Князь Федор (Черный)

700 лет прошло со дня кончины ярославского князя Федора Черного – 19 сентября 1299 года. За это долгое время его жизнь неоднократно привлекала к себе внимание пишущих. Еще до причисления князя Федора к лику святых существовала повесть “о его преставлении с немногими известными [фактами] о жизни его”4. Наличие такой повести, необязательной, поскольку герой ее еще не был известен во святых, свидетельствует об интересе и большом уважении к Федору со стороны современников.

В 1463 году произошло прославление святых князей Федора и его сынов Давида и Константина. Это совпало с важным политическим событием – присоединением Ярославского княжества к владениям московского Государя Иоанна III и с концом второй династии ярославских князей, потомков Федора, – она завершилась на князе Александре Федоровиче Брюхатом. Тогда потребовалось более подробное житие, и великий князь Московский Иоанн III и митрополит Московский Филипп (первый) “поручили описать жизнь новоявленного чудотворца Антонию, иеромонаху Спасского ярославского монастыря”4.

Жизнеописание, составленное Антонием, существенно дополняет известие о преставлении Федора рассказом об отношении его к Орде. Этот рассказ не встречается в дошедших до нас летописях. Он заимствован, по-видимому, у местного летописца и поэтому является источником особой ценности3. Другой вариант “повести о преставлении”, принадлежащий перу некоего Андрея Юрьева23, и новое житие, составленное во второй половине XVII века, не доставляют новых данных о жизни Федора4. Существенное дополнение дает печатная Книга Степенная, которая, заимствуя сказание Антониево, приводит новые данные, неизвестные из других источников4.

Отрывочные сведения из летописей и указанные повести и жития составляют то, что можно назвать первоисточниками по жизни Федора.

Очень тщательный анализ имеющегося материала с подробной ссылкой на литературу дал, в весьма изящном изложении, С. М. Шпилевский в своей речи, произнесенной в Ярославле в день шестисотлетия годовщины смерти Федора, 19 сентября 1899 года4.

Мы имеем также житие Федора в новом издании Миней-Четьих св. Димитрия Ростовского, изданных после 1900 года при консультации таких авторитетных лиц, как В. О. Ключевский и М. И. Соколов17. Этим как будто исчерпываются источники, посвященные только Федору. Но его имя упоминается, а жизнь с большими или меньшими подробностями описывается в весьма многих исторических и краеведческих трудах. Из исторических трудов особого внимания заслуживают “История государства Российского” Н. М. Карамзина11 и “История России с древнейших времен” С. М. Соловьева18.

Краеведческие труды, касающиеся Федора попутно, весьма изобильны, как в дореволюционной, так и в советской литературе. Наконец, имя Федора появляется иногда в полемических статьях на страницах советских газет. Такой неугасающий, идущий через семь столетий, интерес к личности провинциального князя, казалось бы, стоявшего в стороне от главной линии развития русской истории, захватил также и меня. Я пытаюсь, повторив, по возможности, то, что было написано о Федоре раньше, дать общую картину его жизни и высказать некоторые свои мысли о значении святого князя Федора в русской истории, государственной и церковной.

Федор только к середине жизни привлек внимание тех летописцев, которые в записях своих тянули нить его истории.

Первое упоминание о нем находим в Никоновской летописи под 1276 годом, где имя его стоит в числе имен других князей, съехавшихся в Кострому на погребение великого князя Василия Ярославича.

Напомним, что Василий Ярославич прожил краткую (37 лет), но яркую и героическую жизнь. Шести лет от роду, в 1246 году, он уже становится удельным князем Костромским, в 1272 году – великим князем Владимирским, главой всех удельных князей Северо-Восточной Руси, и в том же 1272 году во главе рати русских воинов блистательно побеждает татар в битве под Костромою, у нынешнего села Некрасова. Это была как будто первая и для XIII века весьма удивительная победа русских над татарами. Героический князь не едет в стольный город Владимир. На четыре года, до своей смерти, делает он Кострому столицей русского государства. Он прославляет ее и как церковный центр, потому что с его именем связано явление одной из древнейших икон русских – Богоматери Федоровской14.

Запись в Никоновской летописи под 1278 годом посвящена Федору как главному действующему лицу. Он выдает замуж свою младшую дочь. Это сообщение позволяет А. В. Экземплярскому22 приблизительно рассчитать год вступления в брак самого Федора и год его рождения.

Год рождения определяется приблизительно как 1240, а год вступления в брак как 1260. К этим двум датам можно привязать первую треть жизни Федора.

Федор Ростиславович Черный происходил из князей смоленских. Судьба спасла его отца Ростислава Мстиславовича от гибели в Киеве во время осады и разорения Киева Батыем (1240). Тогда Ростислав Мстиславович стал было во главе защитников Киева, но был удален из города князем Даниилом Галицким, поставившим над русским войском тысяцкого Дмитрия18.

Как и все русские князья, Федор Черный был Рюриковичем. Его предками, по нисходящей линии, были Рюрик, Игорь Рюрикович (муж св. Ольги), Святослав Игоревич, Владимир Святославович (св., равноапостольный), Ярослав Владимирович (Мудрый), Всеволод Ярославич, Владимир Мономах, Мстислав Владимирович, Ростислав Мстиславович, Давид Ростиславович, Мстислав Давидович, Ростислав Мстиславович20.

Таким образом, в крови Федора мы можем найти русскую, греческую и скандинавскую (варяжскую) кровь (см. примеч.1).

У Ростислава Мстиславовича было три сына: Глеб, Михаил и Федор. По смерти отца Федор получил Можайск – удел по тому времени малый. Однако же, это был удел, с получением которого начиналась самостоятельная жизнь Федора. Шла уже вторая половина XIII века. Миновали ужасы Батыева нашествия. Блестящие победы Александра Невского (1240, 1242) над шведами и немцами отвели опасность с запада. Тяжелая и постыдная зависимость Руси от Орды продолжалась, однако отношения между победителями и побежденными нормализовались. Русским было тяжело, но жизнь шла своим чередом в зависимом от Орды, но не слившемся с нею русском государстве.

В это время Федор встретил удачу. Была ли эта удача счастьем – трудно сказать. Во всяком случае, около 1260 года состоялась женитьба Федора на ярославской княжне Марии Васильевне, и Федор “получил в приданое Ярославль”6. Для того, чтобы лучше понять, что это означало для Федора, оглянемся на предшествовавшую этому событию историю Ярославского княжества.

Ярославское княжество образовалось в 1218 году, уже после того, как город Ярославль, основанный в начале XI века Ярославом Мудрым, превратился из отдаленного волжского форпоста Ростово-Суздальской земли в город значительный, самостоятельный, развивающийся, имеющий и строящий красивые церкви.

Первым ярославским князем был Всеволод (1218–1238), получивший город в удел от отца, ростовского князя Константина. К Ярославлю относились также “Угличе поле, Молога и страны Заволгские до Кубенского озера” (см. примеч.2).

Князь Всеволод Константинович разделил геройскую участь павших в сражении с татарами на реке Сити 4 марта 1238 года великим князем Юрием (Георгием) Владимирским, который также на берегах этой ярославской реки и в той же битве нашел себе славную мученическую кончину. В то время, как в Ярославле княжил Всеволод, в Ростове князем был его старший брат Василек (или Василько). Он тоже участвовал в роковом сражении, попал в плен. Василько был “красив лицом, имел ясный и вместе с тем грозный взгляд, был необыкновенно храбр”18. Ордынцы хотели склонить его на свою сторону, принять их обычаи и воевать вместе с ними, но ростовский князь “не ел, не пил, чтобы не оскверниться пищей поганых, укоризнами отвечал на их убеждения”18. Церковь причислила Василько, как и великого князя Георгия, к лику святых.

Ярославский князь Всеволод имел двух сыновей – Василия и Константина – от Марины, дочери князя Олега Курского, с которою Всеволод сочетался браком в 1227 году. Смерть отца застала их еще детьми, не старше 10 и 9 лет. Тем не менее Василий наследует отцу на ярославском столе. В 1245 году, когда Василию было около 17 лет, он вступает в брак с княжной Ксенией, а уже в 1249 г., т. е. не старше 21 года, умирает, оставив после себя дочь Марию и сына Василия. О последнем в истории не осталось известий, должно быть, он умер мальчиком. Княжеский стол в Ярославле занимает младший брат Василия – Константин. Ему тогда было не более 20 лет. Через 8 лет, 3 июля 1257 года, князь Константин гибнет смертью героя в сражении на Туговой горе под Ярославлем (см. примеч.3).

С его смертью пресекается мужская линия первой династии ярославских князей. На княжеский стол Ярославля садится дева – Мария, дочь Василия. Ей тогда было не более 11 лет, и дела правления ведет ее мать Ксения, тоже еще молодая женщина, не старше 30 лет. Женщина правит княжеским столом немаловажного удела! Это событие – небывалое в Древней Руси7. Оно свидетельствует, впрочем, о том, что женщины уважались надлежащим образом нашими предками.

На юной Марии через каких-то три-четыре года женится молодой князь Можайский Федор. Брак заключен по совету дядей Марии, сыновей ростовского святого мученика Василько, Бориса, князя Ростовского, и Глеба, князя Белозерского.

Федор принят в чужую семью. Какие достоинства мог он принести с собой?

Несущественным, но по тем временам обязательным достоинством было благородство происхождения. Из приведенной выше генеалогии мы видим, что этим достоинством Федор вполне располагал.

Другим немаловажным обстоятельством была красивая и представительная внешность Федора. Ниже мы увидим, что красота и обходительность Федора пленят и ордынскую ханшу.

Несомненно, однако, что Федор должен был зарекомендовать себя еще чем-то, иначе не склонился бы совет дядей Марии на брак с ним.

Ратных подвигов мы за Федором к тому времени еще не знаем. Но, по-видимому, уже года два или три Федор хозяйничал в Можайске. Вот за это хозяйничанье, за то, что, получив Можайск, бедный и малый, Федор, как говорит житие, сумел сделать его не бедным, получает он, вероятно, одобрительный вотум почтенных дядей своей невесты. Он должен был и в Ярославле сделать то и еще более того, что сделал в Можайске.

Что же встретил Федор в новой семье и новом городе? Молодая жена Мария должна была составить счастье возвышающегося в своем положении князя. Сын Михаил и две дочери, имен которых мы не знаем, говорят за прочность любви Федора к своей жене. За это же говорит спокойная стойкость, с которой впоследствии Федор будет отвергать брачные предложения Орды и согласится на них только после того, как узнает о смерти Марии.

Вне всяких сомнений, Федор встретил в Ярославле и некоторые трудности. Первая трудность, думается мне, заключалась в высоких традициях новой семьи. Это была семья героев и святых мучеников. В самом деле, дядя Марии, князь Константин, сложил свою голову в жарком бою за Родину, у стен Ярославля, и это событие, совсем недавнее, происшедшее года за три до свадьбы Федора, было еще живо в памяти родственников.

Дед его супруги, князь Всеволод, тоже принадлежал к числу павших героев. Отец ее дядей, князь Василько, был мучеником, выдержавшим долгое испытание соблазнами, а великий князь Георгий – павший военачальник русских при битве на Сити – приходился также старшим родственником этой семьи.

Невольно должен возникнуть вопрос: окажется ли Федор достойным такой семьи? Способен ли он будет стоять за Родину, как это делали отцы и деды? Жизнь Федора покажет, что он был храбрым военачальником, но больше – благоразумным дипломатом. В политику ярославского княжеского стола он внес иную традицию: вместо жертвенной самоотреченности, характерной для князей первой ярославской династии, – принцип благоразумного ограждения, сговора с сильнейшей, хотя и иноземной, властью. И на этой основе Федор достиг экономического развития своего удела.

Итак, Федор по своей натуре должен был противополагать себя той семье, в которую вступил.

Но кроме семьи было еще и ее окружение, и, несомненно, Федору пришлось встретить трудности в отношениях с ярославскими приближенными прежних князей, с их дружиною или боярами. Если он и привел свою дружину из Можайска, то она была, вероятно, меньше старой дружины ярославской; между ними могли возникнуть трения, старая дружина, скорее всего, не доверяла Федору, стремясь поставить его под свой контроль. Об отношениях дружины и князя и, в особенности, о трениях, возникавших при переходе князя из одного города в другой, подробно говорит С. М. Соловьев в своей “Истории”.

По условиям ордынского ига над землей русской, Федор, чтобы благополучно править Ярославлем, должен был наладить свои отношения с Ордой. Это ему удалось самым неожиданным и блестящим образом, о чем я расскажу ниже.

Здесь же, разбирая отношения Федора к коренному ярославскому боярству, я должен сказать, что отлучки князя из Ярославля, особенно продолжительные, усиливали боярство.

Возвращаясь после одной из таких поездок (дата неизвестна), Федор не смог войти в свой город. Его не приняла старая княгиня Ксения с боярами. Федору сообщили, что жена его умерла и в нем больше не нуждаются, так как “есть у нас отчичь князь Михаил”, т. е. сын Федора4.

Икона XVI века свв. Федора, Давида и Константина, хранящаяся ныне в Ярославском историко-архитектурном музее-заповеднике, в одном из клейм изображает этот момент достаточно драматично: княгиня Ксения, стоя на стене, отказывает группе всадников во главе с Федором во въезде в город, а за ее спиной видна фигура боярина в шубе11.

Федор не прибегал к насильственным мерам против боярства до тех пор, пока был жив его сын Михаил. Может быть, если бы Михаил продолжал княжить, Федор навсегда ушел бы из Ярославля и судьба его сложилась как-то иначе. Но Михаил умер, должно быть, еще не став взрослым, и тогда Федор испросил у хана татарское войско, “с ним пришли также многие силы Русской земли”. Граждане Ярославля сдались ему. Он вошел в город. “И какие были Федору обиды, он отомстил за них повелением царевым, а татар отпустил с честью в Орду”4. К сожалению, дата этого события также неизвестна.

Несомненно, что в городе Ярославле у Федора были не только враги, но и друзья. Именно поэтому взятие им города военной силой не произвело впечатления вторжения иноземного завоевателя. Многие и, по-видимому даже большинство, обрадовались возвращению своего князя. Федора полюбили в Ярославле; когда он умер, то был всенародный плач. Не указывает ли это на то, что враги Федора были также врагами и его друзей? Мы можем с достаточной вероятностью предположить, что боярской реакционной верхушке противостоял народ – трудовой, ремесленный, производящий товары, строящий и развивающий город. Князь Федор хотел, чтобы его удел экономически развивался, поэтому он поддержал ремесла и ремесленников, строителей и желал, вероятно, покровительствовать торговле. В этом отношении Федор занимал, по тому времени, прогрессивную позицию. Вспомним, что еще в домонгольский период имело место столкновение прогрессивного князя Андрея Боголюбского и реакционного боярства, закончившееся убиением князя.

В Ярославле произошло нечто подобное, но здесь князь восторжествовал. Ярославль был, вероятно, в какой-то степени таким же городом “ремесленников и торговцев”, “мизиньих людей”, новым городом по отношению к старобоярскому Ростову, каким был по отношению к тому же Ростову город Владимир4.

Во время правления Федора княжество благоденствовало. На его территории не велись феодальные войны, сюда не заходили грабительские татарские рати. Также спокойно чувствовало себя соседнее, дружественное и родственное княжество Ростова Великого. А это много значило в то неспокойное время.

Главнейшими добродетелями князя в мирные времена правления считались в древней Руси правосудие, благотворительность, благочестие вместе с храмоздательством. Этими качествами Федор отличался в полной мере, так что даже народ сложил о нем песни, которые пели “калики перехожие”. Вот отрывок из народного эпоса о Федоре:

“Все он суд правый правил,

Богатых и сильных не стыдился,

Нищих и убогих не гнушался...”1

Прибавлю к этому свидетельство жития, согласно которому Федор божественным книгам прилежал день и ночь, много заботился о благолепии церквей, украшал их иконами и книгами, воздвигнул много новых храмов, часто ездил в Спасский монастырь, где кормил братию и оделял ее милостыней3.

Период правления Федора в Ярославле длился 39 лет – со дня его первого брака в 1260 году до смерти в 1299 году. Если он иногда покидал город – предполагается, что Федор около 10 лет провел в Орде, – то, несомненно, что и оттуда он мог оберегать свой удел от нашествий татарских.

При такой продолжительной и, как только что выяснено, благотворительной деятельности ярославского князя, кажется удивительным, что имя его отсутствует в том списке ярославских князей, который приводится у Титова20. Там, после Василия Всеволодовича и Константина Всеволодовича, стоит Мария Васильевна, а после нее Давид Федорович, т. е. сын Федора от второго брака, самого же Федора нет. Не выпало ли имя Федора из списка вследствие тонкой мести бояр, не любивших Федора и не поставивших его имя в список в свое время?

После того, как дана общая оценка деятельности князя Федора в Ярославле, остается сказать о конкретных событиях его жизни. В противоположность относительному спокойствию княжения Федора, личная жизнь его изобиловала событиями, приключениями и опасностями.

В самом начале княжения Федора, в 1262 году, возникла угроза вторжения Орды на Русь. Тогда в ряде городов русских изгнали и избили сборщиков ордынской дани. В Ярославле был изловлен некий Зосима, бывший православный монах, перешедший в мусульманство в Орде и начавший в Ярославле пропаганду против христианства. Ярославцы убили Зосиму и бросили его труп на съедение собакам. Событие это, так же, как и волнения в других городах, не имело, к счастью, никаких последствий. Положение спас великий князь Александр Невский, находившийся в то время в Орде и заступивший Русскую землю4.

К числу крупнейших событий в жизни Федора относится его ордынская эпопея. Федор поехал в Орду с целью заступить свое княжество перед татарами. Миссия его была аналогична той, какую выполнил перед самой своей смертью народный герой, русский князь Александр Невский. Однако Александр Невский был заступником за всю Русскую землю; Федор – только за свое княжество. Александр Невский, как мог, ограждал самостоятельность России, старался, чтобы ее зависимость от Орды заключалась лишь в уплате дани. А. Н. Насонов доказывает, что поездка Александра Невского в далекую Орду зимой 1262–1263 годов была предпринята не только с целью “отмолить людей от беды” за восстание 1262 года. Насонов приводит слова из светской биографии Александра, относящейся ко второй половине XIII века или к началу XIV века. Там сказано: “Бе же тогда нужна велика от поганых и гоняхуть люди, веляхоуть с собою воинствовати. Князь же великий Олександро пойде ко царю, дабы отмолил люд от беды”.

Итак, Александр отказался поставлять Орде войска.

Федор же не мог и думать о таком отказе. Он, как некоторые другие русские князья, явился в Орду со своим войском и сражался заодно с татарскими войсками. Историки указывают на его походы на Кавказ против ясов (аланов) и на камских болгар (см. примеч.4).

Успехами в этих походах Федор отвлекал аппетиты ордынцев от русских пределов, и именно в этом можно усматривать его княжеское служение Родине в то время.

Федор был талантливым военачальником. Вероятно, его выдающимися успехами в этих походах объясняется то, что он больше всех других русских князей выдвинулся перед ордынским троном. Мужество Федора, красота его и, по всей вероятности, умные речи и вежливое обхождение заставили хана и ханшу полюбить его. Он “всегда предстоял у царя и подавал ему чашу”. В особенности он нравился ханше, и она возымела намерение отдать Федору в жены свою дочь.

Но тут Федор оказался тверд. Служа хану, он не шел на поводу у ордынцев, хранил свою веру и свои нравственные убеждения. Федор заявил, что женат и его вера запрещает брать вторую жену. Ответ был уважен и не вызвал царского гнева. Это показывает, насколько удивительным образом сочетались у Федора твердость убеждения с тактичностью. Отказ подчиниться не вызвал конфликта приблизительно в то самое время, когда князь Роман Рязанский, чтобы отстоять свою веру, принял мученический венец от того же самого хана Менгу-Темира, которому служил Федор».

Вскоре после отказа от брака Федор вернулся в Ярославль, и тогда произошел описанный выше конфликт с боярами, заставивший князя возвратиться в Орду. Теперь Федор знает, что жена его, Мария Васильевна, умерла и он может жениться второй раз.

Ханша вновь обращается к хану с просьбой отдать их дочь Федору в жены. Теперь хан, как говорит житие, не хочет этого, так как Федор является его улусником и служебником.

Наконец, он уступил просьбам царицы. Федор настоял на том, чтобы царевна была крещена. В условиях ордынской столицы Сарая сделать это было очень просто. Там с 1261 года существовала епархия, был епископ Феогност с громким титулом Сарайский и Переяславский (имелся в виду южный Переяславль). Более того, на саранского епископа были возложены “внешние сношения” с православными церквами Византии. Кроме того, сарайский епископ был лицом, близким ханскому дворцу, и нередко передвигался вместе со ставкой хана. В Сарае были также и другие храмы, были священники. Поскольку хан и ханша не возражали против крещения невесты Федора, то, казалось бы, оставалось только совершить над нею это таинство и завершить его свадьбой. Но дело хотели обставить более торжественно и придать новому браку Федора возможно более широкую огласку.

Хан идет на акцию удивительной дипломатической вежливости, которая стоит в поразительном и очень приятном контрасте со всей эпохой XIII столетия, эпохой варварских нашествий, феодальных раздоров и массовой гибели культурных ценностей. Хан, как говорит житие, сам взял на себя ходатайство перед Константинопольским Патриархом, но не о крещении, а о разрешении брака князя Федора с его дочерью и отправил для этой цели посольство в Константинополь во главе с епископом Сарайским Феогностом.

Патриарх дал разрешение при условии принятия дочерью хана христианской веры. Царевна была наречена во святом крещении Анною. Состоялся брак ее с Федором, и князь еще долгое время жил в Орде, в ее столичном городе Сарае (см. примеч.5), где у него от Анны родились сыновья Давид и Константин.

Породнившись с ханом, князь приблизился к нему еще больше. Если прежде он только стоял во время трапез хана и подавал ему чашу (и это уже было функцией весьма доверенного лица, ручавшегося, что в чаше нет яда!), то теперь хан относится к нему, как к своему сыну: часто сажает Федора с собой за стол, возлагает венец на его голову, одевает в свою порфиру, устраивает ему прекрасный дворец, окружает его славой и богатством, дает ему на содержание 36 городов, в том числе Чернигов, Болгары, Куманы, Арск, Казань и другие.

Живя в Орде, Федор не терял времени даром. Его служение Родине здесь, за тогдашними рубежами Русской земли, в столице поработителей русского народа, продолжалось. Выше мы отмечали, что как военачальник Федор отвлекал ордынские силы от русских земель. Теперь, во время мира, он усиливал русское влияние на Орду. Житие говорит, что он распространял христианство, покровительствовал русским людям, которые по тем или иным причинам жили в Орде, построил там несколько церквей.

Казалось бы, новое счастье пришло к Федору, он оставался русским князем и не сделался “православным татарином”. Когда из Ярославля пришла весть о смерти его сына Михаила, он отпросился у хана домой. Хан дал ему ярлык на Ярославль и проводил с большой честью. Как Федор прибыл в Ярославль, я писал выше. Остается сделать попытку уточнить, какие годы провел Федор в Орде и какой именно хан сделал его своим зятем. Первоисточники называют только имя хана Менгу-Темира, занимавшего трон Золотой Орды с 1266 по 1280 год, как призвавшего к себе русских князей, а в числе их и Федора, на военную службу. Поэтому проще всего заключить, что дочь Менгу-Темира и была выдана за Федора.

Однако Н. М. Карамзин в своей “Истории государства Российского” пишет, что за Федора была выдана дочь Ногая, поскольку Ногай в 1273 году женился на христианке Евфросинии, незаконной дочери византийского императора Михаила Палеолога11.О том же пишет и Насонов16. Н. М. Карамзин полагал, что крестить дочь христианки было легче, чем дочь мусульманина.

Ногай не был ханом. Он был выдающимся ордынским полководцем, сперва темником, т. е. начальником десяти тысяч воинов, а потом главой почти самостоятельной орды, кочевавшей около Азовского моря и в низовьях Днепра. Это был вельможа и влиятельный интриган, сместивший после Менгу-Темира нескольких ханов на ордынском троне.

С. М. Шпилевский делает вывод, что ордынскую эпопею Федора следовало бы поместить между 1281 и 1292 годом. За такой вариант говорит и то обстоятельство, что в указанный промежуток времени русские летописи как будто молчат о Федоре.

Но сам Шпилевский придерживается другого мнения. Оно заключается в том, что вся ордынская эпопея Федора закончилась до 1276 года, когда Федор, как я уже писал выше, впервые упоминается в летописи. Тогда тестем Федора был настоящий хан, глава центрального правительства Орды – Менгу-Темир4.

Сказание не называет по имени ордынского царя, тестя Федора. Большинство наших историков признает таковым Менгу-Темира4.

В пользу более ранней даты пребывания князя Федора в Орде Шпилевский приводит, главным образом, то соображение, что появление его в Орде молодым скорее соответствует произведенному им впечатлению своей красотой. Кроме того, Шпилевский ссылается на исследование князя Голицына, в котором последний говорит, что 30 (и далее более) городов Федор мог получить от хана Большой, а не начинавшей свое существование Ногайской орды4. Кроме того города эти в подавляющем большинстве (кроме Чернигова, относившегося к Ногайским владениям) лежали на территории Большой Орды.

Предположение Шпилевского кажется мне гораздо более вероятным, и я могу для подкрепления его высказать следующие дополнительные соображения:

До 1276 года Федор так же не упоминается в русских летописях, как и в период с 1281 по 1292 год. Второй вариант, следовательно, не имеет с этой стороны преимущества перед первым. Но он имеет тот недостаток, что оставляет Федору слишком мало времени для жизни с новой семьей в Ярославле – только 7 лет до его смерти в 1299 году. По первому, т. е. раннему варианту, новая семья живет с Федором в его уделе не менее 23 лет. Такой срок вполне достаточен, чтобы ярославцы привыкли к новой семье Федора, признали ее “своей” и уважали ее авторитет.

Наконец, необходимо отметить, что утверждение о том, что с 1281 по 1292 год Федор не упоминается в летописях, – неточно. Есть свидетельства, что в 1284 году он был в Смоленске, где заключил торговый договор с рижскими немцами7 и дал суд немцу Бирелю с Армановичем4.

Н. М. Карамзин, когда пишет, что “вероятно, Федор был зятем не Менгу-Темира, а Ногая, женатого на христианке и не хотевшего принять веры магометанской”11, ошибается в том, что Ногай не принял ислам. В арабской летописи Рукнеддина Бейбарса указывается, что около 1271 года Ногай принял ислам, за что получил от египетского султана письмо, заключавшее “обильную долю признательности и прекрасное благовоние похвалы”. В этом письме Ногай называется “высокоставленным, родовитым, воинствующим во славу Господа своего, озаренным светом сердца своего, сокровищницей мусульман и помощи верующих”19.

В арабских летописях, приведенных у В. Тизенгаузена19, торжественно сообщается о каждом золотоордынском государе или крупном сановнике, принявшем ислам (Берке, Ногай, Туда-Менгу, Узбек), но ничего не говорится о принадлежности к исламу Менгу-Темира. По-видимому, этот хан, поддерживавший, как и другие ханы Золотой Орды, активные сношения с мусульманским Египтом, сам не был мусульманином. Отсюда следует, что христианский брак его дочери с Федором не встречал препятствий со стороны религии.

Житие Федора указывает на очень активную роль ханши в деле второго бракосочетания Федора. Кто была эта ханша?

В арабских рукописях19 мы находим указание на энергичную Джиджекхатунь, жену Менгу-Темира, которая “правила государством во время мужа своего и в царствование Туда-Менгу”.

Очень естественно предположить, что она и была тещей Федора. Время ее “правления”, т. е. активного влияния на хана Золотой Орды, больше, чем время царствования ее мужа Менгу-Темира. Это несколько раздвигает возможные рамки для второй женитьбы Федора, а тем самым увеличивает вероятность того, что Федор женился на ее и Менгу-Темира дочери.

Весьма существенным доводом в пользу того, что Федор был зятем Менгу-Темира, является политика Федора по возвращении в Ярославль.

Он поддерживает в борьбе за старшинство того князя, который получил ярлык на великое княжение от центрального правительства Орды. Он поддерживает Андрея Александровича, сына Александра Невского, имевшего ярлык из Сарая, а не Дмитрия Александровича, которого поддерживал Ногай. Если бы Ногай был тестем Федора, а последний был бы обязан ему не только женой, но и покровительством, естественно было бы Федору и на Руси ориентироваться на политику Ногая.

Та же арабская летопись, которая приводит процитированные мною выше похвалы Ногаю за принятие им ислама, говорит дальше, что он был “старик опытный и искусный в устройстве козней”. На его совести было много коварных убийств. Он убил хана Талабугу, воспользовавшись доверием его матери, убил 5 сыновей Менгу-Темира, через женщину подговорил хана Тохту убить 23 эмиров, организовал удушение своей же покровительницы, той самой Джиджекхатунь, которая, как я предполагаю, была тещей Федора, и сделал, вероятно, многое другое в том же роде.

Трудно представить себе русского князя Федора, стремящегося принести с собою – туда, где он княжил, – порядок и процветание, зятем такого человека, как Ногай.

Менгу-Темир был ханом сложившихся традиций: он спокойно брал с русских княжеств установленную дань, вел войны на Кавказе, продолжал наладившиеся уже дипломатические связи Сарая с Каиром. Такой тесть, как мне кажется, был вполне приемлем для Федора.

Федор, как сказано выше, поддерживал центральное правительство Орды, имел резиденцию в ее столице Сарае, располагал там дворцом (или даже полугородом) и вел себя очень активно, покровительствуя русским, строя храмы, имея связь с епископом Сарайской епархии.

В совсем дикой и совсем кочевой Ногайской орде он этого делать не смог бы.

Весьма возможно, что Федор имел более широкие политические взгляды и планы, чем те, которые вытекали из необходимости заботиться о семье и уделе. Умный князь XIII столетия, каким был Федор, не мог не задумываться об общем ходе истории. Думаю я, что и общие судьбы Руси Федор связывал с Ордой, предполагая найти путь не в рабском подчинении Орде и не в ниспровержении ига ее, а в создании нового двунационального государства – русского и татарского. Далее вернемся к обоснованию этой мысли.

Такие мысли и планы можно было иметь только будучи связанным с главной, центральной Ордой, а не с кочевьями Ногая.

Закончив на этом свои соображения о том, какое именно положение занимал князь Федор в Орде, скажу несколько слов о его новой семье.

Княгиня Анна, прибыв с ним в Ярославль, была принята здесь как родная. Она оказалась глубоко религиозной православной женщиной, занималась благотворительностью, устроением и постройкой храмов. Еще сейчас стоит рядом со Спасо-Преображенским монастырем, чуть ниже по реке Которосли, храм Михаила Архангела. Теперешний облик его сформирован в XVII веке, но на этом месте стоял храм издревле, в свое время Анна перестроила его из деревянного в каменный.

Сын ее Давид княжил в Ярославле с 1299 по 1321 год. Он продолжил вторую династию ярославских князей, основанную Федором. Младший сын Константин не занимался политической деятельностью. История не сохранила даже даты его смерти.

Обращусь теперь к событиям, в которых участвовал Федор по возвращении из Орды.

В России деятельность Федора приобрела более широкий размах. Один за другим умирают его братья, княжившие в Смоленске. В 1278 году умирает Глеб Ростиславович4; смоленским князем становится Михаил Ростиславович, который через год также умирает.

Смоленское княжество переходит к Федору как вотчина, т. е. как наследство от отца.

Такой переход был, вероятно, неожиданным и, во всяком случае, неприятным для племянников Федора, сыновей его братьев, проведших детство и юность в Смоленске и смотревших на него как на свой город, забывших, вероятно, и думать о том, что где-то далеко есть у них еще дядя. В особенности недовольны должны были быть сыны старшего брата Роман Глебович и Александр Глебович. За дальностью расстояния и множеством дел Федору трудно было управлять Смоленском лично, потому он ставил наместников, выбирая их из числа своих племянников.

По-видимому, неплохо получилось у Федора с младшим племянником Андреем Михайловичем, но другой племянник Роман Глебович в 1285 году напал на Смоленск, намереваясь отобрать его у дяди, но не смог, а только пожег пригород и воротился назад4. С этим племянником Федору удалось заключить мир, сделав его смоленским наместником. Однако третий племянник, Александр Глебович, в 1297 году “взял лестью княжение смоленское под дядей своим”4. В 1298 году Федор с большим войском крепко бился под Смоленском, но не мог взять город и возвратился в Ярославль. Это было за год до смерти Федора.

За Смоленск стоило биться. Дело было не только в приобретении нового владения, но и в том, что Федор, со свойственным ему талантом, налаживал к лучшему жизнь в тех владениях, которыми ему довелось княжить. Так и в Смоленске, который он посетил сам только в 1284 году, он совершил два ставших нам известными акта, о которых я уже упоминал.

Заботясь о развитии торговли, он заключил в 1284 году с Рижским епископом Мейстером и немецкими ратманами договор о свободной торговле и беспрепятственном сношении между Смоленском и Ригой7.

Вероятно, князь Федор Ростиславич заключил не один договор с соседственными городами и князьями, но они не дошли до нас. Этот договор, помещенный в первом томе Собрания Государственных грамот и договоров, был заключен в мае 1284 года.

Вот его содержание:

“Поклон от князя Феодора к Пискупу и к мастеру и к ратманам. Што будет нам с Пискупом или с мастером, то ведаемся мы сами; а вашему гостеви семо буду пусть чист; а рубежа не деяти, ни нам себе в Ризе, ни на Гоцком березе купцом. Сиже грамота писана бысть и шло было от Рождества Господня до сего лета тысяча лет и двести лет и семьдесят лет и три лета, в четвертое лето на Вознесенье Господне; а ту был в Смоленске на месте на княжи на Феодоре, Андрей Михайлович князь, Артемий наместник, Остафий Дядко, Микула Дядкович, Лаврентий наместник Владычнь, Мирослав Олекса черный, Терентий таможник ветхий, Андрей поп. А ту был при докончании грамоты сее Любрахт, посол от Мастера; а от города Петр Бяртольд, а в торговцах Феодор Волховник из Брюнжвика, Гельвик из Миштеря; а Моисей печатник Княжь Феодоров печатал, а Федорко писец Князь Феодоров писал”24.

Подлинная грамота писана на пергаменте полууставом; к ней привешена из двух тонких медных пластинок печать, с одной стороны – изображение какого-то зверя, а с другой – слова: “Великого князя Федора печать”.

Но развить дело по-своему Федору в Смоленске не удалось. Помешала не только географическая удаленность от Ярославля, но еще больше главное русское зло того времени – княжеские раздоры.

Соединения двух княжеств – Смоленского и Ярославского, которое, как пишет С. М. Соловьев, могло бы повести к важным последствиям для Северной Руси18, – не получилось.

Трудности, встреченные Федором в России, не ограничились неудачной и длительной борьбой за Смоленск. Федору пришлось участвовать в тяжелых феодальных войнах. К чести его надо сказать, что он не был их инициатором. Он, как подчиненный генерал, являлся со своим войском по долгу службы к главнокомандующему.

Долг солдата он отдавал тому, кого считал имеющим на то юридическое право. Такое право в те времена давал ханский ярлык. Его получил Андрей Александрович, сын Александра Невского. Получив ярлык, Андрей нарушил право старшинства, принадлежащее старшему сыну Невского, Дмитрию. Конфликт между “старшинством” и “ярлыком”, в котором Федор стал на сторону последнего, вызвал междоусобные войны. Андрей призвал к себе на помощь многих русских князей. Ярлык давал ему также и право на помощь татар, и он воспользовался силою татарских войск. Ярославский князь Федор Ростиславович в течение этих междоусобных войн, длившихся с перерывами с 1281 по 1294 год, оставался верным Андрею. Междоусобица тяжелым бременем легла на плечи населения Северной Руси. Самыми страшными годами этой борьбы были 1281 и 1293 годы.

В 1281 году к Андрею под Муром собрались Федор Ярославский, Михаил Стародубский, Константин Ростовский, а ордынцы присоединились к ним и, как пишет Карамзин, “напомнили России время Батыево. Муром, окрестности Владимира, Суздаля, Юрьева, Ростова, Твери до самого Торжка, были разорены ими... Переславль хотел обороняться, и был ужасным образом за то наказан: не осталось жителя, который не оплакал бы смерти отца или сына, брата или друга... В Рождество Христово церкви стояли пусты; вместо священного пения раздавались в городе плач и стон. Андрей, злобный сын отца, великого и любезного России, праздновал один с татарами”11.

В 1293 году произошло почти то же самое. Путь ордынцев, воспользовавшихся русскими раздорами, известен под именем нашествия Дюденевой рати (см. примеч.6). “Муром, Суздаль, Владимир, Юрьев, Переславль, Углич, Коломна, Москва, Дмитров, Можайск и еще несколько других городов были ими взяты, как неприятельские”; “Татары взломали даже медный пол собора Владимирского”11.

Наконец, между князьями Андреем и Дмитрием был заключен мир, ордынцы вернулись домой с богатой добычей.

Князю Федору Ростиславовичу, согласно главному условию мира, “надлежало оставить Переславль: он не мог противиться воле Андреевой, но, выезжая из сего города, обратил его в пепел”11. Это было в 1294 году.

В описанных тяжелых войнах Ярославское и Ростовское княжества почти не пострадали. Пострадал Углич и окраины ростовской земли. В основном, Федор сумел сохранить эти земли от нашествия вражеской рати. В тяжелой братоубийственной войне главная ответственность падала не на Федора, а на Андрея. Уклониться от этой войны Федор, по своему положению, как вассал Андрея, не мог; навести порядок между князьями, не прибегая к вооруженной борьбе, Федор также был не в состоянии: он не обладал столь большим авторитетом. Горько думать о том, что Федор сжег Переславль-Залесский. Но я не берусь судить об этом деле. Беспристрастный судья, пожалуй, отказался бы вынести решение по этому вопросу: за дальностью времени он не может уже выслушать обвиняемого и свидетелей и установить подробности этого печального происшествия.

Общую оценку деятельности Федора как ярославского князя я уже высказал выше, когда разбирал, что Федор дал Ярославлю и что он сам встретил в нем.

Она вытекает не столько из событий, дошедших до нас через летописные записи, сколько из ежедневной, незаметной, описанной главным образом в житиях, и то только общими словами, деятельности князя. Она вытекает и из той народной симпатии к нему, когда он вернулся из Орды и одолел противоборствующих ему бояр, из факта мирного процветания Ярославского и Ростовского княжеств в период правления Федора, из того всенародного плача, который вызван был его смертью, из памяти о нем в народном эпосе.

Князь Федор не принадлежал к числу таких феодалов, которые заботились только о собственной наживе и благополучии. Он ясно сознавал, что владеть – это значит взять на себя большую заботу и ответственность. Тем областям, которыми он владел, он принес несомненную пользу, мир и экономическое развитие. Полностью это относится к княжеству Ярославскому, а отчасти и к Смоленскому. В Смоленске племянники помешали сделать ему то, что он хотел и на что был способен. Он не сеет смут, придерживается старшего, но с ним и ради него идет и на внутренние войны, полагая, что в победе старшего будет заключаться желаемое единство Руси. Не его вина, что внутренняя война лишь ослабила Русь, но не принесла единства. Потомки Федора внесли вклад в это единство, когда Ярославль поддержал определившееся к тому времени преимущество Москвы и последний из рода Федора князь Александр присоединил свои владения к царству московского Государя Иоанна III.

Несмотря на то, что в русской истории князь Федор не был центральной фигурой, он оказал свое влияние на общий ход русской истории. Думаю, что его значение несколько превосходит то, какое мог иметь удельный русский князь.

Князь Федор, на мой взгляд, не был просто верным вассалом и сторонником монгольских ханов, но вел по отношению к Орде особую благоразумную политику, направленную, прежде всего, к русской пользе, но могущую быть полезной и для обоих народов – русского и татарского. Чтобы понять, что хотел и что мог сделать или хотя бы помыслить Федор, необходимо, хотя бы вкратце, обратиться к истории Золотой Орды.

В начале XIII века монгольский народ, занимавший сравнительно небольшую территорию в Центральной Азии, соответствующую примерно современной Монголии, пришел в движение и за каких-то 50 лет, путем жестоких кровавых нашествий, образовал государство, простиравшееся от Китая до Венгрии и от Средней Волги до Ирака.

Вспомним главнейшие даты.

В 1206 году в Монголии, на р. Ононе, состоялся курултай, провозгласивший образование цельного и организованного монгольского государства и избравший выдающегося кочевого феодала Темучина его главою. При этом Темучин получил новое имя – Чингиз-хан.

По-видимому, тогда же появилось слово “татары”. Полагают, что китайцы называли так монгольское племя “та-та”, или “тар-тар”, или “та-дзе”, кочевавшее по среднему течению реки Хуан-хэ. (Современные провинции Шань-си, Шэньси и район Ордос.) Это племя, теснимое соседями, перешло на северо-запад, в современную Монголию.

Предполагают, что Чингиз-хан происходил именно из этого племени, а его мать носила имя Та-та. Монгольские племена, почитая своего объединителя Чингиз-хана за основателя всего народа, стали и сами себя называть татарами.

Вскоре начались захватнические войны. В 1211 году состоялся поход на Китай. За каких-то три года, с1219 по 1221 год, была целиком завоевана Средняя Азия. Этому содействовало предательство чиновников, купцов и мулл, плохая оборона страны, беспомощность хорезмшаха Мухаммеда (1200– 1220). Цветущие города Средней Азии превратились в развалины, население было перебито, ремесленники уведены в плен.

Между тем монголы продвигались дальше. Пройдя Северный Иран, Грузию, они через Ширванское ущелье вышли на просторы Северного Кавказа. Победив хитростью и силой аланов (ясов) и кыпчаков, они прошли в Крым и захватили г. Судак.

16 июня 1223 года произошла первая битва монголов с русскими на Калке, закончившаяся поражением русских.

В 1227 году, семидесяти двух лет, умирает Чингиз-хан. У него четыре сына: Джучи, Чагатай, Угэдэ, Тули. Старшему Джучи (или Души)-хану по планам отца предназначается Юго-Восточная Европа. Она пока еще не завоевана, но уже называется улус Джучи. Но Джучи умирает молодым, и честь исполнения широких планов великого деда достается сыну Джучи – внуку Чингиз-хана – Бату-хану. Он и есть покоритель России тех времен, основатель нового государства Золотой Орды, известный русским под страшным именем Батый (см. примеч.7).

Миссию завоевания официально возлагает на него курултай 1235 года, проходивший в Каракоруме. Получив полномочия, Бату уже в 1236 году двинулся к средней Волге и занял все от Каспия и Азова до границ России (у рязанской земли). Здесь он сперва делает мирные предложения на условиях получения дани в размере одной десятой от всех главных сил. Русские гордо отвергают это предложение. “Когда мы не останемся в живых, то все будет ваше”, – отвечают они. Последствия были ужасны.

16 декабря 1237 года начинается осада Рязани. Через семь дней происходит ее падение.

3 февраля 1238 года монголы через Коломну и Москву подошли к Владимиру. Его осада занимает только 4 дня. Владимир пал. Монголы захватили Суздаль.

4 марта 1238 года разбито русское войско на берегах р. Сити. 5 марта захвачен Торжок. В середине марта монголы повернули назад, не дойдя до Новгорода. Значительно позже, через 20 лет, и Новгород будет принужден платить дань, но его не коснутся ужасы завоевания.

Маленький Козельск задержал монголов на семь недель. Городок погиб вместе с князем, войском и народом, но он показал монголам, на какой исключительный героизм способны русские.

От Козельска войска Бату-хана ушли в низовья Волги, разбив по пути половцев. В 1239 году Бату-хан подготовляет второй поход.

В 1240 году после длительного и героического сопротивления обращен в развалины Киев. Завоевана Южная Русь. Именно тогда родился наш Федор.

Монголы двигаются дальше до тех пор, пока копыта их коней не погрузились в соленую воду Адриатического моря.

Основано монгольское государство. Это всего только “Улус Джучи” по наследственной принадлежности, это – “Дешт-и- кыпчак” (степь кыпчаков) по географическому характеру, это – “Золотая Орда” по русской терминологии, это “Синяя Орда” по терминологии монголов.

Бату-хан строит город Сарай, недалеко от теперешней Астрахани. Он делает Сарай своей столицей. Более точное его название Сарай-Бату. Впоследствии Берке-хан (1255– 1266) построит Сарай-Берке (недалеко от теперешнего Волгограда), а Узбек-хан (1312–1340) перенесет в Сарай-Берке столицу Золотой Орды.

Географические пределы Золотой Орды огромны. На севере ее ограничивали русские княжества, зависимые, но не вошедшие в состав нового государства. На западе Орда доходила до Днестра – даже несколько дальше. На юге ей принадлежали весь Крым, Кавказ до Дербента и северный Хорезм с Ургенчем, на востоке – Западная Сибирь и низовья Сыр-Дарьи.

Современники, которые не могли так свободно, как мы, оперировать географическими названиями, измеряли размер Золотой Орды месяцами караванного пути, подобно тому, как теперешние астрономы меряют вселенную годами света.

Шейх Эльбирзами (Аламедин Абумухаммед Элькасим Эльшибими Эльбирзами) в своей летописи сообщает:

“Знаменитый шейх Алаэддин Энноман Эльхарезм во время своего пребывания в Дамаске рассказывал, что длина этого государства простирается на 8, а ширина на 6 месяцев пути”. Сознавая, однако, неточность своих знаний, мудрец скромно прибавляет: “Аллаху это лучше известно!”19

В 1255 году умирает Бату-хан. Но империя монголов растет. В 1256 году хан Хулагу возглавляет поход монголов на Иран. Войска Золотой Орды (при хане Берке) помогают Хулагу.

В 1258 году взят Багдад, ликвидирован арабский халифат. Но на вершине могущества политическое единство империи дает трещину. Хулагу отказывается подчиниться центру, ссорится с Берке, начинаются пограничные войны южных монголов с Золотой Ордой. Столкновения происходят главным образом на Кавказе и длятся около 100 лет. Процесс политического развала коснется потом и самой Золотой Орды, но это начнется только к концу жизни князя Федора, когда укрепится Ногай и золотоордынский трон начнет шататься. Еще появятся сильные ханы в Орде, которые удержат целостность государства, так что почти 200 лет после князя Федора Золотая Орда будет господствовать над Русью (см. примеч.8).

При жизни Федора Сарай и его ханы на вершине могущества, а татарское войско еще не утратило высокого военного искусства, дисциплины, технической оснащенности и стратегических качеств.

Глава южного государства монголов носит титул: “Царь Хоросан, обоих Ираков и соединенных с ними земель”19. Глава Золотой Орды в нескольких арабских рукописях называется гораздо проще: “Царь Дешт-и-Кыпчак и прилегающих к нему, входящих в его состав государств”19.

Своеобразна экономика, казалось бы, могущественного царства. Трудно сказать теперь, были ли князю Федору и его русским современникам понятны экономические пороки Золотой Орды. Арабский писатель XIV века Ибнфадаллах Эльмари прекрасно понял и описал их19. Дело в том, что кочевые монголы завоевали страны с оседлым населением, городами и развитым земледелием, страны “черкесов, русских и ясов”, где “жители городов благоустроенных, людных, да гор лесистых, плодовитых. У них произрастает посеянный хлеб, струится вымя и добываются плоды”.

После монгольского разорения от прежней цветущей экономики сохранились лишь остатки. Тот же Эльмари пишет про территорию Золотой Орды: “До покорения ее татарами она была возделана повсюду, теперь же в ней только остатки возделанности”. Монголы принесли с собой кочевую экономику. Продолжаю цитировать Эльмари: “Питание их составляют животные их: лошади, коровы, овцы. Посевов у них мало...” Эльмари пишет, что во времена изобилия мяса так много, что оно не продается, а раздается, но в голод наступает такая нужда, что население продает своих детей; родители говорят: “Лучше остаться в живых нам и ему, чем умирать нам и ему”. Дефицит экономики требовал постоянного пополнения запасов путем грабительских походов или, хотя бы, регулярного сбора дани.

Золотая Орда, основанная военной силой, и в дальнейшем своем существовании могла поддерживаться только ею. Усиление соседей или ослабление хозяев грозило скорой гибелью этому государству. И оно действительно оказалось недолговечным, просуществовав как единое только около двух веков.

Несмотря на постоянную агрессивную политику золотоордынских ханов, их государство было широко открыто для внешних влияний. Эти влияния были этнографические и духовные. Начну с первых. По мере продвижения Батыева войска из глубин Монголии через Туркестан к окраинам России оно обросло, как снежный ком, другими, преимущественно тюркскими, народностями. Когда организовалось государство и был основан Сарай, то уже общенародным языком стал не монгольский, а кыпчакский. Только военная верхушка говорила на родном монгольском языке, и на нем же писали официальные бумаги. Секретарь египетского султана Ибнфадаллах Эльмари, упоминавшийся уже выше19, пишет: “В древности это государство было страной кыпчаков, но, когда им завладели татары, кыпчаки сделались их подданными, потом татары смешались и породнились с ними, и земля одержала верх над природными и расовыми качествами их (татар), и все они стали точно кыпчаки, как будто они одного рода”.

Независимо от этнографических изменений и несколько запаздывая по сравнению с ними, в Орде происходили изменения духовные. Главной духовной силой, совершавшей эти изменения, был ислам. С течением времени его влияние все возрастало.

Первоначальную религию монголов можно (с очень грубым приближением) назвать шаманизмом. Скорее же это была так называемая “естественная религия”, заключавшаяся в инстинктивном веровании в Высшую Силу и в загробную жизнь. Но Высшая Сила конкретно не именовалась Богом. О ней говорилось, скорее, как о “небе”. (Как это и теперь иногда говорят: “Если небу будет угодно”). В обрядовом отношении большое значение придавалось очистительной силе огня. Обряды совершались при погребениях, особенно пышные при погребении ханов. В их основе лежало убеждение, что умершего надо снабдить в потусторонний путь всем необходимым. При погребении ханов приносились и человеческие жертвы, нередко и из случайно встреченных погребальной процессией лиц. Прямое шаманство применялось чаще всего над больным в надежде его исцелить.

Ислам монголы нашли прежде всего в Средней Азии, где муллы встретили их с почтением. Монголы, очень уважавшие все религии и создавшие во всех завоеванных ими странах (включая Русь) особые привилегии для духовенства, легко подпали под влияние ислама. Он был им понятен и, в то же время, представлял собой религию более высокую, чем их первоначальная.

Придя на Волгу, монголы «встретили народности, исповедующие мусульманство (см. примеч.9). Однако не подобострастные муллы и не завоеванные народы стали учителями ислама для монголов Золотой Орды. Их духовным вождем в этом отношении стал Египет. В данном случае произошел удивительный в истории парадокс. Заключается он в том, что вождями стали рабы. Произошло это так.

Издавна в Египет попадали тюрки из Дешт-и-кыпчака. Во время завоевательных походов Чингиз-хана и Бату-хана их приток туда особенно увеличился. Одни из них попадали туда как невольники, другие как переселенцы. Оказались они очень полезными и деятельными людьми, так что стали составлять из них охранную гвардию султана, а также выдвигать на ответственные должности.

Эльмари19 так характеризует тюрков с территории Золотой Орды: “Тюрки этих стран – один из лучших родов тюркских по своей добросовестности, храбрости, избеганию обмана, совершенству своих станов, красоте своих фигур и благородству своих характеров”19.

Не только тюрки, но и другие народности Дешт-и-кыпчака, в том числе и русские, попадали на службу в Египет.

Тизенгаузен пишет19: “Часто эмиры и должностные лица в Египте назывались “крымец”, “сараец”, “гюлистанец”, “маджарец”, “хорезмец”, “башкир”, “ас” (“яс”), “русский”, “татарин”, “тюрк”19, т. е. люди стран, находившихся под властью Золотой Орды. Это были беженцы, невольники, переселенцы. Постепенно они захватили власть в Египте и основали династии так называемых мамлюков (по-арабски “мамлюк” значит “невольник”). Их господство составляет мамлюкский период в египетской истории (1265–1516).

Эльмари описывает процесс захвата власти бывшими невольниками так: “...цари из них чувствовали склонность к своим родичам и хлопотали об усилении числа их, так что Египет заселился и стал охраняем ими со всех сторон. В них были луны государевой свиты, председатели собраний, предводители войск и вельможи земли его... Мусульманство прославляет их подвиги...”

И вот с теми, кого когда-то победили монгольские орды, кого продали в рабство или принудили покинуть родные края, – с ними, когда они стали египетскими султанами, завязывает дипломатические сношения Золотая Орда. Происходит оживленный обмен посольствами и подарками, заключается военно-политический союз против общего врага – южного государства монголов. В этом союзе интересно духовное лидерство Египта.

В Египет посылаются сообщения о принятии ислама отдельными ханами Орды. Оттуда в ответ следуют похвалы и наставления.

Вот, например, духовно-политическая установка, продиктованная Египтом хану Берке, когда он принял ислам19: “Пророку было повелено Аллахом биться с людьми до тех пор, пока они скажут: нет Божества, кроме Аллаха! Ислам не состоит только в одних словах; священная война есть одна из главных опор его”.

Такими словами Каир подогревал Сарай для продолжения войны с южными монголами, хулагидами, врагами Египта.

Египет же снабжает Орду священными книгами мусульман и предметами культа: “Султан изготовил для Берке в подарок всяческие прекрасные вещи, как-то: писание священное, писанное, как говорят, халифом Османом, сыном Аффана, разноцветные подушки и ковры для совершения молитвы... коврики для совершения намаза”19.

Чувствуя духовное превосходство Египта над Ордою и сознавая, что мамлюки благородно забыли обиды, причиненные им татарами в прошлом, египетский кади Мухза-эддин, сын Адеззахыра, обратился к своему султану со следующими стихами: “О, владыка мира, который даровал народам мир, который правосудием освободил нас от зла, губившего нас, ты, к которому татары идут один за другим добычей, как бараны, они боялись, что мечи твои будут гнаться за ними, как мщение, и пришли все ко двору своему, чтобы укрыться в нем, как в хареме...”

Когда Туда-Менгу, став ханом Орды (1280–1287), принял ислам, он испрашивает себе у египетского султана благословление в виде нового мусульманского имени, для чего посылает особое посольство кыпчакских правоведов (1283), которые “просили у султана для Туда-Менгу – имя, знамя от халифа, знамя от султана, трубы для священной войны”19.

Духовное влияние ислама во второй половине XIII столетия еще не становится единственным и не приобретает фанатического характера (см. примеч.10).

Орда не была врагом православия. Православная Византия стояла на пути следования послов Египта и Орды. Там для них была станция, отдых. В одной из арабских записей говорится, что египетский “султан обласкал послов Ласкариса (см. примеч.11) и прибывших вместе с ними”19. Отсюда становится понятным, как легко было ордынскому хану организовать посольство сарайского епископа Феогноста к Константинопольскому Патриарху по вопросу о браке князя Федора. Для этого надо было только присоединить духовную миссию к обычному посольству в Египте или отправить ее самостоятельно по хорошо известному, проторенному пути.

Итак, открытая влиянию ислама Золотая Орда была также открыта и влиянию православия.

В Собрании государственных грамот опубликован текст ярлыка, данного от Кыпчакского Царя Менгу-Темира митрополитам и священнослужителям об освобождении их от всякой дани и налогов, об уважении богослужения их и об удержании татарских чиновников от обид им и утеснения. За нарушение этих прав грозила смертная казнь. Можно предположить, что этот ярлык написан между 1270 и 1276 годами.

“Вышняго Бога силою и Вышняя Троицы волею, Менгу Темирово слово людским баскаком и князем, и полководным князем, и данщикам, и писцом, и мимоездящим послом, и сокольником, и пардусником, и бураложником и всем пошлинником.

Чингин Царь, потом кто ни будет, дали есмя жалованные грамоты Русским Митрополитом и церковным людем, тако молвячи, чтоб есте и последний Цари по томуж пути пожаловали попов и чернцов и всех богодельных людей, да правым сердцем молят за нас Бога и за наше племя без печали и благославляют нас, и на надобе им дань и танма и поплужное, ни ям, ни подводы, ни воина, ни корм; и как первые Цари их пожаловали, и мы Богу моляся и их грамот неизыначевая, по томуж жалуем: во всех пошлинах не надобе им ни которая Царева пошлина, ни Царицына, ни Князей, ни рядцев, ни дорог, ни посла, ни которых пошлиннив, ни которые доходы, или что церковные земли, вода, огороды, винограды, мельницы, зимовища, летовища, да не замают их, а что будет взяли, и они отдадут безпосулно. А что церковные люди: мастеры, соколицы, пардусницы, или которые слуги и работницы, и кто будет их людей, – тех да не замают ни на что, ни на работу, ни на сторожу, или что в законе их, иконы и книги, или иное что по чему Бога молят, того да емлют, ни издерут, ни испортят, да не кленут нас, но в покои молятся за нас. А кто веру их похулит, или ругается, тот ни чим не извинитца и умрет злою смертию. А Попове един хлеб ядуще и во едином месте живуще, и у кого брат, или сын, и те по томуж пожаловани будут; еще ли от них отделился и из дому вышли, и тем пошлины и дани давать. А Попове от нас пожалованы по первым грамотам. Бога молят стояще и нас благословляюще; Аще кто имеет неправым сердцем за нас молити Бога, ино тот грех на нем будет, или иные люди имет к себе примата, хотя Богови молитися, и в том и так что будет. Молвя сему Митрополиту грамоту сию дали есмя, и сию грамоту видяще и слышаще попове и чернецы, ни дани, ни иного чего не дают; а кто возмет басканцы наши и Княжие писцы и поплужницы и таможницы, и они по велицей язе не извинятся и смертию да умрет. Тако молвя, ярлык дан заечьего лета, осенняго перваго месяца, в 4 ветха, на Телы писано”.

Думаю, что ярлык Менгу-Темира уводит нас, с одной стороны, в прошлое, к Чингиз-хану, показывая принципиальную установку его по поводу религий. С другой стороны, ярлык показывает, насколько христианское влияние на Орду увеличилось со времен Менгу-Темира. Полагаю, это можно объяснить влиянием православных деятелей в Орде, в том числе и князя Федора.

Епископ Ростовский Кирилл II (1231–1262) не раз ходил в Орду, беседовал с ханом Берке, хлопотал за свою епархию. Сохранились сведения21 о беседе епископа Кирилла с Берке в 1253 году. Епископ был принят ханом ласково, задушевно и красноречиво рассказывал ему о крещении Руси св. Владимиром, об обращении ростовских язычников св. Леонтием, о бывающих от гробницы его чудесах. Сам Берке слушал беседу епископа с интересом, но без намерения применить ее к себе. Уже с 1240 года он был официально известен как мусульманин. Но рядом с ханом Берке сидел его юный племянник, сын его умершего брата. Юноша, видимо, был еще воспитан в монгольской вере. Жизнеописание его повествует, что речь епископа глубоко затронула его, что он “в уединенных прогулках стал размышлять о суете язычества, поклонения солнцу, месяцу, звездам, огню”.

Вскоре епископ Кирилл снова прибыл в Сарай по вызову хана Берке. Хан просил его помолиться о здоровье своего заболевшего сына. Епископ исполнил просьбу хана, и сын хана выздоровел. После этого племянник хана покинул Сарай, пришел в Ростов, где принял крещение под именем Петр. Это – канонизированный святой Петр царевич Ордынский. Из жития нам известно, что Петр в Ростове женился на дочери своего соотечественника, татарского вельможи, проживавшего в Ростове, и стал родоначальником рода крещеных татар. Рукопись XVI века10 рассказывает, что мать Петра пыталась удержать его в Орде и для этого показывала “имения многа”. Но Петр, роздав милостыню и пожертвовав большие деньги ростовской церкви, все же покинул Орду. В Ростове он за баснословную цену (воз серебряных и золотых монет) купил участок земли у князя Бориса Васильковича.

Переход из Орды в Россию – процесс малоизвестный.

Он мог происходить только в тесной связи с духовным влиянием Русского Православия на Орду. В дальнейшем это влияние расширилось настолько, что вышло за рамки отношений личных или семейных и потребовало учреждения общественной православной организации в столице татарского ханства Сарае. Такой организацией стала Сарайская епархия. Я уже упоминал выше, что она основана в 1261 году. По упразднении южной Переяславской епархии, епископ ее стал носить титул Сарайского и Переяславского. Удельный вес Сарайской епархии среди других русских епархий был значительным.

Вспомним, что тогда Русская Церковь насчитывала всего только несколько епархий (Киевскую, Новгородскую, Владимир-Волынскую, Суздальскую, Тверскую, Черниговскую, Ростовскую и Переяславскую, вскоре замененную Сарайской). Некоторые из них, например, Киевская, были очень слабы после монгольского разорения. Саранский епископ был лицом столичного ранга: за ним были внешние сношения и он входил в свиту хана.

Таким образом, придя в Орду, князь Федор нашел подготовленную почву и стал одним из активнейших православных деятелей Сарая. Можно предполагать, что он не только строил храмы и покровительствовал русским в Орде, но и оказывал влияние на ее коренное население.

Широко известны некоторые случаи мученичества за веру русских князей в Орде. В 1246 году ханом Бату осужден на казнь черниговский князь Михаил Всеволодович, а в 1270 году ханом Менгу-Темиром замучен рязанский князь Роман Олегович, современник Федора. Кажется странным, что тот же самый хан одного князя предает мучениям, другому дает жену, причем оба князя одинаково православные. Поэтому полагают, что религиозный мотив в случае казней был только поводом12. Настоящая причина заключалась в том, что казненные князья провинились против монголов когда-то раньше, а монголы хорошо помнили свои обиды. Так, Михаил Черниговский, сидевший в Киеве в 1239 году, приказал умертвить монгольских послов, предлагавших добровольную сдачу города, а Роман Рязанский якобы хулил хана и его веру.

Несмотря на то, что никто из монгольских ханов не принял православия, уважение к русской вере и, особенно, к ее священнослужителям с их стороны было велико. Даже когда Узбек-хан (1312–1340) объявил ислам официальной религией Орды и отчасти нарушил традиционную веротерпимость монголов, изгнав и избив лам и шаманов, к православию сохранилось уважение. Ордынские ханы-мусульмане верили в силу молитв православных священнослужителей. Сын Узбек-хана, Джанибек-хан (1340–1357), посылал за русским митрополитом Алексием, чтобы он своей молитвой исцелил его жену Тайдуллу, и митрополит выполнил эту миссию.

Таким образом, возможность положительного влияния русских на Орду существовала и приводила иногда к действительно добрым результатам. Можно не сомневаться в том, что у князя Федора были основания полагать, что русский народ может жить вместе с Золотой Ордой. Ему удавалось татаро-русское сосуществование в личной и семейной жизни, отчасти даже в гражданской жизни его Ярославского удела. Кроме того, татары и русские дружно жили вместе в Ростове.

Но в эпоху Федора нормальная жизнь всей Руси с Золотой Ордой была невозможна. Невозможна до тех пор, пока ордынцы были завоевателями, а Русь – покоренной страной. К тому же и феодальные распри в обоих государствах разрушали плоды всяких усилий доброй воли.

До сих пор я почти исключительно уделял внимание внешней жизни князя Федора и его политической деятельности. Этими сторонами, однако, не исчерпывается его личность. Он всю жизнь был глубоко верующим православным человеком. Особенно ярко свет его религиозности вспыхнул в последний день его жизни; описание этого дня дополнит то, что мы знаем о нем.

Редко кому удается умереть с полным сознанием своей близкой кончины, с полной готовностью к ней, так, чтобы можно было проститься с близкими, благословить родных. Даже в Библии, повествующей о жизни и смерти множества людей, такая кончина описывается крайне редко, а по своему мирному характеру спокойной распорядительности и безболезненности принадлежит едва ли не одному библейскому Патриарху Иакову2.

Именно такую редкостную кончину имел и князь Федор.

Как верующий человек, он не мог не заметить, что в области духовной жизни он в состоянии действовать в согласии со своей совестью, тогда как в области княжеской политики ему далеко не всегда удается делать то, что совесть требует. Пусть для блага Руси он признавал ордынскую власть, но все же он вассал и зять хана, отцы которого разоряли русскую землю.

Пусть для единства Руси надо поддерживать старшего князя, но, поддерживая его, старшего только по ханскому ярлыку, а не по древней русской традиции, он проливал русскую кровь. Постоянный и вынужденный компромисс между вечной правдой и временной политикой не мог не смущать его совесть. Кроме того, ежедневные суды и другие административные действия князя не могли пройти без греха. Он чувствовал необходимость очистить себя от всей этой неправды покаянием и отрешением от мирских дел.

Но в то же время, и в силу тех же самых религиозных убеждений, он осознавал, что он – князь и является князем не без воли Божией, и что мирская власть дана ему свыше, как деятельность государственной пользы. А поэтому уйти со своего поста он не имел права до тех пор, пока еще есть в нем силы. Болезнь и близость смерти могли ему это позволить. И вот, через какой-то год после того, как Федор бился под Смоленском, физические силы покинули его.

В пятницу 18 сентября 1299 года, в необычное время, в 3 часа дня, граждане Ярославля были привлечены звоном всех колоколов, идущим от Успенского Собора княжьего двора3. (Это там, где теперь находится так называемая “Стрелка” – возвышенность над р. Которослью при ее впадении в Волгу). Все население поспешило на княжий двор. “Стечеся весь град от мала возраста и до велика, мужеск пол и женеск и до сосущих младенцев”.

Больного князя положили на носилки и понесли “через весь град в монастырь Святаго Спаса”. Тогда это расстояние, теперь кажущееся небольшим, от Стрелки до музея в Спасо-Преображенском монастыре, составляло диаметр всего города! Скорбь о болезни князя Федора и от предчувствия его скорой кончины была всенародной. “Бысть плач неутешным, ови убивахуся на землю, а инии о мост градный и не бе слышати гласа поющих от вопля и кричания людского”.

Князя принесли в монастырь и положили его в притворе церковном. Трогательная подробность: не в середине храма и не на особо важное место, куда ярославский князь приходил с почетом всю жизнь, а только в притвор церковный принесен смирившийся князь. Тут встретил его игумен монастыря и, “припад” к нему, стал задавать вопросы обычные, положенные уставом перед началом пострижения монашеского.

Здесь необходимо дать некоторые пояснения.

От желающего принять монашество требуется произнесение и исполнение трех обетов: обета послушания, обета целомудрия и обета нестяжания. При том предполагается, что он будет проводить жизнь постническую и молитвенную, обычно совместно с братией монастыря или особо, как ему будет сказано, и в полном послушании игумену. Характерной стороной обряда является то, что принимающий монашество сам подает игумену ножницы (в знак добровольности), а тот остригает немного его волос (в знак отвержения самоволия).

В совершенное монашество, которое есть по церковной терминологии “великий ангельский образ”, или “схима”, ведут две подготовительные ступени: первая, меньшая, – рясофор, принявший ее называется “новоначальный”, и вторая, большая, называемая “малый ангельский образ”, или “мантия”. Впрочем, обе эти ступени необязательны. В древности пожилых людей обычно сразу постригали в схиму.

Именно эту степень монашества, схиму, или “великий ангельский образ”, принял в монастыре князь Федор. Я прихожу к этому заключению, так как оно в точности соответствует тексту жития. Пострижение все же несколько отличалось от обычного, как будет видно из дальнейшего. Вернусь к изложению.

Игумен задал князю Федору вопросы. Ответ на них содержал вышеуказанные обеты. Отвечая на вопрос об искренности желания вступить в новую жизнь, Федор произнес больше, чем требует устав. Он сказал: “Рад со всею душею, Владыко и Творче мой, работати хощу в житии сем!” Он был готов к монашеству не на один день, искренно соглашался подвизаться в нем и долго, если Бог продлит жизнь его.

Казалось бы, после того как были даны обеты, можно было приступить и к пострижению. Но священнодействие прервалось. Должно быть, по просьбе князя и с согласия игумена Федора вынесли из притвора на двор Спасо-Преображенского монастыря. Сентябрьский день в это время уже склонился к вечеру, и освободились люди, занятые работой. Произошло личное прощание каждого ярославца с князем – искреннее взаимное прощение обид: “И потом вынес его игумен на прощание на двор, и пребысть ту день той; и исповедаяся перед всеми, еже согрешил к кому, или нелюбие подержа на кого, и кто к нему согреши и враждова нань, всех благослови, и прости, и во всем винна себе сотвори перед Богом и человеки”.

Наконец, Федор призвал к себе Анну и сыновей своих Давида и Константина. Он наставил их жить в мире и взаимной любви. “Дети мои, – заключил он, – аще кто соблюдает в вас слово мое, милость Божия и благословение мое будет на нем”.

Между тем миновал вечер, и наступила глубокая ночь.Федор заметно ослабел. Со двора его внесли в помещение рядом с храмом. Здесь он попросил игумена и братию совершить пострижение в схиму.

Среди верующих существует мнение, что “мантия покрывает все”, то есть изглаживает все прежде бывшие грехи, и что монашество есть особое таинство церковное. Соответствует ли это церковному учению? Голос Церкви, отвечающий на этот вопрос, слышен в том уставном поучении, которое говорит игумен постригаемому. Да, – слышим мы из этого поучения. Монашество изглаживает прежние грехи и, хотя не называется таинством, имеет могучую силу, приравниваемую к силе таинства крещения.

В полной мере это относится к схиме. Вот что говорит игумен схимнику: “Оле новаго звания! Оле дара тайны! Второе крещение приемлеши днесь, брате, богатыми человеколюбца Бога даровании, и от всех грехов своих очищаешися, и сын света бывавши; и Сам Христос Бог наш радуется со святыми Своими Ангелы о покаянии твоем”. Федор принял схиму, все обязанности, связанные с нею, и все великие обещания, подаваемые ею “с великою верою и желанием духовным и любовию сердечною”.

Между тем перевалило за полночь, наступило 19 сентября 1299 года. Схимник, теперь можно уже назвать его по-славянски Феодор, попросил, чтобы его оставили одного, вместе с игуменом и монахами. Вероятно, никто в монастыре не смыкал глаз в ту ночь. Около двух часов ночи “начаша клепати утренюю”. Напутствованный Феодор лежал на своем монашеском ложе безмолвно. “Начинающим же им третью славу псалтири”, т. е. еще близко к началу богослужения, он осенил себя крестным знамением и умер.

И тотчас “начаша звонить во все колокола, и снидеся народа множество бесчисленное”. Благолепен был вид схимника в гробу. Житие повествует: “Чюдно бе зрети блаженного на одре лежаща, не яко умерша, но яко жива суща: светляшеся лице его яко солнечным лучам подобится, честными сединами украшено, показуя душевную его чистоту и незлобивое сердце”. По совершении погребальных молитв гроб с телом Феодора был поставлен в Преображенском Соборе монастыря, но не был закрыт. В этот гроб впоследствии положили и тела сыновей его Давида (1321) и Константина (год смерти его неизвестен).

5 марта 1463 года были в Ярославле обретены мощи святого князя Федора и чад его, Давида и Константина. Летописец, очевидец события, записал под этим годом: “Во граде Ярославле в монастыре Святого Спаса лежали три князя великие, князь Феодор Ростиславич да дети его Давид и Константин, поверх земли лежали. Сам же великий князь Федор велик был ростом человек, те у него, сыновья Давид и Константин, по пазухами лежали, зане меньше его ростом были. Лежали же во едином гробе”. Эта черта физического облика святого князя так запечатлелась в восприятии очевидцев и современников, что вошла в иконописные подлинники.

Русский народ сложил о святом князе духовные песни, которые на протяжении столетий распевали “калики перехожие”. В них прославляются благочестие и правосудие, милосердие и благотворительность святого, его заботы о строительстве и украшении храмов.

Сложность исторических судеб, суровость эпохи, бесчисленное множество врагов – не личных, но врагов Руси и Церкви, – только ярче подчеркивают для нас величие подвига святых созидателей России.

1 – если принять варягов за скандинавов, как это делает С. М. Соловьев в “Истории России с древнейших времен” (Т. 1. С. 124).

2 – церковь Успения на Стрелке, заложенная в 1215 г., Спасо- Преображенский собор, заложенный в 1216 г. и законченный в 1224 г.

В память основания княжества в том же 1218 г. у юго-восточного угла еще недостроенного Преображенского собора Спасского монастыря в Ярославле была заложена церковь во имя Входа Господня в Иерусалим.

3 – Русская Православная Церковь причислила князей Василия и Константина к лику святых. Это произошло после вскрытия их могил в Успенском соборе в Ярославле и обретения их мощей после большого пожара 1501 года. Мощи сгорели во время другого пожара 20 февраля 1744 года.

4 – поход на ясов датирован летописцами 1277 годом. Летописцы же говорят, что и в следующем году Федор и русские князья ходили с татарами на войну.

5 – это должен был быть Сарай-Бату, поскольку столица Орды перешла в Сарай-Нерхе потом, при Узбек-хане.

6 – Дюдень, по Карамзину, был братом золотоордынского хана Тохты.

7 – хронология правления ханов Золотой Орды от ее основания до конца жизни князя Федора. Бату: 1236–1255; Берке: 1255–1266; Менгу-Темир: 1266–1280; Туда-Менгу: 1280–1287; Талабуга: 1287–1290;Тох- та; 1290–1312.

8 – даты прочного становления Руси на путь самостоятельности: 8 сентября 1380 г. – победа на Куликовом поле над Мамаем; 1480 г. – официальный отказ платить дань татарам при Иоанне III.

9 – Булгар и Атиль уже в XIII веке были мусульманскими городами.

10 – это произойдет позже, когда Золотая Орда распадется на отдельные царства-Казанское (1437–1552), Астраханское (середина XV в, –1556) и Крымское (1427–1783). Но и тогда фанатизм характерен только для той партии татар, которая ориентируется на турецкую Порту. В Казанском царстве остаются и сторонники Москвы.

11 Ласкарис – византийский император Михаил Палеолог.

Бессонов П. Калики перехожие. М., 1861. Ч. 1. Вып. 3. С. 785–786.

Библия. М., 1956. Книга Бытия. Гл. 49.

Великие Минеи-Четьи, собранные всероссийским митрополитом Макарием. Сентябрь, дни 14–22. СПб. 1869. С. 1255–1257; 1267–1270.

Великий князь Смоленский и Ярославский Федор Ростиславович Черный: Речь С. М. Шпилевского в день шестисотлетия годовщины смерти Федора, 19 сентября 1899 года. Издание Ярославской губернской ученой архивной комиссии, Ярославль, 1899.

Воронин Н. Владимир. М., 1965. С. 15.

Временник Московского общества истории и российских древностей. X. С. 54.

Головщиков К. Д. История города Ярославля. Ярославль, 1889. С. 277.

Греков Б., Якубовский А. Золотая Орда. 1937.

Добровольская Э. Ярославль. Путеводитель. Ярославль, 1967.

Долгов В. Сборник Музейное собрание. Российская гос. б-ка. Рукописный отдел. Ф. 92. № 5872.

Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб, 1844.

Карташов А. В. Очерки по истории Русской Церкви. Париж. Т. 1. С. 184–185.

Книга Степенная. 1. С. 392–397.

Масленицын А. Кострома. Л., 1968. С. 8.

Митрофанов В. Описание икон ярославского музея (рукопись). 1967.

Насонов А. Н. Монголы и Русь. М.; Л., 1940.

Св. Димитрий Ростовский. Минеи-Четьи, переизданные при консультации профессора Московской Духовной Академии В. О. Ключевского и профессора университета М. И. Соколова после 1900 года. Кн. дополнительная, первая. М., 1908. С. 102–119.

Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1962.

Тизенгаузен В. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. СПб, 1884.

Титов А. А. Ярославль – Москва. Ярославль, 1883.

Толстой Н. В. Жизнеописания угодников Божиих Ярославской епархии. Ярославль, 1887.

Экземплярский А. В. Великие и удельные князья Северной Руси. СПб. 1889. С. 474.

Ярославские епархиальные ведомости. № 10. 1876.

Ярославские губернские ведомости. № 20. 1843.