«Письма о западЕ»

Тогда же, в 1915 году, издаются «Письма о Западе». Это воспоминания архимандрита Илариона о его поездке по Европе в 1912 году. Казалось бы, путешествие по развитым европейским государствам, городам – центрам мировой культуры и промышленности – не великий повод для размышлений на духовные темы. Но архимандрит Иларион верен себе и все события внешней жизни рассматривает с точки зрения своей традиционной тематики, то есть – в связи с вопросом о Церкви.

Письма – не академическая работа, а поэтому особенно хорошо передают характер отца Илариона, живой и непосредственный. Явно, что его экклезиологические взгляды не являются следствием незнания Запада и еще менее – бесчувствия к культуре и искусству или неприязни к людям, в частности – к иностранцам. Его притягивает величественная гармония Кельнского собора (перед отъездом он приходит прощаться с собором), восхищает выслушанная в органном исполнении музыкальная пьеса «Sturm» («Буря»), впечатляет красота европейской природы, а расцвеченный искусственной иллюминацией Рейнский водопад он оценивает как незабываемое зрелище. Созерцание рафаэлевского полотна «Сикстинская Мадонна» стало одним из сильнейших эстетических впечатлений и душевных переживаний его жизни. Перед этой картиной Владимир Троицкий, по собственному признанию, «переживал не умиление» даже, «а какое-то тихое самоуглубление или восхищение»²³¹. Свое неприятие католицизма и иных западных конфессий пламенный апологет Церкви отнюдь не переносит на личности, принадлежащие к этим конфессиям. На рейнском пароходе он проявляет инициативу и знакомится с католическим сельским священником, которого о многом с интересом расспрашивает и с которым даже («прости, Господи!») вместе обедает²³².

Тем не менее его богословская позиция после непосредственного знакомства с западноевропейскими жизнью, культурой и религиозностью не только принципиально не меняется, но – утверждается, получает, благодаря ближайшему знакомству с лагерем идейных противников, большую глубину.

Рассматривая все в духовном плане, архимандрит Иларион находит, что в готике Кельнского собора материализованы «рабская боязнь и сентиментальная мечтательность»²³³, протестантское служение бедно, скучно и безжизненно, перед «Сикстинской Мадонной» невозможно, неловко молиться, и вообще «в западном христианстве (если можно о таком говорить) рабский дух»²³⁴. Православие же – «вера не рабов, но свободных, не наемников, но сыновей»²³⁵.

Православность – существенное свойство русского человека. «В Галиции, например, „русский» значит православный»²³⁶, принадлежащий Церкви, вне которой – лишь видимость жизни. А потому Россия, хоть и «бедна... внешними эффектами, но богата внутренними красотами духа!»²³⁷

Главное положительное значение войны и состоит в возможности отрезвления, возвращения к этим богатствам, в отказе от привычного уже для многих каждения западным божкам и кумирам, в условиях, заставляющих невольно приглядеться, понять величие русского, не отделимого от православия духа, с одной стороны, и с другой – тупиковость, разрушительность западноевропейской, в частности, немецкой культуры, для которой жестокости войны являются не случайным, чуждым элементом, но естественной ее частью. Это результат многовекового пребывания вне Церкви Христовой, чрезвычайно исказившего и сам образ отношения человека к Богу, и понимание смысла евангельского спасения. Для западных христиан спасение заключается в «освобождении от наказания за оскорбление грехом правды Божией», а вся духовная жизнь «обращается в какую-то бессмысленную торговую сделку с Господом Богом». Западным рассуждениям о грехе и спасении архимандрит Иларион противопоставляет православную точку зрения, когда в основу спасения полагается «идея обновления естества человеческого, идея его обожения чрез воплощение Сына Божия», а грех понимается, прежде всего, как «болезнь, тление природы, которое внутренне связано со страданием, тогда как освобождение от греха, от тления дает блаженство»²³⁸.

Эта разница в понимании смысла спасения православными и инославными для отца Илариона важна не менее, чем разница в догматах, но делает нашу разъединенность более явной, ведь «Церковь едина, и католики», как и протестанты, для него «не Церковь, а следовательно, и не христиане, ибо христианства нет без Церкви»²³⁹.