Мысли о Лице Иисуса Христа¹

Известно, какое важное значение имеет личность во всяком деле. В мире нравственном она кладет свою печать на все действия человека. И всегда, во всяком деле – вернее заключать от личности к делу, чем наоборот: часто бывает, что лицо великое и уважаемое случайно может выпустить дело из рук. Поэтому и нам, для полного понимания христианских истин – догматических и нравственных, нет лучшего средства, как изучить ту Личность, которая основала это учение. Эту Личность, Личность Христа мы и проследим во всех проявлениях ее жизни. Тогда и учение будет понятнее для нас. Изучение божественной Личности ведет к тому, что свет от нее больше и обильнее будет падать на ее учение, и мы тогда лучше поймём то громадное значение, которым мир обязан ей.

В последнее время много было попыток, – богословских и исторических, – с целью выяснить Личность Спасителя. Но в этих попытках можно заметить два основных недостатка: во-первых, недоверие к первичным источникам, в которых описывается жизнь Иисуса Христа. Конечно, эти источники могут подлежать исследованию и с ученою целью можно подвергать их критике, но ученая справедливость и здравая логика говорят, что пока не исследованы источники, не нужно писать и жизни Христа. Второй недостаток тот, что, и с доверием относясь к источникам, заранее составляют для себя масштаб, с которым приступают к измерению этой Личности. Размер этого масштаба, очевидно, определяется тою точкою зрения, которую избирает испытующий ум, значит, определяется «подлежательно». В этом случае гораздо уже лучше приготовлять меру для определения личности более широкую, нежели узкую. Узкая рамка сдавит ее, и она со многих сторон не будет понята, тогда как в широкой рамке личность лучше обозначится, и если личность высока, широкая мерка не скроет ее высоты. И это естественно: если нужно бывает испытать степень ума человека, нужно давать ему для испытания труд большой, тяжёлый, – ум слабый прямо покажет на нем свою несостоятельность, а ум высокий – свою силу; к малому же труду высокий ум отнесется несерьезно. Таким образом, и те господа, которые пытались по Евангелиям писать жизнь Спасителя, не могли, при своей узкой рамке, изобразить во всем свете лучезарную Личность Спасителя. Ренан в тесные рамки заключил жизнь Спасителя, вследствие чего его книга оказалась слабой и пустой.

Что касается до принятого у нас метода отдельного изучения догматического учения христианства, то этот метод, независимо от других недостатков, страдает еще тем коренным неудобством, что здесь мы изучаем учение Христа в разъединении с Его личностью. Правда, церковь ручается нам за неповрежденность учения Христа, но зато при таком методе мы не видим живого образа Спасителя. Поэтому изучение становится скучным, изучающему представляются недоумения и сомнения, и неудивительно, если, вместо убеждения в божественности христианского учения, он впадает в колеблемость относительно его. Чтобы устранить эти недостатки, мы будем изучать учение христианское в связи с учением о Личности Христа, излагая то и другое по порядку Евангелий, и тогда наши чтения получат внутреннюю силу.

Остановившись в прошлый курс на рассмотрении первых проявлений Личности Спасителя в Его беседах с учениками, мы не будем повторять сказанного. Пойдем дальше.

Иисус Христос великие истины высказывал в простых беседах с простыми людьми. В настоящий раз мы будем рассматривать такую беседу Его с женою-самарянкою. Что́ поражает нас в этой беседе Спасителя? – Поражает, прежде всего, необычайная гуманность. Надобно представить тогдашнее разъединение между людьми: даже между евреями, людьми родственными, не было единства; гражданское разъединение разделяло самарян и иудеев. Причиной такого разъединения было религиозное предубеждение, – религия стояла тогда на первом плане. И вот при этих-то условиях является человек, который положительно и ясно объявляет, что этого разделения – ни религиозного, ни морального, ни политического – не должно быть; все люди, по его воззрению, одинаковы. Это отрицание разделений касалось и нравственной стороны; вопреки тогдашним общепринятым началам, Христос не дает предпочтения менее нравственному пред более нравственным. Самарянка презренна для иудеев во всех отношениях, а всего более – в религиозном; кроме того, она – женщина не нравственного характера и дурного поведения, но Богочеловек Христос не обращает на это внимания; Он относится к ней, как к лицу достойному во всех отношениях. Ренан говорит, «что Иисус будто бы пользовался слабыми сторонами женского пола, чтобы чрез этот пол приобресть больше популярности в народе». Эта мысль говорит сама о своей фальши.

Посмотрим на предмет беседы. Каким образом эта женщина, безнравственная, неспособная на взгляд других к воспринятию божественного откровения, каким образом она избрана Христом для сообщения ей высочайших истин? Нужно иметь понятие о нравственности того времени, чтобы видеть, на какую высоту Христос ставит своею беседой самарянку. Какой тогдашний человек мог бы понять, что Богу прилично поклонение духом и истиною? А эти слова Бог высказывает простой женщине. Богочеловек глубоко проникал в природу человека; Он знал, что в человеческой природе есть такие стороны, для которых тогдашнее богопоклонение было недостаточно, которых оно не могло удовлетворить. Даже ум, и тот не мог питаться теми формами богослужения, которые были в то время употребительны у иудеев; эти формы, хотя сами по себе достопочтенные и происхождения божественного, но вечно продолжаться в человечестве они не могли, так как они 6ыли чем-то хрупким, чем-то материальным. Нужно было создать новую религию, вечную, такую, почва для которой была бы в самом человеке. Христос находит эту почву в глубине человеческого духа, почему и самарянка является ему способною к истинному богопочтению. Возможны ли такие расчёты для человека обыкновенного?.. Стало быть, Христос – то Лицо, которое было выше всего человечества. В призвании самарянки к истинному богопочтению, к поклонению Богу духом и истиною, высказалось то начало, которое мы положим в основание нашей речи о жизни Иисуса Христа: только тот может быть назван, как божественный Основатель, кто во всей глубине, высоте и широте поймет человеческую природу, т.е. кто поймет всю глубину, высоту и широту морального сознания человечества.

Беседа Иисуса Христа с самарянкою так много высоких сторон представляет в Лице Иисуса Христа, что на ней следует остановиться с полным вниманием. И во-первых, многозначительно для нас то обстоятельство, что Иисус безразлично относится к личности, с которою ведет беседу. Христос – такое высокое Лицо, и безразлично относится к тому, кто и как Его слушает! Ренан называет это унижением и ставит Ему в укор. Но для нас под этою безразличностью открывается много особенно важных черт во Христе. Мы, – люди, – при всем нашем развитии, при всем нравственном индифферентизме, при нашей гуманности, никаким образом не могли бы сами себя поставить в такое положение, в какое Христос поставил Себя в этой беседе. Мы не могли бы представить, каким образом женщина неразвитая, грубая, может понять глубокие предметы. Далее, встречаясь с женщиной, которая имела пять мужей и имеет еще шестого незаконного, мы никак не могли бы отрешиться от мрачных нравственных сторон женщины, и это теперь – когда прошло столько веков. Этого факта в жизни Спасителя нельзя объяснить иначе, как тем, что Иисус выше человечества, потому что Он стоит выше слабостей умственных и моральных. Надобно признать, что Иисус – человек был слишком высок в умственном отношении, что Его ум неограничен и необъятен, чтобы постигнуть так ясно и просто дух природы такой женщины. Его нравственный характер так возвышен, что Его не могут отталкивать никакие нравственные язвы. Это одно событие в истории Спасителя, этот один факт встречи с женой-самарянкой, если хорошо анализировать их, уже дают понятие о Лице Христа.

Независимо от личных свойств Христа, необходимо допустить и то, что такое безразличное отношение Его к человечеству не только немощному, но и обезображенному, такое отношение может быть только в человеке, который должен быть лично занят этими язвами, иначе язвы Его оттолкнули бы. Это точно так же, как к трупам и язвам спокойно может относиться только тот, кто призван к этому, т.е. врач. Не обращая внимания на дальнейшие факты из жизни Христа, один этот может показать, что Христос должен быть врач человеческих немощей. Наконец, должно обратить внимание и на то, что беседовать с такою женщиной можно не иначе, как если она существо личное само в себе, и не иначе, как если беседующий с нею поставит ее в уровень с собой и в отношении умственном, т.е. поставит ее ум на такую высоту, чтобы она понимала его, и когда в нравственном отношении поставит ее если не наравне с собою, то на такую высоту, чтобы ее раны и язвы стушевывались на этой высоте. И мы в Иисусе не можем не признать этой черты: Он при всякой встрече с человеком выводит человека из его несчастного и приниженного положения и возвышает на такую высоту, что как бы уничтожает между Собой и им расстояние. Христос хотел видеть не случайные явления в человеке, а человечество, его идеальные стороны – и теперь видел перед Собой не женщину, которая вела безнравственную и развратную жизнь, женщину неспособную и неподготовленную, а просто человеческую натуру. А натура, несмотря на свои слабости и пороки, всегда имеет в себе восприемлемость к тому, что́ выше окружающего ее, и – всегда сохраняет нравственное достоинство. Понятно после этого, почему Христос всегда находил отголосок у всех людей. После этого можно отметить и то, что́ в беседе касается собственно женщины. Факт этот, – встреча Христа с самарянкой, – выводит женщину из того положения, в котором она дотоле была; Христос этим фактом ясно указывает, что женщина в мире духовном имеет положение не ниже того, какое занимает мужчина; она поднята Христом и ей указано, что она, со стороны духовной, может достигать тех же высших целей, какие преследует и мужчина. Странно! – ныне этот вопрос разрабатывается, как бы новое что-то. Человеческий ум забывает при этом те основы, которые нужны для решения подобных вопросов, но которые уже были открыты Христом и указаны в Его беседе с самарянкой!

Что касается предмета беседы Христа с самарянкой, то предмет этот составляло богопоклонение, именно – та истина, что Бог есть дух, что Христос ищет поклонения Богу духом и истиною, и что этот образ поклонения угоднее, чем заповеданный в Ветхом Завете, и что он должен быть повсеместный – и в Иудее и в Самарии. Нам, воспитанным в христианстве, кажутся эти истины так известными, что по-видимому нет нужды задумываться над ними особенно долго; но надобно обратиться за две тысячи лет назад, чтобы понять всю неожиданность и неудобопостижимость этих истин. Человек, который так просто, без умствований, открывает эти истины, должен быть выше всего человечества. С другой стороны, эти истины открываются в беседе с простою женщиною, – это показывает, что эти истины так просты и родственны нам, что их может понять простая, неразвитая женщина. Иначе вышло бы, если бы Христос раскрыл их фарисеям и книжникам, тогда эти истины не могли бы получить с первого раза такой прочности и твердости. Они здесь предлагаются просто, а простота даже в умозрениях есть первейший признак истинности.

Называя Бога духом, Христос не хочет этим выразить одну бесплотность, – бесплотность была известна и в Ветхом Завете. Здесь не одно отрицание плотяности: Бога Он называет духом в смысле абсолютном. Сопоставляя эти слова Спасителя с другими здесь же находящимися словами (Ин. 4:25–26), нельзя не видеть, что Он этим показывает и те свойства, по которым Он имеет отношение к миру и человеку. И поклоняться Богу духом, это значит – надобно возвыситься целому человечеству в духовном отношении, и до того возвыситься, чтобы быть достойным этого Верховного духовного существа. Он разумеет возвышенное развитие человечества умственное и нравственное, чтобы чрез это оно сделалось достойным сначала своего человеческого достоинства, и затем уже – Божества.

Поклонение истиною – под ним надобно разуметь поклонение не только свободное ото лжи, больше – поклонение умом, т.е. когда человеческий разум в своих стремлениях к Богу достиг такой степени знания, что более или менее прямо и непосредственно касается самой истины, находя полное удовлетворение своим высшим стремлениям, он тогда поклонялся бы Богу, от Которого получает это знание. Знание есть великая сила. Мы в самом учении христианском находим указание на то, что наша вера разовьется до видения. Нужно заметить, что недостаток в человеке религиозности, веры, – все это имеет место только там, где нет знания, а где есть знание, там не может быть ни сомнения, ни неверия, отвергающего существо религии. Что это за знание? Ученики Христа в развитии учения главным образом проповедовали веру, стало быть, как бы не то, что́ мы разумеем под знанием. Тем не менее вера евангельская сама в себе заключает зародыш этого знания, не того знания, что мы разумеем в смысле безусловного соглашения; вера в смысле безусловного соглашения переходит в суеверие. Нет, – знание, зародыш которого скрывается в самой вере христианской, есть то видение, которое открывает нам высокие предметы, указывает предмет и цель, к которым должен стремиться человек, это есть созерцание Того, Кому должен поклоняться человек всем существом своим. С другой стороны, поклонение Богу истиною не исключает и того знания, которое принадлежит человеку в кругу естественных предметов; ибо ум человеческий, исследуя естественные предметы, имеет стремление к бесконечной вечной истине. Этим Христос дает понять, что наши естественные познания имеют и должны иметь целью эту бесконечную истину. Такое знание не может быть недостойно Бога, а, следовательно, должно иметь и моральное значение. И вот факт, подтверждающий это – великие люди были и людьми религиозными...

Наконец, Христос заключает свою беседу с самарянкой тем, что поклонение Богу духом и истиною относит к будущему времени, ко всем последующим векам. Это показывает, что истины, которые Он раскрывает в беседе, принадлежат всему человечеству всех времен. С другой стороны, мы усматриваем отсюда, что понимание людьми этих истин и в настоящее время еще далеко не совершенно.

Между выражениями, в которых Христос характеризует Себя, есть такое, где Он прописывает Себе «жизнь в Самом Себе», и это выражение о жизни Он сопоставляет с выражением о жизни Отца: якоже Отец имать живот в Себе, тако даде и сынови живот имети в Себе (Ин.5:26). Такое сопоставление показывает, что жизнь, какую Он приписывает Себе, надлежит понимать в смысле не совсем обыкновенном.

Иметь жизнь в себе самом – значит иметь жизнь независимую, – жизнь, которая развивается сама по себе, по своим внутренним побуждениям, и в себе же самой имеет цели своего развития. Такая жизнь для нас и недоступна и не совсем даже удобопонятна, потому что самую богатую, самую деятельную жизнь, которая не выходит из уровня человеческой жизни, нельзя назвать жизнью самой в себе. Наша деятельность и жизнь от начала до конца подчинены самым разнообразным и многосложным условиям. Первая и высшая сила человеческого духа есть ум, но и он, как бы ни был силен и возвышен над условиями, нуждается во внешних побуждениях, и без этих побуждений самый гениальный ум может остаться неразвитым. А другие человеческие силы и способности, напр. чувство, еще более подвержены зависимости от этих условий. Даже где наша жизнь, по-видимому, совершенно независима, и тут она не может назваться жизнью самой в себе, тут есть внутренние законы и масштабы, которых избежать мы не можем. Следовательно, Иисус Христос когда говорит, что имеет жизнь в Самом Себе, поставляет Себя выше всех людей. Что же это за жизнь?

Этот вопрос решить нетрудно, если мы обратим свое внимание на внутреннюю жизнь Христа, как раскрывалась она в мире во время Его земной жизни. Эта жизнь не подлежала обыкновенным условиям деятельности человека. При самом начале своей земной жизни, когда духовные силы обыкновенного человека едва только начинают обнаруживать некоторые проблески, Христос высказывает, что эти силы действуют в Нем независимо и сами по себе. Для этого стоит только припомнить Его беседу в храме, когда Он говорит, что у Него нет отношений семейных и общественных, и что Он пришел исполнить только волю Небесного Отца. Иисус Христос – это безграничный ум, который обнимает собой все судьбы человеческие, – судьбы настоящие и будущие, и не внешние только, но судьбы духовные и нравственные, которые более, нежели другие судьбы, подлежат неопределимым условиям. Иисус Христос – это безграничная сила чувства, которая возвышается над всеми условиями, это безграничная сила духа, которая в Его Лице хочет обнять все человечество всепримиряющею и всепрощающею любовию, это безграничная сила воли, которая все подчиняет себе, к чему ни прикоснется, – все это показывает, что эта жизнь совершенна, что она есть жизнь сама в себе. Смотря на Христа со стороны, мы можем видеть, что не Его жизнь определяется внешними обстоятельствами, а напротив, внешние обстоятельства определяются Его жизнью. Даже можем видеть, что внешние обстоятельства для Него вовсе как бы не существуют. Он действует, как если бы этих обстоятельств и не было, Его жизнь была совершенна и полна сама в себе.

Если, таким образом, жизнь Христа внутренняя, духовная, представляется в такой независимости, в такой полноте и силе, то, конечно, по самому последовательному закону мышления, мы можем прийти к такому заключению, что эта жизнь не могла не возвышаться и над условиями физическими, ибо невозможно представить, что пред такой неограниченной силой должны иметь какое-нибудь значение силы физические. Отсюда уже понятно и то, чем заключилась жизнь этого Лица, т.е. понятно Его воскресение, узам смерти эту жизнь невозможно было удержать. Далее понятно и то, что такая полнота и сила жизни, как скоро приходила она в соприкосновение с жизнью других людей, то не могла в них не отражаться, не могла не быть источником жизни для других людей. Почему Он и говорит: якоже Отец воскрешает мертвыя и живит, тако и Сын, их же хощет, живит (Ин. 5:21). Но ближайшей связи обстоятельств – эти слова относятся к тем исцелениям от смертных болезней, которые записаны в Евангелии, и прежде всего к заочному исцелению сына царедворцева и расслабленного, 38 лет страдавшего. Но, само собою разумеется, эта жизнь могла действовать и не одним непосредственным физическим путем, – она дальше должна была простираться, и мы видим это при малейшем соприкосновении Христа с другими людьми; одно слово Его располагает к Нему; без всякого приготовления люди бросают все и идут вслед за Ним, не давая себе в том никакого отчета. Потом это же действие Его безграничной силы видно и из того, что довольно было одного слова Eгo всепрощающей любви, чтобы обратить отчаянного грешника на истинный путь жизни... Эти и подобные случаи показывают, как обильно жизнь истекала из этой Личности в жизнь других людей.

Можно даже сказать более, – эти случаи показывают еще только зародыши того развития этой безграничной жизни, какую Иисус Христос принес в человечество. Если мы обратим внимание на нравственные действия Его учения, Его жизни, то можем вполне понять выражение: Отец Мой воскрешает мертвыя и живит, и Сын, их же хощет, живит. Жизнь, которую Христос ввел в человечество, – эта жизнь духа, в противоположность плоти, жизнь, отрешенная от грубой вещественности, умеет возвышаться над неизбежными условиями человеческой жизни. Эта жизнь идей, в противоположность жизни в образах, постоянно развивается в своих потоках со времени появления христианства. Эту жизнь мы можем видеть во всех отделах умственной деятельности – и в истории, философии и в естествознании. Да и само человечество, независимо от своего развития, с христианством приобрело, так сказать, идею жизни для себя. Трудно понять, какую идею человечество развивало до Христа. Оно представляет отрывочные явления – все в нем борется, уничтожается и в заключение ничего нет. Но со времен Христа человечество предносит в себе и пред собою идею, хоть вначале неясную, неразвитую, но такую, присутствие которой неоспоримо. Эта идея служит основным началом жизни человечества. Эта идея незаметным образом связывает все по видимому отрывочные стороны человечества, она все их старается соединить в одно целое; это – одна струя, которая протекла в человечество из той жизни, которую Христос принес на землю в Своем Лице, и эта струя показывает, как неисчерпаем был источник ее во Христе.

Не можем не видеть и другой струи, которая протекает чрез все человечество и не ограничивается ни местом, ни временем – это жизнь чувства, которая выразилась в Христе в безграничной любви. Нечего говорить о том, как эта любовь мало была известна дохристианскому миру; и, стало быть, ею мы обязаны только Христу. И это начало, которое в первые века христианства было особенно живо, как новорожденное, впоследствии заглохло и подавлено в человечестве; но что она, любовь, живуча в человечестве, видно из следующего: когда люди при свете просвещения стали углубляться в христианство, то заметили, что эта-то струя и есть в христианстве основная сторона. Враждебные христианству силы, не смотря на борьбу, не отвергают этого коренного начала жизни христианства.

Еще струя – это начало свободы, простой, духовной, свободы не от внешних уз, но внутренней, основанной на достоинстве человека, возрожденного в христианстве. И только тогда она есть у человека, когда он живет согласно с основным началом христианства. Истина сделалась первоосновным камнем в пересоздании человечества, любовь – связующим элементом. До какой степени понятие о свободе легло началом жизненным и животворным, об этом свидетельствует история христианских народов. Ничему другому, как учению Иисуса Христа обязаны народы своей идеей о свободе, которая в настоящее время более и более входит в сознание государств. А что чувство свободы имеет и должно иметь мощное влияние на жизнь человечества, – само собою понятно.

Эти главные струи жизни, протекшие в человечество из жизни Христовой, служат в свою очередь источниками других токов, которые разливаются в человечестве более и более и которые со временем должны обхватить его и совершить его полное обновление. Конечно, как это не могло совершиться в течение двух тысячелетий, так, может быть, пройдут еще многие века, но эти жизненные идеи осуществятся. Так велика была возрождающая сила во Христе! Такая духовная жизнь Спасителя не могла не отразиться и во внешней Его жизни, и мы не можем не прийти к заключению, что такая жизнь не может не возвысить человека и в самой Его жизни физической. Человечество и в физическом отношении не может остаться в своем прежнем виде. В самом деле, осматривая эти второстепенные токи, мы не можем не прийти к мысли: не может быть, чтобы человечество, возвышенное до такой степени духовно, осталось навсегда в том стесненном положении, которое определяется для него естественным или физическим ходом вещей. И действительно, эта жизнь, которую дал Ему Отец, до того дойдет, что и мертвые воскреснут. В самом деле, этот безгранично развивающийся дух жизни в человечестве, при благоприятных условиях, не может не возвыситься над физическими условиями; он, как скоро проникнет в человечество вполне, не может не подчинить себе и законов смерти. Нельзя думать, что это случится только в отдельных явлениях, как это было многократно при жизни Иисуса Христа; эти частные случаи воскрешения мертвых должны были только служить доказательствами присутствия во Христе всеживотворящей силы. Воскрешенные Им опять умерли, – это знак, что для нескончаемой жизни потребно благоприятное воздействование и со стороны мира физического, – чтобы в самой природе не было места для смерти; – а для этого должна наступить особая эпоха, которую Христос относит к концу мира. Но что это за эпоха? Об этом скажем в другой раз.

Продолжая рассматривать речь, которую вел Христос с иудеями, находим, что «жизнь в самом Себе» Он соединяет с особенным фактом, который Он выражает словом «суд»: – Отец не судит никомуже, но суд весь даде Сынови (Ин. 5:22). Это сопоставление понятий указывает на то, что суд до пришествия Христа был суд смерти: «смертию умрете», было сказано; а Спаситель хочет сказать, что Его суд будет судом не смерти, а жизни.

Мы в прошлый раз остановились на том, как Иисус Христос приписывает Себе право суда над целым человечеством, – право, которое простирается не только на настоящую участь человека, но и на самую отдаленную его будущность, на целую вечность, – и дает такой вид, что отселе Отец не судит никого, но весь суд отдал Сыну.

Почему и на каком основании это право утверждает за Собою Иисус Христос? Основание этому праву Он выражает самым необыкновенным образом. – Отец, говорит Он, – отдал весь суд Свой Сыну потому, что Он Сын человеческий; не говорит, что Он Сын Божий, а Сын человеческий! Такое необыкновенное сочетание понятий требует особенного объяснения и надобно заметить, что здесь выражается одна из глубочайших истин Евангелия. Суд, прежде всего, предполагает закон, определяющий, что́ должно делать и чего нельзя делать, и приложение этого закона к деятельности, что́ на языке человеческом называется «правдой». Понятие о суде и правде весьма важно для человека, потому что от них зависит не только жизнь внутренняя и внешняя, но и понятия человека о самом добре и зле. Конечно, человек, как существо разумное и нравственное, должен был бы сам из себя развить эти понятия; потому что в себе самом он носит эти начала суда и правды, – он из себя должен был бы развить и понятия о суде и правде и способы приложения этих понятий к жизни. По-настоящему, оно так и есть. Мы видим из истории человечества, как оно постепенно развивает из себя эти понятия и само определяет суд над собой. В этом – весь смысл истории. И конечно, будущие племена, чем более будут развивать эти понятия, тем более будут устанавливать суд над собой и тем более будет развиваться самостоятельность нравственной жизни; но такое самовоспитание человечества не может не быть продолжительным н требуются целые тысячелетия, чтобы дойти до совершенного, неизменного понятия о добре и зле, и составить правильное понятие о суде. С другой стороны, несмотря на саморазвиваемость суда, человек все-таки не может обойтиться без внешнего руководства, которое или давалось бы извне, или помогало бы развитию понятий из самого себя. И в истории человечества мы видим, что закон и суд даются отвне: само собой разумеется, что этот суд или эта правда, определяющая понятия о добре и зле и прилагающая их к жизни и деятельности, не могли ни откуда выйти, как из того же источника, из которого возникла и вся жизнь. Но в Верховном Существе человек видел идеал, по которому должен был составить самое понятие о суде и правде. Так мы видим это и в истории... Это бесконечное существо, идеал всякого совершенства, не может ничего иного требовать от человека, как такого совершенства, которое было бы отображением его совершенств; этот идеал не мог выразиться иначе, как требованием. чтобы человек был достоин этого совершенства: святи будите, якоже Аз свят есмь (1Петр. 1:16); этот идеал должен требовать не меньше, сколько в себе заключает, а в нем заключается бесконечное совершенство. Но понятно, такому идеалу, такому требованию не может в скором времени соответствовать действительное положение человека. Не говоря уже о естественных несовершенствах человека, которые могли устраняться и сглаживаться только постепенно – во времени, не говоря уже об этом, даже понятие о свободе человека должно было нередко приходить к полному затемнению. Вследствие этого необходимо должно было обнаружиться разноречие между высшею правдою и жизнью, и это разноречие поражает нас в жизни человечества на каждом шагу; мы не можем не поражаться этим разноречием, мы не можем даже не спрашивать: зачем дается такой закон, который не выполним? Но, говорю, – это необходимо; почему? – потому, что источник, из которого закон проистекает, не может дать другого закона, который не соответствует его достоинству, он не может допустить, чтобы человек делал что-нибудь недостойное его. С другой стороны можно сказать, – внешний закон должен быть не чем иным, как выражением внутреннего закона; следовательно, внешний закон должен отражать этот внутренний закон, содействовать тому, чтобы этот последний более и более приходил в сознание. Таким образом, мы видим, что этот закон, не смотря на то, что происходит из верховного источника, оканчивался для человека смертию: смертию умрете, сказано было ему в самом начале, и – смертию умрете – постоянно повторялось впоследствии. И это необходимо и неизбежно потому с одной стороны, что человек недостаточно утвердился для того, чтобы мог выполнить этот закон, а с другой – вследствие неизбежного разноречия между жизнью и идеалом, откуда ничего не может выйти, кроме упадка жизни чрез смерть. Таким образом, естественно, что закон угрожал человеку смертию на каждом шагу. И мы видим, что правда, которая действовала на основании этого закона, выражалась ничем другим, как смертию: то целое человечество истребляется потопом, то целые народы исчезают, то целые города сожигаются; наконец, этот закон до того стал усиливаться и действовать неотразимо, что человек сам шел навстречу этой судьбе. Словом сказать, в целой судьбе человечества ничего не видим, кроме смерти. Смерть идет по всем отраслям жизни. Посмотрим на искусство, на философию, науку, – все это поражается каким-то отсутствием жизни, – того, что́ оживляло бы человечество; печать смерти лежит на всем. По естественному порядку такой ход истории человечества не мог кончиться ничем другим, как всеобщею и окончательною смертию всего человечества; однако же этого не должно было быть, потому что закон жизни все-таки оставался во глубине человека и так крепко и твердо, что, несмотря ни на что, эти частные случаи смерти не могли истребить в нем этого закона жизни: начало жизни оставалось в нем неизменно. Так оно и должно быть, потому что человечество произошло из начала жизни, которое не имеет начала, не имеет и конца. Следовательно, для дальнейшего развития жизни человечества нужно было определить суд и правду на других началах, чтобы не было разноречия, чтобы человечество не находилось в вечной борьбе между жизнию и смертию. Это новое начало жизни, эти – «суд» и «правда» – должны были произойти некоторым образом из другого источника или из того же, но другим путем. В самом деле, если этот внешний закон и суд будем рассматривать не в его источнике, а в содержании, в самом существе его, то не можем не заметить следующей особенности: этот внешний закон состоит из разного рода предписаний нравственных, правил и требований; эти требования облечены в различные формы, но содержание их имеет характер какой-то материальности. Так оно и должно быть, потому что этот закон и эта правда шли извне, а не изнутри; этим объясняется и то, что этот внешний закон, простираясь на внешнюю жизнь, простирался, и на внутреннюю, но не достигал до глубины человеческого духа. Вот если бы этот закон мог воздействовать, проникнуть в самую глубину духа, тогда вышло бы совершенно другое. И, странно, этот закон, определявший главным образом внешние стороны человека, как будто вовсе не хотел касаться его духовной стороны, как будто не прозревал сущности, не предполагал что человек, нарушающий правила, может быть гораздо лучше в духе своем. Но для того, чтобы такая правда была основана, для этого нужно было, чтобы она шла иным путем, возникла из самой среды человечества, чтобы, заключая в себе высшие нравственные требования, она очень хорошо знала, что́ такое дух человеческий и что́» такое его внутренняя жизнь. А для этого правда должна была возникнуть из среды жизни человека. И вот объяснение на то, что говорит Иисус Христос: Отец не судит никомуже, но суд весь даде Сынови, потому что Он – Сын человеческий, и область даде Ему и суд творити, яко Сын человечь есть (Ин. 5:27). Мысль такая. Отец как бы говорит Сыну: «Мой суд и Моя правда тяжелы для человека, Мой суд не ведет к добру, – он не выполним для человека, Моя правда не может иметь иного последствия, как только смерть его; но так как Ты принимаешь на Себя жизнь человеческую, можешь войти во внутреннюю жизнь человека и отразить ее в Себе, то вследствие этого я предоставляю Тебе и суд над человеком; суди его не со стороны высшей правды, а соответственно его потребностям и нуждам».

Вот где вся глубина и вся великость идеи всемирного искупления. Если мы будем смотреть на это с указанной нами сейчас точки зрения, то поймем, что правда и суд не могут ограничиться одною внешнею стороною человека, т.е. суд не может быть совершен тогда, когда он рассматривает один внешний факт жизни человека, потому что за этим фактом всегда стоит сам человек. Истинный суд будет тот, который судит не факт, взятый отдельно, но и самую личность; истинный суд не тот, который знает прилагать суд к факту, но тот, который знает сколько закон с одной стороны, столько же с другой стороны сердце человеческое. В сердце человеческом есть такие факты, которые могут оправдывать человека, несмотря на его дурные внешние факты, и наоборот. Что в этом случае мы не ошибаемся о суде, который Иисус Христос приписывает Себе над человеком, мы видим из истории самого Христа, – каким образом этот Судья, видя пред Собой явную преступницу, взятую на месте преступления, видя все, заставляющее приложить к ней всю силу закона, – каким образом этот судья в то же время и не оправдывает преступницу, и извиняет и прощает ее? Не так фарисеи; они со своей точки зрения ничего не видели здесь, как только один внешний факт, они осудили ее на побиение камнями, и они были со своей стороны справедливы. Истинный судья не тот, кто судит факт, а тот, кто знает сердце человеческое. Иисус Христос постигал человека; человек, несмотря на непривлекательные свои внешние стороны, по внутренней жизни может быть очень высок; при том факте внешний никоим образом не может выражать целого человека; человек внутри себя может быть выше собственных своих поступков, природа его души всегда будет превосходить размеры внешних фактов. Вместе с тем мы видим, что Иисус Христос право суда соединяет в Себе с тою полнотою жизни, которую Он приписал Себе, по которой Его суд является не судом смерти, а судом жизни: Отец не судит никого, но Свой суд весь отдал Сыну. И слушаяй словесе Моего, говорит Спаситель, и веруяй Пославшему Мя, имать живот вечный (Ин. 5:24). Это значит, что та полнота жизни, которую носит в Себе Иисус Христос, из Него переходит в жизнь человечества и приносит с собой ту живительную и животворную силу, которая возвышает дух человека до такой степени, что он получает возможность стать выше всех условий, которые влекут его ко злу; это значит, что внутренняя духовная жизнь Иисуса Христа может и должна развиться до такой степени в человечестве, что даст последнему силы стремиться к добру и соделает его господином над самим собой, – и как прежде всякое нарушение закона вело неизбежно к смерти, так теперь случайное нарушение закона может привести к жизни: и на суд не приидет, но прейдет от смерти в живот.

Когда Иисус Христос в назаретской синагоге раскрыл книгу пророка Исайи, то прочитал: Дух Господень на Мне: Его же ради помаза Мя благовестити нищим, посла Мя исцелити сокрушенныя сердцем: проповедати плененным отпущение и слепым прозрение: отпустити сокрушенныя в отраду: проповедати лето Господне приятно (Лук. 4:18–19). Это место из Евангелия может служить самой лучшей характеристикой Его собственной Личности и Его миссии. Он является другом и благодетелем человечества. Место из пророка Исайи, случайно или неслучайно открывшееся, изображает страдания человечества, и так как эти страдания лежат в основе всей жизни человечества, то можно представить, до какой степени широка и глубока душа этого Лица, готовая обнять все стороны страданий человечества, – какая у Него сила духа, чтобы посвятить себя делу – служить человечеству, и какое самоотвержение, чтобы не подавляться всею тяжестию этих человеческих немощей. Надобно еще вспомнить – какой взгляд господствовал в те времена на разные страдания человека, чтобы понять необычайность миссии; известно, что тогда всякое страдание было знаком отвержения человека, возбуждая презрение к страждущему.

За сим сам собою представляется вопрос: каким образом Иисус Христос хочет избавить человечество от страданий? Само собою понятно, что это избавление нужно понимать не как внешнее избавление от внешних скорбей, – такое избавление было бы избавлением не от всех скорбей. Нельзя представить жизни человечества ни в какое время, когда бы она была свободна от всяческих скорбей; никакая наука до сих пор еще не нашла способа для того, чтобы избавить человечество от его страданий; они – своего рода закон, который лежит в глубине природы человеческой. Следовательно, когда Иисус Христос изображает свою миссию так, что Он пришел освободить человечество от его страданий, это заставляет нас отыскать другую точку зрения на этот предмет. В самом выражении пророка Исайи: посла Мя исцелити сокрушенныя сердцем, показывается, что здесь должно разуметь не одно внешнее освобождение от внешних страданий, а основной закон, лежащий в глубине человеческой жизни. Эта мысль наводит на особенные стороны предмета, которые имел в виду Христос. И мы видим, когда Он осуществлял свою миссию, – миссию избавления от страданий, то никогда не ограничивался одними внешними сторонами, но всегда при этом соединял и внутренние стороны. Словом сказать, здесь идет речь о страданиях человечества преимущественно моральных. Если даже будем смотреть на страдания, как на обстоятельства, касающиеся как бы одной внешности, то увидим, что и в этом случае они имеют моральный характер уже потому, что всегда страдает нравственное существо, которое не может страдать внешне, не страдая внутренне, и самый опыт свидетельствует, что страдания от внешних болезней всегда соединяются более или менее с моральными причинами, так что эти причины предполагаются страданиями; нравственные повреждения приводят человека к внешним несчастиям – нищете напр., а нищета к таким действиям нравственным же, которые несообразны с достоинством человека. Во внешних страданиях всегда есть сила, от которой главным образом зависит их тяжесть. Эта сила – сила моральная, это – то глубокое чувство, по которому человек сознает себя как будто несправедливо страждущим, которое тяготит его и заставляет признавать, что внешние страдания действуют неотразимо на его внутреннюю моральную сторону, которое убивает в нем дух, отнимает самодеятельность: эта-то моральная сила внутренних страданий человечества придает особенную тяжесть его внешним страданиям; это – яд, сокрытый во всех внешних страданиях. То или другое внешнее страдание еще можно было бы перенести благодушно, но эта внутренняя сила и малые страдания делает невыносимыми. К этому нужно прибавить и то, что эти неизбежные условия жизни человеческой – страдания всегда как будто унижают человека в глазах других людей, справедлив или несправедлив этот взгляд сам по себе – это другой вопрос. Но несомненно то, что такое понятие существует, человек чем больше подавлен несчастиями, тем больше в своих глазах и в глазах других теряет свое достоинство. Вот эта-то моральная основа страданий человечества, этот-то их внутренний характер, эта-то внутренняя сила их и составляет предмет миссии Спасителя.

Каким образом, спрашивается, при таких условиях могло быть освобождено человечество? Ясно, что при этих условиях человек мог освободиться от своих несчастий в жизни не иначе, как если будет отнять этот нравственный характер от его страданий, если будет подавлена эта внутренняя сила, словом сказать, когда он удалит от себя эту нравственную почву, на которой возрастают бедствия человека. Ясно, никакой человеческий ум разрешить этой задачи не мог и не может. Этот вопрос можно решить, только перестроивши всю жизнь человека, преобразовавши, так сказать, человека; надобно, чтобы человек нравственною силой стал выше этих условий жизни; в таком только случае они действительно могут потерять всю ядовитую свою силу и свои жестокие для него последствия. Далее нужно признать, во-первых, что при таких условиях человеческой жизни, над последнею тяготеет какой-то закон, который требует, чтобы жизнь человека не иначе шла, как под такими условиями, т.е. что это закон какой-то правды, которая требует от человека, чтобы он страдал, потому что условия, под которыми он живет, заставляют его страдать, и не страдать он не может. Во-вторых, нужны такие моральные силы, которые бы возвышали его над внешними условиями; но для этого не нужно перестраивать жизни человека по той причине, что перестроить так нельзя. Следовательно, если является лицо, которое хочет помочь в этом отношении человечеству и помочь деятельным образом, это лицо должно выполнить вышеизложенные условия; оно должно отнять силу от тяготеющего над человеком закона, усилить нравственную силу, поставляющую человека выше этих условий, – одним словом должно вдохнуть в человека новую жизнь. Опять-таки надобно сказать, напрасно мы стали бы отыскивать такое лицо среди людей. Но вот мы видим, является лицо и берет на себя решение этой задачи так: оно с одной стороны хочет удовлетворить правде, с другой – сообщить человечеству новую жизнь – проповедати лето Господне приятно. Само собою понятно, что Спасителю не иначе можно было удовлетворить этой правде, как под условием, если Он сам в Своей личности будет выше этого закона, – это высказал сам Спаситель, когда по приведении места из пророка Исайи заметил: всяко речете ми притчу сию: врачу, исцелися сам (Лк. 4:23). Естественно было людям того времени сказать: «как ты можешь избавить человечество, когда сам человек; не лучше ли тебе подумать о себе, чем брать на себя такое дело? Однако ж, избавление человечества, совершенное Иисусом Христом, было возможно, потому что лично Он был выше этих условий, сам лично Он не подлежал суду этой правды; Он, удовлетворяя ей, сам принял на Себя страдания, на Свою душу принял всю тяжесть всевозможных страданий человечества; Его страдания были только внешним выражением тех страданий, какими внутренне страдал Он за человечество.

Другое условие для избавления человечества, это – чтобы была вдохнута новая жизнь. Это Иисус Христос выполнил тем, что действительно Своим учением и полнотою жизни, которую носил в Себе самом, провел в человечество струю этой новой жизни. Эго высказалось в том, что христианство дало человеку такие моральные силы, которые ставят его выше всех внешних условий, – тогда как до христианства это было невозможно и немыслимо. В христианстве следующий факт общеизвестен: человек страдает при самых неблагоприятных условиях, но силой духа своего он стоит выше собственных страданий. И в этом отношении человечество чрез Иисуса Христа получило действительную свободу, как Он прямо выразил это, когда сказал: посла Мя отпустити сокрушенныя в отраду; надобно разуметь здесь ту высшую моральную свободу, которую ничто не может стеснить. Отсюда вытекает и тот взгляд на человечество, по которому внешние страдания, – как бы они ни были велики, – нисколько не уничижают его. Нищий прокармливается крупицами, падающими со стола богатого; этот нищий нисколько не ниже богатого. Равным образом и другой страждущий человек, какие бы ни были его страдания, – заключен ли в тюрьму, изгнан ли, осужден ли судом как бы по справедливости, – эти страдания не уничтожают в нем человеческого достоинства. И очень может быть, человек, презираемый в среде людей, по силе нравственной может быть выше тех, которые презирают его. Таким образом, миссия Иисуса Христа, выражаемая в том, что Он пришел проповедати лето Господне приятно, можно сказать, касается самого важного вопроса в жизни человечества, потому что это – вопрос о достоинстве человека.

После этой беседы с народом в синагоге, Иисус Христос отправился к озеру Геннисаретскому, и здесь на берегу его призвал к Себе двух апостолов, потом еще двух из мытарей (Лук. 5:1–11; Мк. 1:16–20). В этом событии обращает наше внимание, прежде всего то, что первые последователи Спасителя, ученики Его, были избраны из самого простого звания, из людей, нравственная жизнь которых была чужда всего искусственного. Очень понятно, что самая простота нравов, свойственная этого рода жизни, имела много привлекательного для Иисуса Христа. В избрании Иисусом Христом учеников из такой среды можно находить черты, глубоко характеризующие Личность самого Спасителя. Нельзя думать, чтобы ученики Иисуса Христа, эти простые души, были единственным убежищем для христианства; нельзя думать, чтобы религия христианская не была доступна людям образованным; нельзя думать, будто религия христианская свойственна только неразвитым. Правда, есть в христианской религии стороны, которые более родственны простым людям; но здесь, в избрании Иисусом Христом учеников из простого народа, видится другая более широкая причина: история показывает, что перевороты совершаются посредством простых сил; какие бы ни были эти перевороты – гражданские, религиозные, или нравственные, все они большею частию совершаются простыми людьми. Цари совершают перевороты, но при этом действуют все-таки люди простые. Причину такого явления отыскать нетрудно. Для дела великого, глубоко проникающего в жизнь человеческую, для такого дела силы несвежие, испорченные, жизнь искусственная или закоренелая в своих застарелых понятиях и нравах, – такая жизнь и такие силы не годятся для него; чем тяжелее работа, тем должны быть свежее и крепче силы. Таким образом, и переворот, который Христос пришел совершить, должен был совершиться посредством свежих сил. И чем этот переворот шире, тем проще и крепче должны были быть и избранные Им силы. Таким образом, легко можем представить следующее: таких сил Христу нельзя было отыскать среди образованного народа, или на вершинах жизни гражданской. В высших слоях общества, современного Христу, напрасно были бы поиски за жизнию, полною таких сил; там порча простиралась на все. Если где жизнь была неиспорчена, то это в низших слоях общества. Потом, если будем рассматривать самое существо христианства и тот переворот, который оно должно было произвести, то увидим, что деятелями должны были быть люди простые. Здесь первое, что́ представляется, это – глубина учения. Казалось бы, чем шире и глубже учение, тем ум для восприятия его должен быть развитее. Но это в обыкновенных вещах. Здесь же ум развитый не мог воспринять собственно ничего в первую пору, здесь ум только боролся бы с христианством. Мы знаем, что в другое время, при других обстоятельствах, умы образованные вели упорную против христианства войну. – Почему же простые умы требовались самым существом учения христианского? Потому, что это учение от тех, которые хотят принять его, требует от начала до конца веры. Вот то начало, которого не могут усвоить умы развитые, а ум простой легко может восприять его, ибо он не имеет настолько способов и средств, чтобы бороться с христианством. Начало веры сродно самым простым воззрениям самых простых умов. Так было не только в начале христианства, но и в течение всего времени, пока существует христианство.

Во-вторых, что́ далее здесь представляется, это – нравственная сторона христианства. Христианство заключает в себе такие добродетели, как смирение, кротость, любовь, самоотвержение и др. Это такая сторона, которая уму развитому не может быть так доступна, как уму простому. Образование всегда предполагает в человеке самоуважение и самолюбие, – а это такие понятия, которые нелегко подчиняются религиозным понятиям и требованиям. В низшем сословии, в силу его малых преимуществ, христианство могло найти удобную почву для себя. История христианства подтверждает это. Существо христианства состоит в поклонении Богу духом и истиною. И это доступно только сердцу простому, только простое сердце может возноситься до той высоты, какой требует христианство. Напротив, дух искусственно развитый не так легко может возноситься, – он легче и скорее обращается к себе самому и ищет в своих средствах и способах решения вопросов жизни. К этому нужно прибавить, что христианская религия по самому своему направлению такова, что ее можно назвать религию людей бедных, незнатных, несчастных, униженных, вообще таких людей, которые далеки не только от искусственных преимуществ, но и далеки от обыкновенных утешений жизни. Не то это значит, что направление христианства исключительное, но самый дух его таков, таков внутренний его характер, как и Сам Спаситель изобразил это, когда представил Себя посланным для всех несчастных в мире. Мы можем вывести теперь и те последствия, которые отсюда сами собой вытекают, – именно можем представить, как христианство, обращаясь к этим низшим слоям общества, к этим простым душам, этим самым обращением поставляло слои общественные на такую высокую степень, на какую никакой ум, никакой закон не мог поставить их. Это было нравственное возвышение человечества. Призванием простых людей к распространенно христианства, можно сказать, непосредственно решался вопрос о жизни общественной. Иисус Христос этим показывает, что и простой народ в жизни человечества должен иметь обширные права на жизнь нравственную; Он показал также, что народ простой может выходить и на общественную деятельность. Можно при этом только удивляться, каким образом эти вопросы, решенные на первых страницах Евангелия, стали принадлежностью только нашего времени? Причина этому простая – люди предшествовавшего времени не озаботились изучением этих страниц Евангелия. Эти страницы постигались только церковью, она с первых пор взяла под свое покровительство народ, но потом самим же народом все это было забыто, заброшено и подавлено... Христос к проповедованию Своего высочайшего учения призвал простых рыбаков. С этой стороны, рассуждая об основных чертах христианства, мы можем прийти к тому заключению, что народная масса составляет первую его почву, а отсюда всегда составляла и будет составлять всю его силу. И мы видим, что масса народная своею нравственною, духовною силою решала самые важные вопросы христианства. Так на первых порах, когда церковь была в бедствующем положении, сила, поддерживающая ее, приходила от народа. На вселенских соборах находились представители верующего народа. Знаем также, что и при разделении церквей один народ противостоял козням пап и решал тогдашние вопросы. Так, переходя к нашему времени, когда религия христианская со всех сторон подвергается всевозможным нападениям, видим, что все эти нападения со стороны ли науки, или образованного общества, ничего не значат пред народной массой; народ составляет неодолимую силу христианства. И даже нельзя не улыбнуться, когда видишь, что ум образованный оказывается настолько наивен, что иногда одною книгою хочет уничтожить христианство. Если бы даже все образованные умы сомкнулись в одну нераздельную армию с целью идти на церковь, тогда с другой стороны восстанут неисчислимые армии народа, и эти армии уничтожат первую не оружием науки и даже не физической силой, а победят неотразимою нравственною силой. Эта сила в массе во всяком случае останется непобедимою. Можно предполагать и даже за верное полагать, что вопросы христианства, теперь разрабатываемые наукою, не будут решены ни ею, ни умами политическими, но за разрешением их обратятся к массе народной; народ будет призван решать эти вопросы, как он был призван решать вопросы о разделении или соединении церквей.

Таким образом, то, по-видимому, очень простое обстоятельство, что Иисус Христос набрал Себе учеников из простых людей, если хорошенько анализировать его, оказывается имеющим громадное значение.

Указав, что Иисус Христос избрал. Своих учеников из среды самых простых людей, чтобы призвать на великое дело силы свежие, что эти простые силы нужны были не для начала только распространения христианства, но что, представляя собою массу, они составляют внутреннюю нравственную силу христианства, и что, как масса, они противостояли всем враждебным силам христианства, мы подтвердим это истopиeй христианства. Так для принятия христианства тогдашние образованные народы, римляне, оказались несостоятельными и были призваны малоазийские народы, потом племена славянские. В настоящее время, когда европейские народы, посредством цивилизации, свои внутренние силы более и более подвергают порче, призываются опять свежие народы – в Китае, где уже много христиан.

После того, когда Христос избрал в Свои ученики рыбарей, на пути заметил мытаря и призвал его к Се6е одним словом (Мф. 9:9–13; Мк. 2:13–17; Лк. 5:27–32). И когда новопризванный принял Христа в свой дом, весь дом его был наполнен мытарями. Известно существовавшее в то время понятие о мытарях, и понятие по тому времени справедливое, почему фарисеи не упустили случая и на этот раз упрекнуть Христа. На упреки их Иисус ответил, что Он пришел исцелить не праведных, а грешных. Таким образом, к тем элементам, которые положены Им в христианстве, присоединяется новый элемент: христианство – это религия для грешников, в нем призываются к обновлению силы испорченные: не приидох призвати праведных, но грешныя в покаяние (Лк. 5:32). Призвание мытарей не было одним внешним и случайным фактом; в этом факте обнаруживалось, что религия христианская заключается не в одном догматическом учении, и не в одних нравственных правилах, а в себе самой заключает и моральную силу, которая действует не только на непросвещенный ум, но действует и на испорченное сердце. Этой силой она и возрождает. Рассматривая христианство с этой точки зрения, находим в нем новую характеристическую черту, которая в свою очередь характеризует Личность самого Спасителя.

Обращаясь к человеку, религия проникает до самой его глубины, и если находит в нем такие силы, к которым может привить свои элементы, человек является новым, возрожденным. Без сомнения, эта возрождающая сила христианства сперва заключалась в Личности Спасителя, наполняла Его, и из Него непосредственно действовала на других. Потом эта возрождающая сила заключается в самом существе христианства. Факты обращения людей к христианству подтверждают эту истину. При этом все зависит от того, как люди будут пользоваться этою силою, насколько окажутся достойными ее проводниками и как будут воспринимать ее. В чем состоит эта сила и как она проявляется? Этот вопрос, по своей глубине трудный для решения, решили фарисеи и книжники, сами того не сознавая. Когда Иисус беседовал с мытарями, они сказали, – это друг мытарей и грешников – яко с мытари и грешники яст и пиет (Мк. 2:16). Этим они решили вопрос. Христос есть действительно друг грешников, и в глубине христианства лежит это начало, начало дружбы ко всем грешникам.

Орган, посредством которого действует возрождающая сила, это – любовь, та любовь, которая была отличительною чертою Спасителя и которая составляет основу христианства. Если бы мы стали анализировать любовь даже по одним психическим ее свойствам, не подводя под высшие начала христианства, то нашли бы, что в ней та сила, которая действует на человека сильнее меча, потому что ее действия, всегда живительны, становятся неотразимыми, когда присоединяется к ней элемент христианства. Сила любви в самом отъявленном грешнике пробудит чувство человеческого достоинства. Когда требуют от грешника дела трудного, для выполнения которого у него не хватает сил, то от этого грешник делается упрямее, потому что он видит здесь одно неосуществимое требование. Но когда обращаются к нему не с укором, не с требованием, а с одною любовию, то очень понятно, если любовь возбудит в нем чувство собственного достоинства и скрывающаяся в нем искра новой жизни воспламенится, и таким образом нет ничего удивительного, если он преобразуется и станет новым человеком. Как в Личности Христа Спасителя, так и в целом христианстве, мы видим это возвышенное и возвышающее начало человечности. Христос, когда обращается к человеку, прежде всего, старается видеть в нем человека, его внутреннюю сторону; и на почве человечности, своим непосредственным влиянием, сеет семена новой, лучшей жизни. Отсюда неизбежный вывод: в жизни христианства успехи могут совершаться и быть совершенны только в том случае, когда со вне бывают усиленные воздействия на человека, и когда эти воздействия ударяют на внутреннюю его сторону, – обращаются к человечности. А отсюда новое заключение: Иисус показал нам, что в деле нравственного возрождения, которое должно совершать в мире христианство, возрождающая сила должна быть обращена не на выдающиеся лица, но на те слои жизни, где воздействия ее более всего могут быть сильны, – это слои простого народа. Разумеется, если бы кто из современников Христа спросил Его: – к кому удобнее обратить такое высокое учение, как Его, для восприятия которого требуются характеры нравственные и возвышенные, как не к лицам с таким высоким характером? – то Иисус, как показывают Его действия, ответил бы отрицательно! Сила и высота христианского учения более всех доступны простому народу. Поэтому, если христианский проповедник хочет проповедовать христианство, и хочет, чтобы оно прочно утвердилось в известном народе, ему надобно обращаться с проповедью не к личностям каким-нибудь отдельно стоящим от народа, а к массе народной, и должно стараться утвердить сначала ту почву, которая должна воспринять в себя и возрастить потом семя евангельского учения.

После избрания апостолов, Иисус Христос говорил нагорную беседу. Эту беседу правильнее назвать общечеловеческою, потому что в ней излагается общечеловеческая нравственность. Содержание этой беседы известно. В ней Иисус Христос дает понятие о том, что́ должно называть добродетелью человека: – Он выражает это в форме ублажения людей смиренных, нищих духом, плачущих, кротких, алчущих правды и гонимых за правду, милостивых, мир творящих и с чистым сердцем (Мф. 5:1–13). С первого раза уже видно, что эта мораль выходит из ряда обыкновенных человеческих учений; до Него никто не говорил об ублажении людей смиренных, униженных обществом и гонимых. С понятием о добродетели обладавшие в то время высшим развитием народы – греки и римляне представляли всегда поступок, который сам по себе уже носил элемент славы и доблести, как подтверждают самые названия у них добродетели, – άρετή и virtu значат и добродетель и гражданская доблесть. Далее, необыкновенность этой беседы содержится и в том, что Иисус Христос, как видим, перечисляет виды добродетели не исключительно из жизни общественной, гражданской; у Него человек рассматривается не только как гражданское общество, или как принадлежность этого общества, напротив, в этой беседе Христос обращается почти исключительно к внутренней жизни человека, к глубине его духа. Здесь Он находит почву для укоренения и развития христианских добродетелей. Мало этого, эту почву Он представляет не в возвышенном, а униженном виде, и когда эту почву мир нравственный переносит во внешний мир, здесь Он не соединяет добродетели с счастьем и славою, но указывает ее в несчастном и страдальческом виде, так как здесь – в мире человек не самостоятельно и не свободно, не сам собою развивает в себе добродетель, а в борьбе с обстоятельствами и при непрерывном перенесении страданий. И такое учение Иисуса Христа о добродетели по своему характеру вполне соответствует Его личному призванию, по которому Он пришел исцелити сокрушенныя сердцем, проповедати пленным отпущение и слепым прозрение (Лк. 4:18), исцелити всяк недуг и всяку язю в людех (Мф. 4:23). Но как ни необыкновенным может казаться это учение, тем не менее, внимательное рассмотрение его должно показать, что в основе такого учения лежит чистая истина: моральная, свойственная человеку, жизнь именно такова, и нельзя иначе представлять ее, как в таком виде, в каком Он представляет ее здесь. Иисус Христос обращается к духу человека, в нем указывает корень добродетели; никакое определение, сообщаемое со вне, не укоренит ее, если не будет ее основания в человеческом духе. Потом мы замечаем, что Иисус Христос относит к разряду добродетелей по преимуществу кротость, смирение и нищету духовную. И это как ни может казаться странным, но так должно быть. Известно по общечеловеческому опыту, что жизнь наша в своем целом составе есть одна непрерывная борьба сил и стремлений в нас самих, борьба с внешнею обстановкой, со всем, что сопровождает нас от колыбели до могилы. Следовательно, и добродетель истинная должна быть отпечатком этой борьбы, должна быть сама по себе подвигом, подвигом свободным или борьбой. А отсюда, естественно, она получает характер стесненный, трудный, неблестящий; стало быть, по необходимости кроткий и смиренный. Добродетель по внешности своей как бы ни казалась блестящею, но без этого характера она не есть истинная, потому что для такой добродетели, блестящей, нет в человеке почвы. Отсюда объясняется и то, почему Иисус Христос относит к разряду добродетелей страдальческие подвиги, ибо борьбу нельзя иначе представить, как в форме бо́льших или меньших страданий. И как во внешней борьбе человека вся доблесть приписывается тому, кто одерживает победу, а не тому, кто боролся и не выдержал борьбы, так точно и в мире нравственном, только борющийся до конца и поборающий получает спасение. Впрочем, нужно ценить и самый подвиг, потому что он есть тоже добродетель. Таким образом, учение Иисуса Христа о нравственном достоинстве человека, его добродетелях, совершенно соответствует основным идеям нравственного совершенства.

Можно предложить еще вопрос: если добродетели, ублажаемые Христом, истинны сами по себе и нравственно высоки, то какой плод от них для мира? Если вся добродетель состоит в кротости и смирении, плаче и страдании, то такое учение не угрожает ли остаться бесплодным для земной жизни человека? Что́ толку – только страдать и терпеть? Этого рода добродетели: добродетели терпящие, заключают в себе необыкновенную силу. Никогда нельзя смотреть на них в человеке, как на одно отрицание, как только на одни страдания, – это нравственное состояние заключает в себе огромную силу. Где человек борется до конца, там сила. Даже если бы и падал человек, но падал не в начале борьбы, а в конце от изнеможения, и в таком случае должно смотреть на него, не как на бессилие, а как на силу. Борьба есть такое явление, во время которого сила сама себя необходимо проявляет и узнает. Следовательно, нельзя думать, будто Иисус Христос обрекает мир на какое-то нравственное бессилие, напротив, Он вызывает и возвышает моральные силы человека. Даже больше можно сказать, самое нравственное возрождение человека было бы невозможно, если бы не предшествовала ему борьба; борьба и страдания неизбежно обусловливают возрождение, подобно тому, как физическое рождение человека всегда предшествуется болезнями жены. Тем более нельзя видеть в ублажении Христом смиренных и терпящих призыва человечества к нравственному бессилию, что Иисус Христос не просто одобряет страждущих, но обещает им и положительную награду. И это не есть одно утешение, но обещание положительного удовлетворения. Это удовлетворение относится не к одному внешнему воздаянию на суде, но оно уже явилось с пришествием Христа на землю и проявляется теперь во всей жизни христианства.

Если бы ублажение людей было только обещанием, тогда не было бы опоры для страдальцев. Нельзя разуметь под ублажением, как мы сказали, и одного удовлетворения внешнего. Что же еще должно разуметь под ним? Здесь указывается на чувство удовлетворения в самом духе, пропорциональное его страданиям и внутренним потрясениям. И это удовлетворение, прежде всего, явилось с пришествием Христа на землю в высшем развитии духовной жизни человека; это возвышение духа человеческого, эта свобода христианская – вот что составляет удовлетворение. И это удовлетворение не есть что-нибудь законченное, принадлежащее одному только времени – первым дням или годам христианства; нет, – оно развивается и расширяется постепенно вместе с самым христианством, ибо нужно, чтобы человек сам вырабатывал его, нужно, чтобы человек сам почерпал его из недр христианства. И мы видим, что это удовлетворение не предположение, а действительная сила. Видим напр., как мученики, эти смиренные, в борьбе с язычеством утвердили христианство, и как они сами нравственно, духовно овладели миром; видим, как кротость христианская в лице людей, унижаемых обществом, лишенных прав, кротких, хотя с величайшим трудом, но, тем не менее, торжествовала и торжествует, – эти люди действительно получают наследие и на земле, т. е. права человеческие и гражданские. И если мы видим теперь только исполнение сего, то это свидетельствует лишь о том, какую борьбу человек должен был вести с миром и как несокрушима сила христианства. Видим, как оправдывается также самым делом и удовлетворение алчущих и жаждущих правды: с христианством самое понятие о праве более и более развивается и, тем более что нам положительно открыта высшая правда в Евангелии; нам только остается сообразоваться с нею. Если же мы и не видим полного достижения ее, то это с одной стороны показывает только всю широту откровенной правды, с другой – то, как укоренилось в человеке неправильное, языческое греко-римское понятие о ней. За всем тем, в этом учении Иисуса Христа, в ублажении людей открывается тот весьма важный принцип, который вне христианства был не только неизвестным, но и немыслимым; разумеем поставление добродетели вне зависимости от внешнего мира. До христианства добродетель стояла в связи с внешним миром, и судьба ее зависела от него. Возражают, что человеку несчастному нельзя быть счастливым; самое несчастие, говорят, располагает человека к злу. Но это ложно, потому что опирается на ложном основании, – существо добродетели должно быть духовное, и, следовательно, должно быть независимо от материальных условий. Да и какая добродетель там, где человек определяет свою деятельность внешними условиями? Такая добродетель не тверда, не возвышенна. Того человека нельзя назвать нравственно свободным, которого деятельность подчинена внешним условиям. И добродетель только та возвышенна, которая нравственно свободна. Отсюда ясно, как ошибаются те, которые добродетель поставляют в зависимость от внешней жизни человека.

Иисус Христос назвал блаженными плачущих, нищих духом и смиренных. Возникает новый вопрос: если достоинство людей состоит в страданиях, то нужно ли после этого иметь нравственный положительный закон, нужно ли давать правила, напр. плачущим, когда они блаженны уже потому, что плачут? Этот вопрос предвидел сам Иисус Христос, поэтому Он далее вслед за блаженствами и говорит: да не мните, яко приидох разорити закон или пророки: не приидох разорити, но исполнити (Мф. 5:17). Следовательно, закон нравственный Моисеев должен оставаться во всей своей силе. Но другой вопрос: как согласить с этими условиями – плакать и страдать – самый закон? Рассматривая закон Моисеев, мы видим, что при всей его точности в нем есть недостатки: – он весь состоит из заповедей отрицательных – не сотвори себе кумира, не убий, не укради, не прелюбодействуй. Очевидно, он не удовлетворителен, в нем нет положительного. Другой недостаток тот, что он касается преимущественно внешней жизни человека – общественной и церковной; но ведь за этою областью скрывается необъятная область духа. Поэтому совершенный законодатель был бы тот, который, более углубляясь в жизнь внутреннюю, замечал бы в ней самые стремления и уже по ним определял бы свои правила. Еще нужно, чтобы он не поставлял человека только во внешние пределы, а, напротив, дал способы освободиться от оков внешних предписаний, не с целью разрушить их, а с целью возвысить до их духовного начала.

Закон Моисеев нравственный неудовлетворителен, но как Сам Иисус Христос смотрел на него и относился к нему, – считал ли нужным отменить его, или вместо этого дал ему только новое приложение? Он пришел не разорить закон, а исполнить, даже больше – из этого закона, Он Сам высказал, ни одна черта не должна быть утрачена: аминь глаголю вам: дóндеже прейдет небо и земля, иота едина или едина черта не прейдет от закона, дóндеже вся будут (Мф. 5:18). Еще более Он усиливает значение Моисеева закона, когда говорит, – если кто разорит едину малую заповедь этого закона и научит тако человека, мний наречется в царствии небеснем (Мф. 5:19). Далее, применяясь к обстоятельствам того времени, когда фарисеи и книжники придавали закону свой смысл, Он говорит: чья праведность не превысит праведности их, те не внидут в царствие небесное (Мф. 5:20). Следовательно, Иисус Христос не намерен был отменять нравственный закон Моисеев. Если же так, то какой смысл Он придал Моисееву закону?

Какой нравственный закон нужно считать хорошим? В законе Моисеевом мы видим правила отрицательные, внешние, и не видим в нем задатков для нравственного развития человека, – правил, в которых человек мог бы найти для себя положительное руководство. В этом-то смысле он и не мог восстановить и спасти человека, что ясно усматривается на народе еврейском, – он остался неподвижен в нравственном отношении при всех своих чудных судьбах. Сравнивая нравственность дохристианскую с нравственностью христианскою, мы можем определить, какой закон может назваться совершенным. Это – закон, прежде всего, неотрицательный. Давать отрицательные правила – это все равно, что говорить напр. путешественнику: не ходи туда и туда, а куда? – не говорить. Этот закон, далее, не должен быть внешним, потому что главная и существенная жизнь наша есть внутренняя жизнь; внешний закон только раздвоит человека; внешние предписания даже хуже отрицательных, потому что они только обольщают человека, обманывают, представляя ему внешние картины жизни. Этот закон не должен быть и одним гражданским предписанием, ибо общественная жизнь слагается из индивидуальностей, характер которых, прежде всего, и должно руководить и воспитать. Хороший закон должен дать правила, которые должны быть основой, семенем, которому должно возрасти в человеке, он должен быть только пособием, а не безусловным правилом, которого человек не может преступить. В этом случае знаменательны слова Иисуса Христа, высказанные устами апостола Павла: праведнику закон не лежит (1Тим. 1:9). Когда человек до того возрастет духовно, что сам становится указателем для своей нравственной жизни, ему закон не нужен, как не нужна для ученого грамматика. Наконец, хорош закон тот, который должен сделать человека свободным, господином своих поступков, сделать, чтобы человек делал добрые дела не потому, что закон ему предписывает, а сам по себе.

Требуя таких условий от хорошего закона, мы не можем ожидать, чтобы такое законодательство явилось от земли. Если же оно есть здесь, то оно должно быть по своему происхождению вышечеловеческое. Хороший законодатель должен быть не только хорошим моралистом, но и хорошим философом и психологом, должен знать стремления духа, чтобы дать ему удовлетворительный закон; без этого условия, когда закон не соответствует внутренней природе человека, он уже недостаточен, и падает сам собой, как это и подтверждают законы многих законодателей.

Иисус Христос, сказали мы, не отвергает Моисеева закона, а напротив придает ему все значение. Но это после того, что мы сказали о законе Моисеевом, может показаться странным – недостаточному Верховный Законодатель придает все значение? За разрешением этого кажущегося противоречия обратимся к Самому Спасителю. Посмотрим, как Он относится к Моисееву закону и объясняет его. В законе сказано: не убиеши: иже бо аще убиет, повинен есть суду, а Он говорит: кто скажет даже худое слово брату своему, тот подлежит суду: всяк гневаяйся на брата своего всуе, повинен есть суду: иже бо аще речет брату своему: рака, повинен есть сонмищу: а иже речет, уроде: повинен есть геенне огненней (Мф. 5:22). За одно худое слово – вечное осуждение! Прежде всего, при анализе этих изречений, является вопрос: Иисус Христос высказываемые Им правила находит ли в самом законе, или изрекает их от Себя? При их противоположности Моисееву закону, можно было бы согласиться на последнее, но на самом деле не так; Он только толкует Моисеев закон. По закону человеческой природы: внешнее действие есть выражение внутренней жизни, и наоборот, – мысль человека, чувство есть уже и дело, иначе нельзя понимать жизни человеческой. Сказано в законе: не убий. Убийство, прежде всего, зарождается в мысли и чувстве, оно должно совершить целый период жизни внутренней, чтобы потом уже выразиться вовне. С другой стороны, по чувствительности нравственной жизни человека часто одно слово само по себе бывает убийственно. Поэтому нельзя сказать, чтобы Иисус Христос выдавал новые правила, которых не было в законе Моисеевом, – Он только раскрывает смысл последнего, или лучше – всю глубину тех правил, которые изложены в законе.

Древним было сказано: не прелюбы сотвори, а Иисус Христос говорит: всяк, иже воззрит на жену, ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею в сердце своем. Нужно при этом различать преступление, совершаемое чисто от внутренних, чувственных побуждений, от преступления, совершаемого по внешним обстоятельствам. Чувственные побуждения лежат в организме человека, имеют свой закон, но закон не настолько неизбежный и необходимый, как у животных, у которых все необходимо, всему свое время и мера; не так у человека: у него как будто этих ограничений строго не существует, для него эти чувственные побуждения не могут быть строго определены, очевидно, потому, что он состоит не из одной чувственной природы; в своем разуме и нравственной идее он носит те условия, которыми должны быть подчинены чувственные побуждения. А отсюда ясно и то, что нравственный суд не должен преследовать одно внешнее преступление; с другой стороны – то, что чувственные побуждения так сильны в человеке, что если они не совершенно бывают подавлены в нем, то много вреда наносят нашей нравственной жизни. Во избежание вреда от них, необходимо подчинять их самым строгим условиям нравственной жизни. Вот почему Иисус Христос, говоря о преступлениях внешних, переносит суд в глубину духа человека; если человек, подчиняясь чувственным побуждениям, только посмотрит на жену, с вожделением, он уже преступник. Это верно и психически: внутреннее явление есть тоже акт. Уча так, Иисус Христос есть уже не только совершеннейший моралист, но и совершеннейший психолог. Как совершается преступление – по одной ли инициативе собственно духа, или вместе и по внешним впечатлениям? Коли оно совершается и по впечатлениям, то и тогда человек не менее виноват. Правда, нельзя сказать, чтобы человек, действующий по впечатлениям, был свободен; но он не должен подавляться внешними впечатлениями, он должен быть независим от них. С этой точки зрения можно понять всю глубину Иисусова изречения: аще око твое десное соблажняет тя, изми е и верзи от себе: уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну огненную. И аще десная твоя рука соблажняет тя, усецы ю, и верзи от себе: уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну (Мф. 5:29–30). Он смотрит на человека с нравственной точки зрения, человек должен быть свободен, не должен поддаваться внешним впечатлениям, несмотря на их силу; свободой он должен стоять выше их, выше всего.

Далее говорит Спаситель: речено же бысть: яко иже аще пустит жену свою, да даст ей книгу распустную (даст ей разводную). Аз же глаголю вам: яко всяк отпущаяй жену свою, разве словесе любодейнаго, творит ю прелюбодействовати: и иже пущенницу поймет, прелюбодействует (Мф. 5:31–32). Положение и значение женщины в древнем мире известно – тогда было лучше для нее уйти из семьи, где муж был деспот, чем оставаться в ней, тогда не было нравственного взгляда на состояние супружества; но когда христианство раскрыло нам супружеское состояние, как состояние нравственное, тогда очевидно должны были измениться и условия его существования. Вот почему Иисус Христос и говорит, что супружество дотоле не может быть расторгнуто, доколе существует нравственное начало и нравственный союз, который может быть разорван только чрез нарушение супружеской верности. Вот почему Христос запрещает давать разводную, когда не бывает еще нарушена эта верность, когда еще не расторгнут нравственный супружеский союз; и если муж даст разводную жене без прелюбодейного повода с ее стороны, то он делает этим то, что она по необходимости впадает в прелюбодейство.

Речено бысть древним: не во лжу кленешися, воздаси же Господеви клятвы твоя. Аз же глаголю вам, – продолжает Иисус Христос, – не клятися всяко: ни небом, яко престол есть Божий: ни землею, яко подножие есть ногама Его: ни Иерусалимом, яко град есть великого Царя. Ниже главою твоею кленися, яко не можеши власа единого бела или черна сотворити. Буди же слово ваше: ей, ей: ни, ни: лишше же сею, от неприязни есть (Мф. 5:33–37). И здесь, при внимательном анализе, не трудно видеть глубину нравственного основания, на котором Он основывает клятву. Клятва бывает по случаю отсутствия доверия, а недоверие есть нравственный недостаток. Человек клянущийся как бы так говорит: «Если ты не веришь мне, то поверь этому предмету, который ставлю я вместо себя». Но очевидно мы не можем распоряжаться небом, – оно не наше; равным образом ни землею, ни головой своей, когда ни одного волоса мы не можем изменить. И самое лучшее, по мысли Иисуса Христа, по отношению к клятве – это то, если бы клянущийся мог своею жизнью, личностью убеждать всех, что его жизнь, дело, слово – истина.

Слышасте, яко речено бысть: око за око, и зуб за зуб. Аз же глаголю вам не противитися злу: но аще тя кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую (Мф. 5:38–39). Мы замечали прежде, что Моисей, когда изрекал нравственные правила, имел при этом в виду жизнь общественную, гражданскую. Поэтому и постановления его, прежде всего, надобно разуметь в смысле гражданском. В жизни гражданской возмездие необходимо; законы гражданские имеют в виду определить это возмездие в строгих границах, и Моисей, как видим, хочет определить возмездие точно и строго: «Если другой делает тебе зло, и ты считаешь его незаслуженным, делай ему возмездие и настолько, насколько он сделал тебе зла, не более», – ибо далее Моисей замечает: «если ближний не повредил тебе члена, – ничего не сделал, и ты не должен делать ему возмездия». Если, однако же, посмотреть на эти постановления с точки зрения чистой нравственности, то они окажутся несправедливыми, ибо для меня несправедливо делать зло другому потому, что он мне причинил зло. Никто не может обязывать меня делать зло. Здесь нет места и строго нравственному вменению, – нравственное вменение падает только на человека, причинившего зло; здесь же зло, которое делает один, вызывает и другого на зло. И, следовательно, закон, который позволяет делать зло за зло, сам себя подрывает: зло, таким образом, является в удвоенной степени. Очевидно также, такие постановления не могут иметь для человека и хороших последствий; платить злом за зло, с точки зрения чистой нравственности, – это значит усиливать зло.

Не так посмотрел на этот предмет Иисус Христос: Аз же глаголю вам не противитися злу, – т. е. не действуйте против зла тем же оружием. Это изречение выражает самый глубокий и чисто-нравственный закон. Нравственное достоинство человека требует свободы; нравственная свобода требует независимости человека от зла. А где свобода человека, когда он должен платить злом за зло? Я не обязан делать зло потому только, что мне делают зло. В Моисеевом законе нравственная свобода подрывается в самом корне. Кто ударит тебя в ланиту, подставь ему другую, – говорить Иисус Христос. И напрасно мы стали бы думать, что Он, говоря это, представляет человека пассивным, нравственно-бессильным; Он этим только не усиливает зла; делающему зло Он этим не дает права делать зло же. Если понятие о нравственности основано только на внешних отношениях человечества, то такое понятие недолговечно, ибо источник нравственности – в глубине духа человеческого. Следовательно, и внешняя пассивность еще не свидетельствует о непрочной, бессильной нравственности человека, напротив, под внешним бессилием скрывается высокая степень нравственной силы, ибо какая сила духа должна быть, чтобы подставить другую ланиту под удар! Отсюда-то в учении Спасителя усматривается глубочайший принцип нравственности, которым держится в человечестве христианство, – принцип победы добра над злом.

Но каким образом будет торжествовать добро, когда позволяется заповедью Спасителя торжествовать злу? Торжество зла, а не добра, может видеться здесь только при нашем поверхностном взгляде, когда мы смотрим на это с точки зрения внешней жизни. Чтобы добро могло побеждать, для этого требуется, чтобы оно было свободнее, независимее, чтобы оно само отрешилось от зла, было совершенно само в себе, было чуждо зла. Таким образом, мы можем понять и то учение, которое высказывает Спаситель, когда говорит: любите враги ваша, благословите кленущия вы, добро творите ненавидящим вас, и молитеся за творящих вам напасть, и изгонящия вы (Мф. 5:44), т. е. чтобы побеждать в мире всякую ненависть, надобно быть совершенно добрым; мало этого, надобно, чтобы мера добра была больше в нас, чем мера зла в нашем противнике. Отсюда-то и открывается божественная чистота нравственного учения Иисуса Христа.

Из сказанного мы видим, что Иисус Христос укореняет нравственность в самом духе человеческом и направляет все учение Свое к тому, чтобы добро восторжествовало над злом. А отсюда нельзя не заключать, что учение Его и по достоинству своему и по источнику выше человеческого, оно Божественное, почему Христос и говорит, что те, которые будут жить по нему, будут совершени, якоже Отец ваш Небесный совершен есть (Мф. 5:48).

Но при этом может возникать вопрос: «Если до такой степени учение Иисуса Христа совершенно, возвышенно и идеально, то может ли оно быть осуществляемо на деле и поэтому не напрасно ли оно дано?» Этот вопрос не лишен основания, потому что, смотря на жизнь людей, нельзя не прийти к мысли, что учение Иисуса Христа едва ли может быть осуществимо целым человечеством, – оно, пожалуй, и осуществимо, но только в частностях; человечество, как мы видим, трудно освобождается от своих недостатков. Но если бы даже и так рассуждать, – если оно неосуществимо в человечестве, то отсюда еще никак нельзя заключать, что оно не нужно; потому что если мы признаем в человеке свободно-разумную сторону, то для этой стороны должен быть и всесовершенный идеал; в противном случае, пришлось бы даже стеснить или остановить развитие человеческой нравственности; потому что нельзя ведь представить нравственной жизни в пределах одних житейских правил, это уже не будет нравственность, а только житейская практика; и высшие стремления человека остались бы тогда не только без удовлетворения, но и без правильных отправлений.

Другое, что́ можно на это сказать, состоит в следующем: несправедливо называть закон евангельский лишним потому, что люди не хотят исполнить его. Что может быть проще и неидеальнее Моисеева закона: не убий, не укради, не прелюбодействуй,– но и его не исполняли; и отсюда еще не следует, что эти правила были напрасны. В деле нравственной жизни неисполнение закона не служит основанием к его отрицанию. Что же касается учения евангельского, то в нем есть особое преимущество, которого никакой закон не имеет, это не есть только учение или закон, нет, – при своей законности это есть сила, которая способна производить в человеке действие, ей соответствующее. Это доказал на Себе Иисус Христос. Чрез Божественную Личность Его, связанную с человечеством, эта сила прошла во все человечество; и хотя мы сами видим, – как учение евангельское мало осуществляется, но сила его все-таки действует. Правда, эта сила не для всякого заметна, во-первых, потому, что она глубоко таится в духовной природе человека, во-вторых, потому, что она задерживается борьбой с другими силами природы и общества, долженствующею продолжаться дотоле, доколе сила евангельского учения не восторжествует над другими противоположными ей силами. Успехи медленны, но заметны. Так напр., что́ такое современные улучшения в жизни общественной? Некоторые приписывают их простым, естественным силам человека, – но они суть не что иное, как плод нравственных начал, указанных Христом; это отпрыски доброго семени евангельского учения.

Нравственную чистоту Иисус Христос переносит и на почву религии: егда молишися, не буди, якоже лицемери... вниди в клеть твою, и затворив двери твоя, помолися Отцу твоему, иже в тайне: и Отец твой видяй в тайне, воздаст тебе яве (Мф. 6:5–6). Здесь, надо заметить, Иисус Христос религию переносит на ее настоящую почву, – во внутренность человека, в его дух. И действительно, религия, как обращение человека к Богу, должна начинаться, совершаться и оканчиваться в духе человека; этого мало, только чрез одухотворение религия приобретает силу, ибо, если бы она совершалась в одной внешности, тогда она переходила бы в формы, которые, усложняясь, только ослабляли бы ее. Религию Иисус Христос представляет, как дело совести.

Иисус Христос, отвлекая религию от внешности, и перенося ее в дух человека, говорит: когда молитесь, не будьте многоречивы, как язычники, думающие, что в многоглаголании своем услышаны будут (Мф. 6:7). Этим Он запрещает не продолжительность молитвы, а многосложность предметов молитвы. И чтобы научить правильно молиться, Он тут же дает образец молитвы: «Отче наш». В ней Иисус Христос показывает отношение человека к Богу, научает преданности воле Божией, показывает, каков должен быть дух нашей молитвы, дает совет избегать всех искушений и бедствий настолько, насколько эти бедствия могут наносить вред нравственности человека. Одно из начальных прошений молитвы Господней, состоит в прошении о наступлении царствия Божия: да приидет царствие Твое, учит молиться Христос. Здесь под «царством Божиим» надо разуметь наступление в мире такого царства, в котором ничего бы не было, кроме истины, правды и мира. В прямом же и положительном смысле надобно разуметь здесь царство Божие или осуществление плана возрождения человечества Богом. Но при этом возникает вопрос, в какой степени осуществился этот предмет молитвы, – план Божий о возрождении человека? На этот вопрос, прежде всего, должна отвечать история христианства. Что же говорит история? Надобно ожидать, что с самого начала христианства и потом этот план, хотя не вдруг, а постепенно, но осуществлялся, это мы говорим, не заглядывая в историю, что называется a priori, по требованию самой идеи христианства. Что же касается до видимых фактов истории, мы видим противное: видим борьбу человека с христианством, борьбу от недостатка ли восприемлемости у человека к христианству, или от того, что христианство идет в разрез с жизнью человечества? Борьба человека с христианством, прежде всего, зависела от недостатка веры и от непокорности ему в человеке, что и высказалось на первых же порах в появлении различных еретических обществ: гностицизма, арианствa, несторианства и др.; далее – воздвигает борьбу против христианства более и более расширяющееся сомнение во все то, что принесено христианством в мир, – сомнение, по видимому, достигшее в настоящее время уже крайней степени. Это со стороны догматической.

Со стороны нравственной. Если мы видим в частности высокие образцы христианской жизни, то с другой – в большинстве видим падение нравственности, так что в этом отношении верны слова одного немецкого ученого: «Религия до Христа была хуже, а люди лучше, после Христа религия лучше, но люди хуже». Судя по этому, религия христианская не осуществима. Но едва ли справедливо судить о христианстве по его внешним признакам. Уже то самое должно умерять решительность нашего суда о христианстве, что немного прошло времени с начала христианства, – ведь эта религия должна возобновить все человечество; духовная жизнь человека развивается туже физической; кроме того, законы жизни духовной для нашего глаза более незаметны, чем законы жизни физической. Все это говорит, что судить о плодах христианства еще рано. В человеке, богатом и физическими и духовными силами, только через десятки лет силы его получают определенное развитие. Греки и римляне – народы образованные, но оказывается, что они не понимали самых простых истин. Христианство есть по преимуществу сила духовная, лежащая далеко за пределами внешней жизни, глубоко укорененная в духе человеческом. Оно составляет в этом отношении контраст с религией ветхозаветной; а чем оно незаметнее и духовнее, тем туже должно и развиваться.

Далее, христианство по самому свойству коренных идей своих должно развиваться не иначе, как борьбой; дух должен бороться с органическою жизнью, которою он окружен, должен пробивать ее кору; христианство отвлекает дух от миpa, и при этом, очевидно, борьба христианства должна быть продолжительная, и прежде всего дух должен победить самого человека, те его привычки и наклонности, которые он выработал до христианства. И эта борьба двоякая: во-первых, он должен уничтожить в жизни человека все худое, и во-вторых – переработать в жизни его все хорошее и направить это хорошее к добрым целям. Понятно после этого, как должна быть долговременна борьба христианства и как должно быть долговременно его развитие. Может быть, и тысячи веков представят собой немного времени для того, чтобы возобновить все человечество. Мы говорим о целом человечестве, а не о частностях, которые при благоприятных условиях могут иметь успех в христианстве. Наконец, большое противодействие, как подтверждает история, оказывает развитию христианства государство. Это противодействие вытекает из того, что начала государства не совпадают с началами христианства: государство из человека приготовляет члена общества земного, а христианство – небесного. Правда, христианство не запрещает человеку быть членом общества земного, но оно желает видеть его по преимуществу членом общества небесного. Главное же неблагоприятное условие для христианства со стороны государства – это то, что общества гражданские по большей части бывают основаны на ложных началах; откуда не могла не возникнуть и возникла борьба между религией и государством. Государство есть искусственная форма развития человека, а как искусственная оно должно было привести и к искусственному развитию: отсюда тот деспотизм и безграничное рабство, которые христианство встретило в мире. Деспотизм и рабство гражданские проникли в глубь нравственной жизни человека. Вред отсюда понятен. Но что́ принесло христианство в общество? Оно не принесло новой гражданской формы, ибо оно есть религия духа; но оно коснулось внутренней стороны гражданства и принесло вовнутрь его свое содержание. Конечно, это не могло совершиться без борьбы, ибо христианство при этом не могло не подрывать установившихся форм гражданских. Что́ же именно христианство принесло для общества? Оно принесло новый взгляд на членов общества, как на братьев, и на власть его, как на служение; а это для языческого государства было такою новостью, которой оно не могло вдруг переварить. Отсюда-то и гонения, всматриваясь в которые, мы видим, что здесь борьба была не столько из-за религии, сколько из-за нарушения христианством языческих форм. Когда же государство увидело всю тщету своих преследований против нравственных начал христианства, тогда оно признало необходимость ввести последнее внутрь своей жизни. Философ при этом заметил бы, что государство, при всей уступчивости христианству, все-таки не вдруг еще могло прекратить борьбу свою с христианством, ибо оно не в силах вдруг отказаться от своих древних языческих начал. И это справедливо... Но жестоко заблуждаются те, которые хотят видеть в религии одно из средств для государственных целей, подтвердить эту мысль они не могут даже и мнимыми доказательствами: религия Христова не от мира сего, т. е. она должна быть вовсе независима от государства.

Внутренняя сторона христианства показывает, что при всех враждебных отношениях к нему государства, оно все-таки шло вперед, развивалось и переделывало племена, народы и государства; плоды, которые цивилизация хотела бы приписать себе, суть плоды именно христианства, разумеем свободу убеждений и равенство. Государство же, присваивая себе эти плоды, только желает, как бы не высвободить религию из своей власти. С этою же целью оно проповедует и свободу совести. В таком ложном отношении находится государство к религии и доселе. Этим отношением объясняется и нынешняя возня папы с итальянским королем; эта борьба есть воздействие христианства, которое, с одной стороны, хочет пробиться чрез кору папства, чтобы жить своею жизнью, с другой – преобразовать формы гражданской жизни.

Да приидет царствиe Твое, – этим, сказали мы, высказывается желание осуществления всего плана домостроительства Божия на земле. Но этот план не мог осуществиться и по самой сущности христианства, которое вечно будет развиваться. Религия ветхозаветная могла скорее окаменеть, чем развиться: чтобы видеть это, стоит только посмотреть на ее основные истины. Такова же религия и магометанская; быстрое распространение последней свидетельствует только о том, что она пришлась по характеру народа, который исповедует ее. Не такова религия христианская: она не ограничивается ни местом, ни временем, и нет народа, которому она могла бы более нравиться, чем другому. Таким образом, и распространение христианства не есть дело пропаганды, а есть существенная черта его характера, оно способно к развитию, не ограничиваемому ни местом, ни временем. Такого же свойства и характера и содержание христианской религии. Оно возрождает и обновляет человека, что также свидетельствует о бесконечном развитии этой религии. Предметы ее содержания говорят о ее силе и высоте, как высока напр. ее следующая истина: достоит кланятися Богу духом и истиною (Ин. 4:24). Для такого поклонения нет пределов, ибо бесконечен дух человека, следовательно, бесконечна и религия. Если же такова религия по своему существу, по своим основным задачам, одним словом, если она бесконечна в своем развитии: то несправедливо было бы заключать о ее сущности по ее развитию в течение одной или двух тысяч лет. С бесконечным развитием естественных сил человека должно бесконечно развиваться и христианство. Отсюда-то становятся понятными для нас и эти слова апостола: видим убо ныне якоже зерцалом в гадании, тогда же лицем к лицу: ныне разумею отчасти, тогда же познаю, якоже и познан бых (1Кор. 13:12). Но сколько времени требуется, чтобы достигнуть чрез христианство осуществления этой задачи?

И остави нам долги наши, яко и мы оставляем должником нашим. В этих словах сущность и сила христианства выражаются преимущественно в нравственном отношении. Бог прощает человека, а человек – своего ближнего. Из таких взаимных прощений слагается светлый образ любви и мира. Этого образа не представляет нам ни одна религия; если в какой религии и найдем намек, что должно любить человека, но никак не найдем указания на то, чтобы прощать ближнего, что́ бы он ни сделал нам.

Бог прощает человека не потому, что не хочет гневаться, а человек – человека не потому, что не хочет сердиться. Такое понимание не исчерпывает всей силы прошения молитвы Господней. Когда усиливается зло, – чрез положение или отрицание? Что из того выйдет, если мы, чтобы отнять силу у зла, будем его преследовать, будем делать возмездие? Закон, который преследует зло, не только чрез это признает силу зла, но и дает ему жизнь. Другое выходит, когда не признается жизнь и сила зла, когда отрицается у него право на существование, а это может быть только тогда, когда добро не вызывает зла на борьбу, не делает ему возмездия; последнее отношение добра ко злу не может не ослаблять его. Рассуждая так, мы поймем все значение прошения: и остави нам долги наша, яко и мы оставляем должником нашим. В нем выражается, что мы даже не хотим и думать, что зло сильно. И действительно, при таком нашем отношении к нему, оно ослабляется само по себе. Когда Иисус Христос говорит, что Бог прощает, Он этим не хочет сказать, что Он безразлично относится к добру и злу, но то, что отрицая силу у зла, Он этим ослабляет его.

Но при этом возражают: «Если так поступать, – прощать друг друга, то зло разовьется до бесконечных пределов, тогда правда, явно попираемая, будет страдать». Никогда, если это положение будет осуществляться в пределах христианства, а иначе и быть не может, ибо оно не стоит отдельно от других христианских истин. Если же мы на самом деле и видим иногда противное, то это говорит только о том, что можно злоупотреблять какими угодно добрыми правилами. И этою идеею прощения выражается не слабость моральных сил христианства, а наоборот – высказывается сила их, та сила, которой достигнуть христианин может не вдруг, а только с течением времени.

Не скрывайте себе сокровища на земли, идеже червь и тля тлить, и идеже татие подкопывают и крадут: скрывайте же себе сокровище на небеси, идеже ни червь, ни тля тлить, и идеже татие не подкопывают, ни крадут. Идеже бо есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше (Мф. 6:19–21). Воззрите на птицы небесныя, яко не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы, и Отец ваш небесный питает их: не вы ли паче лучше их есте (Мф. 6:26)?.. Не пецытеся убо, глаголюще: что ямы, или что пием, или чим одеждемся; ищите же прежде царствия Божия и правды его, и сия вся приложатся вам (Мф. 6:31;33). В этих изречениях, как видим, Христос определяет отношение наше к здешней жизни и при этом отрицает самые положительные нужды человека. Из какого источника вытекает такой моральный взгляд на жизнь человека? Из характера ли учителя, или из каких-нибудь начал мистических, которые Иисус Христос хотел положить в основание своего учения, или Он давал эти правила не для всех людей, а только исключительно для Своего малого общества, или же, наконец, это было нечто похожее на презрение к жизни? Углубляясь в учение Иисуса Христа и Его характер, не можем допустить ни одного из этих объяснений. Учитель так был близок к человеку, что оказывал величайшее снисхождение ко всем его немощам, и целью Своего учения поставлял восстановить, а не подавить человечество. Поэтому в учении Его следует искать начал более положительных и существенных. Нравственная жизнь, как мы неоднократно говорили, должна проистекать из внутри человека, а не извне; и, следовательно, человек должен быть, сколько возможно более присущ себе и углублен в себя, а не привязываться к внешним предметам; стало быть, Спаситель, когда говорит о необходимых нуждах человека, то не отрицает их совсем, а хочет сказать только, чтобы эти нужды были подчинены нравственным началам, жизни духовной, С другой стороны, нельзя быть человеку нравственным, если не утверждена в нем нравственная свобода; нравственная же свобода требует, чтобы нравственное развитие не подлежало случайным условиям, иначе она не может быть твердой, и нравственная жизнь будет также изменчива, как изменчивы самые условия, а это будет значить то же, что нет ни нравственности, ни нравственной свободы. И это понятно: если нравственность поставлять в зависимость от случайных обстоятельств, тогда не могло бы быть общих правил, таких, которым бы одинаково мог подчиняться и бедный и богатый, тогда никакой законодатель не в состоянии был бы изречь их, и их не существовало бы. Между тем, нравственность составляет существенную сторону жизни человеческой; у нее должны быть свои непреложные законы и твердые правила, по которым человек должен стоять вне случайностей и быть вполне самостоятелен в своих нравственных действиях. Другое необходимое условие для развития нравственной жизни человека то, чтобы развитие ее не подлежало стеснительным ограничениям; нравственность нельзя понимать как кодекс известных правил, почва ее – человеческий дух, поэтому она не есть что-нибудь безжизненное и материальное, она также свободна и жизненна, как самый дух, ее развитие безусловно, и самоусовершенствование бесконечно, а поэтому человек не должен предаваться необходимым житейским нуждам до того, чтобы они могли ограничивать развитие нравственной жизни; крепкая же привязанность к естественным нуждам, очевидно, ограничивала бы нравственную жизнь. В третьих нравственность человека должна иметь какой-нибудь идеал, потому что человек не может развиваться, не имея пред собою идеала, – идеала такого, насколько его может представлять или понимать ум человека. Этот идеал не может не быть отвлеченным, потому что он должен быть выше обыкновенной жизни человеческой, и его, очевидно, нельзя почерпнуть из внешней жизни. Это лучше всего доказывает современность, со своими безуспешными попытками – выработать нравственный идеал из жизни, текущей пред нашими глазами: из обыденных благ может выработаться только обыкновенный образ, скоропреходящий, материальный. Таким образом, понятно, почему Иисус Христос говорит, что не должно заботиться не только о благах земных, но и о естественных потребностях человека. Конечно, когда Иисус Христос говорил это, Он не имел в виду отвлечь человека от жизни. Несправедлив и тот взгляд, будто Христос имел в виду улучшить только жизнь человека мирскую. Он везде – и своими действиями и учением – подчиняет жизнь мирскую духовной, и между тем не отрывает человека и от мира.

Останавливаемся сегодня на воскресении сына Наинской вдовы (Лк. 7:11–17). Иисус Христос одним словом воскресил умершего. Много возражений существует против действительности подобных явлений в жизни Спасителя; вследствие чего отстаивать подобные явления труднее всего. Но как бы ни были сильны возражения, будем отвечать на них строгим анализом; он обнаружит слабость возражений и доставит нам возможность защитить оспариваемое явление. Первое возражение касается подлинности евангельского события. Насколько же сильно это возражение? Оспаривание подлинности места, в котором рассказывается о событии, не есть еще опровержение события. Ни одна критика, – ни историческая, ни рационалистическая – не могла опровергнуть подлинности Евангелия, тем более подлинности известного места. Евангелия явились немного спустя после жизни Спасителя. Если бы некоторые события, приписываемые действиям Иисуса Христа, были вымыслом, то их не допустили бы занести в евангелия не только враги, но и последователи Иисуса Христа. С другой стороны, в действительных фактах Иисуса Христа враги Его не хотели признать только силы высшей, божественной, а приписывали их силе Веельзевула.

Произведем анализ внутренней стороны этого явления. Возражая против возможности и действительности чудес, опираются обыкновенно на принцип естественной науки – силы природы, говорят, всегда действовали по своим неизменным законам, и если ныне мы не видим подобных явлений, т. е. чудес, то их не было и не должно было быть и раньше в силу неизменности законов.

Если бы законы природы действовали безусловно неизменно, – сегодня как завтра и вчера, то при такой неизменности природа едва ли бы представляла в себе жизнь, ибо никакая машина не есть жизнь по тому одному, что она действует неизменно – по одним законам; в машине нет жизни, а есть только механическое движение. Жизнь, по самому своему понятию, есть безграничное развитие сил, в ней действующих; но этого развития не может быть в природе, как машине. Машина должна истощиться и стать, ибо по закону естественному – одна сила, непрерывно действующая по одним законам, должна истощиться и стать; для ее отправления требуются изменения. Примером на это может служить организм человека: вся его жизнь состоит в изменении частей организма. Если же с понятием о жизни соединяется безграничное развитие, то необходимо должно допустить и комбинации и изменение в самых основах, на которых держится жизнь мира. А при таких изменениях может явиться человек, который, при благоприятных условиях, может производить и действия необыкновенные.

Далее, если мы и согласимся с приведенным нами возражением, то подобное явление, рассматриваемое нами, из жизни Спасителя может ли служить доводом неизменности законов природы? Человек воскрешенный живет и опять умирает, стало быть, он не нарушает сущности законов природы. С другой стороны нет закона без исключения, и эти исключения могут и даже должны быть, потому что они бывают весьма необходимы и полезны.

Ни положительная наука, ни разум не решили еще – что такое жизнь сама в себе, точно так же, как – что́ такое смерть? Мы видим только факты, человек живет и умирает; но все остальное, что стоит за фактами, от нас скрыто, и это большой недостаток в нас: ибо, зная сущность законов смерти, мы тогда могли бы знать, как жизнь угасшая может восстать и, восставши, угаснуть. Стало быть, вся сила возражения, приведенного нами, состоит в незнании того, как могло случиться чудо.

Жизнь в природе и жизнь в человеке имеет там и здесь одинаковое для себя основание в постоянных законах, но при этом не везде она развивается в одинаковой степени, даже в неделимых: в одном организме она развивается в большем размере, чем в другом и т. д., хотя организм неделимого и основа жизни в нем одинаковы; стало быть, это разнообразие зависит от частных условий, при единстве основания. Коли так, то какая наука может поручиться, что такой-то человек при известных условиях не может прожить ста лет? Та причина, которая одного заставляет жить 20 лет, другого 100 лет, может иного заставить жить и 500 лет. Если же так, то может случиться, что явится человек, который совместит на себе все условия для продления жизни.

С другой стороны, пред нашими глазами преобладание жизни; смерти, видим мы, как бы не существует, и изменяется пред нами только одна жизнь: для одного субъекта смерть, для другого эта же смерть служит началом жизни. Эту истину подтверждают даже статистические сведения, число рождающихся, при неблагоприятных даже условиях, превышает число умирающих, в две секунды умирает два человека, а рождается три. Точно также статистика доказывает, что при случаях насилий над жизнью, жизнь все-таки торжествует: после эпидемических болезней цифра рождений всегда увеличивается; сама природа спешит восстановить себя. Таким образом, при постоянном развитии жизни и при преобладании жизни над смертию или, что тоже, при стремлении к отрицанию смерти может явиться человек, в котором жизнь в особенной степени проявляется. Это подтверждает даже естественная наука. Опыты магнетизма показывают, что жизнь из одного субъекта переходит в другого. Очень жаль, что по сему предмету есть только отрывочные сведения и эта сторона явлений доселе не разработана систематически. Само собой разумеется, что при нашем исследовании, сила магнетическая не ведет к объяснению дела, но, тем не менее, эти указания могут иметь здесь место, они могут послужить некоторого рода лестницей, по которой можно восходить к уразумению и тех вопросов, которые мы решаем. Несколько лет тому назад в Германии вышла брошюра одного доктора, в которой сообщался следующий факт магнетизирования. Один молодой человек умирал от чахотки; одному лекарю-магнетизёру, случившемуся при больном, пришла мысль магнетизировать умирающего в последний момент его жизни. Больной согласился на это: доктор начал магнетизировать. Нужно заметить – больной имел все признаки смерти: и что же? – в самый момент смерти жизнь была задержана. Пульс не бился, но умерший отвечал на вопросы, и звуки его голоса были похожи на то, как бы выходили они из дна глубокого колодца. Когда после магнетизирования доктор спросил его, он отвечал, что он, больной, умер, но что-то задерживает его на пороге смерти. Вместе с тем больной выражал жалобу на то, что его держат в таком тяжком для него положении. Наконец, этот умерший стал умолять магнетизера, чтоб он освободил его из такого положения. И когда мольба его была исполнена, организм его был уже трупом. Этот факт показывает, что жизнь одного может переходить и действовать в другом, когда этот другой уже умирает. Какова же была сила жизни в человеке, который действовал на умирающего! Но что́ это за сила, наука этого не решила; со временем, может быть, наука перестанет звать ее магнетизмом. Одна ли сила физическая действовала в этом случае, – трудно на это отвечать; но думается, что такого действия не могла произвести одна физическая сила, которая не может быть до такой степени самостоятельна и независима; и мы знаем, что в подобных случаях много значит сила воли магнетизера, и первое условие магнетизирования, чтоб воля больного была подчинена воле магнетизера. Если же в докторе так велика была сила естественная, что могла бороться со смертью, то какова должна быть сила его воли? Все это приводит к заключению, что при развитии или упадке жизни физической много значит сила нравственная. Сила физическая не могла бы иметь разумного направления, если бы она не имела тесной связи с высшей силой – нравственной, которая направляет и развивает ее. Никто не может оспаривать данных естественной науки, но как скоро эта наука приходит к выводам из них, то сознает свое бессилие. И только откровение научает нас узнавать сопоставление силы естественной с силой нравственной, только оно объясняет нам и обыкновенные факты, и чудесные.

Опыты показывают, что силы физические в своих изменениях подчиняются силе нравственной. А если так, то нет причин сомневаться в том, что сила нравственная, чем развитее, тем сильнее она должна действовать на физическую силу. Условия развития нравственной силы различны, но самые лучшие те, когда сила развивается сама из себя; во времена дохристианские сила физическая господствовала над нравственной силой; в христианстве, уже при самом его появлении, наоборот, – сила нравственная начинает торжествовать над физической, что может подтверждать резко выдающееся явление в истории христианства – мученичество:- здесь человек как бы не чувствовал физических страданий; здесь моральная сила до последней степени ослабляла физическую. Это достаточно утверждает надежду, что будет время, когда моральная сила получить в христианстве еще большее развитие; и, развиваясь с течением времени более и более, она могла бы сделаться всемогущею. Но при этом возникает вопрос сомнения: исторические опыты показывают, что торжество нравственной силы над физической проявляется только в индивидуумах, но каким образом эта сила проявится во всех? Как этот вопрос ни труден, но он решается легко. Если в индивидуумах сила моральная так развивается, что действует неотразимо на физическую силу, то что́ удивительного, если эта сила при благоприятных условиях получит такое развитие, что будет действовать во многих личностях и в целом человечестве. История показывает, что человечество с течением времени начинает действовать в природе посредством все более и более простых сил ее. Следовательно, духу человеческому нужно только приходить в непосредственное отношение с силами природы: теперь уже дух человеческий в несколько часов говорит чрез океаны, и в несколько часов пробегает человек такое пространство, пройти которое прежде требовались целые дни, недели и месяцы. А если так, то дух человека с течением времени, все утончая и уничтожая преграды пространства и времени, станет лицом к лицу с природою, торжествуя полную победу над последней. И странно! Каким образом люди, отвергающее силы моральные – так называемые материалисты, не хотят видеть беспредельного развития силы мысли и воли! Нужно нарочно закрыть глаза, чтобы не видеть ни моральных сил, ни их развития, ни плодов этого развития.

Рассуждая так, мы придем если не к положительному уразумению, то к близкому представлению того, каким образом сила моральная при своем развитии будет торжествовать над всеми физическими силами. Она будет торжествовать, и это будет то торжество, которое мы называем воскресением мертвых.

Откровение, поставляя силу моральную выше физической, приводит нас к тому, что мы должны видеть и ставить нравственную личность человека выше всего; оно представляет даже Личность, воскрешающую мертвых. Судя беспристрастно, в воскресении мертвых мы видим торжество силы моральной над физической. Человечество не достигло этого, но это возможно было для Иисуса Христа, и это было исключение и притом условное: будет время, говорит Христос, когда другие больше Меня сделают (Ин. 14:12). Это значит: то́, что сделал Христос, будет достоянием других людей и даже всего человечества. Этим Он показывает определенное действующее в мире начало или закон. В соответствие этому процессу, о котором говорит нам откровение, то же откровение говорит, что будет такая эпоха в мире, когда не только человечество преобразится, достигнет высшего развития, но наконец, человечество умершее восстанет. Сколько ни представляют возражений против этой эпохи, но, анализируя предмет беспристрастно, можно прийти к представлению и этого события. Но об этом после.

Иисус Христос, как читаем в Евангелии, прощает грешнице, за что подвергся крайнему осуждению со стороны фарисеев. Прощать все грехи по уважению только к одному чувству, которое наполняло душу грешников, есть одна из характерных черт Евангелия. Чувство это, из-за которого отпускались грехи, было чувство любви, великое значение которого требует особенного объяснения. И прежде всего, чтобы постигнуть великую силу любви, надобно представить, какое понятие о грехах существовало до Христа и какое понятие было до Него о правосудии Божием! Иисус Христос как будто уничтожает эти понятия и из уважения к одному чувству идет вразрез с ними. При этом невольно спрашиваешь себя: прощать грешников – предмет одного ли Божеского милосердия или в самом сердце прощающего есть основание, по которому дело милосердия не есть дело простого милосердия, а тем более какого-нибудь произвола?

Иисус Христос простил грешнице все грехи (Лк. 7:36–50) не по уважению к чему-нибудь, а единственно потому, как говорится в Евангелии, что она возлюби много (Лк. 7:47). Этот знаменательный факт заслуживает особого рассмотрения. Здесь представляется много вопросов, решение которых должно разъяснить юридическую и моральную сторону этого факта. Со стороны юридической – Иисус Христос имел ли право, независимо от его Божеского достоинства, отпускать греxи, и если имел, – какого оно рода и на чем основано? И потом – каким образом женщина могла быть прощена, когда грехи ее были известны всем, и прощена за то только, что оказала усердие к одному Иисусу Христу, и наконец – как была прощена, т. е. было ли это одно снисхождение Иисуса Христа к ней, или это был действительный факт прощения и освобождения от грехов?

Имел ли Иисус Христос формальное право прощать, и если имел, кто Ему дал это право? Вменять или не вменять грех другому, для этого нужно владеть судом. Весь же суд был в руках Иисуса Христа: Отец бо не судит никому же, но суд весь даде Сынови (Ин. 5:22). Следовательно право судить принадлежало Ему и Он облечен был этим правом от Самого Бога Отца. Впрочем, и независимо от уполномочия от Отца, Oн утвердил за Собой право суда после того, как раскрыл моральную сторону закона, указал, – в чем должна состоять нравственная жизнь человечества, и научил как должно судить напр. об убийстве. То, что Он открыл новые правила нравственности, толкуя Моисеев закон, и в этом отношении явился не только хорошим толковником, но и законодателем, заставляет признать, что никто справедливее и не мог приложить к жизни этих правил, которые Он указал, как Сам Он. Наконец, неограниченное право суда над человечеством принадлежит Ему по самому Его назначению. Он пришел страданиями своими искупить людей, и в этом состоят Его беспредельные заслуги для человека: но, как подтверждает даже простой опыт человеческий, благодетель всегда получает моральное право над облагодетельствованным. Таким образом, право суда над человечеством, понятое рациональным образом, неоспоримо принадлежало Иисусу Христу, и теперь понятно – мог ли Он отпускать грехи? Он имел право вязать, и имел право решать.

Нельзя не видеть еще основания, по которому Иисус Христос прощал грехи. Рассуждая строго юридически, суд обязан дознать преступление во всей точности и приложить к делу закон, т. е., определить большую или меньшую меру наказания во всей строгости, но миловать суд сам по себе не может. Для этой цели должна быть высшая моральная сила, которая возвышается над судом и не обязывается ему. В цивилизованном государстве это право помилования принадлежит верховной власти. Так точно и при помиловании грешницы, Иисус Христос является не столько в качестве Судии, сколько в качестве Искупителя. Беспредельна жертва искупления, принесенная Им, беспредельна должна быть в Нем и сила помилования.

Каким образом усердие, которое проявила женщина к Иисусу Христу, могло служить основанием, чтобы простить ей все грехи, тем более что и самые знаки, в которых она высказала усердие, не велики? Фарисеи так и рассуждали, – и изумлялись, что Иисус Христос, считающий себя праведником, довольствуется этими знаками усердия, и мало этого – еще прощает грешницу. Здесь открывается место для сопоставления юридической стороны с чисто психическою. Если этот факт – усердие грешницы к Иисусу Христу – отдать на суд формально юридический, этот факт не оправдал бы женщины; на этот раз юридическая сторона была удалена, ибо здесь по самому разумному взгляду юридическая сторона стоит вне; этот факт есть моральный, но как моральный он всегда имеет основание свое внутри человека; поэтому чтобы судить о преступлении человека и о том, как заглаживается оно, для этого мало быть юристом, а главное – надобно быть психологом. Если бы мы видели женщину – как она проявляла усердие, если бы мы увидели, что в этой женщине таится то, что заставляет помиловать ее, – горит та искра, которая воспламеняется в ней при Иисусе Христе, и таится такая сила, которая при известных условиях может направить ее душу на другой путь: что́ мы тогда сделали бы? Вот что нужно бы знать судье. Если ее простить, то это значило бы ослабить силу суда, – подать повод другим грешить; с другой стороны, если не прощать ее, то может случиться, что она окончательно погибнет, – юридическая суровость могла бы совершенно подавить в ней ту искру добра, которая таилась в ней. Но Иисус Христос простил ее, и таким образом явился не только Судьей, но и величайшим психологом: – Он не обратил внимания на внешнее ее усердие, но проник в ее душу и оценил ее внутреннюю сторону.

Прощая блудницу, Иисус Христос поступил не по правде законной, а по правде высшей. Что должно судить? Факт ли, или человека? По правде высшей, или евангельской, надобно судить человека; но этого никак не могла добиться правда, судившая до Иисуса Христа, – закон Моисеев судил по фактам. И чтобы судить самого человека, его нравственную жизнь, для этого должны быть положены новые основания, новая идея правды, осуществление которой и показал Иисус Христос на Себе; – Он всегда смотрел в человека, а не на его действия. Слишком много может быть обстоятельств, вследствие которых человек совершает крупные преступления; – но все-таки он совершает по ошибке и не всегда, как результат нравственного состояния. Человек, положим, вор: в душе его так сложилось, что он при всяком случае украдет; но может быть, по обстоятельствам или по собственной воле, так устроилась его жизнь, что факт нисколько не свидетельствует о внутренней его жизни. Так напр. нередко можем встречать такие случаи, – украл человек, вовсе не расположенный красть. Отсюда-то и выясняются основания правды высшей, – христианской. С этой стороны понятно то, каким образом, несмотря на букву закона и на вину обстоятельств Иисус Христос нашел возможность извинить или простить блудницу. Само собой разумеется, что эта правда, когда ниспадает в руки людей, не может быть выполнена в совершенстве, и никак нельзя ручаться, чтобы эта идея высшей правды была выполнена на суде человеческом. Вот высшая форма суда человеческого – суд присяжных; он имеет ложные основания, ибо он привязан исключительно к фактам, решает то, что по суду высшей правды составляет самую ничтожную долю правды. Даже и в том отношении, когда суд обращает внимание на внутреннюю жизнь, он никогда не может быть совершен, – понятно почему: – судья-человек никогда не может видеть внутренней жизни обвиняемого. Таким образом, суд Иисуса Христа был выше суда человеческого. Он определяет участь человека не по внешним данным, а по внутренним, – видит, что́ остается в человеке-преступнике: если доброго – больше, чем сколько преступления, он прощается; если меньше, – извиняется, потому что в последнем случае, хотя находится в человеке и одно семя добра, но по суду высшему и оно решает дело в пользу человека. Задача высшей правды, уничтожая зло, спасать человека. Жизнь человека, рассматриваемая со стороны юридической, психологической и исторической, показывает, что́ способствует к возвышению добра, – кара ли зла, или поддержка самого добра? Когда жизнь человека будет возвышаться, – тогда ли, когда развивается добро, или когда уничтожается зло?

В данном случае Иисус Христос видел в блуднице семя добра, увидел это семя в любви. Он ценил эту любовь не по внешнему усердию, в котором она выражалась, а по степени ее внутренней силы. И, рассуждая по-человечески, нельзя не видеть, что эта женщина имела силу духа, великую преданность и любовь к Иисусу Христу, потому что она, несмотря на то, что пользовалась всеобщим презрением, несмотря на то, что вращалась в обществе фарисеев, несмотря на все внешние обстоятельства, она приходит к Иисусу Христу, – чем влекомая? Любовью. Такова была сила ее любви.

Известно, что в психическом отношении не может быть силы более крепкой и возвышенной, как чувство любви; известно, что это чувство, даже не на высокой степени своего напряжения, делает чудеса. Душу расстроенную сила любви приводит в гармонию, и, приводя в эту гармонию, сообщает ей нравственное могущество, по которому она возвышается над собой. Самый безнравственный человек, при этом чувстве, бывает способен на хорошие дела. С этой стороны замечательны попытки, которые можно назвать психологическими и моральными вместе, попытки – представить человека возрождающимся нравственною силою – собственной любви без поддержки свыше. Известно, у Гете в Фаусте Маргарита спасается силою любви, – и при помощи этой силы возносится на небо. Героини Жоржа Санда, преступные и безнравственные, когда попадают на эту дорогу, возвышаются до такой степени, что делаются добродетельными. Правда, тут много фальши, – именно в том, будто человек может спастись сам по себе, но при всем том мысль эту в психическом отношении нельзя назвать несостоятельною. Иисус Христос, когда прощал грешницу, – яко возлюби много, видел эту силу, когда она могла развиться в ней и направить ее на новый путь. Даже и в тот момент, когда эта женщина только еще появляется ко Христу, уже видно, как ее душа была настроена к добру, что́ она и выразила в тихой преданности и уповании на милосердие Христа. Смотря на эту женщину, Иисус Христос, даже как человек, не мог не заметить, что она отселе будет иною женщиною. Но с этою силою любви встретилась здесь другая сила – любовь божественная. Когда должна была осуществиться идея спасения человека посредством любви, – эта любовь должна была выразиться в том, чтобы идти навстречу любви человека: и если что делала последняя, то делала при помощи Божественной любви. Любовь же Божественная в том и должна была проявиться, чтобы возбуждать любовь человеческую².

(Мысли эти записаны и сообщены преподавателем новгородской духовной семинарии И. П. Пеньковским).