Слово при пострижении одной из сестер в монахини. (1845)

Не раз случалось замечать, что при священном обряде, ныне нами совершенном, большей частью приветствуют с каким-то духом печали и уныния. Некоторые готовы бывают даже плакать о лице, воспринимающем на себя обеты, и, действительно, плачут о нем, как о умершем. Благ ли этот образ чувств и действий? Благ, если проистекает от печали по Бозе; благ, если в тех, которые сами удостоились уже пострижения, происходят оттого, что они, слыша повторение обетов, сознают в себе неисполнение их и скорбят о том душевно; благ, если те, которые не воспринимали монашеского образа, печалуют тем, что не находят в себе почему-либо возможности посвятить и себя Господу, как посвящают другие. В обоих этих случаях печаль и слезы достойны христианина и благословенны; дал бы только Господь, чтобы вместе с тем были и благоплодны, то есть чтобы приявшие уже ангельский образ, возбужденные воспоминанием обетов, ими не исполняемых, устремились к исполнению их, чтобы не могущие приять сего образа приложили попечение о том, чтобы, и оставаясь в мире, жить не по духу мира, а по заповедям Евангелия.

Но, кажется, большей частью сетуют, скорбят и плачут при настоящем случае не о себе, а о тех, которые приемлют монашество, и взирают на них тем же взором, которым смотрим на людей, полагаемых во гроб.

Хорошо ли это и достойно ли христианина? – Нехорошо и недостойно.

То правда, что обряд, ныне совершенный, похож на некоторого рода погребение, почему в нем не раз и говорится, что постриженный должен вменять себя, яко мертва. Но это, если угодно, погребение должно не печалить собою, а радовать и заставлять благодарить Бога. Ибо что в нем погребается? – Ветхий наш человек, этот первый и последний враг нашего спасения. О нем ли жалеть и скорбеть?

Но постригаемое лицо отрекается мира и приятностей жизни семейной. – Что же? слишком великая жертва? Хорошо разобрав дело, окажется, что это не столько жертва, сколько приобретение. В доказательство этого не будем нисколько предосуждать жизни семейной, ни отношений и связей житейских: они имеют свою цену и достоинство уже потому, что суть от Бога. Не будем также отрицать, что с ними соединено немало приятностей и удовольствий. Но кто, однако же, не признается, что с мирским состоянием соединено и множество недостатков и огорчений? – Кто отказывается от приятностей мирских, тот в награду избегает огорчений мирских.

Но, может быть, награда не равносильна жертве, то есть огорчений менее, а приятностей более? – Касательно некоторых людей можно согласиться с этим, но как их мало! А о большей части живущих в мире решительно должно сказать, что у них гораздо более огорчений, нежели приятностей. Поскольку же никто не может решительно относить себя к первым, то, ясно, должен поставить себя в ряду последних; а поставив себя в такое положение, очевидно, что, уклоняясь от мира и жизни мирской, он не столько теряет, сколько приобретает, ибо за отказ от небольшого участка радостей получает свободу от множества огорчений.

Скажут, что и в жизни монашеской есть лишения и трудности. Без сомнения, иначе почему бы она и называлась подвигом? Но зато сколько в ней утешений, неизвестных и, дерзнем сказать, почти невозможных в мире!

Эта свобода в употреблении своего времени на занятие самим собою, эта близость к дому Божию и удобность находиться при богослужениях Церкви, эта собранность мыслей, не возмущаемых делами житейскими, эта уверенность, что путь, по которому идем, прямо ведет к Царствию, это мирное сообщество людей, которые видимо стремятся к той же святой цели, – все это, а мы указываем только на внешнее, малое ли преимущество инока? И все это только залог большего. Какого? – Тех утешений внутренних, которые предстоят сердцу, отрекшемуся мира. От кого [будут сии утешения]? – От Того, Кому оно посвятило себя, от Господа Иисуса.

В самом деле, если женихи земные, обручившись с кем-либо, не забывают своей обрученной и доколе [не] соединятся с нею браком, употребляют все средства услаждать для нее свое отсутствие, то думаете ли, что Жених Небесный, Господь Иисус, оставляет тех, которые, презрев любовь земную, предают Ему навсегда душу и сердце свое? – Нет, если душа остается Ему верной, то она непрестанно находится под Его невидимым благодатным осенением; выну приемлет от Него знаки Его благоволения; находит в Нем и наставника, и утешителя, и хранителя, и помощника.

Такое сообщение в духе с Женихом Небесным каких [только] не может заменить радостей? каких не вознаградит потерь и огорчений? – Престанем же взирать оком печали на тех, которые в глазах наших отрекаются мира и всего, яже в мире; они отрекаются от того, что само есть неиссякаемый источник печалей. Тут место не унынию, а радости духовной, ибо душа видимо парит над всем миром к Богу.

Если есть место печали, то не о постригаемых, а о самих себе, как мы сказали вначале. Мирянин, видя, как попирают все прелести мира, может по праву скорбеть о том, что он сам не в силах сделать сего. Монах тем более может и должен скорбеть, если, давно вступив на путь отречения, произносимого другими, не шел по нему доселе, как должно. Такая печаль, в том и другом виде, будет по Бозе. Но и при этой печали все еще есть место радости о том, что если не мы, то брат или сестра наши делают то, чего не сделали доселе, или не можем сделать мы сами. Аминь.