Воздействие о. Иоанна на душу людей. Борьба с пьянством

БУДУЧИ одарен чрез таинство священства великою благодатною силой, о. Иоанн совершал многочисленные чудеса не только в области тела, но и в области духа.

Обаятельное и благотворное влияние доброго пастыря заметно и не на одном простом народе. Многие, очень многие интеллигентные лица изменились под влиянием слова о. Иоанна. Сотни и тысячи образованных людей передают с восторгом о своих впечатлениях, о беседах с о. Сергиевым.

Один из наиболее тяжких недугов русского народа (не исключая и интеллигенции), является пьянство.

* * *

О. Иоанн – друг трезвости

С первых дней своего пастырства о. Иоанн неустанно борется с недугом пьянства.

Батюшка! – говорил о. Иоанну один писатель, – я всегда, а в настоящее время особенно настойчиво ратую против пьянства и спаивающих народ водкой. Но находятся люди, которые негодуют на это, говорят, что я пристрастен, что я преувеличиваю, что пьянство...

Глаза пастыря засверкали, он взял его за руку и вдохновенно произнес:

– Пишите, дорогой мой, пишите! Больше, больше пишите! Никого не слушайте, ни на кого не смотрите! Я благословляю вас на это! Вы получите заслугу от Господа, чем больше будете писать! Нет зла столь великого и гибельного, нет врага сильнейшего, как народное пьянство. Хорошо делает ваш редактор, что восстал против этого врага Церкви, нравственности, семьи и народа от мала до велика. Ах, знаете ли, я видел доброго хорошего семьянина, который спился и с ножом бросался на жену, чуть не зарезал ее, а жена такая кроткая, добрая. Только вино, одно вино превратило этого семьянина в зверя! И сколько подобных примеров! Пьянство не только есть непотребство, оно рождает массу других пороков и преступлений; оно развращает целые деревни, села, города!

Ребенок-идиот оказывается у отца, пившего запоем. Дитя хронически больное, оказывается, было зашиблено в пьяном виде нянькой. Юноша-пьяница оказывается сыном пропойцы-отца, жестоко бившего детей во «хмелю»... Чахоточная мать, жертва пьяных оргий мужа. Расслабленный «25-летний старец» герой бесшабашных кутежей. «Нищий-миллионер» часто бывший мот и кутила, спустивший наследство разгулом. Кто не борется теперь с этим недугом? И правительство, и земство, и частные люди. Устраиваются различные больницы...

В своих проповедях о. Иоанн пишет против пьянства с чрезвычайной даже для него энергией.

Никто еще не родился пьяницей, а сделался им в жизни, – пишет в одном месте о. Иоанн. – Конечно, часто наследственное предрасположение играет здесь роль, но корень и причина зла кроется внутри, в нас самих. Если сила веры властна настолько, чтобы поднять нас со смертного одра, то она имеет достаточно мощи заставить нас пить умеренно, то есть остановиться на той рюмке, после которой мы перестаем носить образ и подобие Божие, приближаемся к животному...

И еще: не бояться, а презирать мы должны врага. Плохой воин, который боится встречи с неприятелем. Если ты будешь бегать от водки, как от властного твоего соблазнителя, то рано или поздно попадешь к нему в лапы...

По случаю пожара, истребившего девятую часть Кронштадта, о. Иоанн говорил: «Что навлекло на нас это бедствие? Грехи и беззакония наши. Ибо, что ни воскресный или праздничный день, то у нас в городе пьянство, распутство, сквернословие, бесчинные драки, крики, разбои, истый Содом и Гоморра. Зато, после безумного веселья многих встретило великое горе, когда они увидели имущество свое в пламени. За грехи беззаконников пострадали и многие честные люди. Так на нас праведный Господь мгновенно посылает пламень огненный… И все мы не вразумляемся. Все продолжаем воспламенять души адским пламенем страстей. Все продолжаем с крайней неосторожностью играть огнем, этими дымящими трубочками из бумаги и одуряющего растения, и пресерьезно расхаживать с ними по улицам, переулкам, по чердакам и подвалам... А разве огонь игрушка? Кстати: уже немного остается непочатых огнем мест. К слову: если все питейные дома и трактирные заведения у нас в городах в воскресные и праздничные дни будут открыты с утра до вечера, и русский народ будет кощунственно в дни святые, Богу определенные, пить и напиваться, курить и накуриваться, – то немудрено, что в какое-нибудь столетие русские сами выжгут свои города. И сколько уже и теперь выгорело их?»...

О силе влияния о. Иоанна на пьяниц лучше всего говорят следующие случаи.

Приказчик лесной биржи А. В., пивший запоем, шел по Обводному каналу где-то у Варшавского вокзала.

Видит около одного дома народ. Что тут такое? – Отец Иоанн. Только ворота заперты, не пускают.

Я, – говорит приказчик, – был совсем пьян, но захотелось мне увидеть батюшку. Стучу в ворота. «Василий, – кричу, отвори» – Кричу так, не то наобум, не то еще как, но вижу, отворяют.

Впустили меня на двор. Вижу, батюшка идет к карете. Я стал у кареты, отворил ему дверцы, сам стараюсь держаться попрямее.

Он взошел в карету и смотрит. А я прошу про себя... Батюшка, не говори вслух, какой я пьяница... Не оконфузь... И дрожу весь...

Потом взглянул ему в глаза, а глаза-то его смотрят на меня не то гневные, но глубокие без конца, чем дальше смотришь, тем глубже, и горят таким огнем, что мне стало жутко. Я за голову схватился, не в шапке, мол, я: так страшно стало. Разгневался батюшка, видно. Потом, видно, смиловался. – «Зачем ты, голубчик, пьешь?».

Вот с тех пор я не пью.

* * *

Вот, посмотрите, – говорит г. Животову, автору книжки «Пьяницы у о. Иоанна», один из членов Андреевского попечительства, – на этого оборванца в лохмотьях, с испитым, изнуренным, опухшим и болезненно-бледным лицом. Только 8 лет тому назад он был купцом первой гильдии, имел дома, лошадей, роскошную квартиру. Можно ли этому поверить?

– Но что же с ним приключилось?

– Ничего более, как спился. Спился благодаря той обстановке, в которую попал. Ничего не поделаешь.

– А теперь?

– Теперь он пришел к отцу Иоанну. Батюшка принимает в нем участие, молится с ним; по-видимому, он теперь лучше себя чувствует. Вот вторую неделю не пьет и пришел в сознание. А то ведь, что он выделывал?!

– Расскажите подробнее его прошлое и познакомьте меня с ним.

– С удовольствием.

Мы подошли к оборванцу. Он испуганно взглянул на меня и сразу как-то съежился, ушел в себя; видимо, он чувствовал себя очень неловко и конфузился.

– Разве вы меня знаете? – спросил он, потупившись.

– Нет, первый раз вижу. А что?

– Я не хочу встретиться с теми, которые знали меня раньше, прежде, когда я...

– Иван Петрович Б-в, – представил мне оборванца мой собеседник.

– Какой там «Иван Петрович», просто проходимец Б-в, прошептал он.

– Не вы первый и не вы последний, – сказал ему член попечительства; – вы счастливее других, которые не сошли со своего ужасного пути. А вы теперь на дороге к святому будущему.

Б-в горько улыбнулся.

Мы перешли в отдельную комнату «Дома отца Иоанна» и приказали подать чаю.

– Расскажите нам ваше прошлое, обратился я к Б-ву:– это назидательно выслушать тем, которые еще только что вступили на ваш путь.

– Хорошо... Тайны у меня нет. Слушайте.

Б-в начал.

– Я получил от отца дом и тысяч полтораста капитала. Кроме того, за женою мне дали триста тысяч. Кажется, состояние крупное, и я мог бы с такими средствами не только безбедно прожить свой век обеспечить семью, но и принести пользу отечеству, как гражданин, предприниматель, промышленник, производитель, капиталист... Ведь я человек образованный, был на службе.

Б–в задумался. На лбу образовались крупные складки, на глазах выступили слезы.

– Да будут прокляты все эти ликеры, редереры и клико! О, о! С какою радостью согласился бы я теперь вытянуть все жилы, отдать по каплям всю кровь, пожертвовать жизнью, лишь бы вернуть это прошлое, вернуть не столько деньги, сколько пропитую совесть, честь, нравственность, силы, бодрость тела и духа! Те-пе-рь! Почему теперь?! Потому, что здесь в Кронштадте, в этой скромной тихой обители Кронштадтского пастыря, открылись мои духовные очи.

Б-в стиснул зубы, и на лице его отразилась нестерпимая мука, та душевная боль, в сравнении с которой страдания физические кажутся пустяшными.

– Так вот я вам расскажу... Донон, Контан, Пивато и «Медведь» свидетели того, что я платил по 3 руб. за штуку сигар и по 2,5 руб. за рюмочку старого вина. Они же свидетели, что я отдавал, иногда подряд несколько дней, по 400–600 рублей за обед или ужин «вдвоем». Но этого мало; я настолько награждал под пьяную руку своих спутниц, что приходилось расплачиваться векселями, хотя в кармане меньше 2–3 тысяч никогда не держал. Один ресторатор расскажет вам, как шесть дней подряд я не выходил из его апартаментов, разумеется, в обществе милой компании. А три мои поездки заграницу? Лучше не рассказывать подробности! Когда наличные суммы иссякли и пришлось платить по векселям, я заложил дом, но нисколько не сократил расходов. Мне казалось, что иначе нельзя жить! Все это невозможно, и я заложил дом под вторую закладную, стал закладывать бумаги, брильянты. Так протянул около года, пока кредиторы разом нагрянули, продали квартиру, вещи, и перешли мы с женой и детьми в меблированную комнату. Ни средств, ни надежды впереди! Сразу я перешел на сивуху, стал пить запоем и со ступеньки на ступеньку дошел до ночлежного дома; жена ходит стирать поденно.

Б-в зарыдал и откинулся на спинку стула.

– Боже, Боже, как гадко, пошло прожито, но еще гаже и подлее моя кабацкая жизнь.

И этого-то «погибшего» о. Иоанн спас силою своей молитвы и силою пастырского воздействия. Спасение произошло так.

Отец Иоанн заметил Б-ва в толпе в «Доме Трудолюбия» и сам велел ему приблизиться. Трудно, почти невозможно передать впечатление, которое произвел на него Кронштадтский пастырь, и те чувства, которые он испытывал в эту знаменательную минуту.

Еще при входе в Андреевский собор Б-в услышал звонкий отчетливый голос, читавший часы. Этот голос проник в самую душу и действовал, как целебный бальзам на рану. Каждое слово отзывалось в мозгу, и мысленно Б-в его повторял, чувствуя, что этот голос, эти слова производят в нем внутренний переворот. Точно воск около огня, таяли горести, злоба. Мрачное настроение сменялось каким-то тихим, радостным состоянием. Он постепенно забывал все настоящее и уносился куда-то далеко-далеко, в хороший, неведомый мир. Не надо было спрашивать, чей это голос. Читал о. Иоанн. Б-в не спускал глаз с царских врат. Молиться он не мог. Ведь ровно двадцать три года он не был в храме Божием, и 23 года уста его не произносили молитвы! Б-в никогда не был атеистом и еще меньше врагом религии, а просто относился к вере совершенно равнодушно, и ему не приходилось думать о церкви, молитве, Боге, Спасителе. Не шло все это в голову, некогда было сосредоточиться, да и желания не являлось задаваться религиозными вопросами. Жил, как живут тысячи других. А в эту минуту в душе у него делалось что-то небывалое. Он испытывал незнакомое влечение к чему-то неземному. Душа рвалась в какое-то неопределенное пространство, где нет ничего тленного, житейского, обыденного. Пред глазами рисовались образы, которым учили нас в детстве, но которые давно заволокло туманом: Образ распятого Спасителя, кроткий лик Божией Матери, легион ангелов, поющих хвалебные гимны. О, как хорошо было в ту минуту на душе! Он дрожал весь от избытка новых сладостных чувств и упал на колени, перенесясь мыслью на небо, к престолу Царя царствующих, Господа господствующих.

Вот началась литургия. Опять знакомый отчетливый голос. Но Б-в не встал с колен и не хотел отрывать мыслей от неба. Никогда в жизни, в лучшие годы своих кутежей, он не чувствовал себя так легко, радостно, хорошо... Он не смел обратиться к Богу с молитвой, считая себя недостойным вступить в беседу с Отцом небесным. Но и вернуться к земному ни за что не хотел. Ему жаль было потерять это мысленное созерцание небесных величий. Он оставался немым свидетелем у подножия престола небесного. Кончилась литургия, народ заволновался, все двинулись к св. причастию. Пришлось и ему встать. Тут он увидел священника с чашей, – самого обыденного священника, худощавого, небольшого роста, с бородой и синими кроткими глазами. Мог ли он сомневаться, что это был он? Да из тысячи священников он узнал бы его по этим глазам и этому выражению лица!

Образ священника и его взгляд, устремленный на него, были так живы в мозгу, точно наяву... «Иди в Дом Трудолюбия», говорил ему этот образ... Куда? Какой «Дом Трудолюбия»? Он остановился на улице, стал смотреть кругом и увидел большую вывеску: «Дом отца Иоанна»... Народ столпился там... Побежал и Б-в... Их впустили в общую залу, где было уже человек 200 богомольцев... Б-в прижался в самом заду около стенки... Прошло с полчаса... Общее движение и волнение голов возвестило прибытие отца Иоанна... Знакомый голос раздался за решеткой, ограждающей иконы и приспособления для водосвятия. Б-в не решался идти к св. кресту. Ему казалось, что о. Иоанн прогонит, закричит, предаст анафеме. Он все больше жался к стене, прятался за спины других. И вдруг опять тот же пристальный взгляд, пронизывающий до глубины души. Опять он точно манит, зовет. На этот раз ему не казалось. Он видел, что толпа раздвинулась, давая ему дорогу, а соседи схватили его за руки:

– Что же ты не идешь, батюшка зовет тебя, иди скорей.

Вся кровь бросилась ему в голову. Он точно горел, перестал видеть, слышать и очнулся только тогда, когда почувствовал на своем плече руку отца Иоанна и услышал его тихий голос:

– Ты ведь ко мне пришел. Хорошо сделал; давай, помолимся вместе. Ты очень несчастен, но пути Господа неисповедимы... Мы не знаем, какою дорогою Он поведет нас к Себе. Но ты идешь к Нему, и это – великое счастье для тебя. Не сойди только с пути своего. Господь да укрепит тебя... Давно ли ты перестал пить?..

– Перестал пить? – переспросил он. – Но откуда же вы, батюшка, знаете, что я пил и перестал пить?

– Нетрудно, сын мой, – ответил батюшка, – узнать в тебе несчастного пьяницу. Ты не злой человек, христианин не умер в тебе, но враг победил тебя, забрал в руки и вот куда привел. Но могло хуже быть. Враг мог погубить душу твою. Ты мог умереть во грехе, без покаяния. Возблагодари Господа за милость Его и проси помощи Его в борьбе с врагом!

Отец Иоанн отвел его в сторону к св. иконам, и Б-в опустился на колени. Первый раз за 23 года Б-в возвел очи к небу, и губы его прошептали слова молитвы. О, что было у него за состояние! Он трепетал от какого-то радостного волнения. На душе сделалось так легко, как не бывало никогда. По лицу катились слезы. Он примирился в эту минуту со всеми в мире, со всеми врагами и недругами. Ему хотелось всех их обнять, чтобы им всем было так же хорошо, как ему в эту минуту.

– Благий Человеколюбче! Иже тварь единым словом соделавый и из нея человека создавый, посети же неизреченным Твоим человеколюбием падшего сего раба, яко да не погибнет до конца дело руки Твоя... Господи! Имя Тебе – Любовь: не отвергни меня, заблуждающегося человека. Имя Тебе – Сила: подкрепи меня, изнемогающего и падающего. Имя тебе – Свет: просвети душу мою, омраченную житейскими страстями. Имя Тебе – Мир: умири мятущуюся душу мою. Имя Тебе – Милость: не переставай миловать меня.

С каждым словом молитвы слезы умиления, раскаяния и радости душили бедного пьяницу все более и более, пока он, наконец, не зарыдал. С ним сделался истерический припадок. Когда он пришел в себя, о. Иоанна уже не было. Комната была пуста, только член попечительства X-в оставался около него по просьбе батюшки, которому необходимо было ехать.

– Батюшка сказал, чтобы вы на днях пришли на исповедь и причастились св. Таин у него. Если у вас нет денег, батюшка оставил вам 10 рублей, – сказал г. X-в.

Эти десять рублей были для Б-ва очень дороги, потому что он и семья несколько дней уже голодали. Жена откуда-то добыла 50 коп. ему на дорогу в Кронштадт, а сама, верно, осталась с детьми без гроша. Счастливый, радостный вернулся Б-в домой. Давно не видала его семья таким. Сейчас же они перебрались в светлую комнату, купили пищи, сапожишки детям. На новоселье все вместе помолились. Раньше у них не было принято читать молитвы, в последнее время не было даже иконы. Дети не знали «Отче наш». Теперь решили молиться все вместе каждое утро и вечер. Тихо, мирно и счастливо прошел этот день. На следующее утро Б-в пошел на Никольскую площадь и нанялся поденщиком катать дрова. Это были первые деньги (1 р. 10 к.), которые он заработал своим трудом. До сих пор он только проживал, тратил и мотал. Он даже не наживал, не хотел сделать какой-нибудь оборот, располагая значительными средствами, а уже заработать, правду сказать, и не сумел бы; ведь он ровно ничего не знал, не умел и ничему не учился. Теперь он воистину заработал, протаскав нагруженные тачки с 7 час. утра до 9 вечера. И странно! Он не ощущал никакой тяжести, не чувствовал утомления и рвался работать, точно хотел наверстать этим потерянное, прожитое, миновавшее, заглушить совесть. Физическая простая работа была для него еще тем приятнее, что он мог мысленно сосредоточиться на своих новых впечатлениях и переноситься далеко-далеко в небесную лазурь, где его взору представлялся престол Всевышнего, царство мира и добра. Ах, как хорошо жить душою, как можно больше там, там! Какими пустыми, ничтожными кажутся все наши «злобы», когда перенесешь мысль с неба на землю! Там вечность, слава, мир, служение престолу Творца, а здесь – хлеб плохо сегодня выпечен, водка разбавлена водою, или рюмка пятачком дороже и т. п. И из-за этого люди готовы подымать скандал, шуметь, драться, судиться... А радость духовная? Может ли она сравниться с радостью земною? Он имел постоянную ложу в театре, был знаком со многими «звездами» балета и оперетки, пил, как воду, лучшие заморские вина и в результате – зевал, страдал головными болями, скучал и часто жалел потраченного времени, сил. Всякое удовольствие было дорого и желательно, пока нельзя было его получить, а как только получал, чувствовал пустоту, скуку. Разве это настоящая радость, наслаждение? А теперь, когда он молился, и когда вся душа его трепетала, все фибры его тела немели в тихом, нежном покое, когда сердце переполнялось восторженным порывом, – он воистину был счастлив, счастлив так, как раньше не имел даже представления, понятия. И это счастье ни от кого не зависело, никто не мог его похитить, оно всегда с ним, при нем и в нем. Бывало, считаешь себя «счастливым» в обществе какой-нибудь красавицы, – думал он. Но эта красавица упорхнет, оставит пустой бумажник, и счастье превращается в мираж. Да и какое это «счастье», когда оно несет одни страдания, болезни и разочарование. Новое же счастье, которое он нашел, не только постоянно, прочно, неизменно, но оно и вечно. Это счастье самую смерть делает радостной...

Три дня Б-в катал дрова... Сильный, здоровый, бодрый, веселый, он, казалось, был совершенно доволен своею судьбою... Семья повеселела, была сыта и тоже довольна. Рубля с гривенником без пьянства хватало за глаза на все скромные нужды... У них получились даже сбережения, так что на четвертый день Б-в не пошел работать, а с первым пароходом поехал в Кронштадт к о. Иоанну...

– Прежде исправь свою жизнь, а потом приступай к св. Тайнам, – звучали у Б-ва слова батюшки...

Но он, кажется, исправил свою жизнь! Он примирился со всем светом, со всеми друзьями и недругами, с обстановкой, работой... Примирил душу свою с церковью, блудным сыном которой он пробыл 23 года! Но ему предстояла еще нелегкая задача – загладить прошлое, загладить добрыми делами. Как я, простой дровокат, хотя и кончивший гимназию, владевший когда-то домами, могу сделать кому-нибудь добро? Какие добрые дела я могу творить? С такими мыслями сел он на первый пароход и поехал в Кронштадт.

Отец Иоанн служил раннюю обедню в церкви городской думы в тот день, когда Б-в с первым пароходом приехал в Кронштадт. Служба уже началась. Б-в с трудом пробрался в храм и стал в отдалении. В церкви была масса причастников. Их не трудно было отличить по праздничному наряду и особо благоговейному настроению. Б-в опустился на колени. Он чувствовал себя совершенно спокойно, как человек, который долго что-нибудь искал и нашел, и, после прилива первой радости, успел освоиться с мыслью о находке. Его спокойствие граничило с состоянием полного счастья и довольства. Если бы его спросить в эту минуту, чего он желал бы больше всего, он ответил бы: остаться здесь.

Он уже не боялся возносить мысли свои к небу, присутствовать духом пред престолом Всевышнего и молиться горячо, сердечно. Напротив, он чувствовал себя так, как в родном, близком и дорогом доме, как в нежно любимом отечестве. Ничто не нарушало его спокойствия, не отравляло его самого радужного настроения духа и не расстраивало нервов. Даже со своим прошлым он примирился, как с неизбежным, которого вернуть невозможно!

Как только о. Иоанн вышел со св. чашею, Б-в поспешил покинуть храм.

– Но неужели я не увижу еще дорогого батюшки? Неужели я не получу его благословения? – думал он.

– Куда же вы пошли? – окликнул кто-то Б-ва, назвав его по фамилии.

Он несколько испуганно обернулся на оклик. Перед ним был член попечительства X.

– Я отстоял обедню, хочу на пароход, – отвечал Б-в, как бы машинально.

– Постойте. Батюшка хотел вас видеть. Идите в «Дом Трудолюбия». Знаете, вам место нашлось: управлять домом и вести агентуру заграничного асфальта. Хорошее место.

– Помилуйте. Я ничего не знаю и не умею. Я все еще не могу научиться тачку возить! Спасибо товарищи учат и помогают.

– Ведь это батюшка вас рекомендует. Вы постарайтесь оправдать его доверие: он очень к вам расположен...

– О, если бы мне под страхом смертной казни велели выпить теперь рюмку водки, я не согласился бы ни за что! Одно воспоминание о прошлом заставляет меня дрожать от ужаса.

– Это прекрасно, но вы помните, что тело ваше слабо, а враг силен и караулит вас каждую минуту... Соблазна больше, чем мы думаем, и поэтому часто гибнем там, где меньше всего ожидаем... Старайтесь чаще всего видеться с батюшкой, чаще говеть и как можно больше молиться. Помните, батюшка говорил: «Молитва – вода живая, которою душа утоляет жажду свою»...

– Да я счастлив никогда не терять батюшки из виду...

– А вот хотели ехать, не получив благословения... Пойдемте.

Они вошли в отдельный номер «Дома о. Иоанна» и остались ждать. Отец Иоанн пришел только через час, и сейчас же пожелал видеть Б-ва.

– Ну, как ты работаешь? Я молился за тебя. Бог дал тебе покаяние. Ты можешь совсем теперь исправить свою жизнь.

Б-в упал на колени и припал к одежде пастыря. Его душа была переполнена счастьем.

– А когда ты думаешь говеть у меня?

– Батюшка, я еще не могу. Я не достоин.

– Кайся, кайся. Приди ко Христу с верою и покаянием, и Он даст тебе мир. Когда приготовишься, приходи, я исповедаю тебя. Нет ли врагов у тебя, не обидел ли кого? Припомни и примирись, раньше, чем приступать к св. Тайнам.

Б-в молчал и тихо плакал.

– Господь сказал: «Где двое или трое собрались во имя Мое, там Я посреди их». Вот нас с тобой двое, и Господь среди нас. В присутствии Господа я желаю тебе навсегда расстаться с порочною жизнью, перестать пить и кутить, начать новую трудовую жизнь и славить имя Его пресвятое!

О. Иоанн положил на голову бедняка руку и троекратно перекрестил его. Нервная дрожь прошла по всему телу Б-ва. Ему казалось, что он получил извне новую силу – мощную, несокрушимую. Когда он поднялся с колен, батюшки уже не было.

Б-в больше теперь не пил. Дела его быстро поправились.

В те времена, когда Б-ва окружала роскошь, богатство, толпа льстецов и прихлебателей, он не чувствовал в себе столько сознания собственного достоинства, как сейчас. Конечно, это достоинство всецело относилось к духовному общению со Спасителем, но, тем не менее, косвенно оно влияло и на него самого. Это «общение» он хранил и почитал, как величайшую драгоценность и залог своего существования.

Жена и дети его воскресли к новой жизни, помолодели, поздоровели. Для детей намечены уже были школы, никто не знал больше никакой нужды ни в чем...

Вот и еще подобный пример.

Был в Петербурге довольно крупный серебряник. Он был человек семейный и на 32 году жизни, когда у него было четверо детей, жена и старуха мать, начал пить запоем. В это время дела его шли блестяще. Он имел капитал, много выгодных заказчиков. В мастерской у него работало до 25 подмастерьев, так что производство его можно было назвать почти фабричным.

Петр Ермолаевич человек был тихий, хороший семьянин, и хотя со слабым характером, но добрый и отчасти даже набожный. Пить он начал в компании приятелей, приучаясь с ними просиживать целые вечера в трактирах.

По мере того, как он делался постоянным гостем трактира, увеличивалась его компания собутыльников. Он приучался все больше выпивать, все меньше занимался в мастерской своим делом, скучал в своей семье, дома бывал зол и раздражителен, перестал следить за заказами и т. д. Благодаря этому его фирма потеряла репутацию аккуратной, исполнительной и добросовестной мастерской. Число заказчиков начало быстро уменьшаться. Отказались от службы лучшие подмастерья, словом, все пошло к упадку. Все это еще больше повлияло на П. Е., и вот он начал уже пить запоем. Домой является бесчувственно пьяным, опохмелялся с утра полштофом и уходил в трактир, где просиживал целые дни. Мало-помалу дошло и до закрытия мастерской. П. Е. пропивал вещи свои и чужие, бил без причины жену и детей, крал в семье даже необходимые предметы, продавал их для выпивки. С трактира ему пришлось перейти на кабак, потому что в последнем водка наполовину дешевле.

В 2,5 года от достатка и приволья Петра Ермолаевича осталось одно воспоминание!.. Жене удалось как-то с детьми уехать на родину в деревню, а П. Е. сделался настоящим «золоторотцем» в рубище, ночуя сплошь и рядом под забором или, в лучшем случае, в ночлежном приюте. В берлогах и отвратительных трущобах П. Е. встречал таких же, как и он, голодных, оборванных забулдыг, которые жили когда-то также не хуже его: в достатке, приволье, счастье, почти богатстве...

Лет 5 считался П. Е. горьким пьяницей, пропивая всякий грош, который ему удавалось достать. Он пробовал служить, но после первой же получки жалованья исчезал. Его снова встречали с подбитыми глазами, опухшим лицом, с трясущимися руками и ногами. Несколько раз попадал он в нищенский комитет, в больницы, и раз даже заподозрили его в краже, хотя до преступления он все-таки не доходил. Казалось, П. Е. все потерял. Из прежних собутыльников и знакомых никто его не узнавал, а внешний его вид как бы говорил, что ему не остается ничего другого, как просить у Бога прекращения своей страдальческой жизни.

Еще в хорошие времена своей жизни П. Е. слышал об отце Иоанне Кронштадтском. В одну из минут невольного (за отсутствием «пятачка») отрезвления, он вспомнил о Кронштадтском пастыре.

– И у меня точно упало что-то внутри, – рассказывает Петр Ермолаевич, – так стало весело, радостно на душе. За все время моего пьянства у меня не было более приятного душевного ощущения... Я упал на колени, пробовал молиться – не мог; слова молитвы не шли на память... Я решил сейчас же идти пешком в Ораниенбаум, оттуда как-нибудь пробраться в Кронштадт.

Сказано, сделано. П. Е. направился к Балтийскому вокзалу. Было лето. Начало смеркаться, и Петр Ермолаевич в ночь тронулся по шпалам в путь... Он шел бодро. На душе было легко, как не бывало с начала трактирного сиденья. Все мысли, все надежды этого получеловека, почти потерявшего «образ и подобие», сосредоточились на отце Иоанне, которого он никогда еще не видал и о котором никогда прежде не думал... Вот он уже в Ораниенбауме. Не имея у себя ни гроша денег, П. Е. хотел было вернуться обратно. Но какой-то внутренний голос заставил его смешаться с толпой и бежать на пристань...

– Отец Иоанн, отец Иоанн, – слышал он кругом.

Большого труда стоило П. Е. протискаться в толпе так, чтобы взглянуть на своего «избавителя», от которого теперь зависела вся его будущность.

Петр Ермолаевич так сроднился теперь с мыслью о своем возрождении через, о. Иоанна, что потерять эту надежду для него, значило потерять все...

Вот он увидел приближавшегося пастыря, которого, казалось, толпа несла на своих плечах... Он увидел это ясное, с выражением великой любви лицо священника, и весь задрожал от волнения, объятый каким-то благоговейным трепетом... Отец Иоанн в это время поравнялся с ним... Не помня себя от избытка чувств, охвативших его, точно морским приливом, и не будучи в состоянии произнести ни слова, П. Е. упал на землю под ноги о. Иоанна. Рыдания сдавили грудь несчастного пьяницы, в глазах его потемнело.

– Батюшка, – простонал П. Е., с трудом догоняя удалявшегося о. Иоанна.

Отец Иоанн остановился и повернулся к бежавшему мелкими шагами оборванцу. Они встретились лицом к лицу... П. Е. почувствовал на себе взгляды «батюшки». Он не мог выдержать прилива чувств и упал в ноги, крепко ухватившись за рясу о. Иоанна.

– Встань, голубчик, – ласково, но твердо, почти повелительно сказал пастырь, пойдем на пароход.

П. Е. вскочил, как бы от действия электрического тока, и, не смея поднять глаз на священника, пошел сзади. На пути попадались встречные, подходившие под благословение. П. Е. казалось, что они как-то враждебно на него смотрят, точно он провинился перед ними.

Вот и пароход. Отец Иоанн, не оборачиваясь, прошел по трапу на пароход. П. Е. за ним. Скоро по отходе парохода с пристани, матрос обратился к нему со словами:

– Пожалуйте в рубку, вас батюшка просит.

Батюшка сидел в каюте, когда П. Е. вошел, едва передвигая ноги и низко опустив голову.

– Здравствуй, подойди ближе, – сказал отец Иоанн своим мягким голосом, – как зовут тебя?

– Петром, – прошептал я, не смея двинуться с места.

– Ну, подойди, Петр, сядь вот тут со мной.

Отец Иоанн указал мне место рядом с собой, и я машинально исполнил его приказание, несмотря на то, что сидеть рядом с батюшкой считал, чуть ли не святотатством.

– Расскажи же мне свое прошлое. Как дошел ты до этих лохмотьев? Пил, верно?

– Пил, батюшка, – рыдая, повторил я.

– Ничего, ты успокойся. Помни, что любящим Бога все во благо... Если ты потерял все, но помнишь и любишь Бога, ты еще ничего не потерял. Мало хорошего дойти до этого рубища через кабак; но кто знает, какими путями ведет нас Господь к Себе. Может быть, иначе ты никогда и не вспоминал бы о Боге, о славе Его, для которой мы должны жить. Всякое дыхание хвалит Господа, травка – и та Его хвалит, а ты человек, отец семьи, быть может, хозяин многих рабочих, ты сам забыл Бога и другим мешал Его славить...

Чем больше говорил батюшка, тем легче становилось на душе П. Е. Сердце его билось с такою силой, точно хотело разорваться. Все существо было переполнено каким-то радостным трепетом.

– Для человека страшно духовное рубище, а не тленное. В лохмотьях можно быть глубоко счастливым и уготовить себе жизнь вечную, а в нищете духа никакие сокровища земные не дадут человеку ни счастья, ни спасения...

Разговор продолжался в том же направлении. П. Е. становился с каждым словом воодушевленнее. Рыдания стихли, в голосе слышалась твердость, даже некоторая уверенность. Превращение из робкого, приниженного, забитого оборванца в человека с твердой волею, решимостью и почти восторженностью совершилось так быстро, что П. Е. не доставало только костюма, чтобы сделаться совершенно неузнаваемым. Об этом превращении П. Е. до сих пор вспоминает, как о величайшей минуте в своей жизни. Он вырос в собственных глазах. Он почувствовал в себе то человеческое достоинство, которое он обязан охранять пуще всего в жизни, и в душе своей ощущал наплыв небывалой радости. Когда пароход пристал к пристани, П. Е. не прятался уже в темноту и не опускал низко голову. Напротив, он весь выпрямился, слегка откинув назад голову, и каждое движение сопровождалось такою уверенностью, точно его кто сейчас произвел в коммерции советника или наградил большим орденом...

– Ты найди себе ночлег где-нибудь, а завтра приходи к ранней обедне, в собор. Мы помолимся с тобою, потом ты исповедуйся, причастись св. Таин и поезжай обратно в Петербург.

Отец Иоанн протянул руку П. Е., и он почувствовал присутствие бумажек.

– Возьми, это тебе пригодится. Тебе надо одеться и привести себя в порядок.

П. Е. хотел что-то сказать, протестовать, но на пароход хлынула уже толпа. Отец Иоанн в одну минуту оказался окруженным, и П. Е. не мог более до него пробраться.

Петр Ермолаевич нашел в руке 94 руб. Такой суммы он не имел уже несколько лет, но деньги нисколько не радовали его, и он совершенно равнодушно сунул их в карман своей дырявой куртки. Где-то на башенных часах пробило два. В Кронштадте все было закрыто и тихо, улицы пустынны. Начинало светать... П. Е. пошел бродить, отыскивая Андреевский собор. Ходить пришлось долго, пока на загоравшемся горизонте не обрисовался высокий купол и колокольня белого собора. Обширная площадь, красивая железная решетка, безукоризненная чистота и мощный вид огромного, совсем нового, точно сейчас только выстроенного собора произвели на П. Е. отрадное впечатление.

Он поднялся по ступеням на паперть, стал на колени и принялся молиться... Долго простоял так оборванец в таком положении, но никак не мог сосредоточить свои мысли на Боге, не мог забыть все окружающее и отдаться молитве.

С первым ударом колокола потянулись к собору вереницей богомольцы. По всем улицам, примыкающим к собору, шла целыми партиями самая разнообразная публика. Женщины с детьми, купцы, чиновники, офицеры, старики и молодые. П. Е. диву дался: точно в Светлое Христово Воскресенье народ спешил к заутрени.

Когда кончилось богослужение, народ не «повалил из церкви», как всегда бывает при «шапочном разборе». Напротив, все остались на своих местах и только ближе столпились около амвона. Каждый ждал... Кто благословения, кто исповеди, кто имел просьбу к батюшке, словом, у всех было какое-нибудь «дело».

– Пойдем, я тебя исповедую, а завтра, за ранней обедней, ты приобщишься св. Таин, – сказал о. Иоанн Петру Ермолаевичу.

Они пошли в сторону к аналою.

Исповедь сопровождалась продолжительным наставлением пастыря, после чего он встал на колени рядом с исповедником и помолился. Благословив затем исповедника, батюшка сказал:

– Иди с миром и старайся не грешить. Не допускай, прежде всего, мыслей греховных: после мыслей придут дела худые, тогда труднее бороться. Если почувствуешь тяжесть борьбы и увидишь, что тебе не справиться самому со злом, беги к духовному отцу своему и проси его приобщить тебя св. ТаИн.Это великое и всесильное оружие в борьбе с пьянством. Не стыдись перед священником назвать свои грехи настоящим именем и не скрывай сего в душе своей. Иначе нельзя получить прощения и силы в борьбе. Православная церковь никому из сынов своих не отказывает в св. Таинствах, а литургия совершается у нас ежедневно. Ступай.

Впоследствии Петр Ермолаевич много и охотно рассказывал о «сильном душевном потрясении своем» после исповеди.

На другой день он причастился св. Таин, предварительно переменив свой внешний вид. В Кронштадте же он купил себе белье, платье и вернулся в Петербург вполне приличным господином. Прежде всего, он нанял небольшую квартирку, купил верстак и оставшиеся 13 руб. послал жене, прося ее сейчас же ехать к нему вместе с детьми.

– Я, по милости Божией и молитвам о. Иоанна Кронштадтского, сделался опять человеком, – писал он жене. – Возвращайся ко мне, забудь и прости прошлое. Я твердо уверен, что святая православная церковь не будет считать меня заблудившим, погибшим сыном. С помощью Божией, я надеюсь вести трудовую жизнь христианина.

Он писал правду. На второй день по возвращении в Петербург, он без труда получил работу для одного магазина. За аккуратное и безукоризненное выполнение, при умеренных ценах, скоро завалили его работой, так что он в первый же месяц нанял себе подмастерьев, а через год имел уже опять собственную мастерскую. Жена тотчас исполнила требование своего мужа и не раскаивалась в этом. Поведение Петра Ермолаевича не только не давало ей повода быть чем-нибудь им недовольной, но, напротив, большей заботливости и предупредительности нельзя было и желать. Каждое воскресенье и праздник семья ходила в церковь, каждый вечер посвящался чтению св. писания и молитве. Подраставшие дети определены были в учебные заведения. Ни один бедняк не получал у П. Е. отказа в помощи. Предметом особого его попечения была местная приходская церковь. Он золотил ризы и церковную утварь, ремонтировал паникадила, покупал иконы, словом, делал все зависящее от него для украшения и благолепия храма.

– Церковь дала мне все; пожалею ли я чего-нибудь для нее, – говорил часто он.

Года через два Петр Ермолаевич открыл уже свой магазин, а недавно купил каменный дом. Он ясно видел, что каждая его жертва на церковь, каждая помощь бедным возвращается сторицею, в виде хороших заказов, выгодных работ, и поэтому не скупился на добрые дела. Чем больше он раздавал, тем больше приобретал, оправдывая слово св. писания – рука дающего не оскудеет.

Перед о. Иоанном проходили тысячи таких погибших, он постоянно выслушивал их исповеди о тех ужасных драмах из жизни, которые произошли, благодаря только пьянству. И о. Иоанн, поэтому, всегда бичевал пьянство резкими словами.

– Братия, – говорил он, – пьянство, диавольская сеть, диавольская отрава: ибо пьянство губит души человеческие, а вместе с душами и тела. Что такое питейные дома? Западни диавола. В домах ставят какую-нибудь посуду с мухоморною водою для изведения мух; мухи напьются ею, опьянеют и потом издыхают. Подобны этому и питейные дома. Вино, не в меру принятое, человекоубийственная вещь; а человек жаден; это его природная немощь, наследованная от первых людей. Винопродавцы, простите мне, – не человекоубийцы ли вы? Как так? Очень просто. Человек, особенно простой, необразованный, да и всяк – слаб, грешен: его легко втравить во всякий порок. А содержатели питейных домов втравляют бедный народ в пьянство. Но, горе человеку тому, говорит Спаситель, имже соблазн приходит; ибо Сын человеческий, Сын Божий, прииде взыскати и спасти погибшаго.⁵⁵ Горе строящим и умножающим питейные дома. Люди гибнут и телесно, и душевно, как мухи от мухоморной жидкости, от умножения питейных домов и винной продажи, а содержатели этих домов виновны в их погибели. А кто эти погибающие? – Дети Отца небесного; дети Господа Животворящего, породившего их в купели крещения. Имеяй уши слышати, да слышит!

Если содержатели питейных домов и те, кои попускают им строить во множестве их, хотят заслужить помилование на страшном суде Господа: да очистят немедленно питейные дома от вина, и пусть обратят их в жилые дома или для других настоящих надобностей: время перестать играть вином и губить души и тела бедного народа. А вы, люди Господни, немедленно перестаньте пьянствовать и разорять себя и свои семейства, чтобы не погубить свои души и тела. Именем Господним умоляю вас – бросьте пьянство, и особенно, по воскресным и праздничным дням. Дни Господни надо святить воздержанием, молитвою и добродетелью, а не осквернять пьянством, буйством, сквернословием и другими непотребными делами. Не растлевайте же себя пьянством; помните, что ваши тела – нерукотворенные храмы Святаго Духа; но аще кто Божий храм растлит, растлит сего Бог,⁵⁶ т. е. и здесь подвергнет болезням и при кончине самому смрадному тлению, а в будущем веке – вечному тлению в вечном огне. Не упивайтесь вином, в нем же есть блуд: но паче исполняйтеся духом, глаголюще себе во псалмех и пениях, и песнех духовных, поюще и воспевающе в сердцах ваших Господеви.⁵⁷ Аминь.

Трудно передать словами (говорил один глубокий почитатель о. Иоанна), ту перемену, которая происходит в деревенских жителях, побывавших у о. Иоанна. Там, где прежде стоял крик от брани и ссоры, он заменялся дружественными отношениями: женщины сходятся вместе, вспоминают высокие настроения, пережитые ими в Кронштадте, читают или слушают книжки, данные им, собирают между собой яйца, полотна и деньги, чтобы отослать бедным.

Обаятельное и благотворное влияние доброго пастыря заметно и не на одном простом народе... Десятки интеллигентных лиц изменились под влиянием слова о. Иоанна. Сотни развитых, образованных людей передают с восторгом о своих впечатлениях, о своих беседах с о. Сергиевым. «Труждающиеся и обремененные» шли к этому духовному светочу, к этому представителю правды небесной на земле, – шли к нему со своим горем и нуждой, со своей неумолкаемой злобой и с безумным сомнением. И речь доброго пастыря, полная христианской любви, утешала печальных, давала силы для борьбы, окрыляла терпением, смягчала злобу, несла покой мятущейся душе. А рука того же печальника, отца бедных, помогала им в их нужде материальной. Сколько людей спасены о. Иоанном от роковой развязки, удержано от разврата, возвращено на путь истины. Сколько посеяно добра – об этом свидетельствуют бесчисленные факты... Бессребреник о. Иоанн не знал и различия между людьми, помогая всем во имя Христа. Почивший киевский иерарх, высокочтимый митрополит Платон, сказал как-то: «Наши земные перегородки не достигают до неба». Этого взгляда держался и о. Иоанн, помогая и иноверцам, из которых многие, под влиянием простой речи пастыря, побуждаемые внутренним чувством, присоединились к православной Церкви. Было много примеров, когда кронштадтский пастырь помогал и делом, и словом евреям и магометанам.