Слово по возвращении из Москвы после присутствия на короновании их императорских величеств, сказанное в Одесском кафедральном соборе 28 октября 1856 г.

По возвращении из царствующего града мы ни разу еще, братие мои, не побеседовали с вами пастырски о том великом событии, которое там совершилось. Между тем душа наша доселе преисполнена разных впечатлений от виденного и слышанного там. Поскольку же краткая повесть о том может доставить вам радость и послужить в общее назидание, то мы и предложим ее ныне вам вместо всякого обыкновенного поучения.

Итак, по разлуке с вами мы снова увидели древний первопрестольный град наш и подивились множесту его златоверхих храмов, из которых одних может составиться город не меньший нашего, а еще более с радостью подивились набожному расположению его жителей, их истинно русским нравам и обычаям. Какое там всеобщее и неподдельное усердие к святыне! Какая пламенная любовь к Отечеству! Какая искренняя преданность царственному Дому! Какая вера в величие и святое предназначение России! – О, да будет и преизбудет над тобою, богоспасаемый град, благословение Божие! Не напрасно именуешься ты сердцем России, в тебе струится чистая кровь, могущая оживлять все тело. Стой же непоколебимо со святыми твоими храмами и нетленными в них мощами угодников Божиих, стой, как русский Арарат, на котором среди самых всемирных треволнений всегда может найти себе безопасное пристанище ковчег Русского Православия и русского духа!

Посетили мы в первопрестольном граде и те два пресловутых кладбища, которые, вместо успокоения почивающих там усопших, смущали собою доселе только живых, едва не по всей России отвлекая чад Православной Церкви от лона матери своей и утверждая, в упорстве против святой власти ее, прежде отпадших. Давно ли эти места служили во всеобщий соблазн и укор для русского духа и нравов, составляя собою некие твердыни для противников истины? Теперь, как бы воссиявшему весеннему солнцу особенной благодати Божией над ними, лед ожесточения растаял, и явилась свежая нива, удобная к приятию семян здравого учения; теперь там вместо вековой вражды водворилось благое начало единства с Церковью Православной и взаимной любви Христовой, так что те, которые составляли собою вековую язву на теле Церкви, скоро могут составить одно из лучших ее украшений. Да услышат сие все и между нами недугующие доселе духом сечения и удаления от Святой Церкви и, подражая доселе неразумно старейшим столичным собратиям своим в недобром, да возревнуют подражать им и в возвращении на путь правый, перестав, вместо Богом устроенного и хранимого ковчега – Церкви Вселенской, самочинно созидать свои малые неблагословенные ладьи, опрокидывающиеся и потопляющие седящих на них при первом порыве ветра.

Видели мы потом в первопрестольной столице сонм избранных сынов Отечества, которые из всех сословий и со всех концов России стеклись для присутствия при священнейшем короновании того, кто по самому сану своему есть отец Отечества. Какой величественный и достоуважаемый сонм! Тут во всей силе видно было, что значит русский смысл и взгляд, русский опыт и дальновидность, особенно – русское сердце и чувство! Какого добра нельзя ожидать от подобного совокупления талантов и мудрости народной? На челе каждого было видно, что все собранные пламенеют чистой любовью к царю и Отечеству, и готовы на все подвиги и жертвы, – только бы стояла непоколебимо Святая Церковь, только бы цвела и благоденствовала Россия, только бы возвышался и укреплялся престол царский!

Видели мы в то же время и избранный сонм сынов иноземных, которые по гласу повелителей своих явились для приветствия от их имени самодержца Всероссийского в день торжественного венчания его на царство. Каждый из них старался блистать светом своей страны и своего народа, из которых многие, как ведаете, велики и славны; но этот соединенный и усиленный свет нисколько не затмевал собою величественное сияние солнца русского.

Несмотря на недавность и ожесточенность прошедшей брани нашей едва не с целым Западом, ни у кого из них, ни на лице, ни в устах, не было следов прежней вражды. Думаем, что ее не было теперь ни у кого из них и в сердце, ибо за что было враждовать против нас и прежде? – Только дух тьмы и злобы мог кознями своими смутить на время так неожиданно и глубоко великую семью народов христианских. Но после нашей истинно великодушной готовности к миру, который нужен был еще более для них, нежели для нас, самые недоверчивые и мнительные должны были убедиться, что мы не те, какими представляли нас зависть и лукавство, что мы не враги, а блюстители и друзья всемирного порядка и спокойствия.

Видели мы во всей полноте наш августейший Дом царственный и, взирая на эту священную полноту, на стройность, любовь и благолепие, в нем царствующие, невольно приводили себе на память слова святого Давида, изображающие благословение Божие над домом человека богобоязненного: «Блажен муж бояйся Господа... Сильно на земли будет семя его... слава и богатство в дому его... Жена его яко лоза и плодовита... сынове его яко новосаждения масличная окрест трапезы его» (Пс. 111:1–3, 127:3–4). Осуществление такой богоначертанной картины отрадно сретить и в хижине; тем вожделеннее и поучительнее для всех была она на престоле.

Наконец, мы удостоились быть при совершении самого священнейшего коронования августейшего монарха и супруги его, и молитвенно участвовать в оном. Ах, братие, что было видимо и слышимо тут, – после того нет уже, мне кажется, что можно бы видеть и слышать более величественного на этой земле, в нашем мире человеческом. Остается только уготовлять себя к видению и слышанию того, что превыше земли и людей...

Как светел и блистающ был на главе монарха тот венец, который, как сами знаете, устроен не годами, как у других народов, а целыми веками; устроен из многочисленного собрания венцов разных царств и княжений!

Как величествен и лучезарен был в деснице монарха тот скипетр, по манию которого движется столько миллионов подданных, направляется в действиях своих столько народов и племен!

Как видимо тверда и несокрушима казалась в шуйце его та держава, на которую уже столько раз опирались среди всесветных колебаний спокойствие и порядок всемирный!

Какой обширной являлась на раменах его порфира, которая должна осенять собою семь морей и тысячу градов, служить убежищем для всякого обремененного судьбой!

Взирая на царя нашего, венчанна и превознесенна, можно было с уверенностью обратиться не к России токмо, но ко всей вселенной со словами Песни Песней: «изыдите и видите» царя нашего «в венце, имже венча его мати его» – Православная Церковь Всероссийская, «в день обручения его» – с народом своим, «в день веселия сердца его» (Песн. 3:11)!

Но особенно умилительны были в том торжественном священнодействии три минуты.

Первая, когда благочестивейший государь, приступая к принятию венца прародительского, в слух всей Церкви произнес святой Символ веры Православной. Это был Константин Великий, произносящий исповедание веры в слух Собора Вселенского!

Вторая разительная минута – когда монарх, увенчанный уже и облеченный во все утвари царского сана, преклонил, подобно последнему из подданных своих, колена пред Царем царствующих и возгласил смиренную молитву о даровании ему «духа премудрости и разума, воеже судити людем своим в правду, духа силы и крепости, воеже хранить, строить и возвышать благоденствие боговверяемой ему державы Всероссийской». Это был юный Соломон, пред лицом храма испрашивающий в молитве у Бога отцов своих мудрости правительственной!

Третья, самая священная минута, – когда самодержец по окончании литургии, отложив знаки царского величия, в единой порфире приступил, подобно новокрещенному, к помазанию святым миром для приятия даров Святаго Духа, и вслед затем – ко Причащению Божественных Тайн, для укрепления себя на подвиг царственный. В сии минуты он весь был благоговение, весь – смирение христианское, весь – страх Божий.

По самому свойству служения моего много видел я всякого рода причастников Святых Тайн, но никогда не зрел подобного умиления в причащающемся. В лице помазанника, казалось, соединялась священнотаинственно вся Россия. У многих из предстоящих потекли из очей слезы. От избытка чувств я едва не забыл, что мне надлежало послужить после Причащения омовению уст и рук державных. И совершая сие потом, я невольно мыслил: тако «измовенный» невидимо благодатию «не требует» другого омовения: «есть бо весь чист» (Ин. 13:10).

Говорить ли затем пред вами о радости и восторге окружавшего храм народа, когда боговенчанный Помазанник, исшед из храма, как ангел Божий, явился пред ним, одеян и преукрашен всеми знаками сана державного? От звука церковных кампанов в Кремле сотрясается не воздух только, а самая земля, но и сей поражающий звук был не раз заглушаем громом восклицаний народных.

Рассказывать ли вам о той благости, с которой боговенчанный царь во все продолжение великого торжества своего обращал лицо свое ко всем, великим и малым, богатым и нищим? Каждый видел и чувствовал, что сердце его готово было объять любовью всю Россию, доставить радость всему страждущему, изгнать навсегда с лица земли Русской все печали и бедствия.

К сказанному разве присовокупить единое. На утрие дня венчального, когда все вокруг престола гласило славу боговенчанного, и вся Россия, в лице представителей своих, спешила с приветствиями пред лицо своего самодержца и супруги его, приемля оное в ряду иерархов и от меня, яко пастыря страны сей, о чем, думаете вы, между прочим благоволил он провещать мне?

О том, что это был последний день нашего южного Севастополя... Скажите сами, не подобно ли это тому, как Богочеловек среди самой славы Фаворской беседовал некогда с Моисеем и Илией о Голгофе (Лк. 9:31), бывшей тогда для Него еще впереди, а теперь – для нас – уже пройденной?..

Таковы, братие, впечатления, изнесенные, без сомнения, не мною одним из первопрестольной столицы во все края России. Не имея возможности быть свидетелями происходившего там, вы, однако же, сами заранее могли судить о том уже по чрезвычайному потоку милостей, тотчас истекших на всю Россию от престола царева; и, без сомнения, с радостью заметили господствующую в сих милостях черту милосердия, эту боголюбезную добродетель, которая наиболее уподобляет царей земных Самодержцу Небесному. Еще ближе могли судить о том же по любвеобильному, можно сказать, четвероевангельскому гласу признательности царской, простертому к четырем областям многострадальной страны нашей, и, в особенности, – по тем беспримерным словам, в которых с таким преизбытком отеческой милости ублажен и возвеличен град наш...

После того, обнимая единым взором все прошедшее, что остается нам, братие и сограждане, как не пасть в благодарности пред Царем царствующих, и словами молитвы церковной возгласить: «Благодарим Тя, Владыко и Господи, яко, наказав нас кратким бывшия печали посещением, се изобильно исполнил еси радостию и веселием сердца наша, оправдав над нами царствовати возлюбленного раба своего, благочестивейшего государя императора Александра Николаевича»! Аминь.