О тайне человеческой жизни

...Среди мировых ученых в наши дни больше верующих в Бога; чем неверующих. Вера в Бога, Творца, как и вера в то, что «материя» является источником всего бытия, одинаково относятся к области идеологии. Свободная же наука относится к другой области, чем религиозное или материалистическое убеждение человека. Ни забивание в стену гвоздя, ни конструирование спутника земли, ни таблица умножения, ни сложные математические расчеты – не могут эмпирически «доказать», что есть Бытие Божие, или, что этого Бытия нет. И для выяснения вопроса о материализме Ломоносова, или его вере в Бога, надо установить, что он сам говорит по этому вопросу... В своей научной и религиозно-философской статье «Явление Венеры на Солнце...» он прочно устанавливает синтез науки и религии, как явления подлинной культуры.

Приведу лишь окончание статьи Ломоносова «Явление Венеры на Солнце», чтобы показать его научную и религиозную установку. Под этими его выводами могут подписаться, конечно, все современные ученые, а также и религиозно просвещенные люди. Как иерарх и писатель Православной Церкви я без единого возражения подписываюсь под этой статьей Ломоносова.

Вот что он говорит: «Создатель дал роду человеческому две Книги. В одной он показал свое величие, в другой свою волю. Первая – видимый сей мир, Им созданный, чтобы человек, смотря на огромность, красоту и стройность его зданий, признал

Божественное всемогущество по мере себе дарованного понятия. Вторая Книга – Священное Писание. В ней показано Создателево благоволение к нашему спасению. Ломоносов считает, что математики, астрономы и другие ученые люди – в области науки подобны пророкам, апостолам и церковным учителям – в области религии. «Не здраво рассудителен математик, ежели он хочет Божескую волю вымерять циркулем. Таков же и Богословия учитель, если он думает, что по Псалтыри научится астрономии и химии».

«Толкователи и проповедники Священного Писания показывают пути к добродетели, представляют награждение, праведным, наказание законопреступным и благополучное житие с волей Божией согласного: Астрономы открывают храм Божеской силы и великолепия, изыскивают способы и ко временному нашему блаженству, соединенному с благоволением и благодарением ко Всевышнему. Обои обще удостоверяют нас не токмо о бытии Божием, но и о несказанных к нам Его благодеяниях. Грех всевать между ними плевелы и раздор».

«Сколько рассуждение и внимание натуральных вещей, – говорит далее Ломоносов, – утверждает в вере, следуют тому примеры не только из эллинских стихотворцев, но и из великих христианских первых учителей».

Я долго размышлял и долго был в сомненье,

Что есть ли на землю от высоты смотренье;

Или по слепоте без ряду всё течет.

И Промыслу с небес во всей вселенной нет.

Однако, посмотрев светил небесных стройность!

Земли, морей и рек доброту и пристойность,

Премену дней; ночей, явление луны;

Признал, что Божеской мы силой созданы.

И подводит итог: «Больше не остается, как только коротко сказать и повторить, что знание натуры, какое бы оно имя не имело (т.е. как бы ни называлась научная дисциплина. – А.И.), христианскому закону не противно»...:

Что можно добавить к этим драгоценным словам? Они выражают истину и религии, и науки.

В начале ХVIII века в России не надо было заниматься защитой религии. Надо было защищать лишь правильное понимание религии, как и естественность, необходимость для человека эмпирического знания, научного метода. На религию защитники науки тогда не посягали... Тем более никто не создавал в это время из «науки» ложной религии... Но тогда, в ХVIII веке, было немало людей, которые по недостатку образования, придерживались узких взглядов на религию и оттого опасались, что наука может повредить вере. Не зная хорошо ни науки, ни веры, они относились подозрительно к развитию эмпирических наук. И вот, Ломоносов выступил в русском обществе защитником науки, а одновременно и защитником просвещенного православия, библейской и святоотеческой веры в Бога.

Ломоносов защищает правильное понимание и науки, и религии, как различных Божиих даров человеку: дара ведения духовного (нравственной интуиции) и знания душевного, (опыта эмпирического).

Конечно, наука есть также дар Божий, как и религиозное откровение Истины, Эта мысль Ломоносова сейчас даже еще более актуальна, чем в его время, но, чтобы понять ее и выразить, Нужна атмосфера научной и религиозной свободы.

Мысль Ломоносова не только гениальна, в какой-то мере она была в его век и пророчественной. Чтобы это понять, надо ознакомиться с мировоззрением современных ученых, таких, например, как Макс Планк. Привлечем этого создателя современной физики к нашей дискуссии о Ломоносове. Как в наши дни люди науки говорят на тему отношений науки и религии?

Планк родился 23 апреля 1858 года в городе Киле в Германии. Физику он изучал в Мюнхенском и Берлинском университетах. В 1879 году Макс Планк защитил свою прославленную диссертацию по термодинамике. 19 октября 1900 года он объявил об открытом им законе радиации, а 14 декабря того же года формулировал свою знаменитую теорию квантов. Как известно, «теория квантов» преобразовала физику XX века, И в 1918 году Планку присуждена была Нобелевская премия по физике. Планк прекрасно играл на рояле и в молодости хотел даже посвятить свою жизнь музыке. Умер он 4 ноября 1947 года в Геттингене. Такова его краткая биография.

Но не все знают, что, помимо работ по физике, Макс Планк писал на темы научно-философские й религиозные. Планк глубоко воспринимал «абсолютный элемент» в науках, что давало ему непоколебимую уверенность и помогало отстаивать свои позиции, даже в полном одиночестве.

Планк утверждал необходимость веры и для научных исследований. «Наука, – говорил он, – тоже требует духа веры. Каждый, кто серьезно занимается научной, работой, знает, что над входом в храм науки начертано: Ты должен верить. Никакой ученый не может обойтись без веры». И Планк приводил в пример Кеплера, много сделавшего для науки, по своей вере.

Макса Планка можно назвать реалистическим идеалистом глубоко христианского духа. Мысли его о Боге, как и у Ломоносова, идут параллельно познаванию объективной физической реальности мира. В своей книге «Религия и естественная наука» Планк утверждает, что Бог был до явления творения и держит в Своем Всемогуществе весь мир, как верующих, так и неверующих людей. Величие Сущего от начала вечности Божиего Бытия слишком велико для человеческого «естественного» знания. Бытие Божие нескончаемо и пребудет, конечно, и после того, как земля и всё, что на ней, обратится в прах». Познание Божиего всемогущества идет у Планка параллельно его познанию объективности и универсальности физической реальности и научного знания о ней. Конечно, Макс Планк считал, что пути познания Бога и пути познания физической реальности мира совершенно различны. Для научного знания необходим непосредственный эмпирический опыт: вытекающие из него измерения и вычисления дают нам достоверное знание о физической реальности, существующей и за пределами непосредственного опыта.

Планк был оптимистом в научном познании: он считал, что несомненно следует верить в возможность успеха научных исследований. В религиозном же, знании, считал Макс Планк, люди имеют непосредственные и прямые данные, указывающие на Божие бытие; Никакие физические Измерения или абстрактные формулировки здесь не приложимы. Познание Бога – есть область Личного духовного опыта;

Планк считал, что исследования науки и религии подобны двум параллельным линиям: эти линии, однако, пересекаются в одной общей точке, но сейчас она бесконечно отдалена от нас.

Главное же различие между научной мыслью и религиозной заключается в том, что религиозная мысль требует большей веры и духовного нравственного опыта. Нравственные решения принимаются человеком, утверждает Планк, под действием внутреннего религиозного просвещения и духовного озарения: эти нравственные решения просты и относятся к области интуиции. А отвлеченные рассуждения, коими пользуется наука, не способны определить нравственный выбор человека. Находясь в самой толще жизненного процесса мы участвуем в жизни и на каждом шагу – говорит Планк – Встречаемся с такими проблемами, когда надо спрашивать себя: как я должен поступить? И нам необходимо тотчас, немедленно претворить свое убеждение в дело. Долгие и скучные отвлеченные рассуждения не могут нам помочь правильно совершить нравственный поступок. Но имеющийся у нас нравственно-интуитивный опыт приводит к живому общению с Богом.

Таковы мысли создателя современной физики, Макса Планка. Они развивают, уточняют и подтверждают то, что понял и высказал в XVIII веке Ломоносов.

Из XVII века входит в нашу современность взволнованный голос Блэза Паскаля, одного из самых глубоких мыслителей человечества.

23 ноября 1654 года этот математик, совершивший ряд научных открытий, пережил встречу с небесным миром, потрясшую его внутреннее существо: Паскаль постиг, что Бог есть – «Бог Авраама, Исаака и Иакова, а не философов и мудрецов»! И что Бог есть Огонь, очищающий человека, сжигающий зло. И Живой Бог ищет человеческую душу для усыновления, для ее воскресения, спасения в вечности.

Ум человеческий способен даже отвлеченно, математически, доказать, что вера в Бога и в бессмертие души есть нечто гораздо более разумное, жизненное и достоверное, чем неверие в эти истины. Математик Паскаль доказывает это своим знаменитым рассуждением о пари, которое держат верующий с неверующим: есть Бог или нет Бога? Неверующий, по мысли Паскаля, всегда теряет. А верующий в одном случае не теряет, а в другом все выигрывает. Предположим, говорит Паскаль, что существует в мире лишь холодное, отвлеченное решение этого спора – «за» или «против» существования Бога и бессмертной в Нем жизни. Если Бог есть, то ценность человеческого решения за Бога, ценность этой человеческой ставки на Вечную Жизнь, является бесконечно драгоценной и безгранично спасительной. Если, предположим, человек, говорит Паскаль, «ошибся» в своей ставке на Вечную Жизнь, то эта его ошибка мало что будет для него означать. Она не составит никакой потери, по сравнению с величайшей потерей неверующего в Бога человека, ошибочно сделавшего ставку не на жизнь, а на смерть своей души. Такая ошибка неверующего будет для него огромна, ужасна и неисправима. Такова сущность знаменитой мысли Паскаля о пари верующего с неверующим.

Но человек есть не только умственное существо, он есть и живое сердце. Сам Паскаль не сомневался в величайшей реальности Божиего бытия. Имея подлинный опыт познания этого Бытия, Паскаль считал что настоящее доказательство существования Божиего исходит не из отвлеченного, теоретического рассудка, а от сердца, из глубины духа, из целостной интуиции человеческого существа. Ум, сердце и воля, соединяясь воедино, целостно познают истину Божиего бытия в чистоте, любви и истине. Познают в меру своего очищения. И именно это состояние синтетического познания называется в Священном Писании верой.

Вера в Бога есть постижение и человека в высшем его раскрытии. «Сердце ощущает Бога, не разум, – говорит Паскаль. – Вот в чем вера: Бог, открывшийся сердцу, а не разуму. Вера – это отдание себя Любви Божественной, умалившейся, чтобы заполнить нашу малость; вера есть познание Любви, заполняющей пропасть между нами и Богом... Безгранично расстояние между физическим телом, с его биологическими процессами и – областью мысли; но еще более бесконечно расстояние между человеческой мыслью и – Высшей Любовью, Богом Духом. Это расстояние переходит границы природы. Самый малый ум человека – выше всей земли и всех звезд, так как он познает все это и себя. Но все тела и все умы, вместе взятые, имеют меньшую ценность чем малейшее явление любви. Любовь высшая принадлежит к порядку гораздо более высокому, чем мысль. И как из физических, материальных тел, вместе взятых, нельзя получить ни малейшей мысли, так и из всех умов, вместе взятых, нельзя извлечь ни малейшего движения (ни малейшей искры) любви»...

Эта мысль Паскаля иллюстрирует слова апостола Павла о разделении природы человека на «телесную», «душевную» и «духовную». Истинная вера в Бога есть всежизненная замена человеком своего эгоистического «я» истинным центром бытия: Богом. На этом пути и воздвигается Крест, т. к. наше эгоистическое «я» не хочет уступить Божественной Жизни и умереть в Божией воле. Эгоистическое «я» мы призваны заменить жизнью Божественной, Христовой... Оттого эгоцентрическая воля человека всегда чувствует трудность веры в Бога.

В знаменитом своем переживании, опыте мистическом, о котором свидетельствует клочок бумаги, который Паскаль носил всегда при себе, он говорит: «...уверенность, уверенность, радость, мир»... (Certitude, certitude... Joie, Paix). «Сие же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа» (Ин.17:3).

Последними словами этого знаменитого клочка бумаги, зашитого в одежду Паскаля, были: «отказ от себя – полный и умиренный». Отказывающийся от себя, от своего эгоизма, человек находит свою настоящую, очищенную личность. Так уже в этом мире начинается воскресение человека из мертвых, новая жизнь – во Христе.

Умер Паскаль сравнительно молодым: тридцати девяти лет, оставив человечеству опыт удивительной жизненной устремленности к чистоте, удивительной напряженности в жажде высшей жизни и той реальности любви к Богу и людям, которая составляет сущность настоящей религиозной веры.

Христос Иисус, Спаситель, Богочеловек, стоит в центре жизни и размышлений Паскаля. «Мне кажется, – пишет он, – что Иисус Христос дает прикоснуться после Своего воскресения только к Своим язвам... Мы должны соединить себя только с Его страданием. Христос – Божественный ответ на человеческое, смертное состояние в мире. Можно верить в Бога, не зная этого своего несчастного смертного состояния, и можно так же видеть это свое несчастное состояние – без Бога... Но нельзя человеку познать Иисуса Христа, не познав тем самым и Бога, и свое несчастное – без Бога – состояние. В Иисусе Христе заключается для человечества полный и единственный ответ на все. Без Него – одно только отчаяние, горе и смерть. А чрез Христа Иисуса все, и само страдание, и сама смерть становится путем, входим в высшую жизнь...».

Историю человечества Паскаль созерцает как «агонию Иисуса Христа на Кресте». Агония завершится воскресением. «Нельзя спать в это время! – говорит Паскаль: – Это – время молитвы».

В своей книге «О мнимом материализме русской науки и философии», проф. В.В. Зеньковский говорит о Пирогове как о человеке, в опыте своей жизни и в опыте науки преодолевшем материализм.

За два года до смерти, в своем «Дневнике старого врача», Пирогов изложил эволюцию своих научно-философских взглядов, подошедших вплотную к просвещенной религиозной вере. У Пирогова, в центре всего жизненного процесса мирового стоит не понятие «материи», а понятие жизни, жизни беспредельной, включающей в себя и вещество (материю) и время и силу бытия. Пирогов убежден в существовании Великого Разума, творящего и двигающего жизнь мира, и потому особенно восстает он против того «обожания случая», которое было и останется характерным, для атеистического миропонимания. Пирогов считает, что если придавать случаю какое-либо творческое значение, то это значило бы человеку признавать себя каким-то незаконным ребенком, родившимся от соединения «случая» со – случайной же! – «природой». Конечно, «случай» нельзя положить в основу жизни... Н.И. Пирогов пишет далее: «как бы ни были прогрессивны и точны наши сведения, лишь только мы отвергнем присутствие в атомах первобытной органической, образовательной силы, влекущей их к известного рода группировкам, над придется передать всё дело в руки случая». Случаю можно противопоставить лишь Божественную силу и премудрость, творящую двигающую жизнь к определенным целям бытия в вечности.

Пирогов не может принять и того неверного, преувеличенного понятия о мозге, которое столь характерно для всех материалистов (и, так называемых «вульгарных», и «диалектиков»). Мозг для них является чем-то вроде центра бытия и соединения «первичного бытия» – материи и «вторичного бытия» – сознания... «Я не могу, пишет прославленный русский хирург, принять того, чтобы во всей вселенной наш мозг был единственным органом мышления, чтобы всё в мире, кроме нашей мысли, было безумно и бессмысленно, чтобы она одна придавала мирозданию смысл и разумную целесообразность». Человеческий мозг, для Пирогова, есть «приемник мировой мысли». «Мозг наш ни с чем лучше нельзя сравнить, как с музыкальным органом, струны и клавиши которого приводятся в постоянное колебание извне».

Подлинная научность и материалистическое мировоззрение – несовместимы; и материалистическое воззрение о первичности материи и вторичности сознания есть утверждение метафизическое, не даваемое человеку в материальном опыте! «Материя как «общая» основа бытия, говорит профессор Зеньковский, именно в этой своей общности никогда не может быть предметом опыта, а является нашим «примышлением», уводящим нашу мысль к тому, что находится за пределами опыта. Поэтому совершенно неправильно отождествлять понятия «метафизики» и «идеализма»: материализм есть тоже метафизика, и в самом точном смысле слова.

В 1953 году, в Москве, в Академии педагогических наук был издан том «Избранных педагогических сочинений» Н.И. Пирогова. На странице 470-й там можно прочесть такие, полные религиозного смысла, слова:

«Ни инстинкт самосохранения, ни безрадостное знание, ни жажда наслаждений не сделают жизнь сноснее; и, как только мы запишем себя в мирской метрике незаконными детьми природы и случая, нам в удел достанется одно отчаяние. Конец тогда и нашему человеческому достоинству, конец и нашим стремлениям, лишь только мы признаем упомянутую прелестную чету за наших родителей»... «Не удивляйтесь, говорит далее Пирогов, что я так ревностно восстаю против такого мрачного мировоззрения: я действую, как дезертир очень сходного этому воззрения, которому я, к несчастию, поклонялся в года моей юности. Любовь, страдание, прожитые годы, принесли мне лучшие убеждения. Я наконец уверен, что мой Бог – не бесчувственное и безумное существо, которое, будто бы, даже ниже моего достоинства»...

Девизом общественной научной и педагогической деятельности Пирогова, было правило: «ora et labora»: «молись и трудись».

Ценным материалом для выяснения воззрений Пирогова являются размышления «Вопросы жизни» напечатанные на страницах 531–554. Эти размышления являются гимном светлой вере и человечности... Идея жизненной борьбы у Пирогова несравненно выше идеи материальной борьбы. «Увлеченные мгновенно вашей материей и грубым наслаждением, вы, сроднившись с отвлечением, между вызванными мыслями заметите и те, которые своей чистотой и светлостью напоминают вам живо, что есть для вас и другая отчизна за пределами этих наслаждений». Узнав на опыте чувства тоски по двум отчизнам – по земной и по небесной, получая всё более ясные понятия и научившись уже несколько управлять ею и сближать ее стихии, человек, наконец, убеждается (это слово подчеркивается Пироговым), что борьба с этой действительностью («грубых наслаждений») и с материальным бытом, «беспристрастное стремление привести жизнь к одному знаменателю, – есть цель здешней жизни, ее прямое назначение на земле». Человечность человека проявляется в борьбе внутренней, нравственной... Это «борьба, но не вражда», – подчеркивает Пирогов. «Не враждуя с вашей материей, не враждуя с окружающими вас, вы должны вступить в эту высокую идеальную борьбу для недосягаемого на земле идеала. Так отвлечением и самопознанием вы достигаете и до познания начал Святого откровения, основную мысль которого составляют эта же самая борьба на земле для достижения блаженства за гробом»... Откровение Христово, евангельское, Пирогов называет «основной книгой нашего нравственного бытия». В евангельском откровении Пирогова «поражает идеал жизни здешней, начертанный в умилительной простоте,., олицетворенной в земной жизни и делах Искупителя». Эти религиозные, чистые, высокие, евангельские взгляды, по мнению Пирогова, «как результаты самосозерцания не могут быть так ясны, как математические аксиомы», но как предчувствия, при известном состоянии духа, они могут «сделаться яснее всех математических аксиом, всех выводов опыта и всех исторических истин на свете».

К вере привел Кюхельбекера Грибоедов. Из одиночного заключения в Динабургской крепости Кюхельбекер написал Грибоедову письмо, которое заканчивалось словами: «До свидания в том мире, в который ты первый заставил меня верить».

Эта мысль о свидании в загробном мире повторяется у Кюхельбекера в стихотворении «Три тени», написанном в 1840 году в ссылке. Поэт рассказывает, как на берегу реки в Забайкальской области ему явились – и тотчас уплыли – три «родные тени»: Грибоедов, Дельвиг и Пушкин. И что-то шепнуло ему:

Мужайся, взоры к небесам!

Горька твоя земная чаша,

Но верь, товарищ, есть свиданье там...

В начале 1920-х годов в Тифлисе Грибоедов обратил внимание Кюхельбекера на поэтические красоты Библии, и библейские мотивы стали близки Кюхельбекеру. Он становится российским псалмопевцем. А уж в крепостях и в сибирской ссылке религия стала единственной его отрадой.

После 1825 года его писательское внимание занимают преимущественно религиозно-философские темы: в русской литературе Кюхельбекер – один из первых религиозно-мистических поэтов.

Верой в Промысл Божий проникнуто стихотворное послание Кюхельбекера брату Михаилу, тоже осужденному по делу декабристов:

Повсюду вижу Бога моего!

Он чад своих отец – и не покинет,

Нет, не отвергнет никогда того,

В ком вера в Милосердного не стынет.

Господь, мой Бог – на суше, на водах,

И в шумном множестве, в мирском волненьи,

И в хижине, и в пышных теремах,

И в пристани души – в уединеньи...

Нет места, коего лучом Своим

Не озарял бы он, повсюду Сущий.

Нет мрака, нет затменья перед Ним:

Всем близок Благостный и Всемогущий!

Он близок: я уже Его узнал,

И здесь, в глухих стенах моей темницы;

И здесь, среди седых угрюмых скал,

Меня покрыла сень Его десницы.

Он близок! – близок и тебе, мой друг!

К Нему лети на крыльях упованья...

Его услышишь в самом стоне вьюг

И узришь в льдинах твоего изгнанья!

В начале 1832 года Кюхельбекер пишет сонет на тему Рождества Христова, а потом – сонеты на другие христианские праздники. Стихотворение «Утренняя молитва» он заканчивает такими словами:

Сей день, мне посланный Тобой,

Да будет мне к Тебе ступенью!

Да будет на стезе земной

Мне шагом к горнему селенью!

В крепостях и ссылке Кюхельбекер много читает. Настольной книгой его является Библия, и в дневнике его мы находим комментарии на книги пророков и на Новый Завет... Он пишет стихотворные притчи на темы Священного Писания, перелагает стихами притчу св. Димитрия Ростовского «Нищий» и незадолго до смерти (в 1845 г.) посвящает русскому святителю стихотворение, в котором говорит, что привлечен к нему «таинственным влеченьем»: «В незаходимую ты погружен зарю, но близок ты ко мне любовью и жаленьем».

В последние годы своей земной жизни поэт ослеп. Но духовно он все более прозревал. И незадолго до смерти написал:

Опомнись! Долго ли? Приди в себя и встань,

За искру малую чуть тлеющейся веры

Я милосерд к тебе был без цены и меры,

К тебе и день, и ночь протягивал Я длань...

Не думаешь вступать с самим собою в брань;

Не подняли тебя бойцов Моих примеры:

Ты спишь под лживые стихов своих размеры,

Приносишь ты и Мне, но и Ваалу дань.

Чтоб разлучить тебя с греховной суетою,

Чтоб духу дать прозреть, Я плоть поверг во тьму,

Я посетил тебя телесной слепотою».

Он рек – и, внемля я Владыке своему,

О да служу умом, и чувством, и мечтою,

И песнями души Единому Ему!..

Материализм – это признание источником человеческой жизни не Бога, а материи. Материализм есть непостижимая вера в материю, как в абсолют. Эта вера имеет своих, пророков, учителей, праведников, свои доктрины, догматы, реликвии, свое правоверие, свои ереси – буквально все, как в религии, только наоборот: религия вводит в Вечную Жизнь, а материализм лишает Вечной Жизни.

Люди не верят в Бога потому, что признание живого Бога Отцом и Хозяином мира означает и понимание всей жизни как откровения Божественного света и вечности. Вера в Бога означает и признание человеком в себе высшей, нравственной природы. А вера в материю, как в источник и абсолют бытия, уничтожает нравственный смысл жизни. И братству людей, конечно, только вера в Бога дает смысл. Какое может быть братство, если нет Единого Отца? Как возможно братство «по горилле», «по молекуле» или «по атому»?!

Вера в Бога есть и отрицание кумиров... Вот что наиболее трудно для человечества! Люди любят творить кумиров, создавать сами себе то, в зависимость от чего хотят попасть. Приятна для некоторых нравственная безответственность... Материя равнодушна к совершенству, не зовет к чистой правде жизни и не обличает зла... Вот почему люди выбирают идолов. Бога не выбирают, как не выбирают солнца на небе. Солнце сияет, греет и дает жизнь всему, независимо от того, «выбрали» его люди или «не выбрали». А идола, как сальную свечку, можно выбрать и сделать».

Как нечто целое материя сравнительно недавно сделалась идолом человеческой истории. Раньше люди кланялись материи только в ее раздельности: отдельно камню, отдельно дубу, отдельно золотому тельцу, огню, звездам и разным изваяниям своих рук. Но под влиянием французских энциклопедистов ХVIII века и немецких натуралистов XIX века в Западной Европе возникла вера в материю как в последний источник добра, мудрости, всех законов и всей правды жизни.

Эта фантастическая вера в материю показалась удобной для грешных людей. Материя никогда не искала и не ищет ни от кого ни любви, ни почитания, она не требует человеческого сердца. Материи не нужна человеческая преданность и верность. А Бог?.. Бог Живой открывает Свой закон (само слово «закон» есть, конечно, не материальное, а чисто духовное понятие), Бог говорит в Своем Слове, указывает путь к высокой нравственной цели человеческой жизни и бессмертию. Бог учит любви, добру, предупреждает против зла и обличает всякое зло. А материя ничего этого не делает! Она не обличает человеческого бессмыслия, не ограничивает в людях зла и не открывает человеку цели жизни. Она вообще ничего не говорит человеку, зато сам человек может сколько угодно говорить о материи и как угодно определять смысл своей жизни: материя не критикует и не опровергает человеческой лжи... Вот почему люди избирают источником своей жизни материю, т.е. неразумное, ничего не говорящее понятие, и прячут в это понятие свою мысль, свою совесть, убегая от Бога Живого и Его Истины.

Проводником благородного и человечного духа в России, был «учитель русских учителей» Константин Дмитриевич Ушинский, умерший в 1870 году. Даже в однотомнике его «Избранных педагогических сочинений», изданном в Москве, можно увидеть его высокую мысль.

«Как часто мы встречали безумные усилия завалить эти живительные родники, – говорит Ушинский об усилиях материалистов-шестидесятников отрицать свободные движения человеческой души и самую душу: – Открыть в Церкви для человека источник духовного развития и нравственных убеждений – высшая цель всякой народной школы. Школа учит человека немногому и недолго – Церковь поддерживает и наставляет его от колыбели до могилы; но необходимо некоторое развитие и некоторое знание, чтобы пользоваться этой поддержкой и этими наставлениями».

«Могут ли естественные науки служить материализму?» – спрашивает Ушинский и отвечает: нет. «Люди близорукие или недальновидные стали обвинять школу в излишнем пристрастии к естественным наукам, изучение которых ведет будто бы к материализму, но это совершенный вздор. Наглядное изучение окружающих предметов ведет только к развитию в ребенке наблюдательности и рассудка, и ни один порядочный учитель, сколько-нибудь приготовленный педагогически и понимающий, следовательно, цель и средства воспитания, не станет приводить в школу материалистических идей».

Таковы заветы основоположника русской педагогики К.Д. Ушинского.

Главное направление антирелигиозной пропаганды: злоупотребление именем «науки»... Эта пропаганда и Ивана Петровича Павлова называет материалистом.

Павлов же материалистом не был. Петроградцы помнят, что одна из петроградских церквей, прихожанином которой был Павлов, специально для него сохранялась до конца его жизни (и только после его кончины была разрушена). Мне передавал один советский профессор, что в период открытого и острого гонения в СССР на религию, на дверях лаборатории Ивана Петровича Павлова в пасхальное время вывешивалась такая записка: «Закрыто по случаю праздника Святой Пасхи»... В те годы такой вызов неверию мог себе позволить только один Павлов.

Ни в жизни, ни в творчестве своем И.П. Павлов не дает оснований считать его атеистом и материалистом. Как всякий истинный ученый, он, конечно, разделял области естествознания и – веры в Бога. Естественные науки, с их эмпирическим опытом – область научная. А опыт познания высших ценностей духа и нравственных истин – область религиозная, не могущая противоречить первой. Как в знании столярном или художественном не следует искать доказательств ни религии, ни атеизма, так и в математике, химии, физиологии невозможно найти никаких аргументов для атеизма. Но бывает, что в эмпирической области исследований у больших ученых открываются глаза и интуиция на мир нравственных, духовных ценностей. И такой выход в область духа и свободы мы видим у Павлова.

Он интересно пишет о целевых рефлексах, доказывающих существование в мире некоей общей и последней цели, которую материя не могла, конечно, сама вложить в себя. Вот слова академика И.П. Павлова из его книги «Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности поведения животных»: «Рефлекс цели имеет огромное жизненное значение. Он есть основная форма жизненной энергии каждого из нас. Жизнь только для того красна и сильна, кто всю жизнь стремится к постоянно достигаемой, но никогда не достижимой цели, или с одинаковым пылом переходит от одной цели к другой. Вся жизнь, все ее улучшения, вся ее культура делаются рефлексом цели, делаются только людьми, стремящимися к той или другой поставленной ими себе в жизни цели».

Тут ясное подтверждение, даже физиологией, религиозного учения о конечной цели, вложенной в творение... Далее, в той же книге Павлов пишет: «Коллекционировать можно и пустяки, и всё важное и великое в жизни: удобства жизни (практики), хорошие законы (государственные люди), добродетели (высокие люди) и т.д. « В этих словах Павлова мы видим, что он ясно различал разные стороны и области жизни. И «практиков», т.е. людей, видящих в мире только одну внешнюю, утилитарную сторону жизни, он не называет «высокими» людьми. «Высокими» людьми Павлов называет тех, кто главной целью своей жизни (и, конечно, всего человечества) ставит добродетели, то есть нравственные, духовные ценности, задачи и свершения... Где же, спрашивается, туг «материализм» академика Павлова? Неприятна для материализма и разоблачительна для него в упомянутой книге академика Павлова также и глава, говорящая о «Рефлексе свободы». Оказывается, в человеке, в его природе, глубоко заложен (даже с точки зрения физиологии!) некий великий порыв к свободе, «рефлекс свободы». Люди мирятся с рабством лишь временно, подавляя в себе этот инстинкт, это живущее в их духовной природе чувство свободы. «И познаете истину, и истина сделает вас свободными», – говорит Евангелие. Свобода человека, возвещенная Христом, есть свобода от зла, от лжи, от неведения, от слепоты духовной и глухоты нравственной. Свобода человеческого духа есть свобода любить Творца своего и человека-брата, веровать в высший, бессмертный смысл своей жизни, в высокую ее цель. Истинная свобода есть свобода великой надежда на открытую в Евангелии последнюю правду бытия. Рефлекс же физиологический есть лишь одно из естественных, внешних выражений процесса физической жизни, реальность которой столь же несомненна, как и реальность нравственной жизни духа. Психо-соматические явления твердо установлены в медицине. Тело так же влияет на душу, как и душа, с ее переживаниями, влияет на тело. Это уже хорошо знает медицина. И такие физиологические рефлексы, как «пищевой» и «хватательный», о которых говорит Павлов, начинаясь в низшей физической области, переходят; по мере развития и просвещения человека, в область нравственную, высшую, о которой Павлов, как мы видим, не только упоминает, но даже считает ее вершиной человеческой жизнедеятельности. Как всё живущее в материальном мире обладает «хватательными» инстинктами в отношении телесной пищи, так развивавшаяся душа человека, сублимируясь и преображаясь, достигает высокой способности воспринимать, «схватывать» и усваивать, претворять в свою жизнь высокие нравственные ценности и духовные дары Божественной Жизни и бессмертия.

Архиепископ Лука (в миру Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий) родился в 1877 году в Крыму. Учился сначала в художественной школе, затем перешел на медицинский факультет в Киеве, который окончил в 1903 году. С 1910 по 1916 годы заведует больницей в Переславле-Залесском. С марта 1917 года работает главным хирургом городской больницы Ташкента, а в 1920 – профессором Ташкентского университета. В 1921 году, после смерти жены, принимает сан священника, в 1928 году назначается на освободившуюся кафедру того же Ташкента. Затем следует ссылка в Красноярск. «На протяжении почти четверти века он разрабатывал вопросы гнойной хирургии, обобщив в 1934 году свои исследования на эту тему в монографии, служащей и ныне настольной книгой хирурга, а также в ряде работ, изданных в годы Великой Отечественной Войны». Так говорит «Большая медицинская энциклопедия».

С 1941 до 1943 год архиепископ Лука заведовал военным госпиталем в Красноярске, где одновременно возглавлял с 1942 года и местную епархию как архиерей. В 1944 году он был переведен в Тамбов, а в 1946 – на родину, в Крым, где возглавлял епархию до самой кончины. В 1956 году архиепископ Лука потерял зрение. Умер он 11 июня 1961 года и погребение его состоялось при огромном стечении верующих Крыма.

В день своего восьмидесятилетия, 27 апреля 1957 года, архиепископ Лука сказал: «О великих делах Божиих, явленных в жизни моей, хочу я вам говорить. Знаю, что много-много людей недоумевают о том, как мог я, достигнув славы ученого и весьма крупного хирурга, оставить хирургию и науку и стать проповедником Евангелия Христова. Думающие так глубоко ошибаются считая, что невозможно совместить науку и религию. Это совершенно неверно, ибо мы знаем из истории науки, что даже гениальные ученые, подобные Галилею, Ньютону, Копернику, Пастеру, нашему великому физиологу Павлову, были людьми глубоко религиозными. Знаю я, что и среди нынешних профессоров есть очень много верующих людей, просящих у меня благословения.

Не разубедим мы тех, которые осуждают меня за то, что я стал священником и епископом. Оставим их. Но должен я вам сказать, что и сам я считаю удивительным и непостижимым то, что сотворил со мною Господь Бог, ибо, оглядываясь на свою прошлую жизнь, ясно вижу, как невидимо для меня, Господь уже с юных лет моих вел меня к священству, о котором я сам никогда не помышлял, ибо страстно любил хирургию и всей душой был предан ей. Она глубоко удовлетворяла мое всегдашнее стремление служить бедным и страдающим людям, всеми силами своими облегчать их страдания и нужды»...

«С удивлением вспоминаю о том, что случилось шестьдесят лет тому назад, когда я окончил гимназию и на выпускном акте получил от директора гимназии аттестат зрелости, вложенный в Новый Завет.

Я читал его и прежде, а теперь снова прочитал с начала до конца. Я отмечал все то, что произвело на меня сильное впечатление, но ничто не поразило меня так, как слова Господа Иисуса Христа, сказанные Его апостолам при виде созревшей нивы: «Жатвы много, а деталей мало. Итак, молите Господина жатвы, чтобы послал делателей на ниву свою».

Сердце у меня дрогнуло от этих слов, и я мысленно воскликнул: «Как, Господи, неужели у тебя мало делателей на ниве Твоей?» Прошло много лет. Я получил степень доктора медицины за свою диссертацию, «Региональная анестезия», удостоенную очень крупной премии. Я был земским врачом, целителем недугов крестьян и рабочих и находил в этом глубокое удовлетворение. Прошло еще несколько лег и я решил написать книгу по гнойной хирургии. Когда написал предисловие, то был поражен странной, упорной не оставляющей меня мыслью: когда эта книга будет написана, на ней будет стоять имя епископа. Откуда? Что такое? Какой епископ? И тем не менее через несколько лет эта странная, неясная мысль стала действительностью. Свою книгу «Очерки гнойной хирургии», ставшую потом весьма знаменитой, я предполагал издать двумя выпусками и, когда закончил первый выпуск, то написал на заглавном листе «Епископ Лука – Очерки гнойной хирургии», ибо тогда я уже был епископом. А стал я им совершенно неожиданно для себя по явному призванию Божию.

В Ташкенте, где в то время я был главным врачом и хирургом больницы, происходил епархиальный съезд, в котором и я принял участие, и по одному очень важному вопросу выступил с большой, горячей речью. По окончании съезда, архиепископ Иннокентий взял меня под руку и говорил о глубоком впечатлении, которое произвела на него моя речь. Вдруг он остановился, посмотрел мне в глаза и сказал: «Доктор! Вам нужно быть священником!» Как ни далек я был от этой мысли, призыв к священству устами архиепископа я принял как Божий призыв и, ни минуты не раздумывая, ответил: «Хорошо, владыко, буду».

В ближайшее воскресенье я был посвящен в диакона, через неделю в священника и стал младшим священником кафедрального собора. Я сразу развил большую проповедническую деятельность и проводил внебогослужебные беседы. И на диспутах с безбожниками побивал их нещадно.

Через два года четыре месяца я стал епископом, и уже в этом сане Господь привел меня в дальний город Енисейск.

Все священники этого города, сверкавшего множеством церквей, и все священники областного центра Красноярска уже были живоцерковниками и обновленцами. Поэтому богослужения я вынужден был совершать на своей квартире. И вот однажды, когда я собирался начать литургию, я увидел стоявшего у входной двери пожилого монаха. Глядя на меня, он точно остолбенел и даже не поклонился мне... Оказалось, что православные люди Красноярска, не хотевшие молиться со своими неверными священниками, избрали этого монаха и послали в город Минусинск, к югу от Красноярска, к жившему там православному епископу для рукоположения в сан иеромонаха. Но какая-то неведомая сила повлекла его не на юг, но на север, в Енисейск, где жил я. Он рассказал, почему так остолбенел, увидев меня: десять лет назад, когда я еще жил в Средней России, он видел сон: ему снилось, что неведомый ему архиерей рукоположил его в сан иеромонаха, Увидев меня, он узнал этого архиерея. Итак, уж десять лет тому назад, когда я был только хирургом Переславль-Залесской больницы, я уже числился архиереем у Бога.

Вы видите, каким образом, как неуклонно, в течение десятков лет Господь Бог вел меня к архиерейскому служению в трудное для Церкви время.

На мне сбылись слова апостола Павла в Послании к римлянам: «Кого Бог предузнал, тем и предопределил был подобными образу Сына Своего, дабы Он был первородным между многими братьями. А кого Он предопределил, тех и призвал, а кого призвал, тех и оправдал, а кого оправдал, тех и прославил».

Еще немало удивительного о Божием руководительстве моей жизнью мог бы я рассказать, но думаю – и сказанного достаточно, чтобы все вы воскликнули вместе со мной: Богу нашему Слава во веки веков! Аминь».

Игорь Иванович Сикорский, пионер воздухоплавания в России, конструктор самолетов и геликоптеров, написал книгу о молитве Господней.

Инженер, техник, изобретатель и одновременно глубоко верующий христианин, Сикорский подводит читателя своей книги к восприятию величия Небесного Отца и к пониманию высшей действительности мира.

Он спрашивает: «Как может свобода совмещаться с удивительным порядком небесного механизма, который открывается каждому ученому. На земле порядок и творчество почти неизбежно связаны с дисциплиной и ограничением свободы. Проводя аналогию между порядком земным и небесным, мы находим нечто глубоко значительное», – говорит Сикорский.

«В машинах земных мы пользуемся болтами, гайками, кабелями и прочим, чтобы сделать машину одним целым. Сломанная гайка или порванная проволока в аэроплане может привести к катастрофе... То же и в духовной жизни человека. Далее, если один корабль ведет за собой другой, это делается посредством каната, прикрепленного к крюкам и кольцам, причем другие части корабля не принимают никакого участия в этом процессе, остаются как бы «индифферентными». Работа небесного механизма построена на диаметрально противоположном принципе. Земля движется вокруг солнца по своей орбите некоей огромной силой притяжения, равной приблизительно трем с половиною миллионами триллионов тонн. В прямой противоположности примеру корабля и буксира, в небесных телах каждая их частица индивидуально и самостоятельно притягивает каждую частицу и все их в совокупности в каждом небесном теле. Каждая песчинка, каждая капля воды «чувствует» и притягивается каждой отдельной каплей солнца.

И это можно сказать также о свете, как и о тепле, которые посылаются не только всем солнцем, но и каждой его частицей, чтобы сделать возможной нашу жизнь на земле. Это не работа, вынужденная внешней дисциплиной, – это общая живая кооперация неисчислимых триллионов-триллионов частиц, каждая из которых поддерживает чудесную точность небесного механизма и позволяет астрономам предсказывать небесные явления с точностью до секунд за тысячи лет».

Далее И.И. Сикорский в своей книге о молитве Господней говорит: «Во всех машинах, созданных человеком, мы встречаемся с трением, которое развивает тепло и понижает продуктивность механизма. То же самое можно сказать и в отношении человеческой активности. Когда является нужда в координации усилий и сотрудничестве различных групп и классов, людей, стран, или наций – «трения» неизбежны и эти трения «разжигают» людей и неизбежно понижают результаты положительной их деятельности. В явлениях же астрономических мы видим, как громадные массы тел движутся с великой скоростью, и, как правило, с полным отсутствием «трения».

Эти законы небесной механики символически дают нам понять, что совершается в сфере высшего мира, который превышает нашу материальную действительность. Закон притяжения масс открывает нам закон притяжения добра и любви, любви в высшем ее значении. Мы легко можем себе представить неисчислимое множество мудрых и могущественных существ, неизмеримо более высоких, чем мы, совершенно свободных и в то же время живущих в полной гармонии и связанных всеобъемлющим чувством любви к Творцу и благожелательства друг ко другу... Дверь в этот высший мир и открыл нам Христос Господь Своим Словом, Своею жизнью, жертвой Своей, любовью».

Идею безмерности добра и ограниченности зла Сикорский выражает в словах, базирующихся на физических образах и понятиях. Совершенно очевидно, говорит он, что интенсивность света и тьмы совершенно различны. Человек может искусственно создать известной силы свет, но солнце дает в неисчислимое множество раз больше света, чем всё то, что может быть создано рукою человека. И есть звезды, которые во много тысяч раз пламеннее солнца. В мире существует свет бесконечно больший, чем мы его можем даже представить. Выражение «огромный» или «бесконечный» свет вполне подходит к реальности света в мироздании.

Не то в отношении тьмы... Понятия «огромной» или «бесконечной» тьмы уже не имеют никакого смысла. «Полная тьма» – это всё, что мы можем сказать о самой глубокой тьме.

И если спуститься в шахту или войти в подземный туннель, лежащий всего на несколько сот футов ниже поверхности земли, тьма там будет такая же, как и «тьма кромешная» («внешняя»). Поэтому человек может испытывать в мире то, что подобно совершенной тьме, но от совершенного света человек далек. Этот высший свет есть нечто такое, что человек сейчас не может ни воспроизвести, ни увидеть, ни представить, ни вынести в своем земном состоянии.

Это же можно сказать и в отношении температуры... В то время как слова «миллион миллионов градусов выше точки замерзания» соответствует реальности, выражение «тысяча градусов ниже точки замерзания» уже не имеет смысла, т.к. такой температуры в природе нет. Как известно, 273 градуса по Цельсию ниже точки замерзания – предельно низкая температура, «абсолютный нуль». Мы видим, что в то время, как тьма и холод достигают, по-видимому, на земле своих пределов, свет и тепло в этом мире являются лишь небольшим началом, какой-то незначительной ступенью к свету и теплу существующему в высшем, Божием мире. Не есть ли это ясное указание на то, что существует Высшая Жизнь? Зло и страдания, которое мы встречаем на земле тоже, может быть, близко к максимуму зла и страдания. Но блаженство и счастье Божественной, гармонической небесной жизни, несравненно выше и больше того счастья, которого человек может достигнуть на земле.

В начале пятидесятых годов в Париже вышла книга размышлений и созерцаний афонского старца Силуана, составленная иеромонахом Софронием, учеником этого старца, скончавшегося на Афоне перед войной. Зная лично по Афону монаха Силуана, я могу лишь подтвердить, что это был человек большой простоты и любви к Богу и к людям. Он весь горел и светил. Когда в 1936 году я посетил вторично Афон, мне пришлось беседовать со старцем в его жилище на берегу моря. Силуан заведовал продовольственным складом Свято-Пантелеимонова русского афонского монастыря. Это было чисто хозяйственное послушание, но оно не только не отвлекало старца от непрестанной молитвы и упражнения во всех христианских чувствах, но, наоборот, давало ему желаемую меру общения с людьми и уединения...

Любовь старца Силуана выражается простыми словами – «скучание о Боге»...

«Скучает душа моя о Господе, и слезно ищу Его. Как мне Тебя не искать? Ты прежде взыскал меня, и дал мне насладиться Духом Твоим Святым, и душа моя возлюбила Тебя. Ты видишь, Господи, печаль мою и слезы... Если бы Ты не привлек меня Своею любовью, то не искал бы я Тебя так, как ищу, но Дух Твой дал мне познать Тебя, и радуется душа моя, что Ты мой Бог и Господь, и до слез скучаю я по Тебе...

Господь милостив, знает это душа моя, но описать невозможно. Он кроток и смирен, и когда душа увидит Его, то вся изменяется в любовь к Богу и ближнему и сама делается кроткою и смиренною, но если потеряет человек благодать, то будет плакать, как Адам, по изгнании из рая. Он рыдал, и стоны его слышала вся пустыня; слезы его были горьки от скорби, и много лет проливал он их».

И далее говорит, словно духом поет, старец:

«Благодать Божия дает силы Любимого любить; и влечется душа к молитве непрестанно, и не может забыть Господа ни на секунду.

Человеколюбие Господи, как не забыл Ты грешного раба Твоего, но милостиво призрел на меня от славы Твоей, и непостижимо явился мне?

Я всегда Тебя оскорблял и опечаливал, Ты же, Господи, за малое обращение дал мне познать Твою великую любовь и безмерную благость.

Твой тихий, кроткий взор привлек душу мою.

Что воздам я Тебе, Господи, или какую хвалу воспою Тебе?

Ты даешь благодать Свою, чтобы душа постоянно горела любовью, и не знает она покоя день и ночь от любви Божией.

Память о Тебе греет душу мою, и ни в чем не находит она покоя на земле, кроме Тебя, и потому ищу Тебя слезно, и снова теряю, и снова желает ум мой насладиться Тобою, но Ты не являешь лица Твоего, Которого желает душа моя день и ночь».

Жившее любовью сердце старца обнимало и вмещало в себе весь мир:

«Господи милостивый, дай благодать Твою всем народам земли, да познают Тебя, ибо без Духа Твоего Святого не может человек познать Тебя и разуметь Твою любовь».

Степенью любви человека к Богу определяется и степень его молитвы... «Кто любит Господа, тот всегда Его помнит, а память Божия рождает молитву», – говорит Силуан.

«Молитва дается молящемуся, как сказано в Писании; но молитва только по привычке, без сокрушения сердца о грехах – не угодна Господу... Непрестанная молитва приходит от любви, а теряется за осуждение, за празднословие и невоздержание... Кто любит Бога, тот может помышлять о Нем день и ночь, потому что любить Бога никакие дела не мешают».

Чтобы душа сознательно потянулась к Божьему свету и поняла, что этот Божий свет есть ее единственное благо, необходим духовный опыт. Этот опыт многообразен, и складывается из Божиих посещений и оставлений...

«О, Господи, – говорит Силуан, – сподоби нас дара Духа Святаго, да разумеем славу твою и будем жить на земле в мире и любви, да не будет ни злобы, ни войн, ни врагов, но одна любовь да царствует, и не нужны будут ни армии, ни тюрьмы, и легко будет жить всем на земле».

Свобода есть ценность высокой человечности. Она состоит не в том, чтобы человек выбирал себе родителей, страну, день рождения... Это всё дается в тайне жизни. Но, получив земное существование, способности и таланты, человек призван создавать, данной ему силой, лучшую жизнь, готовясь и другим помогая готовиться к Жизни Вечной... «Верный в малом и во многом верен будет» (Лк.16:10).

Дар науки, техники, это – помощь земной жизни, устроению все умножающегося человечества. Но искусственные спутники земли, ракеты и вычислительные машины не есть еще прогресс добра, доброй воли и правды. Техника одинаково служит добру и злу, и ее прогресс не есть прогресс человечности... Мы знаем: пользуясь усовершенствованной техникой, люди умерщвляли миллионы других невинных людей. Польза техники будет всегда определяться нравственным уровнем людей. И научное достижение, не сопровождаемое равным ему достижением духовной ответственности человека, будет обращаться в оружие, несущее страдание и гибель.

И после всякого достижения в области техники и науки, надо спрашивать: пойдет ли этот новый источник сил на пользу всем людям? Поймет ли человечество еще глубже цель и смысл своей жизни?..

Наукой определены понятия «биосферы» и «ноосферы». «Биосфера» – область органической жизни, а «ноосфера» – область духа. Человек имеет обе сферы (державинское: «...я телом в прахе истлеваю, умом – громам повелеваю»).

Мы обладаем способностью и даже потребностью абсолютизирования, нам ясна неизбежность для нас абсолюта. Если Бог отвергнут, абсолют разыскивается и утверждается на ложных путях. Осознают люди это или не осознают, но они все тоскуют, в глубине своего существа, по абсолютному Свету и томятся по неумирающему Добру, по торжествующей, полной, не частичной и не партийной Правде. Мы скучаем по совершенной Красоте, полной Справедливости в жизни, по Простоте, по неумирающей, не разбивающейся в прах Любви.

И в Живом Боге, Творце и Хозяине жизни мы находим эту Полноту. Ни в чем ином ее нельзя найти, И, как бы себя ни называл человек: «верующим», «неверующим», «агностиком», – основа его жизни всегда одна, она – духовна и нравственна. И лишь находя свою жизнь в Боге, человек осуществляет себя. От степени сочетания Света вечного с временной жизнью человека зависит вечная жизнь его.

Закрытость человека для «ноосферы», ограничение сознания «биосферой», выражается в атеизме. Мотивы атеизма и его предлоги различны. В тайне своей свободы человек иногда просто иррационально отталкивается от сияющего абсолюта... Здесь подоплека неверия. Но «сеющий в плоть свою от плоти пожнет тление, а сеющий в дух от духа пожнет жизнь вечную» (Гал.6:8). Как дети, мир которых ограничен окружающими их предметами, неверующие в духовный мир люди ограничивают себя лишь «биосферой». Но без веры и им обойтись нельзя: их вера в материю как источник их собственного бытия есть, конечно, псевдорелигия.

Реальности «совести», «добра», «зла», «закона» не сводимы к «биосфере»: это – духовные понятия и нравственные ценности. И в основе всех преступлений человеческих и эксплуатаций человека человеком (как частных, так и государственных) всегда лежит не какое-либо «материальное» зло, а чисто духовное, исходящее от духа противоположного духу любви. Никакие социальные программы, политические режимы, общественные порядки или научные достижения, никакой технический прогресс в мире – сами по себе не в силах освободить людей от их нелюбви, от их зла, страданий, болезней и смерти... Свободу от этого человек может получить только во Христе – в Боге. И открытая в Евангелии истина ослепительной любви Бога к людям, и возможность нашей ответной удивительной человеческой любви к Богу и друг к другу в Боге – есть торжество духа.

Дух – не «идеалистическое» понятие и не абстрактная идея. Это величайшая реальность человечества. Это та «ветвь» в человеке, которой прикрепляется человек к лозе Вечной Жизни...

О биологической и духовной жизни сказал очень ярко Спаситель Никодиму. «Истинно, истинно говорю тебе: если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия». Никодим говорит Ему: «Как может человек родиться, будучи стар? Неужели может он в другой раз войти в утробу своей матери и родиться?» Иисус отвечал: «Истинно, истинно говорю тебе: если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие. Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух».

По законам биологии, сначала бывает рождение, а потом смерть; по закону духа: сначала смерть, а потом Жизнь. Никодим сразу это не мог понять; он рассуждал житейски, «биологически». Но он искал истину, и она ему открылась. Он увидел в себе новую жизнь.

В своей книге «Быть или не быть», один из самых замечательных английских писателей Клайв С.Льюис говорит, что в христианской истине более всего поражает то, что отдавая себя Христу, «погубляя» свое я во Христе, мы становимся «новой тварью», «сынами Божиими». Но разве, спрашивает он, мы уже не сыны Божии? Ведь Бог есть Отец всех людей, это одно из главных утверждений и самого христианства. Да, но когда откровение говорит, что мы станем сынами Божиими, оно это утверждает совсем в особом смысле. И тут сущность христианской веры. Христос рожден «прежде всех веков, как Свет от Света, Бог истинный от Бога истинного». А на земле Христос родился как человек... «Родить», значит стать отцом; «сотворить», означает сделать, сфабриковать. Рождают себе подобных, а создать что-либо, значит сделать нечто иное, чем мы сами: птица вьет гнездо, бобр делает запруду, человек мастерит радиоприемник или даже что-нибудь похожее на себя, как например, картину, статую. Скульптор может изваять фигуру, которая будет совсем похожа на человека, но она не будет человеком. В этом изображении человека не будет ни духа, ни мысли, ни жизни.

Бог рождает только Бога, а человек – только человека. И сотворенное Богом – не Бог. И созданное человеком – не человек.

Все люди становятся во Христе «сынами Божиими», но не в том смысле, в каком Сам Христос является «Сыном Божиим». Мы можем уподобиться Богу, «обожествиться», но не являемся существами Божественной природы. Сотворенные, мы носим в себе «образ Божий», как статуя носит в себе образ человека. Своей свободной волей, истинной верой мы можем войти в Дух Божий и стать «подобными» Богу. В этом и состоит как раз цель человеческой жизни...

Льюис очень умно говорит, что все созданное Богом носит на себе истину богоподобия. Пространство подобно Богу в своем безмерном величии, в своей безграничности, хотя эта безграничность другой природы, чем безграничность Божия (кажущаяся нам безграничность пространства есть лишь символ и транспозиция Божией безграничности). Материя богоподобна заключенной в ней энергией, но физическая энергия материи есть тоже нечто совсем иное, чем Божественная сила, создавшая мир. Растительный мир «подобен» Богу, так как имеет жизнь, а Бог есть – Жизнь. Биологическая жизнь, опять, конечно, совсем не то, что Жизнь Духа Божия, а есть только символ и тень высшей Жизни. Интенсивная жизнедеятельность, плодовитость насекомых изображает действующую, творческую волю Божию... В инстинкте млекопитающих отражаются высшие чувства привязанности, преданности, дружбы. Это совсем не то, что великая Любовь Божия, и есть лишь картина любви и дружбы, «написанная на холсте», а не реальность любви... Наконец, человек, высшая форма тварного существа, носит и наиболее совершенный образ Божий в той нравственной свободе своей, которая ведет его к усыновлению Богу. Человек не только любит и мыслит, и биологическая жизнь в нем достигает самого высокого своего уровня, но он еще обладает, по своей природе, и жизнью духа. Человек есть образ Божий, печать абсолютной и свободной нравственной Личности Божией...

Льюис приводит одно тонкое и верное толкование христианской веры: «мир – огромная мастерская Скульптора. Люди, в этой мастерской – статуи.

Но по мастерской «ползет слух», что некоторые из нас в какой-то момент, должны стать живыми»...

Жизнь природная и жизнь духовная настолько различны, что фактически противоположны в человеке. «Природная» жизнь в нас эгоцентрична, ищет ублажения себя, господства над другими, стремится, чтобы все ею восхищались, любит пользоваться чужой жизнью, эгоистически эксплуатирует всех ради своей выгоды (к тому же понимая «выгоду» свою очень узко и превратно!) И эта «природная», смертная жизнь хочет быть «независимой», предоставленной только самой себе. Оттого, она пытается держаться вдали от того, что сильнее ее и выше ее. Ей больно осознавать свое ничтожество... От этого она «отрицает» Бога. Здесь корень атеизма... «Натуральная», «природная» жизнь боится Света, великой Чистоты духовного мира. И «природная» эта эгоистическая жизнь в каком-то смысле права, опасаясь Жизни Высшей, так как если Высшая Жизнь поглотит ее эгоцентризм, она сама уничтожится. И она готова вести беспощадную борьбу со Светом Божиим в попытке избежать уничтожения. Известна молитва Блаженного Августина, когда в нем еще шла борьба между влекшей его благодатью и греховной его природой: «Боже спаси меня, но... не сейчас... немного подожди».

Чтобы человек воскрес во славе Божией, его природный эгоцентризм должен уничтожиться. И это осуществляется во Христе...

Льюис образно говорит о творческой смерти и воскресении, как высшем осуществлении нашей жизни: «дети часто представляют себе игрушечных оловянных солдатиков вдруг оживающими, ожившими. Оловянная фигурка превращается в живого человека! Но понравилось бы такое превращение самой оловянной фигурке? Ей ведь безразлично то, что мы так ценим и называем жизнью. В приобщении своем к нашей жизни, она, может быть, увидела бы только... порчу олова? Узнав о намерении нашем дать ей жизнь, оловянная фигурка, может быть, сочла бы, что мы ее хотим убить? И – постаралась бы помешать нам совершить такое преступление, превратить ее в живого человека!»

Неизвестно, как мы поступили бы с таким упорным оловянным солдатиком, не желающим нашей жизни. Но вот Бог превращает нас в Живых, а мы, слепые люди, так противимся этому, так боимся этого, так держимся за свою «материю». Мы или совсем не хотим Вечной Жизни, или очень немного ее хотим, а больше хотим жизни животной, эгоцентрической.

Второе Лицо Единого Бога, Сын Божий, «нас ради человек и нашего ради спасения» стал Человеком во всем нам подобным, кроме греха, и заговорил с нами на нашем человеческом языке.

Он, сотворивший вселенную, стал подобным нам человеком: сначала маленьким ребенком, после Своего зачатия в утробе женщины... Чтобы это всё хоть немного понять, спросим себя: захотели ли бы мы сделаться бациллой, мухой или червяком?

Христос есть начало Нового Человечества... Именно того, в котором природная жизнь соединилась с Жизнью Божественной. В Личности Иисуса Христа человечество достигло своего полного и последнего нравственного развития, совершенства и назначения, вошло до конца в Божественную Жизнь.

И так как наша эгоистическая, «животная» жизнь должна отречься от «себя», возненавидеть свою ограниченность, свое зло, и умереть для своего эгоизма, то Христос избрал в Своей земной жизни то, что Он назвал «узким путем»: бедность, простоту, непонимание, даже со стороны близких, измену друзей и страдальческую смерть.

И наша человеческая природа, подвергшаяся смерти во Христе (и, в сущности, подвергавшаяся смерти каждый день Его земной жизни) воскресла во Христе. Воскресла, так как была соединена с Самим Словом Божиим, Логосом.

В первый раз за всю свою историю, люди, глядя на Христа, видели настоящего Человека. «Такой же человек», как мы, вдруг стал Живым, в высшем, бессмертном смысле!

Здесь уже сравнение человека с оловянной фигуркой или каменной статуей не подходит. Воскресение какой-либо статуи не принесло бы пользы ни одной другой статуе: неодушевленные предметы друг с другом внутренне не связаны.

А люди, столь различные во многом, органически связаны друг с другом и составляют единое человеческое естество. Каждый из нас составлял некогда часть своей матери, а еще раньше – своего отца; и родители наши составляли в свое время часть своих родителей, Развертывая человечество во времени, мы увидим себя не в виде отдельных, не связанных друг с другом существ, а в некоем чудесном единстве большого, растущего дерева. Оттого так важна, так отвечает самой сущности жизни заповедь о любви человека к Богу и к человеку... И чем более соединяется человек с Богом, тем более соединяется он с другим человеком. И чем более любит чистой любовью человека, тем более близок к Богу. Приняв человечество, Христос Божественно соединился с каждым из нас, и всех, кто хочет быть в Нем, соединяет с Отцом. Он – Спаситель тех, кто принимает свое спасение в Божией Любви.

Но что же Христос изменил в человечестве? Не осталась ли история мира всё той же? Внешне – да. Но среди этой старой истории с ее бесчисленными войнами, раздорами, болезнями и смертью совершается в верующих людях бесконечной важности процесс: внутреннего перехода от биологической эфемерности–к духовной реальности. И всякий человек, кто бы он ни был, силой Христовой может сейчас мгновенно перейти от состояния животности (даже демоничности) к состоянию сына Божия. В этом спасение во Христе. Оно уже положено (как «закваска») в человечество. И человеку, личности свободной и неповторимой, надо верою принять это спасение, поверив тому Единственному Человеку, в Котором полностью и до конца осуществилась Божественная Жизнь.

Окончился день. Новый отрезок таинственного времени земного пред нами. Многие пишут о времени, но кто открыл его тайну? Мы не выбираем своего времени, оно нам дается... Тайна – в нашем рождении, тайна в столь неизбежном и для многих неожиданном уходе из этого мира. Мы живем, – таинственное слово! Живем среди исчезающего, земного существования и несем жажду жизни, как огонь, данный нам. И эта жажда жизни перерастает жизнь.

Как-то я прочел стихотворение Валентина Берестова «Портрет». Там очень сильно выражена жажда бессмертия:

Блокада. Ночь. Забитое окно.

Мигающих коптилок тусклый свет.

Из мрака возникает полотно.

Художник пишет женщины портрет.

Она сидела, голову склоня,

И думала в голодном полусне:

«Вот я умру... А что-то от меня

Останется на этом полотне».

А он писал в мигании огня

И думал: «На войне, как на войне,

Пусть я умру! Но что-то от меня

Останется на этом полотне!

Как сильна жажда бессмертия в человеке и как она иногда поверхностно выражается!

Бледные фикции бессмертия человек принимает за истину. Он ловит бессмертие, как луч света, как свежий ветер в пустыне: хочет остановить жизнь, но это не дается ему. Есть миражи бессмертия. И часто ими себя пытается утешить душа, ищущая полноты, но еще не знающая, в чем эта полнота.

Представьте себе: ночь, темень, холод, блокада. И две души среди всеобщего разрушения ищут бессмертия и останавливают свою надежду на портрете. Он, портрет, останется в мире, он сделал их бессмертными: и того, кто писал портрет, и того, с кого писал художник. Трогательная, жалкая, бесконечно жалкая надежда. Человечная, но несущая в себе великое бесчеловечие... Эта надежда человека «на портрет» как на свое единственное спасение от смерти не есть ли нечто еще более жуткое и холодное, чем сама блокада и морозная ночь, глядящая в щели забитого окна?

Надежда на такое бессмертие кажется темным, холодным окном. Но есть окно вечности.

И только когда душа разорвет блокаду этих чуждых ей слов и надежд и поверит в драгоценную сущность, в чудесное свое предназначение, она оживает. Надо человеку поверить в свою душу. Кто не поверит и в свою, и в душу другого человека, тот будет верить в отражения, а не в жизнь. И напрасно человек боится поднять свой взор к высокой и светлой цели жизни.

Пытаясь уйти от Творца, человек принужден в силу самой своей природы, жаждущей бессмертия, выдумывать ложное, несостоятельное бессмертие и – что удивительно – удовлетворяется им. Человек способен даже бороться против своего истинного бессмертия, открытого, показанного, данного в бесконечной красоте Божественной истины:

«Истинно, истинно говорю вам, слушающий Слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную; и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь»...

«Но вы не хотите прийти ко Мне, чтобы иметь жизнь. Не принимаю славы от человеков; но знаю вас: вы не имеете в себе любви к Богу. Я пришел во имя Отца Моего, и не принимаете Меня; а если иной придет во имя свое, его примете. Как вы можете веровать, когда друг от друга принимаете славу, а славы, которая от единого Бога, не ищете?».

Тут, в Евангелии от Иоанна указаны главные причины неверия в Бога: искание человеком славы и бессмертия не от Бога, а от людей. Не от Бессмертного, а от смертного.

В каждом человеке (и в неверующем) есть жажда бессмертия. Она может быть неосознанная или неверно направленная, но всякий человек по-своему хочет выйти из «блокады» неизбежно проходящих минут и недолговечных ценностей. И, если надежды человека незрелы и ценности его нереальны, он остается с неутоленной жаждой бессмертия... «Всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять, а кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную» (Ин. 4, 13–14).

Мыслитель нашего века, Честертон, считает; что «пессимизм рождается не от недостатка земных благ, а от пресыщенности ими, и самое тяжкое отчаяние человеческое – это отчаяние не от страданий, а от пресыщенности человека наслаждениями. Если в каком-либо обществе добро не приносит плода, общество это приходит в упадок; тогда пища перестает насыщать людей, их раны не излечиваются, и благословение не бывает для них благословением».

И Честертон зовет людей увидеть настоящий смысл человеческой жизни и истории. Две тысячи лег тому назад, ко времени пришествия Христова, человечество, достигнув своего апогея в богатствах Карфагена и в славе Рима, начало разлагаться. Дни Рима текли, как непрестанный, безысходный праздник. Удобное для различных религиозных учений и мифологий «сосуществование» было найдено. Гражданам Рима не запрещалось поклоняться тем богам, которым они хотели, при условии одного, совсем небольшого официального жеста: принесения жертвы пред статуей императора. Император носил титул «божественного».

Римлянам было легко делать этот жест пред императором, как пред божеством. Вернее сказать, прошло довольно много времени, прежде чем оказалось, что тут может быть какое-то для кого-то затруднение. Члены одной небольшой восточной группы вдруг начали противиться этому римскому жесту пред статуей императора: почему они так делали, Рим не мог понять.

Повторявшиеся случаи отказа от религиозного поклонения и жертвоприношения императору стали вызывать в Риме раздражение, несоответствующее малости данного факта. Люди этой религиозной группы, бросавшие вызов всему римскому обществу, показались безумцами. Странная эта группа состояла из людей пришлых и рабов – людей незначительных. Они называли себя «христианами», и их ряды были сомкнуты, как в войске, и во всем, что они говорили, было сочетание человечности, мягкости и – железной, непреклонной воли. Рим пытался заставить этих людей пересмотреть вопрос о жертвоприношениях пред статуей императора. Но христиане остались глухи к голосу Рима. Они были словно метеором, новым металлом, упавшим на землю. В них была особая, иная сущность, чем в других людях. И Честертон далее так рисует исторический путь христиан: «Со странной быстротой (какая бывает только во сне) начало меняться в присутствии христиан все соотношение вещей в мире. И прежде чем мир осознал эту перемену, христиане стали заметны и значительны. Их нельзя было замолчать, нельзя было уже презрительно оставить в стороне. Мир их увидел и, увидев, – отпрянул от них. И эти мужчины и женщины среди огромного пустого пространства остались стоять в стороне от всех, словно прокаженные. Но пространство вокруг них начало быстро заполняться множеством людей, вглядывающихся в них... Потом наступает гонение на христиан. Выдумываются всё новые пытки и казни для тех, кто нес великую и благую весть всему человечеству, – весть о том, что Бог пришел в мир, что Слово Бога Живого сошло к Своему творению, и в Вифлееме родилась Небесная Любовь... Уставшее, безрадостное, пресыщенное, всякий вкус потерявшее к жизни общество римское в гонении на христиан словно нашло новую энергию жизни. Мир, теряя равновесие, закружился. А христиане стояли среди мира неподвижно в своем великом свидетельстве о Живом Боге, сошедшем на землю. И Свет; засиявший над человечеством, в свидетельстве христианском, остался сиять в истории. Этот Свет осветил тьму мира и увенчал верующих. И он светит в мире. Гонения на христиан прославили их.

Честертон говорит далее о том, как неверно это, иногда высказываемое (и всегда несколько неясно), утверждение, что «все религии равны», и что основатели различных религий будто бы хотят одного и того же... Но ни Магомет, ни пророки Библии не возвещали, что они – душа мира и его спасение. Ни Конфуций, ни Платон, ни Марк Аврелий не говорили о своем праве над человечеством. И Будда никогда не говорил, что он – Брама, т.е. Бог. И Зороастр не утверждал, что он лик божества Ормузда или Аримана. И, чем духовно выше человек, тем он всегда бывает более скромен, его притязания менее значительны. Так было во всех случаях истории, кроме одного единственного: явления Иисуса Христа.

Только мелкий человек, рекламируя себя, хочет притязать на что-то великое. Невозможно себе представить мудрого Аристотеля, называющим себя «отцом богов и людей» или «сошедшим с неба». Но легко представить себе, что подобные мысли высказывает сумасшедший император римский Калигула.

В наше время люди с великой претенциозностью кончают, обычно, в сумасшедших домах. Эти люди узки и, одновременно, раздуты, как чудовища; среди них, потерявших чувство реальности и соотношения ценностей, нет ни пророков, ни мудрецов... Но разве что-нибудь подобное можно подумать об Иисусе из Назарета? Нет. И оттого Иисус, в Вифлееме родившийся, должен быть поставлен на самое высокое место мира. Его любовь и мудрость светят всем векам, и именно благодаря Его свидетельству о Себе. Этот вопрос настолько важен, что его следует рассмотреть не только с чисто религиозной точки зрения, но и с психологической. Если считать, что Христос не был истинным Богочеловеком, а был только простым, как все, человеком, то в Нем заключены неразрешимые противоречия. Его ясность и мудрость таковы, какими они никогда не могут быть у человека, страдающего галлюцинациями. Иисус разумен необычайно, мудр исключительно. Всё, что Он говорит, так неожиданно в своем величии и в своей тонкости духовной, нравственной.

По мере того, как возрастает духовно и нравственно человек, он всё менее становится способен называть себя Богом. Бог есть Бог... И всякий здравомыслящий человек знает, что он – не Бог. И чем выше он духовно, тем он яснее это знает. Но в отношении Иисуса удивительный парадокс в том, что, чем человек становится ближе к Нему, тем чувствует, что отстоит от Него дальше. Чем более приближается человек к горе, тем он сам кажется всё меньше, а гора становится всё выше. Так и в отношении Бога. Так и в отношении Иисуса Христа.

И приближающиеся ко Христу знают; что нет к Нему иного пути, кроме смирения. И свет Христов делается для смиряющегося человека всё ярче, и правда Христова всё несомненней.

Самый мудрый из людей, Сократ, говорил о себе: «я знаю, что я ничего не знаю». Таково высшее познание, которого достиг разум человека. Но ведение Иисуса Христа иное. Христос знает, что Он знает. Только Бог мог о Себе так говорить,; как говорил о Себе Христос. И Он был Мудростью Божией, сошедшей в мир, в человеческую историю, чтобы спасти человека.

Турист в Риме непременно посещает катакомбы, памятники раннего христианства. В стенах этих подземных коридоров, в несколько этажей, полагали тела усопших. Места погребений римский закон считал неприкосновенными, и оттого в катакомбах сохранилось много памятников раннего христианства. Тело усопшего клали в нишу, и закрывали каменной плитой, на которой ставили дату погребения, имя и возраст почившего, и на этой надгробной плите также вырезались различные христианские символы: рыба, христограмма, пальмовая ветвь и тексты молитв. В катакомбах около древней Аппиевой дороги Рима можно видеть эти подземные часовни и храмы, где первые христиане молились Богу и совершали евхаристию-литургию во времена преследований. Стены некоторых из этих подземных храмов покрыты фресками.

Искусство христиан, как в древнее время, так и сейчас, служит Богу и вероучению. Изображения в храмах катакомб скорее символичны, чем натуралистичны: чрез низшую реальность в них открывается реальность высшая. Искусство первых христиан открывало Божию истину и одновременно прикрывало ее от чужих глаз, утаивало в символике. На языке символов и подобий легче выразить истину высокую и трудную, чем в понятиях человеческого ratio –рассудка. У христиан было принято, кроме того, до определенного времени не открывать таинств веры людям, готовящимся к принятию крещения. Смысл христианских символов раскрывался этим людям (которых называли «оглашенными») постепенно, по мере их духовной зрелости, просвещенности.. Только призываемые Богом души получали разумение христианских символов. В древних библейских символах раскрывался новозаветный смысл. Церковь принимала даже иногда некоторые символы римского мира, очищая их от их неверного, языческого содержания, восстанавливая их древний, подлинно религиозный, утраченный людьми смысл.

С древнейших времен символ корабля означал у народов путешествие души в потусторонний мир. Но в первом веке этот символ был забыт, и у римлян-язычников стал символом простого житейского благополучия. Христианская Церковь обновила этот смысл, восстановила его древнее содержание и еще более углубила его. Корабль стал теперь образом Церкви, которая плывет по волнам житейского моря; и также корабль стал символом человеческой души, это море переплывающей, желающей достичь Гавани вечной, Царства Божия... Значение жизненного благоденствия христиане возвысили, переключили в область духовную. Если для язычника окончание плавания, т.е. земной жизни, означало смерть и уничтожение личности, то для христианина конец земной жизни есть ворота в Вечную Жизнь, начало бессмертного и преображенного существования личности. Языческий пессимизм и безличное погружение человека в природу уступил место светлой, радостной истине воскресения.

Другой пример мудрого возвышения и одухотворения Церковью ценностей дохристианского мира – древний миф человечества об Амуре и Психее.

Этот миф о любви и человеческой душе был в глубокой древности, выражением жажды Бога в душе человека, знак власти Божественной любви в душе. К первому веку нашей эры этот миф уже утерял свой первоначальный, религиозно-символический смысл и стал изображением обычной плотской, чувственной любви.

И вот христиане в катакомбах восстанавливают первоначальный смысл этого древнего мифа, озаряя и углубляя его новым содержанием: изображение Психеи на древних христианских саркофагах выражает душу, охваченную жаждой Бога, но уже не Неведомого, а Единого, истинного Бога...

Христианское учение о воскресении мертвых, которое трудно было воспринять языческому сознанию, представлялось наглядно в изображении Орфея, своей игрой на лире умиротворяющего и приводящего в восхищение диких зверей. Орфей, потерявший жену свою Евредику и сходящий во ад, чтобы извести ее оттуда, открывается, как символ сошествия Христа Спасителя в «преисподняя земли», где пребывали жившие до него души, дабы всякий, кто стремился в древнем человечестве к Божиему Свету, вышел со Христом в область вечного Света.

Люди, не вникающие в сущность религии, сближают иногда христианство с мифологией. Они не понимают того, что древние мифы в истории человечества есть не уход от реальности мира, но, напротив, интуитивное прозрение и предзрение подлинной, высшей реальности мира, могущей пока быть видимой лишь в образах и символах.

Наука сейчас относится к мифам совершенно иначе, чем раньше. В основе древних мифов человечества и наука теперь видит глубокие идеи жизни, жажду высшей, подлинной действительности. Чрез открывающуюся во Христе полноту истины, можно теперь расшифровать смысл древних мифов как духовных исканий человечества...

К символике первохристианства принадлежат Рыба, Якорь, Агнец, Виноградная лоза, Пастух... Это образы самого Спасителя. Евангелие от Иоанна (15, 4–5) передает слова Христовы: «Пребудьте во Мне, и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе: так и вы, если не будете во Мне. Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего»...

На росписи купола храма пятого века в Эль Баунит Лоза помещена в центре купола, а ветви ее расходятся по сторонам. Встречается в катакомбах и символика сбора винограда, или птиц, клюющих виноград, что, конечно, относится к евхаристии, центральному таинству Церкви. Климент Александрийский в пятой главе своей книги «Педагог» говорит: «Виноград дает вино, как Слово дало Свою кровь».

Упоминаемая в Ветхом Завете виноградная лоза, которую принесли посланцы Моисея из земли Ханаанской, была символом Земли обетованной... Лоза служит и теперь символом Земли обетованной для человечества, уже как Вечности во Христе. Люди причащаются Христа, Лозы; бессмертия. И в храмах наших мы видим образ Виноградной лозы, как Самого Христа, Божией Любви, несущей нам Вечную Жизнь.

Когда смотришь на евангельских грешников, слушаешь их слова и видишь их поступки, невольно думаешь, какие эти грешники, в сущности, хорошие люди, по сравнению с нами, с людьми нашей эпохи.

Вот разъяренная нарушением заповеди Божией толпа подходит к Спасителю. Она влечет женщину «взятую в прелюбодеянии» и готова ее за это побить камнями... Как благоговейно эта толпа выслушивает мудрый и кроткий ответ Спасителя на свой вопрос и как сильно, живо говорит в это время совесть человеческая в каждом из этой толпы... Разве нечто такое возможно теперь?.. Трудно, во-первых, предположить, что люди наших лет, столь искренне и так религиозно стали бы возмущаться прелюбодеянием: этот грех теперь приукрашен, обвит всеми бумажными лентами литературы, театра, фильма... Трудно представить, чтобы люди в каком-либо социальном современном коллективе могли так огненно ревновать об исполнении Божиего закона и так стыдиться при обличениях тихого и кроткого голоса духовного учителя... Смотрите, как начали все эти люди, один за другим, уходить, обличаемые совестью! Не многие общественные обвинители ближнего могли бы сейчас проявить такую нравственную чуткость.

А грешный евангельский блудный сын... Как поражает он сознание наше тонкостью и глубиной своего покаяния, смиренностью своих чувств: «Отец, я не достоин называться твоим сыном, прими меня, как одного из наемников твоих».

Встают перед нами и великие евангельские преступники, солгавшие. Духу Святому: Анания и Сапфира... Внезапно они умирают от своего греха, утаив часть ими же самими добровольно отданного Богу имения. По сравнению с духовными лицемерами наших дней не младенцы ли они?... Сколько христиан в наши дни обещают Господу отдать всю свою жизнь, а отдают лишь ничтожную ее часть, утаивая прочее для своих эгоистических целей.

А мытари, современные Иисусу Христу сборщики налогов, нечестные чиновники первого века, которых так гнушался палестинский народ, не дети ли и они по сравнению со многими чиновниками наших дней во всех странах и народах мира? Даже классический, воспоминаемый человечеством постоянно разбойник Варавва, освобожденный Пилатом вместо Христа и, несомненно, убивший кого-нибудь на дороге, – как можно определить его преступление в сравнении с методическим и сознательно-беспощадным умерщвлением в наши времена «ради государственной пользы» миллионов невинных жертв?

Посмотрите на Закхея-мытаря: как он устремляется к дереву, чтобы взобраться на него и увидеть Спасителя! Как он хочет увидеть Спасителя! Как он радуется, что видит Спасителя... Евангелие учит нас не только своими праведниками: оно ведет нас к покаянию, Богу и образами своих грешников, их человечностью, их чуткостью к добру.

Вот они несут драгоценный алавастровый сосуд с миром и разбивают его, чтоб помазать тело Иисусово; вот они горько плачут после своего отречения; вот они останавливаются на дороге, как Савл, пораженные небесным видением. Все они изменяют свою жизнь или, осуждая себя на кресте своем, просят Господа «помянуть их».

Где наше миро, где наши слезы, где чуткость нашей совести, обличающей нас?.. Ничего этого не видно. Мы предаемся своим планам, проектам, чувствам, страстям и забываем кроткую, любящую нас истину Христову. Мы ушли далеко не только от Евангелия, но даже от евангельских грешников!

Великую силу Господь вложил в Свое Слово. Древние грешники удивляют нас своей человечностью и смиренностью, светящейся сквозь их грех. Образами этих грешников, лишенных черт нашего бесконечного самодовольства и самолюбования, Господь хотел вразумить нас и утешить: ведь и мы тоже можем стать такими же человечными грешниками, если невозможна для нас большая любовь к Богу,

Господь хотел, может быть, вызвать в нас целые потоки слез при сравнении наших чувств с переживаниями этих евангельских грешников. Мы видим ясно, что такое – грешники Евангелия и что собою представляем мы с нашей цивилизованностью.

Хвалящий себя в храме Иерусалима древний фарисей, конечно, дитя, в сравнении с открытой или прикрытой саморекламой многих общественных, политических, даже церковных деятелей нашего мира.

Евангельская греховность – это «пастушеская свирель», по сравнению с назойливой, оглушительной и бесстыдной музыкой греха наших дней. Не только единично, но и коллективно восстают люди нашего века против Духа Божия. Белое так настойчиво называется в мире черным, и черное – белым...

Кто имеет в наши дни силу шептать смиренную молитву мытаря? Мы все считаем себя благополучными мытарями, а ближних своих – фарисеями.

Мы не раскаиваемся, как Петр, и не отдаем нищим «пол имения», как Закхей, от одного только взгляда Иисусова... Если бы мы могли только забыть елей, как неразумные евангельские девы! Или только закопать талант в печальную землю, ничего греховного не приобретая на него. Если бы, отвращая взор от Самой Истины, мы могли бы заниматься только своими семейными делами или благодушно испытывать своих волов... Но мы участвуем в преступлениях, входящих в мир под видом особой заботы о людях и народах.

Даже самый великий грешник Евангелия – Иуда среди отчаяния своего осознал свой грех и, если не раскаялся в нем истинно, пред Богом, то все же бросил свои преступные деньги, 30 сребреников, цену предательства и, терзаемый совестью своей, сказал: «предал я кровь неповинную». А разве не строится в наши дни на невинных страданиях многих мнимое благополучие людей и народов?

Вглядываясь в греховность, нам открытую в Евангелии, и всматриваясь в жизнь человечества, нельзя не видеть, что стоит уже при дверях Суд последний над миром.

Сияя нам праведностью своих праведников, Евангелие учит нас и образами своих грешников. Чтобы мы, ни в чем не видя своей правды, всю надежду возложили на Правду Христову. И милостью Господа вошли в нее.

«Православным христианам, всякого звания людям, которые еще души свои от Бога не отвратили и ложною верою не прельстились, держатся благочестия, не примкнули к противникам своим... еще хотят за православную веру стоять, не щадя крови», – так обращается к русским людям выпущенная Издательствам художественной литературы книга «Русская повесть ХVII века». Уже с первых страниц открывает она всю ширь нравственного горизонта русских людей; и видно откуда в истории идет народная сила духа, каков смысл самой истории, где корни русской культуры. Доброе, достойное в жизни идет от Бога, а злое – от людей и через людей, извращающих о себе и о мире волю Божию.

Недостойных правителей, воли Божией не исполняющих, автор повести называет кривителями. Кривителями являются не только правители, затемняющие в народах Божию истину, но и пристрастные судьи и, вообще, всякого звания и положения люди, не имеющие в совести Божией правды.

«Новая повесть о преславном российском царстве» говорит об исповеднике веры в Смутное время, патриархе Гермогене: «Подивимся на пастыря нашего и учителя, великого святителя и отцов духовных отца, имя которого ведомо всем, что стоит непоколебимо, как столп, посреди нашей великой земли, посреди нашего великого государства. Он православную веру защищает и всех тех волков, явившихся на пагубу душ наших, увещевает и стоит один против всех... вместо оружия, только Словом Божиим всем нашим соперникам заграждает уста и посрамляет их, отсылая от себя ни с чем. И нас всех укрепляет он и учит страха и угроз не бояться, от Бога душами своими не отступаться, а стоять крепко и единодушно за данную нам от Христа веру и за свои души».

Ясно и просто выражено здесь то, что надо народу и каждому человеку, особенно – в периоды исторических трудностей, искушений, зовов к неверию.

Древний русский автор, как пророк, взывает к своему народу. Он призывает русских людей глубоко сознать нравственные корни жизни. В конце этой повести, повести-прокламации, есть такое увещание: «кто же письмо это возьмет и прочтет, пусть его не таит, а передаст не читавшим братьям своим, православным христианам. Пусть не будет скрыто оно от тех, кто за православную веру умереть хочет. Тем же, кто был ранее нашими же братьями, православными христианами, а ныне в душе своей от христианства отвратился и во врагов наших обратился, с врагами соединился... тем о письме ничего не говорите и читать его не давайте»...

Есть в этой книге и замечательный рассказ Дружины Осорьина, о матери его Иулиании. Из этого документа можно увидеть, какие были на Руси в ХVII веке женщины.

Автор рассказа, Дружина Осорьин, был с 1625 по 1640 год муромским губным старостой. Практическая деятельность в качестве губного старосты приучила Дружину Осорьина к внимательному наблюдению фактов и к точной передаче их. Привычным письменным языком для него был язык грамот и протоколов... Служебные навыки и наличие таланта обусловили создание им в высшей степени оригинального произведения...

Тут следует еще добавить, что образ Иулиании Осорьиной есть образ русской святой: Иулиании Лазаревской.

Иулиания была дочерью ключника, при дворе царя Ивана Васильевича, Иустина Недюрева, и его жены Стефаниды. «Было ей шесть лет, когда умерла мать ее, – говорит ее сын, – и взяла ее к себе в землю Муромскую бабка ее, мать ее матери, жена Григория Лукина, вдова Анастасия, дочь Никифора Дубенского, и воспитывала она Иулианию во всяческом благоверии и чистоте также шесть лет. Когда же умерла бабка, по завещанию ее, взяла Иулианию к себе тетка ее Наталья, жена Путилы Арапова. Блаженная же Иулиания, с младых ногтей возлюби Бога и Пречистую Его Матерь, весьма почитала тетку свою, во всем оказывала послушание и смирение и молитву и посту прилежала. И за то тетка часто бранила ее, а дочери насмехались над нею. Хотя и понуждали ее сверстницы много раз к играм и песням мирским, но она не присоединялась к обществу их и притворялась не понимающею, желая утаить свою добродетель. Только к прядению и к труду за пяльцами прилежание большое имела она, и не угасала свеча ее все ночи. И всех сирот и вдов немощных, что были в том селении, обшивала она, всякую помощь нуждающимся и больным оказывала, так что дивились все разуму ее и благонравию. И вселился в нее страх Божий. Не было в том селении церкви ближе, чем за два поприща, и не случалось ей в девичестве ни в церковь ходить, ни слышать чтение Слова Божиего, ни учителя у нее не было никогда, кто поучал бы во спасение, но благим разумением научилась она нраву добродетельному.

Когда же достигла она шестнадцати лет, была выдана замуж за человека добродетельного и богатого, по имени Георгий, по прозвищу Осорьин. А венчал их в селении мужа ее, в церкви праведного Лазаря, бывший здесь поп, по имени Потапий. Он поучал их, по правилам святых отцов, Закону Божию; она же слушала поучения и наставления внимательно и на деле исполняла их. Свекор и свекровь ее, видя разум и доброту ее всяческие, еще при жизни своей поручили ей ведать всё домашнее устройство. А она со смирением подчинялась, ничего вопреки им не говорила, почитая их, и безотказно все приказания их исполняла, так что дивились все, глядя на нее. И многие обращались к ней с вопросами, а она на всякий вопрос пристойный и разумный ответ давала, и дивились все ее разуму, прославляя Бога. По вечерам же она много молилась Богу, отдавая по сто поклонов и более, а вставая утром, совершала то же вместе с мужем своим.

Продавая свое рукоделие, отдавала вырученное нищим и на церковное строение. И подавала многую милостыню она тайно от свекра и свекрови в ночи, днем же домашним хозяйством управляла. О вдовах и сиротах заботилась она, словно мать их собственная, своими руками и умывала их, и кормила, поила. И слуг и служанок наделяла достаточной пищей и одеждой, требуя дела от них по силе их, и уничижительными именами никого из них не называла. Не требовала она от слуг ни воды для умывания рук, ни развязывать ей сапоги, но всё сама делала. А неразумных слуг и служанок наказывала смирением, и кротостью исправляла их, принимая вину на себя. Никого не оклеветала она. И возлагала всю надежду на Бога и на Пречистую Богородицу, призывала на помощь великого Чудотворца Николу и получала от него помощь.

Малое же время спустя, наказание постигло русскую землю за грехи наши. Случился голод великий, многие от того голода помирали. Она же тайно подавала многую милостыню... Принимая от свекрови пищу, сама не ела, но раздавала всё голодным. И когда кто умирал, нанимала она омывать и выдавала деньги и всё необходимое для погребения. А когда в селении их погребали кого-нибудь из умерших, за каждого молилась она об отпущении грехов.

Вскоре нашел мор сильный на людей, и многие умирали от чумы; оттого многие заперлись в своих домах; зараженных чумою в дом не пускали и к одежде их не прикасались. Она же тайно от свекра и свекрови многих зараженных обмывала в бане своими руками, лечила, молила Бога об исцелении их. А если умирал кто, она многих сирот умывала своими руками... Нанимала людей погребать умерших и сорокоуст заказывала.

И так прожив с мужем многие годы, во всякой добродетели и чистоте по закону Божию, родила сыновей и дочерей. Ненавидящий же добро враг тщился вред причинить ей, возбуждая меж детьми и слугами частые раздоры. Но она, разумно и со смыслом всё разбирая, примиряла их. И подстрекнул враг одного из слуг, и убил тот сына их старшего. Потом убили на царской службе и другого их сына. Но она, хотя скорбела немало, но о душах их, а не о смерти; и почтила память их пением, молитвой и милостыней»...

Дружина Осорьин далее рассказывает о вдовстве своей матери, о ее подвиге во время другого голода на Руси, во время царя Бориса, когда доходили голодающие даже до людоедства. Не проросли хлеба, лошади и другой скот погибли. Умоляла она в это время детей своих и слуг не посягать ни на что чужое. Оставшуюся скотину, и одежду, и посуду всю продала за хлеб. И дойдя «до крайней нищеты, так что и зерна не осталось в доме, и тогда не смутилась она, но возложила всё упование на Бога».

«Когда же приблизилась честная ее кончина, разболелась декабря в двадцать шестой день и лежала шесть дней. Днем лежа молилась, а ночью вставала молиться Богу» – говорит ее сын. «Января во второй день, на рассвете, призвала она отца духовного и причастилась Святых Таин; затем села, призвала детей и слуг своих, поучая их любви, молитве и милостыне... И велела приготовить кадило, и вложить в него фимиам. И поцеловала всех бывших тут, дав всем мир и прощение, легла. Тогда, перекрестившись трижды и обвив четки вокруг руки своей, последнее слово сказала ««Слава Богу за всё, в руки Твои, Господи, предаю дух мой. Аминь».

«Когда мы утверждаем значение веры в медицин не, некоторые врачи думают; что это есть отрицание науки. С другой стороны, некоторые верующие без основания считают; что обращение к науке означает, будто, бы, отрицание веры. И то, и другое неверно». Так говорит в своей книге «Медицина и Библия», швейцарский врач Поль Турнье.

«Однажды я встретил своего друга, которого лечу вместе с одним психиатром, – друг мне рассказал, что мой коллега психиатр прописал ему снотворное; он должен его принимать каждый вечер. «Я, – говорит, – его принимаю, – оно мне помогает; я стал более спокоен, лучше работаю, но всякий раз, когда я принимаю это лекарство, я испытываю смущение от того, что прибегаю к чему-то искусственному: думаю, это недостаток веры в Бога»... «Лекарство есть тоже милость Божия, – ответил доктор Турнье: Лекарство есть тоже хлеб, который Господь дает нам».

Доктор Турнье однако считает, что в исключительных случаях больной может отказаться от медицинской помощи. Некоторые отшельники без вреда для своего здоровья не принимали пищи в течение известного периода времени. Но, и принимая пищу, тот «хлеб насущный», который нам дает Бог, и за который мы Его благодарим, мы тоже живем верою. Обращаться к помощи врача и лекарств, это вроде того, что есть выпеченный кем-то хлеб, или носить сотканную кем-то одежду, или жить под крышей, которую сделал плотник. Нельзя не вспомнить о человеческой стороне Христа. Христос был плотником, т.е. техником, строителем. Можно также указать на многократные плавания Христа по озеру в лодке – Христос пользовался лодкой, хотя Он мог ходить по волнам.

Отказ от техники, т.е. отрицание научного прогресса, создает неверное представление, что духовный мир противоречит вещественному. Нет, он не противоречит вещественному, но сопрягается с ним.

В свете откровения Библии нет противопоставления между наукой и верой. Библия нам открывает науку как дар Божий. Откровение говорит, что создав человека, Бог поручил ему дать имена всем полевым животным и всем птицам небесным. «Давать имена», это как раз и есть дело науки. И естественные науки существуют только в меру того, что все живое и всякий химический элемент, и всякое физическое явление получают определенное название.

Корень научного знания можно видеть также в той власти, которую, по словам Библии, Бог дал мужчине и женщине, сказав им: «Наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле» (Быт. 1, 28).

Трагедия науки заключается в том, что человек, овладевая природой, не может овладеть собою. Библия не только не осуждает науки и власти человека над природой, но, наоборот, утверждает то и другое, видя в этом дар Божий человеку. Человек может управлять природой, но для того, чтобы управлять успешно, он сам должен подчиняться нравственным законам Божиим. Если наука приводит к бедствиям, это случается не вследствие чисто научных причин, а в следствии того, что плодами науки распоряжается неукрощенный, горделивый ум и нечистое человеческое сердце. Человек способен в гордыне своей пойти против самого Творца; он способен злоупотребить – и злоупотребляет – данной ему властью и свободой. Атомная бомба сама по себе не опасна как вещь. Но чрезвычайно опасен человек: если мы оставим бомбу в покое, она нам ничего не сделает, – нужен контроль над человеком, не над бомбой!

Нет, науку вообще Библия не осуждает; а только такую науку, которая из дара Божиего хочет сама превратиться в «бога» и отдалить человека от Творца. В Библейском откровении о грехопадении мы знаем, с какими словами обратился к людям искуситель: «Вы будете, как боги» (Быт. 3,5). Древо, носившее запрещенный плод, называлось «древом познания добра и зла» – не «древом науки». Бог запретил человеку не научное суждение, но самовластное, неверное, безбожное суждение о том, что есть добро и что есть зло...

Отношение Библии к медицинской науке ясно из слов 38 главы Книги Премудрости Иисуса, сына Сирахова: «Почитай врача честию по надобности в нем, ибо Господь создал его, и от Вышнего – врачевание... Господь создал из земли врачества, и благоразумный человек не будет пренебрегать ими... В болезни твоей не будь небрежен, но молись Господу, и Он исцелит тебя. Оставь греховную жизнь и исправь руки твои, и от всякого греха очисти сердце... И дай место врачу, ибо и его создал Господь».

Таково отношение Библии к врачам и к медицине. Наука есть дар Божий. Этот драгоценный дар вверяется ученым. Но им необходимо иметь ту скромность, без которой нет подлинного знания, нет настоящей науки.

Парижский врач Арман Венсан был приглашен прочесть на медицинском конгрессе доклад на тему: «За гуманную медицину». В введение к этому докладу, он привел слова одной своей пациентки: «Нам мешают умереть, но нам не помогают и жить». Поль Турнье думает, что эти слова больной женщины вызов всей медицине. Перед врачами встают глубокие вопросы жизни, на которые наука не дает ответа и никогда на них не ответит: «Что такое жизнь?.. Что такое смерть?.. Что такое человек, его болезнь, его здоровье?» За молчанием науки кроется ее бессилие медицинскими методами решить основные вопросы жизни и даже такие свои прямые проблемы, как определение сущности болезни.

Доктор Лериш, профессор Колеж де Франс, говорит: «Как только мы хотим вникнуть в то, почему дела у нас обстоят именно так, как мы их видим, как только мы хотим научно установить тайну возникновения человеческой болезни, мы ничего не можем найти в книгах, кроме поверхностных и наивных объяснений, за которыми или ничего нет, или мало что есть».

Наука анализирует явления, дает им названия, наклеивает на них этикетки, но она не имеет ясного определения сущности человека, его жизни, болезни и смерти. И потому, говорит Турнье, мы, врачи, не можем не обратиться к Божиему Откровению, к страницам Библии. Нас к этому зовет Паскаль: «Что такое жизнь и что такое смерть, – говорит он,– мы знаем только через Иисуса Христа. Вне Христа нам непонятна ни наша жизнь, ни наша смерть, ни что такое Бог, ни что такое человек». Паскаль прав: Без Священного Писания, говорящего (прямо или преобразовательно), в сущности, лишь об Иисусе Христе, мы, конечно, ничего не знали бы о самом источнике нашей жизни и о своей человеческой природе. Без Откровения мы – во тьме. Мы можем прикрывать эту тьму учеными терминами, но за ними – ничего нет.

И потому не только богословы, но и эмпирики, врачи, должны знать религиозное Откровение о смысле жизни и смерти человека. «Если богословы от Откровения идут к людям, изучают Слово Христово, его толкуют и дают о нем исторические сведения, мы, врачи, – говорит доктор Турнье, – призваны совершать обратный процесс: от ежедневных своих медицинских, практических вопросов идти к Библии и находить в ней ответы»...

Первым открытием доктора Турнье было нахождение в Библии несравнимого богатства познания человека и его скорбей. Он говорит, что Библия есть книга великой драмы человека. И именно для врачей она нужна: ведь врачи погружены в эту человеческую Драму. Если правильно понимать Библию, она бесконечно гуманна. «Подумайте, – говорит доктор Турнье,– хотя бы только о заботе Христа по отношению к Своей Матери и к Иоанну, «ученику, которого Он любил»; и которые оба должны были вскоре Его лишиться. «Жено! – сказал Он со Креста Своей Матери, – се, сын Твой». Потом говорит ученику: «се, Матерь твоя» (Ин. 19, 26–27).

Удивителен и великий реализм Библии. Она показывает человека не лакированным, а таким, каким он есть, с его многими слабостями и с его внутренним величием, со всеми его героическими порывами, сомнениями и пороками. Врачам интересно будет узнать, что в Библии описана даже симуляция болезни (2Цар. 13, 1–22, где речь идет об Амноне одном из сыновей Давида).

Нравственные противоречия, которые часто смущают людей и даже отталкивают от некоторых страниц Библии, объясняются реализмом Библии. Библия есть точное выражение человеческой жизни, грешного человеческого сердца. Сердце наше полно больших противоречий и несовершенств. Но эти противоречия человеческого существа, есть лишь часть библейской истины, и на ней не надо останавливаться. Тьма, показанная в Библии, не закрывает Света, но еще глубже выявляет его для тех, кто любит Свет и идет к нему...

Ни от чего земного не уклоняясь, Библия, своим сверхреализмом, пронизывает всю жизнь. В ней выражены все наши человеческие чувства, стремления, страхи, ошибки. И на каждой странице Священной Книги слышно человеческое страдание, начиная с вопля Иова прокаженного и кончая словами Христа на Кресте. И каждой своей страницей Слово Божие свидетельствует о Свете, о спасительности, о жизненности для человека веры в Бога. «Не бойся, ибо Я – с тобою», – говорит через пророка Исайю Бог. И Христос воскресший открывает эту: радостную среди нашей скорби истину: «Я с вами во все дни-до скончания века. Аминь».

Душа ищет радости. Как рыба на песке судорожно хватает воздух, так в этом мире душа ищет счастья, ищет всего, что ей кажется счастьем... Но воздух земли не может заменить рыбе ее живительной водной стихии, и воздух этого мира не может заменить душе того простора, той глубины, которой дышит сердце человеческое, когда оно имеет Христов мир, – мир не как случайное и непрочное спокойствие чувств от благоприятно сложившихся житейских обстоятельств, но мир как благодать и начало Жизни Вечной. Счастье открывается лишь тому, кто знает нечто большее, чем счастье.

Вот образ одной души, познавшей «закон счастья»... В 1882 году был приговорен к пожизненному заключению по делу народовольцев Николай Александрович Морозов. Он провел в Шлиссельбургской крепости двадцать три года и был освобожден в 1905 году. В крепости он познакомился с Марией Михайловной Дондуковой-Корсаковой. Княжна М.М. Дондукова-Корсакова была дочерью вице-президента Российской Академии наук и сестрой князя Александра Михайловича Дондукова-Корсакова, генерал-адъютанта, участника Русско-Турецкой войны, а позднее – Императорского Российского комиссара в Болгарии. Мария Михайловна в молодости была очень красива, но ни положение в обществе, ни богатство ее не привлекали. Она отказалась от замужества, чтобы всецело себя отдать на служение людям во имя Христово. Она посвятила себя помощи бедным и, главным образом, заключенным: нелегкое это было дело. Посещая заключенных, она дружески беседовала с ними, помогая им, чем могла: не ограничиваясь помощью материальной, облегчала человеческое страдания своей умудренной и просветленной душой.

За год до своего освобождения Морозов в письме к матери так рассказывает о встрече с Марией Михайловной в камере Шлиссельбургской крепости:

«Дорогая моя мамаша! О себе я не могу сказать ничего особенного. По-прежнему живу, как в заколдованном замке, и каждый новый год проносится над крышей, как тень чего-то далекого, невидимого и недоступного, совершающегося где-то во внешнем мире.

Вот только в конце прошлого лета совершилось одно событие, которое неожиданно нарушило однообразие моей жизни, а затем пронеслось или пронесется в будущем куда-нибудь мимо, оставив по себе лишь воспоминание. Какая-то волна поднялась за пределами моего кругозора и принесла к нам необычайную посетительницу. В один июльский день вдруг отворяется «дверь и комендант спрашивает:

– Не желаете ли видеть княжну Дондукову-Корсакову?

– Очень рад, – отвечаю я, стараясь ничем не обнаружить своего смущения от такой неожиданности. Но признаюсь; что я до того одичал, прожив в одиночестве более половины своей жизни, что сердце у меня так и застучало в груди, Я ожидал; что ко мне войдет какая-нибудь из трех дам-патронесс, о которых я читал где-то в романах, и начнет мне задавать различные официальные вопросы, вроде «всем ли вы довольны?», «хорошо ли с вами обращаются?» и т.п. слова и фразы, на которые я не мог бы даже ответить ей искренно, так как наиболее жалким делом считаю жаловаться кому бы то ни было на свою участь. Но можете ли Вы представить себе, как удесятерилось мое изумление, когда вместо ожидаемой величавой фигуры с целой свитой таких же величавых спутников, ко мне вошла одна и без страха, замечательно милая и ласковая старушка и, протягивая руки, произнесла с улыбкой: «Здравствуйте, Николай Александрович. А я много слышала о вас от Ивана Павловича. Помните его?»

От всего этого сразу повеяло на меня чем-то давно забытым. Всё мое смущение мгновенно прошло, и я почувствовал себя с ней почти так же, как если б кто-нибудь из вас, родных, неожиданно явился ко мне. Я усадил ее в кресло, сделанное для меня одним из товарищей, а сам поместился напротив на табуретке.

Она сейчас же рассказала мне, что зовут ее Мария Михайловна, что ей семьдесят семь лет, и что с самого раннего детства завет Христа о посещении больных, страждущих, плененных и заключенных в темницах произвел на нее чрезвычайно сильное впечатление, так что она еще девочкой решила посвятить исполнению этой заповеди всю свою жизнь и с тех пор делает в этом отношении всё, что может.

Затем разговор перешел на мою личность, главным образом внутреннюю жизнь и на семейные обстоятельства, причем мы рассуждали с ней обо всем, кроме политики, о которой ей, очевидно, было запрещено говорить с нами...

В религиозном отношении она поразила меня своей терпимостью...

Я почувствовал к ней за это время большую симпатию, которую, конечно, и заслуживает человек, пожертвовавший всю свою жизнь на служение ближнему и осуществление какой-либо великой и бескорыстной идеи.

В молодости своей она была знатна и богата и вдобавок еще несомненно красавица, потому что и до сих пор у нее чудные большие глаза, которые в молодости наверное были ослепительными. Перед ней была блестящая будущность и личное счастье, к которому стоило только протянуть руку, но она всем пожертвовала для того, чтобы отдать свою жизнь на служение евангельской заповеди о любви к ближнему. И она, действительно, исполняет эту свою миссию с необычайным самоотвержением. Подумать только, что на семьдесят седьмом году своей жизни она нарочно жила поблизости от нас целую осень, ходила к нам в дождь и непогоду... А сколько труда и хлопот, вероятно, стоило ей разрешение посещать нас!.. По-видимому, она же уговорила и петербургского митрополита Антония выхлопотать себе разрешение посетить нас во время объезда им своей епархии.

Как бы то ни было, в один прекрасный день после первых же посещений Марии Михайловны и он вдруг побывал у нас и между прочим беседовал и со мною с четверть часа (об условиях нашей жизни в заключении), т.к. спешил побывать у других. Конечно, за такой короткий промежуток времени трудно познакомиться, но на меня он произвел впечатление человека, по-видимому, с более широкими взглядами на сущность и значение религии, чем мне приходилось встречать ранее в духовной среде…»

Во время своих бесед с Марьей Михайловной, Морозов однажды выразил мнение об обитаемости некоторых светил, окружающих землю. Мария Михайловна не разделила этих его убеждений. «Но мы потом помирились, – пишет Морозов,– на том, что после нашей смерти узнаем многое такое, о чем теперь и не подозреваем. Она – не враг современной науки и включает в круг своих забот всякую живую душу, в которой есть стремление к добру, а тех, у которых этого нет, считает просто «больными». «Эры жизни» и современные мечтания она отнесла бы просто к блужданиям человеческого ума, всё еще где-то ищущего истины, в то время как истина находится близко под рукой.

Княжна Мария Михайловна снова посетила меня несколько раз и, добрая душа, уезжая прошлый раз, даже перекрестила меня и прошептала надо мною какую-то молитву совершенно так же, как эго делали Вы в былые времена, отпуская меня на каникулы... Чем более ее узнаю, тем более утверждаюсь в своем прежнем уже высказанном Вам мнении, что в древние времена она была бы христианской мученицей и святой, а в более поздние, чем мы живем, она была бы тем же, чем и теперь, то есть героиней самоотвержения и воплощением бескорыстной любви к ближнему...»

Скончалась Мария Михайловна перед войной 1914 года. Отпевал ее в тюремной церкви епископ Кирилл (впоследствии знаменитый исповедник веры, скончавшийся в ссылке). Когда в ходе литургии подошло время петь «Верую», из-за решеток раздалось мощное и стройное пение: исповедание заключенными той веры, которая была у почившей, и внесла в человеческие сердца Свет.

Весной 1956 года тихо отошел в Свято-Тихоновском монастыре в Пенсильвании от своей земной жизни большой мыслитель Православной Церкви и яркий деятель, сербского народа епископ Николай (Велемирович). Доктор богословия Бернского университета, доктор философии Оксфордского университета, доктор «гонорис кауза» Колумбийского университета, епископ Николай своими книгами, статьями, лекциями, а главное – своей жизнью может быть назван апостолом нашего времени.

Он говорил мне, что после всех своих ученых степеней поехал к своим родителям, простым людям старой Сербии, учиться у них глубокой вере в Бога и любви к Богу.

Приняв монашество в 1909 году, он в сане иеромонаха провел в России около двух лет, оставшись навсегда другом русских людей. Став епископом, занял в Сербии древнюю Охридскую кафедру... Позже был переведен на Жичскую кафедру и восстановил древнюю Жичскую обитель Святого Саввы.

Во время последней войны епископ Николай был арестован немцами и вместе с Патриархом Сербским Гавриилом заключен в монастырь Войловица, а оттуда, перевезен, в концентрационный лагерь в Германию. После своего освобождения он был приглашен в Лондон, потом в Америку, где и оставался до своей кончины.

В Сербии преосвященный Николай был основателем большого народного религиозного движения «богомольцев», разветвления которого были не только в городах, но и в селах. Это движение объединило многих верующих, имело свои типографии, издавало религиозную литературу, распространяло Евангелие, поднимало нравственную жизнь народа...

Незадолго до своей кончины епископ Николай передал мне рукопись своего «Сказания о Стране недостижимой».

Я приведу отрывок из этого «Сказания», повествующего о победе высокой человечности над миражами человеческими.

«Мы хотели бы, но – не можем начать свою повесть, как начинали древние летописцы: лета Господня такого то... Нет, тот год, в который случилось то, о чем мы будем говорить, не был Господним, если не считать, конечно, того, что Господь по-прежнему согревал Своим солнцем злых и добрых и посылал дождь на праведных и неправедных. Во всем остальном этот год, о событиях которого я буду говорить, был не Божиим, но человеческим. Бoг попустил людям творить их грешную, а не Его святую, волю. Многие в мире читали утром и вечером молитву «Отче наш», говоря Господу: «Да будет воля Твоя, яко на небеси (между ангелами), и на земли (среди людей)», но еще больше было в человечестве таких, которые хотели в жизни творить только свою грешную человеческую Волю, составлять только свои человеческие планы и совершать только свои человеческие дела. Вместо Бога люди прославляли в мире только себя и других людей и, говоря, что они это делают ради человеческого счастья, разрушали, грабили, убивали и уничтожали все, – вопреки святой воле Божией.

Вот почему мне и стыдно начинать повесть о том времени словами древних летописцев: лета Господня такого то... Нет, не хочу делать Праведнейшего Бога ответственным за зло людей и за всю человеческую неправду тех лет! Оттого скажем: лета человеческого 1944-го, в июле месяце, было покушение на вождя немецкого народа Адольфа Гитлера. Среди заговорщиков находился и известный генерал Роммель. Первые вести о покушении и слух о том, что Гитлер убит, вызвали большую радость почти всюду в мире. Эта весть проникла и в концлагеря Германии, где миллионы осужденных и заключенных людей разных национальностей с нетерпением ждали своего освобождения и возвращения на родину. Возбуждая в немцах жестокую ненависть к другим народам, Гитлер этим вызывал и ответную ненависть народов.

Когда слух о гибели Гитлера достиг лагеря «Фихтенвальд» («Сосновый лес»), радость распространилась по всем его баракам, и она была так велика, что ее не могли скрыть. Особенное ликование было заметно в бараке № 99.

Но Гитлер оказался жив; и вскоре пришло распоряжение привлечь к ответственности тех, кто хоть в чем-нибудь выказал свою радость по поводу покушения на вождя. Комендантам всех концлагерей было приказано наказать сочувствовавших этому покушению. И приказание стало выполняться. Кровавая расправа пошла по всем лагерям, и в течение нескольких суток в полуночной тиши слышался треск автоматов; люди выполняли свою злую, а не Божию милосердную волю.

В лагерном бараке № 99 находились главным образом сербы, но было и несколько американцев. Также были там русские, индусы, венгры, норвежцы и поляки. Старостой барака считался сербский капитан из офицеров запаса Спасо Спасович, бывший преподаватель гимназии.

Комендантом всего лагеря был д-р Иоганн Адлер, профессор университета, историк. Доктор Адлер очень ценил Спасовича за его знания, а еще больше за его безусловную честность и скромность. Но приказ был приказом. Комендант лагеря должен был ликвидировать бунтовщиков и прежде всего лагерников барака № 99.

Как христианин, лютеранин, доктор Адлер пуритански ценил правдивость и порядочность, ставя эти качества в человеке выше всяких отвлеченных схоластических рассуждений. Зная, что Спасович человек порядочный и правдивый, доктор Адлер во что бы то ни стало решился спасти его: он не хотел, чтобы кровь этого праведника пала на него и его детей. Но Адлер был подчиненным Гитлера и даже, отчасти, сторонником его внутренних, социально-государственных реформ.

Как же ему было спасти Спасовича, старшину самого виновного барака? После бессонной ночи Адлер обратился в соответствующую инстанцию, прося дать ему семидневный срок для расследования дела. Просьба его была удовлетворена. Но среди начальствующих находились лица, завидовавшие Адлеру. В расчете обвинить и Адлера в мягкости и попустительстве, эти люди прислали в лагерь гестаповца для участия в следствии.

Доктор Адлер, созвав свой лагерный военный суд, пригласил на него представителя Тайной государственной полиции. Суд начался с допроса старосты барака № 99, капитана Спасовича.

– Как зовут тебя? – спросил следователь.

– Спасо Спасович.

– Что означает это имя?

– Оно означает Иисус Иисусович.

– Не еврейское ли это имя?

– Было оно, когда-то еврейским, а теперь оно – христианское.

– Кто ты по национальности и вероисповеданию?

– Я – серб православного исповедания.

– Имеешь ли высшее образование?

– Да.

– Какая твоя научная специальность?

– Богослов и историк.

– Почему у тебя две специальности, а не одна?

– Я считаю, что эти две науки – история и богословие – нераздельны, и что одну нельзя по-настоящему понять без другой.

– К какой политической партии принадлежишь?

– Ни к какой.

– Почему?

– Я убежден, что все политические партии обещают больше, чем могут дать; и часто они ведут людей в Землю недостижимую.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Земля недостижимая, я думаю, означает ту землю якобы всеобщего счастья, которую политические агитаторы всегда обещают, но сами ее никогда не видели.

В это время было сообщено, что в бараке Спасовича, в его матраце была найдена рукопись. Ее велели передать следователю.

Вот какие мысли нашли тюремщики концлагеря в рукописи капитана Спасо Спасовича:

«В Священном Писании неоднократно говорится, что мы – странники, пришельцы и гости на этой земле. И даже не знающий Священного Писания, но человек рассудительный, сам быстро может прийти к пониманию этого. Размышляя о мироздании, всей жизни, гуляя средь кладбищ и свежих могил, человек вдумчивый непременно приходит к мысли, что он – странник и гость на земле. И как только он постигнет эту очевидную истину, его сердце начнет горячо искать ответа на следующие три вопроса:

Если мы странники в этом мире, где же цель нашего пути? Если мы пришельцы на этой земле, где же наша постоянная родина? И если мы гости тут, чьи же мы гости?

Простые люди дают ясные ответы на эти вопросы. Таково преимущество простых людей: не зная многого, они знают главное. На первый вопрос самосознание народное отвечает: «Мы созданы не только для этого мира, а и для иного, вечного».

На второй вопрос отвечает: «Отечество наше там, где наш Отец. А наш Отец – Бог. Настоящий наш дом – в Вечности Божией».

И, наконец, ответ на третий вопрос: «Слава Господу Богу, – мы Его гости».

В этих ясных, простых, недвусмысленных ответах заключается глубокое и целостное понимание жизни, та жизненная философия, которая никогда никого не приводила к разочарованию или самоубийству. На этой жизненной философии утверждалась всеми и складывалась практическая и общественная жизнь. Кто хочет вознестись над сознанием народным, тот падает в пропасть. Возноситься над верой народа стали материалисты и агностики. Рассадником их явилась Европа...

Долгое время христианская Европа давала ясные, положительные ответы на эти вопросы жизни и смерти. Гораздо более ясные и логичные, чем древняя политическая Эллада, Египет, Персия или Индия. Европа руководилась тогда Божественным Логосом, сошедшим на землю, именно для того, чтобы логикой небесной заменить ошибочную земную логику;

Но за последние столетия Западная Европа пришла к разногласию с Церковью и впала в жестокую борьбу с ней: В итоге этой борьбы Европа еще глубже погрузилась в кровь, чем некогда в борьбе с гуннами и сарацинами. Страшная братская кровь омрачила духовные горизонты Европы, многие умные, но-озлобившиеся сыны Церкви отвернулись от Божественного ЛоГОСа, от небесной логики, и вернулись к суетной логике язычества. Случилось с людьми то, о чем так красочно пишет апостол Петр: «Пес возвращается на свою блевотину» И «Вымытая свинья идет валяться в грязи». Познав Истину Единого; Живого Бога; Европа снова повернулась к немощным стихиям мира и к тварной природе, чтобы ее спрашивать об истине, и, наконец, эту самую природу в ее совокупности, в образе «материи», провозгласила своим божеством.

Не всегда справедливая и верная духу Христову, часто слишком суровая церковная иерархия с одной стороны, и озлобленная интеллигенция с другой, превратили христианскую Европу в «дом, разделившийся сам в себе». Грозно звучит сейчас апостольское слово о язычниках древних времен, которые, считая себя мудрыми, обезумели. Это слово говорит и о нас. Но еще страшнее пророчество одного святого и прозорливого человека о новом язычестве, «Придет время, –сказал Антоний Великий, – когда миром овладеет такое заблуждение, что люди, потерявшие разум, будут мудрых считать безумными, а себя мудрыми».

Если бы материалисты и агностики могли скрыть свою слепоту от других и свое несчастье несли бы только в самих себе, это было бы еще полбеды. Но, гонимые духом немирным и озлобленным, они навязывают самих себя народам, желая быть учителями и вождями людей. Этим они причиняют огромный вред человечеству. Владея пером и словом, они рисуют народам манящие призраки «Земли обетованной», «рая на земле», некую фату-моргану в раскаленной пустыне... А когда захватывают они власть, и берут управление народом в свои руки, волшебные миражи их начинают быстро таять и исчезают. Грубая действительность открывшейся безводной пустыни начинает мучить и обжигать людей. И разочарованные народы проклинают пустую мечту своих вождей, которая их вела не в Землю обетованную, не в рай на земле, а в Землю недостижимую».

(Из речи пред хиротонией во епископы 11 мая 1947 г.)

Вглядываясь в отдаленное, что было со мною в юности, я вижу лишь цепь благодеяний Божиих и вереницу моих грехов, неосознававшихся тогда немощей, суетностей и отступлений от Его законов. Я не знал тогда, что религиозная, духовная жизнь с ее абсолютными законами причин и следствий духовных касается так близко, так неотразимо всех людей, не исключая и светских, живущих, главным образом, этим миром и считающих себя должниками только ему.

Я не знал, что даже плотская жизнь человека и мира идет по духовным законам и направлена лишь к духовной цели спасения человека в вечности. В юности мы мало об этом думаем; и так было со мною. Оглядываясь на детство, я вижу лишь сияние детского счастья, как первую милость Божию на земле. Господь даровал мне любящих, добрых, заботливых, жертвенных родителей, одновременно дававших полную свободу моему внутреннему развитию. Я ныне открыто служу тому, чему отец служил сокровенно всю свою жизнь. Первым детским молитвам моим на коленях в кроватке, пред образом Спасителя, научила меня мать.

И через все испытания юности моей эта вера прошла нерушимо. Я никогда в жизни не сомневался в бытии Господа Бога. Чрез всю жизнь проходит мое призывание – иногда совершенно краткое – Его имени. Но Церковь я знал более внешне, чем внутренне, и жил в юности своей не по-христиански, дышал не Божией правдой, а миром и его интересами. Моя вера была, как это я теперь могу понять, верой в то, что Господь Бог существует в Своем-духовном мире и там принимает наши к Нему молитвы, а здесь, на земле, идет своя, земная «естественная» в своих мирских отношениях, жизнь, и что естественно здесь жить по-мирскому, «как все».

Я не понимал тоща, что так называемая «естественная» жизнь человека во многом неестественна, и даже противоестественна и в сущности совсем даже и не жизнь; и то, что подлинно естественной для человека можно назвать лишь жизнь благодатную. Я жил «естественной» мирскою жизнь, впрочем, не без идеалов человеческих. Наибольшим, из увлечений мира, было увлечение литературой, поэзией, служением слову человеческому во имя свое и во имя этого слова, а не во Имя Божие.

Здесь таилась наибольшая опасность для моей души, ибо культура и искусство могут быть не только ступенями к высшему миру, но и идолами, закрывающими этот высший мир. И я бы остался в пределах этого соблазна, если бы Господь кроткой и крепкой рукой Своей, дуновением Духа Своего, не вывел меня из этого тонкого псевдодуховного мира. Таинственно, непостижимо выявлялась предо мной и во мне жизнь более глубокая и прекрасная, чем та, которую мог видеть мой взор в человеческой, самой утонченной культуре... Никаких разочарований в жизни у меня не было. Господь меня привлек к Себе только одною Своею любовью; в свете ее побледнела и исчезла всякая иная любовь... Во внешнем мире все благоприятствовало мне и открывало свои перспективы, но Господь стал открывать моим внутренним очам Свой небесный и земной мир, и очи мои стал открывать к видениям и постижениям Духа... «Сокровенный сердца человек» (1Пет. 3, 4) в нетленной красоте своей оказался для меня гораздо значительнее всех ценностей и всех радостей земли. Теперь я понимаю: это было призвание, призыв воли моей на служение воле Божией. Воля Божия стала открываться столь явственно, и небесный мир выявлялся для меня столь ощутительно, что я сейчас это могу понять только как неспособность мою тогда принять более сокровенное руководство Духа. Я ничего не делал доброго в своей жизни. Но доброе было сделано со мною.

За двадцать четыре года моей мирской жизни Господь мне показал очень многое; и то, что было мне показано во внешней жизни мира, мне очень потом пригодилось на путях моего пастырского служения людям... Года два тайно свершалось призвание мое и столько же оно свершалось явно. Все более и более, сам то сознавая только отчасти, я опутывался, пленялся нитями любви Божией, нитями Промысла; и знаю, как удивительно Господь берет грешника в Свою руку. «Господь пасет мя и ничтоже мя лишит; на месте злачне тамо всели мя, на воде покойне воспита мя» (Пс. 22).

Кажущийся для плотского человека узким этот путь, этот плен Божий есть на самом деле осуществление высшей свободы человека, его самое высшее и прекрасное благо.

Я связывался любящей рукой Небесного Отца: она освобождала меня от неистинной моей жизни.

При непрестанном моем удивлении, перерождалось мое естество из душевного в духовное... Трудно говорить о тайне этой. Думаю, что эта милость призвания из мира тленных плотских ценностей в мир ценностей духовных и вечных, есть драгоценнейшее из всех явлений нашего бытия. И о ней как раз говорил Спаситель Никодиму: «Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух... Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа» (Ин. 3, 6, 8)...

Я полюбил Церковь, ее мудрость, ее единство во всех народах и культурах века, ее независимость от каждого века, от каждого народа, ее всегдашнюю распятость в мире и ее несение и хранение чистоты бессмертной человеческой жизни. К Слову Божию у меня появилось в это время глубокое личное чувство, и я понял, что Евангелие не есть только идеальная истина для всего мира, но и личное, всякий раз неповторимое, слово, письмо Бога всякому человеку в мире – письмо, прочитываемое человеком лишь в меру его духовного сознания. Кажется, что сознательная моя церковная жизнь началась с того момента, как мне вдруг захотелось приобщиться Великим Постом Святых Таин второй раз. Это приобщение, уже не как исполнение церковного правила, а как особый, личный, свободный порыв к соединению со Святыней Христа, было, по-видимому, той чертой, которая и для меня самого выявила мое тайное влечение ко Христу.

В брюссельском небольшом храме в середине двадцатых годов я начал впервые прислуживать в алтаре. С бьющимся сердцем, выходил я во время вечерни из алтаря на солею и читал: «Сподоби, Господи, в вечер сей без греха сохранитися нам»... Это – время моей церковной весны. Я читал в это время много религиозно-философских книг. После трех лет жизни и работы в университете старинного города Лувена, пройдя курс исторического отделения философско-словесного факультета, я всецело занялся литературой и участвовал в религиозной весне русской эмиграции 1920-х годов: она началась плеядой русских мыслителей и профессоров и нашла отклик в молодежи. Стали происходить во Франции, а потом и в других странах Европы, съезды священнослужителей, профессоров, молодежи, где читались доклады, создавались кружки, шли горячие обсуждения животрепещущих вопросов, связанных с верой и новыми более глубокими оценками прежних ценностей... Это было благодатное время. Все шло под знаком оцерковления жизни и мира. В это же время создался прекрасный Богословский институт Преподобного Сергия. Выходили сборники, журналы, созывались собрания, и темой всего была Церковь: «Церковь и культура», «Церковь и наука», «Церковь и государство», «Церковь и семья» и т.д.

Это было лучшим ответом русской эмиграции на то, что происходило в это время с Церковью в России. Церковь для русских изгнанников переставала быть чем-то внешним, напоминающим лишь прошлое: Церковь являлась и становилась смыслом: и целью всего, центром бытия. Изгнанникам русским: Господь давал крылья, показывал им небесную родину...

В это время, ранней весной 1926 года, в Бельгии я был призван к монашеству. Письмо моего духовника, с кем я поделился своим желанием уехать из Европы в Африку и уже предпринятыми для этого шагами, неожиданно открыло мне, что этот путь «не для меня», а мой путь есть монашество и богословский институт, т.е. служение Церкви, что именно в этом для меня и есть воля Божия. И удивительно, что я, до сего момента не думавший о монашестве, читая это письмо, вдруг совершенно и целиком принял этот путь для себя, без всяких сомнений и колебаний. Воля Божия мне открылась не только внешне, чрез слова духовника моего, почитаемого мною, но и внутренне, во всем моем существе... Двадцать один год прошел с того самого мгновения и, за все это время у меня никогда не было сомнений в правильности и благословенности принятого мною решения. Господь сказал: «Иди», и я ответил: «Иду, Господи»... И, может быть, только за одну эту быстроту моего отклика на Его зов Господь, словно на руках, понес и пронес меня, немощного и неумелого, по всем трудностям иноческой и пастырской жизни и даровал мне свободу от всяких колебаний на этом пути, оставив лишь в моей душе одно недоумение о необъяснимости Его милостей. «Несть бо дел, оправдывающих меня». Но один ответ может быть здесь: Он сказал, что «трости надломленной не преломит» и «фитиля курящегося не угасит»...

Так началась моя новая жизнь. Мой духовник благословил меня принять постриг на Афоне, но не оставаться там, а вернуться в Западную Европу и поступить в Духовную, только что основавшуюся, академию Преподобного Сергия. В этом смысле он мне и дал письмо к своему старцу на Афон, в монастырь Святого великомученика Пантелеимона. Так все и совершилось. Мать моя благословила мой путь. «Твое счастье, – сказала она, – и мое счастье. Если этот путь – твое счастье, я счастлива». Ни мысли о себе, хотя я был единственным ее сыном.

23 августа (ст. ст.) 1926 года, в день своего исполнившегося двадцати четырехлетия, на рассвете, я был пострижен в одной из церковок параклисов Пантелеимоновского монастыря и наречено мне было имя Иоанн, в честь апостола и евангелиста Иоанна Богослова. С Афона я уехал в новую жизнь в новой одежде. Приблизительно год я оставался в самом строгом иноческом послушании своему старцу-духовнику.

Не буду много говорить о своих дальнейших путях. Учение в академии, рукоположение во иеродиакона, начало предстояния Престолу, отъезд из Парижа в Сербию по вызову моего старца, рукоположение там в священнический сан, законоучительство, преподавание на Пастырских курсах и первое четырехлетнее пастырство-настоятельство в русском приходе Белой Церкви.

С самого же начала моя пастырская жизнь крепко соединилась с миссионерской, благовествовательной, писательской и издательской деятельностью. С начала пастырского служения моего, я увидел, что пастырю нельзя обойтись без религиозной литературы. Нужны живые слова уст, но личное общение с людьми всегда очень ограничено. Духовная же книга или хотя бы листок преодолевают время и пространство. Религиозная книга есть расширение, – почти безграничное – пастырской любви, пастырской заботы о душе человеческой, пастырского в мире присутствия. Чрез печатное слово пастырь тысячу лишних раз входит в дом и в сердце к человеку... Я удивился, вступив на служение Церкви, как много партий, союзов, обществ и сект жадно ищут душу человеческую, и как мы православные, прямые наследники Христовых апостолов, мало ищем живую душу человеческую, мало ее храним, сосредоточиваясь лишь на внешней организации своей церковной, на благолепии Церкви и на ее материальном благополучии. Но православное дело есть явное искание, в мире алчущих и жаждущих душ и удовлетворение их всех насущных вопросов, разрешение их недоумений душевных, укрепление, очищение, освящение их духа. А также и возбуждение искания истины Христовой и Жизни Вечной в людях еще равнодушных к высшим ценностям бытия... Священный сосуд Церкви, дивная двухтысячелетняя церковность наша должна быть наполняема до краев нашей верой, нашим бескорыстным, радостным служением господу Иисусу Христу и людям во Христе. Так виделось мне и так видится до сего мгновения.

После четырехлетнего служения в Югославии был у меня недолгий пастырский труд во Франции, и в начале 1932 года я получил назначение в Берлин. Там и протекала главная часть моего пастырского служения с 1932 по 1945 год. Мой берлинский приход Святого князя Владимира был не только местом моей приходской работы, но опять стал центром работы печатной, миссионерской и благовестнической. За эти годы пришлось издать много книг и посетить все страны Европы со словом благовествования людям русского рассеяния. Особенно утешительными и плодотворными были поездки в Прибалтику: в Латвию и Эстонию, где оставалось русское коренное население. Лишь оттуда, с пограничной вышки около древнего Изборска, видел я закрытые для меня русские поля... Не думалось тогда, в начале тридцатых годов, что через десять лет придется встретить всю толщу русского народа в своей берлинской церкви. Но пришли и эти годы встречи с русским народом. Мы увидели в наших беженских церквах русских людей, собранных со всех концов Руси. Мы увидели, что, несмотря на отпадение многих, Русь осталась такой же, какой была тысячелетие: крещеной, к Богу стремящейся, веру в сердце носящей. Бессильными оказались попытки воинствующего неверия ответить на духовную алчбу русского народа... Хотя я не был допускаем германскими властями в бесчисленные лагеря «рабочих с Востока», но сами они – эти русские люди, с голубым значком «Ost» – Восток – молодые и старые, когда только могли, устремлялись в наши церковки, затерянные среди недружелюбного и холодного города, оглушаемые воем сирен и апокалиптическим громом разрывающихся бомб... После этого опыта встречи с русским народом я не только верю, но и знаю, что жива душа русского народа и жива его Церковь. Жива не только в сокровенности своей, в сердцах, Иисусову молитву творящих по лагерям и ссылкам и «горьким работам», но жива милостью Божией и открыто, среди русских городов и деревень, хотя и окружена по-прежнему хладом неверия многих и связана самой природой абсолютизирующей себя государственности. Но всякое земное превозношение пред Богом и земное величие преходят... Всякая гордыня суетных сынов человеческих исчезает. «Ты победил меня, Галилеянин», – восклицают один за другим все кесари, боровшиеся со Христом... А Тело Христово – Церковь, Столп и Утверждение Истины – все стоит среди земли и все открывает ей вечность.

Жизнь в Берлине многое открыла опыту моего пастырства. Я видел, как воздвигалась одна из больших человеческих вавилонских башен лже-культуры, как возносилась гордыня одного человека и одного народа над всем миром и человечеством, как укреплялась она попранием Божеских непреложных законов человечности и провозглашала войну против Слова Божия и как со страшной силой она, гордыня эта, низринулась в бездну… «И один сильный Ангел взял камень, подобный большому жернову, и поверг в море, говоря: с таким стремлением повержен будет Вавилон, великий город, и уже не будет его» (Откр. 18, 21). Это все я видел своими глазами и вместе со многими прошел чрез сень смертную, чрез ежедневное, еженощное умирание. Видел чудесные пути спасения своего и многих людей – спасения духовного и физического, и путь преображения человеческих жизней. Видел и знаю, что правда Христова – единый Хозяин мира, а все остальные – лишь временные его правители. Сбываются слова Господа в отношении нас, людей: «Я изолью на них зло их». Дела «рассчитанные на тысячелетия» сгорают на глазах одного поколения. Господь суд Свой творит быстрее, чем во времена царей ассирийских, ибо «время сократилось». Лишь Церковь Христова, Жизнь Христова в творении, пребывает нетленной, являя воочию свое бессмертие среди всей нашей человеческой немощи...

Решаюсь вам сказать о тайне человеческой свободы, потому что вы, страдая, не ропщете. Раскрытие свободы невозможно для того, в ком нет. жажды покорности тайнам Духа. Сколь ни размышляй немирным духом о воле Божией и о свободе, – ничего не поймешь. Откровение есть дар тому, кто открыт последней истине бытия, ищет свободы в Боге, а не против Бога.

Есть три свободы у нас, людей: одна внешняя и две внутренних. Внешней; свободой мы свободны в определенном нам кругу жизни. Есть ряд нам доступных действий и вещей – вне их мы связуемся законами этого мира, ограничиваемся ими, волей Божией и волей других людей. А в плане духа мы всегда остаемся свободными, ничем не связанными в своих нравственно-духовных оценках и суждениях; и чрез верное направление свободы мы можем достичь свободы от внутреннего зла. Это и есть высшая свобода – свобода Христова.

Мы не свободы в том, что нам в голову может прийти какая-нибудь лживая или злая мысль, но мы свободны принять ее, или сейчас же отвергнуть, отогнать, осудить злую свою мысль, не согласиться с нею, определив свой дух, свою волю, свою свободу в сторону Божией правды; любви и чистоты. Всякий человек так свободен. Он может определять себя все время в сторону Божиего добра, даже если у него нет сил довершить это добро. Свобода: отношения к вещам и явлениям, к миру, к себе и к Богу; есть та свобода, которая остается у человека на всех его путях в мире и на всех его нравственных ступенях. Свобода материальная, политическая и социальная, это только символ и образ свободы; и жизнь надо отдать, прежде всего, настоящей, духовной свободе. И все тогда приложится. Ни деньги, ни телесные упражнения, ни физические удовольствия, ни власть, ни слава мира не дают истинной свободы. Человек свободен прежде всего в выборе своей настоящей нравственной, духовной свободы и в приятии ее от Бога. Возможность нравственного выбора, самоопределения вложена в нас Творцом. И голос этой свободы в нас есть живая совесть. Озаряемая откровением, совесть воспитывается и воспитывает в свободе мудрого понимания жизни. Человек, уже в этом мире, может достичь состояния, когда зло и смерть перестают иметь над ним власть. Это и есть свобода во Христе. Тут входит человек в тот радостный покой, о котором сказал Спаситель: «мир Мой даю вам». Высшая свобода человека есть именно его свобода от зла. «Если Сын освободит вас, то истинно свободны будете» (Ин.8:36).

Значит: «первая площадочка» свободы, ее начальная «дорожка» – небольшой срок жизни, пространства, времени, нам отведенный в этом мире. На этой узкой дорожке мы призваны достичь Вечности. Изменить тут ничего мы не можем: мы не имеем власти даже «прибавить росту на локоть» (Мф. 6, 27), хотя через молитву может удлиниться срок нашей земной жизни (как у царя Езекии: 4Цар. 20). Второе пространство свободы есть наша постоянная возможность нравственного выбора. И от того, как мы воспользуемся этими двумя свободами, зависит нахождение нами третьей, последней, настоящей свободы: Царствия Божия. Только она есть смысл истории мира и каждой отдельной человеческой жизни.

Нет, доктора не виноваты в смерти вашего ребенка. Отбросьте такую мысль! Злого намерения у докторов не могло быть, значит тут – определение Божие. Примите это верою, и вам начнет уясняться тайна жизни: Бог – единый хранитель и распределитель сроков земной жизни.

Нельзя также думать, что смерть люди заслуживают за свои грехи. Это не христианское понимание смерти. Смерть есть следствие общего греха. Бывает даже, что особые грешники как раз задерживаются на земле в надежде на их покаяние и исправление, а праведники, как более созревшие плоды, скорее берутся в другой мир. Старец Амвросий Оптинский сравнивал руку Божию с рукою хозяйки, которая испекшиеся яблочки вынимает из печи. Уход из земной жизни праведника (тем более детской, ангельской души) более легко, умиротворенно воспринимается верующим сознанием, чем уход хотя бы и глубокого старика, но нераскаянного грешника, смерть которого можно сравнить лишь с посечением бесплодной смоковницы.

Откройте в Душе своей двери и окна к мудрости высшей, и прославьте Господа за все. И никак не сетуйте на докторов, лечивших вашего ребенка! Одинаковый грех – возлагать на докторов все свои надежды и – сетовать на них, когда эти надежды не оправдались. Более того: храня в душе осуждение докторов, вы огорчаете светлую память своего младенца. Примите же единственно достойное понимание смерти человека. И дух ваш будет в одном небесном состоянии с чистым духом вашего ребенка.

Верующий в Живого Бога человек не будет вызывать духов через медиумов, цепи, блюдечки и иной магический ритуал. Кто пытается удостовериться в бытии духовного мира через такие манипуляции, не найдет Истины. «Вызывание духов» запрещено Богом. Еще в Ветхом Завете уклонение к ложным богам сопровождалось «вызыванием мертвых», спиритизмом. «Вызывание» это есть языческая мерзость, которая отдает «вызывающего» человека во власть демонов. Демоны могут притворяться кем угодно: и ангелами, и Наполеоном, и родственниками... И никаким каждением не спасается от злых духов человек, участвующий в спиритическом сеансе. Молитва пред спиритическим сеансом даже приятна духу лжи. Нельзя молиться, идя на воровство. Спиритизм же есть именно духовное воровство – вход в духовный мир не единой дверью – Христом и послушанием его заповедям, а грубо своевольным перелезанием через ограду в попытке чувственно и магически достичь сверхчувственного, небесного мира. Это строго запрещено законом Господним. И закон этот наводит проклятие на нарушающих его.

Кто подлинно верует в Бога, будет смиренно призывать Господа и молиться за усопших. По воле Божией души ушедших с земли людей могут невидимо (а иногда и видимо) приходить, к живущим на земле... Но вызывать их своевольно в суету смертного земного существования, убийственно грешно.

Да сохранит вас Господь от этого демонического любопытства, влекущего людей к вторжению в мир сил бесплотных. Берегитесь игры с бесами, сейчас же приходящими туда, где есть хоть малейшее нарушение Божией воли.

Принцип «братства религий» не имеет в себе истины. Если бы он был истинным, Савл не сделался бы апостолом Павлом, он только научился бы уважать веру христиан; манихей Августин не стал бы, по веянию Духа Божиего, апологетом и учителем Церкви; апостол Петр не обратил бы веротерпимого сотника Корнилия (и тысячи других язычников и иудеев) ко Христу. Павел, став апостолом, был постоянно «в муках рождения», приводя римлян, эллинов, иудеев к истинной вере, страдая за них, «доколе не изобразится в них Христос» (Гал.4:19). Если бы теософический принцип «братства религий» соответствовал истине, Христос Господь не послал бы своих апостолов обращать народы к истинной вере и крестить их.

Широта, чистота и глубина правды Господа Иисуса Христа явилась именно в том, что Он не потерпел ложных вер человеческих: Он пришел на землю, чтобы спасти людей, от их гибельных вер и ложных надежд. Любовь Христова выбрала путь не мнимой терпимости к ложной мудрости и лжепророчеству людей. В Слове и Духе Господь огненно рассек мир, и обличил человечество «о грехе, о правде и о суде» Этим Он освободил, раскрепостил людей от их неверных вер и надежд. Он дал человечеству единую Истину, и Сам стал Путем этой Истины и ее Жизнью.

Если бы основательница «Теософического общества» Блаватская поняла слово Христово «Не мир принес Я, но меч» и приняла зов евангельский: «Идите, проповедайте всей твари», – не родились бы ее принципы. Напрасно уверяют нас, что эти принципы не противоречат христианской истине, – они противоположны Евангелию и отводят людей от спасения. «Братство религий» и не нужно, и невозможно. Для чего пшенице входить в братство с плевелами? Для чего свету входить в братство с мраком. Истине – с ложью?.. Человечеству указан Богом единственный путь братства: братство во Христе, Царствие Божие, Вселенская Церковь Христова, а не мешанина различных вер и противоположных убеждений.

Блаватская воспользовалась для своих идей обычным (психологически вполне понятным) стремлением людей к «братству» и отталкиванием их от всякого фанатизма и фарисейства. Но проявление апостольской горячности, святой пророческой ревности и заботы о спасении человеческих душ во Христе, невозможно относить к «фанатизму».

В своей статье о Блаватской Владимир Соловьев, в глубоком понимании вещей, сказал, что ее проповедь является признаком наступательного движения буддизма.

Без Живого Бога, без Христа – Сына Божия Блаватская зовет к братству людей и народы. Без Господа Иисуса Христа Теософическое общество проповедует «братство» между всеми религиями. Цели Общества выражаются в таких параграфах устава: основать ядро международного братства без различия расы, веры, пола, касты и т.д. После текста параграфов идет пояснение: «Члены Общества сохраняют полную свободу религиозных убеждений и, вступая в Общество, обещают такую же терпимость по отношению Ко всякому иному убеждению и верованию. Связь их состоит не в общих верованиях, а в общих стремлениях к Истине».

«Нет религии выше Истины», – лозунг Теософического общества. Трудно придумать изречение более лишенное смысла. Ведь «вера», это метафизическое понятие, а «пол» и «каста» понятия физические. Не может быть ни «ложной расы», ни «грешного пола», т.к. понятие истины и лжи, праведности и греховности применимы только к области духа.

Господь нам заповедал любить не неопределенную истину, а вполне ясную – Его Самого, Господа Иисуса Христа, в троичном сиянии Божества, в лучах евангельского духа, евангельской правды.

«Братство вер, – бессмыслица. Возможно братство одной высокой человечности, одной высокой веры, одного чистого духа. Литургия это и раскрывает: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы»!

Наиболее опасная ложь искусно хочет выдать себя за истину. Ложь потому и бывает ложью, что выдает себя за истину, не будучи ею. Злой дух может являться людям и в образе ангела светлого. Нечувствие духовного зла есть признак неверного понимания добра. Зло не; в материальной природе, как учит буддизм. Физическая природа – не зло (зло – считать ее злом!); зло есть нелюбовь к Богу и человеку, непослушание: Божией воле. Зло есть ложное направление нашей человеческой воли. И Христос пришел в мир, чтобы смести паутину всех фантасмагорий человеческих, – разрушить дела; диавола и восстановить гармонию творения.

Вам показалось, что церковное песнопение: «Не имамы иные помощи, не имамы иные надежды» выражает некоторое «преувеличенное почитание Пресвятой Богородицы». Но почитание Божией Матери может идти в бесконечность, как чрез Нее идут столь многие к Богу. Бог дал Ей славу. Слава только у Бога, и только Бог ее дает. И нет у людей слов достойных, чтобы ублажить Преблагословенную Деву соответственно Ее славе у Бога. Нет у нас, людей, таких ярких и полных слов, чтобы сказать всю правду о Матери Воплощенного Творца, чрез Которую совершилось в мире Боговоплощение.

Божией почести Ей Православная Церковь не воздает ни в одной своей песне, ни в одном своем слове. Та песнь, о которой Вы упомянули, есть поэтически-умилительная песнь, в которой законны гиперболы. Это песнь не для внешних, не для чуждых Церкви людей, а для уверовавших в Господа и движимых всецелым к Нему прилеплением, и оттого ублажающих Ту, чрез Которую Он вошел в мир.

Для тех, кто любит Господа Иисуса Христа, утешение – радоваться Его святым, Его Царству. В радости, в выявлении своей любви, душа далека от аптекарских взвешиваний слов. Душа изливается в песне: И. смысл песен Церкви (иной раз и гиперболических не только в отношении Божией Матери, но и святых) открывается лишь нерациональному сознанию. Земные слова не представляют собою монет со строго обозначенной ценностью. Сердце наше всякий раз определяет их вес и содержание.

Представьте себе, что вы купаетесь и начали тонуть. А по берегу идет человек. Чтобы ярко выразить свое состояние гибели и привлечь скорейшую помощь, вы кричите этому человеку: «Спаси меня!» Он бросается в воду и вытаскивает вас на берег. Но вот по берегу идет религиозный рационалист (если хотите, назовите его «сектантом»). Услышав вопль, он, вместо того, чтобы прийти вам на помощь или хотя бы понять вас, начинает осуждать: «Как согрешает сей утопающий брат: не Спасителя зовет он, а делает себе кумира из человека»...

Такими точно являются и рассуждения религиозных рационалистов, не видящих глубины и иррациональности духовного мира, всей его жизненной теплоты, и не понимающих того, что не внешние слова определяют содержание человеческого слова... И оттого не дал Господь нам быть судьями другого человека.

В минуты отвлеченно-теоретических рассуждений может показаться, что слова: «не имамы иныя помощи, не имамы иныя надежды, разве Тебе, Владычице», – уклоняются от православной веры о первой и последней надежде нашей – Господе Иисусе: Христе... Но в духовном опыте человек видит, что такой рационализм есть шелуха и схоластика. Душа верующего в просветленной и мирной пред Богом совести припадает к Божией Матери, воспевая Ей: «Не имамы иныя помощи…» и другие песнопения... В подлинной молитве есть преображение сознания. Ум возвышается в молитвенных призывах, освященных веками благодатной жизни..:

Вы так просто пишете мне о своих недоумениях. Это мне дает легкость писать Вам. На собраниях с инославными я высказываю, как смотрит Церковь на осуществление в жизни той или другой евангельской истины. И я не замечал, чтобы люди считали это нападением на их понимание Евангелия; скорее это воспринимается как стремление к расширению христианского сознания. Не нападал я ни на кого и на том собрании, о котором вы пишете, а лишь хотел выявить положительную сторону того евангельского процесса второго рождения человека, о котором говорит Спаситель в беседе с Никодимом. И я предупредил, что говорю лишь для верующих и потому не начинаю с раскрытия евангельских основ, которые должны быть известны верующим.

Я убежден, что сознание человеком своей близости к Богу может быть не только знаком его возрождения, но и его самомнения. Сознание же близости Божией к нему будет всегда христианским чувством.

Слово Божие, показывая нам смирение и веру покаявшегося разбойника, не дает право думать, что этот разбойник, висевший рядом со Христом на кресте, счел себя уже спасенным. Разбойник лишь возымел веру и надежду на Христа распятого и по вере своей, по надежде своей, получил обетование, оставшись, конечно, в своих собственных тазах смиренным разбойником. Это смирение и спасло его, т.е. вызвало милость Христову и ввело его в рай. Он просил только «помянуть его» (большего не считал себя достойным), а получил райскую жизнь. Тут совсем не видно, что у разбойника появилось «сознание своего личного спасения» в том смысле, как оно понимается некоторыми верующими, в смысле стопроцентной обеспеченности себе места в раю. Наиболее обеспечен раем, мне кажется, тот христианин, который искренно считает себя недостойным рая, и, чувствуя всю свою скверну, трепещет перед святыней Божией… Грехи прощены покаявшемуся, заглажены Господом его беззакония, но источник возможности греха и самоволия еще остается в человеке, пока он живет в этом мире. Не остережется человек, и может снова вспыхнуть в нем пламя греха и опалить того, кто слишком самоуверенно считает себя уже возрожденным и обновленным. Опасность грозит ему не только от чувственных, грубых грехов: самая опасная греховность – духовная гордыня.

Смиренное чувство возможности своего падения, своей способности изменить любви Божией, ни в какой мере не противоречит непоколебимой надежде человека на благодать Христову. Наоборот, чем больше осознает человек свою слабость без Бога, тем яснее и крепче его надежда на помощь Божию. Оттого и бывает та радость, о которой вы упомянули... Да, мы поистине можем радоваться и ликовать, так как Господь великое дело сделал для нас, призвав в чудный Свой Свет...

Что касается полной отдачи себя Господу, то таковая у человека бывает лишь в решении, в намерении, в воле, но никто из живущих на земле не может про себя сказать, что он уже полностью и до конца отдал себя Господу! Это было бы самопрельщением думать так, потому что в тысячах мелких жизненных случаев, во внутренних движениях своего сердца и юли (даже незаметно для нас самих!), человек, говорящий, что любит Бога, не творит всей воли Божией, но примешивает много5 своей самости ко всему, что делает и чувствует.

Потому ясен смысл смиренных слов апостола Петра: «Выйди от меня, Господи, ибо я человек грешный». Это уже не отвлеченное или рассудочное смирение человека, понимающего, что он «не весь закон исполнил»; это – самое непосредственное ощущение человеком своей духовной нищеты и чудесной близости огня святыни Божией. И такое чувство своей греховности доступно лишь возрождаемому Иисусом Христом человеку. Лишь он, как Петр, знает святыню Господа и страшную ее близость к нам... Такое именно смирение оказалось у той язычницы-хананеянки, вере которой удивился Сам Спаситель. Она отождествила себя с «псом, поядающим крохи, падающие со стола детей». Вот – чувство духовное, являющееся признаком подлинной близости человека к Богу, к раю.

Хочу быть в единомыслии с вами, но не могу скрыть всей ценности церковного понимания евангельского духа как духовной нищеты и в области «возрождения духовного». Относительно же священства моего, напрасно вы думаете, что оно связывает мою духовную свободу, мою мысль: нет – я говорю действительно то, что думаю, во что верю, а не то, что «должен по сану». И стараюсь говорить лишь о том, что «осязал рукою» (1Ин.1:1).

Кто хочет назвать себя возрожденным, пусть лучше называет себя возрождаемым и оставит для Господа сделать с ним еще нечто! Благодать хочет усовершить нас... И «возрожденные» (осознавшие себя таковыми), пребыв в нищете духовной, ничего не потеряют от такого своего смирения. Но сколь многие отпали от Духа Божия, даже из за самой малой своей гордыни.

Вы пишете: «Вчитываясь в Евангелие, я нигде не видел, чтобы Христос пользовался храмом, как домом молитвы, а в синагогах Его встречали как проповедника и учителя. За молитвой же мы Его встречаем всегда в уединении, и нас Он учил тому же. Роль храма в современном его употреблении приближает к дохристианскому времени; эта роль нами создана, она дело рук человеческих, а потому и масштаб, прикладываемый вами к богослужению, уложиться в него не может».

Вы, несомненно, не различаете внутреннюю, личную, молитву человека и общее моление верующих. Господь, с ясностью утвердивший духовное преимущество соборного начала над индивидуальным («Где два или три собраны во Имя Мое, там Я посреди них»), мог ли в важнейшем деле жизни, в молитве, не утвердить этой же истины? Конечно, Он ее утвердил и здесь, как непреложную и существеннейшую черту Божиего Царства.

Центром молитвенной жизни первых христиан была евхаристия – совместное, общее их благодарение Богу. Тайная Вечеря – новозаветное богослужение, пришедшее на смену ветхозаветному.

Нет никаких оснований думать, что Господь не молился в Иерусалимском храме. Выгоняя торговцев, Он сказал, что выгоняет их из «дома... молитвы, из дома Отца Его». Пришедший не нарушить, а исполнить закон, подчинившийся закону с первых дней земной жизни, мог ли Он не молиться в храме?! Если бы это было замечено, – какой новый повод был бы для обвинения Его! Однако этого не могли поставить Ему в упрек даже злейшие Его враги. Молитва Спасителя в храме, почитание храма, было совершенной очевидностью для всех. Молитву же уединенную надо было апостолам подчеркнуть и открыть, как некую в то время необязательную и даже непонятную для многих истину Божиего Царства в человеке. Христос, крестившийся от Иоанна со словами, что Ему «подобает исполнить всякую правду», не презирал «Дома Отца Своего», «Дома молитвы», Благодать Божия совершенно видимо почивала на этом храме, пока, в минуту смерти Спасителя на Кресте, не разодралась завеса. Тогда кончился Ветхий Завет, нарушенный людьми. И об этом пророчески высказался ученикам Господь, говоря пред Своими страданиями о грядущем разрушении храма как «единственного места» молитвы. Синагоги ни в древности не были, ни теперь не являются храмами. Это залы собраний, чтения, учения, места религиозно-национального объединения евреев по всему миру.

Сионская горница, где была совершена Тайная Вечеря, стала первым христианским храмом. Вторым храмом стала горница, где ученики были собраны вместе и где явился им Дух Святой в огненных языках. Не в разных местах сошел на апостолов Дух Господень, но – когда они пребывали вместе. С этих пор всякое место, где тайно действует молитва, где люди собраны во имя Христово, – считается храмом. Естественно, что в городах и селах, где жили христиане, такие комнаты их собраний приобретали тип «храмов» и всецело посвящались этой цели.

Исчезновение Иерусалимского храма уже почти 2000 лет есть для всякого человека в мире, и особенно для иудея, явное свидетельство Истины Христовой, подтверждение Нового Завета, знак упразднения Ветхого. У иудеев нет храмов, «жертва» прекращена, и пророчества умолкли. У христиан же совершается на всех алтарях мира Жертва бескровная – Тайная Вечеря, которую Господь ясно заповедал совершать: «Сие творите в Мое воспоминание... Сие есть тело Мое... Сие: есть Кровь Моя»... Где приносится эта жертва, там и главное место молитвы христиан. Но они, конечно, не только могут молиться всюду, но не могут не молиться везде и всюду! «Непрестанно молитесь», – заповедует апостол. Непрестанная внутренняя, тайнодействующая молитва ведет к общей, храмовой, уже не в иудейском, а в христианском смысле.

Жизнь первохристианская шла вокруг тех молитвенных горниц, где апостолы совершали «преломление хлеба» (даже один прибор они оставляли в центре незанятым, ради невидимого присутствия Господа. Иисуса Христа). Жизнь христиан шла вокруг храмов, в основание которых они клали останки мученически пострадавших за веру во Христа христиан-братьев (совершалась и молитвенная память их, как начало празднований святых). Дело Христово было не только дать людям Истину, но и сплотить их вокруг этой истины. Христианские храмы подвергались запустению только в периоды греховного охлаждения народа к вере либо вследствие разрушительных действий лжепастырей, еретиков, нравственных «волков» (которые «распугивали овец»), либо вследствие внешних гонений.

Заповедь «войти в комнату свою и затворить дверь свою», – христиане всегда понимали не только буквально. «Комнатой с затворенными дверями» для них было прежде всего их сердце, в котором человек призван все время молиться Отцу своему «втайне». Дар непрестанной внутренней молитвы оставался даром, наиболее желаемым всеми христианами, прикоснувшимися к духовной жизни. Предстоять Господу повсюду «в сердце своем», это – самая великая и радостная тайна верующего человека! Но только одними усилиями человека не достигается эта радость. Она есть дар – непрестанный дар Духа Святого покаянному сердцу! И ища этот дар, многие уходили в пустыню; другие, «верные в малом», и живя в мире, получали дар постоянно действующей в сердце молитвы... Таковы евангельские пути созидания нового человека: человек замыслен, как храм, и призван стать храмом Духа.

Относительно трудности славянского языка, это вопрос другого порядка. Тут нет ничего вероучительного, когда Церковь пользуется тем или другим языком. Язык может меняться. Все языки, все народы в мире равноправны и равночестны. До русской революции уже были сделаны немалые редакционные работы по приближению древнего славянского текста к новому языку. Славянский язык по глубине и выразительности своей – большая ценность для русских людей. И, право, если бы русский человек выучил буквально несколько десятков непонятных ему славянских слов, все богослужение Русской Православной Церкви ожили бы для него.

Углубляясь в смысл притчи о богатом и Лазаре, вы спрашиваете: может ли быть за гробом перемена для умершего? Писание так на это отвечает: «невозможное человекам возможно Богу» (Лк.18:27)! Притча о богатом и Лазаре свидетельствует лишь о том, что своими усилиями нельзя человеку после смерти изменить свою участь. А так как евреи надеялись на своего праотца Авраама, то Господь именно словами Авраама подтверждает невозможность человеку спастись вследствие плотского родства с Авраамом. Для благодати же Божией нет границ. Лишь хула на Духа Святаго, как сказано, не простится ни в сем веке, ни в будущем. Это указывает на то, что в будущем веке могут быть прощены некоторые грехи, кроме греха против Духа Святаго…

Кроме праведников и всех истинно раскаявшихся (как благоразумный разбойник) людей, идущих в рай, и – нераскаянных грешников, воюющих против всякой святыни, подобно бесам, есть еще великое множество людей, способных принять небесную правду душой своею, призывающих имя Господне, но не раскаявшихся вполне, т.е. не вошедших всецело, жизненно, в Дух Царствия Божия. К этим душам и приходит на помощь земная Церковь в молитве за них... Любовь Христова переходит границы этого мира (это так естественно для истинной любви). «Все возможно верующему»! Господь нам дал власть силой Его воскрешать мертвых!

Воскрешать мертвых – только для земной жизни – мало пользы. Благодатью Божией мы можем молитвой оживлять души усопших (но не те, которые этого не хотят и ожесточены против Господа, Духа Святого). Все верующие в Духе – одно Тело: смерть их не разлучает. Смерть прерывает лишь внешние контакты людей в этом мире, но не прерывает истинной любви.

В первой литургии, составленной св. апостолом Иаковом, «братом Господним» (сыном Иосифа от первого брака), апостолом от 70-ти и первым епископом Иерусалимским, есть молитва за усопших. Любовь духовная к людям не может прекратиться, даже если уходят люди в иной мир. И любовь не остается без плода.

Притча о богатом и Лазаре имеет ясную цель: показать безумие людей бессердечных, проводящих дни в одних удовольствиях и не думающих ни о бедняках, ни о милосердии, ни о своей кончине. Господь указывает, что это ведет к великой муке...

Также говорит Господь в притче, что терпеливая бедность есть большое благо («первые будут последними, и последние первыми» – в другом мире). Полон смысла и конец притчи, – он так ясен... Из притчи никак не вывести мысли, что «нельзя молиться за умерших». Что «пропасть великая утверждена»... Господа нельзя ограничивать «пропастями»! Господь наполняет все пропасти, все бездны, власти Его нет предела. И мы, люди, лишь соработники Его в строении этого Царства.

Послушание должно быть «с рассуждением» или «без рассуждения»?.. Духовник ведет, но не несет: шагать человек должен сам – сам ведь он держится за руку духовника.

Послушание не должно быть «дисциплинарным» (как на военной службе), но исходить из самой духовной жизни, из духовного доверия (взаимного). Духовничество не парализует волю человека, отказывающегося от своей воли, но укрепляет и исцеляет эту волю... Духовничество уничтожает злое направление воли, но не самую волю. Духовник лишь советует нужное лекарство, но сам он не есть сила лекарственная.

Потому не может и возникать такого теоретического вопроса: слушаться духовника без рассуждений или рассуждать. О послушании рассуждать нельзя, а о духовнике, когда его ищешь, не только можно, но и нужно рассуждать. Желая отдать Богу свою волю, человек может ее поручать лишь Божиему человеку, чтобы самому стать Божиим. Но если человек не видит плодов Духа в своем искреннем труде послушания, ему надо прямодушно разобраться, отчего нет плодов. Возникшие сомнения надо высказать самому духовнику, прося его помощи. Чаще всего бывает, что послушник сам виноват: нерадив. Бывает также, что душа послушника радостно все делает в борьбе со своими страстями, но руководитель не имеет силы для мудрого духовного руководства и, занимая послушника внешними упражнениями и телесными послушаниями, оставляет без руководства движения его души. В таком случае надо найти другого руководителя.

Вы находите мудрость в писаниях святителя Феофана Вышенского. Это один из ярких светильников России. Но надо иметь в виду, что он писал для круга лиц, укорененных в церковном укладе, имевших возможность питаться от его благодатного старчества и знавших целый ряд других духовных руководителей. Некоторые его советы, может быть, несколько иначе звучали бы в современных условиях.

Когда я был на Афоне, мне там монахи цитировали свят отеческие писания о том, что придет время, когда оскудеет старческая и духовническая опытность, и людям придется спасаться «по книгам». Отчасти наступило уже это время.

И пошлет Господь: «Не голод хлеба, не жажду воды, но жажду слышания Слов Господних» (Ам.8:11).

Святое искание истины всегда было в мире, но мучение этого святого искания может возрасти. И это тоже – один из признаков действующей, очищающей, сожигающей человека Благодати. Чрез искание, истины спаслись многие – ради них Господь сходил до ада. Во всяком истинном искании, алкании, жажде – есть уже начало блаженства нахождения и действие Призывающего.

В своих человеческих чувствах Господь Иисус Христос бесконечно выше тех, которые не плачут от смерти близких, найдя покой в Боге. Многие возвышались до такого восприятия телесной смерти. В сколь большей степени это было присуще Христу, Воплощенному Богу! Он любил Лазаря, друга Своего; Он любил все, что пришел спасти... Слезы Его пред гробницей Лазаря имели, конечно, не обычное, «душевное» значение: они не были слабостью душевной. Господь знал, что Лазарь восстанет даже для этой, временной жизни, а для другой, настоящей, Лазарь и не умирал. А ее, эту вечную жизнь, Господь и пришел возвестить. Он ее проповедовал и не только учил о ней, но и творил ее. Оттого слезы Его у гробницы Лазаря были слезами жалости ко всему грешному, слепому и глухому роду человеческому... Он пришел победить смерть, но люди этого не понимают... Он видит их неведение и всю безвыходность жизни человеческой, смертной... Он не видит в людях веры в Жизнь!.. Таковым было человечество у гроба Лазаря. Таково оно и в других местах. И оттого он плакал. Многое другое Он видел» что не откроется никогда никому на этой земле. И оттого плакал Господь.

Считать слезы Христовы у гроба Лазаря следствием Его душевного расслабления и чувствительности мне кажется очень неверным, «ренановским» истолкованием. Человечность Господа была чужда сентиментализма. Плотская «душевность» в нас не от Духа Божия. А Господь был – весь в Духе и Истине. Также Его проклятие цветущей смоковницы остается непонятно для «душевного» восприятия...

Простил ли Господь исповеданные грехи?, Если исповеданы они с полною верой, простил, без сомнения. Пишете, что иногда «мучают старые грехи»... Значит, имеете полезное напоминание о своей бывшей греховности (зазнались, может быть, в чем-либо) или в вас обнаруживается недостаток веры в совершившееся Божие прощение.

Прощение принятое ярко переживается. В прощении нет сомнений. И при спасительном напоминании о прошлых грехах тоже нет сомнений в их прощении, но есть лишь сокрушение и стыд за содеянное. Сомнение в прощении бывает искушением от лукавого. Зло мешает людям приносить полное, горячее раскаяние, а если раскаяние принесено, зло пытается заставить сомневаться в прощении. Такое сомнение может проявиться и у людей искренне благоговейных, покаянно стремящихся к Богу. Напоминанием прежних грехов злой дух хочет заставить души бесплодно мучиться и ослабевать в святом стремлении к Богу. От этих призраков прошлого душа иногда мучается более, чем от реального зла. Мнительность духовная лишает душу цельности, и лучше назвать это не страданием от греха, но мучением маловерия.

Надо домогаться мира души, чтоб «отвалил ангел камень от гроба» и воссияла в нас радость прощения и воскресения.

Иногда для этого довольно лишь одного вздоха.

Вы тревожитесь о вечной жизни. Добрая, святая тревога! Митрополит Филарет писал кому-то: «Ты боишься – я за тебя радуюсь; ты радуешься – я за тебя боюсь». Трепетно и радостно православное сознание. Да, ложно успокоенными в этом исчезающем мире быть нельзя. Быть мирным – это совсем другое! При мире сердца может быть и святое горение, которое, как пламя, устремляется вверх.

Если ослабевает в мире человеческое пастырство, усиливается пастырство Христово... Внимайте этому пастырству. Я бы хотел, чтобы вы вошли в постоянное чувство, что Господь все видит, все трудности наши и заботы всегда открыты пред ним. Старайтесь иметь часы, получасы, или хотя бы минуты одиночества, тишины пред Богом. Развивайте настороженность совести. Это большая радость – стоять пред Господом, ходить в Его близости. Возможно ли выявление правды «до конца» в этом мире? Нет пределов Божией правды, но в намерении, алкании и жажде правды она возможна и осуществима в сильной степени и на земле. И нам дает Господь непрестанно дары Своей правды, прощая нам нашу неправду и нашу несовершенную правду.

А страх смерти естествен для смертных. Он преодолевается только благодатью. По мере веры приходит и большее доверие к руке Отца: Отче, в руки Твои святые предаю дух мой грешный. В этом есть уже предвкушение неизъяснимого блаженства жизни с Ним. Повторяйте чаще эти слова и всегда перед сном. Любовь изгоняет страх.

(о незаметных деятелях апостольского времени)

Человечество знает великих своих деятелей и помнит больших преступников своей истории. Жизнь тех и других одинаково бывает поучением и указанием.

Драгоценный материал духовного ведения, для всех людей й народов представляет собою повесть Деяний апостольских, и в этой повести весть о людях незаметных, ничем не выдвинувшихся, но живших рядом с апостолами. В этом вся их особенность и значительность: они жили около апостолов, они шли с ними по Дамасской и другим дорогам. Мы называем их общим именем: «Спутники Дамасской дороги». Образы этих сотрудников и свидетелей I века христианства, учеников Истины, вырастают в глубоко значительные и данные нам, несомненно, для духовного умудрения.

Ничего не знать о человеке, кроме только того, что для него было написано одно из Евангелий (от Луки) и история всего первохристианства (Деяния апостолов), – это уже бесконечно много знать о нем... По всей вероятности, он был христианином из язычников, скорее всего римлянином. Характер Евангелия от Луки указывает на это. Вероятно, он был из обращенных апостолом Павлом, но не в этом дело.

Душа Феофила осталась нам лишь в его имени: Феофил – «любящий Бога». Как новый Авраам, он был, конечно, другом Божиим и влекся к Богу истинному. Его жажда Истины вызвала две всемирных волны апостольского благовествования: Евангелие от Луки и Деяние. Нет нужды рассуждать о том, были бы или не были бы написаны эти книги без Феофила, желавшего знать о Иисусе.

Важно: Промысл Божий в заботе о спасении всего человечества, прошел чрез жизнь и человеческое желание этого Феофила, обильно благословил его стремление к Истине. Благословляется Богом желание человека знать Истину. Промысл ищет соработников, – не апостолов только, но и феофилов, без которых не было бы и апостолов. Феофилы ищут истину – вот дело их жизни. Они хотят поучаться и вызывают в мир апостолов. Сеятель не нужен, где нет земли. Феофил стал землею, принесшей урожай не сам-сто, а сам-миллиарды.

Как прошла земная жизнь этого Феофила, мы не знаем. От нас это скрыто и, может быть, для того, чтобы мы яснее увидели, что главным делом его человеческой жизни было стремление к Истине. «Блаженны алчущие и жаждущие правды». Нам открыто это блаженство Феофила и все плоды этого блаженства. Слово апостолов есть и дело их – дело безмерное. И «равноапостольным» можно назвать всякое искреннее внимание апостолам. К этому делу, приносящему плоды благословения, призываются все феофилы человечества.

Через искание правды хотя бы одного человека благодать и Истина изливаются на всех людей.

Человеческое малое претворяется в Божие великое. Это происходит все время в мире, и этим спасается мир. «Намерения сердца» человеческого лобызаются, и из них творится сокровище. Из малых чувств нашего сердца творит Господь ценности настоящего и будущего века. Истина возлюбляет и самую малость Истины в людях.

Алчет Промысл использовать и малейшее воздыхание людей к Свету. Вода добрых и бескорыстных желаний человеческих претворяется в вино благодати. Мы не знаем всех следствий наших исканий Истины. Думал ли скромный Феофил, что его простой вопрос, обращенный к знакомому врачу Луке, был вопросом всего человечества, на который так хотел ответить человечеству Сам Бог?! Феофил не мог предвидеть ту волну благодати, которая сойдет в мир чрез его простое человеческое искание Истины.

Если «меньший» в Царствии Божием больше самого великого в царстве сего мира, то и самое малое действие Божие в мире, гораздо значительнее самого великого дела человеческого. И самый безгласный, только вопрошающий о Тайнах Духа, деятель Нового Завета, больше самых громких деятелей мира.

Одни люди «изумлялись» (2, 7), а другие – «насмехаясь, говорили» (2, 13)... Это так обычно... Насмешка может быть добродушной, а может быть язвительной, уничтожающей: «Они напились сладкого вина», – было сказано про апостолов, напоенных высшей радостью Духа, вдохновленных на проповедь вечной жизни всему миру. По наружности могло действительно казаться нечто подобное опьянению. Плотской взгляд не отличает проявлений низших человеческих эмоций от действий Духа Божия. Естественно было тогда «насмехаться» над апостолами. Это сделало бы, вероятно, девяносто девять процентов человечества, присутствуя при излиянии Святого Духа. Обычное не тревожит, дает человечеству спать. Необычность же сознается опасной для мира, и от нее люди загораживаются насмешкой...

Обращать все в пустяк – один из приемов людей этого мира.

К профанации жизни дорога идет часто чрез смешное: «смешное убивает». А слезы утончают, оживляют дух человеческий, притупляемый смехом, оттого – «горе смеющимся ныне» и «блаженны плачущие».

Человечество, опьяняющееся телесно, становится неспособно понять истинное опьянение духа – радостью нового мира; принять неумопостижимое, трудно вмещаемое в человека блаженство Истины.

Человека «носили и сажали в храмы». И чрез телесный недостаток, и чрез ношение его другими, и чрез непрестанные его просьбы милостыни, он должен был стать кратким. Стих 8 показывает его смиренную веру и преданность Богу, 11 стих открывает и его благодарную привязанность к носившим его людям. Эго душа, готовая к христианству и к тому, чтобы послужил» своей болезнью славе Божией, и вслед за многими другими искупленными открыть миру смысл всякой человеческой немощи и болезни на земле. Не к смерти должна вести человеческая болезнь, не к отпадению от Бога в лагерь ропота, но «к славе Божией» к углублению веры.

Хромого, исцеленного в Иерусалиме апостолами Петром и Иоанном, можно справедливо назвать соработником апостолов в деле первого их благовестия. Он получил равноапостольную задачу в мире в одной своей болезни. Сперва он должен был вызывать в отношении себя милосердие человеческое потом, воззвав к сердцам любовь евангельскую, стать свидетелем силы Христовой в мире...

Всякий больной или немощный, живущий только помощью других, существующий только любовью близких, совершает уже этим одним депо рождения любви в мире. Не только помогать людям – дело святое, но и – принимать помощь от людей, что иногда труднее. Хотя, по слову апостольскому, «блаженнее давать, нежели принимать», но и принимать – блаженно, при истинной нужде. Есть время сеяния и время жатвы; время выдыхания и время вдыхания живительного воздуха жизни со всеми ее ценностями и благами». Чрез все входит в мир Божия любовь. Дух Божий послал апостолам хромого. Хромому Дух послал апостолов.

Из отозвавшихся на проповедь Господа и его апостолов составилась апостольская община первых христиан. «У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее» (4, 32), Ни имен, ни характеров этих «многих уверовавших» мы не знаем. Но эти первые полоски новой, доброй земли мира, на которых выросла пшеница Божией правды, питают не только отдельные души человеческие, но и целые общества, народы и самую Церковь... Апостолы, возвещая Христа, проповедовал и всецелое ученичество. Мера христианства есть безмерность устремления ко Христу, отдача Ему всего своего не только телесного, но и душевного и духовного «имущества»... Лишь на этих путях встречает людей подлинное, положительное единомыслие и единодушие и осуществляется в людях то единство, которое было как раз у первых учеников... Надо иметь детское сердце, чтобы поверить во все слова Христовы (до безмерности поверить). Всякая недобрая «взрослость» выражается в трещинках скепсиса, ложного многознайства, мнимого плотского «опыта жизни»... Мир не узнал бы христианства и не полюбил бы его, если бы рядом с апостолами не стояли эти «светы вторые», ученики учеников – безвестные и столь же пламенные, как апостолы, первые христиане, – они и сейчас живут в мире... «Если бы их не было, – сказал один православный епископ, – солнце потухло бы, ибо для чего оно стало бы светить?»

Погребение мертвых было поручаемо юношам. Как быстро, с какой готовностью они исполнили свое дело. В отличие от языческого отношения к погребению, где оно считалось чуть ли не самым главным делом в жизни человека, христиане поручают предание земле останков человека юношам. И мы видим, с какой простотой и легкостью свершается это погребение. «И, встав, юноши приготовили его к погребению и, вынесши, похоронили». Еще одна черта детской, Богу преданной простоты первых христиан. Никаких условностей, никакой искусственности... В этой простоте легче идти к Боту и любить Его и все предавать Ему, до последней йоты.

6. Служители темницы (5, 22–27)

Слуги этой «области темной» правдиво свидетельствуют о совершенном освобождении апостолов из Иерусалимской темницы. «Первосвященники, начальник, стражи и прочие первосвященники» поставлены в тупик. «Недоумевают; что бы это значило». Дело тьмы есть закрывание глаз души. Зло действует во тьме – в неведении того, что делает, и что заставляет делать людей.

Любящим Бога всё содействует ко благу. А глядя на дерзости демонов, удивляешься великому их бессмыслию... Не каждый ли грешник нераскаявшийся подобен темничному слуге? В нем есть и слепое подчинение «начальнику темницы» (диаволу), и человекоугодие, человекобоязнь, столь решительно противоположные апостольской свободе духа. Тюремщики заперты в своем неведении, в своей тьме. А содержащиеся в тюрьме могут быть свободными.

Дамасского путника мы знаем: это Савл – будущий просветитель мира. Но кто его спутники? Имена их нам не открыты. Это, несомненно, иудеи, подобные Савлу, ненавидящие имя Иисусово. Но что с ними сталось после обращения их начальника, Савла? Когда происходило это посещение Савла Спасителем на пути в Дамаск, люди «шедшие с ним, стояли в оцепенении, слыша голос, а никого не видя». А после, когда Савл «встал с земли и с открытыми глазами никого не видел», они «повели его за руку и привели в Дамаск».

Душевно – слепой, но физически – зрячий, он вышел на дамасскую дорогу, а пришел в Дамаск духовно – зрячим, но телесно Я слепым. Полпути он вел духовных слепцов, а другую половину пути духовные слепцы вели его, слепого только физически... Полное исцеление должно было свершиться только в Дамаске. Что сталось с его спутниками? Они все же слышали голос с неба. Но голос был обращен не к ним, и оттого они не могли его понять, не могли услышать его своим сознанием. В другом месте Священного Писания сам апостол, рассказывая о себе и о своем пути в Дамаск, говорит, что его спутники ничего не слышали, а только свет видели, отблеск сияния образа Христова, без видения самого образа, подобно слышанию некоего неуразумеваемого голоса, ничего не доносящего до сознания... Спутники Савловы нечто видели и нечто слышали, но, в сущности, никого не видели и никого не слышали, и все это было их состояние оцепенения.

«Люди, шедшие с ним, стояли в оцепенении». Некоторые из них, может быть, более восприняли свет, другие – некий звук, похожий на голос...

Несомненно, что эти спутники Савловы были тоже, по своей мере, призваны Спасителем. Но не явно, а прикровенно. Некие крохи упали и для них с небесного стола, который так совершенно напитал апостола народов – на всю жизнь. Для них с этого стола упали крохи: отблеск света и таинственный, непонятный звук голоса.

В сущности, для многих душ в мире и все Священное Писание представляет собою не хлеб, вернее, является им не как целый хлеб жизни, а лишь некими крохами: является еще не жизнью, не полнотой образа Истины – Христа, а лишь неясным светом и неясным голосом правды. Не лично обращенным к человеку голосом, а лишь невнятно звучащим где-то около звуком и светом, не проникающим в последнюю глубину сердца... На дамасской дорого пророчественно преобразовалось явление любви Христовой в мире. Для одних – в ясном голосе и сиянии, для других (многих) – как нечто неясное и постороннее, хотя и таинственно «сияющее».

Дорога в Дамаск: путь земной жизни человеческой. На нем является Истина. Но не каждый, идущий этим путем, встречается с истиной «лицом к лицу». Для некоторых это лишь неясный звук, отраженный свет. Но и неясным звуком, и отраженным светом Истины приводит Господь человека в дом Свой.

Те, кто спускали апостола в корзине с городской стены, были великими деятелями Промысла Божиего, почти спасителями Христовыми... Удивительны эти дамасские первохристиане. Какая трезвость духа! При явлении такой силы Божией и такой любви Божией, которую они увидели, легко было искусить Господа – пойти, надеясь на Него, теми вратами, где «стерегли Павла день и ночь» и намеревались убить его. Пойти на вызов... Легко было выбрать путь этой поверхностной и, в сущности, гордой, себялюбивой героичности. Ни новый христианин-апостол, ни христиане Дамаска не пошли на это. Они выбрали простой и человеческий путь, продиктованный самыми естественными соображениями. Здесь выявилась подлинная духовность первохристиан Дамаска.

На чудесное не покусились они самовольно, хотя окружены были этим чудесным со всех сторон. Они почтили естественное, человеческое: корзину, веревку... Ложная, выдуманная людьми религия никогда не потерпела бы такого факта. У Божиего апостола путь идет чрез «унизительное» бегство в корзине ночью с помощью первохристиан. Какая правдивость жизни и простота духа. Именно такие немечтательные люди были нужны Промыслу в его великом деле озарения и спасения мира неотмирной правдой.

Этого Энея мир знает меньше, чем Виргилиевского. Тот ходил по миру и совершал разные дела человеческой доблести, а этот «восемь уже Лет лежал в постели в расслаблении». Тот, путешествующий, ни одного человека не сделал лучше, а этот, расслабленный, обратил ко Господу живущих в Лидде и в Сароне. И без подвигов он это совершил, а только тем, что принял в себя силу Божию и исцелился ею.

Болезнь Энея (как и болезнь многих людей в мире) была «не к смерти, а к славе Божией». После испытания он был исцелен Господом чрез Петра. «Петр сказал ему: Эней! Исцеляет тебя Иисус Христос; встань с постели твоей; и он тотчас встал». Никакого даже вопроса не было ему, что его исцеляет Христос. И со словом (как и в творении мира) явилось дело. Эней, восемь лет лежавший, встал. Увидели его все в Сароне и Лидде и обратились ко Господу.

Сам Господь, апостол Петр и Эней – три, действующих в мире, силы.

Простой безвестный человек Эней молчаливо, одной своею жизнью, благовествует силу Божию.

Простая, послушная, кроткая душа – Эней.

«Не пять ли малых птиц продаются за два ассария? ни одна из них не забыта у Бога» (Лк.12:6).

И Рода не забыта в Слове Божием. Она не обратила никаких городов к Богу, она ничего не сделала для Церкви Христовой. Она была всего лишь служанкой. Скромной служанкой у бедных людей.

«Когда же Петр, ангелом освобожденный из тюрьмы, постучал у ворот; то вышла служанка, именем Рода». Слышит: стучит Петр! Как близко ей было все, свершающееся в апостольской общине. От радости она не отворила ворот Петру, а вбежала в комнату, где происходило собрание учеников, и с бьющимся сердцем объявила, что Петр стоит у ворот. «Апостолы сказали ей: в своем ли ты уме»?.. «Но она утверждала свое».

Удивительный аргумент был здесь высказан собравшимися. Во-первых, стоит заметить, что никто не сказал, что она говорит неправду или что она шутит. Ни неправды, ни шутки не могло выйти из уст христианки Роды. И вот аргумент: «Они же говорили: это ангел Его». Апостолы здесь высказывают учение о том, что ангел-хранитель бывает похож на нас (может быть, мы на него?).

Пока они так рассуждали и рядили, Петр, уставший после тюрьмы, стоял у дверей и все стучал... Необычайно человеческая картина: «между тем Петр продолжал стучать». Не могли не отворить. Отворили и – изумились: Это был Петр.

О служанке Роде больше мы ничего не слышим, но уже знаем, что дух ее – горячий, живой, чистый, радостный, общительный –принадлежит семье апостолов, столь дорогой для нас.

Воины темницы, стерегшие ап. Петра, освобожденного ангелом, носят в себе образ людей, идущих вне благодати; Они оказываются раздавленными безблагодатной необходимостью вещей. Над не защитившими себя молитвой людьми злой дух властвует чрез естественный ход земных причин и следствий. Ирод велел казнить воинов, совершенно, конечно, не виновных в том, в чем он их обвинил. Приказ Ирода показывает, как ошибочно естественное рассуждение людей, не учитывающее действия благодати Божией и ее сил. Люди, не чувствующие Хозяина мира и открывающей себя Его святой воли, люди «эмпирические» неизбежно, всегда и очень сильно ошибаются. Ирод – яркий пример такого именно человека. Судя немилосердно других, он не учитывает действия Божиего в мире, и сам подвергается немилосердному суду и осуждению: он казнен (как и многие) беспокаянной, скоропостижной смертью. «Вдруг Ангел Господень поразил его за то, что он не воздал славы Богу»; «и он, будучи изъеден червями, умер»...

Страшная, но правдивая картина жизни в мире сем раскрывается в трагедии людей, подчиненных только «естественному» ходу вещей. Человек создан Богом, и если он живет вне Бога, то осуществляет величайшее бессмыслие, жертвою которого – рано или поздно – всегда становится сам.

Несомненно, что и в отношении воинов и даже самого Ирода, Промысл Божий был верен Себе, то есть свой заботе о людях, до конца. Близость апостола Петра и чудесное избавление его из тюрьмы были зовом, может быть, даже не столько для верующих уже апостолов, сколько для неверующего Ирода и его воинов. Если бы они, даже оставаясь в своей земной, государственной сфере, беспристрастно исследовали бы дело освобождения апостола Петра, они должны были бы уверовать в небесный мир и его силу, превышающую рамки эмпирических законов, осознанных человеком и не вмещающих в себе, конечно, океана вечной и абсолютной истины.

Этот наиболее приближенный к Ироду человек был склонен (очевидно, подарками, взятками) к содействию жителям Тира и Сидона, искавшим мира с Иродом. Небольшое политическое событие Малой Азии, мало касающееся дела апостольского в мире, но занесенное историком Лукою на страницы Деяний, показывает, как жизнь мира сего шла своим, все тем же путем, в то время как свершалось великое, небесное дело в человечестве. Два мира: мир благодати и «мир сей» – взаимно друг друга проникают, оставаясь существенно различными, принадлежащими к двум планам бытия. Кесарево воздается кесарю, но сверх того многими этому кесарю воздается и Божие: «В назначенный день Ирод, одевшись в царскую одежду, сел на возвышенном месте и говорил к ним (то есть к тирянам и сидонянам, подкупившим Власта). А народ восклицал: «Это голос Бога, а не человека»... Самоуверенный царек, в мишурном блеске восседающий на троне, и бессмысленный народ, его обоготворяющий в то время, когда Суд Божий вознес уже меч над гордостью человеческой... Поучительная для всякого времени картина...

Близость к Ироду еще не определяет человека духовно. Мы это видим на примере Манаила, который был «совоспитанник Ирода», но духа – Ироду противоположного. Бытие само по себе и его внешние условия совсем не определяют сознания духовной свободы и нравственного чувства человека. Воспитание одинаково, но Ирод и Манаил пошли совсем разными путями: один сделался напыщенным тираном, царьком, игрушкой демонического духа, а другой – «служил Господу и постился», слушая недомыслимые веяния Духа Святого в своем утонченном и освященном сердце.

Священное Писание Божественно чуждо страстных интонаций; Поэтому оно чуждо иронии и сарказма. Отсутствие «душевности» и эмоциональности придает особенную силу нравственному суду над злом.

Глава 13 (50) говорит без всякой иронии о набожных и почетных женщинах, выявляя лишь протокольную правду. Эти набожные и почетные женщины вместе с первыми в городе людьми «воздвигай гонение на Павла и Варнаву и изгнали их из своих пределов». Типичный образец встречи мира, лежащего во зле, с Истиной Божией. «Суд же состоит в том; что свет пришел в мир, но люди более возлюбили тьму, нежели свет; потому что дела их были злы» (Ин.3:19); «Всякий, делающий худые дела, ненавидит свет и не идет к свету» (Ин.3:20). Страшный Суд есть все та же Любовь. Но она есть и Правда. Любовь-Правда светит в мире и светом своим уже сейчас распределяет людей по правую и по левую сторону от себя. Есть души-овцы, уже сейчас послушные любви, а есть козлы, уже сейчас ее бодающие. Свет Христов спасает и судит одновременно. Все это начинается уже на земле, в кратком отрезке земного времени. Неповторимая земная жизнь – испытание метафизического существа человека. Будущий Суд есть лишь печать на том письме, которое написал человек во время своей земной жизни. Оттого так велика цена всякой минуты земной.

Ценность ее не в созерцании только начатков будущей гармонии, не в предвкушении только будущего блаженства, но великая ценность этой, «исполненной печали», земной жизни – в возможности всецелого обращения к Жизни Вечной. Ужас земного существования – в возможности не откликнуться на зов Божий, оттолкнуться от Вечной Жизни, возненавидеть, распять на своем пути этот зов, как Христа; оттолкнуться от Света, несомого учениками... Ужас этой жизни в возможности вот чего: «они же, отрясши на них прах от ног своих, пошли в Иконию»... Этот легкий прах, взметаемый от ног посланных Богом людей, прах отряхаемый, не принятый даже на подошву апостольских сандалий, – какое это невероятное свидетельство о душе человека, о доме, о городе, о народе... Если этот грех не омоется водою глубокого раскаяния и обращения ко Христу, как будет он свидетельствовать о предании и распятии Истины Христовой – в душе, в доме, в стране?.. «Истинно, истинно говорю вам, отраднее будет Содому и Гоморре в день суда, нежели граду тому», – граду, стране, душе, на которой осело это легкое облачко пыли, отрясенной с ног апостолов... У города Содома не нашлось ничего, кроме тусклой совести человеческой, мерцавшей в Лоте. В Антиохии Писидийской, а ныне почти во всех городах мира было Слово Божие. Если совесть Лота можно было содомлянам пытаться испачкать и нарушить, то Слово Божие можно только изгнать. На это именно и решилась «первые» люди в Антиохии Писидийской. Нередко на это же самое решаются именно «первые люди» – в городе, обществе и народе... Конечно, о них это было сказано, что «многие же будут первые последними и последние первыми» (Мф. 19, 30).

«Набожные и почетные женщины» в истории не всегда оказывают поддержку Истине...

Когда он слушал «говорившего Павла», «апостол взглянул на него и увидел, что он имеет веру для получения исцеления... Не так ли ангелы взглядывают и вглядываются в нашу сущность, когда Промысл Божий зовет, увлекает нас к духовной жизни.

Происходит некое непрестанное изучение нас, замечание нас со стороны Божиего, невидимого для нас мира, замечание нашей сущности при различных состояниях нашей души и в различных положениях жизни. Как бы «рентгеном» все время снимают нас! Всякое наше состояние» порождает соответственный зов Божией благодати, ее живой и личный ответ на выражение и направление нашей свободы. Зорко вглядывается в нас тот, кто нас любит здесь, на земле; тысячекратно более зорко вглядываются в нас наши ангелы-хранители, незримые для телесных очей... Сколь же боле еще глядит на нас око Божие!

Все в мире устраивается так, чтобы проявлялась все время наша воля, наша свобода, наша личность. Человек все время ставится в тысячи разнообразных условий и положений и мире, внешних и внутренних; и через всякое обстоятельство внутренней и внешней нашей жизни Любовь Божия хочет высечь из камня его души искру небесного бытия. Искра эта – отклик человека на зов благодати; искра, это – отзвук воли Человека на Промысл, распростертый над ним, или над окружающим его.

Орлино-зоркий, ангелоподобный взгляд апостола являет высшую пневматологическую действительность мира, о которой так слабо и несовершенно знают люди в мире, оставаясь обычно лишь в плотской или душевной, психологической плоскости; психофизический мир имеет тоже свой мир утонченности и своеобразной «духовности» (ложной, конечно), из которой вырастают все заблуждения мира.

Истинное духовидчество, прозорливость – есть прямое следствие очищенности сердца человеческого и соединения его с Духом Истины. Это духовидчество, видящее и провидящее реальность вечного мира, дается Господом на земле людям только ради спасения их и других душ и вверяется, только тем, которые узнаны и призваны быть истинными спутниками и соработниками Промысла Божиего, в мире, сынами, знающими волю Отца.

У апостолов дар этот был развит в высокой степени. Они не только поклонялись Богу «в духе, и истине», но и видели весь мир и человечество в духе и истине. Психическая «зазубренность» и сложность человечества не имела для апостолов значения.

Апостол умел быть, – не от лицемерия, конечно, и не для земной корысти (как это делают люди века сего), но по любви к каждой душе: «с эллином, как эллин, с иудеем, как иудей». Со слабыми был он, как слабый, с сильными, как сильный, – чтобы открыть истину всем и спасти всякого истине открывшегося. Душа: апостола, освобожденная от житейских, бытовых, расовых, национальных и психологических ограниченностей и подчинения времени, с его провинциальным разделением людей, мота идти всюду, оставаясь всегда свободной во Христе. Эта душа нового человечества, умершая не только для греха, но и для его естественных следствий (для «рубцов греха»), душа, плывущая уже в безбрежном океане жизни Божественной, видела, конечно, малейший признак обращенности к Христу другого человека. Так остановился быстрый взгляд апостола на одном из «малых сих», на хромом человеке города Листры, где апостол проповедовал, и – в самую минуту проповеди.

Из этого мы видим, что апостол не только говорил: он умел и слушать духом всех тех, кому говорил. Эта примечательная черта (редкая в проповедниках религиозной истины) показывает нам дух истинной проповеди. Так редко встречается в мире эта черта, несмотря на обилие проповедников, именно оттого, что говорящие не слушают (в это же самое время), а если и слушают, то не слышат по-настоящему тек; кому говорят: Слышать духом других людей во время своего слова, есть дар, сопровождающий служение истинного проповедничества. Это есть дар обращения отдельно и лично к каждому, даже в то время, когда пред проповедником тысячи слушающих.

Действие Духа Божия в мире универсально и оно, одновременно, неповторимо лично, в отношении каждого. Таково само Божественное содержание Евангелия, в отличие от остальных книг мира. Таким же бывает слово истинных проповедников. В меру своего приятия огня Духа, они видят, что надо человеку:

Хромого в Листре надо было напоить водою, не только духовного, но и телесного исцеления. Апостол это сейчас же заметил и увидел, что хромой человек «имеет веру для получения исцеления», т.е.: что он не только способен психологически поверить в возможность своего исцеления, но и пневматологически зрел для этого исцеления, что исцеление не повредит ему, его спасению; даже поможет ближе подойти к Богу. Что оно будет благословением и для него, и для других людей. Апостол все это мгновенно заметил, безошибочно (вот она, огненность апостольская!) определил своим духом... То, что другие – нечеткие и слепые духом – прозевают, апостол (истинный «Строитель тайн Божиих») сейчас же заметил. И воспользовался немедленно, со всею горячностью своей любви к Богу и человеку. Взглянул, заметил и – сейчас же громким, горячим, от сердца идущим голосом сказал: тебе говорю, во имя Господа Иисуса Христа «стань на ноги свои прямо»; и он тотчас (все подлинное тотчас происходит вне времени человеческого) «вскочил и стал ходить».

Молниеносное исцеление хромого от рождения в Листре произвело на народ ошеломляющее впечатление. Можно было бы сказать: слишком большое. Слепота духовная, как и слепота физическая, оставляет человека либо в неподвижности, либо заставляет его делать движения лишние, ненужные, иногда – духовно гибельные. И духовно слепые пред апостолом либо цедят сквозь зубы лениво: «об этом послушаем в другое время» (Деян.17:32), либо кричат: «боги в образе человеческом сошли к нам» (Деян.14:11). Глухие не хотят слушать апостолов, как некоторое по новому скучное учение человеческое, или, видя чудо, впадают в такой же восторг, как после насыщения тысяч людей пятью хлебами, и хотят чудотворца сделать своим царем или причислить к сонму богов. Если Господь Иисус Христос только скорбно уклонился от людей, Царствия Божия не понимающих, то апостолы Павел и Варнава, естественно, возмутились духом до такой степени, что «разорвали свои одежды».

Современный, разумный, осторожный проповедник пожалел бы, конечно, своей одежды... 1900 лет тому назад все было проще и горячее. С жаром бросились в толпу так плохо ею понятые апостолы, так не к славе Христовой понятые...

Исцеление хромого произвело нужную реакцию, обнаружив подлинное духовное состояние народа и дало апостолам новый повод горячего свидетельства о Истине этим поверхностным и «жестоковыйным» (даже в добрых чувствах своих) людям.

«Жестоковыйность» (плотяность религиозная, фанатичность) одинаково далека от Бога как в зле, так и в добре. Можно себе представить сколь мучительна была для светлого, смиренного духа апостолов эта попытка языческого обоготворения их самих. Они, учившие о совершенном обожении человека во Христе, должны были особенно страдать от человеческих стремлений к темному их обоготворению.

С разодранными одеждами, крича, апостолы убеждали в толпе эти младенческие сердца простыми, горячими детскими, педагогически трогательными в эту минуту словами: «Мужи! что вы это делаете? И мы – подобные вам человеки, и благовествуем вам, чтобы вы обратились от сих ложных к Богу Живому, Который сотворил небо и землю, и море, и все, что в них, Который в прошедших родах попустил всем народам ходить своими путями, хотя и не переставал свидетельствовать о Себе благодеяниями, подавая нам с неба дожди и времена плодоносные и исполняя пищею и веселием сердца-наши». Из этих слов так и брызжет непосредственная любовь к Богу. Она и зажгла миллионы сердец в мире... Здесь было и материнское утешение народа в младенческом безумстве его.

Таких «некоторых иудеев» довольно много было на путях апостолов... Первое гонение на Церковь, как известно, шло из среды этих не веровавших во Христа иудеев; они же раньше просили у Пилата, чтобы он им отдал Варавву, а Иисуса отправил на распятье; это они избрали не Его, но «Варавву» (Мф. 27, 21).

Препятствия от них были повсюду. Вся естественная конъюнктура складывалась очень легко в пользу этих врагов истины Христовой. Победа над миром могла быть только по благодати, чрез веру. Благодать должна была быть практически показана в мире. Не только подлинная высота человеческая, но и практическое доказательство сверхприродной сипы Духа Христова должно было прийти в мир чрез крайнюю и всестороннюю слабость всей человеческой – и апостольской – плоти.

У посланных Богом на завоевание всего человечества, людей не было:

Ни значения, ни влияния – «внешнего»;

Ни ловкости, ни хитрости мира;

Ни красноречия, увлекающего людей;

Ни престижа государственного;

Ни авторитета общественного;

Ни богатства материального;

Ни силы физической.

Не было вообще никакой власти внешней – человеческой. Все это «естественное», наоборот; было Обращено против апостолов... Не было у них ничего, кроме благодати и сердца, открытого для небесной Истины. Из этого сердца, как «из ничего», творился новый мир...

«Некоторые иудеи» (это категория повсеместного противления христианству) всюду мешают апостолам и их преемникам, как пыль – глазу. Это зло не этническое (апостолы – тоже иудеи), а духовное.

Народ и Листре уже стал подчиняться Господу и приник своим простым детским сердцем к апостолам, и начал уже пить духовное млеко истины. Апостолы продолжали «смело проповедовать», Но вот являются эти «некоторые иудеи» и возбуждают людей против апостолов: «убедили народ отстать от апостола Павла» (которому – совсем недавно – хотел народ приносить жертву, как Богу); таща его, побили камнями и даже «вытащили за город, почитая его умершим» Но чудесно укрепленный, на глазах учеников, апостол встал и не устрашился опять войти в Листру; лишь на другой день он ушел в Дервию, а чрез некоторое время вернулся в ту же самую Листру для «утверждения душ учеников», уча их делом и словом, что «многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие».

«Некоторые иудеи» после того, как апостольское дело перенеслось к язычникам, явились, конечно, и в образе язычников... Когда же «окончились времена язычников» (Лк.21:24), эти «некоторые иудеи» стали являться в образе «внешних христиан». Когда же стали оканчиваться и времена внешних христиан, эти «некоторые» снова являются миру, уже в виде неоязычников и неоиудеев, обновивших учение о примате крови, плоти, расы, нации и государства – над духом человеческим и Духом Божиим.

Истинным апостолам они не-могут возбранить и никогда не возбранят делать дело Божие. Смысл их явления: открыть правду крестного цуги благодати в мире, правду евангельского пути в Царство Божие.

Вокруг апостолов происходит поляризация человечества. Господь отверзал сердца людей, и сердца показывали свое содержимое. Так отверзлось сердце й Лидии, торговавшей багряницей в Фиатирах. Она была, по-видимому, состоятельнее других христиан и ей было легче дать у себя приют апостолам: «если вы признали меня верною, то войдите в дом мой, и живите у меня», – такими словами убедила она апостолов войти в ее дом.

Облегчают апостолам их труды и страдания такие кроткие, скромные, жертвенные и не замечающие своей жертвенности женщины. На всем протяжении истории Церкви, Промысл ставил таких женщин на крестных путях благовествователей Слова. И женщины эти, как Лидия, а позднее, через четыре века, Олимпиада-диаконисса, служили благовестникам Христовым «имением своим, как самому Господу». Они не только подавали, по заповеди Христовой, «чашу холодной воды во имя ученика» (Мф. 10, 42), но они поили самих учеников, и не одним стаканом воды, и кормили их, воплощая свою любовь к Господу в служителях Его Церкви.

Отрекшиеся от своих родных, семейств и друзей по плоти, служители Христовы получали, уже на земных своих крестных путях, по слову Господа, во сто крат больше «матерей и братьев и сестер» и друзей – духовно близких, чья близость уже утверждена в вечности. Эти, отрекшиеся от всего, и свободны от всякой плотской привязанности, находя всюду, на всех путях своих до наших дней, множество матерей, сестер, братьев и чад во Христе; и эти новые связи и единения несравненно глубже и радостнее кровных союзов. Чистое родство душ, соединенных между собою одною любовью ко Христу Господу и Его нетленному миру, как бы одним дыханием любви живет. Оно носит уже в себе и предвкушает все радости Жизни Вечной, совершенно отодвигая в забвение страстную, ветхую, плотскую жизнь.

У христиан и жены – только «отчасти» жены. Они более спутницы к небесному Отечеству. Оттого, говорит апостол, что все, «имеющие жен, должны быть, как не имеющие, и пользующиеся миром сим, какие пользующиеся». «Ибо проходит образ мира сего»... Но образ мира вечного и бытия нового готовится стать настоящей, единственной реальностью человека.

Чрез служение душе, обрученной Богу, слуги Христовы исполняют свое предназначение. «Ничего не имея», они «всем обладают» (2Кор. 6, 10) и в отношении вещей мира видимого, и в мире невидимых сокровищ Божиих, живых душ человеческих. Христианин – собрат и сослужитель всех святых, от века Богу угодивших, обладает в Боге всеми их жизнями, хотя и «не имеет» их. И всякий благовестник обладает плодами своего благовестил: любовью к Богу человека, им обращенного. Трудящимся позволено «жить от благовествования». «Жить от благовествования», совсем не значит только пользоваться гостеприимством Лидии, ее услугами и пищей: Апостолы питались «Не одним хлебом», но и Словом и любовью, действовавшей в их братьях и сестрах.

Они «питались от благовествования» любовью людей, их правдой и чистотой, их усердием и помощью в деле обращения новых душ ко Христу.

Характерный и поучительный для современности случай произошел в Филиппах. Идя в молитвенный дом, апостолы Павел и Лука встретили одну служанку, «одержимую духом прорицательным». Дух бесплотный, видящий более чем человек, имеет возможность иногда, проникая в человека, нечто сообщать ему и чрез него другим. Через одержимых людей дух может сообщать нечто и окружающим.

Пользуясь одержимостью своей служанки, господа ее зарабатывали и имели большой доход от этих прорицаний. Апостол Павел несколько дней терпел на улице прорицания, но потом не вытерпел, вознегодовал и силою Господа Иисуса Христа изгнал прорицательного духа из служанки. Ничего плохого, в сущности, этот дух ему не говорил. Этого духа даже можно было принять за истинного духа (и тем подпасть под его влияние). Он возвещал чистую правду. Но апостол без колебаний изгнал его именем Христовым. Дух этот был нечистый, – апостол вознегодовал, изгоняя его. Ясное вытекает из этого поучения всем ищущим прорицателей, гадальщиц, ясновидящих и им доверяющих: «сатана принимает вид Ангела света» (2Кор. 11, 14). Хотя ясновидящие, бывает, и не говорят ничего плохого, и кое-что угадывают из прошлого и из настоящего человека, и не пытаются греховно заглянуть в будущее (которое есть достояние единого Господа Бога), – однако обращение с этими «ясновидящими» представляет для всякого человека большую опасность и несомненное духовное загрязнение в самом уже факте обращения к ним и общения с ними, – вопреки воле Божией.

Всякое общение с неблагодатным духом, всякое обращение к нему, есть уже смертельное осквернение для человека: Люди мира бывают столь неосторожны и столь неразумны, что вопреки ясному велению Божию стараются даже иногда самовольно подглядывать будущее, тем отталкивая от себя благодать веры и ежемгновенной надежды на Бога.

Целая Книга Жизни заключена в этих стихах. Любовь апостола к тюремщику своему, спасение его тела и души. Может быть, ради обращения его одного был апостол проведен чрез эти нелегкие узы... Как быстро откликнулась душа стража на искреннюю любовь апостола к нему. Любовь апостола – в крике отеческого страха из глубины темницы: «не делай себе никакого зла», и в горячности этого его крика. Апостол прозорливо в темноте возгласил к стражу своему, не видя его, но зная, что он уже извлек меч, чтобы умертвить себя. Эта любовь, забота и явная прозорливость узника потрясли тюремщика, он «потребовал огня» и, вбежав в тюрьму, как ребенок, «припал к Павлу и Силе». В «трепете», в священном и сладком ужасе.

Мысль о духовном спасении охватила его. Удивительно, как призывающая благодать приготовила его к принятию небесного огня веры. Землетрясение, колебание стен темницы, забота безвестных учеников о его спасении, их удивительное проникновение в его мысль и их совсем новая для него любовь, проповедь, увещание крещения...

Явление горячности в вере и любви дает осязательно яркие плоды Духа: Дух сошел на стража тюремного, Дух вывел его из его внутренней душевной; тюрьмы, тюрьмы плотской жизни и плотских помыслов. «И взяв их в тот час ночи, он», этот доселе грубый тюремщик, «омыл раны их и немедленно крестился сам и все домашние его».

Радостная общая трапеза жизни... Сказано: «возрадовался со всем домом своим, что уверовал в Бога». Радость чистая, небесная, о своем и близких своих вечном спасении; радость открывшейся ему Божией любви и своей любви к Богу... Чувствуется даже некоторое опьянение Божественным в событиях этой ночи. Всё в одну ночь произошло. Пример действования благодати в простом сердце. Сейчас люди – особенно тюремщики наших дней – изъедены рассудительностью, безличностью, отвлеченностью, рутиной профессиональности: в этом тонут личные черты всякого человека. Души сейчас в мире разложены; в них меньше цельности, простоты и детскости, чем в людях апостольского времени или средних веков. Мир тогда, может быть, был грубее, но душа человека была обнаженней и ясней в своих корнях.

Землетрясения в те годы больше обнажали в сознании человека близость ангельского мира. Души стояли ближе к своим «метафизическим корням». Облегчая веру во Христа человеческим душам, мир и сегодня потрясается великими и огненными катаклизмами. Трясение стен общечеловеческой темницы – мира – есть сотрудничество силы Божией с душами человеческими, имеющими уже Божественную любовь и посланными в мир на проповедь Истины... События физические, исторические – лишь пролог к действию любви и апостольского служения.

Злоба, ненависть, открытое бесчеловечие, истязание одних людей другими, преследования, расовые, кастовые, национальные, партийные, логично эгоистические волны ненависти, недоверия и страха всё время колеблют стены мира – общей темницы людей. Это всё совершается ради облегчения духовного воскресения Господа Иисуса Христа в сердцах людей, не понимающих стражей этого мира.

Повторяются и в наши дни события, сопровождавшие распятие Христово: землетрясение, отверзение гробов, разлитие Света Божественного в сердцах... «Думаю, что нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас» (Рим.8:18).

Зло и суету «преодолеваем силою Возлюбившего нас». Апостол по опыту своему мог быть совершенно уверен, что никакая сила не может отлучить ни его, ни другие души от любви Божией во Христе Иисусе Господе нашем. Более того, он хорошо знал, что всякое событие может силой Христовой привести человека к этой любви.

На долю этих людей выпало только пересказать начальникам города слова ап. Павла; не благовествования, а требования гражданской и человеческой справедливости в отношении его и Силы. Дело этих городских служителей, совсем незаметное, не открыло их личностей... Тут рядом совершалось обновление и «воскресение людей Духом Святым», но эти служители города остались в стороне от новой жизни. Они продолжали старую жизнь мира и откликались не на духовные, а только на внешние слова апостолов. Как очень многие люди, они безжизненно проходили около самой благодати воскресения, столь близкой к ним!

Иасон был уважаемый в Фессалониках человек. Вместе с христианами он пережил несколько неприятных минут: его тоже повлекли «неуверовавшие иудеи» и «негодные люди», взятые иудеями с площади. Обвинение (всё то же: «всесветные возмутители») обращено опять к апостолам. Но их не находят в доме знатного Иасона. Иасону приходится объясняться с маленькими штатами Фессалоник. Толпа «неуверовавших иудеев» и «негодных людей», точь-в-точь, как пред иерусалимским Пилатом, опять неистовствует, кричит... Дальний отплеск великой волны, поднявшейся на Господа и на Христа Его... Но тут не мученичество, не распятие, а досаждение и неприятность.

«Негодные люди» больше неприятностей, в данном случае, принесли самим себе, чем Иасону. Чтоб «возмущать город», надо было, очевидно, иметь еще более злую душу... Правы те, которые жалеют не столько жертву, сколько палача: в духовном смысле палачи несчастнее своих жертв.

Около каждого человека и церковного дела в мире слышен всегда дьявольский ветер, поднимающий пыль вокруг и бросающий ее: в глаза людям. Зло не в силах ничего само привнести, влить, дать, но хочет отнять от людей всё и испугать их на самом пороге, добра, сделать их бессильными для блага... Но трезвые и мудрые христиане, как Иасон, один за другим спокойно распутывают все диавольские сети, узлы и колтуны, выходя из тупиков зла и выводя других.

«Городские начальники», обычно нравственно нейтральные люди, поддаются, конечно, добру, но и встревоживаются злом. Это «почва каменистая», на которой быстро всходят самые противоположные растения, одинаково быстро увядающие. Вообще, начальники власти гражданской живут не столько в нравственном порядке Истины и добра, сколько в психологическом и юридическом порядке «мира сего». У них свой комплекс соображений и суждений рутинных, по которым они милуют или осуждают людей... В их психическом мире всё шатко. Легко их встревожить, но не трудно и успокоить, «дать удостоверение»... «Удостоверяющий», впрочем, должен принадлежать к их миру, говорить на их языке... Общественная жизнь Иасона, вероятно, соприкасалась с ними, и оттого ему легко было успокоить их. «Городские начальники» – зыбкая почва всех времен и народов. С ними надо уметь говорить. Апостол Павел умел не только благовествовать им, но и говорить с ними, не затрагивая «жемчуга» духовной области.

Трогательное сообщение о том, что ввиду явной опасности в Солуни, «братия», христиане, «немедленно отправили Павла и Силу»... Апостол народов подчинился «братии» и был «отправлен» в Верию. Там было благомысленнее, тише, мудрее. Там без споров люди приняли свидетельство Истины и только захотели для прочности веры сами удостовериться в текстах Писания, на которые ссылались апостолы. В результате беспристрастного разбора Писаний многие из верийских уверовали. Здесь уже и «почетные женщины» проявляют себя с самой хорошей стороны. Немало их и уверовало, Но вот диавол змеится по стопам апостолов. Солунские возмутители услышали, что апостолы проникают в Верию; Павла опять спасает «братия», отправляя в виде путника, «как будто идущего к морю»… Удивительна чуткость, разумность и любовь подлинных друзей апостолов. Сколько радости скрывается в этой заботе для благовестника И радости – не из-за облегчения его трудов, а из-за торжества христианской любви в друзьях его и чадах о Христе; той любви, которая была «проповедана» и насаждена им.

Верийская община выросла отчасти благодаря гонению на апостола в Солуни. «Любящим Бога всё содействует ко благу». Диавольский ветер только разносит искры огня Христова в мире, не в силах он потушить их. Лишь призрачные искры исчезают под этим ветром. Внимательность верийских людей к Истине и их ежедневные разборы Писания с целью удостовериться в Истине до конца – есть новое вкладывание радостно трепещущих перстов человеческих в прободенные руки и ребра Спасителя воскресшего...

Апостол рассуждал «ежедневно на площади со встречавшимися» (17, 17). О чем? «Он благовествовал им Иисуса и воскресение». Промысл вел души человеческие чрез афинскую площадь, где стоял апостол и говорил о Боге живом. Некоторые из эпикурейских и стоических философов спорили с ним и называли его за спиной суесловом. На площади речь ап. Павла обращалась ко всем. В результате этого апостольского – и Божиего Слова, – образовалась группа уверовавших. «Некоторые же мужи, пристав к нему, уверовали; между ними был Дионисий Ареопагит и женщина, именем Дамарь, и другие с ними» (17, 34):

Конечно, по каким-нибудь своим житейским надобностям люди проходили чрез площадь, а может быть, некоторые спешили на поклонение ложным богам. Апостол стоял на площади, как есть... И таинственно совершалось улавливание душ. «Один берется, другой оставляется» (Мф. 24, 40)...

Благодать встречается таинственно с душой человеческой на всех путях и площадях мира. Иногда среди самых земных шумов и идей мира человек слышит кроткий голос Истины. Друг земной или небесный вкладывает ее в самое сердце. И Истина вдруг кажется человеку бесконечно более дорогой и близкой, чем все зовы мира, сулящие счастье и победные клики земли.

Почему один откликается, «берется», а другой не отвечает голосу Истины и «оставляется» во лжи? Слово Божие объясняет эту тайну притчей о сеятеле и семени. Истина Божия стучится и она падает, как семя, во всякое человеческое сердце. В глубинах своего свободного бытия человек отталкивает или принимает истину... Господь же, как солнце, светит всем... Если бы можно было духовными очами взглянуть на афинскую площадь в то время как там стоял апостол, можно было бы увидеть Солнце Христа – ослепительно сияющее среди этой площади, и одних людей можно было видеть согревающимися и радостно озаряющимися этим солнцем, других – сокрытыми за холодными каменными стенами своей самости...

Аполлос, зная только крещение Иоанново (такова была сила этого крещения) уже «говорил духом» и «учил о Господе правильно». Дух Святой уже понуждал; этого человека говорить другим языком, несмотря на еще несовершенное знание истины им самим. Истинное горение сердца больше знания человека. Дух Аполлоса был уже мудр, в горячности своей, а разум его еще отставал, и ряда сторон христианских учений не знал.

Акила и Прискилла, друзья ап. Павла, соремесленники его по деланию палаток, помогли Аполлосу, «приняли его» (и в дом, и в сердце свое): «точно объяснили ему путь Господень»... Не спорили с ним, не опровергали его, а только «точнее объяснили ему путь Господень»… Это самый верный метод привлечения добрых душ, еще не знающих полноты истины. Аполлос – пример горячности, в служении Богу, и смирения. Душа, движимая Духом Святым, так же легко учит, как и учится истине.

Акила и Прискилла во время делания палаток с апостолом Павлом, научились от него глубине познания Истины. С кем ни соприкасается, братски, дружески апостол народов, – всех он учит делать палатки Господу Воскресшему, Преображенному. Тогда, на горе Фаворской, еще не время было «делать кущи» (Мф. 17, 4). Но теперь, после Воскресения, – всё дело апостольское уже в том, чтобы строить палатки Господу в душах. Всё в мире учило апостола Царству Божиему.

Были ученики, не знающие о Духе Святом. Но Дух Святой знал их и влек к новым откровениям.

Быстро, без сомнений, слышат они истину и принимают Духа Истины, показывая тем, что Он в них был, хотя они и не знали этого. «Бог же творил немало чудес руками Павла». Главное чудо есть обращение к Истине людей, ее не знающих, и обращение к большей Истине тех, которые познали ее еще несовершенно. Материал горючий Господом подготовлен. Надо только запалить. Это мог делать даже Аполлос, даже не зная всей истины, а только горя ею. Еще скорее зажигались души, предуставленные (предуставившие себя; в своей свободе) чрез слово апостола, к Истине. Но апостол не только учил и просвещал. Он и подавал Духа, возложением рук. Дух Святой, в глубочайшем – непостижимом смирении Своем; благоволит слушаться верных ему людей. Он подает Себя людям чрез таинства Церкви, чрез молитву и чрез руковозложение Своих слуг, очищая, освобождая и освящая людей, алчущих Его. Своими блаженными силами и неизреченными дуновениями Дух благопослушен людям, верным Ему и благопослушным Ему...

Ошибочно говорить о «Третьем Завете», о новом историческом «Завете Духа». Дух Святой, единый со Христом и Отцом, обильно, царственно и благопослушно действует в мире. Он уже входит в Завет с человеком, если находит в нем веру и любовь.

Радостна была жатва апостола в душах таких «чтущих Бога», как Иуст и начальник синагоги Крисп. Конечно (как в видении было ап. Павлу сказано), надо было, «говорить и не умолкать», «Много у Меня людей в сем городе», – сказал Сам Господь апостолу... «У Меня». Если бы только нам всем быть у Тебя, Господи, на счету Твоем... Апостолы только срывают гроздья, которые возрастил Дух Божий. «Я послал вас жать то, над чем вы не трудились. Другие трудились, а вы вошли в труд их». На кресте (жизненном и надгробном) каждого проповедника Истины могут быть надписаны эти слова.

Фигура Сосфена, начальника синагоги, довольно жалкая. Противник апостола, он был в числе тех иудеев, которые «единодушно» (единодушие всякого зла – призрачно) напали на Павла и привели его пред судилище проконсула Галлиона. Явно оклеветали апостола. Но Галлион, более мудрый, чем Пилат, не хотел вмешиваться в религиозные дела иудеев и прогнал их с судилища.

Но почему все эллины схватили после этого Сосфена и стали его бить пред судилищем, понять нелегко. Очевидно, это была одна из бесовских выходок. Бесы имеют власть бить своих слуг... А Галлион «ни мало не беспокоился о том». Рывший яму другому, попал в нее сам. Христиане запомнили этот случай.

Жалкие люди, эти сосфены, не любящие, добра и неудачники во зле. В сущности, и все злые люди становятся похожи на Сосфена. Зло, творимое ими, находит их самих, рано или поздно. Напрасно люди недоумевают, если зло «поздно» находит их (не как Сосфена). Они и в удачах своих внешних несут в своей душе личинки зла, уже обращенного против них.

«Павел хотел войти в народ, ученики не допустили его». Не первый раз мы видим это: ученики имеют власть над учителем. Это ученики, выучившиеся у своего учителя ученичеству Христову. Они повинуются духу Христову – в любви своей и заботе своей – и учитель их подчиняется им.

Высшее, что могла вырастить дохристианская культура, это блюстительство порядка, разумности естественных отношений, норм закона. Римское право – величайшее достижение древнего человека, не дошедшего до царства благодати, еще не знающего и Богооткровенного Закона. Оно целиком остается и в наши дни для людей, которые еще в младенчестве духовном и в одной только государственности пребывают; их усмиряет и направляет власть гражданских законов и естественных аргументов. Человечество, в государственности своей, живет в царстве незримой благодати Закона, пред дверями таинственного Закона благодати.

Благодать на этом человеке. В его училище ап. Павел проповедовал иудеям и грекам целых два года...

Чему бы ни учились ученики этого училища, они должны были за два великих года узнать христианство. Душевное знание уступает духовному. Тиранн уступает свое время и место ап. Павлу. Знание уступает ведению. Логика и психология – пневмагологии.

Райская весть о Господе Иисусе связана с изгнанием злых сил. Изгнание их есть действие благодати. Кто пытается без благодати изгонять из мира зло и пользуется именем Иисусовым без Духа Иисусова, тот будет отдан во власть злых сил.

Добро и борьба со злом, без благодати Христовой, есть ложь и заблуждение антихристово, слепота истории человечества.

Этот юноша троадский примечателен тем, что уснул, сидя на окне во время «продолжительной беседы» апостола; пошатнувшись, он упал, сонный, с третьего этажа... Очевидно, беседа апостола Павла была слишком трудна для молодого Евтиха. Многие в наши дни тоже засыпают умом во время богослужения и чтения посланий апостольских. Это естественно для плотского человека. Всё же даже Евтиху лучше было бы не засыпать в такое время. Падение его символично. Это предупреждение всем христианам, засыпающим во время слышания Слова Божия... «Трезвитесь, бодрствуйте, потому, что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить» (1Пет. 5, 8). Особенно у святых мест и в святые часы (как в Гефсимании пред Голгофой), когда происходит прославление Господа, противник – диавол – нагоняет на людей сон, расслабление, скуку. Еле горящий, тлеющий, потухает, связывается и отбрасывается от животворных слов молитвы.

Как это «Дух Святый по всем городам свидетельствует» апостолу об узах и скорбях? Конечно, – чрез людей, живущих в разных городах. Духовно опытный человек слышит и узнает голос Духа в своем сердце и в речи другого человека. «По одному слову можно узнать истинного подвижника», – говорили святые отцы. Не столько даже чрез содержание; то есть рациональный смысл речи, как чрез ее дух может быть узнаваема опытными людьми, как бессольная, так и благодатная душа. Несомненно, чрез глаза (и вообще черты лица) человеческие, проявляется духовное качество души. Слово – тоже выразительный проводник духа... Дух слышит райские звуки и преисподний скрежет зла также слышит, хотя бы он и скрывался за внешней благовидностью слова.

Тонкий слух апостола ясно слышал духовные миры сквозь слова людей. В Филиппах из служанки он изгоняет демона, хотя этот дух ничего, кроме сущей правды, не сказал; но даже в самой правде обнаружилась пред апостолом его злая сущность. Примечательное пневматологическое явление. Познание этих явлений является самой необходимой потребностью современного человечества, так легко обманывающегося призраками добра и зла.

Дыхание Духа чутко слышит апостол Павел. Дух движет им и руководит. Без такого опытного слышания Духа нет истинного благовестничества Христова.

«Дух сказал мне, чтоб я шел с ними, ни мало не сомневаясь» (11, 12). «Дух сказал Филиппу: пойди и пристань к сей колеснице» (13, 29). «Когда они служили Господу и постились, Дух Святой сказал: отделите Мне Варнаву и Савла на дело, к которому Я призвал их» (13, 2). «Это угодно Святому Духу и нам» (критерий истины в Церкви во все века) (15, 28)... «Прошедши через Фригию и Палатийскую страну, они не были-допущены Духом Святым проповедовать слово в Асии: Дошел до Мисии, предпринимали идти в Вифини, но Дух не допустил их» (16, 6, 7)... и т.д.

Зная волю Господа Духа Святого более чем материальную и психическую действительность этого мира, апостол Павел, конечно, видел ее и внутри человека яснее самого человека.

Дух бесконечной святыни кротости й смирения благоволит обитать в простых, себе славы не ищущих людях, алчущих славы Божией. Не «заслугами», но своим духом, состоянием своего сердца привлекает человек Божиего Духа. И «не мерою» (Ин.3:34) Бог дает Духа, то есть – Себя. Это есть обещанное Господом Иисусом Христом Его Царство – в меру наших сил – «пришедшее в силе».

Одно из самых таинственных мест Писания – многократное свидетельство Духа Святого о том, чтобы апостол Павел не шел в Иерусалим... «Они (ученики) по внушению Духа говорили Павлу, чтобы не ходил в Иерусалим». Агав пророчествовал в Духе, предупреждая апостола об Иерусалиме. И спутники апостолами тамошние кесарийцы, в доме диакона Филиппа собранные, «просили, чтобы он не ходил в Иерусалим»... Но сыновне-дерзновенный апостол, как древний патриарх Израиль, боролся с Богом Духом Святым. И его ответ: «Я не только хочу быть узником, но готов и умереть в Иерусалиме за имя Господа Иисуса». Какое дерзновение великой сыновней свободы во Христе» Противоречить Духу, оставаясь в Духе же! Никакая, действительно, ни глубина, ни высота не может, отлучить апостола от любви Божией во Христе Иисусе. Далее этого не простирается уже ничто человеческое.

Как почтен Самим Богом соработник Его верный и истинный.

У образа Божиего, у человека, власть – не слушаться Самого Творца, и иногда – свято не слушаться Его, в опьянении любви к Нему... Только такое «неистовство жертвенности», безумие преданности Богу могло и может зажечь мир огнем Христовым.

Мы знаем, Апостол иногда подчинялся ученикам. Здесь же Сам Господь уступает ему.

В миссионерском деле Церкви очень ценно знать во всех местах «давних учеников» – верных, испытанных людей, «у которых можно было бы жить». Повсюду есть такие верные Христовой Церкви души, служители Ей преданные. Надо миссионерам и другим служителям останавливаться у них. Их служение, как и христианки Лидии из Фиатир, есть – служить служителям Божиим. Это особый дар Духа.

Придя в Иерусалим и встретившись с пресвитерами тамошней общины, апостол Павел услышал от них совет: «сделай же, как мы скажем тебе». Апостолу посоветовали исполнить с четырьмя иудеями обряд очищения в храме: в спасительность сего обряда не веровали ни пресвитеры-христиане, ни апостол Иаков, с ними бывший, ни сам апостол Павел. Они знали хорошо, что освящается человек не обрядом, но Духом Божиим. Однако всё же они решили исполнить этот обряд «для народа», чтоб показать себя с лучшей стороны пред многочисленными сторонниками обрядового закона. Здесь было нечто близкое к лицемерию. Но так как действие было не важным обрядом обрезания, знаменующим ветхий Завет с Богом, то апостол Павел согласился на компромисс и решил в этот раз несколько смягчить соблазн Креста Христова... Это было человеческим решением (не плохим, конечно, а нейтральным – нравственно), что выяснилось сейчас же, во время самого исполнения сего обряда. Страсти иудеев и их злоба против апостола Павла не только не были угашены подобным «жестом» апостола, сделанным в сторону иудеев ради их немощи, Но, наоборот, вспыхнули с неожиданной яркостью. Благочестивая человеческая рассудительность не подействовала. Острота Креста выявилась с новой стороны... Началось новое великое гонение на Павла, чреватое большими последствиями для него, всяческими перипетиями, злобой гонителей, свидетельством Истины и страданием за нее.

Мы видим, как личность апостола, его свободная, человеческая (и потому – не безошибочная) воля участвует всё время на путях благовествования.

Господь Дух Святой не сделал из апостола безличного раба. Его личность участвует всё время в благовествовании и своей великой жертвенностью, и своими немощами человеческими, чрез которые, по вере его и любви ко Господу Иисусу Христу, всегда переливалась сила Божия.

Апостол был силен и в самой немощи своей.

В лице этого римского военачальника лучшая сторона государства, как Божиего установления справедливости и законности, избавляет апостола из руки его избивающих. Воины Клавдия Лисия подоспели вовремя. Павел освобожден от самосуда толпы, но тысяченачальник должен сковать его цепями, не зная, впрочем, кто он, думая, что он египтянин, недавно образовавший в пустыне большую шайку разбойников. Множество народа» кричало: «смерть ему». «Мы для одних – запах смертоносный», – писал после апостол (2Кор. 2, 16). Свет Христов и правда Христова, живущая в человечестве, разделяет мир высшим разделением. Дух Божий возбуждает в душах, в зависимости от их воленаправленности, различные чувства и, как бы раскрывая сущность людей, принуждает их идти до конца во внешнем мире тем путем, которым уже идет их сердце. Дух максимализирует и выбрасывает наружу всё внутреннее, в чем свершается уже отчасти Божий Суд в мире. Последний же Суд есть выявление последнего слова в той нравственной фразе, которую человек уже произносит сейчас своим сердцем. Суд есть конечное утверждение «внутренней логики вещей». Суд есть осуществление высшей логики бытия... Предающий Христа не может не распять Его. Умывающий Ему ноги (хотя бы в лице меньших братьев-людей), не может не благовествовать Его правды, не предать ему до конца своей жизни.

Государство же в этом мире (как и вся душевно-телесная жизнь, с ее интересами и целями временными) нейтрализует, задерживает действие этого Суда. Если бы не было со стороны внешнего мира этой душевно-телесной нейтрализации духовных состояний человечества, вся бы жизнь загорелась и вспыхнула в мире двумя огнями: райским и геенским; и земная жизнь покаяния, исправления, возрастания в правде и в ней спасения, – была бы невозможной... Клавдий Лисий – типичный представитель государства. Он – «Божий слуга», начальник и «не напрасно меч носит». Он сковал апостола, но не по пристрастию, а ища законности и правосудия. Здесь, конечно, вскрывается и вся духовная слабость, недостаточность «Божиих слуг» государства. В них нет высшей прозорливости. При всей их честности, они узки; слепыш глухи к реальности высшей, духовной жизни. Лисий наивно спрашивает горящего правдой Божией апостола из-за того только, что он отвечал ему по-гречески: «не ты ли тот египтянин, который пред сими днями проповедовал возмущение и вывел в пустыню четыре тысячи разбойников»? Это повторение слов, говорящих о Самом Господе: «В нем Вельзевул»… Нечуткость к внутреннему облику человека. Мир слеп и глух, но он все-таки живет каким-то осколком зеркала, отражающего волю Божию. Клавдий Лисий – это видно – поставлен был волею Промысла, как крепкая стена меж апостолом Павлом и гонителями его. Смертоубийственная ярость иудеев иерусалимских пеной разбивалась у этой стены. Два круга сталкиваются тут над жизнью апостола: ревнители лжецерковного закона и ревнители закона государственного, «доцерковного». И тысяченачальник, чтоб нечто узнать у апостола (по какой причине так кричали против него?) приказывает истязать апостола. Но государство и тут его спасает: он защищен от истязания своим римским гражданством и римским законом. Ради этого одного, может быть, будет оправдана пред Богом вся Римская империя... Но «волны мира» не закончили своей борьбы. По сей день борются еще эти стихии над головой благовестников Евангелия. Религия мертвой традиций и народных древних обычаев не принимает; избивает истину Христову. Государство, законами своими, как обручами, сковавшее мир, отчасти защищает и спасает христиан в лоне своей законности, давая им некую свободу слова и действия, но этой же своей законностью, несовершенной, оно сковывает их, как Лисий Павла, «двумя цепями» (33): в жизни личной и в жизни церковной.

В своей ярости (отчасти уже бессильной) против апостолов и Христова учения – иудеи, собравшись толпой пред представителем Римского государства, не только кричали, но и «метали одежды и бросали пыль на воздух». Пыль эта – и подобная ей – до сих пор носится в воздухе этого мира... Если иногда трудно бывает дышать воздухом этого мира, всей его атмосферой, то лишь потому, что носится в воздухе пыль брошенная (и бросаемая всё время) противниками Божией Истины. Труден воздух этого мира, пылен для духа человеческого. Надо всё время подниматься, отделяться от земли, приближаться к небу, чтобы найти иной воздух, которым было бы легко дышать. Пыль в воздухе, о которой упоминают Деяния апостолов, есть образ нарушенного Закона Божьиего, символ всякого греха. Сама по себе пыль, физическая земля – благословенна и призвана взращивать добрые плоды на пользу людям. Но нечестиво брошенная в чистый, целительный для человека воздух – эта пыль отнимает у воздуха благословение.

Одна только злая воля человека может, свершить этот грех, нарушая определенную для мира святую волю Божию. Явлением греха омрачается вся атмосфера жизни...

Опять лжецеркви судят Церковь Бога Живого.

Представитель языческого государства, тысяченачальник «повелел собраться первосвященниками и всему синедриону. И, выведши Павла, поставил его пред ними (22, 30).

«Вот Я посылаю вас, как агнцев посреди волков» (Лк.10:3)...

Агнец, горящий любовью ко Христу, – Павел, и «князья мира сего», пыль, забравшаяся в атмосферу этого мира и «мешающая дышать» не только человеку, но и Самому творцу... Как не осудить строя и духа этого мира!?

Глашатаям нового мира предлежит быть связанным и мучимым этим миром... «В мире будете иметь скорбь» (Ин.16:33). Скорбь христианина не только в физическом гонении и возбранении ему служить Истине, скорбь его и в самом длящемся в мире состоянии неполного еще Царства Божия. Скорбь его и за гибель самих врагов Истины, тоже званных к Богу. Скорбь за «хозяйничание» демонов среди Богом сотворенных человеческих душ.

Нужно мужество, чтоб встать во весь рост богопреданности над этой скорбью. Оттого и произнес Господь свое слово, говоря о скорбности истинного ученичества в мире: «Мужайтесь, ибо Я победил мир». Уже победил. Все остальное мнимо; всё другое есть лишь краткая, совсем не затрагивающая глубины этой победы фантасмагория.

Оттого спокойно сердце христианина в мире.

Он приказал бить апостола по устам и тем ясно показал свою демоническую одержимость: демоны более всего ненавидят уста возвестителей Божией Истины.

Известно, еще из книги Бытия, что диаволу-змию дана власть только над пятою человека, Богу преданного. «Пята» же его есть весь плотской круг земной жизни. «Жало в плоть», которое мешало благовествованию апостола (2Кор. 12, 7), было для него только жалом в пяту, по верному обетованию Божию, данному семени Жены во Христе.

И физический удар вождя лжецеркви по устам вождя Церкви – есть лишь удар в жалкую, материальную «пяту»... Дух апостола остался неуязвим. Сказав истину Анании («Бог будет бить тебя» и «стена подбеленная», т.е. подкрашенная белым, якобы чистым), стена меж Богом и людьми, – апостол даже эту несомненную истину готов взять назад ради другой: истины смягчения сердец человеческих и указания на необходимость подчинения всякому слову Божию.

Если людям обычно в мире приходится отказываться от добра ради зла или от меньшего зла ради большего, или от большего ради меньшего, или, наконец, от зла ради добра, – то христианину приходится в мире отказываться только от меньшего добра ради добра большего. Христианин – слуга Божий, непрестанный свершитель всё большего и большего добра...

Мы видим здесь, как апостол «смешал языки народов». Как сам Творец разделил при построении богоборческой башни Вавилона солидарность грешного человечества, так и апостол, метким, целесообразным словом сразу показал всю неосновательность и внутреннюю разделенность тех, кто солидарно противился Божией истине... «Когда же он сказал это, произошла распря между фарисеями и саддукеями и собрание разделилось».

Творческое, святое разделение людей! Разделение людей, имеющих нечистую связь между собою, – свято. Разделение разбойников есть ослабление зла. Такими святыми делениями людей пользуется Промысл Божий для своих целей истинного их соединения. Пророк был послан тоже не только для «созидания», но и для разрушения» (Иеремия).

Апостолы не созидатели только, но и великие разрушители мира, многих его противобожеских связей и единений, всей эгоцентрической его «любви», всех не истинных его «дружб».

Апостол – строитель тайн Божиих; он знает, когда надо разделить строителей башни богопротивления; ему (как и всякому христианину в мире) дана власть созидать и разрушать, рассекать и разделять всё, мешающее Божественному созиданию.

Этот макиавеллиевский принцип: «разделяй и властвуй» – есть демоническое подражание мечу евангельскому. Задача Промысла в мире – не допускать чрезмерного скопления и единения свободных воль человеческих, ко злу направленных; разрушать призрачные, неэкзистенциальные единства.

Зло в себе не способно объединить людей и народы... Оно выдумывает призраки добра и истины, чтобы вокруг них объединить человечество против Христовой Истины. И благодать, как во время построения Вавилонской башни, так и во все эпохи, разрушает ложные единства человеческие, доказывая их лживость и непрочность. Промысл разделяет людей, не чтобы «властвовать», как хотят цари и дельцы мира сего. Власть Божественная утверждается в служении Христовом, исходит из Божией любви, пленяющей человеческую свободу в Царство Божие... Власть же сего мира ищет господства, ради похоти властвования и своекорыстия.

Благодать Божия все время благодатно разделяет мир: «не мир пришел Я принести, но меч; ибо Я пришел разделить»... (Мф. 10, 34, 35). Божественное разделение чудно: оно для всех нужно и живительно. Меч Истины рассекает даже человека, «до разделения души и духа, составов и мозгов» (большего разделения нельзя себе представить), отделяя все гнилое, отсекая «дикое мясо» (самостное, не связанное с личностью в вечности) от подлинного тела духовного личности человеческой. Этот процесс промыслительной хирургии проходит по всему миру, по всем социальным слоям и народам человечества. Но одновременно с этим «смешением языков» зла в отдельном человеке, так и во всем человечестве (в его эгоистической жизни), благодать ткет истинные ткани жизни в самих личностях и в живом теле их вечного соединения друг с другом в Духе Святом... Таков смысл всего процесса истории после отпадения человека от Бога и от собственной подлинной жизни.

Несомненно любя и самих своих гонителей фарисеев, и саддукеев, как своих (еще не нашедших истины) братьев, апостол смело бросил, в гнилой пруд мнимого единства, камень Божией правды, который должен был произвести (и сразу же произвел) волнение в этом прокисшем болоте человеческого национального и личного эгоизма.

«Сыны противления» действовали еще только интуитивно, некиим сатанинским «нюхом зла», сверхрационально обнаруживая (удивительный это факт!) благоухание Истины в апостоле. Идеологически книжники синедриона иерусалимского не были сильны против Истины. Они, как и многие современные враги христианства, не вникали и не желали вникать в сущность Божиего учения о Свете и инстиктивно-животно защищали свое маленькое, привычное, приспособленное ко тьме зрение от ослепительно для них сияющего во тьме – и эту тьму судящего – Света.

Как дети, всегда переходящие с одного предмета на другой, или псы, оставляющие одну кость, чтоб заняться другой, брошенной им, эти слепые вожди слепых, тотчас же отвлеклись от самой темы своего суда над апостолом и детски, животно, возбудились друг против друга в плоскости своих всегдашних несогласий.

Как на ладони, тут видна вся неосновательность, «дурная детскость» их критики и их преследований апостола. Новая сторона психологии «сынов века сего» открывается тут.

Апостол же, конечно, не только хотел произвести разделение в лагере своих духовно младенствующих противников, не только отвлечь их внимание от себя, но и педагогически дать им, хотя бы некоторым из них, тот понятный им краешек Истины, за который могла бы ухватиться их незрелая совесть... Апостол хотел в чем-то найти их единомыслие с Истиной.

Мы видим, как постоянно во всем апостол ищет и хочет видеть элемент добра и начало правды. Благочестие язычников афинских он видит в жертвеннике «неведомому богу», правду фарисеев – в их вере в воскресение. Постоянное его желание найти общую почву со всяким человеком (даже самым враждебным Истине), быть всегда «эллином с эллинами», «иудеем с иудеями» – показывает глубину его самоотверженной любви к Истине и к человеку, независимо от того, обладает ли человек истиной или отлучен от нее. Истина у апостола сочетается с истинным образом человека.

Глубину Божией любви мы видим в делах и словах апостола; глубину любви его, умершей для «себя» и воскресшей в Боге. Лишь эта любовь имеет дар не мыслить зла и радоваться о Истине, даже о всех самых малых крупицах ее в человечестве.

Чрез пост обостряется всякое духовное движение человека – и доброе, и злое. Постом можно особенно себя приблизить к Богу и особенно отдалить себя от Бога. Пример неблагодатного поста и темного самоотвержения являют те «более сорока» иудеев, которые «закалялись» не есть и не пить, пока не убьют Павла. Желая острее поддержать в себе состояние злобы, они решились на такой пост. Во всяком случае они, эти редкие иудеи, не были теплохладными, и если кто из них после обратился ко Христу, он, вероятно, стал горячим благовестником Истины.

Трагично в мире это возбуждение великих сил духа и энергий самоотвержения человеческого – на дела, не дающие вечной жизни человеку, но только ускоряющие его падение в бездну. Мир полон такого неблагодатного постничества, такой гибельной жертвенности; усиливающей суетную, злую активность духа. Всё это подтверждает лишь святой закон поста; данного для просветления, умягчения и возвышения человеческого сознания.

Этот неизвестный юноша стал промыслительно орудием избавления апостола Павла от нависшей над ним опасности. Узнав о заговоре против него, апостол не пренебрег мыслью обратиться к гражданским властям. При отвлеченной вере человек, может быть, решил бы ничего тут не делать для своего лично телесного спасения, пассивно предавшись в волю Промысла. Но великий реалист духа, апостол Павел усмотрел, как мы имеет право предполагать, руку Промысла, именно в сообщении ему племянником известия о готовящемся на него нападении. И, как видим, принял все внешние меры, для предупреждения этого нападения. «Сын сестры», как ангел Господень, оказался в числе светлых стражей, охранявших драгоценную для всего мира жизнь апостола.

Язычник, тысяченачальник Клавдий Лисий, оказался также в числе светлых сил, которым был поручен беззащитный, в оковах, апостол. Поверив добрым своим сердцем племяннику Павла, Лисий под сильным конвоем отправил апостола в Кесарию при письме вполне благоприятного апостолу содержания. Не думал, конечно, Лисий, каково значение для всего человечества того, о ком благожелательно и снисходительно писал Феликсу. Какая тайна в том, что некие последние в мире должны после стать первыми, а первые – последними. Несмотря на ясное об этом слово Откровения, ни «последние» не подозревают ожидающей их славы, ни «первые» не думают о возможном своем умалении пред этими «последними».

Вскоре в Кесарии появились и ожидаемые там жалобщики на апостола: Анания и другие старейшины, приведшие, конечно, целый легион бесов с собою... Агнец Христов – Павел был; под стражей в Иродовой претории. На первом рассмотрении дела ничего не было решено, но: «Через несколько дней Феликс, придя с Друзиллою, женой своею, Иудеянкою, призвал Павла, и слушал его о вере во Христа Иисуса. И как он говорил о правде, о воздержании и о будущем суде, то Феликс пришел в страх и отвечал: теперь пойди, а когда найду время, позову тебя. Притом же надеялся он, что Павел даст ему денег, чтобы отпустил его: посему часто призывал его и беседовал с ним» (24, 24–26).

Примечательно здесь сочетание некоего, несомненно религиозного, страха Феликса во время слов апостола о правде, воздержании и суде, с его явным желанием получить с апостола взятку. Этот тип религиозности человеческой не чужд и нашей эпохе: в делах, в жизни и психологии – прочное служение своим эгоистическим интересам, а где-то в глубине души – «трещинка в вечность», смутное, но уже святое беспокойство от соприкосновения с миром таинственным, с областью непостижимой, но как-то реальной... «Может быть, реальной»... Непросветленная вера в иное могущественное бытие правды и суда, страх от начала осознания этого бытия и суда и в то же время, – хладная отдаленности разума, сердца и воли от Истины.

Тертул произносит обвинительную речь против апостола. Речь эта напоминает речи обычных наемников, говорящих не от сердца, а то, что надо тем, которые наняли их. Это был ходатай по делам, адвокат, без коего не обходились государственно-судебные дела и в апостольское время. Кратко, но обстоятельно, выразил Тертул точку зрения первых преследователей христиан. Христианство им представлялось «назарейской ересью». Представители христианства – «язвой общества». Польстив Фесту и его государственной мудрости, апеллируя к нему, как к блюстителю мира, иудеи чрез своего адвоката приносят косвенную жалобу и на Клавдия Лисия, вырвавшего у апостола Павла из рук их. Этим свидетельствуют они о несомненно благом намерении и поступке иерусалимского тысяченачальника, который стал, сам того не зная, архистратигом-ангелом в отношении апостола.

Укоризны некоторых людей почетны. Укоризны Тертула, если и бессильны прибавить славы великому апостолу, то, несомненно, возвышают Клавдия Лисия, показывают его справедливую душу.

Созерцаешь это странное судилище: безвестного, бесцветного Феста, сидящего «на судейском месте», и кучку злых людей, желающих истребить сокровище всего человечества – апостола Павла, но связанных страхом государственной законности; воочию видишь всё «действо мира сего»: зло и добро рядом растут, цветут и плодоносят на поле этой жизни.

И не сразу а постепенно выявляются (для благоговейно созерцающих жизнь) пути живого Промысла и спасения людей.

Божественно, без нарушения нравственной, человеческой свободы, соединяются на этих путях личные судьбы каждого человека, неповторимого во веки, сочетаются с делом спасения всего человечества.

Если Иуда, как говорит Священное Писание, удавился, чтобы «пойти в место свое», то ведь всякий человек ищет идти и всегда идет только «в Место свое», во всех своих делах жизни.

«Агриппа сказал Павлу: позволяется тебе говорить за себя». Тоже, как «Божий слуга» (Рим. 13), Агриппа властью, свыше данной ему, открывает уста, которые ненасытно будут слушать в веках миллиарды людей и всех народов. «За себя» ли говорит апостол? Конечно, не за себя, а за Господа. Мы видим; как это «за себя» говорит апостол! Если в все люди так говорили за себя. Мы слышим горячую, дышащую теплом и живыми интонациями речь человека, любящего Бога... И вдруг прерывает ее апостол вопросом к Агриппе: «Веришь ли, царь Агриппа, пророкам?» И добавляет сейчас же: «знаю, что веришь», – добавляет потому, что «любовь всему верит, всего надеется» (1Кор. 13)... Явно, что апостол уже любит Агриппу во Христе и хочет перелить в него свою радость, свою веру и знание истины.

Но Агриппа закован в свою высоту, в свой государственный престиж. «Ты не много не убеждаешь меня сделаться христианином», – отвечает он Павлу. И ответное, последнее слово апостола пред судилищем показывает, как за себя говорил апостол: «Молил бы я Бога, чтобы мало ли, много ли, не только ты, но и всё слушающие меня сегодня, сделались такими, как я», – и добавляет: «кроме сих уз». «Все слушающие меня сегодня... Сколько таких оказалось, услышавших слова апостола во всех народах земли... Неисчислимое множество людей в истории сделалось именно: такими, как апостол, в вере Христовой. Исполнилась молитва его, говорившего слова свои – не за себя, а за Христа.

А царь Агриппа? Услышал ли он что-нибудь? Мы не знаем. Одно несомненно, что сердце его и жены его Вероники в какой-то степени было смягчено. Если от святых слов сердце не ожесточается, значит оно смягчается. Слово святое никогда не производит нейтрального действия.

«И, отойдя в сторону, говорили (царь, правитель и Вероника) между собою, что этот человек ничего, достойного смерти или уз, не делает. И сказал Агриппа Фесту: можно было бы освободить этого человека» (31–32).

Не было ли это слово Агриппы в тот миг на весах Божиих равносильным исповеданием веры во Христа?

Юлий был хранителем и водителем апостола на пути в Рим. Тоже орудие Промысла Божиего, он пытался, как и многие души в мире, помешать Промыслу на своем жизненном пути. Послушавшись апостола, он не подверг бы опасности всех, плывших тогда на корабле. Но присутствие Павла спасло его и всех от потопления. Узник – опять – спас тюремщика. Ангел ночью, явившись апостолу, сказал, что «Бог даровал тебе всех плывущих с тобою». Начальник стражи был второй раз свыше «дарован» апостолу.

Христианину «дарует» Бог всех людей, с ним встречающихся. Все, с кем мы проводим время и встречаемся, кто нам поручается и кому мы поручаемся, все они «даруются» нам Богом, для служения им и спасения их... «Ничего не имеем, но всем обладаем».

Чем ближе к Богу человек, тем больше людей поручается, даруется ему. Апостолу дарован был весь корабль, то есть все верующие Церкви... Не удивительно, что ему дарованы были и все, плывшие с ним тогда на александрийском корабле, 276 душ. Все они получили, по мере своей, «солинки» правды Божией, и многие из них, может быть, оказались не только физически спасенными своею близостью к апостолу.

Человеколюбие сотника Юлия к Павлу уже открывает смягченность его сердца в отношении апостола. Конечно, «кормчему и начальнику» малого корабля он еще доверял «более, нежели словам Павла», знавшего тайны небесного Кормчего. Этого Кормчего Юлий не знал и оттого много трудного пережил на своем пути.

Чрез сотника Юлия рука Божия удержала взволнованных во время крушения корабля воинов от пролития крови и апостола, и других узников. Час Божий еще не настал для них. Снова Юлий, «желавший спасти Павла», является его ангелом, помощником того ангела Божиего, который ночью явился Павлу и сказал: «не бойся, Павел; тебе должно предстать пред кесаря».

Малоинтересно изыскивать, к какому племени принадлежали жители острова Мелита (Мальты), когда кораблекрушение выбросило на этот остров апостола Павла и его спутников. Достойна примечания религиозность жителей этого острова. Она проявляется двояко: во-первых, эти «иноплеменники» «оказали немалое Человеколюбие», по свидетельству Луки. «Они, по причине бывшего дождя и холода, разложили огонь и приняли всех нас, всех путников, выброшенных на их берег».

У костра, во время происшествия с ядовитой шеей, выявилась другая сторона религиозности этих язычников. Увидав «висящую на руке» апостола Павла змею, они говорили друг другу: «верно, этот человек убийца, когда его, спасшегося от моря, суд Божий не оставляет жить»... Какое ясное понятие о законе Божиего правосудия. В своей детской вере в близость и реальность суда Божиего над человеком во всех обстоятельствах его земной жизни эти примитивные люди ближе к Богу, чем многие последователи современного отвлеченного христианства, отдаляющего силу Божию от земли на небо, оставляющего земле только законы природы или одинокую самость человека.

Начальник острова Мальты принял потерпевших аварию «и три дня дружелюбно угощал», не подозревая, конечно, кто находится в числе безвестных и наименее почетных путешественников. Но некая часть апостольской силы приоткрылась ему вскоре в исцелении его отца страдавшего горячкой и болью в животе. «Павел вошел к нему, помолился и, возложив на него руки свои, исцелил его». Как просто это исцеление: «пришел, увидел, победил», – величие простоты Юлия Цезаря. «Пришел, увидел, исцелил» и – никаких по этому поводу не сказал слов или фраз; сделал это «по пути» смешавшись потом с толпою и, может быть, позабыв сделанное. Таков характер и стиль людей нового мира, Нового Завета с Богом, Люди острова использовали, конечно, время пребывания у них этого страшного преступника и чудотворца, охраняемого от людей, заслоняемого от них стражей, но исцеляющего их болезни и немощи. Все островитяне, имевшие болезни и пришедшие к апостолу, исцелились за эти месяцы. Благодарность за это была оказана апостолу и «почестями» и «нужным». Несомненно, в этом приношении принимал участие и благодарный душою Публий.

Исцеления эта свершались апостолом не только вещественно бескорыстно, но и духовно бескорыстно. За благодать телесного исцеления апостол не требовал даже христианства от исцеленных. Он исцелял, независимо от своего благовествования, силой только одной сострадательной любви. И эта сила нечеловеческой Истины, Божественной жизни влекла людей чрез апостола ко Христу. Сияющее на злых и на добрых солнце не могло не быть истинным Солнцем

О них известно только то, что они упросили апостолов Павла и Луку – Самого Господа, бывшего в апостолах – пробыть у них семь дней. Эти путеолские братья прямо противоположны людям гадаринским, которые просили Господа отойти от их пределов.

Там и тут воля Божия становилась послушной воле человеческой. Господь любит волю человеческую, любит ее свободу и исполняет то, что она хочет. Оттого й небо жизни, и бездна смерти – так одинаково доступны человеческим сердцам.

В Риме Павлу было «позволено жить особо с воином, стерегущим его». Кем позволено? Какими-то безвестными чиновниками римских юридических инстанций, о которых в исторической памяти ничего не сохранилось. Чрез них прошла воля Божия о Павле и о Риме. «И жил Павел целых два года на своем иждивении и принимал всех, приходивших к нему, проповедуя Царствие Божие и уча о Господе Иисусе Христе со всяким дерзновением невозбранно»... Сколько этот воин «стерегущий» должен был слышать благодатных, Духом движимых слов! Этот воин – избранник Промысла. Может быть, никто в мире боле его не напитывался благовествованием апостольским.

Что сталось с этим воином? Как его человеческая воля ответила на все эти потоки благодати, лишившиеся на него день и ночь из уст первоверховного апостола? Стал ли он сыном и благовестником Истины? Или небесная мудрость, несущая миру вечную жизнь, скользила по нем, не касаясь его существа. Какова была его душевная жизнь эти два года непрестанного пребывания с апостолом? Это сокрыто от нас. Но он не мешал апостолу. Апостол мог «невозбранно» проповедать слово о Христе Господе. Этот воин, вероятно, сделался при нем почти домашним человеком. И, конечно, служил верной защитой апостола от новых посягательств на его жизнь со стороны каких-либо врагов истинной «надежды Израилевой». С основательностью можно это утверждать. Не римские власти, конечно, но небесные силы приставили этого воина-одиночку к апостолу мира, чтобы после многих путешествий пребывал теперь апостол на одном месте. Этот жалкий человеческий надзор, эта бессмысленная подсудность человеческим судам помогли апостолу прибыть в Рим, задержаться в нем и утвердить. Римскую Церковь.

В сущности, апостол Павел в узах явился и первым архиереем Рима, исторически дающим образ истинного пастырствования, основанного не на внешнем престиже или государственном авторитете, на правде Христовой и ее кротких страданиях в мире.