнослужителей из наблюдений одного сельского благочинного, в Вологодских, останавливают на себе особенное внимание. Из первой можно видеть, как нашим православным народом мало еще усвоены христианские понятия и начала жизни; вторая свидетельствует, чего еще недостает самому духовенству, чтобы оно могло содействовать этому усвоению. «Каков поп, таков и приход», – говорит наша народная пословица; но столько же верна и обратная мысль: «каков приход, таков и поп». Судить и осуждать кого-либо в этом случае трудно, да и было бы бесплодно. Несомненно то, что если русской народ имеет свою лучшую духовную, а с нею и материальную будущность, то этого лучшего он может достигнуть только через Церковь, при содействии Ее служителей. Народ воспитывается только верою; а вера дается, прежде всего, словом; кто не слышал евангельского учения, то есть, не понял и не усвоил его по мере данных сил, тот не может быть христианином: истины такие общеизвестные и простые, что, кажется, к чему их и повторять? А, между тем, нам нужно не только повторять их, но и доказывать и непрестанно напоминать; мы видим миллионы крещеных людей, среди которых целые столетия существуют православные храмы с причтами при них и Богослужением в них, и которые, посещая даже эти храмы и присутствуя при Богослужении, все еще не научились сосчитать хотя бы того, сколько у них богов, сколько богородиц, которые не вдруг ответят на вопрос: масленица не есть ли также Бог, а о молитве, хотя бы только Господней, и спрашивать их нечего. Что же это значит, в самом деле? И в самой дурной школе чему-нибудь да можно же научиться, если там учитель хотя чему-нибудь учит. Зачем же эти люди ходят в церковь, что они там делают и что оттуда выносят? На это ответят предлагаемые упомянутые статьи, которые мы позволяем себе перепечатать лишь с небольшими сокращениями. Дай Господи, чтобы подобные, истинно полезные и благонамеренные голоса, по всем концам православной России и, особенно, по нашим духовным и недуховным учебным заведениям раздавались непрестанно и напоминали бы нам, как мы, учась, по-видимому, многому, не доучиваемся на самом деле до азбуки сознательной жизни. Доколе мы – служители церкви – не воспитаем себя настолько, чтобы, например, читая молитву вслух, читать так, чтобы ваши слова можно было явственно разобрать, или, приходя в храм Божий, вести себя как следует человеку, сознательно пришедшему для молитвы и слушания слова Божьего, – дотоле, чему бы мы ни учились, нет и не может быть никакой надежды на развитие православного народа церковью, – дотоле и раскольники, и магометане, и евреи, и особенно западное духовенство, ныне и в России начинающее по-русски совершать свое Богослужение и проповедовать, по их совести будут считать себя вправе искать влияния на наш безграмотный народ, ничему не могущий научиться в своей церкви, и даже на очень грамотное общество, часто не менее народа жаждущее слова истины и церковной молитвы, – молитвы хотя бы неразвлекаемой явною небрежностью служащих и неблагоговением предстоящих.

О чтении в церкви и церковной проповеди

Разумееши ли, яже чтеши? (Деян. 8:30).

При слушании церковного чтения, нам не раз приходилось повторять (про себя, разумеется) вопрос Филиппа евнуху царицы Кандакии: разумееши ли, яже чтеши?

Пока поют, вы замечаете еще некоторое внимание в предстоящих. Они еще внимают стройному пению, восхищаются и умиляются им, слушают, пожалуй, и безобразное пение и посмеиваются, – особенно это можно заметить в людях, именующих себя образованными. Но вот, например: начинается чтение Шестопсалмия, – вы видите, что одни начинают перешептываться, заглядывать по сторонам, заглядывать под шляпки и шапки, смотрят на часы – сколько, дескать, времени продолжится чтение Шестопсалмия. Так ведет себя одна половина предстоящих, – это образованный класс. Эти люди мнят про себя, что им давно уже известно все то, что читается в церкви, что они пришли в церковь и не выходят из нее больше для приличия, что они своим присутствием делают честь и украшение церкви. Другая половина – люди простые, люди одной веры, забившись где-нибудь в уголок, просят Бога и святого, которым поставили свечу, просят и благодарят всякий по-своему, о своем и за своё. (Вот вы слышите из одного угла учащенное: «Господи, Иисусе»; из другого: «Мать Божия Богородица, Владимирская, Скорбящая, Неопалимая Купина»!.. «Никола Милостивый, сохрани нас от водяной потопи»; из третьего: «Хлор Лавер, батюшка, попаси наших лошадок от лихого человека!» А «Власий Федосий, защити наших коровок от морового поветрия». По народному верованию Хлор-Лавер одно лицо и есть не что иное, как коневий бог. Власий-Федосий тоже многими считаются за одно лицо бога коров. Народ потому, быть может, и присоединил к Власию Федосия, что они часто рисуются на одной иконе и имена их подходят под рифму. Бывают и не такие молитвы: иногда молятся «Николе милостивому», чтобы он пособил мужику обделать какое-нибудь бесчестное дельце. «Вынеси только, угодник Божий, рублевую свечу поставлю!»). Начинается чтение кафизм, – и еще невнимательнее слушают предстоящие это чтение. Так, в настоящее время, в некоторых церквях, при совершении богослужения, можно увидать ту же картину, какую нарисовал собор 1666–67 гг. «читают и поют в два, в три голоса, разговаривают о суетных и привременных попечениях, кланяется всяк своей иконе» (теперь только из дому не приносят икон) и прочее.

Где же в нашей церкви единство, то единство, которого желал Единородный Сын Божий? Где то единомыслие, единство сердца и уст, о чем так постоянно молит православная церковь и к чему приглашает всех православных христиан, предстоящих в храме? Где тот страх и трепет, с которыми должны предстоять в храме православные христиане, когда мы нередко не видим и простого приличия?

Но здесь виновны не одни предстоящие, а и творящие с небрежением дело Божие. Они не только оскорбляют Бога, но соблазняют и своего брата. Иной и желал бы помолиться вместе с церковью, да нет возможности: ничего не разберет и не поймет. Тут уже по необходимости всякий будет справлять свою службу. Религиозное чувство всегда, так или иначе, желает выказаться пред Богом. Те же из предстоящих, которые легко смотрят на церковное богослужение, еще легче, еще небрежнее начинают относиться к этому делу, когда видят, что сами предстоятели считают церковную службу делом официальным, когда стараются только выполнять, так или иначе, устав. А другая половина предстоящих, люди, верующие в простоте сердца и мнящие достигнуть оправдания и святости одною внешностию, люди, принимающие средства к оправданию и освящению за самую цель, находят подтверждение своих ложных мнений в таком небрежном совершении богослужения. Хождение в церковь и стояние при неразборчивом и непонятном чтении, а, подчас, и пении, принимается ими за подвиг благочестия. Они слышат, что нужно ходить в церковь, что без церкви нельзя спастись, они и ходят и стоят там без всякого участия в общих молитвах церкви, и думают, что это и есть подвиг и средство к спасению. При таком убеждении у них очень естественно может родиться и действительно рождается такого рода мнение: если самое стояние при чтении от «божественных писаний» ведет к спасению, то, стало быть, где дольше стоят и больше читают, там скорее можно достигнуть праведности, а, пожалуй, и святости. Но где дольше стоят, больше и даже чиннее читают, как не у раскольников? Что читают, это им все равно, лишь бы только от «божественных писаний». Такой взгляд давно укоренился в нашем народе. (Нам привелось раз слышать торжественное признание одного православного в том, что он ходит в церковь, чтобы послушать от Божественных Писаний, и что это «больно полезно». «А что там читается, понимаешь? – Нет. – Зачем же ты ходишь, когда не понимаешь? – Да полезно. – Что же тут полезного? – Все так говорят. – Тебе скажут, что в воду полезно деньги бросать, ты бросишь? – Нет. – Почему? – Они зря пропадут. – А в церковь даешь деньги? – Даю. – Может быть, и там они зря (напрасно) пропадают? – Нет: там читают слово Божие. – Да ведь ты не понимаешь? – Нет. – Ну что, если вот теперь тебе почитают из слова Божия, ты подумаешь, что это тоже полезно тебе будет, и дашь денег? – Да». Один из бывших в этом собрании раскрыл Библию и начал читать 10 гл. из книги Бытия, где, как известно, рассказывается о потомстве Ноевых сынов. По прочтении, мужик, ни слова не говоря, вынимает и дает чтецу три копейки. «За что ты даешь? – За то, что ты читаешь из Божественного Писания. – Да ты понял ли что-нибудь? – Нет, ничего!» Полезно, значит, одно чтение…).

Кроме того, что небрежное чтение служит одною из причин охлаждения к Святой Церкви, оно же служит одною из причин к поддержанию языческих суеверий в нашем народе. Это, во-первых, вот как бывает: народ наш, участвуя при церковном богослужении и не имея возможности молиться по молитвам Церкви, справляет в церкви свою службу. Но всякому известно, что народные молитвы носят на себе языческий характер, более или менее прикрытый христианством, т.е. языческие понятия прикрываются христианскими именами, лицами и событиями. Так все свойства и качества древних божеств – Перуна, Волоса и прочих – народ перенес на св. пророка Илию, св. Власия и пр. Далее – народ выхватывает из чтения только отдельные слова и фразы и понимает их по своему полуязыческому воззрению, чего, разумеется, не могло бы быть, если бы народ слышал и понимал все прочитанное. Через это полуязыческие понятия получают, некоторым образом, санкцию на свое существование: народ думает, что само Божественное Писание говорит то же самое, что у него на уме. Это второе. В-третьих: народ, думающий, что спасительная сила находится в самых словах, написанных или произнесенных, не понятых и не усвоенных ни умом, ни сердцем, считает эти слова за некие талисманы, имеющие магическую силу. И чем хитрее, чем непонятнее слово, тем оно кажется сильнее и привлекательнее. Так народ наш привешивает на крест многие тексты из Библии, написанные на лоскутке бумажки, чтобы избавиться от лихой болести; чтобы найти покражу и настигнуть вора, читают: «Отче наш» «наизворот», т.е. начиная с последнего слова: «от лукавого нас но избави» и т.д. Чтобы отомстить своему врагу читают псалом 108: Боже хвалы моея не премолчи, и до конца. Пожалуй, некоторые скажут, что произнесение священного текста, особенно произнесение некоторых слов, как например, Божественного имени «Иисус», может иметь чудотворную силу: произнесением имени Иисуса Христа изгоняются бесы; внешнее начертание этого достопоклоняемого имени и начертание креста тоже могут иметь спасительное действие. Мы совершенно согласны, что достопоклоняемое имя «Иисус» и крест Христов могут оказывать сверхъестественную силу; но только тогда, когда произносящий и начертающий их на себе будет иметь в своем уме правильное понятие о них, когда он имеет их уже начертанными в своем сердце, и воздает им должное чествование не словами только и внешностью, но делами по внутреннему человеку. Мы знаем, что крест начертался и изображался и прежде распятия Христа, и после многими неправоверующими и язычниками. Его изображали и на одеждах и на украшении домашней утвари, на нем распинали, и все это было и прежде, и после распятия Христова. Стало быть, может иметь спасительное действие не вообще «крест», но только «крест Христов». Мы знаем также, что достопоклоняемое имя Иисус Христос произносили и произносят, начертали и теперь изображают многие неверующие в него и многие неправоверующие; но в их устах и начертаниях это имя не имеет никакой спасительной силы ни для них, ни для других; мало того, неверующие и неправоверующие произнесением и начертанием Божественного имени «Иисус» могут себе только вред причинить: потому что в их сердце нет должного внимания и благоговения к этому Божественному имени. Мы знаем из книги Деяний Апостольских, что неверующие во Христа иудеи думали употреблять Его Божественное имя для заклинания духов нечистых, думали воспользоваться этим именем, как неким таинственным талисманом, и что же вышло? Когда, скажем словами книги Деяний, начаша нецыи oт скитающихся иудей заклинателей именовати над имущими духи лукавыя имя Господа Иисуса Христа, глаголюще: заклинаем вы Иисусом, Егоже Павел проповедует… Отвещав же дух лукавый, рече: Иисуса знаю и Павла вем, вы же кто есте? И скочи на них человек, в немже бе дух лукавый, и одолев им, укрепися на них, якоже нагим и ураненным избежати от храма онаго (Деян. 19:13, 15–16). Стало быть, полезно не одно произнесение имени Иисус, но живая и деятельная вера в Него, как в Богочеловека.

Большинство нашего православно-русского народа употребляет и до сих пор некоторые священные изображения и изречения только с внешней стороны, только, как мы сказали, как магические талисманы, заменившие собою древнеязыческие чары кудесников и жрецов. Вы и теперь нередко встретите многих богобоязненных старушек, которые, чтобы избавиться от лихоманки (лихорадка) идут к священнику за тем, чтобы он дал священной золы, или написал бы какое-нибудь мудрое изречение. Если эти средства не отгонят злой болезни, то вы увидите тех же старушек у колдуна (который есть ничто иное, как древнерусский жрец-кудесник), который им дает вместо мудрого библейского изречения какую-нибудь бессмысленную чепуху, вроде «абракадабра», вместо золы из кадила – сушеную змею и проч. Вы тут видите явное сопоставление язычества с христианством и замечаете, как, конечно, между прочим, непонятное чтение в церкви поддерживает в народе уверенность в спасительном действии одной обрядовой внешности, и как над этою внешностью, которая по своему значению должна бы изображать наглядно ту или другую христианскую истину и быть средством к освящению и оправданию, как, говорим, под покровом этой внешности доселе дышит язычество.

Конечно, не везде читают с небрежением. Мы слышим в некоторых церквах чтение внятное и раздельное, в котором можно расслышать каждое слово. Но и тут невольно является вопрос: разумеют ли, что читают? Многие чтецы, так и чувствуется, что не понимают произносимых ими слов и фраз: останавливаются без всякой запятой, точки прочитывают без всякой остановки, делают логическое ударение на союзах, чувствуют на предлогах. Такое чтение немногим удовлетворительнее чтения неразборчивого; такое чтение поймет только тот, кто прежде знаком с его содержанием.

Но есть и хорошие чтецы, которые читают со смыслом и понимают. Понимают ли такое чтение предстоящие, православные христиане? Како могут разуметь, аще не кто наставит их?.. Все прочитанное понимают немногие, опять те же, которые были прежде знакомы с содержанием известного чтения или с содержанием вообще христианской религии. Большинство же выхватывает только отдельные фразы и понимает их по своему личному воззрению. Один вотяк долгое время прислушивался к воскресному Евангелию от Иоанна, 67 зач., и никак не мог понять, что такое там говорится, хотя этот вотяк хорошо говорит по-русски. Вотяка этого звали Семеном Ивановичем. Вот он раз и спрашивает священника: «бачька, что это ты все читаешь: Семен Иваныч, любишь ли меня?!!» Положим, что это вотяк, а русские правильно ли понимают ясное и раздельное чтение? Некоторые слова из церковно-славянского языка стали уже непонятны для русского человека. Многие фразы, подстрочно переведенные с греческого языка, и образованному человеку трудно уразуметь, не то что простолюдину. Слыша отдельные слова и фразы, народ простой соединяет с ними свои доморощенные понятия, как было выше сказано, уцелевшие от язычества и получившие особенный характер от влияния христианства. Это смешение христианства с язычеством и укрытие языческих понятий под христианскою внешностью очень легко могло случиться, во-первых, потому, что христианская религия досталась нам не на русском языке: догматы веры, выраженные со свойственною в то время грекам диалектическою тонкостью, не могли быть с точностью передаваемы на славяно-русский язык, бедный в то время отвлеченными понятиями; развитые понятия греческого образованного ума не могли уложиться в ум тогдашнего русского человека. Развитые, на основании слова Божия, правила нравственности и приспособленные к понятиям и складу жизни образованных греков, не могли быть ни всецело поняты, ни приложены к понятиям и жизни тогдашнего русского человека, только что начинавшего вступать в должное отношение к обществу и государству. Для отвлеченных, возвышенных христианских истин нужно было брать обыкновенные слова, отвлекать их от предметов чувственных к сверхчувственным, от понятий языческих к понятиям христианским. Но немногие тогда могли возвыситься до того, чтобы расстаться с своими доморощенными понятиями, выраженными тем или другим родным словом. Для русских того времени трудно было уразуметь под своим родным словом совершенно другое понятие, и нелегко было оставить свое доморощенное понятие, которое было выработано его собственною жизнью и, так или иначе, всецело входило в жизнь народа.

Далее, тогда мало и заботились о том, чтобы с тем или другим словом соединялось христианское понятие. Достаточно было, если человек окрещен, ходит в церковь, почитает Бога и святых угодников. Тогда мало обращали внимания на то, какие понятия русский человек соединяет со словами Бог и святые угодники, какие свойства приписывает им. Обращали внимание только на внешнего человека, думали искоренить язычество только сокрушением истуканов, посечением священных дубрав и уничтожением публично-общественных празднеств в честь языческих божеств, словом, уничтожали только внешнего идола, внутренний же идол оставался без внимания. Вот этот-то внутренний идол и доселе царит в народных понятиях, прикрывшись христианскою оболочкою. Поэтому многие из православных не могут объяснить вам, в какого Бога они веруют. Христианский Бог, Бог мира, любви и благости, по народным понятиям, есть только грозный судья и каратель. «Бойся Бога, Бог побьет, боженька накажет» – вот первые и почти единственные понятия о Боге из народного катехизиса. Не только народ не знает свойств и качеств Божества, некоторые из народа не знают: как назвать Бога, не знают, сколько у нас богов. Тот же простолюдин, который признавался, что ничего не понимает в церкви, насчитал до четырнадцати богов. «Сколько у нас богов? – Да Бог Их знает! – Назови хоть одного? – Саваох. – Еще:- Господь, Владычица, Казанская, Михаил Архангел, Рождество, Пасха. Святки. – А масленица? – Нет, масленица не Бог, сказал, подумавши». Мы далеко бы отклонились от предмета, если бы стали распространяться о народных полуязыческих понятиях, вкравшихся в христианство.

Мы выше сказали, что народ при неразборчивом чтении выхватывает только отдельные фразы, понимает их по-своему, и что такие отдельные и непонятные изречения налагают некоторого рода санкцию на существование полуязыческих поверий, тем именно, что народ слышит (по-своему) в божественных книгах подтверждение своих понятий; но все это может быть и при разборчивом чтении, особенно, где встречаются образные выражения. Так, например, в образных выражениях: «солнце праведное, солнце правды», человек понимающий будет уразумевать истинный смысл, а человек неразвитый, никем не наученный, поймет эти образные выражения в буквальном смысле, и притом же, у него уже есть готовые понятия о солнце как Боге (Дажбог). Еще доселе мы можем слышать от детей молитвенное обращение к солнцу: «Солнышко, солнышко! выгляни в окошечко, твои детки плачут, пить-есть просят». Равносильные выражения, прилагаемые к Иоанну Крестителю: «Предтеча солнца, денница солнца», народ понимает по-своему. Недаром в русском народе, почти повсеместно помнится Иван Купала (древнее обоготворение высшего развития и проявления оплодотворяющей силы солнца, с которым слился в народных понятиях Иоанн Креститель).

В самих иконах народ видит (по-своему) подтверждение своих ложных мнений. Так, например, на иконах Флора и Лавра часто рисуются лошади, и народ говорит, что «Хлор Лавер коневий бог». Св. Илия-пророк рисуется на огненной колеснице, везомой огненными крылатыми конями; народ говорит, что Илья-пророк и доселе еще ездит по небу и производит гром и молнию.

Так что же, скажут, пожалуй, вы говорите о вреде дурного чтения в церкви? На это давно обратили внимание. Вы говорите, что и хорошее чтение непонятно для простого народа, вследствие подстрочного перевода наших книг с греческих и вследствие образного выражения, так, по-вашему, не перевести ли вновь богослужебные книги на русский язык и не ввести ли его в церковное употребление? Не следует ли выбросить образные выражения и оставить некоторые иконы, так как, по-вашему, народ находит в том и другом поддержку своим ложным воззрениям? Совершенно мы имеем в виду другие следствия. Мы только желали бы и смеем думать, что от этого будет большая польза, если бы священники, объясняя в проповеди Святое Писание, объясняли и значение предметов находящихся в церкви и содержание церковного чтения и пения. Через это люди простые, люди внешности, будут уразумевать истинный смысл христианского богослужения; они уже не будут считать одну внешность достаточным средством для спасения, так как усвоение внутреннего содержания христианского богослужения требует не внешнего только участия в молитвах церкви, но более всего – принятия известной истины умом и усвоения сердцем. Народные полуязыческие понятия, которые суть не что иное, как непонятное благоговение пред таинственными силами природы и олицетворение этих сил под различными внешними символами, падут сами собой, когда народ уразумеет истинного Творца и Правителя видимой природы.

Это объяснение содержания церковного богослужения не менее будет полезно и для другой половины предстоящих, для современных образованных людей. Люди эти, хвалящиеся знанием, очень мало смыслят во внутреннем содержании христианства вообще, и в частности в понимании внутреннего смысла христианского богослужения. Оставивши народные заблуждения, народное благоговение к внешности, благоговение пред таинственными для простого человека силами, явлениями и даже предметами природы, люди эти холодны к христианству, потому что знают и видят одну внешность христианства, которая для них не имеет важности, так как они не понимают внутреннего содержания ее. При том же они слышат из другого угла, что христианство годно только для необразованных людей, что христианство теперь уже несовременно и прочее, и, зная христианство только с внешней стороны, соглашаются с такими ложными взглядами, начинают либеральничать и либерализм их обнаруживается, прежде всего, в том, что они перестают ходить в церковь; а если и ходят, то держат себя там очень вольно, как в обыкновенном месте общественного собрания. Есть, разумеется, и очень знакомые с внутренним содержанием христианства, и все-таки не верующие ни во что священное; но таковых у нас на Руси весьма мало; у нас более либеральничают понаслышке, по моде.

Но позвольте, скажут мои собратья, чтобы объяснить все предметы, находящиеся в церкви и употребляемые при богослужении, и все содержание богослужения: чтения и пения на все праздники, на все дни во весь год, да для этого не достанет времени и десяти лет?!

Мы не говорим, что в год можно все сделать; мы знаем только, что некоторые священники священствуют в одном и том же приходе по 15–20–40 лет, и все-таки не успевают объяснить ни одной церковной песни, ни содержания какого-нибудь священного изображения; а между тем некоторые из таковых священников очень часто говорят к народу поучения.

Мы не намерены распространяться о достоинстве и недостатках наших проповедей; об этом уже довольно было говорено и писано в духовных и даже в светских журналах. Говорили, что в большей части наших проповедей, писанных на известные темы и по известному всем семинаристам плану, нравственные выводы бывают натянуты, чувства поддельны, что чувства эти испаряются еще в то время, когда автор пишет и выдумывает, как бы почувствительнее и порезче задеть за живое слушателей; испаряются и тогда, когда проповедник заучивает свое произведение, что очень многие проповеди «сшиты», т.е. приступ списан из одной проповеди, объяснение текста из другой, нравственное приложение – из третьей, что нравственные приложения неприложимы к современной народной жизни, так как они выписываются большею частью из греческих отцов, что и самые лучшие проповеди, писанные людьми образованными и для образованного класса, страдают логической сухостью, что проповеди эти больше годны для аудиторий, а не для церкви, где истины христианские, принимаемые умом, больше всего должны пониматься и усваиваться сердцем и проч. Много, разумеется, тут справедливого высказано, особенно насчет «сшития» проповедей семинаристами; и, вообще, много бы можно было сказать о недостатках наших проповедей, но мы имеем в виду предложить (осмелимся сказать так) несколько советов: как можно избежать означенных недостатков и крайностей в проповедях и как составлять священнику проповеди, чтобы избежать тех затруднений, которые встречаются при сочинении на тему и по известному плану и, главное, чтобы проповеди имели влияние на слушателей.

Теперь, как каждому известно, простой народ смотрит на церковное проповедничество, как на известный отдел праздничного Богослужения; другие – как на официальную часть священнической должности. Первые во время проповеди часто молятся и умиляются только одной интонацией голоса проповедника, но немногие стараются понять содержание проповеди. И здесь, они думают, одно стояние и умиление полезны и спасительны для человека. Если и поймут некоторые из простого народа обличения и увещания проповедника, то и в этом мало пользы бывает от проповеди. Это, во-первых, потому что проповедник высказывает обличения большею частью общие и малоприложимые к жизни народа; во-вторых, народ видит в проповеди обличение книги, а не лица, чувствование и сочувствие радости и горю народа – тоже книги, а не пастыря. Поэтому мы считаем нелишним указать некоторые способы и приемы проповедничества, при помощи которых пастырь может влиять на свою паству.

1. Начинайте, прежде всего, объяснять содержание священных изображений в храме, и их истинный смысл в христианстве. А то ведь многие из простолюдинов не знают, что за святой изображен на иконе, которому они молятся и ставят свечи; многие молятся и ставят свечи просто иконе. Нам раз довелось слышать такой разговор между двумя простыми женщинами: «Ты, никак, родимая к обедни, – поставь-ка за меня трешникову свечу. – Какому образу-то? – Да тут, как войдешь в бабью-то церковь (придел), – на правой стороне, что лицо-то большое. – Да там ведь три их. – Да той, что на тетушку-то Орину похожа, знаешь? – Знаю, знаю. – Ну, ей: она больно (очень) милостива матушка, помогает». Различные изображения одного и того же святого, народ считает за равных святых. Особенно народ заблуждается насчет икон Божьей Матери: «много их, заступниц», говорит народ; тут, в представлении народа, множество изображений одной и той же Божией Матери сливается с множественностью самих лиц Владычицы.

Объяснение наглядных изображений святых Божиих, деяний Бога и святых Его может всего удобнее напечатлеть в уме и сердце народа те истины веры и жизни, которые через логические доводы плохо укладываются в голове простолюдина. Известно, что дети лучше всего усваивают даже сухие научные сведения посредством рисунков. Простолюдины в деле веры – те же дети.

2. Далее следует объяснение священнодействия, где, как известно, наглядно изображается наше грехопадение и все домостроительство нашего спасения. Объяснение священнодействий у нас есть, но только в книгах; из книг-то и нужно передавать народу.

3. После этого следует объяснять содержание чтения и пения. Возьмите дневной Апостол или Евангелие и объясняйте текст за текстом. Возьмите псалом из Часов, из Шестопсалмия, возьмите паремию (особенно паремии у нас прочитываются без всякого внимания), объясните их содержание, их значение в Ветхом и Новом Заветах, их приложимость к церковному богослужению. Во всем этом вы найдете и догматические и нравственные истины, а обличения так и вытекают сами собой, и обличения удобоприложимые, каких вы не найдете в проповедях, писанных на тот или другой случай, тем или другим отцом и учителем Церкви: там обличение имеет частный характер, частное отношение к известному строю общества, такому строю, который, быть может, давно уже миновал; здесь же, в слове Божием, которое имеет характер общечеловеческий и всегда неизменный, вы можете из общих, основных истин вывести какую угодно частную, из общих обличений – частное приложение. Главное – здесь легче всего можно избежать тех натяжек в приложении к жизни, которые часто встречаются в проповедях «на текст».

Когда вы объясните содержание богослужения, не общее только, – что вот паремии читаются для того-то, Шестопсалмие и кафизмы имеют такое-то значение в христианской церкви, – а когда раскроете все содержание церковного богослужения, объясните все неудобопонятное, тогда можно будет ожидать, что предстоящие внимательнее и деятельнее будут участвовать в общих молитвах церкви, будут сами требовать отчетливого чтения и объяснения неудобопонятного, – будут считать подвигом благочестия не одно слушание чтения и стояние при нем, будут участвовать при богослужении не плотью только, но духом и умом. Тогда можно будет ожидать, что, хотя на время, в церкви во время богослужения осуществится то вожделенное единство мыслей и чувств, чаяний и желаний, и это временное, в храме, единение, мало-помалу будет переходить из храма в жизнь, из временного делаться постоянным и вечным.

Такое умное и сердечное участие при богослужении принесет еще ту пользу, что предстоящие не будут жаловаться на продолжительность церковного богослужения. Не замечали ли вы, читатель, сами над собой, что когда ваш ум и ваше сердце вполне заняты каким-нибудь предметом, время проходит очень быстро для вас, вы не замечаете, как проходят целые часы, дни и даже месяцы; но, когда вы же сами ничего не делаете и ждете только условного часа, чтобы отправиться на службу, в гости, ждете условного часа обеда (хотя и кушать не желаете), – вам тут минуты кажутся часами. Когда же вы участвуете по нужде, официально, даже по желанию, при чужом деле, которого не понимаете и нет вам возможности понять, когда вас при этом не интересует даже внешняя обстановка дела, то с каким нетерпением ждете условного часа для выхода, с какою досадою смотрите на часы, если только они у вас есть; если же вы их не имеете, то, как часто надоедаете своему соседу, который по несчастию имеет часы! То же самое бывает заметно и в храме, разумеется, только в одной половине предстоящих, – считающих себя людьми образованными. Другая же половина молятся, по-своему, сердечно; но одной сердечной настроенности ненадолго хватает при единичной службе, которая очень коротка у нашего простолюдина, так как он в немногих словах может высказать свои незатейливые желания. Высказавши в нескольких словах свои и по-своему желания и благодарения, и не видя в окружающих себя ни поддержки, ни сочувствия своей сердечной настроенности, простолюдин охладевает и, убаюкиваемый монотонным чтением, начинает засыпать и грезить. Не замечали ли вы, что иной вдруг встрепенется и начнет невпопад учащенно креститься и, когда заметит, что читают Апостол или Евангелие, сконфузится за свои кресты и поклоны и начнет оправляться, чтобы скрыть от соседей свое «безвременное моление» – свою невнимательность.

Из всего этого видно, что у вас в храме не только нет единодушия и единства в молитвах, не только каждый молится о своем и по-своему, у нас, сколько ни взывает Церковь, чтобы в храме оставили всякое попечение о житейских делах, у нас, говорим, многие не только не оставляют заботы о необходимых житейских делах, – у нас спят и озабочивают свой ум и сердце пустыми мечтами, у нас даже нет у предстоящих единства намерения, единства цели, с какою всякий должен входить в святой храм – молиться. И мнят наши православные, что такое хождение в церковь будет спасительно для них! Вспомните, как апостолы и святые отцы заботились о единообразии и благообразии даже внешней стороны богослужения, чтобы тем лучше достигнуть внутреннего единения. Апостол сравнивает непонятное для слушателей чтение с бездушными звуковыми орудиями, и поставляет даже ниже тех орудий, которые издают понятные условные знаки: бездушная глас дающая, аще сопель, аще гусли, аще разнствия писканием не дадят, како разумно будет пискание или гудение; ибо аще безвестен глас труба даст, кто уготовится на брань? Тако и вы аще не благоразумно (непонятно для слушателей, и даже невнятно для себя) слово дадите языком, како уразумеется глаголемое? Будете бо на воздух глаголюще… (1Кор. 14:7–9). Если же сам чтец и понимает содержание своего чтения, и тогда не будет пользы для предстоящих, если они не будут понимать: ты (когда читаешь и сам только понимаешь) добре благодариши, а другой не созидается (1Кор. 14:17).

Наконец, в 4-х, мы укажем проповедникам на самый обширный, самый разнообразный, самый сподручный, особенно для сельских пастырей, материал для церковного проповедничества – это жития святых. У нас в проповедях почти без всякого внимания оставляются жития святых, а, между прочим, этот способ проповедования ближе всего подойдет к народному пониманию, и будет оказывать большое влияние на слушателей, особенно из простого народа. Здесь вы не голыми словами и доказательствами будете проводить в массу народного сознания ту или другую истину; здесь самое лицо, самые деяния святого, – самая жизнь будут научать жить по-христиански. У нас на каждый день полагается по нескольку житий; возьмите житие того святого, который по своей жизни ближе стоит к пониманию известного рода слушателей, – возьмите и прочитайте просто одно житие без всякого с вашей стороны нравственного приложения к известному состоянию слушателей, поясните только неудобопонятные места, и вы увидите, с каким вниманием будут слушать предстоящие ваш рассказ о жизни святого и какое влияние он будет иметь на простой народ. Народ наш любит слушать жития святых Божиих; самый слог житий, самый язык близки к народному пониманию и уважаются народом. Таким способом проповедуя, если вы уже и не объясните содержания церковной службы, вы все-таки заставите народ дорожить божественною службою, – заставите чаще ходить в церковь, по крайней мере, хоть с той целью, чтобы послушать понятное для ума народного и близкое его сердцу бесхитростное, задушевное описание жития святого.

Отцы и братия! В настоящее время, как вам известно, враги церкви и царства Божия, с двух сторон, с силою и рвением стараются поколебать основание Церкви и Царства Божия на земле. Снизу идет дробное и безобразное множество раскольнических и еретических (доморощенного изделия) сект: это знамя войны поднимает невозродившееся к новой жизни человеческое сердце, неосмысленное даже разумом – в людях слепого фанатизма. Сверху поднял гордое свое знамя разум человеческий, который с дерзкою самонадеянностью отвергает все благодатные средства и в гордом самообольщении думает собственными силами основать на земле, по его словам, царство мира и любви, на деле же – царство грубого эгоизма, – такое царство, которое в самом своем основании носит зачатки вражды и ненависти. Силен Тот, Кто сказал, что и самые врата ада не одолеют Церкви Божией: Церковь Божия на земле стоит и будет стоять до скончания мира; но падают ее отдельные чада, что особенно заметно в настоящее время.

В образованном классе, как известно, замечается большое охлаждение не к одной только внешности христианства; но вследствие непонимания духа и силы Христова учения, люди этого класса холодны вообще ко всему, что содержит в себе христианство. Эта холодность замечается уже в очень многих личностях. Правда, это направление еще не проникает в массы народного сознания, плавает только поверху – в головах людей поверхностно образованных. Зато простой народ – одна половина его, которая еще не успела пережить период поклонения внешности, – не чужда стремления в раскол. И нельзя сказать, чтобы только одна внешняя выправка раскольнического богослужения увлекала целые массы в раскол. У раскольников есть учители, которые благовременно и безвременно проповедуют (по-своему) слово Божие. У них очень сильна энергия к проповеднической деятельности, а у нас священники, думая выполнить долг священства совершением только церковного богослужения и «треб», мало обращают внимания на дело учительства. Мы, разумеется, не осмеливаемся напоминать пастырям Церкви об их учительской обязанности; им самим известно из слова Божия неоднократное указание на учительскую деятельность пастырей Церкви, для них нарочито в «ставленой грамоте», в кратких изречениях выражены все их обязанности. Мы даже не будем напоминать и о той пользе, какая проистекает от настоятельного проповедования Слова Божия; укажем только на то, что нерадение многих пастырей к проповедованию слова Божия произвело то, что народ иногда не считает пастырей за учителей, а только за совершителей таинств и «треб». Редко можно встретить такого простолюдина, который бы обратился к священнику за разрешением недоумений в деле веры и сомнений в деле нравственности. Вы видите, что народ только «зовет попов» для совершения треб, а именно: давать молитву «душам» новорожденным, крестить эти «души», сочетать браком взрослые «души», напутствовать умирающие «души» и погребать «души умершие». Более этого вы редко где-нибудь встретите. В ком же из православных зарождается сочувствие к делу религии, тот или сам начинает читать от Божественных Писаний и понимать по-своему, или же слушает какого-нибудь самоучку из своей же братии. Тут встречается двоякая опасность для православного простолюдина: первая – книги, которые вращаются в народе, большей частью раскольнического, или еретического (доморощенного изделия) содержания; вторая – самые наставники тоже тайные или явные противники православной церкви. Нам известны некоторые простолюдины, которые, родившись от православных родителей и ревностно посещавшие храм Божий и исполнявшие все предписания церкви, попали в раскол единственно потому, что умели читать. Книг, как известно, при сельских церквах почти не существовало, кроме богослужебных, которые нередко даются читать простолюдинам (ныне, благодарение Богу, в нашей епархии заведены библиотеки при многих церквах; только книгами этими преимущественно пользуется духовенство. Нужно непременно сделать так, чтобы из церковной библиотеки могли брать книги все прихожане, умеющие читать). Но человеку, выучившемуся читать, хочется часто и самому поучиться и других поучить, или просто у него есть потребность читать. Такой человек и берет книги у раскольников; раскольники, разумеется, являются с полною готовностью к его услугам. Более всего тут действуют тайные раскольники, так как православный, умеющий читать, сначала опасается обратиться за книгами к явным раскольникам, чтобы чрез чтение их книг не уклониться в раскол. Сначала чтение, а потом частные и частые беседы доводят такого любопытного до отпадения от церкви.

Другая половина из простолюдинов стремится пополнять еретические секты – «людей божиих», «молокан», «скопцов» и проч. К еретическим сектам отделяются те из простолюдинов, религиозное чувство которых уже не удовлетворяется одною внешностью в религии. Их религиозное сознание уже пережило период поклонения природе, олицетворенной символом того или другого предмета из видимой природы, они уже переходят от обожания природы к обоготворению человека. (Люди развитые доходят до этого по естественной логике необлагодатствованного ума человеческого, и обоготворяют ум; люди неразвитые доходит до этого более сердечно, и обоготворяют сердце, как вместилище божества. У вас в России обоготворение человека последнего рода. Прочитайте сочинения «людей божиих», «скопцов», прислушайтесь к учению «молокан», вы ясно увидите, что, по их учению, каждый человек есть живой образ Бога, «каждый имеет в себе внутреннего Христа и Святого Духа». Мало того: у них есть лже-Саваоф – Данила Филипыч, лже-Христос – Иван Тимофеич Селиванов и проч.). Люди эти начинают с того, что отвергают всякую внешность, которая их не удовлетворяет, и думают служить Богу духом и истиною. Они стараются уразуметь смысл писаний, но собственное невежество и недостаток в опытных учителях заставляют обращаться к тем из своей братии, которые довольно знакомы с Божественным Писанием. «Люди Божии» бывают очень чутки к таким испытующим; они приглашают таковых на частные собрания, где «пророк» читает и объясняет Слово Божие. Внятное чтение, наглядное и удобопонятное, хотя и ложное толкование, восторженная речь лжепророка с первого же раза располагает простолюдина в их пользу. Таинственные, возбуждающие до духовного опьянения «ночные радения» развивают в нем до последней степени саму собой зародившуюся мистичность. Вот на таких-то людей, у которых начинается перелом, переход от внешности к внутреннему уразумению христианской религии, следовало бы нашим пастырям обращать побольше внимания. Эти люди, при опытном наставнике, могли бы быть самыми ревностными христианами, самыми лучшими проповедниками христианства и словом и житием. Посмотрите, с какою ревностью они в своем религиозном заблуждении выполняют все определения своей секты, – для них они жизни не щадят.

Знать все это – наше дело, пастыри-собратья; и сообразно с этим знанием нам нужно действовать на свою паству единственным нашим оружием – словом или проповедничеством.

Из наблюдений одного сельского благочинного.

Водимый желанием всякого доброго преуспеяния возлюбленному духовному сословию вообще, а вам, присные братья, в особенности, я решился набросать на бумагу те случаи и те стороны, в которых и с которых чаще и виднее выказываются недостатки нашего сельского духовенства, с целью споспешествовать по мере сил своих их устранению, полагая, что есть между нами погрешающие против своего благоповедения в простоте сердца, почти не сознавая самых согрешений, есть полагающие, что погрешности их не заметны для других, и есть, наконец, такие, кои погрешают с сознательным навыком. Да не будет мое слово в обиду ни тем, ни другим, ни третьим; но да приимется оно в духе любви, яко от согрешающа и спострадающа.

Но как моя небольшая задача состоит в том, чтобы указать на особенно выдающиеся недостатки наши и менее замечаемые нами самими; то я начну перечень их с самого видного места наших действий, именно с церкви и по отношению к ней, а потом посмотрим на самих себя в кругу своих прихожан и своем собственном.

А

1. От священника, как настоятеля церкви, зависит весь порядок, и все беспорядки в церкви. Добрый пример, им подаваемый, тотчас, за страх ли, за совесть ли, отпечатлевается на прочих членах причта, и даже на целом приходе. Небрежение или соблазн, им производимые, у ревнителей по благочестию вызывают скорбь, негодование; а для остальных так бывают заразительны, что свою тлетворную атмосферу разливают на широкое пространство. Но на наше горе встречаются между нами личности, имиже соблазн приходит (Мф. 18:7). Я не буду доискиваться причин такого прискорбного явления, которые, как кажется, лежат глубже одной нашей привычки к месту святому, не буду указывать и на случаи положительно порочные, грубые, потому что не вижу в том пользы: а укажу лишь на те недостатки, которые легко могут быть устранены. К ним я отношу: когда священник позволяет себе служить молебны в подризнике без фелони и без пояса, когда священник и диакон часто и без нужды ходят в Царские двери и между Царскими дверями и престолом; когда причетники облачаются в стихари и снимают оные на горнем месте во время священнодействия, трактуют в алтаре о своих огородах, пирушках, или чинят чуть не перебранку, деля доходы; когда входят в храм крайне неряшливо, в непристойной одежде, нечистой обуви; когда не в пору, не вовремя бродят в алтарь староста, сторож и миряне засвечать свечи, или снимать с них нагар, а иной раз как будто проведать, особенно, когда это допускается в самые важные моменты литургии, когда во время проповеди разносят антидор или собирают деньги; когда во время совершения таинств, например, крещения, допускаются говор, шум и проч., и проч…

2. Известно, что хорошее пение производит на слушающего оное необыкновенно сильное и благодетельное действие. Стало быть, худое пение должно производить обратное действие, и оно точно его производит. Особенно это последнее не желалось бы слышать в таких храмах, в которых оно могло бы быть очень дельным, если б только обращено было на него хоть сколько-нибудь внимания или со стороны поющих, или со стороны настоятеля церкви; когда и довольно даровитые в пении причетники поют небрежно, неблагоговейно, крикливо, безобразно. Уж конечно, такое пение не поможет нашей бедной душе справиться со своим беспорядочным состоянием при обращении ее к Богу. Не подумайте, что в деревне нельзя иметь порядочных певчих; лишь не пожалейте на этот предмет вашего внимания, вашего усердия, настойчивости, и вы – с уверенностью можно сказать – будете иметь утешение слышать пение дельное, приличное, или хотя бы сносное. Неспособны ваши причетники, найдутся способные и из прихожан, лишь пригласите их, их детей, заохотьте, поощрите их – и, конечно, всего лучше добрым вашим словом, и вы увидите, что будет!

3. Чтение церковное во многих храмах совершается спешно. Все спешат от причетника до священника и притом не всегда потому, чтоб скорее кончить службу, а просто-напросто по дурной привычке. Молящихся утомляет не то чтение, которое продолжительно да толково, а то, когда они не разберут в нем ни мысли, ни слова. Еще хуже, когда чтение и пение сливается в один беспорядочный гул, или когда один поет то, другой – другое и оба вместе; когда молитвы и ектении читаются непонятно и спешно, и иной раз эта поспешность выходит из всяких границ; возглас от священника, прокимен от диакона, он же и от клира, и все это вместе опять. Спрашивается: для кого и для чего все это совершаем мы?

4. Проповедь слова Божия есть одно из самых важнейших дел нашего служения; поэтому необходимо, чтоб оно предлагалось народу сколь возможно чаще. Причем, если проповедником предлагаются свои поучения, то непременным условием их, в числе прочих качеств, должна быть простота, удобопонятность для нашего простого народа; а то у нас в обычае слово назидания облекать в такую мудреную форму, в какой оно никого не назидает, потому что никто его не понимает, а, случается даже, что плохо понимает его и сам проповедник, и выходит, что мы, хотяще быти законоучители, не разумеем, ни яже глаголем, ни о нихже утверждаем (1Тим. 1:7). Уж если такие велемудрые проповеди оскомину набили и городскому вкусу, то придутся ли они по складу головам наших сельских слушателей? То ли дело слышать от служителя Божие назидание простое, сердечное, задушевное, слово здравое, незазорное (Тит. 2:8), слово во благодати, солию растворено! (Кол. 4:6). Из готовых поучений я с своей стороны не нашел лучше, соответственнее для поселян, по своей лаконической простоте, силе, теплоте чувства писаний Ефрема Сирина в русском переводе, напечатанных в творениях Св. Отцов за 1848–49 годы. Остается еще пожелать, чтоб входящий на кафедру, не задавался мыслию отличиться, не преследовал бы своей личной (выгоды) славы, а имел бы в виду и вечную и временную пользу своих слушателей. Только при этом условии, и вслед за сим последует и его собственная слава, уже не суетная.

5. Ранее мы говорили о неприятном действии, производимом на стороннего небрежением служащих в церкви; теперь я за нужное считаю напомнить о не менее неприятно действующем и, к сожалению, нередко замечаемом в служителях алтаря – лицеприятии. Когда, например, они для одного поют молебен так, а для другого иначе, или, пожалуй, и самый благовест совершается не по чести, воздаваемой воспоминаемому святому, а по чести – приходскому имениннику; самая раздача просфор, под влиянием подобных побуждений, бывает очень соблазнительна, да и мало ли еще что. Приводимые, обыкновенно, в оправдание таких поступков бедность и вследствие ее зависимость от прихожан, аргументы не слишком сильные, чтоб оправдывать, яко работа нашего служения не токмо есть исполняющая лишения святых, но и избыточествующая многими благодареньми Богови (2Кор. 9:12).

6. В церкви должна быть соблюдаема строгая опрятность. Крайне нехорошо, когда на иконах, на стенах и прочем тенета и пыль, пыль и грязь на полу; нехорошо, когда священные облачения лежат где и как попало, на окнах, на столиках, на решетках, где риза, где стихарь; обидно видеть тот же обиход в отношении разных икон, когда они расставлены на местах не совсем пристойных; или когда здесь стоит бутылка с елеем, там – коробка со свечными огарками, далее разные сундуки, скамейки, фонари и прочий скарб. Чем менее в церкви ненужного, тем лучше, а все нужное должно быть на своих местах. Скажете: да кто всего этого не знает – правда. Однако, зачем же все это ведется?

7. Хозяйство церковное должно быть ведено с большою расчетливостью и глубокою обдуманностью. Нередко случается, что иные, или не получив эстетического вкуса от природы, или не имев возможности развить его ни наукою, ни образцами, устраивают при церквах такие вещи, которых поистине не желалось бы видеть не только за дорогие деньги, на них потраченные, но хотя бы и даром. Возьмем, для примера, хоть нашу пресловутую церковную живопись, которая, впрочем, в большинстве для правильности должна быть названа мертвописью, мараньем, живописным уродством, пасквильною пародией на живопись, рассматривать которую без волнения в крови нет возможности. Подумаешь невольно: до чего дошло наше искусство! Да и может ли оно быть названо искусством, как не в смысле растраты церковных денег самым недостойным образом. До чего не развит наш вкус к изящному, что одни в состоянии созидать такое уродство, а другие – любоваться им, этим пачканьем, именующимся живописью, да и соревновать одни другим, как бы не поддаться. «Там написали, напишем и мы». А господа доморощенные художники – мертвописцы – того и ждут, а нет и посоветуют; они знают как зашибить копейку, и чуть случай – не ошибутся взять за свои произведения истинно художнические деньги. Справедливость и долг наш требуют от нас, чтобы мы со строгостью, впрочем, благоразумною, относились к обычной любви прихожан к такого рода украшениям. Говоря это, я ратую только против одной невежественной живописи, высоко ценя истинную. Там, где имеют возможность наслаждаться ею – с Богом! А нет, лучше иметь немногое да хорошее.

Б

1. Святая Церковь с посвящением иереев передает им благодатную власть низводить на других непосвященных Божие благословение под видом крестного осенения. Но достойно истинного сожаления, что многие священники, не зная цены преподанному им церковью неоцененному дару, владеют им с явным пренебрежением. Чтобы убедиться в том, лишь стоит посмотреть, как благословляют некоторые священники; да и кто не видал этого! Как иные при этом – бесцельно мотают рукою, что со стороны трудно и определить, что он творит такое. Повторяем, возможно ли не пожалеть от полноты души о таком легкомысленном взгляде на исполнение своей самой священной обязанности и об оскорблении тем христианского чувства верующих! Удивительно ли после такого презрения к самым лучшим учреждениям святой веры со стороны хранителей ее скрижалей, видеть иногда невнимание и холодность к ней в мирянине. И что же? Чем оправдаемся? Не трудностью ли выполнения? Конечно, чем другим, видимое дело, когда мы и сами себя не можем осенить крестным знамением по-надлежащему, не то чтобы других.

2. Слов нет, что положение нашего духовенства в отношении средств своего содержания не совсем нормально. Духовный, если за своею надобностью не исполняет надобностей своих прихожан, справедливо осуждается; при исполнении же обязанностей в приходе, он неизбежно испытывает ущерб в своем домашнем хозяйстве, и это хозяйство, рядовое с крестьянским, натурально идет вразрез с лучшими сторонами его служения. Наши нужды (разумеется, не общие всем), иногда крайние вопиющие и ничем неотвратимые, заставляют нас насиловать собственную природу свою, – заставляют, скрепя сердце, за свои тяжелые труды протягивать благословляющую руку за подаянием – милостынею к своему прихожанину, который после этого по праву становится в положение нашего мецената. Но я, господа, затронув вашу сердечную рану, конечно, не в состоянии чем-либо помочь вам; только вот почему я заговорил обо всем этом: терпя нужду, некоторые из нас, сперва с усилием и борьбою ищут выхода из своего тесного положения в помощи прихожан, потом, привыкая к этому, время от времени, делаются менее и менее разборчивыми и совестливыми в выборе средств собирания, и, наконец, доходят до того, что если тот, кто должен бы заплатить, или не столько состоятелен, чтобы заплатить, или не столько добросовестен, – прибегают уже, по выражению одного светского лица, и к всякого рода прижимкам, нажимкам и выжимкам, которые тем пошлее, чем бессильнее, почти и не замечая гадости таких мер, лишь бы получить себе следующее, а иногда уже и не следующее. И эти собирания бывают до бесконечности разнообразны, мелочны и иногда безобразны. Мир видит это, осуждает, не дав себе труда вникнуть в причины такого явления, и все это обращается в притчу и глумление, а вникающий мир компетентный нашел даже, что без этих отношений наших к своим прихожанам, порвутся наши духовные связи с ними!? Так что же остается делать? А ничего, братья, более, как всею крепостью души вооружиться против нашей бедности, где она есть, и против причин к нареканию на наше имя, и на наше звание, помня слово Апостола: Пасите еже в вас стадо Божие, посещающее не нуждою, но волею, и по Бозе; ниже неправедными прибытки, но усердно (1Пет. 5:2). Чадо животом просливым не живи. Лучше умрети, нежели просити... Во устех нестыдливого прошение усладится; а во чреве его огнь возгорится (Сир. 40:29,32).

3. Не худо бы было, если бы мы не забывали самой обычной вещи: что если человек неблагоразумно пользуется гостеприимством и радушного хозяина, то сему последнему трудно устоять против искушения осудить своего гостя; нечего и говорить о менее радушном, лжерадушном и так далее, и если дома нужна благоразумная воздержанность, то в людях ее нужно вдвое. Особенно стыдно и грех быть падким на охмеляющее. Известное дело, лишь стоит священнику показать пример выпивания, как поводы к нему явятся на каждом шагу; от этого, сколько мы видим, и видят все, сцен самых возмутительных, грязных, совершаемых (о, ужас!) народными учителями, пастырями, служителями веры и Таинств Христовых! Может ли быть что-либо хуже худых поступков от такого лица, как священник! Спасибо нашему времени за то, по крайней мере, что ныне мало-мальски порядочное общество считает пьяного наряду с бесчестным, и что поэтому ныне в духовном сословии редко слышно о тризнах в честь былого времени с его возмутительными сценами, происходившими особенно на храмовых праздниках, и о которых наши старцы воздыхают как о минувшем золотом времени – поэзии певучести, веселья, ликования. Может статься, что между этими празднествами были и приличные, но те, до коих досягает наша память, не стоят сожаления.

В

4. Се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе (Пс. 132:1). Доброе согласие в семействе, в обществе, в государстве – неоценимое благо. Духовное сословие, если в чем, то особенно в этом, должно быть примером для всех прочих. Этого от него можно желать и нужно требовать. Личности, встречающиеся в оном с наклонностью к сварливости, сутяжничеству, ябедам, составляют очень больное место в организме сословия. Убо отнюдь вам срам есть, яко тяжбы имате между собою (1Кор. 5:7). Начальствующий, не допуская своих подчиненных до беспорядочной жизни, в то же время, должен быть отцом для всех живущих и служащих честно, благодушным при виде ошибок в своем ближнем, и до последней возможности снисходительным даже к слабостям его, врачуя их добрым порядком, с состраданием, и лишь в самых опасных и безнадежных душевных недугах прилагать к ним едкие лекарства. Но, прежде всего, сам он должен обладать сильным нравственным авторитетом, который приобретается умом и доброю жизнью, – чтобы врачевать жизнь других, и помнить, что иногда довольно раз уронить себя, чтобы навсегда потерять свое доброе влияние на другого. Одною властью, грозою, никто не заставит ни уважать себя, ни исполнять как должно своих требований, ее лишь будут бояться и лицемерить.

Подчиненные не должны тяготиться ни преимуществом пред собою начальствующего, – без всякого прекословия меньшее от большего благословляется (Евр. 7:7), ни исполнением его законных требований. Добрый человек даже не ограничится исполнением одного требуемого, он постарается сделать более; а грубый, беспокойный, безнравственный везде старается находить себе обиду, и из пустого лезет или в драку или в тяжбу.

Конец же завещания моего есть любы от чиста сердца! Да будет благословен Бог и Отец Господа Иисуса Христа, благословивый нас всяцем благословением духовным в небесных о Христе (1Тим. 1:5. – Еф. 1:3).